Воля свобода: Воля и свобода: чем эти русские слова отличаются по смыслу

Содержание

Воля и свобода: чем эти русские слова отличаются по смыслу

Кириллица

17 марта, 17:08

Известные в древнерусском языке с XI века слова «воля» и «свобода» в определенном контексте могли сближаться по семантике настолько, что становились синонимами. Но сегодня между двумя русскими словами обнаруживается заметная, хоть и не всегда очевидная разница.

Похожи или нет?

Видео дня

Если свести трактовку к лаконичным определениям, то свобода — это некое состояние, тогда как воля — определенное качество. Сравните: свобода выбора — воля к победе. Постановка двух слов в один синонимичный ряд связана с тем, что свободный и вольный человек действует так, как считает нужным, нередко следуя правилу: разрешено все, что не запрещено. Фактическое равенство двух лексем встречается в словаре 1863—1866 гг. Владимира Даля, который определяет свободу как «собственную волю, простор, возможность действовать по-своему». В современном значении свобода нередко определяется как наличие внешних условий для реализации воли человека.

О том, что концепт «свобода-воля» может рассматриваться как единый, говорит и лингвист Нина Арутюнова. Она считает, что две лексемы находятся «в постоянной борьбе и делят между собой языковое пространство». В своей монографии «Воля и свобода» Арутюнова пишет, что различия между «свободой» и «волей» проявляются тогда, когда речь заходит о характеристиках человека. Живущих вне социума называют «вольными». Тех, кто может поступать по своему усмотрению, но с учетом общественных законов, считают «свободными».

Разная этимология

По мнению Макса Фасмера, «свобода» этимологически восходит к церковнославянскому «свобство», где корень «своб-» употребляется в значении «свой». Таким образом, свобода обозначала «положение своего» в обществе. При этом в древнерусских текстах «свободити» часто употребляется вместе со словом «рабство», а «свобода» воспринимается как противоположность состояния раба и приписывается всякому, кого освободили, сделали своим.

Воля принадлежит к индоевропейскому словарному фонду. Слово образовано в результате чередования гласных и семантически связано с «велеть», при этом в значении интегрируются такие признаки, как «желание» и «выбор». В древнерусском языке «воля» обозначало осознанный выбор между несколькими возможностями, некое усилие разума для принятия наиболее разумного решения.

Свой — чужой

В диссертации кандидата филологических наук А. Лисицына «Анализ концепта «свобода-воля-вольность»» в русском языке» лексемы «свобода» и «воля» противопоставляются по принципу «свой-чужой». По мнению ученого, изначально «свобода» и «слобода» были почти синонимами и обозначали состояние человека, и место его проживания — обособленное, где живут только свои. Противопоставлением «свободе-слободе» становилась «воля», которая ассоциировалась с чужим миром, тем, что находилось за пределами слободы.

О деньгах и птицах

Оригинальный вариант семантического расхождения «свободы» и «воли» приводит в своей монографии Н. Петровых. По мнению исследовательницы, «воля» в русском сознании — это полет, простор, ветер, птица, свет, счастье, жизнь, раздолье, стихия. Тогда как свобода ассоциируется с законом, деньгами, равенством, братством, творчеством, демократией. Важно, что при рассмотрении психологической составляющей, свобода — это ответственность, а воля — независимость, сила, решительность.

Воля и произвол

Интересное исследование провела А. Вержбицкая. В монографии «Понимание культур через посредство ключевых слов» она указывала на явную связь «воли» и феномена массовых крестьянских побегов, когда воля воспринималась как способ «жить не в заключении». Отсюда сближение «воли» со стихийностью, разгулом, беззаконием, произволом. Как пишет Н. Петровых, воля для русских — это душевное состояние, которое овладевает человеком настолько, что он не боится нарушить любые законы. Воля может быть эгоистичной, и крайним ее проявлением становится русский бунт.

Интересно, что в романе «Я пришел дать вам волю» Василий Макарович Шукшин ставит волю на границе с «языческой безумной стихией», а проявление воли — это тот самый русский бунт, отрицающий законную власть, кровавый и беспощадный. Неслучайно движущими силами разинского бунта в романе становятся беглые бесправные крестьяне и вольные казаки. Первые хотят обрести законную свободу, вторые — освободиться от социального рабства. По мнению автора, в финале романа бунтовщик Разин достигает абсолютной свободы духа, веря, что «дал людям волю».

Свобода и смирительная рубашка

По мнению А. Вержбицкой, в русском сознании «свобода» на протяжении всей истории противопоставлялась «стесненности и ограничениям», поэтому обретая свободу, человек словно «освобождался от своего рода смирительной рубашки, материальной или психологической».

Что русским ближе

Большинство исследователей сходятся во мнении, что русскому сознанию «воля» ближе. Семантически она связывается с «желанием», «удовольствием», «простором» и «русским полем». «Свобода», как пишет русский религиозный мыслитель и историк Георгий Федотов, «все еще кажется переводом с французского liberté». Это приводит к тому, что «свобода» ассоциируется у русских с законом, властью, независимостью и демократией.

«Свобода» трактуется многими философами как часть европейского сознания. Например, у Канта она выступает как состояние нравственного сознания, тогда как в проявлении мыслей, чувств и желаний в отношении «других явлений природы» человек не свободен. По мнению И. Фихте, свобода заключается в добровольном подчинении исторической необходимости через ее познание. Г. Гегель считал, что путь к свободе долог и тернист, и прежде чем человек станет по-настоящему свободен, пройдут века. При этом философ не отрицал свободу духа и мысли.

На Руси идея свободы была испокон связана с православием и верой. Такое понимание излагали и мыслители Серебряного века — В. Соловьев, Н. Бердяев, Л. Шестов. В их работах свобода определялась как состояние духа, а воля — как состояние души.

В русском менталитете воля — это безграничный простор для личности, для поступков, отсутствие границ. Воля — это движение, готовность действовать вопреки, отрицание любой власти и одновременно покой и умиротворенность, потому что «душа не болит от тоски и тесноты». Свобода же находится вне пространства и времени, но ее обретение никогда не выходит за рамки действующих правил и законов.

Другое, Василий Шукшин

Что такое русская «воля»? И чем она отличается от западной «свободы»? Философ Николай Плотников рассказывает, почему Россию не понять через их противопоставление

Надежда Сокорева

Русской культуре свойственно обостренное чувство недостатка свободы, причем свободы особого типа — «воли». Западной свободе, построенной на праве и формальном обозначении границ, противопоставляется «культура дикой природы и разгула». Если и важна для России какая-то свобода, то внутренняя — свобода духа, которую можно сохранить даже в тюрьме. Мы слышали о такой свободе от всех, кто в России подвергался политическим гонениям в прошлом; слышим и сегодня — от заключенного Егора Жукова, от заключенного Алексея Навального. Философ Николай Плотников — один из составителей большой антологии, в которой собраны основополагающие для российской культуры тексты о свободе. Специально для нашей рубрики «Идеи» он объясняет, почему большинство европейских культур хорошо знакомо с описанным выше набором представлений, но давно рассталось с ними. И почему дискуссия о политической свободе до сих пор не стала для России ключевой.

Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов

Если исходить из того, что люди русской культуры как будто от природы склонны к тому, что принято называть волей, скорее, чем к тому, что принято называть свободой, то и власть российскому обществу нужна такая, которая силой укрощает волю, а не такая, которая — совместно с обществом, посредством законов и норм — поддерживает свободу.

Автор этого материала Николай Плотников, совместно с Светланой Киршбаум, выпустил большую антологию, где собраны ключевые для нашей культуры тексты о свободе (Дискурсы свободы в российской интеллектуальной истории. Антология / Под ред. Н. С. Плотникова и С. В. Киршбаум. М.: Новое литературное обозрение, 2020). Лучшее понимание конфликта между понятиями воли и свободы — одно из достижений этой работы.

Плотников — историк философии и культуры, получил философское образование в МГУ, где изучал Гегеля; работал в университетах Германии, специализируясь на интеллектуальной истории и истории понятий. История понятий — не просто интеллектуальная игра. Она, как можно убедиться из этого текста, вполне может поправить представления общества о собственной культуре и развеять мифы, мешающие ему развиваться. Предыдущий материал Плотникова в рубрике «Идеи» был посвящен понятиям правды и справедливости в русской культуре.

По сравнению с корпусом текстов о свободе, существующим в европейской традиции, русская традиция не так велика, но очень интересна. Работая над антологией «Дискурсы свободы в российской интеллектуальной истории», нашу основную задачу мы видели в том, чтобы показать историю понятия, различая при этом понятие и опыт. С одной стороны, понятия описывают культурный и политический опыт, с другой — они сами этот опыт формируют. Когда некоторое понятие становится одним из ключевых, оно начинает играть роль «организатора» публичной сферы.

Воля без свободы

Один из важнейших сюжетов для понимания свободы в России — это отношения между словами вольность (воля) и свобода. До конца XVIII века свобода существует в основном в церковном контексте — как перевод греческого ἐλευθερία — и означает освобождение, спасение от греха, а в смысле свободы от рабства употребляется гораздо реже. Другое слово с близким значением — вольность. Оно обозначает произвольное действие человека, свободу от рабства, а также правоспособность, например способность заключать договор. Воля нередко употребляется как синоним вольности: скажем, в указах Пугачева мы встречаем и «даю вам волю», и «даю вам вольность», причем вольность в значении «нерабство» употребляется чаще.

Лозунг «свобода, равенство, братство» впервые звучит на русском языке как «вольность, равенство и братство». Вспомним и екатерининскую «Грамоту на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства»: именно слово вольность в эпоху Екатерины — центральное понятие для обозначения социальной свободы. Слово свобода выходит из сферы церковной книжности только в эпоху декабристов и лишь впоследствии начинает доминировать в публичной дискуссии.

Воля обретает привычное нам «народное», анархистско-социалистическое значение еще позже — во второй половине XIX века — благодаря народническому движению. Тогда же и «вольность» утрачивает свою связь с семантикой свободы. Вольности во множественном числе остаются в языке только в таких выражениях, как «поэтические вольности».

Несмотря на это воля и вольность закрепляются в сознании русской образованной публики как нечто исконное, а свобода — как «перевод с французского». Этот миф закладывается в пореформенный период российской истории. Свобода оказывается основным термином освобождения сверху: в Декрете об отмене крепостного права используются только понятия свобода и освобождение. Между тем критики реформы, в том числе Александр Герцен, Николай Огарев, Николай Чернышевский, прибегают к обоим понятиям — и различают их. Они говорят о народном, стихийном, идущем из недр общества характере этого понятия, когда речь идет о воле. И подчеркивают официальный, организованный характер освобождения сверху, когда речь идет о свободе. Эти понятия, таким образом, вступают в политический конфликт.

Со временем конфликт обостряется: с одной стороны, революционная «Земля и воля» и террористическая «Народная воля», а с другой — «Партия народной свободы» или кадетская партия, основанная в начале XX века и предлагавшая организованную свободу, связанную прежде всего с реформами сверху (об этом — книга Ирины Левонтиной и Алексея Шмелева «Либеральный лексикон»).

Свобода без границ

В 1945 году русский историк и религиозный мыслитель Георгий Федотов пишет статью «Россия и свобода». «Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе», — так характеризует Федотов два типа свободы и тут же приписывает русским «культуру пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвенной страсти». Так в публичной сфере окончательно закрепляется представление о том, что воля — это нечто исконно русское, а свобода — наоборот, западное.

Но чуть больше десяти лет спустя английский философ Исайя Берлин в эссе «Две концепции свободы» (1958) описывает то же противопоставление как оппозицию негативной и позитивной свободы, которая характерна и для западной культуры. «Разгул и самозабвенная страсть» Федотова, отказ от границ, полный произвол и есть то, что Берлин называет негативной свободой («свободой от»).

Берлин считает, что именно негативная свобода (русская «воля») и есть свобода в первоначальном смысле слова. Вопрос: как она может быть реализована на практике? По сути, вся дискуссия о свободе сводится к тому, где должны пролегать границы произвольного действия. Ее следующий уровень — это обсуждение общественного порядка, при котором каждый индивидуум реализует свои интересы, жизненные цели и желания в наибольшей степени. Это не свобода без границ, а свобода внутри некоторого порядка. Порядок, при котором пространство для произвольного действия достаточно велико, но при этом ограничено всем понятными правилами и нормами, называется либеральным.

Споры об ограничениях в религиозной сфере (например, о праве носить хиджаб в общественном месте) или в сфере публичного высказывания (например, о праве государств и соцсетей на ограничение «неприемлемого» контента) — это, по сути, тот же спор. Недавняя дискуссия о «деплатформинге» (блокировке аккаунтов) бывшего президента США Дональда Трампа — частный случай того же большого спора. Это не дискуссия о праве на свободу слова как таковом — это дискуссия о легитимности ограничений свободы и о принципах, в соответствии с которыми эти ограничения устанавливаются.

В русской истории немало проектов различных манифестов, деклараций прав и проектов правопорядка, в том числе либеральных. Конституция — это слово, которое обозначает две вещи. С одной стороны, это писаный текст, в котором зафиксированы права и свободы граждан. С другой — это и структура общественных отношений, которая предоставляет возможности для реализации оговоренных письменно свобод.

Один из текстов, включенных в антологию Плотникова и Киршбаум, — это статья Алексея Дживелегова «Конституция и гражданская свобода» (1905), взятая из сборника начала ХХ века «Конституционное государство». Статья посвящена тому, что для реализации прав недостаточно просто писаной конституции, даже если она принята в полном соответствии с демократической процедурой. Необходимо такое соотношение сил в обществе, которое предоставляло бы возможности для реализации принципов, заложенных в писаной конституции.

Конституции в первом и втором понимании в России, как правило, конфликтуют между собой. Так было и в советский, и в постсоветский периоды российской истории. До недавних поправок и «обнуления» у России была вполне приемлемая Конституция демократического государства. К ней были претензии, связанные с сильной президентской властью, но блок основных прав и свобод человека — до сих пор один из наиболее четко выраженных демократических, либеральных документов в политической истории России. Между тем соотношение общественных сил было таково, что заключенному в Конституции политическому порядку не дали развиться или у него не было возможности развиться.

В итоге при наличии хорошей писаной Конституции Россия подошла к ситуации почти деспотического государства. Как раз об этом пишет Дживелегов, ссылаясь на Фердинанда Лассаля и на других теоретиков конституции, говоря о том, что нужно пытаться выстраивать соотношения общественных сил, которое поддерживало бы политический порядок, фиксируемый писаной конституцией.

Внутренняя свобода без внешней

Еще одна современница Федотова и Берлина, Ханна Арендт, понимала под свободой не просто способность говорить и действовать без ограничений, но возможность говорить и действовать публично и вместе с остальными гражданами участвовать в публичном самоуправлении. Это совместное действие, в процессе которого люди берут на себя ответственность за установление порядка в своей социальной жизни, в своем сообществе граждан. Свободу приватной жизни Арендт не считала чем-то подлинным и достойным похвалы. С этим можно спорить, но это ярко выраженное республиканство. Именно такого опыта политической организации свободы в российском опыте не хватает.

Например, философ Александр Мейер в работе «Что такое свобода?» (1917) пишет, что не нужно учить свободе народ, который только что самостоятельно обрел свободу. Он начинает говорить о политической свободе, о свободе самоорганизующегося общества, но дальше вдруг переходит к свободе внутренней, духовной, к жизни в правде. Это очень типичный ход мысли, который воспроизводится во множестве работ, в том числе у Александра Солженицына в эссе «Жить не по лжи» (1974).

Различение внутренней и внешней свободы — особенность обществ, в которых нет политической организации свободы. Философ Юрген Хабермас различает в истории развития публичной сферы три этапа: доминирование придворного общества, буржуазная литературная общественность и, наконец, формирование парламентских партий.

В Англии переход от придворного к литературному сообществу, которое смотрит на общественно-политические события через призму литературных журналов, философских трактатов и религиозно-философских полемик, приходится на конец XVII — начало XVIII века. Во Франции та же трансформация длится вплоть до Французской революции, в Германии — вплоть до революционного 1848 года.

Этот период развития публичной сферы в Германии был хронологически близок к России. Разница в том, что российское общество не смогло пойти сильно дальше. Это одна из причин, в силу которых мы так любим романтическую литературу (немецкую или связанную с немецкой): она является «концептуальным резервуаром» для всех представлений о свободе и политическом мире, которые в России сохранились на протяжении всего XIX века, в начале XX века и даже в период перестройки. В этом «космосе идей и понятий» артикулируются представления о внутренней свободе, о свободе мысли и духа, которую ничто не может остановить — ни политические преследования, ни заключение в тюрьму. Отсюда до сих пор актуальный постромантический идеал поэта, писателя, художника — человека, живущего творчеством.

Этот идеал актуален, поскольку третий этап складывания публичной сферы — формирование политических партий, политической публичности, — пришедшийся в России на начало ХХ века и на годы перестройки, остался незавершенным. Он был прерван, и вместо него возникло то, что Хабермас даже не предусмотрел в своей модели: то, что некоторые исследователи называют «аккламационной публичностью», — это когда все аплодируют на съездах.

Свобода без собственности

С этим связано еще одно интересное обстоятельство: в русском дискурсе свободы крайне мало влияния уделяется вопросам, связанным с защитой собственности и поддержкой частной инициативы. То, что в антологию о свободе не удалось взять ни одного текста, который бы сравнительно четко концептуализировал в ее экономическом измерении в том числе свободу собственности и предпринимательства, очень характерно.

Это, на мой взгляд, один из показателей развития дискурса свободы в России как свободы сугубо литературной. Речь идет прежде всего о свободе слова, свободе мысли, свободе публичных дискуссий. Иногда авторы идут дальше и говорят о свободе собраний, выступлений и творчества, но все это относится к области мнений и внутренней свободы.

Все сюжеты, связанные с экономической свободой, свободой собственности, свободой частной инициативы, остаются в стороне. Это не случайно. Ричард Пайпс писал, что примеры крупных состояний в дореволюционной России, которые были бы приобретены сугубо экономическим путем, единичны. В России были носители низовой частной инициативы, но в случае крупных состояний, как правило, имел место симбиоз государства и частной промышленности. Вплоть до 1990-х годов, то есть до самого конца XX века, тема экономической свободы в русском дискурсе вообще практически не стоит на повестке дня.

И даже на дискуссии вокруг так называемой новой этики российское общество смотрит глазами литературно-культурного самосознания, видит политический мир сквозь литературу и традиции культуры, не учитывая, что на Западе публичная сфера пошла дальше, породила новые понятия и новые ролевые модели. Именно поэтому попытки российских деятелей культуры либерального направления (например, режиссера Константина Богомолова) встроиться в «западные дискуссии» звучат как рассуждения, возможные на Западе только в кругах культурных ультраконсерваторов.

Николай Плотников

Свобода и свобода воли | Encyclopedia.com

•••

Свобода широко рассматривается как весьма желательный компонент человеческой личности, межличностных отношений, социальных и государственных механизмов. Несмотря на многозначность, основные виды свободы можно определить и выделить.

Типы Свободы

Разнообразные свободы контрастируют с различными типами ограничений, ограничений или запретов, которые их сводят на нет. Некоторые условия, препятствующие свободе, являются внутренними для человека, некоторые внешними, некоторые отрицательными, некоторые положительными. Джоэл Файнберг (1980) разработал удобную четырехстороннюю типологию ограничений: внешние положительные, внешние отрицательные, внутренние положительные и внутренние отрицательные. Примерами этого, соответственно, являются отсутствие денег, наручники, страх и слабость. В полемике о свободе воли свобода действия приравнивается к внешней свободе, как положительной, так и отрицательной, тогда как свобода воли является разновидностью внутренней свободы.

ПОЗИТИВНАЯ ВНЕШНЯЯ СВОБОДА. Позитивная внешняя свобода — это наличие внешних средств для достижения наших целей и реализации наших желаний или интересов. Этими средствами являются положительные условия в нашем окружении, такие как деньги для оплаты нашего пути, школы, открытые для всех, или доступные медицинские ресурсы и персонал. Беременная женщина, желающая сделать аборт, но не имеющая денег, чтобы заплатить за него, имеет недостаточную позитивную внешнюю свободу. Вопрос о том, должно ли общество оплачивать услуги контрацепции и аборты для бедных, укрепляя тем самым их позитивную свободу, вызывает большие споры (Эдвардс, 19 лет).97). Пациенты, испытывающие сильную боль и нуждающиеся в обезболивающих препаратах, могут иметь или не иметь сострадательных врачей, которые пропишут адекватные средства для облегчения боли; если равнодушные, невнимательные или запуганные врачи отказывают в таких средствах, этим больным не хватает внешней свободы.

НЕГАТИВНАЯ ВНЕШНЯЯ СВОБОДА. Негативная внешняя свобода — это отсутствие внешнего давления, ограничений или ограничений, которые препятствуют или мешают нам делать то, что мы хотим или хотим делать. Многие негативные условия существенно мешают свободе действий. Мы негативно свободны внешне, когда не обременены такими ограничениями, как цепи, кандалы, стены и тюрьмы, и/или такими ограничениями, как законы, институциональные запреты, угрозы, запугивания и принудительное или скрытое давление со стороны других. Отсутствие внешних препятствий обычно прямо коррелирует с расширением возможностей выбора и действия.

Многие виды положительной внешней свободы широко признаются и лелеются. Одними из наиболее важных являются политические свободы или права, гарантированные правительством. Билль о правах к Конституции США определяет и подтверждает такие разновидности внешней свободы действий, как свобода вероисповедания, свобода слова, свобода печати, свобода мирных собраний и свобода обращения к правительству с петициями об удовлетворении жалоб. Другие поправки гарантируют свободу участия в политических процессах на равноправной основе. Эти гарантированные Конституцией формы свободы действий провозглашают, что правительство, другие учреждения и отдельные лица не могут вмешиваться в выбор человеком религии, в выражение людьми своих мыслей или в передачу людьми своих убеждений, знаний и идей через прессу и другие средства массовой информации. СМИ. Все эти виды свободы действий и разрешены, и ограничены нашими законами; ни одно из них не является абсолютным без оговорок. Все они крайне желательны, независимо от того, обладают ли люди свободой воли или нет, и были бы таковыми даже в полностью детерминированной вселенной.

Исторически сложилось так, что многие классы людей были внешне несвободны в самых разных нежелательных отношениях. Полнейшее пользование внешней свободой в Соединенных Штатах когда-то было ограничено дееспособными, землевладельцами, белыми мужчинами, тогда как на свободу действий женщин, рабов, небелых, несовершеннолетних, психически неуравновешенных, безземельных, гомосексуалистов и другие неблагоприятные группы, такие как животные. Постепенно, по мере ослабления предрассудков, обычно после продолжительной и ожесточенной борьбы, как объем, так и виды свободы были распространены на жертв несправедливой дискриминации; но процесс еще не завершился.

Внешние социальные и государственные ограничения свободы действий не всегда нежелательны. Мы не можем и не должны быть свободны делать многое, что может нанести вред человеку и/или имуществу других или, что более спорно, даже нам самим. Некоторые внешние правовые, моральные и социальные ограничения свободы действий вполне законны. Когда свобода действий вступает в противоречие с более законными целями и ценностями, она должна уступать их превосходству.

Внешняя свобода действий чрезвычайно ценна, но ее недостаточно для свободы в ее полном смысле. Другие виды внутренней свободы также весьма желательны.

ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ ВНУТРЕННЯЯ СВОБОДА. Позитивная внутренняя свобода состоит из эффективного присутствия внутренних факторов, способствующих реализации людьми их целей, желаний и интересов; будучи самостоятельными и самостоятельными — сами себе хозяева; и управлять своей жизнью и судьбой. Это такие элементы личности, как знание того, кто мы есть, наших обстоятельств, альтернатив, среди которых мы должны выбирать, а также норм и фактов, имеющих значение для принятия обоснованных решений; способность думать, обдумывать и рассуждать о наших целях или целях, расставлять приоритеты и согласовывать их, а также распознавать эффективные средства для их достижения; совесть, моральное чувство правильного и неправильного; чувства, эмоции, мотивы, желания, цели, интересы и привязанности; и способность делать свой собственный выбор для себя и отождествлять себя со своими собственными целями и проектами, а также внутренние ресурсы для того, чтобы действовать так, как мы хотим действовать.

Иногда говорят, что свобода состоит в том, чтобы ценить и актуализировать определенные внутренние процессы и состояния выше всех остальных. Святой Августин (354–430), отец ранней христианской церкви, отождествлял истинную свободу с полным послушанием воле Бога; а стоики и голландский философ семнадцатого века Бенедикт Спиноза отождествляли это с рациональностью и контролем или подавлением своих эмоций.

Позитивная внутренняя свобода может включать свободную волю, но большинство ее компонентов были бы весьма желательны даже при отсутствии свободы воли. Под положительной свободой большинство биоэтиков подразумевают автономию или рационально автономию, хотя не всегда ясно, включает ли это свободу воли. Уважение рациональной автономии пациентов — это вопрос оценки их положительной внутренней свободы и соответствующих действий.

ОТРИЦАТЕЛЬНАЯ ВНУТРЕННЯЯ СВОБОДА. Негативная внутренняя свобода – это отсутствие внутренних психологических или физиологических препятствий, препятствующих правильному функционированию составляющих положительной внутренней свободы – отсутствие факторов, препятствующих знанию, обдумыванию, чувству, предпочитанию, оценке, различению правильного и неправильного, самоконтролю. , делая собственный выбор для себя и действуя эффективно. Осуществлению положительной свободы препятствуют такие внутренние состояния, как подавленность бессознательными процессами или мотивами, психозы, неврозы, навязчивые состояния, пристрастия или другие непроизвольные дефекты и расстройства характера. Генетические и нервно-мышечные заболевания, сопровождающиеся болью, слабостью, инвалидностью или гиперактивностью, также могут нарушать негативную внутреннюю свободу.

Многие условия, которые подрывают негативную внутреннюю свободу, имеют внешние причины, некоторые из которых имеют медицинский характер, некоторые нет. Отрицательная внутренняя свобода отсутствует у лиц, временно одурманенных алкоголем, рекреационными или плохо принимаемыми психотропными препаратами, а также у тех, кто более долго страдает от повреждения головного мозга, умственной отсталости или дегенеративного заболевания. Люди также могут потерять или потерять независимость, если их возможности и возможности ограничены лоботомией, психохирургией, гипнозом, модификацией поведения, промыванием мозгов, индоктринацией или массовым невежеством. При умелом использовании с информированного добровольного согласия пациентов психотерапия может увеличить свободу человека, а не уменьшить ее. Австрийский невролог Зигмунд Фрейд (1856–1819 гг. )39) полагал, что основная цель психоанализа состоит в том, чтобы увеличить свободу пациентов, которые в противном случае были бы ограничены в свободе.

Все четыре вида свободы имеют значительную ценность для людей со свободой воли или без нее и могут быть классифицированы как неотъемлемые блага, ценные сами по себе; как необходимые внешние блага, ценные как необходимые средства для достижения других человеческих целей; или как оба сразу; но мы можем делать такие суждения обоснованно, только если мы достаточно просвещены, справедливы и свободны!

Поскольку здоровые тела и «я» являются нашими наиболее эффективными инструментами, а также поскольку многие условия, препятствующие свободе, носят медицинский характер, врачи и другие специалисты в области здравоохранения благодаря своим знаниям и силе обладают уникальными возможностями для укрепления человеческой свободы.

Свобода воли, обязанность, ответственность и родственные понятия

Понятие свободы воли неразрывно связано со многими родственными, но неуловимыми понятиями, такими как долг или обязанность, ответственность, порицаемость и похвала.

ПОЛОЖЕНИЕ СВОБОДНОЙ ВОЛИ. Защитники свободы воли настаивают на том, что свобода в самом широком и желательном смысле — это нечто большее, чем просто внешняя свобода действий; это фундаментальный тип положительной внутренней свободы. Свобода воли включает в себя нечто большее, чем просто внутреннюю способность делать выбор, поскольку выбор может быть свободным или несвободным. Свободный выбор бывает информированным и преднамеренным, а также творческим, оригинальным или «противопричинным». Выбор не является свободным, если он полностью определяется невежеством или предсуществующими желаниями, привычками, убеждениями или другими психологическими, физиологическими, генетическими, социальными или экологическими условиями. Когда выбор так определен, у нас нет возможности выбрать иное, и мы неизбежно обречены делать именно тот выбор, который делаем, и делать именно то, что делаем. Типичными защитниками свободы воли являются английский философ четырнадцатого века Уильям Оккам, шотландский философ восемнадцатого века Томас Рид и такие современные деятели, как К. А. Кэмпбелл, Родерик Чизхолм, Рем Б. Эдвардс и Роберт Кейн.

Правозащитники считают свободу воли необходимой для человеческого достоинства и достоинства, отчасти из-за ее внутренней ценности, а отчасти потому, что она неразрывно связана с другими незаменимыми моральными и юридическими понятиями и практиками, такими как обязанность, ответственность, порицаемость и похвальность.

Быть обязанным — иметь обязанности, будь то моральные, благоразумные или какие-то еще — возможно, только если у нас есть свобода воли, действительно открытые альтернативы и способность выбирать и действовать иначе, утверждают защитники. Обязанность предполагает возможность свободного выбора и действия, соответствующие долгу. Должен подразумевает может, а не может подразумевает не обязанность. В детерминированной вселенной, лишенной свободы воли, те, кто решил исполнить свой долг, могут и должны это сделать; как ни странно, те, кто этого не делает, не могут и, таким образом, вообще никогда не имели и не имели никаких обязанностей. На самом деле, поскольку ни один из них никогда не сталкивается с открытыми альтернативами или никогда не может выбрать или действовать иначе, ни у кого никогда нет никаких обязанностей любого рода, поскольку все люди твердо намерены выбирать и действовать точно так, как они делают.

Точно так же быть ответственным за наш выбор и действия, которые из него вытекают, просто означает, что мы понимаем действительно открытые перед нами альтернативы, что мы желаем или намерены некоторые из них, и что наши окончательные решения исходят от нас, а не быть запрограммированными в нас наследственностью, нашей физической или социальной средой, судьбой, Богом или какими-либо внешними причинами, какими бы близкими или отдаленными они ни были. Эти вещи могут влиять на нас, но они не могут полностью определить нас, если мы должны нести ответственность за то, что мы решаем и делаем.

Позиция свободной воли также настаивает на том, что вина и наказание, а также похвала и вознаграждение неразрывно связаны с ответственностью. Когда мы поступаем неправильно и заслуживаем порицания, нас можно справедливо обвинить или наказать только в том случае, если мы ответственны за свое решение поступить неправильно, и только если мы делаем это сознательно и преднамеренно, оно исходит от нас, и могло быть иначе. — то есть только в том случае, если оно информировано, преднамеренно и свободно. И когда мы поступаем правильно и достойны похвалы, нас можно справедливо хвалить и награждать только в том случае, если мы ответственно, осознанно, намеренно, творчески и свободно решаем поступать так. Виновность не может быть определена просто как склонность к обвинению или наказанию; равно как и похвалу нельзя определить просто как восприимчивость к похвале или вознаграждению. Восприимчивость должна быть справедливой или уместной, настаивают сторонники свободы воли; и это условие выполняется только тогда, когда мы выбираем ответственно, то есть изначально или свободно, осознанно и преднамеренно, и имеем возможность выбирать иначе из действительно открытых альтернатив. Если наш выбор исходит не от нас, если он запрограммирован в нас и мы предопределены делать только и именно тот выбор, который делаем, то наши программисты, а не мы сами, несут ответственность за наши решения, и мы не можем по справедливости нести ответственность или подвергаться порицанию, наказанию, похвале или вознаграждению.

Сторонники свободы воли обычно подтверждают косвенную , а также прямую ответственность. Мы косвенно ответственны за свой выбор и действия, даже если они полностью определяются нашим нынешним характером и самыми сильными склонностями, если этот характер и эти склонности в значительной степени сформированы выбором и усилиями, которые мы сделали ранее в жизни. Сторонники свободы воли и самотворческой ответственности обычно не считают, что все наши ответственные решения являются непосредственно свободными или исходными. Детерминисты правы в том, что большинство наших нынешних выборов полностью определяются нашими существующими наклонностями и интересами; но если мы активно участвовали в их формировании посредством более раннего самотворческого выбора и усилий воли, то мы косвенно ответственны за выбор и действия, вытекающие из нашего самоустановившегося характера.

ЖЕСТКИЙ И МЯГКИЙ ДЕТЕРМИНИЗМ. В своей влиятельной статье 1884 года «Дилемма детерминизма» американский психолог и философ Уильям Джеймс (1842–1910) провел различие между жестким и мягким детерминизмом. Жесткие детерминисты обычно принимают все черты позиции свободы воли, кроме причинной неопределенности. Они согласны с тем, что свободная воля была бы созидательной или самосозидательной волей, и что быть обязанным и ответственным просто означает сознательно, намеренно и изначально делать правильный или неправильный выбор, который мог бы быть в противном случае. Социальные практики, включающие обязательства, вину/наказание и похвалу/вознаграждение, справедливы и оправданы только в том случае, если мы свободны и ответственны. Тем не менее детерминизм верен, и все наши выборы обусловлены или определяются предшествующими условиями; иначе и быть не могло. Поскольку мы не свободны и не ответственны, мы никогда не имеем права возлагать на кого-либо обязательства или ответственность за что-либо. Мы никогда не сможем справедливо обвинять или наказывать грешников или хвалить и вознаграждать тех, кто поступает правильно. Типичными представителями жестких детерминистов являются Спиноза; английский священник и химик Джозеф Пристли; молодой Бенджамин Франклин; американский государственный деятель и философ восемнадцатого века, который позже отказался от этой позиции; и Пол Эдвардс.

Некоторые жесткие детерминисты признают, что наши устоявшиеся практики морального обязательства, а также порицания, наказания, похвалы и поощрения настолько ценны с моральной и социальной точки зрения, настолько необходимы для самого существования пригодного для жизни общества, что иллюзия свободы воли должна поддерживаться, чтобы увековечить их (Смилански, 2000). Другие настаивают на том, что жесткие детерминисты могут на законных основаниях отказаться от вины и наказания, но сохранить обязательства, похвалу и вознаграждение. Никого не вводя в заблуждение, жесткие детерминисты могут одобрять, хвалить, поощрять, хвалить и вознаграждать правильные действия, даже если они не являются строго обязательными. Такая деятельность становится неотъемлемой частью причинно-следственных процессов, рассчитанных на создание достойных социальных порядков (Wolf, 19).80, 1990; Перебум, 1995, 2001).

Мягкие детерминисты не принимают этих радикальных выводов. Они считают, что каузальный детерминизм полностью совместим с человеческими обязательствами и ответственностью, а также с моральными и социальными практиками, обычно связанными с ними. Типичные представители мягких детерминистов включают английского философа XVII века Томаса Гоббса, американского священника и теолога XVIII века Джонатана Эдвардса, шотландского философа и историка XVIII века Дэвида Юма, английского философа и экономиста XIX века Джона Стюарта Милля и более поздних авторов. такие фигуры, как Гарри Г. Франкфурт, Дэниел Деннет и Кай Нильсен.

СОВМЕСТИМОСТЬ. Мягкие детерминисты — это компатибилисты, которые нападают почти на каждый элемент позиции свободы воли и отвергают представление о свободе воли, согласно которому каузальный детерминизм несовместим с человеческой свободой, обязательством, ответственностью и справедливой склонностью к порицанию/наказанию или похвале/вознаграждению.

Компатибилисты считают, что свобода действий в сочетании с внутренними условиями, не предполагающими каузальный индетерминизм, вполне достаточны для человеческого долга и ответственности — что свободная воля вообще не нужна. Если мы свободны делать то, что сознательно и намеренно больше всего хотим сделать, то мы несем за это ответственность, и у нас могут быть моральные и другие виды обязательств. Компатибилисты атакуют значение слова «свобода воли» отвечает и переопределяет концепцию.

Для позиции свободы воли ответственность за выбор и действия, которые из него вытекают, означает:

Признание и понимание альтернатив, которые действительно открыты метафизически.
Намерение, мотивация или предрасположенность к выбору одной или нескольких из этих альтернатив, не полностью предопределяемых нашими желаниями, склонностями или чем-либо еще.
Обсуждение альтернатив.
Зная, что некоторые альтернативы хороши или правильны, некоторые плохи или неправильны, а некоторые, возможно, безразличны.
Происхождение выбора и усилий, которые мы делаем.
Имея право выбирать иначе.

Компатибилистские мягкие детерминисты опускают самопорождающие свойства этого определения. Для них ответственность просто означает:

Признание и понимание альтернатив, которые не обязательно должны быть метафизически открытыми.
Намерение или более сильная мотивация или предрасположенность к выбору одной альтернативы над другими, особенно когда они принадлежат нашему глубокому разуму.
Обсуждение альтернатив.
Зная, что некоторые альтернативы хороши или правильны, некоторые плохи или неправильны, а некоторые, возможно, безразличны.

Происхождение, открытые альтернативы и возможность выбора в противном случае не имеют значения; так что свобода воли не имеет значения. Детерминизм совместим с обязательствами людей и возложением на них ответственности за то, что они выбирают и делают. Но приемлемо ли такое компатибилистское переопределение термина «ответственный»? Можем ли мы действительно избавиться от глубоко укоренившейся интуиции, что мы не несем ответственности ни за какие решения и усилия, которые запрограммированы в нас извне?

Возражения и ответы

Прошлые и настоящие дебаты включают множество возражений против свободы воли с соответствующими ответами.

ВЫБОР И ШАНС. Свобода воли сама по себе несовместима с обязанностями и ответственностью, потому что свободный выбор по определению беспричинен и недетерминирован, а это означает, что он представляет собой просто неконтролируемые случайные события или случайности.

Но, говорят сторонники свободы воли, случайные события не удовлетворяют многим условиям, определяющим ответственный свободный выбор. Они не предполагают обдумывания, знания альтернатив или правильного и неправильного, желаний, предрасположенностей и намерений или субъективного опыта выбора или попытки. Когда делается свободный выбор, эти условия порождают склонности, не требуя конкретного выбора. Эти условия являются самой сущностью самоконтроля и самопричинности, а не случайности.

ПОВСЕДНЕВНАЯ ПРИЧИНА. Потому что все события имеют причины, свободный выбор и все усилия имеют причины. В детерминистической причинно-следственной связи нет исключений.

Защитники свободы воли отвечают, что само понятие причинности неоднозначно, неясно и отчетливо. Свободный творческий выбор может быть беспричинным или «контракаузальным» в одном смысле, но обусловленным в другом. Свободный выбор имеет необходимых каузальных условий , таких как знание, желания и (если морально) чувство правильного и неправильного; в их отсутствие невозможен свободный выбор. Но это не достаточных причинных условий , при наличии которых должен иметь место только один исход. Только в отношении достаточных каузальных условий свободный выбор является беспричинным. Что касается необходимых условий, то они обусловлены. Философские варианты более сложны, чем простой индетерминизм , , который отрицает релевантность всех каузальных соображений для свободного выбора, по сравнению с детерминизмом , , который утверждает жесткую каузальную детерминированность всех выборов. Сторонники свободного волеизъявления могут усыновить либертарианство, , который утверждает, что существующие каузальные условия ограничивают, но не требуют выбора, который не может произойти в их отсутствие.

Некоторые сторонники свободы воли заявляют, что самосозидательный выбор делается устойчивым субстанциальным «я», которое освобождено от обычной причинно-следственной связи (Чизхолм; О’Коннор). Другие считают, что выбор делается событиями в том потоке сознания, который составляет личную самость (Эдвардс, 1969; Кейн, 1985, 1996, 2002). Третьи утверждают, что агентная каузальность не так радикально отличается от каузальности событий (Кларк).

ПРИЧИННОСТЬ СИЛЬНЕЙШИМИ МОТИВАМИ. Опыт показывает, что все наши выборы определяются самыми сильными желаниями или наборами сотрудничающих желаний, принадлежащих нашему устоявшемуся характеру.

В ответ на это сторонники свободы воли утверждают, что опыт на самом деле показывает, что усилия и творческий выбор происходят только тогда, когда характер, предрасположенность и желания находятся в конфликте, а преобладающие склонности не урегулированы заранее — только когда данные мотивы недостаточно сильны. разрешить мотивационный конфликт. Свободный выбор служит для разрешения конфликтующих мотивов, когда ни один из них сам по себе не достаточно силен, чтобы победить своих конкурентов. Иногда выбор усиливает склонность, находящуюся в конфликте с другими, и делает ее самой сильной. Обычно наш выбор полностью определяется нашими самыми сильными наклонностями, но даже в этом случае мы несем за него косвенную ответственность, если наши предыдущие выборы и усилия помогли их создать.

ВОЗМОЖНОСТЬ ВЫБРАТЬ ДРУГОЕ. Возможность выбирать иначе является лишь гипотетической, а не категоричной или абсолютной. Даже на детерминированных основаниях мы можем выбрать или могли бы выбрать иное, если бы наши желания, наклонности, характер или другие условия были или были иными. Этого вполне достаточно для ответственного выбора.

Напротив, возражают сторонники свободы воли, гипотетические условия все еще несовместимы с глубокой и неистребимой интуицией, что мы ответственны только в том случае, если наш выбор и усилия исходят от нас; если они происходят из наследственности и/или окружающей среды, то они, а не мы, несут ответственность за них и действия, которые из них вытекают. Полная решимость несовместима с индивидуальной ответственностью, порицаемостью и похвальностью.

НАУЧНОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ. Свобода воли несовместима с тем, что естественные науки говорят нам о вселенной и о нас самих.

Сторонники свободы воли отвечают, что в ньютоновской науке нет места для свободы воли, потому что она рассматривает все, включая человеческий выбор, как полностью детерминированное и абсолютно предсказуемое, учитывая существующие факты и законы природы; но это мировоззрение сейчас устарело. Квантовая физика признает неопределенность и непредсказуемость в глубинах природы, включая человеческий мозг. Случайные квантовые события, по общему признанию, сами по себе не находятся под нашим контролем, но они дают место для творческого самоконтроля, как это исключала ньютоновская физика. На более макроскопическом уровне современное сканирование мозга выявляет неопределенные, неразрешенные конфликты внутри и между различными областями мозга, которые разрешаются при осуществлении «исполнительного контроля» (Познер и ДиДжироламо).

Возражения и ответы на проблемы свободы воли почти неисчерпаемы, и кажется, что каждый ответ порождает новый раунд возражений и ответов. Свобода воли и связанные с ней философские вопросы обсуждаются уже более 2000 лет и, возможно, будут обсуждаться еще тысячи лет.

рем б. edwards

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: Автономия; авторитет в религиозных традициях; контроль поведения; Бихевиоризм; Терапия модификации поведения; Принуждение; Совесть; Совесть, Права; Человеческое достоинство; Безумие и защита от безумия; Институционализация и деинституционализация; психически неполноценные и психически больные лица; нейроэтика; права пациентов; Психиатрия, Злоупотребления

БИБЛИОГРАФИЯ

Кэмпбелл, Калифорния, 1957. О самости и божественности. Лондон: Джордж Аллен и Анвин.

Чисхолм, Родерик. 1964. «Человеческая свобода и личность». Лоуренс: Канзасский университет, факультет философии. Перепечатано в Free Will, ed. Дерк Перебум. Индианаполис, Индиана: Хакетт, 1997; и в Free Will, изд. Роберт Кейн. Оксфорд: Блэквелл, 2001.

Кларк, Рэндольф. 1996. «Причинность агента и причинность событий в производстве свободного действия». Философские темы 24 (2): 19–48.

Деннет, Дэниел. 1984. Комната локтя: разновидности свободы воли, о которых стоит мечтать. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Эдвардс, Джонатан. 1754 г. (переиздание 1957 г.). Свобода воли. Нью-Хейвен, Коннектикут: Издательство Йельского университета.

Эдвардс, Пол. 1958. «Жесткий и мягкий детерминизм». В «Детерминизм и свобода в эпоху современной науки», изд. . Сидни Хук. Нью-Йорк: Издательство Нью-Йоркского университета.

Эдвардс, Рем Б. 1969. Свобода, ответственность и обязанность. Гаага, Нидерланды: Мартинус Нийхофф.

Эдвардс, Рем Б. 1997. «Государственное финансирование абортов и консультирование по вопросам абортов для бедных женщин». В New Essays on Abort and Bioethics, ed. Рем Б. Эдвардс. Гринвич, Коннектикут: JAI Press.

Файнберг, Джоэл. 1980. Права, справедливость и границы свободы: очерки социальной философии. Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета.

Франкфурт, Гарри Г. 1971. «Свобода воли и понятие человека». Журнал философии 68 (1): 5–20.

Франкфурт, Гарри Г. 1988. Важность того, о чем мы заботимся: философские очерки. Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета.

Франклин, Бенджамин. 1725 г. (переиздание 1930 г.). Диссертация о свободе и необходимости, удовольствии и боли. Нью-Йорк: Общество факсимильных текстов.

Гоббс, Томас. 1841. Вопросы о свободе, необходимости и случайности. In Английские произведения Томаса Гоббса, vol.5. Лондон: Джон Бон.

Хьюм, Дэвид. 1739–1740 (переиздание 1958 г.). Трактат о человеческой природе. Оксфорд: Clarendon Press.

Джеймс, Уильям. 1884. «Дилемма детерминизма». Унитарное обозрение и религиозный журнал 22 (сентябрь).

Кейн, Роберт. 1985. Свобода воли и ценности. Олбани, Нью-Йорк: State University of New York Press.

Кейн, Роберт. 1996. Значение свободы воли. Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.

Кейн, Роберт, изд. 2001. Свобода воли. Оксфорд: Блэквелл.

Милль, Джон Стюарт. 1867. Исследование философии сэра Уильяма Гамильтона…, 3-е издание. Лондон: Лонгманс, Грин, Ридер и Дайер.

Нильсен, Кай. 1971. Разум и практика. Нью-Йорк: Харпер и Роу.

Оккам, Уильям оф. 1991. Quodlibetal Questions, , 2 тома, тр. Альфред Дж. Фреддозо и Фрэнсис Э. Келли. Нью-Хейвен, Коннектикут: Издательство Йельского университета.

О’Коннор, Тимоти. 1998. «Агент как причина». В «Метафизика: большие вопросы», изд. . Питер ван Инваген и Дин Циммерман. Оксфорд: Блэквелл.

Перебум, Дерк. 1995. «Детерминизм al Dente. » Noûs 29 (1): 21–45.

Перебум, Дерк. 2001. Жизнь без свободы воли. Кембридж, англ.: Издательство Кембриджского университета.

Перебум, Дерк, изд. 1997. Свобода воли. Индианаполис, Индиана: Хакетт.

Познер, Майкл И., и ДиДжироламо, Грегори Дж. 2000. «Внимание в когнитивной нейронауке: обзор». В Новые когнитивные нейронауки, 2-е издание, изд. Майкл С. Газзанига и др. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Пристли, Джозеф. 1778 г. (переиздание 1977 г.). Свободное обсуждение доктрин материализма и философской необходимости.… Милвуд, Нью-Йорк: Краус.

Рид, Томас. 1788 г. (переиздание 1977 г.). Очерки активных сил человека. Нью-Йорк: Гарленд.

Смилянский, Саул. 2000. Свобода воли и иллюзия. Оксфорд: Clarendon Press.

Спиноза, Бенедикт. 1951. Этика. In Основные работы Бенедикта де Спинозы, vol. 2, тр. Роберт Харви Монро Элвис. Нью-Йорк: Довер.

Ван Инваген, Питер. 1983. Эссе о свободе воли. Оксфорд: Clarendon Press.

Вольф, Сьюзен. 1980. «Асимметричная свобода». Журнал философии 77 (3): 151–166.

Вольф, Сьюзен. 1990. Свобода в разуме. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

13.7: Космос и культура: NPR

24 февраля 2010 г., 07:57 по восточноевропейскому времени

По

Том Кларк

«Выбор требует мотива или причины вести себя так, а не иначе». мрПлискин/istockphoto.com скрыть заголовок

переключить заголовок

мрПлискин/istockphoto.com

‘Выбор требует мотива или причины вести себя так, а не иначе’.

мрПлискин/istockphoto. com

Отвращение к науке иногда является следствием ее открытий: она не всегда говорит нам то, что мы хотим услышать. Так и со свободой воли. Многим хотелось бы верить, что наши возможности сознательного выбора превосходят причины и следствия, но поскольку научные исследования исследуют работу разума, убедительно свидетельствуют об обратном. Некоторые говорят, что тем хуже для науки, когда они ищут ненаучные доказательства контракаузальной свободы, которая, по их мнению, необходима для человеческого достоинства, моральной ответственности и всего остального, что придает жизни смысл.

Очень жаль, поскольку эта погоня за дикими гусями совершенно не нужна. Нам не нужно быть причинными исключениями для природы, чтобы иметь то, что мы хотим, морально и практически, поэтому нам не нужно вступать в борьбу с наукой. Но сначала, отложив в сторону то, что мы могли бы хотеть, мы должны решить фактический вопрос о свободе воли, который требует ее определения.

Здесь речь идет о свободе воли, которую философы называют либертарианской или контракаузальной свободой воли: в ситуации, которая возникла на самом деле, вы могли бы поступить иначе, но предпочли этого не делать. Выбор был за вами в очень сильном, метафизическом смысле: он не был полностью определен причинно-следственными цепочками, прослеживаемыми в прошлое, но и не был случайным, поскольку в конце концов беззаконный, случайно порожденный выбор не был бы вызван вами. . Иметь свободную волю в этом смысле означает быть беспричинной причиной.
Общеизвестно, что такую свободную волю трудно доказать, если мы придерживаемся науки и эмпиризма, когда обосновываем убеждения о том, что реально. Насколько могут судить научные исследования, люди в целом, вероятно, являются полностью обусловленными существами, возникшими в результате обстоятельств, которые они не выбирали. Способности человека принимать решения реализуются мозгом и телом, действующими в физическом и социальном контексте и подчиняющимися законам физики, химии, биологии, кибернетики, поведенческой психологии и любым закономерностям более высокого уровня, которые еще предстоит открыть.

Также нет никаких доказательств того, что сознание, хотя и имеет для нас центральное значение, имеет функции управления поведением, выходящие за рамки того, что мозг выполняет сам по себе. С научной точки зрения именно нейронные корреляты боли, а не субъективное ощущение боли, объясняют, как обидные встречи учат нас быть более осторожными. Некоторые, такие как Дэвид Ходжсон, выступают за причинную роль сознания, связанную с квантовой механикой, но до сих пор нет никаких доказательств того, что квантовые эффекты играют значительную роль в принятии решений, основанных на действиях мозга.

Может показаться, что у нас есть свобода воли, но есть веская причина, по которой природа не сделала нас беспричинными причинами.
Выбор требует мотива или причины вести себя так, а не иначе. Беспричинная причина по определению не находится под влиянием каких-либо мотивов или желаний, поэтому у нее не было бы причин выбирать — это просто трата драгоценного времени и энергии при принятии решения сражаться или бежать, при оценке пригодности потенциального партнера, или выбирать между Йельским университетом и Гарвардом. Все, что нам нужно, чтобы хорошо выбирать, — это то, что у нас есть: сенсорная и мотивационная система, которая адаптивно реагирует на немедленные потребности, плюс сложная система имитации реальности, которая генерирует гипотезы, которые могут умереть вместо нас. Почему эти системы влекут за собой сознательный опыт — сложный вопрос, но эмпирические исследования не обнаруживают никаких доказательств существования нематериального, беспричинного контроллера, свободно плавающего в мозгу.

Если у нас нет контракаузальной свободы, каковы последствия?
Во-первых, очень важно помнить, что человеческие личности так же реальны, как и их генетические и экологические предшественники, и сами по себе обладают причинными силами. То, что мы, вероятно, полностью обусловлены своим характером, мотивами и способностями, не подрывает их влияния в мире.
Во-вторых, мы остаемся моральными агентами, которые могут и должны нести ответственность за формирование хорошего поведения. Моральные правила захватывают нас только потому, что мы причинно не освобождаемся от направляющих поведение эффектов этического воспитания и социальных и правовых санкций. Если бы у нас была контракаузальная свобода, мы были бы необучаемыми, неуправляемыми социопатами.

В-третьих, разрушение мифа о свободе воли дает нам силу, поскольку мы должны исследовать истинные причины человеческого поведения, а не списывать его на таинственный беспричинный выбор. Понимание того, почему люди ведут себя так, а не иначе, значительно увеличивает наши возможности практического контроля и самоконтроля, поскольку мы стремимся к созданию гармоничных социальных и личных отношений. Зная, что в нас нет ничего, на что можно было бы повлиять, мы с большей вероятностью будем защищаться от манипуляций со стороны рекламщиков и идеологов, создавая более свободное и открытое общество. По иронии судьбы, мы становимся более автономными, отказываясь от ложной абсолютной автономии свободы воли, на что первоначально обратил внимание бихевиорист Б. Ф. Скиннер.
В-четвертых, отказываясь от свободы воли, мы осознаем нашу полную, конкретную и неразрывную связь с природой, которая включает в себя человека и его культуру.

Каждый момент нашей жизни, каждый аспект того, кто мы есть, участвует в обширной запутанной причинно-следственной сети материи и энергии, которую открывает нам наука, ее окончательное происхождение и судьба, возможно, навсегда непознаваемы. Это осознание может вызвать то, что традиционно называют религиозными и духовными реакциями, но лишенными чего-либо сверхъестественного.
Наконец, понимание того, что мы не могли поступить иначе в реальной ситуации, обосновывает этику сострадания. Мы больше не можем предполагать, что, учитывая его генетические и экологические обстоятельства, преступник мог оказаться по-другому — вот, если бы не удача. Это не означает, что мы прекращаем изолировать опасных преступников, но это означает переосмысление карательного компонента уголовного правосудия, который предполагает, что преступник мог бы поступить иначе, так что глубоко заслуживает страданий. То же понимание применимо ко всему межличностному: понимая себя как полноценную причину, мы становимся более снисходительными к человеческим недостаткам, включая наши собственные, и более искусно изобретаем некарательные способы их исправления.

No related posts.