Закрытое общество и открытое общество. Обнаженность и отчуждение. Философское эссе о природе человека
Закрытое общество и открытое общество
К. Поппер проводит различие между закрытым обществом и открытым обществом[29]. Первое – это племенное или коллективистическое общество, второе – общество, в котором индивиды вынуждены принимать личные решения. Закрытое общество можно охарактеризовать как магическое, а открытое – как рациональное и критическое, с учетом, однако, того, что магическая установка никогда не уходит из человеческой жизни и в какой-то мере присутствует даже в самых «открытых» из всех построенных до сих пор обществ.
Поппер подчеркивает, что «переход от закрытого к открытому обществу можно охарактеризовать как одну из глубочайших революций, через которые прошло человечество»[30].
Поппер называет закрытое общество «коллективистическим», а открытое – «индивидуалистическим». Однако смысл, придаваемый Поппером противопоставлению коллективистического (или коллективистского) общества индивидуалистическому, не вполне ясен.
Поппер высказывает, хотя и вскользь, мысль о том, что закрытых обществ с самой разной судьбой может быть много, в то время как открытое общество может быть только одно, и оно «может только продвигаться вперед, если оно не хочет быть задержано и возвращено в неволю, в звериную клетку»[31]. С этой идеей единственности открытого общества перекликается мысль Поппера о современном западном обществе как прямом продолжении древнегреческого общества.
Все это не особенно ясно. Современное индивидуалистическое общество начало формироваться только в Новое время, и считать его продолжением индивидуалистической революции, начатой в Древней Греции, можно только в плане развития идей, но никак не реальных событий.
Дополняя рассуждения Поппера недостающими звеньями, можно сказать, что в человеческой истории существуют и соперничают две традиции: традиция закрытого общества, ведущая от племенного коллективизма через средние века к современному тоталитаризму, и традиция открытого общества, ведущая от древнегреческой демократии к современному западному обществу.
Понятия «коллективистическое общество» и «индивидуалистическое общество» оказываются, таким образом, достаточно близкими попперовским понятиям «закрытое общество» и «открытое общество», соответственно.
Термин «открытое общество» подчеркивает то обстоятельство, что это общество в процессе свободного обсуждения и взвешивания альтернатив само выбирает перспективу своего развития.
Закрытое общество направлено на достижение однозначно определенной глобальной цели и жестко связано заранее выработанным планом. Оно не избирает свой путь, а реализует свое предназначение, определенное волей бога или законами общественного развития.
Термин «открытое общество», широко употребляемый в современной литературе, будет далее использоваться далее для обозначения современного индивидуалистического или близкого к нему общества. Соответственно, термин «закрытое общество» будет означать современное коллективистическое или близкое к нему общество.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
4. Государство и гражданское общество Cтруктура гражданского общества — 182 Бюрократия и гражданское общество — 184 Политические партии — 185
4.
Государство и гражданское общество
Cтруктура гражданского общества — 182
Бюрократия и гражданское общество — 184
Политические партии — 185
Закрытые и открытые общества в их отношении к гражданам
В предыдущих параграфах мы выяснили, что государство всегда — в большей
Общество крови, общество знания
Общество крови, общество знания Между тем возврат Фуко к некоторым традиционным вопросам (даже если его ответы и оставались генеалогическими) ускорили обстоятельства, на прояснение которых я не претендую, поскольку они представляются мне достаточно приватными и к тому
ОБЩЕСТВО
ОБЩЕСТВО На высоком уровне социальной эволюции человечества возникли человейники с социальной организацией, которую я называю обществом. Основные компоненты её суть государственность, экономика и идеология. В реальности имеют место разнообразные варианты
Глава 10.
Открытое общество и его врагиГлава 10. Открытое общество и его враги Он… сделает нас тогда счастливыми и блаженными, исцелив и вернув нас к нашей изначальной природе. Платон Мы еще не закончили наш анализ. Тезис, согласно которому политическая программа Платона носит чисто
3.1. «Открытое общество» как западная модель глобального мира
3.1. «Открытое общество» как западная модель глобального мира Сегодня принято говорить о глобальном, взаимозависимом мире. Но взаимозависимыми бывают и друзья и враги, и те, кто сотрудничают как партнеры, и те, кто связаны диалектикой раба и господина. Поэтому нам важно, не
[I. Общество]
[I. Общество] {258}…он снова обнаруживает лишь свое легковерие. Уже реакционеры знали, что буржуа устраняют конституцией стихийно возникшее государство и учреждают и делают свое собственное государство, что «сложившаяся в течение времени» (стихийно) «учредительная власть
5.
Общество как буржуазное общество5. Общество как буржуазное общество Мы остановимся на этой главе несколько дольше, потому что она, не без умысла, самая путаная из всех путаных глав «Книги» и потому что она вместе с тем блестяще показывает, как мало удается нашему святому познать вещи в их обыденном
2. Индустриальное общество — модернизированное сословное общество
2. Индустриальное общество — модернизированное сословное общество Особенности антагонизмов в жизненных обстоятельствах мужчин и женщин можно определить теоретически в сопоставлении с положением классов. Классовые противоречия резко вспыхнули в XIX веке из-за
Открытое и закрытое знание
Открытое и закрытое знание
В предыдущей беседе мы указали на (различие между открытым знанием и закрытым знанием.
Нам представляется, что это не количественное различие (определяющееся числом тех, кто посвящен в знание), а качественное. Открытое знание — это не только
Закрытое и открытое общество — Психологос
Общество — группа людей, формально не организованная, но имеющая общие интересы и ценности (имеющая общий «стиль жизни», как выражаются западные социологи). Закрытое Общество — система, когда человек получает основные ценностные ориентации от какого-либо авторитета (религия, партия, вождь), и где эти ценности получают статус официальной идеологии. Появляются политические институты, которые воплощают эту идеологию в жизнь и осуществляют контроль над общественным сознанием.
- Формально Закрытое Общество — государственная идеология и её институты остаются, но общество в большинстве своём равнодушно к официальным идеям или даже не принимает их. (Обычно быстро теряет контроль над системой, образуется хаос).
- Фактически Закрытое Общество — имеет место система, когда большинство членов общества охотно принимают те ценности, которые им предназначены, обычно это тоталитарное общество.
(Восхищение и любовь к власти, с другой стороны — страх).
- Открытое Общество — здесь человеку предоставляется возможность самому выбирать мировоззренческие, нравственные ценности. Отсутствует государственная идеология, а на уровне конституции закрепляются принципы духовной свободы.
- Формально Открытое Общество — человек не использует свою духовную свободу должным образом или проявляет равнодушие к задачам мировоззренческого выбора, или добровольно выбирает для себя определенные внешним образом данные ему ценности, воспринимая их в качестве истины, то есть оказывается носителем закрытого сознания.
- Фактически Открытое Общество — человек реально использует ту духовную свободу, которую ему предоставляют. То есть он сам пытается найти основные ценности.
(Восхищение и любовь к власти, с другой стороны — страх).
Закрытое общество склонно к специализации, а открытое — к творчеству (ст. «Открытое (закрытое) общество» в кн. «Изобретательское Творчество», 2003, ISBN 5-94990-002-2, стр.
В открытом обществе каждый участник ответственен за свою жизнь и заботится преимущественно о себе, при этом в обществе уважается право на частную собственность и личное достоинство. В закрытом обществе «святой долг» — заботиться о других, а частная собственность — дело сомнительное (предосудительное) или даже преступное, недостойное.
Функционирование и развитие социальной системы обязательно предполагает сменяемость поколений людей и, следовательно, социальное наследование — члены общества передают от поколения к поколению знания и культуру.
Психология тоталитарного общества
Психология тоталитарного общества характеризуется парадоксальными феноменами:
- падением уровня взаимного доверия в условиях роста групповой сплоченности;
- преданностью харизматическому лидеру в сочетании с непониманием мотивов и целей его решений;
- ростом ответственности при одновременном сужении поля личной инициативы;
- повышенными требованиями к соблюдению нравственных норм в сочетании с садомазохистскими формами контроля за индивидуальным поведением.
Психология тоталитарного общества не обязательно имеет общегосударственное распространение: для тоталитарных организаций религиозно-политического толка также характерны перечисленные феномены. Психология тоталитарного общества представляет благоприятную почву для распространения социальных психозов . Пропаганда, которую ведут в тоталитарном обществе средства массовой коммуникации, существенно влияет на понимание социально значимой информации и постепенно искажает образ мира в массовом сознании. Заслуживает особого внимания высокая скорость адаптации групп к нормам и установкам, типичным для психологии тоталитарного общества. Возможно, это связано с архетипической природой отношения к отцу и поиском защиты от врага, архетип которого скрыт в коллективном бессознательном.
Джордж Сорос, Карл Поппер и ирония «Открытого общества» — Philanthropy Daily
3 минуты чтения
7 марта 2017 г. начало наибольшего единообразия.
Джордж Сорос хорошо известен своей благотворительной деятельностью и работой своих всемирно известных фондов «Открытое общество».
Он также хорошо известен тем, что был вдохновлен работами Карла Поппера, 9 лет.0009 Открытое общество и его враги . В своем эссе длиной в книгу «Моя филантропия» Сорос определяет цель своей благотворительности как «(1) открытие закрытых обществ, (2) повышение жизнеспособности открытых обществ и (3) продвижение критического образа мышления».
Хотя Сорос разработал свои собственные теории и часто развивает идею Поппера об открытом обществе в новых направлениях, Сорос все же признает, что обязан идеям Поппера. Поэтому стоит более внимательно изучить теорию открытого общества Поппера как способ осмысления филантропии Сороса.
Опубликовано в 1945 году, Открытое общество и его враги подверг критике формы мысли, которые, по мнению Поппера, привели к тоталитарным системам фашизма и коммунизма. Поппер считал, что тоталитарный импульс исходил от тех, кто поддерживал форму жизни, известную как «закрытое общество». Закрытое общество, по Попперу, является «племенным».
Он считает, что мир контролируется магическими силами, а его социальные институты основаны на табу. Поэтому он обладает упрямой жесткостью в своих формах жизни, которые якобы имеют сверхъестественное оправдание. Племенная мораль закрытого общества также проявляется в отсутствии критического мышления: люди ориентируются на социальные функции, которые требует от них племя. В результате люди в племенных обществах не думают сами за себя и не пытаются рационально организовать социальную жизнь, а подчиняются любым табу и нормам, которые им предъявляются.
В противоположность этому, открытое общество поощряет рациональные размышления. В то время как закрытые общества требуют коллективизма и ставят племя выше личности, открытые общества дают людям свободу и ответственность думать самостоятельно. Открытое общество основано прежде всего на индивидуализме, демократии, равенстве и вере в разум.
Поппер считает, что открытое общество впервые возникло в древних Афинах, но вскоре современники бросили ему вызов.
Тоталитарный дух, который для Поппера так же стар, как и сама цивилизация, родился из попытки задушить прогресс открытого общества. Он выделяет Платона как яркий пример этого тоталитарного духа. Согласно повествованию Поппера, Платон был свидетелем негативных последствий перехода к открытому обществу для его современников. Переход от племенной морали закрытого общества к «всеобщей» морали открытого общества вызывал цивилизационное напряжение, оставляя людей брошенными на произвол судьбы и дезориентированными. Платон правильно диагностировал эту проблему, но предложил регрессивное решение. Вместо того, чтобы поощрять людей смело идти вперед к новой парадигме открытого общества, он предпринял непрерывную атаку на демократию и свободу, стремясь во имя вечных ценностей повернуть время вспять, к закрытому обществу. По сей день тоталитарный импульс возникает снова и снова из-за цивилизационного напряжения и враждебности ценностям открытого общества.
Тезис Поппера — смелый, но упрощенный и рискует свести различные явления в узкие интерпретационные рамки.
Например, можем ли мы действительно сравнивать метафизические системы и общинные формы солидарности, встречающиеся в традиционных обществах, с «пророческим» историзмом Маркса и коллективизмом Советской России? Далее, можем ли мы действительно сравнивать Платона, чьи диалоги снова и снова корректируют представление о том, что «сильное делает правильным», с Гитлером? Поппер неправильно понимает мотивы тех, кто ценит традиционный образ жизни и глубоко укоренившиеся убеждения, и путает сопротивление культурному упадку со стремлением радикально изменить мир, характерным как для коммунизма, так и для фашизма.
Неправильный диагноз тоталитарного духа, поставленный Поппером, имеет серьезные последствия для того, как мы думаем о разнообразии обычаев в нашем обществе.
Сегодня наши благотворительные организации много говорят о защите прав коренных народов и укреплении местной культуры. Но в попперовском понимании тоталитаризма эти группы представляют собой закрытые общества. Если культурные группы, пытающиеся защитить свои традиции и обычаи, возражают против социальных сдвигов, которые угрожают их образу жизни, то трудно понять, как теория открытого общества может сделать что-либо, кроме как отвергнуть их, подобно Платону, как сторонников старой племенной морали.
. Мало места для диалога, если их мотивы принципиально иррациональны. В конечном итоге на них необходимо оказать давление, чтобы они уступили место рациональному образу жизни «открытого общества».
Для Сороса один из самых важных выводов из идей Поппера заключается в том, что ни одна философия или мировоззрение не обладают истиной. Группы должны отказаться от «своей правды» и работать на открытое общество. Но из этого следует, что открытое общество по умолчанию становится господствующей парадигмой, всеобъемлющей «истиной», по которой должны жить члены общества. Если это так, то в конечном счете нет места для разнообразия мыслей и образов жизни. Принятие индивидуализма и отказ от традиционных обычаев становится предпосылкой членства, потому что все остальное «тоталитарно». Таким образом, то, что представляет собой лучший тип общества для охвата различных образов жизни, на самом деле является началом величайшего единообразия.
Любой, кто действительно стремится укрепить культуру и разнообразный местный образ жизни, должен быть готов критиковать фундаментальное непонимание Поппером источника тоталитаризма.
Фото: Стив Боубрик через VisualHunt / CC BY-NC-SA
Лео Штраус и закрытое общество Мэтью Роуза | Статьи
Весной 1941 года, когда Гитлер разрабатывал планы вторжения в Советский Союз, Лео Штраус прочитал лекцию в Новой школе социальных исследований в рамках семинара «Опыт Второй мировой войны». Лекция, которая была опубликована только пять десятилетий спустя, стала одним из редких случаев, когда философ обсуждал текущие события в классе. Штраус прибыл в Соединенные Штаты пятью годами ранее, и в Новой школе он был частью факультета, заполненного академическими беженцами, немногие из которых разделяли его консервативную политику. Но его лекция была посвящена не только войне. Вместо этого он имел в виду проблему, которая, как он опасался, была затемнена конфликтом и поощряемым им идеологическим мышлением. Темой Штрауса было образование и место гуманитарного образования в обществах, ведущих экзистенциальную борьбу за сохранение своего образа жизни.
Штраус был не единственным мыслителем, который обращался к вопросам образования в самые мрачные дни войны.
Несколько месяцев спустя Жак Маритен прочитал лекции Терри в Йельском университете, призывая к обновлению современного университета через новое открытие христианской философии. К Маритену присоединились Т. С. Элиот, Симона Вейл, К. С. Льюис и Дороти Сэйерс, чьи размышления об образовании во время войны дали голос религиозным идеям, которые смогли вдохновить послевоенные демократические движения, если не послевоенные университеты. Среди этой группы выделялся Штраус. Выросший в ортодоксальной еврейской семье — многие позже подозревали, что он был атеистом, — он почти не проявлял интеллектуального интереса к христианству, религиозной традиции, которая, по его мнению, в корне неверно понимала природу философии. Тем не менее, он должен был стать интеллектуальным авторитетом, почитаемым американскими консерваторами, которые разделяли его опасения по поводу подъема морального релятивизма и упадка национальной уверенности в себе.
В 1941 году вопрос о том, смогут ли либеральные общества выжить, несмотря на их слабости, был более чем теоретическим вопросом.
Лекция Штрауса была посвящена давнему вопросу о том, как либеральные общества могут защитить те достоинства, в которых они нуждаются, но часто с трудом культивируют, а иногда и активно подрывают. И его ответ, предложенный в защиту того, что он назвал «открытым обществом» (термин, который Карл Поппер использовал четыре года спустя), был провокационным. Он утверждал, что многие добродетели, необходимые для либерализма, лучше всего понимаются в моральных традициях, наиболее противоположных либерализму. Он также предположил, что пороки, наиболее угрожающие либеральным обществам, часто взращиваются самими либеральными идеалами. Как и его стиль, Штраус предположил, а не разъяснил свой тезис: открытое общество требует укрепления моральными и политическими представлениями, сформированными в закрытых обществах.
Лекция Штрауса носила торжественное название «Немецкий нигилизм» — несколько вводящее в заблуждение, поскольку ее направленность была шире, чем Германия, и глубже, чем нигилизм.
Штраус был в ужасе от национал-социализма и завершил свою лекцию, выразив свое восхищение Черчиллем и благодарность британским комбатантам. Но больше всего его внимание привлекали не современные государственные деятели и солдаты, а предыдущее поколение учителей и студентов. Штраус опасался, что ошибки, допущенные прогрессивными педагогами за десятилетия до подъема национал-социализма, могут быть совершены снова, что поставит под угрозу стабильность западных демократий.
Штраус начал с утверждения, которое может вызвать беспокойство, даже если рассматривать его в контексте. Он выразил сожаление по поводу того, что национал-социализм был отождествлен с нигилизмом, философской доктриной, политические цели которой считались чисто деструктивными. Его беспокоило не то, что гитлеровскому режиму было отказано в справедливом слушании среди интеллектуалов. К нацистской идеологии Штраус выражал лишь строжайшее презрение и, за любопытным исключением ранних работ Эрнста Юнгера, не удостоил цитированием ни одного современного немецкого писателя.
Штраус также не предполагал, что цели режима в теории были менее варварскими, чем они оказались на практике.
Штрауса беспокоило то, что жестокость режима вызывала сильную моральную реакцию, которая нарушала философское мышление и историческое суждение. Режим представлял очевидную угрозу для своих жертв и для тех, кто силой оружия сопротивлялся его продвижению на два континента. Но Штраус утверждал, что она представляет менее очевидную и потенциально более постоянную угрозу для тех, кто выступает против нее интеллектуальными средствами. Авторитаризм затуманил мышление некоторых из его самых яростных противников, затруднив для них понимание критики современности как чего-то другого, кроме «бреда» вульгарных, провинциальных и глупых. Штраус сетовал на то, что политическое движение, чье продолжительное поражение требовало глубочайшей философской мудрости, слишком часто приводило к чему-то еще. Это дало защитникам демократии, среди которых был и сам Штраус, возможность демонизировать критиков либерализма как «бандитов», «психически больных» или «ненормальных».
Штраус был не единственным, кто желал более глубокого понимания интеллектуальных корней европейского антилиберализма. В том же семестре молодой Джон Роулз опубликовал свое первое эссе, сочувственное прочтение предсказаний Освальда Шпенглера об упадке демократии. Но беспокойство Штрауса было характерно для него и его педагогики, которая будет играть все более важную роль в американском консерватизме после его перехода в Чикагский университет в 1949 году. Штрауса беспокоило, что западные мыслители больше не способны рассматривать перспективы за пределами либерализма, даже против либерализма. , по которому судить о настоящем. Подобная перспектива не только не представляет угрозы ясному мышлению, но и необходима ему, ибо только за пределами открытого общества мы можем определить его достоинства и недостатки и обрести силу вынести его недовольство. Но если мы хотим достичь этого горизонта, утверждал Штраус, необходимо отказаться от популярного предубеждения, часто направленного против критиков либерализма.
Ибо то, что ошибочно называют «нигилизмом», вовсе не является деструктивной доктриной. Это протест во имя чего-то, что имеет высшую человеческую важность — чего-то, что либерализм отбрасывает на свой страх и риск.
Что за протест? Отвечая на этот вопрос, Штраус размышлял о поколении студентов, которые были интеллектуально сформированы и политически радикализированы в межвоенный период. Как станет ясно из его более поздних работ, эти размышления опирались на его собственный студенческий опыт в начале 1920-х годов, когда он изо всех сил пытался примирить свою преданность Максу Веберу с растущим интересом к Мартину Хайдеггеру, который, казалось, был готов ответить на вопросы о человеческом существовании. чего не сделал бы ни один другой из ныне живущих немецких философов. Эти студенты, вспоминал Штраус, были потрясены войной, дезориентированы крахом традиционных авторитетов и встревожены культурой, которая, казалось, прославляла нарушение. Для многих из них эксперимент веймарской эпохи с парламентской демократией оказался неудачным.
Спасти их мог только отказ от «раковой опухоли» либерализма, как выразился один автор.
Портрет одноклассников Штрауса был беспощаден, но не презрителен. Штраус описал молодых людей, полных яростной уверенности в том, что они отвергают, но нечленораздельно и не задумываясь о том, что они утверждали. «Перспектива умиротворенной планеты без правителей и управляемых, — заметил он, — приводила [их] в ужас». Штраус сокрушался, что их страсти не находили выхода, кроме самой грубой пропаганды. Неспособные понять или выразить себя каким-либо другим способом — Штраус отмечал, что они в значительной степени отвергли христианскую веру, — они дали голос диким формам групповой идентичности. Признаком варварства, как объяснил Штраус, была вера в то, что истина и справедливость должны определяться с точки зрения этнической или расовой принадлежности.
Но Штраус признавал, что эти студенты, сформированные поражением, конфликтом и социальным распадом, были вдохновлены идеалом — идеалом, опасности которого они не понимали, но чью привлекательность остро ощущали.
Здесь мы подходим к сути лекции Штрауса, который стремился поместить этих межвоенных студентов и их идеалы в более широкую интеллектуальную историю. Штраус предупреждал, что он стремится не простить то, что заслуживает осуждения, а сделать понятным то, что требует понимания. Поэтому он призвал свой класс увидеть в юношеском немецком протесте то, что многие не смогли увидеть двумя десятилетиями ранее: его моральную основу. Этот протест против либерализма в основе своей не был вдохновлен любовью к войне или любовью к нации, настаивал Штраус. Это также не могло быть объяснено материальными или классовыми интересами. Он был вдохновлен, как он выразился в бодрящем отрывке, «любовью к морали, чувством ответственности за мораль, находящуюся под угрозой».
Штраус назвал это мировоззрение моралью «закрытого общества». Ни один чувствительный читатель лекции не может не быть поражен силой отрывков, в которых Штраус описывает серьезность вызова, который эта «мораль, находящаяся в опасности», бросает «открытому обществу».
Что такое закрытое общество? Штраус не отождествлял ее ни с одним народом, традицией или формой правления. Под «закрытым обществом» он не имел в виду незападные культуры, допросветительскую мысль или даже недемократические государства. Закрытое общество представляло собой вечную нравственную возможность, корни которой находятся в каждой человеческой душе и чьим требованиям должно противостоять каждое человеческое сообщество. В своем наиболее распространенном выражении закрытое общество выдвигает известное обвинение: открытое общество аморально или, по крайней мере, аморально, потому что ставит под угрозу саму возможность вести добродетельную жизнь.
Штраус предположил, что его американские студенты, возможно, с трудом увидят возможные сильные стороны, не говоря уже об обольстительной привлекательности образа жизни, связанного с невежеством и фанатизмом. Поэтому он пытался показать им, как либеральные и демократические идеалы могут выглядеть с точки зрения, отрицающей их моральную легитимность, — не из-за обиды или недобросовестности, а из-за лояльности к более высоким ценностям.
Права человека, облегчение человеческого состояния, счастье как можно большего числа людей — для защитников открытого общества это идеалы, вдохновившие социальный прогресс. Они являются частью сдвига в современном сознании, благодаря которому мы осознали нашу способность изменить настоящее, а не просто принять авторитет прошлого. Но для защитников закрытого общества, утверждал Штраус, моральный престиж этих лозунгов свидетельствует о перемене другого рода. Это признак того, что человечество скорее унижено, чем возвеличено.
Чтобы привлечь слушателей к антилиберальному мышлению, Штраус обрисовал развитие современной политической мысли с точки зрения закрытого общества. Эта интерпретация бросает дугу современности в тревожный свет, изображая как упадок то, что мыслители эпохи Просвещения приветствовали как прогресс. Он рассматривает современность как историю о том, как и почему западные общества предпочли понизить свои моральные идеалы, сменив требовательные кодексы древности и библейской религии на удобные нормы коммерческого общества, правового процессуализма и буржуазной жизни.
Героические идеалы, достижимые лишь для избранных, были определены для простого большинства; идеалы, способствующие духовному или интеллектуальному совершенству, уравновешивались идеалами, способствующими здоровью и процветанию; идеалы, которые навязывали самоотречение, были заменены идеалами, предполагающими самовыражение.
Как предполагает прочтение современности Штраусом, закрытое общество определяется тем, что оно утверждает, не меньше, чем тем, что оно отвергает. Он подчеркнул, что его конфликт с открытым обществом в конечном счете связан с самым фундаментальным вопросом: какой образ жизни лучше для человека? Для защитников закрытого общества человеческая жизнь должна быть подчинена политической цели, достижение которой требует высочайших и редчайших человеческих качеств. Так требовательно его видение морального совершенства, так необычны требуемые добродетели, и в то же время оно так необходимо для поддержания человеческой жизни, что его осуществление сопряжено с величайшим личным риском.
Как описал это Штраус:
Моральная жизнь . . . означает серьезную жизнь. Серьезность и церемониал серьезности. . . таковы отличительные черты закрытого общества, общества, которое по самой своей природе постоянно сталкивается с серьезным моментом и в основном ориентировано на него. . . . Только жизнь в такой напряженной обстановке, только жизнь, основанная на постоянном сознании жертв, которым она обязана своим существованием, и необходимости, долга жертвы жизнью и всеми мирскими благами, есть истинно человеческая.
Долг, жертва, опасность, борьба — здесь мы входим в напряженную атмосферу нравственного мира, который Штраус боялся, что его ученики, и не только ученики, не смогли понять. Он видел лучшую человеческую жизнь в той, которая осмеливается рискнуть всем ради героических возможностей. Желание посвятить себя великому делу и пасть ниц перед великими авторитетами считалось необходимым условием человеческой добродетели. В более поздних работах Штраус исследовал противоречие между жизнью философии и жизнью веры, противоречие, которое, по его мнению, было основополагающим для западной цивилизации.
Но конфликт между открытым и закрытым обществами — это не конфликт между разумом и откровением. Это конфликт из-за необходимости борьбы не на жизнь, а на смерть ради человеческого совершенства. Если открытое общество состоит из свободного спора и равного признания, то закрытое общество состоит из верности, мужества, самопожертвования и чести. Он прославляет добродетели, которые, по его мнению, делают возможным политический порядок: готовность отказаться от материальных удобств, сплотиться против чужаков и противостоять врагам и, прежде всего, сражаться насмерть, не думая о выгоде или удовольствии. Хотя эти добродетели оживляют другие сферы жизни, по своему глубочайшему происхождению и высшему выражению они являются боевыми добродетелями.
Во время лекции Штраус заканчивал свое знаменитое эссе «Преследование и искусство письма», которое он в частном порядке назвал «бомбой», которая навсегда изменит то, как ученые интерпретируют историю идей. В нем утверждалось, что многие западные философы защитили себя от политических преследований (и оградили свои общины от интеллектуального вреда), тщательно скрывая свои самые подрывные и неортодоксальные взгляды от рядовых читателей.
В лекции Штрауса есть элемент косвенности, который предполагает желание ее автора оградить себя от нападок. Он опирается на его опыт участия в правых движениях 19-го века.20-х годов, а также из его тщательного изучения спорного теоретика права Карла Шмитта, который интерпретировал политическую жизнь в свете моментов высшего кризиса, раскрывающих истинную природу власти. Штраус стал сионистом в возрасте семнадцати лет, и его самые ранние работы свидетельствовали о том, что либеральные идеалы поощряют легкомыслие и самодовольство, не в последнюю очередь среди ассимилированных евреев. В конце концов Штраус отошел от активной еврейской жизни, но на всю жизнь сохранил недоверие к либерализму и его «позволительному эгалитаризму».
Но, защищая боевые достоинства мужества, героизма и верности, Штраус не просто осторожно выражал прошлые политические взгляды. Он озвучивал нравственный идеал, который защитники демократии подвергали опасности ценой значительных человеческих жертв. Этот идеал настаивал на том, что это те добродетели, посредством которых и только посредством которых человек может проявить себя в полной мере как человек.
Он утверждал, что то, что делает нас людьми, — это не то, как мы преследуем блага телесной жизни и наслаждаемся ими, какими бы утонченными ни были наши привычки. Наоборот, мы доказываем свою человечность, только проявляя свою радикальную способность к противоречат этим товарам, только рискуя своими жизнями ради большей ценности, чем простое выживание. Жить как человек — значит сражаться насмерть за нечто более высокое, чем жизнь. В этом нравственном мире — мире, столь враждебном либеральной современности, — человек не создан для комфорта и безопасности. Он соблазняется ими. Человек, который действительно хочет жить, должен заигрывать со смертью.
Штраус осознавал разрушительную силу этого импульса и его стремление к смыслу через столкновение с аннигиляцией. Но прежде чем его можно было бы исправить, считал он, необходимо противостоять его моральной критике либеральной современности. Сторонники закрытого общества считают открытое общество унизительным не только потому, что оно ставит во главу угла физическую безопасность и благополучие.
Они считают его унизительным, потому что он уменьшает потребность души в моральном риске, принижает достоинства, необходимые для достижения и защиты высших целей, и обесценивает людей, стремящихся жить по его суровому кодексу. Для таких, как Эрнст Юнгер, который нашел самые возвышенные добродетели в окопах мировой войны, открытое общество было лицемерием. Он жил достижениями, которые не уважал должным образом или просто делал вид, что уважает, и при этом лгал об основных фактах человеческого опыта. Его мечта о мире свободы и равенства, о мире, в котором все были бы счастливы, довольны и умиротворены, — такой мир был не сном, а постчеловеческим кошмаром, «в котором не могло биться ни одно великое сердце и не могла дышать великая душа. ”
Штраусовский портрет закрытого общества не претендовал на оригинальность. Как он признавал, его отчет объединил критические анализы либеральной современности, сделанные Руссо, Токвилем, Ницше и другими, которые также задавались вопросом, было ли утрачено что-то жизненно важное для человеческой жизни, когда старые моральные кодексы были заменены большей свободой и равенством.
Но если прочтение истории Штраусом не было оригинальным, то уроки, которые он извлек из него для американского университета, были оригинальными. Завершая свой семинар, он снова размышлял о поколении студентов, которые вступили во взрослую жизнь за десятилетия до Второй мировой войны и чьи нравственные страсти были так плохо поняты и так плохо сформированы. Он сказал, что эти студенты больше всего нуждались в «старомодных учителях». Это поразительное замечание.
Штраус сетовал на то, что учителя, которые доминировали в немецком образовании между войнами, были обучены новым методам педагогики, которые лишили их мудрости и темперамента для изучения самых серьезных критических замечаний современной жизни. Эта инвалидность способствовала политической нестабильности веймарских лет, и ее последствия вышли за пределы классной комнаты. По словам Штрауса, эти учителя считали себя прогрессивными и широко мыслящими и считали, что их работа продвигает идеалы Просвещения. Но в глазах многих студентов интеллектуальная и нравственная самоуверенность их преподавателей говорила о другом — не только о них, но и о других элитных заведениях.
Поскольку они не могли представить себе моральную законность других образов жизни, даже образов жизни, уходящих корнями в их собственную нацию, они казались оборонительными, уклончивыми и лишенными поколенческого самосознания.
Штраус не сомневался в добрых намерениях этих профессоров, среди которых ведь были и его собственные учителя. Но они не смогли сформировать умы и характеры многих представителей его поколения. Их недостаток заключался в моральном воображении: они не могли видеть или не могли видеть в нравственных страстях молодых радикалов что-то иное, кроме как примитивное или патологическое. Штраус определенно видел потенциал дикости в их бунте против открытого общества и его интеллектуальных привратников. Его тревожила та легкость, с которой теоретические нападки на либерализм могли превратиться в оправдания политического зла. Но когда Штраус смотрел на войну, бушующую в Европе, и представлял себе будущее, которое учится на своих ошибках, он предложил совершенно иную форму образования.
Он утверждал, что хорошие учителя не должны стремиться развеять очарование закрытого общества; вместо этого они должны аккуратно рисовать учеников прямо внутри него. Эта педагогика позволила бы учащимся ощутить силу моральных требований закрытого общества, ощутить привлекательность его политической жизни и почувствовать вызов его видению человеческого совершенства.
Штраус не хотел превращать своих учеников в изощренных врагов либерализма. Его целью было превратить их в добродетельных защитников демократии. Но чтобы стать настоящими покровителями открытого общества, им нужны были качества характера, которые можно было развить только путем правильного понимания традиционного общества. Открытое общество имело право упорядочивать свою общую жизнь с помощью разума и искусства вежливости. Но закрытое общество было также право в некоторых важных вещах. Он признал нашу потребность быть верными определенному народу, унаследовать культурную традицию, восхищаться неравенством достижений, уважать авторитет прошлого и переживать самопревосхождение через самопожертвование.
Он также признал важность класса лидеров, чьи решения подвергают их особому риску, а не защищают от него. Как заметил Штраус, это вечные истины, а не атавизмы, какими бы неприятными они ни казались прогрессивно мыслящим людям. Общество, которое не может их утвердить, ведет к катастрофе не меньше, чем общество, которое не может их подвергнуть сомнению.
Штраус прочитал свою лекцию всего через несколько месяцев после введения в США призыва на военную службу. Но его главной целью было не подготовить своих учеников к вступлению страны в войну. Поскольку западные демократии посылали молодых людей в бой, им нужно было более трезво думать о том, какое общество они хотят защищать после окончания боевых действий. Штраус предостерег их от иллюзии построения культуры вокруг ценностей «открытости», презирающих человеческую потребность в солидарности, жертвах и даже страданиях. Как философ Штраус был критиком современных мыслителей, чьи идеи поощряли, как он позже писал, «разложение и разрушение наследия западной цивилизации».
Таким образом, Штраус был и защитником либеральной демократии, и критиком либеральных теорий о человеческой природе, которые стремились приручить самые высокие стремления души. Он правильно заметил, что некоторые из наиболее серьезных угроз либеральному образу жизни исходят не от авторитарных режимов. Они исходят из доморощенных идеалов равенства и свободы, которые могут осуществлять своего рода тиранию над социальными обычаями и привычками, делающими возможными открытые общества.
Для Штрауса на карту было поставлено нечто большее, чем готовность Запада проливать «кровь, пот и слезы» на берегах Европы и на островах южной части Тихого океана. Существовала также традиция образования, от которой народы Запада зависят в своей цивилизационной идентичности. Штраус рассматривал либеральное образование не как катехизацию либерального благочестия, а как мужественное обращение к нравственным традициям, которые могут глубоко противоречить демократической жизни. Таким образом, подлинно либеральное образование служило «противодействием» уравнительному давлению массовой культуры.
Это напоминало, как он позже выразился, о человеческом величии, о человеческих возможностях за пределами жизни потребления и производства.
Штраус часто писал об образовании, и выживанием великих книг образование в нашей стране во многом обязано его работе. Но его самые смелые идеи можно найти в этой ранней лекции, прочитанной в то время, когда будущее западной цивилизации было под вопросом. Штраус подразумевал моральную связь между воинскими добродетелями закрытого общества и либеральными добродетелями открытого общества, между жизнью воина и жизнью философа. Он предположил, что только в поисках мудрости человек может по-настоящему достичь качеств, к которым стремятся воин и солдат. Следовательно, Штраус не осудил человека, который доблестно сражается насмерть; он стремился к совершенствует боевой идеал, перенося его на борьбу ума с врагами, ложью и лестью. Он утверждал, что стремление к высшим истинам и высшим благам требует редчайших человеческих качеств. Требуется мужество, чтобы рискнуть заветными убеждениями и представлениями о себе во время встреч с великими авторами прошлого.
Штраус закончил свою лекцию замечанием, которое сегодня так же захватывает дух, как и восемьдесят лет назад. Он заметил, что в западной культуре есть место, где старая мораль и ее благородные идеалы все еще защищаются, а не ниспровергаются. В его древних университетах бескровно и беспрестанно ведется величайшая человеческая битва — как разумный спор о природе истины и добра.
Наша интеллектуальная жизнь пошла по другому пути, чем тот, который предложил Штраус в 1941 году. Вдохновленные разными уроками двадцатого века, мы построили наши общества вокруг идеала способности человека выбирать жизнь, свободную от принуждения со стороны властей и традиций. . Штраус не отвергал этот идеал и дорожил свободой, которую открытое общество давало философским исследованиям. Но он утверждал, что такие общества могут выжить только в том случае, если они позволят моральным традициям, сохраняющим различные представления о совершенстве, говорить с молодыми людьми, вовлекая их в свои представления о добродетели.
Штраус внешне уважительно относился к верующим и благоговейно писал о своем еврейском наследии. Но он поручил университету, а не религии, философски поддерживать эти традиции. Он сделал это, потому что считал, что интеллектуальная «честность» не позволит ему вернуться к традиционной вере. Какими бы ни были его причины, Штраус, безусловно, был прав, настаивая на том, что учащимся в условиях демократии необходимо образование, которое развивает не только эмпатию, терпимость и способность к самовыражению. Им необходимо представление о себе как о принадлежащих к традиции, культуре и нации, перед которой и за которую они несут ответственность. Им нужен язык, который поможет им разобраться в отношениях и обязательствах, которые они не выбирали. Им нужно понимание своего воплощения как естественного основания свободы, а не препятствия к ней. И им нужен идеал, более высокий, чем простая жизнь, за которую они готовы умереть.
Штраус хотел возродить классическую философию и возродить тщательное изучение великих книг.