Как читать самый сложный роман ХХ века и что о нем нужно знать заранее — FURFUR
В начале этого года стало известно о выходе новой книги американского писателя Томаса Пинчона, мистификатора, параноика, известного затворника и, пожалуй, самого сложного автора ХХ века, сумевшего, несмотря на все это, получить не одну литературную премию и всемирную известность. Тем не менее, главный роман Пинчона — «Радуга тяготения» — был впервые переведен на русский язык только в сентябре прошлого года, то есть почти через 40 лет после его публикации в оригинале.
Сегодня FURFUR подготовил короткий гид по биографии и творчеству Пинчона, а также посоветовался с одним из переводчиков «Радуги тяготения», как подступиться к этим сложным произведениям и с какого из них начать.
|
Томас Рагглз Пинчон американский писатель |
5 июня 1997 года в нью-йоркскую студию телеканала CNN поступил необычный звонок. На проводе был знаменитый американский писатель Томас Пинчон с весьма странной для известного человека просьбой. Накануне тележурналисты сняли его прогуливающимся по улице в обыкновенной манхэттенской толпе — и вроде бы ничего особенного: на голове красная бейсболка, ручка торчит из нагрудного кармана, слегка раздраженное выражение лица, взгляд, кажется, направлен прямо в объектив. Но даже такое небольшое вмешательство в частную жизнь заставило автора бестселлеров схватиться за трубку. |
Можно было подумать, что он попросит не пускать материал в эфир, но писатель решил подогреть сенсацию раскрытия его мистического образа и всего лишь потребовал не тегировать его на видео. Телевизионщики посовещались и решили поступить именно так.
До этого события он хранил инкогнито более 40 лет: не являлся на вручение литературных наград, отказывался от книжных туров по стране, с презрением относился к публичным чтениям собственных произведений — такое поведение сыграло ему на руку и почти мгновенно превратило писателя-затворника в легенду литературных мистификаций. Кто-то со всей серьезностью писал, что Пинчон скрывается в Мексике, кто-то — что в свободное от сочинительства время он рассылает по почте бомбы (к сожалению, с арестом Теодора «Унабомбера» Качинского эта версия отпала), кто-то — что Пинчон на самом деле женщина, живущая под мостом в Северной Калифорнии. Страшная правда всплыла наружу незадолго до этого репортажа CNN — в 1996 году, когда журнал New York опубликовал заметку Нэнси Джо Сэйлс под названием «Знакомьтесь со своим соседом — Томасом Пинчоном», где утверждалось, что писатель ни от кого особенно и не скрывается, а живет себе спокойно на Манхэттене. В общем, «они где-то рядом».
Преданный поклонник Пинчона демонстрирует нездоровый интерес к знаменитому затворнику
Один из главных параноиков планеты сумел достаточно легко и быстро превратиться в мистификатора, способного манипулировать общественным мнением. Все, что требовалось от Пинчона на протяжении этих 40 лет для культивации своей легенды, — лишь изредка подбрасывать дровишко-другое в костер всеобщей и, как это часто бывает в литературном мире, вялотекущей истерики. В сущности, его публичная биография только из этих «дровишек» и состоит.
Начинается «великое затворничество» сразу с его первым романом «V.» (1963 год), отмеченным Фолкнеровской премией, после публикации которого автор ненадолго отправляется в Мексику. Спустя некоторое время его вроде как встречают в Калифорнии, где он, устроившись в тесной хибаре, находящейся в двух кварталах от океана, пишет на миллиметровой бумаге свой opus magnum — «Радугу тяготения» (1973 год). Где-то между этими событиями выходит короткий роман, а на деле повесть — «Выкрикивается лот номер 49».
|
Оригинальные обложки
|
Три книги. О нем говорят и пишут — всем интересно, кто стоит за этими текстами. Но Пинчон отказывается от интервью и контактирует с внешним миром только через своего агента (который в какой-то момент становится его женой). Иногда он публикует в прессе рецензии на полюбившиеся книги или эссе (два из которых можно даже найти на русском: в одном утверждается, что машины и механизмы — это главное зло современности и их надо по возможности уничтожать, в другом маверик в компании других современных авторов рассуждает о семи смертных грехах).
Все это время дебютант-вундеркинд как может эпатирует публику. «Радугу» номинируют на Пулитцеровскую премию, но жюри заявляет, что книга «напыщенная», «нечитаемая» и «порнографическая» (ключевое, на самом деле, слово «радуга» очень уж клонит в сторону де Сада и других французских «пошляков», экспериментаторов с сюрреальной стороной секса). Пулитцера в этом году в итоге не получит никто. Следом за этим роман награждают Национальной книжной премией США, что тоже выглядит как компромисс. Пинчон, кажется, обижен и отправляет получать почести и толкать речи вместо себя любимого комика — Ирвина Кори. В день награждения за кафедру поднимается растрепанный «профессор» — люди охают: «Неужели! Вот и он, загадка раскрыта», — который выдает примерно следующее:
|
«Профессор» Ирвин Кори американский |
«Я хотел бы выразить свою искреннюю благодарность бюро… то есть комитету, то есть организации… за те десять тысяч долларов, которые они на меня потратили. В конце концов сегодня они заработали 400. У меня, кажется, скоро другая встреча, и, как бы мне ни хотелось еще посидеть, я вынужден закруглиться и откланяться. Очень вам признателен. Спасибо также Стадсу Теркелу. Спасибо мистеру Кнопфу (издателю . — Прим. ред.), который только что пробежал по залу, и еще спасибо Брежневу и Киссинджеру — настоящему президенту Соединенных Штатов. И, наконец, спасибо Трумэну Капоте. Благодарю вас». |
Примерно на этом этапе людям начинает особенно нравиться эта игра. Soho Weekly News печатает статью, в которой утверждается, что Пинчон и другой американский затворник (фотографий и биографических фактов которого тоже почти нет), Сэлинджер — это одно лицо. Чуть позже в редакцию приходит уморительный факс: «Неплохо. Старайтесь дальше». Читатели чешут затылки и тычут в главное доказательство существования автора «Радуги тяготения»: фотографии, датированные началом 1960-х, на которых изображен странный молодой человек с большими передними зубами — на правду это тоже не слишком похоже, но все-таки. Вспоминают, что он вроде бы учился в Корнелльском университете — сначала физике, а после перерыва на службу во флоте — литературе. Поговаривают даже, у Набокова, но кто его на самом деле знает. Ну а поскольку главная тема пинчоновских текстов — это мировые заговоры и тотальная всепроникающая паранойя, то наверняка не знает никто. Пинчоновский мир, населенный исключительно шпионами, двойными и тройными секретными агентами, участниками мировой/холодной/гражданской войны, на проверку оказывается куда более реальным, чем мир, который пытается ухватить за пятки журналистика. Кажется, именно это автор своим личным мифом, своей «бесконечной шуткой» и пытается доказать.
|
|
|
томас пинчон в сериале «Симпсоны» 15 сезон, серия 5 |
После трех успешных книг следует 17 лет молчания. Потом снова взрыв — за 1990-е и 2000-е еще четыре романа: «Vineland» (один из самых компактных, всего-то 400 страниц), «Mason & Dixon», «Against the Day» и «Inherent Vice». Первый приняли достаточно прохладно, а после публикации второго случился уже известный нам телевизионный эпизод. В 2004-м и двумя годами позже Пинчон появляется в «Симпсонах» — с бумажным пакетом на голове и парой искрометных фраз про книжную индустрию, а к последнему своему роману сам озвучивает трейлер к книге. |
Буктрейлер «Inherent Vice», озвученный самим Пинчоном
Вот, в сущности, и вся биография (то есть даже библиография). По крайней мере такой она оставалась до начала этого года, пока не случился очередной проблеск в коммуникации Пинчона с публикой. Сначала стало известно, что по последнему роману взялся снимать кино давний фанат писателя, оскаровский лауреат Пол Томас Андерсон — все почему-то сразу решили, что без личного вмешательства Пинчона эта картина никак не обойдется. В проект пригласили Роберта Дауни-младшего (он, правда, отказался, и вместо него там будет главный страдалец американского кинематографа Хоакин Феникс) и Шарлиз Терон. Ну а потом и вовсе выяснилось, что готов новый роман — «The Bleeding Edge», он выходит осенью в издательстве Penguin.
Конечно, тот Томас Пинчон, которого мы наблюдаем в медиа, — это жизнетворческий проект, сродни тому, который лелеяли символисты в конце XIX века, но с поправкой на современность. Герметичность пинчоновской биографии прямо следует поэтике его текстов, максимально закрытых для читателя, особенно в том случае, если этот читатель является представителем Системы. В каком-то смысле прочитать его тексты можно, только вступив с этой Системой в борьбу, как бы бредово ни звучало такое заявление. В свою очередь, эта самая борьба протекает чрезвычайно тяжело, если ввязываться в нее в одиночку. За примерами далеко ходить не надо — можно на досуге пересмотреть «Матрицу». Поэтому гораздо легче «V.», «Лот 49» и «Радуга тяготения» (а другого на русском языке, увы, пока не существует) идет в компании. И вовсе даже не обязательно, чтобы сочитателем был кто-то во плоти (но если это так, то пусть он еще в придачу будет химиком, физиком, а также фармацевтом с большой стопкой рецептов на вещества, максимально расширяющие сознание). Для облегчения Пинчона, на самом деле, вполне достаточно будет книги комментариев или онлайн-энциклопедии, созданной специально к его текстам руками его безумных поклонников и борцов с этой самой Системой со всего мира.
Для того чтобы помочь читателям FURFUR начать разбираться в творчестве Томаса Пинчона, мы обратились за комментариями к Максиму Немцову, автору перевода на русский «Радуги тяготения».
Максим НЕМЦОВПереводчик, редактор |
«Надо понимать, что переводы Пинчона в той или иной степени несовершенны. Лучше всего читать все подряд и в оригинале. Просто брать по хронологии и читать. Так намного интереснее.
Если вам важно знать только про русские версии, то о рассказах и разрозненных эссе я ничего внятного сказать не могу — они все очень разного качества. «Выкрикивается лот номер 49» я бы рекомендовал в последней версии — под редакцией Саши Гузмана, хотя бы потому, что в него вложено больше работы, энергии и времени, и он во многом совершеннее предшествующих изданий, хоть и не идеален. Адекватнее версии у русского читателя все равно не будет еще долго. К русским версиям «V.» я бы подходил с большой опаской — хотя бы потому, что у переводчиков в 1990-х годах не было достаточного справочного аппарата и многое в тексте осталось не понято. Ну а «Радуга тяготения» просто без вариантов пока».
|
Издания романов Пинчона
|
«При чтении «Радуги» — как и любой другой книги — лучше пользоваться мозгом, глазами, ушами и носом. Остальное опционально. Ну да, существует некий корпус толковательной и пояснительной литературы, а также ноосферный слой близких Пинчону писателей и их текстов. Но что нам это дает, когда мы оказываемся с текстом один на один? Здесь происходит ровно то же, что и при чтении любой другой книги, сколь угодно жанровой или примитивной, просто плотность текста больше. В первую очередь надо быть грамотным и чутким читателем, но что тут нового?
Мы собирались и были вполне готовы дать свой комментарий к «Радуге тяготения», но потом от этой мысли пришлось отказаться. Сейчас все упирается в желание издателя (которого пока нет), наше свободное время (которого тоже пока нет), а также в финансово-правовые вопросы: имело бы смысл купить права на «Путеводитель» Вайзенбергера как самый обстоятельный комментарий к тексту и сильно дополнить его с учетом специфики восприятия русскоязычного читателя и каких-то наших собственных наработок, а также всего того полезного, что в него не вошло даже при переиздании (в 2006 году). Ровно так же было бы полезно включать в издания «V.» и «Лота 49» дополненные комментарии Дж. Керри Гранта, а в издание «Улисса» Джойса — комментарии Гиффорда (которые сейчас издаются в сильно обедненном виде и, по-моему, без указания источника).
Кроме того, Зак Смит сделал очень внушительное графическое толкование «Радуги», но это — всего лишь одна из версий прочтения. Нам пару раз помогло при работе над переводом. Неплохо было бы купить на этот альбом права и опубликовать вместе с текстом (мы так и хотели), но это уже вопрос к издателям. Русский перевод романа «Inherent Vice», конечно, будет. Но вот когда — пока не известно. Готовый и отредактированный текст — у издателя, когда они собираются его выпускать — понятия не имею».
|
Известные комментарии
|
www.furfur.me
Отзывы о книге Радуга тяготения
Сюжет романа сложен и состоит из множества пересекающихся нитей повествования, в которых принимают участие более 400 персонажей[20]. Объединяющими темами на протяжении романа являются ракеты Фау-2, взаимодействие между свободой воли и кальвинистской предопределенностью, разрыв естественного круговорота природы, поведенческая психология, сексуальность, паранойя и теории заговора о «Картели Феба» и иллюминатах. «Радуга земного тяготения» также в значительной степени опирается на темы, с которыми Пинчон, вероятно, сталкивался в своей работе в качестве технического писателя для Boeing. Известно, что архивы Boeing содержат массивную библиотеку исторических документов о ракетах Фау-2, которые, вероятно, были доступны Пинчону. Повествование в романе ведется от разных лиц, эта техника развита Пинчоном позже в романе «На день погребения Моего». Стиль и тон повествования отличается в зависимости от ведущего его персонажа: некоторые излагают сюжет в крайне неформальном тоне, некоторые чаще прибегают к личной интерпретации происходящего, некоторые даже ломают четвертую стену. Герои ведут рассказ в различных формах от сценария для фильма до потока сознания.
Повествование содержит многочисленные описания незаконных сексуальных контактов и употребления наркотиков главными и второстепенными героями, зажатые между большим количеством диалогов на исторические, художественные, психологические и научные темы, перемежающимися с причудливыми бессмысленными стихами и намеками на тёмные стороны поп-культуры 1940-х годов. В романе также присутствуют характерные для Пинчона повторяющиеся темы абсурдных казусов и паранойи. По словам Ричарда Локка «нормообразующей эмоцией», лежащей в основе романа, является паранойя, работающая основным мотивом для большинства главных героев[21]. По мере того как сюжетные линии романа становятся все более взаимосвязанными, вращаясь вокруг идентификации таинственного «черного блока», во многих случаях эта паранойя оказывается оправданной. С развитием сюжета всё большее внимание уделяется темам Таро, паранойи, и жертвоприношений. Эти 3 темы достигают высшей степени в окончании романа и эпилогах многих персонажей. В романе также присутствует персонаж Пиг Бодин из «V.», который позже станет визитной карточкой сложной и взаимосвязанной вымышленной вселенной Пинчона, появляясь почти во всех его произведениях.
Повествование начинается с того, что читатель наблюдает Пирата Прентиса, сначала во сне, затем в его доме в Лондоне времен войны. Далее Пират вместе с Роджером Мексикой и Стрелочником следует на работу в АХТУНГ, сверхсекретный военный филиал, где читателю представляют лейтенанта армии США по имени Тирон Слотроп, чья беспорядочная история становится основным сюжетом романа. Лейтенант утверждает, что спал со множеством женщин и, на первый взгляд, является неразборчивым в выборе партнеров, но по ходу повествования Пинчон заставляет читателя сомневаться, существовали ли женщины, с которыми он якобы имел отношения в принципе. В главе «По ту сторону нуля» некоторые персонажи и организации замечают, что каждый сексуальный контакт Слотропа предшествует удару ракеты Фау-2 в том же месте через несколько дней. Эти совпадения соответствуют Распределению Пуассона, рассчитанному Роджером Мексикой и ведут к размышлениям на такие широкие темы, как детерминизм, обратный ход времени и сексуальность самой ракеты. Слотроп встречает женщину по имени Кэти, они влюбляются и поддерживают отношения до внезапного направления Слотропа в Германию в третьей части. В первой части представляется множество персонажей, включая Франца и Лени Поклер, Роджера Мексику и Джессику, и Томаса Гвенхидви, многие из которых появятся повторно только на последних страницах романа. Многие из представленных персонажей больше не появятся вовсе. В самом деле, большинство из четырёхсот персонажей появляются лишь единожды и служат для демонстрации значительного масштаба и проработанности вселенной Пинчона. Слотроп также подвергается различным психологическим тестам, многие из которых включают в себя принятие амобарбитала. Целью тестирования является изучение обработки по системе Павлова исследователем Стрелочником. Один из наиболее странных эпизодов этого изучения включает в себя выработку реакции у осьминога Григория на девушку Кэти. В начале второй части осьминог нападает на Кэти на пляже, и Слотроп «удачно» оказывается рядом, чтобы спасти её. Так начинается их роман.
Во второй части «Отпуск в казино „Герман Геринг“», Слотроп проходит тайную подготовку и, при загадочных обстоятельствах, отсылается начальством в казино «Герман Геринг» в недавно освобожденной Франции, где и происходит основное действие второй части. Там он узнает о ракете с нерегулярным серийным номером 00000 (Слотроп комментирует, что система нумерации не позволяет составлять серийный номер из четырёх нулей, не говоря уже о пяти) и компоненте, называемом «S-Gerät» (сокращенно от «Schwarzgerät», «черный блок»), сделанном из неизвестного до сих пор пластика Имиполекс Г. Некоторые из его компаньонов, включая охранников, присматривающих за ним, и Кэти, внезапно исчезают и вновь появляются спустя некоторое время. Появляются намеки на то, что предчувствие Слотропом ракетных ударов обусловлено условными рефлексами, установленными ему в детстве Ласло Джамфом, создателем Имиполекс Г. Позже реальность этой теории ставится под вопрос так же, как наличие у Слотропа сексуальных подвигов. После получения этой информации Слотроп покидает казино и отправляется в объединенные пустоши пост-военной Европы, «Зону», на поиски 00000 и «черного блока». В заключении второй части Кэти открывается в безопасности в Англии, где наслаждается днём на пляже с Роджером Мексикой и Джессикой, а также Стрелочником, тайно следящим за Слотропом. Не имея возможности контактировать со Слотропом, Кэти следит за его действиями через Стрелочника.
В главе «В Зоне», пока Слотроп продолжает свои поиски, за ним начинают следить другие персонажи. Многие из них представлены нам как «тени» и лишь частично замечены главным героем. Большая часть событий происходит на пароме «Анубис», при помощи которого различные персонажи совершают путешествия во времени. Слотроп встречает и завязывает длительные отношения с Маргаритой Эрдман, актрисой порно-фильмов и мазохисткой. Впервые он встречает её на заброшенной студии в Зоне, и именно она приводит его к «Анубису». Позже Слотроп также неоднократно встречается с её шестнадцатилетней дочерью Бьянкой, хотя неясно, прекратил ли он на тот момент отношения с Маргаритой или нет. Позже показано, что Маргарита знает о 00000, «черном блоке» и Имиполексе Г гораздо больше, чем говорит, а также проводит много дней на таинственной и неоднозначно описанной фабрике, где носит униформу из «эротического» пластика. В конце этой части возвращаются несколько персонажей, не появлявшихся с первой главы, в том числе Пират Прентис и Роджер Мексико. «В Зоне» также содержит самый длинный эпизод романа, длительную историю Франца Поклера, ракетного инженера, насильно рекрутированного для оказания помощи в производстве «черного блока». История подробно описывает ежегодные встречи Поклера с его дочерью, Ильзе, и его прогрессирующую паранойю о том, что Ильзе — на самом деле ряд самозванцев, посылаемых, чтобы успокоить его. Через эту историю мы узнаем редкие подробности о «черном блоке», в том числе, что он имеет примерный вес 45 килограммов. В конечном счете 00000 запущен весной 1945 года, ближе к концу войны. Слотроп проводит большую часть времени в роли своего выдуманного альтер-эго, Ракетчика, носящего белый костюм и имитацию ракетного носа на голове. Ракетчик выполняет различные задания для своих и чужих нужд, в том числе получение большого запаса гашиша из центра Потсдамской Конференции. Так продолжается, пока он не покидает регион, направляясь в северную Германию в поисках 00000 и ответов о своём прошлом. Связь между Слотропом и доктором Ласло Джамфом, с его экпериментами над Слотропом в детстве, становится все более очевидной.
Позже Слотроп возвращается на «Анубис», где находит Бьянку мертвой, что, возможно, служит причиной дальнейшего распада его психики. Он продолжает паломничество по северной части Германии, на разных этапах примеряя личности русского полковника и мифического Героя Свиньи, в поисках дополнительной информации о его детстве и 00000. К сожалению, он неоднократно отвлекается от цели, в результате чего его личность окончательно распадается к четвёртой части, несмотря на попытки многих спасти его. На протяжении «Противодействующей силы» звучат несколько коротких, галлюциногенных историй о супергероях, глупых летчиках-камикадзе и бессмертных мыслящих лампочках. Эти истории, как предполагается, являются продуктом в конец разрушенного рассудка Слотропа. Окончательным определением его личности является его портрет на обложке безызвестной британской группы «Дурак» (еще одна аллюзия на символику Таро), где он указан в качестве исполнителя на губной гармошке и казу. В то же время повествования других персонажей также начинают рушиться: некоторые из них пускаются в странную поездку через Ад, другие улетают в небытие на дирижаблях. Существует множество интерпретаций этого момента, в том числе теории, что все вовлечённые персонажи имеют общее сознание, или же являются частью разума Слотропа, и распадаются вместе с ним. Повествование Слотропа заканчивается удивительно за долго до конца романа, который больше фокусируется на 00000 и людях, причастных к его созданию и запуску (а именно Блицеро, Энзиане и Готфриде среди прочих). В этом месте также приходят к завершению истории Мексико, Стрелочника и Пирата, оставив только историю 00000.
В заключении романа протагонисты по всему миру обсуждают различные темы от Таро до смерти. К концу «Противодействующей силы» выясняется, что «черный блок» на самом деле капсула для содержания человека, созданная Блицеро. История запуска 00000 подробно описывается воспоминаниями рассказчиков, в то время как в настоящем Энзиан ведёт строительство и подготовку его преемника, 00001 (который не был запущен в течение романа), хотя остаётся неизвестным, кого намерены принести в жертву этой модели. В воспоминаниях говорится, что маниакальный капитан Блицеро, готовясь к запуску 00000, просил Готфрида принести себя в жертву внутри ракеты. Он запускает ракету в псевдополовом акте жертвоприношения со своим связанным несовершеннолетним секс-рабом, запертым Готфридом в «черном блоке». В конце финального эпизода, рассказанного частично во втором лице, ракета снижается над Британией. Текст начинает запинаться в середине песни, написанной предком Слотропа, и полностью обрывается на приземлении ракеты на кинотеатр[22]. Таким образом, роман начинается и заканчивается ударом ракеты Фау-2 во время войны в Великобритании.
Многие факты в романе основаны на технических документах, относящихся к ракетам Фау-2. Отсылки к работам И. П. Павлова, П. Д. Успенского и Юнга основаны на исследованиях Пинчона. Последовательность команд запуска на немецком языке, прозвучавших в конце романа, также верна и, вероятно, скопирована из технического доклада, подготовленного в рамках операции «ответный огонь».
На самом деле 16 декабря 1944 года ракеты Фау-2 попали в кинотеатр Rex в Антверпене, где около 1200 людей смотрели кино «Человек с равнины», убив 567 человек. Это стало самым массовым убийством людей одной ракетой в течение всей войны.
Секретные военные организации, практикующие оккультные приемы ведения войны, имели историческое значение в Аненербе и других нацистских организациях, в то время как союзные силы были ограничены определенными лицами, такими как Луи де Уолс, работавший на MI5.
Помимо этого в романе используется множество отсылок к реальным событиям, укрепляющих понимание сложной хронологии повествования. Примером может служить появление фотографии Вернера фон Брауна с гипсом на руке. Исторические документы указывают время и место несчастного случая, в котором фон Браун получил перелом, обеспечивая тем самым опорные факты, по которым читатель может восстановить путешествие Слотропа. Другим примером является включение в вещательную сетку радио BBC выступления Бенни Гудмена, которое, согласно историческим записям, происходило лишь раз. Дальнейшие исторические события, такие как бомбардировка союзными силами Пенемюнде и Нордхаузена (расположенного недалеко от концлагеря Дора-Миттельбау, где производились ракеты Фау-2) также появляются в романе для уяснения последовательности повествования.
Сюжет романа сложен и состоит из множества пересекающихся нитей повествования, в которых принимают участие более 400 персонажей. Объединяющими темами на протяжении романа являются ракеты Фау-2, взаимодействие между свободой воли и кальвинистской предопределенностью, разрыв естественного круговорота природы, поведенческая психология, сексуальность, паранойя и теории заговора о «Картели Феба» и иллюминатах. «Радуга земного тяготения» также в значительной степени опирается на темы, с которыми Пинчон, вероятно, сталкивался в своей работе в качестве технического писателя для Boeing. Известно, что архивы Boeing содержат массивную библиотеку исторических документов о ракетах Фау-2, которые, вероятно, были доступны Пинчону. Повествование в романе ведется от разных лиц, эта техника развита Пинчоном позже в романе «На день погребения Моего». Стиль и тон повествования отличается в зависимости от ведущего его персонажа: некоторые излагают сюжет в крайне неформальном тоне, некоторые чаще прибегают к личной интерпретации происходящего, некоторые даже ломают четвертую стену. Герои ведут рассказ в различных формах от сценария для фильма до потока сознания.
Повествование содержит многочисленные описания незаконных сексуальных контактов и употребления наркотиков главными и второстепенными героями, зажатые между большим количеством диалогов на исторические, художественные, психологические и научные темы, перемежающимися с причудливыми бессмысленными стихами и намеками на тёмные стороны поп-культуры 1940-х годов. В романе также присутствуют характерные для Пинчона повторяющиеся темы абсурдных казусов и паранойи. По словам Ричарда Локка «нормообразующей эмоцией», лежащей в основе романа, является паранойя, работающая основным мотивом для большинства главных героев. По мере того как сюжетные линии романа становятся все более взаимосвязанными, вращаясь вокруг идентификации таинственного «черного блока», во многих случаях эта паранойя оказывается оправданной. С развитием сюжета всё большее внимание уделяется темам Таро, паранойи, и жертвоприношений. Эти 3 темы достигают высшей степени в окончании романа и эпилогах многих персонажей. В романе также присутствует персонаж Пиг Бодин из «V.», который позже станет визитной карточкой сложной и взаимосвязанной вымышленной вселенной Пинчона, появляясь почти во всех его произведениях.
Повествование начинается с того, что читатель наблюдает Пирата Прентиса, сначала во сне, затем в его доме в Лондоне времен войны. Далее Пират вместе с Роджером Мексикой и Стрелочником следует на работу в АХТУНГ, сверхсекретный военный филиал, где читателю представляют лейтенанта армии США по имени Тирон Слотроп, чья беспорядочная история становится основным сюжетом романа. Лейтенант утверждает, что спал со множеством женщин и, на первый взгляд, является неразборчивым в выборе партнеров, но по ходу повествования Пинчон заставляет читателя сомневаться, существовали ли женщины, с которыми он якобы имел отношения в принципе. В главе «По ту сторону нуля» некоторые персонажи и организации замечают, что каждый сексуальный контакт Слотропа предшествует удару ракеты Фау-2 в том же месте через несколько дней. Эти совпадения соответствуют Распределению Пуассона, рассчитанному Роджером Мексикой и ведут к размышлениям на такие широкие темы, как детерминизм, обратный ход времени и сексуальность самой ракеты. Слотроп встречает женщину по имени Кэти, они влюбляются и поддерживают отношения до внезапного направления Слотропа в Германию в третьей части. В первой части представляется множество персонажей, включая Франца и Лени Поклер, Роджера Мексику и Джессику, и Томаса Гвенхидви, многие из которых появятся повторно только на последних страницах романа. Многие из представленных персонажей больше не появятся вовсе. В самом деле, большинство из четырёхсот персонажей появляются лишь единожды и служат для демонстрации значительного масштаба и проработанности вселенной Пинчона. Слотроп также подвергается различным психологическим тестам, многие из которых включают в себя принятие амобарбитала. Целью тестирования является изучение обработки по системе Павлова исследователем Стрелочником. Один из наиболее странных эпизодов этого изучения включает в себя выработку реакции у осьминога Григория на девушку Кэти. В начале второй части осьминог нападает на Кэти на пляже, и Слотроп «удачно» оказывается рядом, чтобы спасти её. Так начинается их роман.
Во второй части «Отпуск в казино „Герман Геринг“», Слотроп проходит тайную подготовку и, при загадочных обстоятельствах, отсылается начальством в казино «Герман Геринг» в недавно освобожденной Франции, где и происходит основное действие второй части. Там он узнает о ракете с нерегулярным серийным номером 00000 (Слотроп комментирует, что система нумерации не позволяет составлять серийный номер из четырёх нулей, не говоря уже о пяти) и компоненте, называемом «S-Gerät» (сокращенно от «Schwarzgerät», «черный блок»), сделанном из неизвестного до сих пор пластика Имиполекс Г. Некоторые из его компаньонов, включая охранников, присматривающих за ним, и Кэти, внезапно исчезают и вновь появляются спустя некоторое время. Появляются намеки на то, что предчувствие Слотропом ракетных ударов обусловлено условными рефлексами, установленными ему в детстве Ласло Джамфом, создателем Имиполекс Г. Позже реальность этой теории ставится под вопрос так же, как наличие у Слотропа сексуальных подвигов. После получения этой информации Слотроп покидает казино и отправляется в объединенные пустоши пост-военной Европы, «Зону», на поиски 00000 и «черного блока». В заключении второй части Кэти открывается в безопасности в Англии, где наслаждается днём на пляже с Роджером Мексикой и Джессикой, а также Стрелочником, тайно следящим за Слотропом. Не имея возможности контактировать со Слотропом, Кэти следит за его действиями через Стрелочника.
В главе «В Зоне», пока Слотроп продолжает свои поиски, за ним начинают следить другие персонажи. Многие из них представлены нам как «тени» и лишь частично замечены главным героем. Большая часть событий происходит на пароме «Анубис», при помощи которого различные персонажи совершают путешествия во времени. Слотроп встречает и завязывает длительные отношения с Маргаритой Эрдман, актрисой порно-фильмов и мазохисткой. Впервые он встречает её на заброшенной студии в Зоне, и именно она приводит его к «Анубису». Позже Слотроп также неоднократно встречается с её шестнадцатилетней дочерью Бьянкой, хотя неясно, прекратил ли он на тот момент отношения с Маргаритой или нет. Позже показано, что Маргарита знает о 00000, «черном блоке» и Имиполексе Г гораздо больше, чем говорит, а также проводит много дней на таинственной и неоднозначно описанной фабрике, где носит униформу из «эротического» пластика. В конце этой части возвращаются несколько персонажей, не появлявшихся с первой главы, в том числе Пират Прентис и Роджер Мексико. «В Зоне» также содержит самый длинный эпизод романа, длительную историю Франца Поклера, ракетного инженера, насильно рекрутированного для оказания помощи в производстве «черного блока». История подробно описывает ежегодные встречи Поклера с его дочерью, Ильзе, и его прогрессирующую паранойю о том, что Ильзе — на самом деле ряд самозванцев, посылаемых, чтобы успокоить его. Через эту историю мы узнаем редкие подробности о «черном блоке», в том числе, что он имеет примерный вес 45 килограммов. В конечном счете 00000 запущен весной 1945 года, ближе к концу войны. Слотроп проводит большую часть времени в роли своего выдуманного альтер-эго, Ракетчика, носящего белый костюм и имитацию ракетного носа на голове. Ракетчик выполняет различные задания для своих и чужих нужд, в том числе получение большого запаса гашиша из центра Потсдамской Конференции. Так продолжается, пока он не покидает регион, направляясь в северную Германию в поисках 00000 и ответов о своём прошлом. Связь между Слотропом и доктором Ласло Джамфом, с его экпериментами над Слотропом в детстве, становится все более очевидной.
Позже Слотроп возвращается на «Анубис», где находит Бьянку мертвой, что, возможно, служит причиной дальнейшего распада его психики. Он продолжает паломничество по северной части Германии, на разных этапах примеряя личности русского полковника и мифического Героя Свиньи, в поисках дополнительной информации о его детстве и 00000. К сожалению, он неоднократно отвлекается от цели, в результате чего его личность окончательно распадается к четвёртой части, несмотря на попытки многих спасти его. На протяжении «Противодействующей силы» звучат несколько коротких, галлюциногенных историй о супергероях, глупых летчиках-камикадзе и бессмертных мыслящих лампочках. Эти истории, как предполагается, являются продуктом в конец разрушенного рассудка Слотропа. Окончательным определением его личности является его портрет на обложке безызвестной британской группы «Дурак» (еще одна аллюзия на символику Таро), где он указан в качестве исполнителя на губной гармошке и казу. В то же время повествования других персонажей также начинают рушиться: некоторые из них пускаются в странную поездку через Ад, другие улетают в небытие на дирижаблях. Существует множество интерпретаций этого момента, в том числе теории, что все вовлечённые персонажи имеют общее сознание, или же являются частью разума Слотропа, и распадаются вместе с ним. Повествование Слотропа заканчивается удивительно за долго до конца романа, который больше фокусируется на 00000 и людях, причастных к его созданию и запуску (а именно Блицеро, Энзиане и Готфриде среди прочих). В этом месте также приходят к завершению истории Мексико, Стрелочника и Пирата, оставив только историю 00000.
В заключении романа протагонисты по всему миру обсуждают различные темы от Таро до смерти. К концу «Противодействующей силы» выясняется, что «черный блок» на самом деле капсула для содержания человека, созданная Блицеро. История запуска 00000 подробно описывается воспоминаниями рассказчиков, в то время как в настоящем Энзиан ведёт строительство и подготовку его преемника, 00001 (который не был запущен в течение романа), хотя остаётся неизвестным, кого намерены принести в жертву этой модели. В воспоминаниях говорится, что маниакальный капитан Блицеро, готовясь к запуску 00000, просил Готфрида принести себя в жертву внутри ракеты. Он запускает ракету в псевдополовом акте жертвоприношения со своим связанным несовершеннолетним секс-рабом, запертым Готфридом в «черном блоке». В конце финального эпизода, рассказанного частично во втором лице, ракета снижается над Британией. Текст начинает запинаться в середине песни, написанной предком Слотропа, и полностью обрывается на приземлении ракеты на кинотеатр. Таким образом, роман начинается и заканчивается ударом ракеты Фау-2 во время войны в Великобритании.
Многие факты в романе основаны на технических документах, относящихся к ракетам Фау-2. Отсылки к работам И. П. Павлова, П. Д. Успенского и Юнга основаны на исследованиях Пинчона. Последовательность команд запуска на немецком языке, прозвучавших в конце романа, также верна и, вероятно, скопирована из технического доклада, подготовленного в рамках операции «ответный огонь».
На самом деле 16 декабря 1944 года ракеты Фау-2 попали в кинотеатр Rex в Антверпене, где около 1200 людей смотрели кино «Человек с равнины», убив 567 человек. Это стало самым массовым убийством людей одной ракетой в течение всей войны.
Секретные военные организации, практикующие оккультные приемы ведения войны, имели историческое значение в Аненербе и других нацистских организациях, в то время как союзные силы были ограничены определенными лицами, такими как Луи де Уолс, работавший на MI5.
Помимо этого в романе используется множество отсылок к реальным событиям, укрепляющих понимание сложной хронологии повествования. Примером может служить появление фотографии Вернера фон Брауна с гипсом на руке. Исторические документы указывают время и место несчастного случая, в котором фон Браун получил перелом, обеспечивая тем самым опорные факты, по которым читатель может восстановить путешествие Слотропа. Другим примером является включение в вещательную сетку радио BBC выступления Бенни Гудмена, которое, согласно историческим записям, происходило лишь раз. Дальнейшие исторические события, такие как бомбардировка союзными силами Пенемюнде и Нордхаузена (расположенного недалеко от концлагеря Дора-Миттельбау, где производились ракеты Фау-2) также появляются в романе для уяснения последовательности повествования.
www.livelib.ru
Томас Пинчон «Радуга тяготения»
«Радуга тяготения» — третий и главный роман Томаса Пинчона, одно из лучших детищ постмодернизма, на чьём фоне меркнут почти все звёзды литературы из обязательной программы читателя-интеллектуала.
Более всего эта книга похожа на «V» того же автора: чередующиеся эпизоды с разными персонажами, скачки во времени, чудаковатые герои, лихое сюжетное макраме, убойный юмор и эпически-энциклопедические масштабы.
Вторая Мировая, затем альтернативная пост-военная история, а в фокусе — простые и не очень люди: никаких баталий да беллетризаций школьной макулатуры. Пинчону интересны не склоки государств, а отдельные — трогательные и смешные — судьбы, кои, даже вспыхнув на полстраницы, продолжат пламенеть в сердце читателя, ибо «Радугу тяготения» создал настоящий писатель, чья пара фраз способна раскрыть, казалось бы, невыразимый внутренний мир.
Книга заставит хохотать и заливаться слезами, причём здешние беды — это не грустные смерти, не требующие от автора усилий, а искусно найденные трагедии в деталях: прыщ на спине, сжигаемая кукла, потерянный домашний питомец и т.д.
Название «Радуга тяготения» отсылает к инверсионной дуге — следу, оставляемому в небе ракетой «Фау-2», с коей произведение начинается и ей же завершается. Это боевое орудие важно в повествовании, метафорах, символике книги. Тут вам и фаллос, и мандала, и рассуждения о предопределенности.
Вопреки заявлениям «знатоков», в романе есть главный герой с центральной сюжетной линией — это американский лейтенант Эния Ленитроп, скрывающийся от могущественных преследователей в некой Зоне на территории Европы, где водятся те ещё маргиналы, потрёпанные войной. Он всё больше увязает в местном безумии, но пути назад нет, ибо всю прежнюю жизнь, как выяснилось, контролировали извне. И здесь возникает важная для Пинчона тема свободы, впрочем, не единственная, их там — десятки.
Часто в творчестве этого автора и рецензиях на него всплывает «паранойя». В книге её мусолят тоже нарочито много, но вряд ли персонажей, исходя из реалий романа, справедливо обвинять в бредовых идеях. Кое-где — да, а чаще — это вполне трезвая оценка ситуации, когда за ширмой происходящего есть некие Они, кои, признаться, не особо-то концы в воду: бояться же некого.
Ещё самозваные «специалисты» любят рассусоливать и причитать, какая «Радуга тяготения» тяжёлая да непонятная для чтения, мол, смотрю в книгу — вижу фигу. Это чушь. Роман — не из простых, бывает, приходится вернуться на десять страниц назад, чтобы прочесть заново, а потом — ещё раз. Причина тому — ёмкость текста. Пинчон, как настоящий писатель, знает цену и вес слова, а потому лишних не ставит. Пропустили одно — не поймёте всё, что будет дальше, — читайте, друзья, недоумевайте, ведь мы, между делом, из прямого повествования перескочили в воспоминания героя, но вы, невнимательные, это проворонили, так то.
Напоминает «Улисса»: 1) непонятная фраза, 2) три страницы текста, 3) ключ к сложному моменту в начале. Читая внимательно и запоминая факты, легко сопоставлять трудные места и находить их верные интерпретации. А вот пробегать глазами — мухлёж, к чему тогда вообще браться за книгу, для галочки? Пинчон даже мягче Джойса: не требует от аудитории знакомства с историей Ирландии, биографией автора, картой Дублина и т.д. Зато обойма технических знаний неподъёмна ни для одной души, взявшейся за книгу: если «апикального Бога» можно расшифровать, заглянув в биологический справочник, то в пространных анализах узкопрофильных вопросов придётся плыть, но такие эпизоды не в критичном количестве.
Поэтому заявления «Я понял 5% книги» — это признание лени и глупости, хотя 100% недостижимы. Вряд ли сам Пинчон помнит, что и зачем вложил в текст. Ближе к концу он постарался нагнать мути, намеренно усложнить роман. Всё явно не так безнадёжно для расшифровки, как в случае невнятного «Плюса» Макэлроя, где бред собачий; а с Джойсом сравнивать некорректно: всё же у нас есть богатейшие путеводители от Хоружия и Набокова по «Улиссу», да и по «Поминкам по Финнегану» Андрей Рене постарался перевести максимум информации. А вот материалов по «Радуге тяготения» на русском нет, американцам проще — у них целая вики-энциклопедия.
«Радуга тяготения» вышла у нас в двух вариантах: в лаконичном сером оформлении «Большой книги» и белой иллюстрированной обложке «Интеллектуального бестселлера», с более приятной бумагой, причём книга толще страниц на 150. Тексты одинаковы.
Перевод от Макса Немцова потрясающ. Чего стоят хотя бы оригинальные манеры речи: «это ж сума спятить», «этим шишкам хотца подлюк», «знашь, я ж када суда приперся, совсем детка был». Русский текст стильно отполирован, лишён избыточности, динамичен за счёт правильно выбранных коротких слов. Титаническая работа позволяет наслаждаться прекрасным творением, превосходящим язык почти любого русского автора — хоть классика, хоть современного.
В отечественных изданиях присутствует спорная запятая и одно странное согласование, но это шикарный результат для книги в 900 страниц, в стране, где в печать всё выходит с ошибками, а издательство «Просвещение», выпускающее «Котов-воителей», вообще после первого тиража просит 12-летних девочек присылать на форум список найденных опечаток.
Кстати, о детях. «Радуга тяготения» — не для ханжей: сцены педофилии, копрофилии, зоофилии и т.д. с азартом расписаны автором. Пинчону повезло творить в годы, когда в работы художников не лезли толерасты да цензоры, и писал он, как и полагается это делать, о чём душа просила, без купюр, компромиссов, реверансов общественному мнению. «Есть в жизни — значит, есть в книге», почему нет? Негры названы неграми, а то и нигерами, чернокожего мальчугана окучивает взрослый белый дядька — задор в этом всём невероятный. Тут нет стремления начерпать в текст ушаты грязи, напротив, всё к месту, с юмором и бесспорным мастерством.
Оргий не так уж и много для такого объёма, но все они — ярчайшие эпизоды. Один из них можно смело назвать самой лучшей сексуальной сценой в литературе. Куда там «Эммануэль» с перепихоном в самолёте или «Горькой луне» с её гастрономическими какашечными изысками. Пинчон ловит самую верную грань между физиологией и эмоциями, создавая возвышенную художественную порнографию. Есть миф, что он учился у Набокова. И, если подумать, тут немало общего с «Адой», а на «Лолиту» даже отсылки встречаются.
Эквивалент «Радуге тяготения» за пределами творчества Пинчона найти невозможно. Получилось масштабнее Барта, веселее Джойса, сложнее Павича, динамичнее Пруста и т.д., но это не значит, что бесспорно лучше. В чём-то один автор сильнее, в чём-то другой. Скажем, по стилю очень-очень-очень близко к Набокову, однако козырные тузы прозы всё равно у Владимира Владимировича, кстати, не осилившего сию книгу (Cheking In with Vladimir Nabokov, Esquire. 1975. Vol. 84. № 1. P. 131). А если сравнить с Переком, то француз, кажется, побогаче на словарный запас, зато не способен строить из специальных терминов метафоры, как реализовано в этом произведении.
Любимая смысловая единица в романе — абзац со страницу, включающий красивый стиль, армаду запятых, отсылки к мифологии, биологии, культуре, непроницаемую мутотень, нечто важное для сюжета, пару ассоциаций, тропы, упоминание двух-трёх персонажей, о коих читатель забыл, и т.д.
Из-за густоты населения романа, его невозможно удерживать в голове при первом чтении. Лучший выход — конспект и наличие электронной версии для быстрого поиска. Но даже это не обеспечит полное понимание содержания. Ряд сцен, фраз и фактов — намеренные мистификации, к коим нет ключа, — скажем, выражение Киргизский Свет или бессмысленные песенки (хотя таковые не все). С этим можно смириться и идти не по смыслу текста, а по ассоциациям, получая уже свою «Радугу тяготения». Кое-где сложность по уровню подскочит до знаменитой главы о перерождении языка из «Улисса», но, увы, в случае «Радуги тяготения» однозначной интерпретации нет.
Роман очень кинематографичен, причём исполнен этот фильм в духе сегодняшних захватывающих лент, будто книга написана сейчас и направлена в 70-е на машине времени, но попутно, по просчёту Шурика, посетила древнюю Москву, где сорвала с катушек Ивана Грозного.
В «Радуге тяготения» действительного много всего крышесносного: гигантский Аденоид, говорящая собака, мальчик, меняющий цвет кожи, дуэль на тортах, заплыв в канализацию, супергерои и много чего ещё — не предугадать. Автор наслаждается тем, что создаёт, и азарт заражает читателя. Синусоида тем скачет от порнографии и сальных шуток до богословия, проблем экологии, эсхатологии и тьмы философских вопросов. Выходит это гладко, хотя неподготовленный ум явно упрекнул бы Пинчона за калейдоскопичность. Но это от зашоренности, нужна мощная работа мысли, чтобы «вытягивать» такие тексты.
Ближе к концу Пинчон делится подсказками, упоминая таро, каббалу и приводя некоторые факты о книге, способные дать дополнительную плоскость прочтённому. Но потребуется заново пропустить через себя весь текст, ведь эта книга из тех, что предназначены для многократного перечитывания.
Привлекательность романа — в том, что здесь каждый найдёт что-то для себя. Обязательно в душу западёт красивая сцена, что-то романтическое, горькое или героическое. Живописные пейзажи, особые состояния души, потоки авторской мысли никого не оставят равнодушным, а ведь в этом одна из главных задач литературы.
Любопытное наблюдение: многие события из текста загадочным образом проецируются в реальность: возникают цепочки удивительных совпадений, отчего произведение приобретает дополнительный ореол мистики.
«Радуга тяготения» — это та редкая книга, которую справедливо назвать шедевром. Она имеет все шансы попасть если не на вершину, то в первые три позиции любимых произведений думающего читателя. С ней однозначно стоит познакомиться, хотя начинать лучше с другого романа Томаса Пинчона — «V».
fantlab.ru
Радуга тяготения — ленивый, но упрямый — ЖЖ
Томас Пинчон «Радуга тяготения»
Грандиозный постмодернистский эпос, величайший антивоенный роман, злейшая сатира, трагедия, фарс, психоделический вояж энциклопедиста, бежавшего из бурлескной комедии в преисподнюю Европы времен Второй мировой войны, — на «Радугу тяготения» Томаса Пинчона можно навесить сколько угодно ярлыков, и ни один не прояснит, что такое этот роман на самом деле. Для второй половины XX века он стал тем же, чем первые полвека был «Улисс» Джеймса Джойса. Вот уже четыре десятилетия читатели разбирают «Радугу тяготения» на детали, по сей день открывают новые смыслы, но единственное универсальное прочтение по-прежнему остается замечательно недостижимым.
Собственно, это Пинчон. Тем, кто знает, что и как, и почему он пишет, можно просто сказать, что это монструозный шедевр от классика постмодерна. И тем, кто на него подсел, порекомендовать читать. С теми, кто не знает, сложнее. Пинчон не среди моих любимых авторов, но я могу читать такое, просто плывя в потоке слов и образов. Обратил я на него внимание в свое время, когда в какой-то статье он вместе с Уильямом «Джанки» Берроузом был назван художественной предтечей киберпанков. Кстати, этот текст, пожалуй ближе к упомянутому Берроузу, нежели к тому, что раньше читал у Пинчона. Замысловатое плетение эпитетов, образов… Вроде как ты впервые в новом мире и на тебя обрушивается бессмысленный поток картин, потом уже из повторяющихся и похожих на что-то знакомое вещей начинаешь складывать свою собственную картину, не обязательно такую же, как у тех, кто живет там в книге.
В «Радуге…», как ни странно, даже есть сюжет, а не только образы. Главный образ, правда, на мой заклепочный взгляд, кривоват — баллистическая траектория — это парабола, а радуга — это часть круга. %) История вращается вокруг Ракеты — Фау-2, А-4, как хотите. Немецкой хтонической вундервафли, которая мало повлияла на историю в военном отношении, и пожалуй наибольший ущерб нанесла германской экономике в тот момент, когда ей и без Ракеты было тошно. Но вот на мысли и чувства ее современников и будущих покорителей межпланетного пространства влияние было очень большим.
Первая часть описывает зимний Лондон, обстреливаемый немцами. Не первая книга, в которой пытаются передать этот ужас лондонца перед сверхзвуковой ракетой — сначала внезапный взрыв, в соседнем квартале, в другой части города — неважно, и только потом звук подлетающей ракеты, когда уже все произошло. У Муркока в «Лондон, любовь моя», еще у кого-то. Людей потихоньку придавливает ПТС. Несколько спецслужбистских контор союзников пасут все связанное с Ракетой, вт.ч. и с помощью парапсихологических и паранормальных исследований. Против угрозы, от которой нет защиты, все средства подойдут. Несколько компаний бьются над способом, хоть как-нибудь понять, как распределяются падения ракет. Бихевиористы, статистики, психологи, мистики и прочая. По обе стороны фронта трясут медиумов, чтобы те рассказали им хоть что-нибудь. Те рассказывают.
Бабник-американец клеит на карту Лондона звездочки своих побед, а потом кто-то накладывает поверх карту попаданий фау. Ну вот встает у него там, куда прилетит через несколько дней. Оно может и не стоило спойлерить, эпизод, правда, на десятипроцентной отметке прочитанного, но вот читаешь так историческое, фантасмагория, альтернативка, криптоистория, может сайнс фикшн, а потом опа — нет, все нормально, — фэнтези.
Автор любит играть со смыслами и коллективным сознательным и бессознательным. В каждом эпизоде можно нагрести себе намеков разной степени (не)очевидности. Причем отличить заложенное туда автором от додуманного читателем не удастся. Если, к примеру, хохма с отсылкой к Звездным войнам очевидна, то история «маленького Альберта», если он был один такой, просматривающаяся в драме главного героя, может и моя додумка.
Узоры из слов в стиле Арчимбольдо — выкладывается мозаика из слов и образов, а потом после очередной детальки — оп, и все складывается в понятную, хоть и несколько растрепанную картину, и уже с пониманием встречаешь остальные кусочки заполняющие мозаику дальше, и догадываешься, что было на тех места, которые автор пропустил. Говорящие фамилии и прозвища, не знаю, стоило ли их переводить. Пожалуй, стоило, обратный перевод не тяготит, а игра слов становится выпуклее, проявляется там, где без перевода было бы сложнее. Иногда текст превращается в своеобразный мюзикл — персонажи время от времени начинают горланить песни. В тексте, разумеется, только перевод стихов, но при должном музыкальном чутье и эрудиции можно и мелодию представить.
Фаллических ракетных ассоциаций напрямую автор, вроде бы, не допускал, но весь текст буквально состоит из эроса и танатоса, буквального влечения к источнику смерти. Главным источником там, разумеется, Фау-2, но не только, способов расстаться с жизнью в военное время намного больше. Иногда из этого вырастает «один раз живем».
В следующих частях действие становится не равномернее. Вот уже весна и союзники во Франции, а тот бабник-американец Эния Ленитроп наконец-то прочно занимает место ГГ. Психоисследователи наблюдают за персонажем, ставя опыты уже на нем. Когда ему это надоедает, он сбегает из под опеки экспериментаторов и текст забредает на территорию уже шпионского триллера — беглец мотается по Европе тайными путями тайных обществ.
Война в книге вскоре заканчивается. Ленитроп теперь один из тех кто охотится за ракетными секретами в зоне оккупации, разбираясь со своей собственной историей, пересекаясь с такими же охотниками союзников, контрабандистами, бывшими ракетчиками, немецкими киношниками (о, это немецкое кино), проститутками, просто какими-то фриками, пытающимися выжить в мире послевоенного и авторского абсурда.
История, да и сами персонажи, начинаются рассыпаться на множественные сущности и альтернативные ветви, которые, кажется, уже никогда не собрать в цельную картину. Впрочем, в последней главе автор открытым текстом говорит, чтобы и не пытались.
sizif73.livejournal.com
Радуга тяготения читать онлайн — Томас Пинчон
Томас Пинчон
Радуга тяготения
Ричарду Фараинье
1. ЗА НУЛЕМ
Природа не знает угасания; она знает лишь преобразование. Все, чему научила и по сей день учит меня наука, укрепляет мою веру в продолжение нашего духовного бытия после смерти.
Вернер фон Браун
???????
По небу раскатился вой. Такое бывало и раньше, но теперь его не с чем сравнить.
Слишком поздно. Эвакуация продолжается, но это все театр. В вагонах нет света. Нигде света нет. Над ним — фермы подъемников, старые, как «железная королева», и где-то совсем высоко стекло, что пропускало бы свет дня. Но сейчас ночь. Он боится обвала стекла — уже скоро — вот это будет зрелище: падение хрустального дворца. Но — в полном мраке светомаскировки, ни единого проблеска, лишь огромный невидимый хряст.
В многослойном вагоне он сидит в вельветовой тьме, курить нечего, чувствует, как металл то дальше, то ближе трется и сталкивается, клубами рвется пар, рама вагона дрожит — наготове, не по себе, остальные притиснуты со всех сторон, немощные, стадо паршивых овец, уже ни везенья, ни времени: пьянь, ветераны, контуженные артиллерией, 20 лет как устаревшей, ловчилы в городских нарядах, отверженные, изможденные тетки с детьми — не бывает у человека столько детей, — сложены штабелями между всем прочим, уготовленным к спасительной транспортировке. Только ближайшие лица разборчивы, да и те — лишь полупосеребренные образы в видоискателе, испятнанные зеленью сиятельные лица, что припоминаются за пуленепробиваемыми окнами, несущимися через весь город…
Начали двигаться. Вытянувшись в линию, с главного вокзала, из центра города, начинают вжиматься в городские районы, которые старше и разореннее. Есть тут выход? Лица оборачиваются к окнам, но никто не осмеливается спросить, во всяком разе — вслух. Сверху льет. Нет, так не выпутаться, так только больше завязаться в узел — они въезжают под арки, сквозь тайные входы в сгнившем бетоне, что лишь походили на петли тоннеля… некие эстакады почернелого дерева медленно проплыли над головой, и запахи, рожденные углем во дни, отъехавшие в далекое прошлое, запахи лигроиновых зим, воскресений, когда ничего не ходит, кораллообразного и таинственно жизнеспособного нароста, из-за слепых поворотов, из одиноких прогонов, кислая вонь отсутствия подвижного состава, вызревающей ржави — проступают в этих опустошающих днях блистательно и глубоко, особо — на заре, когда проезд ей запечатывают синие тени, — стараются привести события к Абсолютному Нулю… и тем беднее, чем глубже въезжают… развалины тайных городов нищеты, места, чьих названий он никогда не слышал… стены разламываются, крыш все меньше, а с ними — и шансов на свет. Дороге следует выходить на простор трассы, но она ужает, ухабится, все больше загоняет себя в угол, и тут они вдруг — намного раньше, чем следовало, — уже под окончательной аркой: тормоза кошмарно схватываются и пружинят. Приговор, которому нет апелляции.
Караван замер. Конец линии. Всем эвакуируемым приказано выйти. Движутся медленно, хоть и не сопротивляясь. У их распорядителей кокарды цвета свинца, и эти люди неболтливы. Вот огромная, очень старая и темная гостиница, железный придаток рельсов и стрелок, которыми они сюда приехали… Шары огней, закрашенные темно-зеленым, свисают из-под причудливых железных карнизов, не зажигались веками… толпа движется безропотно, не кашляя, по коридорам, прямым и целесообразным, как складские проходы… бархатные черные плоскости сдерживают движение: запах — старого дерева, отдаленных флигелей, все это время пустых, но только что открытых, дабы приютить наплыв душ, вонь холодной штукатурки, под которой сдохли все крысы, лишь их призраки, недвижные, будто наскальные росписи, запечатлены упрямо и светло в стенах… эвакуируемых принимают партиями, лифтом — передвижным деревянным эшафотом, со всех сторон открытым, подымаемым старыми просмоленными канатами и чугунными шкивами, чьи спицы отлиты в форме двояких S. На бурых этажах пассажиры сходят и уходят… тысячи этих нишкнутых номеров без света…
Кто-то ждет в одиночестве, кто-то свои комнаты-невидимки делит с прочими. Невидимки, да — что толку в обстановке, когда вокруг такое? Под ногами хрустит древнейшая городская грязь, последние кристаллы всего, что город отверг, чему угрожал, что лгал своим детям. Каждый слышал голос — тот, что говорил, казалось, только с ним:
— Ты же не верил в самом деле, что тебя спасут. Ладно тебе, мы все уже знаем, кто мы есть. Никто и не собирался хлопотать, чтобы тебя спасти, дружище…
Выхода нет. Лежи и терпи, лежи спокойно и не шуми. Не утихает в небе вой. Когда прикатится, прибудет он во тьме — иль принесет с собою свет? Свет придет до или после?
Но свет — уже. Давно ли светло? Все это время свет сочился вместе с холодным утренним воздухом, что овевает теперь соски: уже являет сборище пьяных транжир, кто-то в мундире, а кто-то нет, в кулаках зажаты пустые или полупустые бутылки, тут один повис на стуле, там другой забился в погасший камин, или же растянулись на всевозможных диванах, не знавших «гувера» коврах и в шезлонгах по разным слоям невообразимо громадного зала, храпят и сопят во множестве ритмов, самообновляющимся хором, а лондонский свет, зимний и эластичный свет растет меж ликами разделенных средниками окон, растет среди пластов вчерашнего дыма, что еще цепляются, истаивая, к навощенным потолочным балкам. Все эти горизонтальные, эти товарищи по оружию — розовенькие, будто кучка голландских крестьян, коим снится бесспорное их воскрешенье в ближайшие несколько минут.
Его зовут капитан Джеффри Апереткин, прозвище — «Пират». Он обернут в толстое одеяло, шотландку — оранжевый, алый и ржавый. Череп у него — будто металлический.
Прямо над ним, в двадцати фугах над головой, с хоров готовится сверзиться Тедди Бомбаж — он предпочел рухнуть как раз в том месте, где кто-то в грандиозном припадке много недель назад пинком вышиб две балясины черного дерева. Теперь же, в ступоре, Бомбаж неуклонно подвигается в проем — голова, руки, туловище, — и вот уже его держит лишь пустой бутылек из-под шампанского в заднем кармане брюк, умудрившийся за что-то зацепиться…
Тут Пирату удается сесть на узкой холостяцкой койке и проморгаться. Какой ужас. Какой блядский ужас… над собой он слышит треск материи. В Директорате Особых Операций Пирата натаскали реагировать быстро. Он спрыгивает с койки и пинком отправляет ее на роликах курсом к Бомбажу. Тот в отвесном падении рушится точно у миделя под мощный аккорд пружин. У койки подламывается ножка.
— Доброе утро, — отмечает Пират. Бомбаж кратко улыбается и снова засыпает, поглубже зарывшись в Пиратово одеяло.
Бомбаж — один из соарендаторов этой фатеры, домика недалеко от набережной Челси, возведенного в прошлом веке Коридоном Тропелом, знакомцем всех Россетти, который носил власяницы и любил возделывать на крыше лекарственные растения (эту традицию в последнее время оживил юный Осби Щипчон): из них немногие оказались стойкими и пережили туманы и морозы, а большинство вернулось обрывками странных алкалоидов в почву крыши вместе с навозом троицы призовых хрюшек уэссекс-сэдлбек, расквартированных там же преемником Тропела, вместе со сгнившей листвой множества декоративных деревьев, пересаженных на крышу последующими жильцами, а также случайным несъедобным блюдом, выброшенным или выблеванным туда же тем или иным чувствительным эпикурейцем, — все это в конечном итоге лессировалось ножами сезонов до импасто в фут толщиной, невероятный слои чернозема, где вырастет что угодно, и не в последнюю очередь — бананы. Пират, доведенный до отчаяния нехваткой бананов в военное время, решил выстроить на крыше стеклянную теплицу и убедил приятеля, который челночно летал из Рио — в Асунсьон — в Форт-Лами, умыкнуть ему отводок-другой банана в обмен на немецкий фотоаппарат, ежели Пират в свою следующую парашютную вылазку на таковой наткнется.
Пират обрел известность своими Банановыми Завтраками. Сотрапезники слетаются сюда со всей Англии, даже те, кто аллергичен или прямо враждебен к бананам, всего лишь посмотреть — ибо политика бактерий, низовка почвы кольцами и цепями сетей одному богу известно с какой ячеей зачастую приводили к расцвету плодов до длины в полтора фута, да — поразительно, но правда.
Пират в уборной стоит и писает без единой мысли в голове. Затем проникает в шерстяной халат, который носит шиворот-навыворот, чтоб сигаретный карман не торчал на всеобщую потребу — не то чтобы это помогало, — и, огибая теплые тела друзей, пробирается к французскому окну, выскальзывает наружу, где холод лупит его по зубным пломбам; он стонет и с гулом взбирается по спиральной лестнице в садик на крыше, где ненадолго останавливается, озирая реку. Солнце по-прежнему за горизонтом. Похоже, днем будет дождь, но сейчас воздух примечательно чист. Огромная электростанция, газгольдеры за нею стоят четко: кристаллы, выросшие в мензурке утра, — дымовые трубы, вентиляционные шахты, башни, трубопроводы, заскорузлые выбросы пара и дыма…
— Ххахх, — Пират безгласым ревом, глядя, как дыханье утекает через парапет, — ххаххх! — Крыши поутру танцуют. Пиратова гигантская связка бананов, лучисто-желтая, влажно-зеленая. У его компаньонов внизу слюнки во сне текут по Банановому Завтраку. Сей отдраенный начисто день должен оказаться не хуже других…
Ой ли? Далеко к востоку, внизу розового неба что-то блеснуло очень ярко. Новая звезда, не меньше, иначе б не заметил. Он опирается на парапет и смотрит. Сверкающая точка уже превратилась в короткую вертикальную белую линию. Должна быть уже где-то над Северным морем… по крайней мере, не ближе… под нею паковый лед, холодный мазок солнца…
Что это? Не бывало такого. Но Пират не лыком шит. Он видел это в фильме, всего лишь пару недель тому… это инверсионный след. Уже выше на толщину пальца. Но не от самолета. Самолеты не запускают вертикально. Это новая — и по-прежнему Самая Секретная — германская ракетная бомба.
«Свежая почта». Он это шепнул или только подумал? Пират потуже затягивает обтрепанный пояс халата. Ну что — дальнобойность этих штук предположительно больше 200 миль. А инверсионный след за 200 миль не разглядишь, ведь так?
О. О да: из-за кривой поверхности Земли, дальше к востоку, солнце вон там, только что взошло в Голландии, бьет в выхлоп ракеты, в капли и кристаллы, и они сияют по-над всем морем…
Белая линия резко прекратила подъем. Должно быть, отсечка топлива, конец горения, как там у них слово… Brennschlu?. У нас такого слова нет. Или засекречено. Низ линии, первоначальная звезда, уже тускнеет в красной заре. Но ракета окажется тут, не успеет Пират увидеть восход.
След — размазанный, слегка раздерганный в две-три стороны — висит в небе. Ракета, перейдя в чистую баллистику, уже поднялась выше. Но стала невидима.
Он разве ничего не должен делать?.. выйти на связь с оперативным штабом в Стэнморе, у них она должна быть на радарах Канала — нет: вообще-то нет времени. От Гааги досюда меньше пяти минут (за столько успеть разве что до чайной на углу… свету солнца достичь планеты любви… вообще никакого времени). Бежать на улицу? Предупредить остальных?
Сорвать бананы. Он тащится по черному компосту к теплице. Такое чувство, что сейчас обосрется. Реактивный снаряд на высоте шестьдесят миль должен уже дойти до пика своей траектории… начать падение… вот…
Фермы пронизаны солнечным светом, молочные панели благотворно сияют сверху. Как может быть зима — даже такая — серой настолько, чтобы состарить это железо, способное петь на ветру, или затуманить окна, что открываются в иное время года, как бы фиктивно ни сохранялось оно?
Пират смотрит на часы. Ничего не доходит. Чешутся поры на лице. Опустошив разум — трюк десантника, — он делает шаг во влажную жару своего бананника и приступает к отбору спелейших и лучших, подхватив полы халата, чтоб было куда сбрасывать. Можно считать только бананы, передвигаясь с голыми ногами среди висячих связок, среди этих желтых канделябров, в этих тропических сумерках…
Снова наружу, в зиму. След совершенно пропал с неба. Пот лежит у Пирата на коже холодом почти ледяным.
Не спеша Пират зажигает сигарету. Он не услышит, как эта дрянь прилетит. Она летает быстрее звука. Первое известие о ней — взрыв. А потом, если ты еще тут, слышишь, как она прилетает.
А если ударит точно — ахх, нет — на долю секунды хочешь не хочешь, а ощутишь, как самый кончик со всей ужасной массой сверху лупит тебя в макушку…
Пират горбится, таща свои бананы вниз по штопорной лестнице.
???????
По голубой плитке внутреннего двора в кухню. Распорядок: включить американский блендер, прошлым летом выигранный у янки — слегонца в покер, ставки стола, офицерские квартиры где-то на севере, теперь уж и не вспомнить… Несколько бананов порубить на куски. Сварить кофе в электрическом кофейнике. Из ледника достать бидон с молоком. В молоке размять бананы. Чудненько. Обволоку любой желудок в Англии, разъеденный бухлом… Кусочек маргарина, понюхать — вроде не протух, растопить в сковороде. Почистить еще бананов, порезать вдоль. Маргарин шипит — в него длинные ломтики. Разжечь духовку — хуумп, однажды мы все с тобой на воздух взлетим, э, ха-ха, вот именно. Почищенные целые бананы отправляются на решетку, едва та раскаляется. Найти маршмаллоу…
Шатаясь, вступает Тедди Бомбаж — на голову накинуто Пиратово одеяло, — поскальзывается на банановой кожуре и хлопается на жопу.
— Убиться, — бормочет он.
— Немцы тебе помогут. Угадай, что я видел с крыши.
— V-2 летела?
— Ага, A4.
— Я смотрел из окна. Минут десять назад. Чудная, скажи? А потом ни звука, а? Видать, недолет. В море, что ли, вошла.
— Десять минут? — Пытаясь распознать время по часам.
— Минимум. — Бомбаж сидит на полу, вправляет банановую кожуру в лацкан пижамы вместо бутоньерки.
Пират идет к телефону и все-таки звонит в Стэнмор. Непременная процедура, как водится, очень, очень длинна, но Пират понимает, что уже не верит в ракету, которую видел. Ради него сощипнул ее Господь с безвоздушных небес, точно стальной банан.
— Апереткин на проводе, у вас вот только что ничего из Голландии не пищало. Ага. Ага. Да, мы ее видели. — Вот так и отбивают у людей вкус к восходам. Он вешает трубку. — Они ее потеряли над береговой линией. Обозвали «недоношенный Brennschlu?».
— Выше нос. — Тедди отползает обратно к разбитой койке. — Не последняя.
Старина Бомбаж, какой ты добрый — всегда найдешь, чем утешить. Несколько секунд, ожидая беседы со Стэнмором, Пират стоял и думал: обошлось, Банановый Завтрак спасен. Но это лишь отсрочка. Правда же. И впрямь ракета не последняя, и с той же вероятностью любая приземлится ему на голову.
Сколько их, точно не знает никто по обе стороны фронта. Доведется ли за небом не следить?
Осби Щипчон стоит на хорах, в руке едва ли не самый большой Пиратов банан — торчит из ширинки полосатых пижамных штанов; другой рукой гладя гигантский желтушный изгиб, обращенными в потолок триолями на четыре четверти Осби приветствует зарю нижеследующим:
Волоки свой костлявый зад к окну (на, сожри ба-нан)
Зубы почисть и вали на войну.
Всюду покой — взмахни рукой,
Грезам скажи «прощай».
Мисс Грейбл загни, мол, не до возни,
До самой победы — бывай, о,
А на гражданке жизнь без проблем, (на, сожри ба-нан)
Шипучки — залейся, девчонок — гарем, —
Но надо бы парочке фрицев дать в морду,
Так что сверкни нам улыбкою бодрой,
И напомним, что велено час назад:
Подымай-ка с пола костлявый зад!
Имеется и второй куплет, но не успевает распетушившийся Осби в него углубиться, как на него напрыгивают и основательно колошматят — отчасти его же тучным бананом — среди прочих, Бартли Кустерв, Дековерли Сиф и Майер («Саксофонка») Мыш. В кухне маршмаллоу с черного рынка томно расползается сиропом на Пиратовой водяной бане и вскоре уже густо булькает. Варится кофе. На деревянной вывеске паба, дерзко при свете дня стыренной пьяным Бартли Кустервом и по сей день сохранившей резьбу «Машина и багор», Тедди Бомбаж крошит бананы громадным равнобедренным ножом, из-под нервного лезвия коего Пират одной рукой сгребает бледненькое пюре в вафельное тесто, напружиненное свежими куриными яйцами, на которые Осби Щипчон обменял равное число мячиков для гольфа, каковые текущей зимой дефицитнее настоящих яиц, а проволочной мутовкой в другой руке замешивает — не слишком рьяно, — и сам разобиженный Осби тем временем, то и дело прикладываясь к полупинтовой молочной бутыли, где пополам «ВАТ-69» и воды, надзирает за бананами на сковороде и решетке. У выхода на голубой двор Дековерли Сиф и Пат Териц стоят подле бетонной масштабной модели Юнгфрау, которую некий энтузиаст когда-то в двадцатых целый год мучительно моделировал и отливал, обнаружив затем, что макет слишком велик и не проходит в двери, и лупят склоны знаменитой горы красными резиновыми грелками с ледяными кубиками, дабы измельчить лед для Пиратовых банановых фраппе. Дековерли и Пат с их суточной щетиной, колтунами, покрасневшими глазами и миазмами гнилостного дыхания — измочаленные боги, кои подхлестывают копотливый ледник.
В домике прочие собутыльники выпутываются из одеял (один обезветривает свое, грезя о парашюте), мочатся в раковины ванной, потрясенно разглядывают себя в гнутых бритвенных зеркальцах, без особых планов на жизнь плещут воду на редеющие волосы, сражаются с «сэмами браунами», ввиду грядущего дождя мажут жиром ботинки, от чего руки уже устали, напевают обрывки шлягеров, коих мелодии необязательно помнят, лежат, полагая себя согретыми, в кляксах нового солнца, что пробралось между средников, опасливо заговаривают о делах, потихоньку примеряясь ко всему, что, не пройдет и часа, придется делать, пенят шеи и лица, зевают, ковыряют в носу, перерывают книжные шкафы и горки в похмельных поисках клина, что вышибет клин, который, с-собака безусловная, истыкал их ночью не то чтобы совсем без повода.
И теперь по комнатам, вытесняя застарелый ночной дым, алкоголь и пот, разрастается хрупкий адамово-смоковный аромат Завтрака: цветочный, вездесущий, удивительный, больше зимнего солнца, он берет верх не грубой едкостью либо количеством, но скорее витиеватой сложностью сплетенья молекул, у них с кудесником общая тайна, коей — хоть и нечасто Смерти столь недвусмысленно рекомендуют отъебаться, — повязан лабиринт живых генетических цепей, что сохраняет человеческое лицо десять или двадцать поколений… и то же самое структурное притязание запускает банановый дух военного утра виться, отвоевывать, побеждать. Есть ли причины не распахнуть всякое окно, не позволить этому благотворному запаху окутать Челси? Заклятием от падающих объектов…
Грохоча стульями, перевернутыми снарядными ящиками, скамьями и оттоманками, Пиратова банда собирается на брегах обширного трапезного стола, южного острова через пару-другую тропиков от зябких средневековых фантазий Коридона Тропела; темную полированную круговерть орехового столового плоскогорья заполонили теперь банановые омлеты, сэндвичи с бананом, банановая запеканка, банановое пюре, вылепленное в форме восставшего британского льва, замешанное с яйцами в тесто для французских тостов, выдавленное через насадку на дрожащие кремовые просторы бананового бланманже и завитое в слова «C’est magnifique, mais ce n’est pas la guerre» [Это великолепно, однако не война (фр.). — Здесь и далее прим. переводчиков.] (приписываемые французскому наблюдателю, обозревавшему Атаку Легкой Кавалерии), каковые Пират присвоил в качестве девиза… высокие графинчики блеклого бананового сиропа — источать на банановые вафли, гигантский глазурованный кувшин, где бананы с лета бродят в обществе дикого меда и мускатного изюма и откуда в это зимнее утро изливаются пенные кружки банановой медовухи… банановые круассаны, и банановый креплах, и банановая овсянка, и банановый джем, и банановый хлеб, и бананы, залитые обжигающим древним бренди, которое Пират в прошлом году привез из одного подвала в Пиренеях, где также наличествовал подпольный радиопередатчик…
knizhnik.org
Томас Пинчон — Радуга тяготения » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации
Грандиозный постмодернистский эпос, величайший антивоенный роман, злейшая сатира, трагедия, фарс, психоделический вояж энциклопедиста, бежавшего из бурлескной комедии в преисподнюю Европы времен Второй мировой войны, — на «Радугу тяготения» Томаса Пинчона можно навесить сколько угодно ярлыков, и ни один не прояснит, что такое этот роман на самом деле. Для второй половины XX века он стал тем же, чем первые полвека был «Улисс» Джеймса Джойса. Вот уже четыре десятилетия читатели разбирают «Радугу тяготения» на детали, по сей день открывают новые смыслы, но единственное универсальное прочтение по-прежнему остается замечательно недостижимым.
Томас Пинчон
Радуга тяготения
Ричарду Фараинье
Природа не знает угасания; она знает лишь преобразование. Все, чему научила и по сей день учит меня наука, укрепляет мою веру в продолжение нашего духовного бытия после смерти.
Вернер фон БраунПо небу раскатился вой. Такое бывало и раньше, но теперь его не с чем сравнить.
Слишком поздно. Эвакуация продолжается, но это все театр. В вагонах нет света. Нигде света нет. Над ним — фермы подъемников, старые, как «железная королева», и где-то совсем высоко стекло, что пропускало бы свет дня. Но сейчас ночь. Он боится обвала стекла — уже скоро — вот это будет зрелище: падение хрустального дворца. Но — в полном мраке светомаскировки, ни единого проблеска, лишь огромный невидимый хряст.
В многослойном вагоне он сидит в вельветовой тьме, курить нечего, чувствует, как металл то дальше, то ближе трется и сталкивается, клубами рвется пар, рама вагона дрожит — наготове, не по себе, остальные притиснуты со всех сторон, немощные, стадо паршивых овец, уже ни везенья, ни времени: пьянь, ветераны, контуженные артиллерией, 20 лет как устаревшей, ловчилы в городских нарядах, отверженные, изможденные тетки с детьми — не бывает у человека столько детей, — сложены штабелями между всем прочим, уготовленным к спасительной транспортировке. Только ближайшие лица разборчивы, да и те — лишь полупосеребренные образы в видоискателе, испятнанные зеленью сиятельные лица, что припоминаются за пуленепробиваемыми окнами, несущимися через весь город…
Начали двигаться. Вытянувшись в линию, с главного вокзала, из центра города, начинают вжиматься в городские районы, которые старше и разореннее. Есть тут выход? Лица оборачиваются к окнам, но никто не осмеливается спросить, во всяком разе — вслух. Сверху льет. Нет, так не выпутаться, так только больше завязаться в узел — они въезжают под арки, сквозь тайные входы в сгнившем бетоне, что лишь походили на петли тоннеля… некие эстакады почернелого дерева медленно проплыли над головой, и запахи, рожденные углем во дни, отъехавшие в далекое прошлое, запахи лигроиновых зим, воскресений, когда ничего не ходит, кораллообразного и таинственно жизнеспособного нароста, из-за слепых поворотов, из одиноких прогонов, кислая вонь отсутствия подвижного состава, вызревающей ржави — проступают в этих опустошающих днях блистательно и глубоко, особо — на заре, когда проезд ей запечатывают синие тени, — стараются привести события к Абсолютному Нулю… и тем беднее, чем глубже въезжают… развалины тайных городов нищеты, места, чьих названий он никогда не слышал… стены разламываются, крыш все меньше, а с ними — и шансов на свет. Дороге следует выходить на простор трассы, но она ужает, ухабится, все больше загоняет себя в угол, и тут они вдруг — намного раньше, чем следовало, — уже под окончательной аркой: тормоза кошмарно схватываются и пружинят. Приговор, которому нет апелляции.
Караван замер. Конец линии. Всем эвакуируемым приказано выйти. Движутся медленно, хоть и не сопротивляясь. У их распорядителей кокарды цвета свинца, и эти люди неболтливы. Вот огромная, очень старая и темная гостиница, железный придаток рельсов и стрелок, которыми они сюда приехали… Шары огней, закрашенные темно-зеленым, свисают из-под причудливых железных карнизов, не зажигались веками… толпа движется безропотно, не кашляя, по коридорам, прямым и целесообразным, как складские проходы… бархатные черные плоскости сдерживают движение: запах — старого дерева, отдаленных флигелей, все это время пустых, но только что открытых, дабы приютить наплыв душ, вонь холодной штукатурки, под которой сдохли все крысы, лишь их призраки, недвижные, будто наскальные росписи, запечатлены упрямо и светло в стенах… эвакуируемых принимают партиями, лифтом — передвижным деревянным эшафотом, со всех сторон открытым, подымаемым старыми просмоленными канатами и чугунными шкивами, чьи спицы отлиты в форме двояких S. На бурых этажах пассажиры сходят и уходят… тысячи этих нишкнутых номеров без света…
Кто-то ждет в одиночестве, кто-то свои комнаты-невидимки делит с прочими. Невидимки, да — что толку в обстановке, когда вокруг такое? Под ногами хрустит древнейшая городская грязь, последние кристаллы всего, что город отверг, чему угрожал, что лгал своим детям. Каждый слышал голос — тот, что говорил, казалось, только с ним:
— Ты же не верил в самом деле, что тебя спасут. Ладно тебе, мы все уже знаем, кто мы есть. Никто и не собирался хлопотать, чтобы тебя спасти, дружище…
Выхода нет. Лежи и терпи, лежи спокойно и не шуми. Не утихает в небе вой. Когда прикатится, прибудет он во тьме — иль принесет с собою свет? Свет придет до или после?
Но свет — уже. Давно ли светло? Все это время свет сочился вместе с холодным утренним воздухом, что овевает теперь соски: уже являет сборище пьяных транжир, кто-то в мундире, а кто-то нет, в кулаках зажаты пустые или полупустые бутылки, тут один повис на стуле, там другой забился в погасший камин, или же растянулись на всевозможных диванах, не знавших «гувера» коврах и в шезлонгах по разным слоям невообразимо громадного зала, храпят и сопят во множестве ритмов, самообновляющимся хором, а лондонский свет, зимний и эластичный свет растет меж ликами разделенных средниками окон, растет среди пластов вчерашнего дыма, что еще цепляются, истаивая, к навощенным потолочным балкам. Все эти горизонтальные, эти товарищи по оружию — розовенькие, будто кучка голландских крестьян, коим снится бесспорное их воскрешенье в ближайшие несколько минут.
Его зовут капитан Джеффри Апереткин, прозвище — «Пират». Он обернут в толстое одеяло, шотландку — оранжевый, алый и ржавый. Череп у него — будто металлический.
Прямо над ним, в двадцати фугах над головой, с хоров готовится сверзиться Тедди Бомбаж — он предпочел рухнуть как раз в том месте, где кто-то в грандиозном припадке много недель назад пинком вышиб две балясины черного дерева. Теперь же, в ступоре, Бомбаж неуклонно подвигается в проем — голова, руки, туловище, — и вот уже его держит лишь пустой бутылек из-под шампанского в заднем кармане брюк, умудрившийся за что-то зацепиться…
Тут Пирату удается сесть на узкой холостяцкой койке и проморгаться. Какой ужас. Какой блядский ужас… над собой он слышит треск материи. В Директорате Особых Операций Пирата натаскали реагировать быстро. Он спрыгивает с койки и пинком отправляет ее на роликах курсом к Бомбажу. Тот в отвесном падении рушится точно у миделя под мощный аккорд пружин. У койки подламывается ножка.
— Доброе утро, — отмечает Пират. Бомбаж кратко улыбается и снова засыпает, поглубже зарывшись в Пиратово одеяло.
Бомбаж — один из соарендаторов этой фатеры, домика недалеко от набережной Челси, возведенного в прошлом веке Коридоном Тропелом, знакомцем всех Россетти, который носил власяницы и любил возделывать на крыше лекарственные растения (эту традицию в последнее время оживил юный Осби Щипчон): из них немногие оказались стойкими и пережили туманы и морозы, а большинство вернулось обрывками странных алкалоидов в почву крыши вместе с навозом троицы призовых хрюшек уэссекс-сэдлбек, расквартированных там же преемником Тропела, вместе со сгнившей листвой множества декоративных деревьев, пересаженных на крышу последующими жильцами, а также случайным несъедобным блюдом, выброшенным или выблеванным туда же тем или иным чувствительным эпикурейцем, — все это в конечном итоге лессировалось ножами сезонов до импасто в фут толщиной, невероятный слои чернозема, где вырастет что угодно, и не в последнюю очередь — бананы. Пират, доведенный до отчаяния нехваткой бананов в военное время, решил выстроить на крыше стеклянную теплицу и убедил приятеля, который челночно летал из Рио — в Асунсьон — в Форт-Лами, умыкнуть ему отводок-другой банана в обмен на немецкий фотоаппарат, ежели Пират в свою следующую парашютную вылазку на таковой наткнется.
Пират обрел известность своими Банановыми Завтраками. Сотрапезники слетаются сюда со всей Англии, даже те, кто аллергичен или прямо враждебен к бананам, всего лишь посмотреть — ибо политика бактерий, низовка почвы кольцами и цепями сетей одному богу известно с какой ячеей зачастую приводили к расцвету плодов до длины в полтора фута, да — поразительно, но правда.
Пират в уборной стоит и писает без единой мысли в голове. Затем проникает в шерстяной халат, который носит шиворот-навыворот, чтоб сигаретный карман не торчал на всеобщую потребу — не то чтобы это помогало, — и, огибая теплые тела друзей, пробирается к французскому окну, выскальзывает наружу, где холод лупит его по зубным пломбам; он стонет и с гулом взбирается по спиральной лестнице в садик на крыше, где ненадолго останавливается, озирая реку. Солнце по-прежнему за горизонтом. Похоже, днем будет дождь, но сейчас воздух примечательно чист. Огромная электростанция, газгольдеры за нею стоят четко: кристаллы, выросшие в мензурке утра, — дымовые трубы, вентиляционные шахты, башни, трубопроводы, заскорузлые выбросы пара и дыма…
nice-books.ru
Путеводитель по миру самого загадочного писателя Америки – Архив
Среди борцов с Ними (см. «Они») анархисты занимают одно из почетных мест, поэтому появляются почти во всех романах Пинчона. Так, в «Радуге тяготения» мелькает Паскудосси, аргентинский анархист-в-изгнании, плавающий на подводной лодке, где главным святым почитают гаучо Мартина Фьерро, героя аргентинского эпоса, любимого Борхесом. Что же касается борьбы с Ними, то все не так просто: творческий хаос, который несет анархия, может помочь сокрушить систему, но для того чтобы успешно ей противостоять, приходится объединяться и устраивать бесконечные заговоры, а где заговоры (см. «Заговоры») — там уже и Порядок. «Радуга тяготения» написана сорок лет назад, но любой, кто наблюдает за современной российской политикой, может увидеть, как «Мы» иногда превращаются в «Они».
Даже те, кто не осилил ни одного романа Пинчона, знают, что автор «Радуги тяготения» успешно избегает публичности — не дает интервью и сфотографирован был только один раз, в молодости. Даже то, что в конце восьмидесятых он жил в Калифорнии, удалось узнать, только нелегально забравшись в базу данных американского ГИБДД. Говорят, что Виктор Пелевин в свое время был так впечатлен этой анонимностью, что решил брать с Пинчона пример; впрочем, он продержался всего лет пять. Среди самых продолжительных появлений Пинчона в публичном пространстве — голос писателя в трех выпусках «Симпсонов», в которых Пинчон озвучивает сам себя, а в кадре появляется с бумажным пакетом на голове. Тем не менее известно, что в настоящее время Пинчон живет в Нью-Йорке, где папарацци время от времени пытаются его сфотографировать, а местные жители рассказывают полуфольклорные истории о людях, которые якобы видели Пинчона, и тех, кому показалось, что они видели Пинчона. Закрытость писателя даже вызвала появление теории о том, что Пинчон и другой знаменитый затворник — Сэлинджер — одно и то же лицо. Озвучившим эту версию журналистам Пинчон ответил запиской: «Неплохо. Не сдавайтесь». Впрочем, окончательно версия была опровергнута смертью Сэлинджера.
Томас Пинчон, родившийся в 1937 году, — шестидесятник не только по возрасту, но и по мировоззрению. Несмотря на то что его биография довольно туманна, известно, что шестидесятые он провел в Южной Калифорнии и Мексике, где, по всей видимости, был вовлечен в разного рода радикальные движения. Впрочем, даже если не знать этого, романы Пинчона говорят сами за себя: как минимум два из них посвящены калифорнийским шестидесятым («Вайнленд», 1990, и «Врожденный порок», 2009), а «Радугу тяготения», формально рассказывающую о 1944–1945 годах в Европе, вполне возможно описать как послесловие к шестидесятническому контркультурному бунту. Оттуда в романе идея противостояния «Им» (см. «Они»), пристальное внимание к девиантному сексу (см. «Садомазохизм») и разнообразным наркотикам (см. «Наркотики»). Роман посвящен другу Пинчона, еще одному носителю духа шестидесятых, — Ричарду Фаринье, погибшему в 1966 году в автомобильной аварии, на свадьбе которого с младшей сестрой Джоан Баэз Пинчон был свидетелем.
Еще в своих первых романах («V.», 1963; «Выкрикивается лот 49», 1966) Томас Пинчон говорил о всемирном заговоре, объединяющем множество не подозревающих об этом людей. В «Радуге тяготения» масштаб заговора только возрастает, поэтому роман может быть назван не только Ветхим Заветом киберпанка (см. «Киберпанк»), как его аттестовал Тимоти Лири, но и Библией конспирологов. Неслучайно Роберт Ши и Роберт Антон Уилсон отложили выход «Иллюминатов», чтобы доработать свой текст после публикации романа Пинчона, а Умберто Эко называл американского писателя в качестве одного из источников вдохновения для «Маятника Фуко» (см. «Последователи»). Разумеется, от конспирологии один шаг до паранойи, которую Пинчон трактует как первую попытку обнаружить смыслы в хаотическом мире, погружающемся в энтропию. Употребление веществ (см. «Наркотики») только усиливает этот эффект.
Несмотря на то что «Радуга тяготения» написана лет за десять до того, как появился термин «киберпанк», ее влияние столь неоспоримо, что Тимоти Лири назвал «Радугу» Ветхим Заветом киберпанка (Новым Заветом он назвал «Нейромансера», первая фраза которого — скрытая цитата из романа Пинчона «Выкрикивается лот 49»). Главными темами, роднящими романы Пинчона и книги Уилльяма Гибсона и Нила Стивенсона, является интерес к технологиям и наркотикам, а также их влияние на жизнь и психику человека, приобретающего от столкновения с ними новые, трансчеловеческие черты. Уважение к Пинчону в кругах гиков столь велико, что выход его последнего романа «Врожденный порок» в 2009 году журнал Wired отметил публикацией карты «Пинчоновской Калифорнии»; отметим, что в самом романе ничего особо киберпанковского не было.
Как настоящий выразитель духа шестидесятых (см. «Дух шестидесятых»), Пинчон неравнодушен к наркотикам. Помимо всем известных гашиша и кокаина, играющих заметную роль в сюжете «Радуги тяготения», на ее страницах хватает описаний удивительных трипов и рассказов о менее популярных веществах. Не обошлось, конечно, и без вымышленных наркотиков, таких, например, как препарат, одним из побочных действий которого является невозможность рассказать о его эффектах и о том, где его можно достать.
Фотография: Brooks Kraft/Sygma/Corbis
Термин, используемый Пинчоном в «Радуге тяготения» для описания агентов управления и контроля, представителей ненавидимой шестидесятниками Системы, объединяющей транснациональные корпорации, научные институты, нацистскую, американскую и советскую бюрократии и так далее. Хотелось бы верить, что девиантный секс и анархический хаос могут противостоять Им, однако, похоже, что Они отлично умеют использовать все это в своих целях.
Жаргонное наименование поклонников Томаса Пинчона, бесконечно занятых поисками скрытых смыслов в его текстах, сбором слухов о личной жизни писателя (см. «Анонимность»), изучением конспирологических теорий (см. «Заговоры»), а также более вредными для здоровья практиками (см. «Наркотики»). Среди пинчонитов традиционно много гиков, которых привлекает любовь их героя к технологии и общая усложненность текстов. Коллективными усилиями пинчонитов создана огромная Thomas Pynchon Wiki, наполненная подробнейшей информацией обо всех его книгах.
Влияние Пинчона столь велико, что искать его отголоски — занятие столь же увлекательное, сколь и паранойяльное (см. «Заговоры»). Так, автор этого справочника в начале девяностых опубликовал в пинчонитском (см. «Пинчониты») журнале Pynchon Notes статью, где доказывал, что повесть Василия Аксенова «Золотая наша железка» представляет собой пародию на первый роман Пинчона «V.»; к сожалению, сам Аксенов сказал, что Пинчона впервые прочитал лет через десять после написания этой повести. Но среди последователей Пинчона можно смело назвать Уилльяма Гибсона и Нила Стивенсона, Артуро Переса-Реверте с его романом об осаде Кадиса, Лори Андерсен с песней «Gravity’s Angel», Алана Мура с «Хранителями», Дэвида Фостера Уоллеса с «Бесконечной шуткой». Среди русских авторов, вероятно, должен быть назван Виктор Пелевин, в ранних рассказах которого заметно влияние «Радуги тяготения».
С момента, как этот изначально архитектурный термин стали применять в разговорах о литературе, Томас Пинчон был включен в пантеон его классиков. Впрочем, в семидесятые это слово означало нечто иное, чем сегодня: с легкой руки Умберто Эко и его эпигонов современный читатель считает постмодернизм веселой и временами безответственной игрой на развалинах мировой культуры. Применительно к Пинчону постмодернизм означает прежде всего отказ от однозначных объяснений, линейных трактовок и позиции всезнающего автора. Это и неудивительно: если уж взялся бороться с Системой (см. «Дух шестидесятых», «Заговоры»), то классическую форму романа тоже приходится атаковать. Игры с культурными аллюзиями здесь второстепенны и не так уж и веселы: «Радуга тяготения» довольно мрачный роман, хотя в нем хватает буффонады и черного юмора.
В «Радуге тяготения» довольно много написано о садомазохизме, но Пинчон не похож ни на порнографических основоположников жанра, ни на гламурных любителей BDSM. Садомазохизм не возбуждает Пинчона, а всего лишь служит для него метафорой управления и контроля (см. «Они»), а также удачным подходом к диалектике палача и жертвы.
Ракета, которую немцы использовали во Второй мировой войне для обстрела Лондона. Сюжет главного романа Пинчона — «Радуги тяготения» во многом строится вокруг этого оружия. Главный герой книги, Тайрон Ленитроп, испытывает сексуальное возбуждение там, куда вскоре должна попасть ракета, другие персонажи заняты в ее производстве, а первой части романа предпослан эпиграф из Вернера фон Брауна, создателя этой ракеты и будущего шефа космической программы НАСА. С точки зрения ракетостроения «Фау-2» отличалась двумя важными инновациями: улучшенной системой управления и способностью преодолевать звуковой барьер (довольно пугающая вещь ты никогда не слышишь звука приближающейся ракеты: если услышал, значит, остался цел). И та и другая особенность многократно обыгрывается в романе: так, способность «Фау-2» опережать звук трактуется как нарушение традиционных причинно-следственных связей: причина, взрыв, опережает следствие — звук (см.«Постмодернизм»). «Радуга тяготения» стала одним из первых романов, построенных вокруг современных технологий, прежде всего используемых в нем как расширенные метафоры, и этим предвосхитила литературу киберпанка (см. «Киберпанк»)
В термодинамике — мера беспорядка, а также название одного из первых рассказов Томаса Пинчона. В согласии со вторым законом термодинамики, энтропия возрастает в замкнутых системах, что довольно легко воспринять как метафору того, что мир неизбежно сползает в хаос. Вместе с тем борьба Порядка и Хаоса может быть описана как противостояние мертвящих Их (см. «Они») и защищающих жизнь сил контркультуры и анархии (см. «Анархисты»). Разрушенная войной Европа, где происходит действие «Радуги тяготения» одновременно и хаотический мир победившей энтропии, и пространство, где Они плетут заговоры, создавая новый послевоенный мир тотального контроля и управления (см. «Заговоры»).
daily.afisha.ru