Вступительная глава. Что и как изучает психолингвистика
Школьное изучение родного или иностранного языка довольно часто бывает скучным, а так как все знают, что языки изучает наука под названием «лингвистика», то некоторым кажется, что лингвистика – это и есть нудноватое описание систем склонения и спряжения в разных языках; такое впечатление слишком поверхностно и неверно по существу. Оно похоже как две капли воды на мнения вроде того, что «ботаника изучает пестики и тычинки», зоология «описывает букашек и таракашек», медицина – «кишки и позвонки» и т. д. С подобными представлениями человеку лучше и не заниматься наукой вообще.
Мы адресуем нашу
книгу тем, кто понимает важность и
сложность научного знания и сознательно
решил приобщиться к такому знанию; тем
более, что среди научных объектов мало
таких, которые по сложности и значимости
могут сравниться с человеческими языками
и с процессом их функционирования в
обществе, с речевой деятельностью.
Это почетное и нужное
дело будет, конечно, продолжаться и
впредь, тем более, что все языки надо не
просто описать, но и сравнить между
собой, проникнуть в их историю, объяснить
бесконечное разнообразие составляющих
их средств, пути их развития и смешения,
помогая тем самым – вместе с историей
культуры мира – понять, как развивалось
и развивается человечество. Во-вторых, сами
лингвисты не лишены самокритики, полагая,
что кроме традиционных для традиционной
лингвистики объектов есть еще и другие
объекты, смежные с прежними и необходимые
для расширения и углубления самой
лингвистики. Так, еще в начале 50-х годов
замечательный лингвист Эмиль Бенвенист
писал: «…нельзя ограничиваться только
материальными формами, то есть нельзя
ограничивать всю лингвистику описанием
языковых форм». А в начале 80-х профессор
МГУ, известный лингвист А. Е. Кибрик даже
эмоционально выразил свое отношение к
упрямому традиционализму лингвистики:
«Трудно представить себе более кастовую
науку, чем лингвистика.
Тем
временем, психолингвистике скоро будет
пятьдесят лет; родившись, она бурно
развивалась и развивается – вопреки
всевозможным «непризнаниям». Более
того, она развивается в полном соответствии
(а не вопреки, как это утверждалось и
утверждается многими традиционными
лингвистами) с мыслью знаменитого
лингвиста Фердинанда де Соссюра: «Можно
представить себе науку, изучающую жизнь
знаков в рамках жизни общества; такая
наука явилась бы частью социальной
психологии, а следовательно, и общей
психологии… Она должна открыть нам,
что такое знаки (т. е. единицы языка как
знаковой системы – И.
Г., К.
С.)
и какими законами они управляются…
Лингвистика – только часть этой общей
науки; законы, которые откроет семиология
(так Ф. де Соссюр называл науку, которой
еще не было – И.
Г., К.
С.),
будут применимы и к лингвистике…» И
еще: «…если нам впервые удастся найти
место лингвистике среди других наук,
то это только потому, что мы связали ее
с семиологией». И Ф. де Соссюр показал
в своих трудах, как, по его мнению, следует
построить новую лингвистическую науку,
избрав единственным объектом лингвистики
только систему самого языка – до тех
пор, пока не сформируется наука, названная
им «семиологией» («поскольку, – писал
он, – она еще не существует»). Главное,
что хотелось здесь показать, – с помощью
цитат из работ самого де Соссюра –
заключается в том, что ссылки на его
авторитет абсолютно не могут оправдать
тех традиционалистов от лингвистики,
которые требуют, чтобы «их» науку
оставили в неприкосновенности, оградив
от психологии или социологии.
Однако,
несмотря на косность консерваторов, в
современном языкознании появилось
новое, интенсивно развивающееся
направление, которое получило название
антропоцентрического (или антропологического).
Как явствует из внутренней формы самого
термина (antropos – человек), антропологическая
лингвистика в центр своих интересов
ставит не столько язык (с точки зрения
закономерностей его внутреннего
строения), сколько «человека говорящего»,
т.е. языковую личность. Именно языковая
личность (т.е. человек в его способности совершать
речевые действия) – стала интегральным объектом многочисленных
сфер науки о языке, которые составили
различные области антропологического
языковедения. К их числу можно отнести
прагма- и социолингвистику, лингвистику
детской речи и лингвистику текста,
этнолингвистику и мн. др.
Психолингвистика,
по нашему мнению, составляет ядро
антропоцентрического направления в
лингвистике. Заметим попутно, что
антропоцентрическое направление ныне
становится именно тем, что Соссюр называл
семиологией. При том, что объект
исследования – языковая личность – у
разных дисциплин, составивших
антропологичекое языкознание, общий,
каждая из представленных молодых наук
имеет свой предмет изучения.
Предметом
психолингвистики выступает языковая
личность, рассматриваемая в
индивидуально-психологическом аспекте.
Гораздо охотнее «своей» психолингвистику считает психология. Правда, в психологии есть издавна существующая область – психология речи, объект и предмет которой в точности совпадают с объектом и предметом психолингвистики. И к настоящему времени сложилась традиция отождествления этих двух дисциплин. Резон в таком отождествлении есть, однако небольшая разница в понимании этих терминов все же существует. Отличия касаются главным образом ракурса рассмотрения предмета изучения: психология больше концентрирует свое внимание на особенностях психических функций сознания в ходе порождения, понимания и формирования речи, в то время как психолингвистика вместе с этим старается учитывать и способы выражения (языковые и невербальные) этих функций в речевой деятельности и речевом поведении людей.
Психолингвистика
– наука довольно молодая.
Отцом советской школы психолингвистики стал Алексей Алексеевич Леонтьев. Созданное им научное направление базировалось главным образом на достижениях отечественной психологии, и прежде всего, на концептуальных положениях, разработанных «моцартом психологии» Л.С. Выготским и его учениками и соратниками (А.Р. Лурия, А.Н. Леонтьевым и др.). В основу психолингвистики тогда была положена теория деятельности, потому отечественный вариант психолингвистики на ранних стадиях ее формирования стали именовать теорией речевой деятельности.
Теория речевой
деятельности составила основу того,
что сейчас называют «школой Выготского»,
или «Московской школой» в психолингвистике.
На первых порах – в 60-е – 70-е годы – она
практически полностью определяла круг
проблем и теоретических достижений
нашей науки в изучении индивидуально-психических
особенностей языковой личности. Первые
работы отечественных психолингвистов
вызвали огромный интерес ученых, живущих
в самых разных уголках нашей страны.
Результатом этого стал своего рода
психолингвистический «бум», возникший
в 80-е годы. Обилие работ, появившихся на
стыке лингвистики и психологии, раздвинули
рамки психолингвистики, которая по
характеру решаемых задач стала значительно
шире теории речевой деятельности.
Наряду со школой
Выготского в отечественной психолингвистике
стали появляться и иные школы. К числу
наиболее авторитетных исследовательских
группировок можно отнести ряд ученых,
развивавших идеи талантливого психолога
и психолингвиста Николая Ивановича
Жинкина. Существование различных «школ»
в отечественной психолингвистике не
мешало, а способствовало и расширению
проблематики этой науки, и углублению
получаемых в ходе исследований
результатов.
Нынешняя психолингвистика развивается в направлении социальной психологии и социопсихолингвистики. Ее интересы лежат в определении психологических особенностей взаимосвязи языкового сознания и социальной деятельности человека, социального бытия и быта языковых личностей. И здесь питающей почвой становятся работы другого яркого и разностороннего отечественного исследователя – Михаила Михайловича Бахтина, еще в 20-е годы пытавшегося обосновать так называемый «социологический метод» в языкознании.
Находясь на стыке языковедения и психологии, психолингвистика активно использует методы обеих наук. Так, в ходе анализа конкретного речевых фактов она широко привлекает обычные для науки о языке описательные и сравнительно-описательные подходы. У психологии психолингвистика берет способы «добычи» материала для размышления. И это, кстати сказать, отличает ее от традиционной «имманентной» лингвистики.
Традиционное
языкознание тяготеет к «кабинетному»
изучению языковых процессов.
Психолингвистов
интересуют явления, происходящие в
«живом» повседневном общении людей.
Потому одним из источников получения
материала исследования теории речевой
деятельности становится наблюдение
за реальной коммуникацией.
И здесь глаз и ухо психолингвиста жадно
впитывают все то, что кабинетного ученого
оставит равнодушным, что традиционно
считается «отрицательным языковым
материалом». Сюда относятся «неправильные»
разговорные конструкции, разного рода
оговорки и «ослышки», описки и опечатки,
которые делают носители языка. Интерес
психолингвиста вызовет и нежное
«воркование» влюбленных, и безобразный
скандал в магазине, и даже нечеткая,
заплетающаяся речь пьяницы. А уж речь
детей – это для психолингвиста просто
«золотоносная руда».
Наблюдения
за реальным общением позволяют
рассматривать языковые проявления в
рамках конкретных коммуникативных
ситуаций, что дает возможность
исследователю изучать не свои представления
о языке, а «живую жизнь языка». Однако
многие проблемы антропологического
направления в языкознании – прежде
всего проблемы соотношения языка и
мышления – невозможно разрешить,
основываясь только на наблюдениях за
речью.
Здесь психолингвистике на помощь
приходит эксперимент. Надо сказать, что эксперимент
– это душа психолингвистического
исследования.
Именно на основе специальных, часто
остроумных, лабораторных опытов с
различными испытуемыми разработаны
концепции, составляющие теоретический
фундамент психолингвистики. На страницах
нашей книги мы не раз будем давать
описание экспериментов, иногда предлагая
читателям проверить их результаты на
своих родных и близких.
Психолингвистика как проект – аналитический портал ПОЛИТ.РУ
Мы публикуем доклад замечательного лингвиста и гуманитарного мыслителя, постоянного автора «Полит.ру» Ревекки Марковны Фрумкиной, известной в частности своими классическими работами в области психолингвистики, предназначенный для проводимого Всероссийским психолингвистическим обществом и Сeктором психолингвистики Института языкознания Российской академии наук 15 июня в Москве XVI симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации «Психолингвистика в XXI веке: результаты, проблемы, перспективы».
Некогда А. Е. Кибрик афористично описал чаемое будущее лингвистики как переход от «что-лингвистики» (описание структур) к «как-лингвистике» (описание процессов), и далее — как создание «почему-лингвистики» (где доминанта – объяснение структур и процессов). Тем самым подчеркивалась ценность объяснения (хотя оно все еще видится как задача будущего), а не только описания (что соответствует положению дел в лингвистике наших дней).
Применительно к психолингвистике следовало бы сказать, что ее проект как раз и состоял в том, чтобы увидеть за феноменами, подведомственными «что-лингвистике», сущности «как-лингвистики», но не остановиться на этом этапе, а хотя бы попытаться предложить контуры «почему-лингвистики».
С моей точки зрения – пристрастной, — поскольку я заведомо являюсь «включенным наблюдателем», психолингвистика как проект удалась. Мы можем, однако же, расходиться о мнениях по поводу того, какие рассуждения или умозаключения мы готовы считать объяснением и почему.
Например, пафос когнитивной лингвистики как раз и состоял в установке на “объяснение”. И все-таки удачные объяснения почему-то убедительно выглядят у А. Вежбицкой и Е.Рахилиной, но неубедительно — у многих других исследователей.
С одной стороны, в психолингвистике мы видим отрицание психологического позитивизма и принятого в нем редукционистского подхода, что, разумеется, хорошо. С другой стороны, один редукционизм заменяется другим — то в одеждах «полушарной» мифологемы, то в использовании мифологемы компьютерной, а то и просто в апелляциях к авторитетам – будь то Н.И.Жинкин или М.Л.Гаспаров.
В дискуссиях же странным образом — иногда в подтексте — читается выбор между «природой» и «культурой», между Поппером и Бахтиным, между Леви-Строссом и Выготским, и, наконец, между “объяснением”, свойственным “наукам о природе”, и “пониманием”, свойственным “наукам о культуре”- в том смысле, как это было сформулировано неокантианцами.
Казалось бы, эти противопоставления уже принадлежат прошлому, выбор сделан и сделан он в пользу истории и культуры, о чем замечательно писал Дж.
Брунер еще в конце прошлого века. На деле же альтернатива остается актуальной и по сей день: признавая, что продуктивный источник объяснений лежит в истории и культуре, а не в психофизиологии или компьютерном моделировании, исследователи движутся в довольно парадоксальном направлении, онтологизируя разнообразные метафоры, что, как правило, приводит к объяснению неизвестного через непонятное.
И все-таки само пристальное внимание к процессам говорения и понимания, к изучению речи ребенка, процессов логогенеза в норме и патологии, ассоциаций и речевых ошибок, специфики разговорной речи и жестовой речи глухих, к невербальной семиотике – исследованию коммуникативного значения мимики, жеста, позы, интонации и т.п. – все это свидетельствует о состоятельности психолингвистики именно как проекта.
Уместно здесь подчеркнуть разницу между понятием проект и идеальный проект (применительно к научным построениям).
Старшее поколение работающих ныне гуманитариев — это свидетели, а часто и инициаторы крупных перемен в науках гуманитарного цикла.
Вне зависимости от соотношения между объемом свершений и масштабом утраченных иллюзий, несомненно одно: на наших глазах в нескольких науках произошла смена идеальных проектов. Это относится к науке о языке, к наукам исторического цикла, наукам о культуре и искусстве и к науке о литературе.
Идеальный проект науки — это в самом общем виде ответы на вопросы о том, что нужно изучать, как нужно это изучать, и почему ценностью считается изучение именно «этого», а не чего-либо иного. Идеальный проект по определению не может быть реализован до конца: потому он и называется «идеальным». Но осознание идеального проекта как воплощения целей и ценностей, доминирующих на данном этапе развития науки, исключительно важно для всех работающих в ней.
Как известно, смена идеального проекта в исторических науках ознаменовалась тем, что историки переключили свой интерес с описания событий на человека и его ментальность, его опыт, его культурные практики. Поэтому ныне отношения между детьми и родителями в средневековой Франции — не менее достойный сюжет для исследователя, чем авиньонское пленение пап или подготовка Венского конгресса.
Смена идеального проекта в лингвистике выразилась прежде всего в отказе от «импорта» критериев точности из точных наук. Без этого проект «психолингвистика » (как раздел лингвистики) не мог бы быть осуществлен даже на уровне замысла.
Другой вид «импорта», напротив того, оказался весьма важным: это импорт не критериев, но проблематики и возможных ракурсов освещения и анализа фактов.
В истории науки не так давно обозначилась тенденция учитывать не только «готовое знание», достигнутое на определенный момент, но и тот фон, на котором протекала деятельность по его производству. Читая классиков сегодня – будь то Л.С.Выготский, С. Л. Рубинштейн, В.Я. Пропп или Дж.Брунер, мы должны воспринимать эти тексты не только как замкнутые в себе, но и думать о том общемировом научном контексте, в котором они создавались.
Во времена Выготского и Рубинштейна не было слова «междисциплинарность» (равно как и слова проект в его нынешнем значении). Но лучшее, что ими написано, следует оценивать именно как междисциплинарные работы; последние же – особенно на ранних этапах реализации соответствующих замыслов – как правило, не умещаются в границы сложившихся ранее и ныне сотрудничающих дисциплин.
Итак, основы проекта психолингвистики закладывались именно там.
Ныне, на фоне массовизации квазинаучных стереотипов, широко распространяемых электронными носителями и потому особенно влиятельных, проект «психолингвистика» подвергается искушению заместить решение сложных проблем большими объемами данных, якобы говорящих «сами за себя». Этот соблазн необходимо осознать.
Напомним, что современные гуманитарные науки, в том числе и лингвистика, образуют разнородный ансамбль в том смысле, что каждая из этих наук имеет свою «теорию среднего уровня» (в смысле Мёртона) [1]. Более того – в пределах одной науки можно увидеть комплексы разработок, подчиняющиеся (явно или неявно) разным теориям среднего уровня [2].
Например, историческая наука, как ее понимал Л. фон Ранке, и историческая наука школы «Анналов», безусловно, имеют разные «теории среднего уровня». Подобным же образом стиховедение, где тыняновская «теснота стихового ряда» считается термином, а не метафорой, не удастся сочетать со стиховедением М.
Л. Гаспарова – у них, несомненно, хоть и не выраженные в явной форме, но, безусловно, разные «теории среднего уровня».
Семиотика Соссюра и семиотика Лотмана располагаются в слабо пересекающихся мирах. Лингвистика, как ее понимал И. А. Мельчук в рамках модели «Смысл–Текст» [3], и современные социолингвистические и психолингвистические разыскания также не складываются в эпистемологическое единство. Именно в силу того, что ситуации, подобные описанным выше, перестали быть уникальными, особый методологический интерес представляют разработки и исследования, возникшие как попытки преодоления привычных границ между филологией и другими гуманитарными дисциплинами и критику — в кантианском смысле — возможных перспектив дальнейших взаимодействий.
Здесь напомним, что необходимым условием для канонизации некоторой гуманитарной теории является наличие в структуре этой теории определенного и легко обнаруживаемого потенциала – удобные концептуальные модели, яркие метафоры, удачные своей очевидностью классификации (пусть даже впоследствии эта очевидность окажется мнимой).
Это позволяет последователям воспроизводить именно данную теорию, применяя ее ко все большему числу объектов и конструируя ее расширения.
В качестве примера напомним о культурной практике «вокруг Бахтина» – все это, увы, прежде всего канонизация. Однако без диалога, смеховой культуры и карнавала не было бы и многих плодотворных споров в разных областях гуманитарных исследований.
Как удачно заметил М. Гронас, без «грубых мазков» и эссеистичности гуманитарная теория вообще не достигает «власти над умами» [4]. Если «грубых мазков» недоставало в оригинале – их привнесут туда последователи и эпигоны.
В связи с обсуждением психолингвистики как проекта особое внимания заслуживает наследие Н. Хомского. Поскольку неизбежная участь «больших концепций» – канонизация их создателей, сопровождаемая многократными трансформациями во времени самих концепций, именно такие концепции и заслуживают критики оснований. В частности, необходимо осмыслить то обстоятельство, что книга Н.
Хомского «Язык и мышление» (1968) [5], обладающая безусловным пафосом обращения к реально говорящему и мыслящему человеку, написана совсем «не тем» человеком, труды которого некогда положили начало «хомскианской революции» и который продолжает изменять и усложнять свои построения.
По существу, в гуманитарных науках есть «два Хомских».
Один – это классик лингвистики, основоположник генеративной грамматики – быть может, самой влиятельной лингвистической теории второй половины ХХ в., заложившей новые для того времени формальные методы описания языка, понимаемого как «порождающее устройство». Практически вся американская лингвистика с конца 1950-х годов и по сей день состоялась как наука именно «под знаком» Хомского [6 ].
Хомский никогда не претендовал на то, что его теория предполагает экспериментальную проверку; соответствующие примеры – преимущественно из английского языка, но не только – всегда были именно иллюстрациями и не более того. В трудах по генеративной грамматике Хомский не отводил слову порождающая даже роль метафоры: термин этот у него всего лишь подчеркивает динамический (а не статический) способ задания исходных объектов, с которыми работает его теория.
Ни один из многочисленных вариантов «основной теории», которую Хомский не переставал совершенствовать в продолжение десятков лет, не мыслился им как подлежащий экспериментальной проверке.
Поэтому попытки проверки валидности разных аспектов генеративной грамматики в психолингвистических (!) экспериментах – а таков по преимуществу американский проект психолингвистики — это попытки с заведомо негодными средствами.
Но есть и «другой» Хомский – гуманитарный философ, автор книги «Язык и мышление», где он поставил задачи, принципиально не решаемые той лингвистикой, основателем и лидером которой сам он был – и во многом остался! Именно этого Хомского обильно цитируют представители смежных профессий – филологи, психологи, реже — психолингвисты. В «Языке и мышлении» пафос Хомского ближе всего к Гумбольдту и Бенвенисту, если вспомнить девиз последнего – изучать «человека в языке».
Реймону Арону принадлежит существенное для нашей темы высказывание: «за неимением такой исторической науки, существование которой было бы неоспоримо, мы исследование основ заменили исследованием границ» [7].
В самом деле. Можно описывать langue, т.е. систему языка, следуя Хомскому – с учетом того, что в его терминах следует говорить о языковой компетенции (competence). Можно ставить ту же цель, следуя структурным разработкам Теньера.
Самая влиятельная советская и российская лингвистическая школа – Московская семантическая – пошла по пути Теньера, но отнюдь не без учета подхода Хомского. Все влиятельные западные лингвисты (за исключением Анны Вежбицкой) пошли по пути генеративной грамматики Хомского.
Можно в пределах примерно той же парадигмы ставить и другие цели: например, изучать речь – соссюровскую parole,что в терминологии Хомского приблизительно эквивалентно понятию perfomance, что лучше всего перевести как речевая деятельность, подчеркнув тем самым процессуальность говорения как объекта исследования. Так мы приходим к реалистичному проекту психолингвистики.
Действительно классическая книга Хомского «Язык и мышление» так и осталась лишь манифестом.
Сформулировав проблемы, важнейшие для познания функционирования языка как средства общения и средства познания мира, Хомский оставил в сфере desiderata методы и методики, допускающие, выражаясь юридическим языком, «прямое применение» к сформулированным им самим задачам. Здесь я усматриваю своего рода загадку. Как известно, немало научных манифестов сигнализируют о возникновении определенной культурной практики или легитимируют ее (такова, например, была роль статьи Лотмана «Литературоведение должно стать наукой» [8]). Книга Хомского «Язык и мышление» такой роли не сыграла – в большой мере потому, что в гуманитарных науках связь между «нижними» этажами (т.е. позволяющими эксперименты и формализацию) и высшими («чистой» теорией) как была, так и осталась очень слабой.
Осознание этого обстоятельства и продуктивные выводы из него стоит рассматривать как вызов историкам науки.
Литература
1. Мёртон Р. К. О социологических теориях среднего уровня [1968] // Мёртон Р.
К. Социальная теория и социальная структура : пер. с англ. М.: АСТ, 2006. С. 64–104.
2. Фрумкина Р. М. Теории среднего уровня в современной лингвистике // Вопросы языкознания. М., 1996. № 2. С. 55–67.
3. Мельчук И. А. Опыт теории лингвистических моделей «Смысл–Текст». М., 1974.
4. Гронас М. Актуальность Лотмана // Новая русская книга. М., 2002 № 1.
5. Хомский Н. Язык и мышление [1968] : пер. с англ. М., 1972..
6. Кибрик А. А., Плунгян В. А. Функционализм // Фундаментальные направления современной американской лингвистики : сборник обзоров. М., 1997. С. 276–339.
7. Арон Р. Избранное : Введение в философию истории : пер. с франц. М. ; СПб, 2000.
8. Лотман Ю. М. Литературоведение должно быть наукой // Вопросы литературы. М., 1967. № 1. С. 90–100.
См. также:
- Ревекка Фрумкина. Магия в/о
- Ревекка Фрумкина. Провокативность и провокационность
- Ревекка Фрумкина. «Входите тесными вратами»
- Ревекка Фрумкина.
«Дневник для записывания» - Интеллигенты, интеллектуалы и умные люди: «Нейтральная территория» с Ревеккой Фрумкиной
- Ревекка Фрумкина. «И не оспоривай глупца»…
- Ревекка Фрумкина. Наука и ее творцы в исторической перспективе
- Ревекка Фрумкина. «Формально правильно…»
«Дневник для записывания»Зачем изучают психолингвистику? — AAL2013
Психолингвистическое исследование дает нам знания о лежащих в основе языковых процессах в человеческом уме, о том, как мы накапливаем лингвистическую информацию и понимаем друг друга в общении. Могут быть разные причины для проведения этого типа исследования с психологической или лингвистической точки зрения, но исследования здесь, как правило, важны, чтобы найти способы улучшить качество человеческого опыта в отношении языка и общения. Помимо внутренних факторов, социальная среда, окружающая человека, имеет решающее значение для обеспечения эффективного языка и общения. Людям необходимо как можно лучше ощущать свое окружение. В некоторых случаях социальной депривации, когда обнаруживается, что языковой контакт уменьшается, возникают трудности с использованием языка. Такие крайности, как случай с Джини, могут помочь пролить свет на тайны психолингвистики. Дело Джини Джини была жертвой серьезной социальной изоляции большую часть первых тринадцати лет своей жизни. Днем ее запирали в спальне и привязывали к горшку. Психологи, лингвисты и неврологи сочли ее случай очень интересным, поскольку было бы неэтично проводить такое исследование в лабораторных условиях. Заглянув в ее футляр, они увидели нетипичное развитие ее ума и, следовательно, ее языка. Харлан Лейн, психолог из Северо-восточного университета, сказал: «Это ужасно важный случай. Поскольку наша мораль не позволяет нам проводить эксперименты по депривации с людьми, эти несчастные люди — все, что нам остается». Сьюзен Кертисс (1977) отметила, что было предпринято много усилий, чтобы научить языку джиннов, но она так и не овладела лингвистическими способностями в полной мере.
Лурия (1973) предполагает, что мозг развивается иначе, если «отсутствует одна сенсорная модальность» [2] . Таким образом, это означает, что в случае с Джини из-за отсутствия общения ее слуховое восприятие было недостаточно стимулировано, и поэтому ее мозг развился бы нетипично. Анна Есть и другие случаи, похожие на случай с Джини, например, Анна, девочка примерно пяти лет, которую нашли привязанной к стулу в кладовой своего фермерского дома и, по-видимому, находилась там. с младенчества.
Чтобы узнать об общих языковых трудностях, перейдите по этой ссылке: Что такое психолингвистика? — Атипичное развитие речи. |
Например, часто можно разработать лучшие методы обучения, и, как только будут поняты фундаментальные причины трудностей, можно рассмотреть методы терапии для людей с нарушениями речи, очень похожие на улучшения заикания короля Георга VI, которые вы, возможно, видели, если у вас были проблемы с речью. смотрел Король говорит до.
Она спала в клетке в кроватке, на ночь закованная в смирительную рубашку. Чтобы еще больше усугубить положение Джини, ее отец не позволял ее брату, которому было поручено кормить ее детское питание, разговаривать с ней, а сам издавал из-за двери рычащие собачьи звуки, чтобы заставить ее замолчать, и когда она пытался озвучить, что отец ее побьет. Когда ее нашли в возрасте 13 лет, избиения научили ее подавлять почти все вокализации и могли говорить очень мало слов.
Таким образом, случай Джини подкрепляет аргумент о том, что в развитии ребенка существует «критический период», который, если его пропустить, никогда не сможет полностью овладеть языком; теория, впервые предложенная Эриком Ленненбергом. Кертисс также разработал спорную гипотезу о том, как изучение языка влияет на два полушария мозга, а Джини также вызвал споры о том, существует ли связь между языком и другими умственными способностями.
Ее дело рассмотрел Дэвис (1940, 1947). Когда ее нашли, она тоже не могла говорить, а когда ее перевели в детский дом, она лежала в безвольном положении, совершенно невыразительная, и считалось, что она потенциально глухая и слепая. Однако через девять месяцев ее перевели в приемную семью, и у нее начались когнитивные и двигательные улучшения после того, как приемная мать уделяла ей «непрестанное внимание». После того, как она вышла из приемной семьи, и незадолго до смерти она находилась в доме для умственно отсталых детей, и, прожив там два года, начала развивать речь. Возможно, это еще одно свидетельство критического периода, так как она так долго вырабатывала одно слово речи, уровень, который она должна была бы развить гораздо быстрее, если бы имела типичное воспитание.
, (1993). Развитие речи в исключительных обстоятельствах. Что такое психолингвистика? — Лучшие программы на получение степени
Психолингвистика — это раздел психологии, изучающий, как люди усваивают, используют и понимают язык. Это также раздел языкознания. В первую очередь это касается нейробиологических процессов языка. Современные исследования используют данные из различных научных дисциплин для анализа того, как мозг людей использует языки. Целью этой области является углубление понимания человеческого мозга.
Связанный ресурс: 30 лучших онлайн-степеней бакалавра по психологии: небольшие колледжи.
Поддисциплины
Область психолингвистики была впервые определена Якобом Робертом Кантором в «Объективной психологии грамматики» в 1936 году. С тех пор появилось несколько поддисциплин.
Нейролингвистика включает в себя изучение нейронных связей в мозге, участвующих в понимании, воспроизведении и овладении языком. Он также изучает, как мозг использует эти механизмы в повседневной жизни.
Другие субдисциплины включают фонетику и фонологию. Они сосредоточены на том, как мозг обрабатывает и понимает звуки и морфологию. Он изучает отношения между структурами слов. Дополнительные субдисциплины предполагают изучение:
- семантика
- синтаксис
- прагматика
Многие исследования, связанные со структурой звука, слова и предложения, показали, что эти понятия также играют роль в обработке речи.
Развитие нейролингвистики
Развитие нейровизуализации обеспечило важные успехи в области нейролингвистики. Согласно Thought Co., с помощью нейровизуализации ученые могут наблюдать за активностью мозга, отвечающей за обработку речи.
В нейролингвистике ученые берут теории, предложенные психолингвистами, и оценивают их на основе активности мозга.
На основании этих наблюдений нейролингвисты могут делать прогнозы об организации и структуре языка на основе физиологии мозга.
Психолингвистика развития
Этот раздел психолингвистики изучает то, как дети изучают язык. Исследования включают экспериментальные или количественные методы. Освоение языка, включая правила грамматики и то, как дети учатся общаться, является одной из самых больших областей обучения. Ноам Хомский является одним из основных участников этой области. Он предполагает, что люди запрограммированы на изучение языка. Когда дети учатся говорить, они естественным образом ищут закономерности и наборы правил, когда произносят свои первые слова и соединяют слова вместе. Хомский также считает, что в человеческом мозгу есть переключатели. Эти переключатели позволяют людям думать по-разному в зависимости от используемого языка, поскольку разные языки имеют разный порядок слов.
Зачем это изучать?
Изучение психолингвистики знакомит исследователей с процессами, лежащими в основе лингвистической информации.