Мышление язык и речь: Язык и мышление | Блог 4brain

Язык и мышление | Блог 4brain

Невозможно представить жизнь без мышления и речи, но мало кто задумывается, что собой представляет каждое из этих понятий. Какую роль играет язык? Какова функция мышления? Что первично, а что является производной? Соотношение языка и мышления волновало великие умы человечества сотни лет назад, и сейчас является темой, которая интересует многих психологов, философов, лингвистов и других ученых. Давайте разберемся, какова взаимосвязь между мышлением и языком. Одна из наших программ, «Когнитивистика», научит вас разным способам мышления. Вы будете смотреть на ситуации шире и находить нестандартные решения задач.

Язык и речь

Язык и речь являются, хоть и близкими понятиями, но не идентичными, и следует их различать.

Язык – это сложная знаковая система, которая служит средством хранения и передачи информации. Язык является специфическим социальным средством коммуникации, единым для всех представителей конкретного общества и постоянной переменной для взятого периода времени.

Большинство ученых выделяют следующие функции языка:

• Мыслеформирующая функция. Язык оформляет и выражает мысли в виде слов.
• Когнитивная функция. Язык – способ познания мира, накопления и передачи информации другим людям и последующим поколениям.
• Коммуникативная функция. Язык является средством общения между людьми.

Речь – это непосредственно процесс общения, проявление языка в различных видах речевой деятельности: говорении, слушании, чтении и письме. Речь – это язык в действии. Если язык – постоянная переменная, то речь каждого человека индивидуальна и меняется в зависимости от особенностей личности, образованности, контекста, ситуации, настроения и т.д. Язык един для отдельной группы людей, а речь – индивидуальна и неповторима.

Лингвист Роман Якобсон выделяет следующие функции речи:

• Коммуникативная (референтивная). Самая важная функция в процессе общения, т.к. выражается в передаче сообщения (информации о предмете).
• Апеллятивная (директивная) функция соответствует получателю сообщения. Здесь говорящий старается повлиять на адресата, чтобы вызвать какую-либо реакцию.
• Экспрессивная (эмотивная) функция соответствует отправителю. Выражает чувства говорящего, его отношение к информации, которую он доносит. Здесь важно не что сказано, а как. Таким образом, одну и ту же фразу один человек может сказать совершенно по-разному, в зависимости от ситуации.
• Фатическая функция (контактоустанавливающая). Цель сообщения – наладить контакт, завязать или прервать общение, проверить, работает ли канал связи. В основном эта функция реализуется в приветствиях, поздравлениях, умении вести светскую беседу.
• Поэтическая (эстетическая) функция соответствует сообщению. Главной здесь является форма сообщения, т.е. внимание направленно на сообщение как таковое вне его содержания. Так могут нравиться стихи или песни по своей форме, когда смысл текстов не понятен слушателю.
• Метаязыковая функция связана с какими-либо трудностями в общении, когда требуется речевой комментарий. Она позволяет выяснить, понятен ли язык. Например: «Я не понимаю, что вы имеете в виду», «Я понятно выражаюсь?»

Можно сделать вывод, что язык и речь – две стороны одной медали, где язык – орудие, а речь – деятельность человека по использованию языкового кода. Так что теперь давайте разберем, что понимается под понятием «мышление» и какие виды мышления выделяют ученые.

Мышление

Чтобы иметь более полную картину, для начала давайте определим, что такое сознание.

Сознание – это высший уровень отражения окружающей действительности, присущий только человеку, который выражается в субъективном переживании событий внешнего и внутреннего мира, формировании отчета об этих событиях и ответной реакции.

В свою очередь, мышление – это способность человека фиксировать мир в понятиях и делать на их основе выводы в форме суждений и умозаключений. Это целенаправленное логическое рассуждение, иногда о вещах совершенно абстрактных, не имеющих непосредственного отношения к человеку, к его состоянию здесь и сейчас. Мышление является главным компонентом сознания.

Принято выделять следующие виды мышления:

1. Практически-действенное мышление – является самым ранним видом мышления человека как в эволюции, так и в онтогенезе. Этот вид мышления необходим в тех ситуациях, когда наиболее целесообразно решать мыслительную задачу непосредственно в процессе практической деятельности.
2. Наглядно-образное мышление – позволяет человеку более многогранно и разнообразно отражать объективную действительность. Данный вид мышления можно наблюдать в случаях, когда содержание мыслительной задачи основано на образном материале (при анализе, сравнении, в случае необходимости нарисовать предмет, изобразить его схематически или в виде символа, обобщить разные объекты, события и явления).
3. Словесно-логическое мышление – свойственно только человеку. Особенность этого вида мышления заключается в том, что задача решается в словесной форме. Благодаря вербальной форме, человек использует более отвлеченные понятия. Именно этот вид мышления позволяет устанавливать общие закономерности, определяющие развитие природы и общества, самого человека. Мышление в его словесно-логическом виде проявляется в языке.

Проблему взаимосвязи языка и мышления в психологии можно представить двумя полюсами: на одном – отождествление этих понятий, их слияние воедино, на другом – их отделение, независимость друг от друга. Но мышление и язык представляют собой сложную структуру, которую нельзя разделить или приравнять. Находясь в противоречивом единстве, язык и мышление влияют друг на друга и не могут существовать раздельно.

Взаимосвязь языка и мышления

Дискуссионность проблемы обусловлена как сложностью и двойственностью природы мышления и языка, так и недостаточностью наших знаний об этих понятиях. Существуют различные теории и взгляды на этот счет. Вот некоторые из них.

Выдающийся лингвист 20 века Эмиль Бенвенист говорил: «Неверно думать, что язык – это одежда мыслей. Одежду можно снять, слова же – неотъемлемая часть мысли. Следовательно, вопрос о том, может ли мышление протекать без языка или обойти его, словно какую-то помеху, оказывается лишенным смысла».

Советский психолог Лев Семенович Выготский говорил, что слово также относится к речи, как и к мышлению. Оно представляет собой мельчайшую частицу, которая содержит в самом простом виде основные свойства, присущие речевому мышлению в целом. Слово – это не название отдельного предмета, а его обобщенная характеристика, целый комплекс понятий, т.е. слово является одновременно и процессом мышления, и средством общения, поэтому оно входит в состав речи. Лев Семенович полагал, что именно значение слова является тем связующим звеном, которое называют речевым мышлением.

Ноам Хомский – американский лингвист и философ проблеме взаимосвязи языка и мышления в своих работах уделял основное внимание.

Он предположил, что язык является такой же способностью человека, как зрительная и слуховая сенсорная система, система кровообращения и др. Приравняв языковую способность к другим модулям мозга, он тем самым обосновал ее врожденный характер.

Уиллард Куайн – американский философ, логик и математик, напротив, считает опыт единственно возможной связью человека с внешним миром – предметы воздействуют на наши органы чувств, которые затем оформляют полученную информацию и посылают сигналы в мозг. По его мнению, познание окружающей действительности, так же, как и научение языку, происходит по схеме «стимул – реакция – подкрепление». Таким образом, каждое используемое нами слово – это результат целенаправленного воздействия социального мира на индивида.

Как видите, в вопросе взаимосвязи языка и мышления мнения философов, лингвистов и психологов расходятся, но можно выделить некоторые принципы, с которыми согласится большинство ученых.

Общность языка и мышления

Язык и мышление представляют собой единство, основанное на двух ключевых аспектах:

• Генетический аспект сформировался в процессе эволюции. Он выражается в том, что появление языка было тесно связано с возникновением мышления, и наоборот.
• Функциональный аспект представляет собой неразрывность этих двух составляющих, невозможность существования языка без мышления и способность к развитию друг друга.

Рассуждения о связи этих двух понятий строятся на основе философии развития мышления. Язык обеспечивает мыслям человека реальное существование, доступное другим людям. В то же время он не только позволяет выражать мысль, но и формирует ее, что говорит об их тесной связи. Вместе с тем язык и мысль не равнозначны. Каждая составляющая развивается и функционирует по своим особым правилам и является относительно самостоятельной. Так, в зависимости от вида мышления, целей мыслительной деятельности и т.д. характер взаимоотношений языка и мышления в процессе общения и познания может варьироваться, и тогда мы можем наблюдать отличительные особенности этих двух систем.

Философия нетождественности языка и мышления

Язык и мышление представляют собой две отдельные системы, наполненные собственным содержанием и существующие по своим самостоятельным законам развития и функционирования. Исходя из этого, выделяют следующие отличия этих систем:

• Структурными компонентами мышления являются: понятия, суждения и умозаключения. Составные части языка: фонема, морфема, лексема, слово, предложение, и др.
• Мышление отражает мир в идеальных образах с разной степенью глубины и детализации, постепенно получая более конкретное, ясное и полное представление о предметах и сущности явлений. Язык, со своей стороны, фиксирует полученное знание, он выделяет и подчеркивает в нем то, что ранее было произведено мышлением.
• Мышление формируется под влиянием законов психологии и логики, при этом познавательные способности субъекта играют очень значимую роль, а язык определяется структурой конкретного языка, развиваясь на фоне общественных норм и культурных традиций. Так, мышление всех людей мира осуществляется по общим законам, а языки и речь сильно отличаются друг от друга.
• Мышление и речь имеют различные генетические корни: мышление человека – от наглядно-образного мышления животных, а человеческая речь – от звуковых нечленораздельных сигналов животных.

Итак, очевидно, что мышление и речь не являются синонимами или взаимозаменяемыми понятиями. Они образуют тесную, неразрывную связь, в которой речь является инструментом мышления каждого из нас. Когда вы проговариваете свою точку зрения, доносите свою мысль до окружающих в словесной форме, вы улучшаете свою мыслительную деятельность, занимаетесь ее совершенствованием. Поэтому когда вам сложно что-то объяснить человеку, но вы стараетесь найти нужные слова и правильно сформулировать мысль, знайте, что в этот момент вы развиваете речевые навыки, а соответственно улучшаете свое собственное мышление.

Всегда есть выбор: развиваться или нет, поэтому давайте стремиться вверх, а не катиться вниз. Больше читайте, изучайте свой родной язык, старайтесь говорить правильно и красиво. Вы явно станете более интересным собеседником, но гораздо важнее, что таким образом вы будете развивать свое мышление, а соответственно себя.

Желаем успехов!

Общая психопатология | Обучение | РОП

Локализация и функциональная организация речи — см. главу 2

Для правильного протекания мышления необходимо участие множества других психических процессов (речи, восприятия, памяти и пр.), но непосредственно само мышление основано на так называемых исполнительских функциях, локализованных в префронтальных отделах коры головного мозга, в том числе таких, как:

• постановка целей и планирование;
• выделение важности;
• внимание: поддержание деятельности и подавление влияния интерферирующих воздействий и импульсов;
• коррекция ошибок и гибкая смена когнитивных установок при необходимости;
• рабочая память.

Патология мышления может быть обусловлена различными вариантами нарушений как этих, так и других познавательных процессов, что и определяет многообразие форм нарушений мышления.

Клиническая оценка мышления в первую очередь основана на оценке того, что говорит пациент во время беседы с врачом.

Для наглядности можно представить себе следующую модель протекания ассоциативного процесса:

Мышление начинается с появления задачи (посыла) и постановки цели, которую необходимо достичь для ее решения. Из всех возможных мыслей начинает составляться план (схема решения имеющейся задачи), содержащий мысли, соответствующие поставленной цели, а мысли, несоответствующие цели, «тормозятся» (выводятся из фокуса активного внимания). Далее происходит последовательное раскрытие (анализ, описание или другие операции) каждого из пунктов плана в отдельности с возвращением к общему плану, сверкой прогресса его выполнения, проверкой на соответствие поставленной цели и коррекцией плана в случае такой необходимости.

В большинстве случаев данная последовательность операций имеет имплицитный (неосознаваемый) характер, но, столкнувшись с какой-либо сложной, непривычной или объемной задачей человек может в той или иной степени осознанно подойти к ее решению, например, записывая ход решения на бумаге и т.д.

По своей сути мышление человека имеет несколько «уровней вложенности» (по типу матрешки), где каждый уровень представлен полной моделью, изображенной на рисунке, но при этом каждый из отдельных пунктов плана представляет собой вложенный уровень, являясь такой же полной моделью со своей задачей, целью и планом решения.

Представим себе ход мышления на наиболее частом в клинике примере — рассказе пациента о своей болезни:

Врач просит пациента описать свое самочувствие (ставит задачу), пациент задает себе соответствующую цель, составляет предварительный план рассказа, куда включает ряд своих мылей, относящихся к самочувствию. Посторонние мысли (не относящиеся к рассказу о самочувствии), даже те, которые по тем или иным причинам сейчас могут быть актуальны для больного, он игнорирует. Начав свой рассказ, пациент последовательно раскрывает каждую из мыслей (в данном случае — жалобу на состояние своего здоровья), упоминая наиболее важные для врача детали, затем вновь возвращается к своему внутреннему списку (плану), проверяя, что уже было рассказано и что еще необходимо рассказать, чем еще можно было бы дополнить этот план для того, чтобы он более полно соответствовал поставленной цели и не отклонялся от нее.

Нейрофизиологический базис рационального и интуитивного мышления — см. главу 2

Язык и мышление — Блог Викиум

Тяжело представить нашу жизнь без речи и мышления. Тем не менее, мало кто задумывается о том, какая между ними существует взаимосвязь, а также, какую роль они играют в жизни человека. Происхождение и развитие мышления и речи уже давно интересуют не одно поколение психологов и философов.

Язык и речь

Несмотря на частичную схожесть, язык и речь являются двумя абсолютно разными понятиями. Язык являет собой знаковую систему, при помощи которой происходит обмен информацией. При помощи языка конкретное общество поддерживает коммуникацию. Язык имеет также главные функции, к которым относится:

• мыслеформирующая, которая отвечает за «рождение» и воспроизведение мыслей;
• когнитивная способствует изучению мира, его познанию и передачи необходимой информации от поколения к поколению;
• коммуникативная, которая отвечает за общение в обществе.

Речь представляет собой процесс общения посредством языковых конструкций, которые создаются на основе разнообразных правил. В случае, если язык является постоянной формой, то речь может меняться в зависимости от ситуации и личностных качеств человека. К основным функциям речи можно отнести следующие:

• коммуникативная, которая отвечает за сбор и передачу информации;
• директивная функция заключается в желании говорящего повлиять на собеседника для получения какой-либо реакции;
• экспрессивная направлена на то, чтобы выразить эмоции и чувства говорящего по отношению к тому, что он доносит;
• фактическая используется для установки связи и контакта во время общения;
• метаязыковая функция отображает речевые проблемы, когда от говорящего требуются комментарии.

Мышление

Само по себе мышление заключается в возможности человека наблюдать за окружающим миром, после чего делать какие-либо умозаключения. Мышление делится на 3 типа:

• практически-действенное, которое используется в случае, когда необходимо решить задачу в процессе деятельности;
• наглядно-образное мышление используют в случае работы с образным материалом, например, если необходимо что-то проанализировать;
• словесно-логическое используется человеком для решения задач в словесной форме.

Общие характеристики языка и мышления

Язык и мышление сформировались в процессе эволюции и напрямую зависят друг от друга. Существование одного не возможно без второго, так как это приведет к ряду проблем в коммуникации. В философии не раз затрагивалась тема тесной связи языка и мышления, так как мысли человека существуют за счет языка, который помогает их формировать. Тем не менее, каждая составляющая может развиваться отдельно, согласно своим правилам и понятиям.

Философия несовпадений двух составляющих

Как уже говорилось, несмотря на взаимосвязь языка и мышления, каждая система является отдельной со своими правилами, законами и функционированием. Таким образом можно выделить следующие отличия:

• мышление заключается в понятии и умозаключении, в свою очередь компонентами языка являются морфемы, фонемы, слова, предложения;
• мышление людей на планете подвластно общему закону, в то время, как язык вместе с речью может существенно отличаться в зависимости от принадлежности человека к расе, стране.

Стоит отметить, что мышление и язык дополняют друг друга, однако, они не могут заменять друг друга всецело. С их помощью образуется так называемая связь, благодаря которой человек способен воспроизводить свои мысли и делиться информацией с окружающими.

Также развитию мышления способствуют изучение родного языка, чтение книг, общение с разносторонними людьми. Ежедневные тренировки на Викиум помогут вам только развить эту важную когнитивную функцию мозга.

ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА ПРОБЛЕМУ СООТНОШЕНИЯ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ | Бондаренко

ББК Ч602.471

УДК 070.1

А. О. Бондаренко

A. Bondarenko

г. Брянск, БГУ

Bryansk, BSU

Аннотация: В статье изучается психолингвистический взгляд на проблему соотношения языка и мышления; рассматриваются основные подходы психолингвистов к ее решению.

Ключевые слова: язык; мышление; сознание.

Abstract: The article deals with psycholinguistic view on the problem of the relation of language and thinking and the basic approaches of linguists to its solution.

Keywords: language; thinking; consciousness.

Язык порождается мышлением и порождает мышление.

Пьер Абеляр

Я утверждаю, что слова полностью отсутствуют в моем уме,
когда я действительно думаю.

Жак Адамар

Проблема языка и мышления — одна из фундаментальных проблем психолингвистических исследований. С давних пор она занимала умы философов, психологов, языковедов. Язык и мышление — понятия, находящиеся в неразрывной связи друг с другом, но при этом разные по своей природе и обладающие разными признаками.

Теоретическая основа вопроса о связи языка и мышления в современной психолингвистике была заложена В. Гумбольдтом. С его точки зрения, язык оказывает определенное воздействие на мышление: человек запечатлевает свой ежедневный опыт в сущностных аспектах языка, тем самым развивает мышление, мировоззрение и языковые картины мира. Своеобразие языка определяется народным духом, представленным его внутренней формой.

Многие труды отечественных ученых Л. С. Выготского и Н. И. Жинкина были посвящены изучению речевой деятельности. В своем труде «Мышление и речь» Л. С. Выготский дает объяснение тому, на чем основываются мысли и слова, подробно изучая два понятия: значение и смысл [2]. Значение — это итоговый продукт речепорождения, реализующийся в акте говорения. Переход мысли в слово происходит во внутренней речи.

По теории Н. И. Жинкина, главная составляющая мышления — неповторимый язык разума. Этот язык в сущности невербальный и является системой знаков, отображающей чувственный образ в сознании человека. Ученый выделяет следующие виды мышления: практически-действенное, наглядно-образное, словесно-логическое и абстрактное. Все они по-своему реализуются в языке [7, с. 142].

Другой же русский языковед А. А. Потебня допускает возможность свершения мышления и без языка. Если говорить о творческом мышлении художника, музыканта, скульптора, шахматиста, оно абсолютно не реализуется в языке [11, c.  113].

В психолингвистике закрепилось два основных подхода к соотношению «язык — мышление»: 1) язык и мышление неразрывно связаны друг с другом, мышление выражается посредством языка; 2) язык и мышление — самостоятельные системы, поскольку мышление может функционировать без участия языка [3, с. 288].

Согласно первой гипотезе, стоит говорить не о тождественности языка и мышления, а об их синонимии, поскольку только язык есть язык. Речь человека формирует звуковую оболочку мышления, озвучивая его, неозвученное мышление называется внутренней речью. С точки зрения многих исследователей, язык имеет большое воздействие на развитие мышления. Доказательством этому служит тот факт, что отсутствие языка или его недостаточное или неправильное развитие ведет к изменениям в развитии мышления, ярким примером могут быть дети с проблемами слуха. В данном случае мышление отражает и преобразовывает реальность, а языковые знаки осуществляют весь процесс и показывают результат мышления. Так, сознание, пользуясь знаками языка, направляет процесс мышления.

Сама процедура мышления и его плоды должны обязательно найти свое выражение в языковой оболочке. Язык, считаясь уникальным средством умственной деятельности, позволяет человеку как думать реально существующими предметами, так и выходить за грани реальности. Язык и мышление нужны человеческому сознанию, чтобы находить связь между предметами и явлениями действительности, классифицировать их и организовывать. Язык не просто выстраивает мысль для ее передачи в вербальной, письменной или мимико-жестикуляторной форме, но и напрямую участвует в рождении и свершении мысли, показывая связи между предметами и явлениями. Для этого язык использует особые средства — коды нашего мышления и всей мыслительной деятельности вообще [1, 4, 6, 8, 14]. Важнейшая задача мышления — постижение окружающей реальности, главная же задача языка — порождение и вербализация мыслей.

Как правомерно высказывание о влиянии языка на мышление, так и правомерен обратный процесс воздействия мышления на язык. Подбор средств языка непосредственно зависит от мышления. В своем сознании человек оперирует предметами и явлениями, а также действиями, процессами, качествами и свойствами. Предметы и явления в языке выражаются существительными, действия — глаголами, качества — прилагательными, признаки действий — наречиями и так далее. Мышление организовывает предметную ситуацию, представленную в речи текстом. Как в языковом социуме, так и у каждого индивида может наблюдаться накопление (сокращение) объема словарного запаса, расширение значения слов (звезда ‘космическое тело’, звезда ‘знаменитый и популярный человек’), изменение значения одного и того же слова (некогда английское ‘nice’ имело значение ‘глупый’ от латинского nescius ‘не знающий’; сейчас имеет положительное значение ‘милый, хороший’). Это одно из многих подтверждений воздействия мышления на язык. Делая вывод из вышесказанного, можно установить тесную связь языка и мышления, кроме того, важно отметить, что эта связь спорная и осуществляется не «механически».

Сторонники второй гипотезы А. А. Потебня, Л. С. Выготский, Ж. Пиаже, Н. И. Жинкин, Ж. Вандриес, Б. А. Серебренников, Б. Рассел, Л. Блумфилд, Х. Джексон, У. Л. Чейф, Л. В. Сахарный и другие высказывают идею о возможности свершения мысли без участия языка, о полной независимости одного от другого. Прежде всего, стоит упомянуть, что речепроизводство и речевосприятие характеризуются двумя процессами: процессом создания знаков языка и их пониманием и процессом управления запасом знаний в виде образов сознания [12, с. 18], из чего можно заключить, что в процессе реализации речевой деятельности человека принимают участие два автономных процесса: языковой и мыслительной.

К логическим доказательствам самостоятельности языка и мышления можно отнести различную форму их существования. Язык существует в знаках, мышление же в перцептивных образах, образах-представлениях, понятиях и их отношениях — суждениях и выводах. В образах проявляются важнейшие свойства и характеристики предмета, знаки заменяют образ, хотя сами знаки не аналогичны образу. К примеру, если мы говорим слово дом, то в нашем сознании возникает некий определенный образ, наделенный свойствами предмета (деревянный, кирпичный, городской, деревенский). Однако набор букв и звуков в слове дом никоим образом не дает характеристику предмету. Если рассмотреть слово свобода, то, чтобы сформировать его образ в человеческом сознании, включается сложная цепь дополнительных образов, основанных на ежедневном опыте. Слово свобода отправляет к понятию «свобода». Учитывая, что знак не может заменять сам себя, его заменяет образ, непосредственно стоящий за ним. Таким образом, мышление реализуется при помощи языка, не в языке и не языком. Однако такой взгляд на проблему имеет односторонний характер, ввиду того, что он не учитывает исключительные свойства языковых знаков, а также сложную природу соотношений и связей, возникающих между ними и образами-представлениями в человеческом сознании.

Психологические доказательства, отрицающие прочную связь между мышлением и языком, в первую очередь основываются на том, что мышление, являющееся психическим процессом, оперирует образами, а не знаками. Образы, в отличие от знаков, обладают модальностью. Как говорилось ранее, выделяется несколько форм мышления (образное, образно-действенное, понятийное и т. д.), однако знаки по своей природе не способны отразить многообразие форм и содержания мышления и психических явлений. Например, такие явления мышления, как инсайт (мгновенное осознание, улавливание сути проблемы и выходов из нее) и интуиция (подсознательно предчувствие), обычно не имеют языковой оболочки.

Еще одним примером осуществления мышления без языка служит теоретическое мышление. Сам этот процесс проходит без помощи языка, а вот для формулировки итогов и выводов этого процесса требуется «одеть» его в языковую оболочку. Отсюда следует, что цель мышления — открывать новые связи между явлениями действительности, а цель языка — находить им языковое выражение.

В случае с билингвизмом знать разные языки вовсе не означает обладать различными понятийными системами и видами мышления. Например, слово забыл одинаково понимается людьми, говорящими на разных языках, вопреки различиям (порой парадоксальным) в языковых формах их выражения: русскому слову забыл соответствует польское слово запомнял, русскому словосочетанию свежие фрукты соответствует чешское черствы овощи. Это означает, что мышление учитывает в себе исторический и культурный опыт каждого отдельного общества.

Разнородность мышления и языка подтверждается тем, что язык часто передает редуцированную мысль. Например: «В последнем действии Джулия появилась в вечернем платье с треном… В темных волосах (Джулии) сверкала бриллиантовая диадема, на руках (Джулии) — (сверкали) бриллиантовые браслеты. Как и требовалось по роли, (она должна была иметь) поистине величественный вид» [10, с. 287]. Слова в скобках сокращены. Становится очевидно различие мыслительной и языковой программ.

Еще одним доказательством, оспаривающим неразрывную связь языка и мышления, стали результаты работы ученых в частности Г. Фёрта [13], А. И. Мещерякова [9], занимавшихся изучением мышления людей с патологиями, а именно глухих и слепоглухих людей. По результатам их исследований можно заключить, что мышление людей с патологией незначительно отличается от нормы, а в некоторых случаях и превосходит мышление слышащих людей.

Рассмотрев разные взгляды на проблему соотношения языка и мышления, можно подвести итог и сделать вывод о том, что этот вопрос до сих пор остается открытым, но очевидно, что язык и мышление как явления психической деятельности человека находятся в тесной связи друг с другом. Мышление и язык в равной степени зависят друг от друга, связи их корреляции многозначны и спорны.

Библиографический список

1. Верещагин, Е. M. Порождение речи: латентный процесс / Е. М. Верещагин. — М., 1968. — 154 с.

2. Выготский, Л. С. Мышление и речь. — Изд. 5, испр. / Л. С. Выготский. — М. : Лабиринт, 1999. — 352 с.

3. Глухов, В. П. Основы психолингвистики / В. П. Глухов. — М. : Высшая школа, 2005. — 351 с.

4. Горелов, И. Н. Основы психолингвистики : учебное пособие. — 3-е, перераб. и доп. изд. / И. Н. Горелов, К. Ф. Седов. — М. : Лабиринт, 2001. — 304 с.

5. Гумбольдт, В. Избранные труды по общему языкознанию / В. Гумбольдт. — М., 1984. — 400 с.

6. Жинкин, Н. И. Интеллект, язык и речь / Н. И. Жинкин // Нарушение речи у дошкольников : сборник статей ; сост. Р. А. Белова-Давид. — М. : Просвещение, 1972. — С. 9–31.

7. Жинкин, Н. И. Речь как проводник информации / Н. И. Жинкин. — М., 1982. — 159 с.

8. Залевская, А. А. Введение в психолингвистику / А. А. Залевская. — М. : Российский государственный гуманитарный университет, 1999. — 382 с.

9. Мещерякова, А. И. Теория развития и обучения слепоглухих детей / А. И. Мещерякова. — http://www.twirpx.com/file/1090043/ (дата обращения : 23.03.2016).

10. Моэм, С. Театр : роман / С. Моэм ; пер. с англ. Г. Островской. — М. : Хранитель, 2007. — 317 с.

11. Потебня, А. А. Слово и миф / А. А. Потебня. — М., 1989. — 218 c.

12. Тарасов, Е. Ф. Актуальные проблемы анализа языкового сознания / Е. Ф. Тарасов // Языковое сознание и образ мира : сборник статей ; отв. ред. Н. В. Уфимцева. — М., 2000. — С. 24.

13. Фёрт, Г. Г. Взгляды без языка. Психологические значения глухоты / Г. Г. Фёрт. — Нью-Йорк : Свободная пресса, 1966.

14. Фрумкина, P. M. Цвет, смысл, сходство / Р. М. Фрумкина. — М., 1984. — 175 с.

© 2014-2020 Южно-Уральский государственный университет

Электронный журнал «Язык. Культура. Коммуникации» (6+). Зарегистирован Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор).Свидетельство о регистрации СМИ Эл № ФС 77-57488 от 27.03.2014 г. ISSN 2410-6682.

Учредитель: ФГАОУ ВО «ЮУрГУ (НИУ)» Редакция: ФГАОУ ВО «ЮУрГУ (НИУ)» Главный редактор: Пономарева Елена Владимировна

Адрес редакции: 454080, г. Челябинск, проспект Ленина, д. 76, ауд. 426, 8 (351) 267-99-05.

Alefirenko — Sprache und Rede

Глава 2 СУЩНОСТЬ ЯЗЫКА И РЕЧИ Проблема объекта и предмета в современной лингвистике связана главным образом с необходимостью установления границ науки о языке и с определением ее основных категорий, понятий и единиц. Иными словами, она напрямую связана с основным вопросом: чем должно заниматься языковедение и что выходит за рамки его компетенции. И это не праздный вопрос: в современных работах по лингвокультурологии нередко приходится встречаться, хотя и с интересными, но с исключительно экстралингвистическими изысканиями; в исследованиях по когнитивной лингвистике наблюдается та же диспропорция — в сторону чистой когнитологии, психологии мышления, логики или гносеологии; социолингвисты пытаются все в жизни языка объяснить социальными факторами в ущерб собственно лингвистическим законам и т.п. Отсюда и путаница с единицами и категориями: в лингвокультурологии — лингвокультурема, слово или культурные концепты; в когнитивной лингвистике — языковое значение, смысл или концепт; в социолингвистике — социолект, социоидиома или языковая ситуация? Подобные сложности подстерегают исследователей в области прагмалингвистики, психолингвистики, этнолингвистики и т.д. И дело здесь не только в междисциплинарных связях, но и в исконной двойственности объекта нашей науки, о которой писали и В. фон Гумбольдт (еrgоп — епеrgеiа), Ф. де Соссюр (язык — речь), Н. Хомский (языковая компетенция — языковое употребление), Л. Ельмслев (схема — узус). Другие исследователи, наоборот, избегают говорить о подобной двойственности, что приводит а) или к нежелательному смешению разнопорядковых явлений, б) или к изучению, главным образом, речи (язык при этом рассматривается как метаязыковое средство описания речи), либо в) к описанию языковой системы при сознательном игнорировании речевых явлений. Такие ограничения, разумеется, допустимы при исследовании частных вопросов жизни языка, но при создании общей лингвистической теории они заведомо делают ее ущербной. Выход из этой ситуации один: разграничивая язык и речь, не следует их противопоставлять, поскольку они суть две стороны одного и того же феномена — специфического вида человеческой деятельности, обеспечивающей общение и мышление людей1. Такое разграничение необходимо практически для любого исследования уже потому, что, с одной стороны, «исторически факт речи всегда предшествует языку» (Ф. де Соссюр), а единицы языка вычленяются из речи; речь содержит в себе нечто спонтанное и живое, она нечто большее, чем язык. С другой стороны, речь организуется более или менее по законам языка, который она сама создала (А. Сеше). В связи с этим, «по меньшей мере, странно заниматься лишь частным в обход того (большего), в которое входит это частное». В основе любой лингвистической теории должно находиться первичное, большее, общее, т.е. речь (В.А. Звегинцев). Главной задачей языковедения является не только и не столько описать систему языковых средств, сколько исследовать механизмы деятельности языка, не устраняясь от его первоосновы, поскольку речь — место встречи языка с мыслью (А.А. Потебня, Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев, В.А. Звегинцев и др.). Итак, лингвистика изучает две ипостаси одного и того же объекта. Стройное, хотя и небесспорное разграничение языка и речи Ф. де Соссюром достигается путем бинарных (двучленных) противопоставлений их отличительных признаков, образующих известные дихотомии, или антиномии. 1 О концептах «язык» и «речь» см. работы В.З. Демьянкова, И.Б. Левонтиной, И.М. Кобозевой в сб. Язык о языке/Под ред. Н.Д. Арутюновой. М., 2000. С. 193-362. Язык (lапguе) — явление чисто психическое, а речь (рагоlе) — явление психофизическое. Язык есть система знаков, а речь асистемна, поскольку представляет собой некий «сверхъязыковой остаток» речевой деятельности. Язык — социальное явление, тогда как речь — явление индивидуальное. Язык есть форма, в то время как речь — субстанция, поскольку включает в себя звуки и значения (субстанция < лат. substantial — сущность). Язык — сущность, речь — явление. В послесоссюровском языкознании эти антиномии были дополнены другими. Среди них назовем наиболее значительные: Язык — нечто общее, абстрактное, а речь — частное и конкретное (Н.С. Трубецкой). Язык — постоянен; речь— преходяща, переменна (С.Н. Трубецкой, Луи Ельмслев). Язык — код, система, речь — ее реализация, текст; сообщение. Язык — потенция, речь — ее актуализация. Язык — инвариант, речь — вариант. Наблюдается также новое обозначение объекта изучения и его составляющих. Происходит это, видимо потому, что существует возможность избежать неоднозначного терминоупотребления, когда термином речь называют и саму речевую деятельность и ее компонент — «язык в действии». Поэтому возникают такие определения соотношения языка и речи, как код и обмен сообщениями, средство и цель (Р.О. Якобсон), диссоциация и интеграция (Э. Бенвенист), сущность и явление, форма и содержание. И все же эти определения выделяют лишь один из признаков дихотомии «язык — речь», они не учитывают основного признака оппозиции — «процессуальности». Л.В. Щерба попытался устранить этот просчет, предложив различать «обработанный лингвистический опыт» и «процесс говорения», что перекликается с гумбольдтовским пониманием языка как статического явления, а речи — как динамического. Стремясь к более глубокому определению сущности речевой деятельности, И.Р. Гальперин представляет ее в виде тетратемии (вместо привычной дихотомии), т.е. различает в речевой деятельности не две стороны, а три — язык, речь и текст. Каждый из этих компонентов выполняет особые функции: язык систематизирует факты лингвистического опыта, которые доступны наблюдению и обобщению; речь реализует сообщения; текст фиксирует сообщения в виде документа, письменного или звукового — это уже моделированная речь. Ученый подчеркивает, что факты языка располагаются по вертикальной оси и находятся по отношению друг к другу в подчинительной связи (в отношениях иерархии). Факты речи располагаются по горизонтальной оси, причем в строго поступательном движении. Факты текста располагаются как в поступательном, так и в регрессивном направлениях (написанное можно прочитать или прослушать в исполнении другого человека, например чтеца, или в записи на магнитофонной ленте). Все это позволяет проникнуть в трехаспектную сущность речи, выделив в ней следующие ярусы: сегментный 1 , на котором речевой поток членится на воспринимаемые отрезки в виде линейной прямой; сверхсегментный, или паралингвистический 2 , ярус, который накладывается на сегментный (интонация) и дополняет высказывания своеобразными смысловыми оттенками; он всегда модален и нередко повышенно эмоционален; кинетический, являющийся по существу внеязыковым (экстралингвистическим), но существенно дополняющий смысл высказывания при помощи жестов и мимики. Кинетика нередко предопределяет интонационный рисунок высказывания, его морфологическую, лексическую и синтаксическую организацию. 1Сегмент (< лат. segementum ) — отрезок. 2Паралингвистика (< греч. para — возле, при, вне) — это совокупность невербальных средств общения: раздел языкознания, их изучающий. Представленные выше толкования проблемы соотношения языка и речи требуют, разумеется, критического осмысления с точки зрения современного состояния науки о языке. Прежде всего, такой анализ необходим для дихотомий Ф. де Соссюра. И дело здесь не только в хронологии: в них основа основ всего учения выдающегося швейцарского лингвиста, определившего характер развития лингвистической мысли в XX веке. По этому поводу уместно привести суждения Луи Ельмслева: «Сущность учения Ф. де Соссюра, выраженная в самой краткой форме, — это различие между языком (lапguе) и речью (раrоlе). Вся остальная теория логически выводится из этого основного тезиса». 1 Н.А. Слюсарева считает целесообразным рассматривать соссюровские дихотомии в трех ракурсах: гносеологическом 2 , т.е. с точки зрения теории познания; онтологическом3 — с точки зрения предметных свойств языка и речи; прагматическом 4 — с точки зрения сферы применения и характера использования языка и речи. 1Ельмслев Л. Язык и речь // Звегинцев В.А. История языкознания XIX — XX вв. в очерках и извлечениях. Ч. 2. М., 1965. С. 111. 2Гносеология (< греч. gnosis ( gnoseos — знания, познание + logos — учение). 3Онтология (< греч. оп ( ontos ) — сущее + logos — учение). 4Прагматика (< греч. pragma — дело, действие).

О взаимосвязи мышления и языка

Библиографическое описание:

Аминев, Д. М. О взаимосвязи мышления и языка / Д. М. Аминев, Т. З. Назаров, Р. Р. Саниев. — Текст : непосредственный // Молодой ученый. — 2017. — № 5 (139). — С. 451-453. — URL: https://moluch.ru/archive/139/39114/ (дата обращения: 31.05.2021).



О взаимосвязи мышления и языка

Аминев Дамир Марселевич, студент;

Назаров Тимур Зуфарович, доцент;

Саниев Рамис Римович, студент

Башкирский государственный аграрный университет (г. Уфа)

Мышление является главным компонентом сознания. Его можно определить как способность человека обрабатывать информацию по логическим алгоритмам. Правда, в философии и психологии встречаются попытки расширительного толкования мышления путем введения терминов «невербальное мышление» [1], «визуальное мышление» [2] и т. п. Мы полагаем, что для обозначения указанных феноменов лучше было бы ввести другие термины.

Мышление возникло в результате замены действий и предметов знаками, т. е. заместителями этих действий и предметов. И. П. Павлов называл этот механизм второй сигнальной системой. В сознании человека каждая вещь существует как бы в двух видах: в виде чувственного образа и имени вещи, обычно выражаемого через такой знак, как слово. Получается, что в психике человека есть компонент, который состоит только из знаков, связанных между собой по определенным правилам. Это и есть сфера мышления. Мысль отличается от чувственного образа двумя особенностями: 1) она есть обобщенная форма отражения мира. Например, понятие «дом» содержит в себе основные характеристики множества домов, безотносительно от их индивидуальных особенностей; 2) она есть опосредствованное через знаки отражение действительности: понятие «дом» есть имя, выраженное при помощи слова, записи на бумаге или жеста, имя, которое является репрезентантом множества домов.

Озвученное мышление есть речь, которая является наиболее типичным выражением языка. Язык есть знаковая система, выполняющая функции общения, хранения информации, формирования и развития мышления. Основными единицами речи, как наиболее распространенного вида языка, являются слова, при помощи которых выражаются понятия. Наиболее эффективно функцию общения (коммуникативная функция) выполняет именно речь. В отдельных случаях общение может осуществляться с помощью жестов (язык глухонемых) или на искусственных языках. Для хранения и трансляции информации в большей степени используется письменный язык.

Многие специалисты по изучению сознания склоняются к тому, что именно язык является одним из главных факторов формирования мышления. При этом они ссылаются на ряд известных фактов, подтверждающих, что языковая изоляция ребенка отрицательно сказывается на формировании его сознания.

На существование связи между богатством языка и уровнем интеллекта показывают, в частности, результаты исследований народов, находящихся на родоплеменной стадии развития. Язык представителей таких племен насчитывает всего несколько сот слов, а интеллект близок к уровню интеллекта ребенка. Да и по активному словарю наших современников в определенной мере можно судить об их интеллекте! Как писали И. А. Ильф и Е. П. Петров, словарь Шекспира составлял 12 тысяч слов, словарь негра-людоеда из племени «Мумбо-Юмбо» насчитывал 300 слов, а знаменитая героиня «Двенадцати стульев» Эллочка Щукина легко обходилась тридцатью словами.

Результаты клинических исследований сознания доказывают единство языка и мышления с другой стороны: ненормальная речь является признаком патологии мышления. На это указывают примеры речи или письма душевнобольных. Приведем в качестве примера один пример фрагмент заявления психически больного человека, который записал профессор А. Г. Спиркин: «В силу достоверных и неопровержимых документальных данных о получении насущного и переводу мощного, которые могут быть характеризованы как получение при закрытых герметически ушах двух с половиной под нос фиг, я остаюсь полностью и чересчур малодовольным и осмеливаюсь, набравшись храбрости, наступивши на правое дыхательное сердце, остаться без сестры Пашки Туберкульской и совершенно потерять имя ее» [3, с. 224–225].

Причина тесной связи мышления и языка объясняется по-разному. Одна из распространенных на Западе точек зрения принадлежит американским ученым Э. Сепиру и Б. Уорфу. Они полагают, что характер и закономерности мышления человека определяются тем языком, которым он пользуется. Согласно авторам, картина мира человека обусловлена характером его языка. Человек, овладевая языком, неявно выделяет из единого потока информации о мире те фрагменты, которые обозначены в языке в виде отдельных высказываний. Происходит категоризация знания о мире. «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном — языковой системой, хранящейся в нашем сознании ˂…˃. Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем», — пишут Э. Сепир и Б. Уорф [4, с 55].

Эта концепция, получившая название лингвистической относительности, ставит мышление человека в полную зависимость от языка. Получается, что люди, пользующиеся разными языками, имеют разные представления о мире. Правда, концепция лингвистической относительности имеет две версии — строгая и нестрогая. Согласно первой, язык определяет мышление, и, соответственно, лингвистические категории ограничивают и определяют когнитивные категории. Согласно второй, мышление наряду с лингвистическими категориями формируется под влиянием традиций и отдельных видов неязыкового поведения. По нашему мнению, вторая версия более предпочтительна, т. к. социализация человека осуществляется не только при помощи языка.

Но рациональное зерно во взглядах Сепира и Уорфа есть. В науке, например, характер и результаты исследований во многом определяются понятийным аппаратом, которым пользуется ученый. Но возникает вопрос: а чем определяются особенности самого языка? По всей видимости, на этот вопрос невозможен устраивающий науку ответ, если не обратиться к человеческой практике.

Структура языка, согласно результатам ряда исследований, представляет собой превращенную схему практической деятельности человека (Э. В. Ильенков, Р. Ю. Рахматуллин и др.) [5; 6; 7; 8; 9]. А структура самой практики, в свою очередь, определяется особенностями объективной реальности. Выживание в мире невозможно без учета закономерностей этого мира. И мы в своей деятельности вынуждены считаться с этим.

Свой опыт приспособления к закономерностям этого мира мы передаем через язык своим потомкам. Поэтому язык есть превращенная в знаковую форму (трансформированная в особый вид реальности) человеческая практика. Особенности внешнего мира, в котором живет человек, детерминируют характер его деятельности, а последний отражается в специфике языка. Язык же является важнейшим средством формирования сознания.

Тезис «мышление есть отражение» наполняется теперь более сложным содержанием и может быть сформулирован как «мышление есть результат отражения через структуру практики и языка объективной реальности». Эту идею так называемого деятельностного подхода к мышлению и языку схематически можно выразить так: законы объективного мира → схема практического действия → структура языкового выражения практической ситуации → структуры мысли.

Нужно, однако, заметить, что в философии и филологии существуют и другие мнения по поводу взаимосвязи языка и мышления, которые лежат в интервале от их полного отождествления (Ф. Шлейермахер) до полного отрицания непосредственной связи между ними (Ф. Э. Бенеке) [10].

В религиозной философии и язык, и мышление рассматриваются как дар Бога людям для общения и способности выбрать единственно правильный путь, на который указывает Священное Писание [11; 12; 13; 14].

Литература:

1. Жинкин Н. И. Язык. Речь. Творчество. М.: Лабиринт, 1998. 366 с.
2. Жуковский В. И., Пивоваров Д. В., Рахматуллин Р. Ю. Визуальное мышление в структуре научного познания // Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1988. 184 с.
3. Спиркин А. Г. Сознание и самосознание. М.: Политиздат, 1972. 303 с.
4. Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М.: Прогресс, 1977. 261 с.
5. Ильенков Э. В. Диалектическая логика. М.: Политиздат 1984. 320 с.
6. Рахматуллин Р. Ю. Об онтологических основаниях логического мышления // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2014. № 9–2 (47). С. 148–150.
7. Rakhmatullin R. Reflection principle in scientific knowledge // Современный научный вестник. 2015. Т. 2. № 2. С. 35–38.
8. Rakhmatullin R. Сonsciousness as a reflection // Nauka i studia. 2016. Т. 3. С. 947–950.
9. Рахматуллин Р. Ю. Онтология права в призме деятельностного подхода // Вестник Уфимского юридического института МВД России. 2000. № 2. С. 40–42.
10. Столетов А. И. Философия и поэзия: точки пересечения // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2007. № 11. С. 18–24.
11. Rakhmatullin R., Semenova E. Thomism of the unity of the religious and scientific knowledge // Nauka i studia. 2015. Т. 10. С. 288–291.
12. Rakhmatullin R.Yu. The scientific and religious knowledge // News of Science and Education. 2016. Т. 8. № -1. С. 298–303.
13. Рахматуллин Р. Ю., Семенова Э. Р. Религиозная философия: сущность и основные проблемы // Приднепровский научный вестник. 2016. Т. 10. С. 138–142.
14. Nazarov T. Z., Semenova E. R. Sufi philosophy // Nauka i studia. 2016. Т. 10. С. 348–354.

Основные термины (генерируются автоматически): язык, мышление, категория, лингвистическая относительность, мир, объективная реальность, особенность, слово, человеческая практика, чувственный образ.

Музыка : Язык. Речь. Мышление : Опыт системного исследовани…

Бонфельд М.Ш.

Книга представляет собой монографию, рассматривающую фундаментальные музыкально-эстетические проблемы в контексте семиотического подхода к искусству. Автор предпринял системное исследование музыкального искусства, взяв музыку, с одной стороны, как объект, обладающий внутренней системностью, с другой — как элемент более обширно системы — человеческой мыслительной деятельности.

Полная информация о книге

• Вид товара:Книги
• Рубрика:Музыка
• Целевое назначение:Монографии
• ISBN:978-5-7379-0295-7
• Серия:Несерийное издание
• Издательство: Композитор
• Год издания:2006
• Количество страниц:647
• Тираж:1000
• Формат:60х90/16
• Переплет:в пер.
• Сведения об ответственности:Морис Бонфельд
• Код товара:593436

Мысль и язык

Идея о том, что думала, что — это то же самое, что и язык, — это то, что Пинкер (1994: 49) называет «общепринятым абсурдом: утверждение, которое идет вразрез со всем здравым смыслом, но которому все верят, потому что они смутно помнят, что где-то слышали его, и потому что оно так чревата последствиями ». Идея о том, что мысль и язык — это одно и то же, состоит в том, чтобы утверждать, что наши мысли зависят от слов .Это означает, что наш конкретный язык формирует наше мировоззрение и что некоторые концепции для некоторых людей немыслимы , потому что в их конкретном языке нет названий для этих понятий (1). В общем, язык определяет (или формирует) наше восприятие реальности.

Но разве это так?

Если концепция безымянная, значит ли она невообразима? Если концепция невообразима, значит ли она безымянная? Пинкер (1994: 47-78), работы которого я в значительной степени использую в этой статье, представляет красноречивое опровержение предположения, что мысль и язык — одно и то же, заключая в своем кратком стиле, что это «неправильно». , все не так.Я не буду здесь полностью повторять аргументы Пинкера — заинтересованный читатель может найти его прекрасное описание происхождения и природы языка в книге The Language Instinct — но я перечислю несколько его более доступных опровержений, которые кажутся чтобы я мог быть проверен на собственном опыте.

Я не это хотел сказать!

Пинкер указывает на обычный опыт, когда в процессе разговора или письма мы резко останавливались, понимая, что то, что мы только что сказали или написали, на самом деле было не тем, что мы хотели сказать.Теперь, чтобы иметь ощущение, что «я не это имел в виду», должно быть «то, что я хотел сказать», отличное от того, что мы на самом деле сказали или написали. Следовательно, мысль — это не то же самое, что язык.

Я понимаю, что имею в виду, просто не могу подобрать слов!

Часто люди не могут найти слов, чтобы передать определенную мысль: «Я знаю, что имею в виду, я просто не могу найти слов, чтобы объяснить это». Опять же, легко продемонстрировать, что можно обладать мыслями без соответствующих слов, чтобы описать эти мысли.

Это на кончике моего языка!

Это еще одно распространенное переживание — так называемое ощущение «кончика языка». Опять же, вы знаете, что хотите сказать (например, имя кинозвезды), но не можете вспомнить имя — «Я вижу его мысленным взором … О, как его зовут?»

Старое его имя

Я понял!

Когда мы слышим, как кто-то долго говорит, или читаем текст, мы обычно запоминаем его суть, а не точные слова.Итак, заключает Пинкер (1994: 50), «должна быть такая вещь, как суть, не то же самое, что набор слов».

Пьяный получает девять месяцев в футляре для скрипки!

Наличие двусмысленности в языке указывает на то, что мысль и язык — не одно и то же. В предыдущей строке ремешка слово case неоднозначно: это физический футляр, в котором находится скрипка, или судебное дело, по которому пьяный был доставлен в суд? Но мысль, лежащая в основе этого слова, скорее всего, не двусмысленна.Автор этой линии ремня наверняка знал бы, какое из двух значений он имел в виду. Следовательно, если могут быть две мысли, соответствующие одному слову, тогда мысли не могут быть словами.

К настоящему времени должно быть ясно, что мысль и язык — это не одно и то же. Конечно, существуют более изощренные аргументы, чем те, которые я здесь выделил, которые демонстрируют фундаментальное различие между ними. Многие из них являются результатом недавних достижений когнитивной психологии, которые улучшили нашу способность изучать мышление и отделить этот процесс от языка.Например, из исследований коммуникативных расстройств, таких как афазия, при которых нарушается способность понимать и использовать язык, но общее интеллектуальное функционирование может оставаться неизменным, люди без языка все еще могут думать. Внутренняя, ментальная жизнь человека может протекать без языка. Действительно, нет достоверных научных доказательств того, что язык и мышление — одно и то же.

Банкноты

1. Обычно это формулируется как Гипотеза Сепира-Уорфа , в честь американских лингвистов Эдварда Сепира и Бенджамина Ли Уорфа.Их работа была сосредоточена на отношениях между языком и мыслью. В действительности, однако, ни один из лингвистов формально не сформулировал гипотезу: она возникла в результате изучения и интерпретации их работ другими исследователями. Хотя когда он впервые был предложен, он привлек большое внимание, сейчас он в значительной степени опровергнут.

Пинкер, С. (1994) Языковой инстинкт Лондон: Penguin Books. [Обновленная версия опубликована в 2008 году]

Язык и мышление | Введение в психологию

Задачи обучения

• Объясните взаимосвязь между языком и мышлением

Когда мы говорим на одном языке, мы соглашаемся, что слова представляют идеи, людей, места и события.Данный язык, который изучают дети, связан с их культурой и окружающей средой. Но могут ли слова формировать то, как мы думаем о вещах? Психологи давно исследовали вопрос о том, формирует ли язык мысли и действия или наши мысли и убеждения формируют наш язык. Два исследователя, Эдвард Сепир и Бенджамин Ли Уорф, начали это исследование в 1940-х годах. Они хотели понять, как языковые привычки сообщества побуждают членов этого сообщества интерпретировать язык определенным образом (Sapir, 1941/1964).Сепир и Уорф предположили, что язык определяет мышление. Например, в некоторых языках есть много разных слов для обозначения любви. Однако в английском языке мы используем слово «любовь» для обозначения всех видов любви. Влияет ли это на то, как мы думаем о любви, в зависимости от того, на каком языке говорим (Whorf, 1956)? С тех пор исследователи определили эту точку зрения как слишком абсолютную, указав на отсутствие эмпиризма в том, что предлагали Сепир и Уорф (Abler, 2013; Boroditsky, 2011; van Troyer, 1994). Сегодня психологи продолжают изучать и обсуждать взаимосвязь между языком и мыслью.

Что вы думаете ?: Значение языка

Подумайте, что вы знаете о других языках; возможно, вы даже говорите на нескольких языках. Представьте на мгновение, что ваш ближайший друг свободно говорит на нескольких языках. Как вы думаете, этот друг думает по-разному в зависимости от того, на каком языке говорят? Возможно, вы знаете несколько слов, которые невозможно перевести с исходного языка на английский. Например, португальское слово saudade возникло в 15 веке, когда португальские моряки уезжали из дома, чтобы исследовать моря и отправиться в Африку или Азию.Те, кто остался позади, описали пустоту и нежность, которые они чувствовали, как saudade (рис. 1) . Слово стало выражать множество значений, включая потерю, ностальгию, тоску, теплые воспоминания и надежду. В английском нет ни одного слова, которое бы включало все эти эмоции в одно описание. Указывают ли такие слова, как saudade , на то, что разные языки порождают разные образы мышления у людей? Как вы думаете??

Рис. 1. Эти два произведения искусства изображают саудаде.(a) Saudade de Nápoles, что переводится как «пропавший Неаполь», была написана Бертой Вормс в 1895 году. (b) Альмейда Джуниор нарисовала Saudade в 1899 году.

Язык действительно может влиять на то, как мы думаем, эта идея известна как лингвистический детерминизм. Одна из недавних демонстраций этого феномена заключалась в различиях в том, как говорящие на английском и китайском языках говорят и думают о времени. Англоговорящие люди обычно говорят о времени, используя термины, описывающие изменения по горизонтали, например, говоря что-то вроде «Я отстаю от графика» или «Не забегай вперед.«В то время как носители китайского языка также описывают время в горизонтальных терминах, нередко также используются термины, связанные с вертикальным расположением. Например, прошлое можно описать как «восходящее», а будущее как «плохое». Оказывается, эти различия в языке приводят к различиям в результатах когнитивных тестов, предназначенных для измерения того, насколько быстро человек может распознавать временные отношения. В частности, когда давали серию задач с вертикальной подготовкой, носители китайского языка быстрее распознавали временные отношения между месяцами.Действительно, Бородицкий (2001) рассматривает эти результаты как предположение о том, что «языковые привычки поощряют мыслительные привычки» (стр. 12).

Язык не определяет полностью наши мысли — наши мысли слишком гибки для этого — но привычное использование языка может повлиять на нашу привычку мыслить и действовать. Например, некоторые языковые практики, кажется, связаны даже с культурными ценностями и социальными институтами. Речь идет о падении местоимения. Такие местоимения, как «я» и «вы», используются для обозначения говорящего и слушателя речи на английском языке.В английском предложении эти местоимения нельзя отбросить, если они используются в качестве подлежащего. Так, например, «Я ходил в кино вчера вечером» — это нормально, но «Сходил в кино вчера вечером» не на стандартном английском языке. Однако в других языках, таких как японский, местоимения могут быть и фактически часто удаляются из предложений. Оказалось, что люди, живущие в тех странах, где говорят на языках с падением местоимений, как правило, имеют более коллективистские ценности (например, сотрудники имеют большую лояльность по отношению к своим работодателям), чем те, кто использует языки без местоимений, такие как английский (Kashima & Kashima, 1998 ).Утверждалось, что явная ссылка на «вы» и «я» может напоминать говорящим о различии между собой и другим, а также о различии между людьми. Такая языковая практика может служить постоянным напоминанием о культурных ценностях, что, в свою очередь, может побуждать людей выполнять языковую практику.

Одна группа исследователей, которые хотели исследовать, как язык влияет на мышление, сравнила, как англоговорящие и народ дани из Папуа-Новой Гвинеи думают и говорят о цвете.У Dani есть два слова для обозначения цвета: одно слово для светлый и одно слово для темный . Напротив, в английском языке 11 цветных слов. Исследователи выдвинули гипотезу, что количество цветовых терминов может ограничить способы, которыми люди дани концептуализируют цвет. Однако дани умели различать цвета с той же способностью, что и англоговорящие, несмотря на то, что в их распоряжении было меньше слов (Berlin & Kay, 1969). Недавний обзор исследований, направленных на определение того, как язык может влиять на что-то вроде восприятия цвета, предполагает, что язык может влиять на явления восприятия, особенно в левом полушарии мозга.Вы можете вспомнить из предыдущих глав, что левое полушарие ассоциируется с языком для большинства людей. Однако правое (менее языковое полушарие) мозга меньше подвержено языковым воздействиям на восприятие (Regier & Kay, 2009)

Ссылка на обучение

Узнайте больше о языке, овладении языком и особенно о связи между языком и мышлением из следующего видео CrashCourse:

Вы можете просмотреть стенограмму «Язык: ускоренный курс психологии № 16» здесь (открывается в новом окне).

Глоссарий

Гипотеза Сепира-Уорфа : гипотеза о том, что язык, которым пользуются люди, определяет их мысли

Внесите свой вклад!

У вас была идея улучшить этот контент? Нам очень понравится ваш вклад.

Улучшить эту страницуПодробнее

границ | Язык действительно может влиять на мышление

Введение

Два связанных вопроса if и , как язык влияет на разум, восходят к истокам созерцательной мысли.Поскольку мысль и язык тесно связаны, часто предполагалась некоторая форма тесной связи между ними. Периодические дебаты с колеблющимися тенденциями заключаются в том, влияет ли в основном мнение на язык или наоборот (Златев, 2008a). Тезис о том, что язык оказывает существенное влияние на мышление, в сочетании с утверждением, что языки нетривиально различны, широко известен как «гипотеза Сепира – Уорфа». Это довольно вводящий в заблуждение ярлык, введенный Кэрроллом (1956) в предисловии к известному сборнику статей Бенджамина Ли Уорфа Язык, мысль и реальность .Фактически, первоначальная идея сводилась не к эмпирической гипотезе, а к тому, что мы сегодня назвали бы «исследовательской программой», и ее главным пропагандистом был Уорф. Оглядываясь назад на 60 лет, мы можем теперь заметить, что после длительного периода научного недоверия то, что Уорф (1956, стр. 213) назвал принципом лингвистической относительности , похоже, находит значительную поддержку в междисциплинарных исследованиях со стороны последние два десятилетия (Люси, 1992, 1997; Педерсон, 1995; Гумперц, Левинсон, 1996; Слобин, 1996; Бородицкий, 2001; Гентнер, Голдин-Мидоу, 2003; Левинсон, 2003; Касасанто и др., 2004; Маджид и др., 2004; Касасанто, 2008 г .; Касасанто и Бородицкий, 2008; Бородицкий и Габи, 2010; Вольф и Холмс, 2011; Лупян, 2012).

В то же время тезис о том, что язык влияет на мышление одним или несколькими способами, особенно в сочетании с тезисом лингвистической относительности, продолжает оставаться весьма спорным и то и дело вызывает резкую критику, описывая предприятие как фатальное. ошибочные (Pinker, 1994; McWhorter, 2014). С другой стороны, некоторые сторонники этого тезиса также были относительно односторонними (Durst-Andersen, 2011).Возможно, это так, как заявил Эллис (1993, стр. 55): «Гипотеза Уорфа, кажется, выявляет худшее в тех, кто ее обсуждает».

В этой статье мы хотим сделать несколько шагов назад и рассмотреть следующие возражения, выдвинутые против проекта. Во-первых, некоторые считают, что вопрос о влиянии языка на мышление концептуально необоснован: поскольку эти два понятия невозможно даже различить, мысль не может существовать независимо от языка. Второе возражение состоит в том, что невозможно отделить язык от культуры в целом и от социального взаимодействия в частности, поэтому невозможно приписать различия в образцах мышления членов разных культурных сообществ структурам языка.Третья критика утверждает, что сильный тезис о лингвистическом влиянии является методологически замкнутым или ложным, в то время как слабый тезис тривиален. Четвертый вопрос — это не столько возражение, сколько то, что было представлено как практическое решение дилеммы: поскольку язык потенциально может влиять на мышление от «совсем не» до «полностью», теоретические предложения могут быть составлены на основе cline от «слабого» к «сильному», и единственная проблема состоит в том, чтобы определить место лингвистического влияния на клин, предположительно в сторону слабого конца.

Мы исследуем каждую из этих проблем по очереди. Чтобы предвидеть первые три возражения, мы предполагаем, что сила критики была преувеличена и концептуальных проблем можно избежать. Что касается последнего пункта, мы утверждаем, что по крайней мере некоторые теории «языкового влияния» различаются не количественно, а качественно в соответствии с двумя независимыми измерениями. Таким образом, наша цель — показать, что большая часть пренебрежительной критики влияния языковой мысли и лингвистической относительности является неудовлетворительной, и тем самым подготовить почву для дальнейших исследований.Хотя мы часто ссылаемся на соответствующие эмпирические результаты, наша цель не является в первую очередь эмпирической — ответить , как именно язык влияет на мышление, — но прояснить семиотическое пространство, окружающее дискуссию. Результатом этого разъяснения является (как минимум) вывод о том, что язык вполне может влиять на мышление, и остается определить способы, которыми эта возможность реализуется на практике (Wolff and Holmes, 2011). Такое взаимное обогащение концептуальных и эмпирических проблем характерно для новой области когнитивной семиотики (Златев, 2012), экземпляром которой служит настоящий подход.

Язык и мысль

Классическое возражение против возможности убедительно поставить вопрос о лингвистическом влиянии на мышление состоит в том, чтобы отвергнуть предположение, что последнее могло существовать даже в отсутствие языка. Философы, по крайней мере, со времен Гумбольдта (который писал: «… идея рождается, становится объектом и возвращается, заново воспринимается как таковая, в субъективный разум. Для этого язык неизбежен», цитируется и переводится Zinken, 2008, fn 10), часто были склонны к столь радикальной позиции, подразумевая, что без языка мы были бы бездумными или даже бездумными.Хотя эта точка зрения все еще имеет своих сторонников среди философов (Dennett, 1991; Macphail, 1998), труднее найти ее представленную в психологии или лингвистических науках. Тем не менее, некоторые исследователи, следующие за Умберто Матураной (например, Maturana, 1988), которые уделяли особенно большое внимание роли языка (или языковых) в «конструировании реальности», похоже, соглашаются с версией этой точки зрения:

Существующий тупик в изучении этой взаимосвязи (например, между языком и разумом) не может быть преодолен до тех пор, пока сама проблема не будет переформулирована таким образом, чтобы избавить ее от внутренне дуалистического допущения, что на самом деле существует феномен, называемый «язык». ‘которое онтологически не зависит от феномена, называемого’ разум ‘.'[…] Ум нельзя понять без языка и вне его.

(Кравченко, 2011, с. 355)

Вполне возможно согласиться с такими утверждениями в некоторых отношениях, например, что трактовка языка и мышления как принципиально разных «модулей» или «представлений» ошибочно (Lupyan, 2012), но, тем не менее, утверждать, что язык и мышление не следует приравнивать , поскольку это решило бы вопрос об их взаимосвязи (Выготский, 1962).

Удобное определение языка, принятое в некоторых из наших более ранних работ, — это определение преимущественно условной семиотической системы общения и мышления (Златев, 2007, 2008b).Сюда входит то, что языки по сути являются «социально разделяемыми символическими системами» (Nelson and Shaw, 2002), которые развивались на протяжении тысячелетий и развиваются у детей в течение многих лет, выполняя две основные функции: обмен опытом и улучшение познания. Действительно, это определение подразумевает, что мышление невозможно без языка и что можно рассматривать эти два явления как отдельные, например: «Язык вторгается в наше мышление, потому что с помощью языков хорошо мыслить» (Bowerman and Levinson, 2001, p.584). Под «мыслью» мы подразумеваем опосредованное познание . Это примерно соответствует тому, что иногда называют «высшими когнитивными процессами», когда разум не полностью погружен в практические проблемы «здесь и сейчас», а скорее использует различные структуры и процессы сознательного осознания, такие как ментальные образы, эпизодические воспоминания или явные ожидания сосредоточиться на намеренных объектах, которые не присутствуют в восприятии. Мы считаем, что это достаточно хорошо соответствует народно-психологическим понятиям «мысль» и «мышление».Стоит отличать это, по крайней мере, аналитически, от неопосредованных форм познания, включая (сознательные и бессознательные) процессы восприятия, движения, процедурной памяти и имплицитного ожидания. Мы предполагаем, что проблема «языкового влияния на мышление» может быть ограничена таким образом. Это не исключает возможности того, что язык может в некоторых случаях даже «модулировать» восприятие (Lupyan, 2012), поскольку подтвержденное присутствие такой модуляции — почти во всех случаях, которые оказываются преходящими и зависящими от контекста — также можно интерпретировать как пример лингвистического посредничества.

Учитывая эти объяснения ключевых понятий, каковы доказательства того, что только язык может порождать мысль, или, другими словами: служить «единственным посредником» познания? Феноменологический анализ (например, Merleau-Ponty, 1962/1945; Husserl, 1989/1952) и психологические исследования показывают, что опосредованное познание возможно без языка. Например, обезьяны способны принимать решений на основе суждений о том, знаком ли данный стимул или нет, что трудно объяснить без эпизодической памяти (Griffin and Speck, 2004).Шимпанзе и орангутаны, по-видимому, способны планировать на (ближайшее) будущее (Osvath and Osvath, 2008), и, по крайней мере, шимпанзе и бонобо демонстрируют такое поведение, как утешение и тактический обман, которые требуют от человека «поставить себя на место» кто-то другой, известный как когнитивная эмпатия (Престон и де Ваал, 2002). Конечно, существуют формы мышления, которые бесспорно лингвистически опосредованы: внутренняя речь, комплексное планирование и автобиографическая самооценка (Nelson, 1996).Мало кто сомневается, что язык играет определяющую роль в таком «лингвистическом мышлении», хотя остается много вопросов относительно того, в какой степени это так и с помощью каких «механизмов» это реализуется (Bowerman and Levinson, 2001; Casasanto, 2008; Wolff). и Холмс, 2011). Дело в том, что не все проявления мысли и тем более познания в целом совпадают с языком. Таким образом, вопрос о лингвистическом влиянии на мышление можно сформулировать довольно просто: до какой степени и каким образом язык опосредует познание?

Встречное утверждение может заключаться в том, что даже если мысль и язык могут быть в принципе (онтологически) разделены, это невозможно методологически — для «языковых» существ, таких как мы.Эта проблема четко проявляется в эмпирических исследованиях лингвистической относительности: как и в случае с принципом относительности Эйнштейна, предполагается, что некая форма стабильной «реальности» в первую очередь способна установить различия между «измерениями» или перспективами. Эту реальность, как инвариантность света в теории Эйнштейна, следует понимать не как нечто строго независимое от разума, а скорее как мир восприятия (Merleau-Ponty, 1962/1945). Многие читатели предполагаемого релятивиста Уорфа с удивлением обнаруживают многочисленные ссылки на такой универсальный уровень опыта.

Чтобы сравнить способы, которыми разные языки по-разному «сегментируют» одну и ту же ситуацию опыта, желательно сначала проанализировать или «сегментировать» опыт независимо от какого-либо языка или языковой базы, и этот способ будет одинаковым для всех. наблюдатели

(Whorf, 1956, с. 162).

При описании различий между [языками]… мы должны иметь способ описания явлений с помощью нелингвистических стандартов и терминов, которые относятся к опыту так, как он должен быть для всех людей, независимо от их языков или философии

(Whorf and Trager, 1938, стр.6).

Даже если другие отрывки из произведений Уорфа можно интерпретировать как предположение, что мышление полностью зависит от языка (Brown, 1976), цитаты, подобные этим, ясно показывают, что Уорф принял долингвистический способ представления, на который язык еще не повлиял, и отсюда необходимость сравнивать языки по степени их отклонения от такого опыта. Более того, как следует из приведенных выше цитат, Уорф даже считал это методологической необходимостью. Эта позиция принята во всех текущих эмпирических исследованиях лингвистической относительности, таких как активная область типологии событий движения (Talmy, 2000), где исследуется, коррелируют ли межъязыковые различия в выражениях движения с нелингвистической категоризацией (например.г., Слобин, 2003). Такие исследования предполагают предварительный анализ самой предметной области, т. Е. Анализ, который требует возможности классификации опыта «независимо от какого-либо языка или языковой принадлежности». В предыдущей работе мы предложили именно такой анализ движения на основе трех бинарных параметров ( TRANSLOCATIVE, BOUNDED, CAUSED ), различая восемь типов ситуаций движения (Златев и др., 2010). Это обеспечило лучшую концептуальную основу для описания семантических различий между языками в выражении движения (Blomberg, 2014), чем исходная талмианская структура.Такой анализ — необходимое предварительное условие для того, чтобы задавать уорфовские вопросы.

Подводя итог, определение языка и мышления таким образом, чтобы оно было верным для явлений, и позволяло им быть как различимыми, так и взаимосвязанными, является первым предварительным условием для дальнейших исследований их взаимоотношений. Случайные утверждения о том, что такое различие онтологически или методологически невозможно, по-видимому, проистекают из сильных теоретических предубеждений, а не из концептуальной необходимости или эмпирических данных.

Разделение языка и культурного контекста

В некоторой степени аналогично критике из предыдущего раздела Бьорк (2008) утверждает, что текущие исследования лингвистической относительности, часто называемые «нео-уорфианскими» (см. McWhorter, 2014), принимают упрощенный и статичный взгляд на язык:

Нео-уорфские исследования исследуют роль языкового разнообразия в отношении языка и мышления, и поэтому язык изучается в первую очередь как «отдельные языки», такие как английский, целтальский, голландский или юкатекские майя.Конкретные языки рассматриваются как разграниченные, когнитивно представленные системы, которым присуще лингвистическое значение. То есть лингвистическое значение придается системой до любой конкретной ситуации использования языка. Термин «язык», который иногда используется в дискуссии об относительности в отличие от «языков», кажется, относится к общим аспектам наличия «языка», кода. Когда упоминается общение, это тоже кажется общим аспектом использования «языка».

(Björk, 2008, стр.125–126)

Конечно, язык — это нечто большее, чем использование определенного «кода»: фактическое, конкретное использование языка, которое также тесно связано с социокультурными практиками. Например, изучение лингвистических эффектов на пространственное познание было бы упрощенным, если бы оно рассматривало только «пространственные выражения», такие как предлоги. Их, скорее, следует рассматривать как элементы социальных практик или «языковых игр» (Wittgenstein, 1953), неотделимые от деятельности, в которой они участвуют, например, спрашивания направления и указания местоположения объектов, событий, мест и людей.Другими словами, язык следует понимать как социально-культурно расположенный : «Языковое значение неотделимо от социальных практик (языковых игр), в которых используется язык. Владение языком является неотъемлемой частью культурного фона человека и во многом его формирует »(Златев, 1997, с. 5). Следовательно, только реальная языковая практика может влиять на мышление. Утверждать, что лингвистические структуры — как отдельные и отдельные «переменные» — могут действовать как причины когнитивных различий у носителей разных языков, значит вызывать абстрактные и онтологически подозрительные сущности как причины (Berthele, 2013).

Как и раньше, мы можем частично согласиться с такой критикой, но полагаем, что она одновременно преувеличивает проблему и недооценивает методологическую сложность нео-уорфских исследований, в которых учитываются такие факторы, как частота использования (Slobin, 1996; Casasanto , 2008). Концептуально понятие языка действительно должно включать и, возможно, даже отдавать предпочтение ситуативно и культурно встроенному дискурсу. Но это не означает, что онтология языка должна ограничиваться таким дискурсом и, таким образом, исключать «отдельные языки», такие как английский, целтальский, голландский, или общее понятие наличия языка, связанного с конкретными универсальными свойствами (такими как смещенная ссылка и предикация ).Эти три аспекта: ситуативный дискурс, конкретный язык и язык в целом на самом деле появляются как отдельные уровни языка в металингвистической структуре Coseriu (1985), как показано в его матрице уровней и перспектив, представленной в Таблице 1. Это явно плюралистический а нередукционистская лингвистическая онтология (см. Златев, 2011) не только признает существование универсальных, исторических и локализованных уровней языка (по вертикали), но также и различных точек зрения на каждый из них (по горизонтали): язык как творческая деятельность, как компетентность и как продукт.Все это до некоторой степени независимые, но взаимодополняющие и взаимодействующие аспекты языка. В соответствии с Björk (2008), мы можем согласиться с тем, что наиболее «реальным» или актуальным аспектом языка является дискурс, поскольку он одновременно является наиболее «живым», разворачивается в общении между говорящими и слушателями и наиболее контекстуализирован. В то же время дискурс будет ограничен грамматическими и семантическими нормами конкретного языка, а также потенциально универсальными аспектами прагматики, такими как принцип сотрудничества (Grice, 1975).Хотя лингвистические нормы языкового сообщества не определяют реальную речь и, следовательно, мыслительные процессы, связанные с ней, «исторический» уровень явно влияет на уровень дискурса аналогично тому, как социальные нормы влияют на социальное поведение (Итконен , 2008).

ТАБЛИЦА 1. Матрица Косериу; адаптировано из Coseriu (1985; см. также Zlatev, 2011), выделяя Discourse как привилегированный, но неисключительный аспект языка.

До сих пор дискуссия касалась отношений между языком как системой и языком как дискурсом, показывая, что, хотя они тесно связаны, системный уровень не является ни эпифеноменом, ни плодом воображения (структурных) лингвистов, и, следовательно, имеет потенциал быть «причинно-следственным». Однако можно согласиться с этим, но все же отрицать, что система лексических и грамматических норм может быть отделена от других аспектов культуры, таких как общие убеждения и отношения.Таким образом, если существуют различия в мышлении, их следует отнести к культурам, а не языкам (см. McWhorter, 2014). Фактически, Уорф и его предшественники Боас и Сапир всегда рассматривали возможность взаимодействия культурных верований и практик с «грамматическими моделями как интерпретациями опыта» (Whorf, 1956, стр. 137) на взаимной основе. Однако было труднее предоставить доказательства прямой причинно-следственной связи таких убеждений с любым аспектом «привычного мышления», который можно было бы подтвердить эмпирически.Предложение Эверетта (2005) о том, что высокая ценность, которую пираха придают «непосредственному опыту», является основной причиной отсутствия в их языке числительных и многих аспектов грамматической сложности, таких как иерархическая структура, является подходящим случаем: хотя и не лишено правдоподобия, это утверждение оставалось весьма спорным и трудным для подтверждения. Можно сделать более веский аргумент в пользу того, что именно «привычные образцы» языка — возможно, отражающие какой-то конкретный аспект соответствующей культуры — оказывают такое влияние.Как пишет Левинсон (2005, с. 638):

Эверетт […] предпочитает объяснение с точки зрения причинной эффективности культуры, но никто, интересующийся языковым разнообразием, не стал бы проводить простую дихотомию между языком и культурой: язык, конечно, является важной частью культуры и адаптирован к остальное. […] Нео-уорфианцев интересует вопрос, как культура проникает в голову, так сказать, и здесь язык играет решающую роль: он изучается намного раньше, чем большинство аспектов культуры, является наиболее широко применяемым. набор культурных навыков и представляет собой репрезентативную систему, которая одновременно является общественной и частной, культурной и ментальной.

Методологически исследования были разработаны таким образом, чтобы попытаться разделить соответствующие роли языка и других аспектов культуры, например, путем включения носителей языков, в которых некоторые конкретные языковые структуры схожи, в то время как существует множество других культурных различий, например, Юкатекские майя и японцы (Люси, 1992). Действительно, в этом исследовании участники двух групп вели себя одинаково в отношении категоризации объектов и иначе, чем, например, носители английского языка, и это может быть правдоподобно приписано широкому использованию именных классификаторов как в юкатекских майя, так и в японском.

И наоборот, можно тестировать говорящих из популяций, которые очень похожи в культурном и даже лингвистическом отношении — за исключением одной особенно важной переменной. Это имело место в исследовании Педерсона (1995), в котором носители тамильского языка сравнивали носителей тамильского языка, которые предпочитали использовать «относительную» систему отсчета для определения местоположения объектов в пространстве, с терминами, соответствующими английскому языку слева-справа-спереди-назад , с другой группой носителей тамильского языка, которые были знакомы с этим использованием, но предпочли использовать «абсолютную» систему отсчета с условиями, соответствующими север-юго-восток-запад .Другими словами, то, что одна группа склонна сформулировать как «стекло находится слева от тарелки», будет предпочтительно выражаться в терминах сторон света, например, «стекло находится к западу от тарелки», посредством Другие. В экспериментах, которые с тех пор использовались для ряда языков (Levinson, 2003), было показано, что эти две группы склонны решать нелингвистические пространственные задачи способами, соответствующими их языковым предпочтениям. Эти результаты важны, поскольку Педерсон (1995, стр.40) пишет, что «это различие в привычном использовании языка не имеет глубоких корней в грамматической системе», то есть это не было вопросом обязательных или «абстрактных» свойств двух существенно разных языков, а скорее было вопросом предпочтений двух очень близкородственные диалекты. Тем не менее этого было достаточно, чтобы вызвать различия в решении (очевидно) нелингвистических задач.

Наконец, тот факт, что существует дискуссия о соответствующих причинных ролях языковых структур и нелингвистических культурных паттернов, достаточно показателен, что различие не только концептуально возможно, но и эмпирически полезно.В конце концов, эмпирические данные должны разрешить некоторые споры по этому поводу. Например, Ji et al. (2005) сообщили о различиях в стилях визуального внимания («аналитическое» против «холистического») между участниками из Восточной Азии и Америки и объяснили их неязыковыми культурными различиями: индивидуалистические и коллективистские ценности, соответственно. Дерст-Андерсен (2011) не согласен с этим и, скорее, относит такие разные языки, как китайский, русский и испанский, к (супер) типу «ориентированных на реальность» языков на основе общих структурных особенностей, таких как грамматический аспект.Это означает, что говорящие по-русски и по-испански должны вести себя как китайцы, а не североамериканцы в задачах на визуальное внимание. В той мере, в какой это предсказание выполняется, уорфская интерпретация будет поддерживаться; в противном случае предложение о некоторой степени «культурной относительности» сохранило бы свою убедительность. Наконец, можно отметить, что, согласно гипотетической типологии, тезис Нисбетта о культурной относительности более проверяем, чем тезис Эверетта, упомянутый ранее, как раз то, что он касается не одной культуры, а множества различных.Именно это позволяет строить контрастные прогнозы.

«Интересные» и «тривиальные» виды языкового влияния?

В влиятельной обзорной статье Блум и Кейл (2001) провели различие между двумя видами утверждений / теорий языкового влияния на мышление, назвав первый «интересным», а второй — «тривиальным»:

[Мы] хотим подчеркнуть различие между интересным утверждением о том, что язык вызывает изменение теории из-за лингвистической структуры (напр.g., конкретные слова, которые он имеет) против тривиального утверждения, что язык вызывает изменение теории из-за информации, которую он передает. В конце концов, существует большая разница между утверждением, что детская развивающая теория, скажем, социального мира формируется конкретным лексическим разделением, которое их языки делают (интересными), и утверждением, что детская развивающая теория социального мира формируется то, о чем они слышат, люди говорят (тривиально).

(Блум и Кейл, 2001, с. 362, выделено оригиналом)

Этот отрывок заслуживает некоторого пояснения.Здесь авторы исходят из «теоретической» точки зрения на когнитивное развитие, согласно которой мы строим (имплицитные) теории о мире, включая «теории» о других людях и о себе (Gopnik and Meltzoff, 1997). Следовательно, любой акт познания, который дает нам новое знание, можно рассматривать как «изменение теории». Теперь можно с полным основанием возразить, что познание и даже мышление (в смысле опосредованного познания, см. «Выделение языка и мысли») включают в себя такие процессы, как эпизодическая память, предвидение и образность, которые очень жестко вписаны в рамки «теоретизирования».Но мы можем игнорировать это, поскольку различие, которое вызывают Блум и Кейл (2001), должно сохраниться, даже если мы заменим «вызывает изменение теории» на «влияет на мысль» в приведенной выше цитате.

Итак, что подразумевается под «лингвистической структурой» и почему ее возможное влияние на мышление должно быть «интересным»? На первый взгляд, можно подумать, что это относится к различию, сделанному уже Уорфом (1956): более ограниченные эффекты лексических элементов, такие как вызов бочки с опасными парами пустой , и гораздо более распространенный эффект «грамматических шаблонов». ”(I.д., морфология и синтаксис), которые используются повсеместно и под менее сознательным контролем. Однако Блум и Кейл (2001) конкретно ссылаются на «конкретные слова», которые есть в языке, чтобы проиллюстрировать то, что они подразумевают под структурой, что действительно согласуется с отказом от «простой дихотомии между лексическими и грамматическими элементами» (Croft, 2003, стр. 226) в большинстве современных лингвистических исследований.

Фактически, различие, к которому стремятся авторы, соответствует различию между историческими («структура») и , расположенными на уровнях («разговоры») языка, которые обсуждались в предыдущем разделе (см. Таблицу 1).Однако, в то время как мы утверждали, что дискурс или фактическое использование языка является тем, что может повлиять на мышление, Блум и Кейл (2001) предполагают, что только языковые различия на системном уровне достойны того, чтобы рассматриваться как (интересные) причины когнитивных способностей. различия. На первый взгляд, это вызывает недоумение, поскольку языковые структуры всегда реализуются в дискурсе («разговоре»), и разговор никогда не бывает неструктурированным. Почему следует считать тривиальным влияние на когнитивное развитие детей того, «о чем они слышат, говорят люди»? Очевидно, поскольку дискурс и получаемые им знания настолько распространены: почти все, что мы изучаем без непосредственного перцептивного опыта, опосредовано лингвистически (а в последнее время также опосредовано изображениями): динозавры, ангелы, гора Эверест, кварки, гены и т. Д.Например, слово кварк обозначает определенный класс объектов, выдвинутый современной физикой. Посредством информационного содержания термина мы очерчиваем, если не устанавливаем, понятие основной составляющей материи. Тем не менее, Блум и Кейл (2001) не учитывают такие когнитивные эффекты, поскольку такие слова, как кварк , очевидно, не составляют систематического аспекта языка.

Однако провести различие между «информацией и структурой» проблематично. Как хорошо известно, по крайней мере, с де Соссюра (1916), значение слов не исчерпывается их референтным («информационным») содержанием, но также включает в себя сеть отношений с другими словами.Чтобы взять предыдущий пример, слова кварк , основной , составляющий и материя можно рассматривать как систематически взаимосвязанные: их значения в некоторой степени взаимосвязаны, а также в отношении «языковой игры». »Современной науки, в которой они участвуют. Возьмем другой пример: разве это не структурный аспект английского языка, что динозавров (считаются) рептилий , а слонов — млекопитающих , а также дельфинов , хотя последние долгое время считались рыбами (и все еще присутствуют во многих других языках / культурах)? Такая структура, а также структура, закодированная в «грамматических шаблонах» языка, конечно же, будет предоставлять «информацию» во время изучения языка и повседневного использования.Таким образом, дихотомия между информацией и структурой, на которой основываются взгляды Блума и Кейла, не может быть поддержана: лингвистическая информация всегда структурирована, а структурные различия информативны.

Кроме того, если мы рассмотрим пример социального познания, использованный Блумом и Кейлом (2001) в приведенной выше цитате, есть значительные свидетельства того, что язык сильно способствует пониманию детьми концепции веры (и, следовательно, «ложных убеждений»). . В самом деле, как минимум две бесспорно структурные особенности языка, как утверждается, способствуют этому: (а) ментальные предикаты, такие как думают , полагают , знают … (де Вильерс и Пайерс, 1997; Астингтон и Дженкинс, 1999).С другой стороны, другие утверждали, что такие особенности не единственные и, возможно, не основные факторы, которые позволяют овладению языком влиять на социальное познание. Томаселло (1999, стр. 173) предполагает, что типичные черты языкового взаимодействия, такие как разногласия, исправления и объяснения, составляют (по крайней мере) «три вида дискурса, каждый из которых требует, чтобы [дети] приняли точку зрения другого человека» (Lohmann и Томаселло, 2003). Наконец, Хатто (2008) представляет аргумент длиной в целую книгу о том, что решающим аспектом языка, который приводит к знанию «народной психологии», являются все истории, которые рассказывают детям.В общем, как структурные, так и информационные аспекты языка, вероятно, будут способствовать развитию таких понятий, как желание, намерение, разум, убеждение, и даже больше для их взаимосвязи в дискурсивные и целостные комплексы, такие как «народное психологическое повествование». Поскольку различие между «разговором» и «структурой» (и, следовательно, их возможное влияние на мышление) весьма сомнительно, во влиянии первого нет ничего очевидного тривиального.

Давайте рассмотрим другую часть дилеммы, которую Блум и Кейл (2001) поставили перед лингвистической относительностью («интересно, но неверно»).Сначала они указывают на стандартное методологическое возражение: Уорф и многие, кто пошел по его стопам, используют круговую аргументацию, в которой языковые различия являются единственным доказательством когнитивных различий. Фактически, Уорф знал об этой проблеме и указал на необходимость будущих исследований для подтверждения его предположений (Whorf, 1956, p. 162). Можно сказать, что документирование языкового разнообразия является необходимым предварительным шагом к формулированию гипотез языкового влияния. Мы можем использовать различие Поппера (1935) между «контекстом открытия» и «контекстом оправдания» и рассматривать Уорфа как участника первого, в то время как современные нео-уорфианцы с психологической подготовкой явно стремятся ко второму:

Полная теория отношения языкового разнообразия к мышлению обязательно включает по крайней мере три логических компонента .Он должен принципиально различать язык и мысль. Он должен разработать действительные механизмы или способы воздействия. И он должен указывать, в какой степени другие контекстные факторы влияют на работу этих механизмов.

(Люси, 1997, с. 306, выделено оригиналом)

Тем не менее, Блум и Кейл (2001) находят ошибки даже в исследованиях, которые следуют такой процедуре. Например, исследования Люси по категоризации объектов на основе формы и материала у говорящих на разных языках не выявили различий у 7-летних детей; различия в пространственном мышлении, такие как у Педерсона (1995), могут быть связаны с экологическими, а не языковыми различиями; демонстрация того, что язык важен для числовых рассуждений (Dehaene, 1997), также может оказаться тривиальным: «если сама задача требует, чтобы человек использовал внутреннюю речь, например, тогда любое влияние языка на производительность значительно менее интересно» (Bloom и Кейл, 2001, стр.358). Таким образом, авторы приходят к выводу, на который намекали с самого начала их обзора: «вместе взятые … доступные исследования не бросают вызов господствующей точке зрения (там же: 364)», что язык — это модуль, совершенно отдельный от мышления, или даже больше. прямо: «язык, на котором вы говорите, не влияет на то, как вы думаете» (там же: 351).

Мы потратили много времени на одну конкретную статью, хотя и упоминаемую как влиятельную, не столько потому, что мы не согласны с фактическими выводами авторов, сколько потому, что мы находим ее стиль рассуждений довольно типичным для «основной» когнитивной науки (e .g., Pinker, 1994), где понятия (врожденных) «модулей», «обработки информации» и «ментальных репрезентаций» являются аксиоматическими. Поскольку при таком концептуальном аппарате у языка нет логической возможности влиять на мышление (любым «интересным» способом), стратегия состоит в том, чтобы сначала разделить притязания на языковое влияние на «основанное на дискурсе» и «основанное на структуре». Первое затем опровергается как трюизм, а второе опровергается методологически или сводится к тривиальной разновидности. По иронии судьбы, можно предположить, что когнитивные ученые, такие как Блум, Кейл и Пинкер, настолько подвержены влиянию языковой концептуальной основы, с которой они работают, что их выводы (почти) предопределены.

Наше главное контр-возражение против этой аргументации заключалось в том, что различие между «информацией» и «структурой» соответствует различию между дискурсом (ситуативным) и языковой системой (историческим) в рамках концепции Козериу, обсуждавшимся ранее. Поскольку два аспекта языка предполагают друг друга, их нельзя противопоставить «тривиальным» и «интересным». По общему признанию, необходимо различать различные виды (возможного) языкового влияния на мышление, и некоторые из них могут быть более распространенными, чем другие.Представление о дельфинах как о млекопитающих может изменить способы мышления (и этику), но вряд ли повлияет на рассуждения в других областях. С другой стороны, наличие лингвистической «структуры», такой как обязательная грамматическая разметка доказательств, которые говорящий имеет для каждого предложения (прямой опыт, умозаключение, слухи и т. Д.), Характеристика, например, турецкого языка, может превратиться в чтобы иметь гораздо более широкое влияние. Степень такого влияния еще предстоит определить, но исключать его явно преждевременно.

Различные виды теорий языкового влияния

Настаивая на качественном различии между «интересным» и «тривиальным» лингвистическим влиянием, Блум и Кейл (2001) были в одном отношении нетипичны: так называемая гипотеза Сепира – Уорфа обычно делится на «слабую» и «сильную». », Как в следующих формулировках Брауна (1976, стр. 128):

(1) Структурные различия между языковыми системами, как правило, будут сопровождаться неязыковыми когнитивными различиями неопределенного типа у носителей этих двух языков.

(2) Структура любого родного языка сильно влияет или полностью определяет мировоззрение, которое он приобретет по мере изучения языка.

Можно ли применить такое различие к тезису о лингвистическом влиянии на мышление в целом? Прилагательные слабый и сильный являются градиентными противоположностями, влекущими за собой существование континуума в диапазоне от приблизительно нуля («нет влияния») до максимума («полный детерминизм»). Если так, то конкретные теоретические предложения лингвистического влияния, такие как предложения Уорфа (1956), Выготского (1962), Люси (1992), Левинсона (2003) и т. Д.в принципе могут быть расположены на грани, представляющей «силу влияния». Главный вопрос будет заключаться в том, чтобы установить, какое предложение соответствует действительной позиции на клине — и, если следовать рассуждениям Блума и Кейла (2001), оно должно быть где-то очень близко к цели «никакого влияния».

Мы считаем, что такая градиентная концепция языкового влияния вводит в заблуждение, по крайней мере, по двум связанным причинам. Во-первых, по крайней мере четыре типа (возможных) языкового влияния — и соответствующие теоретические предложения — отличаются друг от друга не количественно, а качественно.Во-вторых, по крайней мере три из этих типов влияния не являются взаимоисключающими или несоизмеримыми друг с другом и потенциально все могут быть действительными. Аналогичный аргумент был выдвинут в недавней обзорной статье (Wolff and Holmes, 2011), но здесь мы следуем различиям, сделанным Бломбергом и Златевым (2009), где теории языкового влияния на мышление различаются по двум параметрам. Первый параметр — это контекст. Принцип лингвистической относительности Уорфа (1956) — это, например, контекстно-общий: независимо от задачи, контекста или ситуации, какой-то конкретный аспект языка будет влиять на мышление человека, по крайней мере, в некоторых конкретных областях.С другой стороны, контекстно-зависимый тип влияния дает больше свободы мысли и позволяет решать конкретную задачу либо без, либо, если необходимо, с помощью языка. Второй параметр касается того, влияют ли особенности конкретных языков на мышление (, специфичные для языка ), как в уорфианской традиции, или же свойства языка, влияющие на мышление, являются настолько общими (например, предсказание, иерархическая структура), что не будет различий. между языковыми сообществами в том, как язык влияет на мышление ( общий язык ), в отличие от разницы в наличии или отсутствии языка.Эти два параметра / измерения могут быть объединены, что дает четыре типа языкового влияния, каждый из которых представлен рядом теорий, как показано в Таблице 2.

ТАБЛИЦА 2. Четыре основных типа теорий языкового влияния на мышление (с примерами ссылок, обсуждаемых в тексте), классифицированные на основе двоичных параметров: Контекст : общие и частные и Язык : конкретное или общее.

Как уже говорилось, мы не намерены подробно оценивать каждую из теорий языкового влияния, перечисленных в таблице 2.Однако нам нужно сказать несколько слов о каждом типе, чтобы оправдать наши классификации и поддержать наше утверждение о том, что не все из них являются взаимоисключающими. Мы также должны добавить, что эти категории несколько схематичны, затушевывая различия между теориями внутри каждого типа. Тем не менее, они служат цели основной мысли, которую мы делаем: теории языка-мышления не попадают в континуум «сильный-слабый».

Тип 1, классически представленный Уорфом (1956), остается жизнеспособным до тех пор, пока существует правдоподобный «механизм», согласно которому лингвистическая классификация может влиять на мышление настолько широко, что становится доступной в любом контексте и ситуации.И Люси (1992), и Левинсон (2003) дают объяснения того, как это могло происходить: путем проведения соответствующих различий, закодированных в языке с самого начала овладения языком, и, таким образом, по словам Эванса (2010, гл. 8), «Тренировка мысли», чтобы проводить соответствующие различия. В терминах разделения, сделанного Вольфом и Холмсом (2011), это касается роли языка как «центра внимания» и «индуктора». Выводы Левинсона о том, что говорящие на языках, использующие (только) абсолютных рамок пространственной привязки, также используют эти рамки в мышлении, навигации и жестах, являются одними из самых убедительных доказательств специфического для языка, общего для контекста типа эффекта.

Тип 2, который так же зависит от языка, но также и от контекста, может быть представлен гипотезой Слобина (1996, с. 76) мышления для говорения , согласно которой языковая структура (см. «Интересно» и «Тривиально» Виды языкового влияния?) Влияет на «мысль, которая мобилизуется для речи». Слобин не исключает более общих эффектов, но сосредоточил внимание на том, что, по-видимому, является наиболее очевидным контекстом языкового влияния: различиями, которые проводятся при использовании языка.Это может быть краеугольным камнем лингвистического влияния, поскольку даже известные противники тезиса о лингвистическом влиянии, похоже, принимают его: «язык действительно определяет, как человек должен концептуализировать реальность, когда он должен говорить о ней» (Pinker, 1989 , с. 360). Другие теории в этой категории вносят более существенные предложения. Исследование Pederson (1995) тамильских носителей, которые преимущественно использовали либо относительные, либо абсолютные системы отсчета (в отличие от более монокадровых говорящих Левинсоном на языке Guugu Yimithirr), показало только сильную тенденцию решать пространственную задачу способом, который соответствовал их предпочтениям в лингвистическом отношении. Применение.Таким образом, Педерсон (1995, стр. 54) заключает, что язык не может использоваться как «обязательное средство», а только факультативно: «Согласно гипотезе о более слабом языке как факультативном средстве, экспериментальные результаты предполагают значительную, близкую и изменчивую связь между языком и мысль.» Еще один подтвержденный эффект, который можно было бы здесь сгруппировать как «более сильный», но все же зависящий от контекста тип влияния, — это выводы, которые у англоговорящих людей после относительно коротких периодов воздействия можно было заставить думать о времени с точки зрения греческого стиля КОНТЕЙНЕР метафор («большое» и «маленькое» количество времени) и, таким образом, «перекрывают» традиционные метафоры LENGTH «коротких» и «длинных» расстояний времени, используемые в их родном языке (Casasanto et al., 2004). Что касается классификации Вольфа и Холмса (2011), это можно рассматривать как пример языка как «вмешивающегося», когда лингвистические представления влияют на нелингвистическое познание по-разному в разных случаях, в зависимости от множества факторов, которые для простоты мы можем вызовите контекст . «Гипотеза обратной связи по ярлыку» Лупьяна (2012), направленная на объяснение как распространенности эффектов языкового познания, так и их хрупкого характера (например, они легко разрушаются словесным вмешательством), также попадает в эту категорию теорий, поскольку показано в методологическом заключении: «В может быть более продуктивным измерить степень, в которой выполнение конкретных задач модулируется языком, модулируется по-разному разными языками или действительно не зависит от каких-либо экспериментальных манипуляций, которые можно назвать лингвистическими» (там же: 10).

Обращаясь к общему языку, нерелятивистскому типу лингвистического влияния, Тип 3 представляет возможность, которая обсуждалась (и отвергалась) в Разделе «Отделение языка от мысли»: этот язык более или менее «создает» мысль или даже сознание. . Возможно, наиболее ярким представителем этой позиции в нынешних дебатах является Деннет (1991) с его знаменитым (хотя и довольно загадочным) утверждением, что:

Человеческое сознание само по себе представляет собой огромный комплекс мемов (или, точнее, мем-эффекты в мозгу), которые лучше всего можно понять как работу виртуальной машины фон Неймана, реализованную в параллельной архитектуре мозга, которая не была предназначена для такой деятельности.

(Деннет, 1991, с. 210)

Macphail (1998) пытается обосновать такое утверждение эмпирически, рассматривая (и не принимая во внимание) различные доказательства сознания животных. В некоторой степени неясно, означает ли это возвращение к дискредитированному картезианскому взгляду на животных как на «безмозглых автоматов», и применимо ли это также к доязыковым детям. В любом случае, даже если Тип 3 концептуально проблематичен, этически отвратителен и эмпирически неправдоподобен (Griffin and Speck, 2004), его стоит рассматривать как часть глобальной картины, вычеркивая (удаленное) пространство возможностей.

Наконец, Тип 4 — это гораздо более приятная версия языкового влияния, часто связанная с понятием лингвистического опосредования Выготского (1962, 1978). Согласно этой точке зрения, язык аналогичен инструменту, поскольку он позволяет нам решать определенную задачу с большей легкостью, чем это было бы, если бы к той же задаче подошли с неязыковой мыслью. Различия между языками могут быть менее значимыми (хотя не должны исключаться), чем факт использования или неиспользования языка.Например, Златев и др. (2010) обнаружили, что говорящие на шведском и французском языках решали нелингвистическую задачу, связанную с категоризацией анимированных событий движения, аналогичным образом, когда они описывали эти события до вынесения суждения о сходстве. И это несмотря на соответствующие семантические различия между языками, которые, как ожидается, приведут к разным суждениям о сходстве в сценарии типа 2 «мышление для речи». Кроме того, аргумент Томаселло (1999) о том, что «перспективный» характер языковых символов и определенных форм дискурса, упомянутый в предыдущем разделе, играет важную роль в обеспечении понимания других как «ментальных агентов» с убеждениями, намерениями и эмоциями. , также можно рассматривать как принадлежащий к этому классу общих языковых, контекстно-зависимых воздействий на мышление.

Повторим, что различение типов языкового влияния предложенным здесь способом может быть слишком схематичным, но оно служит цели нашего конкретного аргумента: показать, что концептуально неточно и аналитически невозможно упорядочить эффекты и соответствующие теории в группе из « от слабого до сильного. Хотя в некоторых случаях это может быть возможно в каждой ячейке таблицы 2, необходимо тщательно сформулировать «метрику» для такого упорядочивания. Из четырех основных типов языкового влияния типы 1, 2 и 4 кажутся возможными, а в некоторых частных случаях: фактическое .Следовательно, они не исключают друг друга.

Заключение

Тема отношения языка к мышлению и, в частности, тезис о том, что язык влияет на мышление одним или несколькими различными способами, в некоторой степени похожа на тему происхождения языка. Во-первых, у него старая родословная. Во-вторых, он очаровывает людей и с годами породил множество теорий, некоторые из которых более правдоподобны, чем другие. В-третьих, временами его более или менее «запрещали» из-за предположительно неразрешимых концептуальных и методологических проблем.В этой главе мы прежде всего затронули последний пункт: дело не в том, что кто-то явно запретил обсуждение языкового влияния, как это было в La societé de linguistique de Paris в 1886 году. настойчивые попытки поставить под сомнение жизнеспособность всей исследовательской программы (Pinker, 1994; Bloom and Keil, 2001; Björk, 2008; McWhorter, 2014).

Мы сосредоточили внимание на четырех таких попытках и выступили против них: (1) невозможно разделить язык и мысль; (2) невозможно отделить язык от культуры и социального взаимодействия; (3) жизнеспособны только «тривиальные» формы языкового влияния; (4) что все возможные формы языкового влияния могут быть выровнены по шкале от слабой к сильной, и задача состоит в том, чтобы установить, какое место на этой линии лучше всего подтверждается доказательствами.Напротив, мы утверждали, что (1 ’) действительно можно концептуально различать язык и мышление, поскольку мысль (понимаемая как« опосредованное познание ») возможна без языка; (2 ’) язык является важным аспектом культуры и реализуется посредством дискурса, но это не отменяет возможности культурных влияний на мысль, отделенную от языка, и наоборот; кроме того, понятие «язык» следует анализировать на нескольких уровнях и с нескольких точек зрения (см. Таблицу 1), что позволит нам избежать дихотомий, таких как язык / пароль, система / дискурс или структура / информация (3 ‘), различие между «тривиальным» и «Интересное» влияние проистекает из определенного взгляда на язык и познание, которое может быть подвергнуто сомнению; (4 ’) можно выделить по крайней мере четыре различных типа языкового влияния с качественными различиями между ними, и что три из них являются возможными и не исключающими друг друга.

Как говорится, более эмпирические утверждения о влиянии языка мысли все еще не решены, и наша цель не состояла в том, чтобы отстаивать тот или иной конкретный механизм. Скорее цель состояла в том, чтобы показать, что такое влияние возможно в нескольких различных формах. Мы надеемся, что этот вывод и концептуальные пояснения, на которых он основан, могут способствовать дальнейшим тщательным исследованиям, чтобы установить, какое из этих фактических .

Заявление о конфликте интересов

Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могут быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Благодарности

Мы хотели бы поблагодарить Мартина Тиринга, который редактировал специальный выпуск Zeitschrift für Semiotik 35 (1-2), посвященный «Нео-Уорфовской теории», предшественник данной статьи вышел на немецком языке. Мы также благодарим Александра Лакова за полезные комментарии к промежуточной версии.Наконец, комментарии двух рецензентов к этому журналу привели к значительным улучшениям, за что мы им благодарны.

Список литературы

Астингтон, Дж. У., и Дженкинс, Дж. М. (1999). Продольное исследование связи между языком и развитием теории разума. Dev. Psychol. 35, 1311–1320. DOI: 10.1037 / 0012-1649.35.5.1311

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Бертеле Р. (2013). «Способ отделения от пути: свидетельства из разновидностей немецкого и романского», в Variation and Change in the Encoding of Motion Events , eds J.Гошлер и А. Стефанович (Амстердам: Джон Бенджаминс), 55–76. DOI: 10.1075 / hcp.41.03ber

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Björk, I. (2008). Релятивизирующая лингвистическая относительность: исследование основных предположений о языке в нео-уорфской литературе. Упсала: Acta Universitatis Upsaliensis.

Google Scholar

Бломберг, Дж. (2014). Движение на языке и опыте: актуальное и неактуальное движение на шведском, французском и тайском языках. к.т.н. докторская диссертация, Лундский университет, Лунд.

Google Scholar

Бломберг Дж., Златев Дж. (2009). «Лингвистическая относительность, опосредование и категоризация движения», в Исследования в области языка и познания , ред. Дж. Златев, М. Андрен, М. Йоханссон Фальк и К. Лундмарк (Ньюкасл-апон-Тайн: Cambridge Scholars Publishing), 46 –61.

Google Scholar

Бородицкий Л., Габи А. (2010). Воспоминания о временах Востока: абсолютные пространственные представления времени в сообществе австралийских аборигенов. Psychol. Sci. 21, 1635–1639. DOI: 10.1177 / 0956797610386621

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Бауэрман, М., и Левинсон, С. К. (2001). Приобретение языка и концептуальное развитие. Кембридж: Издательство Кембриджского университета. DOI: 10.1017 / CBO9780511620669

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Кэрролл, Дж. (1956). «Введение» в «Язык, мысль и реальность» . Кембридж, Массачусетс: MIT Press, 1–35.

Google Scholar

Касасанто, Д. (2008). Кто боится Большого Плохого Уорфа? Межъязыковые различия в темпоральном языке и мышлении. Lang. Учить. 58, 63–79. DOI: 10.1111 / j.1467-9922.2008.00462.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Касасанто Д., Бородицкий Л., Филлипс В., Грин Дж., Госвами С., Боканегра-Тиль С. и др. (2004). «Насколько сильно язык влияет на мышление? Оценка времени у говорящих на английском, индонезийском, греческом и испанском языках »в Proceedings of the 26h Annual Conference Cognitive Science Society , ред.Форбус, Д. Джентнер и Т. Регьер (Хиллсдейл, Нью-Джерси: Лоуренс Эрлбаум), 575–580.

Google Scholar

Крофт У. (2003). Типология и универсалии , 2-е изд. Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Google Scholar

Dehaene, S. (1997). Чувство числа. Кембридж: Издательство Оксфордского университета.

Google Scholar

Деннет, Д. К. (1991). Сознание объяснено. Торонто, ОН: Литтл Браун.

Google Scholar

де Соссюр, Ф.(1916). Cours de Linguistique Générale. Париж: Пайон.

Google Scholar

де Вилье, Дж., И Пайерс, Дж. (1997). «Дополняющее познание: взаимосвязь между языком и теорией разума», Труды 21-й ежегодной конференции Бостонского университета по языковому развитию, (Сомервилль, Массачусетс: Cascadillia Press).

Google Scholar

Дерст-Андерсен, П. (2011). Лингвистические супертипы: когнитивно-семиотическая теория человеческого общения. Берлин: де Грюйтер Мутон. DOI: 10.1515 / 9783110253153

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Эллис, Дж. М. (1993). Язык, мысль и логика. Эванстон, Иллинойс: Издательство Северо-Западного университета.

Google Scholar

Эванс, Н. (2010). Умирающие слова: языки, находящиеся под угрозой исчезновения, и что они говорят нам. Оксфорд: Уайли-Блэквелл.

Google Scholar

Гентнер, Д., и Голдин-Мидоу, С. (2003). Язык в уме: достижения в изучении языка и мысли. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Гопник А., Мельцов А. Н. (1997). Слова, мысли и теории. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Грайс, П. (1975). «Логика и разговор», в Syntax and Semantics III, Speech Acts , ред. П. Коул и Дж. Морган (Нью-Йорк, Нью-Йорк: Academic Press), 22–40.

Google Scholar

Гумперц, Дж. Дж., И Левинсон, С. К. (1996). Переосмысление лингвистической относительности. Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Google Scholar

Гуссерль, Э. (1989/1952). Идеи, относящиеся к чистой феноменологии и феноменологической философии, Вторая книга. Дордрехт: Клевер. DOI: 10.1007 / 978-94-009-2233-4

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Хутто, Д. Д. (2008). Народные психологические рассказы: социокультурные основы понимания причин. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Итконен, Э.(2008). «Роль нормативности в языке и лингвистике», в Общий разум: перспективы интерсубъективности , ред. Дж. Златев, Т. П. Расин, К. Синха и Э. Итконен (Амстердам: Бенджаминс), 279–308. DOI: 10.1075 / celcr.12.16itk

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Джи, Л., Нисбетт, Р. Э., и Чжан, З. (2005). Это культура или язык: изучение языковых эффектов в кросс-культурных исследованиях по категоризации. J. Pers. Soc. Psychol. 87, 57–65.DOI: 10.1037 / 0022-3514.87.1.57

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Кравченко А. (2011). Как биология познания Умберто Матураны может возродить языковые науки. Констр. Нашел. 6, 352–362.

Google Scholar

Левинсон, С. К. (2003). Пространство в языке и познании: исследования когнитивного разнообразия. Кембридж: Издательство Кембриджского университета. DOI: 10.1017 / CBO9780511613609

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Левинсон, С.С. (2005). Комментарий к «Культурным ограничениям грамматики и познания в пирахе». Curr. Антрополь. 46, 637–638.

Google Scholar

Ломанн, Х., Томаселло, М. (2003). Роль языка в развитии понимания ложных убеждений: учебное исследование. Child Dev. 74, 1130–1144. DOI: 10.1111 / 1467-8624.00597

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Люси, Дж. А. (1992). Языковое разнообразие и мышление: переформулировка гипотезы лингвистической относительности. Кембридж: Издательство Кембриджского университета. DOI: 10.1017 / CBO9780511620843

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Macphail, E. (1998). Эволюция сознания. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета. DOI: 10.1093 / acprof: oso / 9780198503248.001.0001

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Маджид А., Бауэрман М., Кита С., Хаун Д. Б. и Левинсон С. К. (2004). Может ли язык перестроить познание? Дело в космосе. Trends Cogn.Sci. 8, 108–114. DOI: 10.1016 / j.tics.2004.01.003

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Маквортер, Дж. Х. (2014). The Language Hoax. Почему мир выглядит одинаково на любом языке. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Google Scholar

Мерло-Понти, М. (1962/1945). Феноменология восприятия. Лондон: Рутледж.

Google Scholar

Нельсон, К. (1996). Язык в когнитивном развитии.Возникновение опосредованного разума. Кембридж: Издательство Кембриджского университета. DOI: 10.1017 / CBO97811319

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Нельсон К. и Шоу Л. К. (2002). «Развитие социально разделяемой символической системы», в «Язык, грамотность и когнитивное развитие» , ред. Дж. Бирнс и Э. Амсели (Махва, Нью-Джерси: Эрлбаум), 27–57.

Google Scholar

Осват М. и Осват Х. (2008). Шимпанзе ( Pan troglodytes ) и орангутанг ( Pongo abelii ) предусмотрительно: самоконтроль и предварительный опыт перед лицом будущего использования инструментов. Anim. Cogn. 11, 661–674. DOI: 10.1007 / s10071-008-0157-0

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Педерсон, Э. (1995). Язык как контекст, язык как средство: пространственное познание и привычное использование языка. Cogn. Лингвист. 6, 33–62. DOI: 10.1515 / cogl.1995.6.1.33

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Пинкер, С. (1989). Обучаемость и познание: приобретение структуры аргументов. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Престон, С. Д., и де Ваал, Ф. Б. М. (2002). Сочувствие: его конечная и ближайшая основы. Behav. Brain Sci. 25, 1–72.

Google Scholar

Слобин Д. И. (1996). «От мысли и языка к мышлению для речи», в Rethinking Linguistic Relativity , ред. Дж. Дж. Гумперц и С. К. Левинсон (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 70–96.

Google Scholar

Слобин Д. И. (2003).«Язык и мышление в Интернете: когнитивные последствия лингвистической относительности», в «Язык в сознании: достижения в изучении языка мышления» , ред. Д. Гентнер и С. Голдин-Мидоу (Кембридж, Массачусетс: MIT Press), 157– 192.

Google Scholar

Талми, Л. (2000). К когнитивной семантике , Vol. 2. Камбридж: MIT Press.

Google Scholar

Томаселло, М. (1999). Культурные истоки человеческого познания. Кембридж: Издательство Гарвардского университета.

Google Scholar

Выготский, Л. С. (1978). Разум в обществе. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Уорф, Б. Л. (1956). Язык, мысль и реальность. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Витгенштейн, Л. (1953). Философские исследования. Оксфорд: Бэзил Блэквелл.

Google Scholar

Цинкен Дж. (2008). Метафора «лингвистической относительности».’ Hist. Филос. Psychol. 10, 1–10.

Google Scholar

Златев Дж. (1997). Расположенный воплощение: исследования возникновения пространственного значения. Стокгольм: Gotab.

Google Scholar

Златев, Дж. (2007). «Язык, воплощение и мимесис», in Body, Language and Mind: Embodiment , Vol. 1, ред. Т. Зиемке, Я. Златев и Р. Франк (Берлин: Mouton de Gruyter), 297–337.

PubMed Аннотация | Google Scholar

Златев, Я.(2008a). От редакции: диалектика сознания и языка. J. Сознание. Stud. 15, 5–14.

Google Scholar

Златев Дж. (2011). От когнитивной к интегральной лингвистике и обратно. Intellectica 56, 125–147.

Google Scholar

Златев, Дж. (2012). Когнитивная семиотика: развивающаяся область трансдисциплинарного изучения значения. Public J. Semiotic. 4, 2–24.

Google Scholar

Златев, Я., Бломберг, Дж., И Дэвид, К. (2010). «Транслокация, язык и категоризация опыта», в Пространство в языке и познании: современное состояние и новые направления, , ред. В. Эванс и П. Чилтон (Лондон: Equinox), 389–418.

Google Scholar

Язык как инструмент мысли

Акмаджян, Адриан, Ричард А. Демерс и Роберт М. Харниш. 1980. Преодоление недостатков в «модели сообщения» лингвистической коммуникации. В: Аса Кашер (ред.), Коммуникация и познание , 317–336. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Рутледж. 13 Перепечатано в 1998 году. Прагматика: критические концепции. 6 томов .

Асулин, Эран. 2013. Творческий аспект использования языка и значение для лингвистической науки. Биолингвистика 7. 228–248.

Бах, Кент и Ричард М. Харниш. 1979. Лингвистическая коммуникация и речевые акты . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Баркер, Крис и Джеффри К. Пуллум. 1990. Теория командных отношений. Языкознание и философия 13. 1–34. DOI: https://doi.org/10.1007/BF00630515.

Барончелли, Андреа, Ник Чейтер, Ромуальдо Пасто-Саторрас и Мортен Х. Кристиансен. 2012. Биологические истоки языкового разнообразия. PLoS ONE 7 (10). e48029.DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0048029.

Бервик, Роберт С., Казуо Оканоя, Габриэль Дж. Л. Бекерс и Йохан Дж. Болхуис. 2011. Песни к синтаксису: Лингвистика пения птиц. Тенденции в когнитивных науках 15 (3). 113–121. DOI: https://doi.org/10.1016/j.tics.2011.01.002.

Бёкс, Седрик. 2011. Биолингвистика: Краткое руководство для недоумевающих. Лингвистические науки 10 (5). 449–463.

Бёкс, Седрик и Массимо Пиаттелли-Пальмарини. 2005. Язык как естественный объект: Лингвистика как естествознание. Лингвистический обзор 22. 447–466. DOI: https://doi.org/10.1515/tlir.2005.22.2-4.447.

Браттико, Паули и Ласси Лийкканен. 2009. Переосмысление картезианской теории языковой продуктивности. Философская психология 22 (3). 251–279. DOI: https://doi.org/10.1080/09515080

7357.

Бертон-Робертс, Ноэль. 2011. Об обосновании синтаксиса и роли фонологии в человеческом познании. Lingua 121.2089–2102. DOI: https://doi.org/10.1016/j.lingua.2011.08.001.

Каплан, Дэвид, Глория Уотерс, Гейл ДеДе, Дженнифер Мишо и Аманда Редди. 2007. Исследование синтаксической обработки при афазии I: поведенческие (психолингвистические) аспекты. Мозг и язык 101. 103–150. DOI: https://doi.org/10.1016/j.bandl.2006.06.225.

Каррутерс, Питер. 2002. Познавательные функции языка. Поведенческие науки и науки о мозге 25.657–726.

Черняк, Кристофер. 1994. Философия и вычислительная нейроанатомия. Философские исследования 73. 89–107. DOI: https://doi.org/10.1007/BF01207659.

Черняк, Кристофер. 1995. Размещение нейронных компонентов. Тенденции в неврологии 18. 522–527. DOI: https://doi.org/10.1016/0166-2236(95)98373-7.

Черняк, Кристофер. 2005. Врожденность и оптимизация мозговой проводки: негеномный нативизм.В: Антониу Зильяо (ред.), Эволюция, рациональность и познание: когнитивная наука двадцать первого века , 103–112. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Рутледж.

Черняк, Кристофер, Зекерия Мохтарзада, Рауль Родригес-Эстебан и Келли Чангизи. 2004. Глобальная оптимизация расположения коры головного мозга. Proceedings National Academy of Sciences 101. 1081–1086. DOI: https://doi.org/10.1073/pnas.0305212101.

Черняк, Кристофер, Зекерия Мохтарзада и Ури Нодельман.2002. Оптимально-проводные модели нейроанатомии. В: Джорджио А. Асколи (ред.), Вычислительная нейроанатомия: принципы и методы , 71–82. Тотова, Нью-Джерси: Humana Press. DOI: https://doi.org/10.1385/1-59259-275-9:71.

Чкловский, Дмитрий Б., Томас Шикорски и Чарльз Ф. Стивенс. 2002. Оптимизация разводки в корковых цепях. Neuron 34. 341–347. DOI: https://doi.org/10.1016/S0896-6273(02)00679-7.

Хомский, Ноам.1995. Минималистическая программа . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Хомский, Ноам. 2000. Минималистские запросы: Фреймворк. В: Роджер Мартин, Дэвид Майклс и Хуан Уриагрека (ред.), Шаг за шагом: Очерки минималистского синтаксиса в честь Говарда Ласника , 89–155. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Хомский, Ноам. 2007. Биолингвистические исследования: Дизайн, разработка, эволюция. Международный журнал философских исследований 15 (1).1–21. DOI: https://doi.org/10.1080/09672550601143078.

Хомский, Ноам. 2013. Какие мы существа? Лекция 1: Что такое язык ?. Философский журнал 90 (12). 645–700. DOI: https://doi.org/10.5840/jphil2013110121.

Хомский, Ноам. 2013a. Проблемы проектирования. Lingua 130. 33–49. DOI: https://doi.org/10.1016/j.lingua.2012.12.003.

Крейн, Стивен.2012. Появление смысла . Кембридж: Издательство Кембриджского университета. DOI: https://doi.org/10.1017/CBO9780511842863.

Камминс, Роберт. 1975. Функциональный анализ. Философский журнал 72 (20). 741–765. DOI: https://doi.org/10.2307/2024640.

Камминс, Роберт. 1996. Системность. Философский журнал 93 (12). 591–614. DOI: https://doi.org/10.2307/2941118.

Камминс, Роберт, Джеймс Блэкмон, Дэвид Берд, Пьер Пуарье, Мартин Рот и Георг Шварц.2001. Системность и познание структурированных областей. Философский журнал 98 (4). 167–185. DOI: https://doi.org/10.2307/2678476.

Cummins, Роберт и Мартин Рот. 2009. Черты характера не эволюционировали, чтобы функционировать так, как они работают, из-за прошлого преимущества. В: Франсиско Дж. Аяла и Роберт Арп (ред.), Современные дискуссии в философии биологии , 72–85. Оксфорд: Уайли-Блэквелл. DOI: https://doi.org/10.1002/9781444314922.ch5.

Дэвидсон, Дональд. 1975. Подумал и поговорил. В: Сэмюэл Д. Гуттенплан (ред.), Разум и язык: лекции Вольфсоновского колледжа 1974 г. , 7–23. Оксфорд: Clarendon Press.

Дэвидсон, Дональд. 1982. Рациональные животные. Диалектика 36 (4). 317–328. DOI: https://doi.org/10.1111/j.1746-8361.1982.tb01546.x.

Дикон, Терренс В. 1997. Символический вид: совместная эволюция языка и мозга .Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: W. W. Norton & Company.

de Waal, Франция. 2001. Обезьяна и суши-мастер: Размышления приматолога . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: основные книги.

Дин, Най, Люсия Меллони, Ханг Чжан, Син Тянь и Дэвид Поппель. 2016. Корковое отслеживание иерархических языковых структур в связной речи. Nature Neuroscience 19 (1). 158–164. DOI: https://doi.org/10.1038/nn.4186.

Анна Мария Ди Скиулло и Седрик Бёкс (ред.) ,. (2011). Биолингвистическое предприятие: новые взгляды на эволюцию и природу факультета человеческого языка . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Даммит, Майкл. 1981. Интерпретация философии Фреге . Лондон: Дакворт.

Даммит, Майкл. 1989. Язык и общение. В: Александр Джордж (ред.), Размышления о Хомском , 192–212. Оксфорд: Блэквелл.

Дайер, Фред и Джеффри Дикинсон.1994. Разработка солнечной компенсации медоносными пчелами: как опытные пчелы оценивают курс солнца. Proceedings of the National Academy of Sciences, USA 91. 4471–4474. DOI: https://doi.org/10.1073/pnas.91.10.4471.

Эллис, Дональд Г. 1999. От языка к общению . Лондон: Лоуренс Эрлбаум Ассошиэйтс.

Fitch, Текумсе В., Марк Д. Хаузер и Ноам Хомски. 2005. Эволюция языковой способности: Разъяснения и последствия. Познание 97. 179–210. DOI: https://doi.org/10.1016/j.cognition.2005.02.005.

Фодор, Джерри А. 1975. Язык мысли . Нью-Йорк: Кроуэлл.

Фодор, Джерри А. 1998. Концепции: где когнитивная наука пошла не так . Оксфорд: Clarendon Press. DOI: https://doi.org/10.1093/0198236360.001.0001.

Фодор, Джерри А. 2001. Язык, мысль и композиционность. Разум и язык 16. 1–15. DOI: https://doi.org/10.1111/1468-0017.00153.

Фодор, Джерри А. 2008. ЛОТ 2: Возвращение к языку мысли . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета. DOI: https://doi.org/10.1093/acprof:oso/9780199548774.001.0001.

Фокс Келлер, Эвелин. 2002. Осмысление жизни . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Галлистель, Рэнди Чарльз.1990. Организация обучения . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Рэнди Чарльз Галлистель (ред.). (1991). Познание животных . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Галлистель, Рэнди Чарльз. 2009. Фундаментальные абстракции. В: Массимо Пиаттелли-Пальмарини, Хуан Уриагрека и Пелло Салабуру (ред.), «Умы и язык» , 58–73. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Галлистель, Рэнди Чарльз.2011. Прелингвистическая мысль. Изучение и развитие языков 7 (4). 253–262. DOI: https://doi.org/10.1080/15475441.2011.578548.

Галлистель, Рэнди Чарльз и Адам Филип Кинг. 2010. Память и вычислительный мозг: почему когнитивная наука изменит нейробиологию . Оксфорд: Уайли-Блэквелл.

Гэри, Майкл и Дэвид Джонсон. 1979. Компьютеры и неразрешимость: Руководство по теории NP-полноты .Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: В. Х. Фриман.

Гаукер, Кристофер. 2002. Без языка нет концептуальной мысли. Поведенческие и мозговые науки 25. 687.DOI: https://doi.org/10.1017/S0140525X02360126.

Гулд, Стивен Джей. 2002. Структура эволюционной теории . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Грайс, Х. Пол. 1957. Смысл. Философское обозрение 66.377–388. DOI: https://doi.org/10.2307/2182440.

Грайс, Х. Пол. 1975. Логика и разговор. В: Питер Коул и Джерри Л. Морган (ред.), Синтаксис и семантика 3: Прагматика , 41–58. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Academic Press.

Хаузер, Марк Д. 2000. Дикие умы . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Генри Холт и компания.

Хаузер, Марк Д., Чарльз Янг, Роберт С. Бервик, Ян Таттерсолл, Майкл Дж.Райан, Джеффри Ватумалл, Ноам Хомски и Ричард С. Левонтин. 2014. Тайна эволюции языка. Границы в психологии 5. 1–12. DOI: https://doi.org/10.3389/fpsyg.2014.00401.

Хаузер, Марк Д., Ноам Хомски и Текумсе В. Фитч. 2002. Факультет языка: что это такое, у кого он есть и как он развивался? Наука 298. 1569–1579. DOI: https://doi.org/10.1126/science.298.5598.1569.

Хинзен, Вольфрам.2006. Дизайн мышления и минимальный синтаксис . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета. DOI: https://doi.org/10.1093/acprof:oso/9780199289257.001.0001.

Хинзен, Вольфрам. 2013. Узкий синтаксис и язык мысли. Философская психология 26 (1). 1–23. DOI: https://doi.org/10.1080/09515089.2011.627537.

Херфорд, Джеймс Р. 2007. Истоки значения: язык в свете эволюции . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Джекендофф, Рэй. 1972. Семантика в генеративной грамматике . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Джекендофф, Рэй. 1999. Возможные этапы развития языковой способности. Тенденции в когнитивных науках 3 (7). 272–279. DOI: https://doi.org/10.1016/S1364-6613(99)01333-9.

Джекендофф, Рэй. 2002. Основы языка: мозг, значение, грамматика, эволюция .Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Джекендофф, Рэй и Стивен Пинкер. 2005. Природа языковой способности и ее значение для эволюции языка (Ответ Fitch, Хаузеру и Хомскому). Познание 97. 211–225. DOI: https://doi.org/10.1016/j.cognition.2005.04.006.

Карлссон, Фред. 2010. Синтаксическая рекурсия и итерация. В: Гарри ван дер Хульст (ред.), Рекурсия и человеческий язык , 43–67.Берлин: Мутон де Грюйтер. DOI: https://doi.org/10.1515/9783110219258.43.

Кауфман, Стюарт. 1993. Истоки заказа . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Лангакер, Рональд В. 1969. О прономинализации и иерархии подчинения. В: Дэвид А. Рейбел и Сэнфорд А. Шейн (ред.), Современные исследования на английском языке , 160–186. Энглвуд Клиффс, Нью-Джерси: Прентис-Холл.

Ласник, Ховард.1976. Замечания о кореференции. Лингвистический анализ 2. 1–22.

Лейбер, Джастин. 2001. Тьюринг и хрупкость и несостоятельность эволюционных объяснений: загадка о единстве работы Алана Тьюринга с некоторыми более серьезными последствиями. Философская психология 14 (1). 83–94. DOI: https://doi.org/10.1080/09515080120033553.

Леннеберг, Эрик. 1962. Понимание языка без способности говорить: отчет о случае. Журнал аномальной и социальной психологии 65 (6). 419–425. DOI: https://doi.org/10.1037/h0041906.

Mangum, Wyatt A. 2010. Общение с животными: «язык» медоносных пчел. В: Сьюзан Дж. Беренс и Джудит А. Паркер (ред.), Язык в реальном мире: Введение в лингвистику , 255–273. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Рутледж.

Мэйнард Смит, Джон, Ричард Буриан, Стюарт А. Кауфман, Пере Альберх, Джон Х.Кэмпбелл, Брайан Гудвин, Рассел Ланд, Дэвид М. Рауп и Льюис Вулперт. 1985. Ограничения развития и эволюция. Ежеквартальный обзор биологии 60 (3). 265–287. DOI: https://doi.org/10.1086/414425.

Макдауэлл, Джон. 1994. Разум и мир . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Маклафлин, Брайан П. 2009. Снижение систематичности. Синтез (170). 251–274. DOI: https://doi.org/10.1007/s11229-009-9582-0.

Милликен, Рут Гарретт. 2005. Язык: Биологическая модель . Оксфорд: Clarendon Press. DOI: https://doi.org/10.1093/0199284768.001.0001.

Моравчик, Юлиус М. 1981. Фреге и Хомский о мысли и языке. Философские исследования Среднего Запада 6 (1). 105–124. DOI: https://doi.org/10.1111/j.1475-4975.1981.tb00431.x.

Моро, Андреа. 2013. Равновесие человеческого синтаксиса: симметрии в мозге .Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Рутледж.

Моро, Андреа. 2014. О схожести синтаксиса и действий. Тенденции в когнитивных науках 18 (3). 109–110. DOI: https://doi.org/10.1016/j.tics.2013.11.006.

Ориги, Глория и Дэн Спербер. 1998. Эволюция, общение и правильная функция языка: обсуждение Милликена в свете прагматики и психологии чтения мыслей. В: Питер Каррутерс и Эндрю Чемберлен (ред.), Эволюция и человеческий разум: язык, модульность и социальное познание , 140–169. Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Паркер, Анна Р. 2006. Развитие способности к узкому языку: была ли рекурсия ключевым шагом ?. Материалы 6-й Международной конференции по эволюции языка .. 239–246.

Петитто, Лаура-Анн. 2005. Как мозг порождает язык: о нервной ткани, лежащей в основе усвоения речи человеком.В: Джеймс МакГилврей (редактор), Кембриджский компаньон Хомского , 84–101. Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Петитто, Лаура-Анн, Роберт Заторре, Кристин Гауна, Э. Дж. Никельски, Дина Дости и Алан Эванс. 2000. Речеподобная мозговая деятельность у глухих людей при обработке жестовых языков: последствия для нейронной основы человеческого языка. Труды Национальной академии наук 97 (25). 13961–13966.

Филлипс, Колин.1996. Порядок и структура (Рабочие документы Массачусетского технологического института по лингвистике). диссертация. Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт.

Филлипс, Колин и Мэтью Уэйджерс. 2007. Соотношение структуры и времени в лингвистике и психолингвистике. В: Гарет Гаскелл (ред.), Оксфордский справочник по психолингвистике , 739–756. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета. DOI: https://doi.org/10.1093/oxfordhb/9780198568971.013.0045.

Филлипс, Колин и Шевон Льюис.2013. Порядок следования в синтаксисе: свидетельства и архитектурные последствия. Лингвистика 6. 11–47.

Пиантадози, Стивен Т., Гарри Тили и Эдвард Гибсон. 2012. Коммуникативная функция двусмысленности в языке. Познание 122 (3). 280–291. DOI: https://doi.org/10.1016/j.cognition.2011.10.004.

Пиаттелли-Пальмарини, Массимо, Хуан Уриагрека и Пелло Салабуру. 2009. Разумов и языка: Диалог с Ноамом Хомским в Стране Басков .Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Пинкер, Стивен и Пол Блум. 1990. Естественный язык и естественный отбор. Поведенческие и мозговые науки 13. 707–784. DOI: https://doi.org/10.1017/S0140525X00081061.

Пинкер, Стивен и Рэй Джекендофф. 2005. Факультет языка: что в нем особенного ?. Познание 95. 201–236. DOI: https://doi.org/10.1016/j.cognition.2004.08.004.

Повинелли, Дэниел Дж.2000. Народная физика для обезьян . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Редди, Майкл. 1979. Метафора канала: случай конфликта фреймов в нашем языке по поводу языка. В: Эндрю Ортони (ред.), Метафора и мысль , 284–310. Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Рейнхарт, Таня. 1983. Анафора и смысловая интерпретация . Бекенхэм: Крум Хелм.

Рейнхарт, Таня.2006. Интерфейсные стратегии: оптимальные и дорогостоящие вычисления . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Том Ропер и Маргарет Спиз (ред.) ,. (2014). Рекурсия: сложность познания . Гейдельберг: Springer.

Росс, Джон Роберт. 1986. Бесконечный синтаксис! . Норвуд, Нью-Джерси: Ablex.

Райл, Гилберт. 1968. Загадочный элемент в понятии мышления. В: Питер Ф. Стросон (изд.), Очерки философии мысли и действия , 7–23. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Зауэрланд, Ули и Ханс-Мартин Гертнер. 2007. Интерфейсы + рекурсия = Язык? Минимализм Хомского и взгляд на синтаксис-семантику . Берлин: Мутон де Грюйтер.

Сирл, Джон. 1974. Революция Хомского в лингвистике. В: Гилберт Харман (ред.), О Ноаме Хомском: Критические очерки , 2–33.Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: якорь.

Семино, Елена. 2006. Основанное на корпусе исследование метафор для речевой деятельности в британском английском. В: Анатол Стефанович и Стефан Т. Грис (ред.), Корпоративные подходы к метафоре и метонимии , 36–62. Берлин: Мутон де Грюйтер.

Шеттлворт, Сара Дж. 2010. Познание, эволюция и поведение . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Sigursson, Halldór Ármann.2003. Принцип тишины. В: Lars-Olof Delsing, Cecilia Falk, Gunlög Josefsson & Halldór Á. Сигурессон (ред.), Грамматика в фокусе, Festschrift для Кристера Платзак 18 ноября 2003 г. , 325–334. Лунд: Валлин и Далхольм. 2

Sigursson, Halldór Ármann. 2004. Значимая тишина, бессмысленные звуки. Справочник по языковым вариациям 4 (1). 235–259.

Саймон, Герберт А. 1956. Рациональный выбор и структура окружающей среды. Психологический обзор 63 (2). 129–138. DOI: https://doi.org/10.1037/h0042769.

Слезак, Петр. 2002. Размышление о мышлении: язык, мысль и самоанализ. Язык и общение 22. 353–373. DOI: https://doi.org/10.1016/S0271-5309(02)00012-5.

Смит, Нил и Янти-Мария Цимпли. 1995. Ум ученого . Оксфорд: Блэквелл.

Спербер, Дэн и Дейрдра Уилсон.1986. Актуальность: Коммуникация и познание . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Джон Спроус и Норберт Хорнштейн (ред.). (2013). Экспериментальный синтаксис и островные эффекты . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Стюарт, Ян. 1998. Другой секрет жизни: новая математика живого мира . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Wiley.

Стромсвольд, Карин.1999. Когнитивная нейробиология овладения языком. В: Майкл Газзанига (ред.), Новые когнитивные нейронауки , 909–932. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Томпсон, Д’Арси. 1942. По росту и форме . Кембридж: Издательство Кембриджского университета. [1917].

Томалин, Маркус. 2007. Пересмотр рекурсии в синтаксической теории. Lingua 117. 1784–1800. DOI: https://doi.org/10.1016/j.lingua.2006.11.001.

Томаселло, Майкл. 2006. Приобретение языковых конструкций. В: Деанна Кун и Роберт Сиглер (ред.), Справочник по детской психологии (шестое издание) , 255–298. Хобокен, Нью-Джерси: John Wiley & Sons, Inc.

Тьюринг, Алан. 1952. На химических основах морфогенеза. Философские труды Лондонского королевского общества 237. 37–72. DOI: https://doi.org/10.1098/rstb.1952.0012.Серия Б.

Ванпарис, Йохан. 1995. Обзор метаязыковых метафор. В: Луи Гуссенс, Пол Пауэлс, Бригида Рудзка-Остин, Анн-Мари Симон-Ванденберген и Йохан Ванпарис (ред.), Из уст в уста , 1–34. Амстердам: Беньямин. DOI: https://doi.org/10.1075/pbns.33.02van.

фон Гумбольдт, Вильгельм. 2000. На языке . Кембридж: Издательство Кембриджского университета. [1836].

Уолш, Денис М.2008. Функция. В: Статис Псиллос и Мартин Курд (ред.), The Routledge Companion to Philosophy of Science , 349–357. Абингдон, Великобритания: Рутледж.

Уильямс, Джоанна Радванска. 1993. Выражение и общение как основные языковые функции. Исследования межкультурной коммуникации 3. 91–100.

Ямада, Дженни Эллен. 1990. Лаура: пример модульности языка . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Zwart, Jan-Wouter. 2011. Рекурсия в языке: многоуровневый подход. Биолингвистика 5 (1–2). 43–56.

Можем ли мы мыслить без языка?

В рамках серии «Спроси мозг» Анна Иванова, аспирантка, изучающая, как мозг обрабатывает язык в лабораториях Нэнси Канвишер и Эвелины Федоренко, отвечает на вопрос: «Можем ли мы мыслить без языка?»

Аспирантка Анна Иванова изучает обработку речи в мозгу.

Представьте себе женщину — назовем ее Сью. Однажды Сью получает инсульт, в результате которого разрушаются большие участки мозговой ткани в ее левом полушарии. В результате у нее развивается состояние, известное как глобальная афазия, что означает, что она больше не может произносить или понимать фразы и предложения. Вопрос в том, насколько сохранены мыслительные способности Сью?

Многие писатели и философы установили тесную связь между языком и мыслью. Оскар Уайльд называл язык «родителем, а не ребенком мысли.Людвиг Витгенштейн утверждал, что «пределы моего языка означают пределы моего мира». А Бертран Рассел заявил, что роль языка состоит в том, чтобы «сделать возможными мысли, которые без него не могли бы существовать». Учитывая это мнение, Сью должна иметь непоправимый ущерб своим когнитивным способностям, когда она теряет доступ к языку. Согласны ли нейробиологи? Не совсем.

Результаты нейровизуализации выявили специальный набор областей в человеческом мозге, которые сильно и избирательно реагируют на язык.

Эта языковая система, по-видимому, отличается от областей, которые связаны с нашей способностью планировать, запоминать, вспоминать прошлое и будущее, рассуждать в социальных ситуациях, испытывать сочувствие, принимать моральные решения и строить самооценку. Таким образом, огромные части нашего повседневного познавательного опыта не имеют отношения к языку как таковому.

Но как насчет Сью? Может ли она действительно думать так, как мы?

Хотя мы не можем напрямую измерить, каково это думать, как нейротипичный взрослый, мы можем проверить когнитивные способности Сью, попросив ее выполнить множество различных задач.Оказывается, пациенты с глобальной афазией могут решать арифметические задачи, рассуждать о намерениях других и участвовать в сложных задачах причинно-следственного рассуждения. Они могут сказать, изображает ли рисунок реальное событие, и смеяться, когда на нем нет. Некоторые из них в свободное время играют в шахматы. Некоторые даже занимаются творческими задачами — композитор Виссарион Шебалин продолжал писать музыку даже после инсульта, который оставил его в сильной афазии.

Некоторых читателей эти результаты могут удивить, учитывая, что их собственные мысли так тесно связаны с языком.Если вы попадаете в эту категорию, у меня для вас сюрприз — исследования показали, что не у всех есть внутренний речевой опыт. Одну мою двуязычную подругу иногда спрашивают, думает ли она по-английски или по-польски, но она не совсем понимает вопрос («как вы можете думать на языке?»). Другой мой друг утверждает, что он «думает пейзажами», и это чувство передает живописную природу мыслей некоторых людей. Следовательно, даже внутренняя речь не нужна для размышления.

Значит, мы разгадываем загадку? Можем ли мы утверждать, что язык и мысль полностью независимы и что Бертран Рассел ошибался? Только в некоторой степени. Мы показали, что повреждение языковой системы в мозгу взрослого человека оставляет нетронутыми большинство других когнитивных функций. Однако когда дело доходит до связи между языком и мышлением на протяжении всей жизни, картина гораздо менее ясна. Хотя доступных данных мало, они все же указывают на то, что некоторые из когнитивных функций, рассмотренных выше, по крайней мере до некоторой степени приобретаются через язык.

Пожалуй, самый ясный случай — это числа. В мире есть определенные племена, в языках которых нет числовых слов — у некоторых могут быть слова только от одного до пяти (мундуруку), а у некоторых их даже нет (пираха). Было показано, что говорящие на пирахане допускают ошибки в задачах однозначного сопоставления («получите столько палочек, сколько мячей»), предполагая, что язык играет важную роль в инициализации точных манипуляций с числами.

Другой способ изучить влияние языка на познание во времени — изучить случаи, когда доступ к языку задерживается.Глухие дети, рожденные в слышащих семьях, часто не знакомятся с жестовым языком в течение первых нескольких месяцев или даже лет жизни; Было показано, что такое языковое лишение ухудшает их способность участвовать в социальных взаимодействиях и рассуждать о намерениях других. Таким образом, хотя языковая система может не принимать непосредственного участия в процессе мышления, она имеет решающее значение для получения достаточного количества информации для правильной настройки различных когнитивных областей.

Даже после инсульта наша пациентка Сью будет иметь доступ к широкому спектру когнитивных способностей.Она сможет думать, опираясь на нейронные системы, лежащие в основе многих неязыковых навыков, таких как числовое познание, планирование и социальное мышление. Однако стоит иметь в виду, что по крайней мере некоторые из этих систем могли полагаться на язык еще в то время, когда Сью была ребенком. В то время как статический взгляд на человеческий разум предполагает, что язык и мышление в значительной степени разъединены, динамический взгляд намекает на богатую природу взаимодействия языка и мысли в процессе развития.

У вас есть вопрос к The Brain? Задайте здесь.

Взаимосвязь между мышлением и языком — видео и стенограмма урока

Язык и когнитивное развитие

Мы собираемся поговорить о языке и мышлении в нескольких различных терминах, начиная с когнитивного развития или постепенного развития способности мозга думать, принимать решения, решать проблемы и т. Д. . Люди не рождаются с языком, но со временем изучают его. Это означает, что язык — это почти первое, что мы учим.Хотя мы, возможно, не сможем создавать слова в течение нескольких месяцев, наш разум начинает приобретать язык с первого раза, когда мы его слышим. Таким образом, то, как мы изучаем язык, может повлиять на то, как мы будем учиться всю оставшуюся жизнь.

По мере того, как наш разум изучает язык, этот язык создает основу, которая позволяет нашему разуму формировать последовательные и осознанные мысли. Люди удивительно саморефлексивны, они думают о себе, о своем опыте и о самом нашем существовании. Язык позволяет нашему уму согласованно обрабатывать эту информацию.Оказывается, чем больше языков мы выучим, тем быстрее сможет работать наш разум. Есть причина, по которой умные люди часто имеют больший словарный запас: более интенсивное изучение языка позволяет уму более эффективно реагировать на различные ситуации. По той же логике детям, выросшим на двух языках, может быть легче усвоить другие формы информации в более позднем возрасте.

Здесь интересно то, что, поскольку люди не рождаются с языком, многие ученые предполагают, что мы не должны мыслить исключительно языком.Фактически, большинство людей мыслит, по крайней мере, до некоторой степени, образами. Образное мышление может изменить способ интерпретации и запоминания информации. Так это плохо? Нет. В конце концов, что такое письменный язык, как не единая система образов? Это просто другой способ мышления. При этом некоторые исследователи считают, что неспособность переключаться между визуальным и лингвистическим мышлением может быть причиной задержки речи при таких состояниях, как аутизм.

Язык и критическое мышление

Чем больше мы изучаем язык, тем больше осознаем его силу.Да, он обеспечивает основу для наших мыслей, но он также обеспечивает основу для нашего общества, ценностей, действий и убеждений. Давайте посмотрим на несколько примеров.

Во-первых, язык влияет на то, как мы интерпретируем ситуацию и реагируем на нее. Исследователи давно наблюдали прямую корреляцию между словарным запасом и реакцией в различных социальных условиях. При участии в профессиональной или академической среде словарный запас отдельного агента может принимать более формальные манеры. Изменение языковых моделей отражает необходимость перехода к новой парадигме мышления.С другой стороны, более нормальный тон и слова лучше подходят для социальных ситуаций. Вместо того чтобы иметь дело с высокими и академическими идеями, уму есть о чем беспокоиться. Смена языка может подготовить человека к различным ситуациям.

В качестве другого примера взаимосвязи между мышлением и языком давайте посмотрим, как язык влияет на наше восприятие реальности. Представьте себе, что вы идете в продуктовый магазин и идете по проходу с этнической едой. Что вы ожидаете найти? Энчиладас, жаркое, может карри? Как насчет гамбургеров? Большинство людей не ожидали бы найти гамбургеры в ряду с блюдами этнической кухни, но почему бы и нет? У людей, которые едят гамбургеры, есть национальность, не так ли? В этом сценарии использование языка делит людей на других этнических групп и американцев.

Давайте посмотрим на это с другой стороны. Представьте, что вы пошли в ресторан и обнаружили, что он закрыт, а кто-то говорит: «Ну, это дебил». Подразумевается, что что-то отсталое — это негатив. Как вы думаете, как это употребление слова повлияет на человека, живущего с нарушением развития? Мы не обязательно подразумеваем это, но этот язык подразумевает систему, в которой люди со средними когнитивными навыками являются хорошими, а люди без них — плохими.

В этом смысле язык конструирует власть и помещает нас где-то в пределах этой иерархии.Это то, о чем нам нужно очень хорошо знать. Почему это важно, если мы используем местоимение «он» для описания любого неизвестного профессионала? Почему это имеет значение, если мы постоянно ассоциируем белый цвет с добром, а черный — со злом? Язык конструирует власть, осознаем мы это или нет, или думает в этих терминах разум. Помните, что язык создает структуру, которая позволяет нашему разуму взаимодействовать с окружающим миром, поэтому структура, построенная на неравенстве, позволяет нам воспринимать мир как естественное неравенство.Язык использовался, часто неосознанно, для сохранения систем расизма, сексизма и предрассудков во многих обществах. Это влияет на то, как наш разум понимает мир. Это делает язык одним из самых мощных инструментов в мире. Просто подумай об этом.

Краткое содержание урока

Мало что влияет на наши сознательные и подсознательные мысли так же сильно, как язык. Язык влияет на когнитивное развитие , или постепенное развитие способности мозга думать, принимать решения, решать проблемы и т. Д.установив прецеденты того, как мозг будет учиться. Это дает мозгу структуру, необходимую для интерпретации и обработки информации, и может позволить мозгу более эффективно взаимодействовать в различных ситуациях. Структура, созданная языком, также влияет на то, как наш разум воспринимает окружающий мир, что делает язык мощным. Язык, содержащий структуры неравенства, поддерживает это неравенство. Об этом определенно стоит подумать.

Как язык, на котором вы говорите, влияет на ваше мышление

Молчание — это язык Бога, все остальное — плохой перевод.- Руми

Источник: Pixabay

[Статья изменена 24 ноября 2020 г.]

Время легонько вздохнуло, когда ветер пронесся по ивам.

Для общения не нужен язык, и многие животные эффективно общаются другими способами. Однако язык тесно связан с символикой, а значит, с концептуальным мышлением, решением проблем и творчеством. Эти уникальные качества делают нас наиболее адаптируемыми из всех животных и позволяют нам заниматься весьма абстрактными занятиями, такими как философия, искусство и наука, которые определяют нас как людей.

Вот мысленный эксперимент. Представьте, каково было бы жить без языка — не без способности говорить, а без самого языка. Если бы у вас был выбор, что бы вы предпочли потерять способность зрения или способность говорить? Вероятно, вы впервые сталкиваетесь с этим вопросом: способность к языку настолько важна для того, что значит быть человеком, что, в отличие от способности зрения, мы принимаем ее как должное. «Обезьяны», — пошутил Кеннет Грэхем, «очень разумно воздерживаются от слов, чтобы не начать зарабатывать себе на жизнь».’

Если риторика, красота языка так нас сгибает, как насчет самого языка? Другими словами, как язык, на котором вы говорите, влияет на то, как вы думаете? Якобы цель языка — передавать мысли от одного ума к другому. Язык представляет мысль, это точно, но определяет ли он также мысль?

Витгенштейн писал, что «пределы моего языка означают пределы моего мира». На первый взгляд это утверждение кажется слишком сильным.В мире насчитывается более 7000 языков, причем, по некоторым оценкам, один умирает каждые две недели или около того. Количество основных цветовых терминов значительно варьируется от одного языка к другому. Дани, на котором говорят в Новой Гвинее, и Басса, на котором говорят в Либерии и Сьерра-Леоне, имеют не более двух цветовых терминов: один для темных / холодных цветов, а другой — для светлых / теплых цветов. Но, очевидно, говорящие на Dani и Bassa способны воспринимать и думать не только о двух цветах.

Более тонко, не существует английского эквивалента немецкого слова Sehnsucht , которое означает неудовлетворенность реальностью и стремление к более богатому, «более реальному» идеалу.Но, несмотря на отсутствие слова, американский поэт Уолт Уитмен (ум. 1892) смог очень успешно вызвать в воображении и концепцию, и эмоцию: Это сон? Нет, но отсутствие этого — мечта, И, в противном случае, знания жизни и богатство — мечта, И весь мир — мечта.

В английском языке есть слово для детей, потерявших родителей («сироты»), и слово для людей, потерявших супруга («вдова» или «вдовец»), но нет слова для родителей, потерявших ребенка. .Это может означать, что родители, потерявшие ребенка, с меньшей вероятностью войдут в наши умы, но не то, что они не могут войти в наши умы или что мы не можем их зачать. Мы часто думаем или вспоминаем вещи, которые невозможно описать словами, например запах и вкус манго, утренний хор птиц, контуры лица любовника или другую часть их анатомии. У животных и доязыковых младенцев наверняка есть мысли, даже если у них нет языка.

Если язык не определяет мышление, как, если вообще, он взаимодействует с мыслью? В русском, греческом и многих других языках есть два слова для обозначения синего, одно для более светлых оттенков, а другое для более темных оттенков: голубой и синий на русском языке, и ghalazio и ble на греческом.Исследование показало, что, по сравнению с носителями английского языка, русскоговорящие быстрее различали оттенки голубого и синего , но не оттенки синего или оттенки синего . И наоборот, другое исследование показало, что носители греческого языка, долгое время жившие в Великобритании, считают, что ghalazio и ble более похожи, чем носители греческого языка, живущие в Греции. Создавая категории, разделяя мир, язык поддерживает и улучшает познание.

В отличие от современного греческого, в древнегреческом, как и во многих древних языках, нет специального слова для обозначения синего цвета, поэтому Гомер говорит о «винно-темном море». Но у древних греков было несколько слов для обозначения любви, в том числе philia , eros , storge и agape , каждое из которых относилось к разному типу или концепции любви, соответственно, дружбе, сексуальной любви и т. Д. семейная любовь и всеобщая или благотворительная любовь. Это означает, что древние греки могли более точно говорить о любви, но означает ли это также, что они могли более точно думать о любви и, как следствие, вести более наполненную любовную жизнь? Или, возможно, у них было больше слов для обозначения любви, потому что они в первую очередь вели более наполненную любовную жизнь, или, более прозаично, потому что их культура и общество уделяли больше внимания различным связям, которые могут существовать между людьми, а также различным обязанностям и ожиданиям. которые следят за этими связями или следят за ними.

Философы и ученые иногда придумывают слова, чтобы помочь им поговорить и подумать о проблеме. В Phdrus Платон ввел слово psychagogia , искусство управления душами, обсуждая риторику, которая, как оказалось, является еще одним словом, которое он изобрел. Каждая область человеческой деятельности неизменно развивает свой собственный специализированный жаргон. Кажется, существует важная взаимосвязь между языком и мыслью: я часто говорю — или пишу, как я делаю прямо сейчас, — чтобы определить или уточнить свое мышление по определенной теме, а язык — это опора, с помощью которой я прихожу к своим более тонким или синкретические мысли.

Пока мы говорим о мертвых языках, может показаться удивительным, что на латыни нет прямых переводов «да» и «нет». Вместо этого человек либо повторяет глагол в вопросе (утвердительно или отрицательно), либо выражает свои чувства по поводу истинности предложения с помощью наречий, таких как certe , fortasse , nimirum , plane , vero , etiam , sane , minime … Возможно, это привело к более тонкому мышлению, а также к большему межличностному взаимодействию, хотя для подростков это, должно быть, было кошмаром — если в те дни у них были подростки.

Как я утверждаю в своей новой книге Hypersanity: Thinking Beyond Thinking , большая часть особенностей языка является внелексической, встроена в синтаксис и грамматику языка и практически невидима для носителей языка. Английский, например, ограничивает использование настоящего совершенного времени (‘был’, ‘прочитал’) субъектами, которые еще живы, отмечая резкое грамматическое разделение между живыми и мертвыми и, в более широком смысле, между жизнью. и смерть. Но, конечно, вы, как англоговорящий, это уже знали, или, по крайней мере, подсознательно.Язык полон встроенных предположений и предрассудков такого рода. Вот еще один, более существенный пример. При описании случайных событий англоговорящие люди склонны уделять больше внимания агенту («Я выстрелил из пистолета»), чем, скажем, носители испанского или японского языков, которые предпочитают опускать агента («выстрелил»). Одно исследование показало, что в результате англоговорящие люди с большей вероятностью будут помнить агентов случайных событий — и, я полагаю, винить их.

Некоторые языки кажутся более эгоцентрическими, чем другие.Многие языки отказываются от явного использования личного местоимения, которое вместо этого встроено в глагол. Например, «я хочу» по-испански — это просто quiero . Напротив, английский язык требует явного использования личного местоимения во всех случаях, как и французский язык. Более того, носители французского языка часто удваивают личное местоимение от первого лица, например, Moi, je pense que… [Me, я думаю, что] с ударением на moi . Иногда они также удваиваются в других личных местоимениях, Et toi, qu’en penses-tu? [А ты, что ты об этом думаешь?].Но гораздо чаще встречается удвоение личного местоимения от первого лица: Bon Aller, moi j’en ai marre [Как бы то ни было, мне надоело]. Это удвоение, этот плеоназм больше характерен для устной речи, чем для письменного слова, и, в зависимости от контекста, может служить для подчеркивания или просто признания разногласий. Эквивалентные формы в английском языке более натянутые и запутанные, и используются реже, например, «Ну, что касается меня, я думаю, что…» Удвоение во французском языке личного местоимения от первого лица, кажется, придает драматичности разговору. , как будто говорящий разыгрывает свою роль или подчеркивает свое отличие и обособленность.

В английском языке глаголы выражают время, то есть время относительно момента разговора. На турецком языке они также выражают источник информации (доказательность), то есть, была ли информация получена непосредственно через чувственное восприятие или только косвенно путем свидетельских показаний или умозаключений. В русском языке глаголы включают в себя информацию о завершении, с (чтобы немного упростить) аспект совершенства, используемый для завершенных действий, и аспект несовершенного вида, используемый для текущих или привычных действий.В испанском же, напротив, подчеркиваются формы существования с двумя глаголами для «быть» — ser для обозначения постоянных или постоянных атрибутов и estar для обозначения временных состояний и местоположений. Как и во многих других языках, в испанском есть более одного режима адресации от второго лица: tú для близких и социальных низших слоев населения и usted для незнакомцев и социальных начальников, что эквивалентно tu и vous на французском языке и tu и лей, лея на итальянском языке.Раньше в английском было такое же различие, где «ты» использовалось для обозначения близости, близости или откровенной грубости, но поскольку это слово архаично, многие люди теперь думают о нем как о более формальном, чем «ты»: Должен ли я сравнить тебя в летний день? Ты милее и умереннее… Само собой разумеется, что, по сравнению с англоговорящими, говорящие по-турецки должны уделять больше внимания доказательности, говорящим по-русски — полному, а говорящим по-испански — образу жизни и социальным отношениям.По словам лингвиста Романа Якобсона (ум. 1982 г.), «языки существенно различаются тем, что они должны передавать, а не тем, что они могут передать».

Во многих языках существительные делятся на мужской и женский род. В немецком языке существует третий, нейтральный класс существительных. В дирибале, языке аборигенов, существует четыре класса существительных, в том числе один для женщин, воды, огня, насилия и исключительных животных — или, как выразился Джордж Лакофф, «женщины, огонь и опасные предметы». Исследователи попросили говорящих по-немецки и говорящих по-испански описывать предметы с противоположным гендерным назначением на немецком и испанском языках и обнаружили, что их описания соответствуют гендерным стереотипам, даже если тестирование проводилось на английском языке.Например, теутофоны имели тенденцию описывать мосты (женский род по-немецки, die Brücke ) как красивые, элегантные, хрупкие, мирные, красивые и стройные, тогда как испанофоны описывали мосты (мужской род по-испански, el puente ) как большие. , опасный, длинный, сильный, крепкий и высокий.

Другое исследование, посвященное олицетворению в искусстве абстрактных понятий, таких как любовь, справедливость и время, показало, что в 78% случаев пол понятия на языке художника предопределяет пол персонификации, и что этот образец соответствует действительности. даже для необычных аллегорий, таких как геометрия, необходимость и тишина.По сравнению с французским или испанским художником, немецкий художник с гораздо большей вероятностью рисует смерть [ der Tod , la mort , la muerte ] или победу [ der Sieg , la victoire , la victoria ] как человек, хотя все художники или, по крайней мере, все европейские художники склонны изображать смерть в форме скелета. Таким образом, кажется, что грамматика может напрямую и радикально влиять на мышление, восприятие и действие.

Часто говорят, что, принижая их значение, язык закрепляет предубеждения в отношении женщин.Например, многие английские писатели продолжают использовать «человечество», говоря о человечестве, и «он» для «он или она». Точно так же во многих языках используются местоимения во множественном числе мужского рода для обозначения групп людей, в которых есть хотя бы один мужчина. Если 100 женщин приходят с младенцем в коляске, и у этого ребенка есть пенис, французская грамматика диктует использование множественного числа мужского рода: ils sont arrivés , «они приехали».

Язык меняется по мере изменения отношения, и иногда политики, группы давления и другие пытаются изменить язык, чтобы изменить отношение, но в целом язык или, по крайней мере, грамматика служит для сохранения статус-кво, кристаллизации и увековечения порядок и культура, которые его породили.

Язык также состоит из всевозможных метафор. На английском и шведском языке люди склонны говорить о времени с точки зрения расстояния: «Я не задержусь»; «Давайте посмотрим на погоду на неделю вперед»; «Его пьянство наконец настигло его». Но в испанском или греческом языке люди склонны говорить о времени в терминах размера или объема — например, в испанском hacemos una pequeña pausa [давайте сделаем небольшой перерыв], а не corta pausa [короткий перерыв]. В более общем смысле, mucho tiempo [много времени] предпочтительнее largo tiempo [долгое время] и, по-гречески, poli ora до makry kroniko diastima .И угадайте, что … Согласно исследованию двуязычных испанско-шведских говорящих, язык, используемый для оценки продолжительности событий, изменяет восприятие говорящим относительного течения времени.

Но в целом, за некоторыми исключениями, европейские языки или даже индоевропейские языки существенно не отличаются друг от друга. В отличие от этого, говоря о пространстве, носители куук-тхаайорре, языка аборигенов, используют 16 слов для обозначения абсолютных сторон света вместо относительных ссылок, таких как «прямо перед вами», «справа» и «там».В результате даже их дети всегда знают, в каком именно направлении они смотрят. Когда их просят расположить последовательность карточек с картинками во временном порядке, англоговорящие люди размещают карточки слева направо, тогда как носители иврита или арабского языка, как правило, размещают их справа налево. Но говорящие на Kuuk Thaayorre последовательно размещают их с востока на запад, слева направо, если они смотрят на юг, и справа налево, если они обращены на север. По-другому думают о пространстве, они, кажется, иначе думают и о времени.

Язык может не определять мышление, но он фокусирует восприятие и внимание на определенных аспектах реальности, структурах и, таким образом, усиливает когнитивные процессы и даже до некоторой степени регулирует социальные отношения. Наш язык отражает и в то же время формирует наши мысли и, в конечном итоге, нашу культуру, которая, в свою очередь, формирует наши мысли и язык. В английском языке нет эквивалента португальскому слову saudade , которое относится к любви и тоске по кому-то или чему-то, что было потеряно и, возможно, никогда не будет восстановлено.Подъем saudade совпал с падением Португалии и иены в период ее имперского расцвета, иена такая сильная и горькая, что вписалась в национальный гимн: Levantai hoje de novo o esplendor de Portugal [Давайте еще раз вознеси великолепие Португалии].

No related posts.