С точки зрения психологии речь: Зимняя. Речевая деятельность и психология речи

Эгоцентрическая Речь — это… Что такое Эгоцентрическая Речь?

Эгоцентрическая Речь

Эгоцентрическая речь — говорение без попыток встать на точку зрения собеседника, что характерно для ребенка. Так, по мнению Ж. Пиаже — , у ребенка изначально отсутствуют такие интеллектуальные операции — , которые позволяют осознать различия собственной и чужой точек зрения. Если ребенок развивается в обеденной в плане общения — среде, то доля его эгоцентрической речи достаточно велика, а в ситуации совместно организованной работы детей резко падает и практически исчезает после 7 лет.

Психологический словарь. 2000.

• Эгопатия
• Эйдельберг (Eidelberg) Людвиг

Смотреть что такое «Эгоцентрическая Речь» в других словарях:

• эгоцентрическая речь — – переходная форма от внешней речи к внутренней.

  [14.1, 74] Эгоцентрическая речь ребенка является внутренней речью по психологической функции (это – речь для себя) и внешней по форме <…> Коэффициент эгоцентрической речи резко падает на… …   Словарь Л.С. Выготского

• эгоцентрическая речь — Этимология. Происходит от лат. ego я и centrum центр. Категория. Форма детской речи. Специфика. Говорение без попыток встать на точку зрения собеседника, что характерно для ребенка. По мнению Ж.Пиаже, у ребенка изначально отсутствуют такие… …   Большая психологическая энциклопедия

• Эгоцентрическая речь — специфическая, фрагментарная речь ребенка дошкольного возраста, сопровождающая его предметные игры. См. также: Устная речь Детство Финансовый словарь Финам …   Финансовый словарь

• Эгоцентрическая речь — – термин Ж.Пиаже, обозначает речь, обслуживающую собственные интересы и психические процессы. Это эхолалия (повторение речи окружающих людей), монолог (речевое сопровождение собственных действий) и коллективный монолог (речь в присутствии других… …   Энциклопедический словарь по психологии и педагогике

• ЭГОЦЕНТРИЧЕСКАЯ РЕЧЬ — Речь, которая продуцируется, исходя из исключительно внутренних потребностей и мыслей, и обслуживает их. См. эгоцентризм …   Толковый словарь по психологии

• эгоцентрическая речь —    вульгарно плебейская манера разговаривать с самим собой.    Ср. изображение этого явления у Дж. Лондона в рассказе «Золотой каньон». Если это делается при других (например, столяр, изготовляя шкаф, вслух рассчитывает, как пилить готовящиеся… …   Культура речевого общения: Этика. Прагматика. Психология

• речь эгоцентрическая — (от лат. еgо я, сеntrum центр круга) речь, обращенная к самому себе, регулирующая и контролирующая практическую деятельность ребенка. Как показал Л. С. Выготский в полемике с швейцарским психологом Ж. Пиаже (впоследствии согласившимся с е …   Большая психологическая энциклопедия

• речь — сложившаяся исторически в процессе материальной преобразующей деятельности людей форма общения, опосредствованная языком. Р. включает процессы порождения и восприятия сообщений для целей общения или (в частном случае) для целей регуляции и… …   Большая психологическая энциклопедия

• речь — и есть система рефлексов социального контакта, с одной стороны, а с другой – система рефлексов сознания по преимуществу, т. е. для отражения влияния других систем. [1.1.1, 52; 1.1.3, 95] <…> речь – не только система звуков, но и система… …   Словарь Л.С. Выготского

• Речь — (общеславянск. rekti – говорить) использование языка в процессах коммуникации. Считают, что вне речи невозможно функционирование отвлечённого мышления или даже формирование структур сознания (см. Бессознательное). Различают речь устную,… …   Энциклопедический словарь по психологии и педагогике

Речь в психологии

Речь является одним из важнейших достижений человечества. Именно этот «инструмент» позволяет нам не только общаться, но и использовать опыт предыдущих поколений. В психологии речь тоже имеет огромное значение, она напрямую связана с уровнем развития рассматриваемой личности.

Многие наверняка наблюдали за маленьким ребенком, когда он занят своими игрушками. Малыш, играя, разговаривает сам с собой. И ему совсем не важно, что его собеседником является он сам. Такое понятие речи в психологии называется внутренней, так как впоследствии, когда ребенок вырастет, он будет опять же вести диалог с самим собой, только его уже не будет слышно окружающим.

Речь – это не только физическое действие (произношение звуков и слов), но и мыслительная деятельность. Выражая свои размышления словами, вы передаете собеседнику свои мысли. Язык и речь в психологии – два тесно связанных понятия.

В психолингвистике и психологии речь выполняет следующие функции:

1. Средство существования, так как именно с помощью речи передается и усваивается информация. К примеру, с помощью объявления, наклеенного на стену, вы узнаете, что впереди стоящий дом лучше обойти, так как там производятся ремонтные работы. Это яркий вариант письменного языка и речи в психологии.
2. Средство общения. Важнейшее свойство речи в психологии. Существует древняя библейская легенда о вавилонской башне. Когда-то, на заре всего человечества люди говорили на одном языке, однажды они решили построить такую высокую башню, которая достала бы до Бога.
   И это им удавалось – работа была слаженной. С каждым днем башня поднималась все выше и выше. Богу это не понравилось, и он наказал людей-строителей, сделав так, что все они заговорили на разных языках и перестали понимать друг друга. Грандиозная стройка остановилась, так как люди не могли обмениваться информацией.
3. Средство интеллектуальной деятельности. Речь в психологии играет решающую роль в процессах памяти, восприятия, воображения и мышления.

Проблема речи в психологии заключается иногда не в том, что люди говорят на разных языках, а в том, что они, произнося те же слова, могут вкладывать совершенно разный смысл, из-за чего и происходит путаница. Иногда, чтобы понять собеседника, приходится вставать на его место, пытаться примерить к себе его чувства и эмоции.

Именно поэтому чаще всего и происходят ссоры между двумя любящими людьми – что-то недосказывается, что-то, в порыве ссоры, наоборот выставляется на всеобщее обозрение. Иногда несколько слов, сказанных сгоряча, могут стать причиной разрыва.

Поэтому к такому понятию, как речь следует относиться очень внимательно, помните, что не зря говорят, что слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

Кроме всего прочего, речь с точки зрения психологии – способ воздействия на собеседника. К примеру, можно уговорить преподавателя не ставить плохую оценку, если вы обладаете талантом убеждения. Или же, наверное, не раз так бывало, что вы помогаете какому-то незнакомому вам человеку только потому, что это была его просьба, выраженная вежливо и так настойчиво, что вы не сумели отказать. Именно поэтому теории речи в психологии уделено так много внимания.

Психологи, занимаясь с людьми, пытаются найти такие слова, которые убедят оппонентов в том, что их страхи беспочвенны или же не стоят такого внимания. Речь в данном случае будет играть роль своеобразного «лекарства», так как только таким способом и можно будет переубедить тех, которым мешают жить их же комплексы.

 

Глава 6 Речь. Общая психология

Глава 6 Речь

6. 1. Речь как процесс

Речь является основным средством человеческого общения. При помощи речи человек получает, обрабатывает и передает огромное количество информации. Речь является главным источником знаний, их передачи от одного человека к другому. Именно наличие речи ставит человека на вершину развития живых существ.

Речь – форма общения людей посредством системы письменных знаков и символов, а также звуковых сигналов, создаваемых на основе определенных правил.

Речь выполняет ряд функций, среди которых выделяют следующие.

– Функция сообщения. Позволяет производить обмен информацией между людьми, обмениваться знаниями, чувствами, мыслями. Речь имеет социальное предназначение и является средством общения людей между собой. Функция сообщения обеспечивает осуществление социальных контактов между людьми.

– Функция воздействия. Позволяет посредством речи побуждать людей к определенным действиям или отказу от них, к переживанию определенных чувств или желаний. Данная функция речи чаще всего реализуется посредством приказа, призыва или убеждения.

– Функция выражения позволяет добавлять речи человека выразительность и эмоциональность, обеспечивая более полную передачу чувств. С помощью речи человек выражает свое отношение к определенным объектам или предметам, к другим людям и самому себе.

– Функция обозначения. Обеспечивает возможность давать предметам и явлениям названия. Благодаря этой функции речь является средством выражения собственных мыслей, их образования и развития. Слово дает возможность анализировать предметы, выделять их существенные свойства, относить предметы к определенной категории.

6.2. Формы и свойства речи

1. Внешняя речь — система используемых звуков, сигналов, письменных знаков и символов, предназначенных для передачи информации.

Виды внешней речи.

– Устная речь – общение посредством произнесения слов и их восприятия, т.е. говорение и слушание.

Формами устной речи можно считать диалог и монолог. Диалог заключается в попеременном обмене информацией двух и более человек; такая речь поддерживается взаимными репликами, возникает при непосредственном общении людей и поддерживается собеседниками. Монолог представляет собой речь одного человека и характеризуется последовательностью и связанностью. Это подготовленная, последовательная и завершенная речь, которая имеет строгую логику повествования. Монологическая речь предполагает наличие определенных навыков коммуникации.

Устная речь может быть активной и пассивной. Активная форма речи присуща говорящему человеку, слушающий же человек играет в данном диалоге пассивную роль. В онтогенезе наблюдается переход от пассивных форм речи к активным – ребенок сначала учится понимать собеседника, а уже затем говорить самостоятельно.

– Письменная речь – речь, оформленная в графическом виде. Письменная речь содержит большее число слов или символов, нежели устная, что облегчает ее понимание. Кроме того, письменная речь, как правило, имеет четкий план. К примеру, к книге можно возвращаться раз за разом, тогда как в процессе слушания устной речи уже спустя несколько предложений можно забыть, о чем велась речь в начале разговора. В письменную речь человек всегда может внести изменения, тогда как речь устная соответствует поговорке: «Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь».

2. Внутренняя речь — лишенная звукового оформления речь, протекающая во внутреннем плане. Она представляет собой фазу планирования в практической и теоретической деятельности.

Зачастую выделяют такие формы речи, как автономная, эгоцентрическая и внутренняя речь.

Автономная речь (от греч. autonomos – самоуправляющийся) представляет собой один из наиболее ранних этапов развития речи ребенка. Слова, воспроизводимые детьми вслед за взрослыми, существенно искажаются и отличаются от оригинала. Ребенок повторяет слова в отрыве от их содержания, без причинно-следственной связи. Такая речь может сохраняться относительно долго и служить тормозом для развития речи и умственного развития в целом.

Эгоцентрическая речь (от лат. ego – я и centrum – центр) – форма детской речи, характеризующаяся отсутствием попыток занять точку зрения собеседника. На этом этапе ребенок еще не осознает, что существует различие между его собственной и чужой точками зрения.

Внутренняя речь сопровождает мышление. Наиболее ярко внутренняя речь проявляется при решении различных задач в уме, при планировании каких-либо действий, во время чтения текстов, а также при использовании памяти – заучивании или припоминании. С помощью внутренней речи мы можем анализировать получаемые данные, упорядочивать их и запоминать. В случаях перегрузки этой информацией или затруднений в ее восприятии речь может переходить во внешнюю.

Речь обладает также следующим рядом свойств.

1. Содержательность речи отражает как общее количество выраженных мыслей или чувств, так и их значимость в той или иной ситуации.

2. Понятность речи отражает степень осмысленности речи, соотношение между ее сложностью и уровнем знаний или интересов тех, кто ее воспринимает. Для того чтобы речь была понятна, она должна быть правильно выстроена, состоять из синтаксически правильно построенных предложений, а произносящий ее человек должен расставлять в ней необходимые акценты.

3. Выразительность речи предполагает эмоциональную насыщенность речи, правильные интонации, богатство используемых языковых средств и их разнообразие.

4. Действенность речи определяется возможным влиянием ее на мысли и чувства других людей, на их поступки и поведение.

6.3. Этапы развития речи

Речь проходит в своем развитии ряд этапов. Отечественный психолог Алексей Николаевич Леонтьев (1903–1979) выделил четыре основных этапа развития речи ребенка.

1. Подготовительный этап (до 1 года).

На данном этапе происходит подготовка для последующего развития речи ребенка. Уже при рождении младенец обладает такими голосовыми способностями, как крик и плач. С их помощью происходит развитие речевого аппарата. К третьему месяцу жизни у ребенка появляется лепет (некоторое сочетание звуков, которые произносит ребенок). В последующие месяцы ребенок старается подражать звукам взрослых. К шестому месяцу он становится способен к произнесению слогов. К десятому месяцу у ребенка формируются определенные реакции на слова взрослых, эмоциональные ответы на их речь. К концу первого года ребенок становится способен произнести свои первые слова.

2. Преддошкольный (1–3 года).

С появлением первых слов ребенок начинает активно развивать свою речь, стараясь произносить слова вслед за взрослыми. На протяжении преддошкольного этапа ребенок расширяет свой лексикон, накапливает все новые и новые слова. К полутора годам ребенок знает порядка 10–15 слов, ко второму году жизни – уже около 250–300 слов, а к концу данного этапа – тысячу слов. Пред-дошкольный этап характеризуется также формированием грамматически правильной речи.

3. Дошкольный (3–7 лет).

На данном этапе происходит увеличение словарного запаса, равно как и правильности использования того или иного слова в нужной ситуации. Предложения становятся более сложными, речь – связной, осмысленной. К пяти годам ребенок оказывается в состоянии сделать пересказ текста, состоящего из 50 предложений, как от лица автора, так и от своего лица.

4. Школьный (7–17 лет).

На данном этапе ребенок осознанно использует языковые средства. Значительно развивается письменная речь.

6.4. Расстройства речи

Существует целый ряд известных расстройств речи. Причинами расстройств речи могут являться:

– механические причины – неправильное строение органов артикуляционного аппарата;

– подражательные причины – дефекты звукопроизношения у детей зачастую связаны с аналогичными проблемами у кого-то из их ближайшего окружения – родителей, родственников или друзей;

– акустические причины – неправильное восприятие звука, перепутывание разных тонов в потоке речи;

– неврологические причины – патологии отделов мозга, отвечающих за речь;

– травмы и психические заболевания.

Все патологии речи можно разделить на две большие группы.

К первой группе относятся патологии личности человека, органов речи и высших психических функций. Проблемы с речью чаще всего возникают вследствие болезней или расстройств легких или гланд – паралича, инфекций дыхательных путей, рака легких или глотки. Большинство из этих расстройств приводят к затрудненной артикуляции или к ее невозможности. Что касается патологий личности, то проблемы с речью зачастую возникают у больных шизофренией, эпилепсией, маниакально-депрессивным психозом, болезнью Альцгеймера.

Нарушения произношения звуков могут проявляться в следующих формах.

– Заикание. Данное расстройство характеризуется нарушением темпа и ритма речи из-за запинок, остановок или повторения звуков. Заикание вызывается спазмами органов речевого аппарата: языка, неба, губ. Установлено, что заикаются примерно 2–3% детей дошкольного возраста. К взрослому возрасту их количество снижается до 1% от общей популяции. При этом среди них порядка 80% составляют мужчины. Среди людей, имевших или имеющих данное речевое нарушение, – актеры Роуэн Аткинсон и Брюс Уиллис, актриса Мэрилин Монро, ученые Аристотель, Исаак Ньютон и Чарлз Дарвин, гольфист Тайгер Вудс, писатель Льюис Кэрролл и другие.

– Картавость. Данное расстройство состоит в нарушении произношения звука [р], замене его на другой звук.

– Шепелявость. Данное расстройство проявляется в виде затруднения при произнесении шипящих согласных.

– Дисфония – расстройство фонации как результат патологических изменений голосового аппарата.

– Тахилалия – патологическое ускорение темпа речи. Зачастую у больного происходит двух– или даже трехкратное ускорение речи.

– Брадилалия – патологическое замедление темпа речи. Данное расстройство является следствием затрудненной способности издавать расчлененные звуки.

– Ринолалия – нарушение тембра голоса.

– Парафазия – неуправляемое употребление отдельных звуков или букв в устной и письменной речи.

– Контаминация – объединение в одно слово слогов, относящихся к разным словам.

– Эхолалия – неконтролируемое повторение чужих слов.

Ко второй группе расстройств относятся локальные поражения мозга, вызывающие нарушения речи, передачи или восприятия информации. Примером таких нарушений можно считать афазии.

Афазии – нарушения речи, которые характеризуются ее полной или частичной утратой. Возникает при поражениях речевых отделов коры головного мозга в результате травм, опухолей и при некоторых психических заболеваниях. У большинства людей страдает левое полушарие мозга. Афазия часто проявляется неожиданно (в случае инсульта или травмы), а иногда развивается в течение длительного периода времени (в случае опухоли). Ежегодно афазии возникают у десятков тысяч людей.

Выделяют два основных типа афазий.

– Моторная афазия, или афазия Брока, впервые описана французским антропологом и врачом Полем Брока (1824–1880) в 1861 г. Люди, страдающие данной формой афазии, говорят краткими фразами, которые даются им с огромным трудом, испытывая трудность переключения с одного слова на другое. Больные с афазией Брока способны понимать речь собеседника, а также осознают наличие у них самих проблем с речью. Зачастую данная афазия связана с правосторонним гемипарезом – параличом правой стороны тела больного.

– Сенсорная афазия, или афазия Вернике, была описана немецким врачом и психиатром Карлом Вернике (1848–1905). В основе сенсорной афазии лежит нарушение фонематического слуха, различения звукового состава слов. Люди с данной формой афазии говорят длинными предложениями, которые не имеют никакого смысла. При этом больные создают собственные «слова». Они испытывают сложность в понимании как собственной речи, так и речи других.

Другими нарушениями речи при поражениях головного мозга являются дизартрия и дислексия.

Дизартрия – нарушение речевого произношения. Причиной данного нарушения чаще всего является неврологическая травма, которая приводит к плохой артикуляции.

Дислексия – нарушение чтения, связанное с нарушением или недоразвитием некоторых участков коры головного мозга. Люди с данным расстройством зачастую не понимают смысл текста, как если бы они читали книгу на незнакомом языке. По некоторым данным, такое нарушение может иметься у 5–10% детей. В качестве примеров людей с дислексией приводят Леонардо да Винчи, Майкла Фарадея, Уинстона Черчилля, Томаса Эдисона, Альберта Эйнштейна, Киану Ривза, Орландо Блума, Киру Найтли.

Литература

1.  Ахутина Т.В. Порождение речи. Нейролингвистический анализ синтаксиса. – М.: Изд-во МГУ, 1989.

2. Величковский Б.М. Современная когнитивная психология. – М.: Изд-во МГУ, 1982.

3. Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. – М.: Наука, 1982.

4. Исенина Е.И. Дословесный период развития речи у детей. – Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1986.

5. Кучинский Г.И. Психология внутреннего диалога. – Минск, 1988.

6. Лурия А.Р. Язык и мышление. – М.: Изд-во МГУ, 1979.

7. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. В 2 т. – М.: Педагогика, 1983.

8. Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. – М.: Прогресс, 1976.

9. Смирнов А.А. Избранные психологические труды: В 2 т. – Т. 2. – М.: Педагогика, 1987.

10. Теплов Б.М. Избранные труды. В 2 т. – Т. 1. – М.: Педагогика, 1985.

11. Ушакова Т.Н. и др. Речь человека в общении. – М.: Наука, 1989.

12. Чистякова М.И. Психогимнастика. – М.: Просвещение, 1990.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Лев Выготский, Мышление и речь – читать онлайн полностью – ЛитРес

© ООО Издательство «Питер», 2017

© Серия «Мастера психологии», 2017

Предисловие автора

Настоящая работа представляет собой психологическое исследование одного из труднейших, запутаннейших и сложнейших вопросов экспериментальной психологии – вопроса о мышлении и речи. Систематическая экспериментальная разработка этой проблемы, сколько нам известно, вообще не предпринималась еще никем из исследователей. Решение задачи, стоявшей перед нами, хотя бы с первичным приближением могло быть осуществлено не иначе как путем ряда частных экспериментальных исследований отдельных сторон интересующего нас вопроса, как, например, исследование экспериментально образуемых понятий, исследование письменной речи и ее отношения к мышлению, исследование внутренней речи и т. д.

Помимо экспериментальных исследований мы неизбежно должны были обратиться к теоретическому и критическому исследованию. С одной стороны, нам предстояло путем теоретического анализа и обобщения большого накопившегося в психологии фактического материала, путем сопоставления, сличения данных фило- и онтогенеза наметить отправные пункты для решения нашей проблемы и развить исходные предпосылки для самостоятельного добывания научных фактов в виде общего учения о генетических корнях мышления и речи. С другой стороны, нужно было подвергнуть критическому анализу самые идейно мощные из современных теорий мышления и речи для того, чтобы оттолкнуться от них, уяснить себе пути собственных поисков, составить предварительные рабочие гипотезы и противопоставить с самого начала теоретический путь нашего исследования тому пути, который привел к построению господствующих в современной науке, но несостоятельных и потому нуждающихся в пересмотре и преодолении теорий.

В ходе исследования пришлось еще дважды прибегать к теоретическому анализу. Исследование мышления и речи с неизбежностью затрагивает целый ряд смежных и пограничных областей научного знания. Сопоставление данных психологии речи и лингвистики, экспериментального изучения понятий и психологической теории обучения оказалось при этом неизбежным. Все эти попутно встречающиеся вопросы, нам казалось, всего удобнее разрешать в их чисто теоретической постановке, без анализа самостоятельно накопленного фактического материала. Следуя этому правилу, мы ввели в контекст исследования развития научных понятий разработанную нами в другом месте и на другом материале рабочую гипотезу об обучении и развитии. И наконец, теоретическое обобщение, сведение воедино всех экспериментальных данных оказалось последней точкой приложения теоретического анализа к нашему исследованию.

Таким образом, наше исследование оказалось сложным и многообразным по своему составу и строению, но вместе с тем каждая частная задача, стоявшая перед отдельными отрезками нашей работы, была настолько подчинена общей цели, настолько связана с предшествующим и последующим отрезком, что вся работа в целом – мы смеем надеяться на это – представляет собой в сущности единое, хотя и расчлененное на части исследование, которое все целиком, во всех своих частях направлено на решение основной и центральной задачи – генетического анализа отношений между мыслью и словом.

Сообразно с этой основной задачей определилась программа нашего исследования и настоящей работы. Мы начали с постановки проблемы и поисков методов исследования.

Затем мы попытались в критическом исследовании подвергнуть анализу две самые законченные и сильные теории развития речи и мышления – теорию Пиаже и В. Штерна, с тем, чтобы с самого начала противопоставить нашу постановку проблемы и метод исследования традиционной постановке вопроса и традиционному методу и тем самым наметить, чего, собственно, следует нам искать в ходе нашей работы, к какому конечному пункту она должна нас привести. Далее, нашим двум экспериментальным исследованиям развития понятий и основных форм речевого мышления мы должны были предпослать теоретическое исследование, выясняющее генетические корни мышления и речи и тем самым намечающее отправные точки для нашей самостоятельной работы по изучению генезиса речевого мышления. Центральную часть всей книги образуют два экспериментальных исследования, из которых одно посвящено выяснению основного пути развития значений слов в детском возрасте, а другое – сравнительному изучению развития научных и спонтанных понятий ребенка. Наконец, в заключительной главе мы пытались свести воедино данные всего исследования и представить в связном и цельном виде весь процесс речевого мышления, как он рисуется в свете этих данных.

Как и в отношении всякого исследования, стремящегося внести нечто новое в разрешение изучаемой проблемы, и в отношении нашей работы естественно возникает вопрос, что она содержит в себе нового и, следовательно, спорного, что нуждается в тщательном анализе и дальнейшей проверке. Мы можем в немногих словах перечислить то новое, что вносит наша работа в общее учение о мышлении и речи. Если не останавливаться на несколько новой постановке проблемы, которую мы допустили, и в известном смысле новом методе исследования, примененном нами, – новое в нашем исследовании может быть сведено к следующим пунктам: 1) экспериментальное установление того факта, что значения слов развиваются в детском возрасте, и определение основных ступеней в их развитии; 2) раскрытие своеобразного пути развития научных понятий ребенка по сравнению с его спонтанными понятиями и выяснение основных законов этого развития; 3) раскрытие психологической природы письменной речи как самостоятельной функции речи и ее отношения к мышлению; 4) экспериментальное раскрытие психологической природы внутренней речи и ее отношения к мышлению. В этом перечислении тех новых данных, которые содержатся в нашем исследовании, мы имели в виду прежде всего то, что может внести настоящее исследование в общее учение о мышлении и речи в смысле новых, экспериментально установленных психологических фактов, а затем уже те рабочие гипотезы и те теоретические обобщения, которые неизбежно должны были возникнуть в процессе истолкования, объяснения и осмысления этих фактов. Не право и не обязанность автора, разумеется, входить в оценку значения и истинности этих фактов и этих теорий. Это – дело критики и читателей настоящей книги.

Настоящая книга представляет собой результат почти десятилетней непрерывной работы автора и его сотрудников над исследованием мышления и речи. Когда эта работа начиналась, нам еще не были ясны не только ее конечные результаты, но и многие возникшие в середине исследования вопросы. Поэтому в ходе работы нам неоднократно приходилось пересматривать ранее выдвинутые положения, многое отбрасывать и отсекать как оказавшееся неверным, другое перестраивать и углублять, третье, наконец, разрабатывать и писать совершенно наново. Основная линия нашего исследования все время неуклонно развивалась в одном основном, взятом с самого начала направлении, и в настоящей книге мы попытались развернуть explicite многое из того, что в предыдущих наших работах содержалось implicite, но вместе с тем – и многое из того, что нам прежде казалось правильным, исключить из настоящей работы как прямое заблуждение.

Отдельные ее части были использованы нами ранее в других работах и опубликованы на правах рукописи в одном из курсов заочного обучения (гл. V). Другие главы были опубликованы в качестве докладов или предисловий к работам тех авторов, критике которых они посвящены (гл. II и IV). Остальные главы, как и вся книга в целом, публикуются впервые.

Мы отлично сознаем все неизбежное несовершенство того первого шага в новом направлении, который мы пытались сделать в настоящей работе, но мы видим его оправдание в том, что он, по нашему убеждению, продвигает нас вперед в исследовании мышления и речи по сравнению с тем состоянием этой проблемы, которое сложилось в психологии к моменту начала нашей работы, раскрывая проблему мышления и речи как узловую проблему всей психологии человека, непосредственно приводящую исследователя к новой психологической теории сознания. Впрочем, мы затрагиваем эту проблему лишь в немногих заключительных словах нашей работы и обрываем исследование у самого ее порога.

Глава первая

Проблема и метод исследования

Проблема мышления и речи принадлежит к кругу тех психологических проблем, в которых на первый план выступает вопрос об отношении различных психологических функций, различных видов деятельности сознания. Центральным моментом всей этой проблемы является, конечно, вопрос об отношении мысли к слову. Все остальные вопросы, связанные с этой проблемой, являются как бы вторичными и логически подчиненными этому первому и основному вопросу, без разрешения которого невозможна даже правильная постановка каждого из дальнейших и более частных вопросов. Между тем именно проблема межфункциональных связей и отношений, как это ни странно, является для современной психологии почти совершенно неразработанной и новой проблемой. Проблема мышления и речи, – столь же древняя, как и сама наука психология, – именно в этом пункте, в вопросе об отношении мысли к слову, является наименее разработанной и наиболее темной. Атомистический и функциональный анализ, который господствовал в научной психологии на всем протяжении последнего десятилетия, привел к тому, что отдельные психические функции рассматривались в изолированном виде, метод психологического познания разрабатывался и совершенствовался применительно к изучению этих отдельных, изолированных, обособленных процессов, в то время как проблема связи функций между собой, проблема их организации в целостной структуре сознания оставалась все время вне поля внимания исследователей. Что сознание представляет собой единое целое и что отдельные функции связаны в своей деятельности друг с другом в неразрывное единство, – эта мысль не представляет собой чего-либо нового для современной психологии. Но единство сознания и связи между отдельными функциями в психологии обычно скорей постулировалось, чем служило предметом исследования. Больше того, постулируя функциональное единство сознания, психология наряду с этим бесспорным допущением клала в основу своих исследований молчаливо всеми признаваемый, явно не сформулированный, совершенно ложный постулат, заключающийся в признании неизменности и постоянства межфункциональных связей сознания, и предполагалось, что восприятие всегда и одинаковым образом связано с вниманием, память всегда одинаковым образом связана с восприятием, мысль – с памятью и т.  д. Из этого, конечно, вытекало, что межфункциональные связи представляют собой нечто такое, что может быть вынесено за скобки в качестве общего множителя и что может не приниматься в расчет при производстве исследовательских операций над оставшимися внутри скобок отдельными и изолированными функциями. Благодаря всему этому проблема отношений является, как сказано, наименее разработанной частью во всей проблематике современной психологии. Это не могло не отозваться самым тяжким образом и на проблеме мышления и речи. Если просмотреть историю изучения этой проблемы, можно легко убедиться в том, что от внимания исследователя все время ускользал этот центральный пункт всей проблемы вопроса об отношении мысли к слову, и центр тяжести всей проблемы все время смещался и сдвигался в какой-либо другой пункт, переключался на какой-либо другой вопрос. Если попытаться в кратких словах сформулировать результаты исторических работ над проблемой мышления и речи в научной психологии, можно сказать, что все решение этой проблемы, которое предлагалось различными исследователями, колебалось всегда и постоянно – от самых древних времен и до наших дней – между двумя крайними полюсами – между отождествлением, полным слиянием мысли и слова и между их столь же метафизическим, столь же абсолютным, столь же полным разрывом и разъединением. Выражая одну из этих крайностей в чистом виде или соединяя в своих построениях обе эти крайности, занимая как бы промежуточный пункт между ними, но все время двигаясь по оси, расположенной между этими полярными точками, различные учения о мышлении и речи вращались в одном и том же заколдованном кругу, выход из которого не найден до сих пор. Начиная с древности, отождествление мышления и речи через психологическое языкознание, объявившее, что мысль – это «речь минус звук», и вплоть до современных американских психологов и рефлексологов, рассматривающих мысль как «заторможенный рефлекс, не выявленный в своей двигательной части», проходит единую линию развития одной и той же идеи, отождествляющей мышление и речь. Естественно, что все учения, примыкающие к этой линии, по самой сущности своих воззрений на природу мышления и речи оказывались всегда перед невозможностью не только решить, но даже поставить вопрос об отношении мысли к слову. Если мысль и слово совпадают, если это одно и то же, никакое отношение между ними не может возникнуть и не может служить предметом исследования, как невозможно представить себе, что предметом исследования может явиться отношение вещи к самой себе. Кто сливает мысль и речь, тот закрывает сам себе дорогу к постановке вопроса об отношении между мыслью и словом и делает наперед эту проблему неразрешимой. Проблема не разрешается, но просто обходится. С первого взгляда может показаться, что учение, ближе стоящее к противоположному полюсу и развивающее идею о независимости мышления и речи, находится в более благоприятном положении в смысле интересующих нас вопросов. Те, кто смотрят на речь как на внешнее выражение мысли, как на ее одеяние, те, кто, как представители вюрцбургской школы, стремятся освободить мысль от всего чувственного, в том числе и от слова, и представить себе связь между мыслью и словом как чисто внешнюю связь, действительно не только ставят, но по-своему пытаются и решить проблему отношения мысли к слову. Только подобное решение, предлагающееся самыми различными психологическими направлениями, всегда оказывается не в состоянии не только решить, но и поставить эту проблему, и если не обходит ее, подобно исследованию первой группы, то разрубает узел вместо того, чтобы развязать его. Разлагая речевое мышление на образующие его элементы, чужеродные друг по отношению к другу – на мысль и слово, – эти исследователи пытаются затем, изучив чистые свойства мышления как такового, независимо от речи, и речь как таковую, независимо от мышления, представить себе связь между тем и другим как чисто внешнюю механическую зависимость между двумя различными процессами. В качестве примера можно было бы указать на попытки одного из современных авторов изучить с помощью такого приема разложение речевого мышления на составные элементы, связь и взаимодействие обоих процессов. В результате этого исследования он приходит к выводу, что речедвигательные процессы играют большую роль, способствующую лучшему протеканию мышления. Они помогают процессам понимания тем, что при трудном, сложном словесном материале внутренняя речь выполняет работу, содействующую лучшему запечатлению и объединению понимаемого. Далее, эти же самые процессы выигрывают в своем протекании, как известная форма активной деятельности, если к ним присоединяется внутренняя речь, которая помогает ощупывать, охватывать, отделять важное от неважного при движении мысли, наконец, внутренняя речь играет роль способствующего фактора при переходе от мысли к громкой речи. Мы привели этот пример только для того, чтобы показать, как, разложивши речевое мышление, как известное единое психологическое образование, на составные элементы, исследователю не остается ничего другого, как установить между этими элементарными процессами чисто внешнее взаимодействие, как если бы речь шла о двух разнородных, внутри ничем не связанных между собой формах деятельности. Это более благоприятное положение, в котором оказываются представители второго направления, заключается в том, что для них во всяком случае становится возможной постановка вопроса об отношении между мышлением и речью. В этом их преимущество. Но их слабость заключается в том, что сама постановка этой проблемы является наперед неверной и исключает всякую возможность правильного решения вопроса, ибо применяемый ими метод разложения этого единого целого на отдельные элементы делает невозможным изучение внутренних отношений между мыслью и словом. Таким образом, вопрос упирается в метод исследования, и нам думается, что, если с самого начала поставить пред собой проблему отношений мышления и речи, необходимо также наперед выяснить себе, какие методы должны быть применимы при исследовании этой проблемы, которые могли бы обеспечить ее успешное разрешение. Нам думается, что следует различать двоякого рода анализ, применяемый в психологии. Исследование всяких психологических образований необходимо предполагает анализ. Однако этот анализ может иметь две принципиально различные формы, из которых одна, думается нам, повинна во всех тех неудачах, которые терпели исследователи при попытках разрешить эту многовековую проблему, а другая является единственно верным начальным пунктом для того, чтобы сделать хотя бы самый первый шаг по направлению к ее решению. Первый способ психологического анализа можно было бы назвать разложением сложных психологических целых на элементы. Его можно было бы сравнить с химическим анализом воды, разлагающим ее на водород и кислород. Существенным признаком такого анализа является то, что в результате его получаются продукты, чужеродные по отношению к анализируемому целому, – элементы, которые не содержат в себе свойств, присущих целому как таковому, и обладают целым рядом новых свойств, которых это целое никогда не могло обнаружить. С исследователем, который, желая разрешить проблему мышления и речи, разлагает ее на речь и мышление, происходит совершенно то же, что произошло бы со всяким человеком, который в поисках научного объяснения каких-либо свойств воды, например, почему вода тушит огонь или почему к воде применим закон Архимеда, прибег бы к разложению воды на кислород и водород, как к средству объяснения этих свойств. Он с удивлением узнал бы, что водород сам горит, а кислород поддерживает горение, и никогда не сумел бы из свойств этих элементов объяснить свойства, присущие целому. Так же точно психология, которая разлагает речевое мышление в поисках объяснения его самых существенных свойств, присущих ему именно как целому, на отдельные элементы, тщетно потом будет искать эти элементы единства, присущие целому. В процессе анализа они испарились, улетучились, и ему не остается ничего другого, как искать внешнего механического взаимодействия между элементами, для того чтобы с его помощью реконструировать чисто умозрительным путем пропавшие в процессе анализа, но подлежащие объяснению свойства. В сущности говоря, такого рода анализ, который приводит нас к продуктам, утратившим свойства, присущие целому, и не является с точки зрения той проблемы, к решению которой он прилагается, анализом в собственном смысле этого слова. Скорей мы вправе его рассматривать как метод познания, обратный по отношению к анализу и в известном смысле противоположный ему. Ведь химическая формула воды, относящаяся одинаково ко всем ее свойствам, в равной мере относится вообще ко всем ее видам, в одинаковой степени к Великому океану так же, как и к дождевой капле. Поэтому разложение воды на элементы не может быть путем, который может привести нас к объяснению ее конкретных свойств. Это скорее есть путь возведения к общему, чем анализ, т. е. расчленение в собственном смысле этого слова. Так же точно анализ этого рода, прилагаемый к психологическим целостным образованиям, также не является анализом, способным выяснить нам все конкретное многообразие, всю специфику тех отношений между словом и мыслью, с которыми мы встречаемся в повседневных наблюдениях, наблюдая за развитием речевого мышления в детском возрасте, за функционированием речевого мышления в его самых различных формах. Этот анализ также по существу дела в психологии превращается в свою противоположность и вместо того, чтобы привести нас к объяснению конкретных и специфических свойств изучаемого целого, возводит это целое к директиве более общей, к директиве такой, которая способна нам объяснить только нечто, относящееся ко всей речи и мышлению во всей их абстрактной всеобщности, вне возможности постигнуть конкретные закономерности, интересующие нас. Более того, непланомерно применяемый психологией анализ этого рода приводит к глубоким заблуждениям, игнорируя момент единства и целостности изучаемого процесса и заменяя внутренние отношения единства внешними механическими отношениями двух разнородных и чуждых друг другу процессов. Нигде результаты этого анализа не сказались с такой очевидностью, как именно в области учения о мышлении и речи. Само слово, представляющее собой живое единство звука и значения и содержащее в себе, как живая клеточка, в самом простом виде все основные свойства, присущие речевому мышлению в целом, – оказалось в результате такого анализа раздробленным на две части, между которыми затем исследователи пытались установить внешнюю механическую ассоциативную связь. Звук и значение в слове никак не связаны между собой. Оба эти элемента, объединенные в знак, – говорит один из важнейших представителей современной лингвистики, – живут совершенно обособленно. Не удивительно поэтому, что из такого воззрения могли произойти только самые печальные результаты для изучения фонетической и семантической сторон языка. Звук, оторванный от мысли, потерял бы все специфические свойства, которые только и сделали его звуком человеческой речи и выделили из всего остального царства звуков, существующих в природе. Поэтому в этом обессмысленном звуке стали изучать только его физические и психологические свойства, т. е. то, что является для этого звука не специфическим, а общим со всеми остальными звуками, существующими в природе, и следовательно, таким образом изучение не могло объяснить нам, почему звук, обладающий такими-то и такими-то физическими и психическими свойствами, является звуком человеческой речи и что его делает таковым. Так же точно значение, оторванное от звуковой стороны слова, превратилось бы в чистое представление, в чистый акт мысли, который стал изучаться отдельно в качестве понятия, развивающегося и живущего независимо от своего материального носителя. Бесплодность классической семантики и фонетики в значительной степени обусловлена именно этим разрывом между звуком и значением, этим разложением слова на отдельные элементы. Так же точно и в психологии развитие детской речи изучалось с точки зрения разложения ее на развитие звуковой, фонетической стороны речи и ее смысловой стороны. До деталей тщательно изученная история детской фонетики оказалась совершенно не в состоянии разрешить, хотя бы в самом элементарном виде, объяснения относящихся сюда явлений. С другой стороны, изучение значения детского слова привело исследователей к автономной и самостоятельной истории детской мысли, между которой не было никакой связи с фонетической историей детского языка. Нам думается, что решительным и поворотным моментом во всем учении о мышлении и речи далее является переход от этого анализа к анализу другого рода. Этот последний мы могли бы обозначить как анализ, расчленяющий сложное единое целое на единицу. Под единицей мы подразумеваем такой продукт анализа, который в отличие от элементов обладает всеми основными свойствами, присущими целому, и который является далее неразложимыми живыми частями этого единства. Не химическая формула воды, но изучение молекул и молекулярного движения является ключом к объяснению отдельных свойств воды. Так же точно живая клетка, сохраняющая все основные свойства жизни, присущие живому организму, является настоящей единицей биологического анализа. Психологии, желающей изучить сложные единства, необходимо понять это. Она должна заменить методы разложения на элементы методом анализа, расчленяющего на единицы. Она должна найти эти неразложимые, сохраняющие свойства, присущие данному целому, как единству, единицы, в которых в противоположном виде представлены эти свойства, и с помощью такого анализа пытаться разрешить встающие пред ними конкретные вопросы. Что же является такой единицей, которая далее неразложима и в которой содержатся свойства, присущие речевому мышлению, как целому? Нам думается, что такая единица может быть найдена во внутренней стороне слова – в его значении. Эта внутренняя сторона слова до сих пор почти не подвергалась специальным исследованиям. Значение слова так же растворялось в море всех прочих представлений нашего сознания или всех прочих актов нашей мысли, как звук, оторванный от значения, растворялся в море всех остальных существующих в природе звуков. Поэтому так же точно, как в отношении звука человеческой речи современная психология ничего не может сказать такого, что было бы специфическим для звука человеческой речи как такового, так же точно в области изучения словесного значения психология не может сказать ничего, кроме того, что характеризует в одинаковой мере словесное значение, как и все прочие представления и мысли нашего сознания. Так обстояло дело в ассоциативной психологии, так же принципиально обстоит оно в современной структурной психологии. В слове мы всегда знали лишь одну его внешнюю, обращенную к нам сторону. Другая, его внутренняя сторона – его значение, как другая сторона луны, оставалась всегда и остается до сих пор неизученной и неизвестной. Между тем в этой другой стороне и скрыта как раз возможность разрешения интересующих нас проблем об отношении мышления и речи, ибо именно в значении слова завязан узел того единства, которое мы называем речевым мышлением. Для того чтобы выяснить это, нужно остановиться в нескольких словах на теоретическом понимании психологической природы значения слова. Ни ассоциативная, ни структурная психология не дают, как мы увидим в ходе нашего исследования, сколько-нибудь удовлетворительного ответа на вопрос о природе значения слова. Между тем экспериментальное исследование, излагаемое ниже, как и теоретический анализ, показывают, что самое существенное, самое определяющее внутреннюю природу словесного значения лежит не там, где его обычно искали. Слово всегда относится не к одному какому-нибудь отдельному предмету, но к целой группе или к целому классу предметов. В силу этого каждое слово представляет собой скрытое обобщение, всякое слово уже обобщает, и с психологической точки зрения значение слова прежде всего представляет собой обобщение. Но обобщение, как это легко видеть, есть чрезвычайный словесный акт мысли, отражающий действительность совершенно иначе, чем она отражается в непосредственных ощущениях и восприятиях. Когда говорят, что диалектический скачок является не только переходом от немыслящей материи к ощущению, но и переходом от ощущения к мысли, то этим хотят сказать, что мышление отражает действительность в сознании качественно иначе, чем непосредственное ощущение. По-видимому, есть все основания допустить, что это качественное отличие единицы в основном и главном есть обобщенное отражение действительности. В силу этого мы можем заключить, что значение слова, которое мы только что пытались раскрыть с психологической стороны, его обобщение представляет собой акт мышления в собственном смысле слова. Но вместе с тем значение представляет собой неотъемлемую часть слова как такового, оно принадлежит царству речи в такой же мере, как и царству мысли. Слово без значения есть не слово, но звук пустой. Слово, лишенное значения, уже не относится более к царству речи. Поэтому значение в равной мере может рассматриваться и как явление, речевое по своей природе, и как явление, относящееся к области мышления. О значении слова нельзя сказать так, как мы это раньше свободно говорили по отношению к элементам слова, взятым порознь. Что оно представляет собой? Речь или мышление? Оно есть речь и мышление в одно и то же время, потому что оно есть единица речевого мышления. Если это так, то очевидно, что метод исследования интересующей нас проблемы не может быть иным, чем метод семантического анализа, метод анализа смысловой стороны речи, метод изучения словесного значения. На этом пути мы вправе ожидать прямого ответа на интересующие нас вопросы об отношении мышления и речи, ибо само это отношение содержится в избранной нами единице, и, изучая развитие, функционирование, строение, вообще движение этой единицы, мы можем познать многое из того, что может нам выяснить вопрос об отношении мышления и речи, вопрос о природе речевого мышления.

 

 

Методы, которые мы намерены применить к изучению отношений между мышлением и речью, обладают тем преимуществом, что они позволяют соединить все достоинства, присущие анализу, с возможностью синтетического изучения свойств, присущих какому-либо сложному единству как таковому. Мы можем легко убедиться в этом на примере еще одной стороны интересующей нас проблемы, которая также всегда оставалась в тени. Первоначальная функция речи является коммуникативной функцией. Речь есть прежде всего средство социального общения, средство высказывания и понимания. Эта функция речи обычно также в анализе, разлагающем на элементы, отрывалась от интеллектуальной функции речи, и обе функции приписывались речи как бы параллельно и независимо друг от друга. Речь как бы совмещала в себе и функции общения, и функции мышления, но в каком отношении стоят эти обе функции друг к другу, что обусловило наличие обеих функций в речи, как происходит их развитие и как обе структурно объединены между собой, все это оставалось и остается до сих пор неисследованным. Между тем значение слова представляет в такой же мере единицу этих обеих функций речи, как и единицу мышления. Что непосредственное общение душ невозможно – это является, конечно, аксиомой для научной психологии. Известно и то, что общение, не опосредствованное речью или другой какой-либо системой знаков или средств общения, как оно наблюдается в животном мире, делает возможным только общение самого примитивного типа и в самых ограниченных размерах. В сущности это общение с помощью выразительных движений не заслуживает названия общения, а скорее должно быть названо заражением. Испуганный гусак, видящий опасность и криком поднимающий всю стаю, не столько сообщает ей о том, что он видел, а скорее заражает ее своим испугом. Общение, основанное на разумном понимании и на намеренной передаче мысли и переживаний, непременно требует известной системы средств, прототипом которой была, есть и всегда останется человеческая речь, возникшая из потребности в общении в процессе труда. Но до самого последнего времени дело представлено сообразно с господствовавшим в психологии взглядом в чрезвычайно упрощенном виде. Полагали, что средством общения является знак, слово, звук. Между тем это заблуждение проистекало только из неправильно применяемого к решению всей проблемы речи анализа, разлагающего на элементы. Слово в общении – главным образом только внешняя сторона речи, причем предполагалось, что звук сам по себе способен ассоциироваться с любым переживанием, с любым содержанием психической жизни и в силу этого передавать или сообщать это содержание или это переживание другому человеку. Между тем более тонкое изучение проблемы общения, процессов понимания и развития их в детском возрасте привело исследователей к совершенно другому выводу. Оказалось, что так же, как невозможно общение без знаков, оно невозможно и без значения. Для того чтобы передать какое-либо переживание или содержание сознания другому человеку, нет другого пути, кроме отнесения передаваемого содержания к известному классу, к известной группе явлений, а это, как мы уже знаем, непременно требует обобщения. Таким образом, оказывается, что общение необходимо предполагает обобщение и развитие словесного значения, т. е. обобщение становится возможным при развитии общения. Таким образом, высшие, присущие человеку формы психологического общения возможны только благодаря тому, что человек с помощью мышления обобщенно отражает действительность. В сфере инстинктивного сознания, в котором господствует восприятие и аффект, возможно только заражение, но не понимание и не общение в собственном смысле этого слова. Эдвард Сапир прекрасно выяснил это в своих работах по психологии речи. «Элементарный язык, – говорит он, – должен быть связан с целой группой, с определенным классом нашего опыта. Мир опыта должен быть чрезвычайно упрощен и обобщен, чтобы возможно было символизировать его. Только так становится возможной коммуникация, ибо единичный опыт живет в единичном сознании и, строго говоря, не сообщаем. Для того чтобы стать сообщаемым, он должен быть отнесен к известному классу, который, по молчаливому соглашению, рассматривается обществом как единство». Поэтому Сапир рассматривает значение слова не как символ единичного восприятия, а как символ понятия. Действительно, стоит обратиться к любому примеру, для того чтобы убедиться в этой связи общения и обобщения – этих двух основных функций речи. Я хочу сообщить кому-либо, что мне холодно. Я могу дать ему понять это с помощью ряда выразительных движений, но действительное понимание и сообщение будет иметь место только тогда, когда я сумею обобщить и назвать то, что я переживаю, т. е. отнести переживаемое мною чувство холода к известному классу состояний, знакомых моему собеседнику. Вот почему целая вещь является несообщаемой для детей, которые не имеют еще известного обобщения. Дело тут не в недостатке соответствующих слов и звуков, а в недостатке соответствующих понятий и обобщений, без которых понимание невозможно. Как говорит Толстой, почти всегда непонятно не само слово, а то понятие, которое выражается словом. Слово почти всегда готово, когда готово понятие. Поэтому есть все основания рассматривать значение слова не только как единство мышления и речи, но и как единство обобщения и общения, коммуникации и мышления. Принципиальное значение такой постановки вопроса для всех генетических проблем мышления и речи совершенно неизмеримо. Оно заключается прежде всего в том, что только с этим допущением становится впервые возможным каузально-генетический анализ мышления и речи. Мы начинаем понимать действительную связь, существующую между развитием детского мышления и социальным развитием ребенка, только тогда, когда научаемся видеть единство общения и обобщения. Обе эти проблемы, отношение мысли к слову и отношение обобщения к общению, и должны явиться центральным вопросом, разрешению которого посвящены наши исследования. Мы, однако, хотели бы, для того чтобы расширить перспективы нашего исследования, указать еще на некоторые моменты в проблеме мышления и речи, которые не могли, к сожалению, явиться предметом непосредственного и прямого исследования в настоящей работе, но которые естественно раскрываются вслед за ней и тем самым придают ей ее истинное значение. На первом месте мы хотели бы поставить здесь вопрос, отставляемый нами почти на всем протяжении исследования в сторону, но который сам собой напрашивается, когда речь идет о проблематике всего учения о мышлении и речи, – именно вопрос об отношении звуковой стороны слова к его значению. Нам думается, что тот сдвиг в этом вопросе, который мы наблюдаем в языкознании, непосредственно связан с интересующим нас вопросом об изменении методов анализа в психологии речи. Поэтому мы кратко остановимся на этом вопросе, так как он позволит нам, с одной стороны, выяснить лучше защищаемые нами методы анализа, а с другой стороны, раскрывает одну из важнейших перспектив для дальнейшего исследования. Традиционное языкознание рассматривало, как уже упомянуто, звуковую сторону речи в качестве совершенно самостоятельного элемента, не зависящего от смысловой стороны речи. Из объединения этих двух элементов затем складывалась речь. В зависимости от этого единицей звуковой стороны речи считался отдельный звук, но звук, оторванный от мысли, теряет вместе с этой операцией и все то, что делает его звуком человеческой речи и включает в ряды всех остальных звуков. Вот почему традиционная фонетика была ориентирована преимущественно на акустику и физиологию, но не на психологию языка, и поэтому психология языка была совершенно бессильна пред разрешением этой стороны вопроса. Что является самым существенным для звуков человеческой речи, что отличает эти звуки от всех остальных звуков в природе? Как правильно указывает современное фонологическое направление в лингвистике, которое нашло самый живой отклик в психологии, самым существенным признаком звуков человеческой речи является то, что звук этот, носящий определенную функцию знака, связан с известным значением, но сам по себе звук как таковой, незначащий звук, является действительно единицей, связующей стороны речи. Таким образом единицей речи оказывается в звуке новое понимание не отдельного звука, но фонемы, т. е. далее неразложимой фонологической единицы, которая сохраняет основные свойства всей звуковой стороны речи в функции означения. Как только звук перестает быть значащим звуком и отрывается от знаковой стороны речи, так сейчас он лишается всех свойств, присущих человеческой речи. Поэтому плодотворным и в лингвистическом и в психологическом отношении может явиться только такое изучение звуковой стороны речи, которое будет пользоваться методом расчленения ее на единицы, сохраняющие свойства, присущие речи, как свойства звуковой и смысловой сторон. Мы не станем здесь излагать те конкретные достижения, которых добились лингвистика и психология, применяя этот метод. Скажем только, что эти достижения являются в наших глазах лучшим доказательством благотворности того метода, который по своей природе совершенно идентичен с методом, применяемым настоящим исследованием и противопоставленным нами анализу, разлагающему на элементы. Плодотворность этого метода может быть испытана и показана еще на целом ряде вопросов, прямо или косвенно относящихся к проблеме мышления и речи, входящих в ее круг или пограничных с ней. Мы называем только в самом суммарном виде общий круг этих вопросов, так как он, как уже сказано, позволяет раскрыть перспективы, стоящие пред нашим исследованием в дальнейшем, и, следовательно, выяснить его значение в контексте всей проблемы. Речь идет о сложных отношениях речи и мышления, о сознании в целом и его отдельных сторонах. Если для старой психологии вся проблема межфункциональных отношений и связей была совершенно недоступной для исследования областью, то сейчас она становится открытой для исследователя, который хочет применить метод единицы и заменить им метод элементов. Первый вопрос, который возникает, когда мы говорим об отношении мышления и речи к остальным сторонам жизни сознания, это вопрос о связи между интеллектом и аффектом. Как известно, отрыв интеллектуальной стороны нашего сознания от его аффективной, волевой стороны представляет один из основных и коренных пороков всей традиционной психологии. Мышление при этом неизбежно превращается в автономное течение себя мыслящих мыслей, оно отрывается от всей полноты живой жизни, от живых побуждений, интересов, влечений мыслящего человека и при этом либо оказывается совершенно ненужным эпифеноменом, который ничего не может изменить в жизни и поведении человека, либо превращается в какую-то самобытную и автономную древнюю силу, которая, вмешиваясь в жизнь сознания и в жизнь личности, непонятным образом оказывает на нее влияние. Кто оторвал мышление с самого начала от аффекта, тот навсегда закрыл себе дорогу к объяснению причин самого мышления, потому что детерминистический анализ мышления необходимо предполагает вскрытие движущих мотивов мысли, потребностей и интересов, побуждений и тенденций, которые направляют движение мысли в ту или другую сторону. Так же точно, кто оторвал мышление от аффекта, тот наперед сделал невозможным изучение обратного влияния мышления на аффективную, волевую сторону психической жизни, ибо детерминистическое рассмотрение психической жизни исключает как приписывание мышлению магической силы определить поведение человека одной своей собственной системой, так и превращение мысли в ненужный придаток поведения, в его бессильную и бесполезную тень. Анализ, расчленяющий сложное целое на единицы, снова указывает путь для разрешения этого жизненно важного для всех рассматриваемых нами учений вопроса. Он показывает, что существует динамическая смысловая система, представляющая собой единство аффективных и интеллектуальных процессов. Он показывает, что во всякой идее содержится в переработанном виде аффективное отношение человека к действительности, представленной в этой идее. Он позволяет раскрыть прямое движение от потребности и побуждений человека к известному направлению его мышления и обратное движение от динамики мысли к динамике поведения и конкретной деятельности личности. Мы не станем останавливаться на других проблемах, так как они, с одной стороны, не могли войти в качестве непосредственного предмета исследования в нашу работу, а с другой стороны, будут затронуты нами в заключительной главе настоящей работы при обсуждении открывающихся перед ней перспектив. Скажем только, что применяемый нами метод позволяет не только раскрыть внутреннее единство мышления и речи, но позволяет плодотворно исследовать и отношение речевого мышления ко всей жизни сознания в целом и к его отдельным важнейшим функциям. Нам остается еще только в заключение этой первой главы наметить в самых кратких чертах программу нашего исследования. Наша работа представляет собой единое психологическое исследование чрезвычайно сложной проблемы, которая необходимо должна была составиться из ряда частных исследований экспериментально-критического и теоретического характера. Мы начинаем нашу работу с критического исследования той теории речи и мышления, которая знаменует собой вершину психологической мысли в этом вопросе и которая вместе с тем является полярно противоположной избранному нами пути теоретического рассмотрения этой проблемы. Это первое исследование должно привести нас к постановке всех основных конкретных вопросов современной психологии мышления и речи и вывести их в контекст живого современного психологического знания. Исследовать такую проблему, как мышление и речь, для современной психологии означает в то же самое время вести идейную борьбу с противостоящими ей теоретическими воззрениями и взглядами. Вторая часть нашего исследования посвящена теоретическому анализу основных данных о развитии мышления и речи в филогенетическом и онтогенетическом плане. Мы должны наметить с самого начала отправную точку в развитии мышления и речи, так как неправильное представление о генетических корнях мышления и речи является наиболее частой причиной ошибочной теории в этом вопросе. Центр нашего исследования занимает экспериментальное изучение развития понятий в детском возрасте, которое распадается на две части: в первой мы рассматриваем развитие экспериментально образованных, искусственных понятий, во второй мы пытаемся изучить развитие реальных понятий ребенка. Наконец, в заключительной части нашей работы мы пытаемся подвергнуть анализу на основе теоретических и экспериментальных исследований строение и функционирование процесса речевого мышления в целом. Объединяющим моментом всех этих отдельных исследований является идея развития, которую мы пытались применить в первую очередь к анализу и изучению значения слова как единства речи и мышления.

Язык и речь. Речевая деятельность. | net22.ru

 Понятие о речи и языке

Человеческая деятельность невозможна без речи, без взаимного обмена мыслями, чувствами, желаниями. Речь позволяет каждому человеку сообщать свои мысли и настроения, намерения и чувства другим людям, а также усваивать эту информацию от других людей. Речевое общение — важнейшая потребность человека, отличающая его от животного.

Люди говорят и пишут на определенном языке. Не может быть речи вне языка, без языка. Язык —это исторически сложившаяся у отдельного народа или народности система средств общения, система лексических и грамматических форм, их изменений и сочетаний.

Речевая деятельность

Речевая деятельность — это процесс общения людей посредством языка. Речь — это язык на службе у конкретного человека. Таким образом язык и речь едины в том, что отражают две стороны одного и того же явления -общения людей. Однако, испытывая потребность в обмене мыслями с другими людьми, человек использует тот или другой язык, принадлежащий его народу. «Язык как продукт отдельного человека — бессмыслица» (Маркс). Он всегда — продукт народа, его истории. Речь представляет собой практическое использование людьми языка.

Язык нужен людям не только для непосредственного общения, но и для хранения познавательного, трудового, революционного опыта многих поколений. Новорожденный застает уже готовый язык, на котором говорят окружающие его люди. В процессе развития ребенок овладевает языком, пользуется им при речевом общении и усваивает с его помощью знания и умения.

Речь не существует вне языка, но и язык невозможен вне речи. Он «умирает», если люди перестают им пользоваться. К таким «мертвым» языкам относится латынь, древнегреческий, древнеславянский, древнееврейский и др. Но речь нельзя отождествлять с языком. Язык развивается в общественно-исторических условиях, в процессе трудовой деятельности многих тысяч поколений, а речь человека развивается в условиях непосредственного общения людей в семье, в школе, на производстве.

Нарушение речи человека

Язык не может подвергаться патологическим нарушениям, для речи отдельного человека это не исключено. Речь тесно связана с мышлением. «Язык есть непосредственная действительность мысли»,— писал К- Маркс. Человек не только выражает свои мысли и воспринимает мысли других людей с помощью речи, но он и думает словами. Неразрывная связь речи и мышления проявляется в значении слова. Каждое слово относится к определенному предмету и называет его.

Называя предметы, слово как бы заменяет их и тем самым создает условия для специальных действий или операций над предметами в их отсутствие, т. е. над их заместителями, или знаками. Однако слово не просто называет те или иные предметы, оно выделяет в этих предметах определенные признаки, по которым и осуществляется процесс обобщения предметов. Таким образом обобщающее логическое мышление невозможно без речи.

Человеческое мышление с вовсе исключенной речью невозможно. С другой стороны, мышление — это не «чистая словесность, слово в нем всегда имеет предметную отнесенность» (Б. Ф. Баев).
Таким образом, мышление и речь — не одно и то же. Несмотря на органическую связь, сну различны. Одну и ту же мысль можно выразить разными словами родного языка и на разных языках.

С другой стороны, существуют слова и выражения, имеющие несколько значений. Если бы речь и мышление были тождественны, этого не наблюдалось бы. Поэтому ложны как те учения буржуазных психологов, согласно которым мышление протекает независимо от речи (психологи вюрцбургской школы), так и те, согласно которым мышление — это беззвучная речь (бихевиористы).

Речь выполняет несколько функций: коммуникативную, или функцию сообщения; сигнификативную, или функцию обозначения; функцию выражения и функцию побуждения.

Коммуникативная функция речи

Коммуникативная функция состоит в том, что с помощью слов и их сочетаний человек сообщает людям что-то о явлениях действительности и о себе самом, а также воспринимает через речь сообщения других людей. Коммуникативная функция речи непосредственно связана с сигнификативной: если слушатель не понимает обращенной к нему речи, сообщение бессмысленно, оно не несет в себе никакой информации, оно перестает быть для данной личности сообщением.

Сигнификативная функция речи

Сигнификативная функция состоит в том, что речь обозначает реальные предметы, их свойства, действия, связи. У каждого слова есть свое значение. Называя словом конкретный предмет (эту ель), мы одновременно обозначаем и класс предметов, к которому относится названный объект мысли (ель вообще, дерево вообще). Это происходит потому, что каждое слово обобщает. Значение слова, точно так же, как и морфологический состав его, обусловлены историей развития языка. Изменения значений слов и грамматических форм речи зависит от ряда исторических условий развития общества.

Функция выражения речи

Функция выражения проявляется в том, что говорящий, сообщая что-либо другим людям, выражает посредством интонаций голоса -убыстрения и замедления речи и других эмоциональных средств — свое отношение к сообщению. Так, грусть выражается медленным темпом речи, некоторой разобщенностью звуков, длительными паузами и понижением голоса. Негодование, восторг, радость улавливаются слушателями по быстрому темпу речи, большей связности речевых звуков и большей звуковысотной амплитуде. Выразительность речи непроизвольна, хотя и может быть преднамеренной, управляемой.

Функция побуждения речи

Функция побуждения выражается в том, что с помощью отобранных в речи слов и их сочетаний, а также интонаций говорящий побуждает людей к действию. Просьбы, приказы, убеждения, доказательства, внушение — все это формы речевого влияния, с помощью которых говорящий воздействует на слушателей.
Речь, кроме этого, воздействует и на процессы, происходящие в организме. Слово может вызвать учащенное сердцебиение, заставить покраснеть или побледнеть.

Слово бодрит и угнетает, бросает в жар и в холод, может нанести тяжелые травмы нервной системе. И это понятно. Человек реагирует не только на непосредственные впечатления от вещей, но и на их словесные обозначения как «сигналы сигналов». Содержание и сила воздействия слов зависят от важности для личности обозначаемых ими явлений жизни.

Речью обладают тольки люди.

Голосовые реакции животных нельзя считать речью. Выполняя сигнальную функцию, они лишены предметного содержания, не обозначают сущности предмета, смысла явления. Тем более они не могут передать, от чего зависит то или иное явление, чем оно порождено. Голосовые реакции позволяют животным выражать свое состояние и сигнализировать близость пищи или опасности, но не юлее. Голосовые реакции животных не являются обобщениями и всегда стоят на уровне первой сигнальной системы.

Речь сформировалась в труде. Она возникла из острой потребности людей согласовывать трудовые действия, а позже — из потребности обмениваться мыслями и хранить познавательный опыт для новых поколений.

Единство трудовых действий порождало и единую для всех членов трудового коллектива звуковую систему, с помощью которой первобытные люди обозначали орудия труда, свои действия, явления природы. Вместе с развитием речи совершенствовался и речевой аппарат: округлялась нижняя челюсть, изменялась форма гортани, язык становился более подвижным, увеличивалась полость рта, появилось речевое дыхание и управление глоточной трубкой (Н. И. Жинкин).

Вначале человек обозначал речевыми звуками лишь то, что достигалось его чувственным опытом. В речи не было слов для обозначения широких обобщений, отвлеченных понятий, ибо человек еще не мог обобщать так, как это он делал позже. Однако с усложнением трудовых отношений, развитием техники люди стали замечать однородные явления, предметы, действия, свойства предметов.

Это породило первые обобщения и отвлечения от конкретного. Возникли понятия. По мере умножения форм трудовой деятельности и познания окружающего мира понятия обогащались содержанием и взаимными связями. Появление грамматических форм и категорий — высокая стадия развития речи в единстве с мышлением.

Понравилась статья? Подпишись на обновления!

⇐ Развитие мышления у детей. Особенности.

Анатомо-физиологические основы речи. Анализатор звуков. ⇒

границ | Активный взгляд на внутреннюю речь

Введение

Внутренняя речь (IS) обычно характеризуется как переживание безмолвного разговора с самим собой. Сообщается, что он феноменологически отличается от других переживаний, таких как зрительные образы, эмоции или противоречивый феномен несимволизированного мышления (Hurlburt and Akhter, 2008). В этой статье мы различаем два общих подхода к ИБ — то, что мы будем называть «форматным» и «активным» взглядами. Эти подходы придерживаются разных тезисов о том, какие элементы более важны для характеристики явления.Как мы увидим, представление формата рассматривает ИС в основном как определенный продукт с определенными функциями формата, тогда как представление активности подчеркивает его свойства как действие. Они могут показаться простыми различиями в акцентах — в конце концов, представление формата может легко принять, что IS — это деятельность, а представление активности не отрицает наличия определенного формата. Тем не менее, причина их соответствующих акцентов заключается в том, что они имеют четкую приверженность тому, что является центральным в этом явлении. В частности, мы увидим, что эти два подхода имеют разные взгляды на когнитивные функции ИС, особенно в том, является ли ИГ необходимым или нет для сознательного мышления.

Это, в общем, философские подходы, но эмпирически хорошо обоснованные. Мы осознаем, что, с одной стороны, как вербальный феномен, хорошее описание ИГ в конечном итоге будет зависеть от точных моделей лингвистического производства и понимания; и что, с другой стороны, как когнитивный феномен, правдоподобное описание ИГ требует большего количества данных, чем мы имеем в настоящее время. Однако полезно выявить обязательства и последствия сохранения определенного общего взгляда на то, что ЕСТЬ на самом деле.В частности, это помогает для методологической оценки того, какие аспекты явления стоит исследовать. В этой статье мы разъясняем различия между форматом и представлениями о деятельности и защищаем преимущества последнего.

Форматное представление внутренней речи

Представление о формате принадлежит большинству авторов, писавших о функциях ИС за последние два десятилетия. В наиболее сильной форме его можно охарактеризовать следующими тремя тезисами:

1. тезис о сильном сознании: ИС необходимо для сознательного мышления;
2. тезис о формате: в IS мы привлекаем репрезентативную систему из-за ее особенностей как формата;
3. тезис о продукте: IS состоит в некотором продукте лингвистической производственной системы, как правило, в строках фонологических представлений.

Первый тезис о роли IS. Если «мышление» грубо понимается как любое когнитивное событие, которое включает манипулирование или разметку пропозиционального содержания, тезис говорит, что выполнение любого из этих действий сознательно требует присутствия ЕСТЬ. Второй тезис касается сущности ИС. В нем говорится, что для того, чтобы что-то считалось ЕСТЬ, важно, чтобы оно было отформатировано определенным образом. Третий тезис дает дополнительную спецификацию видов представлений, задействованных в ИБ.

Первый и второй тезисы — две стороны одной медали: утверждается, что в IS мы используем формат с определенными функциями, потому что эти особенности открывают возможность вообще иметь сознательные мысли. Разные авторы сосредоточили свое внимание на разных характеристиках, таких как цифровость или независимость от контекста (Clark, 1998), восприятие и интроспективность (Jackendoff, 1996, 2012; Prinz, 2011, 2012; Bermúdez, 2003) и предикативная структура (Bermúdez, 2003). ). Возьмем один пример: Джекендофф и Принц, следующие за ним, считают, что «чистое» сознательное мышление невозможно по архитектурным причинам: мы можем осознавать представления промежуточного уровня (например, 2.5D-представления в визуальной системе), но никогда — представлений базового или более высокого уровня, таких как концепции или пространственные 3D-представления. Таким образом, если мы хотим иметь сознательные мысли, мы должны использовать формат представления, который имеет правильные представления. Изображения хороши, но фонологические репрезентации намного лучше, учитывая, что фонологические репрезентации могут переносить гораздо больше видов мыслей (о будущем или прошлом, о abstracta и possibleilia , об отношениях и т. Д.).

Эти соображения приводят Джекендоффа к тезису о продукте, то есть о том, что IS состоит из цепочек фонологических представлений или структур. Однако можно задаться вопросом, насколько центральным является тезис о продукте для представления о формате и насколько конкретным является его приверженность определенному типу продукта. Что касается центральности, можно утверждать, что точка зрения не обязана рассматривать ИС как составленную исключительно из фонологических репрезентаций. Несомненно, IS появляется как формат, несущий контент, поэтому он также состоит из семантического компонента.Более того, общий подход также может быть сформулирован таким образом, чтобы это было совместимо с идеей, что ЕСТЬ — это действие: действие по созданию цепочек внутренних языковых элементов (в основном) с целью донести наши мысли до сознания. Фактически, иногда Каррутерс (2011) приближается к представлению ИГ таким образом, поэтому изображение его как поддерживающего точку зрения формата может показаться спорным. Разница между этой точкой зрения и тем, что мы будем называть видом деятельности, возможно, проявляется в акцентах и ​​степени.

Однако Каррутерс (2014), как Джекендофф, Принц или Бермудес, действительно делает акцент на продукте и его свойствах. С другой стороны, следует отметить, что многие авторы, не особо озабоченные вопросом роли ИГ в сознательном мышлении, также считают ИГ продуктом (Pickering and Garrod, 2013). То есть, кажется, принято думать об ИГ как о продукте, а не как о каком-то виде деятельности. Что касается приверженности определенному виду продукта, можно заметить, что существуют разные виды фонологических представлений.Мы можем различать по крайней мере артикуляционные, фонематические и акустические фонологические репрезентации. Мы можем думать, что в деятельности внутренней речи используются все три вида репрезентаций. Однако состоит ли ИГ во всех из них? Если IS охарактеризован в терминах продукта, кажется, что IS должны быть строками фонологических акустических представлений . Это утверждение подтверждается двумя причинами. Во-первых, если формат должен быть интроспективным / перцептивным, кажется, что только акустические репрезентации могут помочь, учитывая, что ни артикуляционные, ни фонематические репрезентации не являются интроспективными, согласно его мнению (см. Выше).Итак, вслед за Джекендоффом Принц заявляет, что звуки речи, в том числе немая речь, «переживаются на уровне, который выше жужжащей путаницы нефильтрованных звуковых волн, но ниже уровня категорий фонем» (Prinz, 2012, p. 69) .

Во-вторых, некоторые авторы считают, что IS как продукт делает мысли осознанными, потому что IS — это предсказание, сделанное на основе впоследствии прерванного двигательного действия (см. Carruthers, 2011; Pickering and Garrod, 2013). Испытуемые дают инструкции произвести определенный лингвистический элемент; эти инструкции преобразуются в команды двигателя; и затем команда прерывается, но не раньше, чем копия efference отправляется в передовые модели, которые выдают прогноз о входящем сенсорном сигнале, соответствующем прерванной команде двигателя.Если это в конечном итоге то, в чем заключается IS, то есть в предсказании входящего сенсорного сигнала, то, возможно, экземпляр IS должен быть акустическим представлением, поскольку предсказание представляет звуки (а не фонемы или артикуляции).

Как бы то ни было, мы готовы согласиться с тем, что связь между твердым сознанием и тезисами формата является более центральной для представления о формате, чем тезис о продукте, и что любые обязательства в отношении определенного вида продукта обычно возникают как следствие. одобрения двух прежних тезисов.В самом деле, только ослабив эти тезисы, защитник видения формата сможет справиться с некоторыми вызовами для этого взгляда, которые мы собираемся представить.

Проблемы при просмотре формата

Мы хотим представить три общие проблемы, которые мы видим, связанные с представлением о формате — общие в том смысле, что они проистекают из одобрения его тезисов (i) и (ii) (сильное сознание и формат). Во-первых, он должен отрицать феномен «несимволизированного мышления» (UT; Hurlburt, Akhter, 2008).Во-вторых, он не может легко объяснить, как IS делает мысленное содержание доступным сознанию (Jorba and Vicente, 2014). В-третьих, у него могут возникнуть проблемы с учетом вариативности использования ИБ. В дополнение к этим общим проблемам, мы, наконец, рассмотрим конкретную интерпретацию идеи ИС как продукта, а именно предположение о том, что ИС — это акустическое представление, предсказывающее входящий сенсорный сигнал — предположение, которое имеет некоторые проблемы с его точки зрения. собственный.

Загадка несимволизированного мышления

Используя метод описательной выборки опыта, Хиви и Херлберт (2008) сообщили, что люди утверждали, что пережили внутренние эпизоды, в которых у них было чувство «мышления конкретной, определенной мысли без осознания того, что эта мысль передается в словах, образах и т. Д. или любые другие символы »(стр.802). Например, кто-то может сообщить о своем опыте, когда он задавался вопросом, будет ли друг водить его автомобиль или его грузовик, но без слов, несущих этот конкретный контент, и без изображений друга, автомобиля или грузовика (Hurlburt and Akhter, 2008, стр. 1364). Согласно их результатам, такое «несимволизированное мышление» занимает в среднем около 22% нашей сознательной жизни (Hurlburt and Akhter, 2008; Hurlburt et al., 2013).

Несимволизированное мышление — не бесспорное явление.Хотя есть и другие направления исследований, которые указывают на особую феноменологию пропозиционального мышления (Siewert, 1998; Pitt, 2004), его характеристика неуловима. Например, Hurlburt и Akhter (2008) изображают это в основном в негативном ключе, считая, что «несимволизированное мышление переживается как мышление , а не чувство, не намерение, не намек, не кинестетическое событие, не событие. телесное событие »(с. 1366). В этой статье мы не хотим вступать в дебаты относительно свидетельств UT.Скорее, мысль, которую мы хотим сделать, носит условный характер: , если UT является подлинным явлением, которое нужно объяснить, это создает серьезную проблему для представления формата. Эта точка зрения утверждает, что мы вербуем ЕСТЬ, чтобы иметь сознательные мысли — в противном случае мы не смогли бы мыслить сознательно. Но если возможно иметь сознательные мысли без присутствия IS, тогда утверждение формата представления просто ложно. В самом деле, его лучшая стратегия — просто отрицать это явление. В этом ключе Каррутерс (2009) утверждает, что UT может быть результатом конфабуляции: люди сообщают, что думают без слов или изображений, но они могут на самом деле использовать слова и / или изображения, или они могут не думать на самом деле (например,g., они думают, что думали о том, какой товар купить, но на самом деле смотрели только на разные товары). Hurlburt et al. (2013), напротив, предполагают, что конфабуляция, вероятно, идет наоборот: мы участвуем в большем количестве UT, чем в среднем 22%, но, поскольку мы склонны отождествлять мышление с внутренним разговором, мы склонны сообщать, используя слова, когда на самом деле мы не используя их.

Повторяю, любая точка зрения, которая поддерживает как сильное сознание, так и тезисы о формате, будет утверждать, что на самом деле ЕСТЬ — это форма, которую принимает сознательное пропозициональное мышление, поэтому, поскольку UT является пропозициональным, это просто невозможно.Однако можно сконструировать более слабые версии представления формата, в которых UT выступает как более управляемое явление. В частности, можно отказаться от сильного тезиса о сознании и считать, что IS не является необходимым для того, чтобы иметь сознательные мысли. IS было бы только хорошим, возможно, лучшим способом сделать мысли осознанными, но есть и другие способы сделать это. Теории восприятия сознания (Prinz, 2011) — хороший кандидат на эту более слабую версию. Эти теории утверждают, что мысль всегда нуждается в определенном формате восприятия, чтобы быть сознательной, и что «даже высокоуровневые состояния восприятия и моторные команды недоступны сознанию» (Prinz, 2011, p.174). IS представляет собой разновидность такого формата восприятия, но могут быть и другие. В частности, может быть несимволических средств восприятия, таких как эмоции или телесные чувства. Следуя этому пути, есть шанс объяснить UT, не отрицая феномена: несимволизированная мысль будет мыслью, которая обналичивается в некотором несимволическом формате восприятия.

Есть проблемы с таким аккаунтом. Первая проблема заключается в том, что неясно, действительно ли это соответствует характеристике явления, предложенной исследователями этого явления.Напомним, что Hurlburt и Akhter (2008) отрицают, что UT переживается как чувство, намерение, намек, кинестетическое или телесное событие, добавляя, что люди «уверенно различают переживания, которые являются мыслями (…), и переживаниями, которые являются чувствами (…) или сенсорными ощущениями». осознание »(с. 1366). Это, кажется, оставляет очень мало места для маневра для перцептивного описания UT. Теперь можно возразить, что положительная характеристика этого явления Херлбуртом и Ахтером (Hurlburt, Akhter, 2008) несколько неадекватна и что, возможно, за этим стоит другое восприятие.Итак, давайте сосредоточимся на второй проблеме, которая кажется более актуальной для перцептивного объяснения, а именно на проблеме учета особого семантического содержания несимволизированных мыслей, о которых сообщают субъекты.

Если UT — подлинное явление, единственная положительная характеристика, которую мы имеем, — это то, что субъекты утверждают, что испытывают определенные мысли. Таким образом, любое описание явления должно учитывать эту характеристику. Представьте себе несимволики, которые задаются вопросом, будет ли друг вести его машину или грузовик.Какой вид восприятия может нести это содержание? Если бы субъект был вовлечен в переживание ЕСТЬ, ответ был бы однозначным: это содержание мысленного предложения. Но несимволические переживания восприятия, такие как определенные чувства, связанные с вашим другом и его грузовиком, кажутся неподходящими для этой задачи. Конечно, с точки зрения Принца (например, в его теории эмоций, Prinz, 2004) чувства могут иметь намеренное содержание, но они не кажутся настолько тонкими, чтобы включать в себя конкретное содержание мысли, например, удивление субъекта.Предложение Принца рассматривать пропозициональные установки в терминах, аналогичных эмоциям (Prinz, 2011), может помочь в отношении части «отношения», т. Е. Может быть так, что то, что отличает «сомневаться в том, что p » от «сомневаться в том, что p» »- это определенное эмоциональное чувство, которое сопровождает мысль. Тем не менее, это ощущение не , а не объясняет восприятие контента p , поэтому что-то еще должно поддержать последний опыт. Учитывая проблемы, связанные с прикреплением определенного пропозиционального содержания к визуальным или другим невербальным сенсорным элементам (подробнее об этом в следующем разделе), у Принца, похоже, нет других ресурсов, кроме представленных предложений.Поэтому UT представляется ему столь же маловероятным, как и другим защитникам форматного взгляда.

Возможно, выход из этой проблемы состоит в том, чтобы заявить, что несимвольный формат восприятия задействован, но не для передачи мысленного содержания, а для подсказки им. То есть перцептивный опыт не будет использоваться как проводник, содержания, а только как средство для концентрации нашего внимания или отслеживания наших мыслительных процессов. Таким образом, сознательное мышление может быть несимволическим в понимании Херлбёрта, даже несмотря на то, что во многих случаях несимволическое сознательное мышление использует перцептивные каркасы.Тем не менее, этот альтернативный взгляд кажется полон проблем.

Представление формата предоставляет отчет о том, как генерируется ИС, и пытается объяснить, как ИС делает возможным осознанное мышление. Тем не менее, у него нет объяснения сознательного мышления, которое не поддерживается ИС — модель подсказок появляется как дополнение к ней ad hoc . Если мы возьмем модель Каррутерса как парадигму представления о формате (см. Ниже), станет ясно, что модель предназначена не для объяснения того, что IS вызывает сознательных мыслей, а для объяснения того, что IS вызывает сознательных мыслей.Создание строки фонологических представлений с прикрепленным содержанием — это , имеющий мысль, согласно модели, тогда как побуждающая модель говорила бы, что создание перцептивного суррогата — вербального или иного — просто облегчает наличие мысли в сознании, связь между подсказка и содержание произвольны.

Наконец, вид формата также, по-видимому, учитывает чувство свободы воли, относящееся к ментальным феноменам, поскольку оно толкует их как моторные феномены.Например, в модели Каррутерса осведомленность агента объясняется на основе создания образов, которые задействуют систему прямой модели. Детали того, как возникает чувство свободы воли, не ясны, но кажется, что побуждающая модель не может объяснить, почему побуждаемое мышление воспринимается как наше собственное мышление. Единственное, что можно было бы почувствовать как свое, — это подсказка.

Как мысли-содержание доступны сознанию

Даже если кто-то оспорит свидетельство UT, представление формата все еще сталкивается с проблемой объяснения того, как мысленное содержание доступно сознанию (см. Расширенное обсуждение в Jorba and Vicente, 2014).Любой отчет о сознательном мышлении должен объяснить, как мысленное содержание становится доступным для понимания. Защитники представления о формате считают, что, создавая цепочки фонологических репрезентаций, мы приносим в сознание мысленное содержание. Однако не объясняется, как это делается. Кажется, что, разговаривая с собой, мы осознаем фонологическую структуру нашего ИС. Как этот вид сознания объясняет осознание значений или содержания? Помните, что в некоторых интерпретациях, таких как Джекендофф, концептуальные структуры и, следовательно, значения и пропозициональное содержание обязательно бессознательны.Тогда возникает вопрос: как эти структуры или репрезентации становятся сознательными, по крайней мере, доступными, благодаря тому, что фонологические структуры становятся сознательными?

Кларк (1998), а также Бермудес (2003) и Джекендофф (1996, 2012) предполагают, что фонологические репрезентации преобразуют пропозициональное содержание в объекты, которые предстают перед мысленным взором. Однако кажется, что преобразование пропозиционального содержания в объект, на который можно «смотреть», позволяет субъектам только знать, о чем они думают, а не думать об этих мыслях сознательно.Вместо того, чтобы информировать их об определенном пропозициональном содержании p и, таким образом, чтобы сознательно верить или судить, что p , этот механизм заставляет их осознать, что они думают об этом пропозициональном содержании, т. Е. Что они верят или судят о том, что с. . Объективизация, кажется, дает субъекту метапрезентацию, но не сознательное мышление на уровне земли.

Давайте проясним этот момент с точки зрения позиции Кларка. Кларк (1998) представляет свою точку зрения как развитие идей Выготского об И.С. Выготском (1987).Однако роль, которую он представляет для ИБ, сильно отличается от того, что Выготский подчеркивал роль ИГ в саморегулировании и оперативном контроле со стороны исполнительной власти, а также в планировании более или менее немедленных действий, то есть не в планировании летней поездки, но планируем, как решить задачу Ханойской башни. Выготскианцы обычно считают, что ИС помогает нам сосредоточить внимание на том, что мы делаем, тогда как Кларк и др. считают, что это позволяет нам сосредоточиться на том, о чем мы думаем. Выготскианцы отмечают, что ИГ участвует, в том числе, в поэтапном проведении акции.Это означает, что ИС позволяет нам делать то, что мы делаем, в сознательном режиме. Мы отслеживаем свое поведение, сознательно думая «это идет сюда», «это идет туда», «если это идет сюда, то то идет туда» и т. Д. Напротив, модель Кларка — это модель не контроля или мониторинга поведения, а, по-видимому, метапознания, т. е. знания того, что мы думаем. Мы считаем, что есть разница между утверждением, что ИГ помогает нам иметь осознанные мысли, которые используются для мониторинга и контроля нашего поведения, и утверждением, что ИС заставляет нас осознавать, о чем мы думаем, чтобы мы могли думать о своем мышлении. .

Возможно, Кларк, Джекендофф и Бермудес не предполагают, что их рассказ будет иметь тот узкий охват, который мы приписываем ему. Однако модель, которую они предлагают, кажется, может объяснить только то, как IS дает нам знание о том, что и как мы думаем. Скажем, используя предложения нашего языка, мы можем иметь в своем уме какой-то объект. Что мы от этого выиграем? Предположительно, мы получаем знания только о том, о чем думаем. Мы «видим» предложение, понимаем его значение и приходим к выводу: «Хорошо, я думаю, что p .«Эти знания о том, что и как мы думаем, могут быть, конечно, очень полезными, но мы бы сказали, что это всего лишь использование ИС, среди многих других. В любом случае это описание не объясняет, как содержание мыслей становится сознательным для доступа.

В этом отношении идея Каррутера (2011, 2014) о том, что мысленное содержание связано в цепочки фонологических представлений и транслируется вместе с ними, выглядит намного лучше. Ибо, согласно этой идее, мысленное содержание как таковое превращается в сознание доступа, будучи привязанным к форматам, которые являются как феноменальными, так и осознанными: «есть все основания полагать, что концептуальная информация активируется взаимодействиями между средними уровнями. области и области ассоциаций (…) связаны с содержанием присутствующих перцептивных состояний и транслируются вместе с последними.Следовательно, мы видим не просто сферический объект, движущийся по поверхности, но помидор, катящийся к краю столешницы; и мы не просто слышим последовательность фонем, когда кто-то говорит, мы слышим то, что они говорят; и так далее »(Carruthers, 2014, стр. 148).

Что не ясно с этой точки зрения, так это то, как происходит процесс связывания, особенно с учетом того, что, согласно Каррутерсу, то, что мы делаем, чтобы извлечь значение эпизода ИБ, — это интерпретировать уже сознательную фонологическую репрезентацию с помощью обычных механизмы понимания.Однако, согласно Langland-Hassan (2014), единственный контент, который может быть связан с эпизодом ИГ, имеет вид: семантическое значение этого эпизода ИГ такое-то и такое-то. То есть содержимое, привязанное к строке IS, будет относиться не к миру, как это должно быть, а к самой строке. Причина в том, что фонологические представления представляют акустические свойства, а семантические представления представляют мир. Лангланд-Хассан утверждает, что невозможно уместить эти разные виды представлений в один элемент.

Возможно, есть причины сопротивляться этой идее. Если рассматривать репрезентативный контент как информацию, которую передает представление, становится ясно, что репрезентативный экземпляр может передавать различные виды информации. Фонологическое представление может представлять звуки, но именно посредством этой акустической информации оно также представляет определенную семантическую информацию. Это, вкратце, позиция Принца (Prinz, 2011, 2012). Принц утверждает, что сознание требует внимания к сенсорным представлениям.Эти представления представляют собой «образы, созданные из сохраненных концептов, [которые] наследуют семантические свойства этих концептов» (Prinz, 2011, стр. 182). IS представляет собой особенно важный вид изображений, то есть лингвистические изображения, которые несут информацию и об акустических свойствах и семантическом содержании. В этом отношении теория Принца, кажется, избегает критики Ленгланда-Хассана: причинно-информационные цепочки несут ответственность за сохранение различных видов информации, прикрепленных к одному и тому же сенсорному представлению, поэтому проблема связывания может не возникнуть.

Однако анализ Лангланда-Хассана также вызывает другую озабоченность: это различное содержание играет разные функциональные или логические роли. Акустическая информация будет играть роль в умозаключениях, связанных со звуком представления, в то время как семантическая информация будет регулярно использоваться для процессов рассуждения, связанных с тем, что означают эти слова. Эти логические роли нельзя просто смешивать. Опять же, точка зрения Принца может помочь решить эту проблему: эти материалы не просматриваются одновременно.Чтобы иметь сознательные мысли, субъект должен иметь в уме определенную сенсорную репрезентацию и , обращающуюся к нему, но ничто не препятствует тому, чтобы в одни моменты он обращал внимание на его сенсорные свойства, а в другие — на его семантическое содержание. Итак, мысли доступны сознанию, просто обращаясь к сенсорным элементам, связанным с собственно семантическим представлением.

Мы считаем, что это проблема. Сравните случай, когда субъект обращается к сенсорной информации репрезентации, со случаем, когда он обращает внимание на его семантическую информацию.В чем феноменологическая разница между обоими случаями в сознании испытуемого? Согласно теории перцептивного сознания Принца, между ними должно быть какое-то сенсорное различие, например, сопутствующее сенсорное представление. Таким образом, если субъект думает об акустической информации представления, будет присутствовать некоторое представление, связанное с акустикой; если она думает о своей семантической информации, будет присутствовать некоторое семантическое представление.

Этот счет открывает путь к бесконечному регрессу.Обратите внимание, что сопутствующие репрезентации сами должны быть сенсорными репрезентациями, и в отношении них может быть поднят вопрос того же типа: уделяет ли субъект внимание сенсорной или семантической информации? Чтобы провести различие между обоими случаями, нужно обратиться к дополнительным отличным сопутствующим репрезентациям, которые сами по себе являются сенсорными репрезентациями и поднимают тот же тип вопросов. Иными словами: если у вас есть теория, согласно которой для того, чтобы мысль стала сознательной, ее необходимо обналичить в определенном формате, то вы вводите разрыв между содержанием мысли и содержанием самого формата.То, что делает мысль сознательной, не может быть просто форматом, потому что всегда возникает вопрос, как этот конкретный формат делает эту конкретную мысль сознательной.

Различные функции внутренней речи

Последняя проблема для представления формата, о котором мы хотим упомянуть, заключается в том, что неясно, как оно может учитывать вариативность использования и видов IS. Мы используем IS в большинстве ситуаций, в которых мы можем использовать внешнюю или открытую речь (OS). Например, IS используется для мотивации, поощрения, развлечения, выражения эмоций или чувств говорящего, управления поведением и т. Д.Основное отличие состоит в том, что ОС может быть адресована кому-то другому, тогда как ИС должна быть адресована себе. Таким образом, среди функций ОС, которые мы, вероятно, не найдем в обычной ИБ, мы можем насчитать те действия, которые концептуально требуют кого-то еще, например, обещания и угрозы, но ИС может включать сопоставимые функции, такие как предупреждения. В любом случае, это просто отражение того, как то, что можно делать с языком, зависит от аудитории, к которой он обращается, но это не выявляет важной или глубокой функциональной разницы между внешним и IS.

Когда дело доходит до объяснения множества функций IS, представление формата может иметь проблемы. Представление о формате не претендует на то, чтобы утверждать, что мы используем ИС только для того, чтобы иметь сознательные мысли. Однако, по всей видимости, он предлагает историю о том, почему вербуют IS, и, таким образом, кажется, придерживается определенной идеи о правильной функции IS: правильной функцией IS было бы сделать возможным осознанное мышление, в то время как использование IS не относящиеся к сознательному мышлению, будут производными.Тем не менее, трудно понять, как будет происходить такой вывод. Например, если рассматривать случай ОС, нельзя найти аналогичную фундаментальную функцию. Можно апеллировать к понятию «общение», утверждая, что оно сродни очень общей функции «сосредоточить чье-то внимание на чем-то» или «заставить кого-то что-то осознавать». Тем не менее, это в лучшем случае свободный способ говорить.

Давайте конкретизируем общую мотивацию, которая поддерживает тезис о том, что IS может иметь надлежащую, конститутивную функцию.Это старая загадка о том, почему кто-то должен говорить сам с собой, когда он заранее знает, что он собирается сказать. Другими словами, если кто-то думает, что семантическое содержание «уже есть» до того, как слова фактически произнесены, ему не следует утруждать себя словами, чтобы выразить его для себя. Другими словами, ИС не может иметь коммуникативную функцию, потому что коммуникация предполагает информационное несоответствие между говорящим и слушателем, и это несоответствие не существует, когда обе роли совпадают в одном и том же человеке.Во-вторых, неясно, считаются ли некоторые виды использования ИБ общением. Например, нет необходимости характеризовать самомотивацию, или даже самооценку, или самосознание (Morin, 2011) с точки зрения коммуникации. Странно говорить, что когда вы мотивируете себя словами, вы участвуете в каком-то акте общения с самим собой. Если ИС не имеет коммуникативной функции, у него должна быть собственная функция. Который из? Многообещающий ответ, кажется, состоит в том, что ИГ выполняет функцию, связанную с сознательным мышлением.

Несмотря на то, что это привлекательная мотивация, мы думаем, что у нее есть основной недостаток: кажется, предполагается, что функция внешней речи просто коммуникативная. Тем не менее, это не так. ОС может играть те же когнитивные роли, что и ИС, включая предполагаемые роли, связанные с сознанием. Когда мать, помогая дочери разгадывать пазл, говорит ей «это здесь… то там» и т. Д., Она направляет свое внимание на предметы и места, т. Е. Регулирует свое поведение, разговаривая, точно так же, как мы должны делать это, когда используем ИС.В принципе, все, что мы говорим в ИС, можно сказать и в ОС, и для тех же целей. Таким образом, если бы ИС выполняла функцию осознания мысленного содержания, это определенно было бы не его собственно функцией, а функцией речи в целом (например, в рассматриваемом случае мы можем сказать, что мать заставляет свою дочь осознавать, где разные части идут, так что дочь сознательно решает, что эта часть идет сюда и т. д., таким образом получая контроль над решением головоломки). ИБ не будет иметь коммуникативной функции ОС, но функции ИС по-прежнему можно рассматривать как подмножество ОС.

Однако это обязательство «надлежащего функционирования» может быть несущественным для представления. Относительно легко прочитать авторов, одобряющих утверждения о надлежащих функциях ИС — многие утверждения принимают форму «мы используем ИС вместо x», где x заменяется сознательным мышлением, мышлением системы-2 (Frankish, 2010), самооценкой. -регулирование, исполнительный контроль или что-то еще. Тем не менее, может быть неблагодарным читать эти утверждения как выражающие твердое мнение о надлежащих функциях. Более либеральное толкование — думать, что каждый автор сосредоточился на использовании ИС, а все остальное просто очевидно оставил на заднем плане.Мы считаем, что методологически целесообразно начать с подробного описания различных видов использования ИБ, различных ситуаций, в которых мы его используем, а также различных видов ИС, которые могут быть, но это уже другая проблема (для примеров такого рода подходов, см. Morin et al., 2011; Hurlburt et al., 2013). Дело в том, что защитники видения формата могут отказаться от твердой приверженности надлежащему функционированию ИБ и согласиться с множеством вариантов использования.

Однако, даже если отказ от обязательства «надлежащей функции» будет отменен, мы думаем, что, когда дело доходит до учета использования IS, представление формата обычно имеет порядок объяснения в обратном порядке.История предполагает, что IS излагает мысли в определенном формате, и, таким образом, эти мысли можно найти для новых, различных целей. Однако функциональный порядок прямо противоположен: мысли формируются и набираются для использования в различных целях, и при этом они могут проявляться в определенном формате. Рассмотрим пример со спортсменкой, говорящей себе мотивирующие слова (Hatzigeorgiadis et al., 2011). Спортсменка не сначала формирует мысленное предложение «вы можете это сделать», а затем использует это предложение для мотивации себя.Скорее, спортсмен участвует в деятельности по мотивации себя, и при этом ее мотивирующие мысли могут достигать точки, когда она слышит, как она произносит ободряющие слова тихо (или даже иногда вслух). Или рассмотрим случай, когда кто-то решил положить больше денег на счетчик парковки и сказал себе: «Еще один квартал? Ммм… Могу вернуться через час. Лучше кофе. Субъект принимает решение посредством определенной концептуальной деятельности. Некоторые из элементов этой деятельности — обычно наиболее заметные и актуальные — могут проявиться в сознании под словесным контролем, где они могут быть использованы в дальнейшем и привести к новым циклам умственной деятельности.Эти два примера представляют собой случаи, в которых система лингвистического производства может быть задействована спонтанно, так что, так сказать, «слова приходят нам в голову», но, конечно, мы также можем вызвать слова, явно участвуя в лингвистической деятельности. . Студент, готовящийся к выступлению, может внутренне пересмотреть некоторые предложения, которые он намеревается произнести, чтобы изменить несколько слов, решить, где сделать акцент, и т. Д. Опять же, способ описания этого заключается не в том, что она излагает свои мысли в вербальном формате, а затем исследует их.Скорее, она уже занята исследованием своих собственных мыслей по поводу того, о чем она хочет поговорить, и использует свои вербальные системы, чтобы сделать это более точным образом.

С другой стороны, одобрение представления формата подразумевает, что, даже если кто-то откажется от идеи надлежащей функции, он все равно будет утверждать, что набор формата играет необходимую роль во множестве функций. Тем не менее, некоторые из этих функций ставят под сомнение утверждение о том, что формат необходим, не говоря уже о лингвистическом формате.Подумайте еще раз об ИС и мотивации, которые подробно обсуждаются в спортивной литературе по психологии (Hatzigeorgiadis et al., 2011). Спортсмену не нужен какой-то особый формат, чтобы мотивировать себя: она может сказать себе: «Отдать все !!», но с таким же успехом она могла бы зафиксировать взгляд на финишной прямой и увидеть, насколько она близка, почувствовать, как быстро она ноги двигаются или что-то в этом роде. Ей нужны перцептивные или проприоцептивные стимулы, но они не обязательно должны быть произведены самостоятельно (то есть они не обязательно должны быть результатом воображения или производства IS).

Наконец, сомнительна и идея о том, что в IS мы всегда используем какой-то формат для определенной цели. Кажется, есть случаи, когда единственное, что мы делаем с ИГ, — это добавляем явно ненужный выразительный комментарий к тому, что мы сделали (Hurlburt et al., 2013), например, мы говорим «а-ха» или «отлично!» мы сами, например, после того, как хорошенько о чем-то подумали. Можно ли сказать, что в этих случаях мы нанимаем какой-то формат с какой-то целью? Возможно, мы бы так не сказали.Более того, мы, вероятно, сказали бы, что используем ИС вообще без цели — по крайней мере, без цели, связанной с рассматриваемой познавательной деятельностью. Тем не менее, нецелевое ИС кажется проблемой для представления формата, как бы слабо оно ни было истолковано, поскольку представление формата требует, чтобы фонологические представления использовались для выполнения когнитивных функций.

Внутренняя речь — это предсказание?

В этом последнем разделе о проблемах представления формата мы хотим кратко рассмотреть конкретное предложение об ИС, которое мы упомянули выше, а именно, что это предсказание относительно языковых звуков, которые можно было бы услышать, если бы не было определенное языковое действие. прервано.Это предложение имеет некоторую независимую привлекательность, поскольку оно толкует ИГ как разновидность моторных образов (Carruthers, 2011, 2014). Современные теории двигательных образов (Jeannerod, 2006) утверждают, что двигательные образы возникают в результате прерывания выполнения двигательных команд и прогнозирования поступающих сенсорных и проприоцептивных сигналов. Мы думаем, что привлекательно встроить ИГ в более широкую теорию создания изображений.

Однако предположение, что эпизод ИГ является предсказанием языковых звуков, действительно имеет некоторые проблемы.Одна из первых проблем заключается в том, что он не может приспособиться к интуитивной идее о том, что IS обычно воспринимается как значимый , например, когда кто-то занимается сознательными рассуждениями. Это контрастирует с экземплярами ИС, игнорирующими значение (например, когда кто-то мысленно повторяет некоторые лингвистические элементы, чтобы запомнить их — мы для краткости назовем эти случаи «бессмысленными»). Мы бы сказали, что когда мы говорим об ИГ в контексте, подобном нынешнему, мы говорим только о значимой ИГ. Однако способ, которым представление формата предпочитает индивидуализировать информационную среду, не нуждается в семантике, значении или содержании — или, если оно играет роль для семантики, оно является второстепенным, вспомогательным по отношению к свойствам формата.Таким образом, как значимые, так и бессмысленные экземпляры строки фонологического представления могут считаться одним и тем же типом IS.

В предложении также есть проблемы с данными, которые явно показывают, что ИБ может содержать ошибки, которые распознаются как таковые (Oppenheim, 2013), потому что, prima facie, прогноз, сделанный на основе копии efference, не отслеживается; скорее, его правильная функция — мониторинг производства. Связанная с этим и сложная проблема заключается в том, что это предложение исключает широко распространенную в настоящее время идею о том, что феномены пассивности в познании (слуховые вербальные галлюцинации (AVH) и вставка мыслей) могут быть результатом неправильной атрибуции IS (например.г., Ford and Mathalon, 2004; Маккарти-Джонс, 2012; см. также Langland-Hassan, 2008, где представлена ​​пересмотренная версия с точки зрения дефицита фильтрации / затухания). Эта последняя идея, по-видимому, требует, чтобы IS был входящим сигналом , с которым сравнивается прогноз, а не самим прогнозом. То есть неправильная атрибуция (как проверка ошибок) возможна только при сравнении, которое, в свою очередь, требует предсказания и входящего сенсорного сигнала. Если единственный продукт, который мы получаем от внутреннего разговора, — это сенсорное / акустическое предсказание, тогда непонятно, как мы можем приписывать его себе или другим (см., Однако, Vicente, 2014 для развития и критики идеи, что ЕСТЬ — это входящее сенсорное восприятие). сигнал).Кажется, что и проверка ошибок, и неправильная атрибуция требуют, чтобы IS был , а не — предсказанием о языковых звуках, издаваемом передовыми моделями.

Вид деятельности внутренней речи

Представление, которое мы хотим аргументировать, подчеркивает активность внутренней речи, а не формат IS. Эта точка зрения не беспрецедентна. Например, акцент на деятельности является ключевым элементом советской школы, к которой принадлежит Выготский (Козулин, 1986; Герреро, 2005), и многие современные Выготскианцы понимают язык как основанный на деятельности (Carpendale et al., 2009) и ИС как интернализация этой деятельности. Другие недавние подходы, которые характеризуют ИГ как сохраняющие некоторые особенности языковой деятельности — а не просто лингвистический формат — включают Fernyhough (2009), который рассматривает язык как диалогический по своей сути, или Hurlburt et al. (2013), которые одобряют использование внутреннего говорящего , чтобы не рассматривать ИБ как простой репрезентативный продукт.

Что касается представлений о формате, которые мы описываем в этой статье, наша идея представления о деятельности ИБ отвергает как формат, так и тезисы о сильном сознании, связанные с первым.Что касается тезиса о формате, в нем утверждается, что в IS мы не используем формат, будь то перцептивный, предикативный или какой-то еще. В лучшем случае мы могли бы сказать, что мы вербуем языковую деятельность, хотя мы думаем, что использование понятия вербовки неверно характеризует точку зрения: мы не задействуем должным образом речевую активность; мы просто говорим, хотя и внутренне. Что касается тезиса о сознании, то точка зрения отрицает, что IS необходимо для сознательного мышления, или что IS составляет для сознательного мышления (т.е., что его правильная функция — сознательное мышление). Скорее, представление о деятельности занимает плюралистическую позицию: IS имеет почти столько же функций или применений, сколько мы можем обнаружить в ОС, ни одна из которых не должна выделяться в качестве ее надлежащей функции.

Если мы понаблюдаем за нашим собственным IS, мы увидим, что, по сути, IS используется во многих различных обстоятельствах: самовыражение, мотивация, оценка, фокусировка внимания, само-развлечение, фиксация информации в памяти, подготовка языковых действий, комментируя то, что мы сделали, сопровождая наши мысли и т. д.. Кажется, нет большой разницы между причинами, по которым мы разговариваем сами с собой, и причинами, по которым мы разговариваем с кем-то другим: мы говорим, чтобы выразить себя, чтобы мотивировать других, оценивать события или предметы, помогать людям находить места, регулировать их поведение. и т. д. Более того, похоже, нет большой разницы между тем, как мы говорим сами с собой, и тем, как мы разговариваем с кем-то другим. Например, если мы хотим мотивировать нашего любимого спортсмена, мы можем сказать ей «давай!», «Ты лучший!», То есть то, что она может говорить себе.Если мы хотим помочь кому-то добраться до определенного места назначения, мы можем использовать карту и сказать ему: «Иди сюда, а потом туда. Идите прямо сюда, поверните сюда »и т. Д. То есть мы вставляем языковые фрагменты в фон, предоставленный картой, что мы и делаем, когда смешиваем мысленные карты и IS в ориентации.

Есть также параллели между случаями, в которых IS и OS появляются в более длинных и более сложных лингвистических конструкциях, и теми, в которых они кажутся сжатыми или фрагментарными. Например, когда мы говорим о себе или об определенном человеке или событии, которое нас волнует, мы обычно используем полные предложения и разрабатываем повествование, точно так же, как мы это делаем, когда интроспективно относимся к себе, другим людям или определенным событиям.С другой стороны, наша речь выглядит сжатой или фрагментарной, если мы регулируем чье-то поведение в сети: взрослый, который помогает своему ребенку собрать пазл, говорит ему: «Вот этот кусок. Площадь там? Конечно? Где не хватает треугольника? Нет. Да »и т. Д. Как уже давно подчеркивал Выготскян, IS, когда его используют в таком виде, также обычно является конденсированным. Это говорит о том, что использование IS, по сути, означает внутреннее , говорящее на (см. Также Hurlburt et al., 2013).

Предлагаемый нами вид активности резко контрастирует с наиболее сильными версиями форматного представления, т.е.е., те, которые считают, что ЕСТЬ для сознательного мышления, и это ЕСТЬ необходимо для сознательного мышления, потому что нам нужен определенный формат, чтобы получить мысленное сознание. Однако, обсуждая форматное представление, мы рассматривали его более слабые версии. Слабая версия представления о формате, например, может просто утверждать, что мы производим фонологические представления, чтобы лучше делать различные вещи, от сознательного мышления до мотивации. Представление активности и эта слабая версия представления формата в принципе не сильно отличаются.

Однако есть причины предпочесть классифицировать ИГ как деятельность tout court , а не с точки зрения формата. Во-первых, обозначение IS как деятельности лучше соответствует естественному описанию IS как говорящего, а не как производящего фонологические репрезентации (даже если фонологические репрезентации производятся). Во-вторых, понятие активности подчеркивает функциональную преемственность между внешним и IS более естественным образом, чем представление о формате. Как мы объяснили, представление формата обычно начинается с сосредоточения внимания на функции, которая предположительно является эксклюзивной для IS, т.е.е., мысленное сознание. Следствием этого является то, что он различает внешнее и ЕСТЬ — первое — инструмент коммуникации, второе — познания. Даже если ослабить учетную запись, чтобы сделать ее чувствительной к множеству вариантов использования ИС, он склонен рассматривать это использование как решение определенных когнитивных требований. Представление о деятельности, напротив, рассматривает их как предсказуемые эффекты интернализации ОС и ее различных функций.

Как бы то ни было, точка зрения, которую мы хотим предложить, заслуживает названия «вид деятельности» по другим причинам, которые резко контрастируют с подходом формата.Мы утверждаем, что ИС, как речь в целом, характеризуется как вид действия , а именно действия, заключающегося в выражении мыслей. На философском языке это означает, что IS индивидуализировано с точки зрения того действия, которым оно является, то есть, что оно отличается от других ментальных феноменов, связанных с тем, что делает человек (или его разум). Это исключает необходимость индивидуализации ИБ с точки зрения его качеств продукта, например, его свойств как последовательности фонологических представлений.

Вопрос о том, как индивидуализировать ИГ, — это не просто метафизический вопрос, он имеет важные методологические последствия в отношении того, как следует подходить к его изучению или какие виды ментальных механизмов для него важны. Например, делая акцент на действии речи, вполне естественно пытаться понять ИС в терминах всех представлений, которые мобилизуются в речи, т. Е. Семантических, синтаксических, возможно артикуляционных и т. Д. Как мы утверждали в разделе «Как мысленное содержание доступно сознанию» — в представлении формата семантические свойства экземпляра ИС проявляются как нечто, что нужно связать с ним, а не как нечто неотъемлемо составляющее его, что вызывает озабоченность по поводу того, как происходит связывание. .Напротив, для точки зрения деятельности акт внутреннего разговора начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль, которая может становиться все более и более конкретной, пока не достигнет уровня моторных команд. Представления, задействованные в деятельности — от концептуальных до фонологических — образуют интегрированную систему, и свойства окончательного формата не играют привилегированной роли в объяснении явления и его функций.

Преимущества просмотра действий

Мы считаем, что представление действий имеет несколько преимуществ перед представлением формата.В этом разделе мы разработаем конкретное предложение о том, как вид деятельности может объяснить определенные явления. Представление о деятельности, как мы его представили, довольно либерально по своим обязательствам. Таким образом, это совместимо с тем, что мы сказали до сих пор, чтобы утверждать, что нам не нужно связывать мысленное содержание с фонологическими представлениями: можно сказать, что мы интерпретируем наше ЕСТЬ так же, как мы интерпретируем ОС, т. Е. С помощью лингвистических средств. -плюс-прагматическая система. Это также совместимо с представлением о том, что, хотя мы иногда используем IS в определенных действиях, где задействовано сознательное мышление, сознательное мышление возможно без IS.То есть, дух взгляда на деятельность согласуется с общей моделью сознательного мышления, согласно которой сознательное мышление обычно не символизируется: иногда мы говорим сами с собой в качестве помощи — но в этом случае нельзя сказать, что мы думаем в IS , а иногда мы напрямую участвуем в сознательном мышлении (набросок этого взгляда см. в Jorba and Vicente, 2014).

Здесь мы будем придерживаться другой точки зрения, согласно которой предсказания, сделанные на основе намерений высокого уровня, играют заметную роль как в связывании содержания с фонологическими представлениями (или в придании значения IS), так и в объяснении UT.С одной стороны, мы считаем это предложение достойным изучения, поскольку оно, кажется, способно объединить очевидно разные явления. С другой стороны, это единственное предложение, которое мы можем придумать прямо сейчас, которое могло бы объяснить природу UT и связанное с ним чувство свободы воли. В целом, мы думаем, что у него больше объяснительной силы, чем у только что упомянутой точки зрения.

Внутренняя речь как значимая

Как мы сказали выше, существует различие между значимой IS (вовлеченной в набор функций, о которых мы говорили в предыдущем разделе) и бессмысленной IS (которую мы используем, например, для того, чтобы просто сохранить неинтерпретированные элементы).Если рассматривать IS как последовательности фонологических представлений, генерируемых системами лингвистической продукции, следствием этого является то, что IS не имеет смысла как таковой . Другими словами, различие между значимыми и бессмысленными экземплярами ИС должно быть учтено в каком-то дополнительном механизме, например, механизме внимания, который фокусирует внимание либо на семантической, либо на фонетической информации представления, что, как мы утверждали, , представляет собой объяснительную проблему. Напротив, точка зрения деятельности рассматривает значимые и бессмысленные ИС как разные виды действий.Дело не в том, что субъект производит определенное фонологическое представление, а затем использует его для различных целей или в рамках различных процессов внимания. Скорее, само создание фонологического представления начинается с разных намерений, которые мобилизуют разные наборы представлений, например, в случае бессмысленных ИС семантические представления просто не мобилизуются с самого начала. В соответствии с этим подходом мы думаем, что понятие внутренней речи собственно соответствует только ее значимым экземплярам.

Еще одно связанное с этим преимущество состоит в том, что, настаивая на идее, что ИБ имеет смысл по своей сути, представление активности легко избегает одного аспекта проблемы связывания, о которой мы упоминали в разделе «Как мысли-содержание доступны сознанию». Как мы указывали выше, нелегко увидеть, как то, что представляет звуки, может также (семантически) представлять мир. Таким образом, если мы индивидуализируем информационную среду с точки зрения свойств формата, мы должны объяснить, как контент привязывается к ней. Напротив, согласно предлагаемой нами точке зрения, собственно ИС имеет смысл, а содержание является неотъемлемой частью эпизодов ИС — оно не проявляется как нечто «внешнее», что кто-то каким-то образом связывает с представленными звуками.Более того, мы можем утверждать, что содержание эпизода ИБ — это не содержание, которое фонологические представления могут в конечном итоге кодировать, а содержание, которое субъект намеревается выразить. Другими словами, точка зрения активности соглашается с тем, что в IS контент в конечном итоге принимает определенный формат, но конкретные свойства формата вторичны для объяснения явления.

Этот вопрос оказывается особенно важным, когда мы рассматриваем сжатые или фрагментарные ИС: лингвистический фрагмент (скажем, «мяч!») Может использоваться для выражения множества различных мыслей (что я потерял мяч, что вы потеряли мяч, что мы оставили мяч дома…).Большинство высказываний, если не все, могут выражать разные мысли в зависимости от обстоятельств, но фрагменты особенно неоднозначны (Vicente and Martínez-Manrique, 2005, 2008; Martínez-Manrique and Vicente, 2010). Теперь, как мы можем сказать, что набор фонологических представлений, составляющих «мяч»! означает, например, что мы оставили мяч дома? Он передает это конкретное содержание только в том случае, если мы принимаем во внимание не сами представления, а намерения говорящего. Нам кажется, что такой ответ не так легко доступен для представлений формата.В частности, позиция, которую мы приписали Принцу выше, может иметь проблемы с объяснением того, как предполагаемый контент (то есть, субъекты контента хотят, чтобы их слова имели в конкретном случае), привязывается к фонологическому выводу.

Привязка и сознание мысли

Однако есть еще один аспект обязывающего вопроса. Фактически, именно этот другой аспект занимает Каррутерса (см. «Как мысли-содержание доступны сознанию»). Напомним, что Каррутерс прибегает к привязке, чтобы объяснить, как содержание мысли становится осознанным доступом.По его мнению, мысленное содержание может быть связано с фонологическими репрезентациями и транслироваться вместе с ними. Таким образом, Каррутерса заботит не столько то, как фонологические представления имеют значение, сколько то, как это значение транслируется и становится доступным для познания более высокого уровня. То есть обязательная учетная запись Каррутерса является ответом на эту последнюю проблему. Тогда возникает вопрос: может ли в этом отношении представление действий лучше, чем версия представления формата Каррутерса? Мы хотим утверждать, что это возможно.

В образах движения, а также в двигательных актах мозг выдает копии и прогнозы эффектов, которые используются для отслеживания и, в конечном итоге, корректировки действий в режиме онлайн, а также для подтверждения авторства (Jeannerod, 2006). Пока неясно, как возникает чувство свободы воли (см. «Загадка несимволизированного мышления»), но кажется вероятным, что оно связано с хорошим функционированием системы передовых моделей, основанных на копиях и предсказаниях. Сейчас меньше известно не только о так называемых мысленных действиях, но и о том, как система обрабатывает намерения более высокого уровня.Однако можно утверждать, что система не только получает копии эффектов от моторных команд и выдает прогнозы о входящих сенсорных сигналах; он также должен получать копии результатов от намерений более высокого порядка и делать прогнозы на этой основе (см. Pacherie, 2008).

Архитектура системы компаратора, предложенная Pacherie (2008), включает иерархию намерений и прогнозов. Это позволяет ей не только объяснять, как можно контролировать исполнение намерений более высокого уровня, но и давать отчет о различных компонентах чувства авторства.Пашери различает три уровня намерений: дистальный, проксимальный и моторные намерения (моторные команды). Дистальные намерения связаны с целью действия; проксимальные намерения связаны с выполнением дистального намерения здесь и сейчас; а двигательные намерения связаны с движениями тела, которые в конечном итоге реализуют проксимальное намерение. По ее словам, каждый вид намерения имеет дело с определенным типом представления: «Содержимое, представленное на уровне D-намерений, а также формат, в котором это содержимое представлено, и вычислительные процессы, которые работают с ним, очевидно, довольно сильно различаются. от содержания, форматов представления и вычислительных процессов, действующих на уровне М-намерений »(Pacherie, 2008, p.192). По ее словам, дистальные (D) намерения работают с пропозициональными / концептуальными репрезентациями; проксимальные (P) намерения со смесью концептуальных и перцептивных представлений; и моторные (M) намерения с представлениями в аналоговом формате.

Мы не хотим привязываться к деталям предложения Пэчери, но мы думаем, что ее замечания относительно (i) различных уровней, на которых работает система компаратора, и (ii) различных видов представлений, доступных на каждом уровне, являются разумными. точки.По крайней мере, разумно думать, что система мониторинга, такая как система компаратора, должна допускать несколько уровней управления. Субъекты должны отслеживать не только то, как выполняются моторные команды, но также и то, реализуются ли намерения, вызвавшие такие моторные команды, так, как ожидалось и предсказывалось. Теперь мы можем применить эту модель к генерации речи в целом, где действие речи начинается с намерения (которое было бы D-намерением) выразить определенную мысль и завершается воспроизведением последовательности звуков.Связанные с речью намерения на разных уровнях генерируют прогнозы через систему прямой модели, которые используются для проверки правильности реализации речевого действия.

Здесь напрашивается гипотеза: предсказания, связанные с предыдущими намерениями, могут быть осознаны таким же образом, как мы, предположительно, можем осознать предсказания, связанные с двигательными командами. Если мы не примем запрет на сознательные предсказания, не основанные на органах чувств, то, по-видимому, нет оснований полагать, что мы не можем сделать этот вид предсказаний сознательным.Каррутерс считает, что предсказания (сенсорные предсказания в его случае) становятся осознанными, если на них сосредоточить наше внимание. В целом Каррутерс (как и Принц, 2012) считает, что сознание требует внимания. Но есть и другие гипотезы. Жаннерод (1995), например, утверждал, что предсказания сознательны только потому, что являются предсказаниями прерванных действий, то есть, если действие прерывается после того, как предсказание выдано, предсказание воплотится в сознание. Его аргумент состоит в том, что, когда моторная команда прерывается, «моторные воспоминания не стираются или стираются не полностью, а репрезентативные уровни остаются активными: эта постоянная активация, таким образом, будет основой для (сознательных) моторных образов» (Jeannerod, 1995, п.1429). В любом случае мы предполагаем, что механизм, делающий сенсорные предсказания сознательными, может также работать и для несенсорных предсказаний.

Если бы это было правдой, то мы могли бы утверждать, что то, что осознано в ИС, — это не только фонологические репрезентации, но и их значение. Предварительное намерение в акте речи состоит в намерении выразить определенное содержание мысли. Предсказание, соответствующее этому виду намерения, является семантическим содержанием высказывания: то, что мы прогнозируем и что мы отслеживаем, — это выражение определенного мысленного содержания.Если бы мы могли транслировать это предсказание вместе с сенсорным предсказанием (то есть фонологическими представлениями), не было бы необходимости в дальнейшей привязке содержания к сенсорным предсказаниям. Это, по-видимому, допускается теорией, подобной той, которую обрисовал Жаннерод (1995), согласно которой предсказания по умолчанию являются сознательными, но это становится более проблематичным, если мы последуем идее Каррутерса о том, что сознание требует внимания. Проблема в этом случае состоит в том, что для осознания значимого ИС нам нужно одновременно уделять внимание двум видам предсказаний: предсказанию о содержании и предсказанию о некоторых звуках.Обсуждая точку зрения Принца в разделе «Как содержание мысли доступно сознанию», мы утверждали, что такой сценарий невозможен. Тем не менее, мы предполагаем, что можно направить наше внимание не на то или иное конкретное предсказание, а на выходы форвардных систем (то есть то, что передовые системы доставляют), рассматриваемые в целом. В конце концов, прогнозы, соответствующие различным уровням намерений, активны одновременно, при условии, что все они используются для отслеживания как возможного входящего сигнала, так и прогнозов более низких уровней иерархии.Это означает, что выходные данные прямых систем — каскад прогнозов разных уровней — образуют тесную сеть или интегрированное целое.

Связь между внутренней речью и несимволизированным мышлением

Объяснение, которое мы только что обрисовали, имеет интересное следствие, позволяющее нам думать о UT с точки зрения IS, не превращая первое во второе. В отличие от представления формата, представление активности может легко приспособиться к UT, поскольку это представление не требует использования определенного формата для сознательного мышления (см. Jorba and Vicente, 2014).Это еще одно преимущество взгляда на деятельность, а именно то, что, рассматривая Я как просто внутреннюю речь, он не делает никаких заявлений относительно того, возможны ли сознательное мышление и феноменология без перцептуальной / сенсорной среды. Однако здесь мы хотим сделать еще один шаг и предложить умозрительное, хотя мы считаем правдоподобным объяснение того, что может быть UT, которое делает его продолжением с IS и начинает объяснять, почему мы чувствуем авторство по отношению к нашему сознательному, но несимволизированному, мысли (например, суждение о том, что мой друг ведет машину).

Мы только что сказали, что разумно думать, что форвардная система также генерирует прогнозы относительно вероятного содержания высказывания. Возможно, как мы предполагали, такое предсказание тоже можно сделать осознанным. Предположим теперь, что мы прерываем речевое действие до того, как приказы перейдут к моторным командам. Тогда мы могли бы получить широковещательное предсказание о содержании высказывания, которое будет восприниматься как мысль (поскольку оно состоит из концептуальных / смысловых представлений). Более того, есть некоторая вероятность того, что это будет воспринято как действие, потому что оно задействует передовую систему.По крайней мере, минимально несимволизированная мысль в рамках этой конструкции будет ощущаться как инициированная (будет иметь чувство инициирования), поскольку в ее этиологии есть намерение, которого, вероятно, не было бы, если бы мы истолковали UT как просто мысли (очевидно, , мысль не возникает из-за намерения ее иметь). Но можно предположить, что это будет ощущаться также как автор. Как мы объясняли в разделе «Является ли внутренняя речь предсказанием?», Обычно говорят, что чувство свободы воли требует успешных сравнений, обычно между сенсорными предсказаниями и сенсорными сигналами.Но, возможно, сравнения между состоянием цели и высокоуровневым прогнозом достаточно, чтобы вызвать чувство свободы воли. Даже если мало что известно о том, как чувство свободы воли возникает в ментальной сфере (Frith, 2012), мы думаем, что возможность того, что ментальная свобода действий связана со сравнением «продуктов» высокого уровня, заслуживает рассмотрения.

Если бы мы согласились с этой точкой зрения, UT выглядел бы так же тесно связанным с IS. Мы думаем, что это хорошо согласуется с феноменологическими характеристиками людей, сообщающих о UT, в которых испытуемые без проблем дают точную вербальную, пропозициональную характеристику того, о чем они думают, но сопротивляются предположению, что они пережили это содержание вербально.Эта легкость пропозиционального сообщения имеет смысл, если UT — это примерно начало речевого акта, который так и не был вербально реализован. Более того, учетная запись также защищает непрерывность, которая идет от UT к частной речи. Принимая во внимание подходы, вдохновленные Выготским, не рекомендуется отделять частную речь от того, что мы обычно называем IS, или даже от UT, поэтому мы видим в этом еще одно преимущество нашего взгляда на IS. Разница между, скажем, типичным ИБ и бормотанием или даже частной речью не в функциональности: бормотание выполняет те же общие функции, что и ИБ (мотивация, сосредоточение внимания, самооценка и т. Д.). Разница заключается в том, что в типичной ИС мы якобы производим предсказание о фонологических акустических репрезентациях, тогда как при бормотании и в частной речи мы производим реальные звуки. Кроме того, в бормотании и частной речи мы более четко задействуем артикуляцию. Напротив, по нашему предложению, в UT мы даже не доходим до фонологического уровня. Выготский утверждал, что IS обычно сгущается по отношению к внешней речи, и что взрослые могут довести это сгущение до предела, будучи в состоянии мыслить «чистыми значениями» (см. Fernyhough, 2004, где представлена ​​модель того, как будет происходить сгущение. ).Представленное здесь описание подкрепляет эту интуицию, даже несмотря на то, что эту точку соприкосновения с Выготским следует рассматривать как совпадение (и есть много точек отхода от традиции Выготского: для начала, UT не будет гиперконденсированным , но IS прерывается до того, как намерения станут достаточно точными). Используем ли мы тот или иной вид ИС, включая UT, или другой, может зависеть от стресса, требуемого уровня внимания и так далее, как давно утверждали Выгосткяны.

Заключение

Мы выделили два общих подхода к феномену ИС: формат и вид деятельности.Представление о формате, одобренное такими авторами, как Джекендофф, Принц и Бермудес, среди других, утверждает, что в IS мы используем определенный формат, чтобы донести мысли до сознания. Эти авторы, а также другие, которые не особенно заинтересованы в когнитивных функциях ИГ, думают об ИС как о продукте, а именно о цепочках фонологических репрезентаций, которые мы, кажется, испытываем, когда говорим сами с собой. Мы критиковали эту позицию по нескольким причинам: во-первых, она должна отрицать возможность сознательного UT; во-вторых, в нем нет четкого объяснения того, как мысленное содержание превращается в сознание доступа; и, в-третьих, у него слишком узкий взгляд на использование ИБ.Представление формата может быть ослаблено в некоторых измерениях, но некоторые проблемы остаются. UT и связанный с ним агентивный опыт остаются необъясненными, и вопрос о том, как IS делает мысли осознанными, не улучшается. Помимо этих общих проблем, гипотеза, одобренная некоторыми авторами, о том, что IS-as-a-product является предсказанием о сенсорных стимулах, имеет свои собственные проблемы: трудно объяснить, как мы можем обнаруживать ошибки в нашем IS, если IS — это предсказание, и эта конструкция IS кажется несовместимой с идеей о том, что чужие голоса и / или вставки мыслей являются неверно атрибутированными IS: неправильная атрибуция, кажется, требует сравнения, а прогноз нельзя сравнивать с самим собой.

Наш общий диагноз об источнике всех этих проблем заключается в том, что сторонники представления о формате имеют узкую направленность на такие вопросы, как то, что является составляющим IS, какова его основная функция или какой процесс может быть ответственным за его создание. Мы представили альтернативу, которую мы назвали «взглядом на деятельность», которая дает более всеобъемлющий взгляд на феномен ИГ. Описание IS как деятельности, а именно говорения, равносильно утверждению, что IS функционально непрерывно с открытой или внешней речью.Мы не используем формат с какой-то познавательной целью, но мы говорим сами с собой в большинстве ситуаций, в которых разговариваем с другими людьми (самовыражение, мотивация, концентрация внимания, контроль поведения, развлечения, нерелевантные комментарии … ). Это описание того, что мы делаем в ИБ, предполагает, что мы должны думать об ИС не просто как о продукте лингвистической производственной системы, но как о всем действии говорения. Говорение — это действие, которое начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль и, вероятно, заканчивается произнесением некоторых звуков, имеющих определенное значение.Типичный IS — это такой вид действий, за исключением того, что звуки не производятся, а имитируются. Принятие этого более всеобъемлющего взгляда на явление позволяет нам решить проблемы, которые влияют на представление формата. Во-первых, представление об ИГ как об простом выражении не ставит под сомнение возможность UT. Во-вторых, у этой точки зрения нет проблем с объяснением сознательного доступа к содержанию мысли. Поскольку это позволяет нам мыслить сознательно без ИГ, это совместимо с точкой зрения, что ИГ используется только как вспомогательное средство в некоторых обстоятельствах, оказывая поддержку другим когнитивным функциям (например,g., сосредоточение внимания на сложной задаче) или побуждение к дальнейшим познавательным ресурсам. Наконец, взгляд на деятельность в значительной степени мотивирован различными вариантами использования ИГ, которые мы можем обнаружить.

Тем не менее, в этой статье мы исследовали другие объяснительные возможности для представления деятельности, имея в виду несколько целей: уловить интуитивную идею о том, что собственно ЕСТЬ имеет значение, объяснить, как это значение может быть присоединено к нему и осознано вместе. с фонологическими репрезентациями и обратиться к двум особенно интригующим проблемам: природе UT и связанному с ним чувству агентства.В предложении, которое мы представили, используется характеристика IS как действия, чтобы объяснить проблему связывания, природу UT и чувство свободы воли, связанное с сознательным мышлением. Что касается проблемы связывания, мы предположили, что индивидуализация IS как действия, которое начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль, упрощает объяснение того, как содержание мысли связано в цепочки фонологических представлений. Предыдущие намерения приводят к предсказаниям о содержании мысли: если такие предсказания можно сделать осознанными, у нас есть сознательная мысль.Если предсказания сделаны осознанными вместе с предсказаниями о фонологических репрезентациях, мы получим типичный IS («голосок в голове»). Если предсказания сделаны осознанными в одиночку, потому что действие прерывается очень рано, тогда у нас есть UT. Ощущение свободы воли в этом последнем случае возникает из-за того, что это когнитивный процесс, который предназначен и, вероятно, отслеживается.

Наконец, хотя мы не рассматривали вопрос вставки мыслей в этой статье, мы думаем, что этот общий подход в целом лучше подходит для объяснения того, как мысли могут казаться чужеродными, параллельно с обнаружением ошибок в ЯВЛЯЕТСЯ.Предсказания более высокого уровня используются для проверки правильности прогнозов более низкого уровня, чтобы контролировать, правильно ли реализуются намерения более высокого уровня. Несоответствие может привести к неправильной атрибуции и / или обнаружению ошибок. Мы рассматриваем эту идею как материал для дальнейших исследований.

Заявление о конфликте интересов

Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могут быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Благодарности

Эта статья является полностью совместной. Порядок авторства произвольный. Некоторые из обсуждаемых нами вопросов были представлены на 50-м ежегодном философском коллоквиуме в Цинциннати на тему «Природа и познавательная роль внутренней речи». Авторы выражают благодарность за комментарии аудитории коллоквиума и вдумчивые комментарии рецензентов. Исследование для этой статьи финансировалось правительством Испании в рамках исследовательских проектов FFI2011-30074-C01 & C02.

Сноски

1. Исключения составляют выготскианцы, такие как Fernyhough (2009) и Hurlburt et al. (2013).
2. Вдоль статьи мы представим ряд более слабых версий точки зрения, которые ослабляют один или несколько тезисов, чтобы ответить на конкретную проблему.
3. Поскольку понятие мысли в литературе используется по-разному, давайте поясним свойства, которые имеют значение для этой статьи:
   1. Мысль — это ментальное состояние с пропозициональным содержанием.
   2. Его можно отделить от других мыслей с точки зрения его содержания.
   3. Он может быть бессознательным или сознательным, поэтому можно иметь одну и ту же мысль в обеих модальностях.
   Таким образом, сознательная мысль — это сознательное ментальное состояние с пропозициональным содержанием, например, сознательное суждение, что p .
   Наконец, даже если «иметь мысль» и «думать мыслью» могут указывать на пассивное / активное проявление мысли, это различие, которое мы не обсуждаем в этой статье, поэтому мы будем использовать оба выражения как взаимозаменяемые.
4. См., Например: «[Хомский] попал в ловушку (…) веры, что внутренняя речь — это мысль, а не (как я буду утверждать) фонологическая структура, соответствующая мысли» (Jackendoff, 2007, стр. 70) и «сознательная мысль получает свою форму (…) из внутреннего голоса, словесных образов произношения» (Jackendoff, 2012, стр. 103).
5. Этим возражением мы обязаны судье.
6. «Особенно важны (…) слуховые образы, которые возникают в результате автономной активации инструкций по воспроизведению речи, которые приводят к слуховым представлениям речевого акта, которые обычно приводят к так называемой« внутренней речи »(Carruthers , 2014, с.149).
7. См., Например, Бермудес (2003, (стр. 159–160)): «[Все] пропозициональные мысли , которые мы сознательно анализируем (…), принимают форму предложений на публичном языке» (выделено им).
8. Рефери указывает, что различие Выготским между естественной и культурной линиями развития имеет отношение к вопросу о UT. Эти два пути к мысли могут приводить к видам мышления с разными свойствами, и UT может встречаться в обоих из них, поэтому его анализ должен учитывать различие.Мы согласны с тем, что это может быть так, и настаиваем на том, что точная характеристика UT все еще отсутствует. В этой статье мы ограничимся минимальной характеристикой, предложенной Hurlburt et al. (2013) — то есть UT как мысль с пропозициональным содержанием и «проприетарной» феноменологической базой — и мы делаем набросок предложения, которое могло бы связать его с культурной линией — см. Раздел «Связь между внутренней речью и несимволизированным мышлением».
9. Как мы увидим в разделе «Взаимосвязь между внутренней речью и несимволизированным мышлением», точка зрения, что ИБ — это входящий сенсорный сигнал, кажется, лучше в этом отношении, поскольку она включает в себя сравнения, которые многие считают необходимыми для создания самости. -атрибуция (см. Frith, 2012).
10. Как хорошо известно, различие между феноменальным сознанием и сознанием доступа впервые было введено Блоком (1995). Феноменальное сознание определяется с точки зрения подобия или опыта, а сознание доступа характеризуется как информация, доступная для прямого рационального управления мыслями и действиями.
11. Однако см. Кларк (1998, стр. 171): «[П] общепринятый язык (…) отвечает за комплекс довольно отличительных черт человеческого мышления, а именно за нашу способность отображать когнитивную динамику второго порядка .Под когнитивной динамикой второго порядка я подразумеваю совокупность мощных способностей, включающих самооценку, самокритику и тщательно отточенные лечебные реакции (…). Такое мышление о мышлении — хороший кандидат на явно выраженные человеческие способности (…) Джекендофф (…) предполагает что мысленное повторение предложений может быть основным средством, с помощью которого наши собственные мысли могут стать объектами дальнейшего внимания и размышлений ». См. Также Бермудес (2003, стр. 163): «Мы думаем о мыслях, обдумывая предложения, с помощью которых эти мысли могут быть выражены.”
12. С другой стороны, динамика второго порядка и метапознание, вероятно, — разные явления. Мы можем узнать, о чем мы думаем, просто обладая сознательными мыслями: если вы думаете о мысли сознательно, вы также узнаете, что у вас есть эта мысль. В этом отношении мышление похоже на восприятие: когда у вас есть сознательный опыт восприятия, вы, таким образом, также знаете, что у вас есть этот опыт. Мы бы сказали, что объективизация дает нам способность размышлять о своем мышлении и обретать контроль над нашими когнитивными процессами более высокого уровня.
13. На философском жаргоне содержание будет символически-рефлексивным.
14. Однако Langdon et al. (2009) оспаривают это утверждение на основании исследований пациентов с шизофренией. Сравнивая свои АВХ и ИС, они не обнаружили сходства между их феноменологическими характеристиками — сходства, которое, возможно, должно присутствовать, если АВХ проистекают из ИИ.
15. Непрерывность функции между внутренней и внешней речью — типичное предположение для тех, кто понимает ИС как наследование функциональных ролей частной речи, из которой она происходит (см. Обзоры в Berk, 1992; Winsler, 2009).Отношения между внутренней и внешней речью также в настоящее время находятся в центре внимания эмпирических исследований с точки зрения параллелизма и различий в лингвистических подсистемах, ответственных за их соответствующую обработку, например, системы понимания и производства (Vigliocco and Hartsuiker, 2002; Geva et al. , 2011). Эти темы выходят за рамки целей данной статьи.
16. См. Morin et al. (2011) за исследование, посвященное разнообразию функций ИБ.
17. Выготский (1987) и его последователи обычно интересовались использованием ИБ для саморегуляции, поскольку их особенно беспокоил момент, когда дети начинают усваивать не только речь, но и социальную жизнь в целом.Тем не менее, онлайн-регулирование поведения является лишь одной из функций речи среди многих других, и кажется, что нет причин, по которым речь должна использоваться только для этой цели, когда она превращается в IS.
18. Нам известно, что в литературе можно найти множество вариантов использования ярлыка «внутренняя речь», и мы не собираемся законодательно закреплять использование этого термина. Мы просто хотим сделать акцент на особого рода явлениях, которыми являются значимые и бессмысленные примеры.
19. Кто-то может утверждать, что аккаунт Принца может прибегнуть к этому предложению, т. Е.е. люди могут обращать внимание как на акустические, так и на семантические свойства сенсорной репрезентации. Однако это предложение не помогает Принцу избежать нашей критики регресса, отдавая предпочтение сопутствующим сенсорным представлениям.
20. Следуя тому, что мы сказали в сноске 8, выдвинутая нами гипотеза о том, как генерируется UT, будет связывать ее с культурной линией развития, связывая ее с генерацией IS. Тем не менее, мы не предполагаем, что UT было бы невозможно, если бы оно не было связано с IS.Объяснение, которое мы выдвинули по поводу UT, возможно, можно было бы распространить на использование любого вида образов, хотя нам не ясно, может ли чисто образное мышление быть пропозициональным. Возможно, наш отчет предсказывает, что нелингвистические существа не могут испытывать UT, как его обычно характеризуют.
21. Еще одно интересное следствие этой точки зрения связано с тем, что мы упоминали в разделе «Является ли внутренняя речь предсказанием?». Мы сказали, что чувствительны к ошибкам в IS (Oppenheim, 2013), что проблематично для представления о том, что IS является предсказанием.В нашем предложении, которое предполагает несколько уровней предсказаний и механизмов мониторинга, ошибки могут быть обнаружены на уровне моторных предсказаний, особенно когда они, когда они осознаются, повторно входят в систему в качестве входных данных. Прогноз не может проверить себя, но предсказание более высокого порядка может отслеживать предсказание низкого уровня и обнаруживать ошибки, даже более того, мы подозреваем, если предсказание низкого уровня также рассматривается как вход для системы. Мы думаем, что проблемы, упомянутые в этом разделе, вызваны слишком узким фокусом на моторной части речевого акта.

Список литературы

Берк, Л. Э. (1992). «Частная речь детей: обзор теории и статуса исследования», в Private Speech: от социального взаимодействия к саморегулированию, , ред. Р. М. Диас и Л. Э. Берк (Хиллсдейл, Нью-Джерси: Эрлбаум), 17–43.

Google Scholar

Блок, Н. (1995). О заблуждении относительно функции сознания. Behav. Brain Sci. 18, 227–247. DOI: 10.1017 / S0140525X00038188

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Карпендейл, Дж., Льюис, К., Сассвайн, Н., и Ланн, Дж. (2009). «Разговор и мышление: роль речи в социальном понимании», в Частная речь, исполнительное функционирование и развитие вербальной саморегуляции, , ред. А. Винслер, К. Фернихо и И. Монтеро (Кембридж: Кембриджский университет Press), 83–94.

Google Scholar

Кларк, А. (1998). «Волшебные слова: как язык увеличивает человеческие вычисления», в Язык и мысль: междисциплинарные темы , ред.Каррутерс и Дж. Баучер (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 162–183.

Google Scholar

Fernyhough, C. (2004). Чужие голоса и внутренний диалог: к описанию слуховых вербальных галлюцинаций. New Ideas Psychol. 22, 49–68. DOI: 10.1016 / j.newideapsych.2004.09.001

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Fernyhough, C. (2009). «Диалогическое мышление», в Частная речь, Исполнительное функционирование и развитие вербальной саморегуляции , ред.Уинслер, К. Фернихо и И. Монтеро (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 42–52.

Google Scholar

Франкиш, К. (2010). Развитие лингвистического мышления. Лингвист. Филос. Расследование. 9, 206–214.

Google Scholar

Гева, С., Беннет, С., Уорбертон, Э. А., и Паттерсон, К. (2011). Несоответствие между внутренней и открытой речью: последствия для постинсультной афазии и нормальной обработки речи. Афазиология 25, 323–343.DOI: 10.1080 / 02687038.2010.511236

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Герреро, М.С.М. (2005). «Методология исследования внутренней речи», Inner Speech — L2: Thinking Words in a Second Language , ed. М. Де Герреро (Нью-Йорк: Springer), 89–118.

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Hatzigeorgiadis, A., Zourbanos, N., Galanis, E., and Theodorakis, Y. (2011). Разговор с самим собой и спортивные результаты: метаанализ. Перспектива. Psychol.Sci. 6, 348. DOI: 10.1177 / 1745691611413136

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Джекендофф Р. (2007). Язык, сознание и культура: очерки психической структуры . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Джекендофф Р. (2012). Руководство пользователя к мысли и смыслу . Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.

Google Scholar

Жаннерод М. (1995). Ментальные образы в моторном контексте. Neuropsychologia 33, 1419–1432. DOI: 10.1016 / 0028-3932 (95) 00073-C

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Хорба, М., Висенте, А. (2014). Когнитивная феноменология, доступ к содержанию и внутренняя речь. J. Сознание. Stud. 21, 74–99.

Google Scholar

Козулин А. (1986). Концепция деятельности в советской психологии: Выготский, его ученики и критики. Am. Psychol. 41, 264–274. DOI: 10.1037 / 0003-066X.41.3.264

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Лэнгдон, Р., Джонс, С. Р., Коннотон, Э. и Фернихау, К. (2009). Феноменология внутренней речи: сравнение больных шизофренией со слуховыми вербальными галлюцинациями и здоровыми людьми из контрольной группы. Psychol. Med. 39, 655–663. DOI: 10.1017 / S0033291708003978

PubMed Аннотация | Полный текст | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Лангланд-Хассан, П. (2008). Расколотые феноменологии: вставка мысли, внутренняя речь, вставка мысли и загадка внешности. Mind Lang. 23, 369–401. DOI: 10.1111 / j.1468-0017.2008.00348.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Лангланд-Хассан, П. (2014). Внутренняя речь и метапознание: в поисках связи. Mind Lang. 29, 511–533. DOI: 10.1111 / mila.12064

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Маккарти-Джонс, С. (2012). Слуховые голоса: истории, причины и значения слуховых вербальных галлюцинаций . Кембридж, Массачусетс: Издательство Кембриджского университета.

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Мартинес-Манрике, Ф., и Висенте, А. (2010). Что за…! Роль внутренней речи в сознательном мышлении. J. Сознание. Stud. 17, 141–167.

Google Scholar

Морин, А. (2011). Самосознание. Часть 2: нейроанатомия и важность внутренней речи. Soc. Личное. Psychol. Компас 2, 1004–1012. DOI: 10.1111 / j.1751-9004.2011.00410.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Морин, А., Уттл Б. и Хэмпер Б. (2011). Частота самооценки, содержание и функции внутренней речи. Процедуры Soc. Behav. Sci. 30, 1714–1718. DOI: 10.1016 / j.sbspro.2011.10.331

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Питт, Д. (2004). Феноменология познания, или каково думать, что P? Philos. Феноменол. Res. 69, 1–36. DOI: 10.1111 / j.1933-1592.2004.tb00382.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Prinz, J.(2004). Реакции кишечника: теория восприятия эмоций . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Google Scholar

Принц, Дж. (2011). «Сенсорная основа когнитивной феноменологии», в Cognitive Phenomenology , ред. Т. Бейн и М. Монтегю (Oxford: Oxford University Press), 174–196.

Google Scholar

Висенте А. (2014). Отчет компаратора о вставке мыслей, чужих голосах и внутренней речи: некоторые открытые вопросы. Phenomenol.Cogn. Sci. 13, 335–353. DOI: 10.1007 / s11097-013-9303-5

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Висенте А. и Мартинес-Манрике Ф. (2005). Семантическая недоопределенность и когнитивное использование языка. Mind Lang. 20, 537–558. DOI: 10.1111 / j.0268-1064.2005.00299.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Висенте А. и Мартинес-Манрике Ф. (2008). Мысль, язык и аргумент из ясности. Метафилософия 39, 381–401.DOI: 10.1111 / j.1467-9973.2008.00545.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Выготский, Л. С. (1987). Мысль и язык . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Винслер А. (2009). «Все еще разговариваем сами с собой после всех этих лет», в книге « Private Speech, Executive Functioning, and the Development of Verbal Self-Regular », редакторы A. Winsler, C. Fernyhough и I. Montero (Cambridge: Cambridge University Press), 3–41.

Google Scholar

От общения к языку — психологическая перспектива

Посвящается Роману Якобсону в день его восьмидесятилетия

https://doi.org/10.1016/0010-0277(74)

-2Получение прав и содержания

Аннотация

Любое реалистичное описание при овладении языком необходимо учитывать способ, которым ребенок переходит от доречевого общения к использованию собственно языка. Ибо можно показать, что многие из основных организующих свойств синтаксиса, семантики, прагматики и даже фонологии имеют важные предшественники и предпосылки в предречевых коммуникативных актах младенцев.Иллюстрации таких предшественников исследуются в четырех различных областях: способ матери интерпретации коммуникативного намерения младенца; разработка совместных референциальных устройств на пути к дейксису; стратегия развития ребенка по привлечению помощи в совместной деятельности; трансформация организации темы-комментария в предречевой речи в собственно предикацию. Наконец, исследуется гипотеза, может ли знание ребенком требований к действию и взаимодействию послужить основой для начального развития грамматики.

Résumé

Toute Approche réaliste du langage, se doit de rendre compte du pass de la communication par prelangage de l’enfant à l’utilisation de la langue à proprement parler. Pour cela, на основе peut montrer qu’il existe de nombreuses, prealables ou nécessaires aux traits organisationnels de la syntaxe, de la semantique, de la pragmatique et même de la phonologie, dans les activités prélangagères des enfants. В иллюстрациях базовых допустимых образовательных материалов в 4 различных областях: режим взаимодействия, частный случай намерений ребенка в общении, развитие объединения детей, изменение языка, соответствие окружающей среде, «Эволюция стратегий, обеспечивающих постоянное использование деятельности, объединенной с языком, преобразование единой организации в виде тематического комментария в предварительном порядке».

En dernier lieu on propose la suivante: la connaissance, par l’enfant des besoins de l’action et de l’interaction peut elle fournir la base à l’élaboration initiale de la grammaire.

Рекомендуемые статьиЦитирующие статьи (0)

Полный текст

Copyright © 1975 Издатель Elsevier B.V.

Рекомендуемые статьи

Цитирование статей

(PDF) ПСИХОЛОГИЯ ЯЗЫКА: КОММУНИКАЦИЯ И СОЦИАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

18 KraМ. и Чиу С. (1993). Язык, познание и общение. Неопубликованный доклад

, представленный на симпозиуме «Язык, познание и коммуникация» на собраниях

Общества экспериментальной социальной психологии, 16 октября, Калифорния: Санта-Барбара.

Краусс Р. М. и Фасселл С. Р. (1991). Перспективы в общении: репрезентации

чужих знаний в справочнике. Социальное познание, 9, 2-24.

Краусс, Р. М., Эппл, В., Моренси, Н., Венцель, К., и Винтон, В. (1981). Вербальные, голосовые и

видимых факторов в суждениях о чужом аффекте. Журнал личности и социального

Психология, 40, 312-320.

Краусс Р. М., Фасселл С. Р. и Чен Ю. (1995). Согласование перспективы в диалоге:

Внутриличностные и межличностные процессы. В I. Маркова, К. Г. Грауман и К. Фоппа

(ред.), Взаимоотношения в диалоге (стр. 124–145). Кембридж, англ .: Cambridge University

Press.

Краусс Р. М., Моренси Н. Л. и Ферлегер Н. (1983). Выразительные условности и кросс-

культурное восприятие эмоций. Фундаментальная и прикладная социальная психология, 4, 295–305.

Краусс Р. М. и Вайнхаймер С. (1964). Изменения в длине референсных фраз как функция социального взаимодействия

: предварительное исследование. Психономическая наука, 1, 113-114.

Кугельмас, С., и Либлих, А. (1970). Исследование восприятия у израильских детей.Детский

Развития, 41, 1125-1131.

Лакофф Р. (1973). Язык и женское место. Язык в обществе, 2, 45-80.

Левин И. П., Шнитьер С. К. и Ти С. Л. (1988). Эффекты формирования информации в социальных и

личных решениях. Журнал экспериментальной социальной психологии, 24, 520-529.

Либерман П., Кац В., Йонгман А., Циммерман Р. и Миллер М. (1985). Меры

интонации прочитанной и спонтанной речи в американском английском.Журнал акустического общества

Америки, 77, 649-657.

Лю, Л. Г. (1985). Аргументация по-китайски: есть ли препятствия? Познание,

21, 239-270.

Маркус, Х. Р., Китайма, С., и Хейман, Р. Дж. (1996). Культура и «основные» психологические принципы. В Э. Т. Хиггинс

и А. В. Круглански (ред.), Социальная психология: Справочник основных принципов (стр. 857-913). Нью-Йорк: Гилдорд.

Макканн, К.Д. и Хиггинс Э. Т. (1992). Личные и контекстные факторы в общении: обзор «коммуникативной игры»

. В G. Semin & K. Fiedler (Eds.), Language,

, взаимодействие и социальное познание (стр. 144-172). Лондон: Мудрец.

Миллер М. Д. и Бургун М. (1977). Предикторы сопротивления убеждению: склонность

к атаке убеждения, интенсивность языка до лечения и ожидаемая задержка атаки. Журнал

психологии, 95, 105-110.

Миллер Н., Маруяма Г., Бибер Р. Дж. И Валоне К. (1976). Скорость речи и убеждения.

Журнал личности и социальной психологии, 34, 615-624.

Московичи, С. (1988). Примечания к описанию социальных представлений. Европейский журнал

Социальная психология, 18, 211-250.

Mulac, A., & Lundell, T. L. (1982). Эмпирический тест языкового эффекта, связанного с полом, в условиях публичных выступлений

. Язык и речь, 25, 243-256.

Норткрафт, Г. Б., & Нил, М. А. (1986). Альтернативные издержки и формирование решений о распределении ресурсов

. Организационное поведение и процессы принятия решений людьми, 37, 348-

356.

О’Барр, В. М., Аткинс, Б. К. (1980). «Женский язык» или «бессильный язык»? В S.

McConnell-Ginet, R. Borker & N. Furman (Eds.), Женщины и язык в литературе и

общество (стр. 93-110). Нью-Йорк: Praeger.

Парадайз, Л.В., Кол, Б., и Цвейг, Дж. (1980). Влияние ненормативной лексики и физического воздействия

Что ваш выбор слов говорит о вашей личности

НИКТО НЕ СОМНЕТСЯ в том, что слова, которые мы пишем или говорим, являются выражением наших внутренних мыслей и личностей. Но помимо значимого содержания языка, множество уникальных представлений о сознании автора скрыто в стиле текста — в таких элементах, как то, как часто используются определенные слова и категории слов, независимо от контекста.

Именно то, как автор выражает свои мысли, раскрывает характер, утверждает социальный психолог Джеймс У. Пеннебейкер из Техасского университета в Остине. Когда люди пытаются представить себя определенным образом, они склонны выбирать то, что они считают подходящими существительными и глаголами, но они вряд ли будут контролировать использование артиклей и местоимений. Эти маленькие слова создают стиль текста, который меньше подвержен сознательным манипуляциям.

Статистический анализ Пеннебейкера показал, что эти короткие слова могут намекать на прогресс лечения пациентов и дать нам представление о личностях и меняющихся идеалах общественных деятелей, от политических кандидатов до террористов.«Практически никто в психологии не осознал, что слова низкого уровня могут дать ключи к крупномасштабному поведению», — говорит Пеннебейкер, который вместе с коллегами разработал компьютерную программу, которая анализирует текст, под названием «Лингвистический опрос и подсчет слов» (LIWC, произносится « Лука »). Программное обеспечение использовалось также для исследования других характеристик речи, подсчета существительных и глаголов по сотням категорий, чтобы выявить скрытые закономерности.

Количество символов
Совсем недавно Пеннебейкер и его коллеги использовали LIWC для анализа выступлений и интервью кандидатов во время президентских выборов прошлой осенью.Программа подсчитывает, сколько раз говорящий или автор использует слова в определенных категориях, таких как эмоции или восприятие, и слова, которые указывают на сложные когнитивные процессы. Он также подсчитывает так называемые служебные слова, такие как местоимения, артикли, числительные и союзы. В каждой из этих основных категорий есть подмножества: есть ли еще упоминания о грустных или счастливых эмоциях? Предпочитает ли говорящий «я» и «меня» «нам» и «мы»? LIWC отвечает на эти количественные вопросы; затем психологи должны выяснить, что означают числа.До того, как LIWC был разработан в середине 1990-х годов, годы психологических исследований, в ходе которых люди считали слова вручную, установили прочную связь между использованием слов и психологическими состояниями или чертами характера

Политические кандидаты, например, продемонстрировали явные различия в стилях речи. Джон Маккейн имел тенденцию говорить напрямую и лично со своими избирателями, используя словарный запас, который был одновременно эмоционально нагруженным и импульсивным. Барак Обама, напротив, часто использовал причинно-следственные связи, что указывало на более сложные мыслительные процессы.Он также был более расплывчатым, чем его соперник-республиканец. Команда Пеннебейкера опубликовала гораздо более подробную информацию, включая анализ кандидатов в вице-президенты, на сайте www.wordwatchers.wordpress.com.

Скептики полезности LIWC отмечают, что многие из этих характеристик выступлений Маккейна и Обамы можно было почерпнуть без использования компьютерной программы. Однако, когда объекты анализа недоступны, LIWC может предоставить уникальную информацию. Так было с исследованием Пеннебейкером коммуникаций «Аль-Каиды».В 2007 году он и несколько сотрудников по контракту с ФБР проанализировали 58 текстов Усамы бен Ладена и Аймана аз-Завахири, заместителя бен Ладена.

Сравнение показало, сколько местоимений способны раскрыть. Например, в период с 2004 по 2006 год частота, с которой аз-Завахири использовал слово «я», утроилась, тогда как в трудах бен Ладена она оставалась неизменной. «Обычно более высокая частота слов« я »соответствует ощущению незащищенности, угрозы и защиты. Это подтверждается более тщательным изучением его использования «я» в контексте », — говорит Пеннебейкер.

Другие исследования показали, что слова, которые используются для выражения баланса или нюансов («кроме», «но» и т. Д.), Связаны с более высокой когнитивной сложностью, лучшими оценками и даже правдивостью изложения фактов. Что касается бен Ладена, анализ показал, что мыслительные процессы в его текстах с годами достигли более высокого уровня, в то время как мыслительные процессы его лейтенанта застопорились.

Исцеляющие слова
Эта возможность статистического анализа для количественной оценки изменения языка, используемого человеком с течением времени, является ключевым преимуществом таких программ, как LIWC.В 2003 году Пеннебейкер и статистик Р. Шерлок Кэмпбелл, ныне работающий в Йельском университете, использовали статистический инструмент, называемый латентно-семантическим анализом (LSA), для изучения дневниковых записей пациентов с травмами из трех предыдущих исследований, ища характеристики текста, которые изменились у пациентов, которые были выздоравливали и редко встречались со своим врачом. И снова исследователи показали, что контент не важен. Фактором, который наиболее четко ассоциировался с выздоровлением, было использование местоимений. Пациенты, чьи труды меняли точку зрения изо дня в день, реже обращались за медицинской помощью в течение периода наблюдения.

Может случиться так, что пациенты, которые описывают свою ситуацию как со своей собственной точки зрения, так и с точки зрения других, быстрее восстанавливаются после травматических переживаний — это вариант уже устоявшейся идеи о том, что написание негативных переживаний является терапевтическим. Или, возможно, LSA просто обнаруживает выздоровление пациентов, которое отражено в их письмах, но не вызвано им — в этом случае такие программы, как LIWC, могут помочь врачам в диагностике болезни и оценке прогресса лечения.В настоящее время исследователи изучают многие другие группы пациентов, в том числе больных раком, психическими заболеваниями и суицидными наклонностями, используя LIWC для выявления подсказок об их эмоциональном благополучии и их психическом состоянии.

Хотя статистические исследования языка сравнительно молоды, ясно, что анализ моделей употребления слов и стиля письма может привести к пониманию, которое в противном случае осталось бы скрытым. Однако, поскольку эти инструменты предлагают прогнозы, основанные на вероятности, такие выводы никогда не будут окончательными.«В конечном итоге наша ситуация очень похожа на ситуацию экономистов», — говорит Пеннебейкер. «Пока рано проводить стандартизированный анализ. Но, в конце концов, мы все делаем обоснованные предположения точно так же, как экономисты могут понимать, объяснять и предсказывать экономические взлеты и падения ».

Он сказал, она сказала
То, как мы пишем и говорим, может многое рассказать о нашей личности и характере. Вот несколько примеров из множества переменных, которые могут быть обнаружены при использовании нами связанных со стилем слов, таких как местоимения и артикли:

• Пол : В целом женщины склонны использовать больше местоимений и ссылок на других людей.Мужчины чаще используют артикли, предлоги и громкие слова.
• Возраст 90 652: По мере того, как люди становятся старше, они обычно меньше обращаются к себе, используют больше слов с положительными эмоциями и меньше слов с отрицательными эмоциями, а также используют больше глаголов в будущем и меньше глаголов в прошедшем времени.
• Честность : Говоря правду, люди с большей вероятностью будут использовать местоимения первого лица единственного числа, такие как «Я». Они также используют исключительные слова, такие как «кроме» и «но». Эти слова могут указывать на то, что человек проводит различие между тем, что он делал, и тем, чего не делал — лжецы часто плохо справляются с такими сложными конструкциями.
• Депрессия и риск самоубийства : Общественные деятели и опубликованные поэты чаще используют местоимения от первого лица единственного числа, когда они находятся в депрессии или суицидальных наклонностях, что может указывать на чрезмерную эгоцентричность и социальную изоляцию.
• Реакция на травму : В дни и недели после культурных потрясений люди меньше используют «я», а «мы» больше, что предполагает эффект социальной связи.

Примечание. Изначально эта статья была напечатана с заголовком «Вы — то, что говорите».»

Получите психологическое преимущество, рассказывая о себе от третьего лица

Как мило, когда маленькие дети говорят о себе от третьего лица. Но взрослые, которые относятся к себе в третьем лице?

Многих это раздражает.

По крайней мере, на основании моего полностью сверхнаучного анализа данных людей, которые комментируют сообщения в блоге Esquire о людях, которые ссылаются на себя от третьего лица, что окончательно доказывает, что 62,5% людей находят это раздражающим.

Или, возможно, этот специальный репортаж от Эллен ДеДженерес, где она выступает против иллеизма. Хотя она также хорошо замечает его полезность в определенных социальных ситуациях…

Раздражает это или нет, но эта языковая причуда может на самом деле помочь нам лучше управлять своими мыслями, эмоциями и действиями в стрессовых ситуациях, что в конечном итоге приводит к более высокому уровню производительности.

Да, я знаю, это звучит немного смешно. Но давайте посмотрим!

Делая шаг назад

Предыдущее исследование показало, что психологическая стратегия, называемая «самоудаление», может помочь нам лучше контролировать свои мысли, чувства и поведение.От повышения нашего самоконтроля перед лицом искушения до помощи нам осмыслить трудный прошлый опыт, не застревая в нисходящей спирали негативного мышления, способность «отступить» немного от себя кажется полезной, хотя и немного странной. , психологический навык.

Интересно узнать больше об этом явлении, исследователи из Университета Мичигана, штат Мичиган, и Калифорнийского университета в Беркли совместно провели серию из 7 исследований, чтобы увидеть, какое влияние эта небольшая поправка в нашем внутреннем диалоге может оказать на наши способности. подняться до того момента, когда давление нарастает.

Контраст в ментальных подходах

89 студентов бакалавриата приняли участие в этом исследовании, и им было предложено выступить с речью о том, «почему они подходят для работы своей« мечты »», имея всего несколько минут на подготовку. И никаких заметок. Перед аудиторией обученных экспертов-судей. Пока снимали на видео.

Похоже на прослушивание перед школьным оркестром, не так ли?

В любом случае, после того, как им дали 5 минут на подготовку своей речи, им дали еще несколько минут, чтобы подготовиться мысленно с одним из двух возможных наборов инструкций:

(1) Группу от первого лица попросили проанализировать, что они думают о предстоящей речи от первого лица, используя местоимения «я» и «мой», насколько это возможно.

(2) Группу не от первого лица попросили проанализировать, что они думают о предстоящей речи с точки зрения от первого лица не от , используя местоимения «ты», «он или она, »И собственное имя, насколько это возможно. Например, «Почему Пэт так думает? Каковы основные причины и причины чувств Пэт? »

Затем их отвели в комнату, где ждали судьи, и они произнесли свою речь.

Сразу после этого они провели короткую оценку, чтобы измерить уровень стыда / гордости, которые они испытывали, а также более общую оценку настроения.

Затем их оставили одних в тихой комнате на 5 минут. Почему? Что ж, вы знаете, что поездка домой после выступления может быть либо блаженным временем, когда вы чувствуете себя полными радости и облегчения, воздух пахнет сладко, и весь мир, кажется, улыбается, — или темным и мрачным временем, когда вы хотите. может повернуть время вспять, превратиться в ничто и найти способ никогда не видеть людей, которые только что были свидетелями вашего выступления?

Экспериментаторы хотели посмотреть, о чем подумают участники, когда их оставят одних тушиться в тихой комнате сразу после выступления.По истечении 5 минут участники выполнили письменное упражнение и оценку размышлений, предназначенную для определения степени самокритики и перефразирования речи.

Лучше все вокруг

Два кодировщика просмотрели видеозаписи выступлений и оценили их (1 = ниже среднего; 5 = выше среднего) по трем параметрам — уверенность, нервозность и общая производительность. В целом, участники , не от первого лица, показали лучшие результаты , чем игроки от первого лица.

Участники также оценили настроение до и после выступления.Как и ожидалось, в то время как группа от первого лица почувствовала себя значительно хуже после выступления, настроение участников не от первого лица оставалось стабильным . Во всяком случае, после выступления они почувствовали себя немного лучше, чем раньше. Они также сообщили, что испытывают на меньше стыда, чем на , чем группа от первого лица.

Неудивительно, что участники не от первого лица также участвовали в меньше размышлений о (то есть размышлений о том, как плохо все прошло, насколько это неловко и ужасно, как все это ужасно ощущается и т. Д.) после их выступления.

Сроки и собеседование

Как оказалось, практика размышления над своими мыслями и чувствами с точки зрения не от первого лица может быть полезна и в других важных сферах нашей жизни. Например, свидания, собеседование при приеме на работу и тому подобные ситуации, в которых мы хотели бы произвести хорошее впечатление на кого-то нового.

Помимо публичных выступлений, исследователи также изучили, как выглядят нервные участники и насколько хорошо они проявляют себя в социальной стрессовой ситуации — в частности, когда их просят произвести благоприятное первое впечатление на незнакомца противоположного пола.

Здесь также участники, которые потратили 3 минуты на размышления о своих мыслях и чувствах перед встречей с незнакомцем, используя язык от первого лица , а не , показали лучшие результаты в этой ситуации, чем те, кто подготовился мысленно с языком от первого лица.

Принять меры

В целом, исследования показали, что общение с самими собой с использованием собственного имени или местоимений типа «ты» или «он / она» вместо «я» или «меня» привело к снижению тревожности. , лучшему исполнению. и меньше стыда, негатива и размышлений потом.

Итак, как этот внутренний диалог может выглядеть на практике? Ниже приведены два отрывка из примеров написания, которые участники заполнили, чтобы описать, о чем они думали и о чем размышляли.

Разговор от первого лица

Боюсь, что не получу работу, если ошибаюсь во время собеседования. И я всегда в чем-то ошибаюсь. Я никогда не знаю, что сказать, и я всегда невероятно нервничаю. Я попадаю в петлю обратной связи нервозности, из-за которой плохие интервью вызывают нервозность.Даже если бы я устроился на работу, я бы все равно боялся собеседований.

Разговор с самим собой не от первого лица

Вы слишком беспокоитесь о том, что думают другие люди. Вам нужно сосредоточиться на том, что нужно сделать, и на том, что вы можете сделать, чтобы это выполнить. Тот простой факт, что вокруг будут другие люди, [не] меняет того, что вам нужно делать. Сосредоточьтесь на себе, и все будет в порядке.

Это может показаться странной привычкой, которой занимаются только политики, эгоистичные спортсмены и эксцентричные художники, но если вы спросите Ноа, эти исследования предоставят интригующие доказательства того, что эта своеобразная языковая настройка могла дать всем нам преимущество в моменты до этого. во время и после рабочих ситуаций высокого давления.

До тех пор, пока мы держим болтовню от третьего лица при себе и, конечно, не раздражаем окружающих.

Речь короля с точки зрения позитивной психологии

Лайонел Лог: Разве мозг принца знает, что делает его рот?
Король Георг VI: Вы плохо знакомы с принцами, не так ли?
— Из Речь короля

Король Англии Георг VI

Я редко хожу в кино, хотя много смотрю по кабельному телевидению.Однако на днях я действительно пошел в театр, чтобы посмотреть The King’s Speech . Возможно, мое внимание привлекла вся награда «Оскар». В любом случае, это был замечательный фильм — рассказ, диалоги и актерская игра, но мы все это уже знали. Моя единственная придирка — не о фильме, а о номинациях на Оскар — заключалась в том, почему Колин Ферт (король) считался ведущим актером, а Джеффри Раш (логопед) — актером второго плана. Может быть, главный актер выглядит лучше, а может быть, я просто предвзята как учитель и терапевт.

Но это придирка, и моя цель здесь состоит в том, чтобы выявить некоторые позитивные психологические последствия истории, рассказанной в фильме. Я сосредоточусь на короле. Логопед (Лайонел Лог) заслуживает написания эссе позже.

Итак, другие люди имеют значение. Логопед имел значение для короля, и менее очевидно, но столь же глубоко царь имел значение для логопеда. Жена короля имела значение для всех, потому что она организовала и взрастила «терапию», которая в конечном итоге изменила историю.

Практика, практика, практика. Король мог свободно говорить только потому, что он постоянно над этим работал.

Юмор помогает в терапии, обучении или в любом случае преднамеренного изменения. Логопед настоял на том, чтобы позвонить королю Берти, и их репрессии на протяжении всего фильма были замечательными.

Каждый человек представляет собой смесь сильных и слабых сторон. Человек, ведущий хорошую жизнь, — это тот, кто позволяет сильным, а не слабым.Король заикался и не хотел взойти на трон. Но он оказался на высоте и поступил правильно, потому что был храбрым и преданным своему делу.

Я давно не думал об этом, но в детстве был ужасно косолапым и много лет носил «корректирующую обувь» — неуклюжую, неуклюжую и, конечно, унизительную. Что было тогда. Это — сейчас. И я забыл об этих чертовых туфлях, пока не посмотрел фильм. Ой-бла-ди.

Делать правильные вещи не всегда легко и не всегда весело.Король улыбнулся только в самом конце фильма, после удачного выступления по радио. А потом началась Вторая мировая война. Но правильное остается правильным, и парадоксально, что позитивная психология недостаточно изучает правильные поступки, вместо этого подчеркивая то, что делает людей счастливыми или долгоживущими. (Кстати, король Георг VI умер в 1952 году в возрасте 57 лет.)

Брат короля Эдвард был королем в течение короткого периода времени, но он отказался от престола, чтобы жениться на разведенной американке и светской львице Уоллис Симпсон.Признавая свое незнание истории, я знал об этом событии только как о простой истории любви о короле, который отрекся от престола, чтобы жениться. Ну, конечно, но то, как это было показано в фильме, было намного сложнее или, по крайней мере, по-другому. Возможно, он был влюблен, но Эдвард также казался трусом.

Так в чем же заключительное сообщение? Ни вы, ни я не являемся игроками на мировой арене, но мы все можем быть королями или королевами в более локальном масштабе … если мы будем поступать правильно … если у нас есть помощь от других, которую мы действительно принимаем… если мы полагаемся на то, что делаем хорошо, и не позволяем тому, что делаем плохо, преобладать. Никто из нас не знает, что ждет жизнь. Король, конечно, родился в королевской семье, но он был только четвертым в очереди на престол. Но за этим последовали события и множество благоприятных условий, и он стал королем, причем неплохим. Я уверен, что это урок для всех нас.

Понимание того, как люди определяют социальный класс по речи, требует культурно-психологической перспективы.

В «Доказательствах воспроизводства социального класса в краткой речи» Kraus et al.(1) представляют серию из 5 убедительных исследований, показывающих, что воспринимающие могут определять социальный класс говорящих с большей вероятностью. Они также демонстрируют, что воспринимающие определяют социальный класс говорящих, сравнивая их речь с «идеальными стандартами речи». Хотя воспринимающие могли определять социальный класс цели либо в устном, либо в письменном тексте, это обнаружение, скорее всего, происходило для устного текста. Это говорит о том, что помимо содержания, некоторые сигналы, специфичные для вербальной передачи (например,g., произношение или ударение) сигнализируют о социальном статусе. Кроме того, воспринимающие не только делают вывод о социальном классе из небольшого количества информации, но также используют эту категоризацию, чтобы делать суждения о пригодности и компетентности потенциального кандидата на работу.

Выходя за рамки предыдущей работы, предполагающей, что воспринимающие могут определять социальный класс (2, 3), текущие исследования вносят 3 важных теоретических вклада. Во-первых, авторы приводят доказательства того, что одним из информационных механизмов определения социального класса по речи является сравнение этой речи с идеальными речевыми стандартами, передаваемыми образовательными и социальными нормами (1).Во-вторых, текущие исследования документально подтверждают, что определение социального класса не требует реального социального взаимодействия или даже разговора между двумя людьми и может быть обнаружено всего в 7 словах. В-третьих, это исследование связывает выявление социального класса с его последствиями для стереотипов социального класса о пригодности и компетентности, а также с последующими результатами, такими как прием на работу (4).

Работа Крауса и др. (1) практически важна, потому что она предполагает, что прямая передача сигналов определенного социального класса в социальных взаимодействиях или интервью (например,ж., парусный спорт или студенческий отряд в первом поколении; исх. 3) не обязательно определять социальный класс. Их результаты также предполагают, что организационные попытки слепого резюме (например, путем удаления информационных сигналов социального класса) вряд ли полностью скрывают это. Этот процесс определения социального класса — и связанные с ним стереотипы о пригодности и компетентности — может быть одной из причин, почему так трудно увеличить разнообразие социальных классов в условиях образования и на рабочем месте.

В этом комментарии мы принимаем культурно-психологическую перспективу, чтобы разобраться в выводах и их значениях.Чтобы полностью понять, как люди определяют социальный класс по речи, мы полагаем, что в парадигме определения социального класса крайне важно учитывать влияние культурного контекста исследователей, а также культурные или социальные классовые фоны целей и воспринимающих.

Независимый культурный контекст исследователей

Во-первых, важно рассмотреть, как в высшей степени независимый культурный контекст Соединенных Штатов может повлиять на интерпретацию и реакцию авторов и других ученых на результаты (5).Исследование 1 показывает, что воспринимающие способны определять социальный класс (т.е. угадывать уровень образования) говорящих в 55% случаев (1). Авторы считают 55% точными и считают этот результат неожиданным. Мы полагаем, что эту точку зрения широко разделяют исследователи в Соединенных Штатах, и что это интерпретация, основанная на культуре. В Соединенных Штатах мощные культурные нарративы, такие как меритократия, американская мечта и подтягивание себя за шпильки, предполагают, что социальный класс не влияет на жизненный опыт людей или результаты их жизни (6, 7).Идея о том, что социальный класс не имеет значения, означала бы, что социального класса не существует, он невидим или, по крайней мере, его трудно обнаружить. Преобладание этих нарративов и то, как они формируют понимание американцами социального класса, может помочь объяснить, почему число, которое немного выше вероятности, будет сочтено неожиданным и показателем точности. Чтобы проиллюстрировать этот момент, если бы воспринимающие могли точно угадать пол или расу только в 55% случаев, мы были бы удивлены их неточностью.Аналогичным образом, в культурном контексте, где социальный класс более строго институционализирован и принимается как значимая социальная категория (например, Индия), исследователи могут также интерпретировать 55% -ный уровень обнаружения как удивительно неточный. Конечно, рассмотрение того, как культурный контекст ученых влияет на формирование результатов, не означает, что результаты менее важны. Напротив, рассмотрение того, как исследователи из других культурных контекстов могут сформулировать результаты, предполагает дополнительные выводы из настоящей работы.

Культурное прошлое воспринимающих и говорящих

Во-вторых, мы полагаем, что важно рассмотреть, как различные пересекающиеся культурные факторы влияют на то, как воспринимающие интерпретируют социальный класс других. Мы предполагаем, что процесс определения социального класса зависит не только от того, какой контент передается в речи, но и от того, как культура формирует процесс осмысления этой информации (8). На этот процесс, вероятно, влияет ряд культурных факторов, таких как социальный класс воспринимающего и целевого, а также основные и местные культурные стандарты, которые люди могут использовать для оценки речи.Ниже мы предлагаем некоторые конкретные вопросы, которые следует рассмотреть в будущих исследованиях для более глубокого изучения того, как культура формирует этот процесс определения социального класса.

Каким образом социальный класс влияет на точность?

Один из важных вопросов заключается в том, как воспринимающий и целевые социальные классы формируют точность определения социального класса цели. Мы могли бы концептуализировать точность с точки зрения социального класса цели (то есть, легче ли определить цели более высокого или более низкого социального класса?), Социального класса воспринимающего (то есть, люди с более высоким или более низким социальным классом лучше определяют социальный класс. ?) или их взаимодействием (то есть, люди с более высоким или более низким социальным классом лучше определяют социальный класс целей высшего или низшего класса?).В будущих исследованиях следует изучить систематические закономерности, связанные с суждениями, которые делают воспринимающие, а также то, насколько эти суждения основываются на восприятии и целевых социальных классах.

Изучение этих шаблонов точности может помочь нам не только лучше понять процесс определения социального класса, но также выявить, как люди учатся или улучшают свое обнаружение с течением времени, а также цель, которой служит это обнаружение. Например, если в будущих исследованиях будет обнаружено, что выше (vs.низшие) люди из социального класса более точно определяют социальный класс других, мы могли бы затем исследовать причину этого, что дало бы нам понимание функции точного определения социального класса. Одна из возможностей состоит в том, что люди из более высокого социального класса изучают коды или правила для определения социального класса через образовательную систему, которая учит их «правильному» или идеальному стандарту того, как говорить. Лица высшего социального класса могут особенно осознавать и настраиваться на сигналы социального класса, учитывая их частую роль в качестве институциональных привратников, которые часто решают, кого допустить или предложить возможности.

Используют ли люди местный или общепринятый стандарт речи?

Второй важный вопрос заключается в том, как собственное культурное происхождение людей формирует стандарт, который они используют для определения социального класса в речи. В частности, когда воспринимающие обрабатывают речь, как их собственный социальный класс и сопутствующие культурные нормы речи формируют то, как они интерпретируют социальный класс? Одна из возможностей состоит в том, что каждый — независимо от своего социального класса — интерпретирует одни и те же речевые сигналы как индикаторы высокого или низкого социального класса.Например, можно сравнить речь с идеальным стандартом и спросить: «Правильно ли она произносит это слово?»

В «Доказательствах воспроизводства социального класса в краткой речи» Kraus et al. представить серию из 5 убедительных исследований, показывающих, что воспринимающие могут определять социальный класс говорящих с большей вероятностью.

Авторы действительно находят некоторые доказательства того, что сравнение с этим идеальным стандартом помогает объяснить, как люди определяют социальный класс по речи.Свидетельства, подтверждающие идеальный стандарт, могут означать, что люди высшего класса имеют право институционально продвигать свои собственные стандарты идеальной речи в более широком смысле через общую образовательную систему (9, 10).

Другая дополнительная возможность состоит в том, что воспринимающие могут также оценить степень, в которой говорящий придерживается норм своего местного социального класса. Например, люди могут судить о правильности речи, основываясь на собственном местном опыте и на том, что звучит «правильно» или нормативно в их собственном контексте.Авторы не исследуют эту возможность в своем исследовании (1), но это процесс, который исследователи могут изучить в будущем. Если бы люди использовали свои собственные местные стандарты, это могло бы означать, что родители и учителя в контексте местного социального класса играют важную роль в определении того, что является уместным и нормативным в этом конкретном контексте (10). То есть люди могут иметь свои собственные культурные коды, которые они рассматривают и ценят как нормативные, уместные и адаптивные в контексте своего местного социального класса.В будущих исследованиях следует рассмотреть относительную роль каждого из этих процессов и определить, когда люди могут оценивать речь, сравнивая ее со своей собственной речью (местный стандарт) или сравнивая ее с более широким, общепринятым стандартом, разделяемым всеми социальными классами ( основной стандарт).

В целом, настоящее исследование представляет собой важный первый шаг к пониманию того, как люди определяют социальный класс говорящих. Принимая во внимание культурно-психологическую перспективу, мы полагаем, что крайне важно учитывать влияние культурного контекста на формирование того, как ученые интерпретируют точность или неточность определения социального класса.Мы также предлагаем, чтобы в будущих исследованиях был изучен широкий спектр культурных факторов, которые, вероятно, влияют на то, как люди интерпретируют чужую речь и реагируют на нее. Помимо двух вопросов, поставленных выше, исследование может также изучить, как пересечение социальных классов с расой, полом и принадлежностью к другим социальным группам может повлиять на процесс определения социального класса.

No related posts.