Читать онлайн «Как вырастить ребенка счастливым. Принцип преемственности», Жан Ледлофф – ЛитРес
Если есть книга, которая могла бы спасти мир, то эта книга перед вами.
Джон Холт
Предисловие
Как вырастить ребенка счастливым? Каждый любящий родитель задается этим вопросом. Ответ приходится искать самим, ведь ни в семье, ни в школе, ни в институте нас не учат тому, как это делать. Однако, как ни странно, книги о том, как вырастить ребенка счастливым, – огромная редкость. Большинство авторов книг по уходу за ребенком не только не знают ответа на этот вопрос, но даже не понимают его сути. Они считают (и заставляют верить в это родителей), что счастье ребенка целиком складывается из сухих подгузников, детского питания и плюшевых зверьков.
В нашем стремлении дать ребенку «все, что ему нужно», мы часто проходим мимо самого главного – того, в чем он нуждается не просто для того, чтобы выжить, но для того, чтобы вырасти счастливым.
Привычным является мнение о том, что ребенок для молодой семьи – большое испытание: он плачет, будит родителей по ночам, а когда начинает ползать и ходить, все норовит сломать и опрокинуть. Мы списываем это на то, что «все дети такие», и даже не замечаем, что у кошки, которая никогда не читала умных книг по уходу за котятами, котята плачут куда реже, чем у нас – человеческие детеныши.
Мы не только не знаем и не понимаем истинных потребностей наших детей, но еще и привыкли перекладывать ответственность за их здоровье, воспитание и безопасность на кого-то еще: мы рожаем детей в роддомах, если они заболеют – отводим к врачу, отдаем их воспитывать в детские сады, а потом в школу. Но те, кому мы доверяем наших детей, тоже не всегда знают, что нужно ребенку для счастья; они тоже узнавали об этом из книжек, авторы которых имеют о счастье неизвестно какое представление.
Получается порочный круг: каждый думает, что знает, как вырастить детей счастливыми. Некоторые даже пишут об этом книги.
Но на самом деле мало кто об этом знает, отчасти потому, что редко встречаются люди, которые умеют – без всяких книг, просто следуя внутреннему инстинкту – быть счастливыми и растить счастливыми своих детей.
Жан Ледлофф – автор книги, которую вы держите в руках, встретила именно таких людей. Более того, прожив с ними два с половиной года, она поняла, чем их воспитание детей отличается от нашего, поняла, почему их дети вырастают счастливыми, а наши на всю жизнь остаются «трудными подростками». Поняв это, она написала об этом книгу – книгу о том, как вырастить детей счастливыми. Известный психолог Джон Холт сказал о ней: «Если есть книга, которая могла бы спасти мир, то эта книга перед вами». Эти слова – не преувеличение, ведь все многообразие самых страшных проблем человечества – войны, преступность, самоубийства; нищета, голод, болезни; депрессии, наркомания и алкоголизм; загрязнение и разрушение природы – только проявление внутреннего неблагополучия современного человека. А так как счастье или несчастье начинаются там же, где и новая жизнь – с рождения и воспитания ребенка, то, правильно относясь к детям, мы не только обеспечиваем им психическое благополучие на всю жизнь, но и делаем первый и самый важный шаг к более радостному и человечному устройству общества, к миру без насилия и страдания.
Сегодня мы почти забыли о том, что умение правильно растить детей заложено в каждом из нас природой. Жан Ледлофф напоминает нам об этом. Мы можем прислушаться к своим собственным материнским и отцовским инстинктам, услышать их и следовать им. Только так мы можем понять, чего наши дети ожидают от нас, только так мы можем вырастить их счастливыми.
Леонид Шарашкин
Глава первая
О том, как мои взгляды на жизнь круто изменились
Хотя эта книга не развлекательная повесть, а приглашение к размышлению, мне хотелось бы рассказать немного о своей жизни и дать читателю представление о том, как я пришла к осознанию принципа преемственности или непрерывности. Возможно, эта история поможет объяснить причины, по которым мое мировоззрение стало столь отличным от представлений американцев, среди которых я выросла.
Отправляясь в джунгли Южной Америки, я понятия не имела о принципе преемственности; индейцы интересовали меня постольку поскольку, а в душе было лишь смутное ощущение того, что, возможно, там меня ждет важное открытие.
Во время моего первого путешествия по Европе, во Флоренции, двое итальянцев пригласили меня в экспедицию за алмазами в Венесуэлу, в район одного из притоков Ориноко – реки Карони. Приглашение было таким неожиданным, что у меня оставалось лишь двадцать минут на размышление, приготовления и сборы. Я бросилась в гостиницу, потом на вокзал и заскочила в уже отходящий поезд.
Когда суматоха в вагоне улеглась, я оглядела наше купе, заваленное чемоданами; пыльные окна уныло отражали наши многочисленные пожитки, и здесь я с ужасом осознала, что действительно еду в джунгли.
Я не могла дать себе отчет о причинах столь скоропалительного решения, однако оно казалось мне совершенно верным. Пожалуй, даже не алмазы так зачаровали меня своим блеском, хотя возможность нажить состояние, роясь в иле тропических рек, привлекала меня куда больше, чем любая другая работа. Слово «джунгли» – вот что вскружило мне голову. Наверное, это можно объяснить одним случаем, произошедшим со мной в детстве.
Это случилось, когда мне было восемь лет, и произвело на меня неизгладимое впечатление.
И по сей день я придаю этому происшествию огромное значение, хотя тот момент просветления открыл лишь проблеск истины, так и оставив в тени ее суть. Но что самое печальное, эта искорка истины так и не продвинула меня в понимании ее значения в рутине повседневной жизни. Видение было слишком мимолетным и смутным, чтобы применить его на практике. Но, несмотря на это, оно вступило в противоречие со всеми моими желаниями и привычками. Эта книга как раз о моих попытках вновь обрести то ощущение вселенского порядка и высшей истины.
Итак, вот этот случай. Как-то нас вывели на прогулку из летнего детского лагеря в лес. В строю ребят я шла последней. Немного отстав, я торопилась нагнать всю группу, как вдруг сквозь стволы деревьев приметила поляну. На дальней от меня стороне прогалины росла пушистая ель, а прямо по центру возвышалась кочка, поросшая ярким изумрудным мхом. Лучи полуденного солнца скользили по темной зелени соснового леса. А полоска неба, виднеющаяся сквозь кроны деревьев, сияла ослепительным ультрамарином.
Вся эта природная картина настолько поражала своей завершенностью и исходящей от нее силой и энергией, что я остановилась как вкопанная. В благоговении, словно очутившись в волшебном и священном храме, я подошла к краю полянки, а потом и к середине, где легла, прижавшись щекой к освежающему мху. Все заботы и волнения, наполнявшие мою жизнь, унеслись прочь. Вот оно, то место, где все было так, как должно быть. И ель, и земля подо мной, камень и мох – все пребывало в полной гармонии. Казалось, так будет всегда: и осенью, и зимой. А потом придет весна, и это чудесное место снова пробудится и расцветет; что-то здесь уже отживет свое, а что-то лишь только вступит в жизнь, но все будет именно так, как должно быть.
Я чувствовала, что нашла утерянную суть вещей, ключ к истине, и ни в коем случае не должна утратить столь явственную в этом месте мудрость. Я чуть было не сорвала кусочек мха, который служил бы напоминанием об этом месте, но вдруг меня остановила мысль, которая не всегда приходит в голову и взрослому.
Я неожиданно осознала, что, дорожа этим амулетом из мха, я могу забыть свои ощущения в этот момент просветления и однажды обнаружить, что храню всего лишь кусочек мертвой растительности.
Поэтому я ничего не взяла, но пообещала себе, что каждый день перед тем, как ложиться спать, в мыслях буду посещать свою Поляну и таким образом снова испытывать ее успокаивающее влияние. Даже в свои восемь лет я осознавала, что огромное количество понятий и ценностей, исходивших от моих родителей, учителей, других детей, нянек, вожатых и прочих, вовсе не продвинет меня в понимании жизни, а лишь усугубит мое замешательство. С течением времени я окончательно запутаюсь в дебрях «правильного и неправильного», «желательного и нежелательного». Но если я сохраню в памяти Поляну, то, как мне казалось, я никогда не потеряю себя в этом мире.
В тот же вечер, перед сном, я с благоговением вспомнила Поляну и утвердилась в своем намерении никогда ее не забывать. Год за годом ее немеркнущий образ всплывал в моей памяти: кочка, ель, свет солнца – в неразрывном единстве.
Но шли годы, и я замечала, что порой не вспоминаю о Поляне днями, неделями, а то и месяцами. Я пыталась вновь обрести то чувство свободы, которое раньше дарила Поляна. Но моя жизнь изменилась. На смену детсадовским понятиям о том, «что такое хорошо и что такое плохо», постепенно пришли часто противоречивые ценности моей семьи и нашего окружения: смесь викторианских добродетелей и приличий с индивидуализмом, либеральными взглядами, любовью к живописи и преклонением перед ярким самобытным умом, каким обладала моя мать.
К тому времени, как мне исполнилось пятнадцать, я поняла, что Поляна утратила для меня былое значение, чему я почти не огорчилась. Память в деталях сохранила всю картину, однако, как я и боялась, когда хотела взять на память кусочек мха, смысл ее исчез. Образ Поляны в моей голове превратился в потерявший силу амулет.
Я жила с бабушкой, а после ее смерти решила бросить учебу и отправиться в Европу. Я толком не могла разобраться в своих желаниях, но поскольку общение с матерью всегда заканчивалось ссорами, мне оставалось полагаться лишь на свои собственные силы.
К всеобщему удивлению, ни карьера фотомодели или автора статей для журналов мод, ни дальнейшее образование меня не привлекали.
В каюте отплывающего во Францию корабля я плакала от страха неизвестности. Казалось, я променяла все, что у меня было, на иллюзорную мечту. Но отступать мне не хотелось.
Я бродила по Парижу, делая наброски и сочиняя стихи. От предложения поработать моделью у Кристиана Диора я отказалась. Несмотря на связи во французском журнале «Вог», я лишь изредка подрабатывала моделью и не соглашалась на постоянную работу. Тем не менее в этой чужой стране было уютнее, чем в родном Нью-Йорке. Я чувствовала, что стою на правильном пути, но все еще не понимала, чего ищу. Летом я поехала в Италию: сначала в Венецию, потом в Ломбардию и, наконец, во Флоренцию. Там я и встретила двух молодых итальянцев, пригласивших меня поехать в Южную Америку за алмазами. Как и при отъезде из Америки, я в страхе дрожала от безрассудности своих поступков, но и не думала отступать.
Наконец мы добрались до Венесуэлы и после долгих приготовлений и задержек отправились вверх по реке Каркупи, маленькому неизведанному притоку Карони. Несмотря на многочисленные препятствия, за месяц мы проделали большой путь вверх по течению. Нередко приходилось браться за топоры и мачете, чтобы проложить путь для каноэ сквозь ветви деревьев, поваленных поперек реки, и с помощью двух индейцев переносить на себе почти тонну снаряжения в обход водопадов и стремнин. Когда река превратилась в узкую речушку, мы разбили лагерь, чтобы исследовать несколько мелких притоков.
Это был первый «выходной» с тех пор, как мы отправились вверх по Каркупи. После завтрака один итальянец в сопровождении обоих индейцев пошел обследовать местность, в то время как второй блаженно качался в гамаке.
Мне же хотелось почитать, и я устроилась между корнями огромного дерева, стоявшего у самой воды. Я вытащила одну из двух книг, выуженных мной из скромного ассортимента английской литературы в магазинчике аэропорта Сиудад Боливар.
Чтение полностью поглотило меня, однако не успела я осилить и первую главу, как вдруг одна мысль поразила мое воображение: «Так вот же она, Поляна!» Ожившая во мне восьмилетняя девочка с восторгом упивалась своим открытием. Теперь, правда, Поляна была уже не маленькой прогалиной в лесу, а огромным тропическим лесом, и в этом самом большом в мире лесу я вновь обрела когда-то утерянное счастье. Таинственные джунгли с их обитателями, проливные дожди и потрясающие своими красками закаты, экзотические орхидеи, грациозные змеи, хрупкая девственность реки и леса, трудности нашего путешествия – все вдруг обрело глубокий смысл, стало воплощением вечной и значительной истины. Когда мы пролетали над джунглями, они казались безбрежным колышущимся зеленым океаном, простиравшимся во все стороны до самого горизонта, перехваченным лентами рек, взбиравшимся на склоны упрямых гор и подставленным небу на плоских ладонях плато. Жизнь бурлила в каждой клеточке леса, и он был самим олицетворением правоты – постоянно меняющийся, но в то же время неизменный и всегда совершенный.
Наконец я достигла цели своих исканий: передо мной раскрылась реальность в самом ее лучшем виде. Это была та истина, маленький осколок которой я подобрала еще в детстве и которую в свои юные годы пыталась найти в дискуссиях и спорах с пеной у рта, порой затягивавшихся до самого утра. Мне казалось, что я навсегда обрела свою забытую Поляну. Все окружающее меня находилось в нерушимой гармонии, кипело жизнью, бесконечно и непрерывно рождалось, жило, умирало и возрождалось вновь.
Я с любовью обняла огромные корни, переплетавшиеся за моей спиной, словно спинка удобного кресла, и стала подумывать о том, чтобы остаться в джунглях, теперь уже навсегда.
После того как мы прочесали всю Каркупи вдоль и поперек и раздобыли-таки несколько алмазов, было самое время пополнить наши запасы продовольствия. Для этого мы возвратились в крошечное поселение Лос-Карибес, где мне впервые за время нашего путешествия удалось посмотреться в зеркало. Что удивительно, я прибавила в весе, но выглядела стройной, подтянутой.
Никогда я еще не ощущала себя такой сильной, уверенной в себе и бесстрашной. Одним словом, я цвела в своем любимом лесу, словно дикая орхидея. Впереди у меня было целых полгода, чтобы подумать о том, как остаться в райских джунглях после экспедиции, поэтому практические трудности такого шага меня пока не волновали.
Но вот эти полгода прошли, и я уже рвалась из джунглей домой. Малярия подорвала мое отменное здоровье и хорошее настроение, – и мне страстно хотелось мяса и зелени. Я бы с радостью променяла один из добытых потом и кровью алмазов на стакан апельсинового сока. Я походила на скелет, обтянутый кожей.
Однако ж после этих семи с половиной месяцев джунгли все-таки не утратили для меня своей притягательной «правиль-ности». Я наблюдала целые семьи и кланы индейцев таурипан, управляющихся по дому, вместе охотящихся и живущих в полной гармонии с их средой обитания без всяких там диковинок техники, за исключением мачете и топоров из стали, заменивших каменные топоры. Таурипан были счастливейшими людьми, что мне где-либо попадались, но тогда я едва ли обратила на это внимание.
Их внешность сильно отличалась от европейской: – они были ниже ростом, с менее развитой мускулатурой, но при этом могли нести более тяжелую поклажу и на куда более дальние расстояния, чем самый выносливый из нас. Они обладали своеобразным мышлением: если мы спрашивали, как легче добраться до какого-нибудь места, пешком или на каноэ, – индеец отвечал «да». Я редко отдавала себе отчет в том, что они такие же Homo sapiens, как и мы, хотя, если бы меня об этом спросили, я бы без колебаний это подтвердила. Все без исключения дети вели себя самым примерным образом: никогда не дрались, всегда с готовностью и беспрекословно подчинялись взрослым; взрослые никогда их не наказывали; определение «проказник» не подходило ни к одному ребенку. Но вопрос, почему все именно так, а не иначе, никогда не приходил мне в голову. Я нисколько не сомневалась ни в «правильности» джунглей, ни в том, что выбрала верное место для своих поисков. Однако найденная мной истина, наполняющая собой этот лес, растения и животных, индейцев и все окружающее, не означала, как мне думалось вначале, что я автоматически нашла ответ, решение для себя лично.
Все было совсем не просто. К тому же мне все больше хотелось шпината, апельсинового сока и просто отдыха, и я немного стыдилась своей слабости. Я испытывала благоговение перед огромным справедливым лесом. Мои чувства не изменились и теперь. Когда пришло время расставаться с джунглями, я уже подумывала о своем возвращении. По правде говоря, здесь в лесу я не нашла ничего такого, что сколько-нибудь серьезно изменило мои убеждения. Однако я заметила эту истину вне себя и лишь поверхностно могла познакомиться с ней. Мне так и не удалось осознать очевидное: индейцы – такие же люди, как и я, и одновременно часть «правильности» джунглей – были ключом к пониманию гармонии вокруг и внутри меня.
Но несмотря ни на что, мой испорченный цивилизацией ум все же смог сделать несколько маленьких открытий. Так, к примеру, мне удалось заметить, насколько различно восприятие труда у европейца и индейца. Мы выменяли нашу не очень вместительную алюминиевую лодку на огромное каноэ, выдолбленное из цельного ствола дерева.
Однажды в этой посудине, помимо нас, путешествовало семнадцать индейцев со всей своей поклажей, и я уверена, она могла бы вместить еще столько же. Когда же дело доходило до перетаскивания этой пироги с помощью только четырех или пяти индейцев через почти километровую полосу валунов и булыжников в обход водопада, мы представляли собой печальное зрелище. Приходилось подкладывать бревна и катить каноэ сантиметр за сантиметром под палящими лучами солнца. Лодка постоянно выходила из равновесия, сталкивала нас в расщелины между валунами, и мы раздирали в кровь голени и лодыжки. Нам и раньше приходилось перетаскивать – нашу прежнюю алюминиевую лодку, и всякий раз, зная, что нас ожидает, мы заранее портили себе нервы предвкушением тяжелой работы и избитых в кровь ног. И вот, добравшись до водопада Арепучи, мы настроились на страдания и с траурными лицами принялись перетаскивать чертову посудину по камням.
Лодка часто опрокидывалась на бок, заодно придавливая и одного из нас. Бедняга оказывался между раскаленными на солнце камнями и тяжеленной махиной пироги, с нетерпением ожидая помощи остальных, более удачливых спутников.
Не проделали мы еще и четверти пути, а у всех щиколотки уже были разодраны до крови. Под предлогом того, что мне нужно отлучиться на минутку, я забралась на скалу, чтобы заснять эту сцену на пленку. Взглянув непредвзято на происходящее внизу, я увидела интереснейшую картину. Несколько человек вроде бы занимались общим делом – волокли лодку. Но двое из них, итальянцы, были напряжены, угрюмы, раздражительны; они постоянно ругались, как и подобает настоящим тосканцам. Остальные, индейцы, похоже, неплохо проводили время и даже находили в этом развлечение. Они были расслаблены, подтрунивали над неуклюжим каноэ и своими ссадинами, но особую радость вызывала пирога, упавшая на одного из соплеменников. Что удивительно, последний, прижатый голой спиной к раскаленному граниту, неизменно с облегчением хохотал громче всех, конечно, после того как его вытаскивали из-под лодки и он мог свободно вздохнуть.
Все выполняли одинаковую работу, всем было тяжело и больно. Раны индейцев саднили никак не меньше наших.
Однако с точки зрения нашей культуры такая работа считается безусловно неприятной, и нам даже не придет в голову относиться к ней как-либо иначе.
С другой стороны, индейцы тоже не знали, что к тяжелой работе можно относиться по-иному: они были дружелюбны и в хорошем расположении духа; в них не было ни страха, ни плохого настроения, накопившегося за предшествующие дни. Каждый шаг вперед был для них маленькой победой. Закончив фотографировать и вернувшись к остальным, я попыталась отбросить свой цивилизованный взгляд на происходящее и совершенно искренне радовалась всю оставшуюся часть перехода. Даже ушибы и царапины уже не причиняли особой боли и стали тем, чем они были на самом деле: быстро заживающими небольшими повреждениями кожи. Оказалось, что можно вовсе и не переживать по поводу каких-то ссадин, а тем более злиться, жалеть себя и считать ушибы до конца переноски лодки. Напротив, я порадовалась тому, что тело способно лечить свои болячки без всякой моей помощи.
Но очень скоро я снова вернулась к своему привычному восприятию.
Лишь постоянные сознательные усилия со стороны человека могут победить привычки и привитые нашей культурой предрассудки. Я же не утруждала себя подобными усилиями, поэтому особой пользы из своих маленьких открытий так и не извлекла.
Позднее я сделала еще одно наблюдение о природе человека и труде.
Две индейские семьи жили в общей хижине с великолепным видом на широкую лагуну с белым пляжем, окаймленную рядом скал, реку Карони и водопад Арепучи вдалеке. Глав семейств звали Пепе и Цезарь. Так вот Пепе рассказал мне такую историю.
Одна венесуэльская семья подобрала Цезаря совсем еще крохой и увезла с собой в маленький городок. В школе он научился читать и писать и был воспитан венесуэльцем. Когда Цезарь вырос, он, как и множество других мужчин из гвианских городов, решил попытать счастья в поисках алмазов в верховьях реки Карони. Там-то его и узнал среди группы венесуэльцев вождь индейцев племени таурипан по имени Мундо.
– Ты ведь живешь с Хосе Гранде? – спросил Мундо.
– Да, Хосе Гранде вырастил меня, – ответил Цезарь.
– Тогда ты вернулся в свое племя. Ты таурипан, – сказал Мундо.
Хорошенько поразмыслив, Цезарь решил, что ему лучше жить с родным племенем, чем с венесуэльцами, и перебрался к тому месту у Арепучи, где жил Пепе.
Пять лет Цезарь жил с семьей Пепе. Он женился на красивой женщине таурипан и стал отцом малютки-девочки. Так получилось, что Цезарь предпочитал не работать, поэтому все его семейство питалось тем, что вырастит Пепе. Цезарь с восторгом заметил, что Пепе не требует от него даже помощи в своем огороде, не то что обзаведения собственным. А так как Цезарю нравилось бить баклуши, а Пепе – работать, то все были довольны.
Часто жена Цезаря в обществе других женщин и девушек готовила маниоку, но Цезарю нравилась лишь охота на тапира и иногда на другую дичь. Через два года он вошел во вкус рыбалки и делился уловом с Пепе, который со своими двумя сыновьями любил рыбачить и в свое время щедро снабжал Цезаря и его семью рыбой.
Незадолго до нашего приезда Цезарь все же решил разбить свой огород, и Пепе помогал ему во всем – от выбора подходящего места до расчистки его от деревьев. Пепе получил истинное удовольствие, тем более что работа перемежалась шутками и болтовней с другом.
За пять лет Цезарь уверился в том, что никто не понуждает его работать, и теперь был готов приступить к работе с такой же радостью, как Пепе или любой другой индеец.
По словам Пепе, все обрадовались такому событию, так как Цезарь стал было впадать в уныние и недовольство. «Ему хотелось иметь свой огород, – смеялся Пепе, – но он сам этого не подозревал!» Пепе казалось ужасно забавным, что человек может не знать, что хочет работать.
Тогда эти странные свидетельства того, что характер труда в цивилизованных странах совсем не отвечает требованиям человеческой природы, не привели меня к каким-либо общим выводам. Я не понимала, до чего мне хотелось докопаться, и даже не осознавала, что вообще чего-то ищу. Между тем я почувствовала, что нащупала путь, по которому стоит пойти.
Это решение удерживало меня в правильном направлении в течение последующих нескольких лет.
Позднее была устроена еще одна экспедиция, на этот раз в район настолько удаленный, что за полтора месяца пути мы ни разу не слышали испанской речи. Возглавлял предприятие один принципиальный профессор из Италии. Он, среди прочего, считал, что женщины в джунглях – тяжелая обуза. Однако один из моих партнеров по первой экспедиции, проявив чудеса красноречия, сумел переубедить старика, и тот, ворча, согласился взять меня с собой. Так я попала в каменный век, к индейцам племен екуана и санема, затерянным в джунглях верховьев реки Куара, неподалеку от границы с Бразилией.
Сюда, в глубину непролазного тропического леса, вряд ли ступала нога цивилизованного европейца и тем более туриста. Наверное, поэтому индейцам екуана не нужно было носить защитную маску равнодушия от чужаков, как индейцам таурипан, что и позволило нам увидеть неповторимую индивидуальность мужчин, женщин и детей. Но пока я не могла дать себе отчет в том, что уникальные и в то же время необычные качества этих людей во многом объясняются отсутствием несчастья, столь обыденного в любом знакомом мне обществе.
Порой мне смутно казалось, что где-то неподалеку идут съемки классического голливудского фильма о дикарях. К ним с трудом можно было применить какие-либо привычные «правила» поведения в обществе.
Однажды мои спутники потерялись в джунглях и попали в плен к большой группе пигмеев, которые держали их для развлечения как декоративных собачек, поэтому три недели я жила с племенем екуана одна. За это короткое время я отбросила больше навязанных мне воспитанием предрассудков, чем за всю первую экспедицию. И мне стало нравиться забывать то, чему меня учили в детстве. Несколько новых открытий пробились сквозь стену моих предубеждений и еще больше изменили мои взгляды на труд.
Бросалось в глаза отсутствие слова «работа» в языке екуана. У них было слово тарабахо, означающее отношения с неиндейцами, о которых, если не брать нас, они знали почти что понаслышке. Тарабахо – это исковерканное испанское слово трабахо («работа»), и значит оно абсолютно то же, что понимали под ним конкистадоры и их последователи.
Меня поразило, что это было единственное слово испанского происхождения, которое я услышала в их языке. Казалось, что представление екуана о работе было совершенно отлично от нашего. У них были слова, обозначающие любые занятия, но не было общего термина.
Они не делали различия между работой и другими занятиями. Этим можно объяснить их нерациональное, как мне тогда казалось, обеспечение себя водой. Несколько раз в день женщины покидали свои хижины и, прихватив два-три небольших сосуда из тыквы, спускались по склону горы, затем сворачивали на очень крутой спуск, чрезвычайно скользкий после дождя, наполняли сосуды в ручье и карабкались той же дорогой в деревню. На все это уходило примерно двадцать минут. Многие женщины к тому же носили с собой маленьких детей.
Спускаясь к ручью в первый раз, я недоумевала, почему они ходят так далеко за предметом первой необходимости и почему бы не выбрать место для деревни с лучшим доступом к воде. На последнем участке спуска, у самого ручья, я прикладывала все силы к тому, чтобы не упасть.
Надо сказать, что у екуана отменное чувство равновесия и, как все индейцы Южной Америки, они не испытывают головокружения. В результате никто из нас не упал, но лишь одна я переживала, что мне приходится следить за своим шагом. Они ступали так же осторожно, как и я, но при этом не хмурились от «труда» аккуратной ходьбы. На самом крутом участке спуска они все продолжали мило болтать и шутить: обычно женщины ходили по двое-трое, а то и большей группой, и приподнятое настроение всегда царило среди них.
Раз в день каждая женщина оставляла на берегу сосуды и одежду (маленькую, свисающую спереди набедренную повязку и бисерные украшения, носимые на щиколотке, колене, запястье, предплечье, шее и в ушах) и купалась вместе с ребенком. Сколько бы женщин и детей ни купалось вместе, все неизменно проходило с римским изяществом. В каждом движении сквозило чувственное наслаждение, а матери обращались со своими детьми как с воистину волшебными созданиями и скрывали свои гордость и довольство за шутливо-скромным выражением лиц.
Спускались с горы они той же уверенной и изящной походкой, а их последним шагам к ручью по скользким камням могла бы позавидовать сама «Мисс Мира», выходящая на подиум навстречу заслуженной короне. Все женщины и девушки екуана, которых я знала, отличались особой спокойной грацией, но в то же время в каждой из них эта уверенность в себе и изящество проявлялись очень индивидуально.
Жан Ледлофф «Как вырастить ребенка счастливым» — социально-просветительский проект
Автор саммари: Надежда Орлова, мама троих детей, адвокат, руководитель юридической фирмы
Жан Ледлофф
После экспедиций в Венесуэлу в 50-х годах и жизни среди индейцев автор описала свои впечатления об их укладе и воспитании детей в книге, которая была опубликована в 1975 году. Книга получила широкий резонанс, в разных странах мира, в том числе и в России, возникли сообщества последователей, которые популяризировали и продвигали эту концепцию воспитания.
Как вырастить ребенка счастливым.
Принцип преемственностиКнига будет интересна и полезна всем, кто имеет профессиональное отношение к педагогике, воспитывает собственных или приемных детей и ищет конструктивные ответы на возникающие вопросы.
Аннотация
Жан Ледлофф, американка, участвовала в пяти экспедициях в джунгли Венесуэлы и провела более 2,5 лет среди индейцев екуана и санема, живущих первобытно-общинным строем. Она была покорена их жизнелюбием, принципами взаимодействия в семье и общине, отношением к труду, к себе и особенно правилами воспитания детей. Дети аборигенов, не имея и малой доли даров цивилизации, растут спокойными, послушными, самостоятельными и, главное, счастливыми. Они расслаблены, не испытывают неврозов и страхов, не кричат, не скандалят, не имеют патологических привычек как, например, сосание пальца. Жан Ледлофф находит объяснение, как вырастить детей счастливыми и уверенными в соблюдении принципа последовательности или, как она называет, принципа континуума: тесном телесном контакте матерей с детьми в младенческом возрасте, постоянном нахождении детей с матерями и передаче опыта через совместное участие в делах взрослых, следовании родителей за потребностями ребенка, где ребенку отводится активная, а не пассивная роль – он обращается к матери, когда ему нужно внимание, участие, помощь, а мать откликается, но не нагружает ребенка гиперопекой или постоянным контролем.
Первое издание книги вышло в 1975 году. Автор опирается на теорию привязанности, которую к этому моменту опубликовал Джон Боулби. Впоследствии эта теория освещалась и другими авторам. В России одним из самых известных авторов по данному направлению является Людмила Петрановская с книгой «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка» и другими.
Жан критикует современный образ воспитания детей в цивилизованных странах, основанный на подходах популярного в середине-конце ХХ века доктора Спока, который предписывал кормить ребенка по часам, не брать на руки и спокойно оставлять в кроватке, когда ребенок плачет, прививая ему с младенчества дисциплину.
Концепция воспитания, которую продвигает Жан Ледлофф в рамках «естественного родительства», побуждает родителей в большей степени слушаться своих инстинктов, чем признанных сторонних экспертов по режиму дня, воспитанию и образованию малышей.
Саммари
В джунглях Жан находилась среди индейцев екуана и санема, живущих первобытно-общинным строем.
Они жили в маленьких деревнях, в хижинах с земляным полом и очагом. Занимались охотой, рыболовством, собирательством и примитивным огородничеством. Несмотря на трудную жизнь, в отсутствии благ цивилизации, индейцы были счастливы, и взрослые, и дети, что покорило Жан, и она возвращалась к ним на долгие месяцы снова и снова.
Жан пишет, что все выполняли одинаковую работу, всем было тяжело и больно. С точки зрения нашей культуры такая работа считается безусловно неприятной. С другой стороны, индейцы тоже не знали, что к тяжелой работе можно относиться по-иному: они были дружелюбны и в хорошем расположении духа; в них не было ни страха, ни плохого настроения, накопившегося за предшествующие дни.
Замечательным фактом было отсутствие слова «работа» в языке екуана. Казалось, что представление екуана о работе было совершенно отлично от нашего. У них были слова, обозначающие любые занятия, но не было общего термина. Они не делали различия между работой и другими занятиями. Для Жан этот пример был свидетельством того, что характер труда в цивилизованных странах совсем не отвечает требованиям человеческой природы.
Она описывает, что жизнь и труд в индейской деревне не разделены, труд и есть жизнь, поэтому труд не воспринимается как что-то обременительное и не делает жителей несчастными, как это зачастую происходит в «цивилизованном» обществе.
Екуана также стремятся обладать теми или иными вещами либо людьми, однако одержание верха над другим как самоцель никогда не служило мотивом. У них даже нет состязательных игр, хотя игры, конечно, существуют. Соперничество не нужно для их нормального эмоционального здоровья, поэтому в культуре екуана конкуренции не существует; нам же тяжело представить нашу жизнь без конкуренции, так же тяжело, как представить себя счастливыми здесь и сейчас.
Оба племени с готовностью работали за привозные безделушки или выменивали их, но ни за что не поступались своими взглядами, традициями или образом жизни. Ради обладания этими предметами они не соглашались на неинтересную для них работу и не работали, если им становилось скучно. Мы, пленники интеллекта, забыли свое врожденное умение определять то, что нам надо, настолько, что уже не можем понять, где наши истинные потребности, а где – искаженные.
По мере того, как автор живет с индейцами все дольше и дольше и узнает их образ жизни и мысли, она все больше подвергает сомнению прежние «очевидные» истины типа: «Прогресс – это хорошо», «Человек должен жить по придуманным им законам», «Ребенок принадлежит своим родителям», «Отдых приятнее, чем работа».
Чтобы понять, чем же все-таки являются врожденные ожидания человека, нет смысла изучать сравнительно новое направление развития – цивилизацию. Но изучение человека, и сейчас живущего по законам «правильного» поведения, безусловно, может дать нам много больше. Ожидания, с которыми мы приходим в этот мир, неразрывно связаны с заложенными в нас линиями развития (например, такими, как сосание, самосохранение, подражание). Как только мы получаем толчок в виде ожидаемого нами обращения или ожидаемых нами определенных обстоятельств, мы начинаем развиваться в заданном направлении, как нас к тому и подготовил опыт предков.
Континуум человека можно определить как цепь последовательных событий, отвечающих заложенным в нем ожиданиям и тенденциям и происходящих в условиях, в которых эти ожидания и тенденции были сформированы ранее у его предков.
К этим условиям относится и «правильное», то есть удовлетворяющее истинные потребности человека, отношение других людей.
Установки, получаемые умом младенца, определяют диапазоны восприятия, которые он будет использовать в жизни. Ребенок ожидает в этом от своего опыта большого количества разнообразных подсказок. Кроме того, он ожидает, что специфика опыта, из которого он извлекает подсказки, окажется полезной и будет иметь прямое отношение к тому, что он повстречает в жизни.
Когда последующие события не отвечают характеру опыта, обусловившего его поведение, человек склонен влиять на события так, чтобы они стали похожи на первоначальный опыт, даже если это не в его интересах. Если он привык к одиночеству, то бессознательно устроит свои дела так, чтобы чувствовать схожее одиночество. Человек имеет тенденцию поддерживать даже обычный уровень беспокойства. Если вдруг окажется, что беспокоиться не о чем, то это может вызвать куда более глубокое и острое волнение. Для кого-то, кто привык жить «на краю пропасти», полная защищенность и спокойствие становятся столь же невыносимыми, как и падение на самое дно пропасти.
Во всех этих случаях действует тенденция поддерживать то, что должно было быть полным благополучием, заложенным в младенчестве.
Инстинкт не рассуждает. Он под воздействием огромного опыта природных законов предполагает, что в интересах индивида будет закрепляться в жизни в соответствии с его первоначальным опытом. Подобный полезный механизм стал жестокой ловушкой, своеобразным пожизненным заключением в переносной тюрьме.
Для человека с полноценным детством и, следовательно, живущего полноценной жизнью, даже потеря постоянного партнера в любом возрасте не является потерей «всего на свете». Его или ее самость – это не пустой сосуд, чье содержание или мотивация зависят от другого. Полностью зрелый взрослый человек будет скорбеть, возможно, на время уйдет от дел и переориентирует силы с тем, чтобы приспособиться к новым обстоятельствам.
Деятельность ребенка во время «ручного периода» очень ограниченна, но все же он получает разнообразный опыт, находясь на руках занятого делом человека.
По мере того как ожидания ребенка удовлетворяются и он становится психологически развитым и готовым к получению нового опыта, он подает сигнал, означающий изменение ожиданий в соответствии с его внутренними импульсами. Эти сигналы правильно истолковываются врожденным инстинктом его родителей.
Первый свой опыт ребенок в основном получает от тела занятой матери. Ее постоянное движение и деятельность дают младенцу представление об активной жизни. Постепенно он усваивает, что движение – это одно из свойств этого мира, которое будет всегда ассоциироваться с уютным чувством самости, открытым в «ручном периоде».
Если мать относится к ребенку, словно к хрупкой хрустальной вазе, то ему будет казаться, что он таков и есть. И наоборот, грубоватое и бесцеремонное обращение позволит ему ощущать себя сильным, выносливым, умеющим приспособиться к любым условиям и ситуациям. Ребенку не просто неприятно это чувство хрупкости, слабости и уязвимости, оно мешает дальнейшему развитию и создает проблемы в старшем возрасте.
Сначала малыш получает опыт от тела взрослого, держащего его на руках, в виде звуков, запахов, вкуса, тактильных ощущений и зрительных образов, а затем по мере развития познавательных способностей его опыт расширяется до восприятия различных событий и предметов. Ребенок начинает строить ассоциации.
Ледлофф подробно рассказывает в книге, как индейцы воспитывают своих детей в «ручном» и более зрелом периоде. В «ручном» периоде ребенок не покидает рук или тела матери, индейцы не используют манежы или подобные приспособления. Однако и мать не рассматривает уход за младенцем как отдельное занятие, ребенок просто находится при матери во всех ее повседневных делах. Нахождение при себе детей матери не рассматривают обременительным и не раздражаются на различные проявления младенческих действий или потребностей, которые мы могли бы счесть неприятными.
Если ребенок по какой-то причине плачет во время беседы взрослых, его мать тихонько шепчет «тсс-с» на ухо малышу, чтобы отвлечь его от плача.
Она прерывает беседу с людьми, не выказывая и тени осуждения и недовольства поведением ребенка и тем, что ее оторвали от беседы. Мать екуана редко замечает то, что чадо обслюнявило ее одежду. Если же она и вытирает ему рот тыльной стороной ладони, то это делается как бы по ходу дела, не уделяя повышенного внимания, то есть так, как если бы она ухаживала за собой. Если ребенок мочится или опорожняется, она быстро отставит ребенка от себя и будет держать до тех пор, пока он не закончит.
Позже приходит время приучать малыша следить за домашним порядком, и его непременно выставят за дверь, если он пописал или покакал в хижине. Но к тому времени ребенок уже настолько привык к ощущению своей правильности и к тому, что таковым его считают соплеменники, что вся его общественная жизнь естественным образом протекает в гармонии с жизнью его племени. Если же действия малыша встречаются неодобрением, то он знает, что взрослые недовольны лишь его отдельным поступком, а не им самим в целом, поэтому малыш склонен подчиняться требованиям.
Он никогда не чувствует, что он плох, а только в крайнем случае, что он любимый ребенок, совершающий нежелательное действие. Ребенок сам хочет прекратить делать то, что не нравится окружающим. Он социален по своей природе. Вот так живут люди, которые следуют своей природе коллективных животных.
Если человек, проводя детство, и особенно младенчество, недополучил чего-то из ожидаемых событий и остался обделенным необходимым опытом, он лишится какой-то части благополучия. Возможно, эта часть будет крохотной и поэтому незаметной для нас, а может быть, она отсутствует у такого большого числа людей, что мы вовсе и не подозреваем о нашей ущербности. Например, некоторые исследования, которые приводит автор, показали, что отсутствие в младенчестве опыта ползания на четвереньках в дальнейшем оказывает негативное влияние на речь и развитие речевых способностей.
Ребенок, получивший в полном объеме опыт, предусмотренный континуумом, обращается за утешением к матери лишь в чрезвычайных ситуациях.
Екуана признают потребность человека чувствовать себя защищенным и понимают, что в интересах всего общества не оставлять эту потребность неудовлетворенной. Это еще одна гарантия того, что под действием тяжелых обстоятельств кто-то из племени, несмотря на присущую ему склонность жить в коллективе, не станет замкнутым, необщительным или даже опасным.
У екуана мать или тот, кто ее заменяет, очень спокойно относятся к ребенку и обычно заняты каким-нибудь не связанным с ним делом. Между тем они в любой момент готовы встретить малыша, ползком или на четвереньках возвращающегося после очередного приключения. Мать не перестает готовить или заниматься каким-нибудь другим делом, если только не требуется ее полное внимание. Она не бросается к малышу с распростертыми объятиями, но спокойно и по-деловому позволяет ребенку быть рядом с ней или, если она ходит с места на место, сажает его на бедро и носит с собой, поддерживая рукой.
Она никогда не вступает первая в общение с ребенком и участвует в этом общении только пассивно.
Это ребенок находит ее и показывает ей своим поведением, чего он хочет. Во всех случаях ребенок играет активную, а мать – пассивную роль: он приходит к ней спать, когда устал, и есть, когда проголодался. Изучение огромного мира перемежается со встречами с матерью. Эти встречи придают ему силы, и, когда он отлучается, уверенность в постоянном присутствии матери еще больше ободряет его.
Ребенок не требует и не получает полного внимания матери, ибо его не обременяет груз нереализованных бессознательных желаний, и положение вещей в настоящем его полностью устраивает.
По всему было видно, что семья и община ожидали, что ребенок сам может о себе позаботиться. Он еще не умел ходить, но уже почти не нуждался в посторонней помощи (хотя он знал, где можно получить помощь в случае необходимости). Отправляясь на реку или на дальний огород, мать обычно брала его с собой. Она поднимала ребенка за предплечье, сажала себе на бедро и рассчитывала, что он будет сам следить за равновесием или держаться за перевязь, которую она иногда носила, чтобы поддержать его вес.
Где бы она ни находилась, опуская его на землю в безопасном месте, она ожидала, что он будет в безопасности безо всякого наблюдения.
Подражая мужчинам, мальчики узнают о своем месте в культуре и об устройстве своего общества. Чуть повзрослев, девочки станут следовать примеру женщин и активно участвовать в их занятиях.
Ребенку не дается указаний, идущих вразрез с его собственным пониманием того, как играть, сколько есть, когда спать и т. д. Но когда требуется его помощь, от него ожидают немедленного повиновения. Отдавая приказы типа: «Принеси воды!», «Наломай веток для костра!», «Подай мне вон то!», «Дай малышу банан!» – взрослый исходит из врожденной социальности ребенка и твердого знания того, что ребенок хочет быть полезным и желает участвовать в жизни своего племени. Никто не следит за тем, выполнил ли ребенок поручение; никто не сомневается в его желании сотрудничать. Будучи социальным животным, ребенок делает то, чего от него ожидают, без колебаний и со всем старанием, на которое он только способен.
Дети екуана оказываются в огромном количестве потенциально опасных ситуаций: это повсеместное присутствие острейших мачете и ножей, на которые можно наступить, упасть и с которыми можно свободно играть; горячие головешки, луки с острыми стрелами; реки с сильным течением, хищные животные и прочие опасности джунглей. При этом за два с половиной года, проведенных с екуана, Жан почти не была свидетельницей детских травм. Уверенность ребенка в своих силах зависит от возложенной на него ответственности. Способность заботиться о себе у большинства западных детей используется только частично, а большая часть забот взята на себя родителями. С присущим ему неприятием излишеств континуум устраняет ровно столько механизмов самосохранения, сколько взяли на себя другие. В результате снижается эффективность, поскольку никто, кроме самого ребенка, не может постоянно и тщательно быть на страже всех окружающих его обстоятельств. Это еще один пример попытки сделать что-либо лучше, чем сделала природа; еще один пример недоверия к способностям, находящимся на уровне подсознания, и узурпации его функций интеллектом, который не может принять во внимание весь объем соответствующей информации.
Екуана проводят очень много времени среди своих соплеменников. Мужчины часто вместе охотятся, ловят рыбу определенными способами, делают каноэ на определенном этапе работы и строят хижины. Они вместе отправляются в торговые путешествия или рубят и жгут деревья, расчищая место для огородов. Женщины и девочки вместе ходят на огород и за водой, готовят маниоку и т. д. Мальчики обычно группами тренируются в стрельбе из лука и дротиками, играют, плавают, ловят рыбу, исследуют окрестности или собирают съедобные растения и плоды. Мужчины, женщины, девочки, мальчики или семьи, занимаясь общими делами, много разговаривают в приподнятом настроении и с юмором. Смеются необычайно часто; молодые люди часто дружно смеются в конце хорошей истории, новости или шутки. Такая праздничная атмосфера является повседневной нормой.
Дети екуана в отличие от любых других детей не дерутся и не ругаются между собой. Не существует соперничества, а лидерство возникает по инициативе желающих подчиняться.
За все годы, проведенные с екуана, автор никогда не видела ссор между детьми, не говоря уже о драках. Единственные злые слова были сказаны при очень редких взрывах раздражения взрослого нежелательным поведением ребенка. Взрослые кричали ребенку несколько слов, объяснявших причину их раздражения. Дети стояли с озабоченным видом или бросались исправлять ошибку; никто больше не ворчал, когда все было улажено ребенком или взрослым. Таким образом, они живут в счастливой гармонии друг с другом и с самими собой.
При изучении жизни цивилизованного человека нужно постоянно учитывать фактор практически полного отсутствия у нас опыта «ручного периода» и других, последующих за ним, ожидаемых впечатлений, а также тот факт, что мы продолжаем уже на подсознательном уровне искать этих впечатлений и опыта в определенном и заложенном природой порядке.
Уже с рождения мы далеки от своего континуума и, оставленные в своих кроватках и колясках, чахнем от недостатка впечатлений вдали от движения и жизни.
Какая-то часть нас так и остается ребенком и вносит диссонанс в жизнь уже подростков и взрослых. Но мы не можем выбросить из нас эту «детскую» часть. Неудовлетворенная потребность во впечатлениях «ручного периода» ждет своего удовлетворения и накладывает отпечаток на дальнейшее развитие тела и мышления.
Внимательный наблюдатель заметит у людей цивилизации сходные болезни, связанные с отходом от континуума. Ненависть к себе, неуверенность – обычные явления в нашем обществе. По мере взросления человека поиск опыта «ручного периода» принимает различные причудливые формы. Потеря жизненно важного ощущения благополучия и правильности, которое как раз и приобретается во время «ручного периода», ведет к бесцельным поискам подходящей ему замены. Ощущение счастья уже перестает быть нормальным состоянием человека и вместо этого становится его целью. Целью, которую человек пытается достичь, предпринимая всевозможные усилия, приносящие краткий, но иногда и более продолжительный результат.
Теперь, когда мы имеем перед собой пример образа жизни индейцев екуана, на первый взгляд совершенно бессмысленные действия, совершаемые человеком цивилизации, приобретают смысл и значение.
Без необходимых ему впечатлений человек не может правильно развиваться; когда же требуемый опыт накоплен, становится возможным дальнейшее развитие. Действия, казалось бы, связанные как причина и следствие могут проистекать из независимых стремлений получить требуемый опыт.
Ребенок по крупицам собирает необходимый для развития опыт. Ребенок, которого не держат на руках, не только копит опыт, но и своим поведением пытается как-то заменить недополученный опыт и смягчить страдания. Он яростно пинает ногами, пытаясь забить мучительное желание прикосновений теплой плоти, он машет руками, вертит головой из стороны в сторону, чтобы отключить свои органы чувств, напрягает тело, выгибая дугой спину. Ребенок находит какое-то утешение в своем большом пальце: он немного успокаивает непрекращающееся зудящее желание во рту. Сосет он палец довольно редко, лишь только тогда, когда хочет есть до положенного расписанием кормления. Обычно же ребенок просто держит палец во рту, измученном невыносимой пустотой, вечным одиночеством, чувством того, что он находится на окраине жизни.
Нам нужен неизменный образ жизни, требующий сотрудничества членов общества в рамках, не выходящих за пределы их естественных склонностей. Работа должна быть такого рода, чтобы человек, ранние потребности которого были удовлетворены, мог бы получать от нее удовольствие и, следовательно, мог бы беспрепятственно реализовывать свои способности и желание вести себя социально. Семьи должны находиться в тесном контакте друг с другом, и каждый человек на протяжении всей рабочей жизни должен иметь возможность быть в коллективе и сотрудничать с другими членами общества. Женщина, проводящая все время одна с детьми, лишена социальной стимуляции и нуждается в эмоциональной и интеллектуальной поддержке, которую дети обеспечить не могут. Результаты плачевны для всех: для матери, ребенка, семьи и общества.
Наши домохозяйки вместо того, чтобы жаловаться на свою скучную тяжелую жизнь, могли бы договориться работать по дому в компании рядом живущих подруг. В этом случае детям не нужно уделять внимание сверх того, что совершенно необходимо, чтобы позволить им участвовать в работе взрослых.
Если дети находятся на периферии, а не в центре забот взрослого, они с легкостью найдут себе интересное занятие, развиваясь таким образом в своем темпе без всякого давления извне.
Дети для того, чтобы постоянно иметь перед глазами пример взрослых, должны иметь возможность ходить с родителями, куда бы они ни направлялись.
В обществе, соответствующем континууму, разные поколения должны жить под одной крышей к обоюдной пользе. Дедушки и бабушки в меру своих сил помогали бы молодым, а люди в расцвете своих трудовых способностей обслуживали бы стариков и детей.
Осознание необходимости длительного и тесного контакта с одними и теми же людьми – сильный стимул к тому, чтобы относиться к ним честно и уважительно. Человек никак не может жить среди тысяч или миллионов других людей. Он может поддерживать отношения только с ограниченным числом людей. Поэтому в больших городах, несмотря на огромное население, каждый человек имеет более-менее соответствующий размерам племени круг знакомых по работе и в обществе.
Маленьким детям, не получившим опыт привязанности в младенчестве, может быть чрезвычайно полезно просто сидеть на коленях у родителей (или у кого-нибудь еще) при любом удобном случае и спать с ними в одной постели. Наверное, довольно скоро они получат все, что им требуется, и захотят спать в отдельной кровати, точно так же, как если бы они спали в постели с родителями с самого рождения.
Очень широко распространено убеждение, что, обращая на ребенка слишком много внимания, мы мешаем развитию независимости и что, постоянно таская его на руках, мы ослабляем его будущую уверенность в себе. Мы уже обсудили, что независимость сама по себе возникает из полноценного опыта «ручного периода», когда ребенок постоянно находится рядом с родителем, не обращающим на него чрезмерного внимания. Он просто наблюдает окружающий мир и жизнь своего родителя, находясь в полной безопасности на руках. Когда малыш покидает руки матери и начинает ползать, бегать на четвереньках и ходить, никто даже не пытается вмешаться и «защитить от опасностей».
Здесь роль матери заключается в том, чтобы быть готовой приласкать и утешить ребенка, когда он приходит к ней или зовет ее. И уже не ее дело руководить занятиями или защищать от опасностей, с которыми он и сам может справиться, если ему предоставить такую возможность. Пожалуй, это самое сложное место в переходе на путь континуума. Матери придется, насколько возможно, поверить в способность ребенка заботиться о своей безопасности. Не каждая мать сможет позволить ребенку свободно забавляться острыми ножами и огнем или играть рядом с речками и прудами, хотя екуана даже не задумываясь это позволяют: они знают об огромных способностях детей к самосохранению.
Но чем меньше ответственности за безопасность ребенка будет брать на себя мать в нашем обществе, тем быстрее и полноценнее ребенок станет независимым. Он и сам поймет, когда ему нужна помощь или поддержка. Именно ребенок должен стать инициатором общения. Чересчур опекаемым, зависимым ребенок становится тогда, когда его инициативу постоянно перехватывает не в меру заботливая мать, а не когда малыша держали на руках в первые месяцы его жизни, что ему было особенно важно.
Современный образ жизни создает бесчисленные препятствия для нормального функционирования человеческого континуума. У нас есть не только противоречащие континууму обычаи, такие как разлучение ребенка и матери после родов в больнице, использование колясок, кроваток и манежей, но и всеобщее убеждение, что молодая мама не должна брать ребенка с собой на работу или в гости. Кроме того, наши квартиры и дома изолированы друг от друга, в результате мамы лишены компании взрослых и умирают от скуки, а дети нигде не могут свободно общаться со своими сверстниками и старшими детьми, кроме как на малочисленных игровых площадках или в школе. Даже там они обычно практически полностью ограничены общением с детьми своего возраста.
Многим матерям вряд ли разрешат приносить детей на работу. Но чаще всего человек сам выбирает работу, и матери могли бы, если бы осознали настоятельную необходимость быть с ребенком в первый год его жизни, оставить работу, чтобы предотвратить страдания, которые испортят всю его жизнь, а также надолго лягут тяжелой ношей и на нее.
С другой стороны, многие матери просто вынуждены работать. Но при этом они не оставляют детей дома одних; они нанимают няню или оставляют их с бабушкой либо еще каким-то способом обеспечивают ребенку контакт со взрослым. Опекуну ребенка могут быть даны инструкции носить его на себе.
Держать ребенка во время работы по дому – это дело привычки. Очень помогает перевязь, которую надевают через одно плечо и которая поддерживает ребенка на противоположном бедре. Существуют также рюкзаки для детей с лямками через каждое плечо, позволяющие оставлять руки свободными. Было бы замечательно, если бы мы научились воспринимать уход за ребенком не как тяжелую работу, а как побочную основной, не требующую никаких усилий деятельность. Работать, ходить по магазинам, готовить пищу, убирать дом, гулять, беседовать с друзьями – вот чем нужно заниматься, чему нужно уделять время, что нужно считать занятиями. Ребенка (вместе с другими детьми) просто берут с собой как само собой разумеющееся; не нужно специально уделять ему время, кроме нескольких минут, требующихся для смены пеленок.
Купать его можно, когда купаешься сам. Не обязательно отрываться от своих занятий и во время кормления грудью. Все дело только в изменении наших взглядов с зацикленных на ребенке на более подходящие для сильного разумного существа, которое по своей природе может получать удовольствие от работы и общения с другими взрослыми.
О Джин Лидлофф, авторе «Концепции континуума»
«В детстве меня привлекало все, что было связано с джунглями. В этом было что-то первобытное, что-то правильное».
Увлечение Джин Лидлофф дикой природой привело к ее приключениям в тропических лесах Амазонки, открытию концепции континуума и глубокому влиянию ее книги на воспитание детей в современном обществе. Она скончалась в 2011 году, и ее драматическая история жизни была задокументирована в биографии под названием Джунгли Джин , подробно написанное другом и доверенным лицом Джин, Джералин Жендро.
Джералин также написала некролог Джин, показанный ниже в том виде, в каком он появился в местной газете Джин…
Лидлофф вернул нас в каменный век
Джин Лидлофф, автор книги Континуум Концепт , мирно скончалась в предрассветные часы на своем плавучем доме в Саусалито (Калифорния) в прошлый вторник (15 марта 2011 г.
Мисс Лидлофф родилась 26 ноября 1926 года в Нью-Йорке. Она выросла в Верхнем Вест-Сайде на Манхэттене и окончила Семинарию для молодых женщин Дрю, а затем в течение одного года поступила в Корнельский университет. Когда в 1951 году скончалась ее любимая бабушка Розебель Шифф, г-жа Лидлофф покинула Штаты и отправилась в Европу. Оказавшись там, она начала работать в Conde Naste в качестве модели для Paris Vogue . Она выучила французский, итальянский и испанский языки (без формального языкового обучения) и начала время от времени подрабатывать переводчиком.
С рекомендательными письмами от своих знакомых в нью-йоркской элите Джин отправилась во Флоренцию, Германию, и на Французскую Ривьеру. В то время в высшем обществе главной новостью была «вечеринка века». Коронованные главы государств, кинозвезды, высокопоставленные лица, писатели, художники и все, кто был кем-либо, были приглашены в Palazzo Labia на бал-маскарад, устроенный ярким миллионером Карлосом де Беистеги.
Именно здесь г-жа Лидлофф пересеклась с двумя итальянцами, которые открыли дверь в джунгли Южной Америки и ее судьбу исследователя.
В течение следующих нескольких лет г-жа Лидлофф совершила пять экспедиций в Венесуэлу — якобы для охоты за алмазами — и провела более двух с половиной лет среди аборигенных племен глубоко в тропических лесах. По возвращении в Нью-Йорк и Рим она привлекла большое внимание своими приключениями. Она появилась на The Tonight Show с Джонни Карсоном, дала интервью Барбаре Уолтерс и встретилась с Маргарет Мид и многими представителями интеллектуальной элиты того времени, некоторые из которых задавались вопросом, что могла сказать молодая женщина без высшего образования. . Ответ г-жи Лидлофф был непримиримым; она считала, что ее неграмотный статус позволял ее разуму оставаться свободным от конструкций, которые могли помешать ей видеть индейцев и учиться на этом опыте.
Именно в эти годы Джин подружилась с Джорджем Плимптоном, редактором «Парижское обозрение» , и ему предложили написать книгу.
Тем временем знания, которые она приобрела, живя среди двух племенных народов — екуана и санема, — начали сливаться в уникальный взгляд на человеческую природу, который был бы далек от «блондина, идущего вверх по Амазонке». тщеславие, которое литературный мир надеялся выбить из нее.
Проницательные наблюдения и проницательность г-жи Лидлофф в конце концов породили The Continuum Concept , впервые опубликованная в 1975 году Дакворт из Лондона, где она прожила более десяти лет. Книга и уникальный гений г-жи Лидлофф получили широкое признание таких светил, как Глория Стейнем, Джонас Солк, Джордж Леонард (Институт Эсален), Фрэнк Лейк (Первичная интеграционная терапия), Адам Ярмолинский (Мозговой фонд Кеннеди), художник Эндрю Уайет и даже легендарный певец и автор песен Джон Леннон, который нашел в ее словах глубоко утешительные «домашние истины».
Несмотря на то, что в настоящее время он публикуется как часть серии под названием «Классика детского развития», которая включает «Младенцы и их матери » Д.
В. Винникотт, Концепция Континуума изначально задумывалась как трактат о человеческой природе, разъясняющий и защищающий то, что г-жа Лидлофф назвала «фазой боевой готовности». Жизненная важность этого периода в жизни ребенка никогда еще не понималась и не формулировалась так ясно, как это было сделано этой женщиной, чье собственное детство лишило ее столь необходимой жизненной связи с матерью, которая обеспечивает растущему младенцу ощущение того, что он одновременно и достоин, и и добро пожаловать.
назвал г-жу Лидлофф «Живым сокровищем», и, хотя у нее никогда не было собственных детей, она полностью приняла материнство и опосредованно испытала его, поощряя миллионы мам следовать ясным и недвусмысленным императивам природы. Она поддерживала тысячи родителей напрямую, консультируясь по телефону и переписываясь, и поддерживала связь со своими многочисленными последователями и преданными друзьями со всего мира в последние дни своей жизни.
* &аст; &аст;
Next: Понимание концепции Continuum
Концепция Continuum — определение
Согласно Джин Лидлофф, концепция континуума — это идея о том, что для достижения оптимального физического, умственного и эмоционального развития людям — особенно младенцам — требуется опыт, к которому наш вид приспособился в течение длительного процесса нашей эволюции . На протяжении бесчисленных тысячелетий следующие переживания были практически универсальными для «примитивных» младенцев и детей:
- Естественные роды — Опыт родов, который разворачивался в соответствии с изысканным процессом эволюции природы, поддерживаемым культурой веры в внутреннюю мудрость тела роженицы.
- Грудное вскармливание — Младенцы часто сосут грудь, побуждаемые их собственными внутренними сигналами, особенно в течение первого или двух лет, при этом менее частые кормления часто продолжаются намного дольше двух лет.
- Совместный сон — Младенцы делили постель родителей или иным образом поддерживали прямой контакт или непосредственную близость со своими основными опекунами в ночное время, обычно в течение не менее двух лет, прежде чем перейти в другую конфигурацию (но
- Фаза на руках — В течение первых шести месяцев или около того младенцев постоянно носили на руках или иным образом физически контактировали с опекунами (чаще всего с матерями, но также с другими членами семьи и сообщества, включая детей старшего возраста), в то время как люди неся их, занимались своими обычными делами. Это позволяло им впитывать образы, звуки и движения культуры, в которой они росли. Фаза на руках заканчивается, когда дети начинают ползать и ползать, хотя они получают пользу от того, что их носят на руках (реже) даже после того, как они научатся ходить.
- Оперативная забота — Младенцы развили высокий уровень эмоционального интеллекта, поскольку их опекуны присутствовали, были настроены и реагировали на их сигналы (корчились, плакали и т. д.) — реагировали немедленно, без осуждения, неудовольствия или обесценивания поступков младенцев. потребностей, но не проявляя чрезмерной заботы и не делая их постоянным центром внимания.
- Большие ожидания — Дети почувствовали (и оправдали) позитивных ожиданий старших , которые были основаны на вере в то, что дети от природы социальны и склонны к сотрудничеству. Кроме того, родители ожидали, что инстинкты самосохранения их детей обеспечат их безопасность, что позволило детям развить соответствующий уровень осторожности и высокий уровень уверенности без вмешательства родительского беспокойства и чрезмерной защиты.
- Безусловная любовь — Дети чувствовали себя желанными и достойными в глазах родителей и опекунов. Веря в врожденную общительность детей, старшие никогда не поддавались искушению отказываться от их любви и уважения в качестве рычага для принуждения к хорошему поведению.
Генетически младенец, рожденный сегодня, практически идентичен своим двоюродным родственникам в древности, врожденно обладая тем, что Лидлофф назвал ожиданиями континуума для переживаний, подобных описанным выше.
Но из-за современной западной практики родовспоможения и ухода за детьми континуальные ожидания наших детей часто не оправдываются, если не полностью не оправдываются:
- Медикаментозные роды — Младенцы обычно переживают травматическое разлучение со своими матерями при рождении из-за медицинского вмешательства и помещения в родильное отделение, в физической изоляции, за исключением звука плача других новорожденных. Многие (если не большинство) младенцев мужского пола получают дополнительную травму из-за ненужной с медицинской точки зрения операции по обрезанию.
- Кормление по расписанию — Внутренние сигналы грудного ребенка часто игнорируются или «умиротворяются» искусственными сосками. Естественное грудное вскармливание, если таковое имеется, полностью заменяется кормлением «смесью» для большинства детей до шестимесячного возраста, несмотря на официальные рекомендации грудного вскармливания не менее двух лет.
- Одиночный сон — Ночью детей отделяют от воспитателей, обычно заставляют спать в отдельной комнате. Младенцы обычно подвергаются травматическим тренировкам сна «выплакаться».
- Исключение из общества — Во время того, что должно было бы быть фазой «оружия», современных младенцев часто отправляют в кроватки или манежи, где нет ничего, кроме безжизненных игрушек и гаджетов, чтобы стимулировать их голодный мозг. Их исключение из нормальной взрослой деятельности лишает их опыта, который заложил бы основу для легкой социализации, тем самым создавая оправдание для принудительной дисциплины в более позднем детстве.
- Отключение — Когда современные младенцы и малыши плачут или иным образом сигнализируют о своих потребностях, их опекуны часто игнорируют, обескураживают, принижают или даже наказывают их. Или опекуны могут реагировать с тревогой и чрезмерной заботой, полагаясь на детей, чтобы они руководили их уходом. Лидлофф назвал эту смену ролей ориентированность на ребенка , что противоречит континуальным ожиданиям детей и вызывает у них тревогу. Дети ожидают, что у них будут уверенные в себе, настроенные опекуны, чье внешнее внимание сосредоточено на общественной жизни.
- Низкие ожидания — Дети чувствуют неявные ожидания своих старших и инстинктивно подчиняются таким ожиданиям, положительным или отрицательным , как если бы они были явными инструкциями. Когда они подвергаются чрезмерной защите, непрекращающимся предупреждениям, строгому контролю, угрозам, наказаниям, вознаграждениям и т. д., посыл ясен: их ожидают неприятности.
- Обусловленность — Традиционное воспитание непреднамеренно учит детей тому, что их самооценка зависит от их поведения и результатов в различных социальных контекстах. Ощущение, что родительская любовь будет прервана при определенных условиях, способствует хронической слабой тревожности у детей, что делает их более восприимчивыми к манипуляциям и расстройствам психического здоровья в более позднем возрасте.
Младенцы обычно подвергаются травматическим тренировкам сна «выплакаться».
Дети ожидают, что у них будут уверенные в себе, настроенные опекуны, чье внешнее внимание сосредоточено на общественной жизни. Эволюция не подготовила человеческих детей, особенно новорожденных, к опыту современного традиционного воспитания.
Они не могут понять, почему их отчаянные крики об исполнении врожденных ожиданий остаются без ответа, и у них развивается чувство неправоты и стыда за себя и свои желания. Однако, если континуумные ожидания детей оправдываются — именно вначале, с возможными большими вариациями по мере взросления — они становятся более уверенными в себе и демонстрируют более высокий уровень благополучия и радости.
Младенцы, чьи континуальные потребности удовлетворяются на ранней стадии, когда они находятся в руках, вырастают, имеют большую самооценку и становятся более независимыми, чем те, чьи крики остаются без ответа из-за страха «испортить» их или сделать слишком зависимыми.
К счастью, «разорванный континуум» практически любого человека — ребенка, подростка или взрослого — можно вылечить. Этот потенциал исследуется в седьмой главе «Концепция континуума » и был в центре внимания работы Лидлофф в ее последние годы.
Из книги…
Джин Лиедлофф любила слова и игру слов, что может объяснить, почему она использовала слово континуум с множественными взаимосвязанными коннотациями, которые необходимо понять и интегрировать, чтобы полностью понять концепцию.
Вот несколько выдержек из раздела книги, в котором концепция континуума впервые подробно исследуется:
…Не секрет, что «эксперты» не открыли, как жить удовлетворительно, но чем больше они терпят неудачу, тем больше они пытаются поставить проблемы под исключительное влияние разума и запретить то, что разум не может понять или контролировать.
Мы теперь справедливо подчинены интеллекту; наше врожденное чувство того, что хорошо для нас, подорвано до такой степени, что мы едва осознаем его действие и не можем отличить первоначальный импульс от искаженного.
… [Определение того, что для нас хорошо] в течение многих миллионов лет управлялось бесконечно более утонченными и знающими областями разума, называемыми инстинктами. … [Бессознательное] может производить любое количество наблюдений, расчетов, синтезов и исполнений одновременно и правильно.
… Под «правильным» здесь понимается то, что соответствует древнему континууму нашего вида, поскольку оно соответствует тенденциям и ожиданиям, с которыми мы развивались.
…Человеческий континуум можно также определить как последовательность опыта, которая соответствует ожиданиям и тенденциям человеческого вида в среде, соответствующей той, в которой сформировались эти ожидания и тенденции. Он включает в себя соответствующее поведение и обращение с другими людьми как с частью этой среды.
Континуум индивидуума является целым, но образует часть континуума его семьи, которая, в свою очередь, является частью континуума его клана, сообщества и вида, точно так же, как континуум человеческого вида составляет часть континуума всей жизни. .
…Сопротивление изменениям, никоим образом не противоречащее тенденции к развитию, является незаменимой силой для поддержания стабильности любой системы.
Что прервало наше собственное врожденное сопротивление изменениям несколько тысяч лет назад, мы можем только догадываться.
Ожидание в этом смысле так же глубоко укоренено в человеке, как и сам его замысел. Его легкие не только имеют, но можно сказать, что будет , ожидание воздуха, его глаза — ожидание света… [и т. д.]