Язык формирует мышление: психолог Лера Бородитски о том, как язык формирует мышление — T&P

психолог Лера Бородитски о том, как язык формирует мышление — T&P

Язык существенно влияет на картину мира человека. Он определяет такие фундаментальные основы человеческого знания, как представления о пространстве, времени и причинно-следственных связях. T&P публикуют статью профессора психологии Леры Бородитски о том, как индейцы Амазонии обходятся без числительных, почему еврейские дети осознают свою половую принадлежность раньше финских детей и как особенности китайского языка влияют на математические способности жителей Поднебесной.

Лера Бородитски — доцент когнитивной психологии Стэнфордского университета и главный редактор журнала Frontiers in Cultural Psychology. Ее коллектив проводит исследования, посвященные проблемам психического отражения действительности и влияния языка на познавательные процессы.

Я беседую с пятилетней девочкой из Пормпуроу — небольшой области проживания аборигенов на западном окончании полуострова Кейп-Йорк в Северной Австралии. Если я прошу ее указать на север, она делает это без всяких колебаний и, как показывает мой компас, абсолютно точно. Спустя какое-то время я задаю тот же вопрос на лекции в Стэнфордском университете, где присутствуют выдающиеся ученые — обладатели премий и медалей за научные достижения. Я прошу их закрыть глаза с тем, чтобы они не видели действия своих соседей, и предлагаю указать на север. Многие отказываются сразу, так как вообще не в состоянии это сделать, другие на какое-то время задумываются, а затем указывают на все возможные направления. Я повторяла данный эксперимент в Гарварде, Принстоне, Москве, Лондоне и Пекине — результат был всегда один и тот же.

Итак, пятилетняя девочка, принадлежащая к определенной культуре, легко делает то, на что не способны крупные ученые из другой культуры. Чем же могут быть обусловлены столь существенные различия в одной из познавательных способностей? Как ни удивительно, причиной может служить разница в языке общения.

Представления о том, что языковые особенности способны влиять на познавательные функции, высказывались уже несколько веков тому назад. С 1930-х годов они получили подтверждение в работах американских лингвистов Эдварда Сепира (Edward Sapir) и Бенджамина Ли Уорфа (Benjamin Lee Whorf). Изучая различия между языками, они пришли к выводу о том, что носители разных языков мыслят по-разному. Такие представления были сначала встречены с большим энтузиазмом, однако, к сожалению, они совершенно не были подкреплены объективными данными. К 1970-м годам многие ученые разочаровались в гипотезе Сепира—Уорфа, и на смену ей пришли теории универсальности мышления и речи. Однако сегодня, спустя несколько десятилетий, наконец, появился большой фактический материал, свидетельствующий о формировании мышления под влиянием особенностей языка. Эти факты опровергают устоявшуюся парадигму универсальности мышления и открывают новые увлекательные перспективы в области происхождения мышления и представлений о действительности. Кроме того, полученные результаты могут иметь важное юридическое, политическое и педагогическое значение.

В мире насчитывается более 7 тысяч языков, и каждый из них требует особых речевых оборотов. Предположим, я хочу сообщить, что посмотрела фильм «Дядя Ваня на 42-й улице».

На языке миан, распространенном в Папуа–Новой Гвинее, в зависимости от употребленного мной глагола собеседник узнает, что я видела фильм только что, вчера или давно. На индонезийском языке, напротив, из конструкции глагола даже не будет ясно, видела ли я его или только собираюсь посмотреть. В русском языке из глагола станет ясен мой пол, а на мандаринском наречии китайского языка мне придется уточнить, идет ли речь о дяде по отцовской или материнской линии и о родстве по крови или по браку — для каждого из данных случаев используется разное существительное. А на языке пираха (на котором говорит маленькое племя, обитающее на одном из притоков Амазонки) я даже не смогла бы сказать «42-я улица» — в нем нет чисел, а имеются лишь понятия «мало» и «много».

В языке тайоре (куук-тайоре) нет таких пространственных понятий, как «левое» и «правое». Вместо них применяются обозначения абсолютных направлений — север, юг, восток и запад.

Различий между разными языками бесконечное множество, но это еще не означает, что носители разных языков по-разному мыслят.

Можем ли мы утверждать, что говорящие на миане, индонезийском, русском, мандаринском или пираха в конечном счете по-разному воспринимают, вспоминают и рассуждают об одних и тех же явлениях? На основании данных, полученных в моей и нескольких других лабораториях, мы вправе считать, что язык действительно влияет на такие фундаментальные основы человеческого знания, как представления о пространстве, времени, причинно-следственных связях и отношениях с другими людьми.

Вернемся в Пормпуроу. В языке тайоре (куук-тайоре), на котором говорят в этой области, нет таких пространственных понятий, как «левое» и «правое». Вместо них применяются обозначения абсолютных направлений — север, юг, восток и запад. В английском такие понятия, разумеется, тоже используются, но лишь для указания глобальных направлений. Мы никогда не скажем, например, «надо же, салатные вилки положили на юго-востоке от обеденных!» На языке тайоре, напротив, указания абсолютных направлений применяются во всех пространственных масштабах: можно сказать, например, что «чашка стоит на юго-востоке от тарелки» или «мальчик к югу от Мэри — мой брат».

Таким образом, чтобы хоть как-то общаться на этом языке, надо постоянно ориентироваться в пространстве.

Данные, полученные за последние два десятилетия в новаторских работах Стивена Левинсона (Stephen C. Levinson) из Института психолингвистики имени Макса Планка (Неймеген, Нидерланды) и Джона Хэвиленда (John B. Haviland) из Калифорнийского университета (Сан-Диего), показывают, что носители языков, в которых применяются обозначения абсолютных направлений, удивительно хорошо ориентируются в пространстве, в том числе в незнакомых местностях или зданиях. У них это получается лучше, чем у постоянных обитателей, говорящих на обычных языках; более того, их способности выходят за рамки современных научных представлений. Видимо, столь удивительные возможности формируются под влиянием особенностей языка.

Особенности восприятия пространства влекут за собой и особенности восприятия времени. В частности, мы с моей коллегой из Калифорнийского университета (Беркли) Элис Гэби (Alice Gaby) предъявляли говорящим на тайоре иллюстрации с разными разворачивающимися во времени событиями — взрослеющего человека, растущего крокодила, съедаемого банана. Перемешав картинки, мы просили испытуемых расположить их в определенной временной последовательности.

Каждый участник проделал процедуру дважды, будучи сам расположенным в разных направлениях. Говорящие на английском при выполнении задачи раскладывают карточки слева направо, а на иврите — справа налево: таким образом, особенности письма определяют наши представления о временной организации. В случае же с говорящими на тайоре картина была иной: они располагали карточки в направлении с востока на запад. Иными словами, если они сидели лицом к югу, то карточки раскладывались слева направо; к северу — справа налево; к востоку — к себе, к западу — от себя. Никому из испытуемых мы не сообщали, как ориентированы стороны света: они знали об этом сами и спонтанно использовали ориентировку в пространстве для формирования временной структуры.

Существуют и другие различия в представлениях о времени среди разных культур. Так, на английском языке говорят, что будущее впереди, а прошлое позади. В 2010 году исследователь из Абердинского Университета (Шотландия) Линден Майлс (Lynden Miles) и его сотрудники обнаружили, что говорящие на английском при мысли о будущем подсознательно наклонялись вперед, а при мысли о прошлом — назад. Однако на языке аймара, на котором говорят жители Анд, напротив, будущее позади, а прошлое — впереди. Соответственно отличается и их жестикуляция: в 2006 году Рафаэль Нуньес из отделения Калифорнийского университета в Сан-Диего и Ева Свитсер (Eve Sweetser) из отделения Калифорнийского университета в Беркли показали, что говорящие на аймара при упоминании о прошлом наклонятся вперед, а о будущем — назад.

Носители различных языков по-разному описывают события, и в результате по-разному запоминают роль их участников. Каждое событие, даже самое мимолетное, представляет собой сложную логическую структуру, требующую не только точного воссоздания, но и интерпретации.

Возьмем, к примеру, известную историю о том, как бывший вице-президент США Дик Чейни на охоте вместо перепелки случайно ранил своего приятеля Гарри Уиттингтона.

Историю можно описать по-разному. Можно, например, сказать: «Чейни ранил Уиттингтона», и это будет прямо указывать на Чейни как на виновника происшествия. Можно сказать и по-другому: «Уиттингтон был ранен Чейни», и это уже несколько дистанцирует Чейни от события. Можно вообще оставить Чейни за кадром, написав «Уиттингтона ранили». Сам Чейни высказался так (буквально): «В конечном счете, именно я тот человек, кто нажал на курок ружья, выпустившего заряд, ранивший Гарри», тем самым разделив себя и несчастный случай длинной цепочкой событий. А бывший в то время президентом США Джордж Буш придумал еще более ловкую формулировку: «Он услышал шум крыльев, обернулся, выстрелил и увидел, что его друг ранен», одной фразой превращающую Чейни из виновника несчастного случая в простого свидетеля.

Агентивность трактуется лингвистами как свойство языковой конструкции, в которой человек предстает не субъектом действий, а объектом. Проще говоря, человек описывает ситуацию так, словно он не имеет к происходящему отношения, на событие повлияли не зависящие от него обстоятельства.

На американцев такие словесные фокусы редко оказывают влияние, поскольку в англоязычных странах, где главная задача детей и политиков — увильнуть от ответственности, неагентивные конструкции звучат как нечто явно уклончивое. Говорящие на английском предпочитают обороты, прямо указывающие на роль того или иного человека в событии, например «Джон разбил вазу». Напротив, японцы и испанцы чаще используют именно неагентивные конструкции типа «ваза разбилась» (по-испански — «Se rompiу el florero»), в которых о виновнике происшествия непосредственно не говорится.

Мы с моей студенткой Кейтлин Фози (Caitlin M. Fausey) обнаружили, что такие языковые особенности могут обусловливать различия в воспроизведении событий и воспоминаниях очевидцев. В наших исследованиях, результаты которых были опубликованы в 2010 году, лицам, говорящим на английском, испанском и японском предъявляли видеофрагменты, где два человека прокалывали воздушные шарики, разбивали яйца и проливали жидкости — в одних случаях случайно, в других — нарочно.

Далее их просили вспомнить, кто именно был виновником происшествия — как при опознании подозреваемого. С точки зрения языковых особенностей результаты оказались предсказуемы. Носители всех трех языков описывали намеренные события с использованием агентивных конструкций типа «Это он проколол шарик» и одинаково хорошо помнили виновников событий. Однако воспоминания о случайных происшествиях имели очень характерные различия. Участники, говорящие на испанском и японском, по сравнению с англоязычными, реже описывали происшествия с помощью агентивных конструкций и хуже запоминали их виновника. При этом в целом способность к запоминанию у них не была хуже — намеренные события, при описании которых виновник, разумеется, указывался, они помнили столь же хорошо, как и носители английского языка.

На иврите обозначение пола чрезвычайно распространено (даже слово «ты» различается в зависимости от него), в финском используется существенно реже, а английский занимает в этом отношении промежуточное положение. Оказалось, что выросшие среди говорящих на иврите дети осознавали свою половую принадлежность на год раньше, чем говорящие на финском.

Язык влияет не только на запоминание, но и на обучение. Во многих языках структура имен числительных более явно соответствует десятичной системе, чем в английском (в китайском, например, нет таких исключений, как «eleven» для одиннадцати и «twelve» для двенадцати, где нарушено общее правило прибавления к цифре, обозначающей единицы, основы «-teen», аналогичной русскому«-дцать»), и их носители быстрее овладевают счетом. Число слогов в числительных влияет на запоминание телефонного номера или счет в уме. От особенностей языка зависит даже возраст осознания своей половой принадлежности. В 1983 г. исследователь из Мичиганского университета (Анн-Арбор) Александр Гиора (Alexander Guiora) сравнил три группы детей, родными языками которых были иврит, английский и финский. На иврите обозначение пола чрезвычайно распространено (даже слово «ты» различается в зависимости от него), в финском используется существенно реже, а английский занимает в этом отношении промежуточное положение. Оказалось, что выросшие среди говорящих на иврите дети осознавали свою половую принадлежность на год раньше, чем говорящие на финском, а англоязычные дети заняли некое среднее положение.

© Антон Горбунов

Я привела лишь несколько ярких примеров различий в познавательных функциях у носителей разных языков. Естественным образом возникает вопрос — влияют ли особенности языка на мышление или наоборот? Видимо, верно и то, и другое: от того, как мы мыслим, зависит наш язык, но есть и обратное воздействие. В последние десять лет с помощью ряда остроумных исследований было доказано, что язык, бесспорно, играет роль в формировании мышления. Выяснилось, что изменение состава языка влияет на познавательные функции. Так, обучение новым словам, обозначающим цвета, влияет на различение оттенков, а словам, обозначающим время — на восприятие времени.

Еще один путь исследования влияний языка на мышление — изучение людей, свободно говорящих на двух языках. Оказалось, что восприятие действительности в известной степени определяется тем, на каком языке такой человек говорит в данный момент. Два исследования, опубликованных в 2010 году, показали, что от этого могут зависеть даже такие фундаментальные свойства, как симпатии и антипатии.

Одно из исследований было проведено учеными из Гарвардского университета Олудамини Огуннейком и его коллегами, другое — коллективом Шая Данцигера из Университета Бен-Гуриона в Негеве. В обеих работах изучались подсознательные предпочтения у двуязычных испытуемых — владеющих арабским и французским в Марокко, испанским и английским в США и арабском и ивритом — в Израиле. Последним, в частности, предлагали быстро нажимать клавиши в ответ на предъявление разных слов. В одном случае при предъявлении еврейских имен (например, «Яир») или обозначений положительных качеств (например, «хороший» или «сильный») испытуемые должны были нажать клавишу «M», а при предъявлении арабских имен (например, «Ахмед») или отрицательных качеств (например, «плохой» или «слабый») — клавишу «X». Затем условия менялись таким образом, что одна клавиша соответствовала еврейским именам и отрицательным качествам, а другая — арабским именам и положительным качествам. Во всех случаях измерялось время реагирования. Такой метод широко используется для оценки подсознательных предпочтений — в частности, ассоциаций между этнической принадлежностью и положительными либо отрицательными чертами.

В китайском, например, нет таких исключений, как eleven для одиннадцати, и его носители быстрее овладевают счетом.

К удивлению ученых, скрытые предпочтения у одних и тех же людей существенно отличались в зависимости от того, какой язык они в данный момент использовали. В частности, в вышеописанном исследовании при использовании иврита подсознательное отношение к еврейским именам было более положительным, чем при использовании арабского. Видимо, язык влияет на гораздо более многообразные психические функции, чем принято предполагать. Человек пользуется речью даже при выполнении таких простых заданий, как различение цветов, подсчете точек на экране или ориентировании в небольшом помещении. Мы с моими сотрудниками обнаружили, что, если воспрепятствовать свободному использованию речи (например, попросить испытуемых постоянно повторять газетную выдержку), то выполнении таких заданий нарушается. Это позволяет предположить, что особенности разных языков могут влиять на очень многие стороны нашей психической жизни. То, что принято называть мышлением, представляет собой сложную совокупность речевых и неречевых функций, и, возможно, существует не так много мыслительных процессов, на которых не воздействовали бы особенности языка.

Важнейшая особенность человеческого мышления — пластичность: способность быстро перестраивать представления о действительности при ее изменениях. Одним из проявлений такой пластичности является многообразие человеческих языков. Для каждого из них характерен уникальный набор познавательных средств и каждый основан на знаниях и представлениях, накопленных в данной культуре на протяжении тысячелетий. Язык — это способ восприятия, познания и осмысления мира, бесценный руководитель по взаимодействию с окружением, созданный и выпестованный нашими предками. Изучение влияний языка на мышление поможет понять, как мы формируем знания о действительности и ее закономерностях, достигая все новых интеллектуальных вершин — иными словами, саму суть того, что делает нас людьми.

Редакция «Теорий и практик» благодарит журнал «В мире науки» за предоставленную статью Леры Бородитски «Как язык формирует мышление». Данный перевод был сделан Николаем Алиповым и опубликован в пятом номере журнала за 2011 год.

Как язык формирует мышление, память, восприятие времени, цветов и даже понятия вины, наказания

«Представьте себе, что в библиотеке медуза танцует вальс и думает при этом о квантовой механике. Если в вашей жизни до сих пор всё складывалось нормально, скорее всего, такая мысль вам в голову ещё не приходила. Но только что я заставила вас подумать об этом и сделала это с помощью языка», – говорит психолингвист Лера Бородицки в своём выступлении на конференции TED о том, как язык формирует мышление.

Влияет ли язык, на котором мы говорим, на наше мышление? Ответ на этот вопрос люди ищут с древних времён. Учёный-когнитивист Лера Бородицки рассказывает, что известно науке про связь языка с определением реальности. Приводя в пример племя австралийских аборигенов, не использующих слова «влево» и «вправо», особенности языковых конструкций английского, русского, немецкого и испанского, Бородицки убедительно демонстрирует, как язык влияет на восприятие времени, цветов и даже понятия вины, наказания и память очевидцев.

В разговоре с вами я буду использовать язык – потому что я могу. Это одна из потрясающих способностей, которыми обладает человек. Мы можем обмениваться друг с другом довольно сложными сообщениями. И вот сейчас я разговариваю с вами и на выдохе через рот произношу звуки. Я издаю шумы и тоны и выпускаю воздушную струю, создавая тем самым колебания воздуха. Вы улавливаете эти колебания – они воздействуют на ваши барабанные перепонки. Далее информация о звуковых колебаниях передаётся в головной мозг, который преобразовывает эту информацию в мысли. Я надеюсь.

Надеюсь, что так всё и происходит. Благодаря этой способности мы, люди, можем передавать информацию на огромные расстояния в пространстве и времени и делиться знаниями. Прямо сейчас я могу посеять в вашей голове совершенно нелепую мысль. Например, я скажу: «Представьте себе, что в библиотеке медуза танцует вальс и думает при этом о квантовой механике».

Если в вашей жизни до сих пор всё складывалось нормально, скорее всего, такая мысль вам в голову ещё не приходила. Но только что я заставила вас подумать об этом и сделала это с помощью языка.

Конечно, в мире сегодня существует не один, а примерно 7 000 языков. И все эти языки отличаются друг от друга. Они могут отличаться набором звуков, лексическим составом, а также иметь разную структуру, что очень важно. Тут напрашивается вопрос: влияет ли язык, на котором мы говорим, на наше мышление? Этот вопрос вставал ещё в древности – и ответ на него люди ищут уже давно. Карл Великий, император Римской империи, сказал: «Владеть другим языком – это как иметь вторую душу». Это довольно сильное заявление о том, что язык определяет реальность. Но, с другой стороны, Джульетта в трагедии Шекспира говорит: «Что в имени? Как розу ни зови – В ней аромат останется всё тот же». Из этого следует, что, возможно, язык вовсе и не определяет действительность.

Споры об этом ведутся уже тысячелетия. Но до недавнего времени у нас не было достаточно данных, чтобы их разрешить. Не так давно на эту тему начали проводиться исследования – в нашей и других лабораториях по всему миру – и теперь у нас есть научные данные, чтобы обосновать гипотезу.

Позвольте мне привести несколько любимых примеров. Начну я с племени австралийских аборигенов, с которыми мне посчастливилось работать. Это народ куук-таайорре. Они живут в Пормперао, на самом западе Кейп-Йорка. Что интересно, куук-таайорре не используют слова «левый» и «правый», а вместо этого, о чём бы они ни говорили, они называют стороны света: север, юг, восток и запад. И на самом деле, стороны света у них присутствуют в любых разговорах. К примеру, они могут сказать: «Ой, по твоей юго-западной ноге ползёт муравей». Или: «Передвинь чашку немного на северо-северо-восток». Если вы захотите сказать «привет» на языке куук-таайорре, это будет звучать так: «Куда вы направляетесь?» И ответ мог бы быть таким: «Далеко на северо-северо-восток. А вы?»

И вот представьте себе, что на каждое приветствие в течение дня вы должны сообщить собеседнику о том, куда направляетесь.

Но зато вы довольно быстро научились бы определять стороны света, не так ли? Потому что если бы вы не знали, в какую сторону направляетесь, то не смогли бы продвинуться в разговоре дальше приветствия. Люди, которые говорят на таких языках, отлично ориентируются в пространстве – гораздо лучше, чем мы когда-то предполагали. Мы думали, что нам это не дано из-за биологических особенностей человека: «Но ведь в наших клювах и чешуе нет магнитов». Но нет, если это заложено в вашем языке и культуре, то и вам это будет под силу. В мире есть люди, которые способны отлично ориентироваться в пространстве.

Чтобы вы осознали, как по-разному мы определяем стороны света, я хочу, чтобы вы на секунду закрыли глаза и указали на юго-восток.

Не открывайте глаза. Покажите, где юго-восток. Хорошо, откройте глаза. Я вижу, вы указываете туда, туда, туда, туда, туда. Я вообще-то и сама не знаю, где юго-восток. Но вы не очень-то мне помогли.

Давайте просто согласимся, что вы не слишком точны в своих оценках. Когнитивные способности у носителей разных языков могут сильно различаться. Правда? Представители одной уважаемой группы, вроде вас, не знают, где какая сторона света. Но в другой группе я могла бы спросить пятилетнего ребёнка и получила бы точный ответ.

О времени люди также могут мыслить совершенно по-разному. У меня есть фотографии моего деда, сделанные в разном возрасте. Если я попрошу носителей английского языка разложить их в хронологическом порядке, они сделают это вот так – слева направо, в соответствии с направлением письма. Если вы говорите на иврите или арабском языке, вы разложите фотографии в обратном порядке – справа налево.

А как бы подошли к этому вопросу аборигены куук-тайорре, о которых я вам уже говорила? Они не используют слова «левый» и «правый». Я вам подскажу. Когда мы усадили их лицом к югу, оказалось, что время у них движется слева направо. Когда мы посадили их лицом на север, направление времени изменилось: справа налево. Когда мы посадили их лицом к востоку, время начало течь по направлению к опрашиваемому. Где здесь логика? С востока на запад, верно? Время для них не определяется положением человека, оно зависит от сторон света. Если я встану таким образом, время потечёт в эту сторону. Если я встану так, время пойдёт иначе. Если я повернусь в эту сторону, направление снова изменится. Очень эгоцентрично с моей стороны заставлять время менять направление каждый раз, когда я изменяю положение тела. Для куук-таайорре время определяется сторонами света. Это совершенно новый способ восприятия времени.

Вот ещё один интересный пример. Я попрошу вас сказать мне, сколько здесь пингвинов. Уверена, что знаю, как вы решите эту задачу, если решите вообще. Вот так: «Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь». Вы посчитали. Каждому пингвину вы присвоили число, и последнее число определило количество пингвинов. Этому трюку вы научились ещё в детстве. Вы выучили порядок чисел и научились его применять – такая маленькая лингвистическая хитрость. В некоторых языках такое невозможно, потому что в них нет слов, обозначающих число. Например, в этих языках нет слова «семь» или «восемь». Носители этих языков не умеют считать, им трудно назвать опредёленное количество. Например, если я попрошу вас сравнить число пингвинов с таким же числом уток, вы сможете сделать это, посчитав их. Но если человек не знает этого языкового трюка, то не сможет сравнить число птиц.

Языки также по-разному делят цветовой спектр окружающего мира. В некоторых есть множество названий для обозначения цвета, в других – лишь пара слов: «светлый» и «тёмный». Также языки по-разному определяют границы цветов. Например, в английском языке есть слово «синий» – оно обозначает все цвета, которые вы видите на экране. А вот в русском языке нет единого слова. Русские различают светло-синий, то есть голубой цвет, и тёмно-синий, то есть собственно синий. Со временем русскоговорящий человек начинает с лёгкостью различать эти два оттенка. И если мы проверим способность людей воспринимать эти цвета, то обнаружим, что носители русского языка быстрее пересекают лингвистическую границу. Они быстрее отличат светло-синий от тёмно-синего.

Исследование мозга людей, когда те смотрят на разные оттенки цветов, – например, когда цвета медленно меняются от светло-синего к тёмно-синему, – показывает, что испытуемые, говорящие на языках, различающих оттенки синего, реагируют на смену цветов от светлого к тёмному с удивлением, как бы думая: «Что-то кардинально изменилось». Зато те, для кого английский является родным, не замечают большой разницы, реагируют без удивления, потому что для них ничего особо не меняется.

Языки могут иметь и структурные особенности. Вот один из моих любимых примеров. Во многих языках есть грамматическая категория рода, и все существительные делятся по родам – бывает, например, мужской или женский род. Но родовые группы в языках различаются. Например, в немецком языке cолнце – женского рода, а в испанском – мужского. Луна же – наоборот. Может ли это влиять на образ мышления носителей разных языков? Возможно ли, что немцы приписывают cолнцу женские черты, а луне мужские? Оказывается, что так оно и есть. А если мы попросим носителей немецкого или испанского языков описать мост, например вот этот? Мост в немецком языке женского рода, а в испанском – мужского. Немцы с большой вероятностью скажут, что мост красивый, элегантный, опишут его прилагательными, которые ассоциируются с женщиной. Зато те, для кого родным является испанский, скорее всего, охарактеризуют его как сильный или длинный – это типично мужские слова.

Языки также по-разному описывают события. Согласны? Например, произошёл вот такой случай. В английском языке считается нормальным сказать: «Он разбил вазу». Для испаноговорящих более приемлемый вариант будет звучать так: «Ваза разбилась». Если это произошло ненамеренно, вы никого не будете винить в случившемся. Немного странно, но в английском можно даже сказать: «Я сломал свою руку». Во многих других языках вы не сможете использовать эту конструкцию, если только не лишились ума, а потому нарочно попытались сломать себе руку, и это вам удалось. Если это была случайность, вы используете другую конструкцию.

Всё это может иметь последствия. Люди, говорящие на разных языках, будут обращать внимание на разные вещи в зависимости от того, что от них требует язык. Если мы покажем одну и ту же сцену носителям английского и испанского языков, те, кто говорят по-английски, запомнят виновника, потому что английский язык требует конструкции: «Он это сделал, он разбил вазу». В то же время носители испанского языка вряд ли вспомнят, кто это сделал, если это произошло ненамеренно, – они скорее припомнят, что это была случайность. Намерение будет играть для них большую роль.

Итак, два человека наблюдают одно и то же событие, становятся свидетелями одного и того же преступления, но в итоге запоминают об этом событии совершенно разные вещи. Конечно, это будет иметь последствия при даче свидетельских показаний, а также при установлении виновников и определении наказания. Поэтому если мы покажем носителю английского языка инцидент с вазой и скажем: «Он разбил вазу», а не «Ваза разбилась», даже если он видел всё своими глазами, посмотрел видео, наблюдал преступление, совершённое в отношении вазы, он будет склонен кого-то наказать, обвинить, если мы скажем: «Он разбил вазу», а не: «Ваза разбилась». Язык направляет ход наших суждений о произошедшем.

Я привела несколько примеров того, что язык может оказывать существенное влияние на мышление человека, и происходит это по-разному. Результаты такого влияния могут быть значительными. Мы с вами наблюдали, как люди соотносили пространство и время в радикально отличающихся системах координат. Язык также оказывает глубокое воздействие при определении количества. Если в языке есть числительные, это открывает целый мир математики. Конечно, если вы не умеете считать, не разбираетесь в алгебре, вам не под силу построить такое помещение, в котором мы с вами находимся, или организовать трансляцию, не так ли? Этот маленький трюк с числительными открывает дверь в целый мир знаний.

Язык может проявить себя в раннем возрасте, например при определении оттенков цветов. Это простые, базовые решения, связанные с восприятием человека. За свою жизнь мы принимаем тысячи таких решений, и язык играет при этом существенную роль – он влияет на наше восприятие, когда мы принимаем даже пустяковые решения. Язык может оказывать широкое влияние. Пример с грамматическим родом несерьёзный. Но поскольку грамматический род присваивается всем существительным, язык определяет наши мысли обо всём, что является именем существительным. Это немаловажно.

И наконец я привела пример, как язык может определять вещи, которые имеют значение для нас лично, включая понятия вины, наказания или память очевидцев. Всё это играет важную роль в нашей повседневной жизни.

Прелесть языкового многообразия заключается в том, что благодаря ему мы понимаем, насколько изобретательным и гибким является человеческий ум. Ведь человек создал даже не одну, а 7 000 когнитивных вселенных – 7 000 языков, на которых говорят народы мира. И мы способны придумать гораздо больше языков. Языки, безусловно, являются живыми организмами. Мы можем их улучшить или изменить в соответствии с нашими потребностями. Печально то, что мы всё время теряем значительную часть этого языкового многообразия. Каждую неделю исчезает хотя бы один язык, и, по некоторым оценкам, в ближайшие сто лет половина мировых языков исчезнет навсегда. Хуже того, сегодня почти всё, что мы знаем о человеческом разуме и мозге человека, основано на исследованиях, проведённых англоязычными студентами американских университетов, что исключает большую часть человечества. Так ведь? Таким образом наши знания о человеческом разуме оказываются весьма ограничены и лишены объективности, и наука обязана заполнить эту пропасть.

Закончить своё выступление я бы хотела вот чем. Я рассказала вам, что люди, говорящие на разных языках, и мыслят по-разному. Но важно, конечно, не то, как мыслят другие люди. Важно то, как мыслите вы, как язык, на котором вы говорите, формирует ваше мышление. И вы можете поинтересоваться: «Почему я думаю именно так?», «Как я могу мыслить иначе?», а также: «Творцом каких мыслей я хотел бы стать?». Большое спасибо.

Смотрите также:

  • Лучшие лекции TED о мозге на русском
  • Как думать: нейробиолог Эд Бойден о скрытых возможностях мозга
  • Лингвисты изучают влияние языка на культуру через «непереводимые выражения» в русском языке
  • Реальность – это лишь галлюцинация: галлюциногенная лекция Анила Сета о природе сознания

Телеграм

Как язык формирует мышление — Scientific American

Я стою рядом с пятилетней девочкой в ​​пормпурао, небольшой общине аборигенов на западной окраине мыса Йорк в северной Австралии. Когда я прошу ее указать на север, она указывает точно и без колебаний. Мой компас говорит, что она права. Позже, вернувшись в лекционный зал Стэнфордского университета, я обращаюсь с той же просьбой к аудитории выдающихся ученых — лауреатов научных медалей и премий гениев. Некоторые из них приходят в этот самый зал слушать лекции уже более 40 лет. Я прошу их закрыть глаза (чтобы не обманывали) и указать на север. Многие отказываются; они не знают ответа. Тем, кто наводит, нужно время, чтобы подумать об этом, а затем целиться во всех возможных направлениях. Я повторил это упражнение в Гарварде и Принстоне, а также в Москве, Лондоне и Пекине, и всегда с одними и теми же результатами.

Пятилетний ребенок в одной культуре может с легкостью делать то, с чем борются выдающиеся ученые в других культурах. Это большая разница в когнитивных способностях. Чем это можно объяснить? Удивительным ответом, как оказалось, может быть язык.

Представление о том, что разные языки могут прививать разные когнитивные навыки, уходит своими корнями в глубь веков. С 1930-х годов он стал ассоциироваться с американскими лингвистами Эдвардом Сепиром и Бенджамином Ли Уорфом, которые изучали, как различаются языки, и предлагали способы, которыми носители разных языков могут думать по-разному. Хотя их идеи вначале вызвали большой ажиотаж, была одна небольшая проблема: почти полное отсутствие доказательств, подтверждающих их заявления. К 19В 70-е годы многие ученые разочаровались в гипотезе Сепира-Уорфа, и от нее почти отказались как от нового набора теорий, утверждающих, что язык и мышление универсальны, выдвинуты на сцену. Но теперь, спустя десятилетия, наконец появился солидный массив эмпирических данных, показывающих, как языки формируют мышление. Свидетельства опровергают давнюю догму об универсальности и дают захватывающее представление о происхождении знания и устройстве реальности. Результаты имеют важные последствия для права, политики и образования.

Под влиянием
Во всем мире люди общаются друг с другом, используя ошеломляющее множество языков — всего около 7000 — и каждый язык требует от своих носителей очень разных вещей. Например, предположим, я хочу вам сказать, что видел дядю Ваню на 42-й улице. В мианском языке, на котором говорят в Папуа-Новой Гвинее, глагол, который я использовал, указывал, произошло ли событие только что, вчера или в далеком прошлом, тогда как в индонезийском глагол даже не давал понять, произошло ли оно уже или было. все еще подходит. В русском языке глагол раскрыл бы мой пол. На мандаринском диалекте мне пришлось бы указать, является ли титульный дядя по материнской или по отцовской линии, и является ли он родственником по крови или по браку, потому что для всех этих разных типов дядей есть разные слова, а затем некоторые (он оказывается братом матери, как ясно сказано в китайском переводе). А на пираха, языке, на котором говорят на Амазонке, я не мог сказать «42-й», потому что нет слов для точных чисел, только слова для «мало» и «много».

Языки отличаются друг от друга бесчисленным множеством способов, но то, что люди говорят по-разному, не обязательно означает, что они думают по-разному. Как мы можем определить, действительно ли говорящие на мианском, русском, индонезийском, мандаринском диалекте или пираха в конечном итоге обращают внимание, запоминают и рассуждают о мире по-разному из-за языков, на которых они говорят? Исследования в моей лаборатории и во многих других выявили, как язык формирует даже самые фундаментальные измерения человеческого опыта: пространство, время, причинно-следственные связи и отношения с другими.

Вернемся в Пормпурао. В отличие от английского, язык куук таайорре, на котором говорят в Пормпурао, не использует относительные пространственные термины, такие как левое и правое. Скорее говорящие на куук таайорре говорят об абсолютных направлениях света (север, юг, восток, запад и т. д.). Конечно, в английском языке мы также используем термины сторон света, но только для больших пространственных масштабов. Мы бы не сказали, например: «Вилки для салата ставят к юго-востоку от вилок для обеда — обыватели!» Но в Kuuk Thaayorre стороны света используются во всех масштабах. Это означает, что в конце концов человек говорит что-то вроде «чашка стоит к юго-востоку от тарелки» или «мальчик, стоящий к югу от Марии, — мой брат». В Пормпурао нужно всегда оставаться ориентированным, просто чтобы уметь правильно говорить.

Кроме того, новаторская работа, проведенная Стивеном С. Левинсоном из Института психолингвистики Макса Планка в Неймегене, Нидерланды, и Джоном Б. Хэвилендом из Калифорнийского университета в Сан-Диего, за последние два десятилетия продемонстрировала, что люди, говорящие на языки, которые полагаются на абсолютные направления, удивительно хорошо отслеживают, где они находятся, даже в незнакомых ландшафтах или внутри незнакомых зданий. Они делают это лучше, чем люди, живущие в той же среде, но не говорящие на таких языках, и даже лучше, чем, по мнению ученых, люди когда-либо могли. Требования их языков укрепляют и тренируют это когнитивное мастерство.

Люди, которые иначе думают о пространстве, скорее всего, по-другому думают и о времени. Например, моя коллега Алиса Габи из Калифорнийского университета в Беркли и я дали спикерам Kuuk Thaayorre наборы картинок, показывающих временные прогрессии — старение человека, рост крокодила, поедание банана. Затем мы попросили их расположить перемешанные фотографии на земле, чтобы указать правильный временной порядок.

Мы тестировали каждого человека дважды, каждый раз смотря в разные стороны света. Англоговорящие, получившие это задание, разложат карточки так, чтобы время шло слева направо. Носители иврита обычно раскладывают карты справа налево. Это показывает, что направление письма в языке влияет на то, как мы организуем время. Однако Kuuk Thaayorre обычно не располагал карты слева направо или справа налево. Они расположили их с востока на запад. То есть, когда они сидели лицом на юг, карты шли слева направо. Когда они смотрели на север, карты шли справа налево. Когда они смотрели на восток, карты приближались к телу и так далее. Мы никогда никому не говорили, в каком направлении они смотрят — куук таайорре уже знали это и спонтанно использовали эту пространственную ориентацию для построения своих представлений о времени.

Представления времени во всем мире различаются по многим другим параметрам. Например, носители английского языка считают будущее «впереди», а прошлое «позади». В 2010 году Линден Майлз из Абердинского университета в Шотландии и его коллеги обнаружили, что носители английского языка бессознательно наклоняют свое тело вперед, когда думают о будущем, и назад, когда думают о прошлом. Но на аймара, языке, на котором говорят в Андах, говорят, что прошлое впереди, а будущее позади. И язык тела носителей языка аймара соответствует их манере говорить: в 2006 году Рафаэль Нуньес из U. C.S.D. и Ева Свитсер из Калифорнийского университета. Беркли обнаружил, что аймара жестикулируют перед собой, когда говорят о прошлом, и позади себя, когда обсуждают будущее.

Воспоминания о детективах
Носители разных языков также различаются по тому, как они описывают события и, как следствие, по тому, насколько хорошо они помнят, кто что делал. Все события, даже аварии, произошедшие за доли секунды, сложны и требуют от нас истолкования и интерпретации того, что произошло. Возьмем, к примеру, случай с бывшим вице-президентом Диком Чейни на охоте на перепелов, когда он случайно застрелил Гарри Уиттингтона. Можно сказать, что «Чейни застрелил Уиттингтона» (где Чейни является прямой причиной), или «Уиттингтон был застрелен Чейни» (отдаляя Чейни от результата), или «Уиттингтон был довольно хорошо приправлен перцем» (полностью исключая Чейни). Сам Чейни сказал: «В конце концов, я тот парень, который нажал на спусковой крючок, выпустивший снаряд, попавший в Гарри», вставив длинную цепочку событий между собой и результатом. Вывод президента Джорджа Буша — «он услышал, как вспыхнула птица, повернулся, нажал на курок и увидел, как его друг ранен» — был еще более искусным оправданием, превратившим Чейни из агента в простого свидетеля менее чем за одно предложение.

Американскую общественность редко впечатляют такие языковые выверты, потому что неагентивный язык звучит уклончиво на английском языке, области детей и политиков, уклоняющихся от чувства вины. Носители английского языка склонны формулировать вещи с точки зрения людей, которые что-то делают, предпочитая переходные конструкции, такие как «Джон разбил вазу», даже для несчастных случаев. Носители японского или испанского языков, напротив, реже упоминают агента при описании случайного события. По-испански можно сказать « Se rompió el florero 9».0032», что переводится как «ваза разбилась» или «ваза разбилась сама».

Моя ученица Кейтлин М. Фоси и я обнаружили, что такие лингвистические различия влияют на то, как люди истолковывают то, что произошло, и имеют последствия для памяти очевидцев. В наших исследованиях, опубликованных в 2010 году, носители английского, испанского и японского языков смотрели видеоролики о двух парнях, которые намеренно или случайно лопали воздушные шары, разбивали яйца и проливали напитки. Позже мы устроили им неожиданный тест на память. Для каждого события, свидетелями которого они были, они должны были сказать, кто это сделал, как в полицейской очереди. Другая группа носителей английского, испанского и японского языков описала те же события. Когда мы изучили данные памяти, мы обнаружили именно те различия в памяти очевидцев, которые были предсказаны языковыми закономерностями. Носители всех трех языков описывали преднамеренные события агентивно, говоря такие вещи, как «Он лопнул шарик», и все три группы одинаково хорошо помнили, кто совершал эти намеренные действия. Однако когда дело дошло до несчастных случаев, обнаружились интересные различия. Говорящие на испанском и японском языках были менее склонны описывать несчастные случаи, чем носители английского языка, и, соответственно, они хуже помнили, кто это сделал, чем носители английского языка. Это было не потому, что у них в целом была хуже память — они помнили агентов преднамеренных событий (для которых их языки, естественно, упоминали бы агента) так же хорошо, как и носители английского языка.

Не только языки влияют на то, что мы запоминаем, но и структура языков может облегчить или усложнить нам изучение новых вещей. Например, поскольку числовые слова в некоторых языках раскрывают лежащую в их основе структуру с основанием 10 более прозрачно, чем числовые слова в английском языке (например, в мандаринском диалекте нет проблемных подростков, таких как 11 или 13), дети, изучающие эти языки, могут быстрее изучите базу 10. И в зависимости от того, сколько слогов в числовых словах, вам будет легче или сложнее запомнить номер телефона или произвести расчет в уме. Язык может даже повлиять на то, как быстро дети узнают, мальчик они или девочка. В 1983 Александр Гиора из Мичиганского университета в Анн-Арборе сравнил три группы детей, растущих с ивритом, английским или финским языком в качестве родного. В иврите много знаков пола (даже слово «вы» различается в зависимости от пола), в финском нет обозначения пола, а английский находится где-то посередине. Соответственно, дети, выросшие в ивритоязычной среде, определяют свой пол примерно на год раньше, чем финноязычные дети; Англоговорящие дети находятся посередине.

Что формирует что?
Это лишь некоторые из многих захватывающих открытий кросс-лингвистических различий в познании. Но как узнать, создают ли различия в языке различия в мышлении или наоборот? Ответ, как оказалось, состоит в том, что то, как мы думаем, влияет на то, как мы говорим, но это влияние также имеет и обратную сторону. В последнее десятилетие было проведено множество изобретательных демонстраций, подтверждающих, что язык действительно играет причинную роль в формировании познания. Исследования показали, что изменение того, как люди говорят, меняет их мышление. Например, обучение людей новым цветовым словам меняет их способность различать цвета. И обучение людей новому способу говорить о времени дает им новый способ думать о нем.

Еще один способ получить ответ на этот вопрос — изучить людей, свободно владеющих двумя языками. Исследования показали, что билингвы меняют свое видение мира в зависимости от того, на каком языке они говорят. Два набора результатов, опубликованных в 2010 году, демонстрируют, что даже такая фундаментальная вещь, как то, кто вам нравится, а кто нет, зависит от языка, на котором вас спрашивают. В исследованиях, проведенных Олудамини Огуннаике и его коллегами из Гарварда, а также Шаем Данцигером и его коллегами из Университета Бен-Гуриона в Негеве в Израиле, изучались арабо-французские билингвы в Марокко, испано-английские двуязычные в США и арабо-французские билингвы. Двуязычные ивритисты в Израиле, в каждом случае проверяя неявные предубеждения участников. Например, билингвов, говорящих на арабском и иврите, просили быстро нажимать кнопки в ответ на слова в различных условиях. В одном случае, если они видели еврейское имя, такое как «Яир», или положительную черту, такую ​​как «хороший» или «сильный», им было приказано нажать «М»; если они видели арабское имя, такое как «Ахмед», или негативную черту, такую ​​как «средний» или «слабый», им предлагалось нажать «X». В другом случае спаривание было обратным, так что еврейские имена и отрицательные черты имели общий ключ ответа, а арабские имена и положительные черты имели общий ключ ответа. Исследователи измерили, насколько быстро испытуемые могли реагировать в этих двух условиях. Эта задача широко использовалась для измерения непроизвольных или автоматических предубеждений — насколько естественным образом такие вещи, как положительные черты и этнические группы, сочетаются в сознании людей.

Удивительно, но исследователи обнаружили большие сдвиги в этих непроизвольных автоматических предубеждениях у билингвов в зависимости от языка, на котором они тестировались. Билингвы, говорящие на арабском и иврите, со своей стороны, продемонстрировали более положительное имплицитное отношение к евреям при тестировании на иврите, чем при тестировании на арабском языке.

Язык, по-видимому, участвует во многих других аспектах нашей психической жизни, чем предполагали ученые. Люди полагаются на язык, даже когда делают простые вещи, такие как различение цветовых пятен, подсчет точек на экране или ориентирование в небольшой комнате: мои коллеги и я обнаружили, что ограничение способности людей свободно обращаться к своим языковым способностям — путем предоставления им конкурирующих требований вербальное задание, такое как, например, повторение новостного репортажа, ухудшает их способность выполнять эти задания. Это означает, что категории и различия, существующие в определенных языках, очень широко вмешиваются в нашу ментальную жизнь. То, что исследователи все это время называли «мышлением», на самом деле оказалось набором как лингвистических, так и нелингвистических процессов. В результате, может быть не так много мышления взрослого человека, где язык не играет роли.

Отличительной чертой человеческого интеллекта является его приспособляемость, способность изобретать и изменять представления о мире в соответствии с меняющимися целями и условиями. Одним из следствий такой гибкости является большое разнообразие языков, появившихся по всему миру. Каждый из них предоставляет свой собственный когнитивный инструментарий и заключает в себе знания и мировоззрение, разработанные на протяжении тысячелетий в культуре. Каждый содержит способ восприятия, категоризации и осмысления мира, бесценный путеводитель, разработанный и отточенный нашими предками. Исследования того, как языки, на которых мы говорим, формируют наше мышление, помогают ученым понять, как мы создаем знания и конструируем реальность, и как мы стали такими умными и изощренными, какими мы есть. И это понимание, в свою очередь, помогает нам понять самую суть того, что делает нас людьми.

«Как язык формирует наше мышление» Леры Бородицкой

Название

Как язык формирует наше мышление

Идет загрузка…

Медиа загружается

 

Описание 900 Tran20 Есть 90 Tran20 Есть 90 Tran20 Есть
9:000 около 7000 языков, на которых говорят по всему миру, и все они имеют разные звуки, словарный запас и структуру. Но формируют ли они образ нашего мышления? Когнитивист Лера Бородицкая делится примерами языка — от общины аборигенов в Австралии, которая использует стороны света вместо слов «влево» и «вправо», до множества слов, обозначающих синий цвет в русском языке, — которые позволяют предположить, что ответ — решительное «да». «Прелесть языкового разнообразия в том, что оно показывает нам, насколько изобретателен и гибок человеческий разум», — говорит Бородицкий. «Человеческий разум изобрел не одну познавательную вселенную, а 7000».

Итак, я буду говорить с вами на языке. .. потому что умею. Это одна из тех магических способностей, которыми обладаем мы, люди. Мы можем передавать действительно сложные мысли друг другу. Итак, что я делаю прямо сейчас, я издаю звуки ртом, когда выдыхаю. Я издаю звуки, шипение и пыхтение, и это создает воздушные вибрации в воздухе. Эти вибрации воздуха доходят до вас, ударяют по вашим барабанным перепонкам, а затем ваш мозг принимает эти вибрации от барабанных перепонок и трансформирует их в мысли. Я надеюсь.

(Смех)

Я надеюсь, что это происходит. Таким образом, благодаря этой способности мы, люди, можем передавать свои идеи через огромные пространства и время. Мы можем передавать знания через умы. Я могу вложить вам в голову новую странную идею прямо сейчас. Я мог бы сказать: «Представьте себе медузу, вальсирующую в библиотеке и размышляющую о квантовой механике».

(Смех)

Итак, если до сих пор в вашей жизни все шло относительно хорошо, вы, вероятно, раньше не думали об этом.

(Смех)

Но сейчас я только что заставил вас задуматься с помощью языка.

Конечно, в мире существует не один язык, а около 7000 языков, на которых говорят по всему миру. И все языки во всем отличаются друг от друга. В некоторых языках разные звуки, разные словари и разные структуры — что очень важно, разные структуры. Возникает вопрос: влияет ли язык, на котором мы говорим, на то, как мы думаем? Теперь, это древний вопрос. Люди размышляли над этим вопросом вечно. Карл Великий, император Священной Римской империи, сказал: «Иметь второй язык — значит иметь вторую душу» — сильное заявление о том, что язык создает реальность. Но, с другой стороны, у Шекспира Джульетта говорит: «Что в имени? Роза под любым другим именем пахла бы так же сладко». Ну, это говорит о том, что, возможно, язык не создает реальность.

Эти споры продолжаются уже тысячи лет. Но до недавнего времени не было никаких данных, которые помогли бы нам принять решение в любом случае. Недавно в моей лаборатории и других лабораториях по всему миру мы начали проводить исследования, и теперь у нас есть фактические научные данные, чтобы взвесить этот вопрос.

Итак, позвольте мне рассказать вам о некоторых из моих любимых примеров. Я начну с примера общины аборигенов в Австралии, с которой мне довелось работать. Это народ Куук Таайорре. Они живут в Пормпурао на самом западном краю мыса Йорк. Что классно в Куук Таайорре, так это то, что в Куук Таайорре не используют такие слова, как «левый» и «правый», а вместо этого все идет по сторонам света: север, юг, восток и запад. И когда я говорю все, я действительно имею в виду все. Вы могли бы сказать что-то вроде: «О, у тебя на юго-западной ноге муравей». Или: «Передвинь свою чашку немного на северо-северо-восток». На самом деле, то, как вы говорите «привет» в Kuuk Thaayorre, означает, что вы говорите: «Куда ты идешь?» И ответ должен быть таким: «Северо-северо-восток вдали. А вы?»

Итак, представьте, что вы гуляете в течение дня, каждый человек, которого вы встречаете, должен сообщать направление вашего движения.

(Смех)

Но на самом деле это довольно быстро сориентирует вас, верно? Потому что вы буквально не могли пройти дальше «привет», если не знали, куда идете. На самом деле, люди, которые говорят на таких языках, очень хорошо ориентируются. Они сохраняют ориентацию лучше, чем мы привыкли думать, что люди могут. Раньше мы думали, что люди хуже других существ из-за какого-то биологического оправдания: «О, у нас нет магнитов ни в клюве, ни в чешуе». Нет; если ваш язык и ваша культура учат вас этому, на самом деле, вы можете это сделать. В мире есть люди, которые очень хорошо ориентируются.

И просто чтобы мы согласились, насколько это отличается от того, как мы это делаем, я хочу, чтобы вы все на секунду закрыли глаза и указали на юго-восток.

(Смех)

Держите глаза закрытыми. Точка. Хорошо, так что вы можете открыть глаза. Я вижу, вы, ребята, указываете туда, туда, туда, туда… Я сам не знаю, в какую сторону —

(Смех)

Вы не очень помогли.

(Смех)

Скажем так, точность в этой комнате была не очень высокой. Это большая разница в когнитивных способностях разных языков, верно? Где одна группа — такая выдающаяся группа, как вы, ребята — не знает, где какой путь, но в другой группе я мог бы спросить пятилетнего ребенка, и он бы знал.

(Смех)

Существуют также большие различия в том, как люди думают о времени. Так вот у меня есть фотографии моего деда в разном возрасте. И если я попрошу англоговорящего организовать время, он может разложить его так, слева направо. Это связано с направлением письма. Если бы вы говорили на иврите или арабском языке, вы могли бы сделать это в противоположном направлении, справа налево.

Но как Куук Таайорре, эта группа аборигенов, о которой я только что говорил, поступила бы так? Они не используют такие слова, как «левый» и «правый». Позвольте мне дать вам подсказку. Когда мы сидели, люди смотрели на юг, они организовывали время слева направо. Когда мы усадили их лицом на север, они организовали время справа налево. Когда мы посадили их лицом на восток, время подошло к телу. Какой узор? С востока на запад, верно? Так что для них время на самом деле вовсе не привязано к телу, оно привязано к ландшафту. Так что для меня, если я смотрю в эту сторону, то время идет в эту сторону, а если я смотрю в эту сторону, то время идет в эту сторону. Я смотрю в эту сторону, время идет в эту сторону — очень эгоцентрично с моей стороны, что направление времени преследует меня каждый раз, когда я поворачиваюсь. Для Kuuk Thaayorre время привязано к ландшафту. Это совершенно другой способ думать о времени.

Вот еще одна действительно умная человеческая черта. Предположим, я спрашиваю вас, сколько здесь пингвинов. Что ж, держу пари, я знаю, как бы ты решил эту проблему, если бы решил ее. Вы сказали: «Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь». Вы их посчитали. Вы назвали каждого из них числом, и последнее число, которое вы назвали, было количеством пингвинов. Это маленькая хитрость, которой вас учили в детстве. Вы узнаете список чисел и узнаете, как его применять. Маленькая лингвистическая хитрость. Ну, некоторые языки этого не делают, потому что в некоторых языках нет слов с точными числами. Это языки, в которых нет такого слова, как «семь» или «восемь». На самом деле люди, говорящие на этих языках, не в счет, и им трудно отслеживать точное количество. Так, например, если я попрошу вас сопоставить это количество пингвинов с таким же количеством уток, вы сможете сделать это, посчитав. Но люди, у которых нет этой языковой черты, не могут этого сделать.

Языки также различаются тем, как они делят цветовой спектр — визуальный мир. В некоторых языках есть много слов для обозначения цветов, в некоторых всего пара слов: «светлый» и «темный». И языки различаются тем, где они проводят границы между цветами. Так, например, в английском есть целый мир для синего, который охватывает все цвета, которые вы видите на экране, а в русском нет ни одного слова. Вместо этого русскоязычным приходится различать светло-голубой «голубой» и темно-синий «синий». Так что у русских есть жизненный опыт различения этих двух цветов в языке. Когда мы проверяем способность людей перцептивно различать эти цвета, мы обнаруживаем, что русскоязычные быстрее преодолевают эту языковую границу. Они быстрее различают светло-синий цвет от темно-синего. И когда вы смотрите на мозг людей, когда они смотрят на цвета — скажем, у вас есть цвета, медленно меняющиеся от светлого к темно-синему — мозг людей, которые используют разные слова для светлого и темно-синего, будет удивленно реагировать, когда цвета переход от светлого к темному, как будто «О, что-то категорически изменилось», тогда как мозг англоговорящих, например, не делающий этого категорического различия, не вызывает такого удивления, потому что ничего категорически не меняется.

Языки имеют всевозможные структурные причуды. Это один из моих любимых. Многие языки имеют грамматический род; каждому существительному присваивается род, часто мужской или женский. И эти гендеры различаются в зависимости от языка. Так, например, солнце в немецком языке женского рода, а в испанском — мужского, а луна — наоборот. Может ли это на самом деле иметь какие-либо последствия для того, как люди думают? Считают ли носители немецкого языка солнце чем-то более женским, а луну чем-то более похожим на мужчину? На самом деле оказывается, что это так. Поэтому, если вы попросите говорящих на немецком и испанском языках, скажем, описать мост, подобный приведенному здесь — «мост» оказывается грамматически женским родом в немецком языке, грамматически мужским родом в испанском — говорящие по-немецки, скорее всего, скажут, что мосты «красивы». , «элегантные» и стереотипно женские слова. В то время как носители испанского языка с большей вероятностью скажут, что они «сильные» или «длинные», эти слова мужского рода.

(Смех)

Языки также отличаются тем, как они описывают события, верно? Вы принимаете такое событие, как это, несчастный случай. По-английски можно сказать: «Он разбил вазу». На таком языке, как испанский, вы, скорее всего, скажете: «Ваза разбилась» или «Ваза разбилась». Если бы это был несчастный случай, вы бы не сказали, что это кто-то сделал. По-английски, как ни странно, мы даже можем сказать что-то вроде «Я сломал руку». Так вот, во многих языках вы не могли бы использовать эту конструкцию, если только вы не сумасшедший и решили сломать себе руку — (Смех) и вам это удалось. Если бы это был несчастный случай, вы бы использовали другую конструкцию.

У этого есть последствия. Таким образом, люди, говорящие на разных языках, будут обращать внимание на разные вещи в зависимости от того, что обычно требует от них их язык. Итак, мы показываем одно и то же происшествие англоговорящим и испаноязычным, англоговорящие запомнят, кто это сделал, потому что английский требует, чтобы вы сказали: «Он сделал это, он разбил вазу». В то время как носители испанского языка с меньшей вероятностью вспомнят, кто это сделал, если это несчастный случай, но они с большей вероятностью вспомнят, что это был несчастный случай. Они с большей вероятностью помнят намерение. Итак, два человека наблюдают одно и то же событие, становятся свидетелями одного и того же преступления, но в итоге вспоминают об этом событии разные вещи. Это имеет значение, конечно, для свидетельских показаний. Это также имеет значение для вины и наказания. Итак, если вы возьмете носителей английского языка, и я просто покажу вам, как кто-то разбивает вазу, и я скажу: «Он разбил вазу», а не «Ваза разбилась», даже если вы сами можете это увидеть, вы можете посмотреть видео, вы можете наблюдать за преступлением против вазы, вы кого-то больше накажете, вы кого-то больше обвините, если я просто скажу: «Он разбил ее», а не «Она разбилась». Язык направляет наши рассуждения о событиях.

Я привел вам несколько примеров того, как язык может глубоко формировать наше мышление, и делает это разными способами. Таким образом, язык может иметь большое влияние, как мы видели с пространством и временем, когда люди могут размещать пространство и время в совершенно разных системах координат друг от друга. Язык также может иметь очень глубокие последствия — это то, что мы видели в случае с числом. Наличие счетных слов в вашем языке, числовых слов открывает перед вами целый мир математики. Конечно, если вы не считаете, вы не можете заниматься алгеброй, вы не можете делать ничего из того, что потребуется, чтобы построить такую ​​комнату или сделать эту трансляцию, верно? Этот небольшой трюк с числовыми словами дает вам ступеньку в целое когнитивное царство.

Язык также может иметь очень ранние эффекты, как мы видели в случае с цветом. Это действительно простые, базовые, перцептивные решения. Мы делаем их тысячами все время, и тем не менее, язык проникает туда и суетится даже с этими крошечными перцептивными решениями, которые мы принимаем. Язык может иметь действительно широкое воздействие. Так что случай с грамматическим родом может показаться немного глупым, но в то же время грамматический род относится ко всем существительным. Это означает, что язык может формировать то, как вы думаете обо всем, что можно назвать существительным. Это много вещей.

И, наконец, я привел вам пример того, как язык может формировать вещи, которые имеют для нас личное значение, — такие идеи, как вина и наказание или память очевидца. Это важные вещи в нашей повседневной жизни.

Прелесть языкового разнообразия в том, что оно показывает нам, насколько изобретателен и гибок человеческий разум. Человеческие умы изобрели не одну когнитивную вселенную, а 7000 — в мире говорят на 7000 языках. И мы можем создавать гораздо больше — языки, конечно же, живые существа, вещи, которые мы можем оттачивать и изменять в соответствии со своими потребностями. Трагично то, что мы все время теряем так много языкового разнообразия. Мы теряем примерно один язык в неделю, и, по некоторым оценкам, половина языков мира исчезнет в ближайшие сто лет. И еще хуже то, что прямо сейчас почти все, что мы знаем о человеческом разуме и человеческом мозге, основано на исследованиях обычно американских англоговорящих студентов в университетах.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *