Психология пропаганды
Главная > Справочник по образованию > Энциклопедия де-факто > Науки о человеке > Психология > Терминология > Психология пропаганды
ПСИХОЛОГИЯ ПРОПАГАНДЫ (от лат. propagare — распространять) — прикладной раздел социальной психологии, имеющий своим предметом закономерности взаимодействия людей в системах, образуемых источником пропаганды и аудиторией, а также влияние объективных и субъективных факторов на течение и результаты этого процесса. В П. п. рассматриваются: 1) процессы распространения сообщений на уровне формирования, закрепления или изменения установок по отношению к объектам, имеющим социальную значимость; 2) психологическая сторона процессов возникновения и функционирования общественных настроений и общественного мнения, 3) способы побуждения людей к действиям в связи с объектами установок и мнений (Ю. А. Шерковин, Б. Д. Парыгин). Цель П. п.- выявление социально-психологических характеристик содержания и формы распространяемых сообщений применительно к состоянию сознания аудиторий и возможностям конкретных каналов средств массовой коммуникации для оптимального решения определенных социально-политических задач.
Одной из исследовательских задач П. п. является изучение реальных и потенциальных аудиторий с тонки зрения их ценностных ориентации и потребностей в информации. П. п. также анализирует процессы, связанные с восприятием сообщений, их дальнейшей переработкой и, наконец, их принятием или непринятием индивидом. Важным направлением П. п. является выявление критериев эффективности пропаганды. П. п. как самостоятельный раздел социальной психологии возникла в первой половине XX в. в США, где развитие П. п. связано с работами Б. Берельсона, X. Кэнтрила, П. Лазарсфелда, Г. Олпорта, У. Шрамма.
В современных условиях проведенные ими исследования послужили основой для разработок в области манипулятивной пропаганды, направленных на то, чтобы добиться максимальной эффективности при минимуме социальной ответственности. В России первые исследования проблем П. п. были проведены в 20-х гг. В. Кузьмичевым, Д. Лебедевым, Н. Рубакиным, Я. Шафиром, изучавшими эффективность воздействия печатного слова в различных аудиториях, функционирование общественного мнения, влияние слухов на состояние сознания аудиторий пропаганды в сложившихся социальных условиях.
С появлением новых технических средств массовой коммуникации (радио, телевидение и др.) предметом исследования П. п. становились психологические характеристики и возможности каждого из них. Современная П. п.-учитывает резкую интенсификацию психологического взаимодействия людей в условиях высокого уровня развития технических средств тиражирования сообщений, вовлеченность в эти процессы миллионов людей, подверженность их сознания разнонаправленному пропагандистскому воздействию, включая и то, к-рое объективно противоречит их жизненным интересам.
Другие записи
10.06.2016. Психология творчества
ПСИХОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА — область психологических исследований творческой деятельности людей в науке (см. Психология науки), литературе, музыке, изобразительном и сценическом искусстве (см. Психология искусства),…
10.06.2016. Психология компьютеризации
ПСИХОЛОГИЯ КОМПЬЮТЕРИЗАЦИИ — отрасль психологической науки, изучающая порождение, функционирование и структуру психического отражения реальности в процессах деятельности индивидов и групп, связанной с…
10.
06.2016.
Психология допроса и показаний
ПСИХОЛОГИЯ ДОПРОСА И ПОКАЗАНИЙ — раздел судебной психологии, изучающий психологические закономерности получения, фиксации, оценки представителями правоохранительных органов значимой для установления истины…
10.06.2016. Психология искусства
ПСИХОЛОГИЯ ИСКУССТВА -отрасль психологической науки, предметом к-рой являются свойства и состояния личности, обусловливающие создание и восприятие художественных ценностей и влияние этих ценностей на ее…
10.06.2016. Психология науки
ПСИХОЛОГИЯ НАУКИ — отрасль, изучающая психологические факторы научной деятельности с целью повышения ее эффективности. П. н. трактует эти факторы, исходя из понимания науки как социально организованной…
Техники пропаганды — Нож
В своей знаменитой статье «Инженерия согласия», опубликованной в 1947 году, эксперт в области связей с общественностью и пропаганды Эдвард Бернейс выдвинул предположение, что коммуникационные сети сжимают мир.
В Соединенных Штатах, заметил он, «слова непрерывно атакуют глаза и уши американцев», а страна превратилась в «маленькую комнату, где сказанное шепотом усиливается в тысячи раз». Это наблюдение стало еще более достоверным в последующие десятилетия.
Бернейс часто подчеркивал, что он дважды племянник Зигмунда Фрейда — его мать была сестрой Фрейда, а отец — братом жены Фрейда. Он родился в Вене, но еще ребенком попал в Нью-Йорк. Отталкиваясь от идей своего дяди, он стал одной из самых влиятельных и успешных фигур в сферах связей с общественностью и пропаганды. Его подходами и стратегиями пользовалась не только нацистская пропагандистская машина, но и руководство в Соединенных Штатах для поддержания морального духа общества во время Второй мировой войны, войны в Корее и даже войны во Вьетнаме.
Бернейса принято считать циничным и безнравственным человеком, готовым убеждать людей в чем угодно, даже ложном или опасном, но это, однако, не помешало признать его еще при жизни влиятельным мыслителем.
Его книга «Кристаллизация общественного мнения», изданная в 1923 году, опиралась на идеи о психологии духовной жизни и описывала способы пробуждения бессознательных желаний, которыми можно манипулировать с помощью образов и намеков, кодовых слов и тонких утверждений, вызывающих сопротивление в случае открытого навязывания. Бернейс исходил из того, что убедить людей в чем-либо можно, лишь понимая, как они мыслят. При этом, с его точки зрения, люди в большинстве своем не отличаются ясностью мысли. Для среднего гражданина, говорил он, «ум становится величайшим барьером между ним и фактами… Его собственный абсолютизм не дает ему смотреть на вещи с позиции опыта и мыслить, а не следовать за толпой».
Бернейс сознавал, что пропаганде сопутствуют риски. В 1942 году он заметил, что в призывах к простому человеку можно играть на его предубеждениях, ненависти и несбывшихся желаниях. «Манипулирование символикой со стороны нечистоплотных лидеров в условиях послевоенной психологической и экономической неопределенности в 1920-х и 1930-х годах заставило миллионы людей следовать за новыми лидерами и идеологиями».
Успех коммунистов, нацистов и фашистов был «очевидно» ускорен манипулированием символикой. «Гитлер использовал символизм. Гитлеровское приветствие — это политический символизм». Нацисты, говорил Бернейс, насаждали «тоталитарную брутальность» с помощью «угроз, запугивания и цензуры». Даже национальные и народные праздники были привязаны в нацистской Германии к партийным потребностям и приоритетам. «Здесь мы видим тоталитарный апофеоз укрепления морального духа, осуществляемого в тотальной психологической войне — наступательной и оборонительной. Только нацисты практиковали это упреждающее укрепление морального духа у себя на родине при всей его фальши и демагогичности». За рубежом они также преследовали пропагандистские цели, которые Бернейс охарактеризовал как «стратегию террора».
По оценкам литературоведов, в 1820 году умело читать около 12% мирового населения — в Европе больше (около 50%). К 1900 году в Соединенных Штатах 89% людей определяли себя как умеющих читать. Рост доступности среднего образования в США после 1910 года неожиданным образом изменил семейную динамику, поскольку новое поколение стало более образованным по сравнению с родителями. В 1910-х годах началось широкое радиовещание. Поначалу оно ограничивалось главным образом сводками погоды, но к 1920 году по радио уже транслировали новости, образовательные программы, музыку и театральные постановки. С началом Великой депрессии в 1929 году многие домохозяйства узнавали о ситуации по радио из «бесед у камелька» Франклина Делано Рузвельта, из новостей о тревожных событиях в мире и угрозе новой войны. Радио связывало дома и общины с большим миром. Как телевидение в 1960-е годы и интернет в 1990-е годы, оно изменило скорость доставки информации о далеких краях и событиях растущей глобальной аудитории.
Бернейс и его коллеги увидели в этой новой массовой аудитории особую форму политической, экономической и военной силы. В 1919 году психолог Стэнли Холл, исследуя горькие последствия Первой мировой войны, заметил: «Складывается стойкое ощущение, что психологические силы играют главную роль во всех войнах». По словам одиозного пропагандиста Первой мировой войны социолога Джорджа Крила, «дух нации требует мобилизации не менее, чем людские ресурсы». Политолог Гарольд Лассуэлл говорил, что демократиям «необходима пропаганда, чтобы держать под контролем менее информированных членов общества», и опубликовал комплекс стратегий по решению этой задачи в военное время. Среди них была, например, рекомендация «укреплять уверенность людей в том, что противник повинен в войне, демонстрируя его порочность» и «внушать публике, что неблагоприятные новости — в действительности ложь врага; это предотвратит разобщенность и пораженческие настроения».
Подобный подход превращал умонастроение человека в потенциальную цель — пространство военных действий, — которую следовало поразить, склонить на свою сторону или завербовать.
«Бомбардировки с целью устрашения», осуществлявшиеся военно-воздушными силами союзников в ходе Второй мировой войны, были нацелены на формирование психологического состояния гражданского населения вражеской державы (страха), позволявшего обрушивать империи. «Промывка мозгов» в 1950-е годы опиралась на потенциал радикального разъединения плоти и духа: внешне обычный американский военнопленный мог в действительности быть замаскированным коммунистическим агентом духовно и физически. Исследования пропаганды и коммуникации количественно продемонстрировали характер их воздействия и силу влияния, а также показали, как их можно использовать в стратегии вооруженного конфликта. Даже антропология как научная дисциплина работала над контролем «культуры» и задачей «осовременивания» изолированных групп как потребителей и сторонников «свободы». Она рассматривала умонастроения «примитивных народов» как ресурс для подчинения Соединенным Штатам (и другим государствам).
Научное представление умонастроения как арены сражения интерпретировало ментальные состояния как защитные ресурсы.
Изменение умонастроения стало ключевым государственным проектом. Научные и социологические исследования пропаганды и коммуникаций, психологической войны, промывки мозгов или контроля сознания, а также подчинения власти зачастую финансировались военными, особенно в десятилетия холодной войны, с 1940-х по 1980-е годы. Они часто ориентировались на поиски путей научного изменения чувств и мыслей с целью контроля экономических и политических отношений. Эти исследования сделали состояние духа важнейшим полем битвы в научно-технической войне.
Они даже составили инструкции, как пользоваться этой пластичностью в политических, военных и экономических целях.
Из их работы следовало, что, несмотря на субъективное восприятие самосознания как центральной, устойчивой и неотъемлемой части личности, оно может оттесняться на второй план под влиянием принудительной сенсорной депривации, изоляции, голода и манипуляции — или натаскивания, обновления и экономического роста.
Короче говоря, подобные методы можно превратить в оружие. Психологическая война ведется по большей части посредством слов и аргументов, образов и пропаганды. Листовки с призывами сдаться, распространяемые среди вражеских солдат, были одной из первых (и эффективных) форм психологической борьбы в годы Первой мировой войны. За ними последовали другие программы промышленно развитых стран с участием социологов. Если, как сказал Клаузевиц, война — это продолжение политики иными средствами, то пропаганда — это другой способ ведения войны.
Психология, социология, политология и антропология — это гуманитарные науки, имеющие низкий статус и неспособные устанавливать надежные, подобные физическим законам принципы для природы или общества.
Применение психологии и других гуманитарных наук в военных целях интересно ученым, поскольку практика имеет особый вес в некоторых областях. Физики выиграли от своего успеха в создании бомб. Почему бы социологам не последовать их примеру? Многие ведущие социологи XX века участвовали в тех или иных программах психологической войны, и Министерство обороны США финансировало исследования, которые могли использоваться для формирования мнений, лояльности и взглядов как друзей, так и врагов. В Соединенных Штатах ЦРУ стало важным источником финансирования исследований в области коммуникаций и психологии.
Многие из этих исследований были задуманы в полутьме милитаризованного знания. Я имею в виду, что во многих социологических проектах знания, приобретаемые в секретных целях, могли раскрываться и публиковаться, скрывалась только их связь с оборонными проектами. Проделанная научная работа была одновременно открытой и секретной. Как показывает Джой Роде в своем труде о социологических программах Пентагона, эксперты часто представляли открытые и закрытые отчеты, и эти виды отчетности необязательно противоречили друг другу, просто они были разными.
Кристофер Симпсон убедительно демонстрирует в «Науке принуждения» смешанные и переплетающиеся аспекты коммуникаций и политологических исследований. Ученые из этих областей рутинно скрывают оборонные корни своих теорий. Идеи, взращенные на деньги ЦРУ или министерства обороны, публикуются в секретных отчетах, а затем перерабатываются в нейтральные, академические социологические исследования без указания их происхождения и задач. Часто ученые просто переформулируют или переименовывают проекты для публичного употребления так, чтобы их связь с военными исчезла. Отчасти вследствие этой профессиональной тенденции ученые, чьи теории вызывали вопрос уместности или нравственности связи с интересами обороны, выдавливались из научного пространства.
В определенной мере именно поэтому влияние интересов обороны на производство знания в целом очень слабо описано и осмыслено.
Оно должно быть невидимым, поскольку ученым иногда кажется, что работа на оборону не согласуется с поиском чистого знания. Социальные науки, пожалуй, более подвержены такой двойственности.
Бернейс обладал неоспоримым авторитетом в сфере пропаганды на начальном этапе ее становления. Он славился своей способностью привлекать местных общественных деятелей к решению своих задач — будь то реклама сигарет Lucky Strike или мыла Ivory Soap. Работая на American Tobacco Company, он сумел убедить врачей опубликовать данные о безопасности табакокурения. Одна из самых известных кампаний Бернейса была призвана подтолкнуть женщин к курению, которое в то время не считалось для них приличным. Она стала частью его работы на табачную индустрию в году. Стремясь расширить рынок сигарет, он отказался от прямого призыва и сосредоточился на теме «свободы». Сигареты Lucky Strike, по его словам, были символом женской свободы. По замечанию Тая, вплоть до Первой мировой войны «фирмы изменяли свою продуктовую линейку или рекламное послание в зависимости от меняющихся вкусов потребителей.
Бернейс считал, что при правильном подходе можно изменить самих потребителей». Бернейс выяснил у психологов, чего боятся и хотят женщины, и привлек «лидеров мнений», таких как медики и медийные звезды, к расписыванию достоинств курения. Он убеждал отели включать сигареты в обеденные меню и говорил, что курение может избавить женщин от «переедания».
Подобный окольный и несфокусированный подход к рекламе имел свои недостатки. Он вполне мог убедить женщин начать курить, но гарантии, что они станут курить именно Lucky Strike, не давал. Собственное исследование Бернейса показало, что женщинам не нравятся красно-зеленые пачки этих сигарет. Когда президент компании отказался изменить цвет и дизайн, Бернейс развернул кампанию по продвижению зеленого цвета. Объединив усилия искусствоведов, дизайнеров одежды и светских львиц, она достигла кульминации в роскошной и широко освещаемой акции «Зеленый шар».
Была ли она эффективной? Бернейс считал, что да. Доходы American Tobacco в том году выросли на 32$ млн.
Как и другие представители этой профессии, Бернейс мало интересовался правдой как таковой. Правда была лишь средством, чем-то, что можно найти или изобрести и использовать для убеждения людей купить продукт или поддержать политику. Его цель заключалась в пробуждении и конструировании желания. В одной из своих самых известных статей «Инженерия согласия» он говорил, что эксперты, поднаторевшие в политике и убеждении, могут добиться согласия, незаметно меняя общественное мнение. Общественный порядок казался почти предсказуемой машиной, которой можно управлять, если знать, где у нее рычаги.
В середине XX века решающую роль в американской пропаганде стал играть последователь Бернейса политолог Гарольд Лассуэлл, находившийся под сильным влиянием фрейдистской мысли. Во время Второй мировой войны он возглавлял Экспериментальное подразделение по исследованиям коммуникаций военного времени, которое размещалось в Библиотеке конгресса и существовало на гранты Фонда Рокфеллера. Лассуэлл помог создать междисциплинарную группу ученых, превративших исследование коммуникаций в область научного знания. Это объединение подчеркивало возможности и важность бихевиористики как инструмента познания человеческой мотивации и механизмов убеждения.
После войны Лассуэлл продолжил изучать символизм и пропаганду в Институте Гувера и Rand Corporation. В своих работах он утверждал, что демократиям необходима пропаганда. По его представлениям, интеллектуальная элита должна определять публичную политику, а потом с помощью инструментов коммуникации убеждать публику в своей правоте.
«Мы должны отбросить демократические догмы, в соответствии с которыми люди сами знают, что в их интересах». Подобный совет был особенно важен во время войны, когда у США возникала потребность представить врага виновным во всех грехах и заявить о своем единстве и победе во имя истории и бога.
Лассуэлл говорил, что поворотные события, такие как расцвет нацизма в Германии, можно понять, только обратившись к психологическим теориям. В «Психопатологии и политике» он утверждал, что люди в своем поведении не руководствуются логикой. Базовое предположение, будто люди действуют в собственных интересах, ошибочна. Они могут поддерживать и поддерживают политику, подрывающую то, что является самым важным для них. Это происходит, по словам Лассуэлла, потому что люди клюют на эмоциональные воздействия и манипулирование символикой, особенно в кризисе, а не опираются на факты или разум. Фрейдистские понятия ид, эго и суперэго могут объяснить эту динамику, поскольку люди подчиняются примитивным импульсам.
Воображаемые избиратели Лассуэлла — это сомнамбулы, а не мыслящие участники демократической дискуссии. Их нужно привести к тому, чтобы они думали как надо, поскольку сами они утонут в эмоциях. «Белая» пропаганда (убеждение) по Лассуэллу полностью законна в демократии. К «черной» пропаганде, предполагающей предложение чего-то фальшивого, например информации вроде бы от критика правительства, тогда как в действительности ее источник получает деньги от агентов государства, это относится в значительно меньшей степени. Однако самой распространенной, как считает Лассуэлл, является серая пропаганда, представляющая собой смесь действительной информации и дезинформации. Она может оперировать красивыми общими понятиями, такими как «свобода», которые действуют в обход разума и логики. Туманные высказывания о добродетели могут быть эффективными, как и чрезмерные упрощения вместе с обращениями к «простым людям».
Пропаганда также может опираться на стереотипы, поиски козла отпущения и хорошо известные лозунги.
Лассуэлл заметил, что неявные предположения бывают более действенными и убедительными, чем прямые высказывания: концепция, которая была бы отвергнута в случае представления в явном виде, может быть принята, если просто подразумевается.Как многие ученые из сферы коммуникаций и политологии, Лассуэлл получал деньги на свои исследования в 1950-х и 1960-х годах от Центрального разведывательного управления. ЦРУ полностью финансировало Центр международных исследований Массачусетского технологического института. ЦРУ гарантировало группе из МТИ публикацию официальных исследований как в закрытых, так и в открытых изданиях. Не забывало оно и исследователей из других организаций. Например, Фонд Форда направлял деньги ЦРУ ученым, работавшим в МТИ и других местах.
Читайте также
Просвещение или пропаганда? Почему образование всегда связано с политикой и как учат людей при разных режимах
Существование этих сетей свидетельствовало об интригующей комбинации открытости и секретности в исследованиях, касающихся психологической войны и коммуникаций.
Разумеется, открытое финансирование со стороны военных было нормой во многих науках. Физики, биологи, химики и даже антропологи получали средства из военных источников от Управления военно-морских исследований (ключевого спонсора океанографии) до Комиссии по атомной энергии (номинально гражданского агентства, отвечающего за государственные программы разработки ядерного оружия и осуществляющего широкомасштабное финансирование экологических и биологических исследований). ЦРУ всегда отличалось скрытностью, и ученые опасались, что получение денег от ЦРУ поставит под вопрос легитимность их исследований.
Психология пропаганды — The Atlantic
Сохраненные истории
ЧТО такое пропаганда, как ее понимают в настоящее время некоторые европейские нации, но признак психоза, попытка компенсировать чувство неполноценности ?
Пропаганду сравнивают с рекламой; однако это ошибка, ибо реклама всегда связана с коммерческой выгодой. С другой стороны, пропаганда часто дает о себе знать в отдаленных странах — землях, которые во время конфликта обязательно нейтральны и от которых нельзя ничего выиграть. Более того, эффективная реклама неизменно советует выбрать такой-то товар для вашего же блага , потому что он обладает определенными качествами. Другими словами, реклама — это обмен услугами. Но пропаганда требует вашего одобрения и ничего не обещает взамен.
До сих пор реклама была в целом успешной. Наоборот, пропаганда потерпела неудачу. Лишь в течение последних двадцати лет народы стали остро заботиться о том, что о них думают за границей. До этого ежедневная пресса не имела особой направленности в этом направлении.
Газеты, публиковавшие иностранные дела, сохраняли торжественный дипломатический вид. В таких странах, как Италия или Германия, именно суверен, а не народ, становился жертвой иностранных унижений. Треть века назад, когда итальянцы потерпели поражение при Адуе, за которое отомстили в 1935, нападению подверглись не люди; это был сам король Италии, которого французские карикатуры — тоже страшные — изображали дозорным или разведчиком. Когда английское общественное мнение во время англо-бурской войны, а затем и во время мировой войны было настроено против Германии, именно Вильгельма II унижали в Punch и в мюзик-холлах. Несомненно, нация может чувствовать себя обиженной из-за подобных нападок на личность своего короля; но такие обиды не являются глубоко личными.
Нынче международные дела настолько интенсивны, настолько далеко идущие, даже в самые недоступные районы каждой нации, что народы стали непреодолимо самосознательны. Это новое чувство даже среди наций, не ведущих пропаганду, произвело неисчислимые нравственные последствия.
После войны все страны неустанно работали над тем, чтобы отказаться от своей традиционной репутации.
По большей части человек принимает репутацию, под которой он известен. Наш характер — это наш характер, подсказанный, быть может, главным образом другими, потому что сила обстоятельств на индивидууме постоянна и сильна. И все же давление обстоятельств на народы не всесильно; поскольку он действует только как своего рода раздражитель. Человек более или менее обязан оставаться верным своему характеру. Но у нации поколения сменяют друг друга и не похожи друг на друга; на самом деле, они боятся этого.
Когда юноша узнает, что мир в целом рассматривает его родину в определенном свете, юноша принимает это мнение, но считает его верным только по отношению к своим старшим. Молодежь считает совсем наоборот. Какой молодой американец действительно хочет походить на традиционную фигуру дяди Сэма? И все же дядя Сэм — один из наименее неприятных коллективных национальных деятелей.
В 1930 году я посетил Кембриджский университет. Ярость против Киплинга, даже среди молодых консерваторов, была в самом разгаре. Отрицалось, что Киплинг обладал каким-либо чувством цвета или ритма или даже способностью описывать самые элементарные ощущения. Но это были только предлоги. Его презирали, потому что он представлял собой Англию, довольную собой, империалистическую, презирающую низшие расы; потому что его мир был миром «старой школы», предвзятым и твердым. Столь же презирали, как и Киплинга, старые «честь» и «хорошие английские качества» времен королевы Виктории.
Молодая Англия боролась и продолжает яростно бороться против английского «типа» традиции. Отвергая умеренность, английская молодежь выбрала в качестве пророка мастера парадокса Джорджа Бернарда Шоу; позже Лоуренс и Джойс, чьи книги, замечательные произведения словесного опьянения, пересекают самые границы человеческого разума. Наконец-то молодёжь научилась пользоваться тонкой психологией и диалектикой Олдоса Хаксли.
Это не просто восстание элиты; это отвращение всей английской нации от позитивных действий во внешнеполитической сфере, а также бунт против старых соблазнов империализма.
Из всех народов немцы больше всего заботятся о том, как к ним относятся посторонние. Несмотря на внешний вид, они наименее поддаются вычислению из всех. Накануне войны они были огорчены и в то же время раздражены своей репутацией (весьма преувеличенной союзниками) послушных автоматов, педантов и заядлых любителей пива. В послевоенное время они проявляли необыкновенный вкус к спортивным гонкам, косметическим процедурам, ночным клубам и «сексу». его личной жизни (все же немцы должны были быть скрытными). Они намеренно создали в мире впечатление, что страна политически дезорганизована, а ее будущее не определено, просто для того, чтобы развеять общее представление об эффективном прусском офицере и гогенцоллерновском уме.
Но вскоре они поняли, что эти усилия были относительно бесполезны; их просто не любили.
(Меня не раз по-настоящему трогало отчаяние немца, который жалуется всякому случайному знакомому: «Мир нас не любит!») Германия рассматривалась как побежденная нация, смирившаяся со своим поражением и обнаружившая свою ориентацию, по крайней мере частично, был направлен на восток.
В очередной раз такую репутацию нельзя было терпеть. На самом деле нацизм не улучшил участь немцев, но он имел успех в Германии, поскольку создал у немцев впечатление, что внешний мир больше не считает их побежденной нацией. Немецкая пропаганда — это сердечная попытка — неудачная, а иногда и трогательная попытка — сделать Германию всеобщей любовью и уважением. По-настоящему сильную нацию мало волнует, что о ней могут подумать другие. Но немцы не выносят критики; они даже запретили въезд в страну значительной части независимых иностранных газет. Они платят за свою пропаганду, как вы платите адвокату за то, чтобы он представлял вас в деле, которое уже проиграно еще до того, как оно начнется. По крайней мере, это некоторое утешение, что кто-то говорил как ты хотел, чтобы он заговорил.
Как француз я не терплю гитлеризма, но как я могу забыть, что за агрессивностью Германии скрывается горькая злоба? Она чувствует себя отрезанной от мира. Она пытается создать из этого разделения автаркию, способность и гордость нести свой крест. Чего же тогда удивляться, что ее пропаганда терпит неудачу?
С Италией совсем другое дело — хотя так же ясно. Дуче — бывший журналист; точнее ему еще журналист. Он ежедневно читает все критические замечания в адрес своей страны и часто отвечает на них. Более того, Италия привлекает больше туристов, чем любая другая страна Европы, и, следовательно, находится в прямом контакте с иностранцами. Мир забывает, что у итальянцев в личной жизни очень хорошее чувство юмора. Их родной дух товарищества и любезности даже во время войны не были поняты их союзниками. А старые рассказы о лаззарони, которые предпочитают смерть работе, о поездах, которые ходят с перерывами, были явлением, которое нация не могла терпеть вечно. Триумфальный клич фашизма после года пребывания у власти и даже сейчас звучит так: «Наши поезда ходят вовремя!» И недавняя эфиопская кампания была прежде всего местью за старое унижение.
Что касается нас, французов, то у нас вплоть до начала войны был психоз поражения, во многом сродни психозу немцев после войны. После нашего поражения во франко-прусской войне у нас во Франции была собственная борьба с разновидностью национал-социализма, во многом так же, как гитлеризм набирал силу в Германии. Но кризис был благополучно пройден благодаря невдохновленному руководству генерала Буланже и политической дальновидности страны в целом. Оставалось только горячее желание не показаться «легкомысленным».0009 трезвый насколько это возможно.
В 1921 году Франция была очень удивлена тем, что не получила всеобщей поддержки, когда потребовала от немцев выплаты репараций. Мы слыли скрягами, требовательными и бессердечными скрягами, которые настаивали на букве закона и не возражали, чтобы наш ближайший сосед погиб, лишь бы он платил свой долг. Распространился слух, что у нас есть военные замыслы и мы готовы к интервенции под любым предлогом. Замена г-на Бриана г-ном Пуанкаре признала этот конфликт, затрагивающий нашу национальную репутацию.
К сожалению, нас уже нельзя упрекнуть в излишней строгости в отношении долгов. Последние полтора года мы были крайне воздержаны против нашего интереса, чтобы не показаться милитаристами.
Одним из самых интересных явлений в советской политике и пропаганде последних лет было изменение отношения к иностранцам. На протяжении веков русские презирались Европой и считались простыми подражателями. Им была придана определенная моральная и мистическая ценность. Но отношение коммунизма к иностранцам изменило все это; и изменение было тем более разительным, что большинство советских лидеров жили в изгнании и глубоко возмущались этой унаследованной репутацией.
Также они хотели научить Европу; они больше не просили инструкций — они давали их. Их пропаганда носила в высшей степени педагогический характер. Эта пропагандистская позиция, как и все подобные, нанесла им большой вред в сознании Запада. Их уже не считали варварами, борющимися с недостатком средств, хотя и с непобедимой волей, против трудных проблем, душераздирающих неудач, невежества и мирского беспорядка.
Мир считал, что они хотят везде навязать свою систему.
Сегодня они кажутся обеспокоенными тем, что о них думает внешний мир. Им не нравится, когда их считают циничной, хладнокровной диктатурой, и они рассылают длинные юридические документы, разъясняющие их внутренние дела. Они страстно обсуждают все, что о них пишут. Они даже чувствуют потребность в том, чтобы их защищали иностранные, а не местные свидетели. И их самая большая цель на данный момент — завоевание общественного мнения в Соединенных Штатах.
Любопытно, что из всех стран мира диктатуры больше всего стремятся культивировать иностранное уважение. Диктатуры больше всего тратят на пропаганду — часто с наименьшим успехом.
Тем не менее этот факт, каким бы любопытным он ни казался, не является необъяснимым. Человеческие усилия, индивидуальные или коллективные, требуют внешней поддержки, чтобы обеспечить беспристрастную и положительную оценку. Человек, умеющий рассуждать о себе, выдерживающий самокритику, знает, как реагировать на критику со стороны других.
Но самонадеянный человек, отказавшийся от личной критики, всегда прислушивается к тому, что говорят о нем другие, и выискивает комплименты везде, где только может. Точно так же режим, покончивший со свободной критикой внутри своей страны, будет искать ее за границей, стремясь в то же время изменить ее с помощью пропаганды. Глава диктатуры прекрасно понимает, что малейшая похвала, произнесенная за границей свободным человеком, стоит больше, чем сумма всей официальной и подконтрольной прессы. Например, как бы ни была сильна немецкая национальная гордость, она недостаточно сильна, чтобы мнение немца считалось наравне с мнением датчанина. (И я выбрал Данию в качестве примера, потому что она не является одной из держав, способных сыграть важную роль в возможной будущей войне.)
Люди в целом намного моложе духом, чем средний взрослый; ибо только недавно пресса наделила народы нервной системой. Пропаганда никоим образом не является глубоким маневром, искусно направляемым блестящими умами; это инфантильная реакция наций на чувство неполноценности — реакция, которую легкомысленные лидеры маскируют, как только могут, под благоразумное и разумное предприятие.
Пропаганда действительно ложный выход, но, по крайней мере, она доказала, что бескорыстное мнение нейтралов стало необходимым для всех наций. Когда народы поймут, что имеют значение только дела, что пропаганда никого не обманывает, тогда мы будем иметь в политической сфере, как внутренней, так и внешней, нечто вроде стихийного третейского суда. Перед тем, как представить свое дело, стены наций уделяют особое внимание тому, чтобы выслушать судью. Этим судьей будет весь мир.
Афера пропаганды | Psychology Today
«Если вы не можете найти лоха за покерным столом, — говорит пословица, — то это вы». Экстраполируя эту аксиому на нынешний политический момент, мы можем сказать: «Если вы мало слышите о пропаганде, то это то, что вы слышите».
Термин «пропаганда» берет свое начало в усилиях католической церкви 17-го века по распространению своих взглядов и сдерживанию подъема протестантизма. С тех пор он претерпел различные изменения. К тому времени, когда Гитлер был мертв и началась холодная война, это слово утратило свои благочестивые ассоциации и стало уничижительным, обозначая в основном корыстную ложь гнусных тиранических режимов.
Тем не менее, правильно понятая пропаганда является недискриминационной, инклюзивной в отношении ее пользователей, содержания и целей.
Словарь Merriam-Webster определяет пропаганду как:
«Распространение идей, информации или слухов с целью помочь или навредить учреждению, делу или человеку». Другими словами, пропаганда — это манипулятивное убеждение на службе какой-то цели. Само это слово не означает истинности или лжи в содержании и не выносит суждений о повестке дня».
Понимаемая как таковая пропаганда не является единственным провидением той или иной стороны на политической (или любой другой) арене. Это инструмент, который могут использовать обе стороны. (Действительно, присвоение пропагандистского ярлыка противоположному лагерю в конфликте само по себе является обычным пропагандистским ходом). Более того, пропаганда может использоваться для достижения «хороших» целей. Это не делает его менее проблематичным, так же как убийство Гитлера не сделало бы убийство как подход к разрешению идеологических разногласий менее проблематичным.
Пропаганда в основном движет эмоциями, а не только негативными. Пропагандисты апеллируют к нашим страхам, но также и к нашему мужеству, нашей ненависти и нашей любви. Тот факт, что пропаганда по своей сути является эмоциональной манипуляцией, также не означает, что наши эмоции и «эмоциональность» плохи. Это означает, что нашей эмоциональной системой можно манипулировать в разрушительных целях.
Противоядием от процесса пропаганды является процесс поиска фактической истины. Лучший способ, который у нас есть для этого, — это научное исследование, которое систематически рассматривает конкурирующие утверждения на основе доказательств. Пропагандистский процесс подчиняет факты повестке дня, даже ценой искажения или полного игнорирования фактов. Для науки фактическая истина является повесткой дня; оно следует за свидетельством, куда бы оно ни вело. Все противоречащее действительности, все, что затемняет или искажает правду, является анафемой для научного проекта. Пропаганда знает, как продать товар.
Это противоречие между пропагандой и наукой говорит о двойственности, лежащей в основе нашей внутренней архитектуры: мы чувствуем и думаем. Маленький ребенок эмоционален; она плачет и отшатывается, когда ей страшно или когда она видит страх на лице своей матери. Но она также ученый, упрямо пытающийся понять, как все работает.
Обе системы полезны для выживания, но процессы и результаты, которые они дают, часто конкурируют друг с другом. И конкуренция сфальсифицирована. Эмоциональная реакция предшествует аргументированному анализу, подобно тому как укусы должны были предшествовать эволюции зубов. Мы с большей вероятностью будем действовать в соответствии с чувством, не особо задумываясь, чем в соответствии с мыслью, не особенно чувствуя. Цитируя Е.О. Уилсон: «Люди скорее поверят, чем узнают». Апелляция пропагандиста к эмоциям, таким образом, должна найти более быстрый прием, чем апелляция ученого к разуму. Эмоциональные реакции легко заглушают и затмевают интеллектуальный анализ и рассуждения, основанные на фактах.
Хотя они могут показаться уникальными для данного момента, опасения по поводу пропаганды, подрывающей американское общество, не новы. Возможно, самый известный случай относится к 1937 году, когда — когда политические волнения эпохи депрессии все еще охватили страну — растущие опасения по поводу уязвимости американского общества перед экстремистскими идеологиями побудили либерального филантропа Эдварда Филена профинансировать предложение Клайда Миллера из Колумбийский университет для создания Института анализа пропаганды (IPA). IPA определяет пропаганду как «выражение мнения или действия отдельных лиц или групп, преднамеренно направленное на то, чтобы повлиять на мнения или действия других лиц или групп со ссылкой на заранее определенные цели». Затем институт решил «помочь общественности получить четкое представление о современных условиях», обучая американцев тому, как «распознавать пропаганду, анализировать ее и оценивать».
Сообразительные пропагандисты, как поняли Миллер и его коллеги, черпают свою силу в значительной степени из того факта, что их цели не знают, что против них используется пропаганда. Таким образом, пропаганда — это не магическое шоу, а афера. Ум, не обученный обнаруживать и нейтрализовывать пропаганду, — легковерный ум, созревший для мошенничества.
В том же году Институт опубликовал манифест How to Detect Propaganda , подробно описывающий «семь распространенных пропагандистских приемов», о которых американцам следует знать, чтобы лучше противостоять гнусным пропагандистам дома и за рубежом. Вот они:
Обзывание
«Навешивание ярлыков» в современном жаргоне; эта базовая техника равносильна пропаганде 101, и ее истоки восходят к дошкольным учреждениям. Если вы хотите навредить кому-то, унизить его положение, запугать его или спровоцировать на необдуманные действия, назовите его дурной репутацией: мошенником. Крошечные руки. Плохие имена, согласно IPA, «разрушили репутацию, побудили мужчин и женщин к выдающимся достижениям, отправили других в тюремные камеры и сделали мужчин достаточно безумными, чтобы вступить в бой и убить своих собратьев».
Блестящие общие положения
Этот метод берет слова «большой добродетели», с которыми многие люди эмоционально связаны, и связывает их с целями, которые предпочитает пропагандист. Сделай Америку великой. Надежда и перемены. Однако эти слова означают разные вещи для разных людей и могут использоваться по-разному.
«Когда с нами говорят о демократии, мы сразу же думаем о своих определенных представлениях о демократии, о которых мы узнали дома, в школе и в церкви. Наша первая и естественная реакция состоит в том, чтобы предположить, что говорящий использует это слово в нашем смысле, что он думает так же, как и мы, по этому важному предмету. Это снижает наше «сопротивление продажам» и делает нас гораздо менее подозрительными, чем следовало бы, когда оратор начинает говорить нам, что «США должны сделать для сохранения демократии»9.0005
Передача
Передача — это способ, с помощью которого пропагандист пытается передать ему или его делу уважение и уважение, которые мы испытываем к кому-то другому (поддержка знаменитостей, кто-нибудь?).
«Например, большинство из нас уважает и почитает нашу церковь и наш народ. Если пропагандисту удается убедить церковь или нацию одобрить кампанию в пользу какой-либо программы, он тем самым передает ее авторитет, санкцию и престиж этой программе. Таким образом, мы можем принять что-то, что в противном случае мы могли бы отвергнуть».
Отзывы
Этот метод часто используется в маркетинге и рекламе. Пропагандисты будут использовать отзывы, чтобы узаконить идею или позицию. Эта техника использует тот факт, что мы легче привязываемся к конкретным личным рассказам, чем к общим фактам и сухой статистике. В конце концов, личный нарратив — это формат, в котором мы переживаем самих себя. «Анна Франк» более доступна и понятна, чем «шесть миллионов», и поэтому несет в себе больший эмоциональный резонанс.
Простые люди
Эта техника использует человеческую способность и желание идентифицировать себя с другими.
«Это прием, используемый политиками, профсоюзными лидерами, бизнесменами и даже министрами и педагогами, чтобы завоевать наше доверие, выдавая себя за таких же людей, как мы… Бизнесмены часто являются «простыми людьми» с фабричными руками».
Кандидаты в президенты, которые едят в «Макдоналдсе», целуют младенцев, посещают Айову или носят бейсболки, не являются простыми людьми; они просто используют технику «простых людей».
Укладка карт
Укладка карт — это то, что в наши дни можно назвать «раскруткой». Это полноценная судебная пиар-пресса.
«Пропагандист использует все средства обмана, чтобы заручиться нашей поддержкой для себя, своей группы, нации, расы, политики, практики, убеждений или идеалов. Он складывает карты против правды. Он использует недостаточное и чрезмерное внимание, чтобы уклоняться от проблем и уклоняться от фактов.
Он прибегает ко лжи, цензуре и искажениям. Он опускает факты. Он дает ложные показания. Он создает дымовую завесу шума, поднимая новую проблему, когда хочет забыть о смущающем вопросе. Он рисует отвлекающий маневр, чтобы сбить с толку и отвлечь тех, кто ищет факты, которые он не хочет раскрывать. Он заставляет нереальное казаться реальным, а реальное — нереальным. Он позволяет полуправде маскироваться под правду».
Он прибегает ко лжи, цензуре и искажениям. Он опускает факты. Он дает ложные показания. Он создает дымовую завесу шума, поднимая новую проблему, когда хочет забыть о смущающем вопросе. Он рисует отвлекающий маневр, чтобы сбить с толку и отвлечь тех, кто ищет факты, которые он не хочет раскрывать. Он заставляет нереальное казаться реальным, а реальное — нереальным. Он позволяет полуправде маскироваться под правду».Подножка
Это, по сути, обращение к нашему племенному импульсу, который является нашим самым глубоким. Люди — стадные животные. Мы лучше всего выживаем и процветаем в стабильных, хорошо организованных группах. Мы черпаем большую часть нашей идентичности и силы из нашей принадлежности. Мы хотим принадлежать и боимся социального отторжения и изоляции. Таким образом, мы глубоко конформисты по своему замыслу и сильно подвержены нормативному давлению. (Нонконформисты по большому счету не отказываются от группы, чтобы действовать в одиночку; они просто переходят из одной группы в другую).
Вот почему вам больше нравится что-то на Facebook, если оно уже набрало много лайков; больше шансов заняться сексом, если вы думаете, что все ваши сверстники занимаются этим; больше шансов проголосовать, если вы считаете, что все ваши соседи проголосовали. Принадлежность к группе одновременно расширяет наше ощущение себя и подавляет его. Внутри большой группы мы можем отключить наш индивидуальный моральный компас и сбросить бремя индивидуальной ответственности и идентичности, став по сути невидимыми и вместе с тем свободными.
Для мобилизации больших групп пропагандисты часто обращаются к уже существующим группам и связным идентичностям.
«Пропагандист… направляет свое обращение к группам, скрепленным уже общими связями, узами национальности, религии, расы, пола, призвания…. С помощью всех других пропагандистских приемов используются все приемы лести, чтобы обуздать страхи и ненависть, предрассудки и предубеждения, убеждения и идеалы, общие для группы.
Таким образом, эмоции созданы для того, чтобы подталкивать и притягивать нас как членов группы к фургону оркестра».К 1941 году IPA прекратила свою деятельность, однако его воодушевляющие интересы и изложенные в нем принципы так же насущны и актуальны сегодня, как и тогда. Как только вы освоите методы, вы увидите, что их использование повсеместно и что оно не ограничивается одной или другой стороной на политической арене.
Следовательно, самая большая глубинная проблема пропаганды заключается не в том, кто ее использует, а в том, в какой степени она используется для умаления или исключения разума, науки, фактов и правды. То есть, если наш лагерь победит с помощью пропаганды, то это вообще не будет победой, потому что это означает, что народ доверчив и беззащитен перед очередным искусным пропагандистом, который вполне может прийти с другой стороны. Только люди, осведомленные о процессе пропаганды и непреклонные в том, чтобы не позволить ему взять верх над научными процессами, будут по-настоящему цивилизованными, свободными и безопасными.
На занятиях в колледже, которые я преподаю, я часто стремлюсь драматизировать этот момент о ценности разума, доказательств и науки. Я прошу студентов представить, что одного из их сверстников нашли убитым в общежитии. Все эмоционально обезумели от убийства, и это хорошо, потому что мотивирует расследование. Немедленно обнаруживается подозреваемый (назовем его подозреваемым А). Он широко ненавистный соперник покойного. Все в кампусе считают, что он убийца; они ожидают, что он был убийцей; они даже надеются, что это он, поэтому его выгонят из кампуса. Увы, когда детективы начинают собирать фактические доказательства, их преобладание явно указывает на подозреваемого Б, любимого друга покойного. «Кто должен сидеть в тюрьме?» — спрашиваю я своих учеников. «Подозреваемый А, которого мы все считали, ожидали и надеялись, что он убийца, или подозреваемый Б, который, судя по всем уликам, является убийцей?»
В конце концов, я думаю, мы хотим жить в обществе, где подозреваемый Б оказывается в тюрьме.