Диалоги с Сократом — Русская историческая библиотека
читайте также статьи Сократ – краткая биография, Философия Сократа – кратко, Сократ как человек и Личность Сократа
Среди учеников Сократа возникла новая особенная литературно-философская форма «сократических речей», или диалогов, в которых главным действующим лицом выводится Сократ в беседе с самыми различными представителями афинского общества. Образчики этой литературы дошли до нас в некоторых произведениях Ксенофонта («Воспоминания о Сократе», «Домострой», «Пир философов») и в подлинных и неподлинных сочинениях Платона; кроме того, «сократические диалоги» писали и другие ученики Сократа и их последователи, причем особенною верностью «сократическому» характеру, по отзыву древних, отличался Эсхин.
Сократ. Краткая биография. Иллюстрированная аудиокнига
Платон в своих диалогах увековечил образ учителя, но он постоянно влагает в уста его свое собственное учение – порождение собственной мысли, оплодотворенной Сократом.
Но точно так же, по-видимому, поступали с Сократом и другие ученики. Нередко думали, что Ксенофонт в своих «Воспоминаниях» дает нам подлинный и точный отзыв о беседах Сократа. Трезвый практик, расчетливый хозяин и знаток военного дела, Ксенофонт считается наиболее достоверным свидетелем об учении величайшего из философов на том основании, что сам он совершенно чужд философского духа. Но это не мешало Ксенофонту влагать в уста Сократа рассуждения о стратегии и сельском хозяйстве, которые, очевидно, были ему совершенно чужды. Ксенофонт делает из него практического утилитариста, благонамеренного гражданина по своему подобию, ревнителя мантики и древнего благочестия. Если Платон видит в Сократе воплощение философии, как вечного стремления к истине, то Ксенофонт превращает его из философа в докучливого резонера, который был бы совершенно неспособен произвести коренную реформу в истории мысли, явиться провозвестником нового нравственного мира, умереть его исповедником, вдохновить Платона. И тем не менее, сличая Ксенофонтовы воспоминания с некоторыми из диалогов Платона, мы несомненно видим, что они относятся к одной и той же личности, сколь ни различно ее понимание у обоих наших свидетелей.
Среди диалогов Платона явственно выделяется группа так называемых «сократических диалогов», в которых отсутствуют или почти отсутствуют особенности Платонова учения, мало того – обыкновенно отсутствуют следы какого бы то ни было положительного учения вообще: это диалоги, приводящие к чисто скептическому результату, к недоумению по поводу той или иной этической проблемы, которая обсуждается между собеседниками. В живой драматической форме Сократ выводится в споре с ними; он спрашивает их, хочет от них научиться, разбирает их ответы или определения, которые одно за другим оказываются несостоятельными. В итоге собеседники приходят к сознанию собственного незнания и к сознанию необходимости искать ответа на основные вопросы о целях и нормах человеческой деятельности. Эти «сократические» диалоги Платона, по-видимому, близко передающие особенности речи Сократа, по самому языку своему настолько отличаются от позднейших произведений старческого периода Платона, что в них видели ранние его произведения, во время написания которых он находится под наиболее сильным влиянием Сократа.
В. С. Соловьев думал даже, что эти диалоги большею частью были написаны при жизни Сократа. Правда, есть основание относить некоторые из них к несравненно более позднему периоду и видеть в них не передачу случайных бесед Сократа, а полемику Платона с мнениями, выражаемыми другими учениками Сократа, – иногда в других «сократических» диалогах. Но, тем не менее, в этих диалогах содержится много положительного материала для характеристики Сократа, поскольку в самой полемике против отдельных мнений им не противополагается никакого догматического учения, никакого учения вообще, а только Сократово искание, которое и составляло душу его философии.
Смерть Сократа. Художник Ж. Б. Реньо, 1785
Особое место среди других произведений Платона занимает «Апология» Сократа, или его защитительная речь перед судьями. Хотя и эта речь не есть стенографическая запись, но все же, если и не видеть в ней точной передачи слов Сократа, сказанных на суде, она имеет первостепенное значение в качестве защиты исторического Сократа, уяснения его дела и проповеди его служения.
Пусть это «стилизированная истина», как выразился Гомперц, пусть это идеализированный портрет, – все же «Апология» сохраняет нам множество реальных подробностей не только о деятельности Сократа, но и о самом его процессе и вместе дает нам его духовный образ, исполненный высшей правды. Поэтому совершенно необходимым дополнением ко всякому изложению «философии» Сократа, и в частности к предлагаемому изложению мы считаем ознакомление с «Апологией». В ней особенно ярко подчеркивается то обстоятельство, что Сократ не был «учителем» в обычном смысле слова – у него не было никакого определенного учения; он был, для Платона в особенности, воплощением философии как стремления к истине, стремления к познанию, именно потому, что он был искателем, а не учителем, учил исканию, пробуждал философию в душах и не подменивал ее никаким личным догматическим учением, никаким рукотворным кумиром. Сократ не порождает новых готовых идей, но «повивает» умы в их духовном рождении.
По материалам книги выдающегося русского учёного С. Трубецкого «История древней философии»
«Я знаю, что я ничего не знаю»: диалоги Сократа
Древнегреческого мыслителя Сократа принято считать первым философом в собственном значении этого слова. Он ушел от рассмотрения природы и мира и обратился к осмыслению человека. Сократ не оставил никаких письменных трудов, а обучение вел в виде диалогов с учениками, которые по памяти записали и сохранили его учение.
Я знаю, что я ничего не знаю
До сих пор ведутся споры об истинном авторстве этих слов: кто-то полагает, что они принадлежат Демокриту. Но по свидетельству Платона, именно Сократ подарил миру эту извечную формулу.
— Я знаю, что я ничего не знаю, — говорил Сократ. — Но люди воображают, будто они что-то знают, а оказывается, что они не знают ничего. Вот и получается, что, зная о своем незнании, я знаю больше, чем все остальные.
Суд с ослом
Сократ славился своим умением вести спор.
— Если меня лягнул осел, стану ли я подавать на него в суд? — сказал Сократ ударившему.
О хорошем настроении
Однажды ученик спросил Сократа:
— Объясни мне, почему ты всегда в хорошем настроении?
Сократ ответил:
— Потому что я не обладаю ничем таким, о чем стал бы жалеть, если бы утратил.
Спускаться легче, чем подниматься
Гетера (публичная женщина в древней Греции) Каллисто как-то заявила Сократу с насмешкой, что если она захочет, то переманит к себе всех его друзей и учеников. А вот Сократ с ее друзьями этого сделать не сможет. На это философ отметил:
— Конечно. Тебе легче: ведь ты зовешь спускаться вниз, а я — подниматься вверх.
О женитьбе
К Сократу обратился один из его учеников:
— Надумал я жениться. Что ты мне посоветуешь?
Философ ответил:
— Смотри не сподобься рыбам, которые, попав в невод, стремятся вырваться на волю, а находясь на воле, стремятся к неводу. Как бы ты ни поступил, всё равно потом будешь жалеть.
Три сита
Однажды к Сократу пришел человек и сказал:
— Ты знаешь, что говорит о тебе твой друг?
Сократ ответил ему:
— Прежде чем сказать мне эту новость, просей ее через три сита. Первое — это сито правды. Ты уверен, что-то, что ты мне сейчас скажешь, является правдой?
— Ну, я слышал это от других.
— Вот видишь, ты не уверен. Второе сито — это сито добра. Эта новость обрадует меня, станет для меня приятной?
— Совсем нет.
— И, наконец, третье сито — сито пользы.
Будет ли эта новость полезной?
— Сомневаюсь.
— Вот видишь — ты хочешь рассказать мне новость, в которой нет правды и добра, к тому же она бесполезна. Зачем ее тогда говорить?
О дурном характере матерей
Сократ однажды заметил, что его старший сын сердится на мать и говорит, что у нее тяжелый характер. Тогда философ спросил:
— Ты понимаешь, что когда мать говорит тебе что-нибудь, то у нее нет на уме никакого зла. Наоборот, она желает тебе только добра, как никому другому, и все-таки сердишься на нее? Или ты веришь, что мать желает тебе зла?
— Конечно, нет, — ответил сын.
— Так значит, хоть она желает тебе добра и во время твоей болезни прилагает все заботы, чтобы ты выздоровел, хоть она усердно молит богов за тебя и исполняет обеты, ты все же говоришь, что у нее тяжелый характер? Я думаю, что если ты не можешь выносить такой матери, то не можешь выносить счастья.
О безвинной смерти
К приговоренному к смерти Сократу на последнее свидание пустили его жену Ксантиппу. Она запричитала:
— Ты умираешь безвинно!
Сократ ответил:
— А ты хотела бы, чтобы я умер виноватым?
Что лучше?
Выступая на суде после оглашения смертного приговора, Сократ сказал:
— Ну что ж, я ухожу, чтобы умереть. Вы же останетесь, чтобы жить. А что из этого лучше, человеку неизвестно.
Из: diletant.media
Диалоги Сократа: Резюме, заметки и уроки боги».
Это его знаменитый вопрос, который, по сути, говорит: «Хорошо ли это, потому что это нравится Богу? Или Бог любит это, потому что это хорошо?» Если это первое, то добро произвольно и не имеет значения, поскольку Бог может выбрать что угодно и сделать его хорошим. Если это второе, то Бог не имеет значения, поскольку мы будем иметь добро с ним или без него.
Это не делает Евтифрона счастливым
Апология
«…попросил оракула сказать ему, есть ли кто-нибудь мудрее меня, и пифийская пророчица ответила, что нет человека мудрее».
В общем, какой-то парень пошел к Оракулу и спросил, кто самый мудрый человек, и они ответили, что Сократ. Сократ утверждает, что он ходит, задавая вопросы людям, потому что хочет доказать, что он не самый мудрый человек, но пока все, что он обнаружил, это то, что никто не имеет ни малейшего представления о том, о чем они говорят, и не может защитить свои знания. к его вопрошанию. Это приводит Сократа к признанию собственной мудрости в том факте, что он знает, что ничего не знает. Все остальные ничего не знают, но думают, что что-то знают, и этим запутались. Сократ мудр, потому что он осознает свое невежество. «Я лучше, чем он, потому что он ничего не знает и думает, что знает. Я не знаю и не думаю, что знаю». и что некоторые низшие люди были действительно мудрее и лучше».
«Афиняне, я чту и люблю вас; но я буду повиноваться Богу, а не вам, и, пока у меня есть жизнь и сила, я никогда не перестану заниматься и преподавать философию»,
«Ибо, если вы убьете меня, вы не легко найдете другого, подобного мне, который, если я может использовать такую нелепую фигуру речи, я — этакий слепень, данный государству Богом; а также.
государство подобно большому и благородному коню, который медлит в своих движениях из-за самого своего размера и требует, чтобы его возбудили к жизни».
«Трудность, друзья мои, не в том, чтобы избежать смерти, а в том, чтобы избежать неправедности; ибо это бежит быстрее смерти».
«Настал час отъезда, и мы идем своим путем — я умирать, а ты жить. Что лучше, одному богу известно».
Критон
«Но почему, мой дорогой Критон, нам важно мнение многих? Хорошие люди, а они единственные достойные внимания, будут думать об этих вещах так, как они произошли».
Федон
«Да, Критон, и те, о ком ты говоришь, правы, поступая так, ибо они думают, что выиграют от промедления; но я прав, что не делаю этого, потому что не думаю, что выиграю что-нибудь, если выпью яд чуть позже; Я должен щадить и спасать жизнь, которая уже ушла; Я мог только посмеяться над собой за это. Пожалуйста, делай, как я говорю, и не отказывай мне».
«У него начало холодеть в паху, когда он обнажил свое лицо, ибо он закрылся, и сказал (это были его последние слова) — он сказал: Критон, я должен Асклепию петуха; ты не забудешь оплатить долг? Долг будет уплачен, сказал Критон.
есть ли еще что-нибудь?»
Сократ и философия в диалогах Платона | Отзывы | Философские обзоры Нотр-Дама
Придерживался ли Платон теории форм? Выступает ли Сократ в среднем и последующих диалогах Платона «рупором» Платона? Поддерживал ли Платон авторитарное государство, которым правят философы и охраняют стражи, получающие поцелуи за храбрую борьбу? Выступал ли Платон за цензуру искусства? Представлял ли он своего Сократа приверженцем бессмертия души в своей последней земной философской беседе?
По словам Сандры Петерсон, ответ на все эти вопросы — нет. В этой книге, которая предоставит читателям тревожную возможность переосмыслить почти каждое убеждение, которое они могут иметь в отношении Платона, Петерсон утверждает, что платоновский корпус следует читать как последовательное представление единой единой сократической миссии по выявлению идей от собеседников и проверке этих идей. . В целом книга тщательно аргументирована, внимательно относится к текстам, изящно написана и представляет освежающую перспективу, которая бросает вызов многим ортодоксальным взглядам, что само по себе вполне сократовски.
Начиная с внимательного и тщательного прочтения Апологии , Петерсон развивает Сократа, который знает только то, что у него нет «больших знаний» (22), и Дельфийский оракул уверяет, что ни у кого больше их нет. Всю свою жизнь он был в огне с чувством миссии: выявлять с помощью вопросов претензии на знание своих сверстников, проверять их обязательства и исследовать вместе с ними, как только их претензии рушатся. Затем Петерсон следует за этим Сократом через несколько текстов, которые обычно понимаются как продвижение субстантивных (платонических) доктрин: знаменитое «отступление» 9-го0039 Теэтет , описывающий философа, аргументы Федона в пользу бессмертия и самый сложный вызов из всех, Республика . Во всех этих важных местах она обнаруживает, что Сократ выявляет и, возможно, оспаривает убеждения своих товарищей по собеседничеству, но не связывает себя (как и Платона) с какими-либо философскими позициями — кроме ценности процесса, поиска .
Моя гипотеза состоит в том, что Сократ в любом из диалогов Платона исследует своего собеседника и, таким образом, занимается центральным компонентом сложной деятельности, философствованием, которое Сократ называет в 9-м диалоге.
0039 Апология своей привычной деятельности на протяжении всей жизни. (4)
Это обследование состоит из нескольких компонентов или этапов: во-первых, собеседник должен быть «раскрыт». Сократ приспосабливает свой стиль речи к разным собеседникам, и часто может показаться, что он продвигает собственную позицию: «Сократ в том виде, в каком он изображен, понимает, что лучший способ раскрыть доктрину и наблюдать за восприимчивостью к ней своего собеседника» ( 5).
Основной целью дела Петерсона является так называемая «великая гипотеза», связанная с Григорием Властосом, но разделяемая многими, согласно которой ранние диалоги Платона представляют в основном сократовские взгляды, а диалоги среднего и позднего периода представляют в основном платонические взгляды. Эта общая позиция, не исходная для Властоса, но классно аргументированная им, была настолько влиятельной, что в той или иной форме ее можно почти принять за ортодоксальность.
В качестве исходной мотивации своей гипотезы Петерсон предлагает четыре соображения:
- Особенно в ранних диалогах много вопросов и ответов, и это не обязывает Сократа к каким-либо конкретным «большим» взглядам.
- Мы знаем, что «логическая проницательность Платона существенна» (8), однако некоторые аргументы, обычно используемые в поддержку существенных доктрин, ужасны.
- Многие ужасные аргументы и взгляды, к которым они приводят, не выдержали бы тех вопросов, которые Сократ задает собеседникам в любой день диалога.
- Платон писал диалоги, в которых он не появляется; это говорит о том, что он «не хочет делать заявления как авторитет, который уверен в том, что он рекомендует» (11).
Установив (в главе 2 об Апологии ) Сократа, который сопротивляется названию «мудрым» и занимается только исследованием, Петерсон в главе 3 применяет свою гипотезу к Теэтету «отступлению» ( Tht . 172- 177), длинное описание философа и его философской жизни, которое бросило вызов и разделило читателей из-за его крайних требований.
Петерсон сначала связывает этот диалог с Apology через Euthyphro , драматическая дата которого наступает вскоре после даты Theaetetus .
Получается, что философ в отступлении, который не может найти дорогу на агору, не замечает соседей, «никогда не снисходит до подручных вещей» и как бы подвешен на высоте, глядя вниз на мир — есть отражение взглядов Феодора на философию, а не Сократа или Платона. Феодор — это тот, кто пренебрегает миром и ближними и дает необычайно «горячее согласие» (71) странному и явно несократическому портрету философа.
Почему мнение Теодора о философе, каким бы абсурдным оно ни было, занимает в диалоге такое видное место и не подвергается сомнению? Петерсон предполагает, что разговор идет на пользу Теэтету, поскольку он молод и многообещающ, и что Сократ надеется вернуться к разговору позже.
Затем Петерсон обращается (главы 4-5) к тому, что я считаю самым большим вызовом ее гипотезе: массивному и растянутому Республика , с ее проектами строительства города и души, ее замысловатыми аналогиями (Солнце, Линия, Пещера), ее проникновением даже в загробную жизнь, где души пьют воду забвения и возвращаются, чтобы попробовать еще раз. Можно ли правдоподобно рассматривать платоновскую «Республику » как «извлечение» из своих молодых собеседников Главкона и Адеймантуса? Она начинает с того, что подчеркивает, что при любом «прямом» прочтении содержательной доктрины Republic не так-то просто полюбить. От его комментаторов различные аспекты вызвали такие реакции, как «совершенно своеобразный», «философски разочаровывающий», «серьезно ошибочный», «очень уродливый», «смехотворный абсурд», «слишком поспешный и слишком грубый», «смущающе плохой». , «неудачно», «диковинно» и многое другое (90).
Эта глава начинается с признания того, что замечают почти все читатели Republic : эта книга I кажется совершенно отличной от книг II-X.
Сократ из книги I — это «вопрошающий, откровенно невежественный» знакомый Сократ, которого многие находят в ранних диалогах; но что-то происходит с ним в Книге II, что вызывает продолжительные упражнения в градостроительстве, метафизических полетах, социальной инженерии, политической таксономии и многом другом. Следует ли это понимать как уход Платона от своего наставника?
Нет снова; Петерсон убедительно доказывает, что наиболее важное и действительно решающее различие между двумя частями этой великой работы заключается в способе участия Сократа. В книге I он выполнял шаблонное упражнение «вопрос-ответ», инициированное Цефалом. В оставшейся части произведения, после явной просьбы Главкона «убедить» его в том, что справедливость лучше, так сказать, изнутри, чем несправедливость, Сократ произносит длинную убедительную речь. Характер этой речи и ее содержание адаптированы к просьбам Главкона и Адейманта убедить их в этом, не обращая внимания на внешние эффекты справедливости, а исключительно на ее внутренние качества.
Детали убедительной речи, ее содержание подогнаны под характеры юношей: «Оратор, убеждающий слушателя, раскрывает то, во что в данный момент слушатель призывает поверить» (102). «Город в словах» может быть описан Сократом, но он полностью принадлежит одобряющей аудитории и приспособлен к ее амбициям и желаниям.
Это Главкон протестует против того, что простой город, с которого начинается Сократ, является «городом свиней», это он требует наслаждений и роскоши, и это он принимает необходимость войны, которая затем движет сценарием до конца. книга. «Сократ очень часто напоминает, что первоначальное предположение в дискуссии состоит в том, что город тщательно подготовлен к войне» (111, за которым следует длинный список отрывков, в которых отмечается способность города к войне).
9Показано, что портрет короля-философа 0039 Республика , включая образование, предпочтительные занятия и интересы, соответствующие темы изучения и соответствующую метафизику, идеально подходит для личностей молодых людей, любящих роскошь, элитарных и снобов.
, а также бессвязной и чреватой внутренними напряжениями (глава 5). Петерсон предполагает, что Главкон имеет некоторую связь с пифагорейскими идеями и что они управляют некоторыми интуитивными представлениями о более трансцендентных отрывках; Цитируя Беркерта, она отмечает, что сочетание «гипнотического очарования религии с уверенностью в точном знании» производит сильное обращение и «помогло бы объяснить восприимчивость Главкона и Адейманта ко многим предложениям Сократа» (157).
Пифагорейские идеи также лежат в основе более трансцендентных отрывков из Федона (глава 6), в которых Сократа снова подталкивают к убедительной речи — на этот раз о природе души. Федон — рассказчик, и повествование происходит во Флии, «местоположении пифагорейцев» (166). Федон рассказывает историю этого разговора Эхекрату, члену пифагорейской общины. Симмий и Кебес, главные собеседники, учились у Филолая, известного пифагорейца (167). Потусторонние ноты в разговоре, утверждает Петерсон, предназначены для того, чтобы находить отклик у молодых людей, которые так склонны.
Сократ вновь раскрывает своих собеседников, но не обязательно самого себя, даже до последних минут своей жизни.
Не раскрывает себя и Платон в своих произведениях (главы 8 и 9). Петерсон находит мотивы Платона как писателя, на которые намекает анекдот из Плутарха. «И всякий должен быть готов когда-либо повторять про себя, замечая недостатки других, изречение Платона: «Разве я не подобен им?»» (16). Когда Платон изображает Сократа, создающего воздушные замки из материалов, взятых из душ его собеседников, он неявно спрашивает: «Разве я не такой, как они?» Он усвоил истинную сократовскую миссию выявления и проверки, а также убеждение Сократа в том, что никто из нас не очень богат в отношении Большого Знания. Платон Петерсона, возможно, в некоторой степени скептик, и она находит в этом утешение, поскольку были и другие толкователи Платона (некоторые древние), которые читали его таким образом; она не хочет оставаться одна под солнцем с этим чтением (233).
В целом книга чрезвычайно хорошо аргументирована, а ее прочтение тонко и чувствительно.
Возникает картина писателя (Платона), который исчезает в своем тексте, точно так же, как его наставник Сократ исчезает в аргументах, предложенных ему другими. Меня не совсем устраивает этот исчезающий Платон. Сократ редко проходит стадию выявления в любом существующем диалоге; мы редко видим, как будет проходить процесс тестирования. Смысл этой книги в том, что Платон посвятил всю свою писательскую жизнь философскому проекту, который так и не был реализован? Длинный ряд от пропедевтики до философии, а не результат? Петерсон говорит, что мы, читатели Платона, должны проделать работу по проверке; она приводит несколько примеров того, как это может происходить. Но разве сам Платон не испытал сильного искушения попробовать? Однажды он с большим трудом сконструировал огромные воздушные шары из Республика (если это они), неужели он действительно мог просто уйти, не воткнув ни одной булавки? Его писательское предприятие становится любопытным, настолько хорошим подражанием, что многие, если не большинство читателей, были обмануты на протяжении тысячелетий.
Знаменитые «сноски к Платону» превратились в массовую эпидемию ошибочной атрибуции. Петерсон осознает, что удаление существенных обязательств из работ Платона в некоторой степени угрожает им, и включает (глава 8) аргумент, согласно которому Платона по-прежнему следует рассматривать как творческого гения первый ранг. Ведь он тонким штрихом обрисовывает слабости собеседников, а его Сократ бесконечно энергичен в выявлении и как бы гипертекстировании их сокровенных мыслей и мечтаний.
Петерсон также встречает аргумент, согласно которому Аристотель, кажется, считал, что у Платона были существенные взгляды (он нападает на них как таковые), и разве Аристотель не был в состоянии знать? По ее мнению, Аристотель, по-видимому, знал идеи Платона в основном из диалогов, и поэтому он, как и большинство других читателей, поддался на гипотезу «рупора». Я нахожу это несколько тревожным, поскольку трудно поверить, что Платон и Аристотель за время их долгого сотрудничества не говорили о написании философии и о том, как это лучше всего делать.