Отзывы самопознание бердяев: «Самопознание» Николай Бердяев: рецензии и отзывы на книгу | ISBN 978-5-17-105542-4

«Самопознание» Бердяев Николай Александрович — описание книги | Эксклюзив: Русская классика

Алматы

Алтайский край

Альметьевск

Ангарск

Белгород

Благовещенск

Братск

Брянск

Владивосток

Владимирская область

Волгоград

Волгоградская область

Воронеж

Воронежская область

Екатеринбург

Ивановская область

Иркутск

Калужская

Кемерово

Кемеровская область

Киров

Кострома

Краснодарский край

Красноярск

Красноярский край

Курганская

Курск

Лиски

Москва

Московская область

Нижегородская область

Нижний Новгород

Нижний Тагил

Новосибирск

Новосибирская область

Нур-Султан

Омск

Оренбург

Оренбургская область

Орловская область

Пенза

Пермский край

Пермь

Приморский край

Республика Адыгея

Республика Башкортостан

Республика Бурятия

Республика Крым

Республика Татарстан

Республика Тыва

Республика Хакасия

Ростов-на-Дону

Ростовская область

Самара

Самарская область

Саратов

Саратовская область

Саянск

Свердловская область

Севастополь

Смоленск

Ставрополь

Ставропольский край

Старый Оскол

Тамбов

Тамбовская область

Тверь

Томск

Тула

Тулун

Тюмень

Удмуртская Республика

Ульяновская область

Ханты-Мансийский автономный округ

Челябинск

Челябинская область

Чувашская Республика

Энгельс

Ямало-Ненецкий автономный округ

Ярославль

Ярославская область

Николай Бердяев — Самопознание читать онлайн

Николай Бердяев

Самопознание

Посвящаю эту книгу моему лучшему другу Евгении Рапп.

Книга эта мной давно задумана. Замысел книги мне представляется своеобразным. Книги, написанные о себе, очень эгоцентричны. В литературе «воспоминаний» это часто раздражает. Автор вспоминает о других людях и событиях и говорит больше всего о себе. Есть несколько типов книг, написанных о себе и своей жизни. Есть, прежде всего, дневник, который автор вел из года в год, изо дня в день. Это очень свободная форма, которую сейчас особенно любят французы. «Дневник» Амиеля – самый замечательный образец этого типа, из более новых – Journal А. Жида. Есть исповедь. Блаженный Августин и Ж.Ж. Руссо дали наиболее прославленные примеры. Есть воспоминания. Необъятная литература, служащая материалом для истории. «Былое и думы» Герцена – самая блестящая книга воспоминаний. Наконец, есть автобиография, рассказывающая события жизни внешние и внутренние в хронологическом порядке. Все эти типы книг хотят с большей или меньшей правдивостью и точностью рассказать о том, что было, запечатлеть бывшее. К бывшему принадлежат, конечно, и мысли и чувства авторов. Моя книга не принадлежит вполне ни к одному из этих типов. Я никогда не писал дневника. Я не собираюсь публично каяться. Я не хочу писать воспоминаний о событиях жизни моей эпохи, не такова моя главная цель. Это не будет и автобиографией в обычном смысле слова, рассказывающей о моей жизни в хронологическом порядке. Если это и будет автобиографией, то автобиографией философской, историей духа и самосознания. Воспоминание о прошлом никогда не может быть пассивным, не может быть точным воспроизведением и вызывает к себе подозрительное отношение. Память активна, в ней есть творческий, преображающий элемент, и с ним связана неточность, неверность воспоминания. Память совершает отбор, многое она выдвигает на первый план, многое же оставляет в забвении, иногда бессознательно, иногда же сознательно. Моя память о моей жизни и моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием моей мысли, моего познания сегодняшнего дня. Между фактами моей жизни и книгой о них будет лежать акт познания, который меня более всего и интересует. Гёте написал книгу о себе под замечательным заглавием «Поэзия и правда моей жизни». В ней не все правда, в ней есть и творчество поэта. Я не поэт, я философ. В книге, написанной мной о себе, не будет выдумки, но будет философское познание и осмысливание меня самого и моей жизни. Это философское познание и осмысливание не есть память о бывшем, это есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего. Ценность этого акта определяется тем, насколько он возвышается над временем, приобщается ко времени экзистенциальному, то есть к вечности. Победа над смертоносным временем всегда была основным мотивом моей жизни. Книга эта откровенно и сознательно эгоцентрическая. Но эгоцентризм, в котором всегда есть что-то отталкивающее, для меня искупается тем, что я самого себя и свою жизненную судьбу делаю предметом философского познания. Я не хочу обнажать души, не хочу выбрасывать во вне сырья своей души. Эта книга по замыслу своему философская, посвященная философской проблематике. Дело идет о самопознании, о потребности понять себя, осмыслить свой тип и свою судьбу. Так называемая экзистенциальная философия, новизна которой мне представляется преувеличенной, понимает философию как познание человеческого существования и познание мира через человеческое существование. Но наиболее экзистенциально собственное существование. В познании о себе самом человек приобщается к тайнам, неведомым в отношении к другим. Я пережил мир, весь мировой и исторический процесс, все события моего времени как часть моего микрокосма, как мой духовный путь. На мистической глубине все происшедшее с миром произошло со мной. И настоящее осмысливание заключается в том, чтобы понять все происшедшее с миром как происшедшее со мной. И тут я сталкиваюсь с основным противоречием моей противоречивой натуры. С одной стороны, я переживаю все события моей эпохи, всю судьбу мира как события, происходящие со мной, как собственную судьбу, с другой стороны, я мучительно переживаю чуждость мира, далекость всего, мою неслиянность ни с чем. Если бы я писал дневник, то, вероятно, постоянно записывал в него слова: «Мне было это чуждо, я ни с чем не чувствовал слияния, опять, опять тоска по иному, по трансцендентному». Все мое существование стояло под знаком тоски по трансцендентному.

Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть. Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее. Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании. И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему не принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества. Глубина моего существа всегда принадлежала чему-то другому. Я не только не был равнодушен к социальным вопросам, но и очень болел ими, у меня было «гражданское» чувство, но в сущности, в более глубоком смысле, я был асоциален, я никогда не был «общественником». Общественные течения никогда не считали меня вполне своим. Я всегда был «анархистом» на духовной почве и «индивидуалистом».

Книга моя написана свободно, она не связана систематическим планом. В ней есть воспоминания, но не это самое главное. В ней память о событиях и людях чередуется с размышлением, и размышления занимают больше места. Главы книги я распределил не строго хронологически, как в обычных автобиографиях, а по темам и проблемам, мучившим меня всю жизнь. Но некоторое значение имеет и последовательность во времени. Наибольшую трудность я вижу в том, что возможно повторение одной и той же темы в разных главах. Единственное оправдание, что тема вновь будет возникать в другой связи и другой обстановке. Я решаюсь занять собой не только потому, что испытываю потребность себя выразить и отпечатлеть свое лицо, но и потому, что это может способствовать постановке и решению проблем человека и человеческой судьбы, а также пониманию нашей эпохи. Есть также потребность объяснить свои противоречия. Такого рода книги связаны с самой таинственной силой в человеке, с памятью. Память и забвение чередуются. Я многое на время забываю, многое исчезает из моего сознания, но сохраняется на большей глубине. Меня всегда мучило забвение. Я иногда забывал не только события, имевшие значение, но забывал и людей, игравших роль в моей жизни. Мне всегда казалось, что это дурно. В памяти есть воскрешающая сила, память хочет победить смерть. Но наступало мгновение, когда я вновь вспоминал забытое. Память эта имела активно-преображающий характер. Я не принадлежу к людям, обращенным к прошлому, я обращен к будущему. И прошлое имеет для меня значение как чреватое будущим. Мне не свойственно состояние печали, характерное для людей, обращенных к прошлому. Мне свойственно состояние тоски, что совсем иное означает, чем печаль. Я человек более драматический, чем лирический, и это должно отпечатлеться на моей автобиографии. Думая о своей жизни, я прихожу к тому заключению, что моя жизнь не была жизнью метафизика в обычном смысле слова. Она была слишком полна страстей и драматических событий, личных и социальных. Я искал истины, но жизнь моя не была мудрой, в ней не господствовал разум, в ней было слишком много иррационального и нецелесообразного. Светлые периоды моей жизни чередовались с периодами сравнительно темными и для меня мучительными, периоды подъема чередовались с периодами упадка. Но никогда, ни в какие периоды я не переставал напряженно мыслить и искать. Наиболее хотел бы я воскресить более светлые и творческие периоды моей жизни. Хотел бы я, чтобы память победила забвение в отношении ко всему ценному в жизни. Но одно я сознательно исключаю, я буду мало говорить о людях, отношение с которыми имело наибольшее значение для моей личной жизни и моего духовного пути. Это понятно. Но память наиболее это хранит и хранит для вечности. Марсель Пруст, посвятивший все свое творчество проблеме времени, говорит в завершительной своей книге Le temps retrouvé: «J’avais trop expérimenté l’impossibilité d’atteindre dans la réalité ce qui était au fond moi-même»[1]. Эти слова я мог бы взять эпиграфом к своей книге. То, о чем говорит Пруст, было опытом всей моей жизни. Противоречив замысел моей книги уже потому, что самый скрытный человек пытается себя раскрыть. Это очень трудно. Дискретность не позволяет мне говорить о многом, что играло огромную роль не только во внешней, но и но внутренней моей жизни. С трудом выразима та положительная ценность, которая получена от общения с душой другого. С трудом выразим и скрытый трагизм жизни.

Конец ознакомительного отрывка
Вы можете купить книгу и

Прочитать полностью

Хотите узнать цену?
ДА, ХОЧУ

Самопознание, размер 115×180 мм. Бердяев Николай Александрович. ISBN: 978-5-389-10422-8. 16 отзывов. PDF

Средний отзыв: 4.2 Самопознание KirillAlekseev KirillAlekseev Самопознание? Опыт философской автобиографии? — Ни то, ни другое, ни третье. Литература о познании человеком себя крайне скудна: мало того, что экспликация собственного Я есть задача далеко не тривиальная, в процессе вербализации результатов самопознания мыслящий о себе индивид должен избегать срывов как на элементарное анкетирование, ничего не говорящее Я о себе самом, так и на мемуарирование, ограничивающее Я рамками доступных воспоминаний. Самопознание, вообще говоря, есть такой акт мышления, в котором происходит трансцензус индивида — его «выход из себя» и последующее смотрение на себя как бы чужими глазами. При этом познающий себя субъект отыскивает в своём Я переживания и чувствования, которые приводили его Я к трансформации, запускали механизм открытия себя для себя, позволяли Я узнавать Я. И вот, в книге, долженствующей по замыслу автора быть целиком и полностью посвящённой самопознанию, последнему не уделяется даже строки!.. Автор честно, без любования объективностью и выпячивания беспристрастности, перечисляет черты своего характера, привычки, ритуалы, словом, рисует психологический портрет, т.е., совершая акт интроспекции, самонаблюдения, делает первый необходимый к самопознанию шаг, но тут же на нём останавливается и вопросы почему? зачем? в чём смысл? (в их раскрытии и состоит акт самопознания) не мыслит. Описывая видимую симптоматику, не ищет причину болезни; поёт очевидное, не познавая себя. Подобная недомысленность, приводящая в итоге к непознанности себя (автор как-то избегает проецировать своё Я вовне, апперцептировать и рефлексировать по этому поводу), для Бердяева не характерна. Самопознание? Опыт философской автобиографии? — Ни то, ни другое, ни третье: полдела не есть само дело. Самопознание Сложно взять и начать писать рецензии именно с этой книги. Сложно расставить дивизион мыслей по возрастающей — от фундаментальных и важных до третьесортных. И самая великая сложность состоит в правильном трактовании идей автора (о чем он сам говорил, мол, ну, редко меня понимают правильно!) Всегда был пленен немеркнущей звездой свободы, отсюда и интерес к книге. Да, в каких-то мыслях нашел отражение самого себя (видимо, вам тоже знакомо это дурманящее чувство). Где-то, Бердяев показался витиеватым, путанным и, боюсь, непонятым мной до конца. Бесспорно одно — к этой книге нужно постоянно возвращаться в разные жизненные этапы. И поглощать малыми порциями. Встал рано утром, прочёл страничку-другую о свободе личности и пошел на планерку с начальником) И стало теперь понятным — почему же его так любят рок-музыканты (Шевчук, Летов). Да близок он им по складу духа, по непокоренности взглядов, по чистоте и глубине мыслей. И чуется мне, родись бы Бердяев в наше время — быть ему идейным вдохновителем какой-нибудь оголтелой панк-группы. Самопознание Квинтэссенция «бели-бердяевщины». Подобным образом, кажется, каламбурила З.Гиппиус. Интересно, кто спорит. Но для всех по-разному. В сущности, траектория русской мысли очень проста. Человек начинает думать и наталкивается на тюремную ограду. Его тело и душа заперты в лагере, где правят уголовники. (А как еще назвать этих элитариев». И не сбежишь. А уедешь — «идентичность» страдать начнет, «ностальгия» будет мучить. Для философии нужна свобода, а ее нет. И всё, остается заниматься самообманом, утешаться суррогатами, самоудовлетворением своего рода. Кто-то уходит в «боженьку» (так называемая «русская религиозная философия»). Ну, очень актуально сегодня! Другие умники-эрудиты-головастики находят на Западе какую-нибудь новую интеллектуальную игрушку, и самозабвенно играют в свой «постмодернизм». Посмотрите, какие мы начитанные. Не подходи – забью цитатами! Вот глупые попугаи – кого только не повторяли за последние столетия. Может ли на этой почве заимствований из культурно иных эпох и состояний родиться национальное философствование? Вопрос риторический. Мысль в тюрьме может обостриться. Но долго не живет. Еще опыт Боэция это показал. Вот и наш «философ свободы» туда же. Хотя он физически умер своей смертью. А мог бы и не своей, если бы чекисты-коммунисты вместо «философского парохода» поставили его к стенке. Городил много чуши, кидался мандаринами, но был все-таки довольно оригинален. Жесткого обращения с собой никак не заслужил. Чего заслуживает страна, в которой так относятся к культурному слою?.. Самопознание Своеобразная автобиография великого мыслителя скорее напоминает исповедь, в которой он подробнейшим образом описывает свой духовный опыт, свой личный путь познания себя и мира в целом, можно сказать: эволюцию своего мироощущения. Это, как говорит сам Бердяев «автобиография философская, история духа и самосознания». И действительно, здесь нет никаких подробностей личной жизни, воспоминаний детства и юности, лишь только размышления, порой болезненные: о себе, обществе, свободе, истине, творчестве, Боге, православии. Он как будто провел глубокий психологический анализ своей собственной души. Наверное, это очень сложно. Но Бердяев — философ и по профессии и, как он говорит, по призванию. » Я не поэт, я философ. В книге, написанной мной о себе, не будет выдумки, но будет философское познание и осмысливание меня самого и моей жизни. Это философское познание и осмысливание не есть память о бывшем, это есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего. Ценность этого акта определяется тем, насколько он возвышается над временем, приобщается ко времени экзистенциальному, то есть к вечности. Победа над смертоносным временем всегда была основным мотивом моей жизни». «Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть. Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее». Но, не смотря на то, что книга философского плана, читать ее не тяжело, может быть потому, что многие моменты очень близки и понятны. Любопытно было посмотреть на революцию 17-го года глазами философа, лично для себя я многое поняла о том времени. В целом же, философия Бердяева носит индивидуальный, личностный характер. Он очень большое значение придает именно личностному, духовному росту человека, его духовной эволюции: “истинное решение проблемы реальности, проблемы свободы, проблемы личности — вот настоящее испытание для всякой философии”. Поиск смысла жизни и приобщение к вечности у него стоит на первом месте. Также он очень много размышляет о свободе: “свобода, личность, творчество лежат в основе моего мироощущения и миросозерцания”, о философском познании жизни, о русском культурном ренессансе начала XX века, рассказывает о своих взглядах на марксизм и коммунизм, на христианство и религию. Удивительно, что философ, который должен писать об общих законах жизни в этой книге раскрывает свою собственную душу и говорит только для отдельного человека. И рассуждая о коммунизме, крахе гуманизма, Боге, все равно говорит об индивидуальном, неповторимом, уникальном человеческом духе…потому что » Священно не общество, не государство, не нация, а человек». Самопознание «В самом подходящем месте и в самый подходящий момент». Именно так можно описать багаж знаний, опыта и сил, полученный от этой книги в один из нелегких периодов моей зеленой и совсем юной жизни. Пожалуй, стоит начать с того, что книга написана на достаточно понятном языке, хотя писалась одним из великих философских умов. Периодические повторение мыслей, свойская манера написания, отсутствие замысловатых терминов только еще больше погружают в его собственный мир, дают понять его природу. Автор хотел показать себя именно таким, какой он есть. Без прикрас и заумничеств. В этом, наверное, одна из сложностей написания автобиографических произведений. В оформлении своей мысли, в своем отношении к писанию я не артист, интересующийся совершенством своего продукта. Меня интересовало выразить себя и крикнуть миру то, что мне открывает внутренний голос, как истину. Национализм, патриотизм, война, политические движения, революция и другие темы находят здесь место… Также немалая доля в изложении уделяется религии, но я, пожалуй, остановлюсь на более подробном анализе основополагающих идей сего творения. Итак… Личность, творчество и свобода. Удивительно было находить себя в этих строках. Я полностью поддерживаю тему антиколлективизма, так как сама чувствую себя отрешенной от общей массы. Поначалу это происходило совершенно неосознанно: неприязнь массового скопления людей, то самое чувство «не в собственной тарелке», любовь одиночества, стороннее наблюдение. Зачатки моей социофобии и антипатии к обществу в целом переросли в борьбу за индивидуальность личности (хоть и не по самостоятельному осознанию выбора этого пути… буду честна). Сейчас же понимание этого еще больше укрепляет стремление к погружению в себя, к уединению, к отторжению массовости. Творчество, пожалуй, является одним из лучших инструментов индивидуализации. Но именно такое творчество, о коем говорит Бердяев. Творчество — как погружение в трансцендентное, выход из себя, обращение к иному. Это помогает оторваться от забот, образующих повседневную суету, подняться выше, отбросить от себя все низкое и человеческое. Получается, что в основе и лежит забота? Сначала она лишь на миг заставляет нас задумываться о наличии чего-то более высокого и уже по мере развития мысли переходить на новые и новые этапы, оставляя рутину у основания. Позволяет быть не только осознанным участником, но и наблюдателем. Итак, получается, что процесс творчества должен быть основой жизни, должен быть жизнью. У людей с такой установкой совершенно иной взгляд на мир, другое восприятие, приоритеты. Это и завершает круг возвышения личности, становления свободной, независимой личности, не поддающейся контролю и подчинению. Поразительно, что люди с такой легкостью подчиняются преподносимому им смыслу, не имеющему, в сущности, никакого отношения к их неповторимой индивидуальной судьбе. Мировая гармония, торжество мирового разума, прогресс, благо и процветание всякого рода коллективов – государств, наций, обществ, – сколько идолов, которым подчиняют человека или он сам себя подчиняет! О, как я ненавижу это рабство! Одиночество в ряде случае можно приравнять к Свободе. По словам Бердяева: «Одиночество одного корня с Индивидуальностью». Тут-то хорошо и наблюдается связь между Свободой и Индивидуальностью. И вот оно что: Самый могущественный человек тот, кто стоит на жизненном пути одиноко. Остается только задуматься, хотите ли вы нести на себе этот груз? После окончания чтения начинаешь по-другому смотреть на мир. Вся книга похожа на одну большую беседу, где читатель ненароком задает вопрос и тут же получает ответ. Более глубокий контакт с автором также устанавливается благодаря его повествованию о воспитании, детстве, родословной, его отношению и поведению в различных описываемых ситуациях, принципам, его тесным связям с Достоевским. Я отметила только малую часть того, что можно найти и извлечь для себя из этой книги. Это целый океан, который можно исследовать снова и снова и, пополняя «свой запас кислорода», погружаться на новые и новые глубины за очередными познаниями. Самопознание Maria_Jasmine Maria_Jasmine Ну вот как писать о такой книге? Кто — Он и кто — я? В принципе, так можно сказать о любой хорошей книге. На рецензию на «Доктора Живаго» рука еще не поднялась. Масштаб. Но вернемся к Бердяеву. Скорее, и не рецензия это, а так, «легкомысленности» всякие. Бывает такое настроение, когда хочется почитать что-то по философии. Вот и купила я эту книгу под настроение. Стоя у полки в книжном, вспомнила, что моя лучшая подруга по Бердяеву «сохла», и по этой книге в частности. А я в то «далекое» время «сохла» по Шопенгауэру 😉 Для меня было интересно познакомиться с теорией экзистенциализмa, но я совершенно не разделяю этой теории. Даже на примере подруги: мы совершенно разные, и под разным углом смотрим на жизнь. Местами было трудно просто читать, только потому, что ты не согласен с мнением автора! Но какая прелесть в том, что все мы такие разные,.. разные миры и планеты. Пацифизм попер, извините)) Самопознание Да-да. Я тоже начала читать Бердяева с его автобиографии. После прочтения неоднозначные чувства. Не знаю как «другие люди», но я, читая биографию просто не могу обойтись без сравнения автора этой самой биографии с собой. И вот здесь, сравнивая, я натыкаюсь на противоречия. Ибо та часть Бердяева, которая мне близка, а именно его направленность внутрь себя, очень меня привлекает и воодушевляет. Остаток же, вызывает у меня от чувства от нейтральных до (местами) неприязни. При этом даже неприятные мне свои качества Бердяев описывает не теряя авторитета. И это так странно читать и чтить автора, который пишет о том, что внимание ему не нужно (еще при жизни он был замечен и получил его в достатке). Книга поделена согласно временным рамкам. Две дополнительные главы о времени (1940-47 гг.) после первого ее издания очень кстати. Они становятся хорошим окончанием для книги, даже лучшим, чем первое. Самопознание Уже несколько моих знакомых возмущены «нескромностью Бердяева» — как, дескать, не стыдно о себе столько писать, да еще и с таким зашкаливающим самомнением!.. Тут как раз вспомнилась сцена из «Иронии судьбы». Когда друзья требуют у Лукашина и Нади «прекратить обниматься», а они не прекращают, один резюмирует: «Тебя раздражает, что они обнимаются? Меня нет». Это к тому, что меня не раздражает авторское сугубое самопознание, абсолютно. Наоборот. Еще не каждому дано целую книгу написать о себе — да так, чтобы «самость» была не целью, а средством поиска источников духовного смысла. У Бердяева все выглядит не совсем как обывательское самомнение и самолюбование. Он философ, а у таких людей мозг вообще по-другому устроен, принципиально по-другому. И то, что у обычного человека хвастовство, у философа — способ обдумывания, добывания сути. Тем и интересен этот чужой философский экскурс «в себя». Зато в результате становится легче понять, что такое, например, эти неуловимые бытовым умом «экзистенциальность» и «трансцендентность». Через личность это понимать гораздо проще, чем отвлеченно. Хотя, конечно, чтобы вполне осознать, о чем говорит Бердяев, надо гораздо, гораздо больше знать об истории, религии и культуре, чем знаю я. Пожалуй, самое интересное было — найти некоторые черты сходства в человеческих состояниях, убедиться, что бывает унисон восприятий, встретить ответы на вопросы о причинах возникновения личных черт характера и принципов (которые почитала только своими — ан нет). Мне очень близка красная линия книги, которую условно могу определить как «свободноличностный антиколлективизм» (но у меня не бердяевский протестно-деятельный, а свой, поспокойнее). Очень остро Бердяев воспринимает клерикализм (я так же отношусь, пусть и не деятельно). По-моему, это явление, если разрастается, умерщвляет Церковь, по-паучьи высасывает ее суть, оставляя только оболочку. (В России как раз это и происходит, увы.) Цитата из книги: Ищут не правды, а порядка и сильной власти. В православном зарубежье обнаружились клерикальные настроения, которых в прошлом у нас не было. В православии не было клерикализма, который вдруг начали утверждать как единственно истинное православие. Епископы и священники были почти обоготворены. Если какой-нибудь епископ старой формации не склонен был преувеличивать своего авторитета, то молодежь была недовольна и требовала от него авторитарного иерархического сознания, то есть, в сущности, подчинения сознанию молодежи. Большая часть эмиграции рассматривала Православную церковь как орудие желанного государственного порядка. Утверждался примат политики над духом, как в православии императорском. Это саддукеи. Еще, читая, можно вдоволь повозмущаться какой-нибудь трактовкой чего-нибудь, каким-нибудь инаковым описанием явлений. Например, вот этого никак не хочу принять: У меня была несимпатия к успокоенному, довольному религиозному типу, особенная антипатия была к религиозному млению и к мещанскому религиозному комфорту. <…> Нужно еще сказать, что мечтательность у меня всегда была сильнее непосредственной душевности. Я все-таки более всего человек мечты. <…> Но эта мечтательность связывается у меня с суровым религиозным реализмом, отвращением от сентиментально-идеалистической, прекраснодушной религиозности. Что такое? Что плохого в радости от чувства единения с Церковью, от ее принятия? Почему прекраснодушие в религии представляется антонимом религиозного реализма? Видимо, такое мнение может возникать, если воспринимать Церковь только как политический институт. Но это восприятие противоречит авторским же антиклерикальным взглядам. Кстати, автор уже в начале книги расставил точки над i в вопросе противоречивости: Очень поверхностно и наивно удивление перед противоречиями человека. Человек есть существо противоречивое. Это глубже в человеке, чем кажущееся отсутствие противоречий. Я усматриваю в себе целый ряд сплетающихся противоречий. Мне очень не понравилась глава о творчестве. Что-то есть в ней не то, какая-то ошибка и выпадение из ряда, но я так и не смогла понять, в чем именно сбой (это тоже от недостатка знаний). В книге множество важных примет времени. История живьем и в лицах. Многим известным современникам автор дал описания, от которых немеешь в удивлении. Но книги пишут люди, а Бердяев просто один из них. Он и сам говорил, что то, что окружающие в свою очередь пишут о нем, и близко к правде не стоит. Интереснейшие главы — о пятилетней жизни при советском строе, о жизни после высылки за границу, глава-дополнение о 40–46-х годах. Невозможно было оторваться от чтения типологического сравнения русских и западных европейцев и видов национализма, от описаний различных идейных и религиозных течений в эмиграции. Богатейший материал. Заметен неважный язык. В оформлении своей мысли, в своем отношении к писанию я не артист, интересующийся совершенством своего продукта. Но поскольку это не роман, такой недостаток можно признать несущественным. О емкости. «Самопознание» переполнено ценными или просто интересными или близкими мне мыслями, все хочется привести. Перепишу хотя бы несколько: «Наш мир, которым для слишком многих исчерпывается реальность, мне представляется производным. Он далек от Бога. Бог в центре. Все далекое от Бога провинциально. Жизнь делается плоской, маленькой, если нет бога и высшего мира» «…я хотел узнать и определить, что такое «православие». <…> В результате долгого пути я принужден сознать, что православие неопределимо, гораздо менее определимо, чем католичество и протестантизм» «В центре моего религиозного интереса всегда стояла проблема теодицеи. В этом я сын Достоевского. Единственным серьезным аргументом атеизма является трудность примирить существование всемогущего и всеблагого Бога со злом и страданиями мира» «Когда я, будучи марксистом, сидел в салоне Браницкой, то я не предполагал, что из марксизма могут произойти такие плоды» «…я принадлежу к людям, которые отрицательно реагируют на окружающую среду и склонны протестовать. Это также форма зависимости» «Все военное было для меня нестерпимым, ибо делало человека подчиненной частью коллективного целого» «Я страшно боюсь болезней, болезни внушают мне почти мистический ужас. Ошибочно было бы объяснять это страхом смерти. <…> Если я боюсь смерти, то не столько своей, сколько близких людей. Я боюсь именно болезней, заразы, всегда представляю себе дурной исход болезни. <…> Мое сильно развитое воображение направлено в худшую сторону» «Я не помню, чтобы меня когда-либо наказывали. Вероятно, из гордости я себя держал так, чтобы не было и поводов для наказания» «Гордостью же можно объяснить, что я, в конце концов, мало честолюбив и славолюбив» «Дурной нравственный запах мучит меня не меньше, чем дурной физический запах» «Я почти никогда не обижался. <…> Состояние ободранного самолюбия мне было понятно, и меня очень отталкивало это состояние в людях» «… и самое христианство я понимаю как бунт против мира и его закона» «…субъективное объективно, объективное же субъективно, ибо субъект есть создание Бога, объект же есть создание субъекта» «Жалостливость и заботливость соединялись у меня с эгоистическим самосохранением. Я часто прятался от жалости, избегал того, что могло вызвать острое сострадание. Я презирал в себе это свойство. Это было неисполнением евангельских заветов. Моя жалость оказывалась не добродетелью, а слабостью. Но я очень любил и ценил в жизни людей активную излучающую доброту» «Человек не может, не должен в своем восхождении улететь из мира, снять с себя ответственность за других. Каждый отвечает за всех. Возможно лишь общее спасение для вечной жизни. Свобода не должна стать снятием ответственности за ближних». «Ленин философски и культурно был реакционер, человек страшно отсталый, он не был даже на высоте диалектики Маркса, прошедшего через германский идеализм. Это оказалось роковым для характера русской революции — революция совершила настоящий погром высокой русской культуры» «У меня нет дара дружбы, я не способен уделять людям много внимания и у меня нет никакой потребности водительствовать душами» «…я твердо стою на том, что преодоление самоутверждения и гордыни есть главное в христианстве. Это самоутверждение и гордыня скрываются и за смирением» «У меня не было особенных симпатий к имяславству, но меня возмущали насилия в духовной жизни и низость, не-духовность русского Синода» «Он [отец Алексей Мечев], между прочим, говорил, что не следует рассчитывать ни на какие интервенции и военные насилия для свержения большевизма, а исключительно на духовный переворот внутри русского народа. Рассказывал о красноармейцах, которые приходили по ночам к нему каяться» «Мне глубоко антипатична точка зрения слишком многих эмигрантов, согласно которой большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников, сами же они неизменно пребывают в правде и свете. Ответственны за революцию все, и более всего ответственны реакционные силы старого режима.» «Я также и сейчас думаю, что равенство есть метафизически пустая идея и что социальная правда должна быть основана на достоинстве каждой личности, а не на равенстве.» «…перевоплощение людей — одно из самых тяжелых впечатлений моей жизни. Я видел эти перевоплощения и в революционерах, занявших видное положение в советской власти. Вспоминаю о X., которого я хорошо знал, когда он был в революционном подполье. Он мне казался очень симпатичным человеком, самоотверженным, исключительно преданным своей идее, мягким, с очень приятным, несколько аскетического типа лицом. Жил он в очень тяжелых условиях, скрывался от преследований, голодал. В нем было что-то скорбно-печальное. Этого человека <…> совершенно нельзя было узнать в советский период. <…> у него совершенно изменилось лицо. Он разжирел, появилась жесткость и важность. Он сделал советскую карьеру, был советским послом в очень важном месте, был народным комиссаром. Перевоплощение этого человека было изумительное. Это очень остро ставит проблему личности. Личность есть неизменное в изменениях. В стихии большевистской революции меня более всего поразило появление новых лиц с небывшим раньше выражением. Произошла метаморфоза некоторых лиц, раньше известных. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип, в котором уже не было доброты, расплывчатости, некоторой неопределенности очертаний прежних русских лиц. Это были лица гладко выбритые, жесткие по своему выражению, наступательные и активные. Ни малейшего сходства с лицами старой русской интеллигенции, готовившей революцию. Новый антропологический тип вышел из войны, которая и дала большевистские кадры. Это тип столь же милитаризованный, как и тип фашистский» «Я понял коммунизм как напоминание о неисполненном христианском долге. Именно христиане должны были осуществить правду коммунизма, и тогда не восторжествовала бы ложь коммунизма» «Я принадлежу к сравнительно редким людям, для которых всякий иностранец такой же человек, как и мой соотечественник, все люди равны, и в своем отношении к ним я не делаю никакого различия по национальностям. Я могу иметь свои симпатии и несимпатии к национальным типам, но это не определяет моего отношения к отдельным людям. Отталкивает меня лишь национальное самомнение и национальная исключительность и более всего отталкивает в русских. Остро отрицательную реакцию во мне вызывает антисемитизм. Русский национализм был для меня максимально неприемлем. Но сам я горячо люблю Россию, хотя и странною любовью, и верю в великую, универсалистическую миссию русского народа. Я не националист, но русский патриот» И там еще много интересного. Самопознание Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу жизнь в изгнании. И в этой книге об этом нет практически ни слова. Ну, или очень мало. Я вообще имею некоторую слабость до автобиографий. Очень уж мне любопытно, что о себе думает и мыслит деятель. Что, по его мнению, является важнейшим в его жизни и градация его убеждений и взглядов, его личные трагедии и катастрофы. Конечно, у автобиографий две стороны: одна сторона – это мысль, что лучше напишет о жизни лица само это лицо, с другой же стороны – мысль, что автор сам напрасно о себе налжет, даже и не думая о том, что лжет, потому что не всегда верно то, что человек о себе думает и чем он является на самом деле. И в данном случае Бердяев проповедует крайний субъективизм в своей автобиографии и не пытается преподнести объективный взгляд со стороны на самого себя. Но в этом субъективизме будет побольше истины, чем в “исповеди” Жан-Жака Руссо. Не пытаясь привлечь внимание читателя к своей внешней стороне жизни, которая непременно была разнообразна и богата событиями, он направляет взор читателя на свой внутренний мир, на свою суть, на градацию и изменение своих взглядов, на людей, которые на него повлияли, на свою духовную жизнь. И по итогу это оказалось прекраснейшее повествование. Буквально с первой же страницы “Самопознание” меня захватило. Ещё во время прочтения «Русской идеи» мне показалось, что Бердяев мне очень близок в духовном плане. В «Самопознании» я сразу же наткнулся на очень схожие между мной и автором черты личности и миросозерцания. Я даже принялся подчеркивать в книге черты характера, которые были схожи с моими. И их оказалось огромное множество: своеобразное чувство антисоциальности и чуждости к этому миру, негативное отношение к военным (связанное с общими жизненными событиями), отсутствие чувства иерархического положения людей в обществе, отвращение к стремлению до могущества и власти, большая страсть до шутливости и чувства юмора… Ну и пара цитат под которыми я бы мог подписаться: К людям у меня была довольно большая личная терпимость, я не склонен был осуждать людей, но она соединялась с нетерпимостью. Я делался, нетерпим, когда затрагивалась тема, с которой в данный момент связана была для меня борьба. Во мне есть как бы два человека, два лица, два элемента, которые могут производить впечатление полярно противоположных. Я не только человек тоскующий, одинокий, чуждый миру, исполненный жалости к страдающей твари, душевно надломленный. Я также человек бунтующий, гневно протестующий, воинственный в борьбе идей, вызывающий, способный к дерзновению. Правда в итоге мы разошлись по некоторым ключевым вопросам, но эта схожесть меня несколько поразила. А многие его повороты мысли были мной впитаны и признаны истинными. Бердяев взял за основу убеждения Достоевского и развил их в собственном ключе, несколько углубил их на свой манер. Он беспрекословно признает его как своего учителя. Его идея о том, что если нет Бога, нет глубины, нет чего-то иного кроме этого мира, то нет смысла вообще ни в чем. Потому что все в этом мире тленно. Эта же идея была частью миросозерцания Федора Михайловича. Да и не только его. Негативный исход этой мысли чуть не довел Толстого до самоубийства. Крайне интересна бердяевская исповедь веры, признание себя православным и в то же время жесткая критика церкви. Его непризнание господства Бога над этим миром, также крайне любопытно. Этим миром, по мысли автора, владеет “князь мира сего”, т.е. дьявол. И этим он оправдывает ужасные трагедии и несчастья многих безвинных существ. И он не принимает ортодоксии в виде Бога-Господина, а принимает веру в виде Бога–освободителя, дарующего истинную свободу. Я не буду описывать все философские выводы к которым пришел Бердяев, но выделю эту, как основную в мировоззрении автора и крайне любопытную. После прочтения “Самопознания” я по иному взглянул на другую работу автора “Русскую идею”, которую я поначалу воспринял, как учебник философской мысли. Сейчас же я понимаю, что Бердяев через русских мыслителей проводил свою точку зрения, показывал тех и то, что повлияло на него самого, на его взгляды, придавая значимость одним аспектам мировоззрения и оттеняя, “стушевывая” другие. В любом случае и то и то произведение автора меня крайне увлекло и от части поразило и впечатлило. И в голову ненавязчиво вошел вопрос: Где эти современные Бердяевы? Да и вообще, где все эти люди, которых описывает автор, отец Булгаков, Франк и другие. Неужели большевистская революция перечеркнула всю интеллектуальную традицию? Ведь все они были плодом своего времени. И это была прекрасная и интереснейшая культура. А сейчас нет никаких плодов времени и культуры. До революции в России были распространенны многие мистические учения, оригинальные идеи, коммуны толстовцев. Сейчас же ничего подобного нет. И почему сейчас не появляется мыслителей? Конечно, долгие годы русская (советская) мысль была скована диктатурой, а когда режим ослабел, то империя рухнула и ввергла Россию в новую пучину ужаса и за этими событиями, скорее всего, и кроется причины всех негативных черт. А может быть мыслители и есть, да только кому их мыслишки могут сейчас быть интересны? Ведь если верить Бердяеву, то он стал довольно популярным в Европе, переведен на 14 языков и получил признание, которого противился. Ну, хотя бы старых, “почтенных” философов все еще издают и это радует. P.S. В разные периоды моей жизни я критиковал разного рода идеи и мысли. Но сейчас я остро сознаю, что, в сущности, сочувствую всем великим бунтам истории – бунту Лютера, бунту разума просвещения против авторитета, бунту “природы” у Руссо, бунту французской революции, бунту идеализма против власти субъекта, бунту Маркса против капитализма, бунту Белинского против мирового духа и мировой гармонии, анархическому бунту Бакунина, бунту Л. Толстого против истории и цивилизации, бунту Ницше против разума и морали, бунту Ибсена против общества, и самое христианство я понимаю как бунт против мира и его закона. Самопознание Эта книга Н.А. Бердяева — не просто попытка создания нового жанра, названного им «философской автобиографией», но и подлинная исповедь известного русского философа. Однако, в отличие от своих предшественников (Блаженного Августина, Ж.-Ж. Руссо)), автор не раскрывает перед нами многочисленных подробностей своей жизни, особенно ее низких сторон. Речь здесь все же идет больше не об истории души, ее диалектике, но о становлении личности философа, его мировоззрения. Этот духовный путь прослеживается — вы не поверите — не с самого рождения автора, а много раньше, с его родословной. И это не случайно, поскольку преодоление родового принципа не столько как сословного, сколько духовного принципа является одним из ключевых элементов философии Бердяева. Именно из этого преодоления, из этой борьбы и рождается подлинное Я человека. Вообще тема борьбы человека как воинского, аристократически освещенного служения, наряду с его разночинно-марксистской сторой, выступают одними из главнейших установок автора. Такое парадоксальное сочетание столь противоположных мировоззрений не должно удивлять читателя. И это объясняется не только непростыми взаимоотношениями философа как с миром аристократии, к которому принадлежали его предки, и миром революции, в который он вошел по собственной же воле, но, прежде всего, кругом его чтения. Иногда даже еще до прямого называния имен русских или зарубежных классиков, можно заметить, как стиль Бердяева переходит от свойственного ему, по выражению одной моей знакомой, «тавтологического пафоса» к интонациям Толстого или, еще заметнее, Достоевского, особенно сильно повлиявшего как на язык, так и на мировоззрение философа, посвятившего немалую часть своего времени творчеству этого писателя. И действительно, нельзя не увидеть в стремлении русского философа свободы тех черт независимости от всех и вся, свойственных, скажем, Подпольному человеку. В этом смысле совершенно показательна и удивительна его личная оценка Октябрьской революции, опирающаяся исключительно на индивидульный опыт, которым много определялось. Однако в тоже время, при всей похвальности этого стремления к полной независимости от всех внешних условностей, меня не оставляет ощущение того, что где-то, в какой-то момент своей жизни, философ как сторонник подобного рода персонализма, совершил ошибку в своей личной жизни… Об этом не сказано почти ничего, поскольку автор-повествователь данного произведения, как он сам отмечает, более обращает внимание не на реальную жизнь, сколько на жизнь за пределами нашей земной реальности, на мир идей и абстракций, обитавших в других людях, окружавших его — его коллег-философов, его жены и еще кое-кого. Об этом можно лишь догадаться, сложив вместе основную часть «Самопознания» и прилагаемых к нему в издании 1991 года воспоминаний. И тут начинаешь поистине философски и искренне задаваться вопросами о свободе личности, о ее независимости и той степени, в которой и то, и другое допустимо при решении самых земных, житейских дел. Так, полностью отстраняясь от реальности, осознав свою непричастность к нему, мы мы, в конце концов, преодолеваем это отчуждение от нее. Самопознание Vika Vedernikova Vika Vedernikova Не советую к покупке. Озон быстро вернул деньги Недостатки: Букинистика букинистикой, но товар пришёл грязный, рваный, с непонятными закладками. Ужас. Самопознание Иванова Ирина Алексеевна И** Ирина Алексеевна всем советую Достоинства: Хорошее качество при относительно низкой цене. Самопознание Светлана Семиглазова Светлана С** Хорошая книга. Соответствует ожиданиям. Самопознание Дмитрий Дмитрий Это не путешествие в воспоминания, о чём заранее предупреждает автор, это даже не внутренняя миграция или эмиграция. Исследование ли, экспедиция, отнюдь, и это не то, автор не желает таких раскопок, хотя всё к этому и ведёт. Нечто иное — понять и придти; к чему-то или понять и простить; что-то — в себе или в других, как все становятся собой — вот это меньше всего понятно Бердяеву: «собой» — что значит быть собой. Когда-то Гиппиус подметила в нём эту черту, почти предательство — он всегда как бы предавал прошлую жизнь, она была права и неправа, эта замечательная наблюдательница, у Бердяева жизнь была в ином — он, философ, должен был найти Христа. Он его даже не найти должен был, а признать, признать, что был прав проповедник добра. Но как вещать о добре в мире жестокости, где тот, кто ведал о Высшей любви был самым безжалостным образом казнён и всем было как-то и не до него? Этот вопрос, пусть нигде и не поставленный вот так прямо — мучил его; он не искал причин к добру, он хотел лишь знать как возможно добро, если возможно зло; и вот ответы были одни за одними: марксизм, искусство (в понимании его метаморфозы, экзистенциалистского превращения — знакомство с Мережковскими как раз тогда состоялось), наконец — Церковь, как незыблемая крепость (а, всё-таки, зыблемая, разрушена в 1917 году большевиками; но это не значит, что исчезло искание). Весь смысл жизни Бердяева сводился к тому — чтобы признать себя: добрым ли, злым, не так уж ему и важно (есть аморальность, он отрицает, а есть в нём), без морали быть нельзя и пусть быть тем или иным — но быть, а не казаться и для этого так требовалось — Самопознание. А, вот, всё-таки, узнал ли себя до конца? По прочтении — вроде как и да, а если задуматься — нет, совсем, Бердяев в прострации. Для каждого было бы полезно такое размышление — вот к чему главному толкает книга. Самопознание Зубова Наталья З** Наталья Начала свой отзыв таким примитивным заголовком. Книга — это рефлексивная модель психологической константы, подразумевающей глубинный самоанализ думающего и, самое важное, не безразличного человека, который расценивает свои чувства как обозрение окружающего мира, впитывает в себя, как посудная губка, всю пену бытия, чтобы переосмыслить и пережить все тонкости социально-нравственных тенденций общества. Советую не только интеллигентным толстякам и ботаничным ученикам-старшеклассникам, но и тем, кто стремится познать жизнь и переплыть, не захлебнувшись, ее бурные воды времени. Самопознание Дмитрий Дмитрий Что ещё мог бы написать о себе философ, которому волей или неволей пришлось отдуваться за звание православной совести России? Да только правду, по возможности, неотступную и честную. Это, кажется, удалось, хотя и не без утаений, а впрочем это же биография, житие русского христианина — а ему так нелегко в новоязычном обществе…

Бердяев Николай Александрович | Философский факультет

Род. в Киеве в старинной дворянской семье. Род Бердяевых был известен со второй половины ХV в. По традиции Б. был зачислен в пажи с самого детства, а затем учился в Киевском и Владимирском кадетских корпусах. Выйдя в 1891 г. из кадетского корпуса, готовился к сдаче экзаменов на аттестат зрелости дома. В 1894 г. поступил в Киевский ун-т им. св. Владимира на естественный фак-т, через год перевелся на юридический. В студенческие годы увлекся марксизмом, вступил в революционный студенческий кружок и Киевский Союз борьбы за освобождение рабочего класса. «…Выход из мира аристократического в мир революционный – основной факт моей биографии, не только внешней, но и внутренней», — так оценил Б. это событие в своей жизни (Самопознание. Опыт филос. автобиографии. М.: 1990, с. 37). В 1897 г. был арестован за участие в демонстрации, в 1898 г. – арестован во второй раз за организацию беспорядков. После суда был выслан в Вологодскую губернию, в результате чего в 1900 г. университетское образование Б. оборвалось навсегда. Первая книга Б. «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.К.Михайловском» (1901) содержала попытку соединения марксисткой критики общества («негативной правды») с идеализмом в философии, но, не удовлетворившись эклектичными результатами такой попытки, Б. постепенно отходит от марксизма. Значительное влияние на Б. в это время оказало общение с С.Н. Булгаковым, к-рый, тоже пережив увлечение марксизмом, обратился к религ. филос-и. Последний ссыльный год Б. провел в Житомире, после чего вернулся в Киев.

В 1904 году Б. переехал в Петербург и вошел в редакцию религиозно-общественного журнала «Новый путь». В личной жизни Б. переезду предшествовало важное событие: он женился на Лидии Юдифовне Трушевой (1874-1945), с к-рой прожил до самой ее смерти. С 1905 г. Б. с Булгаковым редактировали продолжение «Нового пути» – журн. «Вопросы жизни». Программной целью журнала объявлялось указание русской интеллигенции пути «от старого традиционного позитивизма и материализма к мировоззрению религиозному». В эти годы Бердяев сближается с Д.Мережковским и З.Гиппиус, а также с группой православных мыслителей, объединившихся вокруг издательства «Путь», принимает активное участие в работе религиозно-философских обществ – киевского, московского и петербургского. Своеобразным завершением поисков собственной филос. позиции стал выход в 1907 г. двух работ, говоривших о появлении нового оригинального религ. мыслителя, — «Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные, литературные» и «Новое религиозное сознание и общественность».

Революция 1905-07 г. подтвердила уверенность Бердяева в том, что революционные марксистские схемы не могут привести к положительным результатам. Знаменитый сб. «Вехи» открывался статьей Б. «Филос. истина и интеллигентская правда», где Б. поставил безжалостный диагноз русск. интеллигенции: «исключительное, деспотическое господство утилитарно-морального критерия, столь же исключительное, давящее господство народолюбия и пролетаролюбия, поклонение «народу», его пользе и интересам», когда любая философская система, любое событие в культурной жизни оценивается лишь с точки зрения «полезности» освободительному движению, — все это привело к тому, что «любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине» (Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. — М.: 1909, с. 2, 8). Б. с горечью говорил, что русск. интеллигенция руководствовалась принципом: да сгинет истина, если от гибели ее народу будет лучше житься.

В это время Б. испытывает сильное слияние нем. мистики, в частности, учения Я.Беме о Боге как «безосновании» (Ungrund), свободе, бездне, на которой основан мир. Под влиянием этой идеи в философии Б. формулируется мысль о существовании первичной, добытийственной свободы. В одном из писем Б. писал: «…Для меня свобода находится вне Бога. В этом смысле я скорее дуалист, чем монист, хотя все эти слова неудачны»(Б. и Шестов. Переписка и воспоминания.// «Континент», Париж: 1981. №30, с. 310). Такая трактовка соотношения Бога и свободы стала основанием своеобразной теодицеи. Так как свобода не создается Богом, она коренится в Ничто, в Ungrund, то Бог-творец не может отвечать за свободу, породившую зло. Если первый этап духовной эволюции мыслителя можно считать марксистским, второй — идеалистическим, то с постановки именно этой проблемы начался третий, христианский период его духовного развития.

В 1911 г. вышла книга Б. «Философия свободы», а в 1916 г. Б. издал одну из своих «главных» книг — «Смысл творчества. Опыт оправдания человека», в к-рой и сформулировал основные положения своей экзистенциальной религиозной философии. Книга вызвала чрезвычайно неоднозначную реакцию: резкую критику В.Розанова, Д.Мережковского и А.Карташова, восторженные отзывы Л.Шестова и В.Зеньковского, а С.Левицкий назвал ее позднее «первым шедевром» Б. Первичным, ни из чего не выводимым началом, Б. объявлял свободу, к-рая является и свободой выбора между добром и злом. Свобода не м. б. ограничена никаким чуждым ей бытием, в том числе и Божьим. Бог выражает лишь светлую сторону этой свободы, и созданный им мир тоже был бы быть светел и добр. Но Бог не может принудить мир к добру, а свободный выбор человека не всегда в пользу добра. Миф о грехопадении говорит, по Б., о бессилии Бога предотвратить зло, исходящее из несотворенной им свободы. Возникает падший, греховный мир объектов вокруг нас. Мир должен пройти искушение свободой, чтобы его выбор в пользу добра был не внешним принуждением, но внутренним свободным выбором. Мир вышел из свободы, он должен пройти испытание свободой, и судьба мира, в конечном счете, совпадает с судьбой свободы в мире. Человек в своей самореализации должен вести непрекращающуюся борьбу с порабощающим его объективированным миром, подчиняющимся закону, “порядку”, необходимости. Существование личности с ее волей, бесконечными стремлениями переделать мир есть парадокс в объективированном мире природы. Трагизм ситуации в том, что свободный человек попадает в мир, где властвует необходимость. Поэтому человек стремится вырваться из власти низшей реальности, где все закономерно и необходимо, но может сделать это лишь через творчество, которое всегда есть свободное выражение своего «я». В творческом акте человек вновь ощущает себя богоподобным существом, не связанным законами материального мира. Человек нравственно однороден Богу, т.к. и Бог, и человек – Творцы. Смыслом творчества Б. объявил не накопление культурных ценностей, не развитие человечества, а приближение конца этого падшего мира.

С 1912 г. в силу появления модернистских идей в его творчестве начинается отход Б. от православного кружка, сложившегося вокруг изд. «Путь». В 1913г. в газ. «Русская молва» вышла статья Б. «Гасители духа», содержавшая резкую критику действий Святейшего Синода в деле «имяславцев» на Афоне. Б. не испытывал особой симпатии к религ. движению «имяславцев», но его возмутили насильственных способы, к-рыми Синод боролся с течением. Номер газеты со статьей Б. был конфискован, а против автора было возбуждено судебное преследование по статье о богохульстве. Осуждение по этой статье каралось обычно вечным поселением в Сибири. Только в 1917 г. дело было прекращено.

Важной темой многих работ Б. была философия русской истории. Россию Б. рассматривал как место соприкосновения различных духовных традиций, как Востоко-Запад. В сб. статей «Судьба России» (1918) Б. отмечал, что «Духовные силы России не стали еще имманентны культурной жизни европейского человечества. Для западного культурного человечества Россия все еще остается… каким-то чуждым Востоком, то притягивающим своей тайной, то отталкивающим своим варварством» (Русская идея. Судьба России. — М.: 1997, с.226-227). По мнению Б., одним из результатов мировой войны станет изменение такого положения дел: война явила собой небывалое прежде «историческое соприкосновение и сплетение восточного и западного человечества», «великий раздор войны должен привести к великому соединению Востока и Запада. Творческий дух России займет, наконец, великодержавное положение в духовном мировом концерте. То, что совершалось в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и западным» (Там же, с. 227).

Падение самодержавия в феврале 1917 года Б. встретил восторженно, как шаг вперед по пути всемирного предназначения России. Но Октябрьскую революцию он оценил уже иначе: для него большевистский переворот стал победой разрушительного начала в русской революции. Заключение же правительством Ленина Брестского мира Б. воспринял как предательство национальных интересов и гибель «эмпирической» России. В период 1917-18 гг. им было написано более 40 статей. В это же время Б. написал еще одну работу, чрезвычайно важную для понимания его отношения к социализму, — «Философия неравенства. Письма к недругам о социальной философии» (написана в 1918 г., издана в Берлине в 1923 г.) В этой книге Б. обосновывал право на неравенство, ведь без иерархизма, без аристократического начала невозможна духовная жизнь: «Всякое творческое движение есть возникновение неравенства, возвышение, выделение качеств из бескачественной массы… От неравенства родился и мир, космос. От неравенства родился и человек… Насильственное требование уравнения… есть посягательство на разрушение космического иерархического строя» (Собр. соч., т. 4. – Paris: 1990, с. 309). Книга была резкой критикой уравнительного социализма.

Б. был чрезвычайно активен в первые послереволюционные годы. В начале 1918 г. у него на квартире возникла Вольная Академия духовной культуры (ВАДК), официально зарегистрированная в Моссовете через год. Академия просуществовала до 1922 г. В ВАДК читали курсы лекций А.Белый, Вяч.Иванов, С.Франк, Ф.Степун и, разумеется, сам Б. В это же время Б. много работал в правлении Всероссийского Союза писателей, около года замещая его председателя. В 1920 г. он стал проф. Московского университета, где читал курсы лекций о миросозерцании Ф.Достоевского и о философии истории на историко-филологическом факультете. Курсы лекций легли затем в основу таких работ, как «Смысл истории»(1923) и «Миросозерцание Достоевского»(1923), вышедших уже за рубежом. Тогда же Б. стал действительным членом Вольной философской ассоциации, одним из учредителей Лиги русской культуры, членом экуменического Общества соединения церквей, участвовал в работе Лавки писателей, читал публичные лекции в Политехническом музее и др. Б. был далек от реальной политической борьбы. Тем не менее, он дважды был арестован: в 1920 г. в связи с раскрытием подпольного “Тактического центра” (был допрошен лично Ф.Дзержинским и отпущен). Обыск и второй арест состоялись в 1922 г. Б. был обвинен в антисоветской деятельности, заключен на несколько дней в тюрьму, а затем по решению Политбюро ЦК РКП(б) и Президиума ВЦИК выслан за пределы России. Б., отрицательно относившийся к эмиграции, решение о высылке воспринял как большое личное несчастье. В сентябре 1922 г. Б. и его жена были депортированы в Германию вместе с другими «инакомыслящими».

Годы жизни в Берлине были наполнены активной деятельностью: по инициативе Б. и при содействии Американского Христианского Союза Молодежи (YMCA) в декабре 1922г. была создана Религиозно-философская академия, продолжившая традиции ВАДК; в 1923г. для обучения эмигрантской молодежи был открыт Русский научный институт, деканом отделения к-рого стал Бердяев. Тогда же Б. вошел в совет Русского студенческого христианского движения (РСХД) – одного из самых долговечных среди многочисленных эмигрантских организаций, век к-рых зачастую был очень короток. Б. стал почетным членом совета РСХД и участвовал в его работе вплоть до 1936 г. При его участии возникло два филос. журнала — «София» и «Путь». Б. стал заметной фигурой в западноевропейских филос. кругах. Он лично познакомился с известными философами — О.Шпенглером, М.Шеллером, общеевропейскую известность принесла ему книга «Новое средневековье. Размышления о судьбе России и Европы» (1924).

Б. обратился к истории средних веков. Образы средневековья — это образы монаха и рыцаря как двух разновидностей аскетической личности, сконцентрированной на своем внутреннем мире. Вместе с тем, средневековье сковывало свободу творчества, поэтому на смену ему пришел Ренессанс, к-рый Б. характеризовал как эпоху отпадения человека от Бога, что породило самонадеянность человека и человечества. Именно это, считал Б., привело к иссяканию творческих сил, более не служащих высшей, абсолютной цели. Самонадеянность человека полнее всего выразились в эпоху позднего Возрождения, когда стало складываться новое отношение человека к природе, — отношение господина и покорителя. Связано это было с вхождением машин и техники в человеческую жизнь. Б. назвал это величайшей революцией в истории человечества, радикально изменившей весь склад и ритм жизни. Машина не только покорила природу, она покорила и человека. Цивилизация развила колоссальные технические силы, которые, по замыслу, должны были обеспечить господство человека над природой. На деле же, эти технические силы властвуют над самим человеком, делают его рабом техники, убивают не только его душу, но иногда и тело. К 19 в., писал Б., наступила эпоха разочарования. Типы монаха и рыцаря с их сильной самодисциплиной уступили место типам торгаша и шофера с тем, чтобы далее уступить место типу комиссара, во имя «народа» тиранящего народ. В этом смысле, буржуазная цивилизация, считал Б., не есть нормальная форма культуры. Она является лишь затянувшимся переходом от старого средневековья, где невежество и варварство пронизывались все же христианским светом, к новому состоянию общества, в к-ром религия вновь займет подобающее ей место. Выход Бердяев видел во вступлении человечества в эпоху «нового средневековья».

В 1924 г. Б. переехал во Францию, жил в Кламаре, пригороде Парижа, вместе с женой, ее сестрой, Е.Ю.Рапп, и их матерью. Благодаря усилиям Б. в Париже в 1924 г. открылась Религиозно-философская академия, где он читал ряд лекционных курсов («О проблемах христианства», «Об основных темах русской мысли 19 в.», «Судьба культуры», «Человек, мир и Бог» и др.), вел семинары. Сюда же в 1925 г. переехал и журн. «Путь», к-рый он редактировал вплоть до 1940г. Б. был не только редактором, но и постоянным автором «Пути»: в журнале было напечатано 87 его статей. Печатался Б. и в газетах «Дни», «Последние новости», «Русские новости», журналах «Современные записки», «Новый Град», «Вестник РСХД», «Русские записки», «Новая Россия» и др. До самой своей смерти он был редактором издательства YMCA-Press, где вышли почти все его эмигрантские книги. Б. принимал участие в работе литературного объединения «Кочевье», основал вместе с о. Сергием (Булгаковым), Г.Федотовым, И.Фондаминским и о. Василием (Зеньковским) Лигу православной культуры (1930-35).

Б. был одним из немногих мыслителей русского зарубежья, к-рый печатался не только на русском, но и на иностранных языках: почти все написанные им книги были переведены на французский, английский, немецкий. Религиозный экзистенциализм Бердяева получил отклик в среде западноевропейских мыслителей, его филос. идеи были высоко оценены Ж.Маритеном, Г.Марселем, Ж.Блоком и др. Особенно влияние Б. было заметно на философские кружки вокруг журнала «Esprit», созданного Э.Мунье в 1932 г. и положившего начало французскому персонализму. В его доме собирался «Кружок интерконфессиональных исследований», ставивший перед собой цель сближения различных церквей с участием Ж.Маритена, о. Сергия (Булгакова), Г.Федотова, Г.Флоровского, В.Моно и др. Б. в течение всей своей жизни на Западе пытался создать атмосферу взаимопонимания, соприкосновения между русской философской традицией и западноевропейской. В 1927г. книга Б. «Философия свободного духа» получила премию Французской Академии. В 1947г. Кембриджским университетом Б. стал третьим по счету русским, к-рому было присуждено почетное звание доктора Honoris causa. Наиболее известными широкой публике книгами Б. стали его филос. автобиография «Самопознание» (1949) и «Истоки и смысл русского коммунизма» (1955).

С начала вступления во вторую мировую войну СССР Б. занял «просоветскую» позицию, вызвав критику со стороны эмигрантской прессы. Он стал членом «Союза патриотов», считая, что нападение Гитлера на Россию надо расценивать как национальное несчастье, а не возможность свержения большевизма. Б. пытался увидеть «не только ложь, но и правду коммунизма» (статья «Правда и ложь коммунизма», опубликованная в журнале «Путь» в 1931 г., наделала много шума), считал русскую революцию «культурно-реакционной», но зато «социально-передовой», видел в Советах национальную власть. Б. остался противником коммунистического тоталитаризма в России, но не менее резко он выступал против тоталитаризма на Западе, против любого насилия над личностью. Для большинства эмиграции такая позиция Б. оказалась неприемлемой. А после опубликования книги «Русская идея»(1943), разрыв стал окончательным. Б. мало подходил под эмигрантскую «классификацию»: для правых кругов он был слишком революционен (Б. видел позитивное зерно в социалистическом идеале, не считал свершившуюся Октябрьскую революцию «случайным насилием над русской историей»). Для левых он тоже не мог быть «своим» в силу религиозного мировоззрения, индивидуализма, аристократизма. В этом смысле, Б. был одинок и независим, он не входил ни в какие политические партии и группировки.

Умер Б. за письменным столом от разрыва сердца в процессе работы над книгой «Царство Духа и царство Кесаря».

Б. написал 43 книги и более 500 статей.

 

Основные сочинения:

 

 

Литература:

 

• Н.А.Бердяев: pro et contra. СПб.: 1994.
• Вадимов А.В. Жизнь Бердяева: Россия. Oakland: 1993.
• Волкогонова О.Д. Н.А.Б. Интеллектуальная биография. М.: 2002.
• Ермичев А.А. Три свободы Н.Бердяева. М.: 1990.
• Полторацкий Н.П. Б. и Россия. Нью-Йорк: 1967.
• Cayaard, W.Wallace. Bibliographie des etudes sur Nicolas Berdiaev. Paris: 1992.
• Klepinine, Tamara. Bibliographie des oeuvres de Nicolas Berdiaev. Paris:1978.
• Lowrie, D.A. Rebellious Profet: a Life of Nicolai Berdyaev. New York: 1960.
• Slaatte, H.A. Time, Existence and Destiny: Nicolas Berdyaev’s Philosophy of Time. New York: 1988.

Read Самопознание. Учение Бердяева с комментариями Online by Бердяев Николай Александрович

Николай Александрович Бердяев

Самопознание: учение Бердяева с комментариями

© Лиственная Е.

© ООО «Издательство АСТ»

Духовидец не из нашего измерения

От редактора

«Торжество духовного начала означает не подчинение человека универсуму, а раскрытие универсума в личности».

Бердяев Н.А. «О свободе и рабстве человека. Опыт персоналистической философии»

Своей пронзительной, отчасти даже исступленной откровенностью в самонаблюдении Николай Александрович Бердяев не оставил тайн для исследователей истории его жизни и творчества. Поэтому биографическую часть данной книги было и легко, и сложно скомпоновать, следуя прихотливой «хронологии» его опыта философской автобиографии, названного «Самопознание». Отношение Бердяева ко времени – тема совершенно не исследованная (и напрасно), он жил словно в некоем внешнем, может параллельном, по отношению к своему (и нашему) времени.

Легко составлять его биографию, потому что все важные вехи своей жизни Николай Александрович сам обозначил и разъяснил: «Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть.

Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее. Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании. И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему не принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества. Глубина моего существа всегда принадлежала чему-то другому», – звучит поразительно современно, особенно строка о войне против России. Не случайно именно сейчас активизировался интерес читателей и исследователей к тем, кто всегда и везде оставался русским по-настоящему: в самом сердце, всей душой и разумом.

А сложно писать биографию Николая Александровича, потому что он считал, что: «Истоки человека лишь частично могут быть поняты и рационализированы. Тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца. Личность человеческая более таинственна, чем мир. Она и есть целый мир. Человек микрокосм и заключает в себе все. Но актуализировано и оформлено в его личности лишь индивидуально-особенное. Человек есть также существо многоэтажное. Я всегда чувствовал эту свою многоэтажность. Огромное значение имеет первая реакция на мир существа, в нем рождающегося. Я не могу помнить первого моего крика, вызванного встречей с чуждым мне миром. Но я твердо знаю, что я изначально чувствовал себя попавшим в чуждый мне мир, одинаково чувствовал это и в первый день моей жизни, и в нынешний ее день. Я всегда был лишь прохожим. Христиане должны себя чувствовать не имеющими здесь пребывающего града и града грядущего взыскующими. Но то первичное чувство, которое я здесь описываю, я не считал в себе христианской добродетелью и достижением. Иногда мне казалось, что в этом есть даже что-то плохое, есть какой-то надлом в отношении к миру и жизни. Мне чуждо было чувство вкорененности в землю. Мне более свойственно орфическое[1] понимание происхождения души, чувство ниспадания ее из высшего мира в низший.

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли[2].

У меня никогда не было чувства происхождения от отца и матери, я никогда не ощущал, что родился от родителей. Нелюбовь ко всему родовому характерное мое свойство. Я не люблю семьи и семейственности, и меня поражает привязанность к семейному началу западных народов. Некоторые друзья шутя называли меня врагом рода человеческого. И это при том, что мне очень свойственна человечность. У меня всегда была мучительная нелюбовь к сходству лиц, к сходству детей и родителей, братьев и сестер. Черты родового сходства мне представлялись противоречащими достоинству человеческой личности. Я любил лишь „лица необщее выражение»[3]. Но ошибочно было бы думать, что я не любил своих родителей. Наоборот, я любил их, считал хорошими людьми, но относился к ним скорее как отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они не заболели, и мысль об их смерти переживал очень мучительно. У меня всегда было очень слабое чувство сыновства. Мне ничего не говорило „материнское лоно, ни моей собственной матери, ни матери-земли. Мать моя была очень красива, ее считали даже красавицей. В 50 лет она была еще очень красивой женщиной. Но я никогда не мог открыть в себе ничего похожего на Эдипов комплекс, из которого Фрейд создал универсальный миф. Родство всегда казалось мне исключающим всякую влюбленность. Предмет влюбленности должен быть далеким, трансцендентным, не похожим на меня. На этом ведь был основан культ „прекрасной дамы. Я русский романтик начала XX века» Обе цитаты взяты из его книги «Самопознание. Опыт философской автобиографии». В мире она известна под коротким – «Самопознание» – и длинным вышеприведенным названием, потому что издана была уже после смерти автора. Но в СССР любое из этих названий произносили шепотом, как и фамилию автора.

Родившись в СССР – стране пчел, муравьев и винтиков, я знала, что за чтение Бердяева (как и многих других запрещенных авторов) можно получить тюремный срок или принудительное «лечение» в психбольнице. Но мой папа диссидент (избалованный, но неприкаянный профессорский сынок) цитировал Николая Александровича моей маме (девушке богемной – художнику-оформителю, или дизайнеру, как сейчас говорят), когда я была еще в ее утробе. Поэтому Бердяев близок мне, как нательный крестик православному человеку. Близок изнутри (простите за каламбур) – по духу и миропониманию: «Личность не может быть частью какого-либо иерархического целого, она есть микрокосм в потенциальном состоянии. (…) Личность не вмещается в непрерывный, сплошной процесс мировой жизни, она не может быть моментом или элементом эволюции мира. Существование личности предполагает прерывность, необъяснимо никакой непрерывностью. Человек, которого только и знает биология и социология, человек, как существо природное и социальное, есть порождение мира и происходящих в мире процессов. Но личность, человек, как личность, не есть дитя мира, он иного происхождения. И это делает человека загадкой. Личность есть прорыв, разрыв в этом мире, внесение новизны. Личность не есть природа, она не принадлежит к объективной, природной иерархии, как соподчиненная её часть. Человек есть личность не по природе, а по духу. По природе он лишь индивидуум. Личность не есть монада, входящая в иерархию монад и ей соподчиненная. Личность есть микрокосм, целый универсум. Только личность и может вмещать универсальное содержание, быть потенциальной вселенной в индивидуальной форме. Это универсальное содержание не доступно никаким другим реальностям природного или исторического мира, всегда характеризуемым, как часть. (…) Личность не составляется из частей, не есть агрегат, не есть слагаемое, она есть первичная целость. Возрастание личности, реализация личности совсем не означает образования целого из частей, но означает творческие акты личности, как целого, ни из чего не выводимого и ни из чего не слагаемого. Образ личности целостный, он целостно присутствует во всех актах личности. Личность имеет единственный, неповторимый образ, Cestalt. (…)

Личность не может быть детерминирована изнутри и Богом. Отношение между личностью и Богом не есть каузальное[4] отношение, оно находится вне царства детерминации, оно внутри царства свободы. Бог не объект для личности, он субъект, с которым существуют экзистенциальные отношения. Личность есть абсолютный экзистенциальный центр. (…)

Личность не порождается родовым космическим процессом, не рождается от отца и матери, она происходит от Бога, является из другого мира. Она свидетельствует о том, что человек есть точка пересечения двух миров, что в нем происходит борьба духа и природы, свободы и необходимости, независимости и зависимости».

Я не претендую на сколь-нибудь полное понимание Николая Александровича. Но не только я его не понимаю, пожалуй, еще никто в мире сегодня до конца его понять не может – такова особенность его личности и отсутствие у нас идеи нового социального строя, который бы стал мостиком между нами и вневременным духовидцем Бердяевым. Как нам понять того, кто предсказал появление фашизма и его агрессивность: «В Западной же Европе я ясно увидел, насколько антикоммунистический фронт движется интересами буржуазно-капиталистическими или носит характер фашистский», – в 1939 году в книге «О свободе и рабстве человека. Опыт персоналистической философии»? Того, кто отрицал все когда-либо существовавшие и еще только нарождавшиеся социальные формации? «Но личность в человеке не есть вещь физического мира. Философия жизни ведет к растворению человеческой личности в космическом и социальном процессе. Антиперсоналистичны дионисизм[5], натуралистическая пантеистическая мистика, теософия, антропософия, коммунизм, фашизм, так же как и либерализм (ныне это демократия – Е.Л.), связанный с капиталистическим строем» Или вот предсказание краха и безбожности империалистического – самого казалось бы прогрессивного на тот (или и на этот?) момент общества: «Тиран есть создание масс, испытывающих перед ним ужас. Воля к могуществу, к преобладанию и господству есть одержимость, это не есть воля свободная и воля к свободе. Одержимый волей к могуществу находится во власти рока и делается роковым человеком. Цезарь-диктатор, герой империалистической воли, ставит себя под знаком фатума. Он не может остановиться, не может себя ограничить, он идет все дальше и дальше к гибели. Это человек обреченный. Воля к могуществу ненасытима. Она не свидетельствует об избытке силы, отдающей себя людям. Империалистическая воля создает призрачное, эфемерное царство, она порождает катастрофы и войны. Империалистическая воля есть демониакальное извращение истинного призвания человека. В ней есть извращение универсализма, к которому призван человек. Этот универсализм пытаются осуществить через ложную объективацию, через выбрасывание человеческого существования вовне, через экстериоризацию, делающую человека рабом».

Мы просто не представляем, о каком обществе пишет этот философствующий пророк, какой строй может избежать вот этих «зол», которые не приемлет свободный дух Бердяева: «Что воля к могуществу, империалистическая воля противна достоинству и свободе человека, совершенно ясно. Да и империалистическая философия никогда не говорила, что защищает свободу и достоинство человека. Она экзальтирует насилие над человеком как высшее состояние. Но самая проблема насилия и отношение к ней очень сложно. Когда возмущаются против насилия, то обыкновенно имеют в виду грубые и бросающиеся в глаза формы насилия. Человека бьют, сажают в тюрьму, убивают. Но человеческая жизнь полна незаметными, более утонченными формами насилия. Психологическое насилие играет ещё большую роль в жизни, чем насилие физическое. Человек лишается свободы и становится рабом не только от физического насилия. Социальное внушение, испытываемое человеком с детства, может его поработить. Система воспитания может совершенно лишать человека свободы, делать его неспособным к свободе суждения. Тяжесть, массивность истории насилуют человека.

Насиловать человека можно путем угрозы, путем заразы, которая превратилась в коллективное действие. Порабощение есть убийство. Человек всегда посылает человеку токи жизни или токи смерти. И всегда ненависть есть ток смерти, посланный другому и насилующий его (здесь и далее выделено мной – Е.Л.[6])

Ненависть всегда хочет лишить свободы. Но поразительно, что и любовь может стать смертельной и послать ток смерти. Любовь порабощает не менее, чем ненависть. Человеческая жизнь пронизана подпольными токами, и человек попадает незримо в атмосферу, его насилующую и порабощающую.

Кристаллизовавшееся, затверделое общественное мнение делается насилием над человеком. Человек может быть рабом общественного мнения, рабом обычаев, нравов, социально навязанных суждений и мнений.

Трудно переоценить совершаемое в наше время насилие прессой. Средний человек нашей эпохи имеет мнения и суждения той газеты, которую он читает каждое утро, она подвергает его психическому принуждению. А при лживости и подкупности прессы результаты получаются самые ужасные в смысле порабощения человека, лишения его свободы совести и суждения. Между тем как это насилие сравнительно мало заметно. Оно заметно только в странах диктатуры, где фальсификация мнений и суждений людей есть государственное действие.

Есть ещё более глубокое насилие, это насилие власти денег. Это есть скрытая диктатура в капиталистическом обществе. Человека не насилуют прямо, заметным образом. Жизнь человека зависит от денег, самой безличной, самой бескачественной, на всё одинаково меняющейся силы мира.

Человек не лишается прямо, путем физического насилия, свободы совести, свободы мысли, свободы суждения, но он поставлен в материально зависимое положение, находится под угрозой голодной смерти и этим лишен свободы. Деньги дают независимость, отсутствие денег ставит в зависимость. Но и имеющий деньги находится в рабстве, подвергается незаметному насилию. В царстве мамоны человек принужден продавать свой труд и труд его не свободен» Цитаты в этой главе все взяты из книги Бердяева «О свободе и рабстве человека. Опыт персоналистической философии».

Задача данной, составленной из цитат и моих комментариев к ним, книги напомнить, что в истории России есть такой уникальный мыслитель, философ, психолог и, как сейчас говорят – эзотерик, который так опередил свое (и наше) время, что дай Бог нашим детям начать его понимать и придумать такой по-настоящему гуманный духовный социальный строй: «Авторитарному сознанию или авторитарному строю жизни нужно противополагать не разум, не природу и не суверенное общество, а дух, т. е. свободу, духовное начало в человеке, образующее его личность и независимое от объективированной природы и от объективированного логического мира».

* * *

Насколько прав был Бердяев в своих предчувствиях – легко можно убедиться на одном простом примере. Моя мама недавно подарила мне подвеску с ярким оранжевым прозрачным камнем, сказав, что это возможно цитрин или гранат… Задав поиск, чтобы точнее определить спессартин ли это, я всколыхнула ворох контекстных ссылок, которые с тех пор предлагают мне приобрести все оранжевые драгоценности мира. Это вызывало у меня ощущение, что камень очень модный, раз о нем так много информации. Но. «Но» везде есть, как учит Николай Александрович. Но модным этот вид граната будет только для меня. Вдумайтесь, для нас торжество индивидуального подхода обернулось… контекстной рекламой. Мог ли это предполагать Бердяев? Нет. Но он знал, что «Есть психология насилия индивидуального, и есть психология насилия коллективного, социального».

Он считал, что большевистское «по труду»[7] не отвечало его идеалам: «В ином мире, мире духовности все свободно, все индивидуально, нет „общего», нет необходимого. Мир есть объективированный, т. е. отчужденный от себя дух. (…) Свобода личности есть долг, исполнение призвания, реализация Божией идеи о человеке, ответ на Божий призыв. Человек должен быть свободен, не смеет быть рабом, ибо должен быть человеком. Такова воля Бога».

Но наша цивилизация так устроена, что любое изобретение сначала становится «ядерной бомбой», а лишь потом «атомной электростанцией». Так, например, глубокие исследования личности и утверждение важности индивидуального подхода – пока в наше время эксплуатируются в основном в продажах – носков, таблеток или политиков – все равно: приемы навязывания несвободы выбора везде одинаковы.

Мистико-теологические идеи Бердяева легли в основу множества направлений в психологии (Гештальт-терапия, например) и эзотерики, но пока не политики: «Освобождение от рабства есть освобождение от давящей идеи мирового порядка, который есть порождение объективации, т. е. падшести. Благая весть о наступлении Царства Божия противоположна миропорядку, она означает конец ложной гармонии, основанной на царстве общего. Проблема теодицеи не разрешима объективирующей мыслью в объективированном миропорядке, она разрешима лишь в экзистенциальном плане, где Бог открывается, как свобода, любовь и жертва, где Он страдает с человеком и борется с человеком против неправды мира, против нестерпимых страданий мира. Не нужно, не должно оправдывать всех несчастий, страданий и зол мира при помощи идеи Бога-Промыслителя и Миродержавца. Это дурно. Нужно обращаться к Богу для борьбы за свободу, за справедливость, за просветление существования».

Бердяев все еще не современен, точнее, мы пока не современны Николаю Александровичу, который так далеко впереди своим видением будущего справедливого сообщества свободных духовно развитых людей, что мы и представить такого не можем: «Деление мира на два лагеря, которое есть главный метод концентрации сил коммунизма и фашизма, есть деление военное и приспособленное для войны. Но это деление есть величайшая ложь. Это есть манихейство[8], приспособленное для утилитарных целей борьбы и войны.

Это концентрированное деление наполняет людей ненавистью, готовит психологическую атмосферу войны.

Человечество не делится на царство Ормузда[9] и Аримана[10]. В каждом человеке есть два царства – света и тьмы, правды и лжи, свободы и рабства. Реальное деление мира и человечества гораздо сложнее. Враг национальный, враг социальный, враг религиозный не есть сосредоточение мирового зла, не есть злодей, и он не есть и не может быть только врагом, предметом „священной ненависти, он человек со всеми человеческими свойствами национальной, социальной или религиозной группировки людей. Нужно перестать считать „своё непременно хорошим, а „чужое» непременно дурным.

Только Евангелие провозгласило, что нужно любить врагов, выйти из порочного круга ненависти и мести. И это означает переворот в мире, поворот к иному миру, радикальное отрицание законов природного мира и царствующего в нем натурального порядка.

Между порядком Божиим и порядком мира существует глубокий конфликт, и тут невозможно взаимное приспособление, тут возможны только измены. Различие между абсолютным и относительным есть порождение отвлеченной мысли. Истина, открывшаяся в Евангелии, не абсолютна, а конкретна и находится в царстве субъективности, а не в царстве объективности, она раскрывает свободу царства Божия.

Заповедь „не убий», как голос Божий, остается в силе не только для отдельных людей, но и для человеческих обществ.

Но для того чтобы человеческие общества соблюдали эту заповедь, они должны свернуть с пути объективации человеческого существования, т. е. с пути рабства человека, и вступить на путь субъективации человеческого существования, т. е. на путь освобождения».

Мечтаю, чтобы наши дети увидели зарю новой цивилизации, настоящей человеческой цивилизации, как мечтал «инопланетянин» Бердяев.

Оцарапанный жизнью

Биографическая часть

«Мне часто казалось, что я, в сущности, в „жизни» не участвую, слышу о ней издалека и лишь оцарапан ею».

Бердяев Н.А. «Самопознание. Опыт философской автобиографии»

Происхождение

По своему происхождению я принадлежу к миру аристократическому. Это, вероятно, не случайно и наложило печать на мою душевную формацию. Мои родители принадлежали к «светскому» обществу, а не просто к дворянскому обществу. В доме у нас говорили главным образом по-французски. Родители мои имели большие аристократические связи, особенно в первую половину жизни. Эти связи были частью родственные, частью по службе моего отца в кавалергардском полку. В детстве мне было известно, что мои родители были друзья обер-гофмейстерины княгини Кочубей, которая имела огромное влияние на Александра III. Дворцовый комендант, генерал-адъютант Черевин, тоже близкий Александру III, был товарищем моего отца по кавалергардскому полку.

Со стороны отца я происходил из военной семьи. Все мои предки были генералы и георгиевские кавалеры, все начали службу в кавалергардском полку. Мой дед М. Н. Бердяев был атаманом войска Донского. Прадед генерал-аншеф Н. М. Бердяев был новороссийским генерал-губернатором. Его переписка с Павлом I была напечатана в «Русской старине». Отец был кавалергардским офицером, но рано вышел в отставку, поселился в своем имении Обухове, на берегу Днепра, был одно время предводителем дворянства, в Турецкую войну опять поступил на военную службу, потом в течение 25 лет был председателем правления Земельного банка Юго-Западного края. У него не было никакой склонности делать карьеру, и он даже отказался от чина, который ему полагался за то, что более двадцати пяти лет он был почетным мировым судьей. Я с детства был зачислен в пажи за заслуги предков. Но так как мои родители жили в Киеве, то я поступил в Киевский кадетский корпус, хотя за мной осталось право в любой момент быть переведенным в пажеский корпус.

Мать моя была рожденная княжна Кудашева. Она была полуфранцуженка. Ее мать, моя бабушка, была графиня Шуазель. В сущности, мать всегда была более француженка, чем русская, она получила французское воспитание, в ранней молодости жила в Париже, писала письма исключительно по-французски и никогда не научилась писать грамотно по-русски, будучи православной по рождению, она чувствовала себя более католичкой и всегда молилась по французскому католическому молитвеннику своей матери. Я шутя ей говорил, что она никогда не перешла с Богом на «ты». Интересно, что у меня была бабушка монахиня и прабабушка монахиня. Мать моего отца, рожденная Бахметьева, была в тайном постриге еще при жизни моего деда. Она была близка к Киево-Печерской лавре. Известный старец Парфений был ее духовником и другом, ее жизнь была им целиком определена.

Помню детское впечатление. Когда умерла бабушка и меня привели на ее похороны, мне было лет шесть, я был поражен, что она лежала в гробу в монашеском облачении и ее хоронили по монашескому обряду. Монахи пришли и сказали: «Она наша». Бабушка моей матери, княгиня Кудашева, рожденная княжна Баратова, стала после смерти мужа настоящей монахиней. У меня и в советский период висел ее большой портрет масляными красками в монашеском облачении с очень строгим лицом. Бабушка Бердяева жила в собственном доме с садом в верхней старинной части Киева, которая называлась Печерск. Атмосфера Печерска была особая, это смесь монашества и воинства. Там была Киево-Печерская лавра, Никольский монастырь и много других церквей. На улицах постоянно встречались монахи. Там была Аскольдова могила, кладбище на горе над Днепром, где похоронена бабушка и другие мои предки. Вместе с тем Печерск был военной крепостью, там было много военных.

Это старая военно-монашеская Россия, очень мало подвергавшаяся модернизации. Киев один из самых красивых городов не только России, но и Европы. Он весь на горах, на берегу Днепра, с необыкновенно широким видом, с чудесным Царским садом, с Софиевским собором, одной из лучших церквей России. К Печерску примыкали Липки, тоже в верхней части Киева. Это дворянско-аристократическая и чиновничья часть города, состоящая из особняков с садами. Там всегда жили мои родители, там был у них дом, проданный, когда я был еще мальчиком. Наш сад примыкал к огромному саду доктора Меринга, занимавшему сердцевину Киева. У меня на всю жизнь сохранилась особенная любовь к садам. Но я чувствовал себя родившимся в лесу и более всего любил лес.

Все мое детство и отрочество связано с Липками. Это уже был мир несколько иной, чем Печерск, мир дворянский и чиновничий, более тронутый современной цивилизацией, мир, склонный к веселью, которого Печерск не допускал. По другую сторону Крещатика, главной улицы с магазинами между двумя горами, жила буржуазия. Совсем внизу около Днепра был Подол, где жили главным образом евреи, но была и Киевская духовная академия. Наша семья, хотя и московского происхождения, принадлежала к аристократии Юго-Западного края, с очень западными влияниями, которые всегда были сильны в Киеве. Особенно семья моей матери была западного типа, с элементами польскими и французскими. В Киеве всегда чувствовалось общение с Западной Европой. Я с детства часто ездил за границу. Первый раз ездил за границу семи лет в Карлсбад, где моя мать лечила болезнь печени. Первое мое впечатление от заграницы была Вена, которая мне очень понравилась.

Из моих предков наиболее яркой и интересной фигурой был мой дед М. Н. Бердяев. О нем я слыхал много рассказов с детства. Отец любил рассказывать, как дед победил Наполеона. В 1814 году, в Кульмском сражении, армия Наполеона побеждала русскую и немецкую армии. В той части русской армии, где находился мой дед, были убиты все начальствовавшие, начиная с генерала. Мой дед был молодым поручиком кавалергардского полка, но должен был вступить в командование целой частью. Он перешел в бурное наступление и атаковал французскую армию. Французы подумали, что противник получил подкрепление. Армия Наполеона дрогнула и проиграла Кульмское сражение. Мой дед получил Крест Святого Георгия и прусский Железный Крест.

Другой рассказ. Дед командует полком. Он исключительно хорошо относился к солдатам. Для военного времени Николая I он был исключительно гуманным человеком. По рассказам отца, он всегда с отвращением относился к крепостному праву и стыдился его. После того, как он был произведен в генералы и отправился на войну, солдаты его полка поднесли ему медаль в форме сердца с надписью: «Боже, храни тебя за твою к нам благодетель». Эта медаль всегда висела у отца в кабинете, и он особенно ею гордился.

Третий рассказ. Дед – атаман Войска Донского. Приезжает Николай I и хочет уничтожить казацкие вольности. Это была тенденция к унификации. Был парад войска в Новочеркасске, и Николай I обратился к моему деду, как начальнику края, с тем, чтобы было приведено в исполнение его предписание об уничтожении казацких вольностей. Мой дед говорит, что он считает вредным для края уничтожение казацких вольностей, и просит уволить его в отставку. Все в ужасе и ждут кар со стороны Николая I, который нахмурился. Но потом настроение его меняется, он целует деда и отменяет свое распоряжение. Уже старым и больным дед проявлял нелюбовь к монахам, хотя он был православным по своим верованиям.

Тут уместно сказать о некоторых наследственных свойствах характера нашей семьи. Я

Николай Бердяев — биография, творчество, отзывы, лучшие книги.

Никола́й Алекса́ндрович Бердя́ев (6 (18) марта 1874, Киев — 23 марта или 24 марта 1948, Кламар под Парижем) — религиозный русский философ XX века. В 1922 году был выслан из Советской России, с 1925 года проживал во Франции.Семья Н. А. Бердяев родился в дворянской семье. Его отец, Александр Михайлович Бердяев, был офицером-кавалергардом, потом киевским уездным предводителем дворянства, позже председателем правления киевского земельного банка; мать, Алина Сергеевна, урожденная княжна Кудашева,…

Никола́й Алекса́ндрович Бердя́ев (6 (18) марта 1874, Киев — 23 марта или 24 марта 1948, Кламар под Парижем) — религиозный русский философ XX века. В 1922 году был выслан из Советской России, с 1925 года проживал во Франции.Семья Н. А. Бердяев родился в дворянской семье. Его отец, Александр Михайлович Бердяев, был офицером-кавалергардом, потом киевским уездным предводителем дворянства, позже председателем правления киевского земельного банка; мать, Алина Сергеевна, урожденная княжна Кудашева, по матери была француженкойОбразование Бердяев сперва воспитывался дома, потом поступил во 2-й класс киевского кадетского корпуса. В 6-м классе оставил корпус «и начал готовиться на аттестат зрелости для поступления в университет. Тогда же у меня явилось желание сделаться профессором философии»[1]. В 1894 г. Бердяев поступил в Киевский университет — сначала на естественный факультет, но через год перешел на юридический.Жизнь в России Бердяев, как и многие другие русские философы рубежа XIX-XX веков, прошел путь от марксизма к идеализму. В 1898 г. за свои социал-демократические взгляды он был арестован (вместе с 150 другими социал-демократами) и исключён из университета (до этого он однажды уже подвергался аресту на несколько дней как участник студенческой демонстрации). Месяц Бердяев провел в тюрьме, после чего был освобождён; его дело тянулось два года и кончилось высылкой в Вологодскую губернию на три года, два из которых он провёл в Вологде, а один — в Житомире. В 1898 г. Бердяев начал печататься. Постепенно он стал отходить от марксизма, в 1901 г. вышла его статья «Борьба за идеализм», закрепившая переход от позитивизма к метафизическому идеализму. Наряду с С. Н. Булгаковым, П. Б. Струве, С. Л. Франком Бердяев стал одной из ведущих фигур движения, которое впервые заявило о себе сборником «Проблемы идеализма» (1902), затем сборником «Вехи», в котором резко отрицательно характеризовалась русская революция 1905 года. За последующие годы до своей высылки из СССР в 1922 г. Бердяев написал множество статей и несколько книг, из которых впоследствии, по его словам, по-настоящему ценил лишь две — «Смысл творчества» и «Смысл истории»; он участвовал во многих начинаниях культурной жизни Серебряного века, вначале вращаясь в литературных кругах Петербурга, потом принимая участие в деятельности Религиозно-философского общества в Москве. После революции 1917 года Бердяев основал «Вольную академию духовной культуры», просуществовавшую три года (1919–1922).Жизнь в эмиграции Дважды при советской власти Бердяев попадал в тюрьму. «Первый раз я был арестован в 20 году в связи с делом так называемого Тактического центра, к которому никакого прямого отношения не имел. Но было арестовано много моих хороших знакомых. В результате был большой процесс, но я к нему привлечен не был». Во второй раз Бердяева арестовали в 1922 году. «Я просидел около недели. Меня пригласили к следователю и заявили, что я высылаюсь из советской России за границу. С меня взяли подписку, что в случае моего появления на границе СССР я буду расстрелян. После этого я был освобожден. Но прошло около двух месяцев, прежде чем удалось выехать за границу». После отъезда (на так называемом «философском пароходе») Бердяев жил сначала в Берлине, где участвовал в создании и работе «Русского научного института». В Берлине Бердяев познакомился с несколькими немецкими философами — с Максом Шелером, Кайзерлингом, Шпенглером. В 1924 г. он переехал в Париж. Там, а в последние годы в Кламаре под Парижем, Бердяев и жил до самой смерти. Он много писал и печатался, с 1925 по 1940 гг. был редактором журнала «Путь», активно участвовал в европейском философском процессе, поддерживая отношения с такими философами, как Э. Мунье, Г. Марсель, К. Барт и др. «В последние годы произошло небольшое изменение в нашем материальном положении, я получил наследство, хотя и скромное, и стал владельцем павильона с садом в Кламаре. В первый раз в жизни, уже в изгнании, я имел собственность и жил в собственном доме, хотя и продолжал нуждаться, всегда не хватало». В Кламаре раз в неделю устраивались «воскресенья» с чаепитиями, на которые собирались друзья и почитатели Бердяева, происходили беседы и обсуждения разнообразных вопросов и где «можно было говорить обо всём, высказывать мнения самые противоположные»[3]. Среди опубликованных в эмиграции книг Н. А. Бердяева следует назвать «Новое средневековье» (1924), «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931), «О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии» (1939), «Русская идея» (1946), «Опыт эсхатологической метафизики. Творчество и объективация» (1947). Посмертно были опубликованы книги «Самопознание. Опыт философской автобиографии» (1949), «Царство Духа и царство Кесаря» (1951) и др.«Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть. Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее. Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала XX века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании». Умер Бердяев в 1948 г. в своём доме в Кламаре от разрыва сердца. За две недели до смерти он завершил книгу «Царство Духа и Царство Кесаря», и у него уже созрел план новой книги, написать которую он не успел.Основные положения философии Наиболее выражает мою метафизику книга «Опыт эсхатологической метафизики». Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви. Я утверждаю примат свободы над бытием. Бытие вторично, есть уже детерминация, необходимость, есть уже объект. Может быть, некоторые мысли Дунса Скота, более всего Я. Беме и Канта, отчасти Мен де Бирана и, конечно, Достоевского как метафизика я считаю предшествующими своей мысли, своей философии свободы. — Самопознание, гл. 11. Во время ссылки за революционную деятельность Бердяев перешёл от марксизма («Маркса я считал гениальным человеком и считаю сейчас», — писал он позднее в «Самопознании») к философии личности и свободы в духе религиозного экзистенциализма и персонализма. В своих работах Бердяев охватывает и сопоставляет мировые философские и религиозные учения и направления: греческую, буддийскую и индийскую философию, неоплатонизм, гностицизм, мистицизм, масонство, космизм, антропософию, теософию, Каббалу и др. У Бердяева ключевая роль принадлежала свободе и творчеству («Философия свободы» и «Смысл творчества»): единственный механизм творчества — свобода. В дальнейшем Бердяев ввел и развил важные для него понятия: царство духа, царство природы, объективация — невозможность преодолеть рабские оковы царства природы, трансцендирование — творческий прорыв, преодоление рабских оков природно-исторического бытия. Но в любом случае внутренней основой бердяевской философии являются свобода и творчество. Свобода определяет царство духа. Дуализм в его метафизике — это Бог и свобода. Свобода угодна Богу, но в то же время она — не от Бога. Существует «первичная», «несотворённая» свобода, над которой Бог не властен. Эта же свобода, нарушая «божественную иерархию бытия», порождает зло. Тема свободы, по Бердяеву, важнейшая в христианстве — «религии свободы». Иррациональная, «темная» свобода преображается Божественной любовью, жертвой Христа «изнутри», «без насилия над ней», «не отвергая мира свободы». Богочеловеческие отношения неразрывно связаны с проблемой свободы: человеческая свобода имеет абсолютное значение, судьбы свободы в истории — это не только человеческая, но и божественная трагедия. Судьба «свободного человека» во времени и истории трагична.
На нашем книжном сайте Вы можете скачать книги автора Николая Бердяева в самых разных форматах (epub, fb2, pdf, txt и многие другие). А так же читать книги онлайн и бесплатно на любом устройстве – iPad, iPhone, планшете под управлением Android, на любой специализированной читалке. Электронная библиотека КнигоГид предлагает литературу Николая Бердяева в жанрах .

Спектакль «Добрый человек из Сезуана» — отзывы зрителей

Все отзывы • 156 Excellent • 82 Very good • 21 Good • 8 Normal • 6 Bad • 12 Without rate • 27

14 april 2021

Очень плохой звук! В амфитеатре ничего не слышно.

14 april 2021

Юрий Бутусов — гений! Получила огромное удовольствие! Все его постановки просто прекрасны! Жаль, что спектакли, которые остались на сцене театра Ленсовета в Санкт-Петербурге, не приезжают в Москву с гастролями.

07 april 2021

Фантастический спектакль, полностью погружаешься в созданный на сцене мир. Время пролетает незаметно!

06 march 2021

Понравилось, очень интересно представлены Боги, но не очень характерно для Бутусова.

Анонимный отзыв

11 december 2020

Интерпритация не понравилась совсем. В таком режисерском прочтении пьесу испортили. Длинные невнятные монологи на немецком. Актеров было не слышно. Декорации невыразительные. Жаль потраченного времени. Ушли в антракте. Первый раз уходим со спектакля.

11 december 2020

Если честно, ушла в полном недоумении. Спектакль откровенно не понравился. Самая главная претензия — почему такая тихая и невнятная речь? Я просто устала напрягаться и прислушиваться к тому, что там говорят артисты, только раздражение из-за этого поднималось. Ну это же просто неуважение к зрителю — повесьте микрофоны, если есть такая проблема.
Такое ощущение, что тянет на себе весь спектакль одна Александра Урсуляк, вот она выкладывается по полной, играет на зрителя, эмоционально, сильно (и ее всегда хорошо и четко слышно).
В принципе сама постановка хорошая, в духе Бутусова, яркая, громкая, резонирующая. Но исполнение…уж очень хромает.

03 april 2020

Изначально прежде чем идти на этот спектакль, посмотрите кто режиссер (Юрий Бутусов), почитайте отзывы о его поставщиках и потом уже принимайте решение идти и смотреть или выбрать другую сцену.
Это уже не первый спектакль который поставил Юрий Бутусов и на который мы пришли, все его спектакли очень продолжительные, такое ощущение все они ориентированы на испытание человеческого «порога» боли и терпения, о котором кто то говорит, кто то кричит, а кто то всю жизнь молчит и терпит.
Весь спектакль — опять держал в напряжение напряжении зал, кто не выдерживал уходил. В каждом спектакле Ю.Бутусова, свои фишки (акценты), в этом в конце спектакля — запомнился монолог А.Урсуляк произнесенный напряженно-эмоционально, но с нужной интонацией.

10 march 2020

Отличный спектакль, вызвал бурю эмоций, и плакала и смеялась. Всем рекомендую. Думаю, можно взять и ребенка, очень понятно объясняет о добре и зле.

27 february 2020

Великолепный спектакль, все актеры играют бесподобно, не знаешь на ком сосредоточиться на сцене, каждый образ интересен, всем советую посмотреть, музыкальный, динамичный, с чувством юмора

Анонимный отзыв

26 february 2020

Интересный спектакль, со смыслом, но на любителя. Мне понравился, Урсуляк в главной роли великолепна.

16 february 2020

Считаю этот спектакль одним из лучших, что я видела! Это феерично! Потрясающий по атмосфере, с невероятной завораживающей музыкой! А артисты!!! Александра Урсуляк просто обворожительна! Рыдают все, кого я приводила посмотреть на это чудо! Фантастика! Очень рекомендую

05 february 2020

Много музыки, много немецкого, много надрыва! Брехт силен, Бутусов великолепен, актёры выкладываются так, что непонятно, как они переживают этот спектакль. До мурашек пробирает. Женщинам, в которых борются внутреннее женское и мужское, будет очень близко. Зал был полон. Под впечатлением выходили все. Переосмысливание сцен и идей потом долго не дает уснуть, и многое осознается уже гораздо позже… Главное, не злоупотреблять своим «двоюродным братом», «раз в месяц достаточно» )) Заканчивается спектакль на невыносимо высокой эмоциональной ноте.

04 february 2020

Все отлично. Только текст не всегда слышен.

04 february 2020

Спектакль понравился. Игра актеров просто бесподобна. Музыкальная тема хороша.

25 january 2020

Я в замешательстве. Ожидала бо?льшего.

25 january 2020

Слишком правильный спектакль. Мораль. Держится на игре главной героини А Урсуляк.

11 january 2020

Если и есть какой то минус, то только сам Брехт виноват. Пьеса то примитивная. В остальном все гениально.

09 january 2020

Хороший спектакль, нам очень понравился. Не затянут, динамичный, интересный, с песнями и живой музыкой, заставляет задуматься, но в то же время не тяжелый. Актеры молодцы.
П.С.: слева и справа с балкона не видно половину сцены, это немного огорчило.

09 january 2020

Затянутое начало с долгим высыпаниями песка, громкая музыка, перекрывающая тексты, постоянный крик актёров, вызывающий тревогу за их голосовые связки. Но интересный и сильный спектакль, замечательная главная героиня, красивые сцены- наприме, дождя..Стоит посмотреть!

09 january 2020

Спектакль не понравился, очень затянут по времени, после 1- ого акта, очередь в раздевалку была! Досмотрела до конца, но увы впечатление 2- ой акт не улучшил.

Николай Бердяев: Одиночество и общество — Отзывы

ОТЗЫВЫ → Отшельники → Одиночество

Николай Бердяев. Одиночество и общество. Лондон: Джеффри Блес, 1938 г., и позже. перепечатки.

Русский философ и религиозный мыслитель Николай Бердяев (1874-1948) пережил знаменательные исторические изменения в России и Европе при его жизни, в то время как сам отражая в своих многочисленных книгах арсенал мышления и интерпретация с первых лет его жизни в качестве студента-революционера до его более поздние годы как христианский экзистенциалист.

Книги Бердяева адресованы жизненно важным интеллектуальным и социальным вопросам. вопросы современная и традиционная мысль. В целом его работы походили на единая спираль, переходящая от одной основной темы к другой, охватывающая новые идеи с каждым томом. Таким образом, книга с интригующим названием «Одиночество и общество» (впервые опубликовано в 1934 году) касается не только его названия. В забронировать первые адреса фундамент философских и религиозных проблем под рубрикой «размышления» перед тем, как войти в заглавную тему почти на полпути через книгу.Тем не менее, тема одиночества — лишь одна из частей. в этой книге рассмотрены все более широкие интересы Бердяева.

Заголовки разделов и количество глав, следующих в скобках, раскрывают прогресс мышления Бердяева в этой работе. Каждый раздел будет резюмировано, чтобы поместить уединение в более широкий философский контекст Бердяева.

1. Трагическая ситуация философа и проблемы Философия (2)
2. Субъект и объективация (4)
3. Эго, одиночество и общество (3)
4. Зло времени.Изменение и вечность (3)
   
5. Личность, общество и общение (4)
   

1. Трагическая ситуация философа.

Бердяев защищает философию от двух ее «заклятых врагов», религия и наука. Главная ошибка религии — объективировать само по себе, чтобы сделать открытую истину внешней по отношению к человеческому сознанию, истинная религия «искажена непосредственными реакциями человека сообщества, в котором это происходит ». Кроме того, религия включает в себя понятия истины, полученные из человеческих выражений (таких как Библия) и ложные или ошибочные философии, пытающиеся объективировать свои база власти.

С другой стороны, наука определила философию с эшафотами религии. И, в свою очередь, философия, ставшая в служанка религии не могла освободиться от атак наука, пока философы не признали слабость философии попытка объективности. Отсюда возникла философия существования. В трагическая ситуация философа состоит в том, что объективирующий критерий как религии, так и науки исключает истинное знание, возникающее из личное, индивидуальное переживание тайны Бытия.

Эго — неизбежная основа всякого знания, ибо правда философия не удовлетворяется только тем, что традиционно определяется как объективный. Ничто не лишено аффекта. «The субъективный подход — единственный способ раскрыть изначальная истина, содержащаяся в первобытном Бытии ». Истинная философия обнаруживает, что его функция состоит в том, чтобы «очистить антропологическую природу человека, чтобы раскрыть свою сущностную природу, трансцендентного человека, «который не идентично абстрактному трансцендентальному сознанию.Этот идентификация персоналистическая, а не эгоистическая, субъективистская, индивидуалистическая, эмпирический или номиналист.

2. Предмет и объективизация.

«Немецкий идеализм нанес удар по объективизму греческого и «Схоластическая философия, от которой нельзя надеяться оправиться», — отмечает Бедяев. игнорировал реальность человеческого опыта и знаний, объективируя идеи и концепции, относя все к разуму и внешнему знанию, против психологического и социального. «Объективность никогда не может быть синоним истины, независимого отношения к субъективные состояния.»В то же время Эго можно освободить от сдерживающий себя эгоцентризм и к человеку как субъекту (не объект). Активное восприятие человеком мира завершает объективное создание. Субъективность понимает смысл, ценность и дух.

Однако немецкие идеалисты, такие как Кант и Гегель, «построили до метафизическая система субъективной основы, но в процессе они интерпретировал субъективное объективным и несуществующим образом «. Признавая влияние Достоевского и Ницше, Бердяев отмечает Кьеркегора как первый современный прорыв к экзистенциальному философия, за которой последовали Хайдеггер и Ясперс.

Но Хайдеггера Видение, как у Шопенгауэра и Ясперса, по сути своей пессимистично. Кьеркегор не интерпретирует существование, а выражает его. Еще, Бердяев отмечает, что «пугающая способность человека неизменно ограничена. к внешним краям Бытия ». Бердяев видит выход за пределы этого дилемма отмечая, что

знания — это осознание Бытия через Существование. … Экзистенциальная природа предмета — одна из духовных способы постижения тайны Бытия.

Таким образом, экзистенциальный интеллект до некоторой степени освещает Бытие, ибо знание имманентно Бытию и фундаментально иррационально, как и Бытие.Статический понятие трансцендентального должно стать динамическим понятием трансцендентность.

Все это адресовано человеку. Мир, объективный процессы и структуры, не может постичь то, что человек воспринимает как предмет. «Реальность изначально является частью внутреннего существования», но объективация отменяет и ослабляет индивидуальные предчувствия, и отрицает его актуальность. Объективное знание всегда абстрагируется от субъективное, но узурпирует прерогативу духа. Ничего такого цель может претендовать на абсолютное знание, может объявить себя истинным, потому что настоящий.Концепции эволюционировали, чтобы оправдать уже установленный объективный мир. Но, резюмируя Ясперса, Бердяев отмечает:

Ни одно понятие не раскрывает цель существования или лежащие в ее основе ценности. Экзистенциальный цель раскрытия тайны заключается в том, что подлежащее и сказуемое идентифицированы.

Даже Бога нельзя объективировать, утверждает Бердяев, не становясь ни божественное, ни человеческое, не становясь объективацией данного культура и ее опыт религии и теологии как социального опыт, его сообщество как общество, затем государство и церковь, которые Бердяев, как Толстой, Достоевский и его русские мыслители юные анархические времена длились долго.

Есть сообщество среди тех, кто не придерживается объективной знание. Бердяев указывает на фальстарт тех, кто понимает природа знания, которые, тем не менее, пытаются превзойти рациональное не видя, что это знание встроено в социальное, в знание предметом, и в самом существовании. Знание участвует в Существование; объективный мир — это выдумка, оторванная от целого. «Существование не осознается полностью, пока мы не перейдем от предмет к человеческой личности.«

Само знание остается объективированным и иррациональным до тех пор, пока оно может быть творчески воспринимается человеческим существованием, которое одно только создает существование значительное, просветляющее Существо. «Субъект может ориентироваться средства экзистенциальной философии, которая обходится без объективации: человеческий субъект не воспринимает объект, но раскрытие человеческое существование, а через него и божественное Мир.

Бердяев критикует интеллектуалистскую философию (начиная с Платон и Аристотель), потому что он отрицает предмет и, таким образом, отрицает тайну существование.Короче говоря, он отрицает свободу личности идентифицировать экзистенциально творческое постижение знания, которое является творческим проявление того, что другие назовут мистицизмом, но в основном примирение философии и существования.

Здесь Бердяев сформулировал свою позицию по философии следующим образом: показывать что все знания имеют социальное содержание и контекст, основание в существование, а не просто разум и рассудок. Человеческое общение субъективное, порождающее социальные выражения, такие как религия, которая не служить сообществу и общению, а вместо этого стал «инструментом социальная организация и мистификация », извращение, приводящее к« объективации откровенных истин », то есть тех истины раскрываются субъективно.

Установив эти пункты, Бердяев может обратиться к теме одиночество.

3. Эго, одиночество и общество.

Бердяев, однако, не дает четкого определения и определения одиночества, кроме к Считайте это социальным аспектом Эго. Эго предполагает осознание другие «я» в мире. Когда Эго выходит в мир, сталкиваясь с не-Эго и другими Эго, оно (потенциально) сталкивается с Ты. «Интуиция духовной жизни другого Эго эквивалентна общение с ней », — констатирует Бердяев.В то же время «должно быть четкое различие между общением и участием «, где общение символичен и зависит от степени объективации. «Причастие подразумевает взаимность ». Бердяев цитирует Фрейда превращение эроса в любовь но омрачена смертью. Однако при всем этом уединение остается примитивное и зародышевое состояние для Эго.

Погоня за знаниями — это несомненно один из способов преодоления одиночества; это заставляет нас отказаться от наших эгоцентричная изоляция и помещает нас в другое пространство и время где мы вступаем в контакт с Другим Я.Это бегство от одиночество, способ познать другое Эго, божественный мир.

Одиночество превосходит отождествление с объектами — легкий способ общества — или «вступив в общение с Ты». Бердяев определяет основную проблему объективации, от коллективизма до институты церкви, государства, общества — каждый неспособен трансцендентный, каждый из которых не способствует общению с Ты.

4. Зло времени, перемен и вечности.

Экзистенциальная философия определяет человеческую судьбу с точки зрения время.Время существует из-за активности, из-за перехода от небытия. к Бытию. Христианская философия также поддерживает исторический динамизм. и эволюция во времени. Но время распалось, вечность, осколки неизбежно разлагается и трагично. Время объективизирует опыт, но действие в настоящем может омрачить прошлое и будущее.

Время — зло, потому что это деградация, деградированное состояние человеческая судьба ». Человечество стремится« испытать изобилие »в единичный момент в творческом акте, будь то самое низменное переживание эрос или божественный элемент мистицизма, обходящийся без времени и обстоятельство, преодолевающее смерть для подлинного Существа.

Память объединяет прошлое в настоящее, освобождая временное распад ». Память приносит знание — которое всегда в прошлом — в личность и Эго. Знание составляет онтологическое площадка для творчества и общения. Но прошлого не существует, только постигается памятью, разрешается только знанием. Как беспощадная перемена, время собирается в настоящее знание, которое есть память. «Вечное настоящее таким образом раскрытое — это не статичное настоящее », — говорит Бердяев, а человек в процессе непрекращающегося творчество за пределами распавшегося времени.

Бердяев утверждает, что свободная духовная деятельность, внутренняя жизнь — не эволюция, детерминизм или естественная причинность, которые объективизируют изменение — одно только превосходит время, определяет время. Ни мгновения времени не было внутренняя ценность, и сегодняшняя технология, которая «полностью ориентирована на будущее «все больше и больше материализует и объективизирует человеческое существование, поэтому это время ускоряется, и Эго теряет творческие способности.

По мере того, как жизнь становится больше технические и механические, поэтому зло времени становится все более опасным.Однако полный смысл этого можно понять только изнутри. с помощью экзистенциальной философии.

Бердяев утверждает, что переживая настоящее без будущее или вечность — это забвение — отбрасывание памяти, которая является сущностью личность. Отождествление настоящего с вечным преодолевает время и утверждает не забвение, а изобилие. Прошлое и будущее не имеют онтологическое существование: состояния рая и ада — ложные объективации, составляя «экстериоризацию внутренних событий».«

Бердяев многозначительно отмечает, что несмотря на богатство и беременность символизма, «христианская эсхатология не проливает света» на эти глубокие вопросы времени, будущего, судьбы и вечности. Скорее каждый из нас противостоит тайне личности в одиночку или в общении с другими, также направляя себя к этой тайне.

5. Личность, общество и общение.

Бердяев подчеркивает различие экзистенциализма между Эго и личность. «Я эго, прежде чем стать личностью.» Тем не менее, стремление Эго осознать личность является источником человеческого страдания. Личность — это не личность, а супра- или сверхъестественное развивающееся сознание и его полное выражение всего действия и их возможности, союз разума, тела и духа. В персона, социальная маска, представленная миру, является одновременно и личность и социальное пересечение. И все же личность экстра-естественный, сверх-социальный. Чтобы преодолеть чувство одиночества в этом точка пересечения — величайший вызов личности.

Только чувство общности, а не просто общества совместим с человеком, чья самоинтеграция превзошла изначальное одиночество. Но где это сообщество? Бердяев выражает это «сообщество» не как объективация, а как «вдохновение для общаться с Ты и Мы ». Только в этом смысле личность социальна, но в а метафизическим или духовным путем, а не политическим или мирским.

В понимании Бердяева одиночество — это негативный смысл. неспособности превзойти.Он заявляет: «Одиночество — прямой результат давление, оказываемое на личность естественными и социальными миров, превращения его в объект ». Но самая зрелая личность будет осознавать необходимое одиночество как обособленность от обоих природа и общество, даже когда чувство «общности смягчает ностальгия, связанная с одиночеством ».

Бердяев отмечает, что это философское и духовное понимание выражается в разнообразии пути мировых религий. Даже как христианский экзистенциалист Бердяев понимает христианский символизм как человеческое выражение фундаментальных вопросы о Бытии, которые, таким образом, составляют «откровения».»Ничего в мир — конечно, не институционализации допроса дух — удовлетворит, потому что они объективации.

Бердяев заключает, что все экзистенциальное мышление из Кьеркегора, даже Фейербаха и Ницше, не говоря уже о более поздних мыслителях, послужили выявлению ложных объективация Бога. Глубоко затронуты современными событиями своей эпохи, Бердяев заключает, что настало время заново открыть для себя человечество заново. Никакая политическая или общественная мысль не может заменить индивидуальный поиск общения: поиск сердечной любви и преодоление отчужденности от общества и мира.Только это повторное открытие человеческой природы может постичь «степень общности между людьми, их общение в духе ».

¶

(PDF) Николас Бердяев — Философское и политическое значение духовной автобиографии

Страница 5 из 5 Оригинальное исследование

hp: //www.hts.org.za Открытый доступ

к свободе как основе человеческого существования и

его эволюции, но также и христианский персоналист, приближающий

его к подходам таких авторов, как Жак

Маритен (Laubier 2008; Maritain 1952, 1968, 1976), в то время как

, в то же время выделяя его вклад из

их.Более того, он ценен также своими

психологическими инсайтами (потому что автор пытается

узнать себя лучше, описывая свою эволюцию с

детства и, наиболее вероятно, преодолевая моменты

, которые были болезненными в его жизни) и для практического использования

политических идей и подходов, которые он представляет. Автобиографию Бердяева

, несомненно, можно считать произведением

философского и политического достоинства, которое необходимо

заново открыть не только философами и теологами

, но и исследователями в области политологии.

Тем, кто хочет лучше понять российский контекст и

его роль в формировании определенной ориентации на

политическое пространство, также будет полезно его понимание.

В то же время есть и аспекты, которые в

следует критиковать. Его дуалистический подход, тот факт, что

не очень ясно, где заканчивается его философский подход и

начинается его теологический подход, тот факт, что есть

отрывков его работы, в которых он отказывается говорить о своей

политической ориентации, его политические убеждения и

причин, мотивирующих его в разные периоды жизни, которые

вдохновляли его на то или иное отношение к проблеме

, режиму или исторической ситуации, оставляют множество вопросов

без ответа для любознательного студента.

Благодарности

Соответствующие интересы

Автор заявил, что конкурирующих интересов не существует.

Вклад авторов

Я заявляю, что являюсь единственным автором данной исследовательской статьи.

Этические соображения

В данной статье соблюдались все этические стандарты исследования

без прямого контакта с людьми или животными.

Информация о финансировании

Это исследование не получало специального гранта от какого-либо финансирующего агентства

в государственном, коммерческом или некоммерческом секторах.

Заявление о доступности данных

Совместное использование данных не применимо к этой статье, поскольку в этом исследовании не создавались и не анализировались новые данные

.

Заявление об ограничении ответственности

Взгляды и мнения, выраженные в этой статье, принадлежат

авторам и не обязательно отражают официальную политику или позицию

любого аффилированного агентства авторов.

Ссылки

Audi, R. (ed.), 2015, Кембриджский философский словарь, Кембриджский университет

Press, Кембридж.

Бердяев Н., 1992a, Essai d’autobiographie spirituelle, Edions Buchet Castel, Париж.

Бердяев Н., 1992б, Философия Достоевского, пер.

Р. Пэрпэуцэ, Пресса Европейского Института, Яссы.

Бердяев Н., 1992c, L’idea russa. I problemi fondamentali del pensiero russo (XIX e XX

secolo) [Русская идея. Фундаментальные проблемы русского мышления

(XIX и XX века), пер.К. Де Лошо, Уго Мурсиа Эдиторе, Милан.

Бердяев Н., 1998, Cunoaşterea de sine. Exerciţiu de autobiograe lozocă

[Самопознание. Упражнение по философской автобиографии. I. Cristea,

Издательство Humanitas, Бухарест.

Бердяев Н. Новое средневековье, 2001, пер. I. Naghiu, Maria

Varc, Paideia Press, Бухарест.

Бердяев Н., 2009, Spirit şi libertate — încercare de losoe creşnă [Дух и

свобода — пример христианской философии], пер.С. Лэкэтуш, Георге

Влэдушеску, Paideia Press, Бухарест.

Bompiani, University, 2006, Enciclopedia Filosoca Bompiani, vol. 2, Bompiani Press,

Milano.

Булгаков С.Н., 2012, Неувядающий свет: Созерцания и размышления, У. Eerdmans

Publishing, Гранд-Рапидс, Мичиган.

Casañas, M., 1982, L’autobiographie de Berdiaev ’, Revue Philosophique de Louvain

80 (46), 282–288. hps: //doi.org/10.3406/phlou.1982.6187

Copilaş, E., 2014, Incursiuni în istoria polică şi intelligentă a secolului XX [Вторжения

в политическую и интеллектуальную историю 20-го века], Adenium Press, Iassy.

Косма, Л. (ред.), 2004, Энциклопедия философии и гуманитарных наук

, Энциклопедия философии и гуманитарных наук, 2004, Бухарест.

Крейг, Э., (редактор), 1998, Философская энциклопедия Рутледж, том 1, Рутледж, Лондон.

Крейг, Э. (ред.), 2005, Краткая энциклопедия философии, Рутледж, Нью-Йорк,

N Y.

Дэмиан, Т., 2010, «Концепция свободы в философии Николая Бердяева»,

Analele Universităţii Spiru Haret. Seria Studii de Filosoe 12 (12), 205–220.

Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы, 1997, пер. Р. Пивер, Дэвид Кэмпбел

Publishers, Лондон.

Жид А., 1946, Журнал (1939-1942), Галлимар, Париж.

Жид А., 1948, Журнал (1889-1939), Галлимар, Париж.

Хьюз, Р.А., 2015, Персонализм Николая Бердяева, Международный православный журнал

Богословие 4 (3), 63–80.

Хейсман Д., 2001, Dicţionar de opere majore ale losoei [Словарь основных трудов

философии], пер. К. Петру, Шербан Велеску, издательство энциклопедии,

Бухарест.

Ивлампие, И., 2001, Николай Бердяев и спиритуализм [Николай Бердяев и русский

спиритизм], Dominus Press, Galaţi.

Лаубье, П., 2008, Владимир Соловьев, Жак Маритен и другие лица,

Условно-досрочное освобождение и тишина, Париж.

Лаут А., 2015, Современные православные мыслители. От филокалии до наших дней,

Общество содействия христианскому знанию, Лондон.

Макридес, В.Н. & Сераидари К., 2019, Православное христианство и экономическое развитие

. Критический обзор », Архив социальных наук о религиях

64 (1), 23–43.hps: //doi.org/10.4000/assr.39018

Marange, C., 2009, ‘Presentaon’, в Н. Бердяев (ред.), Pour un chrianisme de Creaon

et de liberte, стр. 9–34, Les Edions du Cerf, Париж.

Maritain, J., 1952, Человек и государство, University of Chicago Press, Чикаго, Иллинойс.

Maritain, J., 1968, Per unapolica più umana [Для более человечных политиков], Morcelliana

Press, Brescia.

Maritain, J., 1976, La persona e il bene comune [Человек и общее благо],

Морчеллиана, Брешиа.

Мишель А., 2001, Diconnaire des Philosophes, Nouvelle edion augumentee,

Les Edions de Encyclopaedia Universalis et Albin Michel, Париж.

Morariu, I-M., 2019, «Аспекты политического богословия в духовной автобиографии

Николаса Бердяева», HTS Teologiese Studies / Theological Studies 75 (4), 1–4. hps: //

doi.org/10.4102/hts.v75i4.5316

Oo, R., 2011, Il sacro: sull’irrazionale nell’idea del divino e il suo rapporto con il

razionale [Сакре: об иррациональной идее божественного и его взаимоотношениях с

разумным миром], Морчеллиана, Брешиа.

Pezzimen, R., 2013, Il pensiero polico del XX secolo [Политическое мышление

20-го века], Rubbeno Editore, Soveria Mannelli.

Толстой Л.Н. Война и мир, 2005, пер. Л. Мод и А. Мод (ред.), Энциклопедия

Britannica Press, Чикаго, Иллинойс.

Толстой Л.Н., 2013, Ана Каренина, пер. I. Pas, Sarina Cassvan-Pass, Lucian Pricop,

Cartex Press, Бухарест.

Вадимов А.В., 1998, Cuvânt înainte.Dincolo de fruntariile cunoaşterii de sine

[Предисловие. За пределами самопознания] », в Н. Бердяев (ред.),

Cunoaşterea de sine. Exerciţiu de autobiograe lozocă. Упражнение

философской автобиографии], стр. 7–10, переведено на румынский язык И. Кристеа,

Издательство Humanitas, Бухарест.

Протопресвитер Александр Шмеманн: Рецензия на книгу

Карнеги Сэмюэл Калиан, Значение эсхатологии в мысли Николая Бердяева .Лейден: Э. Дж. Брилл, 1965. Стр. 134.

Среди множества исследования, посвященные Бердяеву — а их количество продолжает расти — это Книга профессора Калиана надолго займет особое место. Практически все книги, написанные о Бердяеве, особенно на Западе, касались либо сам Бердяев, т.е. его духовная биография, либо его мысль в целом. Таким образом, это одна из первых попыток серьезно отнестись к одному из аспектов Бердяева и углубленно изучить ее.Бердяев всегда говорил и написал о эсхатологии всего его коннотации и последствия, но нигде он не представил систематического объяснение того, что он имел в виду под этим термином. Профессор Калиан пытается «изолировать» так сказать, эсхатологическое учение Бердяева (а может что-нибудь у Бердяева мысль можно назвать «доктриной»?) и проанализировать ее значение в Философия Бердяева в целом. Это освежающее изменение от общих слов в котором обычно обитают западные представители Бердяева.

В первой части Профессор Калиан анализирует различные влияния на Бердяева: немецкую философию, Русский культурный ренессанс, православие, марксизм, революция. Затем в вторая часть, интуиция Бердяева в эсхатологии, систематически связана к основным направлениям его философских поисков: творчество, свобода, человек, этика, история и метафизика. В результате мы имеем довольно конкретную и убедительную представление того, что можно было бы охарактеризовать как эсхатологическое измерение Мысль Бердяева.У этого метода тоже есть свои недостатки, особенно когда применительно к Бердяеву, поскольку Бердяев был отнюдь не систематическим мыслителем, и все попытки «втиснуть» его в систему обязательно изуродуют ему. Однако мне кажется, что профессор Калиан избежал этой опасности. достаточно удачно и точно, показывая, что эсхатология у Бердяева не отдельный трактат, а «направление» всего его учения, «коэффициент», необходимый для понимания каждой части Это.

Это осторожное и интересное исследование оставило у меня два общих впечатления: первые опасения мысль Бердяева в целом. Именно потому, что книга посвящена с одной конкретной темой, которую здесь чувствуешь больше, чем в любом другом исследовании, несколько расплывчатый характер философии Бердяева. Как будто его видение, его интуиция никогда не находит адекватного набора концепций, в которых можно выразить сам адекватно. Таким образом, несмотря ни на что, окончательный смысл эсхатологии остается не только неясным, но и слишком общим.Намного лучше понять, что Бердяев выступает против того, что утверждает. Второе впечатление — впечатление странная пропасть между Бердяевым и конкретной реальностью Православной Церкви. Я не сомневаюсь в истинности утверждения профессора Калиана о том, что православные переживание Воскресения Христова является центральным для Бердяева. Но этот опыт несколько отчуждено от общего опыта Церкви. Eсть странное отсутствие у Бердяева отсылок к сакраментальной реальности Церковь, сама Церковь как эсхатологическая реальность.И это здесь, я Думаю, что заключается неоднозначность всей философии Бердяева.

— АЛЕКСАНДР ШМЕМАНН

ул. Владимирская Семинария Ежеквартально , 1966, Vol. 10, № 4, с. 213-4

Философия истории Бердяева | SpringerLink

Об этой книге

Введение

БЕРДЯЕВ КАК ФИЛОСОФ Как нерусский, прежде всего североамериканец, усвоит необычайное собрание идей, составляющее философию Бердяева? ДокторРичардсон не преувеличивает трудности. И он с большой осторожностью знакомит нас (и какой это, должно быть, была огромная задача) именно с тем, что наиболее странно в этом писателе, с его сплавом исторических … эсхатологических, метафизических, мистических и христианских концепций. По некоторым стандартам Бердяев скорее богослов, чем философ; поскольку он принимает истину христианского откровения как должное, и его работу можно легко рассматривать как тщательно продуманное извинение одной религии против всех других и против безбожия.И все же я склонен сочувствовать ему в его притязаниях на звание философа. Но что за эксцентричный! В общеевропейской традиции действительно есть некоторые частичные аналогии. Несомненно, этот русский — ученик Канта, и в нем сохранились сильные следы кантианства. Он также несколько отошел от Канта, как это сделали Фихте, Гегель и, прежде всего, Шеллинг в его последний период. Его сочувственный ответ Гераклиту и Беме напоминает Гегеля. Интерес к Беме и Шеллингу проявляется и у Тиллиха.Как и покойный американец немецкого происхождения, Бердяев отвергает концептуальное в пользу символической речи о Боге. Как и Бергсон, он подчеркивает интуицию и проводит радикальное различие между научным логико-аналитическим мышлением и способом восприятия, с помощью которого, по его мнению, должна быть присвоена метафизическая истина. Здесь также думают о Хайдеггере.

Ключевые слова

эпистемология свобода знание метафизика философия

Авторы и аффилированные лица

• Дэвид Боннер Ричардсон

1. 1.Университет штата Юта, США

Библиографическая информация

• Заголовок книги Философия истории Бердяева
• Подзаголовок книги Экзистенциалистская теория социального творчества и эсхатология
• Авторы Дэвид Боннер Ричардсон
  
• DOI https: // doi.org / 10.1007 / 978-94-011-8870-8
• Информация об авторских правах Springer Science + Business Media B.V.1968 г.
• Имя издателя Спрингер, Дордрехт
• электронные книги Архив книг Springer
• ISBN в мягкой обложке 978-94-011-8210-2
• электронная книга ISBN 978-94-011-8870-8
• Номер издания 1
• Количество страниц , 192
• Количество иллюстраций 1 ч / б иллюстрация, 0 иллюстраций в цвете
• Темы Современная философия
  История философии
  
• Купить эту книгу на сайте издателя

Примирение Платона и Бердяева через Phaedrus

Аналитическая философия, безусловно, является доминирующей традицией в англоязычном мире и во многих странах Европы на данный момент, с горсткой «континентальных» школ, но в любом случае это атеизм и атеизм. материализм воспринимаются как должное.То, как учили Платона, как и то, как мои профессора учили всему остальному, высасывало значение, рассматривало аргументы вне контекста и в целом заставляло Платона казаться плохим философом. Только когда я написал диссертацию и получил степень доктора философии, я прочитал для себя Платоновский Republic , потому что было нелепо не читать его — как английский майор, не знакомый с Гамлет . Это было откровение, и я был вне себя от радости, обнаружив такой близкий по духу ум.Подобно Достоевскому, которого называют продолжателем диалогов Платона, я нашел друга.

Хотя я знал, что некоторые из моих других дружеских отношений закончились, единственная философская дружба, которую я начал подозревать, будет длиться вечно, — это моя любовь к Платону. Однако недавнее открытие Николая Бердяева заставило меня задуматься, насколько я могу оставаться преданным Платону. Русский друг, услышав, как я описываю одну из моих философских воззрений, заметил, что она звучит как Бердяев, и порекомендовал его мне.Когда другой друг тоже начал проявлять большой интерес, началась моя новая дружба с Бердяевым, часто мне казалось, что я вступаю в диалог со своим будущим «я», поскольку Бердяев расширил некоторые из моих собственных мыслей в новые области.

Решение моих недавно приобретенных сомнений относительно Платона заключалось в том, чтобы выйти за рамки описания реальности, содержащегося в аллегории Платона о пещере, и обратиться к Федру, для расширения платоновского видения духовных и метафизических реальностей, которые больше соответствует взглядам Бердяева.[1]

Николай Бердяев правильно постулирует Свободу — Великую Тайну — в основе существования; до Бога-Отца, до любви, нравственности или творчества. Без свободы нигилизм неизбежен. Необходимость и детерминизм управляют объективной сферой. Дух, акаузальная Свобода, связан с областью субъективности и допускает существование агентств — центров сознания и принятия решений. Свобода должна быть сделана выводом. Красивая картина или теории Эйнштейна указывают на воображение, интуицию и подлинное творчество.Таким образом, они становятся символами Духа и Свободы. Как вещи в мире, они просто вещи; просто часть бытия. Картина объективно представляет собой мазки краски на холсте, а теории Эйнштейна объективны, неизменны и неизменны.

Нашу экзистенциальную ситуацию можно сравнить с часами Пейли. Найдя часы на песке необитаемого острова, они указывают на мастера и разум. Сами по себе часы не создатель и не интеллектуальны. Он просто функционирует как символ невидимого.

Совсем недавно за обедом я услышал, как один философ сказал присутствующим студентам, что вся концепция свободы воли бессвязна. По его словам, это не проблема, вызванная расплывчатым мышлением и неправильным определением. Прежде чем можно будет обсуждать свободу воли, необходимо дать определение «свободному», а затем «волеизъявлению». Поскольку ни один из них не может быть определен, те, кто использует фразу «свобода воли», виновны в небрежном мышлении; создание проблем там, где их нет.

Очевидное возражение состоит в том, что Свободу нельзя объяснить или дать определение.Творчество включает в себя достижение Свободы посредством воображения и извлечение того, чего раньше не существовало, например, вышеупомянутой картины или теорий Эйнштейна. Если можно представить линию между субъективным и объективным, то с субъективным связано акаузальное небытие, а в каузальное бытие возникает созданная вещь. Без субъективности и Свободы не происходит творения. Нет линии. Кто-то просто бьет по кусочкам причинного существа — за исключением того, что «кого-то» вообще нет — поскольку деятельность не существует без Свободы, это просто гигантский поток детерминированных сил без центров сознания, направляющих поток.Это просто гигантское месиво существования, неумолимо и бездумно движущееся от причины к следствию. Отсюда «иллюзия» сознания и «кажущееся» существование свободы воли, по мнению, по-видимому, каждого программиста, физика и нейробиолога, опрошенных в популярных подкастах.

В диалогах Платона мы открываем для себя первого романиста, создающего убедительно живых, дышащих, мыслящих, чувствующих главных героев со своими собственными точками зрения; некоторые из них основаны на реальных людях, некоторые из них — чисто вымышленные.Нет намека на детерминизм. Говорят об иллюзиях, но это иллюзии, порожденные человеческими условиями, например, фантазия о том, что выполнение всех желаний сделает человека счастливым. О многом из того, чего мы желаем, мы бы очень пожалели, если бы получили это. Подумайте о персонаже Q из Star Trek Next Generation, который делает Райкера богом, и о том, как быстро Райкер развращается абсолютной властью, и как он видит свое собственное разложение в негативном влиянии, которое он оказывает на своих коллег в его измененном состоянии, и просит снова стать человеком.

Пещера Платона, кажется, дает представление о высшей реальности и человеческой душе. Однако картина физической реальности, разума, души и духа — тени, объекты, вырисовываемые светом огня, Формы за пределами пещеры и Солнце (Форма Добра), кажется, не оставляет места для Ungrund ; акаузальная свобода.

Кажется очевидным, что Платон имел мистический, религиозный опыт того, что он называл Формой Добра, и это наполнило его сердце обожанием.Бердяев предостерегает от превращения мистического опыта в теологию или какую-либо метафизическую систему, потому что, хотя можно было испытать Бога, встретиться лицом к лицу с Богом, даже испытать опыт слияния с Богом, Ungrund часто опускается. из этого опыта. «Познать» Бога можно, но Великая Тайна должна оставаться относительно расплывчатой. Бердяев и философы, на которых он опирается, такие как Майстер Экхарт и Якоб Беме, обладают интуицией Gottheit и Ungrund , но это кажется относительно редким.«Просвещенные» буддисты, кажется, описывают переживание чего-то вроде Великой Тайны, но затем они отрицают существование Бога-Отца. Без Бога-Отца как Личности любовь невозможна. Буддисты все сливают в монистический нигилизм, в котором все уничтожено. Любовь существует как минимум между двумя разными Личностями, поэтому все, что может сделать просветленный буддист, — это испытать сострадание. Тринитарный христианский теизм избегает этой проблемы.

Мистические переживания законны, но, возможно, всегда частичны и не учитывают одно или другое.Или, возможно, дело в том, что они неизбежно искажаются, если рассматривать их в концептуальном плане.

Платоновская форма добра кажется идентичной или, по крайней мере, очень похожей на христианского Бога. Но в аллегории Платона о пещере кажется, что нет ничего выше; ничто не предшествует Солнцу. Из Свободы возникают и добро, и зло, поэтому Платоновское Солнце не может быть первичным. Для этого необходимо вспомнить еще один великий и знаменитый диалог Платона — Phaedrus .

Этот увлекательный и красивый диалог, как и Симпозиум , представляет собой испытание любви; сначала эксплуататорская, хамская, собственническая, низменная любовь, отношение к любимому как к средству собственного удовольствия, а затем видение благородной любви; любовь, которая сливается с мистическими видениями.

At 247 Платон пишет:

Теперь в небесах множество зрелищ блаженства на дорогах, по которым блаженные боги ходят туда-сюда, каждый выполняет свою работу. . .

Но в такие моменты, когда они идут на пир и пир, вот, они поднимаются по крутому подъему даже к вершине, которая поддерживает арку, поддерживающую небеса. . .

Ибо души, которые называются бессмертными, как только они достигают вершины, выходят и встают на спину мира, и сразу же вращающееся небо несет их вокруг, и они смотрят на области вовне.. .

Здесь Платон представляет область за пределами богов и за пределами самого неба, которая может функционировать как символ Ungrund . Он пишет: «Об этом месте за пределами небес ни один из наших земных поэтов еще не пел, и никто не будет петь достойно». Это видение порождается для людей божественным безумием, связанным с благородной любовью; любовь, выводящая душу за ее обычные пределы; за пределами Бога и небес — к чему-то, что имеет приоритет. К видению, к которому стремятся даже боги.«Ибо бесцветная, бесформенная и неосязаемая по-настоящему существующая сущность, с которой связано все истинное знание, удерживает эту область и видна только уму, пилоту души».

Что именно можно увидеть в этой области за пределами неба, совсем не ясно, и это нормально. «Теперь божественный разум, взращенный на разуме и чистом знании, и разум каждой души, способной принять то, что ей подобает, радуется, видя реальность на какое-то время, а взирая на истину, питается и делается. счастлив, пока революция не вернет его снова на то же место.В революции он созерцает абсолютную справедливость, умеренность и знание, не такое знание, которое имеет начало и варьируется, поскольку оно связано с той или иной из вещей, которые мы называем реальностями, а то, что пребывает в реальном вечном абсолютном; и таким же образом он созерцает и питается другими вечными истинами, после чего, снова спустившись на небеса, он уходит домой. . .

В 248 Платон пишет: «Душа, видевшая большую часть бытия, войдет в человеческого младенца, который вырастет в искателя мудрости и красоты, последователя Муз и любовника.Благородная любовь описывается как божественное безумие, мудрость и красота упоминаются на одном дыхании, а «последователь муз» означает сильную связь с творчеством и воображением.

Платона иногда называют слишком преданным разуму, что подразумевает своего рода рационализм. Однако его видение Формы Добра, его диалоги, посвященные любви и связи любви с мистическими видениями, предполагают, что это неточно. Рене Генон напоминает нам, что с платонизмом были связаны как эзотерические, так и экзотерические традиции.Форма Добра сверхрациональна, и философия, будучи любовью к мудрости, является лишь подготовительной. Это не сама мудрость.

Бердяев утверждает, что красота имеет метафизическое превосходство над добром. Бог и небеса существуют в царстве за пределами добра, потому что за пределами зла. Но в то время как добро и зло зависят друг от друга в своем существовании, красота не имеет такой зависимости. Платон пишет на 250: «Красота, как мы уже говорили, ярко сияла среди этих видений. . . Теперь тот, чье видение тайны давно прошло или чья чистота была запятнана, не может быстро пройти отсюда, чтобы увидеть там себя красоты.. . »

Для Платона видение красоты заставляет крылья расти — предшественник переживаний трансцендентного. Он прав. Красота эпистемически первична, поскольку необходимо считать прекрасными мудрость, добро и истину, чтобы иметь хоть какую-то мотивацию для их достижения.

Платон осознавал пределы разумности. Он часто прибегал к мифу и очень откровенно и стеснялся этого. Миф из Symposium о глобулярных людях отражает романтическую любовь лучше, чем любое философское объяснение.Видения места за пределами небес в Phaedrus определенно воспринимаются как экстаз и объекты любви. В конце Phaedrus Сократ выражает свое недоверие к письменному слову как к некой мертвой вещи, которую нельзя допросить; он не может отвечать на вопросы или защищаться и, таким образом, уступает продолжающемуся динамическому обмену между философскими друзьями с его постоянными пересмотрами.

Миф особенно заметно является продуктом Муз; воображения и творчества.Его двусмысленность побуждает читателя или слушателя интерпретировать его. Акаузальная свобода вместе с человеческим разумом порождает миф. В 265 Платон пишет, что «есть два вида безумия; один является результатом человеческих недугов, другой — божественным нарушением наших норм поведения [которых бывает четыре вида]. Вдохновение пророка для Аполлона, вдохновение мистика для Диониса, вдохновение поэта для муз и четвертый тип, который мы объявили высшим, безумие любовника Афродите и Эросу.Это описание далеко от рационализма, построения системы или блочной вселенной, лишенной Свободы.

Примечания

[1] Спасибо Thomas F. Bertonneau за указание на это.

Этика, рай, ад и стадный инстинкт — историки

Этот действительно заставил меня задуматься, поэтому я собрал здесь свои любимые отрывки:

Есть что-то трагичное в судьбе философского знания. Философии очень трудно отстоять свою свободу и независимость, которым всегда угрожали с разных сторон. Философия, в прошлом зависимая от религии, в настоящее время зависит от науки. Ему вечно угрожает порабощение либо религией, либо наукой, и ему трудно удерживать свое место и идти своим путем.

Религиозная вера и религиозная жизнь познающего обязательно влияют на его философию; он не может забыть их в своей познавательной деятельности. Нельзя забывать и его научные знания. Но тот факт, что философ имеет религиозную веру и научные знания, определенно не является недостатком; проблемы начинаются только тогда, когда религия и наука становятся внешним авторитетом для его мысли. И религия, и наука могут обогатить философское знание, но они не должны доминировать над ним извне.

Можно сказать, что наука основана на отчуждении человека от реальности и реальности от человека . Знающий находится вне реальности, а реальность, которую он знает, находится вне его. Все становится объектом, т.е. чуждым человеку и противоположным ему .

Исторический метод, который перегружает память и объективизирует идеи, рассматривая их исключительно извне, столь же фатален для философии, как субъективный идеализм или натурализм … Он приводит к релятивизму, который делается абсолютным.Так разрушается творческая сила знания, и открытие смысла становится невозможным. Это порабощение философии наукой — научный терроризм.

Философия основана на предположении, что мир является частью человека, а не наоборот.

Значение вещей раскрывается не через их проникновение в человека, который пассивен по отношению к ним, а через творческую деятельность человека, стремящуюся к смыслу за пределами бессмысленного мира.

Если знание — это объективация, то оно никогда не сможет достичь своей цели. Это трагедия знания: существование иррационально и индивидуально, но мы можем знать только рациональное и общее.

Моральное знание — самое горькое и самое бесстрашное из всех, потому что в нем грех и зло открываются нам вместе со смыслом и ценностью жизни. Само различение добра и зла, ценного и бесполезного приносит смертельную боль. Мы не можем полагаться на мысль, что это различие является окончательным. Стремление к Богу в человеческом сердце проистекает из того факта, что мы не можем вынести вечного столкновения с различием между добром и злом и горечью выбора.

Я хотел бы разработать систему этики, которая не была бы тиранической, т.е. ненормативной. Все нормативные теории этики тиранически… Этика обязательно должна содержать пророческий элемент. Это должно быть откровение чистой совести, не омраченной социальными условностями.

Глава 2: Происхождение добра и зла

Само различие между добром и злом, которое является результатом грехопадения, становится источником атеизма. Этика проистекает из того же источника, что и атеизм, и это проливает на нее зловещий свет.Традиционные богословские доктрины не решают болезненную проблему зла. Обычное богословское представление о сотворении мира и грехопадении превращает все это в божественную комедию, пьесу, которую Бог играет с Собой. Можно не соглашаться с Маркионом, гностиками и манихеями, но нельзя не уважать их за то, что они так болезненно осознают проблему зла. Обычно считается, что зло возникает из-за злоупотребления свободой, которой Бог наделил свои создания. Но это объяснение чисто поверхностное. Свобода, благодаря которой создание уступает злу, дана ему Богом, то есть в крайнем случае определена Богом. Свобода — это роковой дар, обрекающий человека на погибель. Невозможно рационализировать эту идею и выразить ее в терминах позитивного богословия. Именно традиционное богословие приводит хороших людей, вдохновленных моральными мотивами, к атеизму. Обычное богословское представление о свободе никоим образом не избавляет Создателя от ответственности за боль и зло.

Когда мы переходим к негативному богословию [тому, что мы не можем знать], мы начинаем дышать более свободно, как будто выходя из тюрьмы. Mystery, docta ignorantia имеют глубокое значение … Бог — это бесконечная тайна, лежащая в основе существования, и только это делает боль и зло жизни невыносимыми. Они были бы невыносимы, если бы мир и человек были самодостаточными, если бы не было ничего запредельного, более высокого, более глубокого и загадочного. Мы приходим к познанию Бога не потому, что рациональное мышление требует его существования, а потому, что мир ограничен тайной, в которой рациональное мышление заканчивается.Следовательно, все системы позитивного богословия экзотеричны и не касаются последнего. Таинственно-негативное богословие приближает нас к последней глубине. Предел рационального мышления установлен тайной, а не табу.

Поразительно, насколько ограничено человеческое представление о Боге. Люди боятся приписать Ему внутренний конфликт и трагедию, характерные для всей жизни, тоску по своему «другому», по рождению человека, но без колебаний приписывают Ему гнев, ревность, месть и другие аффективные состояния, которые: в человеке считаются предосудительными.Существует глубокая пропасть между идеей совершенства в человеке и в Боге. Самодовольство, самодостаточность, каменная неподвижность, гордыня, требование постоянного подчинения — качества, которые христианская религия считает порочными и греховными, через нее спокойно приписывает их Богу. Становится невозможным следовать предписанию Евангелия: «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». То, что в Боге считается признаком совершенства человека, считается несовершенством, грехом.

Судьба — это дохристианская трагедия. Свобода в христианской трагедии.

Трагедия означает конфликт между полярностями, но это не обязательно должен быть конфликт между добром и злом, божественным и дьявольским … Величайшая трагедия — это страдание, вызванное добром, а не злом, и заключается в нашей неспособности оправдать жизнь с точки зрения различия между добром и злом… Самые трагические жизненные ситуации — это конфликты между ценностями, одинаково благородными и высокими.А это означает, что трагедия существует внутри самой Божественной жизни. Появление зла и дьявола вторично.

Добрые, которые создают ад и отправляют в него нечестивых, являются примером трагедии.

Глава 3: Человек

Ожесточенная самость — результат первородного греха — это не личность. Личность проявляется только тогда, когда ожесточенная самость тает и преодолевается.
Борьба внутри рода ведется за самоутверждение личности, а не личности.Борьба индивида за существование и власть внутри рода не имеет ничего общего с ценностью личности. Борьба за личность и ее ценность духовная, а не биологическая. В этой борьбе человек неизбежно вступает в конфликт с обществом, поскольку метафизически он является социальным существом. Но личность лишь отчасти принадлежит обществу; остальное принадлежит духовному миру. Человек обязан определять свое отношение к обществу, но общество не может определять его морально.

Этика должна начинаться с противодействия окончательной социализации человека, которая уничтожает свободу духа и совести.Социализация морали означает тиранию общества и общественного мнения над духовной жизнью человека и его моральными ценностями. Враг личности — общность, а не общность или соборность.

Общество является объектом моральных оценок и не может быть их источником.

В человеке есть демонический элемент, потому что в нем бездонная бездна свободы, и он может предпочесть эту бездну Богу.

Глава 4: Этика закона

Морализм ужасен тем, что он стремится превратить человека в автомат добродетели. Невыносимая тупость добродетели, порождающая безнравственность, часто чрезвычайно легкомысленную, является специфическим следствием этики закона, не знающей высшей силы. По правде говоря, этика закона построена без всякой ссылки на помощь Бога, как если бы Бога не было. Люди неизбежно будут временами восставать против тупой законнической добродетели, а затем возвращаться к ней. Такой бунт — явление моральное и требует внимательного рассмотрения.

Это было против пелагианского морализма и рационализма i.е. против законничества в католической церкви, которую восстал Лютер; но в своем дальнейшем развитии лютеранство также стало законничеством. Элемент законничества был силен в христианстве во все времена, и даже учение о благодати толковалось в этом смысле. Фарисейство никоим образом не было преодолено. Морализм во всех его формах был по сути фарисейским. Аскетизм принял законнический характер. Моралист как типаж — сторонник закона, не желающий ничего знать о конкретном, живом человеке.Аморализм — законная реакция на это. Императивы юридической этики применимы только к очень грубым, элементарным случаям — нельзя предаваться пороку, воровать, совершать убийства, лгать — но они бесполезны в более тонких и сложных случаях, требующих индивидуального творческого подхода. решение. Закон был создан для Ветхого Адама, мстительного, тиранического, жадного, похотливого и завистливого. Но настоящая проблема этики лежит глубже; он связан с индивидуальной сложностью жизни, которая возникает из-за конфликтов между высшими ценностями и наличия в жизни трагического элемента.И все же обычно считается, что дело этики — научить тому, что нельзя быть вороватым!

Религиозная форма законнической этики следует искать в фарисействе. Было бы ошибкой полагать, как это делают многие христиане, что фарисеи морально и религиозно находились на низком уровне, и использовать это слово почти как оскорбительный термин. Напротив, фарисейство было высшей точкой, достигнутой евреями в их нравственной и религиозной жизни. И действительно, исходя из твердой основы ветхозаветной религии закона подняться выше было невозможно.Но Христос осудил именно эту чистую и возвышенную форму иудаизма. При чтении Евангелия больше всего поражает восстание против фарисейства, осуждение его ложности по сравнению с новозаветной истиной. Это означает отрицание законнической морали, идеи оправдания законом и самодовольства. Евангелие ставит грешников и мытарей выше фарисеев, нечистых выше чистых, тех, кто не исполнил закон, выше исполнявших его, последних выше первых, погибающих выше спасенных, «нечестивых» выше «добрых». .Это парадокс христианской морали, который христианам трудно понять и принять. Христиане воображают, что обличения Евангелия относятся к фарисеям, жившим в далеком прошлом, и сами присоединяются к риторическому осуждению их как злодеев. Но на самом деле эти обличения относятся к нам самим, к нам, живущим сегодня, к самодовольным, к морально «первым» и «спасенным» всех времен… Но что означает этот парадокс? Почему первое в моральном смысле должно быть последним и наоборот? Почему лучше быть грешником, сознающим свой грех, чем быть фарисеем, сознающим свою праведность? Обычное объяснение состоит в том, что грешник смиренен, в то время как фарисей горд, как стоики, а христианство — это прежде всего религия смирения.Мне кажется, что это объяснение не доходит до корня тревожной проблемы. Фарисеи стояли на границе двух миров, на границе между этикой закона и этикой благодати и искупления. В них должно было проявиться бессилие этики закона спасти от греха и зла. Сложность проблемы заключается в том, что принципы юридической этики вполне применимы. Можно исполнить закон до мельчайших деталей и стать чистым согласно закону.Именно это и сделали фарисеи. А потом оказалось, что совершенное исполнение закона и совершенная чистота не спасают, не ведут в Царство Божие. Закон возник в результате греха, но он бессилен освободить человека от мира, в котором он оказался после того, как сорвал плод с древа познания. Он бессилен победить грех и не может спасти. Фарисейство, то есть этика закона, безжалостно осуждается в Евангелии, потому что его приверженцы не нуждаются в Спасителе и спасении, как в этом нуждаются грешники и мытари, потому что, если бы окончательная религиозная и моральная истина была на стороне фарисеев, в искуплении не было бы необходимости.Фарисейство означает отвержение Искупителя и искупление, а также веру в то, что спасение можно найти, соблюдая моральный закон. Но на самом деле спасение означает вознесение над различием между добром и злом, которое является результатом грехопадения, то есть над законом, порожденным этим различием. Это означает войти в Царство Небесное, которое, конечно, не является Царством закона или добра, как оно существует по эту сторону различия.

Глава 4: этика искупления

Этика Евангелия основана на существовании, а не на норме, она предпочитает жизнь закону. Конкретное сущее, живое существо выше любой абстрактной идеи, даже если это идея добра. Благо Евангелия состоит в том, чтобы рассматривать не добро, а человека как высшее начало жизни. Евангелие показывает, что люди из любви к добру могут быть подлыми и лицемерными, что из любви к добру они могут мучить своих товарищей или забывать о них. Суббота для человека, а не человек для Субботы — это суть великой нравственной революции, произведенной христианством, в которой человек впервые оправился от фатальных последствий различения добра и зла и от силы природы закон .«Суббота» означает абстрактное благо, идею нормы, закона и страха осквернения. Но «Сын Человеческий есть господин субботы». Христианство не знает абстрактных моральных норм, обязательных для всех людей и во все времена. Поэтому для христианина каждая моральная проблема требует своего индивидуального решения и не может быть решена механически, применяя раз и навсегда установленную норму. Так должно быть, если человек выше «субботы», абстрактного представления о добре. Каждый моральный поступок должен основываться на максимально возможном внимании к человеку, от которого он исходит, и к человеку, на которого он направлен.Евангельская мораль благодати и искупления прямо противоположна формуле Канта: вы не должны действовать так, чтобы принцип вашего действия мог стать универсальным законом: вы всегда должны действовать индивидуально, и каждый должен действовать по-своему. Универсальный закон состоит в том, что каждое моральное действие должно быть уникальным и индивидуальным, т.е. что оно должно иметь в виду конкретного живого человека, а не абстрактное благо.

Такова этика любви. Любовь может быть направлена ​​только на человека, живое существо, а не на абстрактное благо.Руководствоваться в своих нравственных действиях любовью к добру, а не к людям, означает быть книжником и фарисеем и практиковать обратное христианскому моральному учению. Единственное, что выше любви к человеку, — это любовь к Богу, который также является конкретным Существом, Личностью, а не абстрактной идеей. Любовь к Богу и любовь к человеку составляют итог морали Евангелия; все остальное не является чисто христианским и просто подтверждает закон. Христианство проповедует любовь к ближнему, а не к «дальним».Это очень важное различие. Любовь к «дальнему», к человеку и всему человечеству — это любовь к абстрактной идее, к абстрактному добру, а не любовь к человеку. И ради этой абстрактной любви мужчины готовы пожертвовать конкретными живыми существами. Мы находим эту любовь к «дальнему» в гуманистической революционной морали. Но между гуманистической и христианской любовью большая разница. Христианская любовь конкретна и лична, в то время как гуманистическая любовь абстрактна и безлична; Христианская любовь заботится прежде всего о личности, а гуманистическая — об «идее», даже если это идея человечества и его счастья.Конечно, в гуманизме присутствует сильный христианский элемент, поскольку гуманизм имеет христианское происхождение. Христианство подтвердило высшую ценность человека через слова Христа о том, что человек выше субботы и Его заповедь любви к ближнему. Но как в христианстве книжники и фарисеи начали преобладать, и «суббота», абстрактная идея добра, была поставлена ​​выше человека, так и в гуманизме его книжники и фарисеи ставили идею человеческого благополучия или прогресса выше человека. человек как конкретное живое существо.

Ложное толкование «добрых дел» ведет к полному извращению христианства. «Добрые дела» рассматриваются не как выражение любви к Богу и человеку, не как проявление благодатной силы, дающей жизнь другим, а как средство спасения и оправдания для себя, как способ реализации абстрактной идеи. добра и получение награды в будущей жизни. Это предательство евангельского откровения любви. «Добрые дела», совершенные не из любви к другим, а для спасения своей души, вовсе не хороши.Где нет любви, нет и добра. Любовь не требует и не ожидает награды, это награда сама по себе, это луч рая, озаряющий и преображающий реальность. «Добрые дела» как дела закона не имеют ничего общего с Евангелием и христианским откровением; они принадлежат к дохристианскому миру. Нужно помогать другим и делать добрые дела не для спасения души, а для любви, для союза людей, для объединения их душ в Царстве Божьем. Любовь к человеку — ценность сама по себе, ей присуще добро.

Есть два чувства к ближнему. Есть жалость. Жалость означает разделение запустения этого создания, его чувство покинутого Богом. И есть любовь. Любовь означает разделение жизни с Богом и Его милостивой помощью. Жалость — не последнее и высшее состояние, любовь выше — любовь к другим в Боге. Но жалость — одно из высших человеческих чувств, настоящее чудо нравственной жизни человека, как правильно указал Шопенгауэр, хотя и дал неверное объяснение этому.Пылающее, пронзительное чувство отчаяния и готовность разделить его охватывает весь животный мир и все сотворенное. Жалость неизбежно является частью любви, но любовь больше, чем жалость, потому что любовь знает других в боге. Любовь означает видеть другого в Боге и утверждать его в вечной жизни; это излучение энергии, необходимое для этой вечной жизни. Христианская этика Евангелия основана на признании значения каждой человеческой души, которая стоит больше, чем все царства этого мира.Личность имеет безусловную ценность как образ и подобие Бога. Никакое абстрактное представление о добре нельзя ставить выше личности.

Глава 5: этика творчества

этика творчества отличается от этики закона прежде всего тем, что каждая моральная задача является для нее абсолютно индивидуальной и творческой. Моральные проблемы жизни не могут быть решены автоматическим применением общеобязательных правил. Нельзя сказать, что в одних и тех же обстоятельствах нужно всегда и везде действовать одинаково.Это невозможно хотя бы потому, что обстоятельства никогда не бывают одинаковыми. Действительно, можно сформулировать прямо противоположное правило. Всегда нужно действовать индивидуально и решать каждую моральную проблему для себя, проявляя творчество в своей нравственной деятельности, и ни на секунду не становиться моральным автоматом. Мужчина должен делать моральные изобретения в отношении проблем, которые ставит перед ним жизнь. Следовательно, для этики творчества свобода означает нечто совсем иное, чем то, что она означает для этики закона.Для последних так называемая свобода воли не имеет творческого характера и означает только принятие или отклонение закона добра и ответственность за то, чтобы делать одно над другим. Для этики творчества свобода означает не принятие закона, а индивидуальное создание ценностей. Свобода — это творческая энергия, возможность построения новых реальностей. Этика права ничего не знает об этой свободе. Он не знает, что создается добро, что в каждом индивидуальном и неповторимом нравственном акте новое добро, которое никогда не существовало прежде, порождается моральным агентом, чьим изобретением оно является.Не существует фиксированного, статичного морального порядка, подчиненного единому общеобязательному моральному закону. Человек не является пассивным исполнителем законов мирового порядка. Человек — творец и изобретатель. Его моральная совесть должна в каждый момент его жизни быть энергией. Жизнь основана на энергии, а не на законе. Действительно, можно увидеть, что энергия является источником закона. Этика творчества смотрит на борьбу со злом совсем иначе, чем этика закона. Согласно ему, эта борьба состоит в творческой реализации добра и превращении зла в добро, а не в простом уничтожении зла.Этика закона занимается конечным: мир для нее — замкнутая система, и выхода из него нет. Этика творчества касается бесконечного: мир для него открыт и пластичен, с безграничными горизонтами и возможностями прорыва в другие миры. ОНО преодолевает кошмар конечного, от которого нет выхода.

Душа боится пустоты. Когда в нем нет положительного, ценного, божественного содержания, он наполняется отрицательным, ложным, дьявольским содержанием.Когда душа чувствует себя пустой, она испытывает скуку, что является поистине ужасным и дьявольским состоянием. Злая похоть и злые страсти в значительной степени порождаются скукой и пустотой. С этой скукой трудно бороться с помощью абстрактной добродетели и добродетели. Ужасно то, что добродетель временами кажется смертельно скучной, и тогда в ней нет спасения. Холодная, жесткая добродетель, лишенная творческого огня, всегда тупа и никогда не спасает. Чтобы рассеять тупость, нужно зажечь сердце.Тупая добродетель — плохое лекарство от скуки пустоты. Тупость — это отсутствие творчества. Все, что не является творческим, скучно. Доброта смертельно скучна, если не является творческой. Никакие правила или нормы не могут спасти нас от тупости и порождаемого ею зла. Похоть — это средство избавления от скуки, когда доброта не дает такого выхода. Вот почему очень трудно, почти невозможно победить злые страсти отрицательно, через отрицательный аскетизм и запреты. Их можно победить только положительно, пробудив противостоящую им позитивную и созидательную духовную силу.Созидательный огонь, божественный Эрос, побеждает похоть и злые страсти. ОНО сжигает зло, скуку и ложные устремления, порожденные волей, направленной к объекту, к ценному и божественному содержанию жизни. Чисто негативный аскетизм, озабоченный злыми и греховными желаниями и стремлениями, не только не просветляет душу, но усиливает ее тьму. Следовательно, мы должны проповедовать мораль, основанную не на уничтожении воли, а на ее просветлении, не на унижении человека и его внешнем подчинении Богу, а на творческой реализации красоты.Только этика творчества может спасти человеческую душу от искажения засушливой и абстрактной добродетелью и абстрактными идеалами, трансформированными в правила и нормы. Идеи истины, добра и красоты должны перестать быть нормами и правилами и стать жизненными силами, внутренним творческим огнем.

Совершенное и абсолютное осознание добра сделало бы его ненужным и заставило бы нас полностью забыть моральные различия и оценки. Природа добра и нравственной жизни предполагает дуализм и борьбу i.е. болезненный и трудный путь. Полная победа над дуализмом и борьбой ведет к исчезновению того, что мы называли добром и моралью. Осознать добро — значит отменить его. Добро — это вовсе не конечный конец жизни и существования. Это только путь, только борьба на пути.

Глава 6: Конкретные проблемы этики

Общепринятая ложность социально организованных групп (я включаю в их число школы мысли и идеологические тенденции) лишает человека свободы морального восприятия и морального суждения. Моральный приговор выносится не свободной личностью в присутствии Бога, а семьей, классом, нацией, партией, деноминацией и т. Д. Это не означает, что для того, чтобы делать правдивыми, свободными и первыми — и моральные суждения: человек должен быть отрезан от всех социальных и сверхличностных единств — от своей семьи, своего народа, своей церкви и так далее; это означает, что он должен рассматривать воочию, в свете своей собственной совести, суждения социальных групп, которые влияют на него и отделяют в них истину от лжи.Наша совесть запуталась и осквернена не только из-за первородного греха, но и потому, что мы принадлежим к различным социальным единицам, которые считают ложь более полезной, чем истина, для целей самосохранения. Какое количество условной лжи накапливается в семейной жизни! И это считается необходимым для его существования и самосохранения. Сколько скрывается чувств, сколько ложных выражается, как часто бывают условно фальшивые отношения между родителями и детьми, мужьями и женами! Лицемерие приобретает характер семейной добродетели.

Стадная мораль, связанная с массами и средними величинами, препятствует восходящему полету души и адаптирует все к своим собственным целям — любви, мистическому опыту и творчеству. Допускается только универсальный, средний, обычный . Он не только мирится с общественно полезной ложью, но фактически требует ее и делает нормой общественного существования, отрезая человека от первых источников жизни. Стадное мышление искажает и извращает религиозное откровение и превращает христианство в религию закона.Мистический опыт, любовь и творчество — это не часть стадной жизни, но церковь, семья и цивилизация. Это глубокая трагедия. Просто отказаться от стадной жизни невозможно. Эта жизнь является следствием падения человека в мир грехов, мир лжи. И окончательная победа над ним — победа над грехом. Каким бы возвышенным ни был дух человека, он должен нести свою долю бремени мира. Моральная проблема состоит в том, чтобы разделить это бремя во имя любви и еще не приобщиться к мировой лжи.Нельзя мириться с ложностью, которой требует стадная жизнь. Мы должны жить этой жизнью, не принимая участия в ее лжи. Это создает трагический конфликт, который не может быть разрешен только человеческими ресурсами. Лжи, которой изобилует стадная жизнь и которой она требует в качестве блага, должны противостоять не высокие абстрактные идеи (которые часто используются для прикрытия лжи), а высокий дух, творческая духовная сила. И они должны происходить из благодатного первоисточника жизни.

Внутренне свобода совести подавляется и искажается грехом, а борьба за чистоту свободной совести означает борьбу с грехом.Но внешне это подавляется и нарушается «пастухом», всегда завистливым и деспотичным. Социальное насилие над свободой совести совершается не только государством и церковью, которая использует государственный аппарат, но и «общественным мнением» — мнением семьи, нации, класса, партии, и так далее. И, пожалуй, самый сложный вопрос этики — решить, как нам бороться за чистоту и свободу совести против тиранического общественного мнения определенных социальных групп, к которым он принадлежит? «Свободное» демократическое общественное мнение постоянно совершает насилие над личной совестью.Необходимо вести борьбу за оригинальность, непосредственный характер нравственных поступков.

Фанатик — это человек, неспособный одновременно размышлять над более чем одной мыслью. Он видит все по прямой и не поворачивает головы, чтобы увидеть всю сложность и разнообразие Божьего мира. Фанатик не видит конкретных людей и не интересуется ими, он видит только свою идею и только ею интересуется. Он полностью предан своей идее Бога, но он почти потерял способность созерцать живого Бога.

Парадоксальный моральный императив можно сформулировать следующим образом: в своем стремлении к совершенству вы должны стремиться к совершенной полноте жизни и никогда не позволять моральным принципам как таковым стать преобладающими в ущерб всему остальному. Фанатик может быть полон жизненной энергии, но он враг жизни, он слеп к ней и портит ее. В аскетизме есть своя истина, без которой моральная жизнь невозможна, но аскетический фанатизм означает ненависть к жизни и враждебность к людям.То же самое нужно сказать о религиозном фанатизме. Это одержимость одной идеей, которая вытесняет все остальное, и ради нее люди портят себе жизнь и жизнь других людей. Любая идея может стать источником фанатичного безумия — идея Бога, нравственного совершенства, справедливости, свободы, любви, знания. Когда это происходит, живой Бог, живое совершенство, действительная справедливость, любовь, свобода и знание исчезают, поскольку все живое и конкретное может существовать только в полном и гармоничном соотношении частей в целом.Каждая ценность превращается в кумира и становится ложью и обманом.

Фанатик ортодоксии, разоблачающий ереси и истребляющий еретиков, утратил жизненную полноту и гармонию истины, он одержим только одной эмоцией и не видит везде ничего, кроме ереси и еретиков. Он становится жестким, забывает о свободе духа и уделяет мало внимания людям и сложности индивидуальных судеб. Небеса хранят нас от одержимости идеей ереси! Эта навязчивая идея играет огромную роль в истории христианства, и избавиться от нее очень трудно. Веками воспитывалось убеждение, что религиозный фанатик, беспощадно осуждающий ереси и еретиков, более религиозен, чем другие люди, и те, кто думают, что их собственная вера слаба, уважают его. На самом деле, однако, религиозный фанатик — это человек, который одержим своей идеей и полностью ей верит, но не находится в общении с живым Богом. Напротив, он отрезан от живого Бога. А ради полноты божественной истины, ради свободы, любви и общения с Богом необходимо искоренить в себе злую волю обличать ереси и еретиков.Противостоять ереси следует полнотой истины, а не злобой и обвинениями. Фанатичные разоблачения ересей иногда принимают вид любви и, как предполагается, вдохновляются любовью и состраданием к еретикам. Но это лицемерие и самообман. Охотники за ересями просто льстят себе и восхищаются собственной ортодоксальностью.

Не поддаваться подозрительности и дурным фантазиям — первое правило моральной и психической гигиены.

Стремитесь к свободе, но никогда не забывайте об истине, любви, справедливости — иначе свобода станет пустой, ложной и бессмысленной.Стремитесь к полноте жизни. Стремитесь к правде, любви и справедливости, но не забывайте о свободе. Стремитесь к добру и совершенству, но не дай бог забыть о свободе и попытаться осознать добро и совершенство силой. Стремитесь к настоящему духовному единству и братству. Но если этого нельзя достичь, позвольте множественности развлечься и дать шанс свободному поиску еще неоткрытой единственной истины. Ищите освобождение человеческих эмоций, но не позволяйте чувствам подавлять себя и не позволяйте им оторваться от полноты жизни, которая включает в себя мысли и жизнь интеллекта, волю и нравственную жизнь, отношения с Богом и религиозную жизнь.Только дух синтезирует душу; без него душа распадается на элементы мысли, ощущений, волений, эмоций и т. д.

Под фантазмом я подразумеваю все, что не может перевести человека из себя в его «другого», преодолеть эгоцентризм и является эгоистичным, независимо от реальности и не укорененным в ней. Похоть и фантазии не приводят человека к контакту с миром, другими людьми и Богом. Это проклятие похоти; вот почему он по сути не творческий. Производство фантазмов — это не творчество, которое всегда подразумевает превосходство самой жизни.

Человек, совершающий добрые дела, может думать, что он заслуживает спасения и находится на пути к совершенству, хотя он изолирован и не заботится о других мужчинах или даже не чувствует потребности в друзьях и братьях. Это означает, что у него нет любви, которая действительно объединяет нас с другими и приводит нас в Царство Небесное.

Любовь к созданию — это повсеместно… христианская этика совсем не развила ее. Это проблема космической этики, которую еще предстоит сформулировать. Христианство окрепло и победило своим аскетическим отношением к космической жизни, отказом от всего естественного и созданного, в том числе и от природного человека.Он не выработал этики любви к миру, ко всему сотворенному и ко всем живым существам. Даже любовь к ближнему, к человеку, носящему образ и подобие Божие, понималась исключительно как средство спасения, как аскетическое упражнение в добродетели … В этом отношении особенно необходимо творческое завершение христианской этики. Любовь не может быть просто средством спасения и искупления. Любовь — это создание новой жизни.

Моя жизнь определяется не только любовью к живым существам, но и любовью к ценностям — истине, красоте, праведности — и эти два вида любви могут вступать в конфликт.Конфликт настолько реален и остр, что не менее отвратителен, когда личная любовь приносится в жертву любви истины и праведности, и когда истина и праведность приносятся в жертву личной любви. Вся платоновская доктрина Эроса носит абстрактный характер: через серию абстракций для чувственного мира живых существ разум постепенно поднимается в мир идей, где может быть только любовь к истине, красоте, высшему благу, и так далее. Платон призывает нас жертвовать любовью к живым существам, к людям ради любви к идеям.Его Эрос не личный, он не знает тайны личности и личной любви, он идеалистичен. Это был предел греческой мысли. Только христианство преодолело этот предел и раскрыло тайну личности и личной любви. С точки зрения абстрактного идеализма не может быть разрешения конфликта между любовью к идеальным ценностям истины, добра и красоты. Христианство решает ее в принципе через откровение Богочеловека, любовь к Богу и любовь к людям; но на практике трагический конфликт остается и может быть разрешен только с помощью опыта и творческих усилий.

Любовь к ценностям следует понимать как выражение в этом мире любви к Богу и божественному. Безбожно и бесчеловечно любить такие «далекие» сущности, как сверхчеловек Нитше, идеальное коммунистическое государство Маркса, моральный закон и абстрактная справедливость юридической морали, государство, революционные утопии совершенного общественного порядка, научная истина «сциентизма». , «красота» эстетов или абстрактная ортодоксальность религиозных фанатиков. Любовь к Истине должна одновременно быть любовью к человеку и наоборот.Абстрактная любовь к человеку не должна противопоставляться любви к конкретным живым мужчинам, которых человек встречает в жизни.

Трагические конфликты между этими двумя видами любви приносят много боли и трудностей в реальной жизни. Невозможно их гладкое и рациональное решение, и нельзя прописать никаких общих правил. Их решение предоставлено творческой свободе человека. Но принцип, на котором он должен быть основан, — это принцип божественно-человеческой любви, которая всегда конкретна и лична, а не абстрактна и всеобща.В нашем грешном мире человеческие чувства могут претерпевать ужасные изменения, высшие из которых могут стать ложными и злыми. Даже идея любви может оказаться ложной и злой и привести к большим несчастьям. Много зла совершается во имя любви — любви к Богу, любви к людям и особенно любви к идеям и добру. Когда любовь к добру и идеям становится абстрактной и фанатичной, все потеряно и из этого не выходит ничего, кроме зла.

Страдание — это следствие греха, и в то же время искупление от греха и освобождение от него. В этом смысл крестных страданий Христа. Это подразумевается во всех представлениях о страдающем Боге. Следовательно, наше отношение к страданию сложное. Сострадание, жалость и милосердие к страдающим — абсолютный моральный долг. Абсолютный моральный долг — помочь страдающим, бедным, больным и заключенным. Но страдание является признаком греха и может принести избавление. Было бы чудовищно сделать из этого вывод, что мы не должны жалеть и помогать страдающим, и что было бы хорошо увеличить количество боли в мире.Этот вид аргументов является явным лицемерием со стороны тех, кто не хочет помогать и жалеть своих соседей и не испытывает сочувствия ни к кому и ни к чему в мире. Бог сохранит нас от уподобления утешителям Иова, которые вместо того, чтобы помогать Иову и сострадать ему, были осуждены Богом, и Иов, который боролся против Бога, был оправдан.

Страдание бывает двух видов — на жизнь и на смерть; оно может поднять и очистить человека или сокрушить и унизить его. Сострадание должно побуждать нас стремиться освободить наших собратьев от сокрушительных и унизительных страданий и помочь им ощутить их регенерирующий и очищающий эффект.Только фанатики и лицемеры хотят увеличить страдания своих собратьев как средство морального возрождения. Это безбожно и бесчеловечно. Человек должен пожалеть и помочь страдальцу, каким бы грешным и нечестивым он ни был. В конце концов, каждый из нас грешен и порочен. Ужасно то, что больной часто пользуется своими страданиями, чтобы мучить и эксплуатировать других людей. Мы должны помогать ближним нести свой крест страданий и понимать его значение, но не возлагать на их плечи тяжелый крест якобы для их духовного спасения. Представление о наказании как о моральном долге причинять страдания для исправления и возрождения преступника ложно и всегда имеет оттенок фанатизма и лицемерия.

Ибо каждый дар, который поднимается только до относительно более высокого положения, подразумевает служение и ответственность, а также предполагает духовную борьбу и страдания, неизвестные тем, у кого нет этого дара. Это знают все настоящие творцы.

Жизнь масс всегда сливается с коллективным бессознательным.Это бессознательное с его инстинктами, эмоциями и аффективными состояниями должно быть облагорожено и сублимировано. Именно это и делает истинная религиозная вера. Духовная жизнь — это единое целое, в котором синтезируются отдельные психические элементы. В бессознательном может быть больше истины и целостности, чем в сознании, которое вводит разделение и разделение. Но это может быть только тогда, когда бессознательное освящено, очищено от обид и облагорожено возвышенным религиозным символизмом. С точки зрения христианской и творческой этики социальная проблема решается путем улучшения жизни масс, привлечения их к творческой деятельности, повышения их и повышения значения труда, а не путем передачи им господства и предоставления власти отдыху. с коллективным целым.

Христианство провозглашает культ добровольной бедности, доведенный до совершенства святым Франциском. Христианство утверждает положительную ценность и благословение бедности. Такого отношения к бедности и богатству, конечно, нельзя найти в социализме. Социализм в своей преобладающей форме стремится к богатству и основывается на жажде богатства и зависти бедных к богатым. Когда социализм побеждает, бедные становятся богатыми и мстительно стремятся сделать богатых бедными. Социализму чуждо понятие аскетизма.

Глава 7: Ад

Моральная воля человека никогда не должна быть направлена ​​на то, чтобы низвергнуть какое-либо создание в ад или требовать этого во имя справедливости. Возможно, можно допустить для себя ад, потому что он имеет субъективное, а не объективное существование. Я могу испытать адские муки и поверить в то, что заслуживаю их. Но невозможно допустить ад для других или примириться с ним хотя бы потому, что ад нельзя объективировать и воспринимать как реальный порядок существования. Трудно понять психологию благочестивых христиан, которые спокойно принимают тот факт, что их соседи, их друзья и родственники, возможно, будут прокляты.Не могу смириться с тем, что мужчина, с которым я пью чай, обречен на вечные муки. Если бы люди были морально более чувствительными, они бы направили всю свою моральную волю и дух на избавление от адских мук каждого существа, с которым они когда-либо встречались в жизни. Ошибочно думать, что это то, что люди делают, когда помогают развивать моральные добродетели других людей и укреплять их в истинной вере. Истинное моральное изменение — это изменение отношения к нечестивым и обреченным, желание, чтобы они тоже были спасены, т.е. принятие своей судьбы на себя и готовность разделить ее. Это означает, что я не могу искать спасения индивидуально, в одиночестве, и пробиваться в Царство Божье, полагаясь на свои собственные заслуги… Нравственное сознание начинается с вопроса Бога: «Каун, где твой брат Авель?». Это закончится еще одним вопросом со стороны Бога: «Авель, где твой брат, Каин?»

«Печально, что в добре не видишь добра»: Гоголь
В этих словах выражена глубочайшая проблема этики.В добре очень мало добра, и поэтому ад готовится со всех сторон. Ответственность добра за зло, «добра» за «нечестивых» — новая проблема для этики. Несправедливо возлагать всю ответственность на «злых» и «нечестивых». Они возникли, потому что «добрые» должны дать ответ Богу, но Его суд будет отличаться от человеческого. Наше различие между добром и злом может привести к путанице. «Добрым» придется ответить за создание ада, за то, что они удовлетворились своей праведностью, за то, что приписали высокий характер своим мстительным инстинктам, за то, что не дали «нечестивым» подняться и ускорили их путь. на погибель, осуждая их.Таков должен быть вывод новой религиозной психологии этики.

Глава 8: Рай

Так называемая нравственная жизнь — это не рай, и рай не является торжеством «добра». Хорошая и нравственная жизнь всегда до некоторой степени отравлены суждениями, разделением, постоянным неприятием «зла» и «нечестивого». В царстве «добра» нет божественного освобождения, легкости, целостности и сияния. Рай означает прекращение забот, уход от мира тревог Хайдеггера и обретение духовной целостности.Но нравственная жизнь отягощена заботой, тревогой борьбы со злом, и в ней есть разделение — разделение человечества на добрых и злых. Небеса, задуманные как соотнесение с адом, будут царством добра, противоположным царству зла. В этом царстве не может быть целостности, и оно будет отравлено близостью ада с вечными муками нечестивых. Идея вечного царства блаженства рядом с вечным адом — одно из самых чудовищных человеческих изобретений — злое изобретение «добра». Мы живем в мире греха, по эту сторону добра и зла, и нам чрезвычайно трудно постичь небеса. Мы переносим на него категории нашей греховной жизни, наши различия между добром и злом. Но рай лежит за пределами добра и зла и, следовательно, не является исключительно царством «добра» в нашем понимании этого слова. Мы приближаемся к нему, когда думаем о нем как о красоте. Преображение и возрождение мира — это красота, а не добро. Рай — это обожествление, обожествление твари.Добро относится к нетрансформированному и невозрожденному миру. Только красота — это освобождение от бремени заботы; доброта еще не свободна от забот. Вечная жизнь по ту сторону смерти, в которой будет разделение на рай и ад, царство добра и царство нечестивых, будет отягощена заботой и не даст человеку ни покоя, ни совершенной целостности, ни радость. В любом случае должен начаться трагический процесс борьбы с адом. Ад не может не атаковать небеса, потому что его природа — стремиться к расширению.Идея ада как окончательного торжества Божьей истины и справедливости несостоятельна и не может успокоить тех, кто находится на небесах. Ад обязательно будет мучением для небес, и небо не может существовать рядом с ним.

Идея рая основана на предположении, что совершенство предполагает блаженство, что совершенные, прекрасные, праведные и святые находятся в состоянии блаженства. Жизнь — это Бог — это блаженство. Идея блаженства праведников — источник гедонизма. Гедонизм был небесным, прежде чем стал земным.«Человек рожден для счастья» — это утверждение земного гедонизма; «Человек создан для блаженства» — это утверждение небесного гедонизма. Боль, несчастье, страдание — это результат греха. До грехопадения в Эдемском саду было блаженство. Блаженный, благословенный — это то же самое, что праведный, святой, послушный Богу. Новый рай, в который вернутся праведники, будет состоянием блаженства. Отождествление праведности с блаженством — это тождество субъективного и объективного, то есть целостности. Мы, живущие в мире греха, управляемы его законами и несем на себе его пятно, с трудом понимаем это.Мы с подозрением относимся к небесному блаженству. В грешном мире трагедия, страдания, неудовлетворенность — признак более высокого и совершенного состояния. Идея о том, что счастье — это конец жизни и критерий добра и зла, является изобретением тех, кто придерживается самых низких моральных теорий — гедонизма, эвдемонизма и утилиаризма. Мы справедливо считаем погоню за счастьем ловушкой и заблуждением. В нашем мире не может быть прочного счастья, хотя могут быть моменты радости и даже блаженства как побега из этой жизни и общения с другим, свободным миром, в котором нет забот и тягот.И действительно, человек никогда не стремится к счастью — он стремится к объективным благам и ценностям, достижение которых может принести счастье. Идея о том, что счастье — это конец жизни, является результатом размышлений и самоанализа.

Мораль трансцендентного добра никоим образом не подразумевает безразличия к добру и злу или терпение ко злу. Это требует больше, а не меньше. Мораль, основанная на отправлении нечестивых в ад, — это минимум, а не максимум морали; он отказывается от победы над злом, он отказывается от идеи просвещения и освобождения нечестивых; он ограничивается различиями и оценками и не ведет ни к какому действительному изменению и преображению реальности. Религиозная мораль, основанная на идее личного спасения, — это минимальная мораль, мораль трансцендентного эгоизма. Он предлагает человеку удобно устроиться, в то время как другие люди и мир страдают; он отрицает ответственность каждого за других и отвергает сущностное единство созданного мира.

Наименее допустимая форма аристократии — это аристократия спасения. Может быть аристократия знания, красоты, утонченности, прекрасного цветка жизни — но не может быть аристократии спасения.

Есть два разных вида добра: добро в условиях нашего греховного мира, которое оценивает и оценивает по эту сторону различия между добром и злом, и добро, которое является достижением высочайшего качества жизни, и добро с этой стороны. другая сторона различия, которая не судит и не оценивает, но излучает свет. Первый вид добра не имеет отношения к небесной жизни; это добро чистилища, и оно умирает вместе с грехом. Когда это добро проецируется в вечность, оно создает ад.Ад — это как раз перенос жизни на этой стороне в вечность. Второй вид добра — небесный; оно выше нашего различия между добром и злом и не допускает существования ада рядом с собой. Ошибочно думать, что только первый вид благ может служить руководством в нашей жизни здесь, а второй вид не может иметь направляющего значения. Напротив, это ведет к переоценке ценностей и к более высокому моральному уровню; это связано не с безразличием к злу, а с глубоким и болезненным переживанием проблемы, которую представляет зло.Первый вид добра не решает проблемы зла.

Нравится:

Нравится Загрузка …

Связанные

Мистические источники экзистенциалистской мысли

Является ли мистицизм термином, который освещает скрытую теологическую структуру и источники экзистенциализма? В статье «Мистические источники экзистенциалистской мысли» Джордж Паттисон и Кейт Киркпатрик исследуют этот вопрос и исследуют собрание влиятельных писателей во Франции и Германии в течение двадцатого века.Обычно темы единения с Богом, обретения духовного знания верой и созерцанием и акт самоотдачи не связаны с атеистическими мыслителями. Однако авторы утверждают, что существует мистический резонанс в современной философской традиции, которая подчеркивает индивидуальное самоопределение и нравственное совершенство, что вызывает богословские тропы из святоотеческого, средневекового и раннего современного христианства. В результате история европейской философии не может игнорировать свое богословское наследие и оставаться философски плодотворной, как любовь к мудрости.

Паттисон и Киркпатрик объясняют, что, используя общий термин вроде мистических источников вместо католических богословов, святых и духовных писателей — в отношении Августина Гиппопотама, Мейстера Экхарта, Терезы Авильской или Иоанна Креста — общий род Похоже, что это включает как атеистов, так и теистических экзистенциалистов. Кроме того, авторы проводят различие между мистическим переживанием Непредставимого и атеистическим или теистическим представлением .Очевидное преимущество феноменологического подхода состоит в том, что он однозначно учит нас видеть «нашу жизнь в мире такой, какая она есть, прежде чем мы ее сформулируем» (4). Хотя авторы отказываются от «эссенциалистского» подхода к религии, он поднимает свою уродливую голову, когда авторы пытаются провести различие «между опытом и структурированием опыта» (56) или «отделить материал от его схоластической окраски» (57). Тем не менее заявленная философская задача — выявить универсальную интуицию духовного освобождения в конкретном культурном или религиозном артефакте.

Подобно экзистенциалистам, мистики разделяют понятное отношение к своей собственной смертности, воплощению, свободе и стремлению к самовосстановлению. В отличие от экзистенциалистов, мистики лично ожидают избавления от отчаяния через общение с Богом. Например, восстановление свободы Сёрена Кьеркегора в любви к Богу и ближнему не является ни примером эстетико-интеллектуального созерцания, ни сводимым к простой этической инициативе. Скорее Киркегор подчеркивает свободный отклик самоотверженной любви, которую он описывает в этико-религиозных терминах как назидательную или укрепляющую задачу и цель жизни.

Авторы упоминают об использовании Кьеркегором зеркального языка (29), но упускают возможность связать эту мистическую чувствительность с теологической антропологией Августина. Вместо этого авторы вводят двусмысленный толкование фразы Кьеркегора «быть ничем в акте обожания», чтобы указать, что «мы полностью преданы самоуничтожению в поклонении и обожании» (30). Это прикрывает переход Кьеркегора к аналогичному отношению между изображением и объектом, что указывает на истинное направление, но в обратном направлении.Аналогичные рассуждения Кьеркегора полезны для понимания его критики метафизики Гегеля (31) и эсхатологии (33 и след.).

Более имманентная форма мистицизма возникает у Мартина Бубера и Мартина Хайдеггера, когда привязанность к Богу указывает на нежелательную отрешенность от мира. Со временем как горизонтом бытия и человечеством как его мерой, Вечный Бог становится вечно зависимым от нашего осознания мира как необходимости случайности. Эти мистики стараются поддерживать понятную ориентацию на высшую ценность, но при этом ожидают ее исторического воплощения (62).Мистический союз относится к тождеству Бога и души в одном живом субъекте, который отброшен из неопределенного чуда и навстречу ему (64). (64) ВНИМАНИЕ !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Авторы расширяют эту модель, чтобы показать, как наследование немецкого идеализма становится отправной точкой для мистицизма Бердяева (174ff) и эсхатологии Тиллиха (203ff). Эти темы также появляются в трактовке Симоны Вейль и Жоржа Батая, которые представлены как образцовые мистики, которые утверждают мир и самоотверженно относятся к своей политике.

Главы 3-5 развивают и расширяют область явного богословского подхода к трудам Жан-Поля Сартра в частности и французской экзистенциальной философии в целом.По мнению авторов, ранняя философская антропология Сартра по-прежнему обязана секуляризованному взгляду на первородный грех, который представляет человеческое состояние как падшее без искупления. Августинская связь может быть установлена ​​между янсенизмом в 17 веке и дебатами о христианской философии в начале 20 века из-за влияния кардинала Пьера де Берюлля, оказавшего огромное влияние на французскую литературу и философию.

Берюль был духовником Рене Декарта, который перенес теологическую антропологию небытия Берюля в эпистемологию, заменив «бытие» на «достоверность» и «грех» на «ошибку», сохранив при этом грамматику лишений.Таким образом, рационализм Декарта опирался на янсенистское богословие падшей человеческой природы, оказавшее большое влияние на антропологию Мальбранша и Паскаля. Чтобы укрепить богословский резонанс ранних работ Сартра, авторы обращаются к его учителям в Сорбонне и к университетской программе, с которой Сартр мог познакомиться во Франции. Сартр учился у ученых христианского мистицизма, таких как Анри Делакруа и Жан Барузи, и у ученых Паскаля, таких как Леон Бруншвич.Под влиянием таких учителей в философии Сартра появляется секуляризованная августинистская ветвь философии, которая сохраняет грамматику греха и творения без искупления. Отказ Симоны де Бовуар от католического воспитания также исследуется в этом свете.

Авторы справедливо утверждают, что «чтобы реализовать возможности, данные нам в том, что мы являемся людьми, мы должны быть максимально открыты всему, что нам завещали наши интеллектуальные и религиозные традиции» (215). По мнению авторов, немецкая и французская экзистенциальная антропология 20-го века преследует потребность в совершенстве, а мистическое наследие отражается в трактовке любви, тайн и абсурда.Чтобы разрушить дихотомию светского и религиозного, авторы предпочитают «мирской или жизнеутверждающий мистицизм, а не мистическое бегство от мира» (213). Более того, авторы утверждают, что «немецкий идеализм предоставляет нам наиболее важный контекст для совместного размышления о концептуальной и исторической взаимозависимости экзистенциализма и мистицизма» (14).

Однако недавняя работа Эдварда Баринга, Converts to the Real (Harvard University Press, 2019) предполагает, что нельзя игнорировать нео-схоластическое наследие феноменологии.Альтернативная генеалогия Бэринга может помочь еще больше сориентировать восприятие мистических источников, рассмотренных в этой книге. После раздела, посвященного Морису Блонделю, приветствуется дальнейшее рассмотрение авторов, связанных с богословием пополнения . Недолговечный, но престижный французский послевоенный журнал Dieu Vivant и экзистенциально задействованные томисты, такие как Корнелио Фабро, Этьен Жильсон, Жак Маритен, Эрих Прзивара и Йозеф Пипер, все исчезают из поля зрения. Тем не менее авторов следует поздравить за то, что они побудили к захватывающему диалогу между мистикой и экзистенциальной мыслью.

.