Психики виды – Психология: виды и особенности | Статьи |

scientifically.info

Виды психологии

Определение 1

Термин психология переводится с греческого дословно, как знания о душе.

Эта наука условно изображается в виде мощного дерева с могучими ветвями и листьями, образно представленными как виды и разделы психологии. Эти два понятия различны, потому что разделами называют то, что исследует психология, а видами называют способы, применяемые для изучения.

Виды психологии

Самыми доступными и распространенными видами являются:

1. Житейская
2. Научная
3. Академическая
4. Не академическая
5. Теоретическая
6. Прикладная
7. Фундаментальная
8. Гуманитарная
9. Естественнонаучная
10. Здоровая
11. Психотерапия

Житейская психология. Жизненные знания и личный опыт чаще всего имеют интуитивный характер, обычно сформированы на внешних наблюдениях или закономерных выводах, часто негативно окрашены и в большей степени подвержены настроению, чужому мнению и стереотипам поведения.

Научная психология. Базируется на житейской психологии, извлекает из жизненного опыта необходимые выводы и решения задач и затем, опять проверяется житейской психологией. Научные данные всегда проверены и продуманы, аргументированы профессиональными наблюдениями и обобщены.

Академическая психология. Представляет из себя систему теорий, разнообразных методов познания и исследований, признанных и утвержденных научными экспертными организациями. Эта психология публикуется в специализированных журналах, ссылаясь на авторитетные источники. Ей свойственен обширный культурный кругозор, детальный методологический анализ и прогноз тенденций. При этом специфична оторванность от жизненных реалий и несоответствие запросам обычных людей.

Не академическая психология. Состоит из знаний, которые не вписываются в рамки академической психологии. Сюда также входят учения, не принятые авторитетными экспертными научными кругами.

Теоретическая психология. Постигает закономерности психических процессов и разрабатывает обобщенные рекомендации для специалистов, занимающихся прикладной психологией.

Прикладная психология. Наука, устремленная к достижению реального научного результата, для использования в общей и частной практической работе психологов. В этой психологии акцент направлен на практическую работу с людьми, оказание психологической помощи и услуг населению. Самосовершенствование через работу над собой с помощью тренингов, семинаров, вебинаров, лекций и мастер-классов.

Фундаментальная психология. Занимается проведением базовых, научно-исследовательских разработок для науки. Научные эксперименты находят подтверждение или опровержение важнейших принципов и основ психологии.

Гуманитарная психология. Наука, познающая и исследующая живой мир и все взаимодействия в нем. Здесь рассматривается многомерность личности, работа с чувствами и с помощью раскрытия душевных качеств человека. Умозаключения основаны на понимании и на внутренних ощущениях.

Естественнонаучная психология. Занимается нахождением аргументов и конкретными цифрами. Психология строится на фактах, аргументах и доказательствах. Научный подход основан на логических рассуждениях и имеет четкую определенность.

Здоровая психология . Занимается здоровьем людей, делая акцент на улучшение и развитие человека. Ведется работа по усовершенствованию личных качеств, навыков и эффективных моделей поведения.

Психотерапия. Занимается исцелением душевных ран, психологических блоков и зажимов. Работает со страхами людей, фобиями и проблемами. Оказывает содействие в сложных ситуациях, облегчает физическое и духовное состояние человека.

spravochnick.ru

Виды психологии — Lovetorun — беговые путешествия

психолог

Психология — дисциплина, изучающая поведение человека и его  психические реакции с  научной точки зрения. Она включает в себя символьные интерпретации анализа социального поведения. Существует много видов психологии: когнитивная психология, аномальная психология и т.д.

Много лет психологов интересовало поведение человека.  Восприятие,  личностные свойства, познание, поведение, реакции и эмоции не только отражают огромное разнообразие умственных способностей человека, но и влияют на наши взаимоотношения в обществе.  Анализ сознательных и бессознательных процессов, происходящих в сознании человека, также находится в ведении науки психологии. Психология применяется во многих сферах деятельности человека. Наши реакции на бытовые вопросы на работе или дома отражают состояние здоровье нашей души.

Виды психологии:

Психология исследует человека как личность, изучает семью и общество для того, чтобы понять какие существуют психические функции и триггеры для необъяснимых факторов социального поведения человека. Различные виды психологии исследуют нервные процессы в сознании человека. Исследования естественных наук служат источником задач для психологии. Среди отраслей психологии выделяют следующие:

Клиническая психология

В этой отрасли психологии, исследования направлены на то, чтобы помочь человеку избавляться от стресса и различных дисфункций, происходящих по различным психологическим причинам. Клиническая психология помогает лучшему развитию личности, росту эмоционального и физического благополучия. Психологи, занимающиеся исследованиями в этой области, изучают судебные показания и случаи клинической нейропсихологии. Специалисты используют специально разработанные и адаптированные модели терапии для создания терапевтического альянса. Последующее изучение психологических проблем помогает определять и применять новые формы мышления и поведения.

Аномальная психология

Как следует из названия, эта отрасль психологии занимается исследованием ненормального поведения человека. Цель аномальной психологии: понять изменения в естественных и аномальных моделях взаимодействия, выбираемых человеком. Аномальная психология использует методы и приемы психопатологии и клинической психологии для исследования причин психических расстройств. Эта область психологии изучает признаки неадекватного состояния человека при нарушении каких-либо функций  или стрессе.

Когнитивная психология

Эта отрасль психологии изучает психические процессы, определяющие поведенческие особенности человека. В когнитивной психологии проводятся эксперименты с обучением, восприятием, памятью и вниманием человека с целью разработать методы эффективной обработки информации. Именно по этой причине, когнитивную психологию еще называют экспериментальной психологией. Когнитивная психология – это результат вклада различных нейробиологов, логиков и лингвистов, которые определяют важность не только теоретических разработок, но и их формализации и применения.

Сравнительная психология

Этот вид психологии изучает модели поведения животных. Эта отрасль науки имеет важное значение в психологическом исследовании. Сравнительные результаты данного направления психологии помогают выявить характерные общие черты в поведении человека и животных и доказать их эволюционную связь. Изучение поведения животных также позволяет психологам получить более глубокое понимание человеческой психологии. Эксперименты, проводимые с животными, помогают лучше изучить и понять эмоции и поведение человека.

Консультативная психология

Изучает межличностные отношения. Эта отрасль психологии акцентирует внимание на социальных, эмоциональных вопросах в образовательной и профессиональной сфере, связанными с серьезными изменениями в поведении людей. Психологи-консультанты применяют методы консультативной психологии.

Психология развития

Эта наука в основном сосредоточена на изучении процесса развития человеческого разума. Все усилия направлены на более глубокое понимание восприятия и развития. Объектом изучения психологии развития служит интеллектуальное и нравственное развитие человека. Пристальное внимание исследователи уделяют триггерам поведения в естественных условиях и при воздействии физических факторов.

Педагогическая психология

Эта отрасль психологии изучает образовательный процесс. Психологи проводят эксперименты на основе данных образовательной и социальной психологии, получаемых в школах и колледжах. Педагогическая психология помогает разрабатывать эффективные методы обучения.

Биологическая психология

Изучает психическую составляющую человека в биологическом срезе. Эта отрасль психологии изучает поведение человека на основе реакций его нервной системы. Большая часть исследований проводится с помощью экспериментов с поведенческими и когнитивными данными нейронауки. Цель: понять функции мозга в отношении различных психологических триггеров и процессов. Исследования биологической психологии помогают установить связи между реакциями мозга человека и его поведением.

Другие виды психологии:

• Эволюционная психология: Наука о генетическом воздействии на ментальные шаблоны и поведение человека.
• Психология здоровья: Наука о психологическом воздействии на психическое и физическое здоровье человека.
• Юридическая психология: Изучение мотивов решения присяжных, доказательств и показаний очевидцев.
• Психология личности: изучает личностные черты, поведение и эмоции человека.
• Судебная психология: исследует клиническую оценку показаний для зала суда.
• Количественная психология: изучает статистические модели для психологического измерения черт личности.
• Социальная психология: изучает психические процессы, влияющие на специфические реакции на социальные стимуляторы.
• Глобальная психология: изучает вопросы, связанные с глобальными проблемами в области устойчивого развития.
Источник: http://www.buzzle.com

lovetorun.ru

Виды психики — Психология Дома Солнца

Или, если взять другую крайность, так ли мы уверены в том, что все люди имеют сознание? Возможно (как самый крайний случай), вы обладаете единственным сознанием во вселенной; возможно, все остальные, включая и автора этой книги, всего лишь машины. Эта странная мысль впервые пришла мне в голову, когда я был ребенком, и, возможно, она посещала также и вас. Примерно каждый третий из моих студентов утверждает, что и он пришел к ней самостоятельно и размышлял над нею еще в детстве. Часто с удивлением они узнают, что это является общеизвестной философской гипотезой и у нее есть название – солипсизм (от латинского «я один»). Насколько нам известно, никто долго не придерживается солипсизма всерьез, но солипсизм ставит важную проблему: если мы знаем, что солипсизм – это глупость, если мы знаем, что и у других есть сознание, то откуда мы это знаем?

Какие существуют виды психики? И откуда мы о них знаем? Первый вопрос – о том, что существует, об онтологии, говоря философски; второй – о нашем знании, об эпистемологии. Цель этой книги – не ответить на эти два вопроса раз и навсегда, но, скорее, показать, почему отвечать нужно сразу на оба вопроса. Философы часто предостерегают против смешения онтологических и эпистемологических вопросов. Сущее, утверждают они, это одно, а то, что мы можем знать о нем, это нечто иное. Возможно, есть вещи, полностью непознаваемые для нас, так что нам нужно быть осторожными и не считать границы нашего знания ориентирами для проведения границ сущего. Согласен, это неплохое общее предписание, но я постараюсь показать, что мы уже достаточно знаем о психике для понимания того, что одна из ее особенностей, отличающих ее от всего прочего во вселенной, – это способ, каким мы знаем о ней. Например, вы знаете, что у вас есть сознание, и вы знаете, что у вас есть мозг, но это различные виды знания. Вы знаете, что у вас есть мозг, оттуда нее, откуда вы знаете, что у вас есть селезенка: с чужих слов. Вы никогда не видели своего мозга или селезенки (могу поспорить), но так как учебники говорят вам, что все нормальные человеческие существа имеют и то, и другое, вы заключаете, что они есть и у вас. Со своим собственным сознанием вы знакомы более близко – настолько близко, что можете далее полагать, что вы и есть ваше сознание. (Именно это и утверждал Декарт: по его словам, он есть ум, res cogitans или «мыслящая вещь»). Из книги или от преподавателя вы можете узнать, что такое сознание, но вы не станете принимать их слова за утверждение о том, что оно есть и у вас. Если вам случится заинтересоваться тем, нормальны ли вы и есть ли у вас сознание, как у остальных людей, то вы сразу же поймете, как указывал Декарт, что сам ваш интерес к этому чуду доказывает вне всяких сомнений, что сознание у вас действительно есть.

Это наводит на мысль о том, что каждый из нас знает ровно одно сознание изнутри, и никакие два человека не знают изнутри одно и то же сознание. Ничто другое мы не познаем таким же образом. Пока что наше обсуждение касалось вопроса о том, откуда мы знаем это – вы и я. Этот вопрос предполагает, что солипсизм ложен. Чем больше мы – мы – размышляем над этим предположением, тем более неизбежным оно кажется. Не может существовать только одна психика – или, по крайней мере, только одна психика, какая есть у нас.

Мы – носители психики

Если мы хотим рассмотреть вопрос о том, обладают ли животные (не люди) психикой, нам нужно сначала спросить, имеют ли они психику, в некоторых отношениях такую же, как наша, так как на данный момент это единственная психика, о которой мы хоть что-то знаем. (Попробуйте спросить себя, имеют ли животные флюрбы. Вы даже не сможете понять этот вопрос, если не знаете, что имеется в виду под флюрбом. Чем бы ни была психика, предполагается, что она является чем-то наподобие нашей психики; в противном случае мы не назвали бы ее психикой.) Поэтому наша психика, единственная известная нам с самого начала, служит тем образцом, от которого мы должны отталкиваться. Без этого соглашения мы будем просто дурачить самих себя и говорить всякую чепуху, не сознавая этого.

Когда я обращаюсь к вам, я включаю нас обоих в класс обладателей психики. Отталкиваясь от этой неизбежной отправной точки, я создаю или допускаю обособленную группу, класс привилегированных лиц, противопоставляемых всему остальному во вселенной. Это кажется излишне очевидным, так глубоко оно укоренилось в нашем мышлении и речи, но я должен остановиться на этом подробнее. Когда есть мы, человек не одинок; солипсизм ложен; наличествует сообщество. Это становится особенно ясно, когда мы рассматриваем некоторые любопытные вариации:

«Покинув Хьюстон на рассвете,
Мы устремились по дороге –
Я и мой грузовик».

Странно. Если этот парень считает свой грузовик подходящим компаньоном, заслуживающим места под зонтиком «мы», то ему, должно быть, очень одиноко. Либо его грузовик должен быть оборудован таким образом, что это вызвало бы зависть у всех роботостроителей. Напротив, «мы – я и моя собака» вообще нас не удивляет, тогда как «мы – я и моя устрица» трудно принять всерьез. Другими словами, мы вполне уверены в том, что у собак есть психика, но мы сомневаемся, есть ли она у устриц.

Членство в классе существ, обладающих психикой, предоставляет крайне важную гарантию: оно гарантирует определенный моральный статус. Только носители психики могут о чем-то беспокоиться; только носителей психики может заботить происходящее. Если я делаю в отношении вас нечто такое, что для вас нежелательно, это имеет моральное значение. Это важно, потому что это имеет значение для вас. Возможно, это не имеет большого значения, или с вашими интересами по многим причинам можно не считаться, или же (если я справедливо наказываю вас за ваше злодеяние) сам факт вашей озабоченности говорит в пользу моего поступка. В любом случае, в моральном уравнении ваша озабоченность автоматически принимается в расчет. Если у цветов есть психика, тогда то, что мы совершаем над ними, может иметь значение и для них, а не только для тех, кого заботит, что происходит с цветами. Если никого это не волнует, тогда не важно, что происходит с цветами.

Кто-то мог бы возразить, настаивая на том, что цветы имеют некоторый моральный статус, даже если никто из обладателей психики не знает или не заботится об их существовании. Например, их красота, пусть и неоцененная, сама по себе является благом, а, следовательно, при прочих равных условиях, ее не следует разрушать. Здесь не утверждается, что красота цветов имеет, например, значение для Бога, или что она могла бы иметь значение для некоторых существ, чье присутствие мы не способны распознать. Согласно этой точке зрения красота имеет значение даже несмотря на то, что она ни для кого не имеет значения – ни для самих цветов, ни для Бога, ни для кого бы то ни было еще. Для меня это звучит неубедительно, но вместо того, чтобы прямо отвергнуть данное воззрение, я отмечу, что оно спорно и его разделяют далеко не все. С другой стороны, не требуется никаких особых доводов для того, чтобы большинство людей согласилось, что у существа, обладающего психикой, есть интересы, которые имеют значение. Вот почему в моральном плане людей так заботит вопрос о том, кто обладает психикой: любая предлагаемая корректировка границ класса носителей психики имеет большое этическое значение.

Мы можем ошибаться. Мы могли бы наделить психикой тех, кто ее лишен, или мы могли бы не заметить ее обладателей среди нас. Эти ошибки не были бы равнозначными. Наделять психикой слишком многое – «подружиться» с комнатными растениями или не спать ночью, беспокоясь о благополучии компьютера, покоящегося на столе, – это, в худшем случае, глупая ошибка, возникающая из-за легковерия. Недонаделять психикой – игнорировать, не принимать в расчет или отрицать переживания, страдания и радость, расстроенные планы и обманутые надежды обладающего психикой человека или животного – ужасный грех. В конце концов, как бы чувствовали себя вы, если бы с вами обращались как с неодушевленным предметом? (Заметьте, что этот риторический вопрос содержит ссылку на наш общий статус носителей психики).

Фактически, обе ошибки могут иметь серьезные моральные последствия. Если бы мы наделяли психикой слишком многое (например, сочли бы, что поскольку бактерии обладают психикой, мы не можем оправдать их уничтожение), это могло бы вынудить нас принести в жертву интересы многих законных носителей этих интересов – наших друзей, наших домашних животных, нас самих – ради того, что не имеет подлинной моральной важности. Дискуссии по поводу абортов связаны с такого же рода затруднением; одни считают очевидным, что десятинедельный зародыш обладает психикой, другие считают очевидным обратное. Если правы вторые, тогда открыт путь для утверждений, что зародыш имеет не больше интересов чем, скажем, гангренозная нога или нарывающий зуб – его можно удалить ради спасения жизни (или просто ради удобства) того носителя психики, частью которого он является. Если же он уже обладает психикой, тогда, какое бы решение мы ни приняли, нам, очевидно, необходимо учитывать и его интересы наряду с интересами того, кто дает ему временное пристанище. Реальное затруднение лежит между этими крайними позициями: если зародыша не трогать, у него скоро разовьется психика; так когда же нам начинать учитывать его ожидаемые интересы? Важность наличия психики для решения вопроса о моральном статусе особенно ясна в этих случаях, поскольку если известно, что рассматриваемый зародыш анэнцефален (не имеет головного мозга), то для большинства людей это радикально меняет проблему. Но не для всех. (Я не пытаюсь здесь разрешить эти моральные проблемы, а лит т тт. хочу показать, как общеизвестная нравственная точка зрения усиливает наш интерес к этим вопросам, выводя его за рамки простого любопытства).

Здесь предписания морали и научного метода толкают нас в противоположные стороны. С позиций этики лучше перестраховаться и приписать психику даже тем, кто ею не обладает. Наука же требует снабдить доказательствами каждое приписывание психики. Например, как ученый, вы не можете просто заявить, что наличие глутаматных молекул (основного нейротрансмиттера, участвующего в передаче сигналов между нервными клетками) означает наличие психики; вам нужно это доказать, опровергнув «нулевую гипотезу», которая состоит в том, что психики нет. («Невиновен, пока не доказана вина» является нулевой гипотезой нашего уголовного кодекса). Среди ученых существует большие разногласия по поводу того, какие биологические виды обладают психикой и каким именно видом психики они обладают, но даже самые пылкие защитники психики у животных согласны с этим требованием доказательства, полагая, что смогут его выполнить, создавая и подтверждая теории о том, какие животные обладают психикой. Но пока что ни одна из подобных теорий не была подтверждена, а, между тем, можно понять беспокойство тех, кто видит в этой агностической стратегии «подождем-увидим» немалый риск для морального статуса созданий, которые, как они уверены, обладают психики.

Предположим, что вопрос стоит не о психике голубей или летучих мышей, но о психике левшей или рыжеволосых людей. Мы были бы глубоко оскорблены, если бы нам заявили, что нужно еще доказать для этой категории живых существ необходимость их включения в привилегированный класс носителей психики. Сходным образом, многих людей возмущает требование доказать наличие психики у некоторых видов животных, но если эти люди честны перед собой, они признают, что тоже считают необходимым такое доказательство в случае, скажем, медуз, амеб или ромашек. Поэтому мы с ними согласны относительно принципа, а оскорбляет их только применение данного принципа к созданиям, очень похожим на нас. Мы можем немного рассеять их опасения, приняв, что во всех случаях, пока наличие психики не установлено, нам следует ее приписывать, рискуя ошибиться, пока этому не препятствуют факты; однако, платой за научное подтверждение вашей любимой гипотезы о психике животных должен стать риск ее возможного научного опровержения.

Слова и психика

Впрочем, то, что и у вас, и у меня есть сознание, не вызывает серьезных сомнений. Откуда же мне известно, что у вас есть сознание? Потому что любой, кто может понимать мои слова, автоматически становится адресатом используемого мной местоимения «вы», а понимать могут только те, кто наделен сознанием. Существуют управляемые компьютером устройства, которые могут читать книги слепым: они преобразовывают страницу визуального текста в поток звучащих слов, но они не понимают читаемых слов, и поэтому к ним не относится ни одно из встречающихся в тексте «вы»; эти местоимения просто проходят через них и адресуются любому слушателю, понимающему поток произносимых слов. Вот почему я знаю, что у вас, благосклонный читатель или слушатель, есть сознание. Как есть оно и у меня. Уверяю вас.

По сути, для нас стало привычным воспринимать слова друг друга как то, что рассеивает любые разумные сомнения относительно наличия у каждого из нас сознание. Почему слова так убедительны? Потому что они способны разрешать наши сомнения и неясности. Вы видите, как навстречу вам идет и размахивает топором сердитый человек. Вы хотите знать: В чем дело? Не собирается ли он на меня напасть? Не принимает ли он меня за кого-то другого? Спросите его. Возможно, он подтвердит ваши худшие опасения, или, быть может, он расскажет вам, что отчаялся открыть свою машину (вы стоите прямо перед ней) и вернулся с топором, намереваясь разбить в ней окно. Вы можете не поверить в то, что это его машина, а не кого-то другого, но дальнейший разговор (если вы решите не убегать) непременно рассеет ваши сомнения и прояснит ситуацию, что было бы практически невозможно сделать, если бы вы и он не обладали способностью к словесному общению. Предположим, вы задаете ему вопросы, но оказывается, что он не говорит на том языке, на котором говорите вы. Возможно, тогда вы прибегнете к жестам и мимике. С помощью этих приемов, если проявить достаточную изобретательность, вы многого добьетесь, но они плохая замена языку – подумайте, как сильно вы хотели бы получить подтверждения с таким трудом достигнутому пониманию, окажись поблизости переводчик. Несколько переведенных вопросов и ответов не просто рассеяли бы любую оставшуюся неясность, но и добавили бы подробности, которые нельзя передать никаким другим способом: «Когда он увидел, что вы одну руку прислонили к груди, а другую выставили вперед, он подумал, что вам плохо; он спросил, не хотите ли вы, чтобы он отвез вас к доктору, раз уж он разбил окно и достал оставленные в машине ключи. Когда же он приложил пальцы к ушам, он пытался этим жестом изобразить стетоскоп». Ну вот, теперь благодаря нескольким словам все стало на свои места.

Люди часто подчеркивают, насколько сложен точный и достоверный перевод с одного языка на другой. Культуры людей, говорят нам, слишком различны, слишком «несоизмеримы», чтобы один говорящий мог полностью передать другому все доступные ему значения слов. Без сомнения, переводу всегда чего-то недостает до полного совершенства, но, возможно, это не так уж и важно, учитывая общее положение вещей. Совершенный перевод недостижим, но хорошие переводы появляются ежедневно – фактически, это заурядное дело. Хороший перевод можно объективно отличить от не очень хорошего и плохого перевода, и это позволяет всем людям, независимо от их расы, культуры, возраста, пола или жизненного опыта, объединиться друг с другом более тесно, чем могут сделать особи любого другого биологического вида. Мы, люди, сообща обладаем нашим субъективным миром и знаем об этом. Мы обладаем им в том смысле, какой совершенно недоступен любым другим созданиям на планете, и все это, благодаря нашей способности говорить друг с другом. Люди, которые (пока еще) не овладели языком для общения, составляют исключение, и именно поэтому нам особенно трудно представить, каково это быть новорожденным или глухонемым.

Разговор объединяет нас. Все мы можем очень многое знать о том, каково это быть норвежским рыбаком или нигерийским таксистом, восьмидесятилетней монахиней или пятилетним слепорожденным мальчиком, шахматистом, проституткой или пилотом истребителя. Мы можем знать об этих вещах намного больше, чем мы можем знать (если вообще можем), каково это быть дельфином, летучей мышью или даже шимпанзе. Как бы мы, люди, рассеянные по всему земному шару, ни отличались друг от друга, мы можем анализировать и обсуждать эти наши различия. Как бы ни были похожими друг на друга антилопы гну, существующие бок о бок в стаде, они не могут знать о своих сходных чертах, не говоря уже о различиях. Они не могут сравнивать характерные признаки. Находясь рядом, они могут иметь одинаковые переживания, но не могут разделять их так, как это делаем мы.

Кто-то из вас может усомниться в этом. Разве не могут животные «инстинктивно» понимать друг друга непостижимым для нас образом? Несомненно, некоторые авторы именно так и считают. Возьмем, к примеру, Элизабет Маршалл Томас, которая в книге «Скрытая жизнь собак» (1993) высказывает предположение, что собаки хорошо понимают, что они делают. Один пример: «По причинам, известным собакам, но неизвестным нам, многие собаки-матери не спариваются со своими сыновьями» (р. 76). Их инстинктивное воздержание от такого рода скрещиваний не подлежит сомнению, но почему автор решила, что собаки лучше понимают свои инстинкты, чем мы – свои? Есть немало вещей, к которым мы чувствуем сильное и инстинктивное отвращение, не имея ни малейшего представления о том, почему мы это чувствуем. При научной постановке вопроса бездоказательное предположение о том, что собаки интуитивно понимают свои побуждения лучше, чем это делаем мы, означает недопустимое игнорирование нулевой гипотезы. Как мы увидим, очень простые организмы могут быть удивительно хорошо приспособлены к окружающей среде и к друг другу, не имея ни малейшего представления об этом. Напротив, нам уже известно, благодаря вербальному общению, что люди, как правило, способны превосходно понимать самих себя и других.

Конечно, нас можно одурачить. Люди часто подчеркивают, как трудно установить искренен ли собеседник. Слова, будучи самыми мощными инструментами общения, являются также и самыми мощными инструментами обмана и манипуляции. Хотя лгать, возможно, и легко, но почти так же легко уличить лжеца, особенно если ложь разрастается и лжец не справляется с задачей установления логических взаимосвязей внутри лжи. В своем воображении мы можем придумать обманщика с неограниченными способностями, но обманы, «в принципе» возможные для подобного злого демона, в реальном мире можно спокойно игнорировать. Было бы слишком трудно придумать и логически согласовать так много лжи. Мы знаем, что люди во всем мире имеют во многом сходные пристрастия и антипатии, надежды и страхи. Мы знаем, что они с удовольствием вспоминают излюбленные события из их жизни. Мы знаем, что им часто случается фантазировать наяву, когда они сознательно меняют и перестраивают подробности своей жизни. Мы знаем, что их преследуют навязчивые идеи, ночные кошмары и галлюцинации. Мы знаем, что какой-то запах или мелодия могут напомнить им об особых событиях в их жизни, и что они часто молча разговаривают сами с собой, не шевеля губами. Все это было общеизвестно задолго до появления научной психологии, задолго до проведения тщательных наблюдений и психологических экспериментов над людьми. Нам известны эти факты о людях с древних времен, потому что мы постоянно и подробно обсуждаем их. Мы не знаем ничего сопоставимого с этим о психической жизни особей любого другого биологического вида, потому что с ними мы не можем этого обсуждать. Мы можем думать, что знаем, но, для подтверждения или опровержения наших традиционных интуиции требуется научное исследование.

Проблема неспособной к общению психики

Очень трудно определить, о чем думает тот, кто не высказывает своих мыслей, либо не может их высказать по той или иной причине. Но мы обычно предполагаем, что не вступающие в коммуникацию люди, несомненно, мыслят, что у них есть сознание, далее если мы не можем подтвердить это детально. Это очевидно, во многом хотя бы потому, что мы легко можем представить себя в ситуации, когда мы упорно отказывались бы от общения, продолжая обдумывать свои мысли, и, возможно, с удовольствием отмечая, с каким трудом наблюдающие за нами люди пытаются установить, что происходит у нас в голове, если вообще происходит. Речь, каким бы убедительным доводом ни было ее наличие, не является необходимой предпосылкой обладания психикой. Есть соблазн сделать из этого очевидного факта проблематичный вывод: могут существовать создания, которые обладают психикой, но не могут сказать нам, о чем они думают, – не потому что они парализованы или страдают афазией (утратой способности речевого общения вследствие повреждения определенного участка головного мозга), а потому что они вообще не имеют способности к языку. Почему же я называю этот вывод проблематичным?

Сначала рассмотрим доводы в пользу этого предположения. Согласно традиции и здравому смыслу психика без языка, безусловно, существует. Наша способность обсуждать с другими то, что происходит в нашем сознании, является просто периферийной способностью в том смысле, в каком говорят о лазерном принтере как о периферийном устройстве компьютера (компьютер может успешно продолжать свои вычисления и без подсоединенного к нему принтера). Конечно же, животные – по крайней мере, некоторые их них – имеют психическую жизнь. Человеческие младенцы до овладения языком, а также глухонемые люди – далее в тех редких случаях, когда они не владеют языком жестов – обладают психикой. Все это так. Их психика, несомненно, может отличаться во многих труднопостижимых отношениях от нашей – от психики тех, кто может понимать речь, – но они, конечно же, имеют психику. Наш самый легкий путь к знанию психики других – язык – закрыт в данном случае, но это является ограничением нашего знания, а не их психики. Отсюда возникает предположение, что существует психика, содержание которой систематическим образом недоступно нашему любопытству, т.е. она непознаваема, неконтролируема и непроницаема для любого исследования.

Традиционно это предположение принимают. Несомненно, психика – это последняя terra incognita, непостижимая для любой науки, а в случае психики без языка, недоступная и всякому эмпатическому общению. Ну так что ж. Немного смирения поможет нам сдержать наше любопытство. Не смешивайте онтологические вопросы (о сущем) и эпистемологические (о том, откуда мы знаем сущее). Мы должны свыкнуться с тем удивительным фактом, что не все открыто для исследования.

Но прежде чем мы свыкнемся с этим выводом, нам нужно рассмотреть следствия из некоторых других столь же очевидных фактов относительно нас самих. Мы видим, что часто совершаем искусные действия вообще не думая; мы совершаем их «автоматически» или «бессознательно». Например, каково это – использовать информацию в виде потока образов, улавливаемых боковым зрением, для регуляции длины шага при ходьбе по неровной поверхности? Ответ: нам это не известно. Вы не сможете сконцентрировать внимание на этом процессе, даже если будете очень стараться. Каково это – во время крепкого сна заметить, что из-за положения вашей левой руки плечевой сустав оказался под сильным натяжением? Неизвестно, это не является частью вашего опыта. Вы быстро и бессознательно поворачиваетесь в более «удобное» положение, не прерывая сна. Если нас попросят рассказать об этих предполагаемых фрагментах нашей психической жизни, мы не сможем этого сделать. Какие бы происходящие в нас процессы ни стояли за этим «умным» поведением, они вовсе не являются частью нашей психической жизни. Поэтому можно иначе взглянуть на создания, лишенные языка, предположив, что некоторые из них вообще не обладают психикой, но совершают все свои действия «автоматически» или «бессознательно».

Традиционно и это предположение также принимают. Несомненно, у некоторых существ полностью отсутствует психика. Конечно же, бактерии лишены психики, а также, вероятно, амебы и морские звезды. Вполне возможно, что даже муравьи, при всей их искусной деятельности являются простыми автоматами, действующими без малейших переживаний или мыслей. А как насчет форели? Или куриц?-Или крыс? Возможно, мы никогда не будем способны установить, где проходит линия между созданиями, имеющими психику и теми, которые ее не имеют, но это просто другое проявление неизбежной ограниченности нашего знания. Подобные факты могут быть принципиально непознаваемыми, а не просто трудными для обнаружения.

В таком случае есть два вида предположительно непознаваемых фактов: факты о том, что происходит внутри тех, кто обладает психикой, но не может рассказать о своих мыслях, и факты о том, какие вообще существа обладают психикой. Эти две разновидности недоступного знания принять неодинаково легко. Различия между видами психики в главных чертах легко распознаются объективными наблюдателями, но в более мелких деталях их определить все труднее и труднее – все меньше и меньше доходы на вложенный труд. Оставшиеся неизвестные подробности были бы не тайнами, а лишь неизбежными пробелами в необыкновенно информативном, но конечном каталоге сходств и различий. Различия между видами психики были бы тогда подобны различиям между языками или стилями в музыке или искусстве, которые неисчерпаемы до конца, но допускают какую угодно степень приближения. Но различие между обладанием разумом и полным ее отсутствием, т.е. между тем, что имеет свою субъективную точку зрения, и тем, что имеет все вовне и ничего внутри (например камень или отрезанный кусочек ногтя), несомненно, является различием «все или ничего». Гораздо сложнее принять то, что никакими дальнейшими исследованиями мы никогда не установим, есть ли кто-нибудь внутри омара или за блестящей обшивкой робота.

Нам просто невыносимо осознавать, что такие морально важные факты могут быть принципиально непознаваемыми для нас. Это означает, что, какие бы исследования мы ни провели, мы можем, исходя из того, что нам известно, пожертвовать подлинными моральными интересами одних существ ради совершенно иллюзорной выгоды других, лишенных психики. Неизбежное незнание последствий часто служит законным оправданием ущерба, нанесенного непреднамеренно, но если мы с самого начала должны объявить о своем неизбежном незнании основ всего морального мышления, мораль превращается в фарс. К счастью, это заключение столь же невероятно, как и невыносимо. Утверждение о том, что, скажем, левши являются лишенными сознания зомби, которых можно разбирать на части, как если бы они были велосипедами, абсурдно. Столь же абсурдна и другая крайность, а именно утверждение о том, что бактерии способны страдать или морковь возражает против того, чтобы ее бесцеремонно выдергивали из ее дома в земле. Очевидно, мы можем знать с моральной достоверностью (именно это и важно), что некоторые создания обладают психикой, а другие – нет.

Но мы до сих пор не знаем, откуда нам известны эти факты; сильное инстинктивное чувство в отношении таких случаев не гарантирует надежности наших выводов. Рассмотрим несколько случаев, начав со следующего замечания эволюциониста Элейн Морган:

В новорожденных завораживает то, что с самой первой минуты в них кто-то присутствует. Когда вы склоняетесь над колыбелью и смотрите в нее, вам отвечают взглядом. (1995, р. 99),

Это верное замечание о том, как, наблюдая, мы инстинктивно реагируем, когда встречаемся с кем-то глазами, но, вместе с тем, это показывает, как легко нас можно ввести в заблуждение. Например, нас может обмануть робот. При лаборатории искусственного интеллекта в Массачуссетском технологическом институте Родни Брукс и Линн Андреа Штейн собрали команду робототехников и других специалистов (включая меня) для создания робота-гуманоида по имени Ког. Подобно другим роботам, Ког сделан из металла, кремния и стекла, но по своему виду он очень от них отличается и больше похож на людей, так что Ког может когда-нибудь стать первым в мире роботом, обладающим сознанием. Возможен ли обладающий сознанием робот? Я выдвинул теорию сознания, назвав ее теорией многократных набросков (1991), из которой вытекает, что робот, обладающий сознанием, в принципе возможен, и Ког разрабатывался с учетом этой неблизкой цели. Но пока что Ког еще очень далек от обладания сознанием. Пока он вообще не может видеть, слышать или чувствовать, но движения частей его тела уже обескураживающе похожи на гуманоидные. Его глаза – это крошечные видеокамеры, которые саккадируют (скачут), фокусируясь на любом вошедшем в комнату человеке, а затем следят за его или ее движениями. Когда за вами наблюдают таким образом, вы испытываете странное беспокойство, даже если находитесь в курсе дела. Если смотреть Когу прямо в глаза, в то время как он автоматически смотрит в ответ, это может оказать «завораживающее» действие на непосвященного, но за этими глазами никого нет – пока, во всяком случае. В отличие от обычных роботов, как реальных, так и киношных, у Кога руки двигаются с такой же быстротой и гибкостью, как и ваши руки. Когда вы пожимаете протянутую Когом руку, он отвечает невероятно гуманоидным рукопожатием, от которого вам так и хочется воскликнуть в духе фильмов ужасов: «Он живой! Он живой!». Он не живой, но сильное интуитивное чувство убеждает нас в обратном.

Раз уж мы заговорили о руках, давайте рассмотрим пример с иной моралью: в результате ужасной аварии у человека оторвало руку, но хирурги надеются пришить ее на место, И вот она лежит на операционном столе, все еще мягкая и теплая. Чувствует ли она при этом боль? (Если да, то мы должны сделать ей инъекцию новокаина, особенно если собираемся скальпелем срезать какие-либо ткани с этой ампутированной руки перед ее хирургическим воссоединением с телом.) Глупое предположение, ответите вы; для ощущения боли необходима психика, а поскольку рука не соединена с телом, обладающим психикой, то, что бы вы ни делали с ней, вы не можете никому причинить страдания. Но, быть может, у руки есть своя собственная психика. Быть может, она всегда была у нее, просто рука не могла сказать нам об этом! Почему бы нет? Рука имеет большое количество нервных клеток, все еще функционирующих. Если бы мы обнаружили целый организм с таким же количеством активных нервных клеток, мы бы, скорее всего, предположили, что он способен чувствовать боль, даже если бы он не смог выразить это понятным для нас образом. Здесь наши интуиции приходят в столкновение: руки не обладают психикой, несмотря на наличие в них огромного количества процессов и материалов, которые обычно убеждают нас в том, что некоторые животные имеют психику.

Или имеет значение только поведение? Предположим, вы ущипнули большой палец ампутированной руки и она в ответ ущипнула вас! Решили бы вы тогда дать ей новокаин? Если нет, то почему? Потому что ее реакция, скорее всего, была «автоматическим» рефлексом? Как вы можете быть в этом уверены? Или имеет значение нечто, связанное с организацией этих нервных клеток?

Над этими головоломками интересно размышлять, и мы узнаем важные вещи о наших наивных представлениях о психике, когда пытаемся выяснить, почему наши интуиции выстраиваются таким образом, но должен быть лучший способ исследования видов психики – и случаев ее отсутствия. Пораженческий вывод о том, что мы никогда этого не узнаем, нужно пока отложить и прибегнуть к нему как к последней крайности только в том случае, если все остальные средства будут полностью исчерпаны. Возможно, нас ожидают сюрпризы и озарения.

Одна из возможностей для рассмотрения (неважно, отбросим мы ее в конечном счете или нет) состоит в том, что язык, вероятно, не имеет такого уж периферийного значения для психики. Возможно, психика, которая получается, когда к ней добавляется язык, настолько отличается от психики, которая была бы без добавления языка, что было бы ошибкой называть и ту и другую психикой. Другими словами, наше чувство, что существует изобилие видов психики у других животных – изобилие, недоступное нам, но, конечно, не им, может быть иллюзией. Как известно, философ Людвиг Витгенштейн утверждал: «Если бы лев мог говорить, мы не могли бы его понять». (1958, р. 223) Без сомнения, такая возможность существует, но она отвлекает наше внимание от другой возможности: если бы лев мог говорить, мы бы прекрасно его поняли, приложив обычные усилия, требуемые для перевода с других языков, но наш разговор с ним почти ничего не сообщил бы нам о психике обычных львов, так как его оснащенная языком психика была бы совершенно другой. Возможно, добавив язык к «психике» льва, мы наделили бы его психикой в первый раз! А, возможно, и нет. В любом случае, мы должны проанализировать такую возможность, а не просто допускать в согласии с традицией, что психика неговорящих животных в действительности является такой же, как наша.

Если мы хотим найти альтернативный путь исследования, а не просто некритически полагаться на найти дотеоретиче-ские интуиции, то с чего мы можем начать? Давайте рассмотрим исторический, эволюционный путь. Психика существовала не всегда. У нас есть психика, но и мы существовали не всегда. Мы произошли от существ с простой психикой (если это была психика), которые произошли от еще более простых претендентов на психику. Было время, около пяти миллиардов лет тому назад, когда вообще не было психики, ни простой, ни сложной – по крайней мере, на нашей планете. Какие появились новшества, в каком порядке и почему? Главные этапы ясны, даже если точные даты и места можно лишь предположить. Когда мы расскажем эту историю, у нас будет, по крайней мере, общая схема, чтобы попытаться найти в ней место для наших затруднений. Возможно, мы захотим отделить от обладателей настоящей психикой классы существ с псевдопсихикой, протопсихикой, полупсихикой или полу-полу-полупсихикой. Как бы мы ни решили называть эти анцестральные классы, возможно, мы придем к согласию относительно шкалы, на которой они располагаются, а главное, относительно условий и принципов, лежащих к основе этой шкалы. В следующей главе разрабатываются некоторые инструменты для этого исследования.

www.sunhome.ru