Мышление определяет язык: Жизнь и судьба гипотезы лингвистической относительности

Жизнь и судьба гипотезы лингвистической относительности

Мария Бурас,
генеральный директор Центра прикладных коммуникаций,
Максим Кронгауз,
доктор филологических наук, директор Института лингвистики Российского гуманитарного университета
«Наука и жизнь» №8, 2011

Во всех науках есть теории, занимающие совершенно особое место. Обычная жизнь гипотезы делится на несколько стадий: выдвижение идеи, её проверка, подтверждение/опровержение. У некоторых из них стадия подтверждения отсутствует — они сразу опровергаются; другие же первоначально подтверждаются и даже приобретают статус теорий, чтобы потом всё равно быть опровергнутыми и уступить дорогу новым предположениям. Но есть гипотезы, судьба которых не столь линейна. Они неоднократно опровергаются, неоднократно подтверждаются, забываются, вновь привлекают интерес исследователей, обрастают легендами и становятся частью не только науки, но и культуры вообще.

Именно такова жизнь и судьба гипотезы лингвистической относительности, более известной как гипотеза Сепира—Уорфа.

Как часто бывает с идеями, точная дата рождения гипотезы Сепира—Уорфа неизвестна. Считается, что она возникла в 30-х годах прошлого века, а точнее, её сформулировал во время лекций Бенджамин Ли Уорф. Именно он и дал ей название «гипотеза лингвистической относительности». Его идея обладает свойствами, которыми должна обладать великая научная гипотеза: чрезвычайная простота и фундаментальность.

Если совсем коротко, то Бенджамин Уорф утверждал: язык определяет мышление и способ познания. Эту элементарную формулировку обсуждают уже много десятилетий. В результате чередующихся подтверждений и опровержений сформулированы два варианта: сильный и слабый, которые различаются, собственно, только глаголом. В сильном варианте утверждение гласит, что язык определяет мышление, а в слабом — что язык влияет на мышление.

Не будем сейчас закапываться в философские различия между глаголами, а обратимся лучше к истории вопроса.

Идеи не рождаются на пустом месте, предшественники есть и у идеи о связи языка и мышления. Первым и основным считается великий немецкий философ и языковед Вильгельм фон Гумбольдт. Отчасти под влиянием своего не менее великого брата-путешественника Александра он увлёкся экзотическими языками. Его последняя, оставшаяся незаконченной работа посвящена кави — одному из языков острова Ява. Возможно, всё это и привело к формулировке идеи о связи языка и духа народов, которую можно проиллюстрировать одной из самых известных цитат Гумбольдта: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное».

Идеи Гумбольдта подхватили и развивают до сих пор. Среди наиболее значительных его последователей можно назвать неогумбольдтианцев, как, например, знаменитый немецкий лингвист Лео Вайсгербер (1899–1985). Сам он родился в Лотарингии — области, расположенной на границе Германии и Франции, и поэтому был билингвом, то есть одинаково хорошо владел двумя языками: немецким и французским.

Вообще, информация об изучении экзотических языков или о владении несколькими языками очень важна для понимания того, почему и как учёный задумывается о связи языка и мышления и начинает искать доказательства этой связи.

Вайсгербер полагал, что каждый язык уникален и в каждом языке заложена своя так называемая картина мира — культурноспецифическая модель. Так что можно говорить о том, что способ мышления народа определяется языком, то есть о своего рода «стиле присвоения действительности» посредством языка. Именно Вайсгербер ввёл понятие языковой картины мира, ставшее популярным в современной лингвистике.

Гораздо менее зависима от идей Гумбольдта другая — американская — линия. Она получила название «этнолингвистика», а её создателем считается великий американский лингвист Эдуард Сепир. Впрочем, своим появлением этнолингвистика во многом обязана Францу Боасу, основателю антропологической школы, учителю Сепира. Вместе с учениками Сепир изучал языки и культуру американских индейцев и накопил огромный материал — описание языков Северной и Центральной Америки. Он выдвинул принцип культурного релятивизма, по сути отрицавший превосходство западной культуры и утверждавший, что поведение людей, в том числе и речевое, должно оценивать в рамках их собственной культуры, а не с точки зрения других культур, считающих такое поведение бессмысленным или даже варварским.

Эдуард Сепир, используя накопленный материал, сравнивал грамматические системы многочисленных языков, показывал их различия и делал на этом основании более масштабные выводы. Он полагал, что язык — это «символический ключ к поведению», потому что опыт в значительной степени интерпретируется через призму конкретного языка и наиболее явно проявляется во взаимосвязи языка и мышления. Влияние Сепира в среде американских лингвистов трудно переоценить. Он так же, как и Боас, создал собственную школу, но, в отличие от своего учителя, уже сугубо лингвистическую. Среди учеников Сепира оказался и химик-технолог, служивший инспектором в страховой компании, — Бенджамин Ли Уорф. Его интерес к языку проявлялся даже на его рабочем месте. Так, расследуя случаи возгорания на складах, он обратил внимание, что люди никогда не курят рядом с полными бензиновыми цистернами, но если на складе написано «Empty gasoline drums», то есть «пустые цистерны из-под бензина», работники ведут себя принципиально иначе: курят и небрежно бросают окурки. Он отметил, что такое поведение вызвано словом empty (пустые): даже зная, что бензиновые пары в цистернах более взрыво- и пожароопасны, чем просто бензин, люди расслабляются. В этом и других подобных примерах Уорф усматривал влияние языка на человеческое мышление и поведение.

Но, конечно, его вкладом в науку стали не эти любопытные, но вполне дилетантские наблюдения, а то, что вслед за своим учителем Уорф обратился к индейским языкам. Отличие языков и культуры индейцев от того, что было ему хорошо известно, оказалось столь значительным, что он не стал разбираться в нюансах и объединил все «цивилизованные» языки и культуры под общим названием «среднеевропейский стандарт» (Standard Average European).

Одна из главных его статей, лёгшая в фундамент гипотезы, как раз и посвящена сравнению выражений понятия времени в европейских языках, с одной стороны, и в языке индейцев хопи — с другой. Он показал, что в языке хопи нет слов, обозначающих периоды времени, таких как мгновение, час, понедельник, утро, со значением времени, и хопи не рассматривают время как поток дискретных элементов. В этой работе Уорф проследил, как соотносятся грамматические и лексические способы выражения времени в разных языках с поведением и культурой носителей.

Ещё один знаменитый пример, упоминания которого трудно избежать, связан с количеством слов для обозначения снега в разных языках. Цитируя своего учителя Боаса, Уорф говорил, что в эскимосских языках есть несколько разных слов для обозначения разных видов снега, а в английском все они объединены в одном слове snow. Свою главную идею Уорф высказал, в частности, таким образом: «Мы членим природу по линиям, проложенным нашим родным языком», — и назвал её гипотезой лингвистической относительности.

Именно ей и суждена была долгая, бурная жизнь со взлётами и падениями, с прославлением и поруганием.

В 1953 году Харри Хойер — другой ученик Сепира и коллега Уорфа — организовал знаменитую конференцию, посвящённую этой гипотезе, и привлёк к ней не только лингвистов, но и психологов, философов и представителей других гуманитарных наук — как сторонников, так и противников. Дискуссии оказались крайне плодотворными, а по итогам конференции был опубликован сборник. Вскоре появился и полный сборник статей Уорфа, изданный посмертно, по сути — основной его труд. Всё это стало первым пиком научного и общественного интереса к гипотезе, ознаменовавшим её взлёт.

А дальше началась череда разочарований и неприятностей, состоявших в разоблачении как идеи, так и самого Уорфа. Учёного обвинили в том, что он никогда не ездил к индейцам хопи, а работал с единственным представителем этого народа, жившим в городе.

Более того, в 1983 году Эккехарт Малотки опубликовал книгу, посвящённую времени в языке хопи. На первой странице книги располагались всего две фразы. Одна — цитата из Уорфа, где он утверждал, что в языке хопи нет ни слов, ни грамматических форм, ни конструкций или выражений, которые бы прямо соотносились с тем, что мы называем временем. Под этой цитатой следовало предложение на языке хопи и его перевод на английский. По-русски это бы звучало так: Тогда на следующий день довольно рано утром, в час, когда люди молятся солнцу, примерно в это время он снова разбудил девушку. Иначе говоря, Малотки полностью перечёркивал выводы, сделанные Уорфом о времени в языке хопи.

Второе разоблачение касалось знаменитого примера с названиями снега в эскимосских языках. При цитировании Уорфа количество слов для разных видов снега постоянно росло, пока в редакционной статье в «The New York Times» в 1984 году не достигло 100. Над этим-то и издевались американские учёные, замечая, что такого количества слов в эскимосских языках нет, а в английском, в действительности, гораздо больше одного.

Разоблачения эти, правда, были слегка неубедительные. Во втором случае разоблачался вовсе не Уорф, а неправильная цитата из газеты. В первом же случае остаётся не вполне понятным, что произошло за почти 50 лет в языке хопи (например, не происходили ли в нём изменения под влиянием английского) и так ли уж неправ Уорф. Тем более что по другим свидетельствам, он к хопи ездил и серьёзно изучал их язык.

Более сильным «противником» оказалась теория универсальной грамматики, разработанная не менее замечательным американским лингвистом, нашим современником Ноамом Хомским. Он — один из самых цитируемых учёных в мире, живой классик, основоположник генеративной грамматики, определившей направление развития лингвистики в ХХ веке. Одна из главных идей Хомского касалась врождённости языковых способностей. Он утверждает, что грамматика универсальна и дана человеку в готовом виде так же, как законы природы. Из тезиса о врождённости выводится тезис о глубинном единстве всех языков. А все существующие различия признаются поверхностными. Другими словами, у всех языков мира на глубинном уровне есть нечто общее, и знание общего является врождённым для человека, что и даёт ему возможность овладевать любым языком.

Таким образом, теория универсальной грамматики оказалась противоположной гипотезе лингвистической относительности, потому что в соответствии с ней языковые способности и мышление оказались не связаны друг с другом и взаимонезависимы.

Основная битва между двумя ключевыми идеями ХХ века — релятивизмом и универсализмом — развернулась в области цветообозначения. Релятивисты утверждали: устройство лексики цветообозначения в разных языках различно, что влияет на мышление, которое, в свою очередь, воздействует на восприятие цвета говорящими. Среди универсалистов самым авторитетным оказалось исследование Брента Берлина и Пола Кея. Они показали, что область цветообозначения подчиняется общим законам, которые определяются физиологическими возможностями человека воспринимать цвет. Учёные выделили 11 основных цветов и предложили их иерархию: {black, white} → {red} → {green, yellow} → {blue} → {brown} → {grey, orange, pink, purple}. Иерархия означала, что менее важные цвета (например, grey или чуть более значимый brown) встречаются в языке, только если в нём уже существуют все цвета, занимающие более высокие позиции.

Хотя Берлин и Кей опубликовали работу в 1969 году, споры между универсалистами и релятивистами ведутся до сих пор. Релятивисты отмечают, что физиология восприятия цвета во многих случаях менее важна, чем так называемые прототипы. Так, в русском языке для различения голубого и синего цветов более важным оказывается не физиологическая способность к восприятию соответствующей длины световой волны, а апелляция к двум прототипам: небо и речная вода.

К слову сказать, современные, достаточно сложные эксперименты показывают, что носители тех языков, в которых для определённых цветов существуют отдельные слова, имеют преимущество в распознавании этих цветов (более высокая скорость).

Хотя борьба между универсалистами и релятивистами продолжается, в последние годы ситуация изменилась. Грубо говоря, период «разоблачения» гипотезы Сепира—Уорфа закончился. Связано это, прежде всего, с двумя факторами: появлением новых языковых данных и их экспериментальной проверкой. Впрочем, экспериментально проверяются и старые данные. Сегодня без эксперимента разговор о гипотезе Сепира—Уорфа вести уже даже как-то и неприлично. Расскажем же о нескольких языках, которые заставляют взглянуть на гипотезу Сепира—Уорфа по-новому.

Во-первых, конечно, язык пираха. Вот уж действительно, говоря словами Булгакова, «что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!». В языке пираха нет (или почти нет) числительных, слов для обозначений цвета и родства, прошедшего и будущего времени. Нет сложных предложений, что, кстати, противоречит теории Хомского. Особенно интересно отсутствие числительных. Но сначала — о том, что такое пираха. Это язык народа пираха (чуть более 300 человек), охотников и собирателей, который живёт в Амазонии, в отдалённом северо-западном районе Бразилии, по берегам реки Маиси, притока реки Амазонки. Уникальность народа в том, что он не хочет ассимилироваться. Они почти не разговаривают на португальском языке и не используют достижения цивилизации. Основная информация о народе пришла к нам от исследователя Даниэла Эверетта и его жены Керен.

Эверетт установил, что в языке пираха есть два слова со значением количества: «мало» и «много». Если Эверетт насыпáл на столе кучку из камней и просил положить рядом такую же, индейцы могли это сделать, ставя в соответствие каждому камешку из первой кучки свой собственный. Но если первую кучку убирали, восстановить количество камней индейцы уже не могли, поскольку соответствующих числительных, помогающих запомнить нужное число, у них нет. Более того, когда Эверетт попытался заняться просветительством и научить пираха считать, они отказались, решив, что это им ни к чему.

Казалось, язык пираха — та замечательная находка, которая подтверждает, что язык и мышление связаны между собой. Пираха, живущие здесь и сейчас, не знают грамматических времён, придаточных предложений и всего того, что им не нужно для жизни. Но универсалисты и здесь вышли из положения. Они заявили, что это не язык пираха влияет на их индивидуальное мышление, а быт, условия жизни совершенно независимо повлияли, с одной стороны, на устройство языка, а с другой — на то, как они мыслят и познают мир. Аргумент оказался во многом решающим в том смысле, что стало ясно: никакие конкретные данные не могут поставить точку в споре. Это два разных взгляда на мир.

И всё-таки рассмотрим ещё несколько замечательных примеров.

В языках мира существуют разные типы ориентации в пространстве. Вот три основных: эгоцентричная, географическая и ландшафтная. Эгоцентричность означает, что все предметы ориентируются относительно говорящего. Так, мы, например, говорим «справа от меня», «впереди меня». Даже когда мы говорим «слева от дома», мы имеем в виду то, как мы смотрим на дом. То есть в «эгоцентричных» языках используют слова типа право, лево, впереди, сзади, сверху, снизу. Кроме русского языка к «эгоцентричным» относятся английский, немецкий, французский, да и все широко распространённые языки.

Совсем иначе устроены географическая и ландшафтная ориентации, которые присутствуют в довольно экзотических языках. При географической ориентации говорящий располагает все предметы по сторонам света: север, юг, восток и запад, а при ландшафтной ориентирами выступают наиболее заметные элементы ландшафта: гора, море или же вершина/подножие холма. Интересно, что даже для маленьких объектов и малых расстояний всё равно используются такие крупные ориентиры (например, к югу от пальца или к морю от носа).

Так, в гуугу йимитхирр — языке одноимённого народа аборигенов Австралии, проживающих на севере штата Квинсленд, — ориентируют все предметы не относительно себя, а относительно сторон света. Вот один из примеров, любимых лингвистами. Мы скажем нечто вроде «муравей справа от твоей ноги», а абориген ту же мысль выразит иначе: к югу от твоей ноги, или к северу, или к востоку — в зависимости от того, как муравей реально расположен (хотя он всегда будет справа от ноги). Понятно, что у себя дома аборигены легко определяют стороны света — по солнцу, по мху, по природным приметам, просто зная, в конце концов, где север, юг, восток и запад. Самое удивительное, однако, состоит в том, что они не утрачивают способности ориентироваться по сторонам света и в незнакомой местности и ситуации, в том числе и будучи вывезенными в какой-то город, как будто у них в голове находится встроенный компас. По крайней мере, таковы свидетельства экспериментаторов.

Индейцы майя, говорящие на языке цельталь (проживают в штате Чьяпас в Мексике), ориентируют предметы относительно особенностей природного ландшафта местности, в которой они живут, располагая их либо выше по холму, либо ниже. То есть про того же муравья они могли бы сказать что-то вроде «муравей выше по холму от твоей ноги».

С вывезенными в Голландию представителями народа цельталь проводил эксперименты лингвист Стивен Левинсон. Оказалось, что индейцы цельталь решают некоторые пространственные задачи лучше голландцев, потому что устанавливают тождества, основываясь на иных пространственных принципах. Голландцы, как и мы, считают тождественными объекты, являющиеся в действительности зеркальными отражениями друг друга. Грубо говоря, если голландцу и индейцу цельталь продемонстрировать два номера в гостинице, расположенные по разные стороны гостиничного коридора, то они увидят их по-разному. Голландец, увидев в обоих номерах кровать слева от двери, а стол — справа, сочтёт, что номера одинаковы. Индеец же цельталь заметит принципиальные различия, ведь кровать в одном номере расположена к северу от двери, а стол — к югу, а в другом номере всё обстоит ровно наоборот.

Собственно, для универсалистов и эти эксперименты не станут доказательством, но дело уже не в этом. Сегодня учёные сосредоточены не на том, чтобы доказывать или разоблачать гипотезу Сепира—Уорфа. Вместо этого они исследуют отношения между мышлением, языком и культурой и описывают конкретные механизмы взаимовлияния. Более того, параллели между языком и мышлением, установленные в последние десятилетия, производят впечатление даже на специалистов.

Споры и дискуссии по поводу гипотезы Сепира—Уорфа оказались чрезвычайно плодотворны для развития не только лингвистики, но и многих гуманитарных наук. Тем не менее мы не можем до сих пор точно сказать, истинна ли эта гипотеза или ложна. В чём же дело?

Гипотеза Сепира—Уорфа провисает в своей второй части. Мы не очень понимаем, что такое мышление и сознание и что значит «влиять на них». Часть дискуссий связана с попытками как-то переформулировать гипотезу, сделать её более проверяемой. Но, как правило, другие формулировки делали её менее глобальной и, как следствие, снижали интерес к проблеме. По-видимому, одним из очень интересных способов отказа от гипотезы Сепира—Уорфа в лингвистике стало использование термина «языковая картина мира». Таким образом, лингвисты отказываются рассуждать о малопонятных материях «мышление» и «познание», а вводят некое красивое, собственно лингвистическое понятие «языковая картина мира» и с увлечением описывают её различные фрагменты. Понятно, что, например, наша, русская, картина мира и картина мира пираха сильно различаются: например, какие представления сложились в отношениях, связанных с семьёй, цветом, и тому подобное. Но, во-первых, единой и цельной языковой картины мира не существует, фрагменты одного и того же языка могут противоречить друг другу. Скажем, в русской картине мира небо интерпретировалось как высокий свод (отсюда и сложное слово небосвод), по которому солнце всходит и за который оно заходит. На плоскую природу неба указывает и выбор предлога по во фразе По небу плывут облака. Однако интерпретация неба как пространства тоже возможна, и тогда слово сочетается уже с предлогом в. Вспомним хотя бы фразу из песни Юрия Шевчука: «Осень. В небе жгут корабли».

Во-вторых, не определён статус понятия «языковая картина мира». Оно вроде бы находится в компетенции лингвистики и отчасти защищает лингвистов от критики других учёных. Более или менее очевидно, что язык влияет на картину мира, но что такое сама эта картина, как она связана с мышлением и познанием — совершенно неясно. Так что введение нового термина, защищая лингвистов и позволяя им заниматься своим делом, одновременно снижает значимость исследований.

Есть ещё один очень важный и, может быть, самый актуальный способ переформулирования гипотезы Сепира—Уорфа. Сегодня язык пытаются связать с когнитивными способностями человека. Слово «когнитивный» — необычайно модное — открывает в наше время все двери. Но, к сожалению, не становится от этого более понятным. Ведь, по сути, «когнитивный» означает «связанный с мышлением».

Таким образом, можно признать, что за 80 лет существования гипотезы именно не очень строгая формулировка позволила ей стать сверхпродуктивной исследовательской и методологической рамкой. Перефразируя слова Фаины Раневской о Моне Лизе, гипотеза Сепира—Уорфа теперь уже сама может выбирать, кому ей нравиться, а кому нет.

Литература:
1) Под редакцией В. А. Звегинцева. Раздел «Гипотеза Сепира—Уорфа» // Новое в лингвистике. — М., 1960. — Вып. 1. С. 111–215.
2) Стивен Пинкер. Язык как инстинкт. — М.: Едиториал УРСС, 2004.

Видео:
Лекция профессора М. А. Кронгауза «Язык и мышление: гипотеза лингвистической относительности».

Как язык может определять мышление: языковая относительность и языковой детерминизм (ВВП)

Автор — Дэн И. Слобин, Калифорнийский университет, Беркли.

Книга «Введение в психологию». Авторы — Р.Л. Аткинсон, Р.С. Аткинсон, Э.Е. Смит, Д.Дж. Бем, С. Нолен-Хоэксема. Под общей редакцией В.П. Зинченко. 15-е международное издание, Санкт-Петербург, Прайм-Еврознак, 2007.

Статья из главы 9. Мышление и речь​

Никто не спорит с тезисом, что язык и мышление оказывают друг на друга значительное влияние. Однако существуют разногласия по поводу утверждения, что каждый язык по-своему воздействует на мышление и поступки говорящих на нем людей. С одной стороны, каждый, кто выучил два и более языка, поражается тому множеству особенностей, отличающих один язык от другого. С другой стороны, мы предполагаем, что способы восприятия окружающего мира похожи у всех людей.

В связи с этим возникают две проблемы: языковая относительность И языковой детерминизм. Относительность продемонстрировать довольно просто. Говоря на любом языке, необходимо обращать внимание на значения, определяемые его грамматикой. В английском, например, вы должны употребить глагол в соответствующей форме, чтобы указать временную соотнесенность того события, о котором ведется речь: «It’s raining, it rained» и т. п. В турецком, а также в языках североамериканских индейцев существует несколько прошедших времен, которые используются в зависимости от источника сведений об обсуждаемом событии. Существует две формы прошедшего, одна из которых служит для сообщения об увиденном лично, а другая — о том, что стало известно путем логического заключения или со слов других.

Таким образом, если вы попали под дождь прошлой ночью, вы скажете: «Вчера ночью шел дождь», используя ту форму, которая показывает, что вы были свидетелем дождя. А если, проснувшись утром вы увидели мокрые тротуары и листву, то обязаны употребить другую форму прошедшего, которая подразумевает, что сам дождь вы не видели.

Такого рода различия уже долгое время вызывают глубокий интерес у лингвистов и антропологов, которые собрали сотни и сотни фактов об «экзотических» языках. Например, форма глагола, в семантику которого входит элемент «держать в руках», может зависеть от геометрической формы находящего в руках предмета (язык индейцев навахо). Но следует отметить, что у «неэкзотических» языков тоже есть свои сюрпризы. Например, говоря по-английски, было бы неуместно выразиться: «Richard Nixon has worked in Washington», а сказать: «George Bush has worked in Washington» вполне допустимо (буквально «Тот-то… работал в Вашингтоне»). Почему так? Дело в том, что в английском языке употребление времени Present Perfect (настоящее завершенное) ограничивается высказываниями о живых людях.

Вот вам и экзотика!

Сторонники языкового детерминизма утверждают, что подобные различия между языками оказывают влияние на образ мышления людей и, быть может, на организацию человеческих культур в целом. Самые, пожалуй, убедительные формулировки этой точки зрения, появившиеся в первой половине XX века, принадлежат Бенджамину Ли Уорфу и его учителю Эдварду Сэпиру, поэтому теория языковой относительности и детерминизма называется «гипотезой Сэпира-Уорфа». Чем же можно обосновать такие смелые утверждения? Если рассматривать данную гипотезу серьезно, можно было бы, например, обнаружить, что турки уделяют большее внимание доказательствам, чем американцы, а американцы, в свою очередь, более осознанно относятся к смерти, чем турки. Очевидно, что на основе этой гипотезы нельзя делать такие выводы. Скорее, представители экспериментальной психологии и когнитивной антропологии путем выполнения контролируемых заданий пытаются обнаружить незначительные различия в мышлении носителей разных языков.

Результаты этих исследований неоднозначны. В большинстве случаев мысли и действия человека предопределяются множеством причин, поэтому структура языка не может выполнять основную каузальную функцию. Языковой детерминизм можно лучше всего продемонстрировать в ситуациях, когда язык является основным способом обратить внимание людей на отдельные аспекты события. Несколько весьма убедительных эмпирических исследований, которые демонстрируют ту или иную степень языкового детерминизма, идут под руководством Стивена Дж. Левинсона. Например, Левинсон и его сотрудники выделяют языки, в которых пространственные отношения описываются относительно самого человека (как в английском: «слева/справа», «спереди/сзади»), и языки, в которых местонахождение определяется по неизменным ориентирам окружающей среды (например, «север/юг/восток/запад» в некоторых языках аборигенов Австралии). Говоря на языке второй группы, речь шла бы, например, о «твоем северном плече» или «западном крае стола»; рассказывая о прошлых событиях, пришлось бы вспоминать, как были ориентированы действия относительно сторон света.

Таким образом, чтобы объясняться на таком языке, вам нужно постоянно знать свое положение по отношению к сторонам света независимо от того, говорите вы в данный момент или нет. В результате обширных исследований, охватывающих разные культуры и языки, группа Левинсона установила, что это и в самом деле так.

Еще предстоит провести много исследований, но уже сейчас очевидно, что язык — это лишь один из факторов, формирующих мысли и действия человека. Тем не менее из-за того, что язык проникает во все сферы жизни, а в процессе разговора мы всегда должны будем решать когнитивные проблемы, гипотеза языкового детерминизма не перестает привлекать внимание научной общественности. Вы найдете описание оживленных дискуссий по многим вопросам, касающимся этой темы в книге Гумперца и Левинсона (Gumperz & Levinson, 1996).

Влияние мышления на язык

Неужели язык ставит нас в рамки какого-то особого мировоззрения? Согласно самой эффектной формулировке гипотезы языкового детерминизма (Whorf, 1956), грамматика каждого языка представляет собой воплощение метафизики. Например, тогда как в английском есть существительные и глаголы, язык нутка оперирует только глаголами, а язык хопи разделяет реальность на две составляющие: мир явный и мир неявный. Уорф утверждает, что подобные языковые различия формируют у носителей языка образ мышления, непонятный для других. См.→

Глава 10. БАЗОВЫЕ МОТИВЫ

Вы ведете машину по автостраде, пытаясь успеть на важное для вас интервью по приему на работу. Сегодня утром вы встали позднее, чем было нужно, поэтому вам пришлось отказаться от завтрака, а теперь вас мучает голод. Кажется, будто на каждом рекламном щите, мимо которого вы проезжаете, рекламируется еда — аппетитный омлет, сочные гамбургеры, прохладный фруктовый сок. В животе урчит, вы пытаетесь не обращать на это внимания но вам это не удается. С каждым километром ощущение голода усиливается. Вы чуть не врезаетесь в едущую впереди машину, заглядевшись на рекламу пиццы. Короче, вы охвачены мотивационным состоянием, известным под названием голода.

Мотивация — это состояние, активизирующее и направляющее наше поведение. См.→

Зависит ли мысль от языка

Зависит ли мысль от языка?

 

Может показаться, что мы не можем говорить навскидку… но…

Наверное, не потому;
• мы можем правильно использовать слово, прежде чем полностью поймем концепцию
• мы выражаем себя паралингвистическими способами жестов и мимики выражения
• некоторые люди, безусловно, мыслят образами, картинками и художниками выражать себя таким образом
• иногда мы что-то «знаем», но не можем найти нужное слова для самовыражения
Однако …

Определяет ли язык мысль?

Многие психологи считают, что язык диктует то, как мы думаем.
Другие говорят, что оно на самом деле определяет сами наши идеи — не только как мы думаем, но что мы думаем.

Важные исследования и теории было сделано на эту тему
Брунер (детский психолог)
Сепир и Уорф (лингвисты)
Ватсон (психолог-бихевиорист)

Бернштейн (социолог)
Витгенштейн (философ)
Выгостский (психолог развития)

Витгенштейн : » границы языка означают границы моего мира»
Он имел в виду, что единственный способ понять наш мир — это язык.

Sapir утверждал, что мы переживаем вещи, потому что язык, который мы используем, направляет наши мысли. Расширение этого заключается в том, что разные языки направляют своих носителей. по-разному — носители разных языков не только по-разному говорят, они думают иначе.

Уорф : «… мы разрезаем природу, организуем ее в понятия и описываем значения как и мы, в основном потому, что мы являемся стороной соглашения, которое действует в образец нашего языка».

Итак, все эти исследователи считают что язык определяет наши понятия — и мы можем только продумать использование понятий (это называется «лингвистический детерминизм») — и разные носители языка «режут природу» по-разному способами (это гипотеза лингвистической относительности )

Примеры лингвистической относительности:
• см. «Эскимосские слова для снега»
• Индейцы хопи: используйте одно и то же слово для обозначения «насекомого» и «самолета». и «пилот»
не имеют времен для своих глаголов —
«молния», «пламя», «метеор» и «затяжка». дыма» — это все глаголы, например, «это дым дыма»
• Индейцы зуни: используйте одно и то же слово для «желтого» и «оранжевого»

Использование языка для описания цвета спектра были тщательно изучены, поскольку они обеспечивают строгое критерии и определения.

Браун и Леннеберг (1954) сравнили английский с сиянием (из Зимбабве). и Басса (из Либерии) и обнаружили, что цвета, не имеющие названия в язык труднее распознать, чем те, которые имеют имя на языке.
Однако был сделан вывод, что:
хотя язык действует как ярлык, помогающий нам помнить, он может исказить наши воспоминания об увиденном или заставляют нас думать в определенном образом, но это не определяет то, что мы видели.

Берлин и Кей (1969) определены что существует одиннадцать основных цветовых категорий: черный, белый, красный, зеленый, желтый, синий, коричневый, фиолетовый, розовый, оранжевый, серый.
В английском языке используются все одиннадцать, в ибибио (из Нигерии) — четыре, а в джале (из Новой Гвинеи) используйте два.

Как считают многие психологи теперь, когда гипотеза Уорфа преувеличена и общее мнение таково, что
• как сходство в том, как разные языки интерпретируют цветов больше, чем различий, и
• поскольку это кажется довольно простым для культур с ограниченным количеством языковых слов выучить новые слова, обозначающие «недостающие» цвета (Rosch 1973),
язык оказывает меньшее влияние на мышление, чем предполагал Уорф. хотя это влияет на него поверхностно.

 

Гипотеза Сепира-Уорфа (Гипотеза лингвистической относительности)

В мире насчитывается около семи тысяч языков — все они имеют разные звуки, словарный запас и структуру. Как известно, язык играет значительную роль в нашей жизни.

Но один интригующий вопрос: может ли это на самом деле повлиять на то, как мы думаем?

Широко распространено мнение, что реальность и то, как человек воспринимает мир, выражается в произнесенных словах и в точности совпадает с реальностью.

То есть восприятие и выражение понимаются как синонимы, и предполагается, что речь основана на мыслях. Эта идея полагает, что то, что человек говорит, зависит от того, как мир кодируется и декодируется в уме.

Однако многие считают наоборот.

В этом то, что человек воспринимает, зависит от произнесенного слова. По сути, эта мысль зависит от языка, а не наоборот.

Лингвисты двадцатого века Эдвард Сепир и Бенджамин Ли Уорф известны именно этим принципом и его популяризацией. Их совместная теория, известная как Гипотеза Сепира-Уорфа или, чаще, Теория Лингвистической Относительности , имеет большое значение во всех областях коммуникативных теорий.

Гипотеза Сепира-Уорфа утверждает, что грамматическая и вербальная структура языка человека влияет на то, как он воспринимает мир. Он подчеркивает, что язык либо определяет мысли, либо влияет на них.

Например, разные слова в разных языках означают разные вещи. Не каждое слово во всех языках имеет точный прямой перевод на иностранном языке.

Из-за этих небольших, но важных различий использование неправильного слова в определенном языке может иметь серьезные последствия.

Содержание

Как язык общества влияет на его культуру?

Культура определяется ценностями, нормами и убеждениями общества. Нашу культуру можно рассматривать как линзу, через которую мы воспринимаем мир и вырабатываем общий смысл того, что происходит вокруг нас.

Язык, который мы создаем и используем, является ответом на возникшие культурные и социальные потребности. Другими словами, существует очевидная связь между тем, как мы говорим, и тем, как мы воспринимаем мир.

Один из важнейших вопросов, которым задаются многие интеллектуалы, заключается в том, как язык нашего общества влияет на его культуру.

Лингвист и антрополог Эдвард Сепир и его тогдашний ученик Бенджамин Уорф интересовались ответом на этот вопрос.

Вместе они создали гипотезу Сепира-Уорфа, согласно которой наши мыслительные процессы преимущественно определяют то, как мы смотрим на мир.

Наш язык ограничивает наши мыслительные процессы – наш язык формирует нашу реальность. Просто язык, который мы используем, формирует то, как мы думаем и как мы видим мир.

Поскольку гипотеза Сепира-Уорфа предполагает, что использование нами языка формирует наше мировоззрение, люди, говорящие на разных языках, имеют разные взгляды на мир.

В 1920-х годах Бенджамин Уорф был аспирантом Йельского университета, обучавшимся у лингвиста Эдварда Сепира, которого считали отцом американской лингвистической антропологии.

Сапир отвечал за документирование и запись культур и языков многих индейских племен, исчезающих с угрожающей скоростью. Он и его предшественники прекрасно осознавали тесную связь между языком и культурой.

Антропологам, таким как Сепир, необходимо выучить язык культуры, которую они изучают, чтобы по-настоящему понять мировоззрение ее носителей. Уорф считал, что верно и обратное, что язык влияет на культуру, влияя на то, как думают его носители.

Его гипотеза предполагала, что слова и структуры языка влияют на то, как говорящий ведет себя и думает о мире и, в конечном счете, на саму культуру.

Проще говоря, Уорф считал, что вы видите мир не так, как другой человек, говорящий на другом языке, из-за специфического языка, на котором говорите вы.

Человеческие существа живут не в одиночестве в реальном мире и не в одиночестве в мире социальных действий, как это традиционно понимается, но в значительной степени зависят от определенного языка, который стал средством общения и выражения для их общества.

В значительной степени реальный мир бессознательно построен на привычках в отношении языка группы. Мы слышим, видим и иным образом переживаем широко, потому что языковые привычки нашего сообщества предрасполагают к выбору интерпретации.

Исследования и примеры

Лексикон, или словарный запас, представляет собой перечень статей, о которых говорит культура, и классифицирует их для понимания окружающего мира и эффективного взаимодействия с ним.

Например, наша современная жизнь для многих продиктована необходимостью передвигаться на каком-либо транспортном средстве – автомобилях, автобусах, грузовиках, внедорожниках, поездах и т. д. Таким образом, у нас есть тысячи слов для разговора и упоминания, включая типы моделей, транспортных средств, запчастей или марок.

Наиболее важные аспекты каждой культуры аналогичным образом отражены в словаре ее языка. Среди обществ, живущих на островах в Тихом океане, рыба имеет важное экономическое и культурное значение.

Таким образом, это отражено в богатом словарном запасе, описывающем все аспекты жизни рыб и окружающей среды, от которых зависит выживание островитян.

Например, на Палау насчитывается более 1000 видов рыб, и палауские рыбаки знали задолго до появления биологов подробности об анатомии, поведении, характере роста и среде обитания большинства из них — гораздо больше, чем современные биологи знают сегодня.

Учеба Уорфа в Йельском университете включала работу со многими индейскими языками, включая хопи. Он обнаружил, что язык хопи сильно отличается от английского во многих отношениях, особенно в отношении времени.

Западные культуры и языки рассматривают время как текущую реку, которая непрерывно несет нас через настоящее, прочь от прошлого и в будущее.

Наша грамматика и система глаголов отражают эту концепцию с особыми временами для прошедшего, настоящего и будущего.

Мы воспринимаем эту концепцию времени как универсальную, поскольку все люди видят ее одинаково.

Хотя у носителей языка хопи очень разные представления, структура их языка отражает и формирует то, как они думают о времени. По-видимому, в языке хопи нет ни настоящего, ни прошедшего, ни будущего времени; вместо этого они делят мир на проявленные и непроявленные области.

Проявленная область состоит из физической вселенной, включая настоящее, непосредственное прошлое и будущее; непроявленная область состоит из далекого прошлого и будущего и мира снов, мыслей, желаний и жизненных сил.

Также нет слов для минут, минут или дней недели. Носителям языка хопи часто было очень трудно адаптироваться к жизни в англоязычном мире, когда дело доходило до работы или других дел.

Это связано с тем простым фактом, что они не были приучены вести себя со временем в своем мире хопи, который следовал фазам луны и движениям солнца.

Отлично в теории. А Практика?

Сегодня широко распространено мнение, что язык влияет на некоторые аспекты восприятия.

Одна большая проблема с оригинальной гипотезой Сепира-Уорфа связана с идеей, что если в языке человека нет слова для определенного понятия, то этот человек не поймет это понятие.

Честно говоря, идея о том, что родной язык может ограничивать понимание, была в значительной степени неприемлемой. Например, в немецком языке есть термин, означающий получать удовольствие от несчастья другого человека.

Хотя переводимого эквивалента в английском языке нет, было бы неверно утверждать, что носители английского языка никогда не испытывали или не могли понять эту эмоцию.

Тот факт, что в английском языке нет слова для этого слова, не означает, что носители английского языка менее приспособлены для того, чтобы чувствовать или переживать значение этого слова.

Не говоря уже о проблеме «курицы и яйца» с теорией.

Конечно, языки — это творения человека, во многом это инструменты, которые мы изобрели и отточили в соответствии со своими потребностями. Простая демонстрация того, что носители разных языков думают по-разному, не говорит нам о том, язык формирует убеждения или наоборот.

Однако не все потеряно

С другой стороны, существуют веские доказательства того, что привычки, связанные с речью, которые мы приобретаем, играют роль в нашем восприятии мира. И действительно, это особенно верно для языков, которые связывают род с неодушевленными предметами.

Было проведено исследование, в ходе которого изучалось, как говорящие на немецком и испанском языках воспринимают разные вещи в зависимости от их гендерной ассоциации в каждом соответствующем языке.

Результаты показали, что при описании вещей, которые в испанском языке называются мужскими, носители этого языка отмечали их как имеющие больше мужских характеристик, таких как «сильный» и «длинный». Точно так же эти же предметы, в которых в немецком языке используются женские выражения, носители немецкого языка отмечали как женоподобные, такие как «красивые» и «элегантные».

Результаты показывают, что у носителей каждого языка сложились предвзятые представления о том, что является женским или мужским, не из-за характеристик или внешнего вида объектов, а из-за того, как они классифицируются в их родном языке.

Важно помнить, что Теория лингвистической относительности (гипотеза Сепира-Уорфа) также успешно достигает открытости. Теория показана как окно, в котором мы рассматриваем познавательный процесс, а не как абсолют.

Это сделано для того, чтобы взглянуть на явление иначе, чем обычно. Кроме того, гипотеза Сепира-Уорфа очень проста и логически обоснована. Понятно, что на расшифровку влияет атмосфера и культура.

Точно так же, согласно исследованиям, проведенным авторами теории, многие индейские племена не имеют слова для определенных вещей, потому что они не существуют в их жизни. Логическое упрощение этой идеи релятивизма обеспечивает экономию.

Действительно, Гипотеза Сепира-Уорфа имеет смысл. Его можно использовать для описания множества недоразумений в повседневной жизни. Когда житель Пенсильвании говорит «юнс», для калифорнийца это не имеет никакого смысла, но при рассмотрении это просто другое слово для «всех вас».

Теория лингвистической относительности решает эту проблему и предполагает, что все относительно. Эта концепция относительности выходит за пределы диалекта и углубляется в мир языка – из разных стран и, следовательно, от ума к сознанию.

Является ли язык действительностью благодаря мысли, или мысль возникает благодаря языку? Гипотеза Сепира-Уорфа очень прозрачно представляет взгляд на реальность, выражаемую в языке и, таким образом, формирующуюся в мышлении.

Переформулированные в нем принципы показывают разумное и даже простое представление о том, как человек воспринимает мир, но вопрос остается спорным: мысль потом язык или язык потом мысль?

Современное значение

Несмотря на свой возраст, гипотеза Сепира-Уорфа, или Теория лингвистической относительности, продолжает навязывать себя в лингвистических дискуссиях, включая поп-культуру.

Эта идея совсем недавно была вновь использована в фильме «Прибытие» — научно-фантастическом фильме, в котором увлекательно исследуется, как инопланетный язык может влиять на человеческое мышление и изменять его.

И даже если некоторые из самых радикальных утверждений теории были опровергнуты или опровергнуты, идея осталась актуальной, и это кое-что говорит о ее важности.

Гипотезы, мысли и интеллектуальные размышления не обязательно должны быть абсолютно точными, чтобы оставаться в поле зрения общественности, пока они заставляют нас думать и ставить под сомнение мир — и гипотеза Сепира-Уорфа делает именно это.

Теория не только заставляет нас подвергать сомнению лингвистическую теорию и наш собственный язык, но и само наше существование и то, как наше восприятие может формировать то, что существует в этом мире.

Есть общие черты, с которыми каждый человек может столкнуться в своей повседневной жизни — в отношениях, любви, работе, печали и так далее. Но размышление о более мелких различиях, с которыми сталкиваются люди в различных обстоятельствах, языковых или иных, помогает нам понять, что в этой истории есть нечто большее, чем наша история.

И в то же время прекрасно, что Гипотеза Сепира-Уорфа подтверждает тот факт, что мы больше похожи, чем различны, независимо от языка, на котором мы говорим.

Разве не удивительно, что языковое разнообразие просто открывает нам, насколько гениален и гибок человеческий разум — человеческие умы изобрели не одну познавательную вселенную, а целых семь тысяч!

Ссылки

Кей П.