Читать онлайн «Слово и мысль. Вопросы взаимодействия языка и мышления», А. Т. Кривоносов – Литрес
© А. Т. Кривоносов, 2017
ISBN 978-5-4483-7649-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Посвящаю моей жене Маине Кривоносовой (Троицкой),
сыну Борису, дочери Татьяне,
и внукам Andrew, Anthony, John и Nickolas
Всё, что видим мы, – видимость только одна,
Далеко от поверхности моря до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей не видна.
(Омар Хайям)
Два мира есть у человека:
Один, который нас творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил.
(Н. Заболоцкий)
Сущность языка – в той мере, в какой она вообще может открыться, – «открывается» не инструментальному, а философскому взгляду.
(Ю. Степанов)
Философия – это наука, показывающая мухе выход из мухоловки.
(Л. Витгенштейн)
Итог философии – обнаружение тех или иных несуразиц и тех шишек, которые набивает рассудок, наталкиваясь на границы языка.
Именно эти шишки и позволяют нам оценить значимость философских открытий. (Л. Витгенштейн)
Dixi et animam levavi. (Сказал, и облегчил душу).
(Античная мудрость)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Философское истолкование языка обычно вызывает у лингвистов некоторую настороженность и даже опаску. Поскольку лингвист плохо осведомлён в области философских идей, он склонен думать, что проблемы языка – это только чисто лингвистические проблемы о формах и отношениях в языке и философские проблемы, следовательно, не могут привлечь его внимание. Или, напротив, философа интересуют в языке главным образом такие явления, которые для эмпирического лингвиста не представляют никакого интереса. Нужно ещё добавить к этому – боязнь лингвистов к общим, философским обобщениям и, с другой стороны, нежелание логиков посмотреть, как логические формы мысли взаимодействуют в структурах естественного языка, из недр которого генетически вышла формальная логика.
Естественные языки – уникальное явление, в котором проявляются все стороны диалектики как философской науки.
Подлинные философские сокровища, лежащие в тайниках языка, всё ещё остаются скрытыми, о которых мы имеем весьма смутные, разрозненные представления.
В книге я затрагиваю некоторые вопросы, никогда не бывшие в поле зрения лингвиста и не интересовавшие языкознание. Но коль скоро «язык» – это объект со многими связями, науками, значит, есть необходимость рассмотреть и это. Отсюда – необычные проблемы, не совсем привычные для лингвиста. Своеобразие этой книги состоит в том, что она построена вокруг существующих в языкознании, психологии, логике, философии проблем, теорий, гипотез, непосредственно связанных с теорией языка. В книге намечены те основы, на которых должно строиться истинное теоретическое языкознание. Эта книга – переоценка пройденного пути в некоторых областях теоретического языкознания, попытка сбросить идеологическую шелуху с многих проблем теории языка.
Всякая теория, если она хочет быть теорией, должна знать, что было до неё и какие постулаты послужили её становлению.
Лингвиста, так же, как и писателя, всегда поражало богатство его родного языка, имеющего в своём арсенале средства для выражения всех задуманных мыслей и идей. Но ещё больше их поражало то, что и другие, чужие языки – а им несть числа, – обладая, по крайней мере, некоторые из них, таким же, но совершенно особым, своим собственным богатством, также хорошо служат людям, говорящих на этих языках.
В связи с этим возникает много вопросов. А что значит «хорошо служить людям» – воспринимают ли они через свой язык тот же мир, что и другие люди, говорящие на других языках, или иной мир? Если тот же мир, то как разрешается противоречие между единством мира для людей всех наций и множеством национальных языков, как люди с разными языками обмениваются мнениями об одном и том же мире? Как же совместить единство мира и мышления для всех людей Земли, с одной стороны, с существованием множества совершенно разных языков, с другой стороны? Действительно ли люди, говорящие на разных языках, по-разному воспринимают и отражают мир в своём сознании, как утверждают авторы некоторых теорий? В череде возможных вопросов, решающих проблему соотношения языка и мира, языка и мышления, одним из первых может быть вопрос: почему всё же существует множество языков, если мир един и физиологический механизм мышления и отражения мира в этом мышлении у всех людей тоже един? Где локализован этот «язык», или, например, где находится бесписьменный юкагирский язык, когда все юкагиры спят (число говорящих на этом языке – 250 человек)?
Проблема взаимодействия языка и мышления была и остаётся камнем преткновения для теоретического языкознания.
На сегодняшний день теория языкознания не располагает достаточно убедительными сведениями о механизме взаимодействия между языком и мышлением: связь эта «неразрывна» в том смысле, что без мышления нет языка, а без языка нет мышления, или эта связь «разрывна» в том смысле, что или существуют какие-то фрагменты, аспекты мышления, не требующие языковой опоры, или существуют языковые конструкции, не несущие никакой мысли. Если утверждать первое, то мы должны признать, что не существует отдельно мышления и отдельно языка, а существует некий нерасчленённый, сплавленный феномен «язык – мышление», в котором язык равен мышлению, а мышление – языку. Если утверждать второе, то мы должны признать, что некоторые фрагменты мышления осуществляются вне языковой опоры. И та, и другая точки зрения о взаимоотношении языка и мышления – а такие точки зрения существуют среди философов, психологов, лингвистов – ждут ещё своего изучения.
Познать тайны мозга с точки зрения языка – далеко не праздное любопытство.
Эта проблема имеет огромное теоретическое значение для многих наук, и не в последнюю очередь для языкознания. Мы не располагаем однозначными сведениями о том, что такое язык на фоне мышления и что такое мышление на фоне языка. Лингвист тоже может, как и нейрофизиологи и нейропсихологи, изучать функциональную структуру мозга, но лишь с точки зрения употребления языковых структур. Языковед может ставить перед собой и такую цель: показать, какие структуры естественного языка находят своё отражение в логико-семантической структуре текста, как они привязаны к определённым структурам мыслительных процессов, к определённым формам мысли, а также исследовать взаимодействие между языком, действительностью, мышлением, сознанием, памятью, логикой, речью, текстом, т.е. «ничейную землю» на стыках между выше указанными областями, до сих пор остающуюся terra incognita.
Эта книга посвящена не только критическому анализу и осмыслению давно ставшей традиционной и вечно дискутируемой теории «взаимоотношения языка и мышления», но и всех, связанных с нею, теоретических проблем языкознания.
Но книга не только об этом – внутри самой теории «взаимодействия языка и мышления» проблему природы языка, без выхода за её пределы, решить невозможно. Книга одновременно посвящена и другому вопросу, подрывающему основы сегодняшней теории «взаимоотношения языка и мышления», – обсуждению сущности двухуровневого процесса мышления, раскрывающейся в языке в форме взаимодействия семантических и логических форм мышления. В книге поставлено много проблем, некоторые из них рассматриваются здесь в разных разделах в силу того, что они касаются разных сторон теории языка. Некоторые проблемы освещены подробно, некоторые вскользь, в том числе из таких наук, по ведомству которых я не числюсь профессионалом. Тем не менее, я касаюсь этих проблем, потому что все они, как ручейки, текут в один океан, называемый «языком». Языкознание считают наукой по преимуществу и даже чисто эмпирической, гуманитарной или исторической. Такая точка зрения в лучшем случае является наивной. Если исследователь добросовестен и пытлив, он вынужден будет задуматься над общими проблемами языкознания.
От теории никуда не уйти ни одному лингвисту. Главное в книге – диалектико-философские размышления о том, что языка в принятом, обычном его понимании как нечто изолированного от мышления, не существует, и он должен быть передан в сферу мышления.
О мышлении как о нечто аморфном и расплывчатом, всегда описываемом лишь в туманных словах, лишь каким-то краем касающегося якобы независимого от мышления языка, который в то же время считается чем-то самостоятельным и даже влияющем на это мышление, пора забыть. Наш язык, во-первых, это внутримозговые процессы взаимодействия нейронных клеток, во – вторых – это материализованный, внешне выраженный процесс мышления с помощью материальных знаков. Это всегда двухуровневый процесс мышления в виде двух его абстрактных форм – семантической и логической. В том, что мы называем языком, отражено свойство как семантического, языкового, знакового, так и логического мышления.
При анализе какой-либо теории я затрагиваю не только вопросы этой теории, но и другие проблемы языка.
Это неизбежно. Я пытаюсь каждую обсуждаемую здесь идею поставить на ноги и найти ей место в системе теоретических знаний о сущности языка. Это позволяет создать более или менее цельную картину по обсуждаемому вопросу и помогает в конечном счёте выйти на неизбежную для всех лингвистическую дорогу – понимания природы языка.
Опираясь на теории различных лингвистов, логиков, психологов, философов я подвожу читателя к главной цели моей книги – к раскрытию сущности взаимодействия языка и мышления. Теоретическим языкознанием наиболее успешно можно заниматься, лишь усвоив основы логики, психологии, философии, т.е. основы «нелингвистических» наук, но прежде всего и безусловно в области их связей с естественным языком. Без этого нет теоретического языкознания. Нельзя изучать язык как объект теоретического языкознания только в самом себе, не выходя за его границы, которые нам, собственно, ещё неизвестны.
1 сентября 2016 годаНью-Йорк
Глава 1
О ПРИРОДЕ ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА
§1.
Четырёхуровневая структура языкового знакаI. Что такое языковой знак?
От обывательского до научного понимания языкового знака – дистанция огромного размера. Понятие «знак» получило в языкознании широкое распространение: языкознание уже не может обойтись без этого термина. Но так как широкое распространение этого знака имеет и свою отрицательную сторону, ибо его использование по поводу и без повода вносит в это понятие известную путаницу, то понятие «знак» получило в языкознании некий обывательско-лингвистический налёт. Этот термин требует серьёзного, вдумчивого анализа, однако значение этого понятия толкуется каждым, как ему удобно, поэтому общую, обязательную теорию знака из этих рассуждений вывести невозможно.
Изучение знаковой теории языка является делом чрезвычайно сложным. Казалось бы, что может быть проще того, что слово есть знак? Однако знаковое понимание языка требует огромных усилий. Для выяснения сущности знака приходится входить в разные глубины теоретического языкознания, психологии, логики и философии.
Знак – не пустая форма, он всегда наполнен содержанием.
Знак вещи всегда демонстрирует вещь, вырывает её из смутного потока действительности, освещает вещь, даёт знать о её реальном существовании. Если мы обозначили данную вещь, назвали её, то уже тем самым мы сделали её предметом нашего ещё нерасчленённого ощущения и мышления. Если предмет никак не обозначен, то он для нас остаётся чем-то туманным, неясным, или как бы вообще не существующим. Знак вещи взывает к нам о существовании этой вещи, как бы повелительно требует её признания.
Язык – наивысшая форма способности человека, язык неотделим от сущности самого человека. Люди всегда воспевали могущество слова, языка, будто он создаёт реальность, отражает её, позволяет видеть то, чего нет, восстанавливает то, что исчезло. Нет силы, якобы, более высокой, чем слово, и всё могущество человека проистекает из слова. Благодаря языку возможен индивид, общество. Сознание ребёнка всегда пробуждается с овладения словом. Почему на языке основан человек и весь идеальный, второй мир, в голове человека? Потому что язык есть наивысшая форма способности человека, неотделимой от сущности самого человека, от его способности к символизации, т.
е. представлять реальную действительность с помощью знаков, устанавливать отношения между вещами, между людьми.
Главное – материя знака? Нет, главное то, что она символизирует в мозгу человека – понятия, суждения. Но и эти последние не могут существовать ни без внутренней материи, живой материи мозга, ни без внешней мёртвой материи, материи знаков.
Что такое языковой знак и какова его роль в мышлении и познании мира? «Знак есть непосредственное созерцание, представляющее совершенно другое содержание, чем то, которое оно имеет само по себе» [Гегель, 1956, т. 1:256]. Гегель, великий диалектик, отрицает сходство знака и изображаемого им предмета. «Знак отличен от символа, последний есть некоторое созерцание, собственная определённость которого по своей сущности и понятию является более или менее тем же самым содержанием, которое оно как символ выражает. Напротив, когда речь идёт о знаке как таковом, то собственное содержание созерцания и то, коего оно является знаком, не имеют между собою ничего общего» [Гегель, т.
3: 265 – 266].
Как пишет Гегель, внутри знака как материи мы не найдём значения, как мы не увидим стоимости в «теле» товара. Не найдём значения и вне знака. Значение – не субстанция, а функция знака, имеет цель нести информацию о другом, отличном от него самого. Знак относит к чему-то другому, отличного от него самого. Предмет (в данном случае звук, буква, слово, – А.К.) в роли знака уничтожает своё «наличное бытие» и «даёт ему в качестве его значения и его души другое содержание» [Гегель, 1956, т. 3:266]. Само бытие знака – это «бытие для другого» и, овладевая знаком, мы овладеваем другим предметным содержанием, которое не является, однако, её собственной сущностью и к которому эта вещь относится, как чуждая. Но, кроме того, она обладает также своим собственным значением, которое не связано с природой самого предмета, обозначенного этой вещью. Таким образом, обозначение – произвольно. Знаком чего должна быть вещь – это в большей или меньшей мере дело соглашения (Konvenienz) ” [Гегель, 1973:40].
«Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с её природой. Я решительно ничего не знаю о данном человеке, если знаю только, что его зовут Яковом. Точно так же и в денежных названиях – фунт, талер, франк, дукат и т. д. – изглаживается всякий след отношения стоимости» [Маркс, Энгельс, т. 23:110].
Между знаком и обозначаемым нет и не может быть никакой иной связи, кроме знаковой, всякая иная связь исключается, и это-то и конституирует знаковую функцию. Иначе между знаками не было бы свободной обмениваемости. Отсутствие всякой мотивированности есть железный признак знаков. Знаковая функция и есть образование связи между двумя материальными явлениями, не имеющими между собой никакой связи. Человеческие языковые знаки – это антагонисты тем, какие воспринимаются или подаются животными. Знаки языка взаимозаменяемы, замещают друг друга, подменяют один другого. У животного не может быть двух разных звуков для одного и того же состояния. Языковой знак имеет эквивалент, однозначную замену, нет такого слова, которое нельзя было бы передать другими словами.
Только благодаря отсутствию сходства и их причастности к изображаемым предметам они вступают в связи, отношения, операции между собой. Знак есть сигнал, но лишь функционирующий в обществе, связанный с системой социально выработанных значений. Знак обладает особым свойством приписываемой ему идеальной формы, но хранящейся не в самом знаке, а в мозгу. Эта идеальная форма для человека есть универсальное средство аккумуляции всего многообразия содержания мира, духовной культуры.
Чем отличается «знак» как материя от других материальных вещей? Он обладает особым свойством своей, приписываемой ему условной «идеальной формы», но хранящейся не в самом знаке, а в мозгу, и эта «идеальная форма» для человека есть универсальное средство аккумуляции всего многообразия содержания мира, духовной культуры, которая в психике человека отчуждена от материальной действительности и как бы представляет для человека вторую реальную действительность.
В знаковой деятельности мы оперируем лишь чувственно воспринимаемыми предметами вместо других.
Это есть деятельность, целью которой является овладение другими вещами. Языковые средства служат заместителями объектов. Обозначая предметы с помощью словесных знаков, мы их делаем информативными и превращаем в средства коммуникации. Языковые знаки – фактор идеализации внешнепредметных операций, превращение их из материальных в идеальные действия, позволяющие схватывать объективное содержание, отражать внешний мир и служить средством организации своего и чужого поведения.
Обозначение предметов с помощью знаков приводит к тому, что внешепредметная деятельность свёртывается, превращается в знаковую. Знак – не просто вещь, а определённое общественное отношение, скрытое под внешней материальной оболочкой. Знак вообще есть общественное отношение, связь людей через посредство знания, которое условно за знаком закрепляется и носителем которого он является. Возникнув в ходе трудовой деятельности как механизм регуляции поведения, знаковые системы с течением времени обособляются от непосредственного трудового процесса, служа в форме теоретической деятельности задачам познания внешнего мира.
Природа языкового знака есть исходный пункт лингвистического объекта вообще, т.е. того, что мы всегда называем «языком». Проблема природы языкового знака перерастает в природу самого объекта лингвистического анализа, основу всего теоретического языкознания. Знак и знаковая природа языка, как пишут некоторые лингвисты, – это та роза в лингвистическом цветнике, на которой больше всего шипов. Выбор знака не основан на разумной норме, языковой знак произволен, немотивирован. Следствия этого определения неисчерпаемы, они подчиняют себе всю лингвистику.
В возникновении и развитии сознания человека знаки сыграли выдающуюся роль очеловечения актов сознания. Когда зачатки осознанного поведения соединились с мыслью при помощи знаков, то это обогатило мысли, его формы, структуру процесса мышления. Знаки позволили обобщать чувственные отображения и строить на их базе отображения логические. Знаки влияют на сознание путём обогащения нервно-мозговых связей, но и сознание влияет на знаки через появления новых знаков.
Развитие и деятельность сознания – главное условие, вызвавшее перемены в системе знаков (в лексико-семантической системе языка), под влиянием общества. Но все эти обогащения, взаимовлияния в знаковой системе и, следовательно, в системе семантических значений, а значит и в системе логических понятий, происходит только через деятельность сознания. Сознание готовит понятия для их объективации внутри процесса мышления и правила их реализации вовне мозга.
Развитие сознания человека заложено в его физиологическом устройстве, во врождённой, данной от природы способности к овладению языком. Без знаков человек остался бы дикарём. Нельзя без знаков, слов общаться, овладевать сокровищницей человеческих знаний. Только языковой знак, звуковое и графическое его изображение есть главнейший в мире monumentum aere perennius («вечный памятник»), только знак лежит в основе становления человека и прогресса.
Итак, знак – это заместитель. Но сразу же возникает вопрос: благодаря каким свойствам он – заместитель, и как он осуществляет такое замещение? Всегда возможна двойственная трактовка сути знака.
Первая функция – это нечто для себя, вторая – нечто для другого. Любой конкретный предмет функционирует только как предмет, как предмет в себе и для самого себя, языковой же знак функционирует как знак только для другого, благодаря абстрактным моментам, живущим в сознании, и в тесном взаимодействии с предметами, ассоциативно связанными с ними в мозгу. Это различие в знаке есть основное, философское различие между материальным и идеальным, более конкретно – между фонетикой и фонологией, между звуком (буквой) и фонемой (графемой).
Человек отличается от животных тем, что он живёт не инстинктами, а разумом. Но разум скрыт за толщей телесной оболочки. Поэтому человек должен иметь что-то, какое-то интеллектуальное средство. Для познания и общения нужен знак, который был бы одновременно чувственной и рациональной, абстрактной природы. Таким свойством обладает языковой знак, способный что-то означать, сообщать, но только в сознании по ассоциативной связи с реальным внешним предметом, и только потому, что эта ассоциативная связь локализована в мозгу.
Знак – это способ теоретического освоения мира. В знаке дерево нет указаний на реальный экземпляр класса деревьев, он не связан с конкретным деревом. Но этот внешний материальный знак удерживает в мозгу все существенные признаки всех деревьев мира. Поэтому знак есть представитель, имя, вобравшее в себя все существенные признаки всех деревьев, т.е. он выступает как познавательный представитель единичного предмета дерево и как отчуждённая форма всех реальных деревьев.
Языковое сознание человека как отражение структуры мира не могло возникнуть без материи знаков. Прежде чем появиться, сознание прошло через психические и логические формы знака, превратившись в фонемы и понятия. Сознание, наука невозможны без понятий, которые приводят мир в определённую систему. Ведь количество предметов и их признаков неисчислимо, и они требуют обобщения под одним знаком нескольких понятий, число которых не может быть замкнутым целым. Сознание человека, наука дробят мир, чтобы снова сложить его в стройную систему понятий.
Знак вещи всегда демонстрирует эту вещь, вырывает её из смутного и непознаваемого потока действительности. Если мы обозначили данную вещь и назвали данную вещь, то уже тем самым мы сделали её предметом нашего ясного и расчленённого сознания, ощущения, мышления. Если предмет не обозначен, он для нас остаётся чем-то туманным, расплывчатым, неясным и даже как бы несуществующим. Знак вещи или предмета взывает к нам о существовании этих вещей и предметов, повелительно требуя их признания. Переход чувственного образа предмета в логическое понятие об этом предмете, как высшей человеческой формы мысли, может совершаться только посредством знака языка, слова. Но сама материя слова, будучи произвольной, не создаёт понятия из чувственного образа. Это – обязанность мышления, работы нейронной системы.
Человек может судить о своих, но главным образом о чужих внутренних процессах не иначе, как только через знак и выносить продукцию этих умственных процессов мозга за его пределы только через знак.
Другим способом обнаружить эти процессы невозможно, только так можно объективировать словом внутреннее душевное состояние человека. Через знаки человек объективирует свою мысль и тем самым имеет возможность задерживать свою мысль в мозгу и подвергать её обработке. Знаки – это орудия для совершенствования, оттачивания мысли, ставшие как бы внешним предметом по отношению к мысли. Объективируя мысль в слове, человек как бы смотрит на свою мысль (в тексте) или слушает свою мысль (в устной речи). В слове не заключена сама мысль, а только её идеальный отпечаток, который находится в сознании по ассоциативной связи с материей знака. Материализация мысли вовне есть также акт самопонимания.
Что является в знаке первичным – его физическая субстанция или его идеальная структура, образ? Основная сущность материального знака – его материальный характер. А идеальные образы знаков в сознании говорящих являются лишь обычными психическими отражениями материального звучания и произношения, постоянно воспроизводимых.
Если бы знак не существовал в материальной субстанции, никакой идеальный образ этого знака был бы невозможен.
Языковой знак – это природная материя, но такая, которая связана не только с чувственным мышлением – ощущением, восприятием, представлением, но, главным образом, с абстрактными формами мышления – с фонемами, понятиями, суждениями, умозаключениями. Знак – это материя, принявшая форму своего идеального образа. Знак – это естественная материя, идеальные следы которой ассоциативно отложились в нейронной системе мозга. Естественно, никакая внешняя материя не может быть втиснута в мозг, материя вводится в мозг только в виде её абстрактного, идеального образа, понятия, которое, однако, не есть принадлежность самого знака, а собственность мозга. Поэтому всякие рассуждения о том, что язык имеет значения, что язык связан с миром непосредственно и отражает этот мир, что язык выражает мысли – это бабушкины сказки. Происходит лишь перевод материального мира в идеальный, психический, следовательно, логический мир, в систему логических форм, творимых мышлением.
При реальной коммуникации абстракция должна быть овеществлена, символизирована, реализована посредством какого-либо знака.
Язык отличается от других социальных установлений своей знаковой природой, а от других типов социальных знаков – спецификой своей структуры. Знаки языка в качестве материальных заместителей абстракций и эмоций в мозгу – это знаки сложных психофизиологических процессов мозга. Материальная характеристика знака приобретает социальную характеристику. Возникает важнейшая проблема отношения между знаком, и мыслью, т.е. языком и мышлением, как психическими ассоциативными отпечатками материи знаков в сознании, между материей знака и абстракцией, значением, семантикой и, главным образом, – между чувственным и абстрактным мышлением, их взаимопереходом.
Язык и сознание. Диалектика их взаимосвязи.
Язык и сознание. Диалектика их взаимосвязи.
Аристанова Л.С., Араньязова Э.Р.
Научный руководитель: Кузнецова М.
Н.
ГБОУ ВПО Саратовский ГМУ им. В.И. Разумовского Минздрава РФ
Кафедра философии, гуманитарных наук и психологии
Язык и сознание. Диалектика их взаимосвязи.
Аристанова Л.С., Араньязова Э.Р.
Научный руководитель: Кузнецова М.Н.
ГБОУ ВПО Саратовский ГМУ им. В.И. Разумовского Минздрава РФКафедра философии, гуманитарных наук и психологии
В философии понятия сознания и языка тесно связаны,
а это говорит о том, что узнать внутренний мир человека можно, проанализировав то,
что он говорит и как.
Сознание неразрывно связано с языком, и возникает одновременно с ним. Отсюда следует, что между языком и сознанием есть определенные взаимоотношения. Язык выступает способом существования сознания. Связь сознания с языком проявляется в том, что возникновение и формирование индивидуального сознания возможно в том случае , если человек включен в мир словесного языка.
Вместе с речью индивид усваивает логику мышления, начинает рассуждать о существовании мира и себя. Чем богаче содержание духовного мира , тем больше ему нужно языковых знаков для его передачи.
Язык так же древен, как и сознание. Язык во взаимосвязи с сознанием представляют органическое единство, не исключающее и противоречия между ними. Сущность языка обнаруживает себя в его функциях.
Стоит отметить, что издавна в философии такие мыслители, как Платон, Гераклит и Аристотель изучали взаимосвязь между сознанием, мышлением и языком. Именно в Древней Греции последние воспринимались, как единое целое. Не зря ведь это отразилось в таком понятии, как «логос»,
что дословно означает «мысль неразрывна со словом». Школа философов-идеалистов считала ,
что мысль невозможно выразить словесно.
В начале 20 ст. возникает новое направление, называемое «философия языка», согласно которому сознание оказывает влияние на мировосприятие человека, на его речь и, следовательно, на общение
с окружающими.
Основоположником этого течения считается философ Вильгельм Гумбольд.
Но язык не только средство общения, но и орудие мышления, средство выражения мыслей. Дело в том, что мысль, понятие лишены образности, и потому выразить и усвоить мысль — значит облечь ее в словесную форму. Даже тогда, когда мы мыслим про себя, мы мыслим, отливая мысль в языковые формы. Выполнение языком этой своей функции обеспечивается тем, что слово — это знак особого рода:
в нем, как правило, нет ничего, что напоминало бы о конкретных свойствах обозначаемой вещи,
явления, в силу чего оно и может выступать в роли знака — представителя целого класса сходных предметов, т.
Наконец, язык выполняет роль инструмента, накопления знаний, развития сознания. В языковых формах наши представления, чувства и мысли приобретают материальное бытие и благодаря этому могут стать и становятся достоянием других людей. Через речь осуществляется мощное воздействие одних людей на других. Эта роль языка видна в процессе обучения в том значении, которое в наши дни приобрели средства массовой информации. Вместе с тем успехи в познании мира, накопление знаний ведут к обогащению языка, его словарного запаса. С возникновением письменности знания и опыт закрепляются в рукописях, книгах и становятся общественным достоянием.
Языку присущи следующие функции:
Одним из условий возможности формирования и объективации сознания индивида является способность посредством языка заявить о своем самостоятельном бытии. В речевом общении человек обретает способность к сознанию и самосознанию. Содержание сознания напрямую зависит от пространства речевого общения.
Язык способствует взаимопониманию между людьми, а также осознанию человеком своих действий и самого себя.
Можно выделить следующие виды речи:
Слово, как единица языка, имеет внешнезвуковую (фонетическую) и внутреннесмысловую (семантическую) стороны. Среди неязыковых знаков выделяют знаки-копии (отпечатки), знаки-признаки, знаки-сигналы, знаки-символы. Различают также специализированные (системы символов в математике, физике, химии, лингвистике) и неспециализированные языки (эсперанто). В процессе исторического развития языка сформировался язык науки, отличающийся точностью, строгостью, однозначностью понятий, что способствует точности, ясности формулировок. В социально-гуманитарном познании использование искусственного языка затруднительно.
То есть можно сделать небольшой вывод о выше сказанном ,что человек способен быть человеком только в той естественно-искусственной среде, основными компонентами которой являются артефакты и знаки, и без которой невозможно формирование и функционирование сознания.
Изучая воздействие языка на мышление, можно сказать, что как язык вызывается мышлением, так и мышление развивается через язык. Именно обратным воздействием языка на мышление можно объяснить возникновение первых слов у ребенка, как результат проснувшейся языковой способности, которая, действуя в ребенке, побуждает его через называние предметов к различению объективного и субъективного, окружающего мира и себя как индивидуума, что находит свое выражение в произнесении местоимения «я».
Самое важное в языке, по мысли Гумбольдта, «это не смешение, а четкое разграничение вещи и формы, предмета и отношения» . Согласно этому, сам язык, в силу своего устройства, способствует разделению в мышлении категорий субъективного и объективного, что впоследствии скажется как на формировании речевой деятельности, так и на становлении самосознания ребенка, потому что в его речевой деятельности проявляется работа духа, которая через первые членораздельные звуки свидетельствует о начавшемся формировании этого разделения.
Здесь надо отметить, что именно членораздельный звук отличает человека от животного, так как выражает не просто намерение или потребность, но, прежде всего, конкретный смысл произносимого, так как является «сознательным действием создающей его души» , что еще раз указывает на действие сознания в процессе проговаривания первых слов ребенка.
Возникая и развиваясь в обществе, в процессе общения людей между собой, язык представляет собой объективное явление. Это значит, что, будучи продуктом, созданным обществом, язык существует независимо от отдельных людей. Каждое поколение застает язык уже выработанным предшествующими поколениями и овладевает им, т. е. учится пользоваться им в общении.
Люди воспринимают слова языка так же, как и другие явления окружающей их действительности, т. е. как раздражители, воздействующие на органы чувств. Однако особенность явлений языка заключается в том, что они передают закрепленное в звуках отражение людьми других явлений, результаты познания действительности.
В процессе развития труда и трудовых общественных связей людей друг с другом вместе с языком возникает, следовательно, особая форма отражения людьми действительности — их сознание.
Необходимо различать общественное и индивидуальное сознание.
К явлениям общественного сознания принадлежат создаваемые обществом знания о природе, обществе,
о человеческом мышлении. Индивидуальное сознание — это высшая форма отражения действительности отдельным человеком, членом общества.
Общественное сознание возникает вместе с формированием этой новой, высшей формы психического отражения действительности отдельных людей, членов общества.
Таким образом, сознание и язык органически связаны друг с другом. Но единство языка и мышления не означает их тождества.
Наконец, отсутствие тождества языка и мышления просматривается и в том, что порой мы понимаем все слова, а мысль, выраженная с их помощью, остается для нас недоступной, не говоря уже о том, что в одно и то же словесное выражение люди с различным жизненным опытом вкладывают далеко не одинаковое смысловое содержание.
историческая лингвистика — Являются ли язык и мысль одним и тем же?
спросил
Изменено 3 года, 8 месяцев назад
Просмотрено 6к раз
Я хочу знать, являются ли язык и мысль одним и тем же.
Я думаю, что язык обогащает мысль, а мысль помогает лучше использовать язык. Без языка как мог бы человек мыслить? Был ли у них внутренний язык, который помогал им думать?
Я думаю, что изобретение языка помогло людям мыслить прогрессивно и помогло им выучить не только язык, но и многое другое.
Мой вопрос в том, являются ли язык и мысль одним и тем же или нет.
Если нет, то чем они отличаются?
- историко-лингвистический
- изучение языков
Представление о том, что язык и мышление — одно и то же, что мысли не могут существовать без языка, иногда называют сильный лингвистический детерминизм или сильная гипотеза Сепира-Уорфа (*). Он чрезвычайно популярен среди нелингвистов и часто встречается в художественной литературе: один из ур-примеров см. в книге Джорджа Оруэлла « 1984 ».
Проблема в том, что это не совпадает с данными, которые мы можем наблюдать.
У вас когда-нибудь было слово, которое «вертится у вас на языке», когда вы точно знаете, что хотите сказать, но не можете подобрать для этого слова? Или с трудом излагали свои мысли в письменной форме, даже если они были ясны в вашей голове? Если бы мы действительно думали на английском (или арабском, или китайском, или на чем-то еще), этого бы не произошло.
Точно так же, в зависимости от того, как вы определяете «мысль», кажется очевидным, что младенцы могут думать раньше, чем говорить. Мой трехлетний племянник еще не освоил английский синтаксис, но четко строит планы и все равно выполняет их — даже планы, которые не может толком объяснить словами.
Более популярная в настоящее время гипотеза называется лингвистическим релятивизмом или слабой гипотезой Сепира-Уорфа и представляет собой что-то вроде «язык и мысль влияют друг на друга». Что гораздо более правдоподобно, но и гораздо менее захватывающе и гораздо более расплывчато в своих границах (9).
0029 сколько там влияния ?). Конкретные детали по-прежнему являются активной областью исследований: классические эксперименты, которые всегда всплывают, — это цветовые исследования Кея и Берлина, с которых можно начать, если вы хотите изучить это глубже.
(*) Сапир действительно не заслуживает того, чтобы его имя ассоциировалось с этим; Уорф просто добавил к работе имя своего наставника, чтобы она выглядела более престижной. Так что я в основном слышал, как лингвисты называют подобные вещи «уорфианством» в неформальном контексте.
11Эти примеры показывают, что мысль каким-то образом продолжается, даже если вы временно теряете язык:
[нейроанатом .. получил кровоизлияние в левое полушарие.] В течение 3-4 часов она потеряла внутреннюю речь, стала гемипаретик, и вскоре поняла, что ее высказывания не имеют смысла, как и у других. В своих ретроспективных воспоминаниях о том времени она испытал потерю функции значительной части левой полушарие, включая язык, и оставался в полном сознании, хотя вещи ощущались по-другому с точки зрения «правого полушария».
Ее учетная запись не только подтверждает, что сознание продолжается в отсутствие языка — или, по крайней мере, левое полушарие специализации, связанные с пониманием и производством, но что мысль и саморефлексия тоже продолжаются .
Еще одно необычное сообщение поступило от пациента, которому сделали анестезию. инъекция в нижний отдел левой средней передней артерии. анестетик … вызвал, как и ожидалось, глубокую неразличимую афазию Вернике от этого из-за инсультов, кроме того, что это было временно (несколько минут) и полностью обратимый. Из воспоминаний пациента о пережитом становится ясно, не только то, что он был в сознании и мыслил, но и то, что у него было много лучшее понимание ситуации, чем казалось из языковых тестов администрируется.
- стр. 377, Неврология сознания: когнитивная неврология и невропатология , изд. Стивен Лорейс, Джулип Тонони
Ее
учетная запись не только подтверждает, что сознание продолжается в
отсутствие языка — или, по крайней мере, левое полушарие
специализации, связанные с пониманием и производством, но
что мысль и саморефлексия тоже продолжаются . У меня есть только неофициальные свидетельства того, что они не одинаковы, но я надеюсь, что это может дать объяснение или, по крайней мере, отправную точку для более глубокого исследования.
Я знаю человека, который попал в автомобильную аварию и потерял способность говорить из-за травмы головы. Физические способности она не потеряла, но часть ее мозга, отвечающая за язык, была повреждена. Ей пришлось заново учиться говорить, как это делает ребенок, с самого начала. Сейчас у нее все хорошо, но некоторые слова она все еще не помнит, но только слова, а не понятия (она умна и может бегло вставить описание всего, для чего не помнит слова). Что очень интересно, так это то, что ее когнитивные способности и интеллект никаким образом не пострадали. На ранних стадиях своего выздоровления она даже не могла использовать спряжения или какие-либо местоимения, она использовала грамматику даже хуже, чем Халк из комиксов. Да, она долгое время обращалась к себе в третьем лице, и ей пришлось много изучать грамматику родного языка, прежде чем она снова смогла свободно говорить. Однако, как бы трудно ей ни было выражать свои мысли, было очевидно, что ее когнитивные способности были нормальными для ее возраста примерно 30 лет.
Это показывает, что язык не обязательно означает способность мыслить.
1Кажется, что мысль и язык — это одно и то же; это было презумпцией в человеческом обществе с тех пор, как мы знаем об этом. Но на самом деле это неправда, так же как и то, что ваши эмоции живут в вашем сердце.
Безусловно, должно быть правдой, что мысли человека — что бы ни означало мысль — должны каким-то образом быть связаны с речью. Вот только указать каким способом невозможно.
Причина этого в том, что люди непредсказуемым образом отличаются друг от друга, потому что у всех, даже у однояйцевых близнецов, своя жизнь, разный опыт и разные уроки. В частности, все думают о по-разному; а это значит, что не может быть универсального определения мысли , которое могло бы охватить все человечество.
Что касается языка, то люди тоже сильно различаются. Есть люди, которые учат свой родной язык и никогда не смогут выучить другой; но есть и люди, которые впитывают языки, как губки, и могут заговорить в течение нескольких дней после прибытия в незнакомое место.
Одни люди проявляют большую изобретательность в использовании языка, другие — нет. Ясно, что у каждого есть свое отношение к своему языку, которое может быть, а может и не быть таким же или даже напоминать чье-либо отношение к своему языку.
Таким образом, для некоторых людей гипотеза Уорфа верна — они думают на языке и не могут обнаружить никаких различий, кроме того, что думать легче, яснее и менее шумно, чем говорить. На другом конце пути находятся люди, для которых язык — это такой же навык, как ходьба или вождение автомобиля, который они используют, когда в нем нуждаются, но который имеет мало общего с их мышлением, использованием или явной структурой. И затем есть большинство людей, которые находятся между этими полюсами или находятся на какой-то другой ветви этого многомерного спектра.
Чтобы ответить на этот вопрос хотя бы одному человеку, нужно знать все о мыслях этого человека, все об использовании языка этим человеком и все о том, как они связаны.
Очевидно, что только один человек может провести это исследование, и оно будет применяться только к нему.
Обобщения сомнительны, но по отношению человека к гипотезе Уорфа часто можно сказать, как, по их мнению, работает их мышление и как, по их мнению, это связано с использованием их языка. Люди сортируют себя в этом спектре по тому, как они реагируют на возможность.
Я нашел веб-страницу, которая может вас заинтересовать: Спросите у лингвиста Часто задаваемые вопросы: Гипотеза Сепира-Уорфа
На ней приведена следующая цитата:
«Мы расчленяем природу по линиям, заложенным нашими родными языками. Категории и типы, которые мы выделяем из мира явлений, мы не находим там, потому что они смотрят в лицо каждому наблюдателю; напротив, мир представлен в виде калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим умом, а это значит, главным образом, языковыми системами нашего разума. чтобы организовать его таким образом — соглашение, которое действует во всем нашем речевом сообществе и кодифицировано в образцах нашего языка Соглашение, конечно, имплицитное и негласное, но его условия абсолютно обязательны, мы не можем говорить вообще за исключением подписки на организацию и классификацию данных, предусмотренных соглашением».
-Уорф (1940:213-14)(На этой веб-странице есть намного больше. Посмотрите)
Обратите внимание на «категории и типы».
Важной частью мысли является категоризация: «Маффи — это кошка. Кошки — это животные. Поэтому то, что я знаю о животных, применимо и к кошкам, и к Маффи». Естественно предположить, что если бы я не знал слова «животное», я бы не смог сделать это обобщение.
Лично я думаю, что это частично верно, по крайней мере, для меня и моих мыслей. Наличие слова для категории облегчает обдумывание. Однако это и могут иметь неофициальные категории без имен. Обычно это будут «люди/вещи, которые напоминают мне друг друга».
Кроме того, категории соответствуют только отдельным словам. В языке также есть предложения и сложная грамматика. Очень немногие мысли имеют такой комплекс. По крайней мере, в моем сознании.
Кстати, я думаю, что лучше говорить о культурах , а не о языках. Я узнал большинство своих категорий из моей культуры.
И мой язык, и мои мысли отражают эти категории, но источником является культура.
Знаю, что они не одинаковые, по личному опыту.
Не раз, когда я писал математическое доказательство, основную часть доказательства я прорабатывал визуально в голове.
Помнится, в одном случае я перевел математический язык (который был не словесным, а символическим языком, который можно было прочитать) в визуальные образы, вычислил, как «выглядели бы» визуальные эффекты, если бы доказательство было недействительным. , затем взял изображения и сгенерировал математическое описание того, что я визуализировал.
Процесс управления этой визуализацией был думал . В какой-то момент он был преобразован из в (невербальный) язык, им манипулировали как визуализацией, затем он был преобразован обратно в этот невербальный язык.
Я попытался объяснить этапы визуализации — способ, которым я разработал доказательство — кому-то, чтобы объяснить, как я сгенерировал доказательство.
Я не мог в достаточной мере объяснить этапы визуализации ни на английском, ни на математике, несмотря на то, что и она, и я свободно говорили на обоих языках. Описывая его, я использовал разные и разные термины для описания вещей, о которых я думал, но ничего не подходило; Я подозреваю, что именно поэтому связь не удалась.
Доказательство , сгенерированное , было ясным, формулировка задачи была ясной (оба написаны на математике), но процесс, использованный для создания доказательства, не был на каком-либо «языке», на котором говорил кто-либо из нас.
Теперь, я думаю, вы могли бы расширить определение языка, включив в него визуализацию вещей и движение сказанных вещей. Если вы определяете язык как «то, что вы используете, чтобы думать», это сделает ваше предложение верным.
(Для любопытства, случай, о котором я думаю, имел отношение к существованию определенных категорий непрерывных обратных функций определенного вида. Визуализация представляла собой раскрашивание вещей постоянно меняющимся оттенком и изучение того, что это значит для цвета инверсии.
Доказательство касалось того, как категория функций ограничивает свойства инверсии и, следовательно, как инверсия окрашивает область. Ничего особенно глубокого.)
Скорее всего, вы можете испытать это на себе. Подумайте о том, чтобы сделать что-то физическое со своим телом, как оно будет двигаться и т. д. Старайтесь не «рассказывать» это. Используете ли вы язык, чтобы описать, как вы представляете, как движется ваше тело?
Как вы хотите сформулировать различие (или квази-тождество, в зависимости от вашей точки зрения) между языком и мыслью без языка?
Хотя есть, безусловно, веские аргументы в пользу того, что мысль, говоря статически, не является языком, мысль — акт мышления — является, говоря динамически, языком. Подумайте об этом: если вы хотите что-то думать, вы говорите на языке. Теперь вы можете заявить, что этот язык является личным или ущербным, ущербным, невысказанным, каким бы то ни было языком вашего тела, или даже что никто другой на земле его не понимает.
Все-таки это язык. Даже если гипотеза сильного солипсизма верна, именно потому, что тогда это не имеет значения. Точно так же, как мы не можем опровергнуть гипотезу солипсизма, но учимся жить с другими, которых мы как будто и понимаем, и не понимаем, мы имеем способность мыслить, изучая чужой язык. Мышление подразумевает развертывание слов, а не просто воображение или визуализацию.
Вывод: если вы сделаете мысль или язык категорией, то они различны (потому что ни один не будет «содержать» другого). Но каждый раз, когда вы думаете по-настоящему, вы создаете свой собственный язык.
Зарегистрируйтесь или войдите в систему
Зарегистрируйтесь с помощью Google Зарегистрироваться через Facebook Зарегистрируйтесь, используя адрес электронной почты и парольОпубликовать как гость
Электронная почтаОбязательно, но не отображается
Опубликовать как гость
Электронная почтаТребуется, но не отображается
Нажимая «Опубликовать свой ответ», вы соглашаетесь с нашими условиями обслуживания и подтверждаете, что прочитали и поняли нашу политику конфиденциальности и кодекс поведения.
Странное влияние языка на наше ощущение времени и пространства
ЗагрузкаЯзык
(Изображение предоставлено Jun Chen/Alamy) о том, как мы думаем о мире и даже о том, как мы в нем движемся.
I
Если бы вас попросили пройти через поле по диагонали, вы бы знали, что делать? Или что, если бы вам предложили 20 фунтов (23 доллара) сегодня или удвоить эту сумму через месяц, вы бы согласились подождать? А как бы вы расположили 10 фотографий своих родителей, если бы вам сказали рассортировать их в хронологическом порядке? Вы бы расположили их горизонтально или вертикально? В каком направлении будет двигаться временная шкала?
Эти вопросы могут показаться простыми, но, что примечательно, ваши ответы на эти вопросы могут зависеть от языка или языков, на которых вы говорите.
В нашей новой книге мы исследуем множество внутренних и внешних факторов, которые влияют на то, как мы думаем, и манипулируют им – от генетики до цифровых технологий и рекламы.
И оказывается, что язык может оказывать удивительное влияние на то, как мы думаем о времени и пространстве.
Взаимосвязь между языком и нашим восприятием этих двух важных измерений лежит в основе давно обсуждаемого вопроса: является ли мышление чем-то универсальным и независимым от языка, или вместо этого наши мысли определяются им? Сегодня лишь немногие исследователи верят, что наши мысли полностью формируются языком — в конце концов, мы знаем, что младенцы и малыши думают, прежде чем говорить. Но все больше экспертов считают, что язык может влиять на то, как мы думаем, точно так же, как наши мысли и культура могут влиять на развитие языка. «На самом деле это работает в обе стороны», — утверждает Тора Тенбринк, лингвист Бангорского университета в Великобритании.
Трудно игнорировать доказательства того, что язык влияет на мышление, утверждает Даниэль Касасанто, когнитивный психолог из Корнельского университета в США. Например, мы знаем, что люди запоминают то, на что обращают больше внимания.
И разные языки заставляют нас обращать внимание на множество разных вещей, будь то пол, движение или цвет. «Это принцип познания, который, я думаю, никто не станет оспаривать, — говорит Касасанто.
Говорящие на мандаринском диалекте часто представляют время в виде вертикальной линии, где вниз представляет будущее (Фото: Reuters/Kim Kyung-Hoon/Alamy)
Лингвисты, нейробиологи, психологи и другие специалисты потратили десятилетия, пытаясь понять, каким образом язык влияет на наши мысли, часто сосредотачиваясь на абстрактных понятиях, таких как пространство и время, которые открыты для интерпретации. Но получить научные результаты непросто. Если мы просто сравним мышление и поведение людей, говорящих на разных языках, трудно быть уверенным, что какие-либо различия не сводятся к культуре, личности или чему-то еще. Центральная роль, которую язык играет в самовыражении, также затрудняет выделение его из этих других влияний.
Однако есть способы обойти эту головоломку. Казасанто, например, часто учит людей в своей лаборатории использовать метафоры из других языков (на их родном языке) и исследует, какое влияние это оказывает на их мышление.
Мы знаем, что люди часто используют метафоры, чтобы думать об абстрактных понятиях — например, «высокая цена», «долгое время» или «глубокая тайна». Таким образом, вы не сравниваете людей из разных культур, что может повлиять на результаты. Вместо этого вы сосредотачиваетесь на том, как меняется мышление у одних и тех же людей из одной и той же культуры, когда они говорят двумя разными способами. Таким образом, любые культурные различия исключаются из уравнения.
Вам также может понравиться:
- Как наш мозг справляется с разговором на нескольких языках
- Почему то, как вы считаете, раскрывает больше, чем вы думаете
- Невидимые закономерности в названиях улиц
Когнитивист Лера Бородицкая, одна из пионеров исследования того, как язык манипулирует нашими мыслями, показала, что носители английского языка обычно рассматривают время как горизонтальную линию. Они могут переносить встречи вперед или отодвигать сроки. Они также склонны рассматривать время как путешествие слева направо, скорее всего, в соответствии с тем, как вы читаете текст на этой странице или как пишется английский язык.
Это отношение к тексту направления написано, и время, похоже, применимо и к другим языкам. Например, носители иврита, которые читают и пишут справа налево, представляют время как идущее по тому же пути, что и их текст. Если вы попросите человека, говорящего на иврите, разместить фотографии на временной шкале, он, скорее всего, начнет справа с самых старых изображений, а затем расположит более свежие слева.
Носители мандаринского языка, тем временем, часто представляют время как вертикальную линию, где вверх представляет прошлое, а вниз — будущее. Например, они используют слово xia («вниз»), когда речь идет о будущих событиях, так что «следующая неделя» буквально становится «неделей в упадке». Как и в случае с английским и ивритом, это также соответствует традиционному письму и чтению на мандаринском языке — строки идут вертикально, сверху вниз.
Эта связь между тем, как мы читаем язык, и организацией времени в наших мыслях также влияет на наше познание при работе со временем.
Говорящие на разных языках быстрее обрабатывают временную информацию, если она организована в соответствии с их языком. Один эксперимент, например, показал, что одноязычные англичане быстрее определяли, была ли картинка из прошлого или будущего (представленного изображениями в стиле научной фантастики), если кнопка, которую они должны были нажать для просмотра прошлого, находилась слева от кнопки. на будущее, чем если бы они были расположены наоборот. Однако, если кнопки были расположены выше или ниже друг друга, это не имело значения.
Однако все становится очень странно, если посмотреть на то, что происходит в умах людей, свободно говорящих более чем на одном языке. «С билингвами вы буквально смотрите на два разных языка в одном сознании», — объясняет Панос Атанасопулос, лингвист из Ланкастерского университета в Великобритании. «Это означает, что вы можете установить причинную роль языка в познании, если обнаружите, что один и тот же человек меняет свое поведение при изменении языкового контекста».
Двуязычные носители мандаринского и английского языков, живущие в Сингапуре, также отдали предпочтение ментальному отображению времени слева направо, а не ментальному отображению справа налево. Но удивительно, что эта группа также быстрее реагировала на изображения, ориентированные на будущее, если кнопка будущего располагалась ниже кнопки прошлого — в соответствии с китайским языком. В самом деле, это также предполагает, что билингвы могут иметь два разных взгляда на направление времени, особенно если они изучают оба языка с раннего возраста.
Однако мы не обязательно являемся пленниками определенного образа мыслей. Интересно, что Касасанто показал, что вы можете быстро изменить представление людей в уме, научив их читать зеркально перевернутый текст, который идет в направлении, противоположном тому, к чему они привыкли. Затем они быстрее реагируют на утверждения, которые согласуются со временем, идущим в противоположном направлении по сравнению с тем, к чему они привыкли.
Но все становится еще интереснее. В английском и многих других европейских языках мы обычно видим, что прошлое позади, а будущее впереди. Например, в шведском языке слово, обозначающее будущее, framtid , буквально означает «переднее время». Но на языке аймара, на котором говорят люди аймара, живущие в Андах в Боливии, Чили, Перу и Аргентине, слово «будущее» означает «отстающее от времени». Они рассуждают так: поскольку мы не можем видеть будущее, оно должно быть позади нас.
На самом деле, когда аймара говорят о будущем, они склонны делать жесты назад, в то время как люди, говорящие по-испански, например, которые видят будущее как впереди, делают жесты вперед. Точно так же, как и аймара, говорящие на мандаринском диалекте также представляют будущее позади себя и прошлое впереди, называя позавчерашний день «передним днем», а послезавтра — «задним днем». Те, кто говорит как на мандаринском, так и на английском языках, склонны переключаться между прямым и обратным представлением о будущем, иногда таким образом, что это может противоречить друг другу.
Ты завтра возьмешь с собой зонт или он тебе понадобился вчера? Ответ может зависеть от языка, на котором вы говорите. Например, на английском, французском, немецком или скандинавском языках встреча может быть «длинной», а праздник «коротким». Касасанто показал, что эти метафоры — это нечто большее, чем просто способ говорить: люди осмысливают «длины» времени, как если бы они были линиями в пространстве. Первоначально он считал, что это универсально верно для всех людей, независимо от языков, на которых они говорят. Но когда он представлял свои выводы на конференции в Греции, его прервал местный исследователь, который настаивал на том, что это неверно для ее языка. «Моя первая реакция была несколько пренебрежительной», — признается Касасанто, который удвоил свою точку зрения. В конце концов, однако, он говорит, что «перестал говорить и начал слушать».
Результат изменил направление его исследований, сосредоточив внимание на языковых различиях, а не на универсалиях мышления.
Он обнаружил, что греки склонны рассматривать время как трехмерную сущность, подобную бутылке, которая может наполняться или опорожняться. Таким образом, встреча не «долгая», а «большая» или «много», а перерыв не «короткий», а «маленький».
То же самое верно и для испанского языка.
«Я могу говорить о „долгое время“ [по-английски], но если я использую это выражение по-гречески, люди будут смотреть на меня смешно», — объясняет Афанасопулос, носитель греческого языка. «Они подумают, что я использую это в поэтическом ключе или для того, чтобы подчеркнуть это».
Атанасопулос, который нашел результаты Касасанто очаровательными, решил исследовать этот вопрос. Он усадил говорящих на шведском и испанском языках перед экраном компьютера и попросил их оценить, сколько времени прошло, когда они наблюдали за ростом очереди или заполнением контейнера. Хитрость заключалась в том, что эти события происходили с разной скоростью. Одноязычных говорящих по-шведски легко ввести в заблуждение, когда показывали очередь — они считали, что более длинная очередь означает, что прошло больше времени, даже если это не так.
Однако на их оценки времени не повлиял наполняющий контейнер. Для испаноязычных все было наоборот.
Затем Атанасопулос пошел дальше, взглянув на говорящих на двух языках по-испански и по-шведски, и обнаружил нечто замечательное. Когда в верхнем углу экрана компьютера появилось шведское слово «длительность» ( tid ), участники оценили время, используя длину строки, и объем контейнера не повлиял на них. Но когда это изменилось на испанское слово для продолжительности ( duración ), результаты полностью изменились. Степень, в которой на билингвов повлияли временные метафоры их второго языка, была связана с тем, насколько хорошо они владели этим языком.
Эти языковые особенности завораживают, но насколько сильно они влияют на наше мышление? Касасанто поднимает любопытный вопрос. Когда вы представляете время на линии, каждая точка фиксирована, так что две точки времени не могут поменяться местами — это строгая стрелка. Но в контейнере точки времени плавают вокруг — и потенциально могут меняться местами.
«Я давно задавался вопросом, может ли наша физика времени быть сформирована тем фактом, что носители английского, немецкого и французского языков сыграли важную роль в ее создании», — говорит он.
Интересно, что время становится все более сложной проблемой в физике, стоящей на пути объединения ее различных разделов. Физики долгое время представляли себе, что время имеет стрелу и надежно тикает из прошлого в будущее. Но современные теории сложнее. Например, в общей теории относительности Эйнштейна кажется, что время вообще не течет в самом большом масштабе Вселенной, что является странной идеей даже для физиков. Наоборот, прошлое, настоящее и будущее кажутся существующими одновременно — как если бы они были точками, плавающими в бутылке. Так что, возможно, время как метафора линии было и остается сдерживающим фактором для физики. ( Узнайте больше о , идет ли время только в одном направлении.)
«Это было бы весьма примечательным влиянием языка на мысли», — говорит Касасанто.
Языки также кодируют время в своей грамматике. В английском языке, например, будущее является одним из трех простых времен, наряду с прошлым и настоящим — мы говорим «это дождь», «это дождь» и «будет дождь». Но по-немецки вы можете сказать Morgen regnet , что означает «завтра будет дождь» — вам не нужно встраивать будущее в грамматику. То же самое верно и для многих других языков, в том числе мандаринского, где внешние обстоятельства часто указывают на то, что что-то произойдет в будущем, например: «Я иду в отпуск в следующем месяце «.
Но влияет ли это на то, как мы думаем? В 2013 году Кит Чен, экономист-бихевиорист из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, решил проверить, могут ли люди, говорящие на «бесперспективных» языках, чувствовать себя ближе к будущему, чем те, кто говорит на других языках.Например, немецкий, китайский, японский, голландский и скандинавские языки не имеют лингвистического барьера между настоящим и будущим, в то время как «языки будущего», такие как английский, французский, итальянский, Испанский и греческий, поощряйте говорящих смотреть на будущее как на что-то отдельное от настоящего.
Он обнаружил, что носители языков без будущего чаще вовлечены в деятельность, ориентированную на будущее. Они на 31% чаще вкладывали деньги в сбережения в любой конкретный год и накопили на 39% больше состояния к моменту выхода на пенсию. Они также были на 24 % менее склонны к курению, 29 % более склонны к физической активности и на 13 % менее склонны к ожирению с медицинской точки зрения. Этот результат сохранялся даже при контроле таких факторов, как социально-экономический статус и религия. На самом деле страны ОЭСР (группа промышленно развитых стран) с языками без будущего экономят в среднем на 5% больше своего ВВП в год.
Эта корреляция может показаться случайностью, поскольку настоящие движущие силы, возможно, связаны со сложными историческими и политическими причинами. Но с тех пор Чен исследовал, могут ли такие переменные, как культура или родство языков, влиять на результаты. Когда он учитывал эти факторы, корреляция была слабее, но тем не менее в большинстве случаев сохранялась.
«Эта гипотеза до сих пор кажется мне на удивление надежной, — утверждает Чен.
Люди аймара считают, что, поскольку мы не можем видеть будущее, оно должно быть позади нас (Фото: Jenny Matthews/Alamy)
Это также подтверждается экспериментом 2018 года в двуязычном городе Меран/Мерано на севере Италии, где около половины жителей говорят на немецком, языке без будущего, а другая половина — на итальянском, языке будущего. Исследователи проверили способность 1154 детей начальной школы сопротивляться искушению, спросив их, хотели бы они получить два жетона (которые можно было обменять на подарки) в конце эксперимента или большую награду (три, четыре или пять жетонов) через четыре недели.
Они обнаружили, что у немецкоязычных детей в среднем на 16 процентных пунктов больше шансов дождаться большего количества жетонов, чем у итальяноязычных детей — в соответствии с гипотезой Чена. Результаты сохранялись при контроле отношения к риску, IQ, семейного положения и жилого района.
Но влияние языка может распространяться и на наш физический мир, влияя на то, как мы ориентируемся в пространстве. Различные языки могут заставить нас думать в терминах определенных «систем отсчета». Как показали Бородицкая и ее коллега Алиса Габи, аборигены Куук Таайорре в Австралии, например, используют основные направления – север, юг, восток, запад, – чтобы говорить даже о приземленных вещах, таких как «чашка находится на вашем юго-западе». «. Это называется «абсолютной» системой отсчета — предоставляемые координаты не зависят от точки обзора наблюдателя или местоположения контрольных объектов.
Но многие языки, включая английский, используют довольно неуклюжие термины для пространственной ориентации, такие как «рядом с», «слева от», «позади» или «над». Как будто этого было недостаточно, мы также должны вычислить, к какой системе отсчета они относятся. Если кто-то говорит вам взять ключи справа от компьютера, они имеют в виду справа от компьютера или к справа от компьютера с вашей точки зрения, когда вы смотрите на него? Первая называется «внутренней» системой отсчета (имеющей две точки отсчета: компьютер и ключи), а вторая — «относительной» системой отсчета (есть три точки отсчета: компьютер, ключи и наблюдатель).
И это может формировать наше мышление и ориентироваться. Тенбринк и ее коллеги сравнили использование систем отсчета на английском и испанском языках. В одном эксперименте она попросила людей решить, находится ли объект, скажем, мяч, слева или справа от центральной фигуры: животного, человека или объекта, на основе двух описаний, данных на английском или испанском языках. Например: «Я вижу собаку. Мяч слева от собаки». Или: «Я вижу собаку, мяч слева от собаки».
В английском языке эти два описания могут обозначать две разные стороны собаки, тогда как в испанском они оба относятся к тому, что носители английского языка назвали бы «собачьей левой».
Одноязычные носители испанского языка определяли местонахождение мяча, используя внутреннюю систему отсчета, в 78 % случаев, а носители английского языка — в 52 % случаев. Носители английского языка выбирали внутреннюю рамку только в том случае, если использовалось притяжательное предложение «мяч слева от собаки». Фраза не имеет значения для говорящих по-испански.
Они просто предпочитали внутренний каркас, если только объект не был неодушевленным — это была ваза или автомобиль, а не собака, статуя или человек.
В последующем исследовании Тенбринк показал, что двуязычные носители испанского и английского языков находятся где-то посередине между одноязычными говорящими на испанском и английском языках, и на них больше влияет система отсчета, наиболее часто используемая в стране, в которой они живут. Носители английского языка интерпретируют пространственные отношения несколько иначе», — говорит Тенбринк. «И как только говорящий говорит на обоих языках, его предпочтения меняются по-разному. Я подумал, что это довольно увлекательно, потому что люди обычно не осознают, что их предпочтения меняются, потому что они выучили второй язык».
В любом случае, об этом следует помнить, если вы выбираете место встречи с кем-то, кто говорит с вами на другом языке.
Носители некоторых языков также сосредотачиваются больше на действиях, чем на более широком контексте.
При просмотре видео с движением носители английского, испанского, арабского и русского языков, как правило, описывали происходящее с точки зрения действия, например «человек идет». Говорящие на немецком, африкаанс и шведском языках, с другой стороны, сосредоточились на целостной картине, включая конечную точку, описывая ее как «человек идет к машине».
Атанасопулос вспоминает случай, который показал, как это может мешать навигации. Работая над лингвистическим проектом, он отправился в поход с группой международных исследователей в английскую сельскую местность. Стремясь попасть из города в маленькую деревню, они должны были пройти через частную усадьбу, пройдя через поле, как указано на табличке с надписью: «Иди через поле по диагонали». Для носителей английского и испанского языков это было интуитивно понятно. Но говорящий по-немецки колебался, выглядя слегка сбитым с толку. Когда же ей показали дорожку через поле, в конце которой была церковь, она, наконец, заключила: «А, значит, нам идти к церкви?» Ей нужны были начальная и конечная точки, чтобы изобразить диагональ, на которую указывает знак.