практическая психология как наука о конструировании изменений //Психологическая газета
Знаете, я задумался сейчас, когда перед нами шли те, кто называется Бессмертными, есть ли в мире пространство, где можно волноваться. И у меня сегодня ощущение, что наш Саммит — это пространство, где не страшно волноваться и не страшно делиться смыслами, пространство, где не страшно делиться сомнениями. И все здесь к этому располагает. Сейчас, когда мы вот оттуда выходили на сцену, в сознании промелькнули первые строки из пастернаковского «Гамлета»: «Зал затих. Я вышел на подмостки…»
Мы вышли перед вами на подмостки, чтобы попытаться уловить многие смыслы. Мы вышли на подмостки, чтобы продолжать заниматься тем, что веками ищет наша любимая наука — и ищет, и предостерегает. А все века психология ищет свой дом для души.
И все больше понимаешь, смотря на эволюцию нашей науки, что не может быть одного дома для души и что необходимо создать пространство, в котором эти многие дома для души живут, не выступая, как крестоносцы, друг против друга, не превращаясь в квартиры, которые напоминают крепости или секты.
Психология постоянно находится в кризисах. Это для нас нормально. Когда бы к нам ни приехал, у нас всегда кризис. И в этой ситуации подтекст моего сегодняшнего выступления, как веера гипотез, не психология смысла (делаю на этом акцент и вспоминаю книгу Дмитрия Леонтьева «Психология смысла»), смысл моего выступления — смыслы психологии. В чем смысл психологии и многих психологий? Подчеркиваю, не психология смысла, а для чего мы все приходим в этот мир и, влюбляясь в психологию, отстаиваем ее, отстаиваем копьями, отстаиваем душами. В чем смыслы психологии?
На самом деле уникальные смыслы психологии в том, что мы с вами не просто занимаемся исследованиями реальности, а каждая психология множит миры, психология — наука о взращивании и изобретении разнообразия.
И каждая психология — это не редукция к чему-то одному. А каждая редукция есть конструкция. И каждый раз, когда мы говорим: «Только это моя психология и другой нет», мы тем самым занимаем позицию эгоцентризма. Каждый раз, когда мы говорим: «Только мой путь правильный, только мой путь единственный», мы боимся изменений. Когда психология инкапсулируется, как бы она ни была велика, психология З. Фрейда или психология В. Франкла, психология Ж. Пиаже или психология А. Маслоу
Я выдвигаю гипотезу первую: динамика эволюции научного познания в изменяющемся мире движется, как бы не отрицая одно другого, от мира парадигм как замкнутости коллективных установок мышления (я их назвал «статики в статике», которые исследовал в книге «Структура научных революций» Т. Кун), от мира научно-исследовательских программ, где статика «ловится», она в динамике, благодаря наработкам Имре Лакатоса — к другому миру, в котором мы из-за изменений живем, вдумайтесь в это, мир поворотов, мир скачков познания. И каждый раз мы ищем динамику в динамике, и сегодня об этом я говорю.
Обратите внимание, каждый раз психологи делают скачки, и, продолжая пастернаковскую логику, мы каждый раз делаем переходы, метапереходы. Джером Брунер — по ту сторону информации. Зигмунд Фрейд — по ту сторону принципа удовольствия. По ту сторону, войти в другой мир, увидеть, как мир расширяется и рождается благодаря тому, что все не ограничено только миром принципа удовольствия.
По ту сторону добра и зла. Каждый раз, когда мы говорим «по ту сторону», мы в психологии делаем поворот и проходим другие порталы, и не просто исследуем, а конструируем иные реальности, реальности метаперехода. И в этом смысле невероятно важно понять, что смысл психологии — расширение этих пространств, появление метаповорота, когнитивный поворот, лингвистический поворот, экзистенциальный поворот.
Каждый раз, когда мы конструируем кризис, как говорил Л.С. Выготский, «конфликты развивают жизнь». Чтобы развить пространство психологий и увидеть, как они движутся, и в этом смысле обратите внимание на слова поэта, слова естествоиспытателя — автора теории цветного зрения и одновременно автора «Фауста», И. В. фон Гёте: «… великий закон, проходящий через всю жизнь, более того — являющийся основой всей жизни и всех ее радостей — закон (востребованного) затребованного разнообразия». Все психологии, которые были, — ещё раз: не редукции, а конструкции — они расширяли и создавали реальности.
И в этом плане бесценна роль, которую замечательный философ Ж. Делез «дарит» Ч. Дарвину, он говорит, что Ч. Дарвин нам подарил мышление об индивидуальных различиях, а тем самым сделал скачок от систем к судьбам, от номотетических к идиографическим картинам реальности. Посмотрите на эти слова, вы еще не знаете, на что способны эти индивидуальные различия, индивидуальные различия наших школ, индивидуальные различия каждого из нас, на что они способны, в чем эволюционный смысл каждого из нас, находящегося в этом мире и этом зале, в чем он, на что способны индивидуальные различия, которые нельзя стирать и которые пытаются элиминировать, стирать.
Разных психологий страшатся, разных психологий боятся, потому что психологии — это те миры, в которых не должно быть простых решений в любых ситуациях, особенно в ситуациях поворотов и неопределенности. У каждого психолога соблазн сказать: «Я знаю, как надо». Только я прав — Жан Пиаже.
Судьбы и генетики, и психологии — как наук об изменениях — это судьбы тех, кто бросает вызов системе. Как сказал один аналитик, протест одного человека в тоталитарном обществе стоит миллиона протестов в демократическом обществе. Осмелились бросить протесты миру Николай Вавилов; Сергей Четвериков, который говорил о преадаптивности и преадаптации в генезе; С. Левит, который говорил об изменениях; и, наконец, 
Смотрите, вот перед вами Лев Выготский, который был и как педолог, и как психолог, ушедший в 34 году и не доживший до закона об истреблении педологии; Исаак Шпильрейн, который создавал психотехнику и который был расстрелян в 37-м году, бросивший вызов системе; Арон Залкинд — та же судьба, что и у Шпильрейна; Сабина Шпильрейн, психоаналитик, она пережила, когда в 1925 году нарком Н. Семашко, издал закон о запрете психоанализа и закрытии всех психоаналитических учреждений в России; и Алексей Гастев, который создал Институт труда и который создал практически будущую эргономику, как поэт был расстрелян в 37-м. Каждый из них — как поэт, как аналитик — конструировал миры и говорил: мир не может быть замкнут в гомогенной тоталитарной системе, есть разнообразие, и его надо поддерживать. Но системы и идеологии платили им за эти протесты. И в этом плане невероятно важно, что они совпадали — и вырастали психологи, вырастали из культуры вместе с мастерами гениального искусства, такими как Евгений Замятин, его вещь о тоталитарности «Мы»; такими как Андрей Платонов, его «Котлован» и «Чевенгур».
И продолжая идею своего друга Бориса Сергеевича Братуся, я скажу так: психология всегда начинается с аксиологии, психология всегда начинается с ценностей, и в этом ее смысл. Борис Сергеевич говорит, что у нас была психология, в которой была беда — подкрепление наказанием, и говорит, что это психология, в которой «победителей не судят», но нам нужна аксиологическая психология, которая бросает вызов тоталитарной идеологии, которая вступает в конфликт с посредственностью, реконструируемой той или иной идеологией.
Это проект «простого человека» как реализация принципа simple living, опрощения жизни и элиминации разнообразия. Когда вы приходите к какому-то редактору и приносите свою рукопись, а редактор говорит: «У Вас очень много тут любопытного, но народ Вас не поймет», — тем самым берет на себя конструирование простого человека, который «вас не поймет». Вспомните слова Воланда в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», адресованные Канту: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут». Мир конструируется как гомогенная масса, простая масса, которая «не поймет».
Нам с вами нужна психология разнообразия как психология личности, а не психология отличности, в которой говорят именем «простого человека», во имя его, именем народа, во имя его… И в этой простой психологии рождается такая мифология, от которой простому человеку становится не по себе.
А мы не замечаем, как идеологии порождают другие психологии — опрощения реальности.
Когда к тем из нас, кто был октябренком, подходили и спрашивали: «Кто это у тебя смотрит со значка на лацкане?» Там был изображен улыбающийся кудрявый ребенок. И октябренок отвечал: «Разве вы не знаете? Это дедушка Ленин». И смотрел на нас всех кудрявый дедушка пяти лет. Но мы этого не замечали, потому что это психология опрощения, психология «кудрявых дедушек», в которых мы начинаем верить. И в этом смысле, как говорит уникальный православный филолог Ольга Седакова, нет ничего опаснее именно посредственности. И она рождает особую психологию — психологию равнодушия как психологию слепоты к индивидуальным различиям. Когда я подхожу к любому из вас и говорю: «Я тебя в упор не вижу». Обратите внимание на эту фразу: в упор не вижу — как в упор стреляю, в упор уничтожаю. Это психология равнодушия. И тот же М.А. Булгаков писал, говоря о Мастере: «Как победить мастеров? Не замечайте мастеров — и они вымрут сами». Не замечайте В. Франкла, не замечайте В.
М. Бехтерева, не замечайте Дж. Б. Уотсона — и они вымрут сами. Нет никакого более опасного рецепта, чем рецепт равнодушия. И отсюда важен открытый социальными психологами феномен «нисходящей слепоты», когда те, кто наверху, не видят наших лиц; когда те, кто из другой культуры, не видят наших лиц; когда для меня лица другой культуры стерты — я вижу только внутри своей культуры. Читайте об этом Г. К. Честертона, который показывает, как феноменом «нисходящей слепоты» пользуются, чтобы делать разные хитрые вещи.
И психология равнодушия сегодня приходит в виде психологии, против которой выступил гениальный Эрих Фромм, когда выступал против Л. Рона Хаббарда, говоря, что в нашем мире мы быстро хотим достичь искусственного счастья и превращаемся не в исследователей, не в человековедов, а в кукловодов. И сегодня это уже эпидемия. Я люблю слово «лидерство». Но подойдите к А.С. Пушкину и скажите: «Александр Сергеевич, а какая у Вас стратегия успеха? Вы можете ей поделиться?» Пушкин не работал стратегиями успеха, как говорит Седакова, он бы не понял, о чем идет речь, он общался с иными реальностями и музами.
Как никогда опасна для нас психология «легких успехов» и гипнозы этих психологий «легкого успеха», когда мы приходим как психологи и предлагаем сыграть в опасную игру. От игры в «простого человека» переходим в «игру в лидера», в «игру в личность».
Обратите внимание на разные проекты в культуре элиминации различий ради культа отличий. Прочтите манифест «Бремя белого человека» Р. Киплинга, где он говорит: «Освободитесь от химеры свободы, она только смущает». Где, по сути, Киплинг говорит о том, что мы можем принести свет, и ради света, ради какой-то одной идеи уничтожить и выжечь все вокруг.
В 1939 году М. Цветаева говорит, великим исследователям говорит, видя, что происходит в Германии: «Германия! Безумие! Безумие творишь!» Как то, что происходило с культом избранной нации, но не то же ли самое, когда уничтожаются, стираются другие культуры. Это отрицание культуры — культ простоты.
Не то же ли самое — избранный класс.
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — опять культ избранности. Через него культ отличий — убейте все другие различия.
И то же самое в религиях, идеологиях и политиках, когда мы весь мир делим на «верных» и «неверных».
И не то ли же самое происходит сегодня у нас, когда мы, критикуя то, что было в тоталитарной системе до 80-х годов, говорим, что там был «коллективизм без берегов», а у нас сегодня начинается «индивидуализм без берегов». Каждый подходит к другому и спрашивает: «Лидером будешь?»
И вот нет ничего опаснее этих систем зомбификации, как показывает В. Пелевин в эссе «Зомбификация. Опыт сравнительной антропологии».
Векторы разных психологий — это векторы культурных практик поддержки и элиминации разнообразия. От жизни в мире стертых различий, гомогенной реальности, когда мы их так или иначе делаем, упрощая миры, к livable жизни, к достойной жизни — не это ли вектор В. Франкла? Не это ли вектор З.
Фрейда? Не это ли вектор Ж. Пиаже, Л.С. Выготского?..
Психолог каждый раз не просто исследует реальность, он создает разные реальности.
И далее — я выдвигаю гипотезу: психологические школы и программы, связанные с поворотами, это не просто исследовательские аналитики, здесь действует принцип неклассической физики Н. Бора вмешательства в реальность, это принцип конструирования новых миров. Каждая психологическая школа, каждое исследование нарабатывает альтернативные образы мира, она делает эти образы, она ищет и распознает будущее. Не в этом ли смысл психологии как проектирования альтернативных образов реальности? Мы конструируем их.
Психологические науки как конструирование разнообразия — это науки, где можно сказать «нет» монопсихологии. Когда-то Л.С. Выготский, цитируя Ф. Брентано, с грустью говорил: «Беда, что у нас много психологий, но у нас нет одной психологии».
Я сегодня говорю по-другому: счастье, что у нас много психологий, а нет монопсихологии.
Да — психологиям разнообразия, которые строят достойные образы жизни!
Продолжая декартовское «я мыслю, значит существую», продолжу: я сомневаюсь, значит мыслю. И наконец, прямо к нашему общению, прямо к нашему сегодняшнему Саммиту: я мыслю, значит я верю в будущее. Эта триада, может быть, она избыточно оптимистична, но то, что происходит на этой сцене, как когда-то «Новый мир» играл значение, чтоб люди, борющиеся с равнодушием системы, объединились вокруг журнала «Новый мир», мы сегодня вместе с «Психологической газетой» строим разные миры для души и верим в будущее!
И когда вы как психологи приходите в мир и говорите: вот, это эволюция — вы понимаете, что вы вступаете в конфликт с проектом простого, усредняющего человека. И в этом огромная опасность, и всегда появляются риски, которые были для педологии и психотехники.
И сегодняшние мои любимые слова. В.В. Маяковский говорил: «Сочтемся славою, ведь мы свои же люди».
Я говорю по-другому: психология ищет смыслы психологии, и разные школы сочетаются смыслами. Мартин Бубер, один из блистательных психологов, однажды сказал одну фразу, что когда человек предстанет перед Богом, Бог его не спросит, почему ты не был Фрейдом, Бог его не спросит, почему ты не был Выготским, Бог его не спросит, почему ты не был Эйнштейном, Он его спросит, а почему ты не был сам собой? Почему ты не нес свое разнообразие?
И каждый раз, когда мы сочетаемся смыслами по великому принципу дополнительности, мы расширяем миры и строим разнообразие. И поэтому, когда нас мир спрашивает о смыслах, мы четко понимаем, что действует принцип Н.А. Бернштейна повторения без повторений. Все мы на определенном этапе развития любим Л.С. Выготского, либо А. Адлера, либо В. Франкла, либо З. Фрейда, но, повторяя и начиная, как говорил О. Мандельштам, с исполняющего повторения, все мы в этом зале становимся самими собой. И несем свой неповторимый смысл, сочетаясь смыслами друг с другом, и в этом смысле, еще раз говорю каламбуры этими словами: сочтемся смыслами.
Сегодня в поисках смысла психологии — сочтемся смыслами, в поисках конструирования будущего, которое не за поворотом, которое не прекрасное далеко, а которое здесь и теперь, и поэтому одна из самых сложных задач системы — это не просто мужество быть личностью, это мужество быть психологом в тоталитарном мире.
Спасибо!
Доклад прозвучал на 15-м Санкт-Петербургском саммите психологов в рамках панельной дискуссии «От рефлексии — к действию! От обретения смыслов — к созиданию будущего! Как год пандемии с его утратами, испытаниями и запретами повлиял на человечество?». Смотрите полную видеозапись выступления:
Следующий 16-й Санкт-Петербургский саммит психологов состоится 5–8 июня 2022 года.
Подробности — на сайте мероприятия.
Житейская и научная психология — Психологос
Фильм «Лекции в МГУ»
Житейский опыт, житейская психология — база для психологии научной. Научная психология опирается на житейский психологический опыт, извлекает из него свои задачи и на последнем этапе житейским опытом проверяется.
Основное различие житейской и научной психологии — в качестве и характере знания. Житейские знания и опыт обычно более конкретны, носят интуитивный характер и чаще невысокого культурного уровня: основаны на стихийных наблюдениях, случайных размышлениях, часто негативны и безответственны, сильно подвержены моде, настроениям, страхам и слухам, во многом иррациональны. Научные психологические знания — продуманы, обобщены, рациональны, обоснованы профессиональным наблюдением и организованным экспериментом.
Конкретность — обобщенность
Житейские психологические знания конкретны; они приурочены к конкретным ситуациям, конкретным людям, конкретным задачам.
Фильм «Формула любви»
Официанты и водители такси, как правило, хорошие житейские психологи, но, как правило, только в рамках своей профессии.
Дети — профессора психологии, с мамой он один, с отцом — другой, с бабушкой — совсем третий: в каждом конкретном случае ребенок хорошо знает, как надо себя вести, чтобы добиться желаемой цели. Но за рамками своей семьи дети, как правило, наивны и беспомощны. Их знания так далеко не распространяются.
Научная же психология, как и всякая наука, стремится к обобщениям. Она ставит себе такие задачи и к этим задачам, пусть постепенно, но движется.
Интуитивность — продуманность
Житейские психологические знания носят интуитивный характер. Как правило, они приобретаются путем практических проб и прилаживаний, а такой путь не требует рационального осмысления.
Например, дети приобретают свой опыт в ходе ежедневных и даже ежечасных испытаний, которым они подвергают взрослых. Опыт богатейший, он есть у каждого, но словесно его изложить может мало кто.
Научные психологические знания — продуманы, рациональны, вполне осознанны.
Культурный уровень
Культурный уровень научного знания и научных понятий, как правило, более высок. Житейские психологические знания основаны на стихийных наблюдениях, случайных размышлениях, часто негативны и безответственны, сильно подвержены моде, настроениям, страхам и слухам, во многом иррациональны и нередко ничем не отличаются от суеверий.
Основания, откуда взяли?
Любители желтой прессы редко задаются вопросом, на чем основаны те или иные суждения. Например,
- В рекламе используется «эффект 25 кадра»↑
- Контролировать свои эмоции вредно↑
- «All you need is love!» и так далее —
Подобные суждения подаются уверенно и якобы убедительно. Яркость и новизна суждения, близость к привычным точкам зрения чаще оказываются более важными обстоятельствами, нежели подтверждающие или опровергающие суждения факты.
Подвержены ли моде, слухам, страхам и настроениям научные знания? В области точных наук — в малой степени, в области психологии — к сожалению, да.
Неофициальный запрет на слово «формирование», сложившийся в психологии в последние десятилетия, едва ли имеет под собой какие-либо объективные, научные основания. Тем не менее и в области психологии научные суждения более обоснованы, чем житейские понятия, и с развитием психологической культуры постепенно все более приближаются к высоким стандартам науки.
Распространенные в психологическом сообществе убеждения, не имеющие серьезной доказательной базы:
- Родовое проклятие можно снять, искренне попросив прощение у умершего.
- Без материнской любви не может сформироваться полноценная личность.
- Потеря близкого человека — это тяжелая психотравма.
- Последствия детских психотравм дают о себе знать в течение всей последующей жизни↑
- Поведенческая терапия менее эффективна, чем терапия глубинная↑.
Негатив и безответственность — определенность, ответственность
Учитывая, что культурный уровень населения невысок и находится скорее на уровне человека-ребенка, основные черты верований житейской психологии — негативизм и безответственность.
Типовые образцы негативных и безответственных верований житейской психологии:
- Как Новый год проведешь, так год и сложится!
- Понедельник — день тяжелый.
- Утро добрым не бывает↑.
- Каждый думает только о себе↑.
- Тренинги никому не помогают↑.
- Все болезни — от нервов.
Психологи, работающие в научно-ориентированной традиции, стремятся быть более определенными и ответственными в своих формулировках.
Методы проверки
Житейские знания проверяются личным опытом, научно обоснованы профессиональным наблюдением и организованным экспериментом.
Суть экспериментального метода состоит в том, что исследователь не ждет стечения обстоятельств, в результате которого возникает интересующее его явление, а вызывает это явление сам, создавая соответствующие условия. Затем он целенаправленно варьирует эти условия, чтобы выявить закономерности, которым данное явление подчиняется.
Научные знания осознанно систематизируются и аккумулируются.
Научная психология располагает обширным, разнообразным и подчас уникальным фактическим материалом, недоступным во всем своем объеме ни одному носителю житейской психологии. Материал этот накапливается и осмысливается, в том числе в специальных отраслях психологической науки, таких, как возрастная психология, педагогическая психология, пато- и нейропсихология, психология труда и инженерная психология, социальная психология, зоопсихология и др. В этих областях, имея дело с различными стадиями и уровнями психического развития животных и человека, с дефектами и болезнями психики, с необычными условиями труда — условиями стресса, информационных перегрузок или, наоборот, монотонии и информационного голода и т. п., — психолог не только расширяет круг своих исследовательских задач, но и сталкивается с новыми неожиданными явлениями. Общая психология развивается через разработку специальных отраслей психологии, и именно это является основным Методом (методом с большой буквы) общей психологии.
Житейская психология такого метода лишена.
Позиция научного психолога в отношении житейской психологии
Какова же должна быть позиция научного психолога по отношению к носителям житейской психологии? Развитие науки напоминает движение по сложному лабиринту со многими тупиковыми ходами. Чтобы выбрать правильный путь, нужно иметь, как часто говорят, хорошую интуицию, а она возникает только при тесном контакте с жизнью. Нужно чутко откликаться на запросы, идущие от жизни, и стремиться к тому, чтобы научные разработки входили в жизнь, повышали психологическую культуру людей, формировали более здоровую и позитивную житейскую психологию. Научный психолог должен быть одновременно хорошим житейским психологом, а если быть точнее — психологом практическим.
Неформальная психология и психология как формальная наука — 616 слов
Психология является частью социальной науки, которая пытается объяснить, почему люди ведут себя и делают то, что они делают. В то время как нормальные люди несправедливо судят других, социологи подошли к тому же вопросу, проводя эксперименты и исследования (Lahey, 2008).
В этой статье мы кратко рассмотрим неформальную психологию, которая стара как мир, и научный подход к психологии. В конце в этой статье будет рекомендован лучший подход к психологии.
Для нас нормально судить о других по тому, как они нам кажутся. Этот неформальный тип психологии происходит все время без нашего понятия. Например, когда начался год, к нам в школу пришел новый ученик по имени Андрей. Он мало говорит, поэтому о нем знает не так много людей. Он ходит очень медленно и заикается. На прошлой неделе тренер по баскетболу (мой тренер) объявил, что Эндрю присоединится к команде на пробу.
Мои товарищи по команде могли только смеяться, невозможно было представить, чтобы Эндрю забрасывал мяч в корзину, не говоря уже о дриблинге. Никогда прежде мы не видели человека, идущего в таком темпе, с желанием играть в баскетбол. К нашему удивлению, оказалось, что Андрей неплохо играет. Позже мы поняли, что составили мнение о нем, не дав ему шанса.
Научный метод изучения психологии можно разделить на 5 этапов.
На первом этапе исследователь наблюдает за определенным событием и выдвигает теорию, почему оно произошло. Например, исследователь может заметить, что в некоторых офисах разрешен дневной сон продолжительностью 20 минут. Есть вероятность, что послеобеденный сон повышает производительность труда.
Исследователь может быть заинтересован в том, чтобы выяснить, верно ли утверждение. Следующим шагом в исследовании является выдвижение гипотезы. В этом случае исследователь может выдвинуть гипотезу, которая говорит об этом; работники, которые спят после обеда, более продуктивны во второй половине дня, чем те, кто этого не делает.
После того, как гипотеза сформулирована, исследователь должен разработать исследование, в котором будут измеряться два сравниваемых параметра; производительность и наличие 20 минут сна. Поскольку продуктивность людей различна, исследователь просто сравнит уровень продуктивности каждого субъекта, а затем сравнит эту тенденцию с другими субъектами. Только когда тенденция постоянна, можно сделать окончательное замечание.
Продуктивность можно измерить количеством слов, которые испытуемые набирают в течение 120 минут. Когда испытуемый вздремнет, он должен будет печатать в течение 100 минут. Если он не вздремнул, он должен будет печатать 120 минут. Короче говоря, тест будет сравнивать производительность на период 120 минут за 5 дней. Затем исследователь соберет данные; в этом случае данные — это количество набранных слов.
После этого исследователь сделает вывод, было ли увеличение количества слов, напечатанных во время сна, у каждого испытуемого. Если обнаружится, что у большинства было больше набранных слов, когда они вздремнули, то он может сделать вывод, что его гипотеза была верна (Plotnik & Kouyoumdjian, 2010).
В заключение, неформальный способ поспешных выводов неверен. Никто никогда не оценил бы потенциал Эндрю, если бы ему не дали шанс. Дать шанс — вот что делают научные методы. Научный подход гарантирует, что исследователи сделают достоверный вывод.
Психологические выводы важны почти для каждой фирмы.
Когда компании нанимают, они иногда проводят научные исследования потенциальных кандидатов, чтобы найти подходящего. Сохраняемые записи исследований имеют огромную ценность для сегодняшнего и завтрашнего дня.
Лахи, Б. (2008 г.). Психология: введение . Нью-Йорк: McGraw-Hill Humanities.
Плотник, Р., и Куюмджян, Х. (2010). Введение в психологию. Нью-Йорк: Издательство Уодсворт.
Это исследовательское эссе по неформальной психологии и психологии как формальной науке было написано и представлено вашим коллегой ученик. Вы можете использовать его для исследовательских и справочных целей, чтобы написать свою собственную статью; однако ты должны цитировать его соответственно.
Запрос на удаление
Если вы являетесь владельцем авторских прав на эту статью и больше не хотите, чтобы ваша работа публиковалась на IvyPanda.
Запросить удаление
Нужен пользовательский Исследовательское эссе 9Образец 0040, написанный с нуля
профессиональный специально для вас?
807 сертифицированных писателей онлайн
ПОЛУЧИТЬ ПИСЬМЕННУЮ ПОМОЩЬ
Как психология заполняет пробел от разочарования мира
Психология — это не только наука о разуме.
Это форма знания, связанная с нашим мифическим пониманием более глубоких важных вопросов. В наш светский век многие люди уже не обращаются к священным книгам, чтобы понять, кто и что они собой представляют. Психология — это то, где многие находят смысл. Действительно, истории, которые мы рассказываем себе с помощью психологии, выполняют многие из тех же функций, что и традиционные практики верований мифологии. Находясь где-то между социальной наукой, естественной наукой и гуманитарной наукой, непросто определить, какой тип знания должен преследовать изучение разума. Психология претендует на статус физических наук, но пытается объяснить гораздо больше, а раскрывает гораздо меньше.
Сегодня термин «мифология» означает неподтвержденную легенду. Но это не совсем точно. Мифология на самом деле представляет собой набор верований, подкрепленных практиками или ритуалами, которые вместе успокаивают наше стремление к объяснению. Как писал в 1957 году румынский теоретик Мирча Элиаде: «Миф никогда полностью не исчезает из современного мира психики… он только меняет свой вид».
И в наше время его аспект можно найти в психологии.
Мифология остается важной в западной культуре. Возьмем, к примеру, образец для подражания героя Геракла и Энея, современных революционеров, мучеников и диктаторов. Эти идеальные фигуры иллюстрируют модели человеческих достижений. Точно так же понятия спасения, прогресса и этики настолько составляют наши представления о реальности, что они часто передаются в формате мифологии. Существует избыток культурных продуктов, выполняющих функцию мифа, посредством которых персонажи и истории дают нам средства для понимания мира, в котором мы живем. пространства смысла-конструкции. Через комиксы о супергероях, к неясной имманентности современного искусства, от видений райских каникул до компьютерных игр и самомифологизации продукции социальных сетей, мы ищем более высокую почву за пределами банального и профанного. Мы даже заменили кипучий опыт священных обрядов не кровавыми жертвоприношениями или поисками видений, а нашим взаимодействием с искусством, наркотиками, кино, рок-музыкой и ночными танцевальными вечеринками.
Наконец, люди разработали свои собственные способы создания рассказов о себе, которые включают мифические переходы в паломничествах или личные поиски на землях своих предков. Точно так же некоторые ищут внутренние пространства, в которых вера и смысл могут быть преобразованы в опыт.
Чтобы подготовиться к исследованию современной мифологии, мы можем оглянуться назад на цивилизации и рассмотреть функции историй, которые они рассказывали. История наводнения, например, повторяется в ранних городских обществах, знаменуя собой кризис в отношениях между человеком и божеством и постепенное самоутверждение и отделение человека от природы. Тогда как в осевое время (800–200 гг. до н. э.) вера развивалась в среде ранних торговых экономик, когда мы наблюдаем заботу о совести, морали, сострадании и склонности заглядывать внутрь себя. Согласно Карен Армстронг A Short History of Myth (2005), эти осевые мифы о внутреннем мире указывают на то, что люди чувствовали, что они больше не разделяют ту же природу, что и боги, и что доступ к высшей реальности стал невероятно трудным.
Эти мифы были ответом на утрату прежних представлений о социальном порядке, космологии и человеческом благе и представляли собой способы изображения этих социальных преобразований в макрокосмических историях. Точно так же, как мы считаем, что миф о потопе или мифы о внутреннем мире были отражением того, как люди пытались осмыслить свой быстро меняющийся мир, наша зависимость от психологии может быть понята как результат изменений в образе жизни и практиках знания в 19ом и 20 веками.
Что такое мифология? Это организованный канон верований, объясняющий состояние мира. В нем также рассказывается история происхождения — например, индуистские законы Ману или библейская история сотворения мира, — которая создает условия для того, как мы воспринимаем мир. На самом деле, для Элиаде, все мифы давали объяснение мира благодаря объяснению происхождения вещей. Если все мифологии являются историями происхождения в этом смысле, то какие истории происхождения предлагает психология? В его знаниях объясняются два исходных элемента человеческой природы: история личности — то есть, что значит быть личностью и иметь идентичность — и, во-вторых, история нашей физической конституции в мозгу.
Гуманистическое видение индивидуализма, достоинства человека как политического субъекта артикулирует прежнее представление о том, что значит быть личностью. Между тем нейронаука предлагает последнее онтологическую основу нашей материальности.
Современная психология является формой мифологии, поскольку она является попыткой удовлетворить нашу потребность верить в истории, которые обеспечивают чувство ценности и значения в контексте светской современности. Способы использования психологии — например, в экспериментах, в литературе по самопомощи, в личностных тестах или в сканировании мозга — являются средствами предоставления ритуалов для разыгрывания мифов о личности и материализме.
Более внимательное изучение природы верований имеет решающее значение для понимания того, зачем нам нужна мифология. Вера – наша путеводная звезда. Вера во что-то — это акт приверженности, направляемый эмоциями и закрепляемый привычкой и повторением. В нашу светскую эпоху человек должен пробираться через туманный ландшафт науки и суеверий.
Когда нет господствующих традиций и так много возможных объяснений, как человек может преодолеть сомнения и взять на себя обязательства?
Наши действия мотивированы целым рядом убеждений, от неосмысленных и инстинктивных до сознательно сконструированных мета-убеждений, которые мы постоянно оттачиваем. Вера строится вокруг эмоций, она успокаивает переживание сомнения, которое порождает чувство тревоги и неуверенности. Это наиболее ясно заметно в акте приостановки вывода, скептического баланса сомнения, который открывает поиск подтверждения или опровержения веры. Субъективное состояние растерянности, которое бросает вызов и прерывает, наполнено аффектом, поскольку эмоциональным ядром действия разума является поиск основания для веры. Долг мыслителя к истине и от ошибок сам по себе является своего рода аффективным толчком. Требуя разрешения через обеспечение объяснения, процесс сомнения является стабилизирующим и направляющим фактором для размышлений. Как писал американский прагматик Джон Дьюи в 1910: «Проблема фиксирует конец мысли, а конец управляет процессом мышления».
В данном случае точность не является целью веры. Как утверждает американский философ Уильям Джеймс в книге The Will to Believe (1897), есть человеческая слабость позволять вере опираться на эмоциональные факторы, такие как «живое представление» и «инстинктивное влечение». Как мы узнали из нейробиологии принятия решений, маркетинга и поведенческой экономики, принятие решений само по себе зависит от эмоциональных факторов, таких как страх, надежда, предубеждение и подражание, не говоря уже о социальном давлении. Как рефлексивные, так и нерефлексивные убеждения подвержены эмоциональным влияниям.
Мы обитаем в вездесущей системе символов, в которой нам постоянно приходится находить закономерности, в которые можно верить. Ницше, Вильгельм Дилтей и Мишель Фуко указывали — это не бескорыстный набег. В частности, современное общество с его фактами, экспертами и изобилием информации выдвигает на первый план утверждение Джеймса о том, что, когда выбор между вариантами на интеллектуальных основаниях слишком сложен, решение принимают наши эмоции.
Сомнение есть основа всякой веры, а вера в достижение истины есть страстное утверждение утешения объяснения. Что делает объяснение удовлетворительным, так это то, что оно согласуется с социальной системой, в которую человек встроен. Например, в индуистском обществе существует укрепляющая связь между сансарой (циклом существования), кармой и кастой, посредством чего положение человека в обществе объясняется его прошлыми жизнями. Авторитетная работа французского социолога Эмиля Дюркгейма о социальных истоках религии ясно показала, что само общество придает значение верованиям.
Способность иметь убеждения является частью набора способностей приматов сотрудничать, сотрудничать, совершать действия, воображать и развивать эстетическое чувство, которое позволяет испытывать благоговение и трансцендентность. Структуры, из которых состоит наш одомашненный социальный мир, зависят от принятия определенных убеждений, которые обеспечивают базовое понимание и практическую эвристику. Мифология — это сборник, объясняющий мир с помощью символов, взятых из реальной действительности людей.
Мы обитаем в вездесущей системе символов, в которой нам постоянно приходится находить закономерности, в которые можно верить. Общие символы, которые мы используем для создания объяснений, составляют нашу социальную историю. Вместе эти элементы приводят к идеологическим обязательствам. Убеждения человека черпаются из этого совместного воображения общества и пронизываются субъективными эмоциональными вложениями.
Верить — значит следовать набору символов, рассеивающих сомнения. Верить — значит страстно посвятить себя способу познания мира. Любой заданный набор убеждений реален для всех, кто его разделяет. Или, как выразился Дюркгейм, нет ложных религий; все верны по-своему.
В светскую эпоху наши убеждения относительно природы разума не могут быть подтверждены никаким более высоким авторитетом, чем наше аффективное стремление к вере. Древний опыт одержимости богами, сверхъестественной необходимости напоминает иррациональный, аффективный тон творческого вдохновения и, безусловно, связан с тем, как мы, современные люди, приходим к принятию метафизических верований.
Опыт обращения и пиковые моменты основаны на схожих эмоциональных элементах. Чувство благоговения перед наукой и технологиями в наше время порождает страстную веру в современную психологию, которая напоминает то, как люди в прошлом придерживались своих мифологий.
Эмоциональная мотивация к объяснению удерживает тревогу сомнения, потому что вера направлена на благо верующего. Это акт самовыражения, индивидуальное изобретение, в котором воображение имеет решающее значение для представления будущего. Вера в хорошо обоснованные выдумки или позитивные иллюзии является обычным явлением. На самом деле, некоторые истины создаются посредством веры или заставления верить, например, сказки, теории заговора и розыгрыши. Представления о разуме, независимо от того, сделаны ли они в лаборатории или в популярной психологии, опираются на такие благонамеренные вымыслы.
Как наука стала источником смысла и значимости? Просвещение было сдвигом в сторону свободы суждений, освобождая людей от догм.
Это привело к миру, в котором пространство для религиозных убеждений стало пространством для мнений, политической принадлежности и потребительства. Вера взяла на себя конститутивную роль в установлении автономии человека. Как писал американский философ Роберт Пиппин в 1991 году, быть современным означает «требовать независимости… свободы от… исторических традиций и власти управлять собственными убеждениями». Таким образом, современность поглощает энергию религиозной веры и производит заменители, такие как профессиональный спорт, марксизм-ленинизм, социальная справедливость и поклонение знаменитостям.
Ранее Реформация ослабила разделение между христианской верой и светскими способами познания, так что современная вера стала прежде всего формой автономии. Таким образом, стала возможной гуманистическая альтернатива вере. Действительно, гуманизм Просвещения не признает никакой цели, кроме человеческого процветания. Просвещение сыграло ключевую роль в этом современном изобретении имманентного порядка в природе, благодаря которому мир можно было понять на его собственных условиях, не прибегая к существованию божеств.
Секуляризм подразумевает это удаление Бога и религиозной веры из публичного пространства, а также общий отпад религиозной веры и практики.
И все же современность характеризуется распространением веры. Верить сейчас в либеральную капиталистическую демократию — значит посвятить себя чувству собственной автономии посредством самоформирования, то есть путем сознательного выбора между вариантами убеждений. Вера — это выбор, выбор между набором теорий или истолкованием реальности. От радикального скептицизма Мишеля де Монтеня до метода сомнения Рене Декарта и « De omnibus dubitandum est » Сёрена Кьеркегора (1843 г.) — очерка студента-философа, который довел сомнение до извращенных уровней — мы наблюдаем огромное значение веры для автономного обоснования знания в современности.
За более чем 100 лет исследований психологии нечего показать так, как это могут сделать физические науки
Макс Вебер утверждал, что раскол во Вселенной и последующая эпоха беспокойства являются неотъемлемой частью этих изменений.
Неотъемлемым элементом этой концепции секуляризма является то, что он заменил заколдованный мир, где вера в трансцендентные существа, моральные силы и силу ритуала никогда не подвергались сомнению. В наши дни, как пишет философ Чарльз Тейлор в A Secular Age (2007), «единственное местонахождение мыслей, чувств, духовного стремления — это то, что мы называем умами… и умы ограничены, так что эти мысли, чувства и т. д. находятся «внутри» их». сферы, прежде предназначенные для духов, демонов и богов. То, что мир потерял, разочаровавшись, разум приобрел в эпистемологическом статусе. Дело не в том, что мы больше не верим в трансцендентность, а в том, что многие из нас могут представить, что влияние и причинная сила заколдованных процессов (и, следовательно, само значение) происходят только в уме.
Но разве психология не отличается от мифологии тем, что ее можно фальсифицировать? Несомненно, с 1879 года психологи разрабатывали методы эмпирического исследования сознания, начиная от интроспекционизма и заканчивая бихевиоризмом, когнитивным моделированием, коннекционизмом и т.
д. Например, как когнитивный психолог, я обучен теории работы мозга и использованию статистических инструментов для исследования поведения. Тем не менее, наша область в настоящее время находится в кризисе из-за проблем с воспроизведением, экологической достоверностью, культурными ограничениями экспериментальных популяций и некоторыми этическими грешками. Откровенно говоря, за более чем 100 лет исследований нам не так много можно показать, как физическим наукам; пока что психология не очень эффективна в прослеживании общих закономерностей. Теории Зигмунда Фрейда были в значительной степени неопровержимы, и обещание о том, что разум есть мозг, еще не было реализовано. Возможно, было бы лучше представить эмпирическую психологию как набор прагматических методов для разработки полезных для дискурса метафор разума и удержания в надежде, что мы постепенно получим набор надежных корреляций между нейроанатомией и функцией.
Представление о психологии как о мифологии позволяет нам осознать, что психология является эксплицитным изображением того, что мы хотим понять о реальности и в конечном счете прагматических формах, которые принимает такое знание.
Эмоциональная потребность иметь объяснения, достойные приверженности вере, больше, чем то, что мы можем когда-либо знать.
Психология стала использовать риторику личного просветления в своих терапевтических практиках и, таким образом, пытается служить средством спасения. Это видно из литературы по самопомощи. Область психологии приобрела популярность, опираясь на популярные метафоры, которые сформировали человеческую нишу в индустриальном ландшафте. В частности, психология подчеркивала давление общества на достижение эффективности за счет цели, интеграции и производительности. Идентичность и автономия как ключевые характеристики личности объединились, чтобы увековечить капитализм, распространив понятие меновой стоимости на все отношения и плавно слившись с техно-фетишизмом. Мифология традиционно была выражением заколдованного мира, а теперь психология представляет собой попытку заполнить лишенное очарования пространство богатой характеристикой внутреннего.
Мифология психологии удовлетворяет аффективные и когнитивные потребности веры.
Для рефлективной веры она предлагает объяснение и путь к спасению через каузально-прогностические принципы и истории происхождения. Для нерефлексивной веры миф разыгрывается и закрепляется в наборе ритуалов. Например, можно полагать, что личность обусловлена химическим балансом (или дисбалансом) нейротрансмиттеров, и можно реализовать это с помощью ритуала приема лекарств. Вместе мифология и ее ритуальные практики обеспечивают платформу для создания смысла посредством принятия обязательств в акте веры. Он делает это, выражая, укрепляя и систематизируя убеждения таким образом, чтобы навязывать мораль и ручаться за совместную социальную деятельность. Миф укрепляет веру, оживляя наши представления о судьбе и судьбе, тем самым обеспечивая символы и выразительные способы справиться с жизненными опасностями. Существам, ищущим смысл, нужны истории, чтобы справляться с неизвестным и подсказывать, откуда мы пришли и куда идем. Мифология — это тот постоянный побочный продукт живой веры, который вызывает творчество в актах интерпретации и воображения.
Таким образом, мифы являются ранним решением трагических фактов жизни, которые находятся за пределами поля зрения практического, логического, научного мышления.
В то время как огонь священн для брахманов, научный подход священен в светской современности.
Мифологические схемы, включая психологию, рассказывают о происхождении смертности, сексуальности, обществе, правилах и работе. Они предлагают мотивацию того, почему вещи такие, какие они есть. Наш общий мир поддерживается практикой обрядов, ритуалов. Как писал французский философ Жорж Батай, обряды представляют собой правила поведения в присутствии сакрального, тем самым защищая и изолируя его от профанного. В мифах и поддерживающих их ритуалах мы ищем утраченное чувство близости с трансцендентными источниками. Предоставляя объяснительные принципы, психология, таким образом, является средством, позволяющим людям поддерживать свою практику личности и материализма, чтобы мы могли смотреть в мир с большей уверенностью и большей энергией.
Священная природа символа или истории черпает свою силу из власти общества, которое, как утверждал Дюркгейм, является самим условием цивилизации. В то время как огонь священн для брахманов, научный подход и понятие либеральной личности священны в секулярной современности. Эта организация реальности исчерпывающе нравственна. Он определяет логику для группы, потому что моральная сила — это само общество, та система идей, посредством которой индивиды понимают себя и свое существование по отношению к условиям цивилизации, воплощенным в обществе. Джеймс утверждал, что общество поддерживает страстное утверждение наших желаний, когда мы принимаем преобладающие убеждения. Действительно, как отмечает антрополог Уильям Мацарелла в The Mana of Mass Society (2017), общество одновременно внешнее и интимное. Ранние антропологи использовали мана , термин, происходящий от полинезийской духовности, для обозначения этой силы, гарантирующей моральный, символический и культурный порядок.
Мана в форме нашей истории происхождения личности и метафизического материализма справляется с тревогой сомнения для светских современников.
Психология как мифология обосновывает материалистическую и историческую историю происхождения человечества в неврологии и эмпирической психологии. Космология гуманизма Просвещения воплощается в ритуалах личности, разработанных в клинической психологии и, более эзотерически, в популярной психологии.
В то время как логика и наука оказались более эффективными в получении контроля над окружающей средой, аспект мифа, который диктует этику, был недооценен. Современный человек, как утверждал Элиаде, находится в тревожном подвешенном состоянии посреди инициатического ритуала умирания. Чтобы поверить в первостепенное значение идентичности и материализма, он должен столкнуться с вакуумом небытия, который сделал бы ритуалы жизни бессмысленными. Правда может заключаться в том, что неопровержимой правды о человеческой природе не существует.