Протоиерей Константин Лисняк Связаны ли между собой печаль и депрессия? Почему уныние стоит в ряду главных смертных грехов? Унывают ли монахи и святые? Делился мыслями и анатомировал уныние протоиерей Константин Лисняк, благочинный Соледарского округа.
Кто виноват?Уныние относится к смертным грехам. Смертный грех вводит душу человека в состояние духовной смерти, когда теряется возможность покаяться, изменить свою жизнь. Печаль и уныние очень близки к отчаянию и самоубийству, это звенья одной цепи. Современная жизнь насквозь пропитана зловонием уныния. Посмотрите, сколько людей сейчас пребывает в депрессии! В США население сплошь употребляет антидепрессанты, серьёзно подсажено на химию. Человек в условиях относительно комфортной жизни находится в праздности, она — мать множества грехов и пороков. В духовной сфере одно проистекает из другого: какой грех ни возьми, каждый тянет за собой другие. Святые о том, почему печаль — это грех: «Чрезмерная печаль обыкновенно доходит или до сомнения, или до пагубного богохульства» (свт. Иоанн Златоуст). «Если кто думает, что не имеет пристрастия к какой-нибудь вещи, а лишившись ее, печалится сердцем, тот вполне прельщает самого себя» (прп. Иоанн Лествичник). «Тоска происходит от оскорбленного самолюбия или от того, что делается не по нашему; также и от тщеславия, когда человек видит, что равные ему пользуются большими преимуществами» (прп. Марк Подвижник). Уныние парализует душу человека, он не способен ни покаяться, ни помолиться толком, ни доброе дело сделать. Всё из рук валится, смысл жизнь потерян, всё плохо, всё пропало. Унывающего можно сравнить с больным, пережившим инсульт: охватывает полная недееспособность. Это очень тяжёлое духовное состояние. С другой стороны, святые отцы пишут, что уныние — это спутник каждого подвижника, особенно монаха. Какие ещё причины у печали и уныния? — праздность, гнев, раздражение, неудовлетворённость греховной страсти. С ними нужно бороться, ни в коем случае не потакать. Унывающая тварь — хула на Творца. Уныние — скрытое богохульство. Человек как будто говорит: «Зачем мне эта жизнь?» Самоубийство — страшный грех именно потому, что убивающий себя дар жизни бросает Богу в лицо: «Зачем Ты мне это дал? Не хочу!» Это плевок в сторону Создателя. Святые отцы приводят разные примеры уныния. Святой Иоанн Златоуст вспоминает Иуду. Дьявол омрачил его, настолько предал чрезмерности печали, что он удавился. Преследовал его до тех пор, пока не лишил намерения покаяться и не привёл к самоубийству. Была печаль, а вот деятельного покаяния, как у Петра, не произошло. Апостол Пётр — пример противоположного поведения: всю жизнь каялся, слёзы проливал, даже умереть, как его Учитель, считал себя недостойным. Святой Иоанн Лествичник пишет: «Мать уныния — тщеславие». Человек нафантазирует о себе что-то, а потом, когда случаются в жизни какие-то преткновения, падения, разочарования, не может смириться. Святитель Феофан Затворник утверждал: «Состояние уныния — один из крестов, которые нести нам неизбежно в продолжение жизни своей». И дальше добавляет: «На дух уныния жалуйтесь Господу и Ангелу хранителю, и отбежит. Но всяко терпи благодушно». Грехом может быть даже печаль о совершённом грехе: «Грешат те, которые считают добродетелью чрезмерную печаль после греха, не понимая, что это происходит у них от гордости и самомнения, от того, что они слишком много надеются на самих себя и на свои силы» (прп. Никодим Святогорец). Впрочем, бывает так, что печаль помогает истребить грех: «Печаль, рожденная грехом, истребляет грех, когда сопровождается покаянием» (свт. Иоанн Златоуст). Вывод какой? — не надо убегать от этого состояния, потому что догонит и накроет.
Что делать?Лекарство такое: если человек относительно молод — то работа, физический труд. Движение — это жизнь. Даже просто взять веник или швабру, прибрать, помыть что-то — уже хорошо. Глядишь, кровь разошлась, и жизнь развиднелась. Можно к друзьям обратиться. Один священник рассказывал такую историю. Некий человек служил в спецназе. Это непростая работа, занимающиеся ей люди получают большую деформацию психики. Так и этот человек: впал в уныние, решил покончить с собой. Положил перед собой на стол оружие, сидит, настраивается на «харакири». В этот момент звонит телефон. Оказывается, что это его сослуживец. Поговорили, анекдоты друг другу рассказали, посмеялись, вспомнили прошлое — словом, от души пообщались. Нельзя замыкаться в унынии, не надо смаковать его. Тоска по Богу рождает спасение, а самоедство — довольно опасная штука. Весь мир тебе не мил, кажется, что ты всем в тягость. Не хочется общаться, начинаешь людей избегать, потому что у тебя состояние тяжёлое, ты всем недоволен, всё угнетает. В итоге люди тоже начинают тебя избегать, получается замкнутый круг. Это состояние ада. Вообще, уныние — от дьявола: ему нечего ждать (чаять), кроме исполнения своего приговора, он в состоянии от-чаяния. Это от него исходят газы, отравляющие всех унынием. Не человек это всё придумал, это пришло из другого мира. Так что уныние — это враг, и на него можно гневаться, как пишут святые отцы. Гнев против сатаны, своих слабостей и страстей — не грех. В качестве лекарства от уныния воцерковлённому человеку обязательны молитва, чтение Священного Писания, Псалтыри, духовной литературы. Как бороться с этим грехом: «Если хочешь быть без печали, старайся угодить Богу» (авва Евагрий). «Печаль есть рана души, и должно непрестанно лечить ее словами утешения» (свт. Иоанн Златоуст). Печаль может происходить от нашей неблагодарности Богу: «Не будь нечувствителен и неблагодарен. Так как радостное и приятное мы скоро забываем, а печальное всегда помним, то и говорим, что всегда находимся в печалях» (свт. Иоанн Златоуст).
АнтирадостьГрех уныния охватывает человека незаметно, исподволь отравляет его, постепенно доводя до крайнего состояния. Вспоминается случай, который рассказывал в семинарии наш преподаватель, отец Нафанаил. Как-то в монастырь зашёл раздражённый человек. Он остановил монаха и говорит: «Всё тут у вас хорошо, так хорошо, что просто замечательно. Но что-то мне у вас тут не нравится. Борода ваша мне не нравится, вот что!» А у отца Нафанаила борода была рыжая, раздвоенная на два клина. Важно заметить, что порой состояния угнетённости, депрессии, уныния имеют не духовную, а физиологическую природу. Это значит, что некоторым людям нужно не только исповедоваться, но и к врачу обратиться, попить определённые лекарства, пролечиться. Об этом и митрополит Антоний Сурожский говорил. В отношении печали важна дозировка. Печаль о грехах, умеренная, открывающая двери покаянию — это добрая вещь. Если человек погрустил, а потом пошёл работать — ничего страшного в его печали нет, а если он в итоге ушёл в депрессию, перестал ходить в храм, общаться с людьми и Богом — это совсем другое. Уныние — одна из главных человеческих страстей. Вспомним преподобного Серафима Саровского и подумаем, печалился ли этот человек, если он говорил каждому: «Радость моя, Христос воскресе!», — пребывал в состоянии пасхальной радости и благодатного озарения? Нет, конечно. Понятно, что это состояние высокой духовной жизни подвижников, достигших определённой степени совершенства. Господь сподобил меня общаться со святыми людьми, когда я учился в семинарии. Я не слышал от них ни слова ропота, не замечал никакого уныния. Кажется, что человек светится, как солнышко. Понятно, что это плоды великих монашеских подвигов. Видя эти плоды, люди удивляются и тоже о чём-то важном задумываются. Я бы советовал внимательно читать жизнеописания наших святых и учиться у них. Бог дал нам всё, Он умер за нас на Кресте, а мы имеем наглость ещё и унывать после этого, маловерие проявлять? — нет, так нельзя. Значит, будем бороться с унынием — благо, у верующего человека для этого есть множество средств. Святые Оптинские старцы говорят о том, что такое уныние: «Уныние значит ту же лень, только хуже. От уныния и телом ослабеешь, и духом. Не хочется ни работать, ни молиться; в церковь ходишь с небрежением; и весь человек ослабевает» (прп. Амвросий Оптинский). И рассказывают, как бороться с ним: «У вас на всё прочее есть время, а на молитву и чтение нет его. «Предлагаю совет против уныния: терпение, псалмопение и молитва» (прп. Макарий Оптинский). «Скука унынию внука, а лености дочь. Чтобы отогнать ее прочь, в деле потрудись, в молитве не ленись. А если к сему терпения и смирения прибавишь, то от многих зол себя избавишь» (прп. Амвросий Оптинский). Записала Екатерина Щербакова Читайте также: Уныние и депрессия: где граница и как лечить? «Кабы не было зимы…» |
Печаль — это начальное звено уныния, самое малое по степени тяжести. Постепенно состояние ухудшается, и человек доходит до ступора.
«Бес полуденный» — это именно о нём. Опытные духовники заметили, что где-то с 10 утра и до трёх дня у монашествующих случаются искушения, следствием которых становятся печаль, уныние и сомнения.
Нужно идти навстречу и разбираться, как и с любым другим духовным вопросом. Современный человек всего боится — от маловерия, слабохарактерности, малодушия. На него наваливаются возраст, немощи, одиночество, и с ним невозможно ни о чём разговаривать, не получается растормошить.
Когда бывший спецназовец трубку отложил, то посмотрел на оружие и подумал: «Что я, совсем с ума сошёл?» Он перевернул эту страницу и стал жить дальше. Общение, даже простой звонок могут спасти человека от страшного греха.
Самое главное врачевство — это, конечно же, таинства Исповеди и Причастия.
Человек этот нашёл единственное, к чему можно было придраться в святом месте — бороду!
От этого-то вы и чувствуете в себе уныние и тоскливость, и беспокойство о своей неизвестности, и недоверчивость. А когда будете чаще пребывать в молитве и печаль свою во всём возлагать на Господа Бога и уповать на Его всесильную помощь, тогда Он и успокоит вашу душу» (прп. Антоний Оптинский).acedia is a sin Explanation: ————————————————— или «sloth is a sin» ————————————————— Sloth is one of the seven capital sins in Catholic teachings. ————————————————— Уны́ние (др.-греч. ἀκηδία — беззаботность, беспечность, др.-греч. περιεργία — (1) ненужный труд, излишние хлопоты, суетливость, (2) любопытство; лат. acedia) — состояние апатии и подавленности, настроение, при котором человек не заинтересован своим положением и происходящим вокруг, может быть не в состоянии исполнять свои жизненные обязанности, безнадёжная печаль, гнетущая скука[2] и тоска. В христианстве уныние — один из восьми главных грехов, впоследствии в римо-католической традиции один из семи смертных грехов. ————————————————— Acedia comes from Greek, and means “a lack of care.” It sounds a little like today’s sloth, and acedia is indeed considered a precursor to today’s sin of laziness. ————————————————— Акедия переводится как уныние – грех из числа восьми основных грехов, идет после греха «печаль». Греческийй термин акедия (Ἀκηδία) состоит из «а» – не и «kedon» – труд, старание [1]. https://bogoslov.ru/article/3634221 Слово akedia, которое в древнегреческом языке значило «небрежность, беззаботность», стало богословским понятием после того, как авва Евагрий Понтийский (345–399) при построении классификации восьми смертных страстей стал использовать его для названия шестой страсти – уныния: «Есть восемь основных помыслов, которыми объемлются все [другие] помыслы. Первый помысел – чревоугодия, а за ним [следует] помысел блуда, третий – сребролюбия, четвертый – печали, пятый – гнева, шестой – уныния, седьмой – тщеславия, а восьмой – гордыни» (Слове о духовном делании. 6). ————————————————— ————————————————— ACEDIA The word describing this constant human phenomenon is found not only in the Septuagint Bible (e.g., Sir 6.26) but in Greek and Latin pagan authors; etymologists show that the word should not be derived from Latin acidus but from the Greek α-κήδος (not caring). Whatever its possibly Stoic origins may be, the psychology of the temptation received most careful attention from the desert fathers of the fourth century, who discussed it in the context of other evil thoughts as the daemon meridianus (Ps 90.6). Evagrius Ponticus in 383 seems to be the first to have written a description of acedia in his De octo vitiosis cogitationibus (Patrologia Graeca, ed. J. P. Migne, 40:1274), obviously drawing more from actual experience than literary antecedents. https://www.encyclopedia.com/religion/encyclopedias-almanacs… |
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Peer comments on this answer (and responses from the answerer)
Login to enter a peer comment (or grade) | 6 hrs confidence:
9 mins confidence: peer agreement (net): +3
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
It is the most difficult sin to define and credit as sin, since it refers to an assortment of ideas, dating from antiquity and including mental, spiritual, pathological, and physical states.
If the spiritual good from which acedia recoils has a necessary connection with the divine good, which should be the subject of Christian joy, it can be a sin, and even serious. Moreover, acedia is one of the capital sins, a common distraction from virtue, producing other, even quite distinct, sins.
Не только в эзотерике.
Действительно, нужно что-то общеупотребительное, немаркированное. XX век принес раскрепощение.
com» data-section=»multi» data-action=»/?sp=search» data-input-name=»search_term»> UsersСмертные грехи/Отчаяние; Один непростительный грех
См.
статью в оригинальном контексте с
25 июля 1993 г., раздел 7, стр. 3Купить репринты
Посмотреть на Timesmachine
TimesMachine — это эксклюзивное преимущество для абонентов с доставкой на дом и цифровых абонентов.
Об архиве
Это оцифрованная версия статьи из печатного архива The Times до начала публикации в Интернете в 1996 году. Чтобы сохранить эти статьи в первоначальном виде, The Times не изменяет, не редактирует и не обновляет их.
Иногда в процессе оцифровки возникают ошибки транскрипции или другие проблемы; мы продолжаем работать над улучшением этих архивных версий.
Какая таинственная жестокость в душе человека, выдумавшего отчаяние как грех! Подобно семи смертным грехам, отчаяние — мифическое состояние. У него нет поддающегося количественному определению существования; это всего лишь часть аллегорического мировоззрения, но от этого не менее смертоносного. Однако, в отличие от других грехов, отчаяние по традиции является единственным грехом, который не может быть прощен; это убеждение в том, что человек абсолютно проклят, таким образом, отречение от христианского Спасителя и вызов бесконечной способности Бога прощать.
Грехи, за которые человек может быть прощен, — гордость, гнев, похоть, лень, алчность, чревоугодие, зависть — все прочно связаны с объектами этого мира, но отчаяние, кажется, истекает кровью за пределы непосредственного эго. сосредотачиваться на себе и не относиться ни к чему, ни к чему. Мнимый грешник отрешился даже от возможности греха, а этого Католическая Церковь, как самозваный глас Божий на земле, не может допустить.
Религия — это организованная сила в кажущемся благожелательным обличье священного, а власть, как мы знаем, главным образом заботится о собственном сохранении. Его структуры, его тщательно продуманные ритуалы и обычаи, Священные Писания, заповеди и этика, сама его природа объективируют человеческий опыт, настаивая на том, что то, что находится в мире, несомненно, имеет большее значение, чем то, что находится здесь, в человеческом духе. Отчаяние, безусловно, наименее агрессивный из грехов, опасно для тоталитарного темперамента, потому что это состояние интенсивного внутреннего, а значит, независимости.
Отчаявшаяся душа — бунтарь.
Так и самоубийство, являющееся следствием крайнего отчаяния, уже давно является смертным грехом в католической церковной теологии, ибо равносильно убийству. Самоубийство, наиболее преднамеренное и наиболее вызывающе антиобщественное из человеческих действий, имеет в себе элемент запретного, непристойного, табуированного. В то время как мыслители древности одобряли самоубийство, по крайней мере при определенных обстоятельствах, Марк Аврелий писал в «Размышлениях»: «Во всем, что вы делаете, говорите или думаете, помните, что в любое время сила ухода из жизни находится в ваших руках». — Церковь жестоко наказывала самоубийц, чтобы предостеречь других и посмертно подтвердить их отчаяние. Колья вонзались в сердца, тела были изуродованы, а мертвым отказывали в погребении в освященной земле. Всегда целеустремленная католическая церковь могла конфисковать имущество и земли, принадлежащие самоубийцам.
Но как, должно быть, неприятно, попытка объявить вне закона и наказать отчаяние! Не является ли «отчаяние» болезнью, которой мы навешиваем ярлыки на людей, решивших, что жизнь их не интересует, точно так же, как «нарциссизм» — это обвинение, которое мы выдвигаем против людей, которые интересуются нами не так сильно, как мы? я надеялся, что они будут?
Отчаяние как грех — явление политическое, в которое в наше время поверить крайне сложно.
Однако отчаяние как состояние напряженного внутреннего состояния кажется нам духовным и нравственным опытом, преодолевающим поверхностные границы языка, культуры и истории. Несомненно, истинное отчаяние столь же немое и нерефлексивное, как лишенная сознания плоть; но поэтика отчаяния, особенно вышедшая из-под пера Эмили Дикинсон, была трансцендентно красноречивой: «Разница между Отчаянием и Страхом — подобна разнице между моментом Крушения — И когда Крушение было — Разум плавно — без движения — Удовлетворено, как глаз на лбу бюста — Это знает — оно не может видеть —
Это состояние, этот застой духа, при котором жизненные энергии парализованы, хотя физические процессы жизни продолжаются, и есть сущность литературного отчаяния. Мир идет своим путем, и обособленное сознание писателя отщепляется от него, как бы отделяясь от самого тела. Это состояние остро обостренного внутреннего состояния всегда очаровывало писателя, предметом которого является все-таки образная реконструкция языка.
Мнимый субъект там есть не что иное, как средство или предлог для открытий, которые должны быть сделаны здесь в процессе творчества.
Литературное отчаяние лучше всего воспринимается во время бессонных ночей и, возможно, наиболее остро ощущается в подростковом возрасте, когда бессонница может иметь ауру романтики и запрета, когда бессонные ночи могут сигнализировать о восстании против безмятежно спящего — бессознательного — мира. В такие моменты кажется, что внутренний и внешний мир сливаются воедино; озарения, которые днем теряются, подобны фосфоресцирующим минералам, которые на свету грубы и обыденны, но в темноте обретают таинственную мерцающую красоту. Вот «Ноль в костях», о котором Дикинсон, наш величайший поэт внутреннего мира, написал с настойчивостью, которую время не притупило.
Мое первое погружение в литературу отчаяния произошло во время хронической подростковой бессонницы, и поэтому восхитительный опыт чтения некоторых писателей — большинство из них, кроме Дикинсона и Уильяма Фолкнера, связан с тем, что называлось европейским экзистенциализмом — неразрывно связан с той эпохой в моей жизни.
Возможно, идеальный читатель — подросток: беспокойный, ранимый, страстный, жаждущий знаний, скептический и наивный попеременно, верящий в силу воображения изменить если не саму жизнь, то ее понимание. Насколько мы остаемся подростками, настолько мы остаемся идеальными читателями, для которых акт открытия книги может быть священным, сопряженным с психическим риском. Для такого читателя каждое произведение определенного масштаба означает усвоение нового голоса — голоса Подпольного Человека Достоевского или Заратустры Ницше — и перманентное изменение собственного внутреннего мира.
Литературное отчаяние, противопоставленное настоящему отчаянию, вошло в моду в середине века, когда хлынул поток богатых английских переводов европейских писателей, отличавшихся непревзойденной оригинальностью, смелостью и гениальностью. Обманчиво связанные так называемыми экзистенциалистскими темами, эти в высшей степени индивидуальные писатели — среди них Достоевский, Кафка, Кьеркегор, Манн, Сартр, Камю, Павезе, Пиранделло, Беккет, Ионеско — казалось, характеризуют самую миссию самой литературы: не возвышать, еще меньше развлекать, но проникать в самые сокровенные и непримиримые истины.
Отчаяние от случайности судьбы человечества и неоднократно демонстрируемой бесчеловечности человечества было в некотором смысле прославлено, как будто мы могли превзойти эти ужасы с помощью символических стратегий искусства. Тогда считалось, что никакая судьба, какой бы ужасной она ни была, — а классическими примерами были графически детализированная казнь верного офицера в великом рассказе Кафки «В исправительной колонии» и позорная казнь Иосифа К. в «Процессе» Кафки — не может не быть преображенным самим созерцанием ужасной судьбы или искупленным, в некотором смысле, призрачным бесстрашием художника.
Дело не только в том, что отчаяние невосприимчиво к обыденным удобствам — отчаяние отвергает комфорт. И Кафка, наш образцовый художник отчаяния, также является одним из наших величайших юмористов. Мрачность его видения дополняется дерзким, тревожным юмором, который бросает вызов ожиданиям. Трагично ли то, что Грегор Замза превращается в гигантского таракана, страдает, умирает и выметается вместе с мусором? Трагично ли то, что Голодный Артист умирает от голода, слишком привередливый, чтобы есть обычную пищу человечества? Нет, это смехотворные судьбы, призванные вызвать смех.
Ненависть к себе в сердце отчаяния отвергает сострадание.
Я полагаю, что мое поколение, достигшее совершеннолетия в самом начале 60-х годов, когда национальное настроение переживало глубокий политический и моральный кризис, является последним американским поколением, которое так созерцало внутреннее как романтическое состояние бытия; это последнее поколение литературно мыслящих юношей и девушек интериоризировало элегическую комедию беккетовских персонажей, лучезарное безумие терзаемых самим собой искателей Бога Достоевского, утонченную иронию прозы Камю.
Я сомневаюсь, что современные подростки могут идентифицировать себя с Квентином Компсоном Фолкнера в «Шуме и ярости», человеком, который движется с роковым характером баллады к своему самоубийству в реке Чарльз. «Люди не могут сделать ничего настолько ужасного, они вообще не могут сделать ничего очень ужасного, они даже не могут вспомнить завтра то, что сегодня казалось ужасным», — говорит ему отец-алкоголик Квентина, как бы подталкивая его к гибели.
Даже трагедия в представлении Фолкнера о деградировавшей цивилизации 20-го века второстепенна.
То, что это глубокая, хотя и ужасающая истина, или возмутительная клевета на человеческий дух, и то, и другое положение должно быть подтверждено историей, сегодня кажется неуместным в стране, в которой политика стала национальной религией. Литература отчаяния может изображать самоубийство как триумфальный акт восстания или отказ от низости жизни, но наше современное настроение — это настроение сострадательного ужаса при любом проявлении саморазрушения. Мы воспринимаем это, может быть, совершенно точно, как ошибочную политику, как неспособность связать здесь и там.
Для американцев коллективная вера, моральный императив — это неиссякаемый оптимизм. Мы хотим верить в бесконечную эластичность будущего: то, что мы можем хотеть, мы можем осуществить. Просто дайте нам время! — и достаточные ресурсы. Нашим идеалом всегда был жесткий прагматизм, как определил наш самый выдающийся философ Уильям Джеймс: истина — это то, что работает.
Это транспортное средство, способное доставить нас к месту назначения.
И все же остается настойчивый контримпульс, непреодолимая тяга к застою и к тем истинам, которые, по словам Мелвилла, не будут утешены. Противоположностью американской жизнерадостности и оптимизма является тихий, тихий, частный голос поэта, голос индивидуальной совести; голос, например, Дикинсона, который, подобно Райнеру Марии Рильке и Джерарду Мэнли Хопкинсу, выработал идеальный словарь для исследования тех изменчивых полутеневых состояний сознания, которые в конечном счете составляют нашу жизнь. Какой бы ни была наша публичная идентичность, какими бы ни были наши официальные титулы, наши провозглашенные или высмеиваемые достижения и статистика, которая нарастает на нас, как паутина, это голос, которому мы доверяем. Ибо, если искушениям отчаяния можно сопротивляться, мы, несомненно, становимся более человечными и сострадательными, более похожими друг на друга в нашем общем затруднительном положении. Есть боль — такая невыносимая — Она поглощает субстанцию — Затем покрывает Бездну Трансом — Так Память может ходить — через — по ней — Как человек в Обмороке — Идет благополучно — куда открытый глаз — Уронил бы Его — Кость за костью.
Стихотворение Дикинсон, должно быть, одно из самых страшных из когда-либо написанных, однако, как и все великое искусство, оно настолько красноречиво выходит за рамки своей темы, что вызывает воодушевление.
Версия этой статьи напечатана в разделе 7, стр. 3 национального издания под заголовком: Смертные грехи/Отчаяние; Единственный непростительный грех. Заказать репринты | Сегодняшняя газета | Подписаться
Топь отчаяния
15 октября 2014 г. о. Дуайт Лонгенекер
В знаменитой аллегории Джона Баньяна , Путешествие странника герой натыкается на Трясину Отчаяния, также известную как Болото Отчаяния. Баньян описывает это так: «Эта болотистая топь — такое место, которое невозможно исправить; это нисхождение, куда постоянно стекаются мрази и грязь, сопровождающие осуждение за грех, и поэтому оно называется Топью Отчаяния».
Смертным грехом лени часто считают сутулость на диване, скучающую до безумия, и часами прыгать по каналам.
Такое поведение, безусловно, является признаком смертного греха лени, но настоящая проблема гораздо глубже. Лень — это не просто лень, а глубокая убежденность в том, что ничего не стоит делать. Если вы просто отдыхаете и расслабляетесь, вы не виновны в лени. Лень — это глубокое чувство, что не хочется вставать и делать что-то стоящее, потому что на самом глубоком уровне жизнь ненавистна, будущего нет и, что хуже всего, мы презираем самих себя. Другими словами, в основе лени лежит грех отчаяния.
Что вызывает отчаяние — это глубокое чувство ненависти и отсутствия надежды? Буньян попадает в точку, когда связывает уныние с чувством вины и бесполезности. Таким образом, лень часто является вторичным грехом, сопровождающим чревоугодие, похоть, жадность и гнев. Эти другие грехи тянут нас вниз и заставляют нас плохо думать о себе, о нашем мире и даже о возможности того, что Бог может нас простить.
Лень – это также нежелание или отказ от использования наших даров и способностей в позитивном ключе, который ведет к процветающей, щедрой и изобильной жизни.
Погрязший в отчаянии, ленивый человек впадает в угрюмую позицию, не считая ничего стоящего. Фома Аквинский определяет это как отсутствие веры и уверенности в благости Бога. Ленивец тратит впустую время, тратит впустую свои дары, тратит впустую свою жизнь и, что хуже всего, тратит впустую Божью благодать.
Ленивец «смертелен»? Вы держите пари. Это убивает достижения. Это убивает радость. Это убивает любовь к жизни. Это убивает производительность. Это убивает плодородие. Это убивает счастье. Это убивает надежду и веру в Бога. Он убивает любовь и, в конце концов, без лекарства может привести к самоубийству. Ленивец убивает? Без сомнения.
Мы должны тщательно различать грех лени и болезнь депрессии. Клиническая депрессия — это излечимое психическое заболевание, в котором человека нельзя обвинять или считать виновным. С другой стороны, в лени, как и во всяком грехе, есть элемент выбора. Виновный в лени отказывается вырваться из трясины уныния. Он или она предпочитает погрязнуть в пучине, а не просить у Бога божественной благодати и силы, чтобы покаяться в своих грехах и встать, чтобы служить Богу и другим людям, к чему они призваны.
Положительная добродетель, противостоящая лени, — это усердие. Не случайно великие духовные писатели всегда рекомендуют стабильную, веселую и регулярную тяжелую работу. Святой Бенедикт призывает своих монахов к «ora et work» — молитве и труду. Бенедиктинские писатели утверждают, что в духовной жизни работа и молитва сливаются воедино, так что нельзя правильно молиться без работы и, наоборот, работа без молитвы бессмысленна. Бог создал человека, чтобы он наслаждался достоинством работы. Благодаря работе мы растем как личности. Благодаря работе мы возрастаем в Божьей благодати. Благодаря работе мы приближаемся к Богу и приближаемся к своему предназначению совершенства во Христе.
Застрял в трясине отчаяния — болоте отчаяния? В ловушке греха лени? Покайтесь на коленях, затем встаньте на ноги. Бог хорош! Улыбнитесь и приступайте к созиданию Царства Божьей любви, силы и радости.
Примечание редактора. Это шестая часть из восьми частей, посвященных семи смертным грехам.