Андре грин работа негатива – Работа негатива: transurfer — LiveJournal

Содержание

«Перемирие с собой не бывает окончательным»

1 844

Помочь нам переосмыслить свою жизнь, чтобы свободнее двигаться дальше, — такова цель психоанализа. Хотя на этом пути придется преодолеть… наше собственное сопротивление, которое может оказаться очень сильным, напоминают психоаналитики Андре Грин и Андрей Россохин.

Андре Грин (Andre Green), патриарх французского психоанализа, автор множества работ (см. «Энциклопедия глубинной психологии», т. 1, Интерна, Менеджмент, 1998), один из тех редких профессионалов, кто не боится открыто обсуждать проблемы, с которыми сталкивается психоанализ.

Андрей Россохин, доктор психологических наук, профессор, заведующий кафедрой психоанализа в Высшей школе экономики. Одна из последних книг — «Интерсознание в психоанализе» (Когито-Центр, 2010).

Psychologies:

Можно ли считать, что психоанализ способен решить все наши проблемы «родом из прошлого»?

Андре Грин:

Я бы не стал обобщать: психоанализ и не должен заниматься всем подряд, исцелять и то и это. Среди нас есть люди, которым психоанализ просто не показан: они несут на себе такой груз прошлого, который для анализа слишком тяжел. У других встречается особая форма личности, описанная Фрейдом «негативная терапевтическая реакция»: они не в силах вынести, когда лечение движется вперед, отвергают его, избирая обходные пути. У третьих есть своеобразное пристрастие к несчастьям, склонность к мазохизму, избавиться от которой им не удается.

Андрей Россохин:

Вряд ли психоанализ поможет тому, кто абсолютно убежден, что все его проблемы имеют внешние причины. «Вот если бы я женился на другой, все было бы иначе»; «Осталась бы на старой работе, все шло бы гораздо лучше»; «Были бы у меня другие родители, не было бы таких мучений»… На самом деле так проявляет себя наше сопротивление. Сложность любой жизненной истории не только и не столько в наборе внешних обстоятельств, сколько в противоречивости внутреннего мира человека, мира его страстей, влечений, детской сексуальности, стыда, агрессии, самонаказаний и фантазий. Психоаналитики не ставят целью освободить человека от его прошлого или заставить его пересмотреть всю историю его жизни. Смысл психоанализа в том, чтобы пациент открыл для себя свой внутренний мир, удивился ему, вступил с ним в контакт, почувствовал его, что-то из него переработал и получил удовольствие от этой работы. Тогда у него появятся силы двигаться вперед.

пройдите тесты

Какая психотерапия вам подходит?

Почему одни люди не могут ужиться и с относительно легким прошлым, а другие успешно преодолевают даже глубоко травмирующие события?

А. Г.:

Мы не знаем, почему реагируем настолько по-разному. У каждого своя жизнь. И в любом случае она никогда не складывается бесповоротно, раз и навсегда. Нас могут настичь последствия каких-то травмирующих событий спустя долгое время после того, как те произошли. Представим себе, что ребенок потерял мать при рождении и очень страдал от этого, но был воспитан и любим другими. Кажется, у него все хорошо: он вырос, преуспел и в работе, и в личной жизни. И вдруг в какой-то момент у него начинаются сильные соматические расстройства: тревога, бессонница, сердечные приступы… Психика может проявить себя в любой момент.

Концепт «белый психоз» в творчестве Андре Грина. / Часть I.

Данная статья представляет попытку синтеза размышлений над понятием «белый психоз», разработанного французским психоаналитиком А. Грином. Белый психоз оказывается особым состоянием, промежуточным между неврозом и психозом и, вероятно, способен охарактеризовать «нарциссическую перверсию» (термин, введенный К.-П. Ракамье), исследованиями которой, в том числе, занимается автор.

Андре Грин — серьезный современный мыслитель. Мы ему обязаны за вклад концепции негатива в психоанализ, слишком амбициозный, чтобы можно было описать его здесь. Взамен, мы можем поговорить о введенном им понятии пробела, таким как оно появляется в белом психозе[1].

Частное безумие

Фрейд с самого начала отличал бессознательное и сознательное. Бессознательное подчинено первичным процессам (которые нацелены на удовольствие и разгрузку), в то время как сознательное подчинено вторичным процессам (более усовершенствованным, как слова и мысли). Сознательное и Бессознательное отделены друг от друга. Впоследствии, в отношении фетишизма, например, в отношении перверсии, или в застревании некоторых лечений (как в случае Человека-Волка) Фрейд стал говорить, что это может быть более сложно. «Я» может, к примеру, понимать реальность, но в то же самое время отрицать её. Перверт может сразу знать, что его мать — женщина, что она не фаллична, и в то же самое время это знание отклонять, фетишизируя ногу как женский пенис. «Я» может обладать, таким образом, различными зонами, которые более или менее хорошо приспособлены между собой. Первичные и вторичные процессы способны сосуществовать, не смешиваясь. Давайте приведем тривиальный пример. Вторичный процесс: «В моем районе — нищета, и я бы хотел, чтобы стало лучше». Первичный процесс: «Я спалю мой район». Две различные логики, которые действуют обе, не пересекаясь. Естественно, этот факт будет вызывать недоумение: «Это не логично, вы противоречите себе». Но это просто, потому что здесь мы имеем сосуществование двух способов мыслить, которые игнорируют друг друга, и которые не смешиваются.

В конечном счете в «Я» могут сосуществовать первичные зоны, сырые и необработанные психотические зоны, направленные на разгрузку, и более проработанные зоны, которые ближе к вторичным. Если вытеснение отделяет сознание от бессознательного, то расщепление «Я» заставляет сосуществовать два различных образа мыслей. Это – клиника пограничных случаев, которая нам здесь открывается. Пограничные состояния как «граничащие состояния», то есть ни явно невротические, ни явно психотические, а понемногу оба. В «Я» тогда существовали бы необработанные, сырые, бесформенные и чувствительные зоны. Это – то, что Андре Грин называет «частным безумием»[2].

Тогда как связывать эти два различных типа логики, эти первичные и вторичные процессы, если оба исключают друг друга, являясь не совместимыми одно с другим? Как связывать выработанную мысль и глухую материальность, которая настаивает? Для Андре Грина, никогда не будет идти речь о том, чтобы заглушать страсть «частного безумия» словами вторичного процесса, связать их наиболее возможно процессами третичными. Третичные процессы — это связь между первичным и вторичным, между мыслью и страстью, «Оно» и «Я».

Пробел, Пустота – Мёртвая мать

Какие модальности этих зон затронуты частным безумием? Не будучи ни бредом как в психозе, ни депрессией, белый психоз (так А. Грин называет его) затрагивает саму мысль[3]. Быть пораженным пробелом, неспособностью думать, чувствовать себя пустым, иметь пустую, дырявую голову… Здесь открывается захватывающая клиника пустоты. Рассмотрим, например, может ли тот, кто ест, не усваивая пищу, (к примеру, в булимии) насытиться, или тот, кто говорит, говорит и говорит – может ли он заполнить пустоту и глубокое отсутствие смысла? Белый психоз действует как паралич мысли. А. Грин тогда вносит в статье, которая стала важной вехой («Нарциссизм жизни, Нарциссизм смерти») понятие «мертвой матери»[4]. Мертвая мать в реальности не мертва, но она умершая психически. Захваченная депрессией, страданием, мать дезинвестирует ребенка, оставляет пустоту… Всё, что у ребенка есть, — это дыра, пустота, которая предпочтительнее, чем ничего. Тогда, он отрицательно идентифицируется с этой пустотой, c этой дырой, образовывая в своем «Я» пятно, производящее впечатление дыры, и, таким образом, оставляя пробел. Бесформенность, отсутствие содержания будут характеризовать этот участок мысли. Субъект, таким образом, будто затребован этой «Белой Дамой».

Возьмем снова два первичных влечения: влечение к жизни связывает, в то время как влечение к смерти отделяет и разъединяет. Таким образом, два противоречивых утверждения могут соединяться или стать тогда парадоксальными. Парадокс становится продуктом расщепления. Расщепление прерывает, купирует и закладывает основы зияния без коммуникации, мысль тогда развязана, освобождена и кажется бессвязной, непоследовательной. Развязывание расщепления, когда оно затрагивает мысль, ощущается как интеллектуальный паралич, как дыры в голове…

Расщепление проявляется не удалением в бессознательное символизированных содержаний (как в невротическом вытеснении), поскольку оно имеет дело с содержанием асимволическим, бесформенным. Чтобы ничего об этом не слышать, всякая субъективность уходит из расщепления, устраняется из опыта, который не смог найти себе место в субъективной жизни. Если возвращение вытесненного – тревожно и мучительно, то возвращение расщепленного проживается как агония, как серьезная угроза. Чтобы изгнать расщепление, субъект будет разряжаться или в акте перехода к действию (un passage à l’acte) или психосоматически.

Можно резюмировать все это следующим образом: влечение к смерти образует зияния, пробелы. Но всё же, если пробел чрезмерно сковывает и удерживает мышление, он по-прежнему необходим. Совсем простой пример: мышление, артикуляция, критика – эти движения купированы. Сочленить два понятия – значит поместить между ними пробел, и значит разъединить, прервать. Работа негатива[5] — это, таким образом, работа влечения смерти, которая делает возможным мышление. Короче, именно смерть позволяет жизни быть. Можно определить, следовательно, некоторую топологию пробела, которую Грин пробует создать в «Ребенок Оно»[6]. Если мышление происходит в пробеле, которое позволяет разъединять элементы, тогда этот пробел является структурообразующим. «Я» и «Оно» опираются на него, пробел создает мышление и так же создает бессознательное, потому что невротическое бессознательное в сущности состоит из вытесненных, но уже символизированных элементов.

Итак, у психотика пробел слишком обширен, он дезорганизует психику. Психотик вынужден с одной стороны заполнять этот пробел, означивать его, например, бредом. С другой стороны, он засасывается этим пробелом, этим нулем, а не пустотой неозначенности.

Но эта мысль Грина сложна, тонка, имеет много нюансов. Поэтому мы не можем обойтись без того, чтобы читать и перечитывать его труды, неизбежные для современной клинической мысли.

*Примечания

Белый психоз («психоз без симптомов») в дальнейшем был присоединен некоторыми экспертами к агрессологии нарциссической параноидной перверсии, с признаками психопатии.
Такие понятия как «белый психоз» и «холодный психоз»[7] не следует понимать как новые клинические реальности, призванные обогатить нозографическую классификацию, которая включала бы «небредовые психозы» наряду с «психозами бредовыми», галлюцинаторными. Скорее, они обозначают конкретны состояния психики в её противостоянии психотическим проблемам, в противостоянии «хаосу влечений», без массового обращения к «вторичным попыткам восстановления объектальной связи», принимающих форму бредовых конструкций. Но эти понятия представляют собой подход к психозу, который фокусируется на состояниях мышления, присутствующие в психотических проблемах.

Использовано изображение картины С. Дали «Галатея со сферами» (1952)

Автор: Кривуля Н. В., психоаналитик, магистр клинической психологии и терапевтической медиации университета Ниццы (Франция), организатор и куратор исследовательской группы «Перверсии в практике психоанализа», преподаватель.

[1] Green A., Donnet J.- L., L’enfant de ça. Psychanalyse d’un entretien : la psychose blanche. – Éd. De Minuit, 1973.

[2] Green A., La Folie privée. – Gallimard, 2003.

[3] Green A., Donnet J.- L., L’enfant de ça. Psychanalyse d’un entretien : la psychose blanche. – Éd. De Minuit, 1973.

[4] Green A., Narcissisme de vie Narcissisme de mort. — Les Editions de Minuit, 2007.

[5] Green A., Le Travail du négatif. — Les Editions de Minuit, 2011.

[6] Green A., Donnet J.- L., L’enfant de ça. Psychanalyse d’un entretien : la psychose blanche. – Éd. De Minuit, 1973.

[7] Kestemberg E., 2001, La psychose froide, PUF., — p. 10

psihoanalitiki.kiev.ua

Андре Грин. «Мертвая мать»

Заголовок данного очерка – мёртвая мать. Однако, чтобы избежать недоразумений, я сразу уточню, что не рассматриваю психологические последствия реальной смерти матери. Мёртвая мать здесь – это мать, которая остаётся в живых, но в глазах маленького ребёнка, о котором она заботится, она, так сказать, мертва психически, потому что по той или иной причине впала в депрессию.

Реальная смерть матери, особенно если эта смерть является следствием суицида, наносит тяжёлый ущерб ребёнку, которого она оставляет после себя. Реальность потери, её окончательный и необратимый характер создают психологические конфликты, которые принято называть проблематикой горя. Я также не буду говорить о депрессии и пациентах, который вытесняют злость и ненависть по отношению к матери.

Для тех людей, о которых я буду сегодня говорить, не характерны депрессивные симптомы. Однако мы знаем, что игнорирующий свою депрессию субъект, вероятно, более нарушен, чем тот, кто переживает депрессию от случая к случаю. Основываясь на интерпретации Фройдовской мысли, психоаналитическая теория отвела главное место концепции мёртвого отца. Эдипов комплекс это не просто стадия развития либидо. Это теоретическая позиция, из которой проистекает целый концептуальный ансамбль: Сверх-Я в классической теории Фройда, Закон и Символика в лакановской мысли.

Кастрация и сублимация, как судьба влечений, объясняют душевную патологию. Этот класс тревог объединяется постоянным упоминанием кастрации, члено-вредительства, ассоциирующегося с кровопролитием. Я называю такую тревогу «красной». Напротив, когда речь заходит о концепции потери материнской груди или потери матери, об угрозе лишиться её покровительства и защиты, контекст никогда не бывает кровавым. Она – траурных цветов, это чёрная или белая тревога. Моя гипотеза состоит в том, что мрачная чернота депрессии, которую мы можем законно отнести за счёт ненависти, обнаруживающейся в психоанализе депрессивных больных, является следствием «белой» тревоги пустоты.

Мёртвую мать, в отличие от отца, никто не рассматривал как объяснительную концепцию или синдромальный диагноз. Углубляясь в проблемы, связанные с мёртвой матерью, я отношусь к ней как к метафоре. Вполне обоснованно считается, что кастрационная тревога структурирует весь ансамбль тревог, связанных с «маленькой вещицей, отделённой от тела», идёт ли речь о пенисе, о фекалиях или о ребёнке.

Комплекс мёртвой матери

Основные жалобы и симптомы, с которыми пациент обращается к психоаналитику, не носят депрессивного характера. Налицо ощущение бессилия: бессилия выйти из конфликтной ситуации, бессилия любить, воспользоваться своими дарованиями, преумножать свои достижения или, если таковые имели место, глубокая неудовлетворённость их результатами. Когда же анализ начинается, перенос открывает инфантильную (детскую) депрессию, характерные черты которой я считаю полезным уточнить. Основная черта этой депрессии в том, что она развивается в присутствии объекта, погружённого в своё горе. Мать, по той или иной причине, впала в депрессию. Разумеется, среди главных причин такой материнской депрессии мы находим потерю любимого объекта: ребёнка, родственника, близкого друга или любого другого объекта, сильно любимого матерью. Но речь также может идти о депрессии разочарования: превратности судьбы в собственной семье или в семье родителей, любовная связь отца, бросающего мать, унижение и т.п. В любом случае, на первом плане стоят грусть матери и умешьшение её интереса к ребёнку. Важно подчеркнуть, что самый тяжёлый случай – это смерть другого ребёнка в раннем возрасте. Эта причина полностью ускользает от ребёнка, потому что ему не хватает данных, чтобы об этой причине узнать. Эта причина держится в тайне, например, выкидыш у матери. Ребёнок чувствовал себя любимым, несмотря на все непредвиденные случайности, которых не исключают даже самые идеальные отношения. Горе матери разрушает его счастье. Ничто ведь не предвещало, что любовь будет утрачена так в раз. Не нужно долго объяснять, какую нарциссическую травму представляет собой такая перемена. Травма эта состоит в преждевременном разочаровании, в потере любви, потере смысла, поскольку младенец не находит никакого объяснения, позволяющего понять произошедшее. Понятно, что если ребёнок переживает себя как центр материнской вселенной, он толкует это разочарование как последствие своих влечений к объекту. Особенно неблагоприятно, если комплекс мёртвой матери развивается в момент открытия ребёнком существования третьего, отца, и он думает, что мать разлюбила его из-за отца. Это может спровоцировать бурную любовь к отцу, питаемую надеждой на спасение от конфликта и удаление от матери. Как бы то ни было, триангуляция (отношения в эдиповом треугольнике) в этих случаях складывается преждевременно и неудачно.

В реальности, однако, отец чаще всего не откликается на беспомощность ребёнка. Мать поглощена своим горем, что даёт ему почувствовать всю меру его бессилия. Мать продолжает любить ребёнка и продолжает им заниматься, но всё-таки, как говорится, «сердце к нему не лежит».

Ребёнок совершает напрасные попытки восстановить отношения, и борется с тревогой разными активными средствами, такими как ажитация, искусственная весёлость, бессонница или ночные страхи.

После того как гиперактивность и боязливость не смогли вернуть ребёнку любящее и заботливое отношение матери, Я задействует серию защит другого рода. Это дезинвестиция материнского объекта и несознательная идентификация с мёртвой матерью. Аффективная дезинвестиция – это психическое убийство объекта, совершаемое без ненависти. Понятно, что материнская грусть запрещает всякое возникновение и малой доли ненависти. Злость ребёнка способна нанести матери ущерб, и он не злится, он перестаёт её чувствовать. Мать, образ которой сын или дочь хранит в душе, как бы «отключается» от эмоциональной жизни ребёнка. Единственным средством восстановления близости с матерью становится идентификация (отождествление) с ней. Это позволяет ребёнку заместить невозможное обладание объектом: он становится им самим. Идентификация заведомо несознательна. В дальнейших отношениях с другими людьми субъект, став жертвой навязчивого повторения, будет повторять эту защиту. Любой объект, рискующий его разочаровать, он будет немедленно дезинвестировать (испытывать равнодушие к значимому человеку). Это останется для него полностью несознательным.

Потеря смысла, переживаемая ребёнком возле грустной матери, толкает его на поиски козла отпущения, ответственного за мрачное настроение матери. На эту роль назначается отец. Неизвестный объект горя и отец тогда сгущаются, формируя у ребёнка ранний Эдипов комплекс. Ситуация, связанная с потерей смысла, влечёт за собой открытие второго фронта защит.

Это развитие вторичной ненависти, окрашенной маниакальным садизмом анальных позиций, где речь идёт о том, чтобы властвовать над объектом, осквернять его, мстить ему и т.д. Другая защита состоит в ауто-эротическом возбуждении. Оно состоит в поиске чистого чувственного удовольствия, без нежности, без чувств к объекту (другому человеку). Имеет место преждевременная диссоциация между телом и душой, между чувственностью и нежностью, и блокада любви. Другой человек нужен ему для того, чтобы запустить изолированное наслаждение одной или нескольких эрогенных зон, а не для переживания слияния в чувстве любви.

Наконец, и самое главное, поиск потерянного смысла запускает преждевременное развитие фантазии и интеллекта. Ребёнок пережил жестокий опыт своей зависимости от перемен настроения матери. Отныне он посвятит свои усилия угадыванию или предвосхищению.

Художественное творчество и интеллектуальное богатство могут быть попытками совладать с травматической ситуацией. Эта сублимация оставляет его уязвимым в главном пункте – его любовной жизни. В этой области живёт такая психическая боль, которая парализует субъекта и блокирует его способность к достижениям. Всякая попытка влюбиться разрушает его. Отношения с другим человеком оборачиваются неизбежным разочарованием и возвращают к знакомому чувству неудачи и бессилия. Это переживается пациентом как неспособность поддерживать длительные объектные отношения, выдерживать постепенное нарастание глубокой личной вовлечённости, заботы о другом. У пациента появляется чувство, что над ним тяготеет проклятье, проклятье мёртвой матери, которая никак не умрёт и держит его в плену. Боль, одна только душевная боль, сопровождает его отношения с другими людьми. В психической боли невозможно ненавидеть, невозможно любить, невозможно наслаждаться, даже мазохистски. Можно только испытывать чувство бессилия.

Работая с такими пациентами, я понял, что оставался глухим к некоторым особенностям их речи. За вечными жалобами на злобность матери, на её непонимание или суровость ясно угадывалось защитное значение этих разговоров от сильной гомосексуальности. Женской гомосексуальности у обоих полов, поскольку у мальчика так выражается женская часть личности, часто – в поисках отцовской компенсации. Моя глухота касалась того факта, что за жалобами на действия матери вырисовывалась тень её отсутствия. Жалобы относились к матери, поглощённой самой собой, недоступной, неотзывчивой, но всегда грустной. Она оставалась безразличной, даже когда упрекала ребёнка. Её взор, тон её голоса, её запах, память о её ласке – всё похоронено, на месте матери во внутренней реальности ребёнка зияет дыра.

Ребёнок идентифицируется не с матерью, а с дырой. Как только для заполнения этой пустоты избирается новый объект, внезапно появляется галлюцинация, аффективный след мёртвой матери.

Этот тип пациентов создаёт серьёзные технические проблемы, о которых я не стану здесь распространяться. Сознательно человек считает, что у него – нетронутые запасы любви, доступные для новой любви, как только представится случай. На самом деле, любовь навсегда осталась в залоге у мёртвой матери.

В ходе психоанализа защитная сексуализация (ранний онанизм или другие способы получения чувственного наслаждения), всегда включающая в себя прегенитальное удовлетворение и замечательные сексуальные достижения, резко спадает. Пациент понимает, что его сексуальная жизнь сводится практически к нулю. По его мнению, речь не идёт о потере сексуального аппетита: просто никто больше ему не желанен. Обильная, разбросанная, разнообразная, мимолётная сексуальная жизнь не приносит больше никакого удовлетворения.

Остановленные в своей способности любить, субъекты, находящиеся под владычеством мёртвой матери, не могут более стремиться ни к чему, кроме автономии. Делиться с кем бы то ни было им запрещено. Сначала от одиночества бежали, теперь его ищут. Субъект вьёт себе гнездо. Он становится своей собственной матерью, но остаётся пленником своей стратегии выживания.

Это холодное ядро жжёт как лёд и как лёд же анестезирует. Это едва ли только метафоры. Такие пациенты жалуются, что им и в зной – холодно. Им холодно под кожей, в костях, они чувствуют как смертельный озноб пронзает их насквозь. Внешне эти люди и в самом деле ведут более или менее удовлетворительную профессиональную жизнь, женятся, заводят детей. На время всё как будто в порядке. Но с годами профессиональная жизнь разочаровывает, а супружеская сопровождается серьёзными нарушениями в области любви, сексуальности и аффективного общения. В это же время родительская функция, наоборот, сверхинвестирована. Впрочем, часто дети любимы при условии достижения ими тех нарциссических целей, которых самим родителям достичь не удалось.

Несмотря на выразительные признания, окрашенные аффектами, часто весьма драматизированными, отношение к аналитику отличается тайной неприязнью. Это оправдывается рационализациями типа: «Ради чего всё это делать?» Вся эта деятельность сопровождается богатством психических представлений и весьма значительным даром к само-истолкованию. Однако способность к интроспекции мало что меняет в его аффективной сфере. Язык пациента отличается повествовательным стилем, который должен тронуть аналитика, призвать его в свидетели. Словно ребёнок, который рассказывал бы матери о своём школьном дне и о тысяче маленьких драм, которые он пережил, чтобы заинтересовать её и сделать её участницей того, что он узнал в её отсутствие.

Можно догадаться, что повествовательный стиль мало ассоциативен. Субъект ускользает от того, чтобы повторно пережить то, о чём он рассказывает, поток слов, если его остановить, повергает его в переживание психической боли и неприкрытого отчаяния.

Основной фантазией такого пациента становится такая: питать мёртвую мать, дабы содержать её в постоянном бальзамировании. То же самое пациент делает с аналитиком: он кормит его анализом не для того, чтобы помочь себе жить вне анализа, но дабы продлить анализ до бесконечности. Пациент проводит свою жизнь, питая свою мёртвую мать, как если бы он был единственным, кто может о ней позаботиться. Хранитель гробницы, единственный обладатель ключа от её склепа, он втайне исполняет свою функцию кормящего родителя. Его узница становится его личной собственностью. Так пациент сам себя лечит.

Здесь возникает парадокс. Мать в горе, или мёртвая мать, какой бы огорчённой она не была, — она здесь. Присутствует мёртвой, но всё-таки присутствует. Субъект может заботиться о ней, пытаться её пробудить, оживить, вылечить. Но если она выздоровеет и пробудится, субъект ещё раз потеряет её, потому что она уйдёт заниматься своими делами или любить других. Так создаётся амбивалентность: мертвая мать, которая всегда присутствует, или живая, которая уходит и возвращается.

Грин Андре. Мёртвая мать (с. 333-361) // Французская психоаналитическая школа. Под ред. А. Жибо, А.В. Россохина. – СПб: Питер, 2005. – 576 с.

Раздел «Статьи»

Жак Лакан «Стадия зеркала, как образующая функцию Я»

Серж Лебовиси «Теория привязанности и современный психоанализ»

Томас Огден. Что верно и чья это была идея?

Рональд Бриттон. Интуиция психоаналитика: выборочный факт или сверхценная идея?

Марья Торок «Болезнь траура и фантазм чудесного трупа»

psychic.ru

Теория нарциссизма Андре Грина

Темой данной дипломной работы является «Теория нарциссизма Андре Грина», как важный вклад в понимании феномена нарциссизма.

Понятие «нарциссизм» было впервые введено в научную литературу, английским ученым Эллисом, который описал одну из форм извращенного поведения и соотнес её с мифом о Нарциссе. Согласно этому мифу, необычной красоты юноша Нарцисс отвергал всех женщин, желавших его расположения и любви. Когда одна из отвергнутых им (нимфа Эхо) не вынесла страданий безответной любви и умерла, богиня правосудия Немезида решила наказать Нарцисса: увидев своё отражение в воде озера, юноша настолько влюбился в него, что, будучи не в состоянии оторваться от созерцания собственного образа, умер от тоски, так как отражение никогда бы не смогло ответить взаимностью. В психоанализе термин «нарциссизм» был использован Зигмундом Фройдом впервые в 1910 году для характеристики процессов либидо, направленных не на другие сексуальные объекты, а на собственное Я. По мере развития его учения, происходили изменения и дополнения значения нарциссизма. В конечном счете, в психоанализе понятие нарциссизм использовалось преимущественно для обозначения осознаваемой и не неосознаваемой самовлюбленности, а также двух форм нарциссизма: первичного — когда в ранний период детства либидо ребенка обращено полностью на себя и вторичного — когда либидо взрослого человека дистанцируется от объектов и обращается на своё Я. В психоаналитической традиции проблема нарциссизма и отдельные её аспекты, в той или иной мере, разрабатывались многими аналитиками, уточнявшими отдельные положения концепции З.Фройда. Это такие выдающиеся последователи как Г. Резенфельд, Ж. Лакан, Д. Винникот, Б. Грюнберже, Р. Бриттон и многие другие.

Важный вклад в исследование нарциссизма внёс французский психоаналитик Андре Грин. В своей монографии 1983 года «Нарциссизм жизни и нарциссизм смерти» он описал формирование нарциссизма и его структуру, предоставил свою точку зрения связи нарциссизма и страха, психической боли. Рассмотрел специфику телесного, интеллектуального и морального нарциссизма.

Андре Грин описывал рождение нарциссизма, которое разделял на несколько этапов:

1. Совместное тело младенец – грудь, оральные влечения.

2. На втором этапе происходит: потеря груди; обнаружение её вовне. Грудь, как нарциссический объект находится снаружи, происходит восприятие целостности материнского тела. Привязанность к груди, которая находится на материнском теле и аутоэротизм (сосание пальца). Потеря объекта является момент, когда наступает переход к принципу реальности. Ребенок объединяет свои сексуальные влечения, которые до этого были аутоэротичные, для того чтобы получить объект любви. Он начинает принимать свое собственное тело в качестве объекта любви и лишь после этого преступает к поиску объектов вовне самого себя.

3. Нарциссизм рождается вследствие объединения сексуального влечения, имеющее своей целью создания объекта согласно модели, исходящей из суммирования предыдущих восприятий объекта. Развитие Я приводит к тому что, парциальный объект, как бы изолируется («отрезается») и Я становится объектом любви.

4. На четвертом этапе происходит поиск гомоэротического объекта, при котором значение гомоэротического представлено родителем, который в процессе становления является тотальным объектом. А.Грин ссылался на З.Фройда, который отрицал на этом этапе разницу между полами и так как пенис принадлежит обоим полам, присваивает, таким образом, его и матери.

5. Следующий этап – это поиск аллоэротического объекта, то есть другого объекта, отличного от себя с установленной разницей между полами (фаллический – кастрированный, двойная идентификация). Эдипов комплекс развивается в направлении создания Сверх-Я, которое спасает нарциссическую целостность. Сверх-Я является наследником Эдипа, а Идеал -Я – нарциссизма.

6. На шестом этапе идет узнавание или новое узнавание наличия вагины. Половая дифференциация или сопоставление пениса с вагиной – это незыблемость нарциссической линии по ту сторону этого узнавания. А.Грин ссылался на З.Фройда, который указывал на то, что ощущение единства Я является очень хрупким переживанием, о чем свидетельствует анализ «океанического чувства» другими словами нарциссического всемогущества.

7. Нарциссизм и дуалистическая организация влечений. (где З. Фройд с самого начала противопоставлял объектное либидо – нарциссическому.)

В своей работе А.Грин указывал, что неполноценность и зависимость выступают как термины, взаимосвязанные между собой. Неполноценность, потому что, существующая нехватка объекта не восполняется аутоэротизмом, а зависимость, потому что, находясь во власти желания, субъект повергается в еще более ужасный гнет. Это необходимый процесс для душевной организации и его необходимо преодолеть, чтобы приобрести структуру. Также здесь заметно воздействие влечения к смерти, как и в случае с торможением цели. «Быть опять своим собственным идеалом даже в отношении своих сексуальных стремлений, как это было в детстве, — вот чего люди стремятся достичь как высшего счастья ».

Далее хочется выделить некоторые работы Андре Грина. В работе «Мертвая мать» А.Грин описывает комплекс, который формируется у ребенка в связи с депрессией матери. Мать по той или иной причине, впала в депрессию. Это могло быть спровоцировано потерей любимого объекта: родственника, ребенка или другого объекта, сильно инвестированного матерью. Так же может идти речь о депрессии разочарования, наносящая нарциссическую рану: любовные отношения отца, бросающего мать; унижения и т.д. В следствии чего, на первом плане появляется грусть матери и уменьшение её интереса к ребенку. Происходит резкое изменение материнского имаго. И если ранее до депрессии матери, ребенок чувствовал себя любимым, то после, ребенок ощущает резкую дезенвестицию, что влечет за собой в дальнейшем формирование собственной скрытой депрессии.

В данной работе Андре Грин предложил различать два вида первичного нарциссизма: позитивный первичный нарциссизм – связанный с Эросом, стремящийся к единству и к идентичности. И негативный первичный нарциссизм, связанный с разрушительными влечениями, который манифестируется не в ненависти по отношению к объекту, которая вполне совместима с замыканием первичного нарциссизма на себя, а в тенденции Я к разрушению своего единства и в стремлении Я к Нулю. Клинически это проявляется чувством пустоты, столь характерно для депрессии, которая всегда является результатом нарциссической раны, с утечкой либидо. В этот момент, все либидо носит отпечаток нарциссизма. В таком случае, вся либидинозная утечка будет являться нарциссической потерей, переживаемой на уровне Я.

В работе «Моральный нарциссизм» Андре Грин представляет структуру морального нарциссизма на подобии того, как З.Фройд дает структуру морального мазохизма.

В своем исследовании «Экономическая проблема мазохизма» З.Фройд пришел к разделению мазохизма как выражение импульса смерти на три субструктуры: эрогенный мазохизм, женский мазохизм, моральный мазохизм. А.Грин исходя из клиники, выделил несколько вариантов и субструктур нарциссизма:

— телесный нарциссизм, который относится к чувству, аффекту тела, либо к его репрезентациям. Сознание тела и восприятие тела — являются элементарной базой этого нарциссизма;

— интеллектуальный нарциссизм, который проявляется в инвестировании владения интелектом с чрезмерным доверием к нему, часто опровергаемым фактами. Это форма, как указывал Грин, напоминает нам иллюзию интеллектуального мастерства. Это вторичная форма всемогущества мысли. Это всемогущество мысли, подчиняющее второстепенные процессы своей задаче;

— моральный нарциссизм. «Как только появляется удар, который можно получить, — говорил З.Фройд, — мазохист подставляет щеку». Но, не таков случай морального нарцисса и перефразировав Фройда, Грин писал, что «как только нужно отказаться от какого-либо удовлетворения, моральный нарцисс выступает добровольцем».

Андре Грин сравнил мазохистические фантазмы с фантазмами нарциссическими и указывал на то, что в мазохизме речь идет о том, чтобы быть побитым, униженным, опороченным, принужденным к пассивности, но пассивности, которая требует присутствия Другого. Это требование Другого, существует до того момента, пока садист может поддерживать свое желание, не разрушая объект своего наслаждения. С нарциссом ничего подобного не происходит. Здесь речь идет о том, чтобы быть чистым, то есть быть одиноким, отказаться от мира, от своих удовольствий, как и от неудовольствий, ибо мы знаем, что из неудовольствий можно извлечь удовольствие. Страдание не ищется, но и не избегается, какую бы энергию субъект ни использовал, чтобы ее сэкономить. З.Фройд говорил о мазохисте, что на самом деле он хочет, чтобы с ним обращались, как с маленьким ребенком. Замысел морального нарцисса противоположен: он хочет, как ребенок походить на родителей, где некая часть его представляет, как людей, для которых владение собственными влечениями не составляет проблемы; он хочет быть взрослым.

Последствия могут быть различными в обоих случаях. Мазохист маскирует под cвоим мазохизмом ненаказанную провинность, результат нарушения, из-за которого он чувствует себя виноватым. Моральный нарцисс не совершил никакой провинности кроме той, что застыл в своей инфантильной мегаломании и по-прежнему в долгу перед своим Идеалом Я. Последствие, как таково, что он не чувствует себя виноватым, но ему стыдно, что он — лишь то, что есть, или что он претендует на то, чтобы быть большим, чем он есть.

З.Фройд писал, что саморазрушение не может совершаться без либидинозного удовлетворения. Какое же удовлетворение находит моральный нарцисс в своем обеднении? А.Грин считал, это чувство, что он (нарцисс) становится лучше с помощью отказа. Это не может не напомнить отношения между этой нарциссической формой и первичным нарциссизмом детства в его связи с аутоэротизмом.

Таким образом, А.Грин указывал….. если Фройд говорил, что мазохизм ресексуализирует мораль, то нарциссизм превращает мораль в аутоэротическое наслаждение, в котором наслаждения разрушаются.

И В ЗАКЛЮЧЕНИИ ДАННОЙ РАБОТЫ МОЖНО СДЕЛАТЬ НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ……

Младенец — это нарцисс от природы. Он заимствует свои сексуальные объекты совершенно аутоэротически из своих телесных переживаний. Это и называют первичным нарциссизмом, который переживает в себе самом каждый человек, бессознательно. Первичный нарциссизм — это ранний период детства, когда либидо ребенка обращено полностью на себя. С прогрессивным развитием сдвигается выбор объекта с Я на значимые для ребенка личности, которые заботятся, кормят, ухаживают и защищают. Вначале это мать или её заменяющие: бабушка, няня, сиделка, воспитательница, а в дальнейших стадиях развития, при половой дифференциации для мальчика — мать как заботящаяся женщина, для девочки — отец как защищающий мужчина.

По-другому формируется развитие, когда индивид не смог найти путь нормального выбора объекта. Здесь, начинает действовать так называемая сила регрессии, а с ней — застревание на ранних стадиях, с особой силой притяжения, способствующей точке становления психического процесса, что ведет к вторичному нарциссизму, к полному переключению влечений на собственное тело, т.е. происходит изъятие либидо из объектов и возвращение его вновь на Я.

Каков же портрет нарцисса?…

Он уникальное «Существо», телесно и душевно всемогущ, независимый и автономный от всего чего он хочет, но другие зависят от него без его малейшего желания. Однако среди членов своей семьи, своего клана, своей расы — они избраны из очевидных знаков святости их образов. Они впереди всех, управляют вселенной, временем, смертью. Они несомненно в прямом диалоге с самим Господом Богом и лишь он им равен, в тени которого они соглашаются жить. Вообще, переживания нарциссической личности характеризуется резкими полярностями: грандиозностью или ничтожностью. Им присущи такие чувства как стыд, зависть, фальшь, ощущение пустоты, собственной неполноценности и противоположные — тщеславие, высокомерие, демонстративная самодостаточность, эмоциональная непроницаемость. Присуще чувство, что они недостаточно хороши естественным образом, не идеальны.

Преобладающие страхи таких личностей — это страх, что их используют, нарушат границы их личного пространства, укажут на их личную несостоятельность, их пугает процесс старения. Они боятся зависеть от кого-либо, хотят единолично управлять своей жизнью без постороннего вмешательства.

Но говоря о нарциссизме, мы всё же различаем:

— позитивный нарциссизм или как говорил Андре Грин нарциссизм жизни, при котором инвестиция субъекта преобладает. Это не означает, что индивид находится в альтруистической любви. Субъект инвестирует объект, а объект инвестирует субъект, можно сказать, что он любит и его любят. Человек придает большое значение объектам, преобладает позитивная инвестиция объектов;

— негативный нарциссизм или нарциссизм смерти, который связан с преобладанием деструктивности, когда объекты не инвестируются. Случается, что деструктивность бывает настолько ярко выраженной, что, тогда как к внутренним, так и к наружным объектам направляется лишь разрушительная ненависть. Объекты не инвестируются положительно, а ненависть к себе и к другим приводит к самоуничтожению. Так человек снижает свои жизненные способности и возможности.

Таким образом, изучение и осмысление проблематики нарциссизма в роботах Андре Грина, является важным вектором становления и рассмотрения целого ряда принципиально важных психоаналитических идей, способствующих развитию теории и практики, как классического, так и современного психоанализа.

Инкина О. К. 2016 г

Раздел «Статьи»

Другие статьи преподавателей и студентов института:

Психоаналитический анализ сказки о мертвой царевне и семи богатырях

Психоаналитическое понимание сказки про Колобка

Проекции и контрперенос в работе с подростком

Сравнение отношения ко Злу/Тени

Эссе на сказку «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что»

Я чувствую – значит Я существую!

psychic.ru

Андре Грин (психоаналитик) — André Green (psychoanalyst)

Андре Грин ( французский: [ɡʁin] ; 12 марта 1927 — 22 января 2012) был французским психоаналитиком.

Он воплощал в международном масштабе дух независимой мысли, в то же время взаимодействие с текущими событиями практически во всех сферах психоанализа и способствует более широко к культуре в целом.

Жизнь и карьера

Андре Грин родился в Каире , Египет , к не соблюдающим еврейским родителям. Он изучал медицину (специализирующуюся в области психиатрии) в Париже медицинской школе и работал в нескольких больницах. Затем, в 1965 году, после того , как закончил свое обучение в качестве психоаналитика, он стал членом Парижской психоаналитического общества (SPP), из которого он был президентом с 1986 по 1989 год с 1975 по 1977 год он был вице — президентом Международного психоаналитическая ассоциация и с 1979 по 1980 году профессор университетского колледжа Лондона . Он умер в возрасте 84 лет, в Париже .

Андре Грин был автором многочисленных книг и статей по теории и практике психоанализа и психоаналитической критики культуры и литературы, многие из которых также появились в английских переводах.

Интеллектуальной развитие

Встреча с Лакана

В начале 1960 — х, Зеленый может быть найден участием Лакано «s семинар , не отказываясь от своей принадлежности к SPP — смелое решение , которое в течение некоторого времени позволило ему оседлать конкурирующую нить французского психоанализа от независимой позиции. Поскольку десятилетие прогрессировало , однако, он двинулся дальше от Лакана, и , наконец , порвал с последним в 1970 году, критикуя его концепцию означающего в мощной работе ее пренебрежение влияет .

Поступая таким образом, он заменил обычно оборонительный подход SPP в стороне Lacanism с прямой теоретической конфронтацией. Наиболее убедительным, зеленый указывает на то, что в то время как «Лакан говорит о том, что бессознательное структурировано как язык … когда вы читаете Фрейда, то очевидно, что это предложение не работает ни на минуту. Фрейд очень четко выступает против бессознательного (который он говорит, что составляют вещи презентаций и ничего) к предсознательному. Что связанно с языком может принадлежать только к предсознательному».

Greenian синтез

За прошедшие десятилетия, Р. Орасио Этчегойен пришел к выводу, что он назвал «сложный маршрут из плодовитой работы Андре Грина» продолжает демонстрировать интеллектуально самостоятельный путь , в котором «Зеленый фрейдистом аналитик , который сумел объединить в осознанном синтезе влияние авторов , как разнообразны , как Лакан, Бион , и, особенно, Винникотт ».

Результат должен был сделать Андре Грин один из самых важных психоаналитических мыслителей нашего времени — создатель того, что было названо Greenian теория психоанализа (Kohon, 1999). Опираясь на фрейдистской метапсихологии, Грин разработал еще теорию непредставимо, касающееся мышления в отсутствие, а также с сексуальностью.

В то время как содержащее множество местных вкладов — на центральной позиции фобии; субъективное разъединение; бессознательное признание; мертвая мать ; и больше — Greenian психоаналитическая рамки рассматривается как совокупность, создавая нечто большее , чем сумма его частей.

Теоретические материалы

О работе негатива

Значительная часть вклада Грина в современный психоанализе сосредоточилась на его исследование «различных условий работы негатива». Он подчеркнул, как «принимающее отрицание того, что было необходимо для отношений к новым вещам, чтобы стать возможными» — так, что «принять реальность отсутствия … открывает дверь, через процесс разработки сквозной, для нового опыта, новых идеалов и новых объектных отношений.

В аналитическом сеттинге

Для Грина, аналитическая установка в себя воссоздание психической реальности. «Символика установки включает в себя треугольную парадигму, объединяя три полярностей мечты ( нарциссизм ), из материнской заботы (от матери, после Winnicott), а также о запрете инцеста (от отца, после Фрейда ). Что психоаналитический аппарат вызывает, то есть символизации бессознательного структуры эдипова комплекса ».

О снах

Сны «для Андре Грина, отрицательные состояния пытается присоединиться к символизации», так что, как «подытожил Адам Филлипс :«Сны и поражает, и состояние пустоты или отсутствий было существенными недоумениями работы Грина , потому что они являются области опыта … в котором сама природа представительства ставится под угрозу «».

Мораль нарциссизм

Грин увидел моральный нарциссизм как попытку поднять себя выше обычных человеческих потребностей и вложений — в аскетическом попытке создания неприступной чувство морального превосходства.

Избранные труды по Green

Работа Отрицательного Андре Грин, Эндрю Веллер (Переводчик), Издательство: Free Association Books, 1999, ISBN 1-85343-470-1
О частном Безумия , Издательство: Международные университеты Press, 1997, ISBN 0-8236-3853-7
Цепи Эроса , Издательство: Karnac Books, 2002, ISBN 1-85575-960-8
Психоанализ: Парадигма для клинического мышления Издательство: Free Association Books , 2005, ISBN 1-85343-773-5
Жизнь нарциссизм, самолюбование смерти Лондон: ассоциация свободная книга 2001, ISBN 1-85343-530-9
Основные идеи для современного психоанализа. Непризнания и признание бессознательного . Лондон: Routledge, 2005. ISBN 1-58391-838-8
‘A Dual Концепция нарциссизма: Положительные и отрицательные организации’, (2002). Психоаналитическая Quarterly , 71: 631-649
Ткань аффекта в психоаналитическом дискурсе , новая библиотека Психоанализ, Лондон и Нью — Йорк, 1999, ISBN 0-415-11525-6

О Андре Грин:

Мертвая мать. Работа Андре Грин, ред. Грегорио Kohon, Лондон: Routledge 1999 ( в том числе интервью с АГ)
Кто есть кто во Франции 2005-2006 годов, Левалуа-Parret: Éditions Жак Лаффит 2005, стр. 976-977.

внешняя ссылка

ru.qwertyu.wiki

Аудио, Видео — Рене Руссийон, Андре Грин, Серж Лебовиси.

René Roussillon:

Детские теории — это не только детские сексуальные теории, но и теории страданий, ухода, лечения, нехватки.
Внутренняя нехватка иногда заполняется с помощью пищи, как съедобной, так и аффективной.

Дети строят свои фаллические теории находясь под большим влиянием культурных веяний. Мальчики страдают, что не могут быть девочками и наоборот. Хочется быть и тем, и другим, иметь всё. Идея: «я страдаю, потому, что мне чего-то не хватает», «я страдаю потому что у меня слишком много чего-то».

Эксцесс, избыток требует эвакуации либо посредством злости, либо орально — рвотой, анально — частым стулом, психически — отвержением, выбрасыванием.

О влиянии прежних теорий ухода и лечения. Рене Руссийон изучил тщательно в национальной закрытой библиотеке месмеризм, гипноз, все возможные методы лечения до 19 века, биоэнергетику, методы аббата Фариа, который вылечил огромное количество людей, он учился в Индии до того, как попал в тюрьму.

Рене Руссийон обнаружил формулу Фройда о том, что истерики страдают от реминисценций задолго до прочтения об этом у него. Старые методы вплелись в аналитический метод, но об этом мало говорят. И мало замечают. Отношения мать-дитя — гипнотические, медиумические, все знают, что мать чувствует свое дитя, но не задумываются о том, как это происходит. Промежуточное состояние между сном и бодрствованием — это близкое к аналитическому и к описанному Ференци, которому удалось вылечить, используя это состояние огромное количество военных. (Кто еще не прочитал книгу Тьерри Бокановски «Ференци» поспешите это сделать, Р. Руссийон часто на него ссылается).

О важности сонастройки, аккордажа, синхронизации с пациентом. Много знающих и талантливых аналитиков не могли добиться успехов в лечении своих пациентов именно по этой причине.

Говорит о том, что не стоит пренебрегать всеми другими методами лечения; если человек работает, используя при этом непонятные и неизвестные нам методы, да еще и не один год, а порой больше 10, значит это не случайность и не пустота и скорее стоило бы аналитикам у них чему-то научиться, тем, кто использует нетрадиционные методы, хотя бы их интуиции и способности к аккордажу.

* * *

Мономорбидные симптомы. Тревога. Или и тревога и соматические проявления, безработица. В американском журнале JAMA об этом есть много статей.

Р. Руссийон рассматривает различные диспозитивы, способы для оказания помощи больным. Среди них есть и такие, которые учитывают аналитическое мышление, но аналитическое мышление сильно отличается в разных странах. Нередко, несмотря на культурные и прочие отличия, аналитики разных стран могут говорить друг с другом (что вовсе не означает, что при этом они согласны друг с другом), понимать друг друга, рассуждать, спорить. Это потому, что всех нас объединяет общая теория. Мы все не работаем с младенцем как со взрослым. Говорит об учебнике, который вышел недавно, что он не назвал бы его мангалом, а введением в психоанализ. В учебнике представлены главные принципы клинической психологии и психоанализа. Говорит о том, что учиться придется всем всю жизнь.

Клинический метод. Клиническое мышление. Клиническая практика. Клинический диспозитив.

Клинические психологи читают психоаналитические книги. А им говорили, что теория привязанности не стыкуется с психоаналитической теорией. Говорит, что есть много различных ассоциаций, которые не являются аналитическими, но аналитически ориентированы. О важности личной терапии. О том, что невозможно работать с другими, если не научился исследовать себя и если не проделал эту работу. О том, как важно на протяжении ряда лет еженедельно встречаться с супервизорами. Во Франции работает 45 тысяч клинических психологов (к. п.). В отличие от аналитиков, которые работают в своих кабинетах, к. п. чаще работают в учреждениях. Психоаналитики все реже говорят о Я-коже, о конверте — Анзьё уже забыт. Психологи редко держат в голове кастрационную тревогу.

Нынешнее состояние дел связано с Лапланшем, Видлошером, Лебовиси. Невозможно научить студентов тому, в чем они не смогли практиковаться.

Перевод Л. И. Фусу

Andre Green:

Андре Грин о нарциссизме.

Когда Фройд говорит о нарциссизме, создаётся впечатление, что люди понимают, о чем идет речь. Даже часто говорят о других: он «нарциссичен». Он говорит о тех, кто чрезмерно интересуется собой, но мало чувствительны к другим.

Вернемся к мифу. Нарцисс очень красив, но у него есть определённое нарушение, он повреждён кое-чем, он не чувствителен к тому, что его красота может вызвать в других, в частности, у женщин, к тому, что он может быть привлекательным для других. Известно, что нимфа Эхо, которая, впрочем, была не просто эхом, а его эхом, влюбляется в него, но отвергнута им. Нарцисс однажды увидел свое изображение в воде и был настолько впечатлен своим отражением, своей красотой, что стал себя тщательно рассматривать и это привело к тому, что однажды он соскользнул и утонул.

Итак, мы замечаем, что Нарцисс не узнал себя, он не случайно так долго всматривался и рассматривал себя, рассматривал, как незнакомца, да, при этом впечатляясь видом того, кого он разглядывал, но не узнавая в нем себя и это продолжалось до тех пор, пока он не утонул.

Любовь направленная только лишь к себе обедняет нашу жизнь. Речь идет об эффекте заточения, закрытия от мира.

Говоря о нарциссизме мы отличаем:

1. Позитивный нарциссизм, или нарциссизм жизни, это такой нарциссизм, при котором инвестиция объекта превалирует. Это вовсе не значит, что мы находимся в альтруистической любви. Мы инвестируем и нас инвестируют. Мы любим и нас любят.

2. Мы уделяем большое значение объектам. Превалирует позитивная инвестиция объектов. Почему и для чего? Для того, чтобы мы сами получали удовольствие и делили своё удовольствие и с другими. Позитивные нарциссические решения нас подпитывают и возможно, подпитывая, помогают тем самым человеку справляться с разочарованиями и легче выдерживать свою жизнь.

3. Негативный нарциссизм, или нарциссизм смерти, связан с преобладанием деструктивности, когда объекты не инвестируются. Случается, что деструктивность бывает настолько выраженной, что тогда как к внутренним, так и к наружным объектам направляется лишь ненависть, объекты не инвестируются положительно, ненависть к другим и к себе приводит к самоуничтожению. Человек таким образом снижает свои жизненные способности и возможности.

Полагаю, что противопоставлялись организации и дезорганизации, но мало уделялось внимания дифференциации дезорганизациям типа хаотических и анеантизирующих, уничтожающих само существование, сводящие к небытию. Говорят, что анеантизирующие дезорганизации находятся за всякой хаотической дезорганизацией, но le néant существует и сам по себе, это тенденция к избавлению от привязанности, от инвестиции, что фактически является отказом от собственной природы (и это мы встречаем в разных религиях, философиях, культурах), от того, как мы были созданы.

Перевод Л. И. Фусу

Serge Lebovici:

1 — Introduction de Serge Lebovici sur la consultation thérapeutique.

Le cas Edith

Première consultation: les parents viennent sans l’enfant.

2 — Exposé de la situation clinique: troubles du sommeil chez un bébé de 20 jours.

3 — 1ére, 2éme, 3éme et 4éme séquences cliniques.

4 — 5éme et 6éme séquences cliniques.

Эпизод 1-й из 7-ми, диск 1: Serge Lebovici. Éléments de la psychopathologie du bébé?

Раздел «Разное»

psychic.ru

Андре Грин. Мертвая мать. Часть 1 » Родители и дети » ВЗАИМООТНОШЕНИЯ » Публикации » Образовательный центр Инги Корягиной Esolang

Разместил: Pearl

24 февраля 2014

Категория: Родители и дети

Комплекс мертвой матери — откровение переноса. Основные жалобы и симптомы, с которыми субъект вначале обращается к психоаналитику, не носят депрессивного характера. Симптоматика эта большей частью сводится к неудачам в аффективной, любовной и профессиональной жизни, осложняясь более или менее острыми конфликтами с ближайшим окружением. Нередко бывает, что, спонтанно рассказывая историю своей личной жизни, пациент невольно заставляет психоаналитика задуматься о депрессии, которая должна бы или могла бы иметь место там и в то время в детстве [больного], [о той депрессии], которой сам субъект не придает значения. Эта депрессия [лишь] иногда, спорадически достигавшая клинического уровня [в прошлом], станет очевидной только в переносе. Что до наличных симптомов классических неврозов, то они имеют второстепенное значение, или даже, если они и выражены, у психоаналитика возникает ощущение, что анализ их генеза не даст ключа к разгадке конфликта.

Андре Грин. Мертвая мать.
Посвящается Катрин Пара

Если бы понадобилось выбрать только одну черту явного различия между тем, как проводят психоанализ сегодня и как, насколько мы можем себе это представить, его [проводили]1 в былое время, то все, вероятно, согласились бы, что оно [это различие] сосредоточено вокруг проблематики горя.

Именно на это и указывает заголовок данного очерка: мертвая мать. Однако, дабы избежать всякого недоразумения, я уточню, что эта работа не рассматривает психические последствия реальной смерти матери; но скорее [трактует вопрос] о некоем имаго, складывающемся в психике ребенка вследствие материнской депрессии, [имаго], грубо преображающем живой объект, источник жизненности для ребенка, — в удаленную атоничную, почти безжизненную фигуру; [имаго], очень глубоко пропитывающем инвестиции некоторых субъектов, которых мы анализируем; и [имаго], тяготеющем над их судьбой и над их будущим — либидинозным, объектным и нарциссическим. Мертвая мать здесь, вопреки тому, что можно было бы ожидать, — это мать, которая остается в живых; но в глазах маленького ребенка, о котором она заботится, она, так сказать, — мертва психически.

Последствия реальной смерти матери — особенно если эта смерть является следствием суицида — наносят тяжелый ущерб ребенку, которого она оставляет после себя. Симптоматика, которая здесь развивается, непосредственно увязывается с этим событием, даже если в дальнейшем психоанализ и должен обнаружить, что непоправимость такой катастрофы не связана причинно лишь с той связью мать-ребенок, которая предшествовала смерти. Возможно, случится так, что и в этих случаях можно было бы описать тип отношений, близкий к тому, о котором я собираюсь говорить. Но реальность потери, ее окончательный и необратимый характер изменили бы задним числом и предшествующие отношения с объектом. Поэтому я не стану обсуждать конфликты, связанные с этой ситуацией. Также я не буду говорить об анализах тех пациентов, которые искали помощь психоаналитика по поводу явно депрессивной симптоматики.В действительности для анализантов, о которых я собираюсь рассказать, в ходе предварительных бесед совершенно не характерно выдвигать на первый план среди причин, побуждающих их пойти на психоанализ, какие бы то ни было депрессивные черты. Зато психоаналитиком сразу же ощущается нарциссическая природа упоминаемых [ими] конфликтов, имеющих черты невроза характера и его последствий для [их] любовной жизни и профессиональной деятельности.

Эта вступительная часть ограничивает методом исключения клинические рамки того, о чем я собираюсь трактовать. Мне надо кратко упомянуть некоторые ссылки, которые были вторым источником — мои пациенты были первым — моих размышлений. Дальнейшие рассуждения во многом обязаны тем авторам, которые заложили основы всякого знания о проблематике горя: Зигмунд Фрейд, Карл Абрахам и Мелани Кляйн. Но главным образом на путь меня навели новейшие исследования Дональда Винникотта’, Хайнца Кохута2, Николя Абрахама3 и Марьи Торок4, а также Ги Розолато5.

Итак, вот отправные постулаты для моих рассуждений:
Психоаналитическая теория в своем наиболее общепринятом виде признает два постулата: первый — это постулат потери объекта как основного момента структурирования человеческой психики, в ходе которого устанавливается новое отношение к действительности. С этих пор психика будет управляться принципом реальности, который начинает главенствовать над принципом удовольствия, хотя и его [принцип удовольствия] она [психика], впрочем, тоже сохраняет. Этот первый постулат представляет собой теоретическую концепцию, а не факт наблюдения, так как оное [наблюдение] показало бы нам скорее последовательную эволюцию, чем мутационный скачок. Второй общепризнанный большинством авторов постулат — [постулат] о депрессивной позиции, в различной интерпретации у тех и у других. Этот второй постулат объединяет факт наблюдения с теоретическими концепциями Мелани Кляйн и Дональда Винникотта. Следует подчеркнуть, что эти два постулата связаны с общей ситуацией [удела человеческого] и отсылают нас к неизбежному событию онтогенеза. Если предшествующие нарушения в отношениях между матерью и ребенком затрудняют и переживание [потери объекта] и преодоление [депрессивной позиции], [то даже] отсутствие таких нарушений и хорошее качество материнского ухода не могут избавить ребенка от [необходимости переживания и преодоления] этого периода, который для его психической организации играет структурирующую роль.Впрочем, есть пациенты, которые, какую бы [клиническую] структуру они не представляли, кажется, страдают от персистирования симптомов депрессии, более или менее рекуррентной и более или менее инвалидизирующей, но, кажется, выходящей за рамки нормальных депрессивных реакций, таких, от которых периодически страдает каждый. Ибо мы знаем, что игнорирующий [свою] депрессию субъект, вероятно, более нарушен, чем тот, кто переживает ее [депрессию] от случая к случаю.

Итак, я задаюсь здесь следующим вопросом: «Какую можно установить связь между потерей объекта и депрессивной позицией, как общими [исходными] данными, и своеобразием [описываемого] депрессивного симптомокомплекса, [клинически] центрального, но часто тонущего среди другой симптоматики, которая его более или менее маскирует? Какие [психические] процессы развиваются вокруг этого [депрессивного] центра? Из чего строится этот [депрессивный] центр в психической реальности [больного]?»

Мертвый отец и мертвая мать

Основываясь на интерпретации фрейдовской мысли, психоаналитическая теория отвела главное место концепции мертвого отца, фундаментальное значение которого в генезе Сверх-Я подчеркнуто в «Тотем и табу». Эдипов комплекс здесь рассматривается не просто как стадия либидинозного развития, но как [внутрипсихическая] структура; такая теоретическая позиция обладает своей внутренней цельностью. Из нее проистекает целый концептуальный ансамбль: Сверх-Я в классической теории, Закон и Символика в лакановской мысли. Кастрация и сублимация, как судьба влечений, внутренне связывают этот ансамбль общими референциями.

Мертвую мать, напротив, никто никогда не рассматривал со структурной точки зрения. В некоторых случаях на нее можно найти отдельные намеки, как в анализе [творчества] Эдгара По у Мари Бонапарт, где речь идет о частном случае ранней потери матери. Но узкий реализм [авторской] точки зрения накладывает [и] здесь [свои] ограничения. Такое пренебрежение [мертвой матерью] невозможно объяснить, исходя из эдиповой ситуации, поскольку эта тема должна была бы возникнуть либо в связи с Эдиповым комплексом девочки, либо в связи с негативным Эдиповым комплексом у мальчика. На самом деле дело в другом. Матереубийство не подразумевает мертвой матери, напротив; что же до концепции мертвого отца, то она поддерживает референции предков, филиации, генеалогии, отсылает к первобытному преступлению и к виновности, из него проистекающей.

Поразительно, однако, что [психоаналитическая] модель горя, лежащая в основе излагаемой концепции, никак не упоминает ни горе по матери, ни горе по отнятию от груди. Если я упоминаю эту модель, то не только потому, что она предшествовала нижеизложенной концепции, но и потому, что следует констатировать отсутствие между ними прямой связи.

Фрейд в работе «Торможение, симптом и тревога» релятивизировал кастрационную тревогу, включив ее в серию, содержащую равным образом тревогу от потери любви объекта, тревогу перед угрозой потери объекта, тревогу перед Сверх-Я и тревогу от потери покровительства Сверх-Я. При этом известно, какую важность он придавал проведению различий между тревогой, болью и горем.В мои намерения не входит подробно обсуждать мысли Фрейда по данному вопросу — углубление комментария увело бы меня от темы — но хочу сделать одно замечание. Есть тревога кастрационная и тревога вытеснения. С одной стороны, Фрейд хорошо знал, что наряду и с одной и с другой существуют много как иных форм тревоги, так и разных видов вытеснения или даже прочих механизмов защиты. В обоих случаях он допускает существование хронологически более ранних форм и тревоги, и вытеснения. И все-таки, в обоих случаях именно они — кастрационная тревога и вытеснение — занимают [у Фрейда] центральное место, и по отношению к ним рассматриваются все иные типы тревоги и различные виды вытеснения, будь то более ранние или более поздние; фрейдовская мысль показывает здесь свой [двоякий] характер, [в осмыслении психопатологии] столь же структурирующий, сколь и генетический. Характер, который проступит еще более явно, когда он [Фрейд] превратит Эдипа в первофантазию, относительно независимую от конъюнктурных случайностей, образующих специфику данного пациента. Так, даже в тех случаях, когда он [Фрейд] констатирует негативный Эдипов комплекс, как у Сергея Панкеева’, он [Фрейд] будет утверждать, что отец, объект пассивных эротических желаний пациента, остается, тем не менее, кастратором.
Эта структурная функция [кастрационной тревоги] подразумевает концепцию становления психического порядка, программируемого первофантазиями. Эпигоны Фрейда не всегда следовали за ним по этому пути. Но кажется, что французская психоаналитическая мысль в целом, несмотря на все разногласия, последовала в этом вопросе за Фрейдом. С одной стороны, референтная модель кастрации обязывала авторов, осмелюсь так выразиться, «кастратизировать» все прочие формы тревоги; в таких случаях начинали говорить, например, об анальной или нарциссической кастрации. С другой стороны, давая антропологическую интерпретацию теории Фрейда, все разновидности тревоги сводили к концепции нехватки в теории Лакана. Я полагаю, однако, что спасение концептуального единства и общности в обоих случаях шло во вред, как практике, так и теории.

Показалось бы странным, если бы по этому вопросу я выступил с отказом от структурной точки зрения, которую всегда защищал. Вот почему я не стану присоединяться к тем, кто подразделяет тревогу на различные виды по времени ее проявления в разные периоды жизни субъекта; но предложу скорее структурную концепцию, которая организуется вокруг не единого центра (или парадигмы), а вокруг, по крайней мере, двух таких центров (или парадигм), в соответствии с особенным характером каждого из них, отличным от тех [центров или парадигм], что предлагали до сих пор.

Вполне обоснованно считается, что кастрационная тревога структурирует весь ансамбль тревог, связанных с «маленькой вещицей, отделенной от тела», идет ли речь о пенисе, о фекалиях или о ребенке. Этот класс [тревог] объединяется постоянным упоминанием кастрации в контексте членовредительства, ассоциирующегося с кровопролитием. Я придаю большее значение «красному» аспекту этой тревоги, нежели ее связи с парциальным объектом.

Напротив, когда речь заходит о концепции потери груди или потери объекта, или об угрозах, связанных с потерей или с покровительством Сверх-Я, или, в общем, обо всех угрозах покинутости, контекст никогда не бывает кровавым. Конечно, все формы тревоги сопровождаются деструктивностью, кастрация тоже, поскольку рана — всегда результат деструкции. Но эта деструктивность не имеет ничего общего с кровавой мутиляцией. Она — траурных цветов: черная или белая. Черная, как тяжелая депрессия; белая, как те состояния пустоты, которым теперь так обоснованно уделяют внимание.

Моя гипотеза состоит в том, что мрачная чернота депрессии, которую мы можем законно отнести за счет ненависти, обнаруживающейся на психоанализе депрессивных больных, является только вторичным продуктом, скорее, следствием, чем причиной «белой» тревоги, выдающей потерю; [потерю], понесенную на нарциссическом уровне.

Я не стану возвращаться к тому, что полагаю уже известным из моих описаний негативной галлюцинации и белого психоза, и отнесу белую тревогу или белое горе к этой же серии. «Белая» серия — негативная галлюцинация, белый психоз и белое горе, все относящееся к тому, что можно было бы назвать клиникой пустоты или клиникой негатива, — является результатом одной из составляющих первичного вытеснения, а именно: массивной радикальной дезинвестиции, оставляющей в несознательном следы в виде «психических дыр», которые будут заполнены реинвестициями, [но эти реинвестиции станут только] выражением деструктивности, освобожденной таким ослаблением либидинозной эротики.

Манифестация ненависти и последующие процессы репарации суть вторичные проявления центральной дезинвестиции первичного материнского объекта. Понятно, что такой взгляд меняет все, вплоть до техники психоанализа, поскольку [теперь ясно, что всякое] самоограничение [психоаналитика] при истолковании ненависти в структурах с депрессивными чертами приводит лишь к тому, что первичное ядро этого образования навсегда остается нетронутым.

Эдипов комплекс должен быть сохранен как незаменимая символическая мат-Рица, которая навсегда остается для нас важнейшей референцией, даже в тех случаях, когда говорят о прегенитальной или преэдиповой регрессии, ибо эта референция имплицитно отсылает нас к аксиоматической триангуляции. Как бы глубоко не продвинулся психоанализ дезинвестиций первичного объекта, судьба человеческой психики состоит в том, чтобы всегда иметь два объекта и никогда — один; насколько бы далеко ни заходили попытки проследить концепцию первобытного (филогенетического) Эдипова комплекса, отец, как таковой, присутствует и там, пусть даже в виде своего пениса (я подразумеваю архаическую концепцию Мелани Кляйн отцовского пениса в животе матери). Отец, он — здесь одновременно и с матерью, и с ребенком, и с самого начала. Точнее, между матерью и ребенком. Со стороны матери это выражается в ее желании к отцу, реализацией которого является ребенок. Со стороны ребенка все, что предвосхищает существование третьего, всякий раз, когда мать присутствует не полностью, и [всякий раз, когда] инвестиция ребенка ею, не является ни тотальной, ни абсолютной; [тогда, всякий раз], по меньшей мере, в иллюзиях, которые ребенок питает в отношении матери до того, что принято называть потерей объекта, [все это] будет, в последействии, связано с отцом.

Таким образом, можно понять непрерывность связей между этой метафорической потерей груди, [последующей] символической мутацией отношений между удовольствием и реальностью (возводимой последействием в принципы), с запретом инцеста и с двойным изображением образов матери и отца, потенциально соединенных в фантазии гипотетической первосцены, задуманной вне субъекта, в которой субъект отсутствует и учреждается в отсутствие [своего] аффективного представления, что [зато потом] порождает [его] фантазию, продукцию [его] субъективного «безумия».

К чему эта метафоричность? Обращение к метафоре, незаменимое для любого существенного элемента психоаналитической теории, [становится] здесь особенно необходимым. В предыдущей работе я отмечал существование у Фрейда двух версий потери груди. Первая версия, теоретическая и концептуальная, изложена в его статье об «отнекивании» Фрейд здесь говорит [о потери груди], как об основном, уникальном, мгновенном и решающем событии; поистине можно сказать, что это событие [впоследствии] оказывает фундаментальное воздействие на функцию суждения. Зато в «Кратком очерке психоанализа» он занимает скорее описательную, чем теоретическую позицию, как будто занялся столь модными ныне наблюдениями младенцев. Здесь он трактует данный феномен не теоретически, а, если можно так выразиться, «повествовательно», где становится понятно, что такая потеря есть процесс постепенной, шаг за шагом, эволюции. Однако, на мой взгляд, описательный и теоретический подходы взаимно исключают друг друга, так же как в теории взаимно исключаются восприятие и память. Обращение к такому сравнению — не просто аналогия. В «теории», которую субъект разрабатывает относительно самого себя, мутационное истолкование всегда ретроспективно. [Лишь] в последействии формируется та теория потерянного объекта, которая так и обретает свой характер основополагающей, единственной, мгновенной, решающей и, осмелюсь так сказать, сокрушительной [потери].Обращение к метафоре оправдано не только с диахронической точки зрения, но и с синхронической. Самые ярые сторонники референций груди в современном психоанализе, кляйнианцы, признают теперь, смиренно добавляя воды в свое вино, что грудь — не более чем слово для обозначения матери, к удовольствию некляйнианских теоретиков, которые часто психологизируют психоанализ. Нужно сохранить метафору груди, поскольку грудь, как и пенис, не может быть только символической. Каким бы интенсивным не было удовольствие сосания, связанного с соском или с соской, эрогенное удовольствие властно вернуть себе в матери и все, что не есть грудь: ее запах, кожу, взгляд и тысячу других компонентов, из которых «сделана» мать. Метонимический объект становится метафорой объекта.

Между прочим, можно заметить, что у нас не возникает никаких затруднений рассуждать сходным образом, когда мы говорим и о любовных сексуальных отношениях, сводя весь ансамбль, в общем-то, довольно сложных отношений, на копуляцию пенис — вагина и соотнося [все] пертурбации [этого ансамбля] с кастрационной тревогой.

Понятно тогда, что, углубляясь в проблемы, связанные с мертвой матерью, я отношусь к ней как к метафоре, независимой от горя по реальному объекту.

Комплекс мертвой матери

Когда же психоанализ начнется, то перенос открывает иногда довольно скоро, но чаще всего после долгих лет психоанализа единственную в своем роде депрессию. У психоаналитика возникает чувство несоответствия между депрессией переноса (термин, предлагаемый мною для этого случая, чтобы противопоставить его неврозу переноса) и внешним поведением [больного], которое депрессия не затрагивает, поскольку ничто не указывает на то, чтобы она стала очевидна для окружения [больного], что, впрочем, не мешает его близким страдать от тех объектных отношений, которые навязывает им анализант.

Эта депрессия переноса не указывает ни на что другое как на повторение инфантильной депрессии, характерные черты которой я считаю полезным уточнить.

Здесь речь не идет о депрессии от реальной потери объекта, [то есть], я хочу сказать, что дело не в проблеме реального разделения с объектом, покинувшим субъекта. Такой факт может иметь место, но не он лежит в основе комплекса мертвой матери.Основная черта этой депрессии в том, что она развивается в присутствии объекта, погруженного в свое горе. Мать, по той или иной причине, впала в депрессию. Разнообразие этиологических факторов здесь очень велико. Разумеется, среди главных причин такой материнской депрессии мы находим потерю любимого объекта: ребенка, родственника, близкого друга или любого другого объекта, сильно инвестированного матерью. Но речь также может идти о депрессии разочарования, наносящего нарциссическую рану: превратности судьбы в собственной семье или в семье родителей; любовная связь отца, бросающего мать; унижение и т. п. В любом случае, на первом плане стоят грусть матери и уменьшение [ее] интереса к ребенку.

Важно подчеркнуть, что, как [уже] поняли все авторы, самый тяжелый случай — это смерть [другого] ребенка в раннем возрасте. Я же особо настоятельно хочу указать на такую причину [материнской депрессии], которая полностью ускользает от ребенка, поскольку [вначале ему] не хватает данных, по которым он мог бы о ней [этой причине] узнать, [и постольку] ее ретроспективное распознание [остается] навсегда невозможно, ибо она [эта причина] держится в тайне, [а именно], — выкидыш у матери, который в анализе приходится реконструировать по мельчайшим признакам. [Эта] гипотетическая, разумеется, конструкция [о выкидыше только и] придает связность [различным] проявлениям [аналитического] материала, относимого [самим] субъектом к последующей истории [своей жизни].

Тогда и происходит резкое, действительно мутационное, изменение материнского имаго. Наличие у субъекта подлинной живости, внезапно остановленной [в развитии], научившейся цепляться и застывшей в [этом] оцепенении, свидетельствует о том, что до некоторых пор с матерью [у него] завязывались отношения счастливые и [аффективно] богатые. Ребенок чувствовал себя любимым, несмотря на все непредвиденные случайности, которых не исключают даже самые идеальные отношения. С фотографий в семейном альбоме [на нас] смотрит веселый, бодрый, любознательный младенец, полный [нераскрытых] способностей, в то время как более поздние фото свидетельствуют о потере этого первичного счастья. Всё будет покончено, как с исчезнувшими цивилизациями, причину гибели которых тщетно ищут историки, выдвигая гипотезу о сейсмическом толчке, который разрушил дворец, храм, здания и жилища, от которых не осталось ничего, кроме руин. Здесь же катастрофа ограничивается [формированием] холодного ядра, которое [хоть и] будет обойдено в дальнейшем [развитии], но оставляет неизгладимый след в эротических инвестициях рассматриваемых субъектов.

Трансформация психической жизни ребенка в момент резкой дезинвестиции его матерью при [её] внезапном горе переживается им, как катастрофа. Ничто ведь не предвещало, чтобы любовь была утрачена так враз. Не нужно долго объяснять, какую нарциссическую травму представляет собой такая перемена. Следует, однако, подчеркнуть, что она [травма] состоит в преждевременном разочаровании и влечет за собой, кроме потери любви, потерю смысла, поскольку младенец не находит никакого объяснения, позволяющего понять произошедшее. Понятно, что если он [ребенок] переживает себя как центр материнской вселенной, то, конечно же, он истолкует это разочарование как последствие своих влечений к объекту. Особенно неблагоприятно, если комплекс мертвой матери развивается в момент открытия ребенком существование третьего, отца, и если новая инвестиция будет им истолкована как причина материнской дезинвестиции. Как бы то ни было, триангуляция в этих случаях складывается преждевременно и неудачно. Поскольку либо, как я только что сказал, уменьшение материнской любви приписывается инвестиции матерью отца, либо это уменьшение [ее любви] спровоцирует особенно интенсивную и преждевременную инвестицию отца как спасителя от конфликта, разыгрывающегося между ребенком и матерью. В реальности, однако, отец чаще всего не откликается на беспомощность ребенка. Вот так субъект и [оказывается] зажат между: матерью — мертвой, а отцом — недоступным, будь то отец, более всего озабоченный состоянием матери, но не приходящий на помощь ребенку, или будь то отец, оставляющий обоих, и мать и дитя, самим выбираться из этой ситуации.

После того как ребенок делал напрасные попытки репарации матери, поглощенной своим горем и дающей ему почувствовать всю меру его бессилия, после того как он пережил и потерю материнской любви, и угрозу потери самой матери и боролся с тревогой разными активными средствами, такими как ажитация, бессонница или ночные страхи, Я применит серию защит другого рода.

Первой и самой важной [защитой] станет [душевное] движение, единое в двух лицах: дезинвестиция материнского объекта и несознательная идентификация с мертвой матерью. В основном аффективная, дезинвестиция эта [касается] также и [психических] представлений и является психическим убийством объекта, совершаемым без ненависти. Понятно, что материнская скорбь запрещает всякое возникновение и [малой] доли ненависти, способной нанести еще больший ущерб ее образу. Эта операция по дезинвестиции материнского образа не вытекает из каких бы то ни было разрушительных влечений, [но] в результате на ткани объектных отношений с матерью образуется дыра; [все] это не мешает поддержанию [у ребенка] периферических инвестиций [матери]; так же как и мать продолжает его любить и продолжает им заниматься, [даже] чувствуя себя бессильной полюбить [его] в [своем] горе, так изменившем ее базовую установку в отношении ребенка. [Но] все-таки, как говорится, «сердце к нему не лежит». Другая сторона дезинвестиции состоит в первичной идентификации с объектом. Зеркальная идентификация становится почти облигатной после того, как реакции комплиментарности (искусственная веселость, ажитация и т. п.) потерпели неудачу. Реакционная симметрия — по типу [проявления] симпатии [к ее реакциям] — оказывается [здесь] единственно возможным средством восстановления близости с матерью. Но не в подлинной репарации [материнского объекта] состоит реальная цель [такого] миметизма, а в том, чтобы сохранить [уже] невозможное обладание объектом, иметь его, становясь не таким же, как он [объект], а им самим. Идентификация — условие и отказа от объекта, и его в то же время сохранения по каннибальскому типу — заведомо несознательна. Такая идентификация [вкупе с дезинвестицией] происходит без ведома Я-субъекта и против его воли; в этом [и состоит ее] отличие от иных, в дальнейшем [столь же] несознательно происходящих, дезинвестиций, поскольку эти другие случаи предполагают избавление [субъекта] от объекта, [при этом] изъятие [объектных инвестиций] обращается в пользу [субъекта]. Отсюда — и ее [идентификации] отчуждающий характер. В дальнейших объектных отношениях субъект, став жертвой навязчивого повторения, будет, повторяя прежнюю защиту, активно дезинвестировать [любой] объект, рискующий [его, субъекта] разочаровать, но что останется для него полностью несознательным, так это [его] идентификация с мертвой матерью, с которой отныне он будет соединен в дезинвестиции следов травмы.

Вторым фактом является, как я [уже] подчеркивал, потеря смысла. «Конструкция» груди, которой удовольствие является и причиной, и целью, и гарантом, враз и без причины рухнула. Даже вообразив себе выворачивание ситуации субъектом, который в негативной мегаломании приписывает себе ответственность за перемену, остается непроходимая пропасть между проступком, в совершении которого субъект мог бы себя упрекнуть, и интенсивностью материнской реакции. Самое большее, до чего он сможет додуматься, что, скорее, чем с каким бы то ни было запретным желанием, проступок сей связан с его [субъекта] образом бытия; действительно, отныне ему запрещено быть. Ввиду уязвимости материнского образа, внешнее выражение деструктивной агрессивности невозможно; такое положение [вещей], которое [иначе] бы толкало ребенка к тому, чтобы дать себе умереть, вынуждает его найти ответственного за мрачное настроение матери, буде то [даже] козел отпущения. На эту роль назначается отец. В любом случае, я повторяю, складывается преждевременная триангуляция, в которой присутствуют ребенок, мать и неизвестный объект материнского горя. Неизвестный объект горя и отец тогда сгущаются, формируя у ребенка ранний Эдипов комплекс.

Вся эта ситуация, связанная с потерей смысла, влечет за собой открытие второго фронта защит.Развитие вторичной ненависти, которая не является [продолжением] ни первичной, ни фундаментальной; [вторичной ненависти], проступающей в желаниях регрессивной инкорпорации, и при этом — с окрашенных маниакальным садизмом анальных позиций, где речь идет о том, чтобы властвовать над объектом, осквернять его, мстить ему и т. п.

Аутоэротическое возбуждение состоит в поиске чистого чувственного удовольствия, почти что удовольствия органа, без нежности, без жалости, не обязательно сопровождаясь садистскими фантазиями, но оставаясь [навсегда] отмеченным сдержанностью в [своей] любви к объекту. Эта [сдержанность] послужит основой будущих истерических идентификаций. Имеет место преждевременная диссоциация между телом и душой, между чувственностью и нежностью, и блокада любви. Объект ищут по его способности запустить изолированное наслаждение одной или нескольких эрогенных зон, без слияния во взаимном наслаждении двух более или менее целостных объектов.Наконец, и самое главное, поиск потерянного смысла структурирует преждевременное развитие фантазматических и интеллектуальных способностей Я. Развитие бешеной игровой деятельности происходит не в свободе играть, а в принуждении воображать, так же как интеллектуальное развитие вписывается в принуждение думать. Результативность и ауторепарация идут рука об руку в достижении одной цели: превозмогая смятение от потери груди и сохраняя эту способность, создать грудь-переноску, лоскут когнитивной ткани, предназначенный замаскировать дезинвестиционную дыру, в то время как вторичная ненависть и эротическое возбуждение бурлят у бездны на краю. Такая сверхинвестированная интеллектуальная активность необходимо несет с собой значительную долю проекции. Вопреки обычно распространенному мнению, проекция — не всегда [подразумевает] ложное суждение. Проекция определяется не истинностью или ложностью того, что проецируется, а операцией, заключающейся в том, чтобы перенести на внешнюю сцену (пусть то сцена объекта) расследование и даже гадание о том, что должно быть отвергнуто и уничтожено внутри. Ребенок пережил жестокий опыт своей зависимости от перемен настроения матери. Отныне он посвятит свои усилия угадыванию или предвосхищению.

Скомпрометированное единство Я, отныне дырявого, реализуется либо в плане фантазии, открывая путь художественному творчеству, либо в плане познания, [служа] источником интеллектуального богатства. Ясно, что мы имеем дело с попытками совладания с травматической ситуацией. Но это совладание обречено на неудачу. Не то что бы оно потерпело неудачу там, куда оно перенесло театр [военных] действий. [Хотя] такие преждевременные идеализированные сублимации исходят из незрелых и, несомненно, [слишком] торопливых психических образований, я не вижу никакого резона, если не впадать в нормативную идеологию, оспаривать их подлинность [как сублимаций]. Их неудача — в другом. Эти сублимации вскроют свою неспособность играть уравновешивающую роль в психической экономии, поскольку в одном пункте субъект остается особенно уязвим — в том, что касается его любовной жизни. В этой области [любая] рана разбудит [такую] психическую боль, что нам останется [только] наблюдать возрождение мертвой матери, которая, возвращаясь в ходе кризиса на авансцену, разрушит все сублимационные достижения субъекта, которые, впрочем, не утрачиваются [насовсем], но [лишь] временно блокируются. То любовь [вдруг] снова оживит развитие сублимированных достижений, то [сами] эти последние [сублимации] попытаются разблокировать любовь. На мгновение они [любовь и сублимация] могут объединять свои усилия, но вскоре деструктивности превысит возможности субъекта, который [субъект] не располагает необходимыми инвестициями, [ни] для поддержания длительных объектных отношений, [ни] для постепенного нарастания глубокой личной вовлеченности, требующей заботы о другом. Так [всякая] Попытка [влюбиться] оборачивается [лишь] неизбежным разочарованием либо объекта, либо [собственного] Я, возвращая [субъекта] к знакомому чувству неудачи и бессилия. У пациента появляется чувство, что над ним тяготеет проклятье, проклятье мертвой матери, которая никак не умрет и держит его в плену. Боль, это нарциссическое чувство, проступает наружу. Она [боль] является страданием, постоянно причиняемым краями [нарциссической] раны, окрашивающим все инвестиции, сдерживающим проявления [и] ненависти, [и] эротического возбуждения, и потери груди. В психической боли [так же] невозможно ненавидеть, как [и] любить, невозможно наслаждаться, даже мазохистски, невозможно думать. Существует только чувство неволи, которое отнимает Я у себя самого и отчуждает его [Я] в непредставимом образе [мертвой матери].

Маршрут субъекта напоминает погоню за неинтроецируемым объектом, без возможности от него отказаться или его потерять, тем более, без возможности принять его интроекцию в Я, инвестированное мертвой матерью. В общем, объекты [данного] субъекта всегда остаются на грани Я — и не совсем внутри, и не вполне снаружи. И не случайно, ибо место — в центре — занято мертвой матерью.

Долгое время психоанализ этих субъектов проводился путем исследования классических конфликтов: Эдипов комплекс, прегенитальные фиксации, анальная и оральная. Вытеснение, затрагивающее инфантильную сексуальность [или] агрессивность, истолковывалось безустанно. Прогресс, несомненно, замечался. Но для психоаналитика оный [прогресс] был не слишком убедителен, даже если анализант, со своей стороны, пытался утешить себя, подчеркивая те аспекты, которыми он мог бы быть доволен.

На самом деле, вся эта психоаналитическая работа остается поводом к эффектному краху, где все [вдруг] предстает как в первый день, вплоть до того, что [однажды] анализант констатирует, что больше не может продолжать себя обманывать, и чувствует себя вынужденным заявить о несостоятельности [именно] объекта переноса — психоаналитика, несмотря на [все] извивы отношений с объектами латеральных переносов, которые [тоже] помогали ему избегать затрагивания центрального ядра конфликта.

Индивидуальная консультация: Юнгеанский анализ

esolang.com

Андре грин работа негатива – Работа негатива: transurfer — LiveJournal

«Перемирие с собой не бывает окончательным»

Концепт «белый психоз» в творчестве Андре Грина. / Часть I.

Андре Грин. «Мертвая мать»

Комплекс мёртвой матери

Теория нарциссизма Андре Грина

Андре Грин (психоаналитик) — André Green (psychoanalyst)

Жизнь и карьера

Интеллектуальной развитие

Встреча с Лакана

Greenian синтез

Теоретические материалы

О работе негатива

В аналитическом сеттинге

О снах

Мораль нарциссизм

Избранные труды по Green

Рекомендации

внешняя ссылка

Аудио, Видео — Рене Руссийон, Андре Грин, Серж Лебовиси.

Андре Грин о нарциссизме.

Андре Грин. Мертвая мать. Часть 1 » Родители и дети » ВЗАИМООТНОШЕНИЯ » Публикации » Образовательный центр Инги Корягиной Esolang

Добавить комментарий Отменить ответ