Хаос внутренней речи
Книга Питера Годфри-Смита, философа науки, морского биолога и опытного аквалангиста, посвящена эволюции мышления, которую он изучает в том числе и на примере головоногих моллюсков. Эти животные приобрели крупный мозг и сложное поведение совершенно независимо от млекопитающих. Исследуя их «разум», столь чуждый для нас, мы можем понять, как родилось и развивалось сознание. «Горький» публикует фрагмент, посвященный роли языка в этом процессе.
Питер Годфри-Смит. Чужой разум. М.: АСТ, 2020. Перевод с английского Марии Елифёровой
Слово, ставшее плотьюКакова психологическая роль языка, нашей способности говорить и слушать? И в первую очередь, какую роль играет это бормотание, этот хаос внутренней речи? Эти вопросы вызывают горячие баталии. Для одних внутренняя речь — пустопорожний комментарий, пена на поверхности сознания, не имеющая особого смысла.
Для других, например для Выготского, это жизненно важный инструмент. Краткое, но знаменитое высказывание Чарльза Дарвина в «Происхождении человека» (1871) гласит, что речь, внутренняя или внешняя, необходима для сложного мышления.
Умственные способности у отдаленных прародителей человека должны были быть несравненно выше, чем у какой-либо из существующих обезьян, прежде чем даже самая несовершенная форма речи могла войти в употребление. С другой стороны, можно принять, что постоянное применение и усовершенствование речи оказало влияние на мозг, давая ему возможность и побуждая его вырабатывать длинные ряды мыслей. Длинный и сложный ряд мыслей не может теперь существовать без слов, немых или громких, как длинное исчисление — без цифр или алгебраических знаков.
На первый взгляд этот вывод кажется неизбежным: сложное мышление, способное шаг за шагом продвигаться от посылки к умозаключению, нуждается в языке или чем-то подобном ему. Кажется, что организованная внутренняя обработка информации не может осуществляться без него.
Но последнее утверждение неверно. Мы уже убедились, что во внутреннем мире животных происходят достаточно сложные процессы без помощи речи. Вспомним павианов из предыдущей главы. Они живут общественными группами, образуя сложные альянсы и иерархические отношения. У них простые вокализации, всего три-четыре звука, но система внутренней обработки слуховой информации гораздо сложнее. Они умеют узнавать друг друга по голосам и давать истолкования череде криков разных павианов, конструируя свое понимание происходящего, которое намного сложнее всего, что павиан смог бы высказать. Когда они конструируют истории, у них явно имеются какие-то средства для сцепления идей, гораздо более развитые, чем способность выразить их через доступную павианам коммуникативную систему.
Пример с павианами особенно ярок, но есть и другие. В последние годы наука достигла стойкого и впечатляющего успеха в изучении способностей некоторых видов птиц, особенно ворон, попугаев и видов, запасающих пищу, — например, соек.
Никола Клейтон и ее коллеги из Кембриджского университета провели ряд исследований, продемонстрировавших, что птицы могут прятать разные типы пищи в сотнях различных мест, чтобы вернуться за ней позже, и что они запоминают не только места, где прятали корм, но и что именно они там спрятали, так что более скоропортящиеся продукты они съедают раньше, чем те, которые хранятся дольше.
Сам Выготский еще в начале двадцатого столетия отчасти осознавал это. Он знал о «первых ласточках» в сфере исследований, показывающих сложность мышления животных — работах, которые могли нанести сокрушительный удар его теориям. Поначалу Выготский считал, что внутренняя речь играет ключевую роль во всяких сложных мыслительных операциях, но затем он узнал об экспериментах Вольфганга Келера с шимпанзе. Келер был немецким психологом, который провел четыре года в полевой лаборатории на острове Тенерифе (Канарские острова) во время Первой мировой войны. Там он экспериментировал с девятью шимпанзе, уделяя особое внимание тому, как они добывают пищу в новых для них условиях.
По сообщению Келера, иногда шимпанзе демонстрировали «инсайт» — они могли разрешить новую проблему спонтанно. Наиболее широкую известность получил пример с ящиками, которые они ставили друг на друга и затем залезали на них, чтобы дотянуться до пищи, подвешенной высоко. Келер подорвал представление о том, что связь между языком и сложным мышлением так уж необходима.
Есть свидетельства, что это применимо и к человеку. Канадский психолог Мерлин Дональд в своей книге «Истоки современного сознания», опубликованной в 1991 году, привлек данные двух «естественных экспериментов». Во-первых, он обратился к сведениям о жизни глухих в бесписьменных обществах, где также отсутствуют жестовые языки. Он утверждал, что эти люди ведут более полноценный образ жизни, чем можно было ожидать, если бы язык играл ключевую роль в сложном мышлении. Во-вторых, он привел необычайный пример франко-канадского монаха, известного под именем брат Иоанн, случай которого был описан в статье Андре Роша Лекура и Ива Жоанетта 1980 года.
Большую часть времени брат Иоанн вел нормальную жизнь, но временами был подвержен приступам тяжелой афазии. Во время таких приступов он полностью утрачивал способность пользоваться языком — и восприятие речи, и саму речь, как внешнюю, так и внутреннюю. Во время приступов он оставался в сознании. Иногда приступы одолевали его на людях, и в этих случаях ему приходилось проявлять немалую изобретательность, чтобы выпутаться из этого положения. В статье описан случай, когда он приехал поездом в другой город и его одолел приступ как раз в момент, когда ему нужно было отыскать гостиницу и заказать себе что-нибудь поесть. Он использовал для этого жестикуляцию (в частности, тыкал пальцем в меню, которое не мог прочесть, надеясь, что попадает в нужное место), и для организации мыслей и действий ему не нужен был никакой внутренний языковой поток. Если верна теория, что для сложного мышления необходим язык, брат Иоанн вряд ли бы справился. Впоследствии он описывал подобные эпизоды как очень затруднительные и неловкие, но он справлялся и он оставался в сознании.
Крайние точки зрения на обе стороны вопроса начинают смягчаться: язык — важный инструмент мышления, а внутренняя речь — не просто мыслительно-звуковая пена. Но она не является жизненно необходимой для организации идей, а язык — не главный проводник сложного мышления. В первых абзацах этой главы я писал, что Юм в своем перечне явлений внутренней жизни сознания удивительным образом упускает внутреннюю речь. Но совершенно аналогичные претензии можно предъявить и приведенному там же возражению Джона Дьюи. Дьюи считал, что Юмовы «идеи» были всего лишь словами, проговариваемыми про себя. Но даже если слова и вправду подразумевались, что не так с упомянутыми Юмом восприятиями «тепла или холода, света или тени, любви или ненависти»? Несомненно, Дьюи тоже был знаком с подобными вещами на личном опыте. Списки обоих философов явно неполны.
Роль, которую язык играет в нашем сознании, возможно, не так далека от оценки Дарвина, хотя Дарвин и высказался на этот счет чрезмерно категорично.
Язык служит посредником для организации идей и работы с ними. Вот свежий пример из экспериментов с маленькими детьми, которые проводит у себя в лаборатории гарвардский психолог Сьюзен Кэри. Она проверяла, с какого возраста малыши осваивают логический принцип разделительно-категорического умозаключения. Предположим, вам известно, что верно либо А, либо Б. Узнав, что А неверно, вы должны заключить, что верно Б. Могут ли дети применять это правило до того, как освоят слово «или»? Некоторое время считалось, что могут, но теперь представляется, что им нужно сначала выучить это слово, чтобы освоить этот вид мыслительной операции. (Если фантик под одной из двух чашек и он не под этой чашкой, то…) В подобных экспериментах непросто установить причинно-следственные связи, но здесь, похоже, имеет место образцовое подтверждение теории Выготского.
Каковы же внутренние механизмы, осуществляющие эту работу? Как слово становится плотью? Тут немало неясного.
Но вероятная модель, основанная на исследованиях ряда ученых, выглядит примерно так.
Обычная речь функционирует и как входящая информация, и как исходящая. Входящая — то, что наш мозг воспринимает через слух, исходящая — то, что мы произносим сами. Мы и говорим, и слушаем, и к тому же слышим то, что говорим. Даже разговор с самим собой вслух может оказаться полезным способом обдумать решение проблемы. Теперь рассмотрим эти общеизвестные факты в свете понятия, которое приобретает все большую значимость в современных науках о мозге: это понятие эфферентной копии. (Слово эфференция в данном случае означает результат на выходе или действие.) Лучше всего пояснить это понятие на примере зрения.
Когда вы поворачиваете голову или переводите взгляд, изображение на сетчатке вашего глаза непрерывно меняется, но в вашем восприятии объекты внешнего мира не претерпевают изменений. Ваш мозг непрерывно корректирует движения глаз, поэтому, если в окружающей среде что-то действительно движется, вы это замечаете.
Для этого требуется фиксировать собственные решения о тех или иных действиях. Механизм эфферентной копии работает так: когда вы принимаете решение совершить то или иное действие и мозг посылает «команду» мышцам, одновременно с этим бледное отображение той же самой команды («копия» в условном понимании) посылается в тот участок мозга, который имеет дело с входящей визуальной информацией. Это позволяет данному участку делать поправку на ваши собственные движения.
Я уже ввел понятие эфферентной копии, не называя этого термина, в главе 4, где писал о том, как в ходе эволюции возникали новые виды обратной связи между действиями и чувствами. Многие подвижные животные сталкиваются с тем, что их действия влияют на то, что они ощущают; это порождает проблему — как отличить, когда перемена в ощущениях вызвана значимым событием во внешней среде и когда она вызвана действиями самого животного.
Эти механизмы не только помогают разрешить проблемы восприятия, но и участвуют в осуществлении сложных действий как таковых.
Когда вы принимаете решение совершить действие, эфферентные копии могут применяться для того, чтобы сообщить мозгу: «Вот так должен выглядеть результат с учетом того, что я сделал». Если результат не соответствует ожиданиям, то, возможно, что-то изменилось во внешней среде, а возможно, действие, которое вы пытались выполнить, не удалось. Нередко приходится определять, привела ли попытка осуществить действие Х к реальному осуществлению этого действия. Например, вам известно, что вы должны ощутить, толкнув стол. Если ощущения не соответствуют ожиданиям, то, возможно, это значит, что стол на колесиках, но возможно также, что вы вообще до него не дотянулись.
Теперь рассмотрим то же самое применительно к речи. Каждому нужно, чтобы его слова выговаривались так, как запланировано, а речь — очень сложная деятельность. В ходе речевой деятельности создание эфферентной копии позволяет нам сравнивать произносимые слова с их внутренними образами; это можно использовать для определения, правильно ли мы выговариваем звуки.
Разговаривая вслух, мы одновременно отмечаем мысленно звуки того, что мы намеревались сказать, и мы способны обнаружить, что сказали что-то не так. Бытовая речь содержит в качестве фона нечто вроде внутреннего «говорения» и «слушания».
Итак, эта скрытая сторона бытовой речи помогает управлять сложными действиями. Но эти слуховые образы речи, эти внутренние как бы проговариваемые фразы, похоже, выполняют и другие функции. Если мы порождаем эти почти что высказанные фразы для проверки того, что говорим вслух, не так сложно перейти к следующему шагу — соединить вместе во фразы, которые мы не намеревались произносить, предложения и речевые фрагменты, роль которых чисто внутренняя. Образование фраз в нашем слуховом воображении создает новый тип опосредования, новое поле деятельности. Мы можем формулировать фразы и воспринимать их результаты. Когда мы слышим — внутренне, — как те или иные слова сочетаются друг с другом, мы таким образом можем что-то узнать о том, как сочетаются друг с другом соответствующие идеи.
Мы можем упорядочивать объекты, сопоставлять возможности, каталогизировать, обучать и побуждать.
К вопросу о внутренней речи
П.Я. Гальперин
К вопросу о внутренней речи
(Доклады АПН РСФСР, 1957, № 4)
В отечественной психологии знаниями о внутренней речи мы обязаны главным образом Л. С. Выготскому. Согласно его исследованиям, внутренняя речь образуется из внешней речи путем изменения ее функции к вследствие этого — ее структуры. Из средства сообщения мыслей другим людям речь становится средством мышления „для себя“, Из нее устраняется все, что „я и так знаю“, речь становится сокращенной и прерывистой, „эллиптической“ и— предикативной (последний признак С. Л. Рубинштейн считает не всеобщим). Большей частью внутренняя речь происходит про себя, „внутри“, но может совершаться и вслух, например, при затруднениях в мышлении; когда мы остаемся наедине или забываем об окружающих. Этот естественный выход внутренней речи наружу Л. С. Выготский сделал приемом исследования, который в свое время имел принципиальное значение, показав внешнее происхождение внутренней речи и ее понятные связи с мышлением.
Согласнотакому пониманию, внутренняя речь предполагает, с одной стороны, речь-сообщение, с другой—все то, что „подразумевается“ и о чем думают уже без помощи речи, т. е. свободные от речи мысли и мышление. Именно сопоставление с ними дает объяснение и характеристику внутренней речи: по сравнению с „чистым“ мышлением — это еще речь, а по сравнению с речевым сообщением — это особая речь, форма мышления; от внешней речи она происходит, а благодаря скрытому за ней мышлению ее бессвязные частицы выполняют осмысленную роль; и генетически, и функционально внутренняя речь служит переходом от внешней речи к чистой мысли и от нее к внешней речи. Без них обоих и без непосредственной связи с ними внутренняя речь (в понимании Выготского) не может ни существовать, ни быть понята.
Но со времени Выготского наши знания о мышлении и речи и наше понимание их связи намного продвинулись вперед.
Отечественное языкознание и отечественная психология не признают существования „оголенных мыслей“, мышления, свободного от языка1.
К этому общему положению психология добавляет ряд специальных фактов. Так, например, оказалось, что даже наглядные представления не могут стать надежной опорой умственного действия, если не будут предварительно отработаны на основе речи2. Вторая сигнальная система является непременным условием формирования отдельного внутреннего плана сознания наряду с планом внешнего восприятия. Во всяком случае, несомненно, что специфически человеческое мышление является полностью речевым. И если оно выглядит „чистым“ от речи (в определённой внутренней своей форме), то это должно получить специальное объяснение.
Мнение, будто существуют „чистое мышление“ и мысли, которые трудно выразить словами, имеет давнее происхождение и было почти общепризнанным во времена Выготского. Оно опиралось не только на широко распространенное переживание „муки слова“, о котором часто и красочно рассказывают поэты и писатели, но и нa экспериментальные данные. Что касается последних, то они представляли собой результаты исследований, проведенных с применением „систематического самонаблюдения“ над процессом решения задач (даже самых простых и с непосредственно наличным чувственным материалом).
Эти результаты подтверждались всякий раз, когда умственный процесс наблюдался „изнутри“ (что считалось равнозначным его изучению „в его собственном виде“). С другой стороны, попытки зарегистрировать участие речедвигательных органов в процессе мышления (см., например, интересные исследования А.Н. Соколова) приводят к заключению, что если задания относятся к хорошо освоенной области, то производимая в уме интеллектуальная работа не сопровождается участием этих органов (по крайней мере, таким, котороё можно уловить современными средствами).
Общий вывод из этих разнородных исследований сводится к тому, что когда интеллектуальная деятельность не встречает затруднений, то ни самонаблюдение, ни регистрация состояния речедвигательных органов не обнаруживают участия речи в процессе мышления.
С этими фактами, конечно, нельзя, не считаться, но дело в том, что сами по себе они совершенно недостаточны, чтобы сделать обоснованное заключение о существовании „чистого мышления“ и „чистых мыслей“.
Для этого нужно еще одно предположение: по линии самонаблюдения — что его показания непосредственно раскрывают природу психических явлений, по линии периферических органов речи — что их состояние однозначно связано с центральным процессом речевого мышления.Правда, такая оценка самонаблюдения широко распространена в буржуазной психологии, однако даже там она не является общепризнанной. В отечественной психологии она, считается ложной. В отечественной психологии данные самонаблюдения, как и данные всякого другого наблюдения, признаются только явлениями, а не сущностью наблюдаемых процессов, В нашем случае эти явленияговорят о том, как выглядит мышление (в самонаблюдений) не каково оно на самом деле. Точно так же в советской психологии и физиологии никто не думает, что между периферическими органами и процессами коры головного мозга всегда существует одно и то же отношение. Наоборот, является элементарным положение, что при известных условиях эти отношения меняются; в частности, они меняются при образовании динамического стереотипа, т.
е. при образовании навыка. Поэтому, если в известных случаях мышление „про себя“ происходит без участия голосовых органов, то это еще не говорит о том, что и центральный процесс мышления не связан с центральным представительством. Итак, из того факта, что приопределенных условиях ни самонаблюдение, ни объективная регистрация речедвигательных органов не обнаруживают участия речи в процессе мышления», не следует, что существует „чистое мышление“ и „оголенные“ от словесной оболочки — мысли. Научных фактов, которые доказывали бы их существование, нет. Но что положительного может сказать психология (психология, а не языкознание!) о речевой природе мышления, которое прежде считалось „чистым“ от речи? Очевидно, для этого нужны знания, которые были бы получены из других источников, чем самонаблюдение или регистрация деятельности периферических органов. Здесь перед нами во всем значении выступает проблема методики исследования. Психологическая убедительность мнения о существовании „чистого мышления“ как раз и была обусловлена тем, что психологические .
сведения о мышлении и речи ограничивались только явлениями: явлениями мышления — на его субъективном „конце“, явлениями речи — на ее эффекторном конце. А центральные процессы мышления и речи оставались за пределами объективного исследования
Проведенные за последнее время исследования по формированию умственных действий открывают в этом отношении некоторые возможности. Согласно этим исследованиям, последним этапом и завершающей формой умственного действия является особый вид речи, который по всем признакам должен быть назван внутренней речью и который сопровождается явлениями так. называемого „чистого мышления“. Но так как теперь мы знаем, из чего и каким способом всё это получается, то понимаем и действительное содержание процессов и причину того, почему, в конечном счете, он приобретает такую видимость! Вкратце говоря, эти преобразования происходят следующим образом.
Формирование умственного действия проходит пять этапов. Первый из них можно было бы назвать составлением как бы „проекта действия“ — его ориентировочной основы, которой в дальнейшем ученик руководствуется при его выполнении.
На втором этапе образуется материальная (или материализованная) форма этого действия — его первая реальная форма у данного ученика. На третьем этапе действие отрывается от вещей (или их материальных изображений) и переносится в план громкой, диалогической речи. На четвертом этапе действие выполняется путем беззвучного проговаривания про себя, но с четким словесно-понятийным его расчленением. Это действие в плане „внешней речи про себя на следующем этапе становится автоматическим процессом и вследствие этого именно в своей речевой части уходит из сознания; речевой процесс становится скрытым и в полном смысле внутренним.
Таким образом, речь участвует на всех этапах формирования умственного действия, но по-разному. На первых двух этапах, „перед лицом вещей“ и материального действия, она служит только системой указаний на материальную действительность. Впитав в себя опыт последней, речь на трех дальнейших этапах становится единственной основой действия, выполняемого только в сознании.
Однако и на каждом из них она образует, особый вид речи. Действие в плане „громкой речи без предметов“ образуется под контролем другого человека и прежде всего как сообщение ему об этом действии. Для того, кто учится его выполнять, это означает формирование объективно-общественного сознания данного действия, отлитого в установленные формы научного языка, — формирование объективно-общественного мышления о действии. Таким образом, на первом собственно речевом этапе мышление и сообщение составляют неразделимые стороны единого процесса совместного теоретического действия. Но уже здесь психологическое ударение может быть перенесено то на одну, то на другую сторону, и соответственно этому формы речи меняются от речи-сообщения другому до речи-сообщения себе; в последнем случае целью становится развернутое изложение действия, идеальное восстановление его объективного содержания. Затем это „действие в речи без предметов“ начинают выполнять про себя, беззвучно; в результате получается „внешняя речь про себя“.
Она и здесь является сначала обращением к воображаемому собеседнику, однако по мере освоения действия в этой новой форме воображаемый контроль другого человека все более отходит на задний план, а момент умственного преобразования исходного материала, т. е. собственно мышление, все более становится главенствующим. Как и на всех этапах, действие во „внешней речи про себя“ осваивается, с разных сторон: на разном материале, в разном речевом выражении, с разной полнотой составляющих действие операций. Постепенно человек переходит ко все более сокращенным формам действия и, наконец, к его наиболее сокращенной форме — к действию по формуле, когда от действия остается, собственно, только переход от исходных данных к результату, известному по прошлому опыту.
В таких условиях наступает естественная стереотипизация действия, а с нею и быстрая его автоматизация. Последняя в свою очередь ведет к отодвиганию действия на периферию сознания, а далее и за его границы. Явно речевое мышление про себя становится скрыто речевым мышлением „в уме“.
Теперь результат его появляется как бы „сразу“ и без видимой связи с речевым процессом (который остается за пределами сознания) „просто“ как объект. Согласно глубокому указанию И. П. Павлова, течение автоматизированного процесса (динамического стереотипа) отражается в сознании в виде чувства. Это чувство имеет контрольное значение, и за речевым процессом, получившим указанную форму, как за всяким автоматизированным процессом, сохраняется контроль по чувству. По той же причине, (отсутствие в сознании речевого процесса) это чувство нашей активности теперь относится непосредственно к его продукту, и воспринимается как идеальное действие в отношении его, как мысль о нем. В итоге всех этих изменений скрытое речевое действие представляется в самонаблюдении как „чистое мышление“.
Особый интерес представляет физиологическая сторона этого процесса. Автоматизация речевого действия означает образование его динамического стереотипа, а последний образование непосредственной связи между центральными звеньями речевого процесса, которые прежде были отделены работой, исполнительных органов.
До, образования динамического стереотипа нужно было произнести слово, чтобы в сознании отчетливо выступило его значение, — теперь между звуковым образом слова и его значением образуется прямая связь, возбуждение непосредственно переходит от нервного пункта, связанного со звуковым образом слова, к нервному пункту, связанному с его значением, минуя обходный путь через речедвигательную периферию. На это сокращение физиологического процесса обращает особое внимание П. К. Анохин. Очевидно, в таком случае центральный речевой процесс может и не сопровождаться изменениями речедвигательных органов.
Так свойства последней формы умственного действия объясняют те особенности скрыторечевого мышления, которые вызывают столько недоразумений в понимании мышления и речи, когда они рассматриваются без учета их происхождения как готовые наличные явления.
Процесс автоматизации не сразу захватывает весь состав речевого действия, и даже потом, когда этот процесс закончился, действие происходит описанным способом лишь при условии, что его применение к новой задаче не встречает препятствий.
Если же они возникают, то ориентировочный рефлекс, внимание переключаются на затруднение и это вызывает на данном участке переход действия к более простому и раннему уровню (в нашем случае — к неавтоматизированному выполнению „во внешней речи про себя“). Этот факт, давно известный в психологии, с психофизиологической стороны хорошо объяснен А. Н. Леонтьевым как результат растормаживания прежде заторможенных участков вследствие отрицательной индукции из нового очага, соответствующего новому объекту внимания. Но так как это касается лишь отдельных участков более, широкого процесса, то соответствующие им частицы „внешней речи про себя“ появляются разрозненно и для наблюдателя представляются бессвязными речевыми фрагментами.
Итак, эти речевые фрагменты представляют собой результат частичного перехода от скрыторечевого и автоматизированного мышления к мышлению явно речевому и „произвольному“, т. е. частичное возвращение от внутренней речи к „внешней речи про себя“. И по функции, и по механизмам, и по способу выполнения они принадлежат „к внешней речи про себя“, одну из сокращенных форм которой они и составляют.
Не располагая данными ни об этом виде речи, ни о действительной природе того, что представляется „чистым мышлением“, Выготский считал эти фрагменты особым видом речи — внутренней речью. Но теперь мы видим, что они не составляют ни внутреннюю речь, ни вообще отдельный вид речи.
Внутренней речью в собственном смысле слова может и должен называться тот скрытый речевой процесс, который ни самонаблюдением, ни регистрацией речедвигательных органов уже не открывается. Эта собственно внутренняя речь характеризуется не фрагментарностью и внешней непонятностью, а новым внутренним строением — непосредственной связью звукового образа слова с его значением и автоматическим течением, при котором собственно речевой процесс остается за пределами сознания; в последнем сохраняются лишь отдельные его компоненты, выступающие поэтому без видимой связи с остальной речью и на фоне как бы свободных от нее значений, словом, в причудливом виде „чистого мышления“.
Для исследования этого скрытого речевого мышления изучение умственных действий в процессе их формирования открывает новые методические возможности.
В общих чертах они сводятся к двум приемам, с помощью которых мы планомерно управляем ходом этого процесса. Это — систематическое изменение условий, при которых предлагается выполнить действие, и систематическое выяснение условий, благодаря которым оно становится возможно. Система, о которой в обоих случаях идет речь, определяется последовательностью основных свойств действия, его параметров, а внутри каждого из них — их показателей. Опираясь на знание этой последовательности, мы строим умственное действие, обладающее определенными свойствами, которые оно проявляет в четко определенных условиях. И так как мы сами его строим, то в точности знаем, из чего и каким путем оно на каждой ступени образуется и что на самом деле представляет собой в каждой новой своей форме, — знаем это по результату действия даже тогда, когда уже не видим его самого и не получаем симптомов о его физиологической периферии.
1. О мышлении в образах, которое представляет собой совсем иной вид мышления, ни здесь, ни в последующем, мы не говорим.
2. Вопрос об эйдетизме мы оставляем в стороне. Это явление частного порядка и притом неясного как раз в отношении зависимости эйдетических образов от характера речевой отработки.
Последняя великая тайна разума: познакомьтесь с людьми с необычным – или несуществующим – внутренним голосом | Neuroscience
Клаудия*, моряк из Личфилда, ей далеко за 30, она не итальянка. Она никогда не была в Италии. У нее нет итальянской семьи или друзей. И она понятия не имеет, почему воинственная итальянская парочка завладела ее внутренним голосом, выбивая его из головы Клаудии, пока она сидит и слушает.
«Понятия не имею, откуда это взялось», — извиняющимся тоном говорит Клаудия. «Вероятно, это оскорбительно для итальянцев». Пара похожа на семью из рекламы соуса для пасты Dolmio: яркая, дородная, склонная махать руками и кричать. Если Клаудии предстоит принять важное решение в своей жизни, дело берут на себя итальянцы.
«Они страстно спорят с обеих сторон, — говорит Клаудия.
«Это действительно полезно, потому что я позволяю им делать работу, поэтому меня это не напрягает». Эти разногласия всегда происходят на кухне, в окружении еды. Клаудия пока не назвала имена итальянцам. Но они помогли Клаудии принять важное жизненное решение, побудив ее бросить работу ученого два года назад и осуществить мечту всей жизни — сбежать в море.
«Они болтали без умолку, прежде чем я сдала уведомление», — вздыхает Клаудия. «Я просыпался, а они спорили. Я ехал на работу, а они спорили. Это было утомительно, если честно». Женщина была за то, чтобы Клаудия ушла, но ее муж был настороже. «Он говорил: «Это стабильная работа!» А она говорила: «Пусть наслаждается жизнью!» Женщина взяла верх, и Клаудия уехала работать на флотилию в Грецию (хотя сейчас она снова в Великобритании). временно, из-за Covid). Она намного счастливее, даже несмотря на то, что ей пришлось применить нейролингвистическое программирование, чтобы успокоить крик. «Теперь они стали тише», — с облегчением говорит Клаудия.
«Меньше кричать. Они просто ссорятся».
У большинства из нас есть внутренний голос: постоянное присутствие, которое говорит вам: «Берегись», или «Купи шампунь», или «Э-э, этот парень подонок» . Для многих из нас этот голос звучит очень похоже на наш собственный или, по крайней мере, на то, как мы думаем, что звучим. Но для некоторых внутренний голос — это не прямолинейный монолог упреков, советов и напоминаний. Их внутренний голос — это, скажем, ссорящаяся итальянская пара или интервьюер со спокойным лицом, сложив руки на коленях. Или это вкус, чувство, ощущение или цвет. В некоторых случаях голоса вообще нет, просто тишина.
«Как крошечный остров, окруженный бескрайним океаном», — так описывает свой мозг Джастин Хопкинс. «Крошечный остров — это место, где, кажется, происходят все сознательные вещи, но он окружен этим бесконечным, недоступным материалом». Хопкинс, которому 59 и который работает на социальное предприятие в Лондоне, не имеет внутреннего голоса.
В его мозгу нет никого, кого можно было бы винить, стыдить или критиковать. В голове пустота: только еще теплый воздух перед шелестящим ветерком.
«Там ничего нет, — говорит Хопкинс. — И я не думаю, что когда-либо был. Конечно, у Хопкинса есть мысли: мы все такие. Но внутреннего монолога, который наполняет наш мозг, пока двигатель стоит на холостом ходу, там нет. Это было отключено, навсегда. «Когда я один и расслаблен, слов вообще нет», — говорит он. — В этом большое удовольствие. Он запросто может скоротать час, не имея ни единой мысли. Неудивительно, что Хопкинс спит как младенец.
Почему у таких людей, как Хопкинс, полностью отсутствует внутренний голос? «Это действительно хороший вопрос», — говорит нейробиолог доктор Хелен Ловенбрук из лаборатории психологии и нейропознания Университета Гренобль-Альпы. «Я не знаю.» Ловенбрук — один из немногих нейробиологов в мире, изучавших внутренний голос. Она объясняет, что он создается в сети различных областей нашего мозга, включая нижнюю теменную долю, нижнюю лобную извилину и верхнюю височную кору.
Чтобы понять, как работает внутренний голос, нужно понять, как человеческая мысль воплощается в действие. «Всякий раз, когда мы совершаем какое-либо действие, наш мозг прогнозирует сенсорные последствия этого действия», — говорит Ловенбрук. Скажем, вы хотите принести стакан воды. «Ваш мозг посылает соответствующие моторные сигналы вашей руке, но он также генерирует сенсорное предсказание команды», — говорит она. «Еще до того, как вы взяли стакан, ваш мозг сделал прогноз того, что будет делать двигательная команда, а это значит, что вы можете исправить ошибки до того, как совершите ошибку. Эта система очень эффективна, и именно поэтому люди могут выполнять так много действий без ошибок».
Тот же принцип применим к человеческой речи. Каждый раз, когда наши губы двигаются, чтобы составить слово, наш мозг одновременно создает предсказательную симуляцию этой речи в нашем мозгу, чтобы исправить ошибку. «Сегодняшнее понимание внутренней речи состоит в том, что мы делаем то же самое, что и в явной речи — предсказываем в уме, что мы скажем, — но на самом деле мы не посылаем моторные команды нашим речевым мышцам», — заключает Ловенбрук.
«Этот смоделированный слуховой сигнал — это тихий голос, который мы слышим в нашем мозгу».
Ловенбрюк объясняет, что по большей части мы слышим то, что она называет «внутренним языком». Но не всегда. «У вас могут быть расширенные и более сжатые формы внутренней речи», — говорит она. «Люди могут воспринимать их как абстрактные представления языка, без звука… некоторые люди говорят, что их внутренний голос подобен радио, которое работает весь день. Другие люди вообще не имеют голоса или говорят абстрактными символами, не связанными с языком». Левенбрюк не может объяснить, почему некоторые люди по-разному воспринимают внутренний голос: мы находимся на пределе нейронауки, и без того самой скользкой из всех областей человеческого знания.
Она объясняет, что глухие люди склонны ощущать внутренний голос визуально. «Они не слышат внутренний голос, но могут воспроизводить внутренний язык, визуализируя жесты руками или наблюдая движения губ», — говорит Ловенбрук. «На самом деле это просто похоже на ручную подпись», — соглашается доктор Джордон Старк, 31-летний исследователь из Санта-Крус.
Старк глухой и общается на языке жестов.
Его внутренний голос — это пара рук, подписывающих слова в его мозгу. «Руки обычно ни с чем не связаны, — говорит Старк. «Время от времени я вижу лицо». Если Старку нужно напомнить себе купить молоко, он подписывает слово «молоко» в своем мозгу. Старк не всегда видел свой внутренний голос: язык жестов он выучил только семь лет назад (до этого он использовал устные способы общения). «Раньше я слышал свой внутренний голос, — говорит он. «Это звучало как голос, который не был моим или был особенно понятен мне».
Телеведущая Дженни Мюррей живет в мозгу автора Ханны Бегби. Ну, не совсем Мюррей, а копия Мюррея, с таким же добрым, но насмешливым голосом, и со свободно накинутым на плечо шарфом. «Мой внутренний голос — это диалог, как будто я постоянно беру интервью у самого себя», — говорит Бегби, которому 44 года и он живет в Лондоне. «Интервью всегда проходят в роскошной радиостудии, — говорит она. «Там красивые богатые стены из мятого бархата.
В нем есть теплота и цвет». Дуолог может быть о чем угодно, обыденном или серьезном.
«Дженни может сказать: «Когда ты в конце концов решился на эти туфли?», — говорит Бегби. «И я говорю: «Ну, Дженни, это интересный вопрос». Мягкий, твердый вопрос Мюррея подтолкнул ее к принятию важных жизненных решений: прежде чем Бегби бросила свою работу литературного агента, Мюррей помог ей репетировать причины, по которым она сделала это, в ее голове. «Это способ упорядочить хаос в моем сознании, — говорит Бегби. Она понимает, что это странно. «Я никогда не встречался с Мюрреем, — говорит Бегби. — Я знаю, что это нелепо.
Внутренним голосом бывшего библиотекаря Мэри Уорролл всегда был экран телевизора, а иногда и слайд-проектор, который постоянно играл на чердаке, в ее голове. На чердак ведет винтовая лестница за ее левым ухом, объясняет Уорролл, которому 71 год, и она живет в Бирмингеме. «Там не так много звука», — говорит она. «На самом деле это просто изображения, как будто идет фильм».
Когда внутренний голос Уорролла напоминает ей купить стиральный порошок, она не слышит слов «купить стиральный порошок». Вместо этого она видит, как тянется к коробке стирального порошка на экране телевизора на чердаке.
«Это эмоция», — говорит о своем внутреннем голосе Мона*, 53-летний генеральный директор из Телфорда. «Самый близкий способ, которым я мог бы описать это, был бы с точки зрения цвета». Ее внутренний голос не проявляет себя явно: он никогда не замолкает. Скорее, Мона должна обратить на него свое внимание, чтобы воспринять его. «Когда я занимаюсь своими делами, внутренний голос не разговаривает со мной на английском языке, — говорит Мона. «Это то, что стоит за тем, что я делаю».
Голос становится более настойчивым, когда она оказывается в ситуации, требующей от нее эмоциональной ловкости. Мона часто работает с проблемными детьми и недавно оказалась в ситуации, когда подросток был зол и откровенен. Поначалу Мона инстинктивно возражала ей. Но затем внутренний голос Моны дал о себе знать в отмывке серого цвета.
«У меня было такое глубокое ощущение, что этот молодой человек попал в настоящую беду… Я почувствовал чувство грусти и уныния и увидел туманное облако». Ее внутренний голос был прав: позже Мона подтвердила, что молодой человек переживает не лучшие времена в личной жизни.
Многие люди, с которыми я разговаривал, в конце жизни узнали, что их внутренний голос не является нормой. В течение многих лет Уорролл думал, что у других людей тоже есть чердаки в мозгу. «Я думал, что все такие же!» она смеется. Мона лишь обрисовала контуры своего внутреннего голоса мужу за 30 лет до нашего телефонного интервью. «Вы никогда не осознаете, что ваш внутренний голос другой, — говорит Мона. — Это не то, о чем ты говоришь.
Непознаваемый, непостижимый, свойственный только нам: внутренние голоса – наши наперсники и тайные друзья на всю жизнь. Жаль только, что с ними никто не знакомится, кроме нас. «Хотел бы я пригласить кого-нибудь, — говорит Уорролл. «Было бы так здорово, если бы я мог загрузить чердак на какой-нибудь жесткий диск, чтобы другие люди могли его посмотреть».
Дополнительный отчет Рэйчел Обордо. * Некоторые имена изменены
У всех ли есть внутренний монолог? Внутренний монолог, объяснение
Перейти к:
- Что такое внутренний монолог?
- У всех ли есть внутренний монолог?
- Признаки того, что у вас есть внутренний монолог
- Плюсы и минусы внутреннего монолога
Если большую часть часов бодрствования вы разговариваете сами с собой в голове, возможно, у вас есть то, что называется внутренним монологом. Но оказывается, что «тихий голос в вашей голове» на самом деле не может быть универсальным опытом — существует множество способов мышления людей, и не все из них включают в себя одинаковую степень внутренней речи, также известной как внутренний монолог, который включает в себя слова и предложения.
«Я думаю, нет никаких сомнений в том, что внутренний монолог — это реальная вещь, которая может произойти, и это происходит часто», — говорит Колин Филлипс, доктор философии.
, психолингвист, директор Центра языковых наук Университета Мэриленда и член Лингвистического общества Америки , который описывает этот опыт как простое произнесение слова или предложения в уме без фактического произнесения их вслух. Звучит относительно нормально, но есть ли у у каждого внутренний монолог?
В то время как отдельные внутренние переживания трудно изучать, «Исследования показывают, что , а не , у каждого есть [внутренний монолог]», — говорит Сари Чайт, доктор философии, клинический психолог в Центре поведенческого здоровья и хорошего самочувствия в Ньютоне. , МА. «Однако это относительно новое открытие; исторически считалось, что у каждого есть внутренний монолог».
Для тех, кто ведет внутренний монолог, может быть весьма шокирующим узнать, что не все думают одинаково. Впереди эксперты объясняют науку, почему мы думаем так, как думаем.
Что такое внутренний монолог?
Внутренний монолог также можно рассматривать как разговор с самим собой: «По сути, вы ведете диалог с самим собой, и это не обязательно, что вы обдумываете свои собственные мысли, что происходит часто», — объясняет Джуди Хо, доктор философии.
, клинический нейропсихолог из Манхэттен-Бич, Калифорния. «Эта идея внутреннего диалога на самом деле состоит в том, чтобы почти слышать, как вы говорите в своей голове, но на самом деле не говорите и не формируете звуки».
Эта внутренняя речь формируется в раннем детстве, говорит Хо, отмечая, что внешняя речь возникает прежде, чем человек может осознать идею внутренней речи. «Как только вы приобретете языковые навыки, вы начнете больше участвовать в этом внутреннем диалоге», — объясняет Хо. «Хорошим примером того, как это может произойти с маленьким ребенком, является любая воображаемая игра, когда он представляет, что есть еще один друг, с которым он разговаривает».
У всех ли есть внутренний монолог?
Хотя у большинства людей есть внутренний монолог, по словам Хо, вполне вероятно, что существует ряд способов, которыми люди воспринимают свой внутренний голос, и что все индивидуальные внутренние монологи находятся где-то в спектре.
Некоторые люди могут вести свой внутренний монолог чаще, чем другие, в то время как некоторые могут думать более полными, многословными предложениями, а не фрагментарными мыслями и идеями.
Хотя в ваших мыслях могут доминировать слова и предложения, многие люди действительно мыслят образами, символами или ощущениями. Эти способы мышления в большинстве случаев сопровождают вербальный компонент мышления, но в некоторых случаях эти способы мышления могут почти полностью заменить внутренний монолог, объясняет Хо. Это может произойти у людей с задержкой развития, у тех, кто воспринимает одно из пяти чувств иначе, чем у других (например, у людей с нарушением слуха), у людей, переживших травму, и так далее. Кроме того, многие люди просто блокируют свой внутренний монолог или «могут не распознать свой внутренний монолог» по разным причинам, говорит Хо.
Признаки того, что у вас есть внутренний монолог
По мнению Чейта, вы, вероятно, обладаете внутренним монологом, если к вам относится любое из нижеперечисленного: с тоном и аффектом
Эти переживания отличаются от слуховых галлюцинаций, объясняет Чайт.
«Люди с внутренним монологом знают, что это не настоящий голос, и способны распознать в нем свой собственный внутренний монолог», — говорит она.
Плюсы и минусы внутреннего монолога
Внутренний монолог дает много преимуществ — он может помочь людям обработать мысли, подготовиться к трудным разговорам и кодировать информацию, объясняет Чейт. Кроме того, «может быть полезно хранить эти мысли в памяти, что облегчает их извлечение позже», — добавляет Филипс.
Внутренний монолог также может быть источником лучшего критического мышления и повышения креативности, говорит Хо, добавляя, что это то, что «делает нас уникальными людьми и позволяет нам решать проблемы и делать так много замечательных вещей».
Однако у некоторых людей особенно развитые внутренние монологи могут иметь некоторые недостатки. Филипс отмечает, что «возможно, внутренний монолог мешает пониманию входящей речи», а Чейт объясняет, что у некоторых людей могут возникнуть проблемы с отключением голоса, что приводит к чувству беспокойства и истощения.