Коллективист это: коллективист — Викисловарь

Содержание

коллективист — Викисловарь

Морфологические и синтаксические свойства[править]

падежед. ч.мн. ч.
Им.коллективи́стколлективи́сты
Р.коллективи́стаколлективи́стов
Д.коллективи́стуколлективи́стам
В.коллективи́стаколлективи́стов
Тв.коллективи́стомколлективи́стами
Пр.коллективи́стеколлективи́стах

кол-лек-ти-ви́ст

Существительное, одушевлённое, мужской род, 2-е склонение (тип склонения 1a по классификации А.

 А. Зализняка).

Корень: -коллектив-; суффикс: -ист [Тихонов, 1996].

Произношение[править]

  • МФА: [kəlʲɪktʲɪˈvʲist]

Семантические свойства[править]

Значение[править]
  1. приверженец коллективизма, человек, проникнутый духом коллективизма ◆ Партия сочла, что советскому человеку, коллективисту по натуре, не пристало ездить на двухместном открытом авто для эгоистов и развратников.
Синонимы[править]
Антонимы[править]
  1. индивидуалист
Гиперонимы[править]
Гипонимы[править]

Родственные слова[править]

Этимология[править]

Происходит от существительного коллектив, далее от лат. collectivus «собирательный, силлогистический, скопившийся», из colligere «собирать, скручивать, собираться, сплачиваться»; далее из cum (варианты: com-, con-, cor-) «с, вместе» + legere «собирать, читать» (восходит к праиндоевр.

*leg- «собирать, подбирать») Русск. коллектив заимств. через франц. collectif.

Фразеологизмы и устойчивые сочетания[править]

Перевод[править]

«Тоскующие индивидуалисты»

  • Соцопросы показывают, что коллективизм, «общинность», «соборность» русских – миф; россияне – одни из самых больших в мире индивидуалистов.
  • Люди не верят в коллективное действие, часто не способны договориться и предпочитают решать проблемы самостоятельно.
  • Индивидуализм россиян проявляется в их низком уровне доверия, в отсутствии альтруизма.
  • Свойственная русскому народу общинность была раздавлена коллективизацией и последующими действиями советской власти.
  • В последнее время появился некоторый запрос на коллективные действия и волонтерство, но для этого нужны институты, социальная структура.

Сергей Медведев: С наступившим Новым годом! Год новый, но вопросы вечные. Русские люди являются индивидуалистами или коллективистами? Все больше социологических опросов показывают, что «общинность», «соборность» русских – не более чем миф. Подробности в сюжете нашего корреспондента.

Корреспондент: Соотношение между коллективным и индивидуальным – один из базовых вопросов социологии. Сегодня оно меняется: все чаще вместо стабильных и постоянных объединений мы видим кратковременные, но мощные.

Обычно в основе демократических обществ лежит синтез индивидуального с коллективным, то есть преуспевание и конкуренция сочетаются с совместным управлением и коллективной борьбой за права. Социологи говорят, что сегодня для России характерен провал коллективности: люди не верят в коллективное действие, часто не способны договориться и предпочитают решать проблемы самостоятельно. Вопросы, почему это происходит и что в наибольшей мере влияет на формирование общества сегодня, остаются открытыми.

Сергей Медведев: У нас в гостях Борис Грозовский, экономический обозреватель, и Григорий Юдин, профессор МВШСЭН (Шанинки).

Григорий Юдин: В значительной степени разговоры о каком-то присущем русскому народу коллективизме сегодня не подтверждаются никакими данными исследований. Мы видим, что Россия, по данным международных исследований ценностей, каждый раз обнаруживает очень сильную индивидуалистическую ориентацию, гораздо более сильную, чем, скажем, в странах Европы или Америки. Кроме того, уровень индивидуализма в России постоянно растет. Для страны также характерен очень низкий уровень межличностного доверия – это тоже отличительная черта индивидуалистических обществ.

Сергей Медведев: Это что, следствие провала рынка и общественных институтов в течение последней четверти века? Ведь советский человек гораздо больше верил в какие-то коллективные ценности, и уровень доверия был выше.

Люди меняются: в один исторический период им присуще одно, а в другой – другое

Борис Грозовский: Люди меняются: в один исторический период им присуще одно, а в другой – другое. И это очень зависит от институтов, от политического строя, от всей институциональной матрицы. Наверное, правильно говорить, что мы были коллективистами, по крайней мере, в последнее десятилетие существования СССР в той мере, в какой удалось воспитание «нового человека». И конечно же, мы совершенно перестали быть коллективистами за последние пару десятилетий.

Сергей Медведев: Если взять классическую англоязычную литературу, о России пишут, что были угрозы, был плохой климат, была крестьянская община, которая выживала только вместе, была коллективная собственность земли, черный передел. Куда девалась эта русская общинность?

Григорий Юдин: Русскую общинность начисто снесла коллективизация. Собственно, она против нее и была направлена.

Сергей Медведев: Именно коллективизация, а не 1861 год?

Григорий Юдин: Это был длительный процесс. Но коллективизация стала решительным ударом. Все-таки земское или народовольческое движение надеялись на то, что 1861 год высвободит энергию, связанную с русской коллективной жизнью, для того чтобы можно было на нее опереться. Другое дело, что это не всегда получалось, получалось только отчасти, но в некоторой степени эта энергия все-таки стала основанием для революционных преобразований начала ХХ века. Но потом был нанесен решительный удар – совершенно сознательно и целенаправленно, это был способ уничтожить общину. Потом ее некоторое время добивали.

И поэтому сегодня всерьез говорить о том, что в России осталась какая-то общинная жизнь или даже хоть что-нибудь от нее, – это значит просто не понимать, что такое общинная жизнь. Непонятно, в какой степени жизнь в общине действительно основана на единстве, на чувстве принадлежности к чему-то целостному, на не самостоятельном, а совместном принятии решений. Да, конечно, она подавляющая – это правда, но при этом она дает тебе и силу поддержки. А какая сила поддержки сегодня хоть где-то, хоть даже на крестьянском уровне? Люди чувствуют себя одинокими, брошенными, оставленными один на один со своими заботами.

Это совершенно не типичная для общинной жизни ситуация.

Борис Грозовский: Наверное, единственная форма, где это осталось хотя бы еще чуть-чуть, хотя в какой-то редуцированной форме, – это старообрядческие сообщества. Ну, и где-то в деревне люди все-таки спокойно делятся деньгами, перекидывают друг другу какие-то десятки килограммов картошки. Это все общинные формы жизни.

Сергей Медведев: В условиях большого города у людей, приехавших из Дагестана или Ингушетии, коллективность сохраняется больше, чем у русских?

Григорий Юдин: Это стандартный аргумент: чужие этносы, приезжая в незнакомую среду, выживают за счет того, что создают плотные сообщества с очень высоким уровнем доверия. За счет этого они получают дополнительный ресурс. Конечно, в этнических сообществах это работает. Но это какие-то специальные случаи. И конечно, ни о каком русском коллективизме, русской общинной жизни говорить не приходится.

Сергей Медведев: По-моему, в русской диаспоре за рубежом такого не наблюдается.

Григорий Юдин: Да, это не очень для нее характерно.

Борис Грозовский: Это, конечно, эффект коллективизации и всей советской ломки. Ведь те страны, где эта ломка была хотя бы чуть-чуть менее интенсивной по накалу… Если посмотреть, как живут армяне в Армении или грузины в Грузии, то это намного более традиционные формы жизни, когда все со всеми связаны. Там люди знакомы целыми кварталами, они спокойно оставляют детей соседям.

Сергей Медведев: Это долго оставалось в советском городе, в коммунальной квартире – перекредитоваться, поделиться едой…

Григорий Юдин

Григорий Юдин:

Мы обычно относимся к советской пропаганде со скепсисом и с некоторой насмешкой, но при этом почему-то по-прежнему продолжаем потреблять миф о том, что советский человек был коллективистом. Что там был за особый коллективизм? Скорее, наоборот, коллективизм был остающийся, еще недобитый, а советский проект потихонечку его вымарывал.

Борис Грозовский: Скорее Советская власть, Компартия со спецслужбами хотели, чтобы люди были коллективистами. И дальше вопрос: в какой степени им это удавалось? Видимо, в 20–30-х годах удавалось больше, а в конце 60–70-х – меньше. То, что мы видим у Маяковского, у Платонова…

Григорий Юдин: Но даже у Платонова можно видеть, как менялось его чувство коллективности от 20-х к 30-м. Мы открываем «Счастливую Москву» и видим его знаменитую формулу, что любовь не может быть коммунизмом. Любовь плоха тем, что она недостаточно коммунистична. Это слишком приватное взаимодействие. Ему хочется большего. И вот уже в «Котловане» мы видим совершенно искусственную, насильственную коллективность, процесс раскулачивания. Мы видим, как рушится вся эта мечта Платонова.

Сергей Медведев: Маркс писал: почему в России не может быть революции? Стояло клеймо, что русский – это азиатский способ производства, общинность. ..

Григорий Юдин: Да, но в советское время он был раздавлен асфальтовым катком. Но не стоит забывать и то, что случилось в постсоветский период. Если в советском обществе и была какая-то потенциальность для развития коллективной жизни, то ею как раз никто и не воспользовался. А в 90-е годы мы начали строить либеральную демократию. А либеральная демократия – это, с одной стороны, рыночная экономика, выборы и защита индивидуальных прав, но это скорее либеральная сторона дела. А демократическая сторона дела – это местное самоуправление, локальная инициатива, профессиональные ассоциации. Но этим по большому счету как раз никто и не занимался. А начиная с 2000-х, это начали просто целенаправленно давить.

Сергей Медведев: Как и все ростки гражданского общества.

Григорий Юдин: Да, как и местное самоуправление, которое разве что только из Конституции не убрали, и то уже заговорили об этом. Нигде у профессиональных ассоциаций нет никакой власти: везде власть менеджеров. И в этом смысле мы, начиная с 90-х, последовательно строили не либеральную демократию, а либерализм без демократии. Это совершенно несбалансированная ситуация. У нас нет демократических институтов, которые есть в том же американском обществе.

Вообще, в современной социальной науке нет жесткого противопоставления между коллективизмом и индивидуализмом. Вопрос в том, как можно совместить эти две вещи. Это не континуум, а два уровня, и для того чтобы общество жило в относительном порядке и развивалось, необходимо, чтобы существовали оба. Традиционное общество, жестко коллективистское, не развивается, а индивидуалистическое общество, в котором нет коллективной жизни, разваливается.

Если мы говорим о сегодняшней российской ситуации, то проблема скорее в том, что у нас вроде как развита индивидуалистическая ориентация, но она не лежит ни на каком базисе коллективной жизни. У нас ценится индивидуальный успех. Посмотрите, кого нам демонстрируют в качестве образцов какие-нибудь ток-шоу по телевидению. Это люди, которые добились индивидуального успеха. Они что, сделали что-нибудь хорошее для общества? Ничего подобного! Но ценится свой индивидуальный успех, а не чужой. Проблема все время с тем, чтобы почувствовать успех чужого, личностное развитие другого как то, что нужно и выгодно мне. Но для того, чтобы это было возможно, необходим коллективный базис, иначе я не понимаю: а что мне с вашего успеха-то?!

Сергей Медведев: Понятие коллективной выгоды.

Чтобы чувствовать значимость индивидуальных прав, сначала нужно ощущать коллективные права и вместе за них бороться

Григорий Юдин: Совершенно верно. Поэтому, чтобы чувствовать значимость индивидуальных прав, сначала нужно ощущать коллективные, наши общие права и вместе за них бороться. Ведь если у нас нет опыта совместной борьбы за эти права, то что мне до ваших прав, меня интересуют свои.

Борис Грозовский: Поэтому с таким трудом приходит осознание, что собственность – это не только право, но и обременение. Ты должен как-то следить за этой собственностью. Она как минимум не должна причинять проблемы другим людям.

И есть же разные коллективизмы. Есть коллективизм, в котором все мы должны быть одинаковыми…

Сергей Медведев: Казарменный коммунизм.

Борис Грозовский: А есть социальность, которая предполагает некоторую коммунитарность, то есть совместность людей в общей работе над проектами. Вся современная проектная работа построена на этой социальности нового типа.

Сергей Медведев: Я читал исследования работодателей HeadHunter. Они говорят: «Нигде в мире люди так мало не готовы работать в коллективе, как русские».

Григорий Юдин: Но надо понимать, что это системная проблема. Это не связано с каким-то врожденным неумением людей в России работать в коллективе. Это скорее общая ситуация, которая чисто идеологически построена на натравливании людей друг на друга. Нужно хорошо понимать, чему нас учат господствующая идеология: она нас учит бояться друг друга и не иметь дело с другим. Другой – страшный, от него идет какой-то хаос, он хочет причинить тебе вред. И единственный способ от него спастись – это пойти под сильного начальника, который разведет вас по углам и не допустит стычки.

Борис Грозовский: Построить трехметровый забор…

Григорий Юдин: Современные российские институты – это заборы. И взаимодействие с другим – это либо игнорировать его, отгородиться от него, либо наехать на него, но не ожидать от него какой-то элементарной кооперативности. На этом базируется вся современная российская идеология.

Сергей Медведев: Откуда это взялось? Мой любимый пример – автомобильные аварии в Москве. Я провел неделю в Пекине, ездил на такси и не видел аварий. Я прилетаю в Москву и на пути от Домодедова до собственного дома насчитываю семь аварий. В Китае есть понятие общего интереса: люди все время готовы уступать. А в России главный вопрос – кто ты такой, и нужно непременно доказать, что ты имеешь право. И большинство аварий – от неуступчивости, от отсутствия коллективного блага, способности к коллективным действиям. А китайцы в своем муравейнике способны к ним.

Борис Грозовский: Рефлекс, который есть у людей в России на дорогах, – это предварительно наехать, независимо оттого, что случилось, и неважно, кто виноват.

Сергей Медведев: Когда и почему это случилось? Все-таки советский человек 70-х и 80-х годов не был таким.

Григорий Юдин: Это специфическая комбинация постсоветской усталости, навязанной искусственной коллективности, в которую никто не верил, но к которой всех принуждали. С одной стороны, это попытка из нее вырваться. А, с другой стороны, на нее наложилась эксплуатация тяги к успеху, мотивация к индивидуальным достижениям, к жесткой конкуренции, к самостоятельному выживанию без расчета на какую бы то ни было помощь со стороны общества или окружающих.

Сергей Медведев: Как бы аллергия на советскую идеологию.

Григорий Юдин: Она привела к тому, что маятник качнулся в радикально другую сторону. И люди, устав от этой навязанной искусственной коллективности, кинулись реализовывать свои индивидуальные свободы под лозунгом «Я никому ничего не должен».

Борис Грозовский

Борис Грозовский: С одной стороны, старая идеология в один момент испарилась. А, с другой стороны, огромное количество людей оказалось поставлено в ситуацию выживания, когда им больше не помогает то, чему они выучились, и не работают те карьерные траектории, которые они построили в начале 80-х. Непонятно, как заработать на кусок хлеба, каждый за себя. Может быть, сначала это было не стремление к индивидуальному успеху, а стремление к индивидуальному выживанию. Это немного похоже на ситуацию в лагере.

Сергей Медведев: Странно, что выживание всегда приводило к коллективности: наличие внешнего риска приводило людей к кооперации ресурсов.

Григорий Юдин: В российском случае задачу выживания отчасти решали с помощью коллективности. Есть исследования о том, что в 90-е годы были сильны так называемые межсемейные сети взаимопомощи. Но это же не означало создание какой-то стабильной коллективной жизни. Это такие сети взаимоподдержки, которые в данный момент удерживают тебя. Как только появляется какая-то экономическая подушка, они распадаются. И это последний ресурс, на который мы можем полагаться. Мы знаем, что общество, когда оно оказывается доведено до какой-то голодной черты, начинает эффективно пользоваться этим ресурсом. Но как только исчезает большая опасность, снова доминирует необузданный индивидуализм и жестокая конкуренция. В этой среде российские люди чувствуют себя более комфортно.

В чем состоит шокирующее действо нынешней жесткой пенсионной реформы? Даже не в том, что у кого-то отобрали какие-то денежные ресурсы. Это скорее еще одно указание на то, что все твои предыдущие расчеты, приготовления, вся твоя жизненная стратегия не имеет смысла: нет смысла ничего планировать, всегда полагайся только на себя в данную конкретную минуту.

Сергей Медведев: Это поведение людей, оставленных государством.

Григорий Юдин: Да.

Сергей Медведев: Ведь говорили, что советский человек – иждивенец, несамостоятельный, он, привык полагаться на государство. Это что, все полностью исчезло? Советский человек был абсолютно несамостоятельный, и вдруг через звериный опыт выживания выросли индивидуалисты?

Григорий Юдин: Не надо недооценивать значимость тех реформ, которые были проведены в 90-е годы и проводятся до сих пор. Реформы по отрезанию ответственности государства продолжаются вплоть до 2018 года, как мы хорошо видим на последних примерах. И у них еще довольно большой потенциал. Поэтому мы видим всю эту обострившуюся «замечательную» риторику, что «вот вам никто ничего не должен, разбирайтесь сами».

Принято считать, что эти реформы были неуспешными и ничего не поменяли. Но в социальном смысле они как раз поменяли многое и достигли ровно того, чего должны были достичь: насаждения индивидуалистической этики ответственности за себя и безразличия к окружающим. С другой стороны, вся эта доктрина советского человека довольно противоречива. Да, с одной стороны, он такой коллективист, иждивенец и так далее. А с другой стороны, Левада, а потом Гудков признавали, что это на самом деле не столько коллективность общинного типа, сколько атомизация. Если нужно одним словом описать сегодняшнее состояние, то это не «коллективизм» или «индивидуализм», а скорее «атомизация», индивидуализм атомизированного типа, потерянность, оторванность от любых социальных связей. И на самом деле это прослеживалось с самого начала.

Сергей Медведев: Насколько велика роль альтруизма в современной России? Человек готов совершать какие-то волонтерские действия?

Григорий Юдин: То, что у нас обычно принимают за коллективизм, – это банальная зависть, которая скорее является эксцессом индивидуализма. Коллективизм, которого хотелось бы, в большей степени связан с солидарностью, взаимопомощью и участием в каких-то коллективных проектах. Маятник индивидуализма качнулся так далеко, что люди все больше и больше чувствуют необходимость участвовать в коллективных проектах. В противном случае не очень понятно, какие еще жизненные цели оставляет сегодняшняя российская жизнь. Кроме растущего потребления, что еще можно сделать в этом самом модусе «я никому ничего не должен и хочу иметь то, то и то»? Люди начинают на это реагировать, и мы видим все больше и больше проектов, ориентированных на поиск какой-то возможности коллективного действия. Это может быть волонтерство или местное самоуправление, на которое сейчас есть явный запрос.

Даже самые последние истории с региональными выборами показывают, что в значительной степени это реакция на концентрацию власти в центре и полное игнорирование местной социальности. Поэтому в значительной степени эти выборы оказываются чисто протестными. В последнее время мы видим все более и более явный запрос на солидарность и совместные действия. Другое дело, что это тяжело, потому что невыгодно государству.

Борис Грозовский: Когда у людей появляются хотя бы небольшие ресурсы времени, сил или денег, они готовы вкладывать это в общее дело. Но этот излишек очень мал. Кроме того, такая добровольная коллективность и солидарность все время соперничает с коллективностью, навязанной государством. Добровольное объединение автономных людей возможно, когда этих автономных людей не собрали в кучу и не сказали им шагать направо или налево.

Еще одна важная вещь: государство как бы не задает образцов. У нас почти нет внятных примеров, когда мы можем сказать: о, человек заработал и так-то распорядился своим капиталом (построил школу, больницу и так далее). Такие примеры есть, но их считанное количество, и многие из них сомнительны. В результате получается, что государство минимизирует свои обязательства, как мы видим на примере пенсионной реформы, но это-то и вызывает у людей обратную реакцию. Вы минимизируете свои обязательства передо мной – значит, я больше ничего не должен вам. Это толкает в индивидуализм, когда каждый за себя.

Григорий Юдин: Все такого рода проекты, построенные на солидарности, сталкиваются с естественным страхом. Как только ты начинаешь иметь дело с другими, в какой-то момент тебе приходится договариваться, ограничивать свой собственный интерес и так далее. В этот момент у людей возникает давний страх: «А не то же ли это самое, что было при Советском Союзе? Я не хочу обратно в СССР, поэтому давайте-ка я буду сам по себе и без вас». И это трудность для всех коллективных проектов.

Сергей Медведев: Мне кажется, что эти коллективные проекты каждый раз возникают от проблем, от угроз.

Григорий Юдин: В условиях такого разобщения, как в России, коллективность проще всего строить негативно, в ответ на что-нибудь.

Борис Грозовский: Исходный стимул может носить негативный характер. Но в качестве реакции на реновацию, например, возникают какие-то местные сообщества, которые потом не распадаются, а начинают решать какие-то свои вопросы, уже не имеющие прямого отношения к реновации.

Государству в России повезло с населением: это люди, не способные к коллективным протестным действиям

Сергей Медведев: Государству в России повезло с населением: это люди, не способные к коллективным протестным действиям. Во Франции весь конец прошлого года – это движение «Желтых жилетов». Вот вам неожиданный гигантский всплеск французской коллективности! В России ничего такого даже близко невозможно.

Григорий Юдин: Я думаю, более чем возможно, и мы это увидим в ближайшее обозримое время. Просто Россия характеризуется тем, что ее сильно качает из стороны в сторону. Такого рода всплески у нас могут носить еще более сильный характер, чем более-менее умеренный и относительно контролируемый всплеск во Франции. В России маятник уже доходит до такой степени, что потом его разворачивает до конца. Мы любим крайности.

Борис Грозовский: Если протестовать, то жечь дворянские усадьбы, причем все!

Сергей Медведев: «Желтые жилеты» примерно в этом плане пока и действуют. Насколько эта французская метафора применима к современному российскому обществу?

Борис Грозовский: Не знаю. Я не такой оптимист, как Григорий. Мне не кажется, что в ближайшие годы мы увидим подъем коллективного действия, просто потому, что на каждое такое добровольное объединение есть ОМОН, РПЦ, Росгвардия, которые довольно быстро приводят все это к «норме».

Григорий Юдин: Есть два основных направления, в которых может развиваться эта коллективность. С одной стороны, это какие-то местные движения, локальные объединения, профессиональные ассоциации, на которые все время есть запрос. А, с другой стороны, это то, что более характерно для современного мира. Ведь мы еще находимся в некоторой общемировой тенденции, связанной с тем, что человеческая социальность меняется, все чаще и чаще принимая характер внезапных массовых всплесков. В чем сейчас проблема с «Желтыми жилетами»? Непонятно, с кем там разговаривать, в чем состоят их требования, как можно с ними о чем-нибудь договориться.

Сергей Медведев: Законы интернета даже больше объясняют такое моментальное возбуждение больших масс людей.

Борис Грозовский: Уже «арабская весна» была такой.

Сергей Медведев: Я думаю, что для людей, принимающих решения в Кремле, это еще одно подтверждение, почему надо бояться любых форм коллективности, любой мобилизации гражданского общества.

Борис Грозовский: Я как раз думаю, что это очень опасная логика. Лучше было бы сейчас позволить какие-то более-менее социализируемые локальные формы коллективности, ведь чем дальше ты это давишь, тем сильней будет потом этот внезапный выплеск, который ты не сможешь предсказать. А это, по крайней мере, можно контролировать. Там есть, с кем разговаривать. Разумная власть скорее заинтересована в том, чтобы такие формы были под контролем, с ними можно было вести диалог и идти им на уступки.

Сергей Медведев: Я вспоминаю 2012 год – совершенно неожиданный всплеск этой коллективности на «Оккупай Абай»: неожиданно десятки тысяч людей приходили, самоорганизовывались, устраивали дежурства, лекции. Это говорит о том, что страх коллективности – внешний, навязанный. Коллективность существует. Люди готовы к коллективным действиям, к волонтерству. Но необходимо создать для этого институты, социальную структуру, и тогда мы вместе сможем нарабатывать общественное благо.

Григорий Юдин. Кто мы — индивидуалисты или коллективисты? — Видео

Я занимаюсь социальной теорией и эмпирическими исследованиями, и сегодня у нас в лекции будет немножко и того и другого. Начнем с теории, а потом перейдем к эмпирическим исследованиям и попытаемся сделать некоторые обобщения.

Индивидуалисты мы или коллективисты? Я думаю, все знают этот фрагмент: «Наши люди в булочную на такси не ездят!» И многим он приходит в голову, когда речь идет об исконном коллективизме, который торжествует в России. Что мы видим в этом коротком фрагменте (кадр из фильма «Бриллиантовая рука».— “Ъ”)? Во-первых, что вызывает у нас, наверное, наибольшее раздражение — уравниловка в том, что касается стиля жизни и потребительских стандартов. Есть кто-то, кто говорит от лица коллектива и запрещает человеку иметь собственный потребительский стандарт. Человек немедленно маркируется как не «наш» и вызывает отторжение. Во-вторых, зависть к чужим успехам. Потому что речь идет не просто о том, что человек другой, а о том, что он, вероятно, имеет больший доход, большие возможности. Мы знаем, что на самом деле в фильме это не так. Тем не менее это вызывает такую реакцию, и предполагается, что если ты экономически успешен, то это немедленно исключает тебя из «нашего» круга. В-третьих, в замечательном дядечке, который что-то пишет у себя в блокнотике, мы видим достаточно жесткий контроль. Контроль или слежку, которая осуществляется от лица коллектива, с реальной угрозой создать проблемы. Мы понимаем, что эта дама до некоторой степени не шутит. Она действительно может устроить некоторое количество трудностей человеку, которого решила атаковать.

Все это является, может быть, не лучшим выражением представления о том, что такое коллективизм, который в нашей стране существовал и, видимо, продолжает существовать по сей день. Я, впрочем, обращу ваше внимание на то, что фильм снят в 1969 году и все это в нем показано во вполне ироническом ключе.

Идея о том, что коллективизм неотступно следует за нами из советского прошлого, на самом деле высказывается очень часто и вполне серьезными исследователями. Возможно, самая известная формулировка этой идеи была предложена Юрием Левадой (советский и российский социолог, основатель «Левада-Центра».— “Ъ”) и потом развивалась и продолжает развиваться его первым и главным учеником — Львом Гудковым (советский и российский социолог.— “Ъ”). «Простой советский человек» — это коллективное исследование, проводить которое группа Юрия Левады начала еще в 80-е годы и на основании которого строила масштабные антропологические обобщения касательно природы человека в целом. Посмотрим на то, в чем состоит эта модель. Я буду опираться на то, как ее излагает Гудков, и скажу сразу, что буду ее немножко упрощать, потому что внутри себя она довольно сложная и, на мой взгляд, противоречивая.

Гудков говорит, что одна из ключевых характеристик простого советского человека — то, что он называет социальным инфантилизмом, патернализмом и принятием произвола начальства. Это означает неверие в собственные силы, в собственный индивидуальный потенциал, беспрекословное принятие власти, которая дана сверху, и надежда на эту власть. Вторая ее важная характеристика — это уравнительные установки, то есть склонность к тому, чтобы вне зависимости от того, о каком ресурсе идет речь, уравнивать и относиться к неравенству с подозрением, неприятием и завистью. Зависть — это то, что потом перетекает в третью характеристику — комплекс неполноценности. Ущемленность, зависть, стремление не развиваться самому, а тормозить окружающих, держать их на своем уровне и не давать им вырваться вперед.

В принципе, если мы посмотрим на эти три черты, то это примерно то, что мы только что обнаружили в героине Нонны Мордюковой (фильм «Бриллиантовая рука».— “Ъ”), и то, что нас больше всего раздражает. В этом смысле героиня Нонны Мордюковой — идеальный простой советский человек. Гудков, кстати, добавляет сюда еще веру в собственную исключительность, в то, что мы — советские люди — чем-то отличаемся от всех остальных, что у нас какая-то исключительная судьба. Но это нас интересует сегодня меньше, а первые три черты очень хорошо вербализуют идею советского коллективизма. Гудков прямо так и называет простого советского человека — человеком коллективным, для которого характерно групповое принуждение, коллективное заложничество, конформистское единомыслие, общность фобий и предрассудков. Судя по описанию, крайне неприятный тип.

На самом деле это не просто портрет среднего советского человека, это довольно мощная в смысле своей объяснительной широты теория. Потому что она предполагает, что этот самый советский человек не просто где-то существует как средний тип, а способен к самовоспроизводству. И хуже всего то, что он это делает в условиях меняющихся или даже изменившихся институтов и социальных структур, в результате чего эти самые институты извращает. Грубо говоря, когда ему предлагаются какие-то новые институты, сам он внутри не меняется и использует их так, как ему удобно и привычно использовать. Это более или менее стандартное объяснение провала институциональных реформ. Потому что люди, которые проводят институциональные реформы, обычно надеются, что если поменять институты, то поменяются человеческие мотивации и действия. Но нет же, говорит нам этот подход, все эти реформы наталкиваются, как на каменную стену, на этого самого простого советского человека, который все равно все видит по-своему, который настроен только на самовоспроизводство и с которым по большому счету ничего невозможно поделать.

Именно поэтому простой советский человек оказывается несовместим с теми институциональными реформами, которые проводились в России в начале 90-х годов. Он несовместим с рыночной экономикой, он несовместим с либеральной демократией, он несовместим с уважением прав человека, потому что все это по большому счету предполагает гораздо большую степень индивидуализма. Современное же общество, с точки зрения этого подхода, держится принципиально на индивидуальных достижениях, а значит, когда мы имеем дело с этим самым простым советским человеком, он сопротивляется не просто всем этим атрибутам, он сопротивляется истории, он сопротивляется времени, он навечно застрял где-то там далеко.

Откровенно говоря, в этой теории есть некоторая непоследовательность. Предполагается, что советского человека сформировали советские структуры, советская идеология, советские институты. В то же время предполагается, что когда он сформирован, то новые структуры, новая идеология, новые институты никакого влияния или воздействия на него оказать не в состоянии — они от него отлетают, как пульки от железного истукана. То есть, когда он формируется, он довольно пластичен, а когда мы имеем дело с какой-то новой институциональной системой, то она уже не в состоянии ничего с ним сделать, он затвердел и резистентен.

На это затруднение есть еще более радикальный ответ. Он состоит в том, что на самом деле коллективист растет вовсе не из советского опыта, а из куда более ранней истории — из русской общины, из этого небольшого узкого мира, который подавляет человеческую индивидуальность. И с тех пор этот самый общинный русский человек никуда не девается. Меняется лишь его внешнее обрамление. То есть это такая историческая константа, которая проходит сквозь всю историю, и по большому счету у нас нет никаких шансов от нее отделаться. Иногда это называют теорией колеи. Предполагается, что мы попали в некоторую антропологическую колею, и дальше уже по большому счету ничего измениться не может — разве что полностью поменять людей, этих выселить куда-нибудь и набрать других, но сделать это сложно, поэтому, увы, перспективы невеселые.

В общем, все выглядит так, как будто мы застряли в коллективизме, в то время как мир движется к индивидуализму, и мы идем по дороге, которую нам преграждает этот самый Франкенштейн — простой советский человек. И самое страшное в нем не то, что он стоит у нас на пути, а то, что на самом деле это мы и есть. И по большому счету нам пришлось бы вытянуть себя за волосы из болота, чтобы что-нибудь с этим сделать. Такой подход обычно приводит к глубоко пессимистическим взглядам, предсказаниям и пониманию перспектив. Потому что раз это антропологическая константа, то с ней, по-видимому, ничего сделать невозможно.

На самом деле вопрос о коллективном и индивидуальном основополагающий для социальной науки. Но первый сюрприз, который нас ожидает, состоит в том, что классическая социология вовсе не противопоставляет коллективное индивидуальному в том смысле, что одно должно исключать другое. Социология вообще такая наука, которая построена на постоянном обращении к своим истокам, к своим классикам, она все время переосмысливает то, что было заложено в качестве ее фундамента во второй половине XIX — начале XX века. Это совсем молодая дисциплина. Ей всего 100–150 лет — в зависимости от того, как считать. И возникает она как частный проект в рамках большой традиции политической философии, который должен решить проблемы конкретного исторического момента. В это время происходит стремительный прогресс, но при этом не очень понятно, на чем будет дальше держаться общество. Традиционные структуры социального порядка распадаются. Как обществу удержать свою целостность? Как ему не скатиться в междоусобные распри? Как избежать войн? Классики социологии схватились за эти вопросы очень вовремя. Они, конечно, предчувствовали многое из того, что предстояло пройти человечеству в первой половине ХХ века.

Если внимательно присмотреться к флагу Бразилии, на нем на фоне звездного неба написано «Ordem e Progresso» — «Порядок и прогресс». Как ни странно, эта надпись появилась на бразильском флаге в прямой связи с социологией. В середине XIX века во Франции жил человек, которого звали Огюст Конт и который считается основоположником социологии,— он придумал этот термин. На самом деле он придумал множество терминов, в частности термин «альтруизм», а также придумал философию позитивизма, которая отвергала всякую религиозную веру, не верила ни во что, кроме фактов,— и в итоге сама, по крайней мере с точки зрения Конта, превратилась в религию. Он основал позитивистскую церковь и стал главным пророком позитивизма на Земле. И это все выглядит как сумасшествие, но в XIX веке у Конта было довольно много последователей — причем преимущественно не во Франции, а в других странах. Кое-где эта позитивистская церковь укрепилась, и одной из тех стран, где она укрепилась наиболее основательно, стала Бразилия, где по-прежнему можно видеть позитивистские храмы, хотя понятно, что сейчас это имеет уже совсем не те масштабы.

В Бразилии позитивисты успели оставить след и на бразильском флаге, запечатлев те самые два вопроса социологии, о которых мы говорим,— вопрос о порядке и вопрос о прогрессе. Или по-другому — как возможен порядок в условиях распада традиционного порядка, освобождения человека, эмансипации, расцвета человеческой индивидуальности? И как обеспечить порядок, чтобы при этом был возможен общественный прогресс, чтобы он не остановился? В таком виде вопрос о соотношении индивидуального и коллективного на самом деле является для всех основоположников социологии.

Этот вопрос волновал всех серьезных мыслителей конца XIX — начала ХХ века. Но, пожалуй, наиболее отчетливо он был поставлен человеком, которого называют главным наследником Конта,— Эмилем Дюркгеймом. Дюркгейм понял, что главный цивилизационный вызов заключается в том, как совместить индивидуальное освобождение человека, с одной стороны, и коллективную жизнь — с другой. То есть как не выбирать между ними, а дать пространство и для того и для другого. Понятно, что если индивидуализация ничем не сдерживается и достигает своих пределов, то людей уже ничего не держит вместе, и мы получаем неограниченную конкуренцию, которая в конечном счете выливается в войну, где нет никаких правил и где мы чувствуем себя враждебно расположенными ко всем, кто вокруг, и испытываем необходимость отвоевывать у них ресурсы. С другой стороны, остановить индивидуализацию — Дюркгейм понимал это очень хорошо — значит остановить прогресс. Такие точки зрения, конечно, тоже были. Желающих вернуться в традиционное общество было вполне достаточно. Но Дюркгейм как раз полагал, что это значит поместить человека в ситуацию, где все решения принимаются за него, где его жизнь заранее предопределена кланом, церковью, общиной, подавить его креативный потенциал и остановить общественное развитие.

Дюркгейм предложил сразу два решения этой проблемы — две модели сочетания индивидуального и коллективного. В 1893 году он написал книгу «О разделении общественного труда», во многом благодаря которой во Франции и появилась социология как институализированная академическая дисциплина. Позже он, по-видимому, разочаровался в этой модели, лет десять ничего не писал, а 1912 году написал работу «Элементарные формы религиозной жизни», в которой была предложена совсем другая модель.

Первая модель, 1893 года, предполагает, что коллективная и индивидуальная жизни существуют одновременно. Они синтезируются в том, что Дюркгейм называет органической солидарностью. Что это такое? Солидарность — это то, что держит общество как некоторое единство. При этом каждый человек занимает в этой системе солидарности свое специальное место. Это похоже на функционирование организма. У каждого из нас есть свое четко определенное место, которое он занимает в этом большом общественном организме. Поэтому Дюркгейм очень большое внимание уделял профессии, которая определяется тем, какую ценность она представляет для общества. Любой профессионал — медик, ученый, кто угодно — в конечном счете движим стремлением быть полезным обществу.

Органическая солидарность предполагает, что развитие каждого индивида как элемента большого общественного тела способствует общественному прогрессу. Скажем, индивидуальное развитие врача, или изобретателя, или ученого ценится в обществе, потому что оно приносит ему пользу. Именно поэтому врач или ученый считаются престижными профессиями. Если бы они делали что-то совершенно бесполезное обществу, то вряд ли мы бы стали их уважать. Их индивидуальное творчество получает тем самым достойную оценку. Иными словами, чтобы индивидуальные достижения ценились, как ни странно — и это важная мысль,— должен существовать некоторый коллективный консенсус по этому поводу. Мы, как коллектив, должны быть уверены в том, что мы ценим определенные индивидуальные достижения. Если такого консенсуса нет, естественно, каждый начинает уважать только собственный успех, а к окружающим испытывать в первую очередь подозрение и зависть. Дюркгейм доходит даже до того, что в обществе с органической солидарностью должен укрепиться так называемый культ индивида — сочетание коллективного и индивидуального. Как коллектив, мы все глубоко верим в этом коллективном единстве в ценность человеческой индивидуальности. Это первая модель.

Вторая модель предлагает совсем другой ответ. В 1912 году Дюркгейм начинает предполагать, что на самом деле коллективная и индивидуальная жизнь существуют не одновременно. Они чередуются во времени. Что это значит? Это значит, что основную часть времени мы живем своей обычной частной, индивидуальной жизнью и ни в какую коллективную жизнь по большому счету не вовлечены. Но время от времени возникают какие-то коллективные события или движения, которые возбуждают в нас то, что он называет коллективными эмоциями. Они увлекают нас, и благодаря им мы ощущаем себя частью коллектива. Иными словами, социальный порядок поддерживается этими самыми моментами интенсивной коллективной жизни. Дюркгейм назвал это бурлением коллективных чувств. То, что общество при этом не распадается, является следствием остаточного воздействия сильных коллективных чувств. Они потихонечку ослабевают, но все равно мы продолжаем испытывать их в себе.

Для Дюркгейма типичным примером точки кипения коллективных чувств являются праздники. Причем коллективно значимые праздники. Не такие, когда мы не знаем, что делать, и просто едем на дачу, типа 4 ноября, а праздники, которые на самом деле являются моментами коллективной жизни, где мы празднуем вместе, где мы вырываемся из своего привычного состояния, где мы можем переходить какие-то обычно принятые границы и так далее. Скажем, когда мы устраиваем корпоратив на Новый год или празднуем 9 Мая, мы делаем что-то вместе, а не просто расходимся по своим домам. Это, с точки зрения Дюркгейма, оставляет довольно длительный след, который потихонечку затихает, но тем не менее держит нас вместе. Пока через некоторое время не происходит реактуализация. За счет этого, собственно говоря, общество и может существовать.

Между прочим на этом импульсе бурления основан социальный прогресс. Потому что по большому счету, с точки зрения Дюркгейма, наши убеждения, наши стремления, наши мотивации формируются в те редкие моменты, когда происходит выплеск коллективных эмоций. Именно тогда в нас как бы закрепляется понимание того, во что мы верим, ради чего мы живем, ради чего стоит жить. Какие-то глубокие убеждения, ради которых мы готовы действовать в дальнейшем. Это запоминающиеся для нас моменты, когда что-то происходит внутри нас, когда мы претерпеваем некоторую трансформацию и усваиваем глубокие верования и убеждения, которые нами руководят в дальнейшем.

Дюркгейм, естественно, как всякий приличный француз, когда писал что-то по социологии, держал в голове Великую французскую революцию. И Великая французская революция как раз и была таким актом бурления, который закрепил в людях, совершенно не обязательно разделяющих ее убеждения до этого, свои лозунги и свои девизы. А потом закреплял путем повторения. Потому что мы знаем, что любая приличная революция меняет календарь, вводит новые праздники, и этим всем занималась и французская революция. Тем самым она дала длительный импульс, в фарватере которого мы по большому счету находимся до сих пор, потому что лозунги свободы и равенства — это лозунги, которые достались нам от Великой французской революции.

Обратите внимание, что в обеих моделях необходимо, чтобы оба слоя — как коллективный, так и индивидуальный — были крепкими. Различаются эти модели только своим функционированием и тем, как они мыслят соотношение этих слоев. Первая модель Дюркгейма, на самом деле, лучше описывает либеральные демократии, как они формировались в XIX веке. В них либеральный компонент, ответственный за индивидуальную свободу и развитие, сочетается с компонентом демократическим, ответственным за коллективное самоуправление и установление условий для этого самого индивидуального развития, коллективную заботу о том, чтобы каждый из нас мог развиваться как личность.

Это можно хорошо проиллюстрировать работой, которая была написана чуть раньше,— классической книгой Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке», которая стала своего рода хрестоматией либерально-демократического порядка. Она в подробностях показывает, как происходит синтез двух элементов. С одной стороны — элемент либеральный. Токвиль пишет, что нет другой такой страны, где любовь к собственности была бы так сильна, как в Америке. С другой стороны — Токвиль постоянно подчеркивает, что американцам свойственна совершенно невероятная страсть к тому, чтобы решать все вопросы на собраниях,— то, что называется town hall meeting, собрания в ратуше. Именно на этих собраниях и вырабатывается та самая солидарность, благодаря которой американское общество ценит индивидуальную свободу и индивидуальные достижения. Ценит индивидуальный вклад в общественное благо. Ценит индивидуальный успех. Уважение к правам человека возникает из коллективной борьбы за эти права. Оно не возникает просто так, оно не сваливается с неба. Только в том случае права другого могут оказаться важны для меня, если они завоеваны коллективно, если они значимы для всех нас. Поэтому Токвиль говорит, что для свободы, то есть для либерального компонента, публичные собрания — то же самое, что школы для науки. Это такой фундамент, без которого нельзя.

Вторая же модель Дюркгейма гораздо больше соответствует сегодняшнему дню, когда такие устойчивые, крепкие структуры либеральных демократий становятся все слабее. Люди все меньше участвуют в общественной жизни, ослабляются профессиональные ассоциации, практически везде мы можем видеть, что они замещаются менеджерами и администраторами, которые получают все больше власти. И вообще люди все меньше времени проводят вместе. Американский политический ученый Роберт Патнэм написал известную книгу с красноречивым заголовком «Боулинг в одиночку» о том, что на самом деле боулинг играл очень важную роль в этой самой солидаризации, потому что часто после решения каких-то коллективных вопросов американцы ходили вместе играть в боулинг, ну и выпивать опять же. И просто по данным исследований видно, что сегодня все больше и больше людей играют в боулинг сами по себе. Что, на мой взгляд, довольно странное занятие. Тем не менее. И мы знаем, что даже коммуникация теперь все чаще осуществляется через социальные сети. Так что мы можем подолгу не видеть людей, с которыми на самом деле находимся в интенсивной коммуникации. Это имеет довольно интересные последствия. В результате возникает все больше потенциала для спонтанных, но лавинообразных мобилизаций.

За примерами далеко ходить не нужно. Их очень много в последние годы. #MeToo, #BlackLivesMatters, #OWS. Это несколько, может быть, наиболее известных движений. Все они берут свое начало в Америке, но распространились далеко за ее пределы. Они не похожи на привычные формы коллективных объединений. Они почти никогда не заканчиваются созданием формальных ассоциаций, партий и еще каких-то привычных иерархичных структур. У них есть какие-то устремления, убеждения, цели, но они преследуют их совершенно другими способами. Раньше любая цель такого рода должна была достигаться созданием более или менее институционализированной структуры, в которой есть ответственные лица, на которую можно работать, которая координирована, организована, устанавливает правила членства. Хотя не обязательно быть ее членом, какое-то место в структуре есть у каждого. Сегодня это уже не так. Мы видим, что эти движения действуют практически без всякой структуры. У них есть какие-то лидеры, но они либо случайные, либо быстро меняются, и на следующий день мы про них забываем. И понятно, что дело не в лидерах и не в структурах. Они и координируют сами себя, и понимают сами себя лучше, чем их лидеры. Они совершенно по-другому устроены. Они проносятся ураганом по современному обществу, вызывают у людей сильное чувство причастности к некоему коллективному движению. А потом они могут достигать или не достигать своих целей, но вне зависимости от этого они так или иначе стухают, исчезают или, может быть, трансформируются в какое-нибудь следующее движение.

Мы видим сходные феномены и в России. Часть их приходит к нам из-за границы, и заражение одних обществ другими — это, кстати говоря, еще один очень важный новый элемент, о котором раньше думали очень мало. Раньше казалось, что общество с его проблемами — это такой контейнер, который относительно изолирован от окружающих. Поэтому в рамках первой модели такое заражение нельзя было помыслить. Сегодня мы видим, что они перекатываются, как волна, через границы и подхватываются, модифицируются, меняются в других социокультурных контекстах.

Здесь можно вспомнить не только об этих движениях, но и о тех, которые являются в некоторой степени нашими собственными. Как, например, движение протеста 2017 года, про которое до сих пор пока никто толком не понимает, что это было, но которое тоже носило такой волновой, спонтанный характер. Нет никакой специальной организации. Ее пытаются построить. Может быть, эти попытки приведут к успеху. Но понятно, что это скорее про резкую, внезапную мобилизацию, которую сложно долго поддерживать на одном уровне. И опять же, здесь есть странный, почти мистический элемент инфицирования. Мы с коллегами по Republic даже делали материал, в котором видно, что лозунги, графическое оформление и стилистика протестных движений в разных странах с самыми разными целями — причем иногда с противоположными — удивительно похожи друг на друга. То есть здесь явно происходит неосознанное заражение.

Таким образом, можно сказать, что мир сегодня плавно переходит от первой модели Дюркгейма ко второй. Заметьте, пожалуйста, что не от коллективизма к индивидуализму, а скорее от стабильной институционализированной коллективности к коллективности текучей, спонтанной и мобилизующей. И этот переход от одной модели к другой происходит непросто. Именно с ним и с тем, что он ускорился в последнее время, связано большое количество тревог, которые мы испытываем по поводу того, что происходит сегодня в мировой политике, какие изменения претерпевает сложившийся международный порядок и вообще что будет завтра.

Давайте посмотрим, где во всей этой большой тенденции находится Россия. Если посмотреть на данные международных исследований, то мы увидим, что для россиян, вообще говоря, характерна индивидуалистическая ориентация. Есть международные исследования ценностей — Владимир Магун и Максим Руднев (российские социологи.— “Ъ”) используют данные European Social Survey,— которые позволяют на протяжении длительного времени мониторить динамику ценностей в разных странах. Можно спорить по поводу самого понятия ценностей, я не большой его поклонник. Но, например, Магун и Руднев строят такую модель, которая позволяет на основании нескольких вопросов категоризировать общие ориентации людей. И они их делят на сильную и слабую индивидуалистическую ориентацию, сильную и слабую социальную ориентацию и на то, что они называют ценностями роста. Не сказать, чтобы это была совсем непредвзятая модель, поскольку ценности роста тут стоят отдельно и это то, что явно исследователям симпатичнее всего.

У нас про ценности роста большого разговора не будет, зато можно видеть, как велика в России сильная индивидуалистическая и сильная плюс слабая индивидуалистическая ориентация. Магун и Руднев сравнивают эти показатели с показателями Северной, Западной, средиземной и постсоциалистической Европы, и Россия по всем раскладам выше. Но если смотреть по каким-то конкретным странам, то сильная индивидуалистическая ориентация в России — 26%, в Германии — 14%, в Польше — 13%, в Бельгии — 11%. Если брать сумму двух категорий — сильной и слабой индивидуалистической ориентации, то в России — больше половины, близко находится Испания — 45%, Швеция — 34%, Германия — 26%. Причем обратите внимание, что со временем сумма этих двух категорий только увеличивается.

Другой ключевой показатель — это межличностное доверие, которое как раз никогда не бывает низким там, где сильны коллективные чувства. Это, собственно, любимый показатель того самого Патнэма с его боулингом, которого я упомянул. Снижение интереса к коллективному времяпрепровождению Патнэм напрямую связывает с падением уровня межличностного доверия в Америке. По-русски вопрос формулируется немножко криво, но тем не менее: «Вы считаете, что большинству людей можно доверять, или вы склоняетесь к мнению, что даже излишняя осторожность в отношении с людьми не помешает?» По-английски он звучит гораздо более элегантно: первый вариант — people can be trusted, а второй вариант — we can not be careful. При сравнении ситуации во Франции, Финляндии, Швеции и России оказывается, что в России самый высокий показатель недоверия, то есть легче всего люди говорят: «Нет, ну что вы? Людям нельзя доверять. Что за безумие!» И достаточно редко люди говорят, что в целом, конечно, можно доверять. Это не только наша проблема. Скажем, во Франции тоже достаточно низкий показатель. Ну и понятно, что в условиях низкого межличностного доверия люди заботятся исключительно о собственных интересах. Потому что заботиться о коллективных интересах в ситуации, когда ты никому вокруг не доверяешь, не имеет никакого смысла.

Если взглянуть на дело с точки зрения политической науки, то можно сказать, что ключевой особенностью россиян сегодня является категорическое неверие в возможность коллективного действия. Поэтому так затруднена политическая организация. Есть показатель, который хорошо это иллюстрирует,— ответ на вопрос о том, насколько вы способны принимать активное участие в работе какой-либо группы, занимающейся политическими опросами. По большому счету такой вопрос тестирует готовность человека работать в коллективе. Работать вместе не на свою собственную, а на коллективную цель. И в этом смысле Россия просто рекордсмен. Самый высокий показатель в Европе. 49% — не способны совсем. Еще раз, не у одних нас проблемы. Но настолько масштабные проблемы именно в этой области, пожалуй, именно у нас.

Еще один хороший индикатор — это уровень неравенства. Потому что, естественно, в более коллективистских условиях к неравенству относятся плохо, неравенство стараются контролировать, и там, где сильна солидарность, людям тяжело дается понимание, что когда у тебя есть все, у кого-то рядом с тобой нет совсем ничего. И наоборот, люди крайне болезненно переживают, когда у них нет совсем ничего в условиях, когда у кого-то есть гораздо больше. Причем здесь важны даже не абсолютные показатели, а относительные. Поэтому о солидарности здесь говорить, конечно, невозможно.

Так вот, известный факт, что неравенство в последнее десятилетие в мире в принципе растет, и исключений из этого тренда практически нет, но в странах с высокой солидарностью неравенство в целом несколько пониже. Россия на этом фоне является одним из мировых лидеров. Ведущие исследователи неравенства Филипп Новокмет, Тома Пикетти и Габриэль Цукман (ученые-экономисты.— “Ъ”), которые, собственно, посвятили свои тексты исследованию неравенства в России, показывают, что доля богатства, которым владеют 10% россиян,— около 45%. И это показатель, очень похожий на показатель США, где очень высокий уровень неравенства. Существенно ниже, скажем, Франция, у которой, как мы видели, есть сходные с нами проблемы. Если мы еще увеличим эту картинку и уйдем внутрь этих 10%, то мы увидим, что 1% самых богатых владеет 20% всего дохода. Если мы пересчитаем это в богатство, то там цифры будут еще более впечатляющими — 10% владеют 77% богатства, а 1% владеет 56%. А если мы возьмем из этого 1% только тех, кто является миллиардерами, то они владеют 30% всего богатства. Буквально несколько человек, и мы знаем список, где можно найти эти фамилии.

Еще один важный и довольно интересный индикатор — это религиозность. Все мы знаем, что сегодня в России происходят довольно интересные процессы в области религии. Кто-то даже рискует называть это религиозным возрождением. Вроде как все больше и больше становится людей, которые хотят ассоциироваться с православием. Но исследователи религий, особенно исследователи православия, в этом смысле гораздо более сдержанны в оценках. Потому что по большому счету они пока что видят только увеличение разрыва между декларируемой и реальной религиозностью.

Декларированная религиозность — это когда к вам подходят и спрашивают: «А вы считаете себя верующим человеком?» — и вы говорите: «Да, конечно». Эти показатели действительно растут. Особенно они растут среди православных. То есть все больше желающих говорить: «Да, я — православный». Причем если вы конструируете какие-то дополнительные шкалы и спрашиваете у людей: «Насколько сильно вы веруете?», то они говорят: «Да, да, прямо страшно верую!» Дальше задаешь какие-то простые вопросы, по которым можно оценить то, что называется реальной религиозностью. Коллеги в Свято-Тихвинском университете используют для этого три простых показателя: регулярное посещение храма, регулярное причастие, регулярная исповедь. В общем, это не то, что требует огромных усилий, но при этом показывает, что ты принадлежишь к церковной жизни. И здесь показатели существенно падают. И пока что все возрождение более или менее заканчивается тем, что разрыв увеличивается.

На этом фоне мы видим довольно интересные параллельные тенденции. Это — высокий потенциал ситуативной коллективной религиозности. Ситуация, которая повторяется практически из года в год: в храм привезли мощи, и выстроилась большая-большая очередь. Если бы это произошло однажды, мы бы сочли, что, видимо, действительно привезли какую-то важную реликвию. Но поскольку это происходит из раза в раз и по самым разным поводам, то становится ясно, что уже даже не очень важно, что именно привозят. Находясь в этом коллективном действе, люди получают некоторый важный опыт. Многие из них приехали из регионов, то есть опять же они вырвались из своей повседневной жизни, сломали ее привычный ход и получают коллективный опыт пребывания здесь. Вот что самое важное, что с ними происходит. А не то, что с ними произойдет там. Вы могли бы меня заподозрить в голословных утверждениях, но коллеги провели такого рода исследования. Причем они провели такого рода исследования даже в более чистой ситуации — в очередях в храмы на Пасху. Вроде бы в очереди в храм на Пасху стоят люди глубоко верующие, которые пришли совершить некоторый важный церковный обряд,— но нет. Все то же самое соотношение декларированной и реальной религиозности.

Итак, если мы возвращаемся к терминам Дюркгейма, то это скорее коллективность второго типа, чем первого. С первым типом все как-то не очень гладко, а вот второй тип очень быстро набирает обороты, и буквально в последние несколько лет появилась целая волна такого рода мобилизаций. И мы понимаем, что у них довольно сильный политический потенциал.

Давайте сделаем кое-какие промежуточные выводы. По данным довольно очевидно, что для России характерен провал коллективной жизни, то есть слабость коллективной самоорганизации, постоянные проблемы с нарушением договоренностей — ни с кем невозможно ни о чем договориться, потому что нет межличностного доверия. Те, кто заключал какие-нибудь контракты по сложным рискованным сделкам, знают, что очень часто это происходит в атмосфере глубокого недоверия. Люди готовы подозревать друг друга в чем угодно, в том числе в нарушении тех принципов, которые в принципе невозможно нарушить, постоянно добавляют дополнительные договоренности, условия, форс-мажоры, форс-мажоры к форс-мажорам, форс-мажоры третьего порядка и так далее. Экономисты хорошо знают, что на самом деле длина контракта хорошо коррелирует обратным образом с уровнем межличностного доверия. Потому что если у вас низкое доверие, всегда будут очень длинные контракты, в которых будут прописаны все возможные варианты. И это все равно не поможет.

Мы имеем дело с дисбалансом коллективного и индивидуального — это, пожалуй, самая главная проблема. Недостаток коллективной жизни создает очень серьезный дисбаланс, который приводит к тому, что индивидуализм превращается в атомизацию. Это ситуация, при которой высокий индивидуализм из-за отсутствия компенсации развитой коллективной жизни, точнее из-за отсутствия базы в виде развитой коллективной жизни, приобретает форму агрессивной конкуренции, зависти и, кроме того, усиления центральной власти. Это все типичные симптомы атомизации, то есть симптомы общества, в котором каждый сам за себя, каждый сидит в своей конуре. И понятно, что таким обществом управлять проще всего. Потому что проще всего управлять теми, у кого нет солидарности. Старую притчу о колосках, я думаю, все помнят. Центральная власть всегда пользуется и, в общем, часто умело провоцирует это самое размежевание, атомизацию и превращение индивидуализма в раздробленность. На самом деле все знакомые нам образцы зависти и наступление на права личности, подавление индивидуальной свободы — это как раз результат отсутствия баланса между коллективным и индивидуальным.

Индивидуальный успех в России очень даже ценится. В качестве нормативных примеров, которые нам постоянно даются, скажем, по телевизору, мы видим вовсе не каких-то альтруистов, не людей, которые занимаются самопожертвованием, ничего подобного. В наиболее действенных пропагандистских передачах нам все время предъявляют пример индивидуального успеха. Они могут быть самыми разными, но это примеры успеха. Примеры, на которые нужно ориентироваться. Индивидуальный успех ценится. Но проблема в том, что чужой успех не воспринимается как легитимный, он не признается. Мы как бы не даем право чужому на успех. А это уже симптом отсутствия у нас коллективной базы. Если вернуться к началу сегодняшней лекции, то героиня Нонны Мордюковой — это вовсе не иллюстрация тирании коллектива над индивидом. Героиня Мордюковой — это пример выхолощенности коллективной жизни, пустой зависти тетки-управдома, которая в страхе оказаться проигравшей изображает давление со стороны коллектива, пользуясь для этого властной позицией и какими-то приспешниками, которые у нее есть.

В заключение есть смысл задать вопрос, на который у меня точно не хватит времени ответить обстоятельно. А почему, собственно, так получилось? Фильм 1969 года нам дает первый намек ответа на этот вопрос. По мере ослабевания и завершения советского проекта коллективная жизнь вырождалась и превращалась в пустую маску. То, что называлось коллективом, и то, что сегодня вызывает вполне понятное отвращение у многих людей, конечно, обычно не имело никакого отношения ни к солидарности, ни к общему благу. Это был просто инструмент для отправления административной власти в условиях жестко централизованного государства. А для отдельных людей это был еще и инструмент конкуренции с окружающими — и, как мы видим, довольно злой.

Илья Будрайтскис (историк и публицист.— “Ъ”) сделал очень интересное наблюдение, что примерно начиная с этого времени, может быть, чуть позже, в 70-е и 80-е годы, в советском кино повально распространяется сюжет о героях-следователях, которые борются с экономическими преступлениями. Появляются всякие фарцовщики, спекулянты, и бравые следователи ведут следствия и выводят их на чистую воду. И Будрайтскис говорит, что в этом угадывается молчаливое признание советского общества самому себе в том, что внутрь него на самом деле давно проник этот самый своекорыстный и антисоциальный бизнесмен-индивидуалист, что этот спекулянт — он уже внутри. Он разъедает это самое советское общество. Если там было еще что разъедать.

Алексей Юрчак (ученый-антрополог.— “Ъ”) в уже известной и очень хорошей книге «Это было навсегда, пока не кончилось» пишет, что одной из самых успешных стратегий позднего советского периода было бегство от этой пластилиновой коллективной жизни и от навязывающего ее государства в небольшие кружки и группы, где можно было найти какую-то общность смыслов. Но если говорить о мифах (у нас же цикл про мифы), то из этого мифа о советском коллективизме мы на самом деле до сих пор очень мало знаем о том, как было выстроено реальное соотношение коллективной и индивидуальной жизни в разные периоды существования Советского Союза. То есть по большому счету главная задача социологии в отношении советского общества в общем-то не решена. И это то, чем имеет смысл заниматься сегодня. Социология тогда, понятное дело, была невозможна, поэтому это нужно делать сегодня, чтобы понять, откуда мы происходим.

Но сейчас с нами происходит совершенно удивительная, на мой взгляд, вещь. С одной стороны, мы в голос смеемся и презираем советскую пропаганду, с другой — почему-то странным образом продолжаем верить в то, что она пыталась нам внушить. Например, мы готовы забрать у нее миф о триумфе этого самого сильного и самостоятельного коллектива в Советском Союзе, несмотря на то что она сама, похоже, в это не особенно верила. Во всем остальном мы ей не верим, но в этом почему-то нам критика отказывает. Мне кажется, что сходная ситуация имеет место и в случае с постсоветским периодом. Мы верим в то, что советские институты могли сформировать определенный тип мотивации и ориентации человека, но почему-то отказываемся верить в то, что то же самое могли сделать институты постсоветские. Это парадокс, о котором я говорил в самом начале. Мы готовы признать, что советские институты формировали человека, как пластилин, но почему-то отказываемся видеть последствия действий постсоветских институтов. И они часто преподносятся как совершенно беспомощные и не способные ничего поменять, хотя они существуют уже на протяжении довольно длительного исторического отрезка.

И раз уж мы общаемся здесь в рамках цикла лекций, организованных Фондом Егора Гайдара, то мне кажется, это обязывает нас задуматься о социологической природе этого самого постсоветского транзита. Этого перехода к либеральной демократии, чего, как мне кажется, до сих пор не делалось. Потому что все время по умолчанию считалось, что в социальном смысле этот транзит не был успешен, что советский человек никуда не делся. А раз он неуспешен, то не стоит его и социологически изучать. Он все равно не случился, значит, изучать надо какие-то структуры, которые проходят через исторические периоды. С моей точки зрения, все обстоит как раз наоборот. Этот транзит как раз был вполне успешным. Просто нужно понять, в чем состояло направление его действия.

На мой взгляд, этот транзит к либеральной демократии может быть описан формулой: либерализм без демократии. Потому что все постсоветское время, начиная с команды Егора Гайдара и далее, по разным причинам, которые можно отдельно обсуждать — часть из них носит совершенно объективный характер, часть — идеологический характер,— гораздо больше внимания уделялось таким вещам, как рыночные реформы, экономическое развитие, стимулирование потребления, формирование богатой элиты. Ну и давайте прямо скажем, что эти усилия были успешны. Они были успешны не сразу, но в целом были. Мы имеем достаточно развитое общество потребления, и это хорошо видно по кредитному поведению россиян. Мы имеем богатую элиту, мы имеем относительно устойчивую рыночную экономику, которая даже не особо накреняется под воздействием местами довольно серьезных санкций. В общем, мы все это имеем.

Но в то же время куда меньше внимания уделялось таким вещам, как местное самоуправление, коллективная самоорганизация, общественные инициативы, инициативы снизу, местная власть, подконтрольность властей, развитие общественно важных профессий вроде той же науки и образования, формирование каких-то профессиональных ассоциаций, которые могли бы защищать или представлять интересы людей, работающих в этих областях. Короче говоря, всему тому, на что обращали внимание Токвиль и Дюркгейм и что можно назвать демократическими компонентами. Что, конечно, существует — может быть, не в самом лучшем состоянии, но тем не менее — в странах Европы и Америки. Вопрос о том, каковы истоки нашей сегодняшней атомизации, как она возникла,— это социологический вопрос, который пока что всерьез не решен. И во многом именно он не дает нам разобраться с нашим прошлым, не идеализируя его, не демонизируя его, но взглянув на него трезво и спокойно.

Если все же попытаться заглянуть вперед, то понятно, что основных позитивных сценариев всего два. Это либо восстановление институтов коллективной жизни и коллективной самоорганизации по первой модели Дюркгейма — то, чего не было сделано, и то, в чем мы существенно отстаем. Либо быстрая, мощная и лавинообразная волна коллективных движений, которые мы уже начинаем видеть, которые действуют скорее по второй модели Дюркгейма и которые будут нас менять быстро и непредсказуемо. Кому что выбирать, кому на что ставить — каждый решает сам. Но понятно, что новый мир отличается от старого тем, что в нем по большому счету нужно иметь и то и другое. Спасибо!

Миф о русском коллективизме – Власть – Коммерсантъ

Коллективизм с японским лицом
       Западные наблюдатели любят рассуждать о том, что у японцев или китайцев слабое «эго» и отсутствует индивидуальность. На самом деле это, конечно, не так. Просто в восточных культурах для разных ситуаций предусмотрены разные модели поведения. На публике допускаются средние по силе эмоции и умеренно оригинальные мнения, а спонтанное выражение чувств и полная откровенность возможны в семейном или дружеском кругу, где человек ведет себя совершенно иначе, чем на работе или на улице. Среди друзей японец не боится потерять лицо и более свободен в высказываниях, чем западный человек. А поскольку на Востоке принадлежность к определенному сословию, клану, профессиональной группе фиксирована более жестко, чем на Западе, по отношению к членам чужой группы японцы и китайцы ведут себя еще более независимо — мнения чужаков попросту не принимаются во внимание.
       Исследователи японской психологии выделяют четыре принципиально разных типа поведения, которое человек демонстрирует на работе или на отдыхе в зависимости от того, являются ли его цели эгоистическими (личный успех, спонтанное удовольствие) или групповыми (достижение коллективных целей или гармония с близкими людьми). Кроме этих четырех вариантов личности, у японцев есть еще и пятый, который проявляется лишь в уединении, когда человек может делать что хочет — писать, читать, пить чай, дремать, смотреть телевизор, мечтать или наслаждаться красотой природы.
       Неспособность переключаться с одного режима на другой рассматривается в Японии как симптом психического расстройства, неумение достичь гармонии внутреннего и внешнего. Это противоречит западной концепции личности как стойкого набора привычек и черт характера, остающихся неизменными в разных ситуациях. В западной культуре, где ценятся цельность личности и верность себе в любых обстоятельствах, скорее сочтут сумасшедшим того, кто в разных ситуациях ведет себя по-разному.
       


Коллективное бессознательное
С понятиями индивидуализма и коллективизма получилась забавная вещь. Рационально о них легко рассуждать жителям западных стран, потому что таков их опыт. Политический — в правовом государстве защищаются права индивидуума, но защищает их общество, то есть коллектив. Религиозный — там поощряются индивидуальные религиозные размышления, но обязательна община единомышленников. Экономический — свобода предпринимательства и свобода рабочей силы (соответственно, индивидуальная конкуренция) не имеют смысла без фирмы, построенной на сотрудничестве коллектива, и выполнения контрактных обязательств перед другими людьми. Даже спортивный — в Великобритании придуманы командные виды спорта вроде регби или футбола, в которых индивидуальное мастерство бессмысленно вне командной игры и того, что называется team spirit. А сами состязания невозможны без соперника, и это тоже своеобразный коллективизм, находящий отражение в понятии fair play. Поэтому на Западе всегда много говорили о пользе и необходимости индивидуализма — прекрасно понимая, что без него не может быть коллективизма. Соответственно, о пользе и необходимости коллективизма тоже много говорили — прекрасно понимая, что без него индивидуализм не имеет смысла.
       В других странах, в том числе в России, тоже всегда любили порассуждать на такие темы. Но дело шло довольно трудно, потому что рассуждения носили явно отвлеченный и бессмысленный характер. Таков был опыт. Коллектив мало заботился о правах и свободах личностей, а личности мало заботились об исполнении своих контрактных обязательств и мало ценили коллектив. В России на крестьянскую общину то молились, то считали ее главным национальным злом. Проповедовать индивидуализм или коллективизм стало смешно. Описанный Ильфом и Петровым сотрудник «Геркулеса» Адольф Николаевич Бомзе ходил от коллеги к коллеге, излагая следующее: «Зачем строить Магнитогорски, совхозы, всякие комбайны, когда подавляется индивидуальность?» и «Что плакать об индивидуальности, когда на наших глазах растут зерновые фабрики, Магнитогорски, всякие комбайны, когда коллектив…»
СЕРГЕЙ МИНАЕВ, обозреватель
       

коллективизм или индивидуализм? / Дискуссионный клуб Полтава

В Дискуссионном Клубе Полтава прошла дискуссия: Что лучше — коллективизм или индивидуализм?

Кратко:

Коллективизм — это когда живёшь интересами коллектива.

Индивидуализм — живёшь личными интересами.

Аргументы коллективизма подготовил и озвучил Кихот (дискуссионное прозвище). Индивидуализма — Альтернативщик (дискуссионное прозвище).

Видео дискуссии

Аргументы сторон

(для этой публикации значительно сокращены, полные аргументы и итоги на видео)

Первый синий аргумент за коллективизм.

Кихот: Трагедия общин.

Трагедия общин — так называют явления в обществе, которые показывают противоречия между интересами индивидов относительно общественного блага. То есть, блага, которое принадлежит всем.

Простой пример: сельская община, которая имеет общее пастбище.

Все члены общины могут пасти столько скота, сколько считают нужным. Но выпас уменьшает количество травы, а потому пастбище иссякает и в дальнейшем на нём можно выпасать всё меньше и меньше скота.

Так вот каждый старается использовать пастбище с максимальной выгодой для себя лично, что в итоге приводит к его уничтожению.

Первый синий аргумент за индивидуализм.

Альтернативщик: Индивидуализм не имеет альтернативы.

Коллективизм, увы, совершенно не ограничивает индивидуализм. Напротив, он является именно той средой, в которой преступный индивидуализм расцветает, приобретает свои крайние и антисоциальные черты. Коллективизм никак не наказывает и не ограничивает асоциальность крайнего индивидуализма. И тем самым поощряет его!..

Вообще, альтернативы в выборе между коллективизмом и индивидуализмом нет! Тут распорядилась сама природа: человек индивидуален! Человек есть физическое тело, ограниченное поверхностью своей кожи. И чтобы жить, выжить физически, он должен потреблять, причём — сугубо индивидуально, некий минимум материальных благ. Иначе, он просто погибнет… от голода, холода или болезней….

Второй зелёный аргумент за коллективизм.

Кихот: Конформность.

То есть, подверженность мнению группы, уступчивость, податливость, принятие общего стандарта поведения, общего мнения.

…доля конформистов в обществе — 75%. 

То есть, большинство людей — чистые коллективисты и никакой индивидуализм им неведом.

Можно пояснить работой мозга.

Мозг в спокойном состоянии тратит порядка 10% всей энергии организма. А при активной работе, во время так называемого думанья, потребление энергии мозгом повышается до 25% от всей энергии организма.

Так вот мозг с целью экономии энергии пытается переложить функцию думания на кого-то другого. Этим другим и выступает коллективное мнение. Таким образом, человек по натуре коллективист, а не индивидуалист.

Второй зелёный аргумент за индивидуализм.

Альтернативщик: Сравнение поведения индивидуалиста и коллективиста.

Рассмотрим действие индивидуалиста и коллективиста на примере с общим пастбищем сельской общины. 

Итак: пастбище иссякает….

Что сделает тут индивидуалист? 

Разделит пастбище на участки для всех членов общины — и пусть каждый из них постарается улучшить его. Каким образом? Можно улучшить качество земли на своём участке, удобрив её навозом и удобрениями. Затем улучшить травообмен, засеяв участок травой с более высокой урожайностью; наконец, селекционировать свой скот, чтобы повысить его продуктивность. То есть перейти к следующей ступени сельского хозяйства: от пастбищного скотоводства к растениеводству с животноводством. И заметьте, так повышаются не только урожаи, удои и привесы, но улучшается и сама земля, её экология!

А что сделает тут коллективист? 

Он запретит всем пользоваться пастбищем и изгонит с него всех членов общины, аргументируя тем, что выпас скота погубит пастбище. И качество пастбища действительно сначала от этого улучшится! А потом будет пасти там только свой скот. И разрешит пасти там скот ещё тем, кто ему за это заплатит. Так получится, что он один разбогатеет, а все остальные обеднеют.

Третий красный аргумент за коллективизм.

Кихот: Хор.

Хор это пример слаженной работы коллектива. Где все подчиняются одной идее. И делают то, что лучше для достижения общей идеи — совместного пения. В случае с хором, без вариантов, коллективизм лучше индивидуализма. И не то, что лучше, а это единственный вариант.

Если хористы начнут петь по своему разумению, получим набор звуков, а не пение.

То же самое касается любой совместной деятельности людей.

Третий, красный, аргумент за индивидуализм.

Альтернативщик: Коллективизм — это рай для воров и мошенников.

Человек коллективист не по натуре, а лишь по сознанию. По натуре он, как раз индивидуалист, поскольку всегда индивидуален. Поэтому по-настоящему жертвенен лишь индивидуалист, ибо не владеет ничем, кроме себя — собою он и жертвует. 

Коллективист же никогда не жертвует собою для других, он жертвует — другими для себя! Ибо имеет возможность.

Коллектив — это насильственная община. Община (где всё имущество было общим) хоть и имела массу недостатков, но была пусть самым примитивным, но способом объединения людей, каждый из которых индивидуально тогда, в условиях дикой природы, не мог выжить. Она помогла выжить людям физически.

Но уже тогда она исчерпала себя и не давала людям развиваться. И сейчас коллектив помогает людям выжить физически, но оставляет жить в нищете! Мы вечно удивляемся именно этому факту — ну почему мы, советские и постсоветские люди, ну никак не можем выбраться из нищеты? 

А вот именно поэтому!..

Коллективизм развиваться не даёт — ибо отбирает у талантливого человека заработанные им материальные средства, на которые тот хочет реализовать свои идеи. 

Даже не сам коллектив отбирает, он лишь создаёт условия…

Коллектив — это безответственность, некомпетентность, отсутствие мобильности и контроля в принятии и исполнении решений.

Коллектив — это система сообщающихся сосудов. В коллективе, как и в сообщающихся сосудах, жидкость, как и блага — свободно и легко перемещаются из одного сосуда в другой, от одного человека к другому. 

Это рай для воров и жуликов! Тут они могут без труда, свободно и легко получать материальные блага, создаваемые другими, честными и трудолюбивыми людьми. Поскольку в коллективе не существует преград для воровства и мошенничества.

Итоги дискуссии

Кихот: Коллективизм лучше индивидуализма, поскольку позволяет жить и относиться к жизни с оглядкой на остальных своих собратьев, а не только на свои личные желания, которые в принципе не имеют никакого предела. И это способствует сохранению жизни в целом.

Альтернативщик: Добровольное объединение индивидуумов называется кооперацией! 

Например, хор состоит из индивидуумов, из индивидуальностей. Хор вполне может быть кооперацией индивидуумов.

Исповедь

Александр ЗолотухинЭта дискуссия запорота.

Если отталкиваться от базовой цели дискуссии.

Базовая цель каждой дискуссии по правилам Дискуссионного Клуба Полтава — разложить предмет дискуссии на две стороны. На «За» и «Против».

Каждый аргумент — это неотъемлемое качество предмета дискуссии, его характеристика.

Применительно к сегодняшней дискуссии, нужно было привести по три характеристики (качества) коллективизма и индивидуализма. Безэмоционально, скупо и сухо. Согласно Концепции Клуба.

Но по ходу «индивидуалисты» воплотили в своих аргументах своё негативное отношение к бывшему советскому коллективистскому прошлому. По сути характеристик индивидуализма приведено не было.

Вследствие такого течения дискуссии остался на скамейке запасных, не был высказан и главный аргумент коллективизма — выживаемость человечества.

Провал? Дискуссия запорота?

Предлагаю посмотреть шире. Дискуссия позволяет достигать разных целей. Например, высказать ту боль, которая накопилась на сердце. От несбывшихся надежд, от обманутой веры в светлое будущее.

Демоны, химеры подсознания скрючивают спазмом наше тело. Темью застилают очи.

Мы лечим их словом. От слова разлетаются дымом.

Дискуссия становится исповедью.

Голосование

Что лучше – коллективизм или индивидуализм?

Может ли дискуссия быть исповедью?

Александр ЗОЛОТУХИН, организатор Дискуссионного Клуба Полтава

коллективист — Перевод на английский — примеры русский

Предложения: коллективизма

На основании Вашего запроса эти примеры могут содержать грубую лексику.

На основании Вашего запроса эти примеры могут содержать разговорную лексику.

Предложить пример

Другие результаты

При этом стоит отметить, что анархо-коммунистические и анархо-коллективистские концепции не были взаимоисключающими: хотя коллективисты отстаивали необходимость платы за конкретный трудовой вклад, часть из них рассматривали возможность послереволюционного перехода впоследствии к анархо-коммунистической системе распределения по потребностям.

Anarchist, communist and collectivist ideas are not mutually exclusive-although the collectivist anarchists advocated compensation for labour, some held out the possibility of a post-revolutionary transition to a communist system of distribution according to need.

Многие анархо-коммунисты (равно как и анархо-коллективисты) отрицают разделённость понятий «индивидуализм» и «коллективизм» как иллюзорной игры слов.

Децентрализация и делегирование полномочий большинством организаций еще больше укрепили этот дух коллективизма.

There is extensive evidence of more intensive teamwork in strategic programming around cross-cutting and cross-sectoral issues and of system-wide concurrence with respect to conference follow-up.

В конце Средневековья обеспеченные люди всё более стремились избежать режима строгого коллективизма.

Towards the end of the Middle Ages, the wealthy increasingly sought to escape this regime of stern collectivism.

Принципы коммунизма, коллективизма и солидарности стали важными темами детской литературы.

Communist principles like collectivism and solidarity became important themes in children’s literature.

Хайек был одним из ведущих критиков коллективизма в ХХ столетии.

Дух коллективизма породил беспрецедентную открытость и транспарентность.

Единственное исключение коллективизма на всей территории.

A single exception from the collectivism of the entire territory.

С ранних лет, они впитывают принципы коллективизма.

Since the early age, they absorb the values of collectivism.

Это способствовало расширению коллегиальности и укреплению духа коллективизма.

This has helped to develop greater collegiality and team spirit.

Функции по контролю выполняются ими в целях развития духа сотрудничества и коллективизма.

The supervisory function is carried out with a view to developing a spirit of cooperation and teamwork.

Одна из делегаций подчеркнула важность независимости экспертов и необходимость обеспечивать коллективность.

One delegation underlined the importance of the independence of the experts and the need to ensure inclusiveness.

В основе этих возможностей лежат демократические и коллективистские традиции ботсванского общества.

Вместе с тем Комитет известен своим духом коллективизма.

The Committee was renowned, however, for its teamwork.

Следовательно, в машине также налицо коллективность человеческого интеллекта.

Hence the collectivity of the human intellect is ultimately also evident in the machine.

Анархо-коллективисты защищали принцип вознаграждения за работу, но поддерживали возможность перехода после революции к коммунистической системе распределения по потребностям.

Although the collectivist anarchists advocated compensation for labor, some held out the possibility of a post-revolutionary transition to a communist system of distribution according to need.

«Спонтанные» и «принудительные» коллективы существовали, также как и добровольные и недобровольные коллективисты внутри них.

Анархо-коммунистические идеи пришли на смену коллективисткому анархизму в качестве основной анархистской тенденции во всей Европе, за исключением Испании.

Anarcho-communist ideas replaced collectivist anarchism as the main anarchist tendency in Europe, except in Spain.

ГМ организовал два мероприятия по повышению квалификации сотрудников и укреплению коллективизма, в том числе выездную сессию для укрепления коллективизма.

Михаил Фрунзе — Photo — FleetPhoto

Statistics

License: Copyright ©

Published 20.08.2014 20:51 MSK
Views — 1847

Detailed info

Voting

Rating: +32



To the photo’s rating
Class:Буксиры паровые
Home Port:Новосибирск  
Owner:Прочие (РСФСР)  
Built:1893
Current state:Sunken or/and abandoned
Renames:Сын → 1912 Братья Корниловы → 1920 №245 → 04. 1926
Remarks:предприятие а/я №23 Новосибирского Совнархоза
Буксирный пароход, мощность — 590 л.с.
Information about the vessel is given on the basis of publicly available sources and observations of users of this site. Site Administration has no associations with these sources and not responsible for this data. The information here may be invalid or outdated.

Camera Settings
Make/Manufacturer:Nokia
Model:Lumia 920
Software or Firmware:Windows Phone
Date and Time:20.06.2014 15:50
Exposure Time:585/1000000 sec
Aperture Value:2
ISO Speed:100
Flash:Flash fired, compulsory flash mode
Metering Mode:Average
Show all EXIF tags

Comments · 10
Your comment

Please do not discuss political topics or you will be banned for 1 month!

You need to log in to write comments.

«Коллективист» и «индивидуалист» — русский архитектор — LiveJournal


Из философского наследия А.А.Зиновьева http://zinoviev.info/wps/archives/131

Индивидуализм и коллективизм имеют некоторые основания в биологической природе человека как психическая ориентация внутрь себя (назовем ее инсайдизмом) и вовне (аутсайдизм). В этой зародышевой форме они свойственны всякому нормальному человеку. Когда та или иная ориентация у отдельного человека получает преимущественное развитие и доминирует, получаются инсайдисты и аутсайдисты как психологические типы.Такие типы точно так же свойственны всякому обществу в той или иной форме, в тех или подобной форме, соответствующих условиям данного общества. Упомянутое разделение черт психологии и психологических типов не абсолютно. Это — типичный пример научного упрощения. В реальности грани между рассматриваемыми явлениями неопределенны и подвижны. Человек в одних ситуациях может проявлять одни черты, в других — другие. И типы эти различаются только по отношению к определенным видам действий и условий. Но такое разделение правомерно и даже как шаг в понимании интересующего нас феномена нашего общества.Хотя эти явления общечеловеческие, как определенные социальные условия между ними являются жизненно важными, лишь в определенных условиях они становятся социальными качествами социальных индивидов и социальными типами, обозначаемыми терминами «индивидуализм», «коллективизм», «индивидуалист», «коллективист». Условия этих — условий больших масс людей, в зависимости от того, как жизнь и судьба людей зависит от самого факта. Ниже я опишу эти явления уже в их развитых и очевидных формах, в каких их можно заметить в современном обществе.


С поведенческой точки зрения индивидуалист предпочитает действовать в одиночку, независимо от других людей. Стремится к деятельности такого рода, где это возможно в большей мере. Если действует в коллективе, стремится занять свое положение или выполнять функции, по возможности от других. Не следует это смешивать со стремлением к привилегированному положению. Иногда тут есть совпадение. Но не всегда. Индивидуалист готов поступиться привилегиями выполнять более тяжелую и менее доходную деятельность, , если она дает ему какую-то независимость от деятельности других людей. Я имею в виду само осуществление деятельности и ее продукты. Индивидуалист не предоставляет привилегий доступ к ним.

Коллективист же контактирует с другими людьми, делающими с ним одно, единое дело. Стремится к деятельности такого рода, где это возможно в большей мере. Если действует в одиночку, стремится представить свое дело как частичку общего.Индивидуалист избегает сборищ, стремится выделиться из толпы. Будучи вынужден быть в группе или в толпе, руководит самостоятельной линией поведения. Коллективист стремится к сборищам, примкнуть к группам, кастам, партиям, толпе. В массе людей ведет себя по законам массы. Не следует это смешивать с такими явлениями, как стремление к карьере или отсутствие такового, стремление к лидерству или отсутствие такового. Коллективист может стремиться к лидерству, к карьере, к привилегиям, к возвышению над толпой.Но — в массе людей, через коллектив, в коллективе, в толпе и с толпой. Коллективист даже более склонен к возвышению над окружающими, к лидерству, к карьере, чем индивидуалист. Для коллективиста это — его поведение и роль в толпе, в коллективе. Для индивидуалиста же — лишь средство отделиться от коллектива.

Индивидуалист стремится пробиться в жизнь за счет индивидуальных способностей и личного труда, то есть лично. Коллективист же пробивается вместе с коллективом, за счет коллектива, за счет своей роли в коллективе .Если индивидуалист волею обстоятельств имеет предметом своей деятельности других людей, он и в этом случае своей деятельности считает свои таланты руководителя и свой личный труд.

С психологической точки зрения индивидуализм и коллективизм не следует смешивать с эгоизмом, эгоцентризмом, альтруизмом, мизантропией, общностью, замкнутостью и прочими качествами того же рода.
Коллективист может быть эгоистом и эгоцентристом, ненавидеть людей, быть замкнутым. Индивидуалист может быть общительным, может любить людей, избегать привлечения к себе внимания.
Коллективист может быть шкурником, может предавать свой коллектив за свои мелкие выгоды. Он не обязательно ставит интересы коллектива выше своих личных.
Индивидуалист может быть преданным коллективу, может жертвовать своими интересами ради коллектива!
Дело тут совсем не в этом. Индивидуалист психологически самодостаточен. Он ощущает себя как целостную и суверенную личность. Он обладает некоей психологической оболочкой, охраняющей его психику от некоего растекания и предохраняющей ее от посторонних вторжений, — личностной оболочкой.

Коллективист же ощущает себя личностью лишь в качестве частички более сложного целого — коллектива. Никакой личностной оболочки он не имеет. Потому что он склонен вторгаться в души других людей и допускает других в свою собственную. Наша советская интимность, переходящая обычно в хамство и пошлость в отношениях между людьми, есть характерное проявление коллективистской психологии.

Индивидуалист предпочитает держаться от людей на некоторой дистанции, протестует против других людей в тайники своей души.Индивидуалист склонен к своему собственному, независимым от других мнений, вкусам, суждениям.
Коллективист склонен принимать навязываемые ему другими мнения, вкусы, оценки. Коллективист психологически есть лишь частичка личности-коллектива, индивидуалист же содержит в себе все потенции целого коллектива.
С идеологической точки зрения индивидуалист воспринимает себя как некую суверенную державу, как существо, имеющее самодовлеющую ценность, и автономное.
И в других людях индивидуалистов признает такие же суверенные существа.И даже к коллективу, в котором вынужден вращаться индивидуалист, он относится как к равноправному существу. Он отвергает принцип «Интересы коллектива выше интересов личности». Он принимает принцип «Интересы членов коллектива по отдельной и коллектива в целом равноценны».
Коллективист же воспринимает себя как часть или функцию суверенного целого — коллектива, принимает принцип «Интересы коллектива выше интересов личности», фактически истолковывая его как принцип «Мои интересы в качестве члена коллектива (то есть совпадающие с интересами коллектива как целого) выше интересов тех членов коллектива, которые идут вразрез с ними ».

Принцип коллективного реализации реализуется в формуле «Все мы дерьмо», Принцип индивидуализма — в формуле «Все мы боги» .-
Индивидуализм есть самая высокая оценка личностного начала в обществе, коллективизм — самая низкая.

Они, подчеркиваю, различаются не по отношению к коллективному началу в обществе а исключительно к личностному. Индивидуализм не означает недооценку коллективного начала, а коллективизм — переоценку его. Спор ими между идет в отношении к человеку, а не коллективу. Для коллективизма ссылки на полезного начала в обществе есть аргумент в споре и материал для самооправдания. Для индивидуального человеческого общества есть объединение полноценных и суверенных «я», а для коллективиста лишь само объединение есть «я», лишь «мы» есть «я».

Одним из путей реализации принципов индивидуализма является общество с гражданскими свободами и с правами личности. Разумеется, этот путь не абсолютен, не идеален, не безупречен.Но все же индивидуалист имеет больше шансов появиться и уцелеть в этом обществе, чем в другом. Классическим воплощением принципов коллективизма является коммунистический тип общества.
Так называемое буржуазное общество не есть общество, в котором господствует индивидуализм . Просто в этом обществе процент индивидуалистов несколько выше, чем в коммунистическом обществе (но еще вопрос, выше ли он, чем в обществе феодальном ), индивидуалисты здесь имеют больше шансов уцелеть и преуспеть, влияние их на жизнь общества в целом заметнее. Коллективизм как способ поведения, как форма психологии и как форма идеологии делает индивида более приспособленным к сложным условиям современного общества, чем индивидуализм. Коллективист гибче, подвижнее, изворотливее, чем индивидуалист. А когда речь идет об обществе коммунистического или об острове коммунизма в других обществах, то коллективизм максимально адекватным самим основам общества.

В коммунистическом обществе каждый социальный активный индивид прикреплен к некоторому первичному коллективу, через который он отдает обществу свои силы и способности и получает его соответствующую позицию доли продукта , от которого зависит его судьба.


Поэтому общество специально культивирует здесь коллективистов. Даже индивиды, используемые в других условиях, могут стать индивидуальными в силу своих природных задатков, подгоняются здесь под общие норму, которые, как прирожденные левши, принуждаются быть правшами. Наше общество прилагает все силы к тому, чтобы индивидуалисты не появлялись. Но они все-таки появляются. Общего объяснения этому феномену нет. Они вроде как появляются-то вдруг, бы совершенно неожиданно. Как порой появляется отдельный длинный волос на видном месте вы тщательно бреете каждый день и разглядываете на свету.Бреете, разглядываете, как бы чего не осталось несбритым, и все-таки вдруг замечаете этот чудом уцелевший волосыок. Так и с индивидуалистами в обществе. Обнаружив его, вы стараетесь сбрить его, а если это не удается, вырываете его с корнем.Точно так же поступает общество с индивидом, чудом предотвращает превращения в коллективиста и вырос в индивидуалиста. Коллективу жить с таким волоском, нагло торчащим на видном месте.

Индивидуалист все же отличается от того раздражающего вас отдельного волоска на выбритой физиономии, хотя бы тем, что играет и некоторую положительную роль. Он самим своим существованием напоминает нам о том, что мы все-таки в какой-то мере суть потенциальные «я», трансформирующие это свое «я» в угоду другим «я», выступающим в полномочных представителей воображаемого «мы» .


Но в обществе сохраняются виды деятельности, постоянно с ней хорошо справляются лишь индивидуалисты.Никаких преимуществ перед индивидом, имеющими отношение к , не может быть изменено. Так, МНС был создан выдающийся идеологический текст, который создал десятки тысяч идеологических работников совместно.

Индивидуалист играет свою положительную роль так, что становится опасным для нормальной жизни общества.Он самим фактом своего существования дает понять людям, что им за потерю их «я» заплатили слишком дешево , что они на самом деле отреклись от него не во имя возвышенного «мы», а во имя корыстных интересов таких же ничтожеств, как и они сами.

Он играет роль правильного зеркала в обществе, которое вызывает злобу и отравляет существование. Он не тем, что раскрывает тайны бытия и зовет к преобразованию, а тем, что существует вопреки всему и несмотря ни на что, существует, хотя не должен существовать.
—————————
Это всё замечательно, но общество состоявшееся бы сплошь из одних индивидуалстов обладало бы колоссальной, пугающей ИЗБЫТОЧНОСТЬЮ!
Избыточность пугающая своей ненужностью, особенно в т. н. «творческих ВУЗах».

Действительно-зачем обществу нужна целая толпа Моцартов? Чтобы они друг друга потоптали в этой толпе?
Достаточно одного …

Григорий Юдин. Кто мы — индивидуалисты или коллективисты? — Видео

Я занимаюсь социальными теорией и эмпирическими исследованиями, и сегодня у нас в лекции будет немножко и того и другого.Начнем с теории, а потом перейдем к эмпирическим исследованиям и попытаемся сделать некоторые обобщения.

Индивидуалисты мы или коллективисты? Я думаю, все знают этот фрагмент: «Наши люди в булочную на такси не ездят!» И многим он приходит в голову, когда речь идет об исконном коллективизме, который торжествует в России. Что мы видим в этом коротком фрагменте (кадр из фильма «Бриллиантовая рука» .— «Ъ» )? Во-первых, что вызывает у нас, наверное, наибольшее раздражение — уравниловка в том, что касается стиля жизни и потребительских стандартов. Есть кто-то, кто говорит от лица коллектива и запрещает иметь собственный потребительский стандарт. Человек немедленно маркируется как не «наш» и вызывает отторжение. Во-вторых, зависть к чужим успехам. Потому что речь идет не просто о том, что он другой, а о том, что он, вероятно, имеет больший доход, большие возможности. Мы знаем, что на самом деле в фильме не так. Тем не это вызывает такую ​​реакцию, и причину, если ты экономически успешен, то это вызывает исключает тебя из «нашего» круга.В-третьих, в замечательном дядечке, который что-то пишет у себя в блокнотике, мы видим достаточно жесткий контроль. Контроль или слежку, которая осуществляется от лица коллектива, с реальной угрозой создания проблемы. Мы понимаем, что эта дама до некоторой степени не шутит. Она действительно может устроить некоторое количество трудностей человеку, которого решила атаковать.

Это является, может быть, не лучшим выражением представления о том, что такое коллективизм, который в нашей стране существовал и, видимо, продолжает существовать по сей день.Я, впрочем, обращу внимание на то, что фильм снят в 1969 году и все это в нем показано во вполне ироническом ключе.

Идея о том, что коллективизм неотступно следует за нами из советского прошлого, на самом деле высказывается очень часто и вполне серьезными исследователями. Возможно, самая известная формулировка этой идеи была предложена Юрием Левадой (советский и российский социолог, основатель «Левада-Центра» .— «Ъ» ). .- «Ъ» ). «Простой советский человек» — это коллективное исследование, которое проводит группа Юрия Левады начала еще в 80-е годы и на основании которого строила масштабные антропологические обобщения касательно природы человека в целом. Посмотрим на то, в чем состоит эта модель. Я буду опираться на то, как ее излагает Гудков, и скажу сразу, что буду ее немножко упрощать, потому что внутри себя она довольно сложная и на мой взгляд, противоречивая.

Гудков говорит, что одна из основных простых советских людей — то, что он называет социальным инфантилизмом, патернализмом и принятием произвола начальства. Это означает неверие в собственных силах, в собственном индивидуальном потенциале, беспрекословное принятие власти, которая дана сверху, и надежда на эту власть. Вторая ее важная характеристика — это уравнительные установки, имеет склонность, чтобы вне зависимости от того, какой ресурс идет речь, уравнивать и относиться к неравенству с подозрением, неприятием и завистью. Зависть — это то, что потом перетекает в третью характеристику — комплекс неполноценности. Ущемленность, зависть, стремление не развиваться самому, а тормозить окружающих, держать их на своем уровне и не давать им вырваться вперед.

В принципе, если мы посмотрим на эти три черты, то это примерно то, что мы только что представили в героине Нонны Мордюковой (фильм «Бриллиантовая рука» .— «Ъ» ), и то, что нас больше всего раздражает. В этом смысле героиня Нонны Мордюковой — идеальный простой советский человек. Гудков, кстати, нас — советские люди — чем-то отличаемся от всех остальных, что у нас какая-то исключительная судьба.Но это нас интересует сегодня меньше, а первые три черты очень хорошо вербализуют идею советского коллективизма. Гудков прямо так и называет простого советского человека — человеком коллективным, для которого характерно групповое принуждение, коллективное заложничество, конформистское единомыслие, общность фобий и предрассудков. Судя по описанию, очень неприятный тип.

На самом деле это не просто портрет среднего советского человека, это довольно мощная в смысле своей объяснительной широты теория.Потому что она предполагает, что самый этот советский человек не просто где-то существует как средний тип, а способен к самовоспроизводству. И что он делает в условиях меняющихся или даже изменившихся институтов и социальных структур, в результате чего эти самые институты извращает. Грубо говоря, когда ему какие-то новые институты, сам он внутри не меняется и использует их так, как удобно и привычно использовать. Это более или менее стандартное объяснение провала институциональных реформ.Потому что люди, которые проводят институциональные реформы, обычно надеются, что , если поменять институты, поменять человеческие мотивации и действия. Но нет же, говорит этот подход, все эти реформы наталкиваются, как на каменную стену, на этом самом простом советском человеке, все равно все видит по-своему, который настроен только на самовоспроизводство и с другим по большому счету ничего невозможно поделать .

Именно поэтому простой советский человек несовместим с теми институциональными реформами, которые проводились в России в начале 90-х годов. Он несовместим с рыночной экономикой, он несовместим с либеральной демократией, он несовместим с уважением прав человека, потому что все это по большому счету гораздо большей степени индивидуализма. Современное же общество, с точки зрения этого подхода, держится принципиально на индивидуальных достижениях, а значит, мы имеем дело с этим самым общим советским человеком, он сопротивляется не просто всем этим атрибутам, он сопротивляется истории, он сопротивляется времени, он навечно застрял где-то там далеко.

Откровенно говоря, в этой теории есть некоторая непоследовательность. Предполагается, что советского человека сформировали советские структуры, советская идеология, советские институты. В то же время, когда он сформирован, новые структуры, новая идеология, новые институты воздействия или воздействия на него не в состоянии — они от него отлетают, как пульки от железного истукана. То есть, когда он формируется, он довольно пластичен, когда мы имеем дело с какой-то новой институциональной системой, то она уже не в состоянии ничего с ним сделать, он затвердел и резистентен.

На это затруднение есть еще более радикальный ответ. коллективист растет не из советского опыта, а из куда более ранней истории из русской общины, из этого небольшого узкого мира, который подавляет человеческую индивидуальность. И с тех пор этот самый общинный русский человек никуда не девается. Меняется лишь его внешнее обрамление. То есть это такая историческая константа, которая проходит через всю историю, и по большому счету у нас нет никаких шансов от нее отделаться.Иногда это называют теорией колеи. Предполагается, что мы попали в некоторую антропологическую колею, и дальше уже по большому счету ничего измениться не может — разве что полностью поменять людей, эти выселить куда-нибудь и набрать других, но сделать это сложно, поэтому, увы, перспективы невеселые.

В общем, все выглядит так, как будто мы застряли в коллективе, в то время как мир движется к индивидуализму, и мы идем по дороге, которую нам преграждает этот самый Франкенштейн — простой советский человек.И это самое страшное в нем не то, что он стоит у нас на пути, а то, что на самом деле, это мы и есть. И по большому счету нам пришлось вытянуть себя за волосы из болота, чтобы что-нибудь с этим сделать. Такой подход обычно приводит к глубоким пессимистическим взглядам, предсказаниям и пониманию перспектив. Потому что раз это антропологическая константа, то с ней, по-видимому, ничего сделать невозможно.

На самом деле вопрос о коллективном и индивидуальном основополагающем для социальной науки. Но первый сюрприз, который нас ожидает, состоит в том, что классическая социология не противопоставляет коллективное индивидуальное в том смысле, что одно исключать другое. Социология вообще такая наука, которая построена на постоянном обращении к своим истокам, к своим классикам, она все время переосмысливает, что было заложено в качестве ее фундамента во второй половине XIX — начале XX века. Это совсем молодая дисциплина. Ей всего 100–150 лет — в зависимости от того, как считать.И возникает она как частный проект в большой традиции политической философии. В этом время происходит стремительный прогресс, но при этом не очень понятно, на чем будет дальше держаться общество. Традиционные структуры социального порядка распадаются. Как обществу удержать свою целостность? Как ему не скатиться в междоусобные распри? Как избежать войн? Классики социологии схватились за эти вопросы очень вовремя.Они, конечно, предчувствовали многое из того, что предстояло пройти человечеству в первой половине ХХ века.

Если внимательно присмотреться к флагу Бразилии, на нем на фоне звездного неба написано «Ordem e Progresso» — «Порядок и прогресс». Как ни странно, эта надпись появилась на бразильском флаге в прямой связи с социологией. В середине XIX века во Франции жил человек, которого звали Огюст Конт и который считается основоположником социологии, — он придумал этот термин. На самом деле он придумал набор терминов, в частности термин «альтруизм», а также придумал философию позитивизма, которая отвергала всякую религиозную веру, не верила ни во что, кроме фактов, — и в итоге сама по крайней мере с точки зрения Конта , превратилась в религию. Он основал позитивистскую церковь и главный пророком позитивизма на Земле. И это все выглядит как сумасшествие, но в XIX веке у Конта было последователей, причем преимущественно не во Франции, а в других странах.Кое-где эта позитивистская церковь укрепилась, и одна из тех стран, где она укрепилась наиболее основательно, Бразилия, где по-прежнему можно видеть позитивистские храмы, хотя понятно, что сейчас это имеет уже совсем не те масштабы.

В Бразилии позитивисты успели оставить след и на бразильском флаге, запечатлевают самые два вопроса социологии, о которых мы говорим, — вопрос о порядке и вопрос о прогрессе. Или по-другому — как возможен порядок в условиях распада традиционного порядка , освобождения человека, эмансипации, расцвета обратной индивидуальности? И как обеспечить порядок, чтобы при этом был возможен общественный прогресс, чтобы он не остановился? В таком виде вопрос о местном использовании индивидуального и коллективного на самом деле является для всех основоположников социологии.

Этот вопрос волновал всех серьезных мыслителей конца XIX — начала ХХ века. Эмилем Дюркгеймом, наиболее отчетливо он был поставлен человеком. Дюркгейм понял, что главный цивилизационный вызов заключается в том, как совместить индивидуальное освобождение человека, с одной стороны, и коллективную жизнь — с другой. То есть как не выбирать между ними, дать пространство и для того и для другого. Понятно, что , если индивидуализация, ничем не сдерживается и показывает своих пределов, то людей уже ничего не держит вместе, и мы получаем объявленную конкуренцию, которая в силу выливается в войну, где нет никаких правил и где мы чувствуем враждебно расположенными ко всем , кто вокруг, и испытываем необходимость отвоевывать у них ресурсы.С другой стороны, остановить индивидуализацию — Дюркгейм понимал это очень хорошо — значит остановить прогресс . Такие точки зрения, конечно, тоже были. Желающих вернуться в традиционное общество было вполне достаточно. Но Дюркгейм как полагается, что это значит разместить в ситуации, где его жизнь заранее предопределена кланом, церковью, общиной, подавить его креативный потенциал и остановить общественное развитие.

Дюркгейм сразу два решения этой проблемы — две модели сочетания индивидуального и коллективного. В 1893 году он написал книгу «О разделении общественного труда», во многом благодаря чему во Франции и появилась социология как институализированная академическая дисциплина. Позже он, по-видимому, разочаровался в этой модели, лет ничего не писал, а 1912 году написал «Элементарные религиозной формы жизни», в которой была предложена совсем другая модель.

Первая модель 1893 года предполагает, что коллективная и индивидуальная жизнь существуют одновременно. Они синтезируются в том, что Дюркгейм называет органической солидарностью. Что это такое? Солидарность — это то, что держит общество как некоторое единство. При этом каждый человек занимает в этой системе солидарности свое специальное место. Это похоже на функционирование организма. У каждого из нас есть свое четко определенное место, которое он занимает в этом общественном языке. Поэтому Дюркгейм очень большое внимание уделяет профессии, которая представляет тем, какую ценность она представляет для общества. Любой профессионал — медик, ученый, кто угодно — в соответствии с указанием движимым стремлением быть полезным обществу.

Органическая солидарность предполагает развитие каждого индивида как элемента большого общественного тела способствует общественному прогрессу. Скажем, индивидуальное развитие врача, изобретателя, ученого ценится в обществе, потому что оно приносит ему пользу. Именно поэтому врач или ученый считаются престижными профессиями. Если бы они делали что-то совершенно бесполезное обществу, то вряд ли мы бы стали их уважать.Их индивидуальное творчество получает тем самым достойную оценку. Иными словами, чтобы индивидуальные достижения ценились, как ни странно — и это важная мысль, — должен существовать некоторый коллективный консенсус по поводу. Мы ценим, как коллектив, должны быть уверены в том, что мы ценим индивидуальные достижения. Если такого консенсуса нет, естественно, каждый начинает уважать только собственный успех, а к окружающим испытывать в первую очередь подозрение и зависть. Дюркгейм доходит даже до того, что в обществе с органической солидарностью должен укрепиться так называемый культ индивида — сочетание коллективного и индивидуального. Как коллектив, мы все верим в этом коллективном единстве в улучшении качества. Это первая модель.

Вторая модель предлагает совсем другой ответ. В 1912 году Дюркгейм начинает предполагать, что на самом деле коллективная и индивидуальная жизнь существуют не одновременно.Они чередуются во времени. Что это значит? Это значит, что основную часть времени мы живем своей обычной частной, индивидуальной жизнью и ни в какую коллективную жизнь по большому счету не вовлечены. Но время от времени вызывают какие-то коллективные события или движения, которые возбуждают в нас то, что он называет коллективными эмоциями. Они увлекают нас, и благодаря им мы ощущаем себя частью коллектива. Иными словами, социальный порядок этим самым высоким моментом интенсивной коллективной жизни. Дюркгейм назвал это бурлением коллективных чувств. То, что общество при этом не распадается, является следствием остаточного воздействия сильных коллективных чувств. Они потихонечку ослабевают, но все равно мы продолжаем испытывать их в себе.

Для Дюркгейма типичным примером точки кипения коллективных являются праздники. Причем коллективно значимые праздники. Не такие, когда мы не знаем, что делать, и просто едем на дачу, типа 4 ноября, а праздники, которые на самом деле являются моментом коллективной жизни, где мы вырываемся из своего привычного состояния, где мы можем переходить какие-то обычно применяемые границы и так далее.Скажем, когда мы устраиваем корпоратив на Новый год или празднуем 9 Мая, мы делаем что-то вместе, а не просто расходимся по своему домам. Это, с точки зрения, Дюркгейма, оставляет довольно длительный след, потихонечку затихает, но тем не менее держит нас вместе. Пока через некоторое время не происходит реактуализация. За счет этого, собственно говоря, общество и может существовать.

Между прочим на этом момсе бурления социальный прогресс. Потому что по большому счету, с точки зрения Дюркгейма, наши убеждения, наши стремления, наши мотивации формируются в те редкие моменты, когда происходит выплеск коллективных эмоций. Именно тогда в нас как бы закреплено понимание того, во что мы верим, ради чего мы живем, ради чего стоит жить. Какие-то глубокие убеждения, ради которых мы готовы действовать в дальнейшем. Это запоминающиеся для нас моменты, когда что-то происходит внутри нас, когда мы претерпеваем некоторую трансформацию и усваиваем глубокие верования и убеждения, которые нами руководят в дальнейшем.

Дюркгейм, естественно, как всякий приличный француз, когда писал что-то по социологии, держал в голове Великую французскую революцию.И Великая французская революция как раз и была таким актом бурления, который закрепил в людях, совершенно не разделяющих ее убеждения до этого, свои лозунги и свои девизы. А потом закреплял путем повторения. Потому что мы знаем, что любая приличная революция меняет календарь, вводит новые праздники, и этим всем занималась и французская революция. Тем самым она дала длительный импульс, в фарватере которого мы по большому счету находимся до сих пор, потому что лозунги и свободы равенства — это лозунги, которые достались нам от Великой французской революции.

Обратите внимание, что в обоих моделях необходимо, чтобы каждый слой был как коллективный, так и индивидуальный — были крепкими. Различаются эти модели только своим функционированием и тем, как они мыслят соотношение этих слоев. Первая модель Дюркгейма, на самом деле, лучше либеральные демократии, как они формировались в XIX веке. Независимый компонент, ответственный за индивидуальную свободу и развитие, сочетающийся с компонентом демократическим, ответственным за коллективное самоуправление и установление условий для самого индивидуального развития, коллективную заботу о личности.

Это можно хорошо проиллюстрировать работой, которая была написана чуть раньше, — классической книгой Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке», которая стала своего рода хрестоматией либерально-демократического порядка. Она в подробностях показывает, как происходит синтез двух элементов. С одной стороны — элемент либеральный. Токвиль пишет, что нет другой такой страны, где любовь к собственности была бы так сильна, как в Америке. С другой стороны — Токвиль постоянно подчеркивает, что американцам свойственна совершенно невероятная страсть к тому, чтобы решать все вопросы на собраниях, — то, что называется мэрия собрания, собрания в ратуше.Именно на этих собраниях и вырабатывается та самая солидарность, благодаря которой американское общество ценитальную свободу и индивидуальные достижения. Ценит индивидуальный вклад в общественное благо. Ценит индивидуальный успех. Уважение к правам человека возникает коллективной борьбой за эти права. Оно не возникает просто так, оно не возникает с неба. Только в том случае права другого могут оказаться важны для меня, если они завоеваны коллективно, если они значимы для всех нас.Поэтому Токвиль говорит, что для свободы, то есть для либерального компонента, публичные собрания — то же самое, что школы для науки . Это такой фундамент, без которого нельзя.

Вторая модель Дюркгейма гораздо больше соответствует сегодняшнему дню, когда такие устойчивые, крепкие структуры либеральных демократий все слабее. Люди все меньше участвуют в общественной жизни, ослабляют профессиональные ассоциации, практически везде мы можем видеть, что они заменяют менеджеров и администраторов, которые получают все больше власти. И вообще люди все меньше времени проводят вместе. Американский политический ученый Роберт Патнэм написал известную книгу с красноречивым заголовком «Боулинг в одиночку» о том, что на самом деле боулинг играл очень важную роль в этой самой солидаризации, потому что часто после решения каких-то коллективных вопросов американцы ходили вместе играть в эту большую роль. боулинг, ну и выпивать опять же. И просто по данным исследований видно, что сегодня все больше и больше людей играют в боулинг сами по себе. Что, на мой взгляд, довольно странное занятие. Тем не менее. Теперь все чаще осуществляется через социальные сети. Так что мы можем подолгу не видеть людей, с самой на самом деле находимся в интенсивной коммуникации. Это имеет довольно интересные последствия. В результате возникает все больше возможностей для спонтанных, но лавинообразных мобилизаций.

За примерами далеко ходить не нужно. Их очень много в последние годы. #MeToo, #BlackLivesMatters, #OWS.Это несколько, может быть, наиболее известных движений. Все они берут свое начало в Америке, но распространились далеко за ее пределы. Они не похожи на привычные формы коллективных объединений. почти никогда не заканчиваются созданием формальных ассоциаций партий и еще каких-то привычных иерархичных структур. У них есть какие-то устремления, убеждения, цели, но они преследуют их другими методами. Раньше любая цель такого рода должна быть создана с помощью более или менее институционализированной структуры, в которой есть ответственные лица, на которую можно работать, которая координирована, организована, устанавливает правила членства. Хотя не обязательно быть ее членом, какое-то место в структуре есть у каждого. Сегодня это уже не так. Мы видим, что эти движения практически без всякой структуры . У них есть какие-лид тоеры, но они либо случайные, либо быстро меняются, и на следующий день мы про них забываем. И понятно, что дело не в лидерах и не в структурах. Они и координируют сами себя, и понимают сами себя лучше, чем их лидеры. Они совершенно по-другому устроены. Они проносятся ураганом по современному обществу, вызывают у людей сильное чувство причастности к некоему коллективному движению. А потом они могут достичь или не достичь своих целей, но вне зависимости от этого они так или иначе стухают, исчезают или, может быть, трансформируются в какое-нибудь следующее движение.

Мы видим сходные феномены и в России. Часть их приходит к нам из-за границы, заражение одних других — это, кстати, один очень важный новый элемент, о котором думали очень мало. Раньше кажется, что общество с его проблемами — это такой контейнер, который изолирован от окружающих. Поэтому в рамках первой модели такое заражение нельзя было помыслить. Сегодня мы видим, что они перекатываются, как волна, через границы и подхватываются, модифицируются, меняются в других социокультурных контекстах.

Здесь можно вспомнить не только об этих движениях, но и о тех, которые являются в некоторой степени нашими собственными. Как, например, движение протеста 2017 года, которое до сих пор пока толком не понимает, что это было, но которое тоже носило такой волновой, спонтанный характер.Нет специальной организации. Ее пытаются построить. Может быть, эти попытки приведут к успеху. Но понятно, что это скорее про резкую, внезапную мобилизацию, которую сложно долго поддерживать на одном уровне. И опять же, здесь есть странный, почти мистический элемент инфицирования. Мы с коллегами по Республике даже делали материал, в котором видно, что лозунги, графическое оформление и стилистика протестных движений в разных странах с разными целями — причем с иногда противоположными — удивительно похожи друг на друга. То есть здесь явно происходит неосознанное заражение.

Таким образом, можно сказать, что мир сегодня плавно переходит от первой модели Дюркгейма ко второй. Заметьте, пожалуйста, что не от коллективизма к индивидуализму, а скорее от стабильной институционализированной коллективности к коллективности текучей, спонтанной и мобилизующей. И этот переход от одной модели к другому происходит непросто. Именно с ним и с тем, что он ускорился в последнее время, большое количество тревог, которые мы испытываем по поводу того, что происходит сегодня в мировой политике, какие изменения претерпевает сложившийся международный порядок и вообще что будет завтра.

Давайте посмотрим, где во всей этой большой тенденции находится Россия. Если посмотреть данные международных исследований, то мы увидим, что для россиян, вообще говоря, характерна индивидуалистическая ориентация. Есть международные исследования ценностей — Владимир Магун и Максим Руднев используют данные Европейского социального исследования, которые позволяют на протяжении длительного времени отслеживать динамику в разных странах. Можно спорить по поводу самого понятия ценностей, я не большой его поклонник. Но, например, Магун и Руднев строят такую ​​модель, которая позволяет на основании нескольких вопросов категоризировать общие ориентации людей. И они их делят на сильную и слабую индивидуалистическую ориентацию, сильную и слабую социальную ориентацию и на то, что они называют ценностями роста. Не сказать, чтобы это была совсем непредвзятая модель, поскольку исследователи явно симпатичнее всего.

«Великая индивидуалистическая ориентация» «величайшая слабая индивидуальная ориентация». Магун и Руднев сравнивают эти показатели с показателями Северной, средиземной и постсоциалистической Европы, и Россия по всем раскладам выше. Но если смотреть по каким-то конкретным странам, то сильная индивидуалистическая ориентация в России — 26%, в Германии — 14%, в Польше — 13%, в Бельгии — 11%.Если брать сумму двух категорий — сильной и слабой индивидуалистической ориентации, то в России — больше половины, близко находится Испания — 45%, Швеция — 34%, Германия — 26%. Причем, обратите внимание, что со временем сумма этих двух категорий только увеличивается.

Другой ключевой показатель — это межличностное доверие, которое никогда не бывает низким там, где сильны коллективные чувства. Это, собственно, любимый показатель того самого Патнэма с его боулингом, которого я подвел. Снижение интереса к коллективному времяпрепровождению Патнэм напрямую связывает с падением уровня межличностного доверия в Америке. По-русски вопрос формулируется немножко криво, но не менее: «Вы считаете, что большинству людей можно доверять, или вы склоняетесь к мнению, что даже излишняя осторожность в отношении с людьми не помешает?» По-английски он звучит гораздо более элегантно: первый вариант — людям можно доверять, а второй вариант — мы не можем быть осторожными. При сравнении ситуации во Франции, Финляндии, Швеции и России оказывается, что в России самый высокий показатель недоверия, то есть легче всего люди говорят: «Нет, ну что вы? Людям нельзя доверять. Что за безумие! » И достаточно редко люди говорят, что в целом, конечно, можно доверять. Это не только наша проблема. Скажем, во Франции тоже достаточно низкий показатель. Ну и понятно, что в условиях низкого межличностного доверия люди заботятся исключительно о собственных интересах. Потому что заботиться о коллективных интересах в ситуации, когда ты никому вокруг не доверяешь, не имеет никакого смысла.

Сегодня ключевой особенностью россиян является категорическое неверие в возможность коллективного действия. Поэтому так затруднена политическая организация. Есть показатель, который хорошо иллюстрирует, — ответ на вопрос о том, насколько вы способны принимать активное участие в какой-либо группе, занимающейся политическими опросами. По большому счету такой вопрос тестирует готовность человека работать в коллективе. Работать вместе не на свою собственную, а на коллективную цель. И в этом смысле Россия просто рекордсмен. Самый высокий показатель в Европе. 49% — не способны совсем. Еще раз, не у одних нас проблемы.Настолько масштабные проблемы в этой области, пожалуй, именно у нас.

Еще один хороший индикатор — это уровень неравенства. Потому что, естественно, в более коллективных условиях к неравенству тебя плохо, неравно стараются контролировать, и там, где сильна солидарность, людям тяжело дается понимание, что когда у тебя есть все, у кого-то рядом с тобой нет совсем ничего. И наоборот, когда у кого-то очень болезненно переживают.Причем здесь важны даже не абсолютные показатели, а относительные. Поэтому о солидарности здесь говорить, конечно, невозможно.

Так вот, известный факт, что неравенство в последнее десятилетие в мире в принципе растет, неравенство из этого тренда практически нет, но в странах с высокой солидарностью неравенство в целом несколько пониже. Россия на этом фоне является одним из мировых лидеров. Ведущие исследователи неравенства Филипп Новокмет, Тома Пикетти и Габриэль Цукман (ученые-экономисты.- «Ъ» ), которые собственно, посвятили свои тексты исследованию неравенства в России, показывают, что доля богатства, владеют 10% россиян, — около 45%. И это показатель, очень похожий на показатель США, где очень высокий уровень неравенства. Существенно ниже, скажем, Франция, у которой, как мы видели, есть сходные с нами проблемы. Если мы еще увеличим эту картинку и уйдем внутрь этих 10%, то мы увидим, что 1% самых богатых владеет 20% всего дохода. Если мы пересчитаем это в богатство, то там цифры будут еще более впечатляющими — 10% владеют 77% богатствами, а 1% владеет 56%. А если мы возьмем из этого 1% только тех, кто является миллиардерами, то они владеют 30% всего богатства. Буквально несколько человек, и мы знаем список, где можно найти эти фамилии.

Еще один важный и довольно интересный индикатор — это религиозность. сегодня довольно интересные процессы в области религии. Кто-то даже рискует называть это религиозным возрождением. Вроде как все больше и больше становится людей, которые хотят ассоциироваться с православием. Но исследователи религий, особенно исследователи православия, в этом смысле гораздо более сдержанны в оценках. Потому что по большому счету пока что видят только увеличение разрыва между декларируемой и реальной религиозностью.

Декларированная религиозность — это когда вам подходят и спрашивают: «А вы считаете себя верующим человеком?» — и вы говорите: «Да, конечно». Эти показатели действительно растут. Особенно они растут среди православных. То есть все больше желающих говорить: «Да, я — православный». Причем, если вы конструируете какие-то дополнительные шкалы и спрашиваете у людей: «Насколько вы веруете?», То они говорят: «Да, да, прямо страшно верую!» Дальше какие-то простые вопросы, которым можно оценить то, что называется религиозностью. Коллеги в Свято-Тихвинском используют для этого три показателя: регулярное посещение храма, регулярное причастие ,ная исповедь.В общем, что требует огромных усилий, но при этом показывает, что ты принадлежишь к церковной жизни. И здесь самые лучшие падают. И пока что все возрождение более или менее заканчивается тем, что разрыв увеличивается.

На этом фоне мы видим довольно интересные параллельные тенденции. Это — высокий потенциал ситуативной коллективной религиозности. Ситуация, которая повторяется практически из года в год: в храм привезли мощи, и выстроилась большая-большая очередь., действительно, привезли какую-то реликвию. Но , поскольку это происходит из раз в раз и по самым разным поводам, то становится ясно, что уже даже не очень важно, что именно привозят. Находясь в этом коллективном действе, люди получают некоторый важный опыт. Многие из них приехали из регионов, они вырвались из своей повседневной жизни, получили коллективный опыт пребывания здесь.Вот что самое важное, что с ними происходит. А не то, что с ними там происходит. Вы могли бы меня заподозрить в голословных утверждениях, но коллеги провели такие исследования. Причем они такого рода исследования даже в более чистой ситуации — в очередях в храмы на Пасху. Вроде бы в очереди в храм на Пасху стоят люди верующие, которые пришли совершить некоторый важный церковный обряд, — но нет. Все то же самое соотношение декларированной и реальной религиозности.

Итак, если мы возвращаемся к терминам Дюркгейма, то это скорее коллективность второго типа, чем первого.С первым типом все как-то не очень гладко, а вот второй тип очень быстро набирает обороты, и появилась волна такого рода мобилизаций. И мы понимаем, что у них довольно сильный политический потенциал.

Давайте сделаем кое-какие промежуточные выводы. По данным довольно очевидно, что для России характерен провал коллективной жизни, то есть слабость коллективной самоорганизации, постоянные проблемы с нарушением договоренностей — ни с кем ни о чем договориться, потому что нет межличностного доверия.Те, кто заключал какие-нибудь контракты по сложным рискованным сделкам, знают, что очень часто это происходит в атмосфере глубокого недоверия. Люди готовы подозревать друг друга в чем угодно, в том числе в нарушении тех принципов, которые в принципе невозможно нарушить, постоянно дополнительные дополнительные договоренности, условия, форс-мажоры, форс-мажоры к форс-мажорам, форс-мажоры третьего порядка и так далее. Экономисты хорошо знают, что на самом деле длина контракта хорошо коррелирует обратным образом с уровнем межличностного доверия.Потому что , если у вас низкое доверие, всегда будут очень длинные контракты, в которых будут прописаны все возможные варианты. И это все равно не поможет.

Мы имеем дело с дисбалансом коллективного и индивидуального — это, пожалуй, самая главная проблема. Недостаток коллективной жизни создает очень серьезный дисбаланс, который приводит к тому, что индивидуализм превращается в атомизацию. формирует форму развитой конкуренции, зависти и, кроме того, центральной усиления власти. Это все типичные симптомы атомизации, есть симптомы общества, в котором каждый сам за себя, каждый сидит в своей конуре. И понятно, что таким обществом управлять проще всего . Потому что проще всего тем же, у кого нет солидарности. Старую притчу о колосках, я думаю, все помнят. Центральная власть всегда пользуется и, в общем, часто умело провоцирует это самое размежевание , атомизацию и превращение индивидуализма в раздробленность. На самом деле все знакомые образцы зависти и наступление на личности, подавление индивидуальной свободы — это как раз результат баланса коллективным и индивидуальным.

Индивидуальный успех в России очень даже ценится. В качестве нормативных примеров, которые постоянно даются, скажем, по телевизору, мы видим не каких-то альтруистов, не людей, которые занимаются самопожертвованием, ничего подобного. В наиболее эффективных пропагандистских передачах нам все время предъявляют пример индивидуального успеха. Они могут быть разными, но это примеры успеха. Примеры, которые нужно ориентироваться. Индивидуальный успех ценится. Но проблема в том, что чужой воспринимается как легитимный, он не признается . Мы как бы не даем право чужому на успех. А это уже симптом отсутствия у нас коллективной базы. Если вернуться к началу сегодняшней лекции, то героиня Нонны Мордюковой — это вовсе не иллюстрация тирании коллектива над индивидом. Героиня Мордюковой — это пример выхолощенности коллективной жизни, пустой зависти тетки-управдома, которая в страхе оказывается проигравшей изображает давление со стороны коллектива, пользуясь для властной позицией и какими-то приспешниками, которые у нее есть.

В заключение есть смысл задать вопрос, на который у меня точно не хватит времени ответить обстоятельно. А почему, собственно, так получилось? Фильм 1969 года нам дает первый намек ответа на этот вопрос. По мере ослабевания и завершения советского проекта коллективная жизнь вырождалась и превратилась в пустую маску. То, что называлось коллективом, и то, что сегодня вызывает вполне понятное отвращение у многих людей, конечно, обычно не имело никакого отношения ни к солидарности, ни к общему благу.Это был просто инструмент для отправления административной власти в условиях жестко централизованного государства. А для отдельных людей это был еще и инструмент с окружающими — и, как мы видим, довольно злой.

Илья Будрайтскис (историк и публицист.— «Ъ» ) сделал очень интересное наблюдение, что примерно начиная с этого времени, может быть, чуть позже, в 70-е и 80-е годы, в советском кино повально распространяется сюжет о героях-следователя, которые борются с экономическими преступлениями. Появляются всякие фарцовщики, спекулянты и бравые следователи ведут следствия и выводят их на чистую воду . И Будрайтскис говорит, что в этом угадывается молчаливым признанием советского общества самому себе, что внутрь самого себя на самом деле давно этот самый своекорыстный и антисоциальный бизнесмен-индивидуалист, что этот спекулянт — он уже внутри. Он разъедает это самое советское общество. Если там было еще что разъедать.

Алексей Юрчак (ученый-антрополог. «Ъ» ) в уже известной и очень хорошей книге «Это было навсегда, пока не кончилось», что одной из самых успешных стратегий позднего советского периода было бегство от этой пластилиновой коллективной жизни и от навязывающего ее государства в небольших стратегиях позднего советского периода кружки и группы, где можно было найти какую-то общность смыслов. Но если говорить о мифах (у нас же цикл про мифы), то из этого мифа о советском коллективизме мы на самом деле до сих пор очень мало знаем о том, как было выстроено реальное соотношение коллективной и индивидуальной жизни в разные периоды существования Советского Союза. То есть по большому счету главная задача социологии в отношении советского общества в общем-то не решена. И это то, чем имеет смысл заниматься сегодня. Социология тогда понятное дело, была невозможна, поэтому это нужно делать сегодня, чтобы понять, откуда мы происходим.

Но сейчас с нами происходит совершенно удивительная, на мой взгляд, вещь. С одной стороны, мы в голос смеемся и презираем советскую пропаганду, с другой — почему-то странным образом продолжаем верить в то, что она пыталась нам внушить. Например, мы готовы забрать у нее миф о триумфе самого сильного и самостоятельного коллектива в Советском Союзе, несмотря на то, что она сама, похоже, в это не особенно верила. Во всем остальном мы ей не верим, но в этом почему-то нам критика отказывает. Мне кажется, что сходная ситуация имеет место и в случае с постсоветским периодом. Мы верим в то, что советские институты могли создать определенные типы мотивации и ориентации человека, но почему-то отказываемся верить в то, что то же самое могло сделать институты постсоветские. Это парадокс, о котором я говорил в самом начале. Мы готовы, что советские институты формировали человека, как пластилин, , но почему-то отказываемся видеть последствия действий постсоветских институтов. И они часто преподносятся как совершенно беспомощные и не способные поменять, хотя они уже существуют на протяжении длительного исторического отрезка.

И раз уж мы общаемся в рамках цикла лекций, организованных Фондом Егора Гайдара, это обязывает нас задуматься о социологической природе этого самого постсоветского транзита.Этого действия к либеральной демократии, чего мне кажется, до сих пор не делалось. Потому что все время по умолчанию считалось, что в социальном смысле этот транзит не был успешен, что советский человек никуда не делся. А раз он неуспешен, то не стоит его и социологически изучать. Он все равно не случился, значит, изучать надо какие-то структуры, которые проходят через исторические периоды. С моей точки зрения, все обстоит как раз наоборот. Этот транзит как был раз вполне успешным.Просто нужно понять, в чем состояло направление его действия.

На мой взгляд, этот транзит к либеральной демократии может быть описан формулой: либерализм без демократии. Потому что все постсоветское время, начиная с команды Егора Гайдара и далее, по разным причинам, которые можно обсудить отдельно — часть из них носит совершенно объективный характер, часть — идеологический характер, гораздо больше внимания уделяется таким вещам, как рыночные реформы, экономическое развитие, стимулирование потребления, формирование богатой элиты.Ну и давайте прямо скажем, что эти усилия были успешны. Они были успешны не сразу, но в целом были. Мы имеем достаточно развитое общество бизнеса, и это хорошо видно по кредитному поведению россиян. Мы имеем устойчивую рыночную экономику, которая даже не особо накреняется под воздействием местами довольно серьезных санкций. В общем, мы все это имеем.

Но в то же время куда меньше внимания уделяется таким вещам, как местное самоуправление, коллективная самоорганизация, общественные инициативы, инициатив снизу, местная власть, подконтрольность властей, развитие общественно важных профессий вроде той же науки и образования, формирование каких- Используемые в этих областях профессиональные ассоциации. Говоря всему тому, что обращено внимание Токвиль и Дюркгейм, можно назвать демократическими компонентами. Что, конечно, существует — может быть, не в лучшем состоянии, но тем не менее — в странах Европы и Америки. Вопрос о том, каковы истоки нашей сегодняшней атомизации, как она возникла, — это социологический вопрос, который пока что всерьез не решен. И во многом именно он не дает нам разобраться с нашим прошлым, не идеализируя его, не демонизируя его, но взглянув на него трезво и спокойно.

Если все же попытка заглянуть вперед, то понятно, что основных позитивных сценариев всего два . Это либо восстановление институтов коллективной жизни и коллективной организации по первой модели Дюркгейма — то, чего не было сделано, и то, в чем мы существенно отстаем. Либо быстрая, мощная и лавинообразная волна коллективных движений, которые мы уже начинаем второй видеть, которые представляют собой скорее по моделям Дюркгейма и которые будут нас менять быстро и непредсказуемо. Кому что выбирать, кому на что ставить — каждый решает сам. Но понятно, что новый мир отличается от старого тем, что в нем по большому счету нужно иметь и то и другое. Спасибо!

коллективизм или индивидуализм? / Дискуссионный клуб Полтава

В Дискуссионном Клубе Полтава прошла дискуссия: Что лучше — коллективизм или индивидуализм?

Кратко:

Коллективизм — это когда живёшь интересами коллектива.

Индивидуализм — живёшь личными интересами.

Аргументы коллективизма подготовил и озвучил Кихот (дискуссионное прозвище). Индивидуализма — Альтернативщик (дискуссионное прозвище).

Видео дискуссии

Аргументы сторон

(для этой публикации значительно сокращены, полные аргументы и итоги на видео)

Первый синий аргумент за коллективизм.

Кихот: Трагедия общин.

Трагедия общин — так называют явления в обществе, которые показывают противоречия между интересами индивидов относительно общественного блага. То есть, блага, которое принадлежит всем.

Простой пример: сельская община, которая имеет общее пастбище.

Все члены общины могут пасти столько скота, сколько считают нужным. Но выпас уменьшает количество травы, а потому что в дальнейшем можно меньше и меньше скота.

Так вот каждый старается использовать пастбище с максимальной выгодой для себя, что приводит к его уничтожению.

Первый синий аргумент за индивидуализм.

Альтернативщик: Индивидуализм не имеет альтернативы.

Коллективизм, увы, совершенно не ограничивает индивидуализм. Напротив, он является именно той средой, которая использует преступный индивидуализм, расцветает, приобретает свои крайние и антисоциальные черты. Коллективизм никак не наказывает и не ограничивает асоциальность крайнего индивидуализма. И тем самым помогет его! ..

Вообще, альтернативы в выборе между коллективизмом и индивидуализмом нет! Тут распорядилась сама природа: человек индивидуален! Человек есть физическое тело, ограниченное поверхность своей кожи. И чтобы жить, выжить физически, он должен потреблять, причём — сугубо индивидуально, некий минимум материальных благ. Иначе, он просто погибнет … от голода, холода или болезней ….

Второй зелёный аргумент за коллективизм.

Кихот: Конформность.

То есть, подверженность оценке группы, уступчивость, податливость, принятие стандарта общего поведения, общего мнения.

… доля конформистов в обществе — 75%.

То есть, большинства людей — чистые коллективисты и никакой индивидуализм им неведом.

Можно пояснить работой мозга.

Мозг в спокойном состоянии тратит порядка 10% всей энергии организма. При активной работе, во время так называемого думанья, потребление энергии мозг повышается до 25% от всей энергии организма.

Так вот мозг с целью экономии энергии пытается переложить функцию думания на кого-то другого. Этим другим и выступает коллективное мнение. Таким образом, человек по натуре коллективист, а не индивидуалист.

Второй зелёный аргумент за индивидуализм.

Альтернативщик: Сравнение поведения индивидуалиста и коллективиста.

Рассмотрим действие индивидуалиста и коллективного примера с общей пастбищем сельской общины.

Итак: пастбище иссякает ….

Что сделает тут индивидуалист?

Разделит пастбище на участки для всех членов общины — и пусть каждый из них постарается улучшить его. Каким образом? Можно улучшить качество земли на своём участке, удобрив её навозом и удобрениями.Затем улучшить травообмен, засеяв травой с высокой урожайностью; наконец, селекционировать свой скот, чтобы повысить его продуктивность. То есть перейти к следующей ступени сельского хозяйства: от пастбищного скотоводства к растениеводству с животноводством. И улучшайте, так повышаются только урожаи, удои и привесы, но улучшается и сама земля, ее экология!

А что сделает тут коллективист?

Он запретит всем пользоваться пастбищем и изгонит с него всех членов общины, аргументируя тем, что выпас скота погубит пастбище. И качество пастбища действительно от этого улучшится! А потом будет пасти там только свой скот. И разрешит пасти там скот ещё тем, кто ему за это заплатит. Так получится, что он один разбогатеет, все остальные обеднеют.

Третий красный аргумент за коллективизм.

Кихот: Хор.

Хор это пример слаженной работы коллектива. Где все подчиняются одной идее. И делают то, что лучше для достижения общей идеи — совместное пения.В случае с хором, без вариантов, коллективизм лучше индивидуализма. И не то, что лучше, а это единственный вариант.

Если хористы начнут петь по своему разумению, получим набор звуков, а не пение.

То же самое касается любой совместной деятельности людей.

Третий, красный, аргумент за индивидуализм.

Альтернативщик: Коллективизм — это рай для воров и мошенников.

Человек коллективист не по натуре, а лишь по сознанию.По натуре он, как раз индивидуалист, поскольку всегда индивидуален. Поэтому по-настоящему жертвенен лишь индивидуалист, потому что не владеет ничем, кроме себя — собою он и жертвует.

Коллективист же никогда не жертвует собою для других, он жертвует — другими для себя! Ибо имеет возможность.

Коллектив — это насильственная община. Община (где всё имущество было общим), но было одним из примитивных способов, но было объединением людей, в условиях дикой природы, не мог выжить.Она помогла выжить людям физически.

Но уже тогда она исчерпала себя и не давала людям развиваться. И сейчас коллектив помогает людям выжить физически, но оставляет жить в нищете! Мы вечно удивляемся именно этим факту — ну почему мы, советские и постсоветские люди, ну никак не можем выбраться из нищеты?

А вот именно поэтому! ..

Коллективизм развиваться не даёт — отбирать у талантливого человека заработанные им материальные средства, на которые тот хочет реализовать свои идеи.

Даже не сам коллектив отбирает, он лишь создаёт условия . ..

Коллектив — это безответственность, некомпетентность, отсутствие мобильности и контроля в принятии и исполнении решений.

Коллектив — это система сообщающихся сосудов. В коллективе, как и в сообщающихся сосудах, жидкость, как и блага — свободно и легко перемещаются из одного сосуда в другой, от одного человека к другому.

Это рай для воров и жуликов! Тут они могут без труда, свободно и легко получать материальные блага, создаваемые другими, честными и трудолюбивыми людьми.В коллективе не существует преград для воровства и мошенничества.

Итоги дискуссии

Кихот: Коллективизм лучше индивидуализма, поскольку позволяет жить и относиться к жизни с оглядкой на других своих собратьев, а не только на свои личные желания, которые в принципе не имеют никакого предела. И это способствует сохранению жизни в целом.

Альтернативщик: Добровольное объединение индивидуумов называется кооперацией!

Например, хор состоит из индивидуумов, из индивидуальностей. Хор вполне может быть кооперацией индивидуумов.

Исповедь

Александр Золотухин : Эта дискуссия запорота.

Если отталки от основной цели дискуссии.

Базовая цель каждой дискуссии по правилам Дискуссионного Клуба Полтава — разложить предмет дискуссии на две стороны. На «За» и «Против».

Каждый аргумент — это неотъемлемое качество предмета дискуссии, его характеристика.

Применительно к сегодняшней дискуссии, нужно было привести по три характеристики (качества) коллективизма и индивидуализма.Безэмоционально, скупо и сухо. Согласно Концепции Клуба.

Но по ходу «индивидуалисты» воплотили в своих аргументах своё негативное отношение к бывшему советскому коллективистскому прошлому. По сути характеристик индивидуализма приведено не было.

Вследствие такого течения дискуссии остался на скамейке запасных, не был главный высказан и аргумент коллективизма — выживаемость человечества .

Провал? Дискуссия запорота?

Предлагаю посмотреть шире.Дискуссия позволяет достичь разных целей. Например, высказать ту боль, которая накопилась на сердце. От несбывшихся надежд, от обманутой веры в светлое будущее.

Демоны, химеры подсознания скрючивают спазмом наше тело. Темью застилают очи.

Мы лечим их словом. От слова разлетаются дымом.

Дискуссия становится исповедью.

Голосование

Что лучше — коллективизм или индивидуализм?

Может ли дискуссия быть исповедью?

Александр ЗОЛОТУХИН, организатор Дискуссионного Клуба Полтава

«Тоскующие индивидуалисты»

  • Соцопросы показывают, что коллективизм, «общинность», «соборность» русских — миф; россияне — одни из самых больших в мире индивидуалистов.
  • Люди не верят в коллективное действие, часто не могут договориться и предпочитают решать проблемы самостоятельно.
  • Индивидуализм россиянется в их низком уровне доверия, в отсутствии альтруизма.
  • Свойственная русскому народу общинность была раздавлена ​​коллективизацией и последующими действиями советской власти.
  • В последнее время появился некоторый запрос на коллективные действия и волонтерство, но для этого нужны институты, социальная структура.

Сергей Медведев: С наступившим Новым годом! Год новый, но вопросы вечные. Русские люди являются индивидуалистами или коллективистами? Все больше социологических опросов показывают, что «общность», «соборность» русских — не более чем миф. Подробности в сюжете нашего корреспондента.

Корреспондент: Соотношение между коллективным и индивидуальным — одним из базовых вопросов социологии. Сегодня оно меняется: все чаще вместо стабильных и постоянных объединений мы видим кратковременные, но мощные.

Обычно в рамках демократических обществ синтез индивидуального с коллективным, то есть преуспевание и конкуренция сочетаются с совместным управлением и коллективной борьбой за права. Социологи говорят, что сегодня для России характерен провал коллективности: люди не верят в коллективное действие, часто не могут договориться и предпочитают решать проблемы самостоятельно. Вопросы, почему это происходит и что вей наибольшей степени влияет на формирование общества сегодня, остаются открытыми.

Сергей Медведев: У нас в гостях Борис Грозовский , экономический обозреватель, и Григорий Юдин , профессор МВШСЭН (Шанинки).

Григорий Юдин: В степени разговоры о каком-то присущем русскому народу коллективизме сегодня не подтверждаются никакими данными исследований. Мы видим, что Россия, по данным международных исследований ценностей, каждый раз обнаруживает очень сильную индивидуалистическую ориентацию, гораздо более сильную, чем, скажем, в странах Европы или Америки.Кроме того, уровень индивидуализма в России постоянно растет. Для страны также характерен очень низкий уровень межличностного доверия — это тоже отличительная черта индивидуалистических обществ.

Сергей Медведев: Это что, следствие провала рынка и общественных институтов в течение последней четверти века? Ведь советский человек гораздо больше верил в какие-то коллективные ценности, и уровень доверия был выше.

Люди меняются: в один исторический период им присуще одно, а в другой — другое

Борис Грозовский: Люди меняются: в один исторический период им присуще одно, а в другой — другое.И это очень зависит от институтов, от политического строя, от всей институциональной матрицы. Наверное, правильно, что мы были коллективистами, по крайней мере, в последнее десятилетие существования СССР в той мере, в какой удалось воспитание «нового человека». И конечно же, мы перестали быть коллективистами за последние пару десятилетий.

Сергей Медведев: Если взять классическую русскоязычную литературу, о России пишут, что были угрозы, был плохой климат, была крестьянская община, которая выживала только вместе, была коллективная собственность земли, черный передел. Куда девалась эта русская общность?

Григорий Юдин: Русскую общинность начисто снесла коллективизация. Собственно, она против нее и была направлена.

Сергей Медведев: Именно коллективизация, а не 1861 год?

Григорий Юдин: Это был длительный процесс. Но коллективизация стала решительным ударом. Все-таки земское или народное движение надеялись на то, что 1861 год высвободит энергию, связанную с русской коллективной жизнью, чтобы можно было было на нее опереться.Другое дело, что это не всегда получалось, получалось только отчасти, но в некоторой степени эта энергия стала основанием для революционных преобразований начала ХХ века. Но потом был нанесен решительный удар — совершенно сознательно и целенаправленно, это был способ уничтожить общину. Потом ее некоторое время добивали.

И поэтому сегодня всерьез говорить о том, что в России осталась какая-то общинная жизнь или даже что-нибудь от нее, — это значит просто не понимать, что такое общинная жизнь. Непонятно, в какой степени жизнь в общине действительно на единстве, на чувстве принадлежности к чему-то целостному, не самостоятельному, а совместном принятии решений. Да, конечно, она подавляющая — это правда, но при этом она дает тебе и силу поддержки. А какая сила поддержки сегодня хоть где-то, хоть даже на крестьянском уровне? Люди чувствуют себя одинокими, брошенными, оставленными одним на один со своими заботами. Это совершенно не типичная для общей жизни ситуация.

Борис Грозовский: Наверное, единственная форма, где это осталось хотя бы еще чуть-чуть, хотя в какой-то редуцированной форме, — это старообрядческие сообщества.Ну, и где-то в деревне люди все-таки спокойно делятся деньгами, перекидывают друг другу какие-то десятки килограммов картошки. Это все общинные формы жизни.

Сергей Медведев: В условиях большого города у людей, приехавших из Дагестана или Ингушетии, коллективность сохраняется больше, чем у русских?

Григорий Юдин: Это стандартный аргумент: чужие этносы, приезжая в незнакомую среду, выживают за счет того, что плотные сообщества с очень высоким уровнем доверия. За счет этого они создают дополнительный ресурс. Конечно, в этнических сообществах это работает. Но это какие-то специальные случаи. И конечно, ни о каком русском коллективизме, русской общинной жизни говорить не приходится.

Сергей Медведев: По-моему, в русской диаспоре за рубежом такого не наблюдается.

Григорий Юдин: Да, это не очень для нее характерно.

Борис Грозовский: Это, конечно, эффект коллективизации и всей советской ломки.Ведь те страны, где эта ломка была хотя бы чуть-чуть менее интенсивной по накалу … Как живут армяне в Армении или грузины в Грузии, это намного более традиционные формы жизни, когда все со всеми связаны. Там люди знакомы целыми кварталами, они оставляют детей соседям.

Сергей Медведев: Это оставалось долго в советском городе, в коммунальной квартире — перекредитоваться, поделиться едой …

Григорий Юдин

Григорий Юдин: Мы обычно относимся к советской пропаганде со скепсисом и с некоторой насмешкой, но при этом почему-то по-прежнему продолжаем потреблять миф о том, что советский человек был коллективистом. Что там был за особый коллективизм? Скорее, наоборот, коллективизм был остающимся, еще недобитый, а советский проект потихонечку его вымарывал.

Борис Грозовский: Скорее Советская власть, Компартия со спецслужбами хотели, чтобы люди были коллективистами. И дальше вопрос: в какой степени им это удавалось? Видимо, в 20–30-х годах удавалось больше, а в конце 60–70-х — меньше. То, что мы видим у Маяковского, у Платонова …

Григорий Юдин: Но даже у Платонова можно видеть, как менялось его чувство коллективности от 20-х к 30-м.Мы открываем «Счастливую Москву» и видим его знаменитую формулу, что любовь не может быть коммунизмом. Любовь плоха тем, что она недостаточно коммунистична. Это слишком приватное взаимодействие. Ему хочется большего. И вот уже в «Котловане» мы видим совершенно искусственную, насильственную коллективность, процесс раскулачивания. Мы видим, как рушится вся эта мечта Платонова.

Сергей Медведев: Маркс писал: почему в России не может быть революции? Стояло клеймо, что русский — это азиатский способ производства, общность. ..

Григорий Юдин: Да, но в советское время он был раздавлен асфальтовым катком. Но не стоит забывать и то, что случилось в постсоветский период. Если в советском обществе и была какая-то потенциальность для развития коллективной жизни, то ею как раз никто и не воспользовался. А в 90-е годы мы начали строить либеральную демократию. А либеральная демократия — это, с одной стороны, рыночная экономика, выборы и защита индивидуальных прав, но это скорее либеральная сторона дела.А демократическая сторона дела — это местное самоуправление, локальная инициатива, профессиональные ассоциации. Но этим по большому счету как раз никто и не занимался. А начиная с 2000-х, это начали просто целенаправленно давить.

Сергей Медведев: Как и все ростки гражданского общества.

Григорий Юдин: Да, как и местное самоуправление, которое разве что только из Конституции не убрали, и то уже заговорили об. Нигде у профессиональных ассоциаций нет власти: везде власть менеджеров.И в этом смысле мы, начиная с 90-х, последовательно строили не либеральную демократию, а либерализм без демократии. Это совершенно несбалансированная ситуация. У нас нет демократических институтов, которые есть в том же американском обществе.

Вообще, в современной социальной науке нет жесткого противопоставления между коллективизмом и индивидуализмом. Вопрос в том, как можно совместить эти две вещи. Это не континуум, а два уровня, и для того, чтобы существовать в относительном и развивалось общество.Традиционное общество, жестко коллективистское, не развивается, индивидуалистическое общество, в котором нет коллективной жизни, разваливается.

, это проблема скорее в том, что у нас вроде развита индивидуалистическая ориентация, но она не лежит ни на каком базисе коллективной жизни. У нас ценится индивидуальный успех. Посмотрите кого нам демонстрируют в качестве примеров-нибудь ток-шоу по телевидению. Это люди, которые добились индивидуального успеха.Они что, сделали что-нибудь хорошее для общества? Ничего подобного! Но ценится свой индивидуальный успех, а не чужой. Проблема все время с тем, чтобы почувствовать успех чужого, личностное развитие другого как то, что нужно и выгодно мне. Но для того, чтобы это было возможно, необходим коллективный базис, иначе я не понимаю: а что мне с вашего успеха-то ?!

Сергей Медведев: Понятие коллективной выгоды.

Чтобы чувствовать значимость индивидуальных прав, сначала нужно ощущать коллективные права и вместе за них бороться

Григорий Юдин: Совершенно верно.Поэтому, чтобы почувствовать ощущимость индивидуальных прав, сначала нужно ощущать коллективные, наши общие права и вместе за них бороться. Ведь если у нас нет опыта совместной борьбы за эти права, то что мне до ваших прав, меня интересуют свои.

Борис Грозовский: Поэтому с таким трудом приходит осознание, что собственность — это не только право, но и обременение. Ты должен как-то следить за этой собственностью. Она как минимум не должна причинять проблемы другим людям.

И есть же разные коллективизмы. Есть коллективизм, в котором все мы должны быть одинаковыми …

Сергей Медведев: Казарменный коммунизм.

Борис Грозовский: А есть социальность, которая предполагает некоторую коммунитарность, то есть совместность людей в общей работе над проектами. Вся современная проектная работа построена на этой социальности нового типа.

Сергей Медведев: Я читал исследования работодателей HeadHunter.Они говорят: «Нигде в мире люди так мало не готовы работать в коллективе, как русские».

Григорий Юдин: Но надо понимать, что это системная проблема. Это не связано с каким-то врожденным неумением людей в России работать в коллективе. Это скорее общая ситуация, которая чисто идеологически построена на натравливании людей друг на друга. Нужно хорошо понимать, чему нас учат господствующая идеология: она нас учитывает друг друга и не имеет дело с другими. Другой — страшный, от него идет какой-то хаос, он хочет причинить тебе вред.И единственный способ от него спастись — это пойти под сильного начальника, который разведет вас по углам и не допустит стычки.

Борис Грозовский: Построить трехметровый забор …

Григорий Юдин: Современные российские институты — это заборы. И взаимодействие с другими — либо игнорировать его, либо наехать на него, но не ожидать от него какой-то элементарной кооперативности. На этом базируется вся современная российская идеология.

Сергей Медведев: Откуда это взялось? Мой любимый пример — автомобильные аварии в Москве. Я провел неделю в Пекине, ездил на такси и не видел аварий. Я прилетаю в Москву и на пути от Домодедова до собственного дома насчитываю семь аварий. В Китае есть понятие общего интереса: люди все время готовы уступать. А в России главный вопрос — кто ты такой, и нужно непременно доказать, что ты имеешь право. И аварий большинство — неуступчивости, от отсутствия коллективного блага, способности к коллективным действиям.А китайцы в своем муравейнике способны к ним.

Борис Грозовский: Рефлекс, который есть у людей в России на дорогах, независимо от того, что случилось, и неважно, кто виноват.

Сергей Медведев: Когда и почему это случилось? Все-таки советский человек 70-х и 80-х годов не был таким.

Григорий Юдин: Это специфическая комбинация постсоветской усталости, навязанной искусственной коллективности, которую никто не верил, но к которой всех принуждали.С одной стороны, это попытка из нее вырваться. А, с другой стороны, на нее наложилась эксплуатация тяги к успеху, мотивация к индивидуальным достижениям, к самостоятельному выживанию без расчета на какую бы то ни было помощь со стороны общества или окружающих.

Сергей Медведев: Как бы аллергия на советскую идеологию.

Григорий Юдин: Она привела к тому, что маятник качнулся в радикально другую сторону.И люди, устав от этой навязанной искусственной коллективности, кинулись реализовывать свои индивидуальные свободы под лозунгом «Я никому ничего не должен».

Борис Грозовский

Борис Грозовский: С одной стороны, старая идеология в один момент испарилась. А, с другой стороны, огромное количество людей оказалось поставлено в ситуацию, когда они выучились, и не работают те карьерные траектории, которые они построили в начале 80-х.Непонятно, как заработать на кусок хлеба, каждый за себя. Может быть, сначала это было не стремление к индивидуальному успеху, а стремление к индивидуальному выживанию. Это немного на похоже на ситуацию в лагере.

Сергей Медведев: Странно, что выживание всегда приводит к коллективности: наличие внешнего риска приводило людей к кооперации ресурсов.

Григорий Юдин: В российском случае задачи выживания отчасти решали с помощью коллективности.Есть исследования о том, что в 90-е годы были сильны так называемые межсемейные сети взаимопомощи. Но это же не означало создание какой-то стабильной коллективной жизни. Это такие сети взаимоподдержки, которые в данный момент удерживают тебя. Как только появляется какая-то экономическая подушка, они распадаются. И это последний ресурс, на который мы полагаемся. Мы знаем, что общество, когда оно оказывается доведено до какой-то голодной черты, начинает эффективно пользоваться этим ресурсом.Но как только исчезает большая опасность, снова доминирует жестокий индивидуализм и жестокая конкуренция. В этой среде российские люди чувствуют себя более комфортно.

Чем состоит шокирующее действо нынешней жесткой пенсионной реформы? Даже не в том, что у кого-то отобрали какие-то денежные ресурсы. Это скорее одно указание на то, что все твои предыдущие расчеты, приготовления, вся твоя жизненная стратегия не имеет смысла: нет смысла ничего планировать, всегда полагайся только на себя в конкретную минуту.

Сергей Медведев: Это поведение людей, оставленном.

Григорий Юдин: Да.

Сергей Медведев: Ведь, что советский человек — иждивенец, несамостоятельный, он, привыкаться на государство. Это что, все полностью исчезло? Советский человек был абсолютно несамостоятельный, и вдруг через звериный опыт выживания выросли индивидуалисты?

Григорий Юдин: Не надо недооценивать значимость тех реформ, которые проводятся в 90-е годы и проводятся до сих пор.Реформы по отрезанию государства продолжаются до 2018 года. И у них еще довольно большой потенциал. Поэтому мы видим всю эту обострившуюся «замечательную» риторику, что «вот вам ничего не должен, разбираться сами».

Принято считать, что эти реформы были неуспешными и ничего не поменяли. В социальном смысле этого слова могут быть достигнуты следующие цели: насаждения индивидуальной этики за себя и безразличия к окружающим. С другой стороны, вся эта доктрина советского человека довольно противоречива. Да, с одной стороны, он такой коллективист, иждивенец и так далее. А с другой стороны, Левада, а потом Гудков признавали, что это на самом деле не столько коллективность общинного типа, сколько атомизация. Если нужно одним словом описать сегодняшнее состояние, то это не «коллективизм» или «индивидуализм», а скорее «атомизация», индивидуализм атомизированного типа, потерянность, оторванность от любых социальных связей.И на самом деле это прослеживалось с самого начала.

Сергей Медведев: Насколько велика роль альтруизма в современной России? Человек готов совершать какие-то волонтерские действия?

Григорий Юдин: То, что у нас обычно принято за коллективизм, — это банальная зависть, которая скорее является эксцессом индивидуализма. Коллективизм, которого хотелось бы, в большей степени связан с солидарностью, взаимопомощью и участием в каких-то коллективных проектах. Маятник индивидуальности качнулся так далеко, что люди все больше и больше чувствуют участие в коллективных проектах. В противном случае не очень понятно, какие еще жизненные цели оставляет сегодняшнюю российскую жизнь. Кроме растущего потребителя, что еще можно сделать в этом модусе «я никому ничего не должен и хочу иметь то, то и то»? Люди начинают на это реагировать, и мы видим все больше и больше проектов, ориентированных на поиск какой-то возможности коллективного действия.Это может быть волонтерство или местное самоуправление, на которое сейчас есть явный запрос.

Даже самые последние истории с выборами региональной власти. Поэтому в степени эти выборы оказываются протестными. В последнее время мы видим все более и более явный запрос на солидарность и совместные действия. Другое дело, что это тяжело, потому что невыгодно государству.

Борис Грозовский: Когда у людей появляются хотя бы небольшие ресурсы времени, сил или денег, они готовы вкладывать это в общее дело. Но этот излишек очень мал. Кроме того, такая добровольная коллективность и солидарность все время соперничает с коллективностью, навязанной. Добровольное объединение автономных людей возможно, когда этих автономных людей не собрали в кучу и не сказали им направо или налево.

Еще одна важная вещь: государство бы не задает образцов.У нас почти нет внятных примеров, когда мы можем сказать: о, человек заработал и так-то распорядился своим капиталом (построил школу, больницу и так далее). Такие примеры есть, но их считанное количество, и многие из них сомнительны. В результате получается, что государство минимизирует свои обязательства, как мы на примере пенсионной реформы, но это-то и вызывает у людей обратную реакцию. Вы минимизируете свои обязательства передо мной — значит, я больше ничего не должен вам. Это толкает в индивидуализм, когда каждый за себя.

Григорий Юдин: Все такого рода проекты, построенные на солидарности, сталкиваются с естественным страхом. Как только ты начинаешь вести дело с другими, в какой-то момент тебе приходится договариваться, ограничивать свой собственный интерес и так далее. В этот момент у людей давний страх: «Не то же самое, что было при Советском Союзе? Я не хочу обратно в СССР, поэтому давайте-ка я буду сам по себе и без вас». И это трудность для всех коллективных проектов.

Сергей Медведев: Мне кажется, что эти коллективные проекты раз создают от проблем, от каждого угрозы.

Григорий Юдин: В условиях такого разобщения, как в России, коллективность проще всего строитьно, в ответ на что-нибудь.

Борис Грозовский: Исходный стимул может носить негативный характер. Но в качестве реакции на реновацию, например, запускайте какие-то местные отношения, потом не распадаются, а начинают решать какие-то свои вопросы, уже не имеющие прямого отношения к реновации.

Государство в России повезло с населением: это люди, не способные к коллективным протестным действиям

Сергей Медведев: Государство в России повезло с населением: это люди, не способные к коллективным протестным действиям. Во Франции конец прошлого года — это движение «Желтых жилетов». Вот вам неожиданный гигантский всплеск французской коллективности! В России ничего такого даже близко невозможно.

Григорий Юдин: Я думаю, более чем возможно, и мы это увидим в ближайшее обозримое время.Просто Россия показывает тем, что ее сильно качает из стороны в сторону. Такого рода всплески у нас могут носить более сильный характер, чем более-менее умеренный и контролируемый всплеск во Франции. В России маятник уже доходит до такой степени, что потом его разворачивает до конца. Мы любимые крайности.

Борис Грозовский: Если протестовать, то жечь дворянские усадьбы, причем все!

Сергей Медведев: «Желтые жилеты» примерно в этом плане пока и находятся.Насколько эта французская метафора применима к современному российскому обществу?

Борис Грозовский: Не знаю. Я не такой оптимист, как Григорий. Просто потому, что на каждое такое добровольное объединение есть ОМОН, РПЦ, Росгвардия, которые довольно быстро приводят к «норме».

Григорий Юдин: Есть два основных направления, в которых может развиваться эта коллективность.С одной стороны, это какие-то местные движения, локальные объединения, профессиональные ассоциации, на которые все время есть запрос. А, с другой стороны, это то, что более характерно для современного мира. Ведь мы еще находимся в некоторой общемировой тенденции, внутренней с тем, что человеческая социальность меняется, все чаще и чаще характер внезапных массовых всплесков. В чем сейчас проблема с «Желтыми жилетами»? Непонятно, с кем там разговаривать, в чем состоят их требования, как можно с ними о чем-нибудь договориться.

Сергей Медведев: Законы интернета даже больше объясняют такое моментальное возбуждение больших масс людей.

Борис Грозовский: Уже «арабская весна» была такой.

Сергей Медведев: Я думаю, что для людей, принимающих решения в Кремле, это еще одно подтверждение, почему надо бояться любых форм коллективности, любой мобилизации гражданского общества.

Борис Грозовский: Я как раз думаю, что это очень опасная логика.Лучше было бы сейчас это менее-то более-социализируемые формы коллективности, ведь чем дальше ты это давишь, тем сильней будет этот внезапный выплеск, который ты не сможешь предсказать. А это, по крайней мере, можно контролировать. Там есть, с кем разговаривать. Разумная власть скорее заинтересована в том, чтобы такие формы были под контролем, с ними можно было вести диалог и идти им на уступки.

Сергей Медведев: Я вспоминаю 2012 год — совершенно неожиданный всплеск этой коллективности на «Оккупай Абай»: неожиданно десятки тысяч людей приходили, самоорганизовывались, устраивали дежурства, лекции.Это говорит о том, что страх коллективности — внешний, навязанный. Коллективность существует. Люди готовы к коллективным действиям, к волонтерству. Необходимо создать для этого институты, социальную структуру, и тогда мы вместе сможем нарабатывать общественное благо.

Ключи к тесту «Командные роли. Классификация ролей в группе »

На основании исследований Рэймонд Мередит Белбин выделил 8 типов ролей, которые исполняет человек в зависимости от личных качеств: Председатель, Формирователь, Мыслитель, Исполнитель, Разведчик, Оценщик, Коллективист, Доводчик.

тест — «Командные роли» Р. М. Белбина позволяет определить естественные для вас роли в коллективе, а также те роли, которые вы предпочли бы отказаться.

Инструкция.
В каждом из семи блоков данного опросника 10 баллов между возможными ответами согласно тому, как вы полагаете, они подходят вашему собственному поведению. Если вы согласны с каким-либо утверждением на все 100%, вы можете отдать ему все 10 баллов.При этом одному предложению можно присвоить минимум 2 балла. Проверьте, чтобы сумму всех баллов по каждому блоку не превышала 10.

Вопросы к тесту Белбина.

Блок 1. Какой вклад я могу внести в работу команды:

10. Я думаю, что быстро замечать новые возможности и извлекать из них выгоды.
11. Я могу успешно работать с самыми разными людьми.
12. Генерация идей — моё врожденное достоинство.
13. Моим достоинством умение находить людей, способных принести пользу команде.
14. Моя способность доводить всё до конца во многом обеспечила мою профессиональную эффективность.
15. Я готов перенести временную непопулярность.
16. Я быстро снимаю, что сработает в данной ситуации, если в подобную ситуацию я уже попадал.
17. Личные заблуждения и предубеждения не мешают мне находить и доказывать преимущества альтернативных действий.

Блок 2. Мои недостатки, которые могут проявиться в общественной работе:

20.Я чувствую себя неуверенно на совещании, если отсутствуют четкая повестка дня и контроль за ее соблюдением.
21. Я склонен быть слишком великодушным к людям, имеющим правильную точку зрения, но не высказывающим ее открыто.
22. Я склонен слишком много говорить, когда в группе обсуждаются новые идеи.
23. Вследствие моей осмотрительности я склонен быстро и с энтузиазмом присоединяться к мнению коллег.
24. Я иногда выгляжу авторитарным и нетерпимым, когда вызывать достижение чего-то.
25. Мне трудно повести людей за собой, поскольку я слишком подвержен влиянию атмосферы, царящей в группе.
26. Я слишком захвачен идеями, которые мне приходят в голову, и поэтому плохо слежу за тем, что происходит вокруг.
27. Мои коллеги находят, что я слишком много внимания уделяю деталям и чрезмерно беспокоюсь о том, что дела идут неправильно.

Блок 3. Участие в совместном проекте:

30. Я умею влиять на людей, не оказывая на них давление.
31. Врожденная осмотрительность предохраняет меня от ошибок, возникающих из-за невнимательности.
32. Я готово к использованию, чтобы превратить рабочее слово в пустую трату времени и не терялась из основной цели обсуждения.
33. Можно рассчитывать на поступление от меня оригинальных предложений.
34. Я всегда готов поддержать любое предложение, если оно общим общим интересам.
35. Я энергично ищу среди новых идей и разработок свежайших.
36. Я надеюсь, что моя способность выносить беспристрастные суждения признаётся всеми, кто меня знает.
37. На меня можно возложить обязанности за тем, чтобы наиболее существенная работа была организована должным образом.

Блок 4. Особенности моего стиля работы в команде:

40. Я постоянно стараюсь лучше узнать своих коллег.
41. Я неохотно возражаю своим коллегам и не люблю сам быть в меньшинстве.
42. Я обычно нахожу вескую аргументацию против плохих предложений.
43. Я полагаю, что оснащю талантом быстрое развертывание одобренных планов.
44. Я обнаружил неожиданные решения.
45. Я стремлюсь добиться совершенства при исполнении любой роли в общественной работе.
46. Я умею устанавливать контакты с окружением команды.
47. Я способен воспринимать любые высказываемые мнения, но без колебаний предлагаю признаться после принятия решения.

Блок 5. Я получаю удовлетворение от работы, потому что:

50. Мне доставляет результат анализа и взвешивание всех шансов.
51. Мне нравится находить практические решения проблем.
52. Мне нравиться сознавать, что я создаю хорошие рабочие взаимоотношения.
53. Я способен сильное влияние на принятие решений.
54. Я получаю возможность встретиться с людьми, способными предложить что-то новое для меня.
55. Я добиваюсь согласия людей на нормальных условиях действий.
56. Я чувствую себя в своей стихии, когда могу уделить задаче все мое внимание.
57. Мне нравится находить задачи, требующие напряжения воображения.

Блок 6. Если мне неожиданно предложат решить трудную задачу за ограниченное время с незнакомыми людьми, то:

60. Я бы почувствовал необходимость сначала в одиночестве обдумать пути выхода из тупика, прежде чем начать действовать.
61. Я был бы готов работать с человеком, указав наиболее позитивный подход, каковы бы ни были связанные с этими трудностями.
62. Я бы попытался найти способ разбиения задачи на части в соответствии с тем, что лучше всего умеют делать члены команды.
63. Присущая мне обязательность помогла бы нам не отстать от графика.
64. Я надеюсь, мне бы удалось сохранить хладнокровие и способность логически мыслить.
65. Я бы упорно добивался достижения цели, несмотря ни на какие помехи.
66. Я был бы готов действовать силой положительного примера при появлении признаков прогресса в профессиональной работе.
67. Я бы организовал дискуссию, чтобы стимулировать выдвижение новых идей и придать начальный импульс командной работе.

Блок 7. Проблемы, с которой я сталкиваюсь, в команде:

70. Я склонен проявлять нетерпимость по отношению к людям, мешающим, по моему мнению, прогрессу в делах группы.
71. Окружающие иногда критикуют меня за чрезмерный рационализм и неспособность к интуитивным решениям.
72. Мое стремление обеспечивает условия, чтобы работа выполнялась правильно, может приводить к снижению темпов.
73. Я слишком быстро утрачиваю энтузиазм и стараюсь почерпнуть его у наиболее активных членов группы.
74. Я тяжел на подъем, если не имею ясных целей.
75. Мне иногда бывает очень трудно разобраться во встретившихся мне сложностях.
76. Я стесняюсь обратиться за помощью к другим, когда не могу что-либо сделать сам.
77. Я испытываю затруднения при обосновании своей точки зрения, когда сталкиваюсь с серьезными возражениями.

Ключ.

Перенесите свои баллы из каждого блока опросника в таблицу внизу. Проследите, чтобы общая сумма всех баллов в итоговой строке была равна 70.Если итог не равен 70, пересчитайте, пожалуйста, еще раз, где-то была допущена ошибка.

Председатель / Координатор

Творец / Формирователь

Генератор идей / Мыслитель

Эксперт / Оценщик

Работник / Исполнитель

Исследователь / Разведчик

Дипломат / Коллективист

Реализатор / Доводчик

1 блок

13 15 12 17 14 10 11 16

2 блок

21 24 26 23 27 22 25 20

3 блок

30 32 33 36 31 35 34 37

4 блок

47 41 44 42 45 46 40 43

5 блок

55 53 57 50 56 54 52 51

6 блок

62 66 60 64 63 67 61 65

7 блок

76 70 75 71 72 73 77 74

Итого

Наивысший балл по роли показывает, насколько хорошо может исполнять эту роль в управленческой команде.Следующий результат после наивысшего может обозначать поддерживающую роль, на которую Вы можете переключиться, если основная командная роль занята в группе.

Расшифровка (ответы) к методике Мередита Бедлина.

Тип

Характеристики личности

Вклад в работу команды

Допустимые слабости

Председатель / Координатор:

Зрелый.
Уверенный в себе, доверяющий.

Разъясняет цели и расставляет приоритеты.
Мотивирует коллег, повышает в должности.

Не очень интеллигентен, личность не высоко творческая.

Навигатор / Формирователь:

Очень сильная личность.
Общителен, динамичен.

Способен работать в режиме высокого напряжения, преодолевать препятствия для достижения цели.

Легко поддается на провокацию.

Генератор идей / Мыслитель:

Умный.
С хорошим воображением.
Неординарный.

Предлагает оригинальные идеи.
Решает сложные вопросы.

Слабо контактирует и плохо управляет обыкновенными членами команды.

Наблюдатель / Оценщик:

Трезво оценивает обстановку.
Интеллигентен.
Скуп на эмоции.
Объективен.

Рассматривает все варианты.
Анализирует.
Старается предвидеть результат.

Недостает способности к остальной коллектив.

Работник / Исполнитель:

Консервативен.
Дисциплинирован.
Надежен.

Организует.
Претворяет в жизнь идеи и планы.

Негибок.
Медленно реагирует на новые возможности.

Снабженец / Разведчик:

Экстраверт.
Энтузиаст.
Любопытен.
Общителен.

Изучает новые возможности.
Развивает контакты.
Переговорщик.

определяет интерес по мере угасания первоначального энтузиазма.

Коллективист / Миротворец:

Ориентирован на общество.
Мягок, уживчив, восприимчив.

Слушает.
Строит, улаживает разногласия.
Работает с трудными людьми.

Теряется в острых ситуациях.

Человек, расставляющий точки над »i« / Доводчик:

Сознательный.
Беспокойный.

Ищет ошибки, недоработки.
Концентрируется и ориентирует других на установленные сроки.

Имеет тенденцию напрасно беспокоиться.
Не любит делегировать полномочия.

Согласно теории Белбина, идеальный менеджер — тот, кто совмещает в себе все достоинства вышеперечисленных типов ролей и при этом лишен их недостатков, в силу противоречивости личностных характеристик не существует.

Но то, что недоступно одному человеку, может с успехом выполнить команду, личностные характеристики охватывают качества, необходимые для реализации всех 8 ролей. Это не означает, что должна группа состоять непременно из восьми человек.Каждый человек может совмещать в себе несколько ролей, но, как правило, не очень много, обычно не более 2-3 ролей. Главное, чтобы все функции выполнялись. Полная ролевая структура создана для эффективной работы команды в целом.

В случае если группа работает неэффективно, проанализировать ее состав на предмет 8 ролей по Белину. Возможно, что в команде не хватает сотрудника, играющего роль.

Классификация ролей в группе по Белбину (подробно).

Председатель (Координатор, Координатор)

Поощряющий и поддерживающий тип. Склонен доверять людям и принимать их такими, какие они есть, без проявления ревности или подозрительности. Председатель — это сильное доминирование и преданность групповым целям. Стиль руководства поддерживает — радушно принимать вносимые вклады в деятельность команды и оценивать их в соответствии с целями команды. Зрелый, уверенный, самодисциплинированный. Спокойный, несуетливый.Умеет четко формулировать цели, продвигает решения, делегирует полномочия. Организует работу команды и использование в соответствии с групповыми целями. Имеет ясное представление о сильных и слабых сторонах команды и максимально использует потенциал каждого члена команды. Председатель может не обладать блестящим интеллектом, но он хорошо руководит людьми. Идеальный председатель выглядит как хороший менеджер, то есть человек, знающий как использовать ресурсы, исключительно адаптивный при общении с людьми, но в то же время никогда не теряющий своего контроля над ситуацией и своей способностью принимать самостоятельные решения, основанные на собственной оценке того, что необходимо на практике.Председатель — это хороший лидер для сбалансированного по своему составу команды, перед которым стоят сложные и многогранные проблемы, требующие эффективного распределения ролей внутри команды.

Формирователь (Приводящий в действие, Shaper)

Предпринимательский тип. Формирователи всегда выступают как побудители к бездействию или самодовольству, то присутствуют Формирователя вызвет ее из этого состояния. Такой лидер — динамичный, бросает вызов, оказывает давление.Стиль руководства Формирователя — оспаривать, мотивировать, достигать. Это более индивидуалистичный, чем председатель лидера, который подталкивает людей к действиям и увлекая их за собой, столь же часто приводит команду к неудаче, как и к успеху. Его мужество и энергия позволяют преодолевать трудности.

Формирователи по многим параметрам являются антиподами Коллективистов. Ненавидят проигрыши, склонны к провокациям, раздражению и нетерпению. Характеризуются высокой самооценкой, склонностью к фрустрации, общительностью и подозрительным отношением к людям.Это экстраверты, побуждаемые действиям требований внешней среды. Как лидеры в работе столкнулась со сложным, либо внутренним препятствием. Как менеджеры Формирователи процветают в ситуации, характеризующейся политической сложностью, сдерживающей движение вперед.

Мыслитель (Завод)

Интровертивный тип генератора идей. Изобретателен, обладает богатым воображением — человек с идеями, умеющий решать нестандартные проблемы.Как правило, мыслители в одиночку, сидя в своем ряду и обдумывая различные варианты. Обладает высоким интеллектуальным уровнем. Это яркие представители интеллектуалов-одиночек. Им свойственна прямота и честность в общении. Стиль Мыслителя — привносить инновационные идеи в работу команды и ее цели. Он склонен «витать в облаках» и игнорировать детали протокол. Чем более успешно Мыслители осуществляют свою роль в команде, тем меньше их поведение похоже на привычную модель поведения менеджера.В мире организаций Мыслители не слишком процветают, и их менеджерская карьера редко бывает блестящей. Как правило, они становятся очень техническими специалистами, а не занимают высокие управленческие посты. Мыслители чаще встречаются в новых, только формирующихся компаниях, поскольку по складу своему они скорее предприниматели, чем менеджеры.

Оценщик (Monitor-Evaluator)

Рассудителен, проницателен, обладает стратегическим мышлением.Видит все альтернативы, все взвешивает — инспектор. Оценщик объективен при анализе проблем и оценке идей. Редко охваченный энтузиазмом, он защищает команду от импульсивных, отчаянных решений. Представители этой роли ярко не проявляют себя в команде до тех пор, пока не приходит время принятия важных решений. Эти члены команды, предлагающие идеи, способны оценить свои возможности. Представители этой роли отличаются высоким уровнем, высокими показателями критичности мышления, особенно это касается их способности выдвигать контраргументы.Оценщики достаточно медлительны в своих рассуждениях и всегда предпочитают все тщательно обдумывать. Оценщикам может не хватать вдохновения или способности мотивировать других. Окружающие они воспринимаются как сухие, несколько занудные и порой чересчур критичные люди. Многие даже удивляются, как представители этой категории вообще становятся менеджерами. Тем не менее Оценщики нередко занимают высокие стратегические посты в организациях.

Исполнитель (Исполнитель)

Основным качеством Исполнителей является дисциплинированность; другие же природные способности или интеллект почти всегда в их случае вторичны.Стиль исполнителя в команде — организация работ. Исполнители надежны, консервативны и эффективны. Они обладают внутренней стабильностью и низким уровнем беспокойства. Работают предпочтительно на команду, а не ради удовлетворения собственных интересов. Умеют реализовать идеи в практических действиях.

Исполнители принимают поставленные перед ними, которые представляют собой их морального кодекса. Они систематически составляют планы и их.Очень эффективные организаторы и администраторы. Они могут иметь недостаток, гибкости и не любят непроверенные идеи.

крупных, хорошо структурированных организаций, карьера таких людей обычно складывается очень успешно. Успех и признание приходит к Исполнителям со временем в результате того, что они систематически делают ту работу, которую они делают, необходимо, даже если она не отвечает внутренним интересам или не приносит удовольствия.

Разведчик (Исследователь ресурсов, Исследователь ресурсов)

Экстравертивный тип генератора идей.Энтузиаст, общителен. Это еще один член команды, ориентированный на предложение новых идей. Однако, способ генерации идей, предлагаемых ими идей, отличных от мыслителей. Они склонны не столько сами предлагают оригинальные идеи, сколько «подбирать» фрагменты идей окружающих и их развивать. Разведчики особо искусны в изучении ресурсов за пределами команды. Стиль построения команды разведчика — создать сеть и собирать полезные ресурсы для команды. При средних показателях интеллектуального уровня и креативности, они общительны, любознательны и социально ориентированы.Благодаря этому качеству и умению использовать ресурсы Разведчики легче. При умелом лидера команды Мыслитель и Разведчик могут успешно сосуществовать вместе, не покушаясь на территории друга и внося каждый свой вклад в предложение новых идей.

Коллективист (Бригадир)

Мягкий, восприимчивый, дипломатичный. Умеет слушать, предотвращает трения членов команды — чувствителен по отношению и к индивидам, и к ситуации.Коллективист играет ориентированную на отношения, поддерживающую роль в команде. Командная работа в режиме глобальной помощи. Коллективист может быть нерешителен в момент кризиса.

Представители этого типа нередко встречаются среди высшего руководства организаций. Из них получаются отличные наставники молодых менеджеров.

Доводчик (Доводчик-финишер)

Старателен и добросовестен. Ищет ошибки и упущения. Контролирует сроки выполнения поручений. Как правило, об успехе команды судят по окончательным результатам ее работы. При этом многие люди почти патологически не довести начатое ими до конца, и умение завершать начатое достаточно редким качеством. Доводчики — это люди обладающие этим даром в полной мере. Их отличает внимание к деталям и умение держать в голове запланированное, чтобы ничего не упускать, и все детали плана были доведены до завершения.Они предпочитают постоянные усилия, согласованность и последовательность действий «кавалерийским атакам». Они ориентированы на выполнение обязательств и меньше интересуются эффектным и громким успехом. Склонность к достижению совершенства во всем, за что они берутся, и непреклонность в достижении намеченного — их непременные качества. К их слабым сторонам следует относить недостаточную гибкость, в результате чего они порой тратят слишком много сил на достижение поставленных целей, которые при изменившихся обстоятельствах оказываются недостижимыми.

Кто вы — коллективист или индивидуалист? | Без стыда

Ценности и нормы зависят от культуры. Сегодня, призвав Роберта Сапольски, предлагаю разобраться, как формируются ценностные профили коллективистов и индивидуалистов и чем они отличаются друг от друга.

Экспресс-тест на ваш личный культурный профиль

Чтобы узнать, какой у вас склад мышления — западный (культура индивидуализма) или восточный (культура коллективизма) выберите пару из слов «Обезьяна», «банан», «медведь».Как только выбрали — идите к результатам под фотографию ⬇️

Роберт Сапольски
«Западники» мыслят в конкретных категориях и выберут обезьяну и медведя — они оба животные. Восточные же азиаты рассуждают в категориях взаимоотношений и потому соединят обезьяну и банан : если уж обезьяна, то ей ведь и еда понадобится (с) Роберт Сапольски, «Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки »

Как распознатьалиста

  • Человек чаще стремится к личным достижениям
  • Человек чаще использует местоимение« я »
  • Человек определяет себя через личный характер (скорее,« я-строитель », чем« я- родитель »)
  • Человек чаще объясняет успехи своими усилиями (я отлично постаралась), не успешными обстоятельствами (просто повезло)
  • События из прошлого у такого человека фиксируются через ключевые события (в то лето, когда я научилась ездить на велосипеде), а не социальные связи (в то лето, когда мы познакомились).
  • Человек получает бОльшую удовлетворенность своими усилиями, а не усилия всей группы

Как распоз коллективиста

  • Человек отличается более глубоким социальным осмыслением происходящего
  • Человек лучше решает задачи, связанные с психическим состоянием других людей
  • Человек лучше точки людей
  • Соревновательность человека строится на стремлении не отстать от остальных

Для ядерных коллективистских обществ, замечает Сапольски, мораль и конформизм — практически одно и то же.Норма поддерживается стыдом (что люди скажут) и виной (как с этим жить).

В чем ограничения на коллективных и индивидуалистов

Сапольски замечает, любой исследователь другой неизбежно столкнется с ловушками:

1. Модель усреднена

Модель усреднена, не позволяет определить тип человека из его места жительства. Это огрубление

на Западе есть людей, настроенных более коллективно, чем население Восточной Азии Роберт Сапольски

2.Культура меняется

Из-за глобализации и других процессов, изменений культуры все заметнее. Так, согласно исследованиям, уровень конформизма в Восточной Азии неукротически падает. , Культурную оптику всегда можно настроить, если сменить окружающие контексты

Если человека настроить на индивидуальную или коллективистскую позицию, это повлияет на то, насколько целостно он воспримет картинку. Особенно это заметно по людям, принадлежащим одновременно к двум кульм (с) Роберт Сапольски

3.Существуют локальные различия культур

Очевидно, что ни «восточноазиаты», ни «западники» не являются однородными группами. Пекинцев и степняков-тибетцев трудно поставить рядом. А уж что будет, если в лифте на пару часов застрянут граждане из Беркли, Бруклина и Билокси! Внутри каждой культуры есть отдельные различия. (с) Роберт Сапольски, «Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки »

Как сформировались культура коллективизма и культура индивидуализма

Вот как этот процесс Сапольски:

цы — потомки романтичных мечтателей (иммигранты с непрошибаемым оптимизмом и смелыми мечтами).Это и индивидуалистическую Америку.

Азиаты — представители классического коллективизма, ведь они многие века идут по пути традиционного хозяйствования. Чтобы вырастить рис, нужно хорошенько коллективно потрудиться. Грубо говоря, требуются все силы деревни, чтобы создать и поддерживать хозяйственные системы. Только сообща можно получать и поддерживать урожайность из года в год.

Лена Низеенко

Коллективизм — Коллективизм — qaz.вики

Культурная ценность, характеризующаяся акцентом на сплоченность между отдельными людьми и приоритетом группы над собой.

Коллективизм — это ценность, характеризующаяся акцентом на сплоченность людей и установление приоритета группы над собой. Отдельные лица или группа, которые подписываются на коллективистское мировоззрение, как правило, найти общие ценности и цели, как важные и демонстрируют большую ориентацию в стороне в-группы, чем к вне группы.Считается, что термин «внутри группы» более расплывчато определен для коллективистов, включая социальные группы, начиная с нуклеарной до религиозной семьи или расовой / этнической группы.

Истоки и исторические перспективы

Немецкий социолог Фердинанд Тоннис описал раннюю модель коллективизма и индивидуализма, используя термины Gemeinschaft (сообщество) и Gesellschaft (общество). Считалось, что отношения Gemeinschaft , в коммунизм является приоритетом, характерны для небольших деревенских общин.Антрополог Редфилд (1941) повторил это понятие в работе, противопоставляя народное общество городскому.

Макс Вебер (1930) противопоставлял коллективизм и индивидуализм через призму религии, полагаясь, что протестанты были более индивидуальными и независимыми по сравнению с католиками, поддерживающими иерархические, взаимозависимые отношения между людьми. Герт Хофстеде (1980) оказал большое влияние на вступление в эру кросс-культурных исследований, проведение сравнения по измерениям коллективизма и индивидуализма.Хофстеде концептуализированный коллективизм и индивидуализм как часть единого континуума, где каждая культурная конструкция представляет собой противоположный полюс. Автор включает людей, которые входят в систему поддержки социальных сетей.

Марксизм-ленинизм

Коллективизм был частью марксистско-ленинской идеологии в Советском Союзе, где он сыграл ключевую роль в формировании нового советского человека, добровольно жертвующей своей жизнью ради блага коллектива.Такие термины, как «коллектив» и «массы» часто использовались в официальном языке и восхвалялись в агитпроповской литературе, например, Владимиром Маяковским ( Кому нужна цифра «1» ) и Бертольдом Брехтом (Решение, Человек Равный Человек).

Анархо-коллективизм

Анархо-коллективизм имеет дело с коллективизмом в децентрализованной анархической системе, в которой людям платят за их избыточный труд. Коллективистский анархизм противопоставляется анархо-коммунизму, в котором будет отменена заработная плата, а люди будут свободно брать из хранилища товаров «каждому по его потребностям».Чаще всего это ассоциируется с Михаилом Бакуниным, антиавторитарными секциями Международной ассоциации рабочих и ранним испанским анархистским движением.

Терминология и измерения

Конструкция коллективизма в эмпирической литературе под разными названиями. Чаще всего используется термин взаимозависимое самосознание. Другие фразы, используемые для описания концепции коллективизма-индивидуализма, включая аллоцентризм-идиоцентризм, коллективно-частное Я, а также подтипы коллективизма-индивидуализма (значения, вертикальные и горизонтальные подтипы).Считается, что непоследовательная терминология объясняет некоторые трудности в эффективном синтезе эмпирической литературы по коллективизму.

Теоретические модели

В одной критической модели коллективизма Маркус и Китайма описывают взаимозависимое (то есть коллективистское) «я» как фундаментально связанное с социальным контекстом. Таким образом, наше самоощущение зависит от окружающих и частично определяется ими и в первую очередь проявляется в публичном открытом поведении.Таким образом, организация себя руководству использованием других в качестве ориентира. То есть взаимозависимый человек использует невысказанные мысли, чувства и убеждения другого человека, с которым у него есть отношения, а также взаимозависимый человек, чтобы принимать решения относительно своих внутренних атрибутов и действий.

Маркус и Китайма также внесли свой вклад в литературу, оспаривая одномерную модель коллективизма-индивидуализма Хофстеде. Авторы концептуализировали эти две конструкции двумерно, так что и коллективизм, и индивидуализм поддерживаться независимо и в одинаковой степени.Это мнение было поддержано другими теоретиками в этой области.

Некоторые исследователи расширили рамки коллективизма-индивидуализма, включив в них более широкий взгляд. В частности, Триандис и его коллеги представили теоретическую модель, которая включает понятие реля контекстов. Авторы утверждают, что в области коллективизма и индивидуализма можно описать с помощью горизонтальных и вертикальных отношений. Горизонтальные отношения равными по статусу, тогда как вертикальные отношения описываются как иерархические и неравные по статусу.Таким образом, горизонтальный коллективизм проявляется как ориентация, при которой высоко ценится групповая гармония и считается, что члены группы имеют равное положение. Вертикальный коллективизм предполагает приоритетность групповых целей над индивидуальными целями, подразумевая себя иерархическое позиционирование по отношению к всеобъемлющей внутри группы. Горизонтально-вертикальная модель индивидуализма-коллективизма получила эмпирическую поддержку и использовалась для изучения моделей внутри культур.Последующая работа других исследователей предполагает, что для независимых моделей и взаимозависимых моделей работа может потребоваться до семи измерений.

Созданный WEB DuBois, некоторые исследователи приняли историческую перспективу возникновения коллективизма среди некоторых групп. Дюбуа и другие утверждали, что угнетенные группы меньшинств борются с внутренним разделением, что означает, что развитие самоидентификации индивидов из этих групп включает интеграцию представлений об их группе, а также обычно негативных социальных взглядов на их группу.Считается, что это разделение влияет на формирование целей, так что люди из маргинализированных групп склонны ставить коллективистские ценности выше индивидуалистических.

Некоторые организационные исследования выявили различные варианты коллективизма. К ним институциональный коллективизм и коллективизм внутри группы. Это идея о том, что рабочая среда создает одинаковые возможности из-за одинаковых статусов и одинаковых вознаграждений, таких как получениеовой зарплаты.Коллективизм внутри группы — это идея, согласно которой группа людей, выбранная человеком, создается ощущение коллективистского характера. Групповой коллективизм можно назвать семейным коллективизмом.

Эффекты макроуровня

Считается, что культурные взгляды находятся во взаимной связи с процессами макроуровня, такими как экономика, социальные изменения и политика. Социальные изменения в Китайской Народной стране хорошо показывают это.Начало с начала 1980-х годов, в Китае произошло резкое экономическое расширение и социальные структуры. Этим изменениям соответствовал сдвиг идеологии среди китайских граждан, особенно среди тех, кто был моложе, от коллективизма (преобладающей культурной идеологии) к индивидуализму. В Китае этот сдвиг также отразился в образовательной политике, так что учителейли к индивидуальным мнений и самоэффективности своих учеников, которые до вышеупомянутых экономических изменений не делались акцентом в китайской культуре.

Попытки изучить связь коллективизма с политическими взглядами и поведением в основном предпринимались на общенациональном уровне.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *