Игорь Губерман — Вот женщина: она грустит: читать стих, текст стихотворения поэта классика на РуСтих
…что зеркало её толстит
Не в силах жить я коллективно:
по воле тягостного рока
мне с идиотами — противно,
а среди умных — одиноко.
Живя легко и сиротливо,
блажен, как пальма на болоте.
еврей славянского разлива,
антисемит без крайней плоти.
Природа женская лиха,
и много мужеской сильней,
но что у бабы вне греха,
то от лукавого у ней.
Осмотрит с гвоздика портрет
на кручину вдовию.
А миленка больше нет —
скинулся в Жидовию.
Добро со злом природой смешаны,
как тьма ночей со светом дней;
чем больше ангельского в женщине,
тем гуще дьявольское в ней.
Была и я любима,
теперь тоскую дома,
течет прохожий мимо,
никем я не ебома.
Душа болит, свербит и мается,
и глухо в теле канителится,
если никто не покушается
на целомудрие владелицы.
Старушка — воплощенное приличие,
но в память, что была она лиха,
похоже ее сморщенное личико
Все переменилось бы кругом,
если бы везде вокруг и рядом
женщины раскинули умом,
как сейчас раскидывают задом.
Мечты питая и надежды,
девицы скачут из одежды;
а погодя — опять в одежде,
но умудреннее, чем прежде.
Носишь радостную морду
и не знаешь, что позор —
при таких широких бедрах
такой узкий кругозор.
Улетел мой ясный сокол
басурмана воевать,
а на мне ночует свекор,
чтоб не стала блядовать.
Родясь из коконов на свет,
мы совершаем круг в природе,
и бабочки преклонных лет
опять на гусениц походят.
Ребро Адаму вырезать пришлось,
и женщину Господь из кости создал;
ребро была единственная кость,
лишенная какого-либо мозга.
Есть бабы — храмы: строг фасад,
чиста невинность красок свежих;
а позади — дремучий сад,
притон прохожих и проезжих.
Послабленье народу вредит,
ухудшаются нравы столичные.
Одеваются девки в кредит,
Она была собой прекрасна,
и ей владел любой подлец;
она была на все согласна,
и даже — на худой конец.
Ключ к женщине — восторг и фимиам,
ей больше ничего от нас не надо,
и стоит нам упасть к ее ногам,
как женщина, вздохнув, ложится рядом.
У женщин юбки все короче;
коленных чашечек стриптиз
напоминает ближе к ночи,
что существует весь сервиз.
Мой миленький дружок
не дует в свой рожок,
и будут у дружка
за это два рожка.
Я евреям не даю,
я в ладу с эпохою.
Я их сразу узнаю —
по носу и по хую.
Ты, подружка дорогая,
зря такая робкая;
лично я хотя худая,
но ужасно ебкая.
Трепещет юной девы сердце
над платьев красочными кучами:
во что одеться, чтоб раздеться
как можно счастливей при случае?
Вот женщину я обнимаю,
она ко мне льнет, пламенея,
а Ева, я вдруг понимаю,
и яблоко съела, и змея.
Мы дарим женщине цветы,
и переходим с ней на «ты»,
а после дарим очень мало.
В мужчине ум — решающая ценность,
и сила — чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет нас душевность
и многие другие части тела.
Мои позавчерашние подруги имеют
уже взрослых дочерей
и славятся в безнравственной округе
воинственной моральностью своей.
Быть бабой — трудная задача,
держись графиней и не хнычь;
чужой мужик — что пух цыплячий,
а свой привычный — что кирпич.
Будь опаслив! Извечно готово
люто сплетничать женское племя,
ибо в женщине всякое слово
прорастает не хуже, чем семя.
Есть бабы, очень строгие в девицах,
умевшие дерзить и отвечать,
и при совокуплении на лицах
лежит у них свирепости печать.
Чем сладкозвучнее напевы
и чем банальнее они,
тем легче трепетные девы
скидают платьица на пни.
Есть дамы: каменны, как мрамор,
и холодны, как зеркала,
но чуть смягчившись, эти дамы
У целомудренных особ
путем таинственных течений
прокисший зря любовный сок
идет в кефир нравоучений.
У женщин дух и тело слитны;
они способны к чудесам,
когда, как руки для молитвы,
подъемлют ноги к небесам.
Все нежней и сладостней мужчины,
женщины все тверже и железней;
скоро в мужиках не без причины
женские объявятся болезни.
Над мужским смеется простодушьем
трепетная живость нежных линий,
от романа делаясь воздушной,
от новеллы делаясь невинней.
Всегда мне было интересно,
как поразительно греховно
духовность женщины — телесна,
а тело — дьявольски духовно.
Блестя глазами сокровенно,
стыдясь вульгарности подруг,
девица ждет любви смиренно,
как муху робко ждет паук.
Бабы одеваются сейчас,
помня, что слыхали от подружек:
цель наряда женщины — показ,
что и без него она не хуже.
Процесс эмансипации не сложен и мною
везде, где быть мужчиной мы не можем,
подруги ускользают из-под нас.
На женщин сквозь покровы их нарядов
мы смотрим, как на свет из темноты;
увяли бы цветы от наших взглядов,
а бабы расцветают, как цветы.
Бросьте, девки, приставать —
дескать, хватит всем давать:
как я буду не давать,
если всюду есть кровать?
Умерь обильные корма,
возделывай свой сад,
и будет стройная корма
и собранный фасад.
Не тоскуй, старушка Песя,
о капризах непогоды,
лучше лейся, словно песня,
сквозь оставшиеся годы.
Боже, Боже, до чего же
стал миленок инвалид:
сам топтать меня не может,
а соседу — не велит.
О чем ты, божия раба,
Бормочешь стонами своими?
Душа строга, а плоть слаба —
верчусь и маюсь между ними.
rustih.ru
Губерман Игорь. Гарики на каждый день. Том 2
—————————————————————© Copyright Igor Guberman
—————————————————————
НЕ В СИЛАХ ЖИТЬ Я КОЛЛЕКТИВНО:
ПО ВОЛЕ ТЯГОСТНОГО РОКА
МНЕ С ИДИОТАМИ — ПРОТИВНО,
А СРЕДИ УМНЫХ — ОДИНОКО.
ЖИВЯ ЛЕГКО И СИРОТЛИВО,
БЛАЖЕН, КАК ПАЛЬМА НА БОЛОТЕ,
ЕВРЕЙ СЛАВЯНСКОГО РАЗЛИВА,
АНТИСЕМИТ БЕЗ КРАЙНЕЙ ПЛОТИ.
I. Вот женщина: она грустит, что зеркало ее толстит.
Кто ищет истину, держись
у парадокса на краю;
вот женщины: дают нам жизнь,
а после жить нам не дают.
Добро со злом природой смешаны,
как тьма ночей со светом дней;
чем больше ангельского в женщине,
тем гуще дьявольского в ней.
Кичились майские красотки
надменной грацией своей;
дохнул октябрь — и стали тетки,
тела давно минувших дней.
Все переменилось бы кругом,
если бы везде вокруг и рядом
женщины раскинули умом,
как сейчас раскидывают задом.
Ум хорош, но мучает и сушит,
и совсем ненадобен порой;
женщина имеет плоть и душу,
думая то первой, то второй.
Послабленье народу вредит,
ухудшаются нравы столичные,
одеваются девки в кредит,
раздеваются за наличные.
Ключ к женщине — восторг и фимиам,
ей больше ничего от нас не надо,
и стоит нам упасть к ее ногам,
как женщина, вздохнув, ложится рядом.
У женщин юбки все короче;
коленных чашечек стриптиз
напоминает ближе к ночи,
что существует весь сервиз.
Трепещет юной девы сердце
над платьев красочными кучами:
во что одеться, чтоб раздеться
как можно счастливей при случае?
Вот женщину я обнимаю,
она ко мне льнет, пламенея,
а Ева, я вдруг понимаю,
и яблоко съела, и змея.
Мы дарим женщине цветы,
звезду с небес, круженье бала,
и переходим с ней на ты,
а после дарим очень мало.
В мужчине ум — решающая ценность
и сила — чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет нас душевность
и многие другие части тела.
Плевать нам на украденные вещи,
пускай их даже сдернут прямо с тела,
бандиты омерзительны для женщин
за то, что раздевают их без дела.
Бабы одеваются сейчас,
помня, что слыхали от подружек:
цель наряда женщины — показ,
что и без него она не хуже.
Одна из тайн той женской прелести,
что не видна для них самих —
в неясном, смутном, слитном шелесте
тепла, клубящегося в них.
Ах, ветер времени зловещий,
причина множества кручин!
Ты изменяешь форму женщин
и содержание мужчин.
Все нежней и сладостней мужчины,
женщины все тверже и железней;
скоро в мужиках не без причины
женские объявятся болезни.
Всегда мне было интересно,
как поразительно греховно
духовность женщины — телесна,
а тело — дьявольски духовно.
Процесс эмансипации не сложен
и мною наблюдался много раз:
везде, где быть мужчиной мы не можем,
подруги ускользают из-под нас.
Мы шли до края и за край
и в риске и в чаду,
и все, с кем мы знавали рай,
нам встретятся в аду.
Суров к подругам возраста мороз,
выстуживают нежность ветры дней,
слетают лепестки с увядших роз,
и сделались шипы на них видней.
Природа женская лиха
и много мужеской сильней,
но что у бабы вне греха,
то от лукавого у ней.
КАК СОЛОМОН О РОЗЕ
Под грудой книг и словарей,
грызя премудрости гранит,
вдруг забываешь, что еврей:
но в дверь действительность звонит.
Такой уже ты дряхлый и больной,
трясешься, как разбитая телега,
— На что ты копишь деньги, старый Ной?
— На глупости. На доски для ковчега.
Никто, на зависть прочим нациям,
берущим силой и железом,
не склонен к тонким операциям
как те, кто тщательно обрезан.
В природе русской флер печали
висит меж кущами ветвей;
о ней не раз еще ночами
вздохнет уехавший еврей.
Я сын того таинственного племени,
не знавшего к себе любовь и жалость,
которое горело в каждом пламени
и сызнова из пепла возрождалось.
Мы всюду на чужбине, и когда
какая ни случится непогода,
удвоена еврейская беда
бедою приютившего народа.
Везде одинаков Господень посев,
и врут нам о разнице наций
все люди — евреи, и просто не все
нашли пока смелость признаться.
За года, что ничуть я не числю утратой,
за кромешного рабства глухие года
столько русской земли накопал я лопатой,
что частицу души в ней зарыл навсегда.
У времени густой вокзальный запах,
и в будущем объявятся следы:
история, таясь на мягких лапах,
народ мой уводила от беды.
Живым дыханьем фразу грей,
и не гони в тираж халтуру;
сегодня только тот еврей,
кто теплит русскую культуру.
Кто умер, кто замкнулся, кто уехал;
брожу один по лесу без деревьев,
и мне не отвечает даже эхо —
наверно, тоже было из евреев.
В домах родильных вылезают
все одинаково на свет,
но те, кого не обрезают,
поступят в университет.
За долгие столетия, что длится
кромешная резня в земном раю,
мы славно научились веселиться
у рва на шевелящемся краю.
Сегодняшний день лишь со временем
откроет свой смысл и цену;
Москва истекает евреями
через отверстую Вену.
Век за веком роскошными бреднями
обставляли погибель еврея;
а века были так себе, средние,
дальше стало гораздо новее.
По спирту родственность имея,
коньяк не красит вкус портвейну,
еврей-дурак не стал умнее
от соплеменности Эйнштейну.
За все на евреев найдется судья.
За живость. За ум. За сутулость.
За то, что еврейка стреляла в вождя.
За то, что она промахнулась.
Русский климат в русском поле
для жидов, видать, с руки:
сколько мы их не пололи,
все цветут — как васильки.
Если надо — язык суахили,
сложный звуком и словом обильный,
чисто выучат внуки Рахили
и фольклор сочинят суахильный.
При всей нехватке козырей
в моем пред Господом ответе,
весом один: я был еврей
в такое время на планете.
Без выкрутасов и затей,
но доводя до класса экстра,
мы тихо делали детей,
готовых сразу же на экспорт.
Влияли слова Моисея на встречного,
разумное с добрым и вечное сея,
и в пользу разумного, доброго, вечного
не верила только жена Моисея.
Пока мыслителей тревожит,
меня волнует и смешит,
что без России жить не может
на белом свете русский жид.
Прощай, Россия, и прости,
я встречу смерть уже в разлуке —
от пули, голода, тоски,
но не от мерзости и скуки.
Люблю листки календарей,
где знаменитых жизней даты:
то здесь, то там живал еврей,
случайно выживший когда-то.
Еврей у всех на виду,
еврей у судьбы на краю
упрямо дудит в дуду
обрезанную свою.
Отца родного не жалея,
когда дошло до словопрения,
в любом вопросе два еврея
имеют три несхожих мнения.
Если к Богу допустят еврея —
что он скажет, вошедши с приветом?
— Да, я жил в интересное время,
но совсем не просил я об этом.
Когда народы, распри позабыв,
в единую семью соединятся,
немедля обнаружится мотив
сугубого вреда одной из наций.
Еврейство — очень странный организм,
питающийся духом ядовитым,
еврею даже антисемитизм
нужнее, чем еврей — антисемитам.
Евреям придется жестоко платить
за то, что посмели когда-то
дух русского бунта собой воплотить
размашистей старшего брата.
В годы, обагренные закатом,
неопровержимее всего
делает еврея виноватым
факт существования его.
Не золото растить, сажая медь,
не выдумки выщелкивать с пера,
а в гибельном пространстве уцелеть —
извечная еврейская игра.
Сквозь королей и фараонов,
вождей, султанов и царей,
оплакав смерти миллионов,
идет со скрипочкой еврей.
За стойкость в безумной судьбе,
за смех, за азарт, за движение —
еврей вызывает к себе
лютое уважение.
Я еврея в себе убивал,
дух еврейства себе запретил,
а когда сокрушил наповал,
то евреем себя ощутил.
II. Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного
Живя в загадочной отчизне,
из ночи в день десятки лет
мы пьем за русский образ жизни,
где образ есть, а жизни нет.
Понять без главного нельзя
твоей сплоченности, Россия;
своя у каждого стезя,
одна у всех анестезия.
Не мучась совестью нисколько,
живу года в хмельном приятстве;
Господь всеведущ не настолько,
чтобы страдать о нашем блядстве.
Не будь на то Господня воля,
мы б не узнали алкоголя;
а, значит, пьянство не порок,
а высшей благости урок.
Мне повезло на тех, кто вместе
со мной в стаканах ищет дно;
подлей, тем больше чести
кто с ним не заодно.
Святая благодать — влеченье к пьянству.
И не понять усохшему врачу: чем век
я приколочен временем к пространству, тому,
а сквозь бутыль — теку, куда хочу.
Никто на свете не судья,
когда к бутылям, тьмой налитым,
нас тянет жажда забытья
и боль по крыльям перебитым.
Мы пьем и разрушаем этим печень,
кричат нам доктора в глухие души,
но печень мы при случае полечим,
а трезвость иссушает наши души.
В любви и пьянстве есть мгновение,
когда вдруг чувствуешь до дрожи,
что смысла жизни откровение
тебе сейчас явиться может.
Не в том ли загадка истории русской
и шалого духа отпетого,
что вечно мы пьем, пренебрегши закускою
и вечно косые от этого?
Крутится судьбы моей кино,
капли будней мерно долбят темя,
время захмеляет, как вино,
а вино целительно, как время.
Какое счастье — рознь календарей
и мой диапазон души не узкий:
я в пятницу пью водку, как еврей,
в субботу после бани пью, как русский.
Одни с восторгом: заря заката!
Другие с плачем: закат зари!
А я вот выпил, но маловато,
еще не начал теплеть внутри.
Подвыпив с умудренным визави,
люблю поговорить лицеприятно
о горестных превратностях любви
России к россиянам и обратно.
К родине любовь у нас в избытке
теплится у каждого в груди,
лучше мы пропьем ее до нитки,
но врагу в обиду не дадим.
Я к дамам, одряхлев, не охладел,
я просто их оставил на потом:
кого на этом свете не успел
надеюсь я познать уже на том.
Когда однажды ночью я умру,
то близкие, надев печаль на лица,
пускай на всякий случай поутру
мне все же поднесут опохмелиться.
День, который плохо начат,
не брани, тоскливо ноя,
потому что и удача
утром спит от перепоя.
III. Вожди дороже нам вдвойне, когда они уже в стене
Во всех промелькнувших веках
любимые публикой цезари
ее самое впопыхах
душили, топтали и резали.
Но публика это терпела,
и цезарей жарко любили,
поскольку за правое дело
всегда эти цезари были.
Напрасно мы стучимся лбом о стену,
пытаясь осветить свои потемки;
в безумии режимов есть система,
которую увидят лишь потомки.
Сезонность матери-природы
на нашу суетность плюет,
и чем светлей рассвет свободы,
тем глуше сумерки ее.
Пахан был дух и голос множества,
в нем воплотилось большинство,
он был великое ничтожество,
за что и вышел в божество.
Ни вверх не глядя, ни вперед,
сижу с друзьями-разгильдяями,
и наплевать нам, чья берет
в борьбе мерзавцев с негодяями.
Ждала спасителя Россия,
жила, тасуя фотографии,
и, наконец, пришел Мессия,
и не один, а в виде мафии.
Нам век не зря калечил души,
никто теперь не сомневается,
что мир нельзя ломать и рушить,
а в рай нельзя тащить за яйца.
России посреди, в навечной дреме,
лежит ее растлитель и творец;
не будет никогда порядка в доме,
где есть не похороненный мертвец.
Как у тюрем, стоят часовые
у Кремля и посольских дворов,
пуще всех охраняет Россия
иностранцев, вождей и воров.
Сбылись грезы Ильича,
он лежит, откинув тапочки,
но горит его свеча:
всем и всюду все до лампочки.
В нашей жизни есть кулисы,
а за ними — свой мирок,
там общественные крысы
жрут общественный пирог.
В России так нелепо все смешалось,
и столько обратилось в мертвый прах,
что гнев иссяк. Осталась только жалость.
Презрение. И неизбывный страх.
Сын учителя, гений плюгавый —
уголовный режим изобрел,
а покрыл его кровью и славой —
сын сапожника, горный орел.
Наши мысли и дела — белее снега,
даже сажа наша девственно бела;
только зря наша российская телега
лошадей своих слегка обогнала.
Россия тягостно инертна
в азартных играх тьмы со светом,
и воздается лишь посмертно
ее убийцам и поэтам.
Еще настолько близко к смерти
мы не бывали, друг и брат.
Герой-стратег наш глобус вертит,
а сокращенно — Герострат.
Система на страхе и крови,
на лжи и на нервах издерганных
сама себе гибель готовит
от рака в карательных органах.
Господи, в интимном разговоре
дерзкие прости мои слова:
сладость утопических теорий —
пробуй Ты на авторах сперва.
Какая из меня опора власти?
Обрезан, образован и брезглив.
Отчасти я поэтому и счастлив,
но именно поэтому — пуглив.
В первый тот субботник, что давно
датой стал во всех календарях,
бережно Ильич носил бревно,
спиленное в первых лагерях.
Должно быть, очень плохо я воспитан,
что, грубо нарушая все приличия,
не вижу в русском рабстве неумытом
ни избранности признак, ни величия.
Смотрю, что творят печенеги,
и думаю: счастье для нации,
что русской культуры побеги
отчасти растут в эмиграции.
Для всех у нас отыщется работа,
всегда в России требуются руки,
так насухо мы высушим болота,
что мучаться в пустынях будут внуки.
Себя зачислить в Стены Плача
должна Кремлевская стена:
судьбы российской неудача —
на ней евреев имена.
Теперь любая революция
легко прогнозу поддается:
где жгут Шекспира и Конфуция,
надежда срамом обернется.
Египет зарыдал бы, аплодируя,
увидев, что выделывает скиф:
мы создали, вождей мумифицируя,
одновременно мумию и миф.
Кошмарней лютых чужеземцев
прошлись по русскому двору
убийцы с душами младенцев
и страстью к свету и добру.
Развивается мир по спирали,
круг за кругом идут чередой,
мы сегодня по части морали —
над закатной монгольской ордой.
IV. Сколь пылки разговоры о голгофе за рюмкой коньяка и чашкой кофе
У писателей ушки в мерлушке
и остатки еды на бровях,
возле дуба им строят кормушки,
чтоб не вздумали рыться в корнях.
Сегодня приторно и пресно
в любом банановом раю,
и лишь в России интересно,
поскольку бездны на краю.
Горжусь, что в мировом переполохе,
в метаниях от буйности к тоске —
сознание свихнувшейся эпохи
безумствует на русском языке.
Мы все кишим в одной лохани,
хандру меняя на экстаз;
плывет по морю сытой пьяни
дырявый циниковый таз.
Не славой, не скандалом, не грехом,
тем более не устной канителью —
поэты проверяются стихом,
как бабы проверяются постелью.
Весь немалый свой досуг
до поры, пока не сели,
мы подпиливали сук,
на котором мы висели.
Кишит певцов столпотворение,
цедя из кассы благодать;
когда продажно вдохновение,
то сложно рукопись продать.
Дай, Боже, мне столько годов
(а больше не надо и дня),
во сколько приличных домов
вторично не звали меня.
Таланту ни к чему чины и пост,
его интересует соль и суть,
а те, кто не хватает с неба звезд,
стараются навешать их на грудь.
Очень многие тети и дяди
по незрелости вкуса и слуха
очень склонны томление плоти
принимать за явление духа.
В себя вовнутрь эпохи соль
впитав и чувствуя сквозь стены,
поэт — не врач, он только боль,
струна и нерв, и прут антенны.
Боюсь, что наших сложных душ структура —
всего лишь огородная культура;
не зря же от ученых урожая
прекрасно добивались, их сажая.
Будь сам собой. Смешны и жалки
потуги выдуманным быть;
ничуть не стыдно — петь фиалки
и зад от курицы любить.
Не узок круг, а тонок слой
нас на российском пироге,
мы все придавлены одной
ногой в казенном сапоге.
Боюсь, что он пылает даром,
наш дух борьбы и дерзновения,
коль скоро делается паром
при встрече с камнем преткновения.
Я потому на свете прожил,
не зная горестей и бед,
что, не жалея искры Божьей,
себе варил на ней обед.
V. Причудливее нет на свете повести, чем повесть о причудах русской совести
Имея, что друзьям сказать,
мы мыслим — значит существуем;
а кто зовет меня дерзать,
пускай кирпич расколет хуем.
Мораль — это не цепи, а игра,
где выбор — обязательней всего;
основа полноценности добра —
в свободе совершения его.
Сперва полыхаем, как спичка,
а после жуем, что дают;
безвыходность, лень и привычка
приносят покой и уют.
Диспуты, дискуссии, дебаты
зря об этом длятся сотни лет,
ибо виноватых в мире нет,
потому что все мы виноваты.
Огромен долг наш разным людям,
а близким — более других;
должны мы тем, кого мы любим,
уже за то, что любим их.
Свобода — это право выбирать,
с душою лишь советуясь о плате,
что нам любить, за что нам умирать,
на что свою свечу нещадно тратить.
Когда мила родная сторона,
которой возлелеян и воспитан,
то к ложке ежедневного говна
относишься почти что с аппетитом.
Возможность лестью в душу влезть
никак нельзя назвать растлением,
мы бескорыстно ценим лесть
за совпаденье с нашим мнением.
Зло умело взвинчивает цену,
чтобы соблазнить нас первый раз,
а потом карает за измену
круче и страшней, чем за отказ.
У зрелых развалин и дряхлых юнцов —
такое к покою стремление,
как будто свалилась усталость отцов
на рыхлых детей поколение.
Когда тонет родина в крови,
когда стынут стоны на устах,
те, кто распинался ей в любви,
не спешат повиснуть на крестах.
Мне жалко тех, кто кровью обливаясь,
провел весь век в тоске чистосердечной,
звезду шестиконечную пытаясь,
хоть как-то совместить с пятиконечной.
Мы жили по веку соседи,
уже потому не напрасно,
что к черному цвету трагедии
впервые прибавили красный.
Даже пьесы на краю,
даже несколько за краем
мы играем роль свою
даже тем, что не играем.
От желчи мир изнемогает,
планета печенью больна,
говно говном говно ругает,
не вылезая из говна.
Безгрешность в чистом виде — шелуха,
от жизненного смысла холостая,
ведь нравственность, не знавшая греха —
всего лишь неудачливость простая.
Решив служить — дверьми не хлопай,
бранишь запой — тони в трудах;
нельзя одной и той же жопой
сидеть на встречных поездах.
Если не во всем, то уж во многом
не были, не знали, не видали
мы бы оправдались перед Богом;
жалко, что Он спросит нас едва ли.
Мы сладко и гнусно живем
среди бардака и парада,
нас греет холодным огнем
трагический юмор распада.
Рождаясь только в юных, он меж ними
скитается, скрываем и любим;
в России дух свободы анонимен
и только потому неистребим.
Мне здесь любая боль знакома.
Близка любовь. Понятна злость.
Да, здесь я раб. Но здесь я дома.
А на свободе — чуждый гость. отвечу я.
И спросит Бог: — никем не ставший,
зачем ты жил? Что смех твой значит?
— Я утешал рабов уставших, —
И Бог заплачет.
Мне, Господь, неудобно просить,
но, коль ясен Тебе человек,
помоги мне понять и простить
моих близких, друзей и коллег.
VI. Господь лихую шутку учинил, когда сюжет еврея сочинил
Изверившись в блаженном общем рае,
но прежние мечтания любя,
евреи эмигрируют в Израиль,
чтоб русскими почувствовать себя.
По ночам начальство чахнет и звереет,
дикий сон морозит царственные яйца:
что китайцы вдруг воюют, как евреи,
а евреи расплодились, как китайцы.
Везде, где есть цивилизация
и свет звезды планету греет,
есть обязательная нация
для роли тамошних евреев.
Евреев не любит никто, кроме тех,
кто их вообще не выносит;
отсюда должно быть родился наш смех
и пляски на скользком откосе.
Вождям ночные мысли сон развеяли,
течет холодный пот по неглиже;
америки, открытые евреями
никак не закрываются уже.
Льется листва, подбивая на пьянство;
скоро снегами задуют метели;
смутные слухи слоятся в пространство;
поздняя осень; жиды улетели.
В года, когда юмор хиреет,
скисая под гласным надзором,
застольные шутки евреев
становятся местным фольклором.
В любых краях, где тенью бледной
живет еврей, терпя обиды,
еврейской мудрости зловредной
в эфир сочатся флюаиды.
Царь-колокол безгласный, поломатый,
Царь-пушка не стреляет, мать ети;
и ясно, что евреи виноваты,
осталось только летопись найти.
Сибирских лагерей оранжерея,
где пляшет у костра лесное эхо —
вот лучшая теплица для еврея,
который не созрел и не уехал.
Сегодня евреи греховны
совсем не своей бухгалтерией,
а тем, что растленно духовны
в эпоху обжорства материи.
Всегда еврей легко везде заметен,
еврея слышно сразу от порога,
евреев очень мало на планете,
но каждого еврея — очень много.
Везде, где есть галантерея
или технический прогресс,
легко сей миг найти еврея
с образованием и без.
Наскучив жить под русским кровом,
евреи, древние проныры,
сумели сделать голым словом
в железном занавесе дыры.
А слух — отрадный, но пустой,
что ихний фарт накрылся пылью,
навеян сладкою мечтой
однажды сказку сделать былью.
Евреи даже в светопреставление,
сдержав поползновение рыдать,
в последнее повисшее мгновение
успеют еще что-нибудь продать.
Везде, где не зная смущения,
историю шьют и кроят,
евреи — козлы отпущения,
которых к тому же доят.
У власти в лоне что-то зреет,
и, зная творчество ее,
уже бывалые евреи
готовят теплое белье.
Туманно глядя вслед спешащим
осенним клиньям журавлей,
себя заблудшим и пропащим
сегодня чувствует еврей.
В метро билеты лотереи.
Там, как осенние грачи,
седые грустные евреи
куют нам счастия ключи.
Во тьме зловонной, но тепличной,
мы спим и слюним удила,
и лишь жидам небезразличны
глухие русские дела.
Раскрылась правда в ходе дней,
туман легенд развеяв:
евреям жить всего трудней
среди других евреев.
Нет ни в чем России проку,
странный рок на ней лежит:
Петр пробил окно в Европу,
а в него сигает жид.
Как все, произойдя от обезьяны,
зажегшей человечества свечу,
еврей имеет общие изъяны,
но пользуется ими чересчур.
Евреи продолжают разъезжаться
под свист и улюлюканье народа,
и скоро вся семья цветущих наций
останется семьею без урода.
Любая философия согласна,
что в мире от евреев нет спасения.
Науке только все еще не ясно,
как делают они землетрясения.
Кто шахматистом будет первым,
вопросом стало знаменитым;
еврей еврею портит нервы,
волнуя кровь антисемитам.
Новые затеявши затеи
и со страха нервно балагуря,
едут приобщаться иудеи
к наконец-то собственной культуре.
Перспективная идея!
Свежий образ иудея:
поголовного агрессора
от портного до профессора.
Вечно и нисколько не старея,
всюду и в любое время года
длится, где сойдутся два еврея,
спор о судьбах русского народа.
Им не золото кумир,
а борьба с борьбой за мир;
как один головорезы,
а в штанах у них обрезы.
Что ели предки? Мясо и бананы.
Еда была сыра и несогрета.
Еврей произошел от обезьяны,
которая огонь добыла где-то.
Свет партии согрел нам батареи
теплом обогревательной воды;
а многие отдельные евреи
все время недовольны,
По всем приметам Галилей,
каким в умах он сохранился,
был чистой выделки еврей:
как жиды. отрекся, но не изменился.
В российской нежной колыбели,
где каждый счастлив, если пьян,
евреи так ожидовели,
что пьют обильнее славян.
Евреи лезут на рожон
под ругань будущих веков:
они увозят русских жен,
а там — родят большевиков.
Случайно ли во множестве столетий
при зареве бесчисленных костров
еврей — участник всех на белом свете
чужих национальных катастроф.
Во всех углах и метрополиях
затворник судеб мировых,
еврей, живя в чужих историях,
невольно вляпывался в них.
Сквозь бытия необратимость
евреев движет вдоль столетий
их кроткая неукротимость
упрямства выжить на планете.
Не в том беда, что ест еврей наш хлеб,
а в том, что проживая в нашем доме,
он так теперь бездушен и свиреп,
что стал сопротивляться при погроме.
VII. Во тьме домой летят автомобили и все, кого уже употребили
Творец, никому не подсудный,
со скуки пустил и приветил
гигантскую пьесу абсурда,
идущую много столетий.
Нисколько прочих не глупее
все те, кто в будничном безумии,
прекрасно помня о Помпее,
опять селились на Везувии.
Когда устал и жить не хочешь,
полезно вспомнить в гневе белом,
что есть такие дни и ночи,
что жизнь оправдывают в целом.
В разумном созревающем юнце
всегда есть незаконченное что-то,
поскольку только в зрелом мудреце
поблескивает капля идиота.
Очень много лиц и граждан
брызжет по планете,
каждый личность, но не каждый
пользуется этим.
С моим сознаньем наравне
вершится ход планет,
и если Бога нет во мне,
его и выше нет.
Время льется, как вино,
сразу отовсюду,
но однажды видишь дно
и сдаешь посуду.
Судьба способна очень быстро
перевернуть нам жизнь до дна,
но случай может высечь искру
лишь из того, в ком есть она.
В каждую секунду, год и час,
все понять готовый и простить,
Бог приходит в каждого из нас,
кто в себя готов Его впустить.
Когда природе надоест
давиться ядом и обидой,
она заявит свой протест,
как это было с Атлантидой.
Судить человечество следует строго,
но стоит воздать нам и честь:
мы так гениально придумали Бога,
что, может быть, Он теперь есть.
Мы после смерти — верю в это —
опять становимся нетленной
частицей мыслящего света,
который льется по Вселенной.
VIII. Любовь — спектакль, где антракты немаловажнее, чем акты
Ни в мире нет несовершенства,
ни в мироздании — секрета,
когда, распластанных в блаженстве,
нас освещает сигарета.
Мы не жалеем, что ночами
с друзьями жгли себя дотла,
и встретим смерть, как мы встречали
и видных дам, и шлюх с угла.
В любые века и эпохи,
покой на земле или битва,
любви раскаленные вздохи —
нужнейшая Богу молитва.
Красоток я любил не очень,
и не по скудости деньжат:
красоток даже среди ночи
волнует, как они лежат.
Лучше нет на свете дела,
чем плодить живую плоть;
наше дело — сделать тело,
а душой снабдит Господь.
Учение Эйнштейна несомненно,
особенно по вкусу мне пришлось,
что с кучей баб я сплю одновременно,
и только лишь пространственно — поврозь.
Теперь другие, кто помоложе,
тревожат ночи кобельным лаем,
а мы настолько уже не можем,
что даже просто и не желаем.
Мы были тощие повесы,
ходили в свитерах заношенных,
и самолучшие принцессы
валялись с нами на горошинах.
Природа торжествует, что права,
и люди несомненно удались,
когда тела сошлись, как жернова,
и души до корней переплелись.
Обильные радости плоти,
помимо других развлечений —
прекрасный вдобавок наркотик
от боли душевных мучений.
Давай, Господь, решим согласно,
определив друг другу роль:
ты любишь грешников? Прекрасно.
А грешниц мне любить позволь.
Увы, то счастье унеслось
и те года прошли,
когда считал я хер за ось
вращения Земли.
Рад, что я интеллигент,
что живу светло и внятно,
жаль, что лучший инструмент
годы тупят безвозвратно.
Молодость враждебна постоянству,
в марте мы бродяги и коты;
ветер наших странствий по пространству
девкам надувает животы.
Витает благодать у изголовий,
поскольку и по духу и по свойству
любовь — одно из лучших славословий
божественному Божьему устройству.
Когда грехи мои учтет
архангел, ведающий этим,
он, без сомнения, сочтет,
что я не даром жил на свете.
Я отношусь к натурам женским,
от пыла дышащим неравно,
которых плотское блаженство
обогащает и духовно.
thelib.ru
Любимые стишки от Губермана — чеширский сказочник — LiveJournal
Чтобы блистал души кристалОгнём и драмой
Беседу я предпочитал
С одетой дамой
Поскольку женщина нагая
Уже другая
***
У той — глаза, у этой — дивный стан
А та знаток любовной позы
И тихо прошептал старик Натан
Как хороши, как свежи были розы
***
Когда к нам дама на кровать
Сама сягает в чём придётся
Нам не дано предугадать
Во что нам это обойдётся
***
Я знания собрал из ветхих книг
Поэтому чуть пыльное оно
А в женскую натуру я проник
В часы когда читать уже темно.
***
Не в силах дама побороть
Ни коньяком, ни папиросами
Свою сентябрьскую плоть
С её апрельскими запросами
***
В мужчине ум — решающая ценность,
И сила — чтоб играла и кипела,
А в женщине пленяет нас душевность
И многие другие части тела.
***
Душа болит, свербит и мается,
и глухо в теле канителится,
если никто не покушается
на целомудрие владелицы.
***
Вон дама вся дымится от затей,
она не ищет выгод или власти,
а просто изливает на людей
запасы невостребованной страсти.
***
Обманчив женский внешний вид,
поскольку в нежной плоти хрупкой
натура женская таит
единство арфы с мясорубкой.
***
Когда года, как ловкий вор,
уносят пыл из наших чресел,
в постели с дамой — разговор
нам делается интересен.
***
Ключ к женщине — восторг и фимиам,
ей больше ничего от нас не надо,
и стоит нам упасть к ее ногам,
как женщина, вздохнув, ложится рядом.
***
У женщин юбки все короче;
коленных чашечек стриптиз
напоминает ближе к ночи,
что существует весь сервиз.
***
Трепещет юной девы сердце
над платьев красочными кучами:
во что одеться, чтоб раздеться
как можно счастливей при случае?
***
Мы дарим женщине цветы,
звезду с небес, круженье бала
и переходим с ней на «ты»,
а после дарим очень мало.
***
У целомудренных особ
путем таинственных течений
прокисший зря любовный сок
идет в кефир нравоучений.
***
Блестя глазами сокровенно,
стыдясь вульгарности подруг,
девица ждет любви смиренно,
как муху робко ждет паук.
***
Я женских слов люблю родник
и женских мыслей хороводы,
поскольку мы умны от книг,
а бабы прямо от природы.
***
Являют умственную прыть,
пускай мужчины-балагуры,
а даме ум полезней скрыть —
он отвлекает от фигуры.
***
Когда врагов утешат слухом,
Что я закопан в тесном склепе,
То кто поверит ста старухам,
Что я бывал великолепен?
***
Кичились майские красотки
надменной грацией своей;
дохнул октябрь — и стали тетки,
тела давно минувших дней.
***
Всем бабам нужен макияж
Для торжества над мужиками.
Мужчина впавший в охуяж
Берётся голыми руками.
***
Она была задумчива, бледна
И волосы текли как чёрный шёлк
Со мной она была так холодна
Что я от туда с насморком ушёл
***
Мужик тугим узлом совьётся
Но если пламя в нём клокочет
Всегда от женщины добьётся
Того что женщина захочет.
***
Природа тянет нас на ложе,
судьба об этом же хлопочет,
мужик без бабы жить не может,
а баба — может, но не хочет.
***
С лицом кота, не чуждого сметане,
На дам я устремляю взор
И вычурно текучих очертаний
Вкушаю искусительный узор.
***
Когда внезапное событие
Заветный замысел клачит,
Нам лишь любовное соитие
Всего надёжней душу лечит.
***
Логикой жену не победить,
будет лишь кипеть она и злиться;
чтобы бабу переубедить,
надо с ней немедля согласиться.
kotofey28.livejournal.com
Гарики на каждый день. И.М. Губерман. Поэты XXI века
Гарики на каждый день. Том второй. Глава 1.
Вот женщина: она грустит, что зеркало её толстит.
Добро со злом природой смешаны,
как тьма ночей со светом дней;
чем больше ангельского в женщине,
тем гуще дьявольское в ней.
✦✦✦
Душа болит, свербит и мается,
и глухо в теле канителится,
если никто не покушается
✦✦✦
Все переменилось бы кругом,
если бы везде вокруг и рядом
женщины раскинули умом,
как сейчас раскидывают задом.
✦✦✦
Мечты питая и надежды,
девицы скачут из одежды;
а погодя – опять в одежде,
но умудреннее, чем прежде.
✦✦✦
Носишь радостную морду
и не знаешь, что позор –
при таких широких бедрах
такой узкий кругозор.
✦✦✦
Родясь из коконов на свет,
мы совершаем круг в природе,
и бабочки преклонных лет
опять на гусениц походят.
✦✦✦
Послабленье народу вредит,
ухудшаются нравы столичные.
Одеваются девки в кредит,
раздеваются за наличные.
✦✦✦
Трепещет юной девы сердце
над платьев красочными кучами:
во что одеться, чтоб раздеться
как можно счастливей при случае?
✦✦✦
Мы дарим женщине цветы,
звезду с небес, круженье бала
и переходим с ней на «ты»,
а после дарим очень мало.
✦✦✦
В мужчине ум – решающая ценность,
и сила – чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет нас душевность
и многие другие части тела.
✦✦✦
Быть бабой – трудная задача,
держись графиней и не хнычь;
чужой мужик – что пух цыплячий,
а свой привычный – что кирпич.
✦✦✦
Чем сладкозвучнее напевы
и чем банальнее они,
тем легче трепетные девы
✦✦✦
Есть дамы: каменны, как мрамор,
и холодны, как зеркала,
но чуть смягчившись, эти дамы
в дальнейшем липнут, как смола.
✦✦✦
У целомудренных особ
путем таинственных течений
прокисший зря любовный сок
идет в кефир нравоучений
✦✦✦
Все нежней и сладостней мужчины,
женщины все тверже и железней;
скоро в мужиках не без причины
женские объявятся болезни.
✦✦✦
Над мужским смеется простодушьем
трепетная живость нежных линий,
от романа делаясь воздушной,
от новеллы делаясь невинней.
✦✦✦
Всегда мне было интересно,
как поразительно греховно
духовность женщины – телесна,
а тело – дьявольски духовно.
✦✦✦
Блестя глазами сокровенно,
стыдясь вульгарности подруг,
девица ждет любви смиренно,
как муху робко ждет паук.
✦✦✦
Бабы одеваются сейчас,
помня, что слыхали от подружек:
цель наряда женщины – показ,
что и без него она не хуже.
✦✦✦
Процесс эмансипации не сложен и мною
наблюдался много раз:
везде, где быть мужчиной мы не можем,
подруги ускользают из-под нас.
✦✦✦
На женщин сквозь покровы их нарядов
мы смотрим, как на свет из темноты;
увяли бы цветы от наших взглядов,
а бабы расцветают, как цветы.
✦✦✦
О чем ты, божия раба,
Бормочешь стонами своими?
Душа строга, а плоть слаба –
верчусь и маюсь между ними.
wisely.su
Доски для Ковчега — Игорь Губерман
В каждую секунду, год и час,
всё понять готовый и простить,
Бог приходит в каждого из нас,
кто в себя готов Его впустить.
Что ни век, нам ясней и слышней
сквозь надрыв либерального воя:
нет опасней и нету вредней,
чем свобода совсем без конвоя.
Где лгут и себе и друг другу,
и память не служит уму,
история ходит по кругу
из крови – по грязи – во тьму.
Эта мысль – украденный цветок,
просто рифма ей не повредит:
человек совсем не одинок –
кто-нибудь всегда за ним следит.
Красив, умён, слегка сутул,
набит мировоззрением,
вчера в себя я заглянул
и вышел с омерзением.
Я живу – не придумаешь лучше,
сам себя подпирая плечом,
сам себе одинокий попутчик,
сам с собой не согласный ни в чём.
Когда сидишь в собраньях шумных,
язык пылает и горит;
но люди делятся на умных
и тех, кто много говорит.
Кто ищет истину, держись
у парадокса на краю;
вот женщины: дают нам жизнь,
а после жить нам не дают.
В мужчине ум – решающая ценность
и сила – чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет нас душевность
и многие другие части тела.
Такой уже ты дряхлый и больной,
трясёшься, как разбитая телега,
– На что ты копишь деньги, старый Ной?
– На глупости. На доски для ковчега.
Никто из самых близких поневоле
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.
За всё на евреев найдётся судья.
За живость. За ум. За сутулость.
За то, что еврейка стреляла в вождя.
За то, что она промахнулась.
Живя в загадочной отчизне,
из ночи в день десятки лет
мы пьём за русский образ жизни,
где образ есть, а жизни нет.
Как у тюрем, стоят часовые
у Кремля и посольских дворов,
пуще всех охраняет Россия
иностранцев, вождей и воров.
Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно;
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.
Когда клубится страх кромешный
И тьму пронзает лай погонь,
благословен любой, посмевший
не задувать в себе огонь.
Все социальные системы –
от иерархии до братства –
стучатся лбами о проблемы
свободы, равенства и блядства.
Если крепнет в нашей стае
климат страха и агрессии,
сразу глупость возрастает
в гомерической прогрессии.
Возглавляя партии и классы,
лидеры вовек не брали в толк,
что идея, брошенная в массы –
это девка, брошенная в полк.
Привычные безмолвствуют народы,
беззвучные горланят петухи;
мы созданы для счастья и свободы,
как рыба – для полёта и ухи.
Ошалев от передряг,
спотыкаясь, как калеки,
мы вернули бы варяг,
но они удрали в греки.
История любым полна коварством,
но так я и не понял, отчего
разбой, когда творится государством,
название меняется его.
Однажды здесь восстал народ
и, став творцом своей судьбы,
изъел под корень всех господ;
теперь вокруг одни рабы.
Мы варимся в странном компоте,
где лгут за глаза и в глаза,
где каждый в отдельности – против,
а вместе – решительно за.
Россия – странный садовод
и всю планету поражает,
верша свой цикл наоборот:
сперва растит, потом сажает.
В кромешных ситуациях любых,
запутанных, тревожных и горячих,
спокойная уверенность слепых
кошмарнее растерянности зрячих.
Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.
Я государство вижу статуей:
мужчина в бронзе, полный властности;
под фиговым листочком спрятан
огромный орган безопасности.
Боюсь, как дьявольской напасти,
Освободительских забот;
Когда рабы приходят к власти,
Они куда страшней господ.
С душою, раздвоенной, как копыто,
обеим чужероден я отчизнам –
еврей, где гоношат антисемиты,
и русский, где грешат сионанизмом.
Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи,
страшней, чем голодные волки.
Мужчина – хам, зануда, деспот,
Мучитель, скряга и тупица;
Чтоб это стало нам известно,
Нам просто следует жениться.
Тому, что в семействе трещина,
Часто одна причина:
В жене пробудилась женщина,
В муже заснул мужчина.
Завёл семью. Родились дети,
Скитаюсь в поисках монет.
Без женщин жить нельзя на свете,
А с ними – вовсе жизни нет.
Нашей творческой мысли затеи
неразрывны с дыханьем расплаты;
сотворяют огонь – прометеи,
применяют огонь – геростраты.
Мы тревожны, как зябкие зяблики,
жить уверенно нету в нас сил:
червь сомнения жил, видно, в яблоке,
что когда-то Адам надкусил.
Свои черты, штрихи и блики
в душе у каждого и всякого,
но непостижимо разнолики,
мы одиноки одинаково.
В любые века и эпохи,
покой на земле или битва,
любви раскалённые вздохи –
нужнейшая Богу молитва.
Болит, свербит моя душа,
сменяя страсти воздержанием;
невинность формой хороша,
а грех прекрасен содержанием.
Я Россию часто вспоминаю,
думая о давнем дорогом,
я другой такой страны не знаю,
где так вольно, смирно и кругом.
Сквозь вековые непогоды
идёт, вершит, берет своё –
дурак, явление природы,
загадка замыслов её.
Бывает – проснёшься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.
Что стал я пролетарием – горжусь;
без устали, без отдыха, без фальши
стараюсь, напрягаюсь и тружусь,
как юный лейтенант – на генеральше.
В любви и пьянстве есть мгновение,
когда вдруг чувствуешь до дрожи,
что смысла жизни откровение
тебе сейчас явиться может.
Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом и с Богом.
45parallel.net
О женщинах Игорь Губерман. Жестко, но по существу : ) Какие дамы
Игорь Губерман. Жестко, но по существу :))…Какие дамы нам не раз
шептали: «Дорогой!
Конечно, да! Но не сейчас,
не здесь и не с тобой!»
Всегда мне было интересно,
как поразительно греховно
духовность женщины — телесна,
а тело — дьявольски духовно.
Носишь радостную морду
и не знаешь, что позор —
при таких широких бедрах
такой узкий кругозор.
Ребро Адаму вырезать пришлось,
и женщину Господь из кости создал;
ребро была единственная кость,
лишенная какого-либо мозга.
В мужчине ум — решающая ценность,
и сила — чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет нас душевность
и многие другие части тела.
Мы дарим женщине цветы,
звезду с небес, круженье бала
и переходим с ней на «ты»,
а после дарим очень мало.
Чем сладкозвучнее напевы
и чем банальнее они,
тем легче трепетные девы
скидают платьица на пни.
Есть дамы: каменны, как мрамор,
и холодны, как зеркала,
но чуть смягчившись, эти дамы
в дальнейшем липнут, как смола.
У целомудренных особ
путем таинственных течений
прокисший зря любовный сок
идет в кефир нравоучений.
Все нежней и сладостней мужчины,
женщины все тверже и железней;
скоро в мужиках не без причины
женские объявятся болезни.
Блестя глазами сокровенно,
стыдясь вульгарности подруг,
девица ждет любви смиренно,
как муху робко ждет паук.
На женщин сквозь покровы их нарядов
мы смотрим, как на свет из темноты;
увяли бы цветы от наших взглядов,
а бабы расцветают, как цветы.
Добро со злом природой смешаны,
как тьма ночей со светом дней;
чем больше ангельского в женщине,
тем гуще дьявольского в ней.
Кто ищет истину, держись
у парадокса на краю;
вот женщины: дают нам жизнь,
а после жить нам не дают.
подборка стихов отсюда
источник — inna1903gr
[4 ссылок 79 комментариев 3200 посещений]
читать полный текст со всеми комментариями
topbloger.livejournal.com
Поэзия: ГУБЕРМАН Игорь | Wisdom Code
А вдруг устроена в природе
совсем иная череда:
и не отсюда мы уходим,
а возвращаемся туда?
Игорь Губерман
Ах, юность, юность! Ради юбки
самоотверженно и вдруг
душа кидается в поступки,
руководимые из брюк.
Игорь Губерман
Бог в игре с людьми так несерьезен,
а порой и на руку нечист
что похоже — не религиозен,
а возможно — даже атеист.
Игорь Губерман
Бойся друга, а не врага —
не враги нам ставят рога.
Игорь Губерман
Будущее вкус не портит мне,
Мне дрожать за будущее лень;
думать каждый день о черном дне
— значит делать черным каждый день.
Игорь Губерман
Бывает — проснешься, как птица,
Крылатой пружиной на взводе,
И хочется жить и трудится,
Но к завтраку это проходит.
Игорь Губерман
Бывает в жизни миг зловещий, —
как чувство чуждого присутствия —
когда тебя коснутся клещи
судьбы, не знающей сочувствия.
Игорь
Губерман
В игре творил Господь миры,
а в их числе — земной,
где смерть — условие игры
для входа в мир иной.
Игорь Г уберман
В каждую секунду, год и час,
все понять готовый и простить,
Бог приходит в каждого из нас,
кто в себя готов Его впустить.
Игорь Губерман
В мире царствуют вездесущие,
жарко щерящие пасть,
власть имевшие, власть имущие
и хотящие эту власть.
Игорь Губерман
В мужчине ум — решающая ценность
и сила — чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет нас душевность
и многие другие части тела.
Игорь Губерман
В периоды удач и постижений,
которые заметны и слышны,
все случаи потерь и унижений
становятся забавны и смешны.
Игорь Губерман
Великой творческой мистерией
наш мир от гибели храним:
дух — торжествует над материей,
она — господствует над ним.
Игорь Губерман
Весь путь наш — это времяпровождение,
отмеченное пьянкой с двух сторон:
от пьянки, обещающей рождение,
до пьянки после кратких похорон.
Игорь Губерман
Возглавляя партии и классы,
лидеры вовек не брали в толк,
что идея, брошенная в массы, —
это девка, брошенная в полк.
Игорь Губерман
Возможность лестью в душу влезть
никак нельзя назвать растлением,
мы бескорыстно ценим лесть
за совпаденье с нашим мнением.
Игорь Губерман
Воспев зачатье и агонию,
и путь меж ними в мироздании,
поэт рожден прозреть гармонию
в любом и всяком прозябании.
Игорь Губерман
Вполне владеть своей женой
и управлять своим семейством —
куда труднее, чем страной,
хотя и мельче по злодействам.
Игорь Губерман
Время льется, как вино,
сразу отовсюду,
но однажды видишь дно
и сдаешь посуду.
Игорь Губерман
печальным утешением текущий,
что век наш не беспочвенно жесток,
а просто развивает предыдущий.
Игорь Губерман
Всегда мне было интересно,
как поразительно греховно
духовность женщины — телесна,
а тело — дьявольски духовно.
Игорь Губерман
Всему на свете истинную цену
отменно знает время — лишь оно
сметает шелуху, сдувает пену
и сцеживает в амфоры вино.
Игорь Губерман
Вчера я бежал запломбировать зуб
и смех меня брал на бегу:
всю жизнь я таскаю мой будущий труп
и рьяно его берегу.
Игорь Губерман
Где лгут и себе, и друг другу,
и память не служит уму,
история ходит по кругу
из крови — по грязи — во тьму.
Игорь Губерман
Где скрыта душа, постигаешь невольно,
а с возрастом только ясней,
поскольку душа — это место, где больно
от жизни и мыслей о ней.
Игорь Губерман
Главное в питье — эффект начала,
надо по нему соображать:
если после первой полегчало —
значит, можно смело продолжать.
Игорь Губерман
Глупо думать про лень негативно
и надменно о ней отзываться:
лень умеет мечтать так активно,
что мечты начинают сбываться.
Игорь Губерман
Года меняют наше тело,
его сберечь не удается;
что было гибким — затвердело,
что было твердым — жалко гнется.
Игорь Губерман
Господи, в интимном разговоре
дерзкие прости мои слова:
сладость утопических теорий —
пробуй ты на авторах сперва.
Игорь Губерман
Давно пора, едрена мать,
Умом Россию понимать!
Игорь Губерман
Давно я заметил на практике,
что мягкий — живителен стиль,
а люди с металлом в характере
быстрее уходят в утиль.
Игорь Губерман
Два смысла в жизни — внутренний и внешний,
у внешнего — дела, семья, успех;
а внутренний — неясный и нездешний —
в ответственности каждого за всех.
Игорь Губерман
День, который плохо начат,
не брани, тоскливо ноя,
потому что и удача
утром спит от перепоя.
Игорь Губерман
Для плоти сладко утомленье —
любовь, азарт, борьба, вино;
душе труднее утомленье,
но и блаженнее оно.
Игорь Губерман
До славы и сопутствующих денег,
по лестнице взбираясь, как медведь,
художник только несколько ступенек
за жизнь не успевает одолеть.
Игорь Губерман
Добро уныло и занудливо,
и постный вид, и ходит боком,
а зло обильно и причудливо,
со вкусом, запахом и соком.
Игорь Губерман
Душа не в теле обитает,
и это скоро обнаружат;
она вокруг него витает
и с ним то ссорится, то дружит.
Игорь Губерман
Душа человеку двойная дана —
из двух половинок, верней —
и если беспечно хохочет одна,
то плачет вторая над ней.
Игорь Губерман
Еврей — не худшее созданье
меж Божьих творческих работ:
он и загадка мирозданья,
и миф его, и анекдот.
Игорь Губерман
Если ждать от судьбы неприятностей,
то судьба никогда не обманет.
Игорь Губерман
www.wisdomcode.info