Конформизм нонконформизм: КОНФОРМИЗМ И НОНКОНФОРМИЗМ. Деловое общение. Курс лекций

PHENOMENA OF CONFORMISM AND NON-CONFORMISM UN THE CONTEXT OF «CRITICAL THEORY»

Research article

Andramonov D.K.

DOI:

https://doi.org/10.18454/IRJ.2016.43.102

Issue: № 1 (43), 2016

Published:

2016/25/01

Андрамонов Д.К.

Самарский институт повышения квалификации и переподготовки работников образования

ФЕНОМЕНЫ КОНФОРМИЗМА И НОНКОНФОРМИЗМА В КОНТЕКСТЕ «КРИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ»

Аннотация

В статье представлены различные концепции дихотомии конформизм/нонконформизм в теоретических построениях представителей франкфуртской социологической школы («критическая теория»). Конформизм и нонконформизм рассматриваются на уровне стратегии как две противоположные тенденции социального и политического поведения. Отображается эта противоположность в терминах идеологии (как концепции «ложного сознания»), власти и отчуждения.

Ключевые слова: конформизм, нонконформизм, массовое общество, критическая теория, идеология, отчуждение.

Andramonov D.K.

Samara Regional Institute of Improvement of Professional Skill and Retraining of Education Workers

PHENOMENA OF CONFORMISM AND NON-CONFORMISM UN THE CONTEXT OF «CRITICAL THEORY»

Abstract

Different conceptions of conformism/non-conformism dichotomy in theoretical constructs of Frankfurt Sociological School («critical theory») are presented in the following article. Conformism and non-conformism are considered on the level of the strategy as two opposite trends of social and political behavior. This opposition is reflected in ideology terms (as a conception of «false consciousness») and in terms of power and subtraction.

Keywords: conformism, non-conformism, mass society, critical theory, ideology, subtraction.

 

 «Критическая теория» представляет собой совокупность междисциплинарных подходов к анализу общества и культуры, общим моментом для которых является оценка негативных сторон социокультурной реальности в духе «диагноза современности», и явная или неявная политическая ангажированность исследователя.

Сам термин отсылает нас к деятельности основателей франкфуртской социологической школы Т. Адорно и М. Хоркхаймера. В контексте данной статьи под «критической теорией» мы будем понимать весь комплекс идей авторов, близких данному направлению мысли. Роль базовых социальных категорий, используемых в критической теории, играют массы, массовое общество и массовая культура. Кроме того, франкфуртцы часто прибегают к марксистской терминологии: «отчуждение», «идеология», «ложное сознание», «эксплуатация» и т.д. Используя язык Маркса, «критическая теория» описывает уже далеко не марксистскую реальность, а современное постиндустриальное общество. Впрочем, доминирующей идеей франкфуртцев остается разоблачение идеологии капиталистического строя.

Феномен конформизма играет существенную роль в теоретических моделях критической теории. Франкфуртские социологи рассматривают конформизм как негативное явление и описывают его через термины «идеологии» и «отчуждения». С точки зрения Адорно и Хоркхаймера, к состоянию всеобщего отчуждения привели неконтролируемый рост производства ималоконтролируемые последствия технического прогресса, что порождает «самоотчуждение» индивидов, вынужденных и телесно и духовно формировать себя в соответствии с мерками технической аппаратуры». [1, С. 46]. Конформизм как поведенческая тактика является следствием этого вынужденного самоотчуждения. «К конформизму вынуждают конкретные условия труда в обществе, а не сознательные воздействия, способные лишь добавочно оглуплять угнетенных и отвращать их от истины». [Там же С. 54] Адорно и Хоркхаймер осуществляют весьма категоричную критику буржуазной власти как тотализирующего все общество принципа — «Эта сила «тотального», выступает одним из основных инструментов манипуляции и «производства сознания» [2, С. 210]. Заметим, что в их программном труде «Диалектики Просвещения» термин «нонконформизм» не фигурирует, но сама риторика, на наш взгляд, имеет нонконформистскую окраску.

Развивая идеи Адорно и Хоркхаймера, Герберт Маркузе прибегает к созданию концепта «одномерного общества», по сути общества тоталитарного типа. Он отмечает, что уже к началу Первой мировой войны техническая рациональность играла все большую роль в социальных процессах. Именно стремление к унификации общественно-политического пространства породило тоталитаризм как общеевропейскую норму. Маркузе и Адорно видели тоталитарные тенденции не только в фашистском и коммунистических режимах, но и в западном либерально-демократическом обществе. Такой взгляд основан на специфическом понимании «тоталитарного», которое «…здесь означает не только террористическое политическое координирование общества, но также не террористическое экономико-техническое координирование, осуществляемое за счет манипуляции потребностями посредством имущественных прав» [4, С. 4]. Расширяя объем понятия «тоталитарного», Маркузе указывает, что «тоталитаризму способствует не только специфическая форма правительства или правящей партии, но также специфическая система производства и распределения, которая вполне может быть совместимой с «плюрализмом» партий, прессы, «соперничающих сил» и т. п.» [Там же]. Исходя из этого, условно можно выделить две обозначенные Маркузе формы тоталитарно-репрессивной организации: явную и неявную. Фашизм и коммунизм относятся к первой, в то время как либерально-демократический режим ко второй.

В известной книге «Одномерный человек» (1964) под «одномерностью» Маркузе понимает конформизм как склонность каждого из членов современного общества некритически следовать за большинством Более того, либеральное общество, с точки зрения Маркузе, есть «общество без оппозиции». Согласно его мнению, нонконформизм как форма социального поведения там практически невозможен в силу самого характера общества, в котором «сводится на нет» внутреннее измерение сознания за счет подавления его критических функций. [4, С. 8]. Тем не менее, Маркузе предполагает наличие таких общественных сил, которые могли бы изменить социальную ситуацию коренным образом. В «одномерном человеке» он высказывает две противоречащие друг другу гипотезы: «(1) что развитое индустриальное общество обладает способностью сдерживать качественные перемены в поддающемся предвидению будущем; (2) что существуют силы и тенденции, которые могут положить конец этому сдерживанию и взорвать общество»[9, С. XVIII]. То сеть, «общество без оппозиции» не является таким уж безнадежно конформистским.

Феномен конформизма занимает центральное место в творчестве еще одного представителя франкфуртской социологической школы и неофрейдизма — Э. Фромма. Будучи психоаналитиком, Э. Фромм обращает внимание на следующую тенденцию в психоаналитических практиках современного ему общества, которая «наглядно стала проявляться как в акцентировании внимания многих психоаналитиков на проблемах адаптации человека к существующим условиям жизни, так и в определении психического здоровья с точки зрения способности индивида адаптироваться к нормам и требованиям общества» [3, С. 9]. Фромм критикует классический психоанализ за эти адаптивные, в его интерпретации – конформистские задачи. Разумеется, критика нацелена в сторону общества, которое порождает болезненную зависимость личности от коллективного одобрения. С точки зрения Фромма, личность в такой ситуации подвергают сильному давлению, что не способствует развитию «желаемых качеств». Фромм – наиболее яростный противник существующих общественных порядков, при этом в отличие от остальных мыслителей, чьи идеи мы отнесли к «критическому» дискурсу, Фромм убежден в возможности осуществления социальной альтернативы.

Он, наблюдая «ложное сознание» западного общества, порочность системы усматривает прежде всего в идеологии, влиянию которой подвержена и наука: «Нетрудно понять, почему социальные науки никогда не ставили в центр своего внимания вопрос об оптимальных условиях, необходимых для развертывания личности. К сожалению, за редким исключением, обществоведы выступают как апологеты, а не как критики существующей социальной системы. Это связано с тем, что (в отличие от точных наук) результаты социальных исследований почти не имеют значения для функционирования общественной системы. Даже напротив, ошибочные результаты и поверхностные выводы часто бывают гораздо желательнее (для реализации идеологических задач), чем правда, которая всегда является своего рода «динамитом», угрозой существующему status quo» [7, С. 236]. Конформизм Фромм-психолог рассматривает в качестве следствия поражения личности перед давлением общества, как один из психологических механизмов «бегства от свободы», который в современном обществе стал основным способом воспроизводства социального. «Именно этот механизм является спасительным решением для большинства нормальных индивидов в современном обществе. Коротко говоря, индивид перестает быть собой; он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть. Исчезает различие между собственным «я» и окружающим миром, а вместе с тем и осознанный страх перед одиночеством и бессилием». [6, С. 182]. Негативные черты общества Фромм усматривал в экономической организации западных стран. Подобно Марксу он полагал, что капитализм в конечном итоге приводит к отчуждению не только в экономическом, но и в психосоциальном смысле. Социальную и индивидуальную альтернативу Фромм видел в необходимости развития в структуре личности таких качеств, как автономия и независимость. В итоге должен был получится нонконформистский (в смысле автономный) по отношению к status quo и гармоничный во всех отношениях человек, осознающий к тому же свои «истинные потребности». Ориентация на обладание, характерная для капиталистического общества должна быть заменена ориентацией на бытие, о чем Фромм писал в книге «Иметь или быть?» (1976)[См. 8]. Похожие взгляды можно обнаружить в творчестве американского социолога Д. Рисмена. Он также указывает на высокую степень конформности и отчуждения в современном обществе, при этом, выделяя в качестве особого социального типа «автономную» личность, то есть личность, неподверженную массовой конформности. [5, С. 122].

Итак, дискурс феноменов конформизма/нонконформизма, который формирует «критическая теория» (назовем этот дискурс — критическим), во-первых, отличается от других социально-теоретических и социально-философских дискурсов более радикальной постановкой проблемы власти. Но отношения господства и подчинения в данном случае рассматриваются через понятия «идеология», «гегемония», «ложного сознание», «массовое общество».В этом контексте конформизм представляет собой следствие навязывания субъекту определенный тип ценностно-нормативных установок. Критический дискурс анализа явлений конформизма/нонконформизма в таком случае явно имеет «левую» политическую ангажированность и предстает в виде «диагноза современности». Другими словами – здесь критика имеет конкретного референта в современных формах общественно-политической организации. Итак, мы можем констатировать наличие прямой аксиологической посылки, согласно которой практически любая современная форма социального порядка репрессивна, а, следовательно, практически любая форма противостояния ему служит делу эмансипации. Конформизм и нонконформизм в рамках критической теории рассматриваются в качестве двух разнонаправленных тенденций, разнонаправленность их имеет стратегический характер, но в отличие от привычной и традиционной точки зрения именно конформизм представляет собой иррациональный и социально-безответственный тип поведения. Следуя этой логике, нонконформизм оказывается таким типом социального поведения, основания которого связаны со свободой личности. Таким образом, нонконформизм в контексте критической теории несет в себе противоположную конформизму положительную аксиологическую посылку.

Литература

1. Адорно. Т. Хоркхаймер. М. Диалектика Просвещения. М.: Медиум, 1997 — 312 с.
2. Жукоцкая А.В. Феномен идеологии. Самара: 2009. 272 с.
3. Лейбин В. Предисловие/ Фромм Э. Гуманистический психоанализ. СПб.: Питер, 2002, 544 с. С.9
4. Маркузе Г. Одномерный человек. М.: «REFL-book», 1994, 368 с.
5. Рисмен Д. Некоторые типы характера и общество. // Социс, 1993, № 3. С. 121 – 129
6. Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Аст: Астрель 2012, 284 с.
7. Фромм Э. Гуманистический психоанализ. СПб.: Питер, 2002, 544 с.
8. Фромм Э. Иметь или быть? Ради любви к жизни. М.: Айрис-пресс 2004, 384 с.
9. Юдин А. Введение: Общество без оппозиции/ Маркузе Г. Одномерный человек М.: «REFL-book», 1994, X – XXI c.

References

1. Adorno. T. Horkhajmer. M. Dialektika Prosveshhenija. M.: Medium, 1997 — 312 s.
2. Zhukockaja A.V. Fenomen ideologii. Samara: 2009. 272 s.
3. Lejbin V. Predislovie/ Fromm Je. Gumanisticheskij psihoanaliz. SPb.: Piter, 2002, 544 s. S.9
4. Markuze G. Odnomernyj chelovek. M.: «REFL-book», 1994, 368 s.
5. Rismen D. Nekotorye tipy haraktera i obshhestvo. // Socis, 1993, № 3. S. 121 – 129
6. Fromm Je. Begstvo ot svobody. M.: Ast: Astrel’ 2012, 284 s.
7. Fromm Je. Gumanisticheskij psihoanaliz. SPb.: Piter, 2002, 544 s.
8. Fromm Je. Imet’ ili byt’? Radi ljubvi k zhizni. M.: Ajris-press 2004, 384 s.
9. Judin A. Vvedenie: Obshhestvo bez oppozicii/ Markuze G. Odnomernyj chelovek M.: «REFL-book», 1994, X – XXI c.

Степанов А.И. Революционность-консерватизм, конформизм-нонконформизм

Степанов А.И. Революционность-консерватизм, конформизм-нонконформизм

А.И.Степанов

 

[Опубликовано в: Эволюция революционности и консерватизма в социальных слоях России и других государств: Материалы XXIII Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 13-14 мая 2008. СПб.: Нестор, 2008. С. 270-274.]

 

 

Тема нашей конференции включает два ключевые понятия: революционность и консерватизм, – но чтобы полнее представить картину, на наш взгляд, полезно привлечь еще одну оппозицию: «конформизм-нонконформизм». При всем многообразии исторических манифестаций революционной и консервативной позиций каждая из них предполагает достаточно высокую степень идеологической определенности и политической активности их субъектов. Как показывает исторический опыт, однако, в таком смысле сознательные, инициативные слои населения всякий раз существенно уступают по численности слоям, чья позиция выглядит значительно менее осознанной и активной. И это, разумеется, не случайно.

Причины здесь не только в хрестоматийной интеллектуальной несамостоятельности и инертности большинства, но и в самом существе механизма революционного обновления. Если бы революционеры ожидали обращения в свою веру и активизации большинства, то революции, как насилия, собственно, и не потребовалось бы. Революция оказалась бы практически неотличимой от реализации мягкой консервативной программы: экспликации уже укоренившихся общественных настроений, сбрасывания полностью изжившей себя и лишившейся всякой «священности» институциональной оболочки.

Прецеденты революций подобного «консенсусного» типа порою видят в так называемых мирных революциях: «революции гвоздик» в Португалии, а также известных «бархатных», «поющих», «цветных» (по времени им предшествовала ненасильственная революция Ганди). Однако и в этих случаях основная инициатива, формулировка программы, руководство, план действий – дело все-таки меньшинства. Революционное движение обречено, если оно не организованно, а организация – это, в частности, управление большинства меньшинством.

Классики революции вполне понимали, что состав революционных событий не сводится к столкновению двух сравнительно немногочисленных групп: несгибаемых революционеров, с одной стороны, преданных сторонников властей, с другой, – в связи с чем использовались такие понятия как «революционная ситуация», «постоянные и временные союзники», «попутчики» и т. д. Однако среда, в которой и революционеры, и власти с тем или иным успехом вербуют своих сторонников, на наш взгляд, не представляет собой эмоционально нейтральный, концептуально неструктурированный резервуар – так сказать, «болото», – а в нем в свою очередь могут быть выделены два основные крыла: конформистское и нонконформистское.

Неверно, что конформизм всегда связан с пассивностью и лояльностью к власти. Такая ситуация характерна лишь до начала революционных событий. Когда же они начинаются, привходящая подражательность, стадность вполне в состоянии вылиться в присоединение к массовым протестным движениям. Конформизм, таким образом, заключается в солидаризации с сильным большинством, и выглядевшего еще вчера вполне благонамеренным гражданина назавтра можно увидеть в рядах активных бунтовщиков – для чего, заметим, зачастую не требуется никакого внутреннего, психического перелома [1]. Принципиальный нонконформист, напротив, вчера не подстраивавшийся под старые власти, затем сходным образом не присоединяется и к победившей или побеждающей революции, т. е. к власти новой. Иллюстрациями последнего могут служить широкие круги творческой интеллигенции, к примеру, Блок или Волошин, ряд диссидентов или представителей так называемой «второй культуры» советской эпохи.

Нетрудно заметить, что в глазах революционеров и консерваторов нонконформистское крыло, в противоположность конформистскому, выглядит наименее приемлемым: будучи независимым, оно до конца не утилизируемо ни одной из сторон. Его значение поэтому последовательно принижается политическими деятелями и мыслителями, что находит свое выражение, в частности, в применении структурно трехчастной схемы: два основных идеологических, политических противника и нейтральная масса. Схема же из двух самостоятельных оппозиций: «революционеры-консерваторы», «конформисты-нонконформисты», – отличается своеобразной крестообразностью, строением 2 х 2, где вертикаль представлена первой парой, а горизонталь – второй. И здесь мы наталкиваемся на очень давний философско-логический спор.

Программа платоновской логики ставила акцент на так называемом диэрезисе, т.е. применении различительных дихотомий. В пандан этому, в «Тимее» Платон настаивает, что между двумя крайними элементами следует различать два средних, а не одно. Имплицитно аналогичной конструкции придерживаются и Евангелия: если вертикаль креста, на котором распят Спаситель, символически соединяла землю с небесами, то ошую и одесную ее были размещены два разбойника с взаимно противопоставленными установками. Аристотелевская программа с ее пафосом «золотой середины», напротив, переносила центр тяжести на трехчастные схемы, и между двумя крайними полагала только одно среднее, а не два. После Фомы Аквинского, т.е. еще в поздней схоластике, в Западной Европе, как известно, возобладал перипатетический вариант, воспринимающийся отныне как само собой разумеющийся. Классическая немецкая философия поставила производство триад на конвейер. Так, Кант в начале «Критики чистого разума», подчеркнув взаимную полярность интеллектуальных категорий и чувственных явлений, заключает: «Ясно, что должно существовать нечто третье…». Не знаю, почему должно быть столь ясно, что медиатор обязательно только один, т.е. почему именно «третье», а не «третье и четвертое», и какому из двух великих философов – Платону или Канту – мы тут должны отдать предпочтение. К примеру, знаменитая формула А.Н.Уайтхеда: «Самая надежная характеристика европейской философии состоит в том, что она представляет ряд примечаний к Платону», – кладет груз скорее на платоновскую чашу весов [2]. Однако вернемся к непосредственной теме.

Тенденция политических деятелей и мыслителей помещать между двумя идеологическими полюсами – преобразующим и ригидным – только один элемент (некое синкретизированное поле, «болото») восходит в конечном счете к пренебрежительному отношению к данному полю. Оттого оно и не заслуживает специального анализа, тем более по логической линии, ортогональной направлению исследуемого политического конфликта. Политизированная установка предполагает психологическую солидарность прежде всего с собственными единомышленниками, отчего склонна делить всех людей на друзей и врагов, причем последних допустимо по-своему уважать хотя бы за то, что они участвуют в той же самой игре, тогда как те, кто этой игре, или борьбе, посторонен, – несомненно чужие. Политическая мысль, помимо того, ориентирована на праксис, отчего «болото» занятно в первую очередь лишь постольку, поскольку из него можно извлечь для себя нечто полезное. Человек из «болота» интересен в той мере, насколько его можно утилизировать (на современном жаргоне: «окучить»), а тот, кто упорно не желает «окучиваться», заслуживает разве что раздраженного и/или высокомерного презрения, и дальнейшие дифференциации тогда уже ни к чему.

Еще в XIX в. конформизм был сочтен атрибутом аксиологически малодостойного мещанства, и акт подобной идентификации начисто игнорировал право человека сосредоточиться на своей собственной сфере, не имеющей отношения к политической. С такой точки зрения, к примеру, Ньютон, И.П.Павлов – конечно, мещане, к ним следует отнести и поглощенную своим делом, политически неангажированную техническую интеллигенцию. В еще большей мере, как было отмечено, политическому дискурсу свойственно неприятие нонконформизма.

Нонконформист, отметим, далеко не всегда индифферентен к вопросам политики, но, в отличие от партийных революционеров и консерваторов, может обладать сугубо личными социальными идеалами, совсем не обязательно связанными с задачами текущего политического момента. Так, Платон, получив горький урок в Сиракузах, в дальнейшем воздерживался от апелляции к актуальной политике, что вовсе не помешало ему написать классические политические труды, хотя, как было сказано в «Законах» об идеальном государственном устройстве и законодательстве: им «вряд ли когда-нибудь выпадет удобный случай для осуществления».

И радикалам, и консерваторам, погруженным в горнило современных страстей, слишком часто присуще видеть мир в искаженно-перевернутом виде, причем далеко не всегда речь идет о намеренном обмане, скорее – самообмане. Поэтому в истории под консервативными знаменами то и дело выступают вполне инновативные, революционные силы, как, впрочем, и наоборот: декларативно революционные лозунги и движения на поверку оказываются консервирующими. Иллюстрации общеизвестны. Так, европейский Ренессанс, видевший цель в возрождении культуры античного прошлого, послужил основанием Нового времени. Великая Английская революция, вводя в современный оборот слово «революция», имела в виду «возвращение», а именно к некоему идеализированному прошлому (как отмечает М. А.Барг, донорманнскому). Сходным образом, русский Раскол, ключевой тезис которого заключался в неприятии церковной реформы (патриарха Никона), тем самым, казалось бы, выглядевший манифестацией консерватизма, на деле заложил духовную традицию неподчинения высшим церковным и светским властям, отчего впоследствии был идентифицирован как русский протестантизм. Образцовая трудовая мораль старообрядцев, высокие деловые качества их купцов, сыгравших значительную роль в индустриализации России, а также активные меценатство и филантропия подводили серьезное основание под подобную идентификацию. Да, собственно, и сам европейский протестантизм исходно предлагал не новацию, а возвращение к нормам раннего христианства.

Можно взять и более современный пример: у всех на памяти события в Москве осенью 1993 г. Заслуживает внимания версия аналитиков, полагавших, что объективной подкладкой этих событий послужил назревший грандиозный экономический и политический передел, ибо в условиях крушения старого строя стал острым вопрос, кому конкретно теперь должны принадлежать собственность, власть, уже ускользавшие из-под контроля старой системы. Для краткости упрощая: за кем преимущественное право на приватизацию заводов в стране, месторождений – за их директорами, местной властью или же за московскими чиновниками из министерств и их окружением? Верх одержала, как известно, московская, или кремлевская, сторона, а хасбулатовский Верховный Совет, в котором преобладали представители региональных элит, в основном был оттеснен от раздела. В декабре была принята конституция, наделившая президента обширными, едва ли не «царскими» полномочиями. При этом парадоксально: за депарламентаризацию, в конечном счете и унитаризацию, централизм, выступали силы, использовавшие демократическую риторику, тогда как под демократией испокон веков понималось прямо противоположное – парламентаризм и региональное самоуправление. Верховный Совет, напротив, придерживался этатистской, консервативной риторики, при этом объективно защищая превосходство законодательной власти над исполнительной, а также самостоятельность регионов. Столь явное выдавание черного за белое и наоборот каждой из сторон производило на беспристрастного наблюдателя сюрреальное впечатление [3], и степень вменяемости тогдашних «демократов» и «патриотов» затем получила адекватную оценку со стороны подавляющего большинства населения: обе силы спустя исторически краткий период попадают в маргинальную зону политической жизни.

Таким образом, достаточно длинный перечень исторических примеров свидетельствует, что партийные силы, не исключая революционных и консервативных, слишком часто попадают в плен собственной фразеологии, кардинально, до диаметральной противоположности, расходящейся с подлинными реалиями. Что, вероятно, не удивительно, если принять во внимание коллективный, массовый характер всяких идеологий, а массовое сознание, его эмоции К.-Г.Юнг не без резонов сравнивал с интеллигентностью крокодила. И здесь мы снова должны задать себе старый вопрос: не предпочтительнее ли в таком случае позиция нонконформизма, отстаивающая право самостоятельно мыслящей личности на неприсоединение к любому из массовых феноменов – не только ведомому конформистскому, но также ведущим революционному и консервативному?

 

 

СНОСКИ

 

1. Если привлечь античную оппозицию «форма-материя», то конформизм, очевидно, – репрезентант пассивной второй, тогда как идеологам и политикам достается лестная для них функция активного, формообразующего начала.

2. На деле картина более нюансированна. Так, Аристотель далеко не полностью отказался от пифагорейско-платоновского наследия, и систему четырех классических элементов (земля, вода, воздух, огонь) представлял как результат действия двух оппозиций («горячее-холодное», «сухое-влажное»), т.е. в виде 2 х 2. С учетом стандартной греческой стратификации элементов: земля внизу, над ней вода, еще выше воздух, затем огонь, – между двумя крайними (землей и огнем) оказывалось, таким образом, не одно среднее, а два (вода, воздух). Платон, в свою очередь, использовал в дискурсе не только тетрарные, но и триадные схемы, помещая, к примеру, между миром идей и миром чувственно воспринимаемых вещей так называемые «математические объекты». Однако в поздний период, включая и упомянутого «Тимея», Платон сдвинулся к типологически пифагорейскому варианту, склоняясь к отождествлению идей с числами и вместе с тем к выбору в пользу дихотомий и тетрад, а не триад. Так что, строго говоря, следовало бы противопоставлять не Платона и Аристотеля в целом, а позднего Платона и пифагорейцев, с одной стороны, и более раннего Платона, доминирующую линию Аристотеля, с другой. Кант же солидаризировался с подходом Платона раннего и среднего периодов, проигнорировав его последующую «пифагореизацию». Но это уже тонкости, не имеющие прямого отношения к обсуждаемому предмету.

3.Предвосхищая данный акт абсурдистской политической пьесы и отталкиваясь от «перевернутости» системы политических категорий также и предыдущей волны (именование коммунистов правыми, а либералов левыми), обладающий незаурядными чувством юмора и цинизмом В.В.Жириновский назвал свою гротескно-великодержавную партию Либерально-демократической.

 

 

 

 

к главной странице | карта сайта | добавить ссылку

Несоответствие ради несоответствия — это соответствие

Существует тонкая грань, отделяющая соответствие от несоответствия, а оба они — от разумного принятия решений. Хотя это различие может показаться очевидным, я считаю, что оно гораздо сложнее, чем думает большинство людей. Почему? Поскольку точная мера соответствия или несоответствия основана исключительно на истинном понимании человеком предмета . Неважно, какое решение на самом деле принимает человек, или принимал ли подобное решение кто-то другой. Что имеет значение, так это мотивация решения.

Многие люди считают, что конформизм связан исключительно с актом следования за массами. Эта точка зрения ошибочна по своей сути. Пусть это будет смехотворно простым. Круглая шина является одним из наиболее часто используемых инструментов. Соответствую ли я требованиям, потому что использую 4 из них на своем автомобиле? Ответ — нет. Я использую их, потому что я полностью оценил обстоятельства и пришел к выводу, что круглые шины выполняют свою работу правильно. Буду ли я настоящим нонконформистом, если попробую шину другой формы? Нет, я бы практиковал нонконформизм ради нонконформизма без какой-либо добавленной стоимости и фактически снижал свою продуктивность в процессе.

Соответствие — это , а не , просто следование за массами. Истинное соответствие предполагает следование за массами без предварительной оценки того, почему массы делают то, что они делают. Много раз массы правильные.  Если вы должным образом оцените обстоятельства и сделаете вывод, что массы действительно правы, было бы глупо бежать в другую сторону или практиковать какую-либо форму несоответствия.

Это подводит меня к следующему пункту. Несоответствие ради несоответствия — это соответствие.  Когда люди слишком стараются быть другими, они обычно заканчивают тем, что становятся такими же, как и все остальные, кто пытается отличаться. Не соглашайтесь на несоответствие ради него. Внимательно оцените обстоятельства. Как только вы полностью поймете свои варианты, примите решение, которое лучше всего подходит для вас.

Не становитесь жертвой соответствия или несоответствия. Используй голову!

Вот короткая загадка, содержащая тонкую истину о реальности конформизма и нонконформизма в нашем обществе:

• Мотивационный спикер: Всем! Могу я уделить тебе минутку? У меня есть для вас очень важный совет.
• Толпа: Да! Мы хотим, чтобы вы сказали нам! Пожалуйста, скажите нам сейчас!
• Мотивационный спикер: Постарайтесь понять, что я говорю. Кажется, у большинства из вас все наоборот! Вам не нужно следовать за мной или кем-либо еще в этом отношении! Каждый из вас должен самостоятельно определить, что лучше для вас! У всех вас есть способность думать уникальные мысли, потому что вы все индивидуальны.
• Толпа: Да, мы решим, что для нас лучше! Мы можем думать сами! Мы все люди с уникальными мыслями!
• Мотивационный спикер: Все вы разные!
• Толпа: Да, ты прав! Мы все очень разные!
• Одинокий голос из толпы: Я не…

Когда несоответствие становится нормой, становится ли оно соответствием?

Перейти к основному содержанию

Дина А. Э.

Дина А. Э.

Стратегия и инновации, к.т.н.

Опубликовано 7 ноября 2017 г.

+ Подписаться

Просматривая свою ленту новостей Linkedin и Facebook, я не могу не заметить, что все говорят о «подрывной деятельности» и «новом мышлении».

И я не могу не задаться вопросом, если все пытаются быть разрушительными и нонконформистскими, разве это не становится нормой? Итак, если несоответствие становится нормой, становится ли оно соответствием?

Во-первых, мы должны понимать, что мера соответствия или несоответствия полностью основывается на истинном понимании человеком предмета. Неважно, какое решение на самом деле принимает человек, или если другой человек принял аналогичное решение. Что имеет значение, так это мотивация решения.

Люди обычно считают, что конформизм связан исключительно с актом следования за массами. Но это искаженная перспектива. Например, вы подчиняетесь, потому что используете электричество для включения света? Нет, вы используете его, потому что вы оценили обстоятельства и доступные варианты и пришли к выводу и решили, что электричество сделает работу, которую вы хотите сделать правильно. Были бы вы нонконформистом, если бы пытались использовать другой вид энергии для включения света? Нет, вы будете практиковать нонконформизм просто ради него, не добавляя к нему никакой ценности, и на самом деле вы даже уберете из него некоторую ценность, снизив при этом свою продуктивность.

Что это значит? Это означает, что конформизм — это не просто следование за большинством или массами. Это означает, что НАСТОЯЩЕЕ соответствие состоит в том, чтобы следовать за массами без предварительной оценки того, почему эти люди делают то, что делают. Часто бывает так, что массы правы (можете ознакомиться с теорией «мудрости толпы»). И если вы обязательно должным образом оцените все обстоятельства и сделаете вывод, что действительно большинство право, глупо было бы практиковать формы нонконформизма только ради этого.