9. В чем проявляется социальное бессознательное?
Социальный характер, который заставляет людей действовать и думать так, как они должны действовать и думать с точки зрения нормального функционирования общества, в котором они живут, является только одним связующим звеном между социальной структурой и идеями. Другой связью будет определение обществом мыслей и чувств, которым разрешено достигнуть сознательного уровня, а какие должны остаться на бессознательном уровне. Совершенно так же, как существует социальный характер, существует «социальное бессознательное».
Под
«социальным бессознательным» понимаются
те зоны подавления, которые являются
общими для большинства членов данного
общества; подавляемые элементы
представляют собой такое содержание,
которое данное общество сознательно
не может разрешить своим членам, если
хочет, чтобы это специфическое неодобрение
действовало успешно. «Индивидуальное
бессознательное», которым занимался
Фрейд, это те содержания, которые
подавляет индивид по причине личных
обстоятельств, специфичных для каждой
жизненной ситуации.
В
анализе бессознательного К. Юнг пошел
дальше 3. Фрейда, хотя основные его идеи
о том, что структура и физиология мозга
не дают никакого объяснения сознательным
процессам, что человек не творит психику
по своему произволу, он принял. Но если
Фрейд создал учение о личном бессознательном,
которое включало в себя главным образом
подавленные импульсы, вызванные разного
рода экзистенциальными травмами, а
также борьбой Эго с инстинктами, то Юнг
разработал учение о коллективном
бессознательном, представляющем собой
властвование объективных первородных
состояний психики, которые он назвал
архетипами (греч. arche — начало, typos — образ)
прообраз, первичная форма, образец.
В
ранних своих работах Юнг строил учение
об архетипах по аналогии с учением Канта
об априорных формах чувственности и
рассудка: архетипы рассматривались как
априорные формы любого человеческого
опыта, формирующие активность воображения
каким-то общим для всех людей способом.
Структурируя человеческий опыт сознания,
они не имеют никакого отношения к
действительному устройству мира и
ничего не говорят о том, каков мир сам
по себе. Непосредственного знания о
мире архетипы не несут. Позднее Юнг
начинает сомневаться в том, что они не
имеют отношения к действительному миру
и высказывают гипотезу о том, что архетипы
следует рассматривать как какие-то
смысловые схемы и модели, присущие
одновременно и сознанию и материи.
Как
и Фрейд, Юнг видел опасность, грозящую
цивилизации в том случае, если примитивные
формы коллективного бессознательного,
к которым относятся прежде всего агрессия
и жестокость, захлестнут психику людей:
«Деликатное и разумное существо может
превратиться в маньяка и дикого зверя».
Сознание должно держать под контролем
возможность стихийного прорыва
примитивных форм коллективного
бессознательного в психике народов и
наций, ибо в противном случае неизбежно
возникновение смут, стихийных бунтов
и кровавых конфликтов.
Но архетипы — это
не только негативные врожденные установки
и цели группового поведения; они вобрали
в себя и весь положительный опыт
коллективной жизни человеческого рода.
Огромные пласты обыденной жизни наций
и народов строятся бессознательно, по
модели архетипов, а герои сказок, мифов,
эпосов и т.д. являют в зримой форме
глубинные этические, эстетические и
иные архетипические программы.
Литература.
Алексеев П.В. Философия: учебник / П.В Алексеев, А.В. Панин // 3-е изд., перераб. и доп. — М.: ТК Велби, Проспект, 2005. — 608 с.
Кохановский В.П. Философия: конспект лекций / В. П. Кохановский, Л. В. Жаров, В. П. Яковлев // Феникс. — 2010. – 192 с.
Винограй Э.Г. Философия. Систематический курс. В 2 ч. Ч. 1. / Э.Г. Винограй // Кемерово: КемТИПП. — 2003. — 179с.
[Электронный ресурс] http:// www.bsu.ru/content/hec/rubinstein/rubin01/txt01.
htm
[Электронный ресурс] http://www.psychol-ok.ru/lib/fromm/ioi/ioi_09.html
IX. Социальное бессознательное. По ту сторону порабощающих нас иллюзий. Дзен-буддизм и психоанализ (сборник)
IX. Социальное бессознательное
Социальный характер, вынуждающий людей действовать и думать так, как они должны действовать и думать в интересах правильно функционирующего общества, – это лишь одна линия связи социальной структуры с идеями. Другой вид связи заключается в том, что каждое общество определяет, какие мысли и чувства следует допустить до уровня осознания, а какие – оставить бессознательными. Т. е. существует как социальный характер, так и «социальное бессознательное».
Говоря о «социальном бессознательном», я имею в виду области психики, вытесненные у большинства членов общества. Содержанием этих вытесненных элементов обычно является то, что данное общество не может позволить своим членам довести до осознания, если оно собирается и дальше успешно функционировать на основе собственных противоречий.
Термин «индивидуальное бессознательное», с которым имел дело Фрейд, относится к такому содержанию, которое индивид вытесняет, сообразуясь с индивидуальными обстоятельствами своей личной жизни. До некоторой степени Фрейд касается и «социального бессознательного», когда говорит о вытеснении инцестуозных стремлений, что характерно для всей цивилизации; но в клинической практике он имеет дело в основном с индивидуальным бессознательным, поэтому и большинство аналитиков недостаточно внимания уделяют «социальному бессознательному».
Прежде чем приступить к обсуждению «социального бессознательного», необходимо кратко воспроизвести развитую Фрейдом концепцию бессознательного и соответствующую ей концепцию в системе Маркса.
Воистину, нет более фундаментального открытия у Фрейда, чем бессознательное. Психоанализ можно определить как систему, основанную на признании того, что мы препятствуем осознанию наиболее значимых переживаний; что конфликт между бессознательной реальностью внутри нас и отрицанием этой реальности в нашем сознании часто приводит к неврозам и что невротические симптомы можно снять, а черты характера исправить, доведя бессознательное до осознания.
Фрейд начал с рассмотрения проблемы на индивидуальном уровне. Вот несколько первых попавшихся примеров: допустим, человек испытывает тайное удовольствие, рассматривая порнографические картинки. Он не допускает мысли о том, что ему это интересно; сознательно он убежден, что считает такие картинки вредными и что его обязанность – проследить, чтобы они нигде больше не фигурировали. Тем самым он постоянно имеет дело с порнографией, рассматривает такие картинки, что якобы составляет часть кампании против них, и тем удовлетворяет свое желание. Но его совесть совершенно чиста. Его действительные желания бессознательны, а то, что осознается, – это рационализация, полностью скрывающая то, чего он не хочет знать. Так он умудряется удовлетворить свое желание, не вступая в конфликт с моралью.
Другим примером мог бы стать отец, обладающий садистскими наклонностями, имеющий обыкновение наказывать своих детей и дурно обращаться с ними. Но он убежден, что бьет их потому, что это единственный способ научить их добру и предостеречь от свершения зла.
Он не осознает, что испытывает садистское удовольствие, он осознает только рационализацию – свою идею об обязанности воспитывать детей и правильном методе их воспитания.
А вот еще один пример: политический лидер проводит политику, ведущую к войне. Возможно, им движет жажда славы и известности, однако он убежден, что его действия определяются исключительно патриотизмом и чувством ответственности за свою страну.
Во всех этих случаях скрытое бессознательное желание настолько хорошо рационализировано моральными соображениями, что оно оказывается не только тщательно укрыто ими, но эта самая рационализация, изобретенная человеком, поддерживает и даже подстрекает его. Пока жизнь течет нормально, такой человек никогда не обнаружит противоречия между реальностью своих желаний и вымыслом рационализаций и, стало быть, будет продолжать действовать в соответствии со своим желанием. Если бы кто-то сказал ему правду, т. е. упомянул бы о том, что за его ханжескими рационализациями скрываются его настоящие желания, каковые он крайне не одобряет, он бы искренне возмутился, посчитав, что его неправильно поняли и несправедливо обвинили.
Страстное нежелание признать существование вытесненного содержания Фрейд назвал «сопротивлением». Его сила примерно пропорциональна силе вытеснения.
Хотя любой вид переживаний, разумеется, может подвергнуться вытеснению, из теоретических представлений Фрейда следует, что наиболее сильному вытеснению подвергаются сексуальные стремления, не совместимые с нормами цивилизованного человека, и в первую очередь инцестуозные стремления. Но, по Фрейду, враждебные и агрессивные побуждения также вытесняются настолько, насколько они противоречат существующим нравам и сверх-Я. Каким бы ни было специфическое содержание вытесненных стремлений, с точки зрения Фрейда, они всегда представляют «теневую» сторону человека, антисоциальное, примитивное его оснащение, не подвергшееся сублимации и противоречащее тому, что считается достойным цивилизованного человека. Надо еще раз подчеркнуть, что, согласно фрейдовой концепции бессознательного, вытеснение означает, что не сам импульс, а осознание импульса не допускается.
В случае с садистским импульсом, например, это означает, что я не осознаю своего желания причинять боль другим людям. Однако это вовсе не означает ни того, будто я действительно не причиняю боли другим людям, прикрываясь чувством долга, ни того, будто, причиняя боль другим людям, я не осознаю, что они страдают от моих действий. Вполне возможно, что импульс не дает о себе знать просто потому, что я не сумел ни помешать его осознанию, ни найти ему подходящую рационализацию. В этом случае импульс будет продолжать существовать, но вытеснение его из сознания приведет к тому, что его воздействие будет пресекаться. Как бы то ни было, вытеснение означает искажение сознания человека, но не устранение запрещенных импульсов. А это значит, что бессознательные силы загоняются внутрь и определяют человеческие поступки, действуя за его спиной.
Чем же, по мнению Фрейда, вызывается вытеснение? Мы уже говорили о том, что несовместимость этих импульсов с социальными и семейными нравами мешает им стать осознанными.
Это положение относится к содержательной стороне вытеснения; но каков психологический механизм, с помощью которого осуществляется акт вытеснения? Согласно Фрейду, таким механизмом является страх. Наиболее ярким примером, который Фрейд использует в своей теории, служит вытеснение у мальчика кровосмесительного влечения к матери. Фрейд полагает, что маленький мальчик начинает бояться своего соперника – отца; особенно бояться того, что отец кастрирует его. Страх заставляет его вытеснять свои желания из сознания и помогает ему переориентировать свои желания в других направлениях, хотя полученные в первом сражении шрамы никогда полностью не исчезнут. И хотя «боязнь кастрации» – это простейший вид страха, приводящий к вытеснению, согласно Фрейду, есть и другие страхи, такие как оказаться нелюбимым, быть убитым или покинутым, – страхи, которые принуждают человека вытеснять свои глубочайшие желания с не меньшей силой, чем первичный страх кастрации.
Занимаясь психоанализом индивида, Фрейд упорно искал индивидуальные причины вытеснения, тем не менее было бы ошибкой полагать, будто его концепция вытеснения относится только к индивиду.
Напротив, у Фрейдовой концепции вытеснения есть также и социальное измерение. Чем более высокой степени цивилизованности достигает общество, тем более несовместимыми оказываются инстинктивные желания с существующими социальными нормами и тем выше должна быть степень вытеснения. Рост цивилизованности, по Фрейду, означает усиление вытеснения. Но Фрейд никогда не выходил за пределы чисто количественного и механистического истолкования общества и не рассматривал ни особенностей структуры общества, ни их влияния на вытеснение.
Если силы, вызывающие вытеснение, столь могущественны, как же Фрейд надеялся сделать бессознательное сознательным, снять подавляющее воздействие с вытесненного? Хорошо известно, что именно этой цели и служит изобретенная им психоаналитическая процедура. Анализируя сновидения, занимаясь истолкованием «свободных ассоциаций», не прошедших внутреннюю цензуру, а также спонтанных мыслей пациента, Фрейд пытался прийти вместе с пациентом к пониманию того, чего пациент раньше не знал: его бессознательного.
Каковы были теоретические предпосылки использования анализа сновидений и свободных ассоциаций для открытия бессознательного?
Вне всяких сомнений, в первые годы своих психоаналитических изысканий Фрейд разделял традиционную рационалистическую убежденность в том, что знание интеллектуально и теоретично. Он думал, что достаточно объяснить пациенту, почему имели место некоторые обстоятельства, и сообщить ему, что именно обнаружил психоаналитик в его бессознательном. Предполагалось, что это интеллектуальное знание, именуемое «интерпретацией», вызовет изменения в пациенте. Но вскоре Фрейду и другим психоаналитикам пришлось признать правоту положения Спинозы о том, что интеллектуальное знание благоприятствует изменениям лишь настолько, насколько оно аффективно. Стало очевидным, что интеллектуальное знание как таковое никаких изменений не производит, за исключением разве что того, что благодаря интеллектуальному знанию о своих бессознательных стремлениях человек может лучше их контролировать, что является, однако, целью традиционной этики, а не психоанализа.
До тех пор пока пациент остается в позиции обособленного самонаблюдателя, он не имеет дела со своим бессознательным, в лучшем случае лишь думает о нем, но не ощущает более широкой и глубокой реальности внутри себя. Обнаружение чьего-то бессознательного – это, конечно, не только интеллектуальный акт, но и эмоциональное переживание, которое вряд ли можно выразить словами, если вообще можно выразить. Это не означает, будто мышление и умозрение не могут предшествовать акту открытия: но акт открытия – это акт не мышления, а осознания или, лучше, просто видения. Осознать бывшие бессознательными переживания, мысли или чувства не значит думать о них, а усмотреть их, так же как осознавать, что ты дышишь, не значит думать об этом. Осознание бессознательного – это переживание, характеризующееся спонтанностью и внезапностью. Ваши глаза неожиданно открываются; и Вы сами, и весь мир предстают пред Вами в ином свете, с другой точки зрения.
Пока длится переживание, оно обычно сопровождается заметной обеспокоенностью, после чего появляется новое ощущение силы. Процесс выявления бессознательного можно описать как ряд все расширяющихся, глубоко прочувствованных переживаний, превосходящих теоретическое, интеллектуальное знание.
Рассматривая вопрос о возможности превращения бессознательного в сознательное, особенно важно понять, какие факторы мешают этому процессу. Существует множество факторов, затрудняющих проникновение в бессознательное. Это косность мысли, отсутствие должной ориентации, безнадежность, отсутствие какой-либо возможности изменить реальные условия и пр. Однако нет, пожалуй, ни одного фактора, несущего большую ответственность за трудности в превращении бессознательного в осознанное, чем механизм, который Фрейд назвал «сопротивлением».
Что же такое «сопротивление»? Как и многие другие открытия, оно настолько просто, что каждый может сказать, будто любой мог бы его сделать; тем не менее, чтобы распознать его, потребовался великий первооткрыватель.
Возьмем пример. Вашему другу предстоит поездка, которой он просто боится. Вы знаете, что он боится, его жена знает об этом, все об этом знают, кроме него самого. В первый день он заявляет, что плохо себя чувствует, на следующий день – что нет необходимости в такой поездке, еще через день – что есть лучшие, чем поездка, способы достигнуть того же самого результата, еще через день – что Ваши настойчивые напоминания о поездке похожи на попытку оказать на него давление, а поскольку он не хочет, чтобы на него давили, он никуда не поедет, и так далее, пока он не скажет, что уже слишком поздно отправляться в путь, а поэтому нет смысла думать об этом и дальше. Если Вы, однако, в самой тактичной форме упомянете, что он, возможно, не хочет ехать, потому что боится, Вы столкнетесь не просто с отрицанием, а скорее всего с неистовым шквалом протестов и обвинений, который в конечном счете побудит Вас извиниться или – если Вы не хотите потерять его дружбу – даже заявить, что Вы никогда не собирались говорить, будто он боится, и закончить свою речь внушительной фразой о его храбрости.
Что же произошло? Реальным мотивом нежелания ехать является страх. (В данном случае не важно, чего он боится; достаточно того, что его страху можно найти объективное оправдание или просто представить себе его причину.) Страх этот бессознателен. Однако Ваш друг должен подобрать «разумное» объяснение своему нежеланию ехать, т. е. «рационализацию». Он может ежедневно изобретать новые виды рационализации (каждый, кто пытался бросить курить, знает, как легко даются рационализации) или, наоборот, настаивать на одном. Фактически не имеет значения, годится ли рационализация как таковая; важно то, что она не является ни эффективным, ни достаточным основанием для его отказа ехать. Самое поразительное, однако, в том, с каким неистовством он реагирует на Ваше упоминание о подлинном мотиве его поведения, насколько сильно его сопротивление. Разве не следовало бы нам ожидать, что он будет доволен этим замечанием и благодарен нам за него, поскольку оно дает ему возможность овладеть подлинным мотивом своего нежелания? Но как бы мы ни представляли себе, что он должен был бы почувствовать, факт тот, что он этого не чувствует.
Он просто не может вынести мысли о том, что он боится. Но почему? Есть несколько возможных объяснений. Возможно, его нарциссический образ самого себя исключает страх, и, если этот образ нарушить, его нарциссическое самолюбование оказалось бы под угрозой, а вслед за ним чувства самоценности и безопасности. Или, может быть, его сверх-Я, усвоенные им моральные представления о том, что хорошо и что плохо, сложились так, что в них резко осуждались страх и трусость; поэтому признать наличие страха означало бы для него признать, что он нарушил моральные нормы. Или, возможно, он испытывает потребность сохранить для своих друзей представление о себе, как о человеке, которому неведом страх, потому что он настолько неуверен в их дружбе, что опасается, как бы они не перестали его любить, если узнают, что он боится. Любой из этих доводов может сработать, но почему это так? В первом случае ответ заключается в том, то его чувство самотождественности связано с этими образами. Если они «неистинны», кто же он тогда? Что есть истина? Каково его место в мире? Раз уж встают подобные вопросы, человек чувствует серьезную угрозу: он утратил привычную систему ориентации и вместе с ней – уверенность.
Пробудившееся беспокойство – это не только боязнь чего-то особенного, вроде угрозы гениталиям или жизни и пр., как его рассматривал Фрейд; помимо этого оно вызвано еще и угрозой самотождественности человека. Сопротивление – это попытка защититься от испуга, который можно сравнить с испугом при небольшом землетрясении: ничего надежного, все колеблется; я не знаю, ни кто я, ни где я. В самом деле это переживание сродни некоторому умопомрачению, из-за которого в тот момент – даже если он длится всего лишь несколько секунд – становится в высшей степени не по себе.
О сопротивлении и страхах позже еще будет сказано, но сначала нам надо вернуться к обсуждению еще кое-каких аспектов бессознательного.
В психоаналитической терминологии, ставшей теперь очень популярной, термином «бессознательное» пользуются, чтобы обозначить место внутри человека, нечто вроде подвала в доме. Эта мысль подкрепляется известным Фрейдовым делением личности на три части: Ид (Оно), Эго (Я) и супер-Эго (сверх-Я).
Ид (Оно) представляет собой совокупность инстинктивных желаний и в то же время, поскольку большая часть их не допускается до уровня осознания, его можно отождествить с «бессознательным». Эго (Я), представляющее оформленную часть личности, насколько она охватывает действительность и осуществляет реалистическую оценку ее, по крайней мере в том, что относится к выживанию, можно считать выражением «сознания». Супер-Эго (сверх-Я), усвоенные отцовские (или общественные) требования и запреты, может быть и осознанным, и бессознательным, поэтому его нельзя отождествлять ни с бессознательным, ни с сознанием соответственно. Топографическое использование понятия «бессознательное» стимулировалось в дальнейшем основной тенденцией нашего времени мыслить категориями обладания, о чем речь еще впереди. Люди говорят, что у них бессонница, вместо того чтобы сказать, что они плохо спят, или что у них проблема депрессии, вместо того чтобы сказать, что они подавлены; они говорят, что имеют машину, дом, ребенка точно так же, как о том, что у них есть проблема, чувство, психоаналитик и – бессознательное.
Вот почему столь многие сегодня предпочитают говорить о «подсознательном»; им кажется более ясным представить себе место, нежели функцию; но если я могу сказать, что действую бессознательно в чем-то, то нельзя сказать: «Я действую под сознательно»[58].
Другая трудность фрейдовой концепции бессознательного состоит в том, что в ней прослеживается тенденция отождествлять некоторое содержание, т. е. инстинктивные стремления Ид с определенным состоянием осознанности или неосознанности, т. е. с бессознательным, хотя Фрейд позаботился о том, чтобы развести понятия бессознательного и Ид. Не следует упускать из виду то обстоятельство, что здесь мы имеем дело с двумя совершенно разными понятиями: одно связано с некоторым набором инстинктивных импульсов, другое – с определенным состоянием восприятия – неосознаваемостью или осознаваемостью. Так уж случилось, что обычный человек в нашем обществе не осознает некоторых инстинктивных потребностей. Зато каннибал прекрасно осознает свое желание вобрать в себя другое человеческое существо; человек с расстроенной психикой прекрасно осознает то или иное архаическое желание, как, впрочем, и большинство из нас в сновидениях.
Что такое бессознательное, станет более ясным, если мы последовательно проведем разграничение между представлениями об архаическом содержании психики, с одной стороны, и о состоянии неосознаваемости, бессознательности – с другой.
Термин «бессознательное» – это в сущности мистификация (хотя его можно использовать из соображений удобства, что я, грешный, и делаю на этих страницах). Нет такой вещи, как бессознательное; есть только переживания, осознаваемые нами или не осознаваемые, т. е. остающиеся для нас бессознательными. Если я ненавижу человека, потому что боюсь его, и если я осознаю свою ненависть, но не страх, то можно сказать, что моя ненависть осознана, а страх бессознателен; но это не значит, будто мой страх покоится в загадочном месте под названием «бессознательное».
Но мы вытесняем не только сексуальные импульсы или аффекты вроде ненависти и страха; мы не допускаем до осознания и то, что могло бы вступить в противоречие с идеями и интересами, которые мы не хотели бы ставить под угрозу.
Хорошие примеры такого рода вытеснения предлагает нам сфера международных отношений. Мы находим здесь много случаев вытеснения общеизвестного из памяти. Как простой человек, так и политический деятель благополучно забывают те факты, которые не укладываются в их политическое мышление. Например, весной 1961 г., обсуждая берлинский вопрос с очень умным и знающим корреспондентом, я упомянул о том, что, по-моему, мы дали Хрущеву основание считать, будто склоняемся к компромиссу в Берлинском вопросе при соблюдении условий, которые обсуждались в 1959 г. на конференции министров иностранных дел в Женеве: о символическом сокращении вооруженных сил и о прекращении антикоммунистической пропаганды из Западного Берлина. Корреспондент стал настаивать на том, что подобной конференции никогда не было, как не было и обсуждения подобных условий. Он совершенно вытеснил из сознания то, что знал двумя годами раньше.
Вытеснение не всегда бывает столь радикальным, как в данном случае. Так, вытеснение «потенциально известного» факта встречается чаще, чем вытеснение факта хорошо известного.
Примером такого механизма служит то, что миллионы немцев, включая многих ведущих политиков и генералов, заявляли, будто они не знали о наиболее страшных зверствах нацистов. Рядовые американцы склонны были подозревать (я говорю «были», поскольку во время написания этой книги немцы – уже наши ближайшие союзники, поэтому все представляется в ином свете, чем это было в то время, когда немцы еще были нашими врагами), что они, должно быть, лгут, потому что вряд ли они могли не видеть того, что у них перед глазами. Те, кто так говорит, забывают, однако, человеческую способность не замечать того, что ему не хочется замечать, стало быть, что он может искренне отрицать нечто такое, что он знал бы, если бы только захотел узнать. (Г. С. Салливан ввел очень удачное обозначение этого явления: «избирательная невнимательность».)
Другая форма вытеснения заключается в том, что одни аспекты события запоминаются, а другие забываются. Когда сегодня говорят о политике «умиротворения» в 30-е годы, то вспоминают о том, что Англия и Франция, опасаясь перевооружившейся Германии, старались удовлетворить требования Гитлера в надежде, что эти уступки побудят его не требовать больше.
При этом забывается, однако, что консервативное правительство Англии, будь то правительство Болдуина или Чемберлена, симпатизировало нацистской Германии, как, впрочем, и Италии Муссолини. Если бы не эти симпатии, разве нельзя было остановить милитаризацию Германии задолго до того, как возникла необходимость в умиротворении. Официальное негодование по поводу идеологии нацизма явилось результатом политического раскола, а не его причиной.
Еще одна разновидность вытеснения состоит в том, что вытеснению подвергается не сам факт, а его эмоциональное или моральное значение. На войне, к примеру, жестокости, совершенные врагом, рассматриваются как очередное подтверждение его дьявольской порочности; те же самые или им подобные действия, совершенные своей стороной, воспринимаются как достойные сожаления, хотя и вполне понятные реакции; не говоря уж о большинстве людей, считающих вражеские действия ужасными, тогда как о тех же действиях, совершенных их собственной стороной, они не только не сожалеют, но находят им полное оправдание.
Подведем итог: центральным звеном мысли Фрейда было то, что человеческая субъективность в действительности определяется объективными факторами – по крайней мере объективными по отношению к сознанию человека, – факторами, которые, действуя за спиной людей, детерминируют их мысли и чувства, а косвенно – и поступки. Человек, так гордящийся тем, что он свободен мыслить и выбирать, в действительности является марионеткой, движимой с помощью нитей, находящихся над ним и за ним, которыми, в свою очередь, управляют силы, неведомые его сознанию. Чтобы создать самому себе иллюзию, будто он действует по доброй воле, человек изобретает рационализации, обеспечивающие видимость, будто он делает то, что считает нужным, поскольку решил так поступить в силу разумных или моральных оснований.
Но Фрейд не остановился на фаталистической ноте, утверждающей совершенную беспомощность человека в противодействии детерминирующим его силам. Он исходил из того, что человек может осознать действующие за его спиной силы и что, осознавая их, он расширяет сферу свободы и способен превратиться из беспомощной игрушки, движимой бессознательными силами, в самоосознающего и свободного человека, самостоятельно определяющего свою судьбу.
Эту цель Фрейд выразил такими словами: «На месте Ид (Оно) должно быть Эго (Я)».
Учение о бессознательных силах, определяющих сознание человека и совершаемый им выбор, имеет давнюю традицию в западной мысли, восходящую к XVII в. Спиноза был первым мыслителем, разработавшим четкое представление о бессознательном. Он полагал, что люди «осознают свое желание, но не ведают причин, детермиировавших это желание». Другими словами, обычный человек несвободен, но живет с иллюзией свободы, поскольку им движут не осознаваемые им причины. Для Спинозы само существование бессознательной мотивации составляет основу человеческой зависимости. Но он на этом не останавливается. Достижение свободы, с точки зрения Спинозы, базировалось на всевозрастающем осознании действительного положения вещей как внутри человека, так и вне его.
Идея бессознательной мотивации в совершенно ином контексте была выражена А. Смитом, писавшим, что экономический человек «ведом невидимой рукой, чтобы содействовать достижению цели, не входившей в его намерения»[59].
И снова в другом контексте мы находим представление о бессознательном в известном высказывании Ницше: «Я это сделал», – говорит моя память. «Я не мог этого сделать», – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает»[60].
Впрочем, общее направление мысли, связанной с открытием объективных факторов, детерминирующих человеческое сознание и поведение, следует рассматривать как часть общей тенденции к рациональному и научному охвату реальности, – тенденции, характерной для западной мысли с конца средневековья. Средневековый мир был хорошо упорядочен и казался безопасным. Человек был сотворен Богом и находился под его неусыпным надзором; человеческий мир представлялся центром мироздания; человеческое сознание считалось последней несомненной духовной сущностью, подобно тому как атом признавался мельчайшей неделимой физической сущностью. И вот за каких-нибудь несколько столетий этот мир разлетелся вдребезги. Земля перестала быть центром вселенной; человек был признан продуктом эволюционного развития, ведущего начало с наиболее примитивных форм жизни; физический мир вышел за пределы всех понятий о времени и пространстве, казавшихся такими стабильными даже предыдущему поколению, а сознание было признано инструментом для сокрытия мыслей вместо того, чтобы быть бастионом истины.
Маркс был тем автором, который, помимо Спинозы до него и Фрейда после него, внес наиболее значительный вклад в опровержение представления о доминирующем положении сознания. Вероятно, он находился под влиянием Спинозы, чью «Этику» он изучил основательно. Важнее то, что решающее воздействие на мысль Маркса оказала гегелевская философия истории, включавшая в себя представление о том, что человек, сам того не подозревая, является орудием истории. По Гегелю, именно «хитрость разума» заставляет человека быть представителем абсолютной идеи, хотя субъективно он руководствуется осознанными целями и индивидуальными страстями. В философии Гегеля отдельный человек с его сознанием – это марионетка на подмостках истории, а Идея (Бог) дергает ее за ниточки.
Спустившись с небес гегелевской Идеи к земной человеческой деятельности, Маркс сумел дать гораздо более конкретное и точное объяснение тому, как функционирует человеческое сознание и какие объективные факторы влияют на него.
В «Немецкой идеологии» Маркс писал: «Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание»[61], – и в этом положении он усматривает решающее различие между взглядами Гегеля и своими собственными.
«Не сознание людей, – писал Маркс позже, – определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»[62]. Хотя человек верит, что идеи формируют социальную обстановку, в действительности все наоборот: социальная реальность формирует мысль. «Производство идей, – писал Маркс, – представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей, в язык реальной жизни. Образование представлений, мышление, духовное общение людей являются здесь еще непосредственным порождением материального отношения людей. То же самое относится к духовному производству, как оно проявляется в языке политики, законов, морали, религии, метафизики и т. д. того или другого народа. Люди являются производителями своих представлений, идей и т. д., – но речь идет о действительных, действующих людях, обусловленных определенным развитием их производительных сил и – соответствующим этому развитию – общением, вплоть до его отдаленнейших форм. Сознание [das Bewusstsein] никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием [das bewusste Sein], а бытие людей есть реальный процесс их жизни.
Если во всей идеологии люди и их отношения оказываются поставленными на голову, словно в камере-обскуре[63], то и это явление точно так же проистекает из исторического процесса их жизни, – подобно тому, как обратное изображение предметов на сетчатке глаза проистекает из непосредственно физического процесса их жизни»[64]. Применяя гегелевскую теорию о «хитрости разума» к собственной концепции социальных классов, Маркс более определенно констатировал в «Немецкой идеологии», что класс достигает независимого существования над индивидами и вопреки индивидам, существование и личностное развитие которых предопределено их классовой принадлежностью.
Маркс рассмотрел связь между сознанием и языком и подчеркнул социальную природу сознания. «Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми.
Там, где существует какое-нибудь отношение, оно существует для меня; животное не «относится» ни к чему и вообще не «относится»; для животного его отношение к другим не существует как отношение. Сознание, следовательно, с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди. Сознание, конечно, есть вначале осознание ближайшей чувственно воспринимаемой среды и осознание ограниченной связи с другими лицами и вещами, находящимися вне начинающего сознавать себя индивида; в то же время оно – осознание природы, которая первоначально противостоит людям как совершенно чуждая, всемогущая и неприступная сила, к которой люди относятся совершенно по-животному и власти которой они подчиняются, как скот; следовательно, это – чисто животное осознание природы (обожествление природы)»[65].
Хотя уже Маркс использовал в «Немецкой идеологии» термин «вытеснение» (Verdr?ngung) во фразе «грубо вытесняя обыкновенное естественное влечение»[66], одна из наиболее блестящих последовательниц марксизма периода до 1914 г.
Роза Люксембург выразила марксистскую теорию об определяющем влиянии исторического процесса на человека прямо в психоаналитической терминологии. «Бессознательное, – писала она, – приходит раньше сознательного. Логика исторического процесса приходит раньше субъективной логики человеческих существ, участвующих в историческом процессе»[67]. Эта формулировка совершенно ясно выражает мысль Маркса. Человеческое сознание, т. е. «субъективный процесс», определяется «логикой исторического процесса», которую Р. Люксембург приравнивает к «бессознательному».
Может показаться, что бессознательное в трактовке Фрейда и Маркса – всего лишь общее слово. Только если мы проследим дальше марксовы идеи по этому вопросу, мы откроем для себя, что в соответствующих теориях гораздо больше общего, хотя они отнюдь не идентичны.
В отрывке, предшествовавшем процитированному, где употреблен термин «вытеснение», Маркс воздал должное роли сознания в жизни индивида. Он говорит о том, что бессмысленно верить, будто «можно удовлетворить одну какую-нибудь страсть, оторванную от всех остальных, что можно удовлетворить ее, не удовлетворив вместе с тем себя, целостного живого индивида.
Если эта страсть принимает абстрактный, обособленный характер… если, таким образом, удовлетворение индивида оказывается односторонним удовлетворением одной-единственной страсти, – …это зависит не от сознания, а от бытия; не от мышления, а от жизни; это зависит от эмпирического развития и проявления жизни индивида, зависящих, в свою очередь, от общественных отношений… в которых живет этот индивид (die wiederum von der Weltverhaltnissen abhangt)»[68]. В этом отрывке Маркс устанавливает противоположность между мышлением и жизнью, соответствующую противоположности между сознанием и бытием. Социальная обстановка, о которой он говорил раньше, формирует бытие индивида и тем самым опосредованно – его мышление, что он и показывает здесь. (Этот отрывок интересен также и потому, что Маркс развивает здесь наиболее важную идею, относящуюся к проблеме психопатологии. Если человек удовлетворяет лишь одну отчужденную страсть, он – целостный человек – остается неудовлетворенным; как бы мы сказали сегодня, он невротик именно потому, что стал рабом одной отчужденной страсти и утратил ощущение себя как целостной живой личности.
) Маркс, как и Фрейд, считал, что сознание человека в значительной мере «ложно». Человек верит, что его мысли принадлежат ему, что они – продукт его мыслительной деятельности, тогда как в действительности они определяются объективными факторами, действующими за его спиной; в теории Фрейда эти объективные силы представляют собой физиологические и биологические потребности; в теории Маркса они представляют собой социальные и экономические исторические силы, определяющие бытие индивида и – косвенно – его сознание.
Обратимся к примеру. Способ промышленного производства в том виде, как он развился в последние десятилетия, опирается на существование крупных централизованных предприятий, которые контролирует управленческая элита и на которых совместно работают сотни тысяч рабочих и служащих, причем работают спокойно, без трений. Эта бюрократическая индустриальная система формирует характер как бюрократов, так и рабочих. Формирует она и их образ мыслей. Бюрократ консервативен и не склонен рисковать.
Главное его желание – продвигаться по службе, а добиться этого лучше всего можно избегая рискованных решений и признав в качестве ведущего жизненного принципа свою заинтересованность в надлежащем функционировании организации. Рабочие и служащие, со своей стороны, склонны чувствовать удовлетворение от того, что являются частью Организации, если только их материальное и психологическое вознаграждение достаточно, чтобы оправдать этот факт. Их собственные профсоюзные организации во многом сходны с соответствующей отраслью производства: те же обширные организации, бюрократизированные и хорошо оплачиваемые руководители, незначительная возможность для активного участия индивидуальных членов. Развитие широкомасштабного производства сопровождается развитием всеохватывающего централизованного правительства и армейских служб, причем и то, и другое следуют тем же принципам, что и промышленные корпорации[69]. Такой тип социальной организации ведет к образованию элит: деловой, правительственной или военной и – до известной степени – профсоюзной.
Деловая, правительственная и военная элиты тесно переплетаются и по личному составу, и по положению в обществе, и по образу мыслей. Несмотря на политические и социальные различия между «капиталистическими» странами и «коммунистическим» Советским Союзом, способ переживания и мышления соответствующих элит сходен именно из-за сходства основного способа производства[70].
Сознание представителей элит – продукт их социального бытия. Они считают свой способ организации и подразумеваемые им ценности «наиболее отвечающими интересам человека»; их представление о человеческой природе делает это допущение вполне правдоподобным; они враждебно относятся к любой идее или системе, оспаривающей их собственную систему или подвергающей ее опасности; они выступают против разоружения, если чувствуют, что оно угрожает их организациям; они подозрительно и враждебно настроены по отношению к любой системе, в которой место их класса занял отличный от него новый класс управляющих. На уровне сознания они искренне верят, что руководствуются патриотической заботой о своей стране, долгом, моральными и политическими принципами и т.
п. Элиты обеих сторон в равной мере охвачены мыслями и идеями, вытекающими из сущности их способа производства, и обе они искренни в своих осознанных мыслях. Именно потому, что они искренни и не отдают себе отчета в действительной мотивации, скрытой за их мыслями, им трудно начать думать по-иному. Этими людьми движет отнюдь не всеобъемлющая жажда власти, денег или престижа. Справедливости ради заметим, что такие мотивы тоже встречаются; но люди, охваченные таким всепоглощающим мотивом, – скорее исключение, чем правило. Как личности, члены всех элит склонны чем-то жертвовать или отказываться от определенных преимуществ не больше любого другого человека. Мотивирующий фактор состоит в том, что их социальная функция формирует их сознание, а значит, и их убежденность в том, что они правы, что их цели подтверждаются и не вызывают сомнений. Этим объясняется также еще один загадочный феномен. Мы видим, что элиты обоих великих блоков ведут курс на конфронтацию и что прийти к соглашению, обеспечивающему мир, весьма затруднительно.
Но ведь не приходится сомневаться в том, что ядерная война означала бы смерть большинства представителей элит, большинства их семей и разрушение большинства их организаций. Если бы ими двигала преимущественно жажда денег и власти, неужели корыстолюбие не уступило бы страху смерти? Исключение составил бы разве что случай полного невроза.
В том-то и беда, что им трудно изменить свою позицию. Им-то кажется, что их точка зрения представляет разумный, благопристойный, благородный образ мыслей. И если ядерная катастрофа всех уничтожит, тут уж ничем не поможешь, ибо нет другого пути, помимо пути «разума», «благопристойности» и «благородства».
До сих пор я старался показать, как, по мысли Маркса, общественное бытие определяет общественное сознание. Но Маркс не был «детерминистом», как часто утверждают. Его позиция очень сходна с позицией Спинозы: мы детерминированы силами, внешними для нашего осознанного Я, а также страстями и интересами, которые управляют нами за нашими спинами.
Насколько это так, настолько мы не свободны. Но мы можем вырваться из этих пут и расширить царство свободы, если полностью осознаем реальность и, следовательно, необходимость; если откажемся от иллюзий и из несвободных, детерминированных, зависимых, пассивных людей, действующих как сомнамбулы, преобразуемся в личности, пробужденные к жизни, осознающие себя, активные и независимые. И для Спинозы, и для Маркса цель жизни – освобождение от зависимости, и путь осуществления этой цели – в преодолении иллюзий и в полном использовании наших деятельностных сил.
Позиция Фрейда в значительной мере та же; но он не столько говорил о свободе в противовес зависимости, сколько о душевном здоровье в противовес душевному заболеванию. Он тоже видел, что человек детерминирован объективными факторами (либидо и его судьбой), но он думал, что человек может преодолеть эту детерминацию, преодолевая иллюзии, пробуждаясь к реальности, осознавая то, что реально, но пока не осознано. Как врач Фрейд руководствовался тем, что осознание бессознательного – это путь к излечению душевных заболеваний.
Как социальный философ он верил в тот же принцип: только если мы осознаем реальность и преодолеем свои иллюзии, мы добьемся наилучшей возможности справиться с трудностями жизни. Пожалуй, наиболее ясно Фрейд выразил эти идеи в работе «Будущее одной иллюзии»: «Кто не страдает от невроза, тот, возможно, не нуждается в наркотических средствах анестезирования. Конечно, человек окажется тогда в трудной ситуации, он должен будет признаться себе во всей своей беспомощности, в своей ничтожной малости внутри мирового целого, раз он уже не центр творения, не объект нежной заботы благого провидения. Он попадет в ситуацию ребенка, покинувшего родительский дом, где было так тепло и уютно. Но разве неверно, что инфантилизм подлежит преодолению? Человек не может вечно оставаться ребенком, он должен выйти в люди, в „чуждый свет“. Мы можем назвать это „воспитанием чувства реальности“[71]. И дальше: «…Наш бог Логос, кажется, не так уж всемогущ, он может исполнить только часть того, что обещали его предшественники.
Если нам придется в этом убедиться, мы смиренно примем положение вещей. Интерес к миру и к жизни мы от того не утратим… Нет, наша наука не иллюзия. Иллюзией, однако, была бы вера, будто мы еще откуда-то можем получить то, что она не способна нам дать»[72].
Для Маркса осознание иллюзий – это условие свободы и человеческой деятельности. Он блестяще выразил эту идею в ранних произведениях, анализируя функции религии: «Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа.
Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Требование отказа от иллюзий о своем положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзиях. Критика религии есть, следовательно, в зародыше критика той юдоли плача, священным ореолом которой является религия.
Критика сбросила с цепей украшавшие их фальшивые цветы – не для того, чтобы человечество продолжало носить эти цепи в их форме, лишенной всякой радости и всякого наслаждения, а для того, чтобы оно сбросило цепи и протянуло руку за живым цветком. Критика религии освобождает человека от иллюзий, чтобы он мыслил, действовал, строил свою действительность как освободившийся от иллюзий, как ставший разумным человек; чтобы он вращался вокруг себя самого и своего действительного солнца. Религия есть лишь иллюзорное солнце, движущееся вокруг человека до тех пор, пока он не начинает двигаться вокруг себя самого»[73].
Как может человек добиться избавления от иллюзий? Маркс думал, что этой цели можно будет достичь путем реформы сознания. «Реформа сознания состоит только в том, чтобы дать миру уяснить себе свое собственное сознание, чтобы разбудить мир от грез о самом себе, чтобы разъяснить ему смысл его собственных действий…Наш девиз должен гласить: реформа сознания не посредством догм, а посредством анализа мистического, самому себе неясного сознания, выступает ли оно в религиозной или же в политической форме.
При этом окажется, что мир уже давно грезит о предмете, которым можно действительно овладеть, только осознав его. Окажется, что речь идет не о том, чтобы мысленно провести большую разграничительную черту между прошедшим и будущим, а о том, чтобы осуществить мысли прошедшего. И наконец, обнаружится, что человечество не начинает новой работы, а сознательно осуществляет свою старую работу…Речь идет об исповеди, не больше. Чтобы очиститься от своих грехов, человечеству нужно только объявить их тем, чем они являются на самом деле»[74].
Подведем итог сопоставлению взглядов Маркса и Фрейда на бессознательное. Оба считают, что большая часть того, что человек осознанно думает, детерминировано силами, действующими за его спиной, т. е. без ведома самого человека; что человек объясняет себе свои поступки разумными или моральными причинами и эти рационализации (ложное сознание, идеология) субъективно удовлетворяют его. Но, движимый неведомыми ему силами, человек не свободен.
Он может достичь свободы (и здоровья) только осознав мотивирующие его силы, т. е. осознав действительное положение вещей. Тем самым он может стать хозяином собственной жизни (в пределах реальных возможностей), а не рабом каких-то слепых сил. Основополагающее различие позиций Маркса и Фрейда состоит в том, как они понимают природу сил, детерминирующих человека. Для Фрейда они в сущности физиологические (либидо) или биологические (инстинкт смерти и инстинкт жизни). Для Маркса это исторические силы, эволюционирующие в ходе общественно-экономического развития человека. С точки зрения Маркса, сознание человека определяется его бытием, его бытие – практической жизнью, его практическая жизнь – способом, каким он производит сред ства существования, т. е. способом производства и общественным строем, а также вытекающим из них способом распределения и потребления[75].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Роль социального бессознательного в формировании толерантности личности Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Канетти Э. Масса и власть. — М.: А1 МощшЫ, 1997. — С. 17-26.
2. Луман Н. Социальные системы: очерк общей теории // Западная теоретическая социология 80-х годов. — М.: Наука, 1989. -189 с.
3. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. — СПб.: Наука, 2000. — 264 с.
4. Хабермас Ю. Теория коммуникативного действия. — СПб.: Наука, 1998. — 254 с.
5. Пугачев В.П. Информационная власть и демократия // Общественные науки и современность. — 1999. — № 4. — С. 17-24.
Поступила 24.04.2008г.
УДК 001.2;008.001
РОЛЬ СОЦИАЛЬНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО В ФОРМИРОВАНИИ ТОЛЕРАНТНОСТИ ЛИЧНОСТИ
О.Е. Радченко, Н.Е. Емельянова, Е.С. Пищулина, С.С. Калиниченко
Томский политехнический университет E-mail: rb-rb@yandex.
ru
Рассмотрена роль социального бессознательного в формировании толерантности личности, показана роль информации и знании в развитии толерантного отношения личностей в социальном взаимодействии, диалектической взаимосвязи мифологического и массового сознания.
Ключевые слова:
Знание, интолерантность, информация, массовое сознание, мифология, сознание, толерантность.
Мир можно представить как сферу знаков и смыслов, интерпретацию которых осуществляют две интерпретационные системы: сознание и бессознательное. Отметим, что социальное бессознательное как система интерпретации является наиболее древней и естественной для человека, в то время как сознание — система приобретённая, изначально не заложенная в человеке, формирующаяся в процессе его развития и социализации. Сознание, являясь социальным компонентом психики, основывается на знании и рациональных механизмах интерпретации. Выделение социального бессознательного из категории бессознательного мы считаем важным потому, что оно включает в себя не просто психические компоненты, но такие структуры психики, которые характерны именно для людей, принадлежащих к одной социальной группе.
Соответственно, социальное бессознательное носителей разных социальных групп будет различаться. Поскольку социальное бессознательное представляет собой систему интерпретации, то социальное бессознательное людей, принадлежащих к разным социальным группам, будет представлять собой разные системы интерпретации. Таким образом, люди, принадлежащие к одной социальной группе, располагают и идентичными системами интерпретации, следовательно, изначально понимают друг друга. Люди разных социальных групп имеют в бессознательном разные интерпретационные системы, т. е. в их отношениях будет присутствовать непонимание. Их взаимодействие представляет собой общение на разных языках, что затрудняет познание ими друг друга. Другой язык -категория иного или чужого, что само по себе активизирует защитные механизмы, настраивая на ин-
толерантность по отношению к представителям другой социальной группы, что является, с нашей точки зрения, следствием несовпадения интерпретационных систем и разных способов осмысления и понимания мира.
Взаимосвязь социального бессознательного и мифологического мышления проявляется в горизонтальном структурировании мира на категории «своих» и «чужих». И хотя в современном мире границы между данными группами стираются и во многих случаях носят условный характер, мифологический компонент психики сохраняет на бессознательном уровне данное деление и соответствующие ему установки и системы интерпретации.
Для взаимоотношений групп становятся характерными явления внутригруппового фаворитизма и межгрупповой дискриминации, которые заключаются в усилении позитивной направленности при характеристике своей группы и усилении негативных характеристик при описании группы чужих, которая может распространяться и на действия. Это проявляется и в ситуации, описанной Н.И. Семечкиным [1], когда даже критерий справедливости становится достаточно размытым при распределении ресурсов между членами своей и чужой группы, склоняясь в сторону улучшения условий для своей группы и стремления ухудшить ситуацию другой, что коррелирует с представленными выше положениями.
Человек, входящий в социальную группу, является, таким образом, её частью и сам себя рассматривает как её часть. Каждый член группы обладает социальным бессознательным, идентичным и для других её членов. Следовательно, происходит отождествление человека
посредством социального бессознательного с группой, в результате чего черты, характеризующие группу в целом, он начинает приписывать и себе самому, самоутверждаясь за счёт накопленного в течение длительного времени группой материала. Это позволяет нам сделать вывод, что суть внутри-группового фаворитизма заключается в самоутверждении человека. Идентификация с позитивно характеризующейся группой автоматически повышает представление о себе без приложения каких-либо дополнительных усилий. Превознося свою группу, человек одновременно характеризует себя как позитивно направленную личность [2]. Это явление имеет глубокие корни и является частью мифологической картины мира, которая как раз и основывается на социальном бессознательном, т.
е. является изначально иррациональной.
Далее разберём явления толерантности и инто-лерантности с тех же позиций. Интолерантность основывается изначально на бессознательных механизмах психики, т. е. является заложенной в человеке с момента рождения, следовательно, с нашей точки зрения, интолерантность является естественным состоянием человека. Толерантность же требует работы по осмыслению явлений окружающего мира и соотнесению их с правилами и нормами, существующими в обществе и, таким образом, активизации рациональных механизмов. За формирование рациональной картины мира отвечает сознание как компонент приобретённый и формируемый, работа которого, естественно, требует приложения усилий на основе сознательно поставленной цели. Таким образом, проводя сопоставление, можно отметить следующую корреляцию категорий сознания, социального бессознательного, толерантности и интолерантности.
Интолерантность находится в одной плоскости с социальным бессознательным, обе эти категории являются по своей сути иррациональными.
Толерантность же соотносится с сознанием, поскольку данные категории базируются на рациональных компонентах, к тому же являются производными, а не естественно заложенными в психике, как социальное бессознательное и интолерантность. Это ещё раз подтверждает наш вывод о том, что интоле-рантность органично присуща человеку и более близка ему, чем толерантность, что можно проследить на примере всей истории человечества, в которой интолерантность являлась преобладающей и естественной частью жизнедеятельности, а также основой взаимодействия соперничающих сторон.
Социальное бессознательное и толерантность находятся в разных смысловых плоскостях и не имеют точек пересечения. Можно предположить, что толерантность и социальное бессознательное могут сосуществовать в пределах одной смысловой плоскости, когда речь идёт о толерантности по отношению к представителям одной с субъектом толерантности (или интолерантности) группы. Однако в рамках одной социальной группы, члены ко-
торой имеют идентичное содержание социального бессознательного, различия между субъектами минимальны и, как правило, несущественны, а толерантность, в нашем понимании, всё-таки представляет собой категорию, возникающую с появлением инаковости и различий.
Различия, естественно, могут иметь место на уровне актуального бессознательного, определяемого опытом человека и представляющего собой наиболее актуальные и востребованные компоненты социального бессознательного применительно к индивидуальному опыту человека, а также на уровне телесного бессознательного, которое сугубо индивидуально. Однако эти различия менее значимы, чем различия между членами разных социальных групп, поскольку в любом случае опираются на одну систему интерпретации окружающего мира. Этим можно объяснить и такой факт. Как правило, одинаковые проступки оцениваются по-разному применительно к представителям «своей» и «чужой» социальной группы. Мифологическое сознание создаёт идеализированную картину мира, способствующую повышению степени уверенности в себе и выступающую в качестве образца самоидентификации. При помощи иллюзии происходит компенсация слабых черт и недостатков за счёт замещения их иллюзорными способами.
Более тяжёлое нарушение со стороны представителей ингруппы может представляться как меньший по значимости проступок, чем менее тяжёлое нарушение, совершённое представителем аутгруп-пы.
Член внутренней группы чаще бывает оправдан, причём аргументы, предлагаемые для оправдания, как правило, имеют логические противоречия и не могут отвечать критериям рациональности. В случае, когда рациональное оправдание невозможно, оно совершается иррациональными способами с привлечением социального бессознательного и основанного на нём мифологического компонента массового сознания применительно к представителям конкретной социальной группы. Собственные пороки и недостатки результате таких самокатегоризаций оборачиваются достоинствами. Собственные добрые дела члены группы объясняют изначально заложенными в них позитивными характеристиками, в то время как позитивные действия других преподносятся как результат случайности. Закономерно и обратное противопоставление. Негативные действия «мы» расцениваются как случайные, а такие же поступки «их» как вполне закономерные, являющиеся следствием их изначально негативных характеристик, что является проявлением интолерантности. Таким образом, мы можем утверждать, что социальное бессознательное и толерантность изначально несовместимы, на уровне социального бессознательного возможно лишь формирование интолерантности.
Сопоставляя категории сознания и интолерант-ности, мы можем сказать, что на первый взгляд они противоположны, как и категории интолерантно-
сти и сознания, однако данное предположение требует некоторых уточнений. С одной стороны, действительно, интолерантность и сознание принадлежат к разным смысловым системам, интолерантность имеет основой иррациональное, в то время как сознание — рациональная структура. Будучи рациональной, она оценивает явления и события окружающего мира именно посредством рациональных механизмов, часто делая вывод о предпочтительности принципов толерантности при построении взаимоотношений.
Однако возможна и обратная ситуация, когда принцип интолерантности обосновывается рационально. В данном случае, на наш взгляд, необходимо разобраться в следующих моментах.
Во-первых, определить, действительно ли именно рациональные аргументы приведены в пользу идей интолерантности, поскольку может иметь место так называемая маскировка аргументов. При нестыковке в интерпретации события или явления двух систем: сознания и социального бессознательного — возникает противоречие, которое необходимо устранить именно на рациональном уровне.
Будучи синкретичным, социальное бессознательное и порождаемый им миф могут игнорировать подобные противоречия, но сознанием они игнорироваться не могут. Соответственно, оно стремится объяснить иррациональный импульс рациональными аргументами, что не всегда возможно. Поэтому, часто кажущиеся на первый взгляд рациональными, аргументы могут содержать в себе множество противоречий, и, поскольку игнорирование их возможно только на бессознательном уровне, они являются аргументами именно бессознательного, оправдывающими иррациональное.
Во-вторых, возможно, что аргументы, приводимые в пользу интолерантного поведения и действий, всё же рациональны. Тогда необходимо оценить само явление, в отношении которого сознание привело рациональные аргументы. Возможно, это явление содержит в себе реальную угрозу и опасность для существования данной социальной группы, может провоцировать деградацию и разрушение духовного. Тогда аргументы сознания вполне логичны и мы не можем рассматривать их как аргументы в пользу интолерантности, поскольку к подобным явлениям толерантность не применима.
Они находятся вне системы толерантность — инто-лерантность, соответственно, не содержат в себе противоречия и не могут противопоставляться как принадлежащие к разным смысловым плоскостям.
Таким образом, мы делаем вывод о том, что ин-толерантность и сознание имеют разные основания, тем не менее, сознание может выявлять противоречия в интерпретации окружающего мира и оценивать их, что для бессознательного является недоступным. На этом основании мы можем предположить, что ресурсы сознания могут быть задействованы в преодолении интолерантных механизмов.
Однако ресурсы сознания по сравнению с ресурсами бессознательного ограничены. Социальное бессознательное содержит всю ту информацию, которая содержалась в истории данной социальной группы, сознание же — лишь то, что усвоено конкретным индивидом в процессе его жизнедеятельности. Следовательно, для интерпретаций объектов и явлений окружающего мира бессознательное располагает более широкими ресурсами, чем сознание, но эти ресурсы суть основы интоле-рантности.
Соответственно, даже в современном обществе интолерантность является более органичным состоянием человека, основанном на глубинных механизмах и стандартном наборе интерпретаций разного рода ситуаций и объектов окружающего мира. Это позволяет человеку ориентироваться в мире, не прилагая специальных усилий для его понимания и осмысления, поскольку на уровне социального бессознательного уже существуют готовые интерпретационные схемы, включающиеся автоматически в соответствующей ситуации. Следовательно, проявлять интолерантность и руководствоваться принципом интолерантности гораздо проще. Социальное бессознательное как основа интолерантности ограждает человека от необходимости прилагать усилия для осмысления и оценки ситуаций окружающего, позволяя человеку экономить свои ресурсы, в том числе и ресурсы мышления, пользуясь готовыми интерпретационными схемами.
Наличие собственного мнения и собственной точки зрения является характеристикой человека как личности. Отказ от мышления и выработки собственной позиции, с нашей точки зрения, можно рассматривать как частичный отказ от личностной основы человека.
Толерантность же всегда предполагает личностное начало, а личность формируется с развитием сознания. Толерантность предполагает сознательный выбор человека и осознанное отношение его к какому-либо явлению окружающей действительности. Она связана с действием определённых правил и норм, определяющих порядок в данной социальной системе. В качестве такого определяющего фактора в обществе выступает мораль, и степень толерантности людей в обществе будет зависеть от морали, присутствующей в нём. Многообразие ситуаций, возникающих и могущих возникнуть в обществе, мораль сводит к общему принципу. Поэтому применение этого принципа в каждой конкретной ситуации требует наличия у человека личностных черт, руководствуясь которыми он делает выбор [3]. Несформиро-ванность личностного компонента, таким образом, является предпосылкой интолерантности, поскольку место и роль структур сознания здесь занимают структуры социального бессознательного.
Социальное бессознательное безличностно. Оно содержит набор типичных способов интерпретации и реагирования на явления окружающего мира, одинаковых для людей одной социальной
группы в одинаковых ситуациях.
Соответственно, деятельность социального бессознательного не требует выбора и работы по оценке и осмысливанию явлений окружающего мира. На этом основании мы можем сделать вывод о том, что игнорирование морали как регулятора общественных отношений на бессознательном уровне создаёт определённые предпосылки к формированию и закреплению интолерантных установок в сознании человека и не способствует утверждению установки на толерантность.
Обращение к ресурсам социального бессознательного в современном обществе мы считаем вполне закономерным, если учесть основные его характеристики. Современный мир, с одной стороны, стирает границы между группами и обеспечивает экономию времени за счёт высокого уровня развития техники и технологий, с другой стороны, его ритмы таковы, что даже достигнутый уровень прогресса не может обеспечить решение проблемы времени. Каждый год знаменуется всё более ускоряющимися темпами социальных изменений, причём социальные ритмы начинают значительно опережать биологические ритмы человека.
Постоянно изменяющаяся реальность ставит человека перед необходимостью приспосабливаться к быстро изменяющимся условиям социальной среды, что требует приложения дополнительных усилий.
Испытывая огромные социальные нагрузки, человек начинает прибегать к защитным механизмам, которые обеспечиваются как раз бессознательным компонентом посредством активизации мифологии. Содержащее типичные варианты реагирования и интерпретации окружающего мира, социальное бессознательное избавляет человека от приложения выполнения работы по осмыслению и выработке собственной точки зрения, стратегии поведения и действий. Таким образом, неосознанно человек прибегает к помощи тех механизмов, которые нацеливают его на интолерантные формы поведения, унифицируя его поведение и способы интерпретации с другими членами социальной группы.
Социальное бессознательное может рассматриваться как защитный механизм не только по отношению к отдельному человеку, но и к социальной группе в целом, обеспечивая сохранность её границ, её самосохранение.
Это активизирует мифологический аспект, связанный с делением на «мы» и «они» и горизонтальным структурированием мира, что является изначально предпосылкой формирования интолерантности по отношению к группе «они» как целому и к её представителям. Формирование толерантности внутри своей группы более вероятно, чем формирование её по отношению к членам аутгруппы, поскольку ассоциируется с угрозой, даже если рациональная система её не поддерживает.
Как угроза безопасности существованию человека или социальной группы могут рассматриваться не только представители другой социальной
группы, но и любые явления, относящиеся к категории иного. К такого рода явлениям мы можем отнести любые возникающие явления, имеющие черты непохожести на уже существующие. Характеризуя современное общество, можно сказать, что скорость и динамика происходящих в нём изменений обусловливают достаточно большое количество постоянно возникающего нового. Любое современное общество живет за счет инноваций и социального контроля над изменениями [4].
Можно говорить о том, что в какой-то степени инновации отвергают традиции и являются качественно новым образованием, представляющими собой категорию «иного» и «чужого». Важно заметить, что любая инновация является продуктом деятельности сознания, в то время как традиции существуют на уровне социального бессознательного. Соответственно, имеет место рассогласование в интерпретационных системах, социальное бессознательное игнорирует смыслы сознания, интерпретируя появление нового с точки зрения своей, тысячелетиями сформировавшейся системы. Таким образом, в стремлении к стабилизации и самосохранению социальная система (и социальная группа в том числе) активизирует защитные механизмы и изменяет свою ориентацию в сторону закрытости, т. е. проявляет интолерантность. Инновации вступают в отношения противоречия с её основными структурами и способами существования. Для того, чтобы инновация и социальная система стали толерантными друг к другу, необходимо время для взаимодействия с целью взаимного изучения посредством рациональных средств сознания.
За это время инновация частично теряет черты инновационности и новизны. Чем ближе по своим характеристикам становятся инновация и традиция, тем вероятнее присутствие толерантности в них. Инновация становится максимально толерантной среде, когда переходит в разряд традиции, когда она становится близкой социальной среде по своим характеристикам и уже не представляет собой нечто чуждое и незнакомое. Таким образом находится компромисс с социальным бессознательным, выполняющим в данном случае защитную функцию самосохранения посредством привлечения мифологии. В то же время, сознание как рациональная система оправдывает появление нового, не рассматривая его как иное, чужое, следовательно, угрожающее, а, наоборот, как необходимость и условие самосохранения.
Этим объясняется проблема культурного запаздывания [5]. Она проявляется в том, что любое новое явление, объект и т. п. требуют системы интерпретации. Интерпретироваться они могут двумя способами: рациональным и иррациональным. Для выработки рациональной системы интерпретации необходима длительная мыслительная работа и, соответственно, время.
Пока выработка нового рационального подхода осуществляется, он начинает интерпретироваться при помощи иррацио-
нальной составляющей, всегда имеющей шаблоны для осмысления и интерпретации. Таким образом, новое явление начинает описываться при помощи старой системы интерпретации. Идеи, явления, на рациональном уровне признающиеся и принимающиеся, могут долгое время оставаться нереализованными, поскольку в основе их интерпретации содержится противоречие между рациональным и иррациональным, сознанием и социальным бессознательным. Поэтому признающаяся всеми необходимость применения принципа толерантности как основы взаимоотношений, тем не менее, не становится подобного рода принципом, т. к. отдельные поступки, мнения, точки зрения продолжают трактоваться на уровне социального бессознательного, а оно изначально интолерантно.
Поиск новой системы интерпретации сознанием связан с привлечением рациональных ресурсов. Посредством них сознание стремится к адекватному отражению действительности, т.
е. целью сознания является поиск истины в традиционном её понимании. Социальное бессознательное готово принимать за истинную любую информацию, если с точки зрения его механизмов она является приемлемой. Толерантность же может основываться только на истинном знании, и условием существования толерантных взаимоотношений также явля-
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Семечкин Н.И. Психология социального влияния / Н.И. Се-мечкин. — СПб.: Речь, 2004. — 304 с.
2. Браун Р. Межгрупповые отношения // Перспективы социальной психологии [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.tolerance.ru, свободный.
3. Сыров В.Н., Поправко Н.В. Генезис массового сознания // Социологический журнал. — 1998. — № 1-2. — С. 66-78.
ется предпочтение истины. Поиск истины связан с деятельностью сознания и специально прилагаемыми усилиями по поиску информации и её дальнейшему осмыслению с выработкой собственной позиции. Социальное бессознательное, будучи готовым воспринять любую информацию, которая бы соотносилась с уже заложенной в нём, игнорирует истину и не проводит работу по осмыслению и оценке новой информации.
Более того, именно на бессознательном уровне возможно игнорирование противоречий между вновь поступающей информацией и уже имеющимися сведениями. Игнорирование истины ведёт к закреплению уже существующих схем восприятия и интерпретации информации. Это говорит о том, что интерпретацию явлений окружающего мира социальное бессознательное проводит при помощи иррациональных механизмов, а они, как известно, являются основой интолерантности.
Таким образом, социальное бессознательное как система интерпретации, используя иррациональные ресурсы, провоцирует восстановление мифологии, являющейся основой массового сознания, что в целом создаёт предпосылки формированию интолерантности. Толерантность возможна только на рациональном уровне, который функционирует на основе сознания.
4. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования / Д. Белл. — М.: Academia, 2004. -958 с.
5. Сикевич З.В. Социальное бессознательное / З.В. Сикевич, О.К. Крокинская, Ю.А. Поссель.
— СПб.: Питер, 2005. — 267 с.
Поступила 04.05.2008г.
Рациоморфные процессы или социальное бессознательное
Что бы там не писал Фройд, бессознательное идёт извне, от общества, а не «изнутри индивида». Это переживание социальных норм и запретов, впечатанных настолько глубоко, что не осознаются, а не влечения самого индивида (потом это поняли те последователи Фрейда, которые фрейдомарксисты, например, Александр Залкинд или Эрих Фромм). «Бессознательное есть табуированное, то есть не биологическое, а социальное явление: если в ХХ веке секс перестал табуироваться, значит, он перестал быть бессознательным, а в бессознательное ушло что-то другое. Что? См. концовку рассказа Лема «Sexplosion» (М.Л.Гаспаров).
И действительно, рядом с табуированным социальным явлением (настоящим бессознательным по Фрейду) существует социальная норма, предписанная и обязательная, и её исполнение в форме стереотипа также проходит мимо сознания индивида (конечно, если он не предпримет усилие и не включит рефлексию, ведь свобода выбора никуда не девается).
Сплошь и рядом люди совершают действия, исполнение которых проходит мимо сознания, хотя со стороны это выглядит как осмысленное решение. То есть люди, попадая в определённую ситуацию, автоматически выбирают некий шаблон поведения (принятый и одобряемый всеми или как минимум референтной группой) и реализуют его также «бессознательно», как животные реализуют инстинкт. Вместо собственного рассуждения и собственного решения эти индивиды выбирают «общее», чем реализуют «типичные действия в типичных обстоятельствах» социальной жизни. Соответствующие шаблоны и стереотипы поведения получили название рациоморфных процессов (РП).
Понятие рациоморфных процессов введено Эгоном Брунсуиком для обозначения тех форм социального действия людей, которые по стереотипности, шаблонности, «автоматичности» могут быть уподоблены инстинктам животных и должны рассматриваться как системная гомология инстинктов, но не являются социальными ритуалами в обычном смысле. Напротив, РП со стороны кажутся действием на некоем разумном основании (то есть субъект может нести за них ответственность), но в действительности выбор плана действия и его реализация в деятельности полностью шаблонны и автоматичны, — настолько, что РП соответствуют И.
в том самом понимании инстинктивного действия, которое присуще классическим этологам.
Вообще, многие сложные действия человеком в быту, в профессиональной деятельности, в общественной жизни совершались и совершаются бессознательно, даже теми, для кого эксплуатация интеллекта – профессия. Как говорил А.Н.Уайтхед: «Цивилизация движется вперед путем увеличения числа операций, которые мы можем осуществлять, не раздумывая над ними».
На этом же основан принцип социального доказательства — люди, поставленные в сложную ситуацию, часто предпочитают действовать по шаблону, повторяя действия других людей, оказавшихся в данной ситуации до них (особенно если об этом рассказано в выпуске новостей), вместо того чтобы думать и действовать самому, применительно к конкретным условиям данного случая.
Шаблонные действия в сложной ситуации обычно относятся к трём классам: оценка шансов или рисков, выбор действий на следующий период времени и принятие решений о характере деятельности/стратегии поведения.
Кроме того, к РП относится подавляющее большинство заявлений и действия обывателей по вопросам, выходящим за рамки их повседневности (особенно когда требуется быстрый ответ). Следовательно, предпочтение шаблонных форм реагирования облегчает проблемы, связанные с анализом ситуации и самостоятельным выбором модели поведения, особенно в условиях когда ситуация не создана тобой, а навязана, когда ты в ней играешь страдательную роль.
У животных ту же самую функцию «избавления» от собственного наблюдения и анализа выполняет инстинкт, конкретно ритуализированные демонстрации видового репертуара, использование которых для «обозначения» ситуации и отреагирования сигналов партнёра предполагает запуск врождённых разрешающих механизмов. Это подтверждает отмеченный параллелизм рациоморфных процессов, вообще «социального бессознательного» у человека и инстинктов у животных.
Многочисленные примеры рациоморфного поведения людей привёл Роберт Чалдини в книге «Психология влияния» (СПб.
: Питер, 1999). Во-первых, это так называемый феномен капитанства: несмотря на высокую личную значимость вопросов, связанных с управлением самолетом, члены команды слишком часто используют правило-стереотип «если так говорит специалист, это должно быть верно» и не обращают внимания на гибельную ошибку капитана. При расследовании несчастных случаев специалисты Федеральной авиационной администрации установили, что очевидная ошибка капитана слишком часто не исправляется другими членами команды, что приводит к крушению, хотя занимающиеся установлением причин.
Для исследования масштабов проблемы была произведена имитация полетов в неблагоприятных погодных условиях и в условиях плохой видимости, то есть именно в тех обстоятельствах, которые вместе со сложностью задачи, эмоциональным возбуждением и умственным напряжением способствуют стереотипному реагированию. Втайне от других членов команды капитанов просили симулировать неспособность справиться с ситуацией в критический момент имитационного полета, совершать ошибки, неизбежно ведущие к катастрофе.
Увы, 25 % полетов закончились бы крушением из-за того, что ни один из членов экипажа не оспорил правильность явно ошибочных действий капитана.
Иногда доходил до курьёзов. У генерала Энта Узала внезапно заболел второй пилот, и его заменили другим летчиком, который счел за необыкновенную честь лететь вместе с легендарным генералом. Во время взлета генерал Энт начал напевать про себя, покачивая в такт головой. Новый второй пилот воспринял этот жест как приказ поднять шасси. Хотя самолет ещё явно не набрал необходимой скорости, он выполнил «приказ», что привело к падению самолета. При крушении генералу повредило позвоночник лопастью пропеллера, и он остался парализованным. При расследовании второго пилота спросили: «Если вы знали, что самолет не сможет взлететь, то зачем вы подняли шасси?» — «Я думал, генерал приказал мне», — ответил он (Чалдини, 1999: 23).
Во-вторых, это большая готовность наших партнёров согласиться на исполнение просьбы, если мы предоставляем причину, из-за которой просится именно это.
Но почти никто из соглашающихся не проверяет, действительно ли предъявляемая причина осмыслена и соответствует действительности, или это просто проформа, необходимая, чтобы добиться согласия.
Например, у людей, стоящих в библиотеке в очереди на копирование, просили о небольшой услуге: «Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом, потому что я спешу?». Эффективность такого требования была высокой: 94 % опрошенных пропускали без очереди. Другая формулировка («Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом без очереди?» много менее эффективна – 60%. Кажется, что различие в эффективности определяется дополнительной информацией, представленная словами «потому что я спешу». Однако это не так. Если использовать «потому что», а затем, не добавляя ничего нового, вновь утверждать очевидное («Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом, потому что мне надо сделать несколько копий?») эффективность составит те же самые 93%: (Чалдини, 1999: 17).
В третьих, это так называемый синдром молодого Вертера, исследованный Дэвидом Филипсом. Он заключается в том, что сразу после волны публикаций, рассказывающих о самоубийствах, число людей, погибших в авиакатастрофах, враз подскакивает на 1000% Число погибших в ДТП и число самих ДТП также резко возрастает.
Далее, влияние сообщений о самоубийствах на характер воздушных катастроф и ДТП является исключительно специфическим. Сообщения о «чистых» самоубийствах, при которых умирает только один человек, порождают катастрофы, в которых умирает также только один человек; истории о самоубийствах в сочетании с убийствами, при которых имеют место множественные смерти, порождают катастрофы, при которых также погибает несколько человек.
История, демонстрирующая сугубую специфичность действия сообщений такого рода произошла в нашей стране. На обочине Киевского шоссе был насторожен заминированный плакат «Смерть жидам!». Проезжавшая женщина вырвала эту мерзость и взорвалась.
В следующие два месяца после сообщения об этом в новостях по стране произошло 7 или 9 взрывов, выполненных точно таким же способом. Причём вне всякой связи с евреями и антисемитизмом — кто-то на нелюбимого соседа такой плакатик насторожил и пр.
Филипс показал, что здесь дело в фатальном подражании, из-за которого рассказы о самоубийствах приводят к авариям автомобилей и самолётов. Им показало, что сразу после публикации на первых страницах газет рассказа о самоубийстве число совершаемых самоубийств резко увеличивается в тех географических районах, где данный случай получил широкую огласку.
Изучив статистические данные о самоубийствах в США за период 1947-1968 гг., Филипс обнаружил, что после каждой публикации рассказа о самоубийстве на первых страницах газет в следующие 2 месяца совершалось в среднем на пятьдесят восемь самоубийств больше, чем обычно. В определенном смысле каждое сообщение о самоубийстве убивало 58 человек, которые в ином случае выжили бы. Далее, тенденция самоубийств порождать самоубийства «второй очереди», выполненные примерно тем же способом, зафиксирована в основном в тех случаях, когда первый случай самоубийства широко освещался в прессе.
Чем шире была огласка, тем больше происходит самоубийств «второй волны».
Следовательно, все «дополнительные» смерти, следующие за публикацией рассказа о самоубийстве, суть подражательные самоубийства. Узнав о самоубийстве какого-либо человека, большое число людей решает, что самоубийство является и для них подходящим действием. Некоторые из этих индивидов не колеблясь сразу же следуют страшному примеру, что вызывает скачок уровня кривой самоубийств.
Другие же реагируют с запозданием, и не хотят показывать, что намерены убить себя, по разным причинам (сохранить репутацию, избавить семьи от позора и тяжелых переживаний, чтобы родственники получили страховку и пр.). Они предпочитают создать впечатление, что они погибли от несчастного случая. Поэтому они намеренно, но не афишируя своих действий, вызывают аварии автомашин или самолетов, которыми управляют или в которых просто едут или летят.
Пилот может опустить нос самолета в момент взлета или «по неизвестным причинам» приземлиться на занятую другим самолетом взлетно-посадочную полосу вопреки инструкциям диспетчеров из контрольной башни; водитель машины может внезапно вильнуть и врезаться в дерево или в другую машину; пассажир может вывести из строя водителя и вызвать тем самым катастрофу; пилот частного самолета может, несмотря на все предупреждения, врезаться в другой самолет (Чалдини, 1999: 135-137).
Следовательно, также как фигуры ритуального танца, РП по степени стереотипности, фиксированности и «неестественности» действий почти неотличимы от «настоящих» инстинктов, прежде всего от «автоматических ответов» животного на действие демонстраций – социальных релизеров (см.Lorenz, 1952; Эйбль-Эйбесфельдт, 1995).
Эти действия внешне выглядят как целиком рассудочные, основанные на логике и собственном рассуждении, или же кажутся выражением собственного мнения по поводу какой-то проблемы, хотя не являются ни тем, ни другим. Сами люди, совершающие эти действия, не могут объяснить, почему делают именно так, и как только выйдут из процесса совершения этих действий, осознают их «автоматический» характер, сродни инстинктам у животных. Однако они не могут объяснить себе и другим происхождение и причины этой «автоматичности» поведения, которое вроде бы должно быть вполне интеллектуальным.
Неудивительно, что люди испытывают фрустрацию, когда решения, основанные на рациоморфных процессах, ведут нежданно-негадано к исключительно негативным результатам.
С одной стороны, объективно эти решения и действия являются очевидно глупыми и вредными, то есть вроде бы за них надо нести ответственность. С другой – сам субъект выбора «нутром чует», что действовал бессознательно.
Как показывают специальные исследования Дитриха Дёрнера («Логика неудачи», М.: Смысл, 1997), сами акторы не осознают «инстинктивности» решений, реализуемых через РП, и считают решение совершенно сознательным, а действие – осмысленным. Поэтому они не ждут негативных последствий от собственных решений или действий и так уверены в их эффективности, как будто бы продумали каждую мелочь. Соответственно, эти люди оказываются полностьюобескуражены, когда получается что-то совершенно не то, но и тогда они не видят ошибки в собственных действиях. Так в опытах Ж.-А.Фабра оса-аммофила беспомощно топчется на месте после обрезания усиков, за которые она тащила парализованного сверчка, хотя жертву можно было транспортировать и другим способом.
Это – обычная ситуация в таких играх, как «Рыболовство», «Таналанд», «Стратегема» и т.
п., в которых группе лиц ставится задача эффективного управления сложной системой (Дёрнер, 1997). Деннис Медоуз показал, что в рыночной экономике сигналом, требующим почти инстинктивной (и поэтому быстрой и точной) реакции от участников рынка, оказывается изменение цен на товары, природные ресурсы или капитал (Медоуз и др., 1994).
Наконец, как и в классическом инстинкте, в рациоморфном процессе нет ни грана интеллектуальности, но логическая структура всех рациоморфных процссов ничем не отличается от таковой силлогизма, алгоритм осуществления процесса «подчиняется» формальной логике и решение оказывается вполне «разумным» с точки зрения внешнего оценщика (Лоренц, 1998). Именно среди рациоморфных процессов антропологи надеются отыскать искомую типологию форм общественного устройства и разнообразия человеческих установлений. Лингвисты школы Хомского используют их как сигнал, указывающий на универсальность «врождённых грамматических структур» любого человеческого языка (см. Стивен Пинкер «Язык как инстинкт».
М.: УРСС, 2004).
Следовательно, в основе выделения РП лежит изоморфизм инстинкта и интеллекта, обнаруживающийся на всех «этажах» иерархической организации поведения, даже у низших позвоночных. Поведение самца гамбузии, перестроившего программу подхода к самке под влиянием изменённой релизерной схемы партнёрши в системном отношении вполне аналогично работе разума, который при появлении препятствий перестраивает многоступенчатые план действий благодаря сохранению образа цели. Сам процесс осуществления инстинкта в отношении кибернетических схем управления и регуляции ничем не отличается от динамического стереотипа, социально-обусловленного ритуала и других структур, сформированных целенаправленно для определённой задачи (не скажу «сформированных сознательно», см. Гаазе-Раппопорт, Поспелов, 1987).
Дж. Чалдини не только фиксирует строгий изоморфизм инстинктов животных и рациоморфных процессов в социальной жизни людей, но продуктивно использует его для анализа РП, в том числе для исследования механизмов, позволяющих «обманщикам» использовать шаблонные формы и стереотипы социального взаимодействия людей для управления другими в собственных интересах.
Так, анализ К.Леви-Строссом (2000) нескольких сот мифов американских индейцев блестяще опроверг популярный тезис Л.Леви-Брюля о «дологическом» характере мышления людей в обществах с первобытной культурой. Но если «анатомия ума» и структура логических операций у всех людей одинакова, остаются без объяснения «странности» архаических верований вроде анимизма, фетишизма, «мистической партиципации», непрерывного страха порчи или колдовства и пр. Они находят объяснение, только если появление соответствующих «странных» структур действий (или мыслей) рассмотреть не как особенности «индивидуального ума», а как специфический продукт социальной коммуникации в архаических коллективах (Новик, 1989), как системный эффект, а не индивидуальное свойство.
Для РП подходит ещё один термин – «социально бессознательное». Это выборы, решения и действия индивида, реализуемые через набор коллективных автоматизмов, выработанных некой социальной практикой и представляющих её суть, в противоположность следованию своей воле и своим рассуждениям.
Здесь опять для описания существа социальной организации более чем уместно метафора танца – всякая социальная практика для своих нужд вырабатывает систему шаблонных решений и стереотипных действий, также как танцевальная практика позволяет затвердить соответствующие фигуры и па.
Жёсткость, безусловность и «автоматичность» реакций в рациоморфных процессах не меньшая, чем у «настоящих» инстинктов, только вот способность к ним не наследственная. Она «впитывается» из соответствующей социальной среды, но не воспитывается в ней, поскольку процесс подчинения личного поведения общим «шаблонам» проходит мимо сознания.
Например, движения и действия, порождающие определённые фигуры танца, никак не носят врождённого характера, в определённых случаях они должны совершаться с той же непроизвольностью и исполняться также «автоматически», как «настоящие» инстинктивные реакции. В первую очередь тогда, когда соответствующие фигуры танца сами по себе настолько сложны, что их нельзя перенять путём подражания и копирования движений учителя.
Таковы движения балийского танца легонг: они столь замысловаты, даже противоестественны, что их нельзя выучить путём подражания образцу (Зигфрид, 1995). Им приходится обучать путём прямого физического воздействия: учитель «ставит» движения танцора, подавляет непроизвольные попытки любых движений в сторону, подобно тому, как скульптор «отсекает лишнее». Не случайно легонг символизирует торжество человека над силами природы.
Действительно, все действия из состава РП, относятся к операциям, общепризнанным и идеологически одобряемым в обществе. Над ними не принято и не стоит задумываться, так как с точки зрения общества в определённой ситуации такие реакции разумеются как бы сами собой. Скажем, «история экономики является в широком смысле историей бессознательных операций. Поэтому любая хорошая книга по истории (а мы сейчас сошлёмся на одну из лучших) проникнута этнологией. В своей книге «Проблема неверия в XVI веке» Люсьен Февр постоянно обращается к психологическим положениям и логическими структурам, которые выявляются лишь косвенно].
при исследовании документов, также как и при исследовании туземных текстов, поскольку они всегда ускользали от сознания говорящих и писавших» (Леви-Строс, 2001: 35).
Исходя из нашего понимания РП, эти-то «психологические положения» и «логические структуры», с одной стороны, определяют социальную адекватность индивида. С другой – коллективное воспроизведение «типичных действий в типичных ситуациях», благодаря неосознанности зрителем, исполнителем и (часто) субъектом действия, эффективно скрепляет «эгоистичных индивидов» в общество с некой социальной организацией.
Рациоморфные процессы как скрепы, организующих социальную жизнь в «обществе индивидов», не лучше (и не хуже) инстинктивного поведения животных, развёртываемого в ответ на ключевые раздражители.
«Социальное бессознательное» реализуется через формы автоматического реагирования, принятые в данном социуме. Этим оно параллельно индивидуальному бессознательному, аналогичным образом реализуемому на уровне отдельного «я», или точнее, «эго».
Все формы «социального бессознательного» вредны для людей и природы (см. примеры Дитриха Дёрнера), но полезны в смысле конкурентного успеха индивида. Их задача сконцентрировать индивида на эффективности своих конкурентных действий и максимизировать успех, отвлекая сознание субъекта деятельности от «диссидентских вопросов» типа: верно ли устроена наша общая социальная среда? Так ли, как надо, мы взаимодействуем со средой внешней – природой? Со всей чёткостью и наглядностью эффект «социального бессознательного» демонстрируют игра Д.Медоуза «Рыболовство»: где рациональные бизнес-действия игроков закономерно ведут к необратимому подрыву общего ресурса – рыбы (Медоуз и др., 1994).
Источники
Зигфрид В., 1995. Танец-искусство движения: красота как свойство поведения// Красота и мозг. М.: Мир. С.125-155.
Леви-Стросс К., 2000. Мифологики. В 4-х тт. Т.1. Сырое и приготовленное. М.-СПб: Университетская книга. 406 с.
Леви-Стросс К., 2001.
Структурная антропология. М.: изд-во ЭКСМО-пресс. 522 с.
Медоуз Денис, Медоуз Донелла, Рэндерс Й., 1994. За пределами роста. М.: Прогресс. 304 с.
Новик Е.С., 1989. Коммуникативный аспект архаических ритуалов и верований// Поведение животных и человека: сходство и различия. Пущино, НЦБИ АН СССР. С.76-89.
Эйбль-Эйбесфельдт И., 1995. Биологические основы эстетики// Красота и мозг. Биологические основы эстетики. Под ред. И.Ренчлера, Б.Херцбергера и Д.Эпстайна. М.: Мир. С.29-73.
Lorenz K., 1952. Űber tanzaenliche Bewegungsweisen bei Tieren// Studium Generale. Bd.1. S.1-11.
P.S. А тов. Мухоног ещё сомневался в осмысленности теории Фройда! Не зря же её концептуальный каркас приняли и одобрили столь разные люди, как Конрад Лоренц и А.Р.Лурия. Идея — она работает, даже за пределами собственной области, правда конкретные интерпретации отдают шаманством.
что такое новое бессознательное и чем оно отличается от старого — T&P
С понятием «бессознательное» сталкивался каждый.
Мы часто используем его в житейских разговорах, оправдывая свое поведение или пытаясь понять мотивы других людей. Бессознательное ассоциируется в первую очередь с Фрейдом, но современные исследования вопроса ушли далеко от концепций основоположника психоанализа. T&P рассказывают о новых интерпретациях термина.Первые попытки
Чтобы понять, как сейчас ученые смотрят на проблемы сознания и бессознательного, стоит вспомнить историю науки. Первым понятие «бессознательное» ввел Лейбниц, уподобив его океану, над которым возвышаются островки сознания. Дэвид Гартли, основоположник ассоцианизма, первым связал проявления бессознательного с деятельностью нервной системы. Немецкому психологу Иоганну Гербарту принадлежит авторство термина «вытеснение». Он предположил, что несовместимые идеи постоянно вступают в конфликт, победившие идеи и желания вытесняют побежденные, однако последние слабо, но постоянно воздействуют на поведение человека.
Концепция Фрейда возникла из его практики лечения истерии.
Наблюдения за пациентами сложились в стройную теорию, которую обрывочно знают почти все: эго, суперэго, ид; постоянные конфликты; попытки человека совладать с бессознательным и достигнуть психологического здоровья. Но среди ученых к теории Фрейда сложилось неоднозначное отношение. Нобелевский лауреат по физиологии и медицине Питер Медавар называл психоанализ «самым грандиозным интеллектуальным мошенничеством XX века». Излишний акцент на либидо, представление о человеке как о жертве в битве страстей и совести, отсутствие физиологической базы — аргументов против было предостаточно. Понятие бессознательного надолго вытеснили из академической науки.
Неакадемические исследования
Интерес к бессознательному возрос во второй половине XX века. Правда, не в академической среде, а среди психотерапевтов и приверженцев философии «нью-эйдж». Опирались на неосознаваемый опыт человека и создатели НЛП, и Милтон Эриксон. Во время сеансов эриксоновского гипноза терапевт вводит клиента в состояние транса и вытягивает наружу вытесненные идеи.
Создатель НЛП Ричард Бендлер также отталкивался от идеи бессознательного: человек не осознает свои способы восприятия мира, и терапевт помогает их осознать, а затем изменить.
© Witchoria
Американский клинический психолог Роджер Каллахен, который разработал терапию мысленного поля (TFT) в соответствии с традициями китайской медицины, считал, что воздействовать на подсознание можно нажатием на акупунктурные точки на теле человека. Теория, лежащая в основе TFT, утверждает, что отрицательные эмоции приводят к блокировке энергии ци, и если энергию разблокировать, то страхи исчезнут. Впрочем, несмотря на миллионы почитателей, методика Каллахена не получила признания в кругу ученых: она больше похожа на эзотерическое учение, чем на научное исследование бессознательного.
Новое бессознательное
Главные открытия в области бессознательного произошли на стыке психологии и нейрофизиологии. Американский психолог Аллан Гобсон вместе с коллегами исследовал активность человеческого мозга во время сна и открыл периоды быстрого и медленного сна.
К бессознательным эффектам это имеет прямое отношение: во-первых, эксперименты Гобсона придали ускорение психофизиологическим исследованиям в целом, а во-вторых, доказали, что психические изменения (например, просмотр сновидений) можно отследить по физическим реакциям. Эксперименты позволили замечать проявления бессознательного, недоступного интроспективному анализу. Именно в сторону определения нейрофизиологических причин и двинулись некоторые исследователи. Желающих было немного, потому что изучение бессознательного в академической науке все еще было табуировано. Социопсихолог Дэниел Гилберт говорил, что «из-за духа сверхъестественности фрейдовского бессознательного вся концепция оказалась несъедобной».
Долго доказывая пользу изучения бессознательного, Гобсон и Гилберт добились своего, но термин поменяли на «новое бессознательное». Теперь ученые считают, что некоторые мыслительные процессы становятся бессознательными не из-за механизмов вытеснения: они заложены глубоко в структуре мозга, в его древних областях, работающих параллельно с недавно развившимися участками.
Неосознаваемые переживания стали восприниматься как норма, а не как досадное искажение мыслительного процесса.
© Witchoria
Современные исследования бессознательного делятся на три группы: бессознательное восприятие, бессознательная память, бессознательное социальное восприятие.
В число ученых, занимающихся проблемами восприятия, входит и американский нейробиолог Кристоф Кох. Еще во время Второй мировой войны медикам стало известно о парадоксе зрения, вызванном черепно-мозговыми травмами и контузиями. Человек с таким нарушением зрения смотрел на объект, не осознавая, что видит его, но информация об объекте поступала в мозг. Пациенты, например, эмоционально реагировали на изображение человеческого лица, совершенно не понимая, что именно они видят. Кох провел эксперимент, позволяющий добиться того же эффекта со здоровыми людьми. Подопытным одновременно показывали две картинки, разные для каждого глаза. Одна была статичной, другая менялась, но мозг воспринимал только меняющуюся картинку.
Кох пришел к выводу, что информация о статичной картинке получена, но не интерпретирована. Но как же ее выловить? Это смогла сделать другая группа ученых. Участникам эксперимента показывали не просто статичную картинку, а картинку с эмоционально значимым изображением — например, фотографию обнаженной женщины (для женщин — фотографию мужчины). Испытуемые успешно распознавали эротические картинки.
Бессознательную память изучал психолог Дэн Саймонс. Он собрал воспоминания ньюйоркцев про 11 сентября: что они делали в момент, когда узнали о трагедии. Как оказалось, память подводила людей: подкидывала воспоминания, которых не было. Многие отмечали, что находились рядом с телевизором, звонили знакомым, хотя на самом деле занимались своими делами. Такое же искажение памяти демонстрируют 75% свидетелей по уголовным делам — Ассоциация юристов США отмечает, что к свидетельским показаниям нужно относиться с большой осторожностью. Проблема в том, что память работает по нарративному принципу. Мы склонны складывать из воспоминаний истории, а если какой-то факт не ложится в сюжет, наш мозг неосознанно изменяет воспоминания о нем.
© Witchoria
Еще большее значение имеет бессознательное социальное восприятие — неосознаваемые механизмы, отвечающие за представления о других людях. Самые интересные проблемы — выбор партнера и отношение к своим-чужим. Американский психолог Джон Йонс показал, что наибольшее число браков в США заключается между людьми с одинаковыми фамилиями, хотя вряд ли мистер Смит сознательно влюбляется в мисс Смит, а не в мисс Джонс. Исследования французского ученого Гюгена показали, что девушки охотнее оставляют свой номер телефона мужчинам, которые во время знакомства слегка касаются их — хотя само прикосновение прекрасные особы не осознают.
Масштабные исследования провел психолог Музафер Шериф в летнем лагере Робберз-Кейв. Двадцать два мальчика были поделены на две команды. Группы жили в отдалении друг от друга, и каждая считала себя единственной в округе. Когда команды встретились на соревновании по перетягиванию каната, они сразу начали враждовать. Объективных причин для этого не было — просто сработало восприятие, оставленное нам в наследство далекими предками.
Древние области мозга отвечают за распознавание своих и чужих, критически важное для первобытного человека. Сейчас нам редко угрожают другие люди, но привычка восприятия осталась.
На данный момент ученые относятся к бессознательному как к ресурсной зоне, позволяющей накапливать информацию, быстро реагировать в неожиданных ситуациях и экономить силы, которые мы тратим на запоминание и мыслительные процессы. «Вытеснение» ушло из словаря психологов, мотивационные теории признают понятие «влечение», но считают, что человек способен его обуздать. Бессознательное больше не наш враг, но друг и помощник, с которым можно договориться и о котором нужно узнать как можно больше.
Общественное бессознательное современной России и его отражение в массовых опросах
скачатьскачать
Автор: Смирнов Л. М. — подписаться на статьи автора
Журнал: История и современность. Выпуск №1/2005 — подписаться на статьи журнала
В работах культурологов и историков нередко можно встретить попытки охарактеризовать то или иное общество как регулируемое и цементируемое теми или иными ценностями, специфичными для той или иной цивилизации.
Так, в социоестественной истории всегда большое значение придается тому, что Кульпин Э. С. назвал «системой базовых ценностей» цивилизации. Вначале для дальневосточной и западной цивилизаций он постарался выделить ту часть общественного бессознательного, что, согласно его историческому анализу, долгие годы обеспечивала духовную основу стабильности и устойчивости этих двух заметно отличных социальных систем. При этом он опирался на целостное представление об обществе в его взаимодействии с природой как единой социоприродной системе. То, что им было названо в ряде работ «системой базовых ценностей», выглядит как обеспечивший долговременное существование общества компромисс во взаимодействии природы и системы хозяйствования.
В недавних работах им были детализированы свои представления отдельно для китайской и японской цивилизаций, с уточнением специфики каждой, а также выдвинута гипотеза о «системе базовых ценностей» российской цивилизации (или суперэтноса) (2003).
Обычно базовые ценности рассматриваются именно как рационализация, как представленные в индивидуальном сознании или надындивидуально в системе культуры критерии, стандарты желательного.
Для сознания они конечные предпочтения, логически уже не выводимые из других. Всегда в случае систем ценностей, предлагаемых Кульпиным, встает вопрос о том, кто является носителем декларируемых им ценностей. Кто осознает их как свои – все население, элита? Или же это особое системное качество, присущее всему суперэтносу, но индивидуально не обязательно осознаваемое? В последних работах он склоняется к тому, что это проявление общественного бессознательного.
Можно ли как-то все это, восстановленное по ходу исторического анализа, сопоставить с тем выбором базовых ценностей, который фиксируется в ходе массовых опросов социологами, социальными психологами? Как система базовых ценностей цивилизации по Кульпину соотносится с индивидуальными предпочтениями, с распространенностью принятия (декларируемых) базовых ценностей с блоками, выявившимися в ходе поиска неосознаваемых оснований выделения кластеров?
Заметим, к примеру, что выраженное одним словом «государство», по терминологии Кульпина ценность – объект, имеет при опросах явно разное содержательное наполнение и не только в историческом плане, а и сегодня как в разных цивилизациях, так и в разных социально-демографических слоях одного суперэтноса.
Естественно, одновременно присутствуют и какие-то общие всем смыслы. Скорее всего, повсеместно будет иметься в виду сильная государственная власть (вручаемая императору, царю, лидеру партии западной демократии, лидеру единственной партии). При этом обязанности государства (обычно как единицы выживания), ради исполнения которых подчиненные, граждане готовы добровольно поступиться частью своей свободы, в разных цивилизациях очень отличны.
Представление о групповом бессознательном как о реальном феномене родилось в рамках психоанализа в ходе психотерапевтической работы с группами. Так, согласно Фоуксу (Foulkes) существует общественное или межличностное бессознательное, которое предшествует возникновению индивидуального сознания. Такое бессознательное можно наблюдать и изучать детально в квазилабораторной ситуации аналитической группы (Foulkes et al. 1957: 41–42, 56; 1964: 52, 258, 296).
Всякий раз, когда два или больше индивидуумов оказываются вместе, обнаруживается область бессознательного, которую они совместно разделяют и о которой, по определению, они не ведают.
Эта «область» названа «групповым бессознательным». Аналогично индивидуальному бессознательному это также вне пространства и вне времени. Из-за своей укорененности участники группы способны пережить предписываемые отдаленным прошлым, но возникающие здесь-и-теперь связи и соответствующие эмоции. Это возможно, поскольку филогенетически и онтогенетически общественное бессознательное предшествует индивидуальному сознанию, отсюда социальное бессознательное срабатывает и среди впервые встретившихся, и для новичков в группе. Участники аналитической группы имеют много общего и до того, как они встретятся. Это остается действительным независимо от того, какими бы разнородными ни были приведшие их в терапевтическую группу проблемы. Foulkes охарактеризовал это общее как «матрицу основания», базирующуюся в биологических свойствах вида, и также культурно твердо заложенные ценности и реакции.
Итак, можно ли сопоставить что-то собранное в массовых опросах с тем общественным бессознательным, которому следуют, но этого не осознают опрашиваемые? К тому же их чаще всего спрашивают перед выборами о признаваемых ими проблемах (а признаются те, что задевают базовые ценности), об отношении к существующей власти, к ее действиям и об ожиданиях от нее.
При этом в самой предвыборной борьбе молчаливо обходятся наиболее волнующие людей проблемы, а взамен обсуждаются проблемы того круга, где и сложившаяся власть, и претенденты на власть чувствуют себя дееспособными, а исходя из собственных базовых ценностей, и эмоционально вовлеченными.
Это означает, что надо смотреть на ответы в опросах как на вербальные проекции неосознаваемого отношения людей ко всей системе. В случае России, с точки зрения Кульпина, это неразрывное сочетание государства (государственного регулирования, порядка, социального согласия в его рамках), развития, служения, иерархии, знания.
В рамках работ и экспериментов по групповой психотерапии родился ряд важных понятий и были отмечены не менее важные закономерности, однако их авторы широко опирались на объяснительные схемы классического психоанализа, который в свое время К. Поппер справедливо упрекал в отсутствии возможности фальсифицируемости, иными словами – в ненаучности[1]. Поэтому найденные знания не использовались в социальных науках.
Первые описанные в литературе усилия по использованию при групповой терапии психоаналитической концепции связаны с именем Trigant Burrow (1926). Основная идея его заключалась в том, что индивид невозможно рассматривать изолированно от связей с другими людьми, а потому индивидуальное (психоаналитическое) лечение приводит к такой степени изоляции, что отношения к группам знакомых людей и ко всему обществу начинают испытывать на себе вредоносное воздействие и даже могут разрушаться. Burrow так описывал групповой метод: «Это обширная схема анализа с тем преимуществом, что несмотря на то, что материал нашей общественной и коллективной жизни влечений остаётся таким же, как и был прежде, в лечебной группе начинают систематично анализироваться как межличностные, так и персональные замещающие образования и вытеснения, которые воплощаются внутри смешанных коллективов или псевдогрупп в качестве заместителя общего социального организма». Burrow открыл, что материал, вербализируемый на сеансах индивидуального психоанализа, например сексуальные фантазии или семейные конфликты, всплывает в дискуссиях в группах даже в большем объёме.
А кроме того, Burrow обнаружил в группе проявление невроза переноса и механизмов защиты, а также другие хорошо знакомые в обычном психоанализе феномены.
Burrow считал, что главная ценность группового метода заключается в том, что он позволяет понизить сопротивление пациента по отношению к лечебному процессу. Когда пациент начинает понимать, что его проблема не такая уж и уникальная, тогда его потребность утаивания и изоляции значительно уменьшается. Такое освобождающее переживание помогает ослабить сопротивление пациента. Burrow также подчёркивал значение непосредственно сейчас появляющегося материала и, соответственно, гораздо меньше ценил реминисценции (воспоминания на кушетке). То есть он тем самым занимал далеко не ортодоксальную для психоанализа позицию.
В начале тридцатых годов прошлого века Louis Wender, пробуя соединять различные типы групповых и индивидуальных бесед, пришёл к заключению, что и на индивидуальной терапии пациенты начинают говорить свободнее и приводят более конфликтный материал, если они одновременно ещё участвуют в терапевтической группе.
Было и еще несколько психоаналитиков, экспериментировавших с группами в те годы. К ведущим представителям групповой терапии, прежде всего, необходимо отнести S. H. Foulkes, основателя Общества группового анализа и группотерапевтической програмы в госпитале Maudsley (Лондон). В 1940 Foulkes начал создавать метод психоаналитически ориентированной групповой терапии. Во время войны Foulkes применял новую технику в своей работе с британской армией. Опыт работы с солдатами он подытожил одной фразой: «Скорее всего, групповая терапия является первым адекватным инструментом для практического овладения основной проблемой нашего времени – напряжённостью отношений между индивидом и обществом».
До самого последнего времени Foulkes постоянно развивал и изучал групповую терапию, ориентируясь при этом на классическую модель психоанализа, хотя групповая аналитическая ситуация, при работе с бессознательным в значении вроде бы Фрейда, приводит к полностью другой области, о которой личность одинаково не подозревает.
Широко также известны работы Байона (Bion W. R. 1961) по тавистокской модели групповой психотерапии, который также подчеркивал, что группа имеет свою собственную жизнь.
Подход аналитических групп описывает технику, которая открывает возможность для участников групп иметь доступ к бессознательным процессам в пределах группы и между группами. Групповые психоаналитики не способны лучше других иметь дело с повседневными конфликтами, но они обучены работать в пределах отчетливо выраженной групповой аналитической ситуации, которая открывает путь для понимания бессознательных конфликтов и общественного бессознательного группы. Идентификация себя с группой является процессом, развивающимся через взаимодействия, в которых взаимность признания становится основой взаимодействия по ходу общения. Индивидуальность же проявляется через отклонение из ожиданий и норм этих значимых коммуникабельных групп. Через аналитическое отношение проводящий группу может уберечь от регрессивной с точки зрения западных ценностей необходимости лидера для группы.
В случае иерархического восприятия динамики группы, в которой создаются зависимость и власть, область для взаимного признания начинается с опасности, что идеальная свободно развивающаяся групповая взаимосвязь может выбрать два крайних пути: с одной стороны, автономность может стать произволом, а группа регрессирует в массу с идеализированным лидером, с другой стороны, индивидуальность может стать изоляцией.
« …Глубокая причина, почему пациенты… могут усилить каждые нормальные реакции другого и снизить и корректировать невротические реакции другого, – что коллективно они составляют саму норму, от которой индивидуально они отклоняются» (S. H. Foulkes, 1948: 29). Группы объединены вместе необходимостью для людей включенности. Для того чтобы сделать эту связь очень прочной, чтобы определять «Мы» от «Вне нас», в пределах группы все различия должны быть сначала отвергнуты. Другая возможность динамики группы – слияние со всемогущим лидером и его или ее идеологией. Индивидуальность отвергается.
Принадлежность к значимой группе и признание группой сами обладают терапевтической силой, но очень скоро это становится сопротивлением и опасной динамикой в пределах и между группами. Расстройство потребностей зависимости вызывает очень мощные эмоциональные реакции. Необходимость принадлежать унифицированной группе создает различия в пределах группового бессознательного, в так называемом общественном бессознательном группы. Через процесс свободы объединений в пределах группы, главным образом установленный ведущим, и через базовое правило, что каждое спонтанное высказывание должно быть рассмотрено, может быть запущен обмен другими видами опыта. Такой процесс дифференцирования идет вместе с болезненным и медленным процессом принятия отличий другого.
Процесс дифференцирования в пределах группы, таким образом, делает общественное бессознательное сознательным. Общественное бессознательное группы может быть понято как гавань отрицания неоднородности в пределах группы. Процесс дифференцирования в рамках группы, через который общественное бессознательное, отвергающее разнородность в пределах группы, становится сознательным, дает иной взгляд на властные отношения в пределах и между группами.
Последние два десятилетия прошлого века отмечены возрастающим вниманием к бессознательному[2], понимаемому не в первоначальной (хотя и среди неспециалистов сегодня наиболее известной) фрейдовской трактовке импульсивного, примитивного, иррационального и даже не по Юнгу, заметно ушедшему от рассмотрения только динамического, вытесненного из сознания. Широкая область неосознаваемого психического настоятельно требует изучения и все шире используется при общепсихологических исследованиях памяти, при изучении восприятия и т. п.
Оказалось также трудно описать социальные когниции людей без обращения к общественному (социальному) бессознательному, то есть и социальная психология оказалась перед необходимостью пересмотреть свои позиции по поводу чисто рациональных оснований социального поведения людей. Претензии психоанализа на единственно верное описание бессознательного стали тормозом для научного изучения последнего. Ряд существенных для понимания социального мира открытий, сделанных по ходу психотерапевтической практики в группах, оказался не использован ни для понимания всей психики, ни для понимания социальных явлений.
Обнаруженные феномены группового бессознательного, групповой динамики оказались не только мало изучены, забыты вместе с прохождением моды на психоанализ, но и не привлечены для научного описания целостной природы человека.
В науке сложилось двойственное отношение к тому, что же в конце концов конструктивного дали долгие споры в начале ХХ века о природе бессознательного. Последователи психоанализа (и классической, и других школ), оказалось, почти никак не были заинтересованы в научной проверке положений своей дисциплины. Такие исследования все же некоторыми психоаналитиками ведутся, но вызывают, скорее, недоумение и очень мало интереса как со стороны организаций, так и подавляющего большинства практикующих психоаналитиков. И это не удивительно, если учесть, что по ряду признаков школы психоанализа часто напоминают какой-либо культ. Тексты учителя (Фрейда, Адлера, Хорни, Юнга и т. д.) как священное писание являются последним аргументом в спорах. Они (опубликованные тексты) заранее содержат все что необходимо, при этом часть текстов хранится в архивах семей и никогда не печаталась, и к ним нет доступа (какой-то аналог апокрифов).
Нередка полная нетерпимость к критике внутри школ и жесткая практика «отлучения» инакомыслящих, которые, создав свое направление, оказываются столь же нетерпимы к критике. Научная же психология считает выше своего достоинства вести проверку гипотез и фактов, изложенных не на языке науки.
С другой стороны, место, занимаемое неосознаваемыми процессами, в процессах памяти, внимания, эмоций столь велико, что множатся соответствующие экспериментальные работы (Kihlstrom 1999). Картина чисто рационального человека явно не полна. Как в свое время МакКлеландом было введено понятие имплицитной мотивации (выявляемой им с помощью проективной методики), которая существует наряду с экплицитной, так же были введены и в социальной психологии в последнее время понятия имплицитных аттитюдов, стереотипов и т. п. (Greenwald, A. G., Banaji, M. R. 1995).
В западной социальной психологии были очень долго популярны объяснения общественных явлений с точки зрения индивидуальных ментальных процессов, однако исследователи позднее обнаружили, что о существовании многих из этих чисто психических процессах индивиды оказываются не осведомлены.
Были предприняты интенсивные научно-исследовательские программы изучения таких когнитивных посредников социального поведения, как аттитюды или стереотипы, роль социального в таких подходах принижается, и индивидуальность занимает главное место изучения в психологии. Такие исследования, можно сказать, подпитываются индивидуально центрированной идеологией и политикой при маскировке собственно общественных процессов и структур. Парадигма имплицитного социального знания дает пример того, как характеристики общественного мира перекраиваются, чтобы быть проинтерпретированы как психологические события индивидуумов. Критическое рассмотрение этой парадигмы не только объясняет, как технически, риторически и теоретически такие программы это смещение проводят, но также оно показывает, что эмпирическое исследование действительно демонстрирует наличие общественного бессознательного.
С точки зрения массовых опросов соответствующее общественное бессознательное может проявиться там, где для всего супер-этноса не размыта мы-идентичность, где не приемлема дифференциация по культуре или отдельным позициям ожиданий, признаваемых проблем и т.
д. Можно посмотреть, насколько приемлема общность истории, насколько сохранилась память о людях, готовых в свое время отдать жизнь за Родину, на благо всех. Важно и приятие если не всей, то некоего ядра русской культуры как своей, например, существенно место в иерархии распространенности «традиционалистских» ценностей в декларируемом выборе.
Мы уже писали (Смирнов 2003), что массовые опросы с 1993 по 2001 год включительно показывают, что, несмотря на наличие некоторых отличий выбора ценностей в разных слоях российского общества, скорее, следует говорить об относительной однородности структуры выбора базовых ценностей, а различия больше соответствуют легким трендам и тонким структурам, значимые отличия обнаруживаются только в отдельных случаях и только для молодых и пожилых. Еще меньше дифференциация при выборе контрценностей. Заметные отличия возникают при выборе ценностей «для себя» и «для страны». Они описаны в работе (2003). Более того, наибольшую распространенность при декларируемом выборе имеют ценности, названные нами «традиционалистскими», то есть способствующие воспроизведению сложившейся культуры.
Готовность к преобразованиям – удел меньшинства. Атомизация общества, активно навязываемая в 90-е годы под лозунгами «больше свободы и демократии», должна размывать основу общественного бессознательного, основу единства надежд и целей. Других же оснований для солидарности в изменившемся обществе не просматривается.
Данные всероссийских опросов 1993, 1995 и 1999 годов, имеющиеся в нашем распоряжении, ясно говорят в пользу амбивалентного отношения людей к государству. С одной стороны, люди зряче видят неудовлетворительность функционирования сложившихся форм конкретно существующих властных структур. Люди в массе чувствуют разобщенность с властью. Элита (особенно политическая и деловая) – скорее, чужие для населения люди. Они не верят в то, что власть что-то для них может сделать, и еще меньше, что хочет. Бюрократия не вызывает доверия. Власть видится 75 процентам населения коррумпированной и криминализованной. Причем опрос 93 года показывает, что люди вполне предвидели такое развитие событий и хотели бы тогда поддерживать тех политиков, которые смогли бы такое развитие предотвратить (им была бы обеспечена более чем 80-процентная поддержка).
С другой стороны, никаких других средств, кроме сильного государства как средства выживания и исполнителя необходимых действий и властных полномочий для предотвращения криминализации, коррумпированности, оголтелости дикого рынка, для сохранения своей культуры и страны, которой хотелось бы гордиться людям, не видится, и по-прежнему, хотя по отдельным пунктам и можно говорить о некотором снижении доли приверженцев идеи необходимости сильного государства, 70–80 % она набирает. Отсюда и желание доверия к сильному лидеру при заметном недоверии к возглавляемой им власти.
Итак, следы работы общественного бессознательного можно обнаружить там, где почти нет дифференциации, например, согласно данным ФОМ, полученным в опросе начала 2004 года, все группы населения считают нужным (80–90 %) «патриотическое воспитание». Однако как только вопросы переходят к детализализации о том, что понимать, как проводить, сразу становится видно отсутствие в общественном сознании единства позиций, то есть в отличие от бессознательного явная дифференциация групп и слоев, делающих реализацию всеми принимаемой необходимости самого воспитания без политической воли элиты невозможной.
Видимо, отсюда же упор на лозунги, умолчание деталей, отсутствие доказательного рассмотрения проблем при социальных практиках навязывания людям того или иного мнения или отношения и в предвыборной борьбе, и в рекламе товаров. И там и там задача не убедить, а сделать узнаваемым, «знакомым», не противоречащим принятому бессознательному.
В исследовании базовых ценностей есть также метод сбора данных, применение которого также позволяет выявить те из них, отношение к которым у людей мало дифференцировано, если не детализировать, каково содержательное наполнение, какое люди вкладывают в ту или иную словом выраженную ценность. Мы имеем в виду способ сбора данных о важности ценностей с использованием шкалы (например, от «совершенно не важна», до «очень важна»). В 1996 году, к примеру, была опрошена одна тысяча москвичей, которым среди других заданий предлагалось каждую из предложенного списка 37 ценностей оценить на шкале. И тут, в отсутствии навязанного выбора ограниченного числа ценностей, составляющих в чем-то целостный набор, мы реально получаем результат, который не любят социологи.
Как и в упомянутом выше случае с отношением к необходимости «патриотического воспитания» детей, так и для некоторых ценностей заметная доля (более 80 %) людей, оценивая их важность для себя, выбрала альтернативу «очень важная». В таблице внизу представлены отсортированные по столбцу «очень важна» результаты того опроса.
|
Насколько важна для Вас эта ценность |
Совсем не важна |
Скорее не важна, чем важна |
Не то, чтобы важна, и не то, чтобы нет |
Скорее важна, чем не важна |
Очень важна |
Затрудняюсь ответить |
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
|
Здоровье |
0,5 |
0,1 |
1,5 |
6,6 |
90,8 |
0,4 |
|
Семья |
1,3 |
0,3 |
2,1 |
6,6 |
89,1 |
0,5 |
|
Настоящая дружба |
1,3 |
0,2 |
3,5 |
10,4 |
84,1 |
0,6 |
|
Безопасность |
0,4 |
0,3 |
2,2 |
12,1 |
84 |
0,9 |
|
Мир |
0,6 |
0,6 |
4,4 |
10,2 |
83,2 |
1 |
|
Дом |
0,4 |
0,1 |
1,6 |
13,6 |
82,9 |
1,4 |
|
Порядочность |
0,3 |
0,2 |
1,9 |
15,9 |
81,5 |
0,2 |
|
Справедливость |
0,8 |
0,4 |
3 |
14,5 |
80,2 |
1 |
|
Любовь |
2,2 |
0,4 |
3,4 |
12,7 |
80,1 |
1,1 |
|
Уважение к родителям |
3,4 |
0,5 |
2,8 |
11,2 |
77,4 |
4,7 |
|
Милосердие |
0,6 |
0,9 |
4,3 |
18,9 |
74,5 |
0,7 |
|
Надежда |
1,3 |
0,3 |
5,9 |
18,6 |
72,7 |
1,3 |
|
Стабильность |
1,4 |
1 |
5,7 |
21,5 |
67,6 |
2,8 |
|
Труд |
3,4 |
1,2 |
7,6 |
21,2 |
66 |
0,6 |
|
Порядок |
1,4 |
0,9 |
6,2 |
23,9 |
65,9 |
1,7 |
|
Свобода |
1,7 |
1,5 |
8,3 |
22 |
65,3 |
1,3 |
|
Достаток |
2,3 |
1,1 |
6 |
25,6 |
64,7 |
0,3 |
|
Законность |
2,4 |
1,6 |
8,4 |
22,5 |
63,6 |
1,7 |
|
Профессионализм |
5,1 |
2,3 |
7,7 |
23,3 |
59,8 |
1,8 |
|
Культура |
1,4 |
1,5 |
6,7 |
32,5 |
57,1 |
0,9 |
|
Согласие |
1,6 |
1,3 |
8,3 |
28,1 |
56,6 |
4 |
|
Частная жизнь |
3 |
1,6 |
9,8 |
24,4 |
56,1 |
5,1 |
|
Равенство |
3,9 |
2,9 |
12,4 |
21,9 |
55,8 |
3,1 |
|
Духовность |
3,3 |
2,1 |
10 |
27,2 |
55 |
2,5 |
|
Достоинство |
3,1 |
2 |
6 |
18 |
54,8 |
3,4 |
Окончание табл.
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
|
Процветание |
3,4 |
1,9 |
6,9 |
28,6 |
54,5 |
4,7 |
|
Смысл жизни |
2,5 |
1,9 |
10,7 |
25,5 |
51,9 |
7,5 |
|
Успех |
6,8 |
2,6 |
11,4 |
29,8 |
46,7 |
2,6 |
|
Собственность |
5,1 |
2,4 |
15 |
30,2 |
45,1 |
2,2 |
|
Веротерпимость |
5,7 |
3,7 |
13,9 |
27,6 |
44,5 |
4,6 |
|
Держава |
7,1 |
3,7 |
15,8 |
20,7 |
43,2 |
9,5 |
|
Прогресс |
8,2 |
3,1 |
13,3 |
28,9 |
40,1 |
6,3 |
|
Созидание |
7,6 |
4,6 |
15,1 |
23 |
37,7 |
12 |
|
Патриотизм |
11,2 |
5,8 |
15,3 |
26,3 |
37,3 |
4,1 |
|
Новизна |
7,7 |
6,2 |
22 |
26,6 |
31,4 |
6,1 |
|
Демократия |
17,5 |
5,1 |
20,6 |
22,9 |
27,9 |
6 |
|
Могущество |
29,3 |
7,1 |
19,9 |
17 |
17,6 |
9,1 |
Итак, мы видим, что при таком задании – оценить каждую ценность из достаточно полного списка отдельно на шкале – имеется важная особенность, а именно: наблюдается ряд мало дифференцирующих людей ценностей.
При этом для нас оказалось примечательно то, что в своей совокупности (первые десять в вышеприведенной таблице) они представляют весь спектр из девяти блоков, которые были выявлены нами при рассмотрении неосознаваемых оснований классификации ценностей. Заметим при этом, что ценность «дом», как было согласно нашим данным неоднократно показано, семантически очень близка ценности «семья», и поэтому в последнее время мы включали в список только одно слово «семья», как имеющее более широкие семантические поля.
Если сравнивать эти ценности по принадлежности к двум блокам, выявляемым в декларируемых ценностях, то кроме «безопасность» все относятся к «традиционалистским» ценностям. Напомним, что ценность «безопасность» у нас нередко служила связующим звеном между «традиционалистским» и «модернистским» кластерами, иными словами, ее следует отнести и туда и туда. Ценности допустимой модернизации вызывают больше разногласий о том, стоит ли их относить к очень важным или достаточно сказать, что они скорее важны, чем не важны.
Отрицающих их важность или сомневающихся в их важности, за редким исключением, практически нет.
Относительно дифференцирующими при таком задании оказались ценности «патриотизм», «новизна», «демократия», «могущество». Однако напомним, что это 1996 год и выборка москвичей, чье мнение нередко не совпадает с общероссийскими ответами при массовых опросах.
Литература
Кульпин, Э. С. 2003. Эволюция ментальности российского общества. В: Природа и ментальность (9–25). М.
Смирнов, Л. М. 2003. Базовые ценности и «антиценности» современных россиян. В: Базовые ценности россиян: Социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы (16–26, 315–341). М.: Дом интеллектуальной книги.
Bierer, J. 1942. Group psychotherapy. Brit. Med.
Bion, W. 1961. Experiences in Groups and Other Papers. London: Tavistock.
Bornstein, R. F., Pittman, T. S. (еd.) 1992. Perception without awareness. New York: Guilford.
Burrow, T. 1926. The group method of analysis. Psychoanal Rev.
Foulkes, S. H.
1946. On group psychoanalysis. Int. J. Psychoanalysis.
1964. Therapeutic group analysis. NY.
Foulkes, S. H., Anthony, E. J. 1957. Group psychotherapy: the psychoanalytic approach. Baltimore,
Greenwald, A. G., Banaji, M. R. 1995. Implicit social cognition: Attitudes, self-esteem, and stereotypes. Psychological Review 102: 4–27.
Hopper, E. 2000. From objects and subjects to citizens: group analysis and the study of maturity. Group Analysis 33 (1): 29–34.
Kihlstrom, J. F.
1996. Perception without awareness of what is perceived, learning without awareness of what is learned. In Velmans, M. (ed.), The science of consciousness: Psychological, neuropsychological, and clinical reviews (23–46). London: Routledge.
1999. The psychological unconscious. In Pervin, L. R., John, O. (eds.), Handbook of personality (424–442). New York: Guilford.
Wender, L. 1936. The dynamics of group psychotherapy and its application. In J. Nerv. Ment. Dis., Schilder P. The analysis of ideologies as a psychotherapeutic method, especially in group treatment. Аmer. J. Psychiatry.
[1] Он пишет: «Рассматриваемые теории описывают некоторые факты, но делают это в виде мифа. Они содержат весьма интересные психологические предположения, однако выражают их в непроверяемой форме.
Вместе с тем я понимал, что такие мифы могут получить дальнейшее развитие и сделаться проверяемыми, что исторически все или почти все научные теории возникли из мифов и что миф может содержать важные предвосхищения научных теорий. В качестве примеров можно назвать теорию эволюции путем проб и ошибок Эмпедокла или миф Парменида о неизменном, застывшем универсуме, в котором ничего не происходит и который, если добавить еще одно измерение, становится застывшим универсумом Эйнштейна (в котором также ничего не происходит, так как с точки зрения четырехмерности все детерминировано и предопределено изначально). Поэтому я чувствовал, что, если некоторая теория оказывается ненаучной, или «метафизической» (как мы могли бы сказать), из этого вовсе не следует, что она не важна, не имеет никакого значения, является «бессмысленной» или «абсурдной». Однако она не может претендовать на поддержку со стороны эмпирических свидетельств в научном отношении, хотя вполне может оказаться «результатом наблюдений» в некотором генетическом смысле.
Существует громадное количество других теорий этого донаучного или псевдонаучного характера: например, расистская интерпретация истории – еще одна из тех впечатляющих и всеобъясняющих теорий, которые действуют на слабые умы подобно откровению» (1983: 248).
[2] Идея неосознаваемого зародилась в древности. Некоторые философы, например Лейбниц и Шопенгауэр, еще до З. Фрейда разрабатывали идеи, предвещающие подсознательное. Можно вспомнить и о популярной в свое время трехтомной «Философии бессознательного» Эдуарда фон Гартмана, вышедшей в 1868 году и выдержавшей 12 изданий и много переводов. Работы разных многочисленных предшественников Фрейда (Шарко, Жане в клинической работе, Гемгольц в работах о зрительном восприятии и многих других) привели к тому, что, вопреки распространяемому биографами Фрейда мифу о препятствиях и неприятии, его первые работы были встречены вполне благосклонно и, скорее, с пониманием, хотя и без ажиотажа. Однако, создавая новую парадигму для клиники «психоанализ», Фрейд и его ученики не только привлекли внимание узких специалистов – клиницистов, но и сделали широко популярными понятие «бессознательное» и еще ряд понятий, таких, к примеру, как роль libido (половое влечение), саморазрушительное желание смерти, знаменитый «комплекс Эдипа» (Oedipus) и т. п.
Социальное бессознательное | Group Analytic Society International
Впервые опубликовано 16/3/2017
Концепция « бессознательного » составляет один из краеугольных камней психоаналитической теории. Согласно «Языку психоанализа » Лапланша и Понталиса (2011: 381): «Если бы кто-то захотел обобщить открытие Фрейда одним словом, это, несомненно, было бы открытие бессознательного ». Хотя Фоулкс (Foulkes, 1948), основатель группового анализа, был фрейдистским психоаналитиком, он ввел понятие Социальное бессознательное , чтобы подчеркнуть важность социальности и социализации в жизни людей и групп. В контексте теории поля (Lewin, 1951) социальное бессознательное стало включать понятия относительности, трансперсональности, трансгенерации и коллективности (Hopper & Weinberg, 2015). Более того, когда Фоулкс перешел от «коллективного разума» к «основной матрице» и «динамической матрице», теория группового анализа начала функционировать как мост между социологией и современным психоанализом (Hopper, 2009).), а концептуализация социального бессознательного стала центральной в базовой теории группового анализа (Hopper, 2011).
Исторически теорию и концепцию социального бессознательного можно проследить до работ Маркса, Вебера и Дюркгейма, а также многих других социологов и социальных психологов в Европе и США. Фулькесовская концепция социального бессознательного похожа и отличается от концепции «коллективного бессознательного» Юнга, концепции «собессознательного» Пишон-Ривьера, а также концепции «межличностного бессознательного» Морено (Hopper and Weinberg, 2011). Фоулкс использовал понятие социального бессознательного по отношению как к интернализованному социальному миру, о котором люди не подозревали, так и к свойствам внешнего социального мира, о которых люди не подозревали. К сожалению, он не разработал свою концепцию социального бессознательного, не дал ему систематического определения и не объяснил, как он использовал это понятие в клинической работе (Hopper and Weinberg, 2011; Doron, 2014).
Как социолог и психоаналитик, а также групповой аналитик, Хоппер часто подробно обсуждал эту концепцию с Фоулксом. На основе этих дискуссий Хоппер (1996) определил концепцию социального бессознательного как «…существование и ограничения социальных, культурных и коммуникативных механизмов, о которых люди не подозревают; не осознаются, поскольку эти договоренности не воспринимаются (не известны), а если воспринимаются, то не признаются (отрицаются), а если признаются, не воспринимаются как проблематичные («данные»), а если воспринимаются как проблематичные, то не рассматриваются с оптимальным степень отстраненности и объективности» (Хоппер, 2001: 10).
Основываясь на трудах Фоулкса, Далал (1998) описал два возможных взгляда на социальное бессознательное: согласно ортодоксальному взгляду, социальное бессознательное не является сознательным, поскольку оно является автоматическим, как ходьба или вождение автомобиля; Более радикальная точка зрения состоит в том, что социальное бессознательное является частью нашей личной матрицы, созданной, когда социальное проникает в человека. Согласно этой точке зрения, социальное бессознательное — это структура, вместилище или сами «кости» психики.
Понятие социального бессознательного определяется как часть индивидуального бессознательного, находящаяся внутри него, но определяется и как свойство самого общества (Hopper, 2001). Вайнберг предложил интерсубъективное определение, которое помещает социальное бессознательное в переходное пространство: «Социальное бессознательное — это совместно сконструированное совместное бессознательное членов определенной социальной системы, такой как сообщество, общество, нация или культура» (Weinberg, 2008: 150). .
По разным причинам социальная травма имеет особое значение в формировании социального бессознательного обществ и других социальных систем, таких как организации (Hopper, 2012). Это особенно заметно в обществах, которые мы называем Солдатской матрицей (Friedman, 2015). Важно учитывать коллективную защиту от общих тревог, вызванных социальной травмой, таких как скрытность и нормативная молчаливость (Hopper, 2003). Я хочу рассмотреть другую коллективную защиту.
Вайнберг (2009) подчеркивает, что при попытке раскрыть социальное бессознательное конкретной социальной системы особенно важно учитывать тревоги, фантазии, мифы и коллективные воспоминания, а также избранные травмы и избранные славы (Волкан, 2001), которые типичны для него. Я хотел бы утверждать, что в дополнение к этому содержание социального бессознательного состоит как минимум из еще одного строительного блока: «ментальных черных дыр» (Дорон, 2016).
В астрономии «черная дыра» — это область пространства-времени, проявляющая такое сильное гравитационное притяжение, что ни одна частица, даже свет, не может покинуть ее. Поскольку черные дыры не излучают свет, их нельзя наблюдать, и об их существовании можно сделать вывод только из явлений, вызванных их присутствием. Точно так же Ментальные Черные Дыры нельзя увидеть напрямую, но мы можем узнать о них через их влияние на искаженные модели отношений между членами группы (Фридман, 2013). Ментальные черные дыры представляют материалы, которые мы отвергаем и отвергаем как общество в процессах, связанных с чувством вины и стыда. Они вызывают сильные экзистенциальные эмоции, связанные с тревогой уничтожения, разлуки и смерти (Hopper, 2005), бессознательной потребностью в превосходстве, страхом изгнания из общества или осмеяния и так далее. Отношение израильского правительства и народа к Накбе является примером ментальных черных дыр в израильском социальном бессознательном.
Ссылки
Далал, Ф. (1998). Серьезное отношение к группе: к постфулкесовской группе Аналитическая теория . Лондон: Джессика Кингсли.
Дорон, Ю. (2014). Социальное бессознательное Израиля, раскрытое мне во время Международной летней школы GASI в Сербии. Групповой анализ, 47: 128-141.
Дорон, Ю. (2016) «Черная дыра» в социальном бессознательном: коллективная защита от общих страхов уничтожения. В: Р. Фридман и Ю. Дорон (ред.) Групповой анализ в Стране молока и меда . Лондон: Карнак (в печати).
Фоулкс, С.Х. (1948). Введение в групповую аналитическую психотерапию. Лондон: Карнак.
Фридман, Р. (2013). Преодоление стыда через сновидение. Международный журнал консультирования и психотерапии , 10-11 : 39-44.
Фридман, Р. (2015). Солдатская матрица. Групповой анализ, 48: 239-257.
Хоппер, Э. (1996). Социальное бессознательное в клинической работе. Группа, 20(1): 7-42.
Хоппер, Э. (2001). Социальное бессознательное: теоретические соображения. Групповой анализ , 34 : 9-27.
Хоппер, Э. (2003). Социальное бессознательное . Лондон: Jessica Kingsley Publishers Ltd
Хоппер, Э. (2005). Инкапсуляция как защита от страха уничтожения. Приложение II. В: Травматический опыт в бессознательной жизни групп: Четвертое основное предположение: несплоченность: агрегация/массификация или (ба) I:A/M . Лондон: Jessica Kingsley Publishers Ltd.
Хоппер, Э. (2009). Наведение мостов между психоанализом и групповым анализом в теории и клинической практике. Групповой анализ, 42: 406-425.
Хоппер, Э. (2011). Предисловие. В: Э. Хоппер и Х. Вайнберг (ред.). Социальное бессознательное у людей, групп и обществ. Том 1: В основном теория (стр. xvii). Лондон: Карнак. Лапланш, Дж. и Понталис, Дж. Б. (2011). Язык психоанализа. Тель-Авив: Книжный червь.
Хоппер, Э. (ред.) (2012 г.). Травма и организации. Лондон: Карнак
Хоппер, Э., и Вайнберг, Х. (редакторы) (2011). Социальное бессознательное у людей, групп и обществ. Том 1: В основном теория. Лондон: Карнак.
Хоппер, Э. , и Вайнберг, Х. (ред.) (2015). Социальное бессознательное у людей, групп и обществ. Том 2: В основном базовые матрицы. Лондон: Карнак.
Левин, К. (1951). Теория поля в социальных науках. Избранные теоретические статьи. Вашингтон, округ Колумбия: Американская психологическая ассоциация.
Волкан В.Д. (2001). Трансгенерационные передачи и выбранные травмы: аспект идентичности большой группы. Групповой анализ , 34 : 79-97.
Вайнберг, Х. (2008). Социальное бессознательное. Диалоги («Сихот») , 22 : 149-159. (на иврите).
Вайнберг, Х. (2009). Израильское социальное бессознательное. Коллекция («Микбац»), 14 : 11-28. (на иврите).
Социальное бессознательное: Избранные статьи (обзор книги)
Заголовок : Социальное бессознательное: Избранные статьи
Автор : Хоппер, Эрл
Издательство : Лондон: Джессика Кингсли, 2003 г.
Отзыв от : Альберт Дж. Брок, зима 2005 г., стр. 50–52.
Однажды у меня был пациент, который описал, как выпрыгнул из самолета с парашютом. «Дело в том, — сказал он, — что вы можете ориентироваться, но в рамках ограничений. Я мог достаточно маневрировать, чтобы избежать препятствия, но не мог полностью направиться туда, куда хотел. Я зависел от этих струн, моего шелкового купола и господствующего ветра». Бывший десантник, он ни разу не упомянул, что место, где находился самолет и когда он прыгнул, имело какое-то отношение к тому месту, где он приземлился. Это казалось неуместным, потому что он не имел права голоса в таких функциях. Доктор Хоппер хочет, чтобы мы поверили, что сам факт посадки в самолет определяет результат. Обычно мы предпочитаем садиться в самолет (даже десантники добровольно), но если самолет представляет собой социально-культурные и политические процессы, в которые мы вовлечены через рождение и другие случайности в жизни, его последствия следует учитывать в любой терапевтической обстановке. Для доктора Хоппера мы все находимся под ограничениями не только интернализованными объектами и другими внутренними динамическими качествами и величинами, но и внешними переживаниями. У нашей среды действительно есть планы для нас, а у нас есть планы относительно нашей среды и внутри нее.
Доктор Хоппер, первоначально социолог, родившийся и выросший в США, позже стал групповым аналитиком и психоаналитиком, живущим и работающим в Англии. Казалось бы, как лично, так и клинически он соединяет два мира. Никогда не выбирая одно из другого, его личное путешествие отражает его терапевтические интересы работы в рамках полной экологии человеческого опыта, а не оставаться в пределах узких кусочков клинического пирога. Инновационное детище Дюркгейма, Малиновского, Маркса, Хорни, Фромма, Кляйна, Биона, Винникота и элементов Фрейда среди многих других, д-р Хоппер выступает за осознание и обучение процессам того, что он называет Социальное бессознательное, для всех специалистов в области психического здоровья. Он продолжал развивать эту концепцию во время своего индивидуального аналитического обучения, несмотря на свои собственные трудности в Институте психоанализа в Лондоне, где он в конце концов получил квалификацию. Интересным побочным вопросом этой серии эссе является описание его продолжающейся дискуссии о групповой и индивидуальной работе с его обучающим аналитиком Адамом Лиментани. Один пример:
«Мы так и не смогли договориться о бессознательном значении моего постоянного интереса как к групповому анализу, так и к психоанализу, отчасти потому, что я отказывался признать, что они по необходимости являются отдельными дисциплинами и, следовательно, что этот вопрос не может быть понят просто в условиях расщепления либо материнского объекта, либо родительской пары. Если «человек» был продуктом как «организма», так и «общества», то как групповой анализ мог отличаться от психоанализа, хотя бы теоретически? (стр. 12)”
Серия эссе доктора Хоппера представляет собой полемику, направленную на решение вышеупомянутой проблемы посредством постулирования идеи социального бессознательного. Так что же такое Социальное Бессознательное?
«Понятие социального бессознательного относится к существованию и ограничениям социальных, культурных и коммуникативных механизмов, о которых люди не подозревают; не осознаются, поскольку эти договоренности не воспринимаются (не известны), а если воспринимаются, то не признаются (отрицаются), а если признаются, не воспринимаются как проблематичные («данные»), а если воспринимаются как проблематичные, то не рассматриваются с оптимальным степень отстраненности и объективности. Хотя социальные ограничения иногда понимаются в терминах мифов, ритуалов и обычаев, такие ограничения относятся к сфере «неизвестного» в той же степени, что и ограничения инстинктов и фантазий, особенно в обществах с высокой статусной ригидностью. Однако под принуждением подразумевается не только сдерживание, торможение или ограничение, но и облегчение, развитие и даже превращение ощущений в чувства (стр. 126)».
Таким образом, ограничения ограничивают и расстраивают, но также направляют и направляют, иногда полезными способами. С этой точки зрения, определенные терапевтические модальности направляют и направляют события позитивным, а не негативным образом для социального и творческого развития данного человека.
Самое интересное, что Хоппер дает представление о множестве сил, влияющих на нас, и о том, как мы можем реорганизовать наши ограничения. В этом смысле он расширяет аналитическую перспективу, включая как внутренние динамические проблемы, так и социальные экологические проблемы, то есть работая с самими ограничениями. С этой точки зрения психическое здоровье зависит от того, насколько хорошо мы справляемся с ценностью и невыразимым разочарованием нашей автономии внутри систем, а не свободы от систем. Кроме того, как только мы осознаем влияние нашего социального контекста, как мы можем его изменить? Хоппер предполагает, что групповая терапия может быть лучшим методом для клинического понимания ее влияния на человеческий опыт, и приводит несколько интересных и пространных примеров. В процессе он борется с проблемой того, как, когда и почему выбирать более социально-культурные и политически обоснованные вмешательства в отличие от традиционных психоаналитических интерпретаций.
Доктор Хоппер предлагает сделать это, имея дело с тем, что он считает наиболее важным с точки зрения внутренних или внешних реалий в свете озабоченности пациента, которая, в свою очередь, может быть асоциальной и аполитичной или социальной и политической. Например, замечает Хоппер, пациент может сказать: «Я чувствую, что моя мать не могла сосредоточиться на мне» в контексте повторения своих жалоб на то, что, когда он был маленьким мальчиком во время войны, его мать всегда была занята другими делами. и другие люди, которые всегда слушают радио и звонят ее матери». Хоппер предполагает, что аналитик мог бы ответить: «Возможно, она была озабочена известием о том, что ее двоюродные братья были пойманы в Варшавском гетто, и чувствовала, что ей повезло остаться в живых и иметь вас, а также то, что она была очень беспомощной и виноватой перед их. (стр. 135)”
Это вмешательство представляет собой своего рода экологическую реконструкцию социальной укорененности пациента, укорененности, о которой он может не знать или отрицать. Несмотря на упрощенное звучание, в нем есть много сложностей, и я предлагаю читателям этого обзора взять книгу, чтобы понять весь подход. Хоппер обращает внимание на ценность понимания полного контекста, в котором находится пациент. В основе этого лежит способность понять пациента с социальной, культурной и исторической точек зрения и, по сути, увидеть пациента с точки зрения как его личного, так и культурно-исторического опыта.
Еще один довольно длинный пример взят из одной из его групп, в которой ведется много дискуссий, указывающих производным образом на то, что он был объектом групповых завистливых чувств. Пока что он звучит как «стандартный» кляйнианец, «группа не осознавала, что они завидуют мне и моему имуществу и что они вновь переживают прежние чувства (которые они, возможно, продолжали испытывать) по отношению к членам своих семей. ориентация (чтобы упомянуть еще более ранние объекты-детали). Далее он определяет различные защиты, такие как порча, обесценивание и т. д. Фактическое групповое взаимодействие началось, когда пациентка, которая,
» носила такое же имя, как «член королевской семьи» и беспокоилась о том, что ее дом пронизан «мокрой» и «сухой» гнилью, описала больную раком мать и мужа без работы. Тема группы продолжилась такими элементами, как «дом может сгнить. Древесина могла превратиться в грибок, как засохший лист. Развернулись споры о происхождении гнили: предшествует ли мокрая гниль сухой гнили, и наоборот: лучше ли держать ее под контролем и жить с ней? Или было бы лучше снести все это и начать заново, что было бы болезненно в краткосрочной перспективе, но лучше в долгосрочной перспективе и т. д. (с. 112-113)».
Тема группы также переместилась на проблемы с евреями как владельцами собственности, которые не заботятся, кроме собственного выживания. Были также разговоры о богатых арабах и бедных английских парах.
Хоппер, который слушает четвертым ухом (социальным/политическим), задается вопросом, использовала ли группа свою зависть как защиту от других, еще более болезненных чувств, таких как беспомощность, и, таким образом, была пассивной и неактивной по отношению к их попытки понять и даже изменить источники этих чувств в их современных мирах. Таким образом, контекстуализируя их переносы, он сосредотачивается на «бессознательных эффектах социальных фактов, которые действовали в младенчестве этих пациентов и в их повседневной жизни во взрослом возрасте» (стр. 119).).
Длинное выступление Хоппера иллюстрирует его позицию в несколько профессорской манере:
«Я подозреваю, что вы, возможно, не совсем понимаете, что на самом деле заставляет вас чувствовать себя таким беспомощным. Большинство из вас знает, что вы сможете справиться с сухой гнилью и мокрой гнилью и со всеми трудностями, которые с этим связаны, и я подозреваю, что большинство из вас слышали сказанное в плане беспокоящих желаний и страхов по поводу всего. что приходит вам на ум в связи с такими словами, как «сухой» и «мокрый», чувства, которые, возможно, уже начали доставлять нам некоторые затруднения, когда вы говорили о дожде и грязи, о картине, о королевской семье и королевской семье. Детка, мужья и жены и т. д., и я думаю, что вы почти осознаете, какое это имеет отношение ко мне и к нам здесь! Но многие из вас отрицали (защита), насколько вы напуганы, беспомощны и сбиты с толку (чувство боли, от которого они пытались защититься) о состоянии нации, и в частности о битвах между « мочит» и «сушит» в кабинете миссис Тэтчер (стр. 125)».
(В пояснительной записке к этому моменту Хоппер отмечает, что «мокрый» — это, по-видимому, сленг для «мягких либералов», которые могут выступать за более высокие и прогрессивные подоходные налоги в сочетании с большими государственными расходами на помощь бедным, в то время как «сухой» — это сленг. для «жесткого лайнера» [стр. 125]).
Бункер продолжает:
«Я пойду еще дальше, некоторые из вас могут чувствовать что-то вроде того, что чувствовали немцы в 1930-е годы, когда, как и сейчас, все было шиворот-навыворот, и никто не знал, кто есть кто. Эти состояния еще больше усугубляют ваши чувства страха, беспомощности и замешательства, но они также могут подтолкнуть вас к тому, чтобы справиться с этими чувствами, ища козлов отпущения (в данном случае поиск козлов отпущения — это форма инструментальной адаптации к болезненным чувствам и к источники чувств). Вы очень готовы обвинить евреев, профессионалов и так далее, включая меня — и, может быть, особенно меня — американского еврейского профессионала, который, по вашему мнению, будет в безопасности от всего этого, потому что вы думаете, что у меня две работы, а также две страны. Другими словами, вы делаете меня козлом отпущения, потому что вы мне завидуете, а вы завидуете мне, потому что вы думаете, что я свободен от болезненного чувства беспомощности, которое многие из вас испытывают в результате социальных сил, которые вам кажутся неподконтрольными. , точно так же, как вы склонны делать из евреев и других людей, которым вы также завидуете, вне группы — и по тем же причинам. Кажется, что мы воссоздаем на наших глазах те же самые проблемы, которые происходят в нашем обществе. И они не так уж отличаются от того, что происходило в другое время и в других местах (с. 120)».
Этому рецензенту напомнили о некоторых классических ошибках в аналитических кругах, связанных с неумолимым стремлением к интрапсихическому конфликту вместо того, чтобы иметь дело с отрицанием реальности пациентом или аналитиком. Одним из таких примеров является исторически известный случай Джорджа Гершвина, чья симптоматика опухоли головного мозга была отвергнута его аналитиком и рассматривалась исключительно с точки зрения психической реальности. Другим примером является тот факт, что у переживших Холокост, которым часто снились поезда, смысл их снов интерпретировался символически с точки зрения сексуальной активности, а не как конкретный признак травматизации и страха смерти, символизируемый «транспортными» образами. Время от времени достаточное количество аналитиков рассматривало такие сны и ассоциации как избегание более глубоких сексуальных проблем, т.е. социологию/реальность, используемую в качестве защиты от психосексуальных проблем. Они часто были правы, но также часто обходили релевантную проблему, чтобы добраться до якобы более важного основного желания и защиты.
По сути, это то, на что Хоппер обращает наше внимание. Социальные, политические и культурные реалии можно отрицать так же эффективно, как желания, желания, враждебность и представления о себе. Знание нашего внутреннего мира так же важно, как и понимание полного воздействия нашего внешнего мира. Но… Хоппер просто переформулировал то, что делает любой хороший аналитик? В конце концов, мы знаем, что бессознательный смысл многоуровнев, сверхдетерминирован и многодетерминирован (Waelder, 1936). Кроме того, этот рецензент в другом месте отметил, что проблема отношений аналитик-пациент заключается не только в том, что означают данные символы или наборы ассоциаций, но скорее в том, какое значение является наиболее релевантным и для кого. Культура, аналитик, пациент или теория, объясняющая символ? (Брок, 2004). Часто цитируют слова Фрейда об отношении между реальностью и символом: «Сигара иногда остается сигарой». Настоящий рецензент внес бы поправку в ясную точку зрения Фрейда, сказав, что сигара всегда является сигарой и может быть истолкована как пенис, грудь, символ рака губы, символ богатого человека и т. д. Вопрос в том, что является наиболее важным. к терапевтической ситуации, т. е. какая конструкция имеет наибольший терапевтический смысл и какая ассоциация ее проясняет? Релевантность зависит от суждения, а суждение зависит от полного понимания психокультурной ситуации, в которой находится пациент. Это с точки зрения аналитика. С точки зрения пациента мы можем спросить, почему у пациента возникают такие ассоциации в нынешней диадической или групповой культуре?
Вклад Хоппера заключается в сосредоточении внимания на историческом политическом измерении человеческого опыта, которое он называет социальным бессознательным. Временами кажется, что он делает это из предпочтения, временами из-за интуитивного осознания и всегда с точки зрения своего прочтения ассоциаций и дискуссий пациента или группы пациентов. Он обеспечивает полезное дополнение к нашему пониманию того, что может быть главным вопросом в любой данной аналитической сессии. Он заставляет нас осознать и надеется сделать так, чтобы его пациенты осознали то, что я назвал «экологической прозорливостью», то есть знание того, как мы организованы нашей средой, точно так же, как мы пытаемся узнать, как наш внутренний мир организует наш опыт. Хоппер просто находит то, что ищет, или открывает что-то новое? Я рекомендую читателям серьезно отнестись к этой книге эссе и принять собственное решение.
Ссылки
Энтони, Э.Дж. (1982). Сопоставимый опыт детского и взрослого аналитика. Психоаналитическое исследование ребенка, 37 : 339-366.
Брунер, Дж. (1966). К теории обучения . Кембридж: Издательство Гарвардского университета.
Элкинд, Д. (1979). Развитие и образование детей . Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.
Фрейд, А. (197л). Сочинения Анны Фрейд: Проблемы психоаналитического обучения и техника терапии . Нью-Йорк: Издательство международных университетов.
Ньюман, К., Дембер, К., и Круг, О. (1973). «Он может, но не будет»: психодинамическое исследование так называемых «одаренных неуспевающих». Психоаналитическое исследование ребенка, 28 : 83-129.
Пиаже, Дж. (1964). Нравственное развитие ребенка . Нью-Йорк: Свободная пресса.
Уайт, Р. В. (1963). Эго и реальность в психоаналитической теории: предложение относительно независимых энергий эго. Психологические проблемы, 3 : 1-210.
Зелан, К. (1985). Мысли о том, что дети привносят в чтение. Проспекты, XV , 49-56.
Зелан, К. (1991). Риски, связанные с знанием: препятствия в развитии для обучения в школе . Нью-Йорк: Пленум.
Примечание рецензента
Карен Зелан много писала о психологии обучения детей. Она является автором книги «Между их миром и нашим: прорывы с аутичными детьми ».
Copyright
© APA Div. 39 (Психоанализ). Все права защищены. Поэтому читатели должны применять к произведениям в этом электронном архиве те же принципы добросовестного использования, что и к опубликованным печатным архивам. Эти работы можно читать в Интернете, загружать для личного или образовательного использования или URL-адрес документа (с этого сервера), включенный в другой электронный документ. Никакое другое распространение или зеркалирование текстов не допускается. Сами тексты не могут быть опубликованы в коммерческих целях (в печатной или электронной форме), отредактированы или иным образом изменены без разрешения Отдела психоанализа. Все другие интересы и права на произведения, включая, помимо прочего, право давать или отказывать в разрешении на дальнейшее воспроизведение произведений, право на использование материалов из произведений в последующих произведениях и право на повторное распространение произведений с помощью электронных средств. , хранятся в отделении психоанализа. Запросы направляйте председателю Издательского комитета.
Как социальные сети влияют на наше коллективное бессознательное
» Пока вы не сделаете бессознательное сознательным, оно будет направлять вашу жизнь, и вы будете называть это судьбой. » — Карл Юнг.
В 1912 году психоаналитик Карл Юнг расстался со своим наставником Зигмундом Фрейдом и продолжил разработку собственных теорий о природе сознания.
Используя юнгианскую модель сознания, подкрепленную академическими исследованиями социальных сетей в их отношении к мозгу, мы можем проанализировать, какое влияние социальные сети оказывают не только на наше личное подсознание, но и на коллективное бессознательное нашего общества.
Эффект «Мне нравится»
Используя сканеры мозга для подростков, когда они взаимодействуют с социальными сетями, NPR корреспондент социальных наук Шанкар Ведантам рассказал, как исследователь Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Лорен Шерман и ее команда проанализировали воздействие социальных сетей на наш физический мозг.
Используя публикации в Instagram в качестве предпочтительной социальной сети, Шерман сказал: «Когда подростки увидели, что их собственные фотографии получили много лайков, они показали большую активацию в области мозга, называемой прилежащим ядром. И это область, которая является частью схемы вознаграждения мозга».
Точно так же подростки, увидевшие чужие изображения с небольшим количеством лайков, как правило, не любили их, но чем популярнее было изображение, получившее много лайков, тем больше вероятность того, что они понравятся подросткам.
Эксперимент показал, что социальные сети не только влияют на область вознаграждения в нашем мозгу — по крайней мере, у подростков, — но также влияют на наше подсознание через соответствие или давление сверстников.
Подробнее: Может ли существовать коллективное подсознание ИИ?
Модератор статьи/интервью NPR Дэвид Грин назвал это явление «эффектом снежного кома», который, я бы сказал, является частью коллективного бессознательного среди этой конкретной группы сверстников.
«Вместо того, чтобы самостоятельно решать, какая из их собственных картинок им нравится, подростки прислушивались к мнению своих сверстников», — писал Ведантам.
Бессознательные предубеждения
Исследование в области неврологии, проведенное лондонской творческой компанией Saddington Baynes, показало, что человеческий разум имеет врожденное предубеждение против модифицированных селфи, которые публикуются в социальных сетях.
«Нейронаука способна рассказать нам то, что мы можем даже не знать о себе — она копает под поверхностью сознания […] В этом случае, если вы хотите разместить новую фотографию профиля в LinkedIn или Facebook, фильтры могут это не то, что нужно», — сказал Джеймс Дигби-Джонс, специалист по развитию детей в Саддингтон-Бейнс.
Поскольку мы ежедневно подвергаемся бомбардировке изображениями, которые фильтруются, обрабатываются в Photoshop или иным образом оцифровываются, наше личное и коллективное бессознательное начало негативно реагировать на эти изображения, даже если мы этого не осознаем.
«Серое» вещество
Исследование Королевского общества под названием «Размер социальной сети в Интернете отражается в структуре человеческого мозга» показало, что «Количество друзей человека на Facebook является точным предиктором количества серого вещества в определенных частях их мозга».
В исследовании также говорится: «Пока не ясно, что движет связью между структурой мозга и размером социальной сети; люди с большим количеством серого вещества могут создавать более крупные социальные сети, в противном случае создание социальных сетей может повлиять на структуру мозга».
Автор Hootsuite Дара Фонтейн размышляет об исследовании, говоря: «Ситуация остается своего рода курицей и яйцом, когда неясно, запрограммированы ли люди с большим количеством серого вещества естественным образом преуспевать в социальных сетях, или же серое вещество зависит от количества друзей в Facebook, которые есть у человека».
Аналогия с курицей и яйцом — это то, что лежит в основе (или нерва) вопроса коллективного бессознательного в социальных сетях: это мозг первым говорит, как реагировать, или это наше сознание говорит нашему мозгу реагировать?
Мозг против Сознания
Общепринятое представление о сознании описывает его как эпифеномен мозга. То есть сознание является побочным продуктом материи и не может существовать без мозговой деятельности.
Есть и другие; однако такие, как Станислав Гроф и Нассим Херамейн, которые считают сознание скорее частотой, а мозг — телевизором. При поломке телевизора сигнал не пропадает.
Подробнее: Виртуальная реальность переносит исследования сознания в мистические сферы Божественного Игра
Мы видели доказательства того, что социальные сети действительно влияют на физический мозг, в частности на действующее ядро и серое вещество, но можно ли измерить наши реакции на социальные сети, основываясь только на активности мозга?
«Согласно Юнгу, человеческий разум имеет врожденные характеристики, «отпечатанные» в нем в результате эволюции. Эти универсальные предрасположенности проистекают из прошлого наших предков. Примерами могут служить боязнь темноты или змей и пауков, и интересно, что эта идея недавно возродилась в теории подготовленного обусловливания», — говорится на сайте SimplyPsychology. org.
Возвращаясь к исследованию того, как люди предвзято относятся к модифицированным селфи, можно ли объяснить это предубеждение только тем, какие области мозга загораются?
Или это также может быть описано коллективным бессознательным Юнга как результат эволюционных черт, общих для всех людей? Другими словами, наше предубеждение или неприятие ложных или неестественных образов может быть результатом тысячелетней «подготовленной обусловленности» как эволюционного преимущества определения того, что реально, а что нет, как средства выживания.
Превращение бессознательного в сознательное
Независимо от подхода курицы и яйца к пониманию того, что было первым, мозг или сознание, если мы осознаем, что не осознаем, как социальные сети заставляют нас вести себя, мы можем, по крайней мере, научиться понять, почему мы ведем себя.
Проще говоря, даже если мы не можем объяснить, почему нам не нравятся модифицированные селфи или почему мы выбираем, нравится или не нравится публикация в Facebook или Instagram, мы, по крайней мере, можем знать о скрытых силах, которые определяют нам щелкнуть или не щелкнуть.
Повторяя Юнга: «Пока вы не сделаете бессознательное сознательным, оно будет направлять вашу жизнь, и вы будете называть это судьбой».
В основном Теория Эрла Хоппера
‘Самое ясное и окончательное утверждение о бессознательных процессах в социальных группах на сегодняшний день. Важная книга, которая определит поле деятельности на десятилетия вперед; важное чтение для всех нас.
— Питер Фонаги, доктор философии, FBA, мемориальный профессор психоанализа Фрейда, Университетский колледж Лондона и исполнительный директор Центра Анны Фрейд, Лондон
‘Этот отредактированный том научных работ помещает тему социального бессознательного в рамки современной психоаналитической и групповой теории. Захватывающее чтение, стимулирующее, информативное и хорошо написанное».
— Ричард Биллоу, доктор философии, клинический профессор и директор групповой программы Дернерского института передовых психологических исследований, Университет Адельфи, Нью-Йорк
«Крупный вклад в литературу о том, как нами управляют социальные и культурные силы, которые мы мельком в основном только мимоходом. Этот сборник основан на работах крупных современных теоретиков и предлагает исчерпывающее описание социального бессознательного, которое будет полезно всем, кто работает над взаимодействием психологии, психоанализа, социологии, социальной теории и группового анализа».
— Стивен Фрош, доктор философии, профессор психологии, Колледж Биркбек, Лондон
«Международная коллекция, которая заглядывает в психику и социальный мир, далеко в прошлое и глубоко в настоящее, обеспечивая комплексный взгляд на эффекты культурных и социальных сил на постоянное развитие отдельных людей, семей и общественных организаций. Это указывает на будущее, в котором психоанализ сможет прийти к более полному пониманию человеческого состояния».
— Джилл Сэвидж Шарфф, доктор медицинских наук, клинический профессор психиатрии, Джорджтаунский университет, Вашингтон, округ Колумбия
‘Коллаж эссе о перекрывающихся и взаимозависимых областях теории и клинического применения, который доступен начинающему клиницисту в индивидуальной или групповой работе и расширит возможности самого искушенного теоретика’.
— Дэвид Шарфф, доктор медицинских наук, координатор Международного института психотерапии и клинический профессор психиатрии в Университете силовых структур Службы здравоохранения и в Джорджтаунском университете, Вашингтон, округ Колумбия
«Выдающиеся клиницисты с четырех континентов исследуют концепцию и последствия социальное бессознательное, наполненное информацией о множестве способов пересечения психической и социальной реальности, включая социально-политические структуры и их влияние на людей».
— Говард Д. Кибел, доктор медицинских наук, клинический профессор психиатрии Нью-Йоркского медицинского колледжа и адъюнкт-профессор клинической психиатрии Медицинского колледжа Вейла Корнельского университета, Нью-Йорк
«Введение к этой книге, написанное ее соредакторами, является краеугольным камнем для понимания сложной концепции социального бессознательного. Блестящий и точный исторический обзор. Драгоценный подарок групповым аналитикам во всем мире».
— Ханна Биран, психоаналитик и групповой аналитик, Тель-Авив, Израиль
Содержание:
ПРЕДИСЛОВИЕ — Эрл Хоппер, редактор NILGA
ВВЕДЕНИЕ — Эрл Хоппер и Хаим Вайнберг
ЧАСТЬ I: ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ СОЦИАЛЬНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО
ГЛАВА ПЕРВАЯ Концепция социального бессознательного в работе С. Г. Фоулкса — Дитер Ницген
ГЛАВА ВТОРАЯ Концепция со-бессознательного в психодраме Морено — Элоиза Жункейра Флери и Анна Мария Кнобель
ГЛАВА ТРЕТЬЯ Энрике Пишон-Ривьер: социальное бессознательное в латиноамериканской традиции группового анализа — Хуан Туберт-Окландер
ЧАСТЬ II: ОРГАНИЗМИЧЕСКАЯ И НЕЙРОБИОЛОГИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА
Введение — Малкольм Пайнс
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Зеркальные нейроны, социальность и виды homo sapiens — А. П. Том Ормей
ГЛАВА ПЯТАЯ Групповой разум, системно-центрированные функциональные подгруппы и межличностная нейробиология — Сьюзен П. Гантт и Ивонн М. Агазарян
ЧАСТЬ III: ОТНОШИТЕЛЬНАЯ И МЕЖЛИЧНОСТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА
Введение — Роби Фридман
ГЛАВА ШЕСТАЯ Интерсубъективная работа: что это значит для теории и терапии? — Мартин Вегманн
ГЛАВА СЕДЬМАЯ Утерянные корни теории группового анализа: «взаимоотношения индивидуумов» или «личностей» — Джошуа Лави
ЧАСТЬ IV: РАЗУМ СОЦИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ
Введение — Феликс де Мендельсон
ГЛАВА ВОСЬМАЯ Ложное мы/ложное коллективное Я: динамическая часть социального бессознательного — Хелена Климова
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Проявления психических убежищ в социальных системах — Марина Мойович
ЧАСТЬ V: МАТРИЦА СОЦИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ
Введение — Герхард Вильке
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Социальное бессознательное и идеология: в клинической теории и практике — Фархад Далал
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Матрица основания и социальное бессознательное — Регина Шольц
ЧАСТЬ VI НУМИНОЗНОЕ И НЕИЗВЕСТНОЕ
Введение — Амели Ноак и коллективное бессознательное: юнгианская перспектива — Стефани Фэрисс
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Интуитивное знание из социального бессознательного с особой ссылкой на социальные сновидения — Гордон Лоуренс
Допрос социального бессознательного | Блог Birkbeck Events
Этот пост был написан Серен Ялчин, стажером Института социальных исследований Биркбека (BISR).
Идея «бессознательного», несомненно, лежит в основе психоаналитического мышления. Бессознательный конфликт, бессознательное желание, бессознательный разум, бессознательная фантазия, бессознательная мысль — вот лишь несколько производных от этого термина, которые можно найти у Фрейда, Клейна, Винникотта и других влиятельных психоаналитических мыслителей. Большинство этих терминов относятся к индивидуальной психике, намекая на существование идей, «скрытых» от сознательного знания, но тем не менее обладающих силой и движением (Frosh, 2012). Что едва слышно, так это термин соц без сознания. Как человек, интересующийся как психоанализом, так и социальной теорией, я был очень взволнован, узнав об учебном дне, который носил название «Исследование социального бессознательного». Семинар состоялся 25 октября 2013 года и стал частью серии мероприятий по той же теме, организованных Группой социологии, психоанализа и психосоциальных исследований совместно с Институтом социальных исследований Биркбека. (Если вы, как и я, пропустили первое мероприятие, можете послушать подкаст).
Итак, что такое социальное бессознательное? И если есть социальное бессознательное, значит ли это, что оно противостоит индивидуальному бессознательному? Я надеялся получить ответы от двух выдающихся спикеров, приглашенных на семинар: Эрла Хоппера, психоаналитика и группового аналитика, и Кристофера Скэнлона, психотерапевта-консультанта и группового аналитика. К моему разочарованию, два докладчика не собирались давать нам готовые ответы. Вместо этого нас разделили на небольшие группы, и мы сами должны были обсудить концепцию. Это, конечно, и было идеей семинара. Это дало нам, участникам, возможность задавать вопросы, обсуждать и критиковать показания, которые нам дали за несколько недель до мероприятия. Темы, обсуждавшиеся в моей семинарской группе, были сосредоточены на вопросе о том, как социальные категории, такие как класс, культура и этническая принадлежность, могут влиять на бессознательное, и, что наиболее важно для меня как обучающего психотерапевта, почему социальное часто исключалось в психоаналитическом обучении.
Больше всего меня заинтриговал вопрос о том, в какой степени понятие социального бессознательного развилось как риторический ответ на психоанализ. Вайнберг (2007, стр. 309) пишет: «Идея социального бессознательного предполагает, что некоторые специфические скрытые мифы и мотивы управляют поведением определенного общества или культуры. Он также предполагает, что большая группа или общество могут использовать некоторые общие средства защиты. Точно так же, как бессознательные силы управляют индивидуумом, не зная об этом, группа, организация или все общество могут воздействовать и на бессознательные силы». Я нахожу это рабочее определение социального бессознательного весьма полезным, поскольку оно показывает сложность бессознательного. Что мне в ней не нравится, так это бинарная оппозиция, которую она предполагает между социальным и индивидуальным. Термин «социальное бессознательное» предполагает, что существует индивидуальное бессознательное, свободное от социальной, исторической и культурной динамики. Я согласен с Далалом (2001, стр. 554), который утверждает, что «бессознательное конституируется социальным на каждом уровне». Определение Эрла Хоппера (2001, стр. 10) проливает другой свет на этот термин: «Концепция социального бессознательного относится к существованию и ограничениям социальных, культурных и коммуникативных механизмов, о которых люди не подозревают. Не осознавая, поскольку эти договоренности не воспринимаются (не «известны»), и если воспринимаются, не признаются («отвергаются»), а если признаются, не воспринимаются как проблематичные («данные»), и если воспринимаются как проблематичные, не рассматриваться с оптимальной степенью отстраненности и объективности». Хоппер ясно дает понять, что социальное бессознательное относится не только к социальным аспектам индивидуального бессознательного. Это также не то же самое, что суперэго или лакановский символический порядок. Речь идет об общих фантазиях, подавленных воспоминаниях, травмах и тревогах данной группы. Действительно, в тот день Эрл Хоппер сделал проницательный комментарий по поводу того факта, что многие участники опоздали на учебный семинар, так что нам пришлось начать на 15 минут позже, чем планировалось. Он спросил, что было в социальном бессознательном группы, что привело к опозданиям многих ее членов. Дело в том, что на мероприятие, в отличие от предыдущего, требовался билет? Или что участников заставляли работать в группах, а не читать лекции? Эти вопросы дают мне представление о том, что пытается охватить термин «социальное бессознательное». Однако ответы на вопросы остаются трудными — но мы можем узнать их в следующем событии этой серии!
Далал Ф. (2001) «Социальное бессознательное: постфулкесовская перспектива», групповой анализ 34(4): 539–55.
Фрош, С. (2012). Краткое введение в психоаналитическую теорию. Нью-Йорк: Пэлгрейв Макмиллан.
Хоппер, Э. (2001) «Социальное бессознательное: теоретические соображения», групповой анализ 34(1): 9–27.
Вайнберг, Х. (2007). Так что же такое это социальное бессознательное? Групповой анализ, 40(3), 307-322.
Интервью с Линн Лейтон
Линн Лейтон — психоаналитик из Кембриджа, штат Массачусетс, ассистент профессора клинической психологии в Гарвардской медицинской школе. Имея докторскую степень. в клинической психологии, а также в области сравнительной литературы, она преподавала курсы по гендеру, популярной культуре и психоанализу для Гарвардского комитета по женским исследованиям и социальным исследованиям. В настоящее время она преподает и руководит в Массачусетском институте психоанализа.
Недавно она опубликовала книгу под названием «На пути к социальному психоанализу: культура, характер и нормативные бессознательные процессы » и является автором книги «Кто эта девушка?» Кто это мальчик? Клиническая практика встречает постмодернистскую гендерную теорию (2004). Она также была соредактором книг «Нарциссизм и текст: исследования литературы и психологии себя» , «Принесение чумы: на пути к постмодернистскому психоанализу» и «Психоанализ, класс и политика: встречи в клинической обстановке». . Ее участие в редактировании рецензируемых журналов включает в себя работу помощником редактора журнала Psychoanalytic Dialogues и бывшим соредактором журнала Psychoanalysis, Culture & Society .
В прошлом она была президентом Секции IX, Подразделения 39 Американской психологической ассоциации, Психоанализа социальной ответственности, и соучредителем Бостонской психосоциальной рабочей группы и Reflective Spaces/Material Places-Бостон, группы психодинамических терапевтов, приверженных психическое здоровье общества и социальная справедливость. Она также входит в организационный комитет кампании по возмещению ущерба на местах, организации, работающей над формированием культуры ремонта.
В этом интервью Лейтон обсуждает социальный психоанализ. Она исследует, как ее конструкция «нормативных бессознательных процессов» может пролить свет на то, как угнетающие системы постоянно усваиваются и воспроизводятся как внутри клиники, так и за ее пределами.
Приведенная ниже стенограмма была отредактирована для большей длины и ясности. Слушайте аудиозапись интервью здесь.
Хавьер Ризо: Не могли бы вы рассказать нам о вашем пути к психоанализу и, в частности, к социальному психоанализу? Линн Лейтон : Я был первым аспирантом по сравнительному литературоведению, когда мне было немного за 20. Один из курсов, которые я проходил, был по интеллектуальной истории, и однажды мой преподаватель говорил о [Зигмунде] Фрейде. Инструктор рассказал историю Фрейда и его отношений с [Вильгельмом] Флиссом, в частности, теорию истерии последнего, согласно которой истерия локализовалась в носу и придаточных пазухах носа. За эту полуторачасовую лекцию я почувствовал себя совершенно нормально, а к концу лекции серьезно простудился. Раньше я никогда не считала себя истеричкой, но это заставило меня задуматься о бессознательных процессах и тесной связи между телом и разумом. Я думаю, что это было одним из начал моего интереса к психоанализу. Помню, после этого я хотел стать профессором сравнительного литературоведения, а затем пройти курс психоанализа.
Другая действительно важная часть того, что интересовало меня в психоанализе, коренилось в том, что я знал (а затем начал понимать, что не знал) о себе. Я была очень вовлечена в феминистское движение шестидесятых, когда училась в колледже и за его пределами, продолжая быть феминистской активисткой и интересуясь феминистской теорией.
Когда я училась в колледже, я вела дневник для своего первого курса женских исследований. Я говорил о том, что не собираюсь жениться и хочу сделать карьеру в области сравнительного литературоведения. К двадцати двум годам я женился, и мне пришлось пойти на несколько компромиссов в том, что я мог сделать. Дихотомия между разговором, который я говорил, и прогулкой, по которой я шел, заставила меня задуматься: «Какие процессы, которые происходят бессознательно, работают против того, что вы думаете, что сознательно хотите делать?»
Я оказался в Вашингтонском университете, когда изучал сравнительное литературоведение. Вышедший оттуда журнал под названием Telos , возглавляемый Полом Пикконе, представил американской публике критическую теорию из Германии. Среди них были деятели Франкфуртской школы, такие как Герберт Маркузе, Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер и немного Эрих Фромм. Они были одними из первых, кто заинтересовался соединением марксизма и психоанализа в начале 20-х годов 90-го века. 0410 век. Итак, мы читаем тех людей, которые объединяли социальное и психическое.
С самого начала моего личного и интеллектуального пути психоанализ был социальным. Дело было не только в индивидуальном разуме, но и в том, как он формируется социальными, политическими, историческими течениями. Я думаю, что одной из других важных вещей в этих теоретиках для меня было их внимание к тому, что связывает людей либидинально, привязывает людей к идеологиям и требует, чтобы они подчинялись, работая против их сознательных желаний того, что они хотят делать и думать.
Хавьер: Вы упомянули, что ваша первая запись была сделана через сравнительное литературоведение, а психоанализ часто можно найти на факультетах английского языка или литературы, но я знаю, что вы также являетесь практикующим клиницистом. Как это понимание воплотилось в клинической сфере?
Линн: Думаю, это подводит нас к важному историческому итогу. Когда я начал заниматься психологией, я поступил в Бостонский университет, и это был полностью психоаналитический курс. Я не собирался заниматься по программе, противоречащей тому, чему я хотел научиться. Это было в 80-х годах, когда многие, если не большинство факультетов психологии были ориентированы на психоанализ.
Не более десяти, двенадцати, пятнадцати лет спустя программа BU и любая другая программа в стране избавились от своей психодинамической ориентации, что совпало с зарождением управляемой помощи и возвышением «доказательной» науки. На уровне аспирантов вряд ли можно было пройти какое-либо психоаналитическое обучение, и вам приходилось идти куда-то дальше, чтобы получить его. Но если у вас не было такого опыта, как мой, когда вы начали понимать, что ваше бессознательное работает против вашего сознательного разума, почему вы после многих лет когнитивно-поведенческой работы думаете, что было что-то еще?
Я помню историю, когда я преподавал в этой замечательной организации, Бостонском институте психотерапии. Это было одно из немногих мест, где предлагалось недорогое долгосрочное лечение, а также программа обучения. Я помню, как кто-то сказал мне, что она обучалась по программе в Огайо и никогда не слышала ни о Фрейде, ни о психодинамической работе. Затем она случайно пошла на лекцию, где кто-то начал говорить об этом, и она была так взволнована этим, потому что это было связано с чем-то в ее жизни. Итак, она нашла Бостонский институт психотерапии и была в восторге от этого.
В Гарварде я читал курс социальных исследований по психоанализу и культуре, и у меня в классе было несколько специальностей по психологии. Они сказали мне, что один из их профессоров сказал, что психоанализ — это теория, которая началась в 1870 году и закончилась в 1970-м. Так вот чему учили в 90-е годы на психологическом факультете Гарварда. Этот человек сказал: «Я хотел пройти один курс, посвященный людям, прежде чем я закончу учебу, поэтому я прохожу ваш курс».
Хавьер: Вы упомянули об отходе в клинической психологии и психиатрии от психодинамических моделей к другим, которые вписываются в контекст управляемой помощи.
Я знаю, что вы говорите о неолиберализме во многих своих работах, поэтому мне любопытно, как это вписывается в ваше развитие как психоаналитика, а также как социального психоаналитика. Линн: Неолиберализм — это не слово или идеология, о которых так много говорят в психологии. Я думаю, что часть этого отхода от психодинамического и психоаналитического мышления хорошо описана в некоторых работах Сэма Бинкли, исследователя Фуко и социолога. Людей поощряют не оглядываться на свою историю, учат, что отношения не так важны, как развитие вашего суверенного индивидуального «я», и что вы должны смотреть в будущее и быть позитивными (что связано с тем, насколько популярны позитивные идеи). курс психологии был в Гарварде в девяностых и 2000-х).
В Соединенных Штатах всегда было так: мы не думаем, что проблемы людей имеют социальные корни. Но с неолиберализмом она достигла нового уровня, когда вы действительно являетесь проблемой, если вы несчастливы. Это ложится тяжким бременем на клиницистов, которые в той или иной степени становятся агентами государства — в плане того, что многие из этих проблем, от которых страдают многие наши пациенты, не рассматриваются как социальные, а не как личные проблемы.
Неолиберализм также создает двухуровневую систему психического здоровья. Краткосрочная работа в клиниках для людей, которые не могут себе этого позволить, и, может быть, психодинамическая аналитическая работа четыре или пять дней в неделю для тех, кто может.
Хавьер: Итак, неолиберализм как идеология оказал большое влияние на клиническую практику и социальную жизнь в целом. Можете ли вы говорить о социальном психоанализе конкретно в рамках клинической сферы и вашего развития клинической теории?
Линн : Из-за моего более раннего обучения и того, как я думала о себе в колледже во время войны во Вьетнаме и начала второй волны феминизма, мы действительно думали о себе в социальных, а не только в психологических терминах.
К тому времени, когда я стал клиницистом в свои 30 и когда мне было 40, когда я стал психоаналитиком, мой интерес заключался в изучении того, как нас формируют системы, в которых мы растем, системы сексизма, расизма, гетеросексизма, классизма. Как они формируют нас интерсекциональным образом? Как они формируют наше поведение? Как мы работаем против самих себя и, в некотором роде, против наших собственных интересов в нашем взаимодействии с другими и в нашем отношении к собственному телу? Для меня это всегда нужно было рассматривать в рамках различий во власти и действующих социальных матриц. Вот что я имею в виду под социальным психоанализом, что вы не смотрите на индивида вне какого-либо социального контекста.
Когда я был на тренинге, о биопсихосоциальной модели много говорили, но это мало что значило. Я имею в виду, что социально-экономический статус также был чем-то, о чем вы должны были думать, но это не меняло того, как вы разговаривали с пациентом или как вы думали об отношении его опыта к другим людям в другом социальном положении. Я, конечно, не первый человек, который думает о психоанализе в социальном плане — Фанон определенно был одним из предков.
Большое влияние на меня оказал Эрих Фромм, социолог, разработавший пару концепций, которые повлияли на то, чем я начинал заниматься. Социальное бессознательное было одной из его концепций. Он исследовал, о каких вещах нельзя думать в той или иной культуре и как это формирует определенный характер в рамках определенного социально-экономического строя. На него не повлиял феминизм, поэтому он придумал этого «доминантного персонажа», не дифференцированного по полу, расе, полу.
В своей книге, где я рассказываю о характере, культуре и нормативных бессознательных процессах, я пытаюсь (из-за влияния черного феминизма, теории интерсекциональности, теории критической расы) понять характер гораздо более дифференцированным образом. Где бы вы ни находились в социальном плане, будет какой-то идеальный способ, которым вас поощряют находиться в этом месте. Когда вы не такой, вам часто будет стыдно за то, что вы не такой, и это вызовет психологические конфликты, которые вы, возможно, продолжите вести в ущерб себе. Я превратил социальное бессознательное Фромма в процесс, а не в субстанцию. Именно действие этих сил, этих бессознательных процессов и наносит ущерб в первую очередь.
В мое время, когда я рос в пятидесятых и начале шестидесятых, женщина не должна была быть напористой; она должна была быть родственной. Ее самой важной функцией было выйти замуж, что я и сделал, хотя сознательно этого не хотел. Вас стыдили за напористость, поэтому это становится конфликтным. Если в то время вы сидели с психотерапевтом, многие считали, что именно такими и должны быть женщины. Этот терапевт может интерпретировать, кивать и утверждать именно то, что в первую очередь вызвало боль, вызванную сексизмом, — другими словами, поддерживая сексистскую систему, а не подвергая ее сомнению. Что я обнаружил в ходе прочтения большого количества клинических работ и размышлений о своей клинической работе, так это то, что это происходит гораздо чаще, чем мы хотим признать.
Особенно когда мы думаем о людях не в контексте их социального положения, а просто думаем о людях. «Люди», как правило, белые мужчины из высшего среднего класса. Эта норма поощряется для мужчин, особый способ быть мужчиной. Кроме того, есть особый способ быть женщиной, будь то белая, черная или представительница рабочего класса, который также можно поощрять в ущерб человеку, с которым вы работаете. Мне кажется, что я взял работу, которая была применена к культуре, и попытался внедрить ее в то, что происходит в клинической работе, которая поддерживает статус-кво, то, что Эрих Фромм назвал «патологией нормальности», а не оспаривает его.
Хавьер: Вы затрагиваете эту концепцию, которая, кажется, проходит через большую часть вашей недавней работы по «нормативным бессознательным процессам». Не могли бы вы рассказать о том, как эта концепция была воспринята аналитическим сообществом, психиатрией и психологией в целом?
Линн : Я думаю, что за пределами психодинамического, психоаналитического мира это вообще не принимается.
Даже в этом мире интересно, как все устроено с точки зрения дисциплин, причем одна дисциплина отделена от другой, социология от психологии и т. д. Я встречал работы по неолиберализму психологов, не являющихся клиницистами. но находятся в развитии или личности, которые так похожи на то, над чем я работаю. Когда я читал интервью с некоторыми из этих людей, они говорили о том, насколько маргинальными они себя чувствовали в своем психологическом мире. Мне стало так грустно, потому что мы даже не знали друг друга.
Я бы сказал, что в психоаналитическом мире меня просят говорить, и я много пишу, но это все еще маргинальная перспектива. Совсем недавно я снова и снова слышу во многих местах, как люди говорят: «Да, мы должны учитывать разнообразие. Я думаю, это действительно важно. Мы должны нанять нескольких чернокожих преподавателей, чтобы они преподавали некоторые из наших курсов. Но мы действительно не хотим разбавлять чистое золото нашей учебной программы». Как будто это такое маленькое дополнение, и оно не собирается бросать вызов «чистому золоту».
До тех пор, пока большинство людей в этой области не думают системно о таких вещах, как расизм, классизм и сексизм, я не думаю, что когда-либо буду доминирующим голосом в этой области. Но нас достаточно, и это спасает мне жизнь — например, ребята из «Психоанализа социальной ответственности» в 39-м отделе. С девяностых в журнале «Психоаналитические диалоги » были выпуски на такие темы, как психоаналитический феминизм. В итоге я работал со многими людьми, которые писали для этого выпуска, включая Вирджинию Голднер, Эдриенн Харрис, Джессику Бенджамин и Нэнси Ходоров.
Если вы говорите о социальном неравенстве и структурах власти, то это не основное направление психологии. Этого никогда не будет. Я думаю, что это очень индивидуалистическая область, которая становится все более и более элитарной. Например, если вы работаете весь день в пятницу, потому что у вас есть работа, вы не можете обучаться в моем институте, потому что курсы проходят по пятницам.
Хавьер: Можете ли вы рассказать о стремлении неолиберализма к изоляции от социальных связей? Включая идею о том, что солидарность и установление связей с другими людьми могут подорвать неолиберализм как экономическую и идеологическую систему.
Линн : Первое, что приходит на ум, когда я думаю об изоляции, — это отделение психического от социального. В своих более ранних работах я понимал это как часть буржуазного, индивидуалистического, классового общества. Нормой было скрывать тот факт, что имели место властные отношения, разные реальности и разное социальное положение.
Фрейд заложил идею о том, что психологически мы больше похожи, чем различны, и я думаю, что в некотором смысле это правда. Я думаю, что у Фрейда были веские причины придерживаться универсалистских взглядов. Он был евреем в очень антисемитской культуре, поэтому он изо всех сил старался, чтобы его считали человеком. К сожалению, результатом этого в психоанализе является затемнение отношений между психическим и социальным.
В идеологии среднего класса одним из инструментов маскировки своей силы является принятие себя за «человека». Я был на собрании Reflective Spaces, группы клиницистов, выступающих за социальную справедливость, в основном состоящей из белых. На одной конкретной встрече мы должны были говорить о социальной и клинической активности. Ходим в начале встречи и стараемся представиться не своим статусом, а зачем мы здесь. Этот вопрос звучал так: «Как вы связываете свой социальный и клинический активизм?» На той встрече произошло то, что почти все белые люди сказали: «Я не знаю, как они связаны… вот почему я здесь». Цветные были просто в шоке, типа как можно было не видеть связи между своим социальным положением и тем, что ты делаешь в клинике? Только тогда я понял, что разделение психического и социального есть продукт расизма, а также проблема классизма.
Вероятно, вы говорите и о другой черте неолиберализма — принижении значения взаимозависимости и солидарности. Что приходит мне на ум, когда я говорю, что солидарность — это классовая солидарность. Разрушение союзов является одной из неклинических версий этого более широкого разрушения родственных связей. В одном из эссе книги я рассказываю о том, как неолиберализм повлиял на разные большие группы, и эта глава называется «Йель, провал, тюрьма». Все это пришло от моего белого пациента из среднего класса, который в детстве получил сообщение, что либо ты идешь в школу Лиги плюща, либо ты попадешь в тюрьму. Когда она это сказала, я не понял, насколько хорошо это отразилось в неолиберальном обществе. Это радикальное неравенство, характерное для неолиберальной культуры и неравенства, было именно тем, о чем беспокоились ее родители, подталкивая ее к тому, чтобы быть успешным 1%, а не одноразовой девяткой.9%. В этой главе я говорю о том, что одной из черт семьи среднего класса, которая способствует успеху своих детей, является аморальный семейный строй.
Эмпатия переопределяется в этом контексте. Вы не хотите смотреть на такие вещи, как эмпатия, которые одинаковы на протяжении всей истории; вы хотите историзировать эти термины. Как это работает сейчас? Какую культурную работу он проводит? Таким образом, эмпатия получила новое определение, и это то, что предлагается представителям среднего и высшего среднего класса вашей семье и тем, кто является вашими близкими. Может быть, у вас есть какие-то грустные, эмпатические чувства к далеким страдальцам, например, к людям в Афганистане. Тем не менее, вы никогда не смотрите на свое соучастие, взаимоотношения и то, как мы причастны к страданиям и радостям друг друга — это часть отрицания системности.
Хавьер: Как социальный психоанализ и нормативные бессознательные процессы проявляются в том, как терапевты реагируют на своих клиентов?
Линн : Есть много школ психоанализа. В основном я связан с реляционным психоанализом, который зародился в США в начале 80-х Стивеном Митчеллом и включал в себя многих феминисток, о которых я упоминал ранее. Принцип этой школы состоит в том, что в любой терапии есть два бессознательных в комнате.
Давным-давно один клейнианец сказал: «В комнате нет ни одного больного и ни одного здорового человека», а двое больных. Если вы думаете, что вас тошнит от этой культуры, то да, в комнате двое больных. Если вы не посмотрите на свою собственную историю, свое социальное положение и не поймете, что в контексте этих более крупных систем вы вполне можете воспроизвести культурную болезнь. Я ценю точку зрения реляционной школы на бессознательный процесс. Это не единственная школа, которая говорит о разыгрывании, но другие школы не подчеркивают роль терапевтов в разыгрывании.
В своей книге 1972 года « Заблуждение понимания» Эдгар Левинсон сказал: «Как психотерапевт, я не могу быть уверен, что то, что я сказал, будет услышано так, как я это сказал. Я не могу быть уверен, что восприятие пациента, если оно и отличается от моего, менее адекватно. Я не могу быть уверен, что сказал не то, что, по его мнению, я сказал, а не то, что я думаю, что сказал». Итак, это своего рода сердцевина нормативных бессознательных процессов. Либо вы, либо ваш пациент можете уловить разыгрывание, происходящее там, где вы участвуете в воспроизведении систем, которым должны сопротивляться. Это требует от терапевта уязвимости и смирения, чтобы он был открыт для того, чтобы выслушать то, что, по словам вашего пациента, он только что услышал, а не защищаться по этому поводу.
Во многих реляционных источниках говорится о преодолении тупиковых ситуаций, особенно в работе Джессики Бенджамин о признании причиненного вреда. Она говорит, что иногда терапевт должен идти первым; Какова была роль терапевтов в создании тупика? Я сосредоточен на особом психосоциальном тупике. Это может быть пациент, который замечает это, вы, которые замечаете это, но распутать это — это шаг к здоровью.
Еще я думаю о семинаре, который Джанет Хелмс провела в рамках фонда APA: «Мы придерживаемся этих истин» с людьми из психологических групп этнических меньшинств, которые также несколько маргинализированы APA. В этом сериале они оказались в центре внимания после убийства Джорджа Флойда. Она начала свою лекцию, сказав, что будет говорить о гетеросексуальных привилегиях белых мужчин, которые она произнесла как «слабак». Она сказала: «Все наши симптомы происходят от WIMP, включая симптомы белых мужчин». Я надеюсь, что клиницисты смогут более осознанно относиться к этому в своей работе.
Хавьер: Не могли бы вы сказать, куда, по вашему мнению, может пойти социальный психоанализ в ближайшие несколько лет? В чем вы видите его потенциал?
Линн : Я думаю, что происходит некоторая негативная реакция, потому что существует реальное увеличение количества людей, которые пишут и смотрят на Белизну и на то, как она работает в их клинической работе. Деколониальные теоретики, в том числе работы Даниэля Газтамбиде и Лары Шихи, являются просто замечательными образцами социального психоанализа. Я не думаю, что это можно положить обратно в сумку.
У меня также есть надежды и опасения по поводу того, куда движется эта страна. Я в ужасе от этого. Я делаю много работы по возмещению ущерба, и хотя мне это не нравится, я много работаю с выборами, потому что чувствую, что все, что у нас было с точки зрения демократии, находится под угрозой. Меня очень воодушевляет то, сколько семинаров и вебинаров я слышал за последние полтора года, на которых цветные люди говорят о вреде, который они принесли в своих учебных программах и учреждениях. Я чувствую, что большинство институтов хотят внести изменения, но я не уверен, насколько способны на это те, в которых доминируют белые. Возможно, потребуется сформировать отдельные институты BIPOC, и они, безусловно, будут социальными и, надеюсь, психодинамическими, но это восходит к тому, с чего мы начали.