Книги по гедонизму – Гедонизм — популярные книги

Литературный гедонизм. Уроки чтения. Камасутра книжника

Литературный гедонизм

Школа, где я учился, была не хуже других. Про ту, где учил, такого не скажешь. Дети ссыльных из рабочего поселка составляли смешанный класс, но я не интересовал ни русских, ни латышей. Лев Толстой их занимал еще меньше. Правда, за последней партой сидела умная, толстая и некрасивая девица. На переменах она читала Карамзина, и ей я был тоже не нужен.

Жизнь моя казалась чудовищной. По ночам я готовился к изощренным урокам, которые по утрам срывали мои ученики. После обеда (и вместо него) я отчитывался директору за поставленные двойки. В учительскую я боялся заходить из-за учителей в галифе, в уборную – из-за куривших школьников. Меня спас урожай. Всех отправили на картошку, и вместо одуряющих уроков я старательно копался в сырых грядках, не поспевая за учениками. Пока я набирал мешок колхозу, они ссыпали два себе. Глядя на их спорую работу, я остро почувствовал собственную бесполезность. Посреди бесцветного картофельного поля жидким балтийским деньком меня одолела еретическая мысль о бессмысленности школы. Ни той, ни этой, ни всякой другой – в любой стране, но на этой планете.

Наверное, я был плохим учеником, но я всегда любил учиться – лишь бы не в школе. Наверное, мне попались плохие, как и я, учителя. Наверное, бывают замечательные школы, но ведь и там учат черт-те чему. Господи, какой чуши я наслушался в своей десятилетке. Ну кто в здравом уме хочет знать, чему равен синус альфы? какова валентность водорода? как нам реорганизовать “рабкрин”?

Состав образования всегда отстает от прогресса и никогда не бывает актуальным. В XVIII веке школа учила про газ флогистон, в XX – квадратному уравнению. Ни того, ни другого мне так и не пришлось встретить на двух континентах, где я жил, и в пятидесяти странах, где я бывал. В утешение говорят, что любая учеба – от астрологии до истории КПСС – развивает мышцы мозга, хотя я и не уверен, что они у него есть.

Единственными осмысленными уроками были те, которые я всегда прогуливал, – пение, труд и физкультура. Первое могло научить меня наслаждению музыкой, которого я был напрочь лишен до сорока лет. Второй нужен каждому, чтобы испытать физиологическое удовольствие от массажа рук о работу. Физическая же культура служит прообразом любой другой. По-настоящему мы знаем то, что умеем. Только целостное – а не головное – знание преображает человека радикально и навсегда: нельзя разучиться плавать. Но как раз всему первостепенному, дающему навык и приносящему радость, мы учились вне школы, а часто и вопреки ей.

В моем детстве лучшим примером служил футбол. Никто никогда не объяснял нам правил, но каждый мальчик страны владел ими не хуже судьи, в котором мы не нуждались. С другой стороны, за треть века в Америке я так и не научился бейсболу, забывая правила игры раньше, чем мне заканчивали ее объяснять. И все потому, что футбол входил в меня сам – ненасильственное, органическое знание, содержащее награду в самом себе. Сегодня таким “футболом” служат компьютеры, обращению с которыми дети учатся шутя, а мы плача. В англоязычной “Википедии” – миллионы статей, и большую часть написали школьники. Школа тут ни при чем. Она всегда отстает и давит, как будто у нее нет другого выхода.

Может, и нет. Я не настаиваю на своей педагогической гносеологии. Возможно, в той параллельной вселенной, где бог – завуч, кому-то нужны логарифмические таблицы Брадиса. И кто я такой, чтобы отнимать их у школьника? Меня, в конце концов, волнует только один предмет – мой, и он называется литературой.

* * *

Литература считалась главной – наряду с математикой. И ту и другую мы учили каждый день по одинаковой методике. Каждое художественное произведение тоже считалось задачей, решение которой содержалось в разделе “Ответы” и называлось “идеей”. Одну такую я решал на вступительном сочинении: “Народ у Некрасова и Маяковского”. Найти то, что объединяет три части этого уравнения, – увлекательная задача, с которой сегодня мне уже не справиться. Школьная, идущая от Платона и Гегеля, ученость искала растворенный в тексте тезис, очищенный от сюжетных частностей. Это и была идея, ради которой автор писал книгу, а мы ее читали. Уроки литературы заключались в дистилляции таких “идей”. Поскольку набор их был небольшим и стандартным, школа шла от обратного, находя в книге заранее известное.

Сведенная к идеям литература пуста и бесплодна, как горная цепь. Чтобы оживить ее, популярные учителя меняли средневековую схоластику на античную риторику, подменяя литературу “человековедением”. Классика поставляла учебные модели поведения, которые нам было положено оценить и освоить. Восьмиклассницы решали, следовало ли Татьяне уступить домогательствам Онегина. Восьмиклассники – почему Печорин не хотел служить отечеству. Я не знаю ответов на эти вопросы, но это не смущало школу и развлекало школьников.

Лучшие учителя, избегая ригоризма идейных вершин и сплетен житейского болота, шли средним путем. Они заменяли литературу историей литературы. На этом поприще школа достигла самого большого и наиболее долговечного успеха: она создала канон. От “Повести временных лет” сквозь “Князя Игоря”, Фонвизина и Карамзина он тянется к Пушкину, обнимает золотой XIX век и завершается бесспорным Чеховым. Канон – базис национальной культуры: он – производит русских. В древнем разноплеменном Китае китайцами считали всех, кто знал иероглифы. Наши иероглифы – это классики, Толстой и Пушкин.

Мы не всегда отдаем себе в этом отчет, потому что воспринимаем канон как непременную, естественную, почти физическую данность. Я не могу себе представить родившегося в СССР человека, который не знал бы Пушкина. На нем стояла страна даже тогда, когда исчезло прежнее название и изменились старые границы.

Так, однако, бывает далеко не всегда и не всюду. В Америке, скажем, нет и не было своего Пушкина. Как и нет списка обязательных, да и любых других классиков. Конечно, и американская школа учит “Ворона”, занимается “Геком Финном”, упоминает “Моби Дика”, читает “Над пропастью во ржи” и проходит “Убить пересмешника”. Но американские писатели не составляют частокола, ограждающего национальную идентичность. Канон в Америке – привозной, и уже поэтому эклектичный и произвольный. Одни включают в него Платона, другие – “Робинзона Крузо”, большинство – Шекспира, но никто уже не считает канон непобедимым и вечным. Отчасти то место, которое у нас занимает родная литература, в Америке отведено Библии. К этому, впрочем, не имеет отношения американская школа, разумно охраняющая свою непреклонную светскость.

Жизнь без канона – новый опыт. Многие считают его трагичным, ибо роль отобранных веками классиков играет мимолетная поп-культура. Когда я приехал в Америку, мне трудно было разговаривать с окружающими, потому что у нас не было общего языка – контекста. Если русское поле цитат составляли книги, то американское – фильмы, песни, сериалы, звезды. Сегодня, однако, это – универсальный набор, и русскому школьнику легче найти общий язык с американским сверстником, чем со своими родителями.

Распад авторитарного по своей природе канона – мировое явление, связанное с общей демократизацией культуры. До отечественной школы он добрался вместе с падением прежней власти. Первой развалилась литература хх века. Все, что попало в канон после Горького и под давлением, вылетело из него первым. За опустевшее от “Поднятой целины” место школа сражалась с азартом недавно обретенной свободы. В программу включали то Платонова, то Ахматову, то “Трех мушкетеров”. В таком списке нет ничего плохого, но это – не канон, а хорошая компания. Произвол пресекает традицию. А без нее школьная литература подменяет библиотекаря: она предлагает книги вместо того, чтобы научить их читать.

Сомнительность уроков литературы станет заметней, если сравнить их с другими. Представьте, что нас заставляют учить не таблицу умножения, а

историю таблицы умножения. Вместо принципов деления и сложения – примеры деления и сложения. Вместо методов анализа – набор результатов. Вместо игры на пианино – эволюцию инструмента. Получается, что такого предмета, как “литература”, нет и быть не может. Ведь школа должна научить не тому, что читать, а тому – как. Особенно – сегодня, когда xxi век предложил книге столь соблазнительный набор альтернатив, что чтение может выродиться в аристократическое хобби вроде верховой езды или бальных танцев. Чтобы сохранить чтение, надо вернуться к “арифметике чтения”. Только навык умелого чтения позволяет решить всякую задачу и влюбиться в подходящую, а не навязанную программой книгу. Чтению учат, как всему остальному: осваивая азбуку, исследуя связи, понимая цели и оценивая средства, но главное – ставя себя на место автора. Чтобы стать хорошим читателем, надо быть писателем, или – хотя бы – побыть с ним.

Медленно и упрямо ты идешь вплотную за автором, чтобы, переняв его опыт и обострив свою интуицию, настигнуть его. В тот счастливый момент, когда ты, научившись сливаться с текстом, догадываешься, что будет в следующем абзаце, сдан первый экзамен.

Теперь, освоив трудные азы медленного чтения, можно развернуть книги веером, чтобы понять устройство каждой. Мудрость в том, чтобы находить отличия. Нельзя судить о вине по градусам, и разные книги нужно уметь читать по-разному. Поэтому уроки чтения отвечают на множество необходимых вопросов. Как читать про любовь и как – про Бога? Как справиться с трудными книгами и как – с простыми? Как узнать на странице автора и почему этого не следует делать? Как нащупать нерв книги и как отличить его от сюжета? Как войти в книгу и как с ней покончить? Как овладеть языком и как обходиться без него? Как пристраститься к автору и как отказать ему от дома? Как влюбиться в писателя и как изменить ему? Как жить с библиотекой и как, наконец, вырваться из нее?

В сущности, все великие учителя литературы, такие как Борхес и Набоков, предлагали нам уроки чтения. Например, Бродский, проведя значительную и далеко не худшую часть жизни за университетской кафедрой, никого не учил писать стихи, лишь читать их, но так, чтобы каждый чувствовал себя поэтом. По Бродскому каждая строка требует от нас того же выбора, что и от автора. Оценив и отбросив другие возможности, мы понимаем бесповоротную необходимость именно того решения, которое принял поэт. Пройдя с ним часть пути, мы побывали там, где был он. Такое чтение меняет ум, зрение, речь и лицо. Но это далеко не самое важное.

Читательское мастерство шлифуется всю жизнь, никогда не достигая предела, ибо у него нет цели, кроме чистого наслаждения. Чтение есть частное, портативное, общедоступное, каждодневное счастье – для всех и даром.

Будь я школой, первым предметом в ней бы был читательский гедонизм.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

culture.wikireading.ru

Литературный гедонизм

День первого сентября я ненавидел — и учеником, и учителем. Школа предала меня, и я предал школу. Наш роман не удался, хотя до сих пор не могу себе представить ничего прекраснее учения. Школа, где я учился, была не хуже других. Про ту, где…

День первого сентября я ненавидел — и учеником, и учителем. Школа предала меня, и я предал школу. Наш роман не удался, хотя до сих пор не могу себе представить ничего прекраснее учения.

Школа, где я учился, была не хуже других. Про ту, где учил, такого не скажешь. Дети ссыльных из рабочего поселка составляли смешанный класс, но я не интересовал ни русских, ни латышей. Лев Толстой их занимал еще меньше. Правда, за последней партой сидела умная, толстая и некрасивая девица. На переменах она читала Карамзина, и ей я был тоже не нужен.

Жизнь моя казалась чудовищной. По ночам я готовился к изощренным урокам, которые по утрам срывали мои ученики. После обеда (и вместо него) я отчитывался директору за поставленные двойки. В учительскую я боялся заходить из-за учителей в галифе, в уборную — из-за куривших школьников. Меня спас урожай. Всех отправили на картошку, и вместо одуряющих уроков я старательно копался в сырых грядках, не поспевая за учениками. Пока я набирал мешок колхозу, они ссыпали два себе. Глядя на их спорую работу, я остро почувствовал собственную бесполезность. Посреди бесцветного картофельного поля, жидким балтийским деньком, меня одолела еретическая мысль о бессмысленности школы. Ни той, ни этой, ни всякой другой — в любой стране, но на этой планете.

Наверное, я был плохим учеником, но я всегда любил учиться — лишь бы не в школе. Наверное, мне попались плохие, как и я, учителя, но ведь не все. Наверное, бывают замечательные школы, но ведь и там учат черт-те чему. Господи, какой чуши я наслушался в своей десятилетке. Ну кто в здравом уме хочет знать, чему равен синус альфы? какова валентность водорода? как нам реорганизовать «рабкрин»?

Состав образования всегда отстает от прогресса и никогда не бывает актуальным. В 18-м веке школа учила про газ флогистон, в 20-м — квадратному уравнению. Ни того ни другого мне так и не пришлось встретить на двух континентах, где я жил, и в 50 странах, где я бывал. В утешение говорят, что любая учеба — от астрологии до истории КПСС — развивает мышцы мозга, хотя я и не уверен, что они у него есть.

Единственными осмысленными уроками были те, которые я всегда прогуливал, — пение, труд и физкультура. Первое могло научить меня наслаждению музыкой, которого я был напрочь лишен до сорока лет. Второй нужен каждому, чтобы испытать физиологическое удовольствие от массажа рук о работу. Физическая культура служит прообразом любой другой. По-настоящему мы знаем то, что умеем. Только целостное — а не головное — знание преображает человека радикально и навсегда: нельзя разучиться плавать. Но как раз всему первостепенному, дающему навык и приносящему радость, мы учились вне школы, а часто и вопреки ей.

В моем детстве лучшим примером служил футбол. Никто никогда не объяснял нам правил, но каждый мальчик страны владел ими, не хуже судьи, в котором мы не нуждались. С другой стороны, за треть века в Америке я так и не научился бейсболу, забывая устройство игры раньше, чем мне заканчивали ее объяснять. И все потому, что футбол входил в меня сам — ненасильственное, органическое знание, содержащее награду в самом себе. Сегодня таким «футболом» служат компьютеры, обращению с которыми дети учатся шутя, а мы плача. В англоязычной Википедии — три миллиона статей, и большую часть написали школьники. Школа тут ни при чем. Она всегда отстает и давит, как будто у нее нет другого выхода.

Может, и нет. Я не настаиваю на своей педагогической гносеологии. Возможно, в той параллельной вселенной, где бог — завуч, кому-то нужны логарифмические таблицы Брадиса. И кто я такой, чтобы отнимать их у школьника? Меня, в конце концов, волнует только один предмет — мой, и он называется литературой.

Литература считалась главной — наряду с математикой. И ту, и другую мы учили каждый день, методически не отличая одно от другого. Каждое художественное произведение тоже считалось задачей, решение которой содержалось в разделе «ответы» и называлось «идеей». Школьная, идущая от Платона и Гегеля, ученость искала растворенный в тексте тезис, очищенный от сюжетных частностей. Это и была «идея», ради которой автор писал книгу, а мы ее читали. Уроки литературы заключались в дистилляции таких «идей». Поскольку набор их был небольшим и стандартным, школа шла от обратного, находя в книгах заранее известное. Такая тактика делала писателей неотличимыми друг от друга и позволяла каждый день разбирать схоластические темы. Одну такую я решал на вступительном сочинении: «Народ у Некрасова и Маяковского». Найти то, что объединяет три части этого уравнения, — увлекательная задача, с которой сегодня мне уже не справиться.

Сведенная к идеям литература пуста и бесплодна, как горная цепь. Чтобы оживить ее, популярные учителя меняли средневековую схоластику на античную риторику, подменяя литературу «человековедением». Смысл этой дисциплины раскрывала практика. Классика поставляла учебные модели поведения, которые нам было положено оценить и освоить. Следуя за программой, мы с ранней молодости должны были мучиться непростыми вопросами. Восьмиклассницы решали, следовало ли Татьяне уступить домогательствам Онегина. Восьмиклассники — почему Печорин не хочет служить отечеству? Я не знаю ответов на эти вопросы, но это не смущало школу и развлекало школьников.

Лучшие учителя, избегая ригоризма идейных вершин и сплетен житейского болота, шли средним путем. Они заменяли литературу историей литературы. На этом поприще школа достигла самого большого и наиболее долговечного успеха: она создала канон. От «Летописи временных лет» сквозь «Князя Игоря», Фонвизина и Карамзина он тянется к Пушкину, обнимает золотой XIX век и завершается бесспорным Чеховым. Канон — базис национальной культуры: он — то, что делает русским. В древнем разноплеменном Китае китайцами считали всех, кто знал иероглифы. Наши иероглифы — это классики, Толстой и Пушкин.

Мы не всегда отдаем себе в этом отчет, потому что воспринимаем канон как непременную, естественную, почти физическую данность. Я не могу себе представить родившегося в СССР человека, который не знал бы Пушкина. На нем стояла страна даже тогда, когда исчезло прежнее название и изменились старые границы.

Так, однако, бывает далеко не всегда и не всюду. В Америке, скажем, нет и не было своего Пушкина. Как и нет списка обязательных, да и любых других классиков. Конечно, и американская школа учит «Ворона», занимается «Геком Финном», упоминает «Моби Дика», читает «Над пропастью во ржи» и проходит «Убить пересмешника». Но американские писатели не составляют частокола, ограждающего национальную идентичность. Канон в Америке — привозной, и уже поэтому эклектичный и произвольный. Одни включают в него Платона, другие — «Робинзона Крузо», большинство — Шекспира, но никто уже не считает канон непобедимым и вечным. Отчасти то место, которое у нас занимает родная литература, в Америке отведено Библии. К этому, впрочем, не имеет отношения американская школа, разумно охраняющая свою непреклонную светскость.

Жизнь без канона — новый опыт. Многие считают его трагичным, ибо роль отобранных веками классиков играет мимолетная поп-культура. Когда я приехал в Америку, мне трудно было разговаривать с окружающими, потому что у нас не было общего языка — контекста. Если русское поле цитат составляли книги, то американское — фильмы, песни, сериалы, звезды. Сегодня, однако, это — универсальный набор, и русскому школьнику легче найти общий язык с американским сверстником, чем со своими родителями.

Распад авторитарного по своей природе канона — мировое явление, связанное с общей демократизацией культуры. До отечественной школы он добрался вместе с падением прежней власти. Первой развалилась литература ХХ века. Все, что попало в канон после Горького и под давлением, вылетело из него первым. За опустевшее от «Поднятой целины» место школа сражалась с азартом недавно обретенной свободы. В программу включали то Платонова, то Ахматову, то «Трех мушкетеров». В таком списке нет ничего плохого, но это — не канон, а хорошая компания. Произвол пресекает традицию. А без нее школьная литература подменяет библиотекаря: она предлагает книги вместо того, чтобы научить их читать.

Сомнительность уроков литературы станет заметней, если сравнить их с другими. Представьте, что нас заставляют учить не таблицу умножения, а историю таблицы умножения. Вместо принципов деления и сложения — примеры деления и сложения. Вместо методов анализа — набор результатов. Вместо игры на пианино — эволюцию инструмента. Получается, что такого предмета, как «литература», нет и быть не может. Ведь школа должна научить не тому, что читать, а тому — как. Особенно — сегодня, когда XXI век предложил книге столь соблазнительный набор альтернатив, что чтение может выродиться в аристократическое хобби вроде верховой езды или бальных танцев. Чтобы сохранить чтение, надо вернуться к «арифметике чтения». Только навык умелого чтения позволяет решить всякую задачу и влюбиться в подходящую, а не навязанную программой книгу. Чтению учат, как всему остальному: осваивая азбуку, исследуя связи, понимая цели и оценивая средства, но главное — ставя себя на место автора. Чтобы стать хорошим читателем, надо быть писателем или — хотя бы — побыть с ним.

Медленно и упрямо ты идешь вплотную за автором, чтобы, переняв его опыт и обострив свою интуицию, настигнуть его. В тот счастливый момент, когда ты, научившись сливаться с текстом, догадываешься, что будет в следующем абзаце, сдан первый экзамен.

Теперь, освоив трудные азы медленного чтения, можно развернуть книги веером, чтобы понять устройство каждой. Мудрость в том, чтобы находить отличия. Нельзя судить о вине по градусам, и разные книги нужно уметь читать по-разному. Поэтому уроки чтения отвечают на множество необходимых вопросов. Как читать про любовь и как — про Бога? Как справиться с трудными книгами и как — с простыми? Как узнать на странице автора и почему этого не следует делать? Как нащупать нерв книги и как отличить его от сюжета? Как войти в книгу и как с ней покончить? Как овладеть языком и как обходиться без него? Как пристраститься к автору и как отказать ему от дома? Как влюбиться в писателя и как изменить ему? Как жить с библиотекой и как, наконец, вырваться из нее?

В сущности, все великие учителя литературы, такие как Борхес и Набоков, предлагали нам уроки чтения. Например, Бродский, проведя значительную и далеко не худшую часть жизни за университетской кафедрой, никого не учил писать стихи, лишь читать их, но так, чтобы каждый чувствовал себя поэтом. По Бродскому, каждая строка требует от нас того же выбора, что и от автора. Оценив и отбросив другие возможности, мы понимаем бесповоротную необходимость именно того решения, которое принял поэт. Пройдя с ним часть пути, мы побывали там, где был он. Такое чтение меняет ум, зрение, речь и лицо. Скрестив образование с воспитанием, оно становится просвещением, но это далеко не самое важное.

Читательское мастерство шлифуется всю жизнь, никогда не достигая предела, ибо у него нет цели, кроме чистого наслаждения. Чтение есть частное, портативное, общедоступное, каждодневное счастье — для всех и даром.

Будь я школой, первым предметом в ней бы был читательский гедонизм.

© Alexander Genis

От редакции. Поскольку «Учебника чтения» еще нет (а очень нужен!), мы обратились к Александру Генису, который обещал по новой главе — каждый месяц… Не пропустите.

www.novayagazeta.ru

Гедонизм • ru.knowledgr.com

Гедонизм — философская школа, которая утверждает, что удовольствие — основная или самая важная внутренняя польза. В очень простых терминах гедонист стремится максимизировать чистое удовольствие (удовольствие минус боль).

Этический гедонизм — идея, что все люди имеют право сделать все в их власти достигнуть самой большой суммы удовольствия, возможного им, предполагая, что их действия не посягают на равные права других. Это — также идея, что удовольствие каждого человека должно далеко превзойти их сумму боли. Этический гедонизм, как говорят, был начат Aristippus Кирены, студентом Сократа. Он держал идею, что удовольствие — самая высокая польза.

Этимология

Имя происходит из греческого слова для «восхищения» (hēdonismos от hēdonē «удовольствия», родственного с английской конфетой + суффикс-ισμός-ismos «изм»).

История развития

Шумерская цивилизация

В оригинальной Старой вавилонской версии Эпопеи Gilgamesh, который был написан вскоре после изобретения письма, Siduri дал следующий совет, «Заполняют Ваш живот. День и ночь делают веселыми. Позвольте дням быть полными радости. Танцуйте и сделайте музыкальный день и ночь […], одними только Этими вещами является беспокойство мужчин», которые могут представлять первую зарегистрированную защиту гедонистической философии.

Древний Египет

Сцены арфиста, развлекающего гостей на банкете, были распространены в древних египетских могилах (см. Песни Харпера), и иногда содержал гедонистические элементы, называя гостей, чтобы подчиниться удовольствию, потому что они не могут быть уверены, что будут вознаграждены за пользу с блаженной загробной жизнью. Следующее — песня, приписанная господству одного из королей Intef прежде или после 12-й династии, и текст использовался в восемнадцатых и девятнадцатых династиях.

Cārvāka

Cārvāka был индийской гедонистической философской школой, которая возникла приблизительно 600 до н.э и вымерла в 14-м веке CE. Cārvākas утверждал, что индуистские священные писания ложные, что священники — лгуны, и что нет никакой загробной жизни, и что удовольствие должно быть целью проживания. В отличие от других индийских школ философии, Cārvākas утверждал, что нет ничего неправильно с чувственной снисходительностью. Они держали натуралистическое мировоззрение. Они полагали, что восприятие — единственный источник знания.

Carvaka классно сказал «Yevat jivet sukham jivet, rinam kritva gritam pivet, bhasm bhutasya deham, punara’janamam kutah?». Это означает «Живой с полным удовольствием, пока Вы не живы. Влезьте в долги для своих wordly удовольствий (например, питье очищенного и вкусного масла), как только Ваше тело умирает, это будет когда-либо возвращаться снова?»

Классические школы старины

Демокрит, кажется, самый ранний философ на отчете, чтобы категорически охватить гедонистическую философию; он назвал высшую цель жизни «удовлетворенностью» или «жизнерадостностью», утверждая, что «радость и горе — различающая отметка вещей, выгодных и вредных» (DK 68 B 188).

Школа Cyrenaic

Cyrenaics были ультрагедонистической греческой школой философии, основанной в 4-м веке до н.э, предположительно Aristippus Кирены, хотя многие принципы школы, как полагают, были формализованы его внуком того же самого имени, Aristippus Младшее. Школа так называлась после Кирены, места рождения Aristippus. Это была одна из самых ранних Сократових школ. Cyrenaics учил, что единственная внутренняя польза — удовольствие, которое означало не только отсутствие боли, но и положительно приятные сенсации. Из них мгновенные удовольствия, особенно физические, более сильны, чем те из ожидания или памяти. Они действительно, однако, признавали ценность социального обязательства, и то удовольствие могло быть получено от альтруизма. Theodorus Атеист был последним образцом гедонизма, кто был учеником младшего Aristippus, становясь известным за разъяснение атеизма. Школа вымерла в течение века и была заменена Epicureanism.

Cyrenaics были известны их скептической теорией знания. Они уменьшили логику до основной доктрины относительно критерия правды. Они думали, что мы можем знать с уверенностью наши непосредственные ощущения (например, что у меня есть сладкая сенсация теперь), но ничего не может знать о природе объектов, которые вызывают эти сенсации (например, что мед сладок). Они также отрицали, что у нас может быть знание того, на что походят события других людей. Все знание — непосредственная сенсация. Эти сенсации — движения, которые являются чисто субъективными, и являются болезненными, равнодушными или приятными, смотря по тому, как они сильны, спокойны или нежны. Далее они полностью отдельные, и никоим образом не могут быть описаны как образование абсолютного объективного знания. Чувство, поэтому, является единственным возможным критерием знания и поведения. Наши способы быть затронутым одни узнаваемый. Таким образом единственная цель на всех должна быть удовольствием.

Cyrenaicism выводит единственную, универсальную цель на всех людей, которая является удовольствием. Кроме того, все чувство мгновенное и гомогенное. Из этого следует, что у прошлого и будущего удовольствия нет реального существования для нас, и что среди существующих удовольствий нет никакого различия вида. Сократ говорил о более высоких удовольствиях интеллекта; Cyrenaics отрицал законность этого различия и сказал, что физические удовольствия, будучи более простыми и более интенсивными, были предпочтительны. Мгновенное удовольствие, предпочтительно физического вида, является единственной пользой для людей. Однако, некоторые действия, которые доставляют непосредственное удовольствие, могут создать больше, чем свой эквивалент боли. Мудрый человек должен управлять удовольствиями, а не быть порабощен им, иначе боль закончится, и это требует, чтобы суждение оценило различные удовольствия жизни. Внимание должно быть обращено на закон и обычай, потому что даже при том, что у этих вещей нет действительной стоимости самостоятельно, нарушая их, приведет к неприятным штрафам, налагаемым другими. Аналогично, дружба и справедливость полезны из-за удовольствия, которое они обеспечивают. Таким образом Cyrenaics верил в гедонистическую ценность социального обязательства и альтруистического поведения.

Epicureanism

Epicureanism — система философии, основанной на обучении Эпикура (c. 341-c. 270 до н.э), основал приблизительно 307 до н.э, Эпикур был атомным материалистом, после в шагах Демокрита и Леукиппуса. Его материализм привел его к общей позиции против суеверия или идеи божественного вмешательства. Следующий Aristippus-о, кого очень мало известно-Epicurus полагавшее, что самая большая польза должна была искать скромное, стабильное «удовольствие» в форме государства спокойствия и свободы от страха (невозмутимость) и отсутствие физической боли (афония) через знание работ мира и пределов наших желаний. Комбинация этих двух государств, как предполагается, составляет счастье в своей самой высокой форме. Хотя Epicureanism — форма гедонизма, поскольку это объявляет удовольствие как единственную внутреннюю пользу, ее концепцию отсутствия боли, поскольку самое большое удовольствие и ее защита простой жизни делают его отличающимся от «гедонизма», как это обычно понимается.

В Эпикурейском представлении самое высокое удовольствие (спокойствие и свобода от страха) было получено знанием, дружбой и жить добродетельной и умеренной жизнью. Он хвалил удовольствие простых удовольствий, которыми он хотел воздерживаться от физических желаний, таких как пол и аппетиты, находясь на грани аскетизма. Он утверждал, что, питаясь, не нужно есть слишком богато, поскольку это могло привести к неудовлетворенности позже, такой как мрачная реализация, что нельзя было предоставить такие деликатесы в будущем. Аналогично, пол мог привести к увеличенной жажде и неудовлетворенности сексуальным партнером. Эпикур не ясно формулировал широкую систему социальной этики, которая пережила, но имела уникальную версию Золотого правила.

Epicureanism был первоначально вызовом платонизму, хотя позже это стало главным противником стоицизма. Эпикур и его последователи избежали политики. После смерти Эпикура его школа возглавлялась Hermarchus; позже много Эпикурейских обществ процветали в Последнюю Эллинистическую эру и в течение римской эры (такой как те в Antiochia, Александрия, Родосе и Ercolano). Поэт Лукреций — его самый известный римский сторонник. К концу Римской империи, подвергнувшись христианскому нападению и репрессии, Epicureanism почти вымер и будет возрожден в 17-м веке атомщиком Пьером Гассенди, который приспособил его к христианской доктрине.

Некоторые письма Эпикуром выжили. Некоторые ученые полагают, что эпическое стихотворение On the Nature of Things by Lucretius представляет в одной объединенной работе основные аргументы и теории Epicureanism. Многие свитки папируса, раскопанные в Вилле Папирусов в Геркулануме, являются Эпикурейскими текстами. По крайней мере, некоторые, как думают, принадлежали Эпикурейцу Филодемусу.

Моизм

Моизм был философской философской школой, основанной Мо-Цзы в 5-м веке до н.э. Это нашло что-либо подобное утилитаризму, позже развитому английскими мыслителями. Поскольку конфуцианство стало предпочтительной философией более поздних китайских династий, начинающих от императора Ву ханьцев, моизм и другие неконфуцианские философские философские школы были подавлены.

Христианский гедонизм

Христианский гедонизм — спорный христианский ток доктрины в некоторых евангелистских кругах, особенно те из Преобразованной традиции. Термин был сначала введен Преобразованным баптистским богословом Джоном Пайпером в его книге 1986 года, Желая Бога: “Мое самое короткое резюме его: Бог больше всего прославлен в нас, когда мы больше всего удовлетворены в нем. Или: главный конец человека должен прославить Бога, обладая им навсегда. Христианский гедонизм делает бога из удовольствия? Нет. Это говорит, что все мы делаем бога из того, что мы принимаем большую часть удовольствия”. Пайпер заявляет, что его термин может описать богословие Джонатана Эдвардса, который упомянул “будущее удовольствие его [Бог] на небесах”. В 17-м веке атомщик Пьер Гассенди приспособил Epicureanism к христианской доктрине.

Утилитаризм

Утилитаризм решает проблемы с моральной мотивацией, которой пренебрегает кантианство, давая центральную роль счастью. Это — этическая теория, считающая, что надлежащий план действий — тот, который максимизирует полную «пользу» общества. Это — таким образом одна форма consequentialism, означая, что моральная ценность действия определена его получающимся результатом. Самые влиятельные участники этой теории, как полагают, 18-е и британские философы 19-го века Джереми Бентэм и Завод Джона Стюарта. Соединяясь гедонизм — поскольку у представления относительно того, что хорошо для людей — к утилитаризму, есть результат, что все действие должно быть направлено к достижению самой большой общей суммы счастья (см. исчисление Hedonic). Хотя последовательный в их преследовании счастья, Бентэм и версии Завода гедонизма отличаются. На гедонизме есть две несколько основных философских школы:

• Одна школа, сгруппированная вокруг Бентэма, защищает количественный подход. Бентэм полагал, что ценность удовольствия могла быть количественно понята. По существу он верил ценности удовольствия быть его интенсивностью, умноженной на его продолжительность — таким образом, это не было просто число удовольствий, но и их интенсивность и сколько времени они продлились, который должен быть принят во внимание.
• Другие сторонники, как Завод, обсуждают качественный подход. Завод полагал, что могут быть разные уровни удовольствия — более высокое качественное удовольствие лучше, чем более низкое качественное удовольствие. Завод также утверждает, что более простые существа (он часто обращается к свиньям), имеют более легкий доступ к более простым удовольствиям; так как они не видят других аспектов жизни, они могут просто баловаться своими более низкими удовольствиями. Более тщательно продуманные существа склонны тратить более мысль на другие вопросы и следовательно уменьшать время для простого удовольствия. Для них поэтому более трудно баловаться такими «простыми удовольствиями» таким же образом.

Современные подходы

Среди

современных сторонников гедонизма шведский философ Торбджерн Тэннсдже, Фред Фельдман. и испанский этический философ Эсперанса Гисан (издал «Гедонистический манифест» в 1990).

Мишель Онфрей

Преданный современный гедонистический философ и писатель об истории гедонистической мысли — французский Мишель Онфрей. Он написал две книги непосредственно по предмету (L’invention du plaisir: фрагменты cyréaniques и мощь La d’exister: Manifeste hédoniste). Он определяет гедонизм «как самосозерцательное отношение к жизни, основанной на взятии удовольствия самостоятельно и pleasuring других, не вредя себе или кому-либо еще». «Философский проект Онфрея состоит в том, чтобы определить этический гедонизм, радостный утилитаризм и обобщенный эстетический из чувственного материализма, который исследует, как использовать мозг и мощности тела к их полному объему — вернув философию полезной роли в искусстве, политике, и повседневной жизни и решениях».

Работы Онфрея «исследовали философские резонансы и компоненты (и вызовы) наука, живопись, кулинария, пол и чувственность, этика биологических исследований, вино и письмо. Его самый амбициозный проект — его спроектированная Противоистория с шестью объемами Философии», из которых три были изданы. Для него «Против аскетического идеала, защищенного доминирующей философской школой, гедонизм предлагает отождествить самую высокую пользу с Вашим собственным удовольствием и тем из других; тому никогда нельзя потворствовать за счет принесения в жертву другого. Получение этого баланса – мое удовольствие в то же время, что и удовольствие других – предполагает, что мы приближаемся к предмету от различных углов – политический, этичный, эстетичный, эротичный, биоэтический, педагогический, historiographical …».

Для этого он «написал книги по каждому из этих аспектов того же самого мировоззрения». Его философия нацеливается «на «микрореволюции» или революции отдельных и небольших групп аналогично мыслящих людей, которые живут его гедонистическими, либертарианскими ценностями».

Аболиционизм

Аболиционисткое Общество — трансгуманная группа, призывающая к отмене страдания во всей разумной жизни с помощью передовой биотехнологии. Их основная философия — отрицательный утилитаризм. Дэвид Пирс — теоретик этой перспективы, и он верит и способствует идее, что там существует сильный этический императив для людей, чтобы работать для отмены страдания во всей разумной жизни. Его интернет-манифест книжной длины, который обрисовывает в общих чертах Гедонистический Императив, как технологии, такие как генная инженерия, нанотехнологии, фармакология и нейрохирургия могли потенциально сходиться, чтобы устранить все формы неприятного опыта среди человеческих и нечеловеческих животных, заменяя страдающий с градиентами благосостояния, проект, который он именует как «разработка рая». Трансгуманист и строгий вегетарианец, Пирс полагает, что мы (или наши будущие постчеловеческие потомки) несем ответственность не только, чтобы избежать жестокости по отношению к животным в пределах человеческого общества, но также и облегчить страдание животных в дикой местности.

Критические замечания

Критики гедонизма возразили против его исключительной концентрации на удовольствии как ценное. В частности Г. Э. Мур предложил мысленный эксперимент в критике удовольствия как единственный предъявитель имеющий значение: он вообразил два мира — одна из чрезмерной красоты и другого куча грязи. Ни один из этих миров не будет испытан никем. Вопрос, тогда, состоит в том, если для красивого мира лучше существовать, чем куча грязи. В этом Муре, подразумеваемом, то, что у положения дел есть стоимость вне сознательного удовольствия, которое он сказал, выступило против законности гедонизма.

См. также

• Гедонистическая уместность

• Парадокс гедонизма

• Принцип удовольствия (психология)

• Психологический гедонизм

Дополнительные материалы для чтения

• Фред Фельдман (2006). Удовольствие и хорошая жизнь: относительно природы, вариантов и правдоподобия гедонизма. Издательство Оксфордского университета.
• Фред Фельдман (1997). Утилитаризм, гедонизм и пустыня: эссе в моральной философии. Издательство Кембриджского университета
• Фред Фельдман (2010). Что эту вещь называют счастьем?. Издательство Оксфордского университета
• Мишель Онфрей (2002). L’invention du plaisir: фрагменты cyréaniques. Le Livre de Poche.
• Мишель Онфрей (2006). Мощь La d’exister: Manifeste hédoniste. Grasset & Fasquelle
• Дэвид Пирс. Гедонистический императив
• Torbjörn Tännsjö (1998). Гедонистический утилитаризм. Издательство Эдинбургского университета

Примечания

Источники

Внешние ссылки

• Стэнфордская Энциклопедия входа Философии

• Манифест гедониста международный

• Энциклопедия Религии и Этики, тома 6, страница 567

---

ru.knowledgr.com

Гедонизм и гедонисты — Лидия Панькова

Все содержание разнообразных моральных требований гедонизм сводит к общей цели — к получению наслаждения и избежанию страдания. Эта цель рассматривается как основное движущее начало в человеке, заложенное в него природой и, в конечном счете, определяющее все его действия. Добро — это то, что приносит наслаждение и избавление от страданий, а злом считается то, что влечет за собой страдание.

Этический гедонизм является нормативной философской теорией о том, что человек должен стремиться к удовольствию или собственному (гедонический эгоизм) или всеобщему (универсальный гедонизм или утилитаризм). В то же время, этический гедонизм в своих теоретических построениях всегда так или иначе опирался на определенные психологические представления о фундаментальной мотивации поведения человека его стремлением получить удовольствие и избежать страданий.

Если этический гедонизм не может не опираться на определенные психологические представления, то психологи, занимающиеся проблемой мотивации поведения, напротив, могут рассматривать гедонизм как психологический феномен, не связанный с вопросами этики. Так в психологии и физиологии XX века постепенно выделилось несколько специальных концепций поведения, которые получили общее название «психологический гедонизм». Концепции психологического гедонизма связывают поведение животных и человека либо с действием непосредственно испытываемого страдания и наслаждения («гедонизм настоящего»), либо с предвкушением предстоящих удовольствий («гедонизм будущего»). Образно говоря, страданию и наслаждению в психологии было придано значение «кнута и пряника», с помощью которых природа побуждает организм оберегать себя от гибели.

Психологический гедонизм как теория, имеет существенный недостаток — чрезмерное подчеркивание исключительной роли эмоций в обусловливании человеческой активности и умаление в этом обусловливании актов мышления. В действительности же мотивами человеческого поведения выступают ценности, а эмоциональные оценки служат индикаторами этих ценностей, свидетельствами успеха или неудачи в попытках человека утвердить эти ценности. Отделение эмоциональных оценок отделены от ценостей в сознании человека освобождает его от неизбежности безропотного подчинения «кнуту» и «прянику» страданий и наслаждений.

Тем не менее, гедонистический принцип в психологии открывает дорогу исследованиям направленности (акцентуации) личности на получение преимущественно физиологических удовольствий, наслаждений, желании обладать престижными вещами, которые часто не имеют никакого конструктивного смысла. Актуальность таких исследований обусловлена тем, что в современном мире влияние гедонизма увеличивается с каждым годом. Все больше желающих примыкает к гедонизму, стремясь уже сегодня ощущать вкус к жизни, делать яркими, приятными и незабываемыми все ее проявления, жить здесь и сейчас, а не планировать счастье на завтрашний день. Гедонистическая мотивация вступает в конфликт с идеями социального порядка, защитники которого в свою очередь используют понятие гедонизма в негативном смысле — для описания чисто материально ориентированного, корыстного взгляда на жизнь, а в качестве «противоядия» тотальному гедонизму обычно противопоставляют аскетизм.

В психологическом тесте, который «Глас Рунета» недавно предлагал вашему вниманию, гедонизм рассматривается как системообразующее начало человеческого поведения, но не безусловное, а ограниченное осознанием значимых социальных ценностей. Анализ результатов тестирования приводит нас к мысли, что типичный пользователь Рунета выглядит скорее этаким стихийным эпикурейцем, жизненный принцип которого — удовольствие, уравновешенное привычкой соизмерять получаемое наслаждение с возможными последствиями и ценить избавление от страданий выше безудержного потребления земных благ. Пользователь Рунета обычно не препятствует гедонизму окружающих, но помнит о своих обязанностях перед другими, обращает свое внимание на истинно человеческие потребности, такие как решение интеллектуальных задач и выстраивание прочных отношений с другими.

Что еще почитать?

l-pankova.ru

Философ Мишель Онфре — о том, как правильно получать образование, исповедовать гедонизм и не верить в Бога

Вы уже много лет преподаёте в Народном университете в Кане. Есть ли у него ощутимое влияние на формирование интеллектуального сообщества во Франции? Это именно то, что вы, вслед за Пьером Бурдьё, называете «коллективным интеллектуалом»?

Можно сказать, что наш университет действует не только во Франции: благодаря радиостанции France Culture наши лекции и дискуссии транслируются на аудиторию более миллиона человек по всему миру. Я вот в киевском ресторане встретил французов, которые сказали мне, что слушают мои программы. Университет в Кане — это практическое применение философии и знаний в кругу тех, кто интересуется музыкой, литературой, историей. Как правило, академическое образование не даёт тех философских основ, которые развивают критическое мышление и в дальнейшем продвигают прогрессивные идеи. Подрыв системы классического образования, развитие параллельных альтернативных проектов — именно то, что сегодня может изменить общество. Ни Камю, ни Сартр не были философами, которых подготовил классический университет. Их теории рождались благодаря самообразованию. Очень важно, помимо академического образования, иметь очаги альтернативной мысли, плоды которых потом берёт на вооружение классический университет.

Как вы оцениваете роль учёных вроде Ричарда Докинза в секуляризации общества?

Есть разные способы быть атеистом. Я согласен с Докинзом в том, что Бога нет. Но я не согласен с тем, как он это доказывает с научной точки зрения. Для меня недостаточно свидетельства космонавтов, которые не видели Бога на Луне. Например, людям из Ватикана это нужно доказывать философским путём.

А популярная культура? Ведь она смело играет с сакральными образами, именно там Бог вообще может оказаться женщиной.

Массовая культура, наоборот, способствует ещё большей дремучести. Это мощное средство пропаганды, которое отлично действует через телевидение и кино. Она сужает круг людей, которые способны мыслить критически и свободно.

В своих работах вы часто говорите об «умственном инфантилизме». У кого из философов ХХ века вы находите рецепт противоядия?

Я, как ни странно, против того, чтобы апеллировать к каким-либо именам из прошлого — к Фуко, Делёзу, Фрейду. Критическое отношение к миру формируется каждым из нас как общее переживание, практика общего отношения к миру. Наверное, если бы я начал говорить о тех, кто формировал знание нашего века, я бы не написал свои книги. Я имею в виду, что мир стремительно меняется и некоторые теории уже не прикладываются к нашей реальности. Интересно исследовать то, что здесь и сейчас.

Вы часто используете образ Гулливера и лилипутов, которые смогли укротить великана, как пример коллективной силы маленьких людей. Интересно, как вы оценивали события на Майдане…

Сегодня во французском обществе есть очень сильный информационный фильтр. Левые либеральные силы презирают политику Путина, представители партии Марин Ле Пен её горячо приветствуют. Но их объединяет одна вещь: все важные события, такие как Майдан или Сирия, рассматриваются с позиции «как это понравится или не понравится Путину». Я считаю, это нездорово. Об Украине говорится очень мало в реальном контексте, она практически никогда в наших медиа не выступает как политический субъект, транслируется постоянное «Это спровоцирует Путина!». Каждый раз, когда я задаю вопросы, ответы уводят меня всё дальше от понимания. Даже через призму либерального философа Бернара Леви, который много пишет об Украине, сложно понять, что здесь происходит. Очень мало реальной информации, я буквально недавно прочитал статью, которая хоть как-то помогла мне понять, что происходит в отношениях между Украиной и Россией, причём это была пропутинская публикация, из которой всё стало ясно. Секретарь Французской академии Элен Каррер д’Анкосс, мать известного писателя Эмманюэля Каррера, написала, что она поддерживает идею Путина о едином экономическом пространстве и что Украина должна стать его частью, а не продолжать попытки вступить в Евросоюз.

birdinflight.com

ГЕДОНИЗМ — это… Что такое ГЕДОНИЗМ?

ГЕДОНИЗМ — (греч. hedone удовольствие) тип этических учений и нравственных воззрений, в которых все моральные определения выводятся из удовольствия и страдания. Г. берет начало в школе киренаиков и складывается как разновидность мировоззрения, отстаивающего …   Философская энциклопедия

ГЕДОНИЗМ — (греч., от hedone наслаждение). Система греч. философа Аристиппа, считавшего чувственные наслаждения высшим благом людей. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910. ГЕДОНИЗМ [Словарь иностранных слов русского языка

Гедонизм — (гр. hedone – көңілділік, рахаттану) – адам тіршілігі рахаттарға ұмтылып, азаптардан қашудан тұрады деп қарастыратын философиялық этикалық принцип және моральдің критерийі. Гедонизмнің философиялық астарын (подпочва) игіліктің ( благо )… …   Философиялық терминдердің сөздігі

Гедонизм —  Гедонизм  ♦ Hedonisme    Учение, рассматривающее в качестве высшего блага или принципа морали удовольствие (hedone). Находит отражение во взглядах Аристиппа (***), Эпикура (хотя его гедонизм сопровождается эвдемонизмом), среди новейших… …   Философский словарь Спонвиля

гедонизм — античное понятие, означающее веселье и удовольствие в этике древнегреческой философии киренаиков оно лежало в основе учения, признававшего смыслом жизни наслаждение не только телесное, но и духовное. Словарь практического психолога. М.: АСТ,… …   Большая психологическая энциклопедия

Гедонизм — (греч. hedone – наслаждение) этическое учение, первоначально развитое древнегреческой киренской философской школой и Эпикуром; целью жизни и высшим благом признает наслаждение; добро определяет как то, что приносит наслаждение, а зло как то, что… …   Энциклопедия культурологии

гедонизм — а, м. hédonisme m. Направление в этике, признающее наслажддение высшим благом, целью жизни; стремление к удовольствиям, наслаждениям. БАС 2. Лекс. Толль 1863: гедонизм; Уш. 1935: гедони/зм; Крысин 1998 …   Исторический словарь галлицизмов русского языка

ГЕДОНИЗМ — (от греческого hedone удовольствие), направление в этике, утверждающее наслаждение, удовольствие как высшую цель и основной мотив человеческого поведения …   Современная энциклопедия

ГЕДОНИЗМ — (от греч. hedone удовольствие) направление в этике, утверждающее наслаждение, удовольствие как высшую цель и основной мотив человеческого поведения. В античности развит Аристиппом и киренской школой; у Эпикура и его последователей сближается с… …   Большой Энциклопедический словарь

ГЕДОНИЗМ — (от греч. hedone наслаждение) стремление индивидуума к росту своего благосостояния во имя максимизации получаемого от жизни удовольствия. Райзберг Б.А., Лозовский Л.Ш., Стародубцева Е.Б.. Современный экономический словарь. 2 е изд., испр. М.:… …   Экономический словарь

Гедонизм — (греч. hendone наслаждение) античное понятие, обозначающее веселье и удовольствие. В этике древнегреческой философии киренаиков данное понятие было положено в основу учения, в котором смыслом жизни признавалось наслаждение, но не только телесное …   Психологический словарь

big_medicine.academic.ru

Гедонизм — это… Что такое Гедонизм?

Гедони́зм (др.-греч. ηδονή, лат. hedone — «наслаждение», «удовольствие») — этическое учение, согласно которому удовольствие является главной добродетелью, высшим благом и целью жизни. Разновидностью гедонизма является эвдемонизм.

Обзор гедонистических учений

Основоположником гедонизма считается древнегреческий философ Аристипп (435—355 гг. до н. э.), современник Сократа. Аристипп различает два состояния души человека: удовольствие как мягкое, нежное и боль как грубое, порывистое движение души. При этом не делается различия между видами удовольствия, каждое из которых в своей сущности качественно похоже на другое. Путь к счастью, по мнению Аристиппа, лежит в достижении максимального удовольствия, избегая при этом боли. Смысл жизни, по Аристиппу, находится именно в получении физического удовольствия.

Эпикур описывает удовольствие как принцип удавшейся жизни. Удовлетворённость желаний Эпикур считает свободой от неохоты и отвращений. Целью в данном случае является не само удовлетворение, а избавление от страдания и несчастья. Высшим удовольствием и его мерой, согласно Эпикуру, является отсутствие боли и страдания. Поэтому счастье достигается с помощью атараксии — освобождения от боли и беспокойства, умеренным потреблением земных благ. Утилитарист Иеремия Бентам называл такой подход «гедонической расчётливостью».

Генри Сидгвик (Henry Sidgwick) в своём описании утилитаризма XIX столетия различает этический и психологический гедонизм. Психологический гедонизм является антропологической гипотезой о стремлении человека увеличить собственные радости. Таким образом перспектива удовлетворения или избежание разочарования являются единственным мотивом поступков человека. Этический гедонизм является в свою очередь нормативной теорией или группой теорий о том, что человек должен стремиться к удовлетворению — или собственному (гедонический эгоизм) или всеобщему (универсальный гедонизм или утилитаризм). В отличие от Сидгвика, являющегося сторонником универсального гедонизма, Бентам писал:

Природа поставила человека под власть двух суверенных владык: страданья и радости. Они указывают, что нам делать сегодня, и они определяют, что мы будем делать завтра. Как мерило правды и лжи, так и цепочки причины и следствия покоятся у их престола.

В работе Дэвида Пирса «Гедонистический императив» гедонизм рассматривается как основополагающая нравственная ценность для всей биосферы.

В кинематографе

• «Клуб «Shortbus»» Джона Кэмерона Митчелла — фильм, названный гимном гедонизму.
• В мультсериале «Футурама» есть второстепенный персонаж — Робот-Гедонист, как следует из имени, ставящий целью своей жизни получение наслаждений. Постоянно лежит на кушетке, которая является частью его корпуса, и непрерывно поглощает виноград.
• Также идеи гедонизма можно увидеть в фильме «Дориан Грэй». Персонаж по имени Генри Уоттон широко распространяет свои идеи среди знакомых и друзей. На распространении этих идей строится сюжет фильма и книги Оскара Уайльда.

См. также

Ссылки

partners.academic.ru

No related posts.