Известные космополиты: Космополит ‒ кто это такой? Фото, примеры, известные космополиты в истории.

Стать гражданином мира

Родители эмигрировали из Польши, и вы, родившись во Франции в 1945-м, получили блестящее образование. Вы гуманист, над вами не нависла дамокловым мечом угроза фашизма, вы любите девушек и любите жизнь. А также свободу — и бороться за то, что любите. Впрочем, не все так плохо: ваше имя станет легендой, а сами вы к 70 годам удостоитесь чести принять гражданство родного государства. А впрочем, может быть, вы родились вовсе не в 1945-м, а в Марокко в 1981-м, в дружной семье сефардских евреев. Вы не хотите стать актером-любителем в третьем поколении и держать лавку, чтобы прокормить семью, а мечтаете о творчестве и славе и зарабатывать на жизнь шутя — в прямом и переносном смысле. Что ж, вы добьетесь своего и покорите сцену трех континентов.  

Это может быть ваша история, но стать гражданином мира мечтают не все. И правда, о чем тут мечтать? Как известно, самый первый в мире космополит и автор термина, Диоген, сидел в бочке в непробиваемой уверенности, что никому ничего не должен. С другой стороны, можно при желании и помечтать. Так, немало поклонников у другого самого первого в мире космополита — признанного — Стоика. Он считал за людей, кроме себя, все человечество, а потому блуждал по миру в традиционно (для древних греков) непробиваемой уверенности, что таки должен, причем всем. Многим импонирует и самый святой в мире космополит — святой Августин. Он был по долгу службы поскромнее, а потому за людей, то бишь сограждан, почитал только тех, кто любит Б-га. Правда, повстречаться с ними надеялся уже не в этом мире.

 

Впрочем, мечтать приятно, но вовсе не обязательно: исторически сложилось, что космополитизм приходит к нам и без приглашения. Одна из самых знаменитых жертв подобных посещений, симпатичный философ и ученый сефардского происхождения XVIII века Спиноза за свою жизнь сменил, после недолгих уговоров инквизиции, не одну и не две европейские страны; не удивительно, что границы не будили в нем тягу к патриотизму. Собственно, космополитов история узнала с давних пор немало: евреи, интеллектуалы, капиталисты, пролетарии, масоны, сочувствующие загнивающему Западу, зеленые, синие, голубые, разные. В основном, именно разные. Историю двух таких наших современников — политика Даниэля Кон-Бендита (Daniel Marc Cohn-Bendit) и актера Гада Эльмалеха (Gad Elmaleh) — вы уже примерили на себя.

Гад, понимая, что с таким именем (к слову, «радость» в переводе с иврита) надо идти в юмористы, отправился, как нередко бывает, в политики, точнее, с отцовским благословением в Канаду — грызть гранит политической науки. Много, правда, не нагрыз: сбежал на свой страх и риск во Францию — получать совсем другой диплом и пробовать свои силы в деле, которое считал призванием. А вот Даниэль в свое время политические науки усвоил на ура, более того, снискал настоящую славу среди студентов, во многом благодаря собственным прогрессивным взглядам. И дело было даже не в повальном увлечении то ли коммунизмом, то ли анархизмом, которое он в то время разделял; скорее роль сыграл тот факт, что Кон-Бендит никак не признавал ни запретов, ни авторитетов. И считал нужным отстаивать столь, казалось бы, очевидно ошибочный взгляд на вещи с задором и энергией.

Даниэль предпочел французскому паспорту немецкий с целью избежать призыва в армию. В правительстве после событий 1968-го (яростный антимилитаристский, в частности студенческий, протест, лицом которого и стал «Дани Лё Руж») решили закрепить успех. Таким образом, романтический побег из страны, организованный возлюбленной сразу после всенародной забастовки, наравне с самой забастовкой остается, по словам Кон-Бендита, самым ярким и счастливым воспоминанием о родине. Зато у Эльмалеха с Францией, когда пришло время, отношения сложились более дружелюбные: после неизбежных мытарств в поисках новоявленным выпускником первой работы он добился известности собственными шоу одного актера.

 

Эльмалех шутит, снимается в кино и сам снимает кино, пишет сценарии, танцует, поет, снова снимается и снова шутит. Он удостаивается премий, заводит романы то ли с актрисами, то ли с принцессами, снова и снова, а тема собственных отношений с сыном вдохновляет на шедевры юмористического жанра. Пока Гад с восторгом говорит о работе с кумирами — Вуди Алленом, Стивеном Спилбергом, братьями Коэн, Даниэль, прошедший путь от красных до зеленых, строит и перестраивает Евросоюз — от партий французских, немецких, а также вне партий. На родине это имя до сих пор окружено ореолом славы и революции, а попрекать его больше всего любят двумя другими национальностями. И француз, и немец, и еврей — право слово, перебор. Впрочем, Кон-Бендит так и не растерял привычку расширять границы дозволенного и в принципе вообразимого, великодушно предоставляя желающим придраться достойный ассортимент поводов.

Как самые знаменитые, так и никому не известные космополиты поражают воображение готовностью бороться за свои убеждения (что в первую очередь предполагает их наличие, вспомните Диогена), сильнейшим стремлением к свободе (гонения такому стремлению, пожалуй, способствуют, как и другим проявлениям стоицизма), непомерной способностью любить (святой Августин, к примеру, прежде чем стать святым, изрядно страдал от этой самой непомерности). Их путь подходит не всем, но их идеи властвуют над достойнейшими умами, а мир богат, широк и разнообразен. Даниэль, чья родная страна в этом году на одной с ним волне — волне спасения человечества путем переговоров (Всемирная конференция по изменению климата COP 21 пройдет в Париже осенью), — всю жизнь считал себя европейцем, а ярко выраженные национальные черты, по его мнению, отлично дополняют друг друга.

При этом Кон-Бендит остается евреем; он чужд религии и бесконечно близок всему тому сложно выразимому, что приходит с исторической памятью. Космополитизм другого поколения, космополитизм без предрассудков, безусловно, свойственен и личности Гада Эльмалеха. Он чувствует себя как дома в самых разных уголках мира: в Канаде и Марокко, Швейцарии и Америке, во Франции и в Израиле (хотя и вынужден иногда, как кот Леопольд, призывать жить дружно). К Земле обетованной Гад испытывает особое, можно сказать, профессиональное чувство: ведь то, что говорят с израильской сцены любители пошутить, вряд ли возможно услышать где-нибудь еще. Но кто знает, где и когда на чей пример вам повезет натолкнуться и кому послужить примером.

Яна НАХИМОВИЧ, Париж

Патриоты и космополиты

[ Радио Свобода: Наши гости: «Энциклопедия русской души» ]

[31-12-05]

Патриоты и космополиты

Ведущий Виктор Ерофеев Виктор Ерофеев: Сегодня у нас в гостях: депутат Государственной думы, министр народного правительства Елена Григорьевна Драпеко, журналист Ольга Романова и Владимир Познер. Владимир Познер: Журналист. Виктор Ерофеев: Хорошо — журналист. Тема нашей передачи — патриоты и космополиты. Я совсем недавно в журнале «Эсквайр» прочитал вашу статью, Владимир, о космополитах и патриотах, вернее, скорее даже о патриотах. Вы говорили о том, что Лермонтов на самом деле один из лучших патриотов России. Могли бы вы сейчас нам рассказать поподробнее?

Владимир Познер: Я приводил Лермонтова, потому что цитировал некоторые его стихи: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ». Или: «Люблю отчизну я, но странною любовью». То есть я хотел сказать, что патриот — это не тот, который славословит страну, а это тот, который может чрезвычайно жестко и, можно сказать, навсегда что-то очень тяжелое сказать о стране. Я пытался порассуждать на тему, что патриотизм — это не бесконечное извержение паток любви, а это совсем другое. Виктор Ерофеев: Как вы думаете, совсем другое — это что? Владимир Познер: Для меня это неравнодушие к тому, что происходит в твоей стране. Если происходит что-то, что тебя задевает, что тебе кажется неправильным — это и боль, это и горечь, это может быть и гнев, это может быть и отчаяние. И уж во всяком случае любовь заключается или, если угодно, патриотизм в том, чтобы видеть проблемы страны. Не радоваться им, как у некоторых это происходит, но уж во всяком случае не закрывать на них глаза, напротив, говорить о них громко и ясно.

Виктор Ерофеев: Елена Григорьевна, вы разделяете понятия «страна» и «государство»? Можно быть патриотом России, патриотом страны, замечательной, всеми нами любимой, я думаю, тут нет другого мнения, прекрасная страна, очень яркий народ. Я думаю, мы все много ездили и знаем, что народ с таким воображением, с такими замечательными представлениями о том, что такое сказка, такого народа трудно встретить. С другой стороны, государство с очень тяжелым наследием любым, и царским, и прочее. Вы разделяете эти понятия? И патриоткой чего, какого понятия вы являетесь? Патриоткой России, как страны, государства или может быть еще какие-то у вас соображения на этот счет? Елена Драпеко: Я думаю, что государство — это формирование, которое защищает народ, во всяком случае должно его защищать и выражает его интересы, если мы говорим о правильном государстве. Я согласна с господином Познером, что мы должны говорить и народу, и государству правду, то, что мы думаем. Но вопрос, зачем ее говорить? Если мы говорим, чтобы улучшить, вселить надежду, что это можно исправить — то да. Просто сегодня большая беда в том, что мы очень часто говорим какие-то обидные, оскорбительные вещи в адрес и нашего народа, и нашего государства, и у нас сегодня дефицит оптимизма, я бы сказала, в народе и излишний оптимизм в государственных структурах. Виктор Ерофеев: Елена Григорьевна, смотрите, если Лермонтов говорит: «Прощай, немытая Россия», вообще, прямо скажем, оптимизма в этих словах нет, он уезжает на Кавказ и прощается со страной. Николай Первый, понятно, тяжелый жесткий режим. Но, наверное, и тогда были люди, которые хотели, чтобы было больше оптимизма и тогда может быть пошли бы, у Николая Первого тоже были свои реформы — хотел отказаться от крепостного права, не получалось, страдал, говорят. Может быть все-таки не всегда этот оптимизм полезен для страны, может быть иногда сказать резко и жестко, так, чтобы народ задумался или хотя бы правительство задумалось — это тоже полезно для патриотов.

Елена Драпеко: Правительству, как вы знаете, мы всегда говорим правду и достаточно резко. Они даже на нас обижаются за излишнюю резкость. А у народа сегодня, конечно, дефицит уверенности в себе, люди сегодня раскоординированы. Нравственные опоры, опоры идеологические, опоры государства, уверенности в государстве, они сегодня размыты. Сегодня нужно строить какие-то столпы, на которые люди могут опереться, точку опоры надо людям дать. Виктор Ерофеев: В Советском Союзе было очень хорошее понятие — интернационалист. И для меня это тоже важное и любимое понятие, потому что, мне кажется, что после того, как это понятие у нас было снято с повестки дня, мы попали в сложную ситуацию, потому что мы не знаем, как относиться к другим народам. Раньше мы были «пролетарии, всех стран соединяйтесь», кстати говоря, не только пролетарии, это народы всех страны, уважение, дружба народов. С одной стороны, вроде бы какие-то пустые, звонкие слова, но с другой стороны, важные слова. Сейчас, когда понятия интернационализм просто не существует у нас, но в то же время нам надо найти какие-то отношения с другими народами, с другими национальностями, с другими культурами. Что бы вы могли тут предложить? Вернуться к этому понятию или как-то иначе посмотреть на этот вопрос? Елена Драпеко: Вы совершенно правильно ставите вопрос. Сегодня некоторые политические силы заигрались в интересы русского народа. Забывая, что Россия многонациональная, многоконфессиональная страна и сильна она всегда была именно этим, тем, что было единство народов в осуществлении неких объединенных целей. Вот все — чуваши, и татары, и якуты, и аварцы объединялись и поставленную цель мы все вместе пытались достичь. Сегодня у нас вдруг в традиционно спокойных регионах, таких как Чувашия или Башкирия, где никогда не было острых проблем, вдруг эти проблемы начали возникать. Виктор Ерофеев: Именно национальные проблемы и религиозные тоже. Елена Драпеко: Вдруг они стали проявляться. Мы считаем, что это очень опасная тенденция, с которой мы должны сознательно бороться всеми силами и интеллигенции российской, и государственными усилиями, иначе Россия может расколоться не по Уральскому хребту, как нам предсказывают, а по Волге, по месту традиционного расселения вот этих народов нерусской национальности. Многие из них выполнили свою историческую миссию и скрепили Россию так, как мы должны быть навсегда благодарны чувашскому народу, который всегда был православным народом и, живя между мусульманской Татарией и православной Русью, всегда являлся таким скрепляющим центром, который всегда помогал нам. Я считаю, что сегодня появление даже там… Виктор Ерофеев: А что там? Елена Драпеко: Вдруг появляются какие-то публикации, появляются группы национальной интеллигенции, которые начинают противопоставлять интересы своего народа, допустим, интересам русского народа в России. То, что происходило на пространстве Советского Союза в 80 годы прошлого столетия, в 90 годы, сегодня вдруг начинается в Поволжье. Нам представляется очень опасной эта тенденция. Виктор Ерофеев: Ольга Романова, вы считаете себя патриоткой? Ольга Романова: Вне всякого сомнения, я — патриот. Но я часто задаю себе вопрос: готова ли я буду отдать жизнь за страну? Меня воспитывали в школе — Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, они отдали жизнь за страну, они патриоты. И со школы у меня есть знак равенства: жизнь равно отчизна. И я себя спрашиваю: так вот при каких обстоятельствах я, мать двоих детей, готова отдать жизнь за страну? Наверное, когда она называется страной, а не государством. Следующая логическая цепочка: государство называет себя отечеством, когда требуется проливать за него кровь. И следующая цепочка — одесская народная песня в исполнении Утесова: «Они же там пируют, они же там гуляют, а мы же подавай им сыновьев». У меня сыну 20 лет. При каких условиях, спрашиваю я себя, мой сын пойдет защищать родину и, не дай бог, погибнет, я скажу: да, твоя смерть была не напрасна, не зря, все правильно. Люди пославшие тебя и ты пошел, они не преступники — все правильно. Я пытаюсь себя спросить. Я не знаю ответа на этот вопрос. Какой Наполеон должен пойти на Москву, чтобы мне было не жалко жизни себя и своих близких? Я не вижу такого Наполеона вокруг России. Виктор Ерофеев: Слава богу, кстати говоря. Ольга Романова: За что я или мои дети должны отдать жизнь? Я пока не знаю. А отдать просто так я не готова, не хочу, не буду и буду сопротивляться. Виктор Ерофеев: То есть вы патриот с ограниченной ответственностью. Ольга Романова: Нет, я хотела бы понять систему ценностей современного российского государства, нашей страны. Когда я слышу разговоры, что наше государство не хочет иностранных инвестиций или хочет иностранных инвестиций, я все время пытаюсь узнать, как фамилия этого государства, который в данный момент чего-то хочет. У этого желания есть фамилия. Потому что государство — это, я, я, я, скажет пять-шесть человек на самом верху. Поэтому когда мне говорят «государство хочет», как фамилия конкретного государства в данный момент желания, как его фамилия. А система ценностей, когда мы бы все сказали или большинство граждан страны сказали, что это хорошо, а это плохо и спорили между собой только в оттенках серого, а не между черным и белым, тогда станет понятно, насколько наша ответственность безгранична перед государством или насколько она ограниченна. А пока мы не говоримся между собой и с государством, у которого есть фамилии, я патриот с ограниченной ответственностью. Виктор Ерофеев: Оля, а вот посмотрите, я еще хочу вернуться к вашей статье, Владимир, там есть интересное рассуждение о том, был ли прав Сталин, не соглашавшись на подписание капитуляции Германии в Реймсе, а настоять на том, чтобы подписать в Берлине. И вы так твердо говорите — я в данном случае за Сталина. Владимир Познер: В данном конкретном вопросе надо было подписывать в Берлине. Вопрос не в Сталине, а в постановке вопроса. Виктор Ерофеев: Ольга затронула очень серьезную тему. Ведь посмотрите: 45 год страна — это Россия, а государство — это Советский Союз и в общем-то, прямо скажем, очень сложное отношение нашего народа к Сталину. Одни любят, а другие сидят. Владимир Познер: Подавляющее большинство любит. Виктор Ерофеев: И что же получается, наши солдаты, патриоты, я все время поражаюсь нашей победе над вооруженными до зубов фашистами, поражаюсь. Я не могу понять: как же так, вроде бы режим несовершенный, хотя есть энтузиазм в стране и народ, миллионы готовы отдать свои жизни. Владимир Познер: Мне кажется, это настолько просто. Не надо забывать, а кто собственно вторгся. Наполеон, милейший человек, симпатичный, он же не ставил задачей себе уничтожение славянского народа. Тут не уничтожить, а использовать в качестве рабского труда. Это был беспощадный враг, который шел на то, чтобы уничтожить столько людей, сколько можно было. Я уверен, что Оля Романова, и ее сын, и я, и прочие, конечно, воевали бы с этим человеком. Погибли бы, значит погибли — без сожаления. То есть жизнь всегда жалко. Но в том смысле, что здесь я не вижу проблемы, потому что в этот момент думать о том, сволочь Сталин или нет, советская власть — это хорошо или плохо — это все-таки вторично, когда такое появляется, сжигается твой дом и так далее. Виктор Ерофеев: Тогда патриотизм абсолютно ясен, когда появляется действительно человек, который угрожает стране. Владимир Познер: Не угрожает, который просто напал, кулак показывает. Но я даже не знаю, патриотизм ли это. Я по-другому это понимаю. Виктор Ерофеев: А как? Владимир Познер: Защита дома своего. Ольга Романова: Нормальная реакция здорового организма. Елена Драпеко: Но как случилось, что другие народы это не смогли организовать, а наш смог? Почему французы легли под Гитлера? Владимир Познер: Потому что такого количества французов не было. Вы знаете, сколько мы потеряли народу, и то официально 27 миллионов, а там еще неизвестно. Елена Драпеко: А поляки? Владимир Познер: А поляки тем более, там не было этой возможности. Вы знаете, с Соединенными Штатами он бы не выиграл войну. Тут надо реально посмотреть. Если тяжеловес выходит против легковеса, он его прибьет, потому что вес такой. Я бы не стал приписывать это каким-то совершенно особенным качествам ни Сталина, ни советского командования, хотя эти качества советского командования потом были. Но то, как бросали людей, достаточно вспомнить взятие Берлина к 1 мая, высоты можно было обойти, потратить несколько больше дней. Надо было 1 мая, и 300 человек в канун победы положить ради того, чтобы 1 мая. Вообще у меня просто дыхание в зобу спирает. Елена Драпеко: Тут вы правы. Но, наверное, там все-таки глубже проблемы. И если вспомнить нашу историю российскую, то из тысячи последних лет мы только триста прожили в мире. 700 лет войн. И я спрашиваю себя, у меня очень многие в семье погибли во время этой войны, традиционно офицерская семья: есть в нас нечто, что отличает нас, допустим, от западных европейцев? Может быть это нечто воспитано нашей ужасной историей, 700-летней войной. Система ценностей другая. Если мы посмотрим фольклор, религию протестантизма, католицизма и сравним их с нашими мифами и легендами, нашими былинами или с нашей православной верой, то система ценностей выстраивается другая. Виктор Ерофеев: Но это точно, что другая, но это не значит, что у нас лучше, а у них хуже. Елена Драпеко: Не значит, что лучше, хуже, просто у них ценность высшая — это человеческая жизнь, твоя жизнь есть высшая ценность. А для русского человека, российского человека, православного человека есть ценность, которая выше жизни. Традиционно на протяжении столетий это высшая ценность — идеал, справедливость, это то, что называем родина. Виктор Ерофеев: Вообще-то дошли до сути. Кстати говоря, вы правы, действительно, в западной системе ценностей человеческая жизнь — это самое важное. А у нас не совсем так, в нашей философии и в нашей литературе не совсем так. Хотя великая русская литература очень высоко подняла значение и цену человеческой жизни, тем не менее, действительно есть какие-то понятия, которые вроде бы, как вы тоже сказали, как бы оказываются важнее человеческой жизни. И в этом-то и есть загадка. В этом есть та самая дырочка, через которую можно манипулировать тем силам, которые хотят с этим манипулировать. Потому что традиционно есть так. Действительно есть ценности, за которые русский человек должен положить свою голову, потому что они важнее человеческой жизни. Кстати, при этом немножко уценяется человеческая жизнь, к сожалению, происходит это так. Мне кажется, мы все знаем, что Владимир Познер много жил за границей и хорошо знает и Францию, и Соединенные Штаты, тем не менее, Соединенные Штаты смогли замечательно воевать с фашизмом, и Франция замечательно могла сопротивляться. Когда надо, когда дело доходит до дела, и французы, и американцы тоже готовы жертвовать своей жизнью. Владимир Познер: Безусловно, я абсолютно убежден в том, что нет ничего важнее отдельно взятой человеческой жизни. Виктор Ерофеев: Вы тоже так считаете? Ольга Романова: Абсолютно. Прошло сто лет, и идеалы менялись. Это идеал, этот идеал и отдавай за него жизнь. Они меняются, а жизнь наша, наших детей. Виктор Ерофеев: Елена Григорьевна, теперь ваше слово. Елена Драпеко: Я не согласна, потому что начало русского государства и понятие, что такое царь в русском государстве и что такое правитель западноевропейский — разное совершенно. У нас понятие служения было присуще не только служивым людям, но служили все. Служила церковь своему государству, царь должен был служить России, Руси, своему народу. Вот это понятие служения в нас как бы в крови, в генетике в нашей. И вот это служение предполагает самоотречение и самопожертвование. Это в нас сильнее нас самих. Никто ведь не хочет ложиться на амбразуру, но вдруг он делает это как бы подсознательно, это в подсознании народа живет. Владимир Познер: Я могу назвать целый ряд фамилий американских воинов, которые таранили японские корабли и так далее. Я уже не говорю о японцах, а уж камикадзе, они не православные, между нами говоря. Что меня совершенно смущает — насчет служения. Во-первых, церковь русская православная и католическая, не протестантская, неоднократно пыталась забрать власть. Православная в России, католическая во Франции в частности, в Испании в частности, в Португалии в частности. И царь или король, в зависимости от того, о какой стране говорим, воевал и ломал хребет церкви. Поэтому выставлять церковь только как служение. Церковь стремилась к обогащению, к шикарной жизни. Да, были отдельно взятые святые люди, в любой религии они существуют. Но церковь как организация — земли, деньги, власть. Как православная, так католическая, не протестантская, потому что это совершенно другой образ. Это надо иметь в виду. Насчет служения, покажите мне царя самопожертвованного, который отдал себя родине? Кто такой? Давайте их перечислим. С кого начнем? Николай Второй — нет. Николай Первый. Елена Драпеко: Алексей Михайлович. Владимир Познер: Один. А вы переносите это на всех. Елена Драпеко: Почему? Петр Первый, который простудился, заболел, строя великий город. Владимир Познер: Король считал, так же как и царь, что Бог ему это дал, это его, он — помазанник. Елена Драпеко: Дал ему для чего? Он дал Петру для того, чтобы поднять эту дремучую страну, образовать ее и сделать великой державой. Владимир Познер: Как он это понимал. Елена Драпеко: Как он это понимал. Но он служитель был, он работник был, и мы не можем отнять. Он был тиран, он был злодей кровавый, стрельцов погубил. Виктор Ерофеев: Это история более сложная. Мне кажется, Владимир задал правильный вопрос — кто решает, кому служить? Потому что тогда можно потасовать разные карты. В советское время, в брежневское время афганская война явно была не самым правильным ходом власти. Но с другой стороны, ведь нам объявляли, что это наш интернационалистский долг, и наши ребята там гибли. И сейчас, мне кажется, трудно найти такого человека, который скажет: да, эти ребята погибли справедливо. Елена Драпеко: Это я. Так случилось, что я была на фронте, я проехала Афганистан, была рядом с Паншером, точки, где под маскировочной сеткой на брюхе ползали. Я проползала в свое время. Я просто хочу сказать ребятам, которые воевали в Афганистане, их матерям и тем, которые живы и тем, которые погибли: не зря. Потому что там были наши интересы, мы обязаны были защищать. Владимир Познер: Человек, который является руководителем моей программы, Артем Григорьевич Шейнин с 17 лет воевал там, контужен. И он и его ребята понимают, что они были там абсолютно зря, им делать там нечего. Натерпелись позора, пришлось уйти. И это черное пятно нашей истории. Мы так, как американцы во Вьетнаме, которые говорили, что если мы там не встанет, это будет теория домино, Вьетнам падет, он будет коммунистический — это не в американских интересах. Но мы же не говорим: да, это их интересы, поэтому они имели право влезть во Вьетнам. Елена Драпеко: Насчет права — это другой вопрос, а насчет интересов — это вопрос другой. Ольга Романова: Права — это важный вопрос. Виктор Ерофеев: Что лукавить, я ближе к Познеру. Но мне кажется, что Елена Григорьевна поставила очень серьезную тему служения, служения отечеству, как нечто такое, что важнее человеческой жизни. Вот здесь и зарождается русский патриотизм, который вроде бы отличается от патриотизма западных стран. Вот такая позиция. Но у нас помимо патриотов есть такие понятия, как интернационалисты и космополиты. С интернационалистами ясно — это те самые люди, которые обладаючи системами советских ценностей, любят другие народы за то, что они когда-нибудь станут коммунистическими. А вот космополиты, Владимир, что такое космополит? Владимир Познер: Для меня совершенно очевидно — это гражданин мира, при этом он может быть патриотом своей страны. Но при этом он гражданин мира. Он себя чувствует гражданином мира, он чувствует человеком в человечестве, а не прежде всего и главным образом, а дальше называйте как хотите — американцем, французом, русским, китайцем и так далее. Виктор Ерофеев: А почему в течение русской истории так часто космополит становился ругательным словом? Владимир Познер: По-моему, не так уж и часто, по-моему, в советское время главным образом, потому что политическая подоплека совершенно понятна. В советское время была своя несколько особая логика — не наш. Вообще деление на «наших» и «не наших» — это политическая штука прежде всего. У меня к космополиту, как я это понимаю, глубочайшее уважение — это человек, широко видящий мир. Чаадаев был космополитом. Человек, который, я считаю, в России уникальнейший, блистательный. Кстати, в это я согласен с Александром Сергеевичем Пушкиным, который тоже так считал. Вот это человек, который видит себя как часть мира, а не просто как представитель свой страны. Виктор Ерофеев: Которая замкнулась на себе. И мне кажется, что действительно, если рассматривать движение истории, то все больше и больше понятно, что Россия должна быть частью мира, а значит как-то решать, что делать с нами как с космополитами, не только патриотами. Елена Григорьевна, у вас, наверное, другое мнение на космополитов, признавайтесь честно. Елена Драпеко: Честно говоря, да. Потому что то объяснение, которое дал сейчас Владимир Познер, я как-то не ожидала такого. Это человек, который стоит над геополитикой, то есть для него геополитики не существует. Не существует противоречий, не существует интересов государств. Он смотрит на планету со стороны и думает: боже мой, какая замечательная, какая зелено-голубая, какое солнышко, какие на ней зверюшки. Владимир Познер: Геополитика при чем здесь? Елена Драпеко: Вы говорите, что это человек мира, гражданин мира. Я насчет двойного гражданства не очень уверена. Виктор Ерофеев: Космополит — это двойное гражданство. Елена Драпеко: Это не только двойное, это многогражданственность. Человек как бы отделяет себя от интересов конкретного государства. Он говорит: государство, я смотрю на тебя свысока, меня твои проблемы не волнуют. Виктор Ерофеев: И поэтому получается, что космополит у нас безродный. Те, у кого нет родины, те и космополиты. Елена Драпеко: Они себя ощущают: родина там, мне хорошо, родина там, где меня принимают. Виктор Ерофеев: У вас есть пример отрицательного русского космополита? Есть положительный пример космополита — это Чаадаев, действительно замечательный, великий ум. Вы абстрактно говорите, что они неприятны. Можно ли назвать конкретный пример неприятного российского космополита? Елена Драпеко: Вы знаете, я не готова ответить. Может быть я недостаточно грамотна, может быть Романова нам поможет. Ольга Романова: Во-первых, я сначала не соглашусь и с Владимиром Познером, и с Еленой Григорьевной. Мое собственное определение космополита, а там уже спорьте со мной. Давайте так: интернационалист отправиться умирать в Гондурас за идеалы какие-нибудь — свобода, равенство, то, чего он разделяет. Космополит не отправится умирать в Гондурас за какие-то идеалы, но при этом он спросит свое правительство, какого черта оно поставляет оружие гондурасскому правительству. Виктор Ерофеев: Похоже на правду. Владимир Познер: В том числе. Ольга Романова: Посмотрите, какое нахальство и наглость. Виктор Ерофеев: Получается, что космополит не готов воевать за космополитизм. Ольга Романова: Космополит не готов воевать в чужой стране и гибнуть. Но при этом, мне кажется, космополит как гражданин мира обязан спросить с правительства, которое он выбирал, за которое он голосовал и которое имеет к нему отношение, человек гондурасского правительства: какого черта ты, мое правительство, моя власть, мой депутат, голосуешь за то или отправляешь наше оружие, ракеты в Гондурас, условно Гондурас? Я просто это веду к Ирану. Вот есть людоед, который говорит, что не было никакого Холокоста, что Израиль должен быть снесен с лица земли. Как относиться к этому людоеду? Виктор Ерофеев: Этого людоеда зовут премьер-министр Ирана сегодня, скажем просто нашим радиослушателям. Ольга Романова: Есть подход: давайте поедем в Иран и надаем ему тумаков. Наверное, подход такой аля-интернационалистский. Виктор Ерофеев: А «Московские новости» написали, что там в Иране есть лагеря, где готовят боевиков для Чечни. Владимир Познер: Вполне возможно. Ольга Романова: Например, давайте разобьем гнездо людоедское. И подход второй, как я понимаю, космополит должен спросить: дорогое российское правительство, какого черта ты подписало соглашение с этим людоедом о поставке ему зенитно-ракетных комплексов, морских катеров и самолетов. Виктор Ерофеев: А что патриот? Ольга Романова: Владимир Владимирович, вы же сказали сами, я с вами совершенно согласна, что патриот и космополит — не антагонисты. Владимир Познер: Поэтому патриот может спросить со своего правительства. Елена Драпеко: Тогда получается, что патриот и интернационалист антагонисты. Интернационалист за идею и за права. Виктор Ерофеев: Помните интернациональные бригады в Испании? Елена Драпеко: Была идея, они ехали и воевали во всем мире, чтобы эти идеи восторжествовали. Виктор Ерофеев: Трудно себе представить бригаду космополитов, которые едут умирать в Испанию, воевать за: Владимир Познер: Патриот и интернационалист — это просто разные вещи. Виктор Ерофеев: Причем, интересно, я думаю, Володя, вы меня поддержите, в других языках слово «космополит» очень нейтральное. Владимир Познер: Не имеет оттенка никакого. Виктор Ерофеев: Космополит — то есть он относился к другим народам с интересом, с пониманием. И вообще считалось, что часть цивилизованного мира. Хотя у него был дом, своя родина. Владимир Познер: Сказать о космополите, что ему там хорошо, его родина там, где хорошо — это, во-первых, оскорблять очень многих людей, которые вынуждены были уезжать, которых преследовали, которые уехали, которые стали жить хорошо. Люди, которые не хотели больше жить в Советском Союзе. Елена Драпеко: Значит они не были патриотами или были патриотами, но они были изгнаны. Владимир Познер: Они просто не могли жить в этих обстоятельствах. Елена Драпеко: Это другое. Я человек из народа, вы знаете, у меня рабоче-крестьянское происхождение, с одной стороны крестьяне, с другой стороны рабочие. Я интеллигент как бы во втором поколении. Ольга Романова: А интеллигент разве не народ? Елена Драпеко: Тоже народ, но специфический. Виктор Ерофеев: Вы вышли из народа. Елена Драпеко: Я о том понимании, которое укоренилось и то, о чем вы говорили. Почему «космополит» у нас слово неприятное? Владимир Познер: В советское время это делали. Елена Драпеко: Не только. Мне кажется, это началось еще при царизме, когда у нас появились патриоты с бородами, казаки, интересы национальные, когда паспорта выдавались как при советской власти только после прошения, а кому-то не выдавали. Виктор Ерофеев: В каждое царствие все было по-другому. При Николае Первом это было трудно, а допустим, при Александре Втором можно было каждому уехать. А что касается с бородами патриоты, там были черносотенцы, с одной стороны, неприятные ребята, а с другой стороны были нормальные патриоты тоже. Елена Драпеко: Просто у нас такая история мучительная, что мы на перекрестке западничества и евразийства находясь, постоянный спор между западниками и славянофилами, какой путь избрать. На этом перекрестке это и сформировалось у нас. Виктор Ерофеев: Елена Григорьевна, а вот вы сказали, что главное в России у патриота — это служение государству. Вот могли бы вы умереть за Путина? Вот вам вопрос простой. Елена Драпеко: За государство — да. Путин не является для меня воплощением государства. Владимир Познер: Как кричали «за Сталина!». Елена Драпеко: На сегодняшний день нет. Есть документ, который я цитирую, который подписан Путиным и под которым я под каждым словом готова подписаться. Он называется Доктрина информационной безопасности России. Это документ, подписанный в 2000 году в сентябре, где сформулированы угрозы национальной безопасности, меры, как предотвращать эти угрозы и где есть как бы идеологема формирования политики. Виктор Ерофеев: По-моему, Ольга как раз стала жертвой этого документа. Елена Драпеко: Возможно. У нас с ней есть о чем поспорить. Для меня это очень понятные вещи, и за этот документ я благодарна президенту. Виктор Ерофеев: Готова отдать жизнь? Елена Драпеко: Не за документ. А если завтра начнут эти угрозы осуществляться, а я вижу, как они наползают на Россию. Виктор Ерофеев: А кто наш главный враг сегодня? Елена Драпеко: Наш главный враг сегодня — вот эти самые космополиты, которые вне черты Российской Федерации. Такой вот ужас случился. Потому что под идеями свободы рынка, под идеями свободы слова, под идеями свободы предпринимательства Россия начинает утрачивать национальную безопасность, утрачивать собственные рынки, утрачивать собственное информационное пространство и утрачивать право собственных предпринимателей свободно работать в своей стране. Виктор Ерофеев: А может быть так поставить вопрос, что Россия как государство делает некоторые неверные шаги и наши ближайшие соседи, которые в начале 90 годов готовы были работать с ней, понимали ее, радовались демократическим преобразованиям и расцвету свободы в России, сейчас все более угрюмо на это государство смотрят и не хотят оказаться жертвами произвола этого как раз государства, не страны, которую, я думаю, любят те противники наши, которые и в 19 веке разоблачали царизм. Кюстин, например, приехал, ненавидел государство, оценил Россию и сказал: в России живут самые вежливые люди на свете. Владимир Познер: Зубодробительная книга. Виктор Ерофеев: Книга как «прощай, немытая Россия». Я думаю, почему мне Еленой Григорьевной всегда интересно говорить? Потому что проблема видится ясно, только мы ползем с разных сторон. Да, действительно, Польша, как большая кошка схватила большой кусок мяса под названием Украина и убежала. Можно сказать: вот они нанесли урон нашей национальной безопасности. Но, с другой стороны, можно сказать и так, что наша кошка, русская кошка, она выпустила это мясо, потому что абсолютно неуклюже провела кампанию выборов, а во-вторых, потому что каким-то таким образом Украине это государство стало не нравиться. Не потому что Россия не нравится, а потому что были сделаны определенные шаги. Елена Драпеко: Я с вами согласно. Я согласна в том, что мы идем к одному и тому же с разных сторон. И вы, и я, видимо, согласны, что у России есть национальные интересы, что их нужно четко сформулировать и достигать. Виктор Ерофеев: Елена Григорьевна, вы не потеряны для демократии в лучшем смысле этого слова. Елена Драпеко: Я кто вам сказал, что я не демократка? Моя политическая карьера начиналась в период начала демократии. Владимир Познер: Вообще в России демократов нет или почти нет, поскольку в России живут в основном советские люди. А все-таки когда началась перестройка 20 лет тому назад, вот все те, кому тогда было 20 лет и которым сегодня 40 и больше 40 — это все люди, воспитанные советской властью. Это люди, которые были пионерами, комсомольцами, членами партии. Они жили в этом обществе, они тогда сформировались. Это люди далекие от демократии. Слава богу, был один человек, который когда он был трезв и хорош, а именно Борис Николаевич Ельцин, в интервью, которое было запрещено, видимо потому, что была информационная безопасность, я его спросил: а скажите, пожалуйста, Борис Николаевич, вы демократ? Он сказал: «Нет, конечно. Вы же знаете, в какой стране я родился, членом какой партии я являлся, конечно, какой же демократ. Может быть, работая с демократами, я чему-нибудь научусь, но я не демократ». Это был на самом деле очень честный ответ. Демократия, демократ — это состояние ума, это определенное отношение к жизни. Этому научиться чрезвычайно трудно. Поэтому когда мне говорят — я демократ, неважно — Явлинский, кто угодно, я с огромным сомнением к этому отношусь. Вот 12-летние пацаны сегодняшние, они могут вырасти демократами. Виктор Ерофеев: А могут вырасти фашистами. Владимир Познер: Запросто. Елена Драпеко: Владимир, я скажу вам: я воспитывалась на самиздате в Ленинграде 70-х годов, дружила с поэтами, с теми, которые публиковались на Западе, я из этой среды. Виктор Ерофеев: А сами говорите — из рабоче-крестьянской семьи. Елена Драпеко: У меня рабоче-крестьянские корни, поэтому я очень здоровенькая. Главное, чему меня научила жизнь — это не доверять учебникам, а читать первоисточники. Поэтому все, что бы кто бы ни говорил, я никогда не ссылаюсь на ссылки, я пытаюсь дойти и понять, что же там в корне. Я начинала с этого — с борьбы с тем тоталитарным режимом. Но сегодня я понимаю, что государство российское находится в опасности. И сегодня, как в 41 году под Москвой, мы должны, взявшись за руки, космополиты, демократы, патриоты, православные и мусульмане, сделать все, чтобы защитить это пространство национальной безопасности. Виктор Ерофеев: Кто нам угрожает? Елена Драпеко: Я вам скажу. Поскольку я на передовой, я в Государственной думе работаю, я один из авторов закона о русском языке как государственном языке Российской Федерации. У нас была даже передача специальная, где много чего в наш адрес наговорено, что неправда. Сегодня закон принят, закон подписан президентом. Для чего он нужен этот закон и почему было такое сумасшедшее сопротивление его принятию? Этот закон был нужен для того чтобы появился скреп Руси, потому что русский язык — это один из двух великих скрепов, который держит Россию. Первый скреп — это православие и второй — это язык. Почему такое было сопротивление бешеное? Потому что этот закон заставляет всех, кто работает на территории Российской Федерации, первичные документы писать на русском языке. Фирмы, общественные организации: Виктор Ерофеев: Это победа патриотизма? Елена Драпеко: Это победа патриотизма. Виктор Ерофеев: Фашизм — это патриоты? Владимир Познер: Они говорят, что патриоты. Так РНЕ говорит, что они патриоты, нацболы патриоты. Виктор Ерофеев: Этот вопрос, наверное, всех нас волнует: почему они считают, что они настоящие патриоты, а мы, тут собравшиеся, говорим, что это неправильная форма патриотизма? Елена Драпеко: Думаю, что надо было кого-то из них пригласить на эту передачу и тогда бы они сказали. Что же мы будем пересказывать? Ольга Романова: 4 ноября, когда был фашистский марш в Москве, единственный телеканал, который его показал — это был REN-TV, через 20 дней программу закрыли, я вас уверяю, не фашисты. Виктор Ерофеев: А почему фашисты не патриоты, с вашей точки зрения, Владимир? Владимир Познер: Они по-своему патриоты. Нацисты были патриотами Германии и нельзя их убедить в том, что они не патриоты. Елена Драпеко: Они были патриотами арийской нации. Владимир Познер: Они были патриотами Германии, они обожали Германию. Другое дело, что немцы-арийцы. А такой нации нет. Там иранцы-арийцы и норвежцы-арийцы. Но они были, конечно, патриотами Германии. Другое дело, это был патриотизм заблудший, то есть приведший к уничтожению государства, приведший к гибели миллионов немцев. Конечно, бывает. Но то, что они патриоты, как они это понимают. То, что они любят Россию — в этом нет никакого сомнения. Другое дело, что еще есть. Вот убивай космополитов — это тоже будет патриотизм с их точки зрения. Жидов — это тоже будет. Почему? Потому что у нас опасность идет от них. России кто угрожает? Иностранцы, черные, евреи и так далее. Вот такой патриотизм. Но сказать, что они не патриоты — это будет неправда. Виктор Ерофеев: В царской России, Елена Григорьевна, было такое понятие, как казенный патриотизм, ура-патриотизм, квасной. И не любили этих людей. А это были люди из народа, они и были этими ура-патриотами. Значит может быть мы без всякого злого умысла скажем о том, что есть хороший патриотизм, а есть такой, к которому мы должны очень внимательно приглядеться и сказать ему «нет». Елена Драпеко: Мы сейчас сделали такое рондо и возвращаемся в начало передачи, когда вы задали вопрос Владимиру Познеру, и когда господин Познер сказал об этом оптимистическом патриотизме, славословии. То есть патриот, который не видит ошибок, который не видит промахов своего государства, который некритично к нему относится. Мы считаем, что патриот — это прежде всего человек ответственный, это гражданин своей страны, который для улучшения жизни своего народа и мощи своего государства работает, не славит его хором, ходя строем, а работает. Виктор Ерофеев: С этим можно согласиться, с этой частью речи. Владимир Познер: Думаю, что да. Ольга Романова: Здравая мысль. Виктор Ерофеев: Консенсус есть по этому вопросу. Елена Драпеко: Я считаю, что умные люди всегда могут договориться. Виктор Ерофеев: Отвратительная история, которая произошла на REN-TV и жертвой которой вы стали, у вас поменялись представления о родине, о России, о патриотизме? У вас какой-то психологический сдвиг наступил? Ольга Романова: Конечно, нет. Мне не 18 лет, значительно больше. Я сформировалась достаточно давно. Конечно, я не была готова к столкновению с физической силой, я не была готова к тому, что: Есть какие-то вещи: солнце всходит на востоке, а заходит на западе и нельзя это изменить силой, а если это изменить силой, то будет катастрофа. Когда я столкнулась с тем, что есть законы, есть конституция, вот они люди, ходят по улице, известны фамилии, паспортные данные, и вот они нарушают совершенно открыто и прокуратуру это особо не интересует, хотя я тереблю каждый день, и как-то публика достаточно равнодушна — вот это меня удивило. Меня удивило не то, что нарушается закон, а с какой легкостью, с неким таким фаном. Виктор Ерофеев: А безнаказанность — это приятно для некоторых фашистов. Ольга Романова: Понимаете, в чем дело, ситуация развивалась на моих глазах: не было никаких просьб не из Кремля, ниоткуда, а вот такое — мы сделаем и нам ничего не будет, потому что мы понимаем, что мы продолжаем традицию. Виктор Ерофеев: Маркиз де Сад об этом писал еще в 18 веке. Люди любят быть безнаказанными, получать удовольствие. И вам кричали: кому вы там нужны? Ольга Романова: Это было самое сильное. Потому что когда я пыталась войти в эфир, я позвонила на Радио Свобода, сказала, что не могу войти в эфир, и эти люди стояли: Кстати, о патриотах, эта компания называется «Евразия», которая дочерняя компания «Армар групп», штаб-квартира в Лондоне, и два высокопоставленных человека из ЦРУ ее возглавляют. Кстати, о том, кто нам вредит. Почему за меня никто не вступается, когда это спецоперация ЦРУ, условно говоря. И они говорили: кому ты нужна? Звони, звони, кому ты нужна, кроме Радио Свобода? В тот момент, в который я звонила на Свободу, я была уверена, что так оно и есть, что они, к сожалению, правы — кому я нужна, кроме Радио Свобода? Виктор Ерофеев: Оля, а еще вопрос по этой теме, это тема тоже патриотизма. Скажите, достаточно вы чувствуете поддержку? Ваши коллеги-журналисты вас поддержали или в каком-то невесомом состоянии находитесь? Ольга Романова: Вне всякого сомнения, я почувствовала поддержку, я почувствовала очень серьезную поддержку. Причем здесь даже вопрос не во мне. Нас же команда, нас очень много людей, звонили каждому, и мы хотим остаться вместе. Поддержка была, то я почувствовала себя членом интернационала. Виктор Ерофеев: И одновременно вы на REN-TV работали как патриотка. Нельзя же сказать, что вы работали как человек, который хочет разрушить устои государства. Владимир Познер: Я знаю, что у вас вызовет раздражение, не только у вас. Я считаю, что журналист не может быть патриотом, не должен быть патриотом. Я сейчас приведу один пример, чтобы вы понимали, о чем я говорю. Когда был инцидент в заливе, который позволил Америке начать бомбить Северный Вьетнам, выяснилось благодаря одному моему знакомому, который работал в корпорации «Рент», что никакого нападения не было, что это было все сделано. Документы были найдены, эти документы назывались пентагоновские бумаги. Он имел доступ к совершенно секретной информации этой, он выкрал эти документы и передал их в газету «Нью-Йорк таймс». «Нью-Йорк таймс», редакционная коллегия долго сидела — как быть? Потому что из этих бумаг выходит, что президент Соединенных Штатов лжет, он просто обманул весь мир. Престиж Америки. Как же быть? То, что тому, кто украл, грозила тюрьма — другой разговор, он украл. А как быть газете? Думали, думали и напечатали. И позор на самом деле, и Америка выглядела ужасно, и Джонсон, кстати, после этого собственно заявил, что он не будет баллотироваться на второй срок. Ольга Романова: А Уотергейт? Владимир Познер: Уотергейт — другое. Сейчас другое — это все-таки международный скандал: он наврал, что на них напали, и поэтому они бомбят. Это патриотический поступок — опубликование в «Нью-Йорк Таймсе»? Я думаю, 99% Людкой скажут, что нет. А я считаю, что в этом смысле нет понятия патриотизма, есть понятие правды и лижи. Есть понятие обманули или не обманули. Обманули собственный народ, которого посылали воевать, обманули весь мир и за это надо платить. Виктор Ерофеев: Кстати говоря, естественно совершенно вытекает тема другой передачи — а зачем нам нужны журналисты? Действительно, нужны ли они как патриоты, как те люди, которые говорят правду? Это и будет продолжением нашей программы.

Антипатриоты и космополиты | Газета «День»

Победа во Второй мировой войне втянула СССР в идеологический кризис. Более 12 млн советских людей в странах Европы наглядно увидели, что мир капитализма живет гораздо лучше, чем их вроде бы счастливое социалистическое отечество. На фронте распространились слухи, что после всех тягот войны людям «выйдет послабление», в частности, отменят колхозы.

Холодная война, Берлинский кризис 1948 года, разрыв с Югославией, неудача с превращением Израиля в страну народной демократии — все это заставляло советское руководство еще сильнее затягивать идеологические гайки.

В 1947 году началась кампания по так называемому русскому приоритету в науке и технике. Доходило до анекдотичных ситуаций. Не Уатт создал паровую машину, а Ползунов, пионером воздухоплаванья вместо братьев Монгольфье назначался подьячий Крякутный, изобретателем самолета не братья Райт, а Можайский, велосипеда — уральский крестьянин Артамонов.

Потом оказалось, что сообщения о Крякутном полностью сфальсифицированы, а самолет Можайского так в воздух не поднялся. Это же относится и к Артамонову. Тем не менее, шумная кампания по так называемым русским приоритетам в науке и технике держалась долгие годы, что породило шутку, что Россия — родина слонов. 

Использование в научной работе статей и книг иностранных ученых расценивалось как проявление низкопоклонства. Среди физиков ходила шутка, что в ссылках на Эйнштейна называть его русской калькой фамилии — Однокамушкиным. Печататься в иностранных журналах становилось опасным во всех отношениях, в том числе и для жизни.  

Кампания по возвеличиванию русского патриотизма началась с известного выступления Сталина на приеме в Кремле в честь командующих фронтами и родов войск 24 мая 1945 года. В нем провозглашалось, что победа достигнута, прежде всего, за счет патриотизма русского народа. Этот народ «является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза». Без помощи русских «ни один из народов, входящих в состав Советского Союза, не смог бы отстоять свою свободу и независимость, а народы Украины, Белоруссии, Прибалтики, Молдавии, временно порабощенные немецкими империалистами, не могли бы освободиться от немецко-фашистской кабалы».

В газете «Правда» 11 августа 1947 года была опубликована статья Дмитрия Шепилова «Советский патриотизм». В ней утверждалось безусловное превосходство русской и советской науки и техники. С этой статьи борьба с низкопоклонством перед Западом получила новое дыхание. Чистка советской науки, культуры, истории и философии от иностранного влияния пошла по нарастающей.

Кампания так называемого русского патриотизма была частью общего усиления идеологического давления. Ее очередной расширенный этап, как часто случалось в СССР, начался с аппаратной интриги.

Управление агитации и пропаганды (Агитпроп) ЦК ВКП(б) хотело усилить контроль нал Союзом советских писателей (ССП). С этой целью была предпринята атака по всем аппаратным правилам против его генерального секретаря Александра Фадеева.

Однако здесь одни аппаратчики столкнулись с такими же. Поддерживающий Фадеева первый секретарь московского горкома партии Попов на встрече со Сталиным в первой половине января 1949 года обратил внимание вождя, что на пленуме ССП космополиты предприняли попытку сместить Фадеева с поста, а он из скромности не хочет обращаться к товарищу Сталину за помощью.

В свою очередь руководитель Агитпропа Дмитрий Шепилов, один из зачинщиков интриги против Фадеева, обратил внимание вождя на жалобы театральных критиков на главу ССП, но получил раздраженный ответ, что это  «Типичная антипатриотическая атака на члена ЦК товарища Фадеева».

Шепилов резко сменил позицию и подключился к атаке на космополитов. По указанию Оргбюро ЦК в газете «Правда» 28 января 1949 года была опубликована статья под заголовком «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». В ней и говорилось о безродных космополитах, пробравшихся во все сферы жизни народа-победителя. Вслед за ней начался информационный и идеологический обстрел практически всех органов печати, вплоть до районных газет.

Наиболее крикливый характер кампания приняла в области литературы и театра, но не обошла также геологию, химию и другие науки. Это сейчас звучит даже как-то странно, но нападкам подверглась математика, физика и даже технические науки.

Доходило вообще до анекдотов. В Академии наук была создана комиссия, которая должна была заменить названия электротехнических единиц измерения, в частности, вольта, ампера, ватта, максвелла и т.д. русскими. Ведь электрическую лампочку изобрел не Эдисон, а Лодыгин, закон электромагнитной индукции открыл не Фарадей, а Якоби и т.д. Нет никаких оснований в названии единицы силы тока ампер или напряжения вольт.

Нападки на физиков и технических специалистов были с точки зрения идеологов ЦК вполне оправданы. В основе лежали как конъюнктурные, так и более серьезные основания.

В силу объективных исторических причин с 1930 гг. наиболее важные научные статьи об открытиях в физике печатались в американских и английских журналах. Конечно, на английском языке. Знакомство с такими публикациями неизбежно открывало возможность проникновения внешних научных идей. Этот факт весьма беспокоил надсмотрщиков от идеологии. К тому же сами они не могли понять существа физических открытий и описаний и действовали по самому простому принципу «держать и не пущать».

В начале ХХ века сначала в математике, потом в физике и химии, а затем в биологии начались революционные изменения.

Теория относительности, квантовая механика в физике, теория генов в биологии основывались на принципиально ином математическом аппарате. Другая математика пришла в астрономию, геодезию и изменила общий научный подход. Все это потребовало найти новые философские основы современной науки. Не случайно выдающийся английский математик Бертран Рассел очень основательно занимался именно философскими основами математики и физики. Вопросами философии также уделял большое внимание основатель кибернетики Норберт Винер. Все это не укладывалось в рамки догматической марксистко-ленинской философии.

Интересно, что известный американский электротехник, Габриэль Крон, применявший тензорное исчисление к решению задач больших электроэнергетических систем и электрических машин, создавший науку диакоптику, нещадно критиковался на страницах журнала «Электричество» именно с философских позиций. По мнению критиков, использование столь сложного математического аппарата, аналогичного теории относительности и квантовой механике, было связано с идеологическими установками американского империализма и рекламой фирмы General Electric, где он работал. Смешно, но тогда было не до смеха.

По аналогии с разгромом биологии в августе 1948 года на печально известной сессии Всесоюзной сельскохозяйственной академии им. Ленина (ВАСХНИЛ) нечто подобное готовилось и в физике.

На совещаниях на физическом факультете Московского университета и в Физическом институте Академии наук им Лебедева (ФИАН) начали нещадно разоблачать космополитов.

Ряд выступающих заявили, что работавшие за границей выдающиеся физики Петр Капица, Леонид Мандельштам и Николай Папалекси «вносили чуждые нам настроения» и поэтому необходимо «со всей определенностью и большевистской смелостью и настойчивостью выкорчевать и устранить вредное влияние антипатриотических тенденций группы физиков-космополитов».

Мандельштам и Папалекси, «будучи в Германии, предавали интересы и науки и Родины ради проблем, которые не могли не интересовать германский генеральный штаб». Они действительно консультировали известную фирму Telefunken. Критиков не остановило то, что ученые работали в Германии еще до Первой мировой войны.

Капице инкриминировался доклад 1943 года «Об организации научной работы», опубликованный в журнале «Под знаменем марксизма». Ученый в своем докладе особо отметил роль фундаментальной науки. Он проиллюстрировал это на примере Жуковского. «Его теорема это прекрасная яблоня, которую он посадил, и с нее будут срывать яблоки еще многие века все те, кто строит аэропланы», «но следовало ли требовать от Жуковского, чтобы он эти аэропланы рассчитывал?»

Вот эта метафора и стала главным пунктом обвинений Капицы в непатриотизме. Над учеными, подвергнутыми критике, начали сгущаться тучи. Уже было известно, как поступили с биологами после сессии ВАСХНИЛ, обвиненными в следовании морганизму-вейсманизму вопреки учению Мичурина и Лысенко. В лучшем случае увольняли с работы, в худшем отправляли в лагеря.

Волны шли в других науках. Астрономы каялись в следовании теории Шмидта-Лапласа образования тел Солнечной системы в результате конденсации околосолнечного газово-пылевого облака. Создатель теории Отто Шмидт, полярный исследователь, астроном и математик и даже теоретик денежного обращения, в статье «Математические законы денежной эмиссии», был подвергнут критике по аналогичным причинам.

Волна поднималась столь высоко, что в Агитпропе стали готовить совещание по искоренению теории относительности и квантовой механики как не соответствующих диалектическому материализму. Одновременно подобное задание получили надзирающие за математикой. Особенно доставалось алгебре логики. Изданные книги иностранных ученых изымались из библиотек, ссылки на теорему де Моргана приравнивались к контрреволюции.

Все могло закончиться отбрасыванием физики и математики до уровня второй половины XIX века. В отличие от биологии точные науки спасли чисто практические обстоятельства.

Капицей и Иоффе Сталин мог и пожертвовать. Они в тот момент от практической науки были отстранены. Однако всем было понятно, что кампания после совещания по примеру биологии пойдет вглубь и ширь и затронет сопредельные науки. 

В Агитпропе также не хотели проведения совещания и всячески подготовку к нему тормозили. Так пытались взять аппаратный реванш.  Уже в марте было принято решение отложить совещание на май. Руководитель Агитпропа Дмитрий Шепилов подчеркивал, что борьба с космополитизмом приведет к рассекречиванию физиков, которые заняты в атомном проекте.

Вопрос атомной бомбы был настолько важным, что власть пошла на отступление. Вроде бы Берия заявил научному руководителю атомного проекта Курчатову, что теория относительности и квантовая механика — это идеализм и от них надо отказаться. И услышал, что «Если от них отказаться, придется отказаться и от бомбы». Обеспокоенный Берия поделился своей тревогой со Сталиным. Совещание было отменено.

Однако борьба на этом не закончилась. После публикации сборника «Философские проблемы современной физики» в 1952 году и статьи Максимова «Против реакционного эйнштейнианства» крупнейшие физики-теоретики — Игорь Тамм, Леонид Арцимович, Андрей Сахаров, Лев Ландау и др. обратились к Берии с требованием защиты современной теоретической физики, опасность погрома действительно отступила.

Власть решила, что пора остановить вал борьбы с космополитизмом. Примерно в это время критику Борщаговскому, упомянутому в статье в газете «Правда» в январе 1949 года, позвонил анонимный доброжелатель и сообщил опальному литератору, что «с этого дня вся эта история кончилась».

Атомная бомба спасла физику и математику, а также другие точные науки от погрома. Кибернетике повезло меньше. Она еще 10 лет оставалась в ряду реакционных наук со всеми вытекающими последствиями.

КОСМОПОЛИТИЗМ — информация на портале Энциклопедия Всемирная история

КОСМОПОЛИТИЗМ — отказ от национальных традиций и культуры, патриотизма, приверженность мировой культуре, глобализации.

Во второй половине 1940-х — начале 1950-х годов в СССР развернулась кампания критики космополитизма.

После начала «Холодной войны» И.В. Сталин стремился нанести удар по всем, кто имел или мог иметь связи с Западом, прежде всего по представителям советской интеллигенции — евреям, которых именовали “космополитами”, людьми без отечества.

Коммунистическая идеология была интернационалистичной. В.И. Ленин настаивал на том, что “пролетарии не имеют отечества” в связи с их национальностью, так как капиталистические государства враждебны им. СССР, таким образом, считался отечеством всех трудящихся независимо от национальности. Лично И.В. Сталин недолюбливал представителей некоторых народов, в том числе евреев, которых было много среди оппозиционеров 1920-х годов, а также некоторые народы Северного Кавказа. Но он не решался бросить вызов одной из важнейших идей Ленина вплоть до Великой Отечественной войны. В ходе войны обращение к русскому патриотизму, национальным традициям позволило сплотить народ в суровые военные годы. Сталин решил направить националистические чувства для дальнейшего укрепления своего режима и борьбы с ростками инакомыслия в среде интеллигенции. Начались чистки государственного аппарата, учреждений науки и культуры от евреев, а также тех их знакомых и друзей, которые осмеливались возмущаться этой кампанией, напоминавшей действия фашистов. Кампания против «космополитов» была тесно связана с кампанией против «низкопоклонства перед Западом».

Сигнал к борьбе с космополитизмом был дан убийством 12 января 1948 года выдающегося советского режиссера С. Михоэлса, председателя официального Антифашистского еврейского комитета. Несмотря на то, что в большинстве случаев власти ограничивались увольнениями с работы, клеветой в прессе, последствия для “космополитов” были тяжелейшими. Высококвалифицированные специалисты оказывались без средств к существованию, вынуждены были работать не по специальности. Вершиной борьбы с космополитизмом стал расстрел коллег Михоэлса по Антифашистскому еврейскому комитету в 1952 г. и «дело врачей» 1953 года.

Смежные статьи Литература

• История Коммунистической партии Советского Союза. М., 2013
• Костырченко Г.В. В плену у красного фараона. М., 1994
• Пихоя Р.Г. Советский Союз: история власти. 1945-1991 гг. М., 1998

Космополитизм эпохи Просвещения: западный или всемирный?[1]

ВСТУПЛЕНИЕ

 

Эта статья предлагает ряд доводов в защиту космополитизма эпохи Просве­щения от упреков в том, что он отражает западную или европоцентристскую культурно-политическую специфику, вследствие чего его претензии на уни­версальность делаются несостоятельными. Действительно, представляется справедливым оспорить эти глобальные претензии на том основании, что кос­мополитические идеи не только родились на Западе, но и соответствуют запад­ной системе ценностей и в некотором смысле выражают западные интересы. Следует признать необходимость сопротивляться соблазнам колониальных предрассудков, необходимость обратиться к проблемам власти и исключения другого, несхожего с нами, и преодолеть многовековое неравенство между За­падом и остальным миром. Следует также признать, что отделение всеобщих ценностей от конкретных систем правления может иметь следствием утвер­ждение гегемонии Запада. Однако универсализм, развивавшийся в рамках кос­мополитизма Просвещения, следует рассматривать как самокритику Запада, а не как средство утверждения его гегемонии. Исходя из того, что мыслителям Просвещения были свойственны известные прозападные и европоцентрист­ские предрассудки — одним в большей, другим в меньшей степени, — я бы хотел предложить три тезиса о космополитизме эпохи Просвещения:

1)    Критики европоцентризма и критики западно- и европоцентризма на­прасно предъявляют обвинения космополитизму.

2)     Универсализм, возникший в рамках просвещенческого космополи­тизма, отнюдь не только руководствовался западными ценностями и интересами, но и обладал определенной освободительной силой.

3)     Космополитизм Просвещения следует понимать не как глобальный план захвата мира, но как освободительный проект, указывающий на общность человеческой природы жителей Запада и Востока и на бес­человечность, которую привносят в мир имперские замыслы.

Обращаясь к тому, что свойственно космополитизму Просвещения по­мимо освободительного характера, я хотел бы добавить еще два тезиса:

4)     Космополитизм Просвещения сталкивается с двумя тесно связанными друг с другом проблемами: первая — это стойкая абсолютистская тен­денция в развитии европейских государств; вторая — имперская власть этих государств над неевропейскими народами.

5)     Присущее представителям просвещенческого космополитизма неодно­значное отношение к Европе и Западу обнаруживается в том, что в Ев­ропе они видели разом один из первостепенных двигателей прогресса и потенциальный главный источник несправедливости и насилия.

Обратившись к трудам Канта как высшему выражению просвещенческого космополитизма, отмечаем, что универсализм Просвещения нашел выраже­ние в философии права; отсюда — следующие дополнительные тезисы:

6)     Космополитизм Просвещения содержит в себе критику «прав чело­века» с позиции самих этих прав; или, точнее, критику исключений и умолчаний в правовой идее как таковой с позиции права всех людей иметь определенные права.

7)     Космополитизм Просвещения анализирует патологии европейского мира с учетом его безотносительного отношения к правам: тенденции возвышать право одного над правами другого, считать то или иное право (например, право собственности или государственное право) приори­тетным над другими и использовать язык права в частных интересах.

8)     Хотя критический дискурс просвещенческого космополитизма оста­ется в рамках традиционного языка теории естественного права, он предпринимает попытку поставить идею права выше любых ее кон­кретных европейских реализаций, относительность прав — выше любых абсолютистских претензий Европы, неограниченность прав — выше любых поспешных ограничений.

Такое понимание космополитизма Просвещения должно быть подкреп­лено рассмотрением исторических границ его концептуальной структуры, политической авторефлексии и научного прогресса. Можно добавить еще два тезиса, уже более критических по отношению к космополитизму:

9)     Подлинный облик космополитизма Просвещения может искажаться разного рода предрассудками. Примером здесь могут служить дискус­сии о том, насколько выражены в «Антропологии с прагматической точки зрения» Канта европоцентристские или даже расистские идеи. Однако утверждать, что кантовская «Антропология…» открывает нам европоцентристское или расистское измерение просвещенческого кос­мополитизма, было бы неверно.

10)    Границы естественного права, в которые был помещен космополитизм Просвещения, расширялись вследствие растущего влияния социаль­ной теории. В какой мере социальной теории удалось сохранить уни­версалистский аспект космополитизма Просвещения, преодолев его естественно-историческую составляющую, — вопрос, который остается открытым.

 

КОСМОПОЛИТИЗМ И ЕВРОПОЦЕНТРИЗМ

В своей знаменитой книге «Ориентализм» Эдвард Саид развивал идею о том, что Запад склонен рассматривать Восток как нечто «другое» по отношению к себе. В своей критике ориентализма ему удалось поставить вопрос о власти и исключении, заставить нас прочувствовать, как глубоко мы, жители Запада, вовлечены в процесс превращения всех остальных в своих подчиненных². Распространенное соображение, к примеру, гласит, что истоки идеи всеобщих прав человека можно обнаружить исключительно в истории западной ци­вилизации, которая в интеллектуальном смысле начинается с европейско­го Просвещения, в политическом — с революций во Франции и Америке и в которой все незападные традиции более или менее прямо описываются в терминах нехватки или отсутствия чего-либо³. Протест Саида против при­митивного образа «Востока», который создают «западные» наблюдатели, вполне обоснован. Однако, разумеется, это не означает, что западные наблю­датели всегда или непременно рассматривают Восток как нечто «другое» или считают, что Восток нуждается в «цивилизующем» влиянии Запада. Такой инвертированный ориентализм определил бы «Запад» теми же способами, какими западные люди определяют «Восток» (и которые осуждает Саид), только в зеркальном отражении⁴. Вопрос — вписывается ли в эту картину космополитизм эпохи Просвещения.

Должная цель этой «ориенталистской» критики — западный или европо­центристский шовинизм, согласно логике которого только Запад научился уважать человека как такового⁵, только Запад или только Европа осознает важность всеобщих ценностей, а в жизни остальных обществ эти ценности не играют никакой или почти никакой роли. В этой статье утверждается, что космополитизм эпохи Просвещения не сводится к западному шовинизму. Космополитический проект заключался в том, чтобы отказаться от глобально ошибочного восприятия культур как гомогенных целостностей, чтобы с осто­рожностью относиться к самим категориям «Востока» и «Запада» (высту­пающим скорее в роли воображаемых сообществ, чем конкретных социаль­ных реальностей) и призывать к знакомству с другими культурами, которое открывало бы путь к критическому осмыслению самих себя.

Рассмотрим, к примеру, связь космополитизма с историей прав человека⁶. Идея «прав человека и гражданина» родилась в эпоху Просвещения и вошла в жизненную практику с революциями XVIII столетия, предполагая опозна­ние каждого «человека» как личности и носителя определенных прав. Этот взгляд вступал в противоречие с таким типом общественного устройства, при котором либо идея личности вовсе отсутствовала, либо статус личности яв­лялся привилегией, недоступной большинству населения. Коротко говоря, римское право провело границу между личностями, имеющими право иметь права, и рабами, которые этого права не имели. Более «модерные» теории ес­тественного права, появившиеся в XVII и XVIII веках в декларациях о пра­вах человека и гражданина, сделали личностный статус общедоступным, так что каждый человек в принципе мог считаться носителем прав. Более ради­кально настроенные республиканцы XVIII века обнаружили, что эти декла­рации все же подразумевают множество исключений, но сочли, что они, тем не менее, могут служить конструктивной основой для дальнейшей борьбы за права женщин, рабов, колониальных субъектов, протестантов, иудеев, рабо­чих, преступников, безумцев и других социально исключенных групп⁷. Ис­ключенные искали — с переменным успехом — возможности вступить в зону действия всеобщего права, и в большинстве случаев борьба за «включение другого» основывалась на союзе исключенных с их единомышленниками.

Приведем один пример, известный нам по множеству источников. «Чер­ные якобинцы» Сан-Доминго (ныне Гаити) воплотили идею всеобщих прав человека в своей борьбе против рабства. Они выступали за включение пункта об отмене рабства в Декларацию о правах человека и гражданина и объеди­нились с французскими революционерами из Общества друзей чернокожих, в которое, среди прочих, входили Мирабо и Талейран. Они обращались к ан­тирабовладельческому аспекту мысли Просвещения⁸: Дидро, скажем, утвер­дил понятие всеобщей человечности и развенчал как саму идею «высших» и «низших» народов, так и европейские претензии «цивилизовать» остальной мир⁹. Следующая глава этой истории началась в 1803 году: сначала француз­ское правительство возобновило действие скандально известного Черного кодекса (составленного в 1685-м и отмененного в 1794 году), а затем колония Сан-Доминго, выступившая против французского господства, была объ­явлена республикой. Едва ли возможно прийти к выводу, что этот эпизод в истории прав человека был всего лишь признаком западного происхождения этой идеи. Кажется более вероятным, что борьбу за права человека во Фран­ции и в колониях соединяет некая историческая линия. Возможно, мы вправе сделать более общий вывод и заявить, что история Нового времени — это ис­тория связанных друг с другом культур¹⁰. Часто оказывается, что идеи, самым тесным образом ассоциирующиеся с «Западом», имеют исторические истоки по всему миру, а торговля, путешествия, миграция, изгнания, создание диа­спор и ведение военных действий испокон веков означали, что большинство культур перекрестно опыляются. В современном мире мировые культуры — это вовсе не герметичные сосуды¹¹.

Об этой же проблеме говорит Славой Жижек в своей интересной работе о «непристойности прав человека». Он оспаривает то, что называет «запад­ным» восприятием, — убежденность, что движения в поддержку этнических чисток в бывшей Югославии были проявлением фундаментализма, харак­терного исключительно для Балкан¹². Жижек отмечает следующий парадокс: то, что «западные» наблюдатели особенно порицали в жизни Балкан, привнес туда сам «Запад». Жижек приводит цитаты, демонстрирующие возмущение, с которым некоторые «западные» путешественники XVIII века наблюдали на одном рынке иудеев, христиан и мусульман; как стоят бок о бок церковь, мечеть и синагога; как турки, евреи, католики, армяне, греки и протестанты ведут друг с другом деловые и праздные беседы. Ирония, на которую указы­вает Жижек, заключается в том, что тот дух космополитизма, мультикуль- турализма и толерантности, который Запад с гордостью считает знаком своего культурного превосходства, осуждался западными путешественниками того времени как симптом «упадка магометанства». Мы можем возразить Жижеку, что некоторые западные наблюдатели в самом деле относились с недоверием к тому, что им представлялось «космополитическим духом» Востока; но ведь этот космополитический дух, во-первых, на деле мог быть не таким уж кос­мополитическим, а во-вторых, это недоверие разделяли не все «западные» наблюдатели¹³. Так или иначе, в споре между Востоком и Западом есть ра­циональное зерно: как религиозная нетерпимость и идея национального един­ства, так и космополитическая толерантность имеют корни и на Западе, и на Востоке. Во всяком случае, происхождение идеи не определяет ее сущность. Жижек спорит с этой тиранией происхождения, замечая, что христианская образность, навязанная американским индейцам конкистадорами, была пре­вращена угнетенными в символику сопротивления. В то время как опреде­ленный род «марксистской» критики указывает на зазор между универсаль­ными ценностями и подкрепляющими их частными интересами, чтобы продемонстрировать идеологический характер самих ценностей, Жижек от­мечает, что всеобщие ценности — это не просто пустая видимость. Формаль­ная свобода — не то же самое, что отсутствие свободы, и ценности не стано­вятся фикцией только потому, что возможно выявить стоящие за ними материальные интересы. Универсальные ценности, на которых базируется космополитизм, имеют свою собственную действующую силу, влияющую на материальный мир социальной жизни. Идея общечеловеческого единства имеет такую же символическую власть, какой во времена Французской ре­волюции обладала идея «формальной свободы», породившая целый ряд все­возможных политических требований, выходящих далеко за пределы исход­ной концепции прав человека и гражданина. Идея общечеловеческого единства определяет пространство политизации, в котором право на уни­версальность как таковую, то есть право каждого человека выступать в каче­стве универсального субъекта, имеет свою собственную силу воздействия.

Как заключает Жижек, если политика не принимает во внимание права на универсальность, то сводится к простому торгу о частных интересах.

Важное замечание, сделанное Жижеком в его критике прав человека, со­стоит в том, что самоуверенность «Запада», считающего себя единоличным источником прав человека и космополитической толерантности, не выдер­живает испытующего взгляда исследователя. Хорошо известно, к примеру, что «универсальные права», заявленные в Американской декларации о неза­висимости, не сказались непосредственным образом на системе рабства, а чернокожее население оставалось ущемленным в правах вплоть до 1964 года. Алексис де Токвиль (1835) указал на противоречивую природу языка права и правовой практики на Западе, написав, что европейцы «сначала <…> на­рушили все человеческие права негров, а затем объяснили им их ценность и нерушимость. Они открыли рабам доступ в свое общество, но, когда те по­пытались в него войти, их принялись гнать и шельмовать»¹⁴. Точно так же опыт антисемитизма, империализма и тоталитаризма в Европе ХХ века не только показал темную сторону западной цивилизации, но и доказал неопро­вержимость космополитического положения, которое Ханна Арендт сфор­мулировала так: «.человеческое достоинство нуждается в новых гарантиях, которые можно найти только в каком-то новом политическом принципе, каком-то новом законе на земле, который должен быть правомочным для всего человечества»¹⁵. Заглянув в прошлое, можно было бы заключить, что Запад, в отличие от остальных культур, продемонстрировал особую способ­ность учиться на ошибках своей противоречивой истории¹⁶. Впрочем, космо­политические проекты основываются не на защите западной цивилизации от варварства, но скорее на уверенности в том, что источник варварства — внутри самой западной цивилизации. Работая во времена холодной войны, Ханна Арендт была озабочена признаками того, что подземные воды запад­ной цивилизации снова выходят на поверхность¹⁷.

С завоевания Америк в XVI и XVII веках и расширения европейского господства в Индии XVIII века и до колонизации Азии и Африки в XIX — начале XX века идеи всемирного единства формировались и видоизменялись под эгидой европейских цивилизаторских миссий по христианизации и мо­дернизации. В сравнении с этими глобальными имперскими замыслами кос­мополитические проекты всегда выступали в той или иной степени «рас­кольническими» и освободительными. Если имперские замыслы возникали из желания захватить весь мир и уверенности в фундаментальном превос­ходстве колонизаторов над коренными жителями колоний, космополитиче­ские проекты, напротив, указывали на нашу общую человеческую природу, на угрозы, злоупотребления властью и бесчеловечность, которые проникли в мир вместе с этими имперскими замыслами. Конечно, это смелое утвер­ждение не учитывает того, что сторонники космополитизма могли быть по­рождениями своего времени, могли поддаваться соблазнам власти и пред­рассудкам; но такое противопоставление космополитических проектов имперским замыслам — наиболее пригодная отправная точка для дальнейших рассуждений.

Например, дебаты в Вальядолиде в 1550 году были посвящены главным образом вопросу о том, можно ли считать автохтонное индейское население Мексики людьми или нет. Здесь мы видим признаки зарождающегося гу­манистического сознания, пусть и не слишком убедительные. Известно за­явление Сепульведы о том, что «испанцы имеют полное право властвовать над варварами, которые <…> настолько же ниже испанцев, насколько <…> обезьяны ниже людей». Священник-иезуит Лас Касас не осуждал Конкисту, однако настаивал на том, что испанцы должны уважать установившиеся тра­диции автохтонного населения и обращаться с ними как с людьми, способ­ными обратиться в христианство¹⁸. В дополнение к этим спорам Франсиско де Виториа, считающийся основателем международного права, утверждал, что естественное право принадлежит каждому человеку и нельзя лишать этого права индейцев. Нельзя, к примеру, отбирать у них землю просто по­тому, что они ее не обрабатывают¹⁹. Когда сторонники естественного права в эпоху Возрождения спрашивали себя: «Что есть человек?», они не могли за­крыть глаза на то, что некоторые люди (европейцы) жестоко обращались с другими людьми и убивали их — как в Испании, так и по ту сторону Атлан­тики²⁰. Их гуманизм произрастал из критики насилия.

В рамках европейского космополитического проекта велась борьба на два фронта: с тенденцией к абсолютизму в европейских государствах и с им­перской властью европейских государств над колониями. В этом отношении наиболее показателен 1492 год. Именно тогда христиане одержали победу над маврами и иудеями на Иберийском полуострове и через Атлантику про­легли торговые пути. Первые строки «Дневника» Христофора Колумба мо­гут служить иллюстрацией того, как тесно два эти явления были связаны между собой:

И таким образом, после того как были изгнаны все евреи из ваших коро­левств и сеньорий, в том же месяце январе, ваши высочества повелели мне отправиться с достаточной флотилией в упомянутые части Индий. Ради того даровали они мне великие милости, возвысив мой род и позволив отныне и впредь именоваться «доном» и быть главным адмиралом моря-океана²¹.

 

Нация начала свое «домашнее» развитие с изгнания мусульман и иудеев, а после пришел черед колониального господства за рубежом. Так родилась идея «Европы». Иудеи Европы и коренное население колоний имели все по­воды восклицать: «Европа, о Европа, мой ад на земле!»²² Эти слова Самуил Ушк, историк из португальских маранов, написал спустя несколько лет после испанского изгнания и обращения евреев в Португалии. Мне представляется, что, несмотря на все ограничения, космополитические проекты находились в прямой оппозиции к этим глобальным замыслам. Во имя универсалистских надежд Нового времени они пытались разорвать замкнутый круг дегумани­зации, порождаемой как внешней, так и внутренней сферами власти.

 

О КОСМОПОЛИТИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ КАНТА

Вернемся к Канту, чьи тексты о праве, политике и культуре посвящены центральным темам этого сборника (см. в особенности статью Г. Тиханова). Многие авторы отмечали выдающийся вклад Канта в космополитическую мысль, однако кто-то заметил и предположительно расистские и европо­центристские основания его антропологической концепции. Написанное им, действительно, разделяется: можно начать с анализа работ Канта о поли­тике — «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» (1784) и «К вечному миру» (1795) — и обнаружить универсалистскую космополи­тическую программу²³. Либо можно начать с лекций Канта по антропологии и географии, также написанных во времена Французской революции, и раз­личить лежащую в их основе склонность к колониалистским и расистским настроениям²⁴.

Эдуардо Мендиета, к примеру, заявляет, что космополитическая концеп­ция Канта базируется на серии допущений, благодаря которым его можно смело зачислить в лагерь «имперского космополитизма»²⁵. Энрике Дассел находит этому следующее объяснение: ответ Канта на вопрос «Что та­кое Просвещение?» предполагает, что коренное население не в силах само преодолеть стадию «недоразвитости» и только европейцы способны быть самостоятельными и принимать решения за себя²⁶. Эммануэл Эз цитирует фрагменты, где Кант пишет, что «расе» индейцев недостает мотивации к об­учению, а праздность и лень негритянской «расы» не позволяет ее предста­вителям выучиться чему-либо, кроме прислуживания²⁷. Дэвид Харви пишет, что лекции Канта по антропологии приводят на ум «ужасающие образы не­мытых готтентотов, пьяных самоедов, коварных и вороватых яванцев и орав бирманских женщин, страстно желающих забеременеть от европейца <…>, требующих права на свободу перемещения и дружелюбного отношения к себе»²⁸. По Харви, этот образ Другого позволяет нам понять, почему Кант на­стаивал на сугубо условном «праве гостеприимства» и полагал прерогативой государства возможность лишать гражданства тех, кто не проявляет должной зрелости и разумности. Вальтер Миньоло заключает, что проблема кантов- ской космополитической концепции в том, что философ размышлял о кос­мополитизме из одной географической точки, Западной Европы, как если бы цивилизованные нации можно было обнаружить там, и только там. Миньоло подводит такой итог: мы можем соглашаться с идеями Канта о равных правах и вечном мире, но не следует рассматривать их отдельно от его предрассудков в отношении расы и цивилизации. Ключевая задача современного космопо­литизма — сбросить это «бремя прошлого», ведь тот факт, что Кант считал зрелыми и развитыми людьми только европейцев, не может не влиять на кос­мополитический проект²⁹.

Это весьма основательная критика. Трудно сказать что-то по поводу пред­ставлений Канта о том, что коренные американцы слишком слабы для тяже­лой работы, африканцы предрасположены к рабству, азиаты цивилизован­ны, но их культура пребывает в застое, а европейцы способны стремиться к совершенству, — кроме того, что эти представления свидетельствуют о его подверженности некоторым из худших предрассудков своего времени. При­своение различий тем или иным группам неизбежно устанавливает новые фиксированные положения. Нельзя просто ограничиться заявлением, что Кант — дитя своего времени. Его время — эпоха, в которую идея государ­ственности действовала лишь в отношении Европы и Северной Америки к Европе и Северной Америке, а весь остальной мир либо находился под их контролем, либо трепетал перед мощью Запада, либо вовсе находился вне мирового сообщества. Космополитизм виделся Канту наследием Просвеще­ния и критикой его эпохи. Вопрос, однако, в том, подрывают ли антрополо­гические установки Канта основы его политических работ.

Один из возможных ответов на этот вопрос — рассмотрение «Антрополо­гии.» через призму кантовской космополитической концепции. При всей своей «проблемности», его толкование понятия «раса» радикально отлича­лось от полигенетических взглядов на истоки человеческого вида, согласно которым разные расы не имеют ни общего исторического корня, ни возмож­ности прийти к общему историческому финалу. Его антропологические со­ображения могут быть истолкованы как попытка объяснить возникновение различий между «расами» из географических, климатических и экономиче­ских предпосылок и рассмотреть развитие человечества в терминах преодо­ления «расы» через смену типов производства³⁰. Концепция истории, осно­ванная на эволюционном развитии через стадии охоты, скотоводства, земле­делия и торговли, была широко распространена в эпоху Просвещения. Таким же распространенным явлением было и отождествление товарного типа про­изводства с возможностью стать, по выражению Адама Смита, «государством естественной свободы»³¹. Разумеется, стадиальная теория исторического раз­вития могла быть логически развернута и превращена в попытку оправдать подчиненное положение менее продвинутых типов производства, но Смит и Кант не имели этого в виду. Своей моногенетической аргументацией Кант пытался продемонстрировать, что анализ так называемых «расовых» разли­чий не оспаривает биологическую целостность всей человеческой расы, — целостность, созданную природным замыслом. Кант говорил о том, что все естественные способности доступны всему человечеству как виду; в те време­на, когда были написаны его труды, единство человеческой природы посте­пенно становилось правовой, политической и моральной реальностью. Ины­ми словами, идея расы уходила в прошлое. Эту пробную интерпретацию «Антропологии.» необходимо развивать более подробно, но ее преимущество состоит в том, что благодаря ей сохраняется некоторая связь между полити­ческими и антропологическими работами Канта. Это помогает снизить риск обращения к «Антропологии…» для обесценивания его политических трудов.

 

КОСМОПОЛИТИЗМ И КРИТИКА ЕВРОПЕЙСКОЙ СИСТЕМЫ ВЛАСТИ

Космополитическая концепция Канта содержала критику европейской госу­дарственной системы и колониального проекта, а также европейской тради­ции естественного закона, в которой они нашли свое воплощение. Кант видел «порочность» государственной системы Европы в том, что западная внешняя политика недостаточно соответствовала требованиям закона. Кант полагал, что ius gentium [право народов] было скорее видимостью, чем реальностью, ввиду нехватки принудительной силы, необходимой любому подлинному за­кону. Право народов, на его взгляд, лишь придавало иллюзию законности «порядку», при котором правители наделяли себя правом вести войну, когда им угодно и какими угодно средствами, эксплуатировать свежеобретенные колонии, как если бы они были «никому не принадлежащими землями», и обходиться с иностранцами как с бесправными изгоями³². Он утверждал, что необходимо аннулировать «старое право» европейских правителей само­вольно объявлять войну, вести варварские военные действия, отбирать чужие земли и толковать законы на свое усмотрение.

Космополитический проект Канта заключался в реформе европейского порядка путем создания международной властной системы, которой бы под­чинялись сами государства. Эта властная система задумывалась отнюдь не как глобальное государство, обреченное стать «всемирным деспотом», еще худшим, чем отдельные государства-деспоты. Как позже отметила Арендт, глобальному государству ничто не помешает в один прекрасный день решить, что население Земли излишне велико: «Концепция законодательства, кото­рая отождествляет сущность права с представлением о том, что хорошо для чего-то (индивида, или семьи, или народа, или наибольшего числа людей), становится неизбежной, раз утратили авторитет абсолютные и трансцендент­ные измерения религии или закона природы. И положение нисколько не улучшится, если единицу, к которой мы прикладываем это «хорошо для», уве­личить до человечества в целом»³³. Чтобы ограничить злоупотребления ев­ропейских государств, Кант предложил учредить всемирную федерацию, чья деятельность была бы основана на взаимном сотрудничестве и принципе доб­ровольного участия. Идея заключалась не в том, чтобы упразднить государст­венное право как таковое, а в том, чтобы поставить под сомнение прерогативу государства устанавливать свои собственные законы без всяких ограниче- ний³⁴. Целью было не уничтожить государственный суверенитет, а придать ему статус относительного.

Можно было бы предположить, что космополитическая концепция Кан­та была «западной» в том смысле, что задумывалась во имя сплачивания стран Европы (или Западной Европы) для более эффективной эксплуатации остального мира. Но она никак не одобряла европейских колониальных практик³⁵. В той части «Метафизики нравов», которая посвящена «космо­политическому праву», Кант писал, что попытки апологетов европейского колониализма формально узаконить захват неевропейских территорий, в сущ­ности, являются злоупотреблениями языком права. Он возражал против вос­приятия неевропейских территорий как res nullius [бесхозяйная вещь], то есть ничейных территорий, лишь потому, что коренные жители не возделы­вают занимаемые ими земли. Кант называл «иезуитскими» попытки узако­нить порабощение неевропейских народов (узаконить на том основании, что они нарушили право гостеприимства европейских «путешественников», ко­торые на самом деле были вооруженными захватчиками). Он также защищал торговые ограничения, наложенные Китаем и Японией на европейских «гос­тей», в чьи намерения входили эксплуатация и вторжение. Злоупотребления языком права в этих случаях помогали представить в выгодном свете то, что Кант называл жестоким обращением с населением колоний, его порабоще­нием и даже уничтожением³⁶. Он спорил с апологетами европейского коло­ниализма, которые заявляли, что суть колониальной системы — в распро­странении культуры среди нецивилизованных народов и избавлении родной страны от безнравственных людей: странная комбинация, которая не могла оправдать несправедливость тех средств, которые для этих целей использо- вались³⁷. Чаще всего цивилизованность европейских государств и их граждан проявлялась единственно в показной вежливости и соблюдении правил при­личий. Защищая право всех людей, в том числе представителей неевропей­ских народов, создавать свои собственные институты политической свободы, Кант утверждал необходимость государственной независимости колоний, которая бы предохраняла жителей от хищных колонизаторов. Маловероятно, что все это соответствовало глобальному имперскому замыслу.

Мне думается, что космополитический проект, над которым работал Кант, был полемически нацелен в первую очередь на европейские доктрины госу­дарственного суверенитета, такие как «Левиафан» Гоббса, — благоговеющие перед государством как «Богом на земле». В противоположность этой тен­денции Кант стремился сформулировать единую, применимую ко всем на­циям идею суверенности и сделать суверенность относительной, тем самым умерив спесь европейских государств. Неевропейский мир столкнулся с про­блемой того, что «гости», требующие соблюдения своего «права гостеприим­ства», не уважали автономность коренных народов³⁸. Это не была проблема взаимосвязанности как таковой, скорее проблема конкретной социальной формы, которую та приняла. Кант защищал право граждан мира на посеще­ние любых территорий, налаживание коммуникативных связей и торговых отношений с другими народами и обращение к ним за помощью и убежищем. Мир, который ему рисовался, был миром множества взаимосвязей, а не еди­ной сферой европейского доминирования.

Разумеется, такое толкование космополитического проекта Канта весьма спорно, но я считаю, что его можно подкрепить развернутой интерпретацией его «Метафизики нравов». В этой работе Кант не выходит за пределы тради­ционного понимания естественного закона. В начале «Метафизики… » он ясно об этом говорит: «.правовед должен в этом учении [о естественном праве] давать неизменные принципы для всякого положительного законодатель- ства»³⁹. Однако Кант осуждал ряд положений этой традиции. Во-первых, он придал естественному закону более критическую форму, чем та, которую предполагала старая юриспруденция. Он настаивал, что незыблемые прин­ципы права не могут основываться на том, что говорит закон в тот или иной момент времени и в том или ином месте (а в ту эпоху это подразумевало в том числе и право на войну и завоевание). Они должны базироваться только на законах, «обязательность которых может быть познана разумом a priori без внешнего законодательства»⁴⁰. Во-вторых, Кант утверждал, что разумная концепция естественного права не может быть локальной. В его рассуждениях о внутреннем праве развивается релятивистская теория права, согласно ко­торой субъект может быть свободен только по отношению к другим и пуб­личный закон необходим для приведения к равновесию свободы одного и свободы всех остальных⁴¹. Эту релятивистскую теорию права он перенес в сферу международных отношений: государство может быть свободно лишь в отношении других государств и посредством публичного закона. Так как лю­бой публичный закон по природе своей принудителен и может стать деспо­тическим, необходимо найти такую форму публичного закона, которая была бы устойчивой к этому соблазну: для Канта такой формой стала республи­канская форма государственного устройства во внутреннем праве и всемирная федерация в международном⁴². В-третьих, Кант понимал, что права в совре­менном ему мире — это система и что свобода субъекта предполагает сложную архитектуру законов и институтов. Необходимо поддерживать частные права личности и имущества, моральное право суждения, публичное право участия, политическое право представления и космополитическое право на мирную жизнь и путешествия. Идея Канта заключалась в том, что свободная жизнь общества неизбежно подразумевает равноправие всех сфер права. Хотя разные права зарождались в разные исторические эпохи, гражданин современного мира должен обладать всеми правами, чтобы быть свободным⁴³.

 

ЕВРОПЕЙСКАЯВЛАСТЬ И КРИТИКА КАНТОВСКОЙ КОСМОПОЛИТИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ

 

После Французской революции Кант констатировал, что космополитические идеалы, осветившие ее начало, быстро исчезли и их место заняли национа­листические настроения. Ответом Канта стала попытка примирить идею на­ционального самоутверждения с универсальными принципами права. Долг действовать в согласии с этими универсальными принципами, на котором настаивал Кант, не мог не казаться националистам помехой. И все же Кант утверждал, что в современном обществе существовали тенденции, способ­ствующие развитию космополитического проекта; эти тенденции были свя­заны с экономическими выгодами мирного обмена в век торговли, растущей стоимостью и риском военных действий, более высоким уровнем образова­ния граждан при республиканской форме правления, увеличивающимся влиянием народа на политические решения. Играло роль и то, что восприя­тие мира как «всемирного содружества», где «нарушение права в одном месте чувствуется во всех других», распространялось все шире⁴⁴. Кант замечал и об­ратные тенденции, однако утверждал, что «благодаря успехам просвещения кладется начало для утверждения образа мыслей, способного со временем превратить грубые природные задатки нравственного различения в опре­деленные практические принципы и тем самым патологически вынужденное согласие к жизни в обществе претворить в конце концов в моральное целое», и гарантию этому «дает великая в своем искусстве природа»⁴⁵. В этой пере­стройке естественного закона в философию истории можно увидеть ложный восторг перед прогрессом или даже обоснование «прогрессивного» насилия⁴⁶. Но в трудах Канта мы едва ли найдем благодушный оптимизм или смирение перед насилием; лишь сознание того, что Природа учит нас «грубо и су­рово» — так, что едва не уничтожила все человечество⁴⁷.

Европейская традиция естественного закона была Канту ближе, чем ему казалось. Юристы — сторонники естественного закона, которых он без раз­бора зачислил в «жалкие воскресители» старого европейского порядка, были не так замкнуты в границах глобальных замыслов, как думал Кант. В конце концов, именно они первыми задумались о единстве человечества вопреки национальным и этническим различиям; они первыми заявили, что общече­ловеческое единство составляет суть естественного закона (пусть те, кто по­лагал, будто гуманистический долг следует исполнять лишь в отношении соотечественников, этого и не признали). Однако в данном случае важнее то, что Кант преувеличивал разрыв между своим космополитическим проектом и европейской традицией естественного закона⁴⁸. Мы можем многое узнать об этом из комментариев Гегеля к космополитическим воззрениям Канта в его «Философии права».

Права человека и гражданина, утверждал Гегель, могут быть преобразо­ваны в обязанность безусловного повиновения государству, которое дарует эти права, и чувство патриотического отождествления с государством⁴⁹. Рес­публиканские государства могут нуждаться в согласии народа на то, чтобы начать или по крайней мере финансировать войну, но ответственность за объ­явление войны и мира и за командование вооруженными силами все-таки обычно лежит на исполнительной власти, к тому же «народ» может быть настроен даже воинственнее своих правителей. В военное время, когда неза­висимость государства находится под угрозой, идентификация народа с го­сударством может усиливаться — с тем, чтобы права индивида утратили свою значимость в сравнении с выживанием государства⁵⁰. Войны могут быть полезны для республиканских государств как средство отвлечь народ от вол­нений и объединить силы государства и могут даже казаться нравствен­ными — в силу того, что поднимают общественные интересы над частными, либо по причине того, что безопасность людей оказывается под угрозой. Со­временные государства бывают вынуждены основывать колонии из-за неспо­собности гражданского общества — при всем своем богатстве — избежать крайней бедности. Корни колониализма стоит искать не только в изъянах международного правопорядка, но также и в социальных проблемах, рожден­ных в недрах буржуазного общества: речь идет о возникновении «массы людей, не способных удовлетворить свои потребности трудом в тех случаях, когда производство превышает запросы потребления»⁵¹.

Вероятно, основная трудность с политической философией Канта состоит в том, что его позиция была недостаточно критична по отношению к форми­рующемуся европейскому политическому устройству. Как писал об этом Ге­гель, проект предпочтения a priori эмпирическому миру позволил «тайком» вернуть к жизни определенные социальные институты. Главное положение релятивистской теории права, созданной Кантом, — «ограничение моей сво­боды или произвола таким образом, чтобы он мог существовать согласно все­общему закону совместно с произволом каждого другого человека»⁵². Такая идея права содержит только негативное определение — ограничение моей свободной воли произволом другого. Таким образом, то, что заявлено как общий закон, может оказаться просто ограничением моей свободы и тем самым дать повод требовать его отмены. Если идея «поступать как хочется» становится главной в жизни, а закон начинает существовать «во враждебно­сти и в борьбе с удовлетворением человеком собственных потребностей», — делается первый шаг к тому, чтобы в каждом постановлении закона видеть ограничение моей свободы⁵³. На государственном уровне каждое государство может также рассматривать постановления закона как ограничения своей свободы и относиться к своей свободной воле как к единственной истин­ной свободе на международной арене. В природе современного государства, писал Гегель, считать себя «земным божеством» и требовать сообразного к себе отношения.

Главный ответ Канта на эти проблемы — использовать в соответствующих рассуждениях глагол sollen, «должен [по чьему-либо указанию, по закону]», но это всего лишь придает его текстам несколько авторитарный характер. В «Метафизике нравов» мы находим высказывания, неприятные для уха ли­берала: воля индивидов должна уступать «коллективно всеобщей (совмест­ной) и обладающей властью воле»; достигнув «гражданского состояния», люди обязаны подчиняться закону⁵⁴; долг гражданина — терпеливо сносить даже самые недопустимые злоупотребления верховной власти; благосостоя­ние государства не следует путать с достатком или счастьем граждан этого государства⁵⁵; законодательная власть государства не может совершить ни­какой несправедливости⁵⁶. В работе «Что такое Просвещение?» Кант заявил о праве граждан думать самостоятельно, однако тут же свел его к «публич­ному применению собственного разума», «которое осуществляется кем-то как ученым, перед всей читающей публикой». В иных случаях, как, например, в случае с офицером, получающим приказ от начальства, или священнослу­жителем, получающим указания от церкви, долг — подчиниться⁵⁷. Свобода, как ее определяет Кант, заключается не в возможности выбора — быть за или против закона, а только лишь в «повелении разума»⁵⁸. На основании выше­сказанного трудно избежать соблазна заключить, что, как представлениям Канта об антропологии, при всем гуманизме, присущ известный «расоцен- тризм», так и его представлениям о космополитизме, со всем их критическим зарядом, присущи известный «этатизм» и недоверие к людям.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: КОСМОПОЛИТИЗМ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ И СОЦИАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ

Приверженцы просвещенческого космополитизма не были первооткрывате­лями идеи общечеловеческого единства; их предшественниками были гума­нисты XVI и XVII веков⁵⁹. Не был космополитизм и финальной точкой развития этой идеи — за ним последовал подъем «социальной теории» в XIX и XX веках⁶⁰. Трудно согласиться с заключительной частью книги Санкара Муту «Просвещение против империи» (в остальном — весьма замечатель­ной), где он говорит о том, что космополитизм Просвещения не нашел себе места в интеллектуальной жизни XIX века из-за резкого изменения фило­софского дискурса⁶¹. Можно предположить, что подъем социальной теории не был связан с забвением космополитических идеалов в угоду национа­лизму, расизму, антисемитизму, империализму и так далее; речь здесь скорее может идти о предчувствии грядущей эпохи, с наступлением которой гу­манистическая идея развалится под гнетом «обесценивания ценностей» при капитализме⁶².

Токи космополитизма прошли через существенную часть социальной тео­рии — не только понятие космополитизма, но и самый дух человеческого единства выдержали испытание временем. Социальные мыслители спраши­вали себя: «Что значит быть человеком?» — в капиталистических обществах, где человеческая природа наемных работников находилась в полном проти­воречии с условиями их жизни и труда, а человеческая природа жителей ко­лоний находилась в таком же непримиримом конфликте с обстоятельствами их порабощения и вырождения. Карл Лёвит в работе «Макс Вебер и Карл Маркс» убедительно показывает, что идея человеческой природы как таковой лежит в основе проекта социальной теории, несмотря на вмешательство в этот проект внеценностной науки, с одной стороны, и революционной практики пролетариата — с другой⁶³. Социальная теория всегда была дискуссионной областью знания, однако ввиду необходимости противостоять «обесценива­нию ценностей» о кантианском духе никогда не забывали⁶⁴.

Один соблазн при рассмотрении «нового космополитизма» заключается в том, чтобы перешагнуть через традицию социальной теории и принять ев­ропейское Просвещение за его идеал и исток. Другой — в том, чтобы осудить космополитизм Просвещения за склонность к культу единообразия, который упраздняет всякую множественность и не уважает того, что делает других не такими, как мы, изобличая тем самым тайную доктрину «Запад превыше всего»⁶⁵. Есть основания полагать, что следует избегать обеих крайностей. С одной стороны, европейское Просвещение не было ни абсолютно закон­ченным, ни последовательным, оно не всегда успешно защищало свои прин­ципы и не служило единственным источником космополитических идей. С другой стороны, просвещенческий космополитизм не сводится к империа­листической абстракции, возникшей на Западе и управляющей всем разно­образием нужд, интересов и ценностей на Востоке. Опираясь на Канта, мы можем заключить, что космополитизм Просвещения был скорее не попыткой навязать западную модель другим обществам, а самокритикой Запада, на­шедшей отклик за его пределами. Его диалектика всеобщности — проявление прекрасной борьбы против «неприкосновенности границ» западного влия­ния. При этом, будучи концептуально скован европейской традицией есте­ственного закона, он допускал несоответствие собственным стандартам и не мог достигнуть своего общечеловеческого идеала.

Перевод с английского Александры Володиной

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1) Я хочу поблагодарить Глинис Казин, Дэниэла Чернило и Гурминдер Бхамбру — все они по-своему вдохновили меня на написание этой статьи. Также выражаю огромную благодарность редакторам сборника «Космополитизм эпохи Просве­щения», совершенно замечательным Дэвиду Адамсу и Галину Тиханову.

2) Саид Э. Ориентализм: Западные концепции Востока. СПб.: Русский мир, 2006. См. комментарии Стюарта Холла (Hall S. The West and the Rest: Discourse and Po­wer // Race and Racialisation: Essential Readings / T. Das Gupta et al. (Eds.). Ontario: Canadian Scholars Press, 2007. P. 56—60) и в особенности Глинис Казин (Cousin G. Rethinking the Concept of Western // Journal of Higher Education Research and De­velopment. Vol. 30. № 5 (в печати)).

3) Дальнейшие рассуждения об этом см. в: Bhambra G, Shilliam R. Introduction: Silence and Human Rights // Silencing Human Rights: Critical Engagements with a Contested Project / G. Bhambra and R. Shilliam (Eds.). Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009.

4) См.: Achcar G. Orientalism in Reverse: Post-1979 Trends in French Orientalism // Mouvements. 2008. № 54. P. 128—44.

5) Западноцентристская тенденция, по моему мнению, представлена в работе Самюэля Хантингтона (см.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003).

6) Проницательную критику прав человека с западной, или европоцентристской, точки зрения, упомянутой в данной статье, см. в: Douzinas C. The End of Human Rights. Oxford: Hart Publishing, 2000; Idem. Human Rights and Empire: The Political Philosophy of Cosmopolitanism. London: Glasshouse, 2007.

7) Hunt L. Inventing Human Rights: A History. New York and London: W. W. Norton, 2007.

8) В отличие от Декларации 1789 года статья 18 Декларации 1793 года категорически запрещает рабство: «Каждый человек может заключить сделку о своих услугах и своем времени, но он не может продать себя или быть проданным: его личность — неотчуждаемое имущество». См.: Buck-Morss S. Hegel, Haiti and Universal History. Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 2009; Grovogui S. No more, no less: what slaves thought about their humanity // Silencing Human Rights: Critical Enga­gements with a Contested Project / G. Bhambra and R. Shilliam (Eds.). Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009. P. 43—60; Dubois L. La Republique metissee: Citizenship, Colonialism and the Borders of French History // Cultural Studies. 2000. Vol. 14. № 1. P. 14—31.

9) Muthu S. Enlightenment against Empire. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2003.

10) Развитие этой идеи см. в: Bhambra G. Rethinking Modernity: Postcolonialism and the Sociological Imagination. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2007.

11) См., например: BrottonJ. The Renaissance Bazaar: From the Silk Road to Michelangelo. Oxford: Oxford University Press, 2003; Аль-Азмех Азиз. Исламы и современности. М., 1999.

12) Zizek S. The Obscenity of Human Rights: Violence as Symptom. 2005. Online-версия: <http: //www.lacan.com/zizviol.htm>.

13) В связи с первым возражением вспомним о том, что христиане и иудеи платили особый налог и были лишены определенных привилегий в мусульманских странах. Иллюстрацией второго возражения может служить восхищенное описание Воль­тером религиозного смешения на Королевской бирже в Лондоне. В «Письмах об английской нации» (1733) Вольтер писал: «Если вы придете на лондонскую биржу — место, более респектабельное, чем многие королевские дворы, — вы уви­дите скопление представителей всех народов, собравшихся там ради пользы людей: здесь иудеи, магометане и христиане общаются друг с другом так, как если бы они принадлежали одной религии, и называют «неверными» лишь тех, кто объявляет себя банкротом; здесь пресвитерианин доверяется анабаптисту и англиканин верит на слово квакеру. Уходя с этих свободных, мирных собраний, одни отправляются в синагогу, другие — выпить, этот собирается дать себя окунуть в глубокий чан во имя Отца и Сына и Святого Духа, тот устраивает обрезание крайней плоти своему сыну и позволяет бормотать над ним еврейские слова, которых он и сам-то не по­нимает; иные идут в свою Церковь со своими шляпами на головах, чтобы дождаться там божественного вдохновения, — и все без исключения довольны» (Вольтер, «Философские письма», письмо 6). Благодарю редакторов за то, что указали мне на этот фрагмент.

14) Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992. С. 266.

15) Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. С. 31.

16) По моему мнению, Юрген Хабермас сумел увязать космополитическое представ­ление, согласно которому Европа должна извлекать из своей противоречивой ис­тории уроки универсального характера, с представлением более европоцентрист­ским, согласно которому Европа представляет собой особую форму жизни и единственная способна учиться на своих ошибках. См.: Fine R. Nationalism, Post- nationalism, Antisemitism: Thoughts on the Politics of Jurgen Habermas // Austrian Journal of Political Science (в печати).

17) В книге «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме» Арендт пишет: «В самой природе человека заложено, что любое действие, однажды произошедшее и зафиксированное в анналах истории человечества, остается с человечеством в качестве потенциальной возможности его повторения <…> как только специфическое преступление было совершено первый раз, его повторное совершение имеет большую вероятность, чем та, которая обусловила его возникновение в первый раз» (Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М.: Европа, 2008. С. 406).

18) Mignolo W. The Many Faces of Cosmo-polis: Border Thinking and Critical Cosmopo­litanism // Public Culture. 2000. Vol. 12. № 3. P. 721—748 (p. 727).

19) См.: Todorov T. The Conquest of America: The Question of the Other. Norman: Uni­versity of Oklahoma Press, 1999. P. 166—168. Обсуждение спора между Сепульведой и Лас Касасом см. в: Rodriguez-Salgado M. J. «How oppression thrives where truth is not allowed a voice»: The Spanish Polemic about the American Indians // Silencing Hu­man Rights: Critical Engagements with a Contested Project / G. Bhambra and R. Shil- liam (Eds.). Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009. P. 19—42.

20) Trouillot M.-R. Silencing the Past: Power and the Production of History. Boston, MA: Beacon Press, 1995. P. 75; Mignolo W. Op. cit. P. 727.

21) Путешествия Христофора Колумба. М.: Географгиз, 1956. С. 78.

22) StrattonJ. Jewish Identity in Western Pop Culture: The Holocaust and Trauma Through Modernity. New York: Palgrave Macmillan, 2008. P. 18. Элла Шоат пишет об этом: « Прообразом колонизаторского расизма была европейская христианская демоноло­гия. <…> Политика реконкисты в Испании, предписывающая расселять христиан по недавно отвоеванным землям, и постепенная институционализация изгнания, об­ращения и уничтожения мусульман и евреев на христианских территориях подгото­вили почву для аналогичных — в духе конкисты — действий по ту сторону Атлантики» (Shohat E. Taboo Memories and Diasporic Visions // Performing Hybridity. J. May and J. Fink (Eds.). Minneapolis: University of Minneapolis Press, 1999. P. 136—37).

23) Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском праве // Кант И. Со­чинения: В 6 т. М.: Мысль, 1966. Т. 6. С. 5—23; Он же. К вечному миру // Там же. С. 257—309.

24) Он же. Антропология с прагматической точки зрения // Там же. С. 349—587.

25) Mendieta E. From Imperial to Dialogical Cosmopolitanism // Ethics and Global Politics. 2009. Vol. 2. № 3. P. 241—58.

26) DusselE. Eurocentrism and Modernity // Postmodernism in Latin America / J. Beverley, J. Oviedo, and M. Arona (Eds.). Durham, NC: Duke University Press, 1995. P. 65—76 (p. 68).

27) Eze E. The Color of Reason: The Idea of « Race» in Kant’s Anthropology // Postcolonial African Philosophy: A Critical Reader / E. Eze (Ed.). Cambridge, MA: Blackwell, 1997. P. 117—119.

28) Harvey D. Cosmopolitanism and the Geographies of Freedom. New York: Columbia University Press, 2009. P. 16 (цит. по: Mendieta E. Op. cit. P. 246).

29) Mignolo W. Op. cit. P. 736.

30) См.: McCarthy T. Race, Empire and the Idea of Human Development. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. P. 42—68.

31) Обсуждение стадиальной концепции истории Адама Смита см., например, в: Fine R. Democracy and the Rule of Law: Marx’s Critique of the Legal Form. Caldwell, N.J.: Blackburn Press, 2002. P. 37—50.

32) Кант И. К вечному миру // Кант И. Сочинения: В 6 т. Т. 6. С. 272—276.

33) Арендт Х. Истоки тоталитаризма. С. 399—400.

34) Brown G. State Sovereignty, Federation and Kantian Cosmopolitanism // European Journal of International Relations. 2005. Vol. 11. № 4. P. 495—522.

35) Muthu S. Justice and Foreigners: Kant’s Cosmopolitan Right // Constellations. 2000. Vol. 7. № 1. P. 23—44.

36) Kant I. The Metaphysical Elements of Justice. Indianapolis, IN: Bobbs-Merrill, 1965. P. 62.

37) Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Сочинения: В 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4. Ч. 2. C. 281.

38) Он же. К вечному миру // Там же. Т. 6. С. 277.

39) Он же. Метафизика нравов // Там же. Т. 4. Ч. 2. C. 138.

40) Там же. С. 133.

41) Кант писал: «Право есть ограничение свободы каждого условием согласия ее со свободой всех других, насколько это возможно по некоторому общему закону; а публичное право есть совокупность внешних законов, которые делают возможным такое полное согласие. А так как всякое ограничение свободы произволом другого называется принуждением, то отсюда следует, что гражданское устройство есть отношение между свободными людьми, которые, однако (без ущерба для свободы их объединения с другими как целого), подчинены принудительным законам» (Кант И. О поговорке «Может быть, это и верно в теории, но не годится для прак­тики» // Там же. С. 78). Редакторы указали, что остается неясным, необходимо ли публичное право для этого согласия или же это согласие есть условие суще­ствования публичного права.

42) Кант выводит из «государства в идее, такого, каким оно должно быть», институ­циональные формы республиканской конституции: представительский законода­тельный орган, устанавливающий всеобщие нормы, исполнительный орган, соот­носящий конкретные случаи с этими всеобщими нормами, судебный орган, определяющий, на чьей стороне правда в каждом конкретном конфликте, и кон­ституционное разделение властей, которое позволяет сохранять обособленность этих сфер «в соответствии с чистыми принципами» (Кант И. Метафизика нра­вов // Там же. С. 233).

43) Сходное утверждение находим у Т.Х. Маршалла. Анализируя историю граждан­ственности с точки зрения развития гражданских, политических и социальных прав, Маршалл приписывает это развитие эволюции конституционных государств XVIII, XIX и XX веков. Однако его основным вкладом в обсуждение этой про­блемы можно считать вывод о том, что современные граждане являются гражда­нами в полном смысле слова, только если обладают всеми тремя типами права (см.: Marshall T.H. Citizenship and Social Class and Other Essays. Cambridge: Cam­bridge University Press, 1950).

44) Кант И. К вечному миру // Кант И. Сочинения: В 6 т. Т. 6. С. 279.

45) Там же.

46) Карл Лёвит пишет: «Термин «философия истории» был введен Вольтером <…> и означал системное понимание всеобщей истории в соответствии с определенным принципом. Согласно этому принципу, отдельные исторические события и их последовательности объединены и направлены к достижению общего смысла». Лёвит утверждает, что философия истории в таком значении этого термина «пол­ностью зависит от теологии истории» (Ldwith K. Meaning in History. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1949. P. 1).

47) Отсюда можно вывести смысл попроще, но и поинтереснее: намерение объединить два лика Нового времени — варварство и прогресс, — не отвлекшись на первый. Как писал Юрген Хабермас о прошлом столетии, необходимо иметь в виду «жуткие черты эпохи, что «изобрела» газовые камеры и тотальную войну, проводимый го­сударством геноцид и концлагеря, промывание мозгов, систему государственной безопасности и паноптический надзор над целыми народами», но не попадаться «на «приманку» ужасных зрелищ», упуская из виду «изнанку этих катастроф» (Хабермас Ю. Политические работы. М.: Праксис, 2005. С. 217).

48) Toulmin S. Cosmopolis: The Hidden Agenda of Modernity. Chicago: University of Chi­cago Press, 1992. P. 175.

49) Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 268. Дальнейшие рассуждения об отношении Гегеля к космополитизму Канта см. в: Fine R. Beyond Leviathan: He­gel’s Contribution to the Critique of Cosmopolitanism // Hegel and Global Justice / A. Buchwalter (Ed.). N.Y.: Springer, 2011.

50) Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 145.

51) Там же. С. 248.

52) Там же. С. 29.

53) Там же. С. 124.

54) Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Сочинения: В 6 т. Т. 4. Ч. 2. С. 8.

55) Там же. С. 49.

56) Там же.

57) Он же. Ответ на вопрос: Что такое просвещение? // Кант И. Сочинения: В 6 т. Т. 6. С. 29.

58) Он же. Метафизика нравов // Там же. Т. 4. Ч. 2. С. 28.

59) См.: Toulmin S. Op. cit.

60) См., например: Chernilo D. A Quest for Universalism: Reassessing the Nature of Clas­sical Social Theory’s Cosmopolitanism // European Journal of Social Theory. 2007. Vol. 10. № 1. P. 17—35.

61) Muthu S. Enlightenment against Empire. P. 259.

62) В книге «Воля к власти» Ф. Ницше пишет: «Что означает нигилизм? — То, что высшие ценности теряют свою ценность. Нет цели. Нет ответа на вопрос «зачем?»» (Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. М.: Культурная ре­волюция, 2005. С. 31).

63) Ldwith K. Max Weber and Karl Marx. London: Routledge, 1993. P. 42—44. Эмиль Дюркгейм также писал: «Чем больше сил общества прикладывают к организации своей внутренней жизни, тем вероятнее, что их минуют споры, в результате кото­рых возможно столкновение патриотизма с космополитизмом, или всемирным патриотизмом <…>. Общества могут обладать чувством собственного достоинства, которое заключается в том, чтобы быть не величайшим или богатейшим, а самым справедливым и организованным, а также иметь наилучшую с нравственной точки зрения конституцию» (Durkheim E. Professional Ethics and Civic Morals. London: Routledge, 1992. P. 75).

64) Дэниэл Чернило пишет: «Универсалистские претензии социальной теории — ос­новной способ утверждения значимости социальной теории как интеллектуальной традиции; именно они делают социальную теорию современной и актуальной» (Chernilo D. A Social Theory of the Nation State: The Political Forms of Modernity beyond Methodological Nationalism. London: Routledge, 2007. P. 162).

65) Со своей собственной, космополитической точки зрения, Ульрих Бек также утвер­ждает, что космополитизм эпохи Просвещения повлек за собой формирование го­могенизирующего универсализма, у которого есть два лица: «уважение и господст­во, рациональность и террор» (Бек У. Космополитическое мировоззрение. М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2008. С. 82). См. также: Bhambra G. Cosmopolitanism and Postcolonial Critique // The Ashgate Companion to Cosmopoli­tanism / M. Rovisco, M. Nowicka (Eds.). Aldershot: Ashgate, 2011.

Травля писателей, композиторов, режиссеров в послевоенном СССР • Arzamas

Кто придумал «безродный космополитизм» и «компанейщину» и за что власти нападали на Эйзенштейна, Ахматову, Зощенко, Прокофьева и Шостаковича

Автор Марина Раку

Иосиф Виссарионович Сталин любил смотреть кино — отечественное и зару­бежное, старое и новое. Новое отечественное, помимо естественного зритель­ского интереса, составляло неустанный предмет его забот: вслед за Лениным он считал кино «важнейшим из искусств». В начале 1946 года его вниманию предложили еще одну кинематографическую новинку — с нетерпением ожи­дав­шуюся вторую серию фильма Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный». Первая серия к этому времени уже получила Сталинскую премию первой степени.

Фильм был не только государственным заказом особой важности. Диктатор свя­зывал с ним надежды, имевшие откровенно личную подоплеку. Еще в на­чале 1930-х годов он категорически отрицал свое предполагаемое сходство с ве­личайшим преобразователем России и венценосным реформатором Петром Великим. «Исторические параллели всегда рискованны. Данная параллель бес­смысленна», — настаивал диктатор. К началу же 1940-х Сталин уже откровенно намекал Эйзенштейну на «исторические параллели» между собственными деяни­ями и политикой Ивана Грозного. Фильм о самом жестоком российском тиране должен был объяснить советским людям смысл и цену приносимых ими жертв. В первой серии, казалось, режиссер вполне успешно начал выпол­нять поставленную перед ним задачу. Сценарий второй был также одобрен самим «верховным цензором». Ничто не предвещало катастрофы.

Тогдашний руководитель советского кинематографа Иван Большаков вернулся с просмотра второй серии с «опрокинутым лицом», как вспоминали очевидцы. Сталин проводил его фразой, которую можно считать эпиграфом к последу­ющим событиям, определившим послевоенную судьбу советской культуры на бли­­­жайшие семь лет — до самой смерти тирана: «У нас во время войны руки не доходили, а теперь мы возьмемся за всех вас как следует».

Что же, собственно, неожиданного и категорически неприемлемого мог уви­деть на кремлевском экране заказчик фильма, его основной «консультант» и самый внимательный читатель сценария? Партийные руководители совет­ского искусства много лет искренне полагали, что главное в кино — именно сценарий. Однако режиссура Сергея Эйзенштейна, игра его актеров, опера­тор­ская работа Эдуарда Тиссэ и Андрея Москвина, живописные решения Иосифа Шпинеля и музыка Сергея Прокофьева в контрапункте с четко опре­деленными смыслами слов выразили доступными им игровыми, изобрази­тельными и зву­ковыми средствами то, что в корне противоречило намерениям автора этого проекта, Сталина. Экстатическая пляска опричников, под ерни­ческие напевы и дикое гиканье взрывающая черно-белый экран кровавым всполохом красок, обдавала беспредельным ужасом. Источник вдохновения этих сцен трудно не узнать — им была сама реальность сталинского времени. «Загуляли по боя­рам топоры. / Говори да приговаривай, топорами прико­лачивай».

На это прямое обвинение Сталин и отреагировал, подобно своему экранному альтер эго, который произносил: «Через вас волю свою творю. Не учить — служить ваше дело холопье. Место свое знайте…» Нужно было снова прини­маться за «пристальное партийное руководство искусством» — за ту работу, которую на время прервала война. Новая война — теперь уже холодная — по­служила знаком для начала масштабной кампании по борьбе с идеологи­че­скими «отклонениями» в литературе, философии и искусстве. Десятилетней давности кампания, 1936 года, по борьбе с формализмом не искоренила идео­логической крамолы — кампанию эту требовалось возобновить.

К концу лета 1946 года, 14 августа, был окончательно отредактирован текст постановления оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Там, в частности, говорилось:

«В чем смысл ошибок редакций „Звезды“ и „Ле­нин­града“? Руководящие работники журналов… забыли то положение лени­низма, что наши жур­налы, являются ли они научными или художественными, не мо­гут быть аполитичными. Они забыли, что наши журналы являются мо­гучим средством советского государства в деле воспитания советских людей и в осо­бенности молодежи и поэтому должны руководствоваться тем, что составляет жизненную основу советского строя, — его политикой».

Это был первый залп по инакомыслящим. Менее чем через две недели второй целью стал театр, вернее театральная драматургия (то есть тоже литература): 26 августа вышло постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О репертуаре драмати­ческих театров и мерах по его улучшению». Еще через неделю, 4 сентября, в постановлении «О кинофильме „Большая жизнь“» обстрелу подвергся ки­нематограф. На страницах постановления среди «неудачных и ошибочных фильмов» была упомянута и вторая серия «Ивана Грозного»:

«Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма „Иван Грозный“ обнаружил невеже­ство в изображении исторических фактов, предста­вив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американ­ского ку-клукс-клана, а Ивана Гроз­ного, человека с сильной волей и харак­тером, — слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета».

Опыт кампании по борьбе с формализмом 1936 года подсказывал, что ни один из видов искусства не останется в стороне от событий. Творческие объедине­ния начали торопливо готовиться к публичному покаянию — эта процедура была тоже уже хорошо освоена в горниле идеологических «чисток» 1920-х, а затем 1930-х годов. В октябре 1946 года собирается Пленум оргкомитета Союза композиторов СССР, посвященный обсуждению постановлений по ли­тературе, театру и кино. Подобно гоголевской унтер-офицерской вдове, жела­тельно было высечь себя самостоятельно в надежде на снисхождение будущих мучителей.

Процесс борьбы за «подлинное советское искусство» и против формализма ширился, втягивая в себя другие сферы идеологии. На фоне обнадеживающей новости об отмене в СССР в 1947 году смертной казни (временной, как выяс­нилось вскоре, — она была восстановлена уже в 1950-м) советская пресса рас­ширяет список опальных имен деятелей культуры. Если в центре августовского постановления по литературе оказалась парадоксальная в своем сочетании пара Михаил Зощенко — Анна Ахматова, то в марте 1947 года к ним присоединили Бориса Пастернака. В газете «Культура и жизнь» была напечатана резко анти­пастернаковская статья поэта Алексея Суркова, который обвинял своего кол­легу «в прямой клевете на новую действительность».

Июнь 1947-го был ознаменован публичной дискуссией о новом учебнике исто­рии западной философии: его автором был начальник Управления пропаганды и агитации ЦК партии академик Георгий Александров. Впрочем, эта полемика происходила в несколько этапов. Она началась с критического выступления Сталина в декабре 1946-го и постепенно вбирала в себя новых и новых участ­ни­ков, обретая в высших политических сферах все более представительное кура­тор­ство. Когда к лету 1947 года на роль ее организатора был выдвинут секре­тарь ЦК ВКП(б) Андрей Жданов, стало ясно, что в воронку разрастаю­щейся идеологической кампании попадет и наука во всем объеме ее направ­лений.

Философская дискуссия 1947 года стала показательной сразу в нескольких отношениях: во-первых, под огонь критики попала работа, незадолго до того удостоенная Сталинской премии; во-вторых, настоящей причиной возникших «принципиальных разногласий» была отнюдь не философия, а жесточайшая партийная борьба: Александров, сменивший на своем посту в ЦК Жданова, при­надлежал к иной группировке в партийном руководстве. Схватка между этими группировками была в полном смысле слова смертельной: летом 1948 го­да Жданов, представлявший «ленинградский клан», умрет от болезни сердца. Его соратники позже будут привлечены к ответственности по так на­зываемому «ленинградскому делу», ради которого, по-видимому, и будет восстановлена вновь смертная казнь. Но наиболее очевидное сходство всех идеологических процессов 1946–1947 годов заключается в том, что их «дири­жером» стал именно Жданов, наделенный этой «почетной миссией» лично Сталиным, отчего постановления по вопросам искусства вошли в историю как «ждановские», а недолгий период этой его деятельности получил название «ждановщины».

После литературы, театра, кино и философии на очереди стояли другие виды искусства и другие области науки. Перечень инвектив, адресованный им, посте­пенно разрастался и становился более разнообразным, а официальный лексикон обвинения оттачивался. Так, уже в постановлении по театральному репертуару возник один существенный пункт, которому суждено было в бли­жайшие годы занять видное место в различных документах по вопросам искус­ства. Он гласил:

«ЦК ВКП(б) считает, что Комитет по делам искусств ведет неправиль­ную линию, внедряя в репертуар театров пьесы буржуазных зару­бежных драматургов. <…> Эти пьесы являются образцом низкопробной и пош­лой зарубежной драматургии, открыто проповедующей буржуазные взгляды и мораль. <…> Часть этих пьес была поставлена в драматиче­ских театрах. По­становка театрами пьес буржуазных зарубежных авто­ров явилась, по существу, предоставлением советской сцены для пропа­ганды реакционной буржуазной идеологии и морали, попыткой отра­вить сознание советских людей мировоз­зрением, враждебным совет­скому обществу, оживить пережитки капитализма в сознании и быту. Широкое распространение подобных пьес Комитетом по делам искусств среди работников театров и постановка этих пьес на сцене явились наиболее грубой политической ошибкой Комитета по делам искусств».

Борьба с «безродным космополитизмом» была впереди, а авторы текстов поста­­новлений еще только подбирали нужные и наиболее точные слова, кото­рые могли бы стать девизом в разворачивающейся идеологической борьбе.

Завершающий пункт постановления о репертуаре — «отсутствие принципи­альной большевистской театральной критики». Именно здесь впервые сфор­мулированы обвинения в том, что в силу «приятельских отношений» с теат­раль­ными режиссерами и актерами критики отказываются принципиально оцени­вать новые постановки, и так «частные интересы» побеждают «общест­венные», а в ис­кусстве водворяется «компанейщина». Эти идеи и использо­ванные для их оформления понятия станут в ближайшие годы сильнейшим оружием пар­тийной пропаганды в атаке на разные области науки и искусства. Останется только провести прямую связь между «низкопоклонством перед Западом» и на­личием «компанейщины» и коллегиальной поддержки, чтобы обосновать на этом фундаменте основные постулаты следующих идеологиче­ских кампа­ний. И уже в следующем году в центре идеологической борьбы оказалась по­литика антисемитизма, набиравшая ход по непосредственной инициативе Сталина вплоть до самой его смерти, под лозунгами «борьбы с космополи­тизмом».

Антисемитизм, обозначенный как «борьба с космополитизмом», не был слу­чай­ным выбором властей. За этими политическими мерами просматри­валась четко проводимая уже с первой половины 1930-х линия на формиро­вание велико­державной идео­логии, принявшей к концу 1940-х откровенно нацио­на­листические и шовини­стические формы. Иногда они получали вполне анекдо­тическое воплощение. Так, в 1948 году одесский скрипач Михаил Гольд­штейн извещает музыкальное сообщество о сенсационной находке — рукописи 21-й симфонии никому дотоле не известного композитора Николая Овсянико-Куликовского, датированной 1809 годом. Известие было встречено музыкаль­ной общественностью с боль­шим воодушевлением, ведь до сих пор считалось, что симфонии в России этого времени не существовало. За обнародованием сочинения последовали издание, многочисленные исполнения и записи, анали­тические и исторические очерки. Началась работа над монографией о композиторе.

Советская наука о музыке в это время находилась в настойчивых поисках оснований для уравнивания исторической роли русской музыки и западных нацио­нальных школ. Сходные процессы происходили повсеместно: приоритет Рос­сии во всех без исключения областях культуры, науки и искусства стал едва ли не главной темой изысканий советских ученых-гуманитариев. Дока­зательству этого гордели­вого тезиса была посвящена монография «Глинка» Бори­са Асафь­ева — един­ственного советского музыковеда, удостоенного — как раз за эту книгу — звания академика. С позиций сегодняшнего дня исполь­зованные им демагогические способы присвоения «права первородства» музы­ке гениального русского ком­позитора не выдерживают критического анализа. Так называемая симфония Овсянико-Куликовского, сочиненная, как выясни­лось уже к концу 1950-х го­дов, самим Михаилом Гольдштейном, возможно в соавторстве с другими мис­тификаторами, была в некотором роде такой же попыткой трансформации истории отечественной музыки. Или успешным ро­зы­грышем, пришедшимся как нельзя кстати данному историческому момен­ту.

Этот и подобные случаи свидетельствовали о том, что в ходе эскалации про­цесса «ждановщины» дело дошло и до музыкального искусства. И действи­тельно, начало 1948 года было ознаменовано трехдневным совещанием деяте­лей совет­ской музыки в ЦК ВКП(б). В нем приняло участие более 70 ведущих со­вет­ских композиторов, музыковедов и музыкальных деятелей. Были в их чи­сле и не­сомненные, признанные мировым сообществом классики — Сергей Про­кофьев и Дмитрий Шостакович, почти ежегодно создававшие сочинения, удер­живающие за собой и сегодня статус шедевра. Однако поводом для обсу­ждения состояния современной советской музыкальной культуры стала опера Вано Му­радели «Великая дружба» — один из рядовых опусов советской «исто­ри­ческой оперы» на революционную тему, исправно пополнявших репертуар тогдашних оперных театров. Ее исполнение в Большом за несколько дней до того посетил в сопровождении своей свиты Сталин. «Отец народов» поки­нул театр в бешен­стве, как некогда, в 1936 году, — представление шостакови­чев­ской «Леди Мак­бет Мценского уезда». Правда, теперь для гнева у него были гораздо более личные основания: в опере шла речь о спутнике его боевой моло­дости Серго Орджоникидзе (погибшем при не вполне выяснен­ных обстоя­тель­ствах в 1937 году), о становлении советской власти на Кавказе, а стало быть, и о степени собственного участия Сталина в этой «славной» эпопее.

Сохранившиеся варианты проекта постановления, подготовленного в кратчай­шие сроки аппаратчиками ЦК по этому поводу, фиксируют любопытную си­ту­ацию: речь в тексте идет почти исключительно о несообразностях сюжета, ис­торических несоответствиях в трактовке событий, недостаточном раскрытии в них роли партии, о том, «что ведущей революционной силой является не рус­ский народ, а горцы (лезгины, осетины)». В заключение довольно пространного послания доходит дело и до музыки, которая упоминается всего в одной фразе:

«Следует отметить также, что если музыка, характеризующая комис­сара и гор­цев, широко использует национальные мелодии и в целом удачна, то музы­кальная характеристика русских лишена национального колорита, бледна, часто в ней звучат чуждые ей восточные интонации».

Как видим, музыкальная часть вызывает нарекания именно в той же части, что и сюжетная, и оценка эстетических недочетов целиком подчинена здесь идеологии.

Доработка документа привела к тому, что постановление «Об опере „Великая дружба“» начинается в окончательном виде именно с характеристики музыки, и ей же оно номинально посвящено. Обвинительная часть в этой заключитель­ной редакции официального приговора базируется как раз на характеристике музыкальной стороны оперы, тогда как либретто посвящены на этот раз лишь два предложения. Здесь показательным образом появляются ранее не фигури­ровавшие в тексте «положительные» грузины и «отрицательные» ингуши и че­ченцы (смысл этой поправки в конце 1940-х годов, когда эти народы подверг­лись широкомасштабным репрессиям, абсолютно прозрачен). Постановку «Ве­ликой дружбы» в это самое время, согласно проекту записки, готовили «около 20 оперных театров страны», кроме того, она уже шла на сцене Боль­шого теат­ра, однако ответственность за ее провал была возложена целиком на компози­тора, который встал на «ложный и губительный формалистический путь». Борьба с «формализмом» (одно из самых страшных обвинений в кампа­нии 1936 года, начавшейся с гонений на Шостаковича) вышла на сле­дующий виток.

Музыка недавнего лауреата Сталинской премии Мурадели, по правде говоря, имела «вид непорочный и невинный»: она полностью соответствовала всем тем требованиям, которые предъявлялись советской опере чиновниками от ис­кус­ства. Мелодичная, немудреная в своих формах и работе с ними, с опо­рой на жан­ры и фольклорное псевдоцитирование, трафаретная в своих интона­ци­онных и ритмических формулах, она никак не заслуживала тех характери­стик, которые были ей выданы разъяренными обвинителями. В постановле­нии же о ней говорилось:

«Основные недостатки оперы коренятся прежде всего в музыке оперы. Музыка оперы невыразительна, бедна. В ней нет ни одной запоминаю­щейся мелодии или арии. Она сумбурна и дисгармонична, построе­на на сплошных диссонансах, на режущих слух звукосочетаниях. Отдель­ные строки и сцены, претендующие на мелодичность, внезапно пре­ры­ваются нестройным шумом, совершенно чуждым для нормального человеческого слуха и действующим на слушателей угнетающе».

Однако именно на этой абсурдной подмене действительных и воображаемых недостатков музыки построены основные выводы февральского постановле­ния. По своему смыслу они, безусловно, «досказывают» те обвинения, которые прозвучали в 1936 году в адрес Шостаковича и его второй оперы. Но теперь список претензий был уже четко сформулирован — равно как и список имен композиторов, заслуживаю­щих порицания. Этот последний оказался особенно примечателен: званием «формалистов» были заклеймлены действительно лучшие композиторы стра­ны — Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Арам Хачатурян, Виссарион Шебалин, Гавриил Попов и Николай Мясковский (то, что список возглавил Вано Мурадели, выглядит всего лишь историческим анекдотом).

Плодами этого постановления не преминули воспользоваться сомнительные выдвиженцы на ниве музыкального искусства, полуграмотные в своем ремесле и не обладающие необходимым профессиональным кругозором. Их девизом стал приоритет «песенного жанра» с его опорой на поддающийся цензурному надзору текст перед сложными по своей конструкции и языку академическими жанрами. Первый Всесоюзный съезд советских композиторов в апреле 1948 го­да и завершился победой так называемых песенников.

Но выполнить высочай­ший наказ Сталина по созданию «советской класси­ческой оперы», а также советской классической симфонии новые фавориты власти были категори­чески неспособны, хотя подобные попытки неустанно предприни­мались, — не хватало умений, да и талантов. В результате запрет Главреперткома на исполнение произведений упомянутых в постановлении опальных авторов продержался чуть больше года и в марте 1949-го был отменен самим Сталиным.

Однако постановление сделало свое дело. Композиторы поневоле сменили стилистические и жанровые приоритеты: вместо симфонии — оратория, вме­сто квартета — песня. Сочинявшееся в опальных жанрах зачастую почивало в «твор­ческих портфелях», дабы не подвергать риску автора. Так, например, поступил Шостакович со своими Четвертым и Пятым квартетами, Празднич­ной увертюрой и Первым скрипичным концертом.

С оперой после «показательной порки» Мурадели иметь дело приходилось тоже с осторожностью. Шостакович фактически так и не вернулся в музы­кальный театр, сделав в 1960-х годах лишь редакцию своей опальной «Леди Макбет Мценского уезда»; неуемный Прокофьев, завершив в 1948-м свой последний опус в этом жанре — «Повесть о настоящем человеке», на сцене его так и не уви­дел: не пустили. Внутренний идеологический цензор каждого из твор­цов заговорил намного явственнее и требовательнее, чем раньше. Ком­позитор Гавриил Попов — один из самых многообещающих талантов своего поколе­ния — ноябрьской ночью 1951 года оставил запись в дневнике, сумми­рующую весь лексикон и понятийный аппарат «погромных» рецензий и кри­тических выступлений того времени:

«Квартет закончил… Завтра отрежут мне голову (на секретариате с бюро Камерно-симфонической секции) за этот самый Квартет… Найдут: „поли­­тонализм“, „чрезмерную напряженность“ и „пере­услож­ненность музыкально-психологических образов“, „чрезмерную мас­штабность“, „непреодолимые исполнительские трудности“, „изыс­канность“, „мирискусственничество“, „западничество“, „эстет­ство“, „нехватку (отсут­ствие) народности“, „гармоническую изощрен­ность“, „формализм“, „черты декадентства“, „недоступность для вос­приятия массовым слушателем“ (сле­довательно, антинародность)…»

Парадокс же заключался в том, что коллеги из секретариата и бюро Союза компо­зиторов на следующий день обнаружили в этом квартете как раз «народ­ность» и «реализм», а также «доступность для восприятия массовым слуша­те­лем». Но ситуации это не отменяло: в отсутствие настоящих профессиональ­ных кри­териев и само произведение, и его автор могли легко быть причислены к тому или иному лагерю, в зависимости от расстановки сил. Они неизбежно станови­лись заложниками внутрицеховых интриг, борьбы за сферы влияния, причуд­ливые коллизии которых в любой момент могли получить оформление в соответствующей директиве.

Маховик идеологической кампании продолжал раскручиваться. Обвинения и фор­мулировки, звучавшие со страниц газет, становились все абсурднее и чудовищнее. Начало 1949 года ознаменовалось появлением в газете «Правда» редакционной статьи «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», которая и положила начало целенаправленной борьбе с «безродным космополитизмом». Сам термин «безродный космополит» прозвучал уже в речи Жданова на совещании деятелей советской музыки в январе 1948 года. Но подробное разъяснение и отчетливую антисемитскую окраску он получил в статье о театральной критике.

Поименно перечисленные критики, уличенные со страниц центральной прессы в попытке «создать некое литературное под­полье», были обвинены в «гнусном поклепе на русского советского человека». «Безродный космополитизм» оказы­вался на поверку всего лишь эвфемизмом «сионистского заговора». Статья о критиках появилась в разгар антиеврейских репрессий: за несколько месяцев до ее появления состоялся разгон «Еврейского антифашистского комитета», члены которого были арестованы; в течение 1949 года по всей стране закры­вались музеи еврейской культуры, газеты и журналы на идиш, в декабре — последний в стране еврейский театр.

В статье о театральной критике, в частности, говорилось:

«Критик — это первый пропагандист того нового, важного, положи­тельного, что создается в литературе и искусстве. <…> К сожалению, критика, и особенно театральная критика, — это наиболее отстающий участок в нашей литературе. Мало того. Именно в театральной критике до последнего времени сохранились гнезда буржуазного эстетства, прикрывающие антипатриотическое, космополити­ческое, гнилое отно­ше­ние к советскому искусству. <…> Эти критики утратили свою ответ­ствен­ность перед народом; являются носителями глубоко отврати­тель­ного для советского человека, враждебного ему безродного космополи­тизма; они мешают развитию советской литературы, тормозят ее дви­же­ние вперед. Им чуждо чувство национальной советской гордости. <…> Такого рода критики пытаются дискредитировать передовые явления нашей литературы и искусства, яростно обрушиваясь именно на патри­о­тические, политически целеустремленные произведения под пред­ло­гом их якобы художественного несовершенства».

Идеологические кампании конца 1940-х — начала 1950-х годов затронули все сферы советской жизни. В науке табуировались целые направления, истреб­лялись научные школы, в искусстве — запрету подвергались художественные стили и темы. Лишались работы, свободы, а порой и самой жизни выдающиеся творческие личности, профессионалы своего дела. Не выдерживали страшного давления времени даже те, кому, казалось, повезло избежать наказания. Среди них был и Сергей Эйзенштейн, скоропостижно скончавшийся во время пере­делки запрещенной второй серии «Ивана Грозного». Потери, понесенные рус­ской культурой в эти годы, не поддаются учету.

Конец этой показательной истории был положен в одночасье смертью вождя, но ее отголоски долго еще раздавались на просторах советской культуры. За­служила она и своего «памятника» — им стала кантата Шостаковича «Анти­формалистический раек», явившаяся из небытия в 1989 году как тайное, не­подцензурное сочинение, несколько десятков лет дожидавшееся своего испол­не­ния в архивах композитора. Эта сатира на совещание деятелей советской музыки в ЦК ВКП(б) 1948 года запечатлела абсурдный образ одного из самых страш­ных периодов советской истории. И однако до самого ее конца постулаты принятых идеологических постановлений сохраняли свою легитимность, сим­во­лизируя незыблемость партийного руководства наукой и искусством.      

Сталин и евреи: 70 лет разгрома Еврейского антифашистского комитета

• Артем Кречетников
• Би-би-си

28 ноября 2018

Автор фото, Getty Images

Подпись к фото,

Члены только что учрежденного ЕАК подписывают обращение «К евреям во всем мире» (справа налево в первом ряду публицист Илья Эренбург, архитектор Борис Иофан, актер и режиссер Соломон Михоэлс; крайний слева писатель Самуил Маршак; второй слева во втором ряду скрипач Давид Ойстрах)

28 ноября 1948 года Сталин подписал секретное решение бюро Совета министров СССР: «Еврейский антифашистский комитет немедля распустить, органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать».

На следующий день оперативники МГБ обыскали и опечатали помещение.

Глава комитета, художественный руководитель Государственного еврейского театра Соломон Михоэлс к тому времени был мертв. Арестовали 17 из 20 членов президиума комитета, в том числе писателей Переца Маркиша, Льва Квитко, Семена Галкина и Давида Гофштейна, первую советскую женщину-академика Лину Штерн, бывшего начальника Совинформбюро Соломона Лозовского, главврача Боткинской больницы Бориса Шимелиовича, актера Вениамина Зускина, поэта Ицика Фефера.

Всего по делу привлекли 125 человек, из которых 23 были расстреляны и шесть умерли в тюрьме.

Об арестах не сообщалось. Выглядело это так, будто известные люди просто исчезли. Александру Фадееву и Илье Эренбургу во время зарубежных поездок приходилось лгать, будто они недавно видели коллег в Москве.

Мавр сделал свое дело

Еврейский антифашистский комитет, первоначально в составе 47 человек, в основном творческой интеллигенции, был учрежден 7 апреля 1942 года для создания положительного образа СССР в США и Британии и, как сказали бы теперь, фандрайзинга.

С поставленной задачей комитет справился. Были налажены контакты, собраны 33 миллиона долларов пожертвований. В Америке Еврейский совет по оказанию помощи России возглавил Альберт Эйнштейн.

К 1948 году отношения между СССР и Западом безнадежно испортились, необходимость в существовании ЕАК отпала, и былые заслуги активистов им же поставили в вину.

Главной причиной опалы комитета нередко называют письмо к Сталину с идеей создать Еврейскую автономную область в Крыму. Однако между обращением (февраль 1944 года) и началом репрессий прошло почти пять лет.

Допросы с пристрастием и приговор без доказательств

Малограмотный следователь избил писателя Абрама Когана, когда тот стал править ошибки в протоколе собственного допроса: значит, знаешь русский язык, а книжки на идише сочинял?

Как утверждал на суде Ицик Фефер, следователь Лихачев откровенно объяснил ему: «Я сверну вам шею, или мне отрубят голову. Если мы вас арестовали, то найдем и преступление».

Другой следователь по делу ЕАК, Владимир Комаров, впоследствии арестованный из-за близости к попавшему в опалу министру госбезопасности Абакумову, писал из тюрьмы Сталину: «Особенно я ненавидел и был беспощаден с еврейскими националистами, в которых видел наиболее опасных и злобных врагов».

Несмотря на пытки, немолодые интеллигенты не подписали признаний в шпионаже и терроризме, поэтому суд, начавшийся 8 мая 1952 года, сделали закрытым.

На процессе произошел неслыханный случай: председатель военной коллегии Верховного суда генерал-лейтенант Александр Чепцов счел обвинения недоказанными и обратился в ЦК за разрешением вернуть дело на доследование.

«Вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками. Приговор апробирован народом, делом политбюро занималось три раза. Выполняйте решение!» — ответил секретарь ЦК Георгий Маленков.

14 из 15 обвиняемых приговорили к расстрелу. Отправили в ГУЛАГ только академика Штерн, физиолога с мировым именем, в 1925 году приехавшую в СССР из Швейцарии строить социализм.

Как выяснилось впоследствии, Фефер долгие годы тайно сотрудничал с госбезопасностью, но и это его не спасло.

Семейное дело?

Чем объяснить поведение Сталина?

Впитанным с детства бытовым антисемитизмом (его личный секретарь Борис Бажанов, бежавший в 1928 году на Запад, утверждал, что патрон уже тогда отпускал в узком кругу соответствующие ремарки)?

Старыми счетами с Троцким и прочей «ленинской гвардией»?

Мнением, что евреи — ненадежный элемент в случае войны с Америкой?

В наши дни можно услышать, что гонения, пережитые ими в СССР, стали расплатой за активное участие в установлении советской власти и уничтожении старой России. Однако послевоенный удар пришелся не по партийно-чекистской верхушке — с той разделались еще в 1930-х годах — а по не повинной ни в чем еврейской интеллигенции: ученым, врачам, писателям.

Историк Леонид Млечин утверждает, что первопричиной дела ЕАК было ухудшение здоровья Сталина, точнее, то, что о нем писали западные корреспонденты в Москве. Старого диктатора это сильно раздражало.

Основой для спекуляций служили его внешний вид и участившиеся исчезновения из публичного пространства. Но вождя такое объяснение не устраивало. Он был уверен, что кто-то из окружения сливает иностранцам сведения о его медицинских проблемах.

МГБ нашло устроившее Хозяина объяснение: информация уходит через родственников его покойной жены. В конце 1947 года арестовали сестру Надежды Аллилуевой Анну, супругу ее покойного брата Павла Евгению, их дочь Киру и второго мужа Евгении инженера Николая Молочникова.

Избиваемый на допросах Молочников вспомнил, что у жены была знакомая, а у той дочь, которая вышла замуж за работавшего шофером в американском посольстве Виталия Зайцева.

Этот Зайцев якобы «крутился вокруг Киры» и расспрашивал ее о подробностях жизни Сталина. Арестованный Зайцев вскоре «сознался», что он американский шпион.

Получили нужные показания и от Евгении Аллилуевой. Она заявила, что личной жизнью Сталина интересовался ее знакомый доктор наук Исаак Гольдштейн из Института экономики Академии наук.

«Меня стали жестоко и длительно избивать резиновой дубинкой, — показывал впоследствии Гольдштейн. — Измученный дневными и ночными допросами, я стал оговаривать себя и других лиц».

Гольдштейн дал показания на руководителя исторической комиссии ЕАК Захара Гринберга и главу комитета Соломона Михоэлса, который якобы «проявлял повышенный интерес к личной жизни главы советского правительства, чем интересовались американские евреи».

Убийство Михоэлса

Автор фото, Фото ИТАР-ТАСС

Подпись к фото,

Соломон Михоэлс в роли короля Лира

Когда 27 декабря 1947 года министр госбезопасности Виктор Абакумов и его первый заместитель Сергей Огольцов доложили обо всем этом Сталину, тот заявил, что ЕАК — «центр антисоветской пропаганды и поставляет антисоветскую информацию агентам иностранной разведки». Тогда же, по утверждению Огольцова, было получено устное указание устроить Михоэлсу автомобильную катастрофу.

Гринберг умер в тюрьме. Михоэлс был убит в Минске в ночь на 13 января 1948 года. Вместе с ним ликвидировали знакомого Михоэлса, театроведа и агента МГБ Владимира Голубова, заманившего его на уединенную дачу — слишком много знал. Чекисты инсценировали их гибель под колесами грузовика в нетрезвом виде.

Всех участников убийства тайно наградили орденами.

В 1990-х годах журналист Леонид Млечин снимал в Минске документальный фильм об убийстве Михоэлса. Руководство КГБ Белоруссии попросило его выступить перед сотрудниками. Впоследствии Млечин узнал, что в задних рядах, среди ветеранов, находился человек, который, сидя за рулем грузовика, раздавил Михоэлса.

Как все начиналось?

Однако дело ЕАК не было изолированным эпизодом, и первые тревожные звонки прозвучали раньше.

«Государственный антисемитизм в Советском Союзе начался внезапно — как ни странно, во время войны против гитлеровской Германии. Казалось, эта зараза переползла через линию фронта и охватила номенклатурные верхи», — писал историк Михаил Восленский.

С 1943 года действовала негласная инструкция не брать евреев в партийный аппарат и на работу, связанную с выездами за границу.

В том же году Светлана Аллилуева влюбилась в кинодраматурга Алексея Каплера. Сталин отправил его в ГУЛАГ — возможно, сохранил жизнь из опасения, чтобы дочь не учинила над собой чего-нибудь по примеру матери.

Когда Светлана вышла замуж за студента МГИМО Григория Морозова, тоже еврея, отец махнул рукой, но велел зятю не показываться ему на глаза. Спустя три года она разошлась с Морозовым, и подручный Сталина Георгий Маленков воспринял это как сигнал — немедленно разлучил свою дочь с ее мужем Владимиром Шамбергом. Шамбергу на дали даже попрощаться с женой, а выставили его вещи за дверь и вручили новый паспорт без записи о браке.

Заместитель председателя Совета Министров по машиностроению Вячеслав Малышев записал в дневнике слова Сталина, сказанные на заседании президиума ЦК 1 декабря 1952 года: «Любой еврей — националист, это агент американской разведки».

Однако до января 1953 года, когда развернулось «дело врачей», публично о евреях худого не говорили.

Весной 1949 года заместитель заведующего Отделом пропаганды ЦК ВКП(б) Федор Головенченко заявил на собрании партактива в подмосковном Подольске: «Вот мы говорим — космополитизм. А что это такое, если сказать по-простому, по-рабочему? Это значит, что всякие мойши и абрамы захотели занять наши места!». Излишне прямолинейного аппаратчика выгнали из ЦК и отправили заведовать кафедрой в Московском пединституте.

Официально борьба велась против «безродного космополитизма» и «заграничного низкопоклонства».

В июне 1948 года первый секретарь Фрунзенского райкома Москвы, будущий министр культуры СССР Екатерина Фурцева созвала совещание директоров и секретарей парткомов научных учреждений и устроила им разнос за «слабую постановку идейно-политического воспитания научных сотрудников». Слово «евреи» не прозвучало ни разу, но фамилии «политически незрелых» ученых были сплошь Рубинштейн, Ошерович, Шифман, Гурвич.

28 января 1949 года в «Правде» появилась установочная статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», в которой перечислялись сплошь еврейские фамилии и впервые был употреблен термин «безродный космополитизм». Главный редактор Петр Поспелов вспоминал, что словосочетание продиктовал ему лично Сталин.

18 февраля 1949 года в Центральном доме литераторов открылось трехдневное совещание драматургов и театральных критиков.

«Это контрреволюционная деятельность, сколоченная организованная группа», — витийствовал с трибуны глава Союза писателей Александр Фадеев.

«Меня вызвали в ЦК. Что я мог?» — сокрушался он впоследствии.

Драматург Анатолий Суров сочинил антиамериканскую пьесу «Зеленая улица», поставленную на сцене МХАТа и удостоенную Сталинской премии за 1949 год. Спустя несколько месяцев разразился скандал: выяснилось, что текст за него сварганили «литературные негры» из оставшихся без куска хлеба «космополитов». «Надежду советской драматургии» исключили из партии и из Союза писателей — не столько за плагиат, сколько за то, что не с теми людьми связался.

Вслед за литературой и театром «борьба с космополитизмом» охватила все сферы жизни. Немало людей с энтузиазмом присоединилось к травле — главным образом, в расчете занять освобождающиеся места.

Профессор истории Сергей Дмитриев описал в дневнике, как в марте 1949 года на заседании ученого совета истфака МГУ обсуждали меры по очищению факультета от космополитов. «Что, по-вашему, лежит в основе всего этого?» — спросил Дмитриев одного из коллег. «Война, — убежденно ответил тот. — Готовить нужно народ к новой войне. Она близится».

4 июля 1950 года глава госбезопасности Абакумов (вскоре его самого арестуют и обвинят в сговоре с «еврейскими националистами») направил Маленкову докладную записку о том, что в московской клинике лечебного питания из 43 научных работников 36 евреев, а в историях болезни не заполняется графа «национальность».

В апреле 1951 года по докладу Абакумова сняли с поста начальника Высшей офицерской кавалерийской школы и отправили служить подальше от Москвы генерал-лейтенанта Николая Осликовского. Основание: Осликовский имел друзей-евреев, а по должности отвечал за подготовку лошадей для принимающего и командующего парадами на Красной площади — как бы чего не вышло.

Председатель правления Союза композиторов Тихон Хренников находил в почтовом ящике подметные письма: «Тиша-лопух спасает евреев».

В феврале 1952 года получил 25 лет лагерей первый секретарь Биробиджанского обкома партии Александр Бахмутский: он поощрял исследования по еврейской истории, продвигал преподавание и издание книг на идише, присутствовал в Москве на похоронах Михоэлса и предлагал повысить статус Еврейской автономной области до республики.

Знаменитый микробиолог и врач, коллега Пастера и Мечникова, академик Николай Гамалея, в 90 лет уже ничего не боявшийся, в 1949 году написал Сталину: «По отношению к евреям творится что-то неладное в настоящее время в нашей стране. Антисемитизм исходит от высоких лиц…».

Дело Жемчужиной

Пострадала и Полина Жемчужина — жена влиятельного министра иностранных дел СССР Вячеслава Молотова. Судя по всему, супруги любили друг друга.

Очевидно, что преследование Жемчужиной Сталин начал не из-за нее самой, а из-за мужа, от которого, по многим признакам, готовился избавиться.

Для предъявления претензий его жене была задействована та же еврейская тема.

27 декабря 1948 года Абакумов и председатель Комитета партийного контроля Матвей Шкирятов направили Сталину записку «О политически недостойном поведении Жемчужиной»: «Вокруг нее группировались еврейские националисты, и она являлась советником и заступником их».

«Недостойное поведение» выражалось, в частности, в контактах с Михоэлсом и Фефером, посещении в марте 1945 года московской синагоги и в том, что после установления дипотношений между СССР и Израилем она подошла на приеме к послу Голде Меир и поговорила с той на идише.

Слухи приписывали Жемчужиной фразу: «Теперь у нас есть родина», но поверить в это сложно.

29 декабря на заседании политбюро Жемчужину исключили из партии. Молотов воздержался, а потом в покаянном письме Сталину признал свое поведение политически ошибочным.

Автор фото, Фото ИТАР-ТАСС

Подпись к фото,

Полина Жемчужина в 1930-е годы убедила Сталина, что советским женщинам нужны духи и косметика

На заседании Сталин в присутствии Молотова зачитал выбитые у двух бывших помощников Жемчужиной показания, что они якобы занимались с ней групповым сексом.

26 января 1949 года ее арестовали и сослали в Кустанайскую область. Никаких контактов с ней муж поддерживать не мог, только Берия иногда шептал ему на ухо: «Полина жива».

Заодно с Жемчужиной посадили десять ее родственников и бывших сослуживцев. Сестра и брат умерли в тюрьме.

В 1955 году генеральный секретарь компартии Израиля Самуил Микунис встретил Молотова в кремлевской больнице и спросил, почему он не вступился за жену. «Потому что я должен был подчиняться партийной дисциплине», — ответил Молотов.

21 января 1953 года следователи МГБ в придачу к антисоветской пропаганде и агитации предъявили Жемчужиной обвинение по расстрельной статье «измена родине». Примерно в то же время замглавы МГБ Рюмин, допрашивая арестованного подполковника госбезопасности Исидора Маклярского, заявил недавнему коллеге: «Жемчужина — глава еврейских националистов в Москве и израильский шпион».

И ее, и Молотова спасла смерть Сталина.

Диктатор скончался 5 марта. Через четыре дня Молотову исполнилось 63 года. Берия от имени коллег спросил, что он хотел бы получить в подарок. Молотов ответил: «Верните Полину!».

Супруги прожили вместе еще 17 лет, оставаясь твердокаменными сталинистами.

Охранная грамота

Единственной группой советских евреев, не затронутой гонениями, оказались физики.

С 1947 года «партийные ученые», не нашедшие себе места в атомном проекте, развернули борьбу против «буржуазно-идеалистических» теории относительности и квантовой механики.

Их оплотом сделался физический факультет МГУ. Декан Владимир Кессених прославился заявлением, что негоже советским ученым публиковать свои работы на английском языке.

В «рабском преклонении перед западной наукой» обвиняли Петра Капицу (который, впрочем, евреем не был), Абрама Иоффе, Виталия Гинзбурга, Льва Ландау, Александра Фрумкина, Якова Френкеля, Евгения Лифшица и многих других.

4 декабря 1948 года секретариат ЦК постановил готовить Всесоюзное совещание физиков. Председатель оргкомитета замминистра высшего образования Александр Топчиев разъяснил задачу: «Наше совещание должно быть на уровне сессии ВАСХНИЛ (Заседание Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук 31 июля — 7 августа 1948 года, где подверглась поношению «реакционная лженаука» генетика. — Прим. Би-би-си).

Однако совещание сначала перенесли с конца января на март, а затем вовсе отменили.

В марте 1949 года министр высшего образования Сергей Кафтанов направил в ЦК список преподававших в вузах физику профессоров-евреев, но никого из них не тронули.

Автор фото, Getty Images

Подпись к фото,

Атомная бомба оказалась сильнее идеологии

Оказывается, научный руководитель атомного проекта Игорь Курчатов лапидарно объяснил возглавлявшему его Лаврентию Берии: «Если теорию относительности и квантовую механику запретят, то и бомбы не будет». Тот доложил Сталину. Такой аргумент оказался доходчив.

Встречайте бармена, который изобрел Cosmopolitan

Тоби Чеккини готовит Cosmo в баре Long Island в Бруклине. Фото: М. Купер.

Ниже приводится отрывок из Правильный напиток: невыразимая история о том, как группа барменов спасла цивилизованный мир питья , новой книги Роберта Симонсона, которая будет опубликована на этой неделе Ten Speed ​​Press.

Все бары, которые пробовали коктейли в 1990-х годах, как в Нью-Йорке, так и в Лондоне, в значительной степени полагались на два напитка. Первым был мартини, напиток, который все, даже не знакомые с американской историей употребления алкоголя, признали воплощением коктейля.

Другой заказ на напитки, который нью-йоркские бармены 1990-х могли получать каждую смену, был более свежего урожая.

Cosmopolitan — простой напиток.По сути, это вариация Камикадзе, состоящая из Absolut Citron (который был выпущен в тот же год, когда был создан напиток, 1988), свежего сока лайма, Cointreau и коктейля из клюквенного сока — того, что придает напитку его знаменитый розовый цвет.

Он стал всемирно известным по целому ряду причин, не в последнюю очередь из-за того, что он служил основным источником существования для четырех женских персонажей сериала HBO Секс в большом городе .

Но настоящее значение Cosmopolitan не в том, как он стал известен и популярен, а в том, что он действительно стал известен и популярен.Это единственный коктейль своей эпохи, который стал нарицательным во всем мире. Мартини был ретро; Каким бы популярным ни был напиток в 1990-е годы, название было возвращением к прошлому, напоминанием о том, что время расцвета коктейльной культуры осталось в прошлом. Один только Cosmopolitan показал, что коктейль может быть актуальным сегодня.

Забавно, что наиболее убедительное заявление о праве собственности на напиток принадлежит противнику, который на протяжении многих лет отказывался от кредита.

Тоби Чеккини — сварливый скептик, который любит преуменьшать значение своей профессии при любой возможности.К счастью, он оставался в неведении о скачках в миксологии за первые два десятилетия работы барменом, с середины 80-х до середины 100-х годов. Подобно Рипу Ван Винклю, он осознал революцию, которую он помог привести в движение, только когда его бар Passerby закрылся в 2008 году, и некоторые из его более молодых коллег вытащили его из тени и сделали кумиром и праотцом.

Роль Чеккини после прохождения в новом дивном мире коктейлей была сложной. Молодые бармены уважали его статус ветерана и его труды (включая мемуары Cosmopolitan ).Но они из принципа ненавидели созданный им напиток. Пораженные каким-то эдиповым побуждением, они стремились убить то, на чем была построена их карьера.

Чеккини вспоминал: «Годы и годы барменов говорили:« Ты! Ты изобрел Cosmopolitan, черт возьми! »И я отвечал:« Извини, чувак »».

Ярость барменов по отношению к напитку возникла не только из-за коленного побуждения крутого ребенка выбить модное и популярное или из естественной ненависти, которую все бармены испытывают к любому напитку, который они вынуждены делать бесчисленное количество раз.Скорее, для напитка требовалось два искусственных ингредиента — ароматизированная водка и коктейль из клюквенного сока, — от которых они, как ремесленники, отказались. Fake не было в арсенале современного миксолога. Во многих коктейль-барах не было коктейлей из клюквенного сока, потому что они не могли готовить Cosmopolitans.

Трудно было владеть таким ненавистным напитком. Так что в течение многих лет Чеккини уклонялся от своей связи с этим, развивая некое капризное отношение к своим ранним работам, которое Орсон Уэллс имел для Citizen Kane в конце своей карьеры.Однако это изменилось, когда отношение барменов к коктейлю стало ослабевать, а количество кредитных клиентов выросло.

Чеккини до сих пор поддерживает историю рождения напитка, которую он заложил в Cosmopolitan . У коллеги-бармена в Odeon были друзья из Сан-Франциско, которые познакомили ее с напитком Bay Area под названием Cosmopolitan. Она рассказала Тоби о коктейле. «Cosmopolitan был своего рода напитком из железнодорожной водки, сока лайма Роуз и гренадина Роуза, который в начале 80-х ходил в гей-барах Сан-Франциско», — сказал он.Он не придал этому большого значения и начал возиться. «Я просто применил к нему то же самое лечение, которое мы давали нашим Маргаритам в то время, с использованием свежего сока лайма и Куантро, и я заменил гренадин на небольшой коктейль из клюквенного сока Ocean Spray, который мы использовали в Кейп-Коддерсе . И это стало напитком персонала. Помню, я был озадачен, когда клиенты начали заказывать один. Как вы узнали о напитках нашего персонала? И я был очень озадачен, когда я посетил другие бары и заметил эту небольшую диаспору в центре Нью-Йорка и видел, как люди делают это неправильно и плохо.”

Ирония судьбы Cosmopolitan заключается в том, что он был изобретен в дни, предшествующие возрождению коктейлей, когда никто не искал новый классический коктейль. И сегодняшние возрожденцы, которые так отчаянно хотят создавать новую классику, до сих пор не смогли выпустить что-либо, даже близкое к известному Cosmo.

«Я не уверен, что у нас когда-нибудь снова будет Cosmopolitan», — сказал Филип Дафф, международный консультант по коктейлям и авторитет, который за тридцать лет сменял друг друга.«Это было красиво посеяно в этом телесериале, и мы все так этого жаждали».

Космополитизм | философия | Британника

Полная статья

Космополитизм , в политической теории вера в то, что все люди имеют право на равное уважение и уважение, независимо от их гражданства или другой принадлежности.

Космополитизм в стоической философии

Ранние сторонники космополитизма включали циника Диогена и стоиков, таких как Цицерон.Эти мыслители отвергли идею о том, что человек должен определяться по городу происхождения, как это было типично для греческих мужчин того времени. Скорее они настаивали на том, что они «граждане мира».

Философы-стоики выступили против традиционного (греческого) различия между греками и варварами, применив к себе термин космополиты , тем самым подразумевая, что их полис, или город-государство, был всем космосом или всем миром. Александр Великий препятствовал этому различию, разрешая своим генералам жениться на женщинах, уроженках земель, которые они завоевали, но его политика встретила сопротивление в полевых условиях и шок дома.Стоики (4–3 вв. До н. Э.) Сломали греческое предположение о своем собственном расовом и языковом превосходстве и рассмотрели новый космополитизм с философской точки зрения.

Ранние греки считали, что это было диктатом самой природы (или провидением Зевса), что человечество было разделено на греков и варваров. Стоики, напротив, утверждали, что все люди разделяют одну общую причину и подчиняются одному божественному логосу и, следовательно, истинный мудрец-стоик является гражданином не какого-либо одного государства, а всего мира.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Поздние стоики реализовали эту идею, подчеркнув добрые дела даже по отношению к побежденным врагам и рабам. Были также увещевания распространить характерную стоическую любовь к себе ( oikeiōsis ) в постоянно расширяющийся круг от себя к семье, друзьям и, наконец, к человечеству в целом. Многие историки утверждали, что этот стоический принцип помог подготовить принятие христианства, в котором, согласно св.Павел, апостол, нет ни еврея, ни грека, ни свободного, ни раба, ни мужчины, ни женщины.

Эпиктет, еще один из поздних стоиков (1–2 века н. Э.), Напомнил своим последователям, что все люди по природе братья, и призвал их помнить, кто они и кем правят, так как подчиненные тоже являются родственниками, братьями по природе. и все дети Зевса.

Космополитизм и мировое сообщество

Идея стоиков о том, чтобы быть гражданином мира, четко отражает два основных аспекта космополитизма, один из которых — это тезис об идентичности, а другой — об ответственности.В качестве тезиса об идентичности быть космополитом означает, что он находится под влиянием различных культур. В зависимости от отношения к различным влияниям, слово космополитизм может иметь отрицательный или положительный оттенок. Он имел положительный оттенок, когда, например, считалось, что это означает, что человек мирской и много путешествующий, а не ограниченный или провинциальный. У него был негативный оттенок, когда он использовался для клеймения некоторых групп, включая евреев, как предполагаемую угрозу для общества.Космополитизм как тезис об идентичности также отрицает, что членство в определенном культурном сообществе необходимо человеку для процветания в мире. Согласно этой точке зрения, принадлежность к определенной культуре не является важным ингредиентом в формировании или поддержании идентичности, и можно выбирать из широкого спектра форм культурного самовыражения или отвергать все такие выражения в пользу других, не относящихся к культуре вариантов.

В качестве тезиса об ответственности космополитизм означает необходимость признания своей принадлежности к глобальному сообществу людей и принятия соответствующих мер.Таким образом, каждый несет ответственность перед другими членами мирового сообщества. Как утверждала американский философ Марта Нуссбаум, человек обязан быть верным «всемирному сообществу людей», и эта принадлежность должна составлять первичную лояльность. Как тезис об ответственности, космополитизм также уводит человека вовне от местных обязательств и не дает этим обязательствам вытеснять ответственность отдаленных друг от друга. Космополитизм подчеркивает ответственность человека перед незнакомыми людьми.Соответственно, с космополитической точки зрения границы государств просто ограничивают сферу правосудия и являются несущественными препятствиями на пути к пониманию и выполнению своих обязательств перед каждым в мировом сообществе.

Джиллиан Брок Редакция Британской энциклопедии

Узнайте больше в этих связанных статьях Britannica:

• гражданство

  Гражданство, отношения между физическим лицом и государством, которому оно принадлежит и, в свою очередь, имеет право на его защиту.Гражданство подразумевает статус свободы с соответствующими обязанностями. Граждане имеют определенные права, обязанности и ответственность, которые запрещены или распространены лишь частично на иностранцев и других неграждан…

• Циник

  Циник, член греческой философской секты, процветавшей с IV века до н. Э. До нашей эры, отличался как своим нетрадиционным образом жизни, так и отказом от традиционных социальных и политических порядков, исповедуя космополитическую утопию и общинную анархизм.Антисфен, ученик…

• Диоген

  Диоген, архетип циников, греческой философской секты, которая подчеркивала стоическую самодостаточность и отказ от роскоши. Некоторые приписывают ему создание цинического образа жизни, но он сам признает в долгу перед Антисфеном, чьим…

Окончательная история Cosmopolitan

Есть несколько коктейлей, более узнаваемых сразу, чем Cosmopolitan.Румяно-розовая, сладко-терпкая формула — смесь водки, трипл-сек, клюквенного сока и лайма — была ничем иным, как детищем своего времени. Рожденный на пороге движения за права геев и до рассвета коктейльного ренессанса, Cosmo в своем модном бокале для мартини на 10 унций был хитом, который впоследствии стал современной классикой. Степень охвата Cosmopolitan была непохожа на масштабы любого другого напитка, созданного в 20, ^-м, -м веках, его дух времени был размашистым и тотальным. Существует давняя дискуссия о том, кто именно на самом деле создал коктейль, но что еще более интересно, так это набор персонажей и сказочные обстоятельства, которые сделали его популяризованным.

Самым очевидным источником его культурного распространения был Секс в большом городе , где это был фирменный коктейль Кэрри Брэдшоу — изящный, похожий на стилет стакан, постоянный атрибут ее общественных мероприятий. Но прежде, чем он попал в HBO, он прошел через множество итераций и социальных кругов, от гей-сообщества в Провинстауне до постоянных посетителей в Odeon, модном ресторане, ответственном за его распространение по всему нижнему Манхэттену. В конце концов, он привлек внимание производителей спиртных напитков и прыгнул на маленький экран, вновь возродив свою популярность.

В конечном итоге аудитория Cosmopolitan вышла далеко за пределы тех, кто участвовал в великой дискуссии «Эйдан против мистера Биг». Он стал неотъемлемой частью меню, был адаптирован и популярен как в четырехзвездочных ресторанах, так и в Applebee’s. И хотя его территория в наши дни стала более пригородной, Cosmo все еще стоит на крыльях — ностальгический розоватый тотем другой эпохи.

Рождение коктейля (спорное)

Джон Кейн (бармен в Сан-Франциско, широко известный как популяризатор Cosmopolitan): Этот напиток появился еще до Второй мировой войны.Первоначально он назывался «Водка Гимлет». Gimlet был сделан, потому что вам нужно было что-то добавить в водку или джин, потому что ликеры были приготовлены так плохо. Затем, после Второй мировой войны, люди открыли для себя куантро из Франции, и этот напиток стал камикадзе (водка, трипл-сек, сок лайма). В 80-х они добавили к этому простому Камикадзе клюквенный сок, чтобы сделать его таким красивым напитком, и у вас есть Cosmopolitan. Это голые кости.

Миранда Диксон (глобальный бренд-директор Absolut Elyx): В конце 80-х — начале 90-х годов вы видите появление этих мартини с причудливым вкусом, таких как Espresso Martini.Вот где вы начинаете видеть Cosmopolitan.

Caine: Я начал работать барменом в 1980 году. Я наткнулся на напиток в Кливленде в ресторане Rusty Scupper. Это было очень и очень популярно. Это гей-сообщество принесло его из Провинстауна, где росла клюква. В напитке были водка, трипл-сек, сок лайма Роуз и немного клюквенного сока Ocean Spray. Я переехал в Сан-Франциско в 1987 году и начал работать в Julie’s Supper Club, клубе вкусных ужинов.Я представил это там. Мы начали делать их в стаканах для мартини на 10 унций. Мы получили известность как место для Cosmopolitan. Cosmopolitan идеально вписался в эту сцену. Мы продали их тонны. Я заработал 60 за ночь, наверное, 70. Он был легким, чистым, быстрым в изготовлении, красивым и дешевым. Это был тот напиток, в котором всегда можно было гарантировать повторную продажу напитка, потому что в нем было меньше выпивки на унцию, чем в мартини, из-за сока. Люди говорили, что я изобрел Cosmo. Я его просто перевез.

Тоби Чеккини (владелец бара Long Island Bar в Нью-Йорке, широко известный как изобретатель современного Cosmopolitan): То, что мы называем Cosmopolitan, на самом деле является моим напитком, который я создал в Odeon в Нью-Йорке.В середине 80-х в гей-барах Сан-Франциско был распространен ужасный напиток под названием Cosmopolitan — это была водка для рельсов, сок лайма Роуз, гренадин Роуз, и он входил в бокал для мартини с изюминкой . В 1988 году у девушки, которая работала со мной, были друзья из Сан-Франциско, приехавшие в Нью-Йорк, и они показали ей этот напиток. Это было мерзко, но выглядело красиво. Я начал его реконструировать, используя то, что мы использовали в то время для приготовления Маргариты — свежий сок лайма и Куантро.Кроме того, Absolut только что выпустил Citron, водку со вкусом лимона. Итак, я взял Cointreau, свежий сок лайма и Citron, а чтобы приблизиться к Rose’s Grenadine, я взял клюквенный сок, который был под рукой на Кейп-Коддерсе. Мы всегда готовили напитки для персонала, поэтому я начал подавать их официанткам. Они были без ума от этого. Это стало напитком для наших сотрудников, и вскоре сотрудники начали привлекать к нему постоянных клиентов. Потом подходили люди, которых я не узнала, и заказывали. Одеон в то время был цитаделью имен — Мадонна и Сандра Бернхард были там каждый день.Мне было 25, и они говорили: «Парень! Дайте нам еще этого розового напитка! » Напиток был распространен в нижнем Манхэттене в течение года.

Дейл ДеГрофф (автор, Craft of the Cocktail , бывший главный бармен в Rainbow Room, Нью-Йорк): New York Magazine сказал, что это я изобрел. Это не я изобретал. Есть таинственная женщина по имени Шерил Кук, которая предположительно изобрела напиток в Майами, но это была помесь лимонной капли и камикадзе.В нем не было свежевыжатого сока лайма. С такой версией я столкнулся, когда был в Сан-Франциско в начале 90-х. Это было просто ужасно. Но все думали, что это дерьмовый напиток. Поэтому я добавил его в меню, но со свежим соком лайма, Cointreau и Absolut Citron. Что я действительно сделал, чтобы изменить игру с Cosmopolitans, так это апельсиновая корка сверху. Никто этого не делал.

Cecchini: Citron на самом деле послал английского журналиста в Америку, чтобы выяснить, кто изобрел Cosmopolitan, и взять интервью у всех, кто утверждал, что изобрел этот напиток.Они послали этого парня взять у меня интервью, я отправил им даты, я рассказал им всю историю, и через несколько недель они сказали: «Поздравляю. Из 12 человек кажется, что ты единственный, кто говорит правду ». Они сказали: «Во Флориде есть женщина, которая утверждает, что она изобрела это, и вы оторвали ее, но она постоянно отступает».

Как Cosmo построила коктейльную культуру

Чеккини: Коктейльные меню тогда не были популярны.Были базовые коктейли, и вы делали все, что придумывали. Но поскольку Cosmopolitan был настолько популярен, люди включали его в свои меню.

Пьер Сиуэ (генеральный менеджер, Daniel, Нью-Йорк): Примерно в 2005 году Ксавье Херит присоединился к команде Daniel, и мы решили, что нам нужна барная программа. Мы пошли в PDT, который только что открылся, и подумали, что создадим аналогичную высококлассную коктейльную программу. Тогда еще никто не знал о барменах. Барные программы не были изощренными.Люди хотели джин Мартини, водку Мартини, водку с газированными напитками. White Cosmopolitan был одним из первых напитков, которые мы включили в меню — Cosmopolitan был очень популярным коктейлем в Верхнем Ист-Сайде, и мы пытались заново изобрести классику. В нашей версии есть водка, сок белой клюквы, Сен-Жермен и сок лайма, а мы делаем презентацию за столом. Вместо того, чтобы подавать его в стакане, мы подаем его в графине с орхидеей, подвешенной в кубике льда. Когда вы кладете коктейль с кубиком льда орхидеи в бокал для мартини, он становится слегка прозрачным, но не полностью… Очень привлекательно.Это сразу имело успех.

Caine: Когда я открыл Café Mars в 1994 году, здесь, в Сан-Франциско, появилась водка Finlandia с Finlandia Cranberry. Это была водка клюквенного цвета, крепость 70. Мы создали версию Cosmopolitan для мартини с сушеной клюквой. Это было очень популярно.

Чеккини : В начале 90-х я увидел рекламу Grand Marnier на рекламном щите Cosmopolitan. Среди барменов я становился известным как «засранец, который изобрел тот розовый напиток, которым мы теперь порабощены.«Я понял настроение. Эта штука просто загорелась. Я буквально забрасывал их сотнями за ночь. Это было прискорбно.

DeGroff: Я привез этот напиток в Европу в 1997 году, когда был судьей на мероприятии Absolut. Я начал семинар с того, что подал 200 космополитам с пылающими апельсиновыми корками, используя морошковый сок, потому что в них не было клюквенного сока. В конце концов, меня наняла компания Ocean Spray, чтобы выпустить красный и белый клюквенный сок в Великобритании. Мы хотели попробовать его во всех пабах.

Dickson: Цитрону определенно помогла мировая популярность Cosmopolitan. Мы даже не использовали Cosmopolitan в потребительском маркетинге. Он просто рос.

Кейт Крадер (кулинарный редактор Bloomberg News): В 2005 году, когда я работала в Food & Wine , мы начали выпускать книги о коктейлях. Мы сделали один, в котором мы выбрали 50 классических коктейлей, и бармены сделали один или два риффа из каждого из них. Cosmopolitan был одним из таких классических номеров.

Космо идет в Голливуд

Krader: [Cosmopolitan] появился в конце 80-х, когда можно было увидеть много наплечников и ярких цветов. Это было после финансового кризиса, и все снова и снова, Cosmopolitan был ярко раскрашен и получил название Martini. Он был большим и ярким. Если вы устроили это на вечеринке, вам нужно было внимание.

Синди Чупак (соавтор и режиссер Otherhood , сценарист Секс в большом городе, сезоны 2–6): Cosmopolitan был представлен по имени в первом эпизоде, который я написал, «Танец цыпленка.- приказывает Саманта. Я почти уверен, что это предложили Майкл Патрик Кинг [режиссер, сценарист и исполнительный продюсер Секс в большом городе ] или Даррен Стар [создатель Секс в большом городе ]. Майкл не пьет, но я помню, что ему нравился внешний вид Cosmopolitan — пенистая розовая версия Martini, горлышко бокала напоминало туфли Manolo Blahnik на шпильке. Женщины с коктейлями были такой важной частью шоу, а Cosmopolitan просто стал его частью.Это было не намеренно. Секс в большом городе по-настоящему отпраздновал это время в жизни женщин, которое раньше было периодом ожидания — вы ждали, чтобы найти Единственного, а свидания были неизбежным злом. На шоу это было лучшее время в вашей жизни, наполненное вечеринками, дружбой и одеждой. Напитки были большой частью этого. Cosmopolitan хорошо подошел. Это был не крепкий алкоголь. Эти женщины не разливали пиво. Это был веселый, красивый напиток, который соответствовал эстетике шоу.

Cecchini: В 80-е это была более прохладная, более местная толпа, заказывающая Cosmopolitans.К началу 90-х напиток утих. Мы двинулись дальше. А потом Секс в большом городе показал его 10 лет спустя, и моя реакция была такой: «Разве мы с этим не закончили? Разве мы не прошли через это? » Он просто с ревом вернулся. Все и их мама, приезжие туристы, девушки из женского общества, они хотели Cosmopolitan. Я имею в виду, их можно было купить в боулинге. Я бывал в Париже и Лондоне, и люди пили Cosmopolitans.

Krader: Секс в большом городе дал [Cosmopolitan] отметку.Это заставило вас почувствовать себя частью движения, как будто вы взрослые, искушенные и актуальные. То же самое произошло и с кексами Magnolia [Bakery’s].

Caine: Люди подходили ко мне и спрашивали: «Что это за напиток в том телешоу?» Это, безусловно, помогло с продажами и подтвердило то, что мы знали о напитке в течение 10 лет.

Chupack: Это была ситуация с курицей и яйцом. Отражали ли мы то, что женщины уже делали в Нью-Йорке, или начинали цикл этого? Я уверен, что некоторые женщины пили Cosmopolitans, но как только он появился в сериале, я думаю, что он стал более распространенным.В фильме « Секс в большом городе» есть строчка, где Миранда спрашивает Кэрри: «Почему мы вообще перестали пить это?» [имея в виду Cosmopolitans], и Кэрри говорит: «Потому что все начали».

Наследие в розовых тонах

Caine: Бармены смотрят на [Cosmopolitan] свысока. Абсолютно. Здесь есть местечко, которое их просто не устраивает.

DeGroff: Для поколения 40 и старше [напиток] совсем не в прошлом.И вы все еще видите тонны заказов на нее в Средней Америке и по всему миру, в таких местах, как Южная Америка. Это первый из современных классических коктейлей.

Cecchini: Это часть лексикона признанных коктейлей. Это больше не тенденция. Люди до сих пор заходят в мой бар и заказывают его много раз. Они осторожно спросят меня: «Ты все еще их делаешь? Плохо ли спрашивать? » Я был в Польше, посещая водочные заводы, и в коктейльной карте рядом с их предполагаемым изобретателем были указаны напитки, а рядом с Cosmopolitan было написано: «Тоби Чеккини, Нью-Йорк, 1988 год.«Это было так странно.

Siue: White Cosmopolitan по-прежнему остается для нас №1, и теперь он является фирменным коктейлем во всех наших ресторанах — Монреале, Вашингтоне, Лондоне. Мы видели, как люди пытались скопировать это во многих других ресторанах.

Krader: Что хорошо в коктейлях прямо сейчас, так это то, что все идет. Такие вещи, как чай со льдом на Лонг-Айленде, получили признание, потому что эти духи стали намного лучше.Трудно придумать коктейль, который вы бы заказали, для которого нет ниши. Кроме того, Cosmopolitan — хороший коктейль — он острый, сладкий и содержит немного алкоголя. Я бы не сказал, что это снова в моде, но я думаю, что все по кругу.

Еженедельно получайте наши самые свежие функции и рецепты.

Нажимая «Перейти», я подтверждаю, что прочитал и принимаю Penguin Random House. Политика конфиденциальности и Условия эксплуатации и соглашаетесь получать новости и обновления от PUNCH и Penguin Random House.

Возвращается ли секс в большом городе Cosmopolitan?

Кэрри Брэдшоу заставила Cosmopolitan выглядеть хорошо, эпизод за эпизодом из сериала Секс в большом городе , непреднамеренно вдохновив лигу женщин по всей Америке заказать розовый напиток в надежде почувствовать себя частью гламурной жизни Большого Яблока. В конце 90-х, когда культура коктейлей только начинала формироваться, когда водка и бокалы для мартини были в моде, и когда большинство смешанных напитков состояло из упакованных соков и готовых сиропов — Cosmo, как правило, готовили из смесь водки со вкусом цитрусовых, клюквенного сока, трипл-сек или куантро и сока лайма — вписывалась в нее и привлекала внимание посетителей от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса в течение целого десятилетия.Но со временем вкусы потребителей начали меняться в пользу более качественных напитков, созданных из самых разных спиртных напитков, и постепенно самая популярная девочка в школе превратилась в смущающую шутку друга.

Сегодня мы живем в мире, где бармены, как и повара, считаются артистами, а хорошо приготовленный напиток может стоить более 20 долларов за штуку. За последние 10 лет или около того мир напитков стал серьезным: сделанные на заказ блестящие инструменты барменов и их одежда с черным галстуком, все спрятано в тех «скрытых» подпольных заведениях по всему миру, для входа в которые требуется пароль.Но в последнее время, возможно, в ответ на все эти напитки до Запрета и жесткость, которую они требуют, мужчины и женщины по всей стране начали расслабляться, взирая на новую эру для вдохновения и улучшая один из самых любимых тогда — ненавистные коктейли всех времен: Cosmopolitan.

Когда шеф-повара Майкл и Брайан Вольтаджо дебютировали в стейк-хаусе Voltaggio Brothers в Нэшнл Харбор, штат Мэриленд, в декабре прошлого года, в меню первого бара ресторана значился космо. «Я хотел добавить [Cosmo] в меню, чтобы отдать дань уважения дерьмовым, искусственным, чрезмерно выпитым и чрезмерно засахаренным коктейлям из стейк-хауса 90-х с сыром, сыром и оливками, которые люди по какой-то причине все еще заказывают», — объясняет директор по напиткам Дэйн Накамура.Стремясь обновить оригинал, Накамура создает свой Cosmo из местной ржаной водки Aperol вместо Cointreau и полусухого рислинга вместе с клюквенным кустарником и апельсиновым биттером для терпких фруктов и кислых цитрусовых компонентов. «Я хотел, чтобы все было похоже на старых собак, которые отказываются изучать что-либо новое, не говоря уже о трюках, но при этом знакомят людей с интересными духами и комбинациями вкусов». , но коктейльная карта бара и закусочной, разделенная по эпохам выпивки, предлагает полный раздел, посвященный драмам из «темных веков» барменов: примерно с конца 60-х до конца 80-х годов.В этом разделе вы найдете современное кафе Cosmo, которое предлагает менеджер бара Дэйва Кастильо, который требует водки, клюквы, свежего сока лайма и домашнего лаймового ликера, в состав которого входит свежий имбирь. Он «легкий, сложный и освежающий. . . каким, я думаю, должен был быть вкус Cosmo! » — восклицает Кастильо.

Как стать лучшим космополитом по мнению изобретателя — Робб Отчет

«Вам нужен пунш в зубах лайма», — говорит бармен Тоби Чеккини, наливая розовую смесь в стакан для мартини со льдом.Я пью, он такой кислый, что у меня морщит рот, и я понимаю, что всю свою жизнь неправильно пил Cosmopolitans. К счастью, изобретатель напитка собирается провести мастер-класс по фавориту 90-х.

Я собрался с несколькими другими выпившими в Бруклинской достопримечательности Чеккини, баре Лонг-Айленд, в обычный вторник. Эксцентричный миксолог, писавший о спиртных напитках для The New York Times , рассказывает нам, что он изобрел Cosmopolitan еще в 1988 году, работая в легендарном баре Tribeca The Odeon.Здесь коллега-бармен Мелисса Хаффсмит-Рот показала Чеккини с свежим лицом коктейль, который стал популярным в гей-барах Сан-Франциско. Эта версия Cosmopolitan представляла собой смесь водки, лайма Rose и гренадина. Чеккини подумал, что это «супер мило и красиво, но отвратительно», и решил спеть свой собственный рифф. Он взял имя и больше ничего.

Чеккини заменил лайм Роуз свежевыжатым соком лайма и добавил цитрусовую водку — ароматный спирт в то время был в моде.Он также добавил Cointreau — он говорит, что «это было несложно» — и клюквенный сок Ocean Spray. Он подал его в бокале для мартини с долькой лимона — так родился Cosmopolitan. Коктейль быстро стал фаворитом публики в центре Нью-Йорка, и Чеккини начал делать сотни за ночь. Он даже вспоминает, как Мадонна и ее друзья просили «эти розовые напитки». Затем Кэрри Брэдшоу и ее друзья начали потягивать коктейль из сериала Секс в большом городе , а остальное — история коктейлей (и поп-культуры).

Эми Ломбард

Чеккини соглашается, что шоу HBO «действительно взорвало» Cosmo, но он также считает, что прозвище коктейля способствовало его успеху. «Таким образом, имя действительно может вызвать восхищение. Посмотрите на «Naked and Famous» или «Pornstar Martini» — это ужасный напиток, и я скажу [создателю] Дугласу Анкраху, что в любой день — у этих напитков есть удивительные названия, чтобы привлечь внимание к ним ».

Какова бы ни была причина, Cosmopolitan превратился в бастион городской пьянки, но зачастую его убивают.Возможно, поэтому бармен с любовью называет его своим «альбатросом». Напиток не должен быть суперсахариновым или ярко-розовым. Фактически, первое, что вы замечаете в Cosmo Чеккини, — это цвет: розовый жевательная резинка не подходит, вместо этого он имеет гораздо более светлый оттенок. Кроме того, он очень терпкий благодаря свежему лайму.

Итак, как это исправить? Чеккини говорит, что секрет хорошего Cosmo состоит в том, чтобы покупать точные ингредиенты. Поскольку это такая простая кислинка, здесь не за чем прятаться.«Это должна быть именно эта цитрусовая водка. Это должен быть Куантро. Это должен быть правильный клюквенный сок. И это должен быть свежий сок лайма ».

Эми Ломбард

Чеккини сам экспериментировал с первоклассными ингредиентами, он даже пробовал настаивать водку с цедрой лимона, но, по его словам, это не так хорошо. «Хотите верьте, хотите нет, но этот напиток получился таким, каким он есть, благодаря этим четырем элементам. Это сумма его элементов, и мне несколько неприятно их менять, потому что это работает », — объясняет он.

Также ключевым моментом является то, как вы его смешиваете. Вы должны встряхнуть его как сумасшедший и воздержаться от двойного напряжения. «Я не напрягаю его дважды, потому что тогда мы этого не делали, поэтому в нем есть ледяные осколки, которые продолжают его разбавлять. Теперь я мог бы его дважды процедить, но это напиток своей эпохи ».

Пока Чеккини говорит, нас приглашают встряхнуть наш собственный коктейль. Мероприятие организовано в партнерстве с Cointreau, поэтому апельсинового ликера предостаточно. Я покорно следую его рецепту, который подробно описан ниже, и делаю свой первый настоящий Cosmo.Получается вкусно. Коктейли с креветками начинают распространяться, A-ha Take on Me разносится по всему залу, и ясно, что Чеккини не только принял свое прошлое 80-х; он гордится этим. И он должен быть таким, Cosmopolitan — один из немногих коктейлей ручной работы, наряду с Espresso Martini и Bramble, который вышел из эпохи больших волос и выдержал испытание духом. Приветствую вас.

Космополитен

Shutterstock

Состав:

1 унция Cointreau
2 унции Absolut Citron
1 унция свежего сока лайма
1 унция клюквенного сока
Цедра лимона для украшения

Направление:

Положите в стакан для мартини кубики льда.

Налейте свежий сок лайма, клюквенный сок, Absolut Citron и Cointreau в шейкер для коктейлей. (Совет от профессионала: Чеккини советует добавлять ингредиенты в порядке их цены и наливать сначала самые дешевые ингредиенты. Таким образом, если вы испортите все на ранней стадии, вы можете выбросить их и начать заново, не чувствуя себя виноватым.)

Энергично встряхните, пока шейкер не станет настолько холодным, что у вас будут кусать руки, или около 20 секунд.

Удалите лед со стакана для мартини.

Процедите коктейль через ситечко или шумовку в бокал для мартини.

Украсить долькой лимона.

Рейтинг космополитов из сериала «Секс в большом городе»

В заключительных моментах фильма «Секс в большом городе» 2008 года четыре главных героя популярного сериала HBO — Кэрри Брэдшоу, Миранда Хоббс, Саманта Джонс и Шарлотта Йорк — наслаждаются ностальгическим воссоединением со старым другом Космо.

«Это вкусно!» — восклицает Шарлотта, потягивая мерцающий розовый коктейль Cosmopolitan из огромного бокала для мартини.«Почему мы перестали пить это?» — недоумевает Миранда. В свою очередь Кэрри шутит: «Потому что все начали!»

Их разговор наполнен умышленной иронией. Фактически, многие люди начали пить Cosmopolitans (или Cosmos) в конце 90-х, возможно, из-за ассоциации напитка с шоу и его главной героиней, ведущей секс-колонки, Кэрри Брэдшоу. Является ли Cosmo, как говорит Шарлотта, «восхитительным» напитком, — это исторические и горячие споры.

Еще до того, как «Секс в большом городе» (SATC) впервые появился на малых экранах в 1998 году, ярко-розовый коктейль уже имел впечатляющую популярность среди светских людей и знаменитостей Нью-Йорка в конце 1980-х годов.Бармену Тоби Чеккини приписывают представление напитка высококлассным посетителям в пивном ресторане TriBeCa The Odeon, где он работал в то время.

Чеккини, который теперь владеет баром Long Island в Бруклине, часто рассказывал, как он «адаптировал» рецепт другого розового коктейля под названием Cosmopolitan, который ходил в гей-барах Сан-Франциско. Чеккини узнал об этом напитке от коллеги, которого познакомили с ним друзья, приехавшие с Западного побережья.

«Это было отвратительно, но выглядело красиво», — сказал Чеккини Punch в интервью 2017 года.«Я занялся его реконструкцией». Он улучшил состав напитка, заменив железнодорожную водку и купленный в магазине сок лайма на недавно появившийся на рынке Absolut Citron, водку со вкусом лимона и свежевыжатые цитрусовые. Вместо гренадина Чеккини использовал клюквенный сок, чтобы придать напитку его фирменный оттенок, и добавил тройной секунды (Cointreau, по мнению многих) для сладкого баланса.

Как ни странно, ингредиенты почти не имели значения. Популярность напитка принесла его мгновенно узнаваемый розовый оттенок.«Его всегда делали неправильно, и это можно было сказать, потому что он выглядел как Негрони», — сказал Чеккини. «Никто не употреблял нужное количество сока лайма. … Клюквы было слишком много. И до сих пор люди никогда не понимают это правильно ».

Повсеместное распространение Cosmopolitan и бесчисленное количество чрезмерно милых, искусственно выглядящих развлечений, к сожалению, привели к его падению. Но по своей сути Cosmo принадлежит к семейству «кислых» коктейлей и является братом других чрезвычайно популярных напитков, таких как Маргарита и Дайкири.В умелых руках и избегая бесполезных инструментов и ингредиентов, оба могут быть превращены в потрясающие напитки. Так достоин ли Cosmo второго шанса?

VinePair решил выяснить. Для этого мы подумали, что будет уместно еще раз попробовать напитки в крупных барах и ресторанах Нью-Йорка, которые были представлены в «Секс в большом городе». В конце концов, именно это шоу помогло прославить напиток.

Этому сценаристу в переполнении баров, подпитываемых Cosmo, помогал директор по маркетингу VinePair Джефф Личчарделло, опоздавший фанат сериала «Секс в большом городе», который регулярно смотрит повторы шоу.Обозреватель VinePair и энтузиаст коктейлей Аарон Голдфарб также был готов поделиться своими знаниями и вкусами (Голдфарб был постоянным участником предыдущих обходов бара VinePair).

В качестве специального гостя выступила Мелисса Стокоски, актер и комик, которая ведет экскурсионные туры «Секс в большом городе» два-три раза в неделю для On Tour Locations.

Чтобы подготовить почву, наша дегустация началась в оригинальном доме Cosmo в Нью-Йорке, The Odeon.

Наш процесс оценки был прост: если бы в меню заведения был Cosmo, мы бы его заказали.Если этого не произошло, мы бы попросили подготовить его в соответствии со спецификациями дома. Каждый дегустатор оценивал каждый напиток по приготовлению, презентации, ингредиентам, балансу вкусов и соотношению цены и качества. Затем оценки были усреднены для определения нашего окончательного рейтинга.

Устанавливая стандарты: Odeon

Нью-Йоркский дом Cosmo никогда не фигурировал в SATC, но похоже на ресторан, в котором главные герои бужей начинают ночь. Заведение TriBeCa сочетает в себе комфорт и изысканность традиционного французского пивного бара, а длинный, невероятно хорошо освещенный бар в стиле ар-деко завораживает.(Также сообщается, что это стоило около 10 процентов от бюджета открытия ресторана, когда он дебютировал в 1980 году.)

Команда дегустаторов рассказала нашему бармену о ползании Cosmo, и он взволнованно отреагировал, перечислив связь напитка с рестораном и подробно описав его популярность — в среднем он готовит от 20 до 30 за смену.

Совершенно розовый Cosmos, который он подавал, прибыл в прочные бокалы для мартини. В других, более современных заведениях толщина стекла казалась бы липкой; но в этой ностальгической обстановке они были идеальны.В то время как наш бармен бесплатно наливал ингредиенты, напитки были замечательно сбалансированы: терпкие, фруктовые и кислые, с нужным количеством сладости. Средняя оценка: 21,75 / 25

6. Чиприани

В 3-м эпизоде ​​3-го сезона SATC, «Атака женщины пяти футов десяти дюймов», девочки бранч в итальянской столовой Cipriani в Сохо. Листая свадебный раздел «Нью-Йорк Таймс», они узнают, что бывший Кэрри, Джон Джеймс «Мистер Большой »Престон женился на своей пятимесячной девушке Наташе Нагинской.

Предоставлено: Cipriani / Facebook.com

Выпивка Cosmo в Cipriani в 2020 году оказывается похожей атакой. Обслуживание элитарное, и опыт напоминает неловкое первое свидание, которое вы действительно хотите закончить, и вам придется заплатить любую цену, чтобы выбраться из него. В данном случае это было 22 доллара. Взамен мы получили крошечный пенистый Cosmo, который подавали в виде толстых стаканов для воды на ножке, предназначенных для массовых мероприятий и недорогих ресторанов Нью-Йорка.

Бармен Cipriani решил не встряхивать наши напитки, а вместо этого смешал их с помощью вспенивателя для молочных коктейлей.Получился бесспорно привлекательный, но не классический препарат Cosmo по любым параметрам. В нем была водка Stolichnaya (без запаха), на вкус она напоминала розовый лимонад, заправленный кислой смесью, и прибыла с неуклюжими дольками лайма. В то время как Cosmopolitan стал воплощением беззаботного веселья, пить эту пенистую смесь в Cipriani совсем не значит. Средняя оценка: 8/25

5. Столовая

Ресторан

Chelsea’s Cafeteria, известный своим круглосуточным обслуживанием без выходных, также является местом проведения многочисленных бранчей в сериалах SATC.Спустя почти два десятилетия после окончания шоу атмосфера Cafeteria вызывает воспоминания о друге поздних 30-х, который вместо того, чтобы остепениться, как многие их современники, пытается продлить вечеринку как можно дольше. Музыка, сборник танцевальных хитов Ибицы начала 2000-х годов, слишком громко звучит на несколько децибел, а освещение после наступления темноты неуместно низкое для любого ресторана, даже того, который никогда не закрывается.

Что касается Cosmo: современная интерпретация, заслуживающая признательности за приложенные усилия, но доставка, как и в баре / ресторане в целом, отключена.Этот Cosmo, поданный в стакане Nick & Nora, пахнул водкой, наполненной Starburst, и на вкус был как излишне сладкий секс на пляже с маракуйей. Имея такое же сходство с классическим Cosmopolitan, как апплетини с мартини, это в лучшем случае совершенный курортный коктейль Sandals. Средняя оценка: 12,25 / 25

4. Grand Bar & Lounge в Soho Grand Hotel

Показанный в 15 серии 4 сезона («Смена платья»), в этом баре и лаундже отеля проходила благотворительная акция, организованная (вымышленным) гостиничным магнатом Ричардом Райтом, бывшим парнем Саманты.Во время официальной вечеринки «Черное и белое» Саманта узнает, что Ричард встречается с другими женщинами, и потрясена, обнаружив, насколько это ее беспокоит. «Я думаю, что у меня моногамия», — говорит она своим друзьям. «Я поймал это от вас, люди».

IRL, Soho Grand предлагает подлинное, гламурное впечатление от SATC. Царственная фурнитура с открытой спинкой и элегантными деталями 21 века. И бар, и лаундж кажутся дорогими, но при этом не душными, а персонал обеспечивает удивительно дружелюбное обслуживание.

Предоставлено: Soho Grand Hotel / Facebook.com

Если вы ищете Cosmos, вам нужно будет сделать заказ вне меню, а на баре нет Absolut Citron. Коктейли были доставлены в тонких на шпильках огромных бокалах-купе, украшенных крупной оранжевой изюминкой. Сладкий цитрусовый гарнир в конечном итоге захватил напиток, и в смеси не хватало пьянящего пунша. Поскольку красота этого Cosmo поверхностна, она приемлема для одноразовой интрижки, но определенно не заслуживает долгосрочных обязательств. Средняя оценка: 13/25

3. Бар и ресторан Onieal’s

Самый узнаваемый бар из шоу (гастроли на местах заканчиваются здесь), Onieal’s более известен поклонникам SATC как Scout, бар, совладельцем которого является Стив Брэди, муж Миранды и Эйдан Шоу, двукратный парень Кэрри. и разовый жених.

Главная привлекательность этого бара Nolita сегодня — это то, что он знаком с шоу. Но помимо этого, трудно точно определить, для чего используется это пространство. «Это паб, лаунж или дайвинг-бар?» мы задавались вопросом. Он тускло освещен, за барной стойкой установлены телевизионные экраны, и в нем не сочетаются разноцветные кабинки из искусственного бархата.

Попить Cosmo в Onieal’s — это очевидная необходимость для поклонников SATC, но для любителей коктейлей это уже не так. Коктейль, подаваемый в прочном бокале для мартини (читай: крупном), имел ярко-красный оттенок, что заставляло нас задаться вопросом, не было ли в смеси слишком много клюквенного сока или, возможно, даже незаконное добавление гренадина Розы.Так или иначе, напитку не хватало терпкости и кислотности, и он принес с собой нежелательные намеки на леденцы Людена от кашля. Средняя оценка: 13/25

2. Буддакан

Показанные в фильме 2008 года «Секс в большом городе» Кэрри и ее жених г-н Биг выбирают Буддакан в качестве места для репетиции своей свадьбы. В течение вечера Миранда случайно сеет семена сомнения в уме Биг, что открывает путь для многочисленных поворотов сюжета на протяжении всего фильма.

Расположенный на невзрачном (снаружи) промышленном складе в районе Митпэкинг, пещерный бар и ресторан воплощают в себе все, что вы хотите от опыта SATC.Музыка в суши-лаундже, любезно предоставленная живым ди-джеем, который спрятался рядом с баром; на кухне подают блюда азиатской кухни фьюжн, такие как пельмени эдамаме, а барная зона с видом на обширную столовую внизу кажется специально спроектированной для обслуживания бутылок.

Предоставлено: Buddakan / Facebook.com

Из всех мест, которые мы посетили, это был единственный бар, не только мы пили Cosmos. Конечно, не только мы наслаждались ими. Коктейль Buddakan’s Cosmo представляет собой коктейль, ориентированный на выпивку, розово-розовый, что предполагает правильную пропорцию клюквенного сока (идея, подкрепленная его слегка вяжущим вкусовым профилем).Дегустаторы отметили недостаток сока лайма, но мы сомневались, что это было бы серьезной проблемой для Кэрри и компании. Средняя оценка: 16,5 / 25

1. Бальтазар

«Самая влиятельная женщина Нью-Йорка — это не Тина Браун, Дайан Сойер или даже Рози О’Доннелл», — говорит Кэрри во вступительном тексте первого сезона 5 («Сила женского пола»). «Это хозяйка ресторана Balzac, который в одночасье стал единственным рестораном, который имел значение».

«Бальзак», вымышленный французский ресторан, оказывается слишком эксклюзивным, чтобы даже Кэрри и Саманта могли занять место, поэтому они предпочитают уйти и поесть в другом месте.На внешних снимках — настоящий пивной ресторан Soho Balthazar. Ресторан также имеет интересные связи с Cosmopolitan: его владелец, ресторатор Кейт МакНелли, также основал The Odeon — он открыл Balthazar в 1997 году после продажи своей доли в The Odeon.

Этот пивной ресторан имеет то же самое, что и «Одеон», как по оформлению, так и по обстановке. Но энергия более оживленная, и вы легко можете представить, как девушки проводят здесь вечер пятницы, оживленно обсуждая прошедшую неделю в нескольких раундах Cosmos.

Хотя напитка нет в меню, наш бармен Уиллис сообщил нам, что у него есть все ингредиенты для приготовления настоящего Cosmos, включая Absolut Citron. В кратчайшие сроки он подал идеальный коктейль, который точно воссоздал версию The Odeon, вплоть до розового оттенка жевательной резинки и слегка устаревших, но вполне подходящих бокалов для мартини. Освежающие, сбалансированные и сладкие, не приторные на вкус, это был потрясающий Cosmos. В то время как версия Odeon была острой по краям, чуть более сладкая версия Balthazar была хорошо округлой и идеально сбалансированной.

Сидя там с нашим идеальным Космосом в руках, мы не могли не задаться вопросом: был ли это не только лучший Cosmopolitan из нашего ползания «Секс в большом городе», или Бальтазар предлагает лучшую версию напитка на Манхэттене, точка? В любом случае, жюри не было: Cosmopolitan — это , в конце концов, восхитительный коктейль. Средняя оценка: 22,5 / 25

История Cosmopolitan и зарождение ремесленной коктейльной культуры

Загляните на любую вечеринку или в бар в конце 90-х и начале августа, и есть вероятность, что большинство людей будет держать стакан для мартини, наполненный ярко-розовой жидкостью, которую они не стесняются потягивать, под названием Cosmopolitan.Вероятно, один из величайших коктейльных хитов нашей жизни, Cosmo — прекрасный пример того, насколько непостоянной может быть наша культура выпивки, напиток, который на короткое время вызывает всеобщую ярость, а затем так же быстро, как и появился, становится шуткой. что большинство людей не осмелятся заказать, как музыка сегодня и BackStreet Boys прошлых лет.

Но Cosmo был чем-то большим, чем просто напиток «момента»; он оказал значительное влияние на то, как мы подходим к употреблению алкоголя и коктейльной культуре в целом. Фактически, большая часть высококлассной коктейльной культуры, с которой мы действительно сталкиваемся сегодня, — закусочные, высококачественные ингредиенты и напитки, настолько сложные, что их может воссоздать только миксолог, — можно рассматривать как прямой ответ на упрощенную эпоху Cosmo. воплощенный.Подобно тому, как музыка отреагировала на наплыв бойз-бэндов конца 90-х с такими группами, как The Strokes, The Yeah Yeah Yeahs и The Hives, так же поступила и культура выпивки. И сейчас, как и в случае с музыкой, мы, вероятно, переживаем одно из самых богатых и интересных моментов, чтобы пить, но если бы не Cosmo, мы бы никогда не попали сюда.

Точное происхождение Cosmopolitan в лучшем случае неясно, в основном потому, что до конца 80-х это был похожий напиток, носивший другое название. В конце девятнадцатого века коктейль, известный как маргаритка, превратился в восхитительный напиток, который любили за его способность изменять более резкие вкусы выпивки.Классический рецепт предусматривал использование спирта, подсластителя и цитрусовых, что похоже на структуру Cosmo — этот рецепт теперь известен как классическая структура рецепта «кислой семьи» — но водка не была спиртным напитком, который часто использовался в коктейлях, подобных этой. затем, главным образом потому, что вначале у него уже было мало вкуса, а использованные цитрусовые не были клюквой, потому что клюква — это не цитрусовые. При этом вполне возможно, что эта проверенная структура напитка является основой, на которой основан Cosmo.

Более прямая связь происходит с 1968 года, когда сотрудники Ocean Spray искали более изобретательные способы продавать свой клюквенный сок взрослым.В то время как этот напиток пользовался популярностью среди детей, руководители отдела маркетинга искали способы расширить свою долю рынка, поэтому они напечатали рецепт на каждой коробке с клюквенным соком для напитка, который они назвали «Гарпун». Гарпун требовал унции водки, унции клюквы и выжимки лайма, что близко к рецепту Cosmo, но все же не хватает сладкого Cointreau.

Кто на самом деле взял идею объединить клюкву, лайм, куантро и водку, встряхнуть ее со льдом и процедить в бокал для мартини после создания Гарпуна, тоже немного туманно, но есть вероятность, что напиток получился одним из двух Мекки гей-культуры: Майами-Бич и Провинстаун, Массачусетс.По словам Джеймса Винтера, автора книги «Кто положил говядину в Веллингтон ?: 50 кулинарных классиков, кто их изобрел, когда и почему» , Шерил Кук, бармен, работавшая в Саут-Бич в 1970-х годах, отвечала клиентам, которые искали напиток. Это придавало им изысканный вид, но было легче употреблять — читай: слаще — чем традиционный мартини, поэтому она создала напиток, используя лимонную водку и трипл-сек в сочетании с соком лайма и клюквы, чтобы придать ему довольно розовый оттенок. Однако проблема этой сказки в том, что никто не может окончательно доказать ее достоверность как место, где официально был создан коктейль.

Это потому, что примерно в то же время, когда Шерил Кук якобы изобрела космо-Майами, бармен по имени Джон Кейн также экспериментировал с аналогичной комбинацией ингредиентов в Провинстауне. Это также имеет большой смысл, потому что, как утверждает Уинтер в своей книге, Провинстаун расположен недалеко от одного из основных регионов нашей страны, где выращивают клюкву, поэтому использование сока в его коктейле было бы естественным для Каина. Когда Кейн уехал из Провинстауна в Сан-Франциско, он взял напиток с собой, где он стал популярным в среде геев.

Предоставлено The Restaurant

Однако обе эти истории никогда официально не приписываются созданию Cosmopolitan. Возможно, это просто потому, что напиток так и не вырвался из гей-субкультуры, где он был популярен, или потому, что, когда он был наконец принят мейнстримом, сторонам, ответственным за представление его в массы, было позволено взять на себя ответственность, как это часто бывает, когда искусство оставляет субкультуру для большой сцены. Что бы ни случилось на самом деле, формальное изобретение Cosmo произошло в 1987 году, когда бармен по имени Тоби Чеккини приготовил напиток, работая в знаменитом Одеоне в районе Трибека на Манхэттене.

Нетрудно понять, почему «Одеон» стал тем местом, где Cosmopolitan стала популярной картой. В 80-х и начале 90-х Odeon был одним из главных ресторанов Манхэттена. Вечеринки актеров SNL часто проводились в ресторане, а знаменитости, модели, грузчики и шейкеры часто терлись локтями в кабинках. Именно ресторан прославил Кейта Макнелли, владельца таверны Balthazar, Pastis и Minetta, и именно здесь с ним впервые столкнулись многие законодатели вкуса.Хотя в меню ресторана больше нет напитка, хотя нам сказали, что они все равно приготовят его, если попросят, у них есть вариант рецепта с напитком, который они называют имбирным мартини, который также требует водки Citroen. и Cointreau, но заменили лимонный сок на лайм и имбирь вместо клюквы.

Напиток из Одеона распространился по городу и в конце концов попал в Радужную комнату, где Мадонна пьет его на вечеринке после Грэмми. С одобрения Мэдж, напиток, похоже, был воспринят культурой знаменитостей, но он не стал настоящим взрывом, пока популярное телешоу не решило сделать этот напиток любимым напитком героев.

Любезно предоставлено HBO

Секс в большом городе несет ответственность за запуск нескольких культурных феноменов, от нашей одержимости кексами до наших поисков невероятных дизайнерских туфель и сумок, но ничто не охватило страну из-за влияния шоу так быстро, как Cosmo. Во втором сезоне шоу коктейль дебютирует в 19-й серии, когда Саманта заказывает его в свадебном баре, а остальное уже история. Коктейль появлялся еще несколько раз на протяжении шоу, заставляя людей по всей стране воссоздавать коктейль, чтобы потягивать его вместе со своими любимыми персонажами.

В то же время, когда коктейль достиг статуса настоящей рок-звезды, негативная реакция уже началась. Esquire сказал о коктейле: «Как и Celebration, Флорида (город Диснея), он (Cosmopolitan) выглядит как традиция без какого-либо мастерства. Цель коктейля — передать ярко выраженный, даже пикантный вкус ликера и, путем тщательного смешивания с кислотами, ароматическими веществами и эссенциями, превратить его во что-то новое и неизведанное. А вот у водки нет вкуса.Если коктейль — это алхимия, это просто смешивание ».

Бармены возненавидели коктейль по тем же причинам, по которым они любили его, когда он был впервые создан: он был слишком простым. Они хотели бросить вызов людям вкусом и текстурой, а не просто приготовить для них напиток, который было легко пить. Подобно тому, как Cosmo зародилась в небольших питейных субкультурах, эти группы в конечном итоге привели к упадку коктейлей.

В то же время, когда Секс в большом городе продвигал сладкий розовый напиток в массы, Саша Петраске открывала Milk & Honey в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена.Ресторан, в котором бармены готовили коктейли, основанный на истинном мастерстве, были напитками, которые стремились бросить вызов потребителю, а не просто предоставить им простой способ доставки выпивки.

No related posts.