Цитаты из книги «Легкие миры (сборник)» Татьяны Толстой📚 — лучшие афоризмы, высказывания и крылатые фразы — MyBook.
Что выбрать
Библиотека
Подписка📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
- Главная
- Современная русская литература
- ⭐️Татьяна Толстая
- 📚Легкие миры (сборник)
2 свеклы 2 морковки 2 луковицы 1 килограмм капусты Все это мелко нашинковать, но ни боже мой не натирать на терке, а резать хорошим острым ножом, чтобы получилась соломка толщиной, скажем, в две спички. Лук и капуста, понятно, имеют естественную толщину слоя. Сварить рассол:
Поделиться
Потом прошло. Он разжал свои клещи, сжимавшие мне сердце, он смилостивился и отпустил. Какая разница, кто он был? Он мог был человеком, зверем, вещью, облаком в небе, книгой, строчкой чужих стихов, южным ветром, рвущим степную траву, эпизодом из моего сна, улицей чужого города, заворачивающей за угол в медовом свете заходящего солнца, улыбкой прохожего, парусом на синей волне, весенним вечером, грушевым деревом, обрывком мелодии из чужого, случайного окна.
1 августа 2017Поделиться
Потом прошло. Он разжал свои клещи, сжимавшие мне сердце, он смилостивился и отпустил. Какая разница, кто он был? Он мог был человеком, зверем, вещью, облаком в небе, книгой, строчкой чужих стихов, южным ветром, рвущим степную траву, эпизодом из моего сна, улицей чужого города, заворачивающей за угол в медовом свете заходящего солнца, улыбкой прохожего, парусом на синей волне, весенним вечером, грушевым деревом, обрывком мелодии из чужого, случайного окна.
Поделиться
Ничего не случилось, но, как это всегда бывает с интровертами, я чувствовала, что в моей душе натоптано.
28 сентября 2016Поделиться
Нет, если бы кто-то почему-либо принуждал меня выбирать: ты с ними или с нами? – то я, протестуя, сопротивляясь и кочевряжась, все же, наверно, выбрала бы наш, хамский, теплый, болтливый и невыносимый способ прожить эту жизнь, только бы не слышать эту вежливую, глухую, ужасную тишину.
Поделиться
Ненужные вещи, но это же не причина, чтобы их не покупать.
19 мая 2015Поделиться
– Мы тоже, знаешь, врём будь здоров.
Вряд ли вы тут мировые лидеры.
– Мы уважаем чужую личность, поэтому стараемся врать правдоподобно.
Поделиться
Странная вещь любовь, у нее тысяча лиц. Можно любить что угодно и кого угодно; однажды я любила браслет в витрине магазина, слишком дорогой, чтобы я могла его себе позволить: в конце концов, у меня была семья, дети, я тяжко работала, сжигая свой мозг, чтобы заработать на квартиру, на университетское образование для детей, мне нужно было отложить на болезни, на старость, на больницу для мамы, на внезапный несчастный случай. Мне нельзя было покупать браслет, я его и не купила, но я любила его, я думала о нем, засыпая; я тосковала о нем и плакала.
19 мая 2015Поделиться
Брюки кусачей шерсти, легкий томительный запах нафталинового шарика. Сейчас бы моль не посмотрела на эти глупости, съела бы брюки и шариком закусила; наглая пошла моль, напористая, и глаза у нее жесткие и внимательные.
18 мая 2015Поделиться
Весь попрошайнический бизнес построен на желании человека быть хорошим.
Любовь к себе хорошему, к себе жалеющему затмевает любой здравый смысл. При виде картонки «Подайте на похороны слепой матери» сердце наивного делает тройной перебой, реагирует на все три маркера: материнство, инвалидность, смерть. И откупается по всем трем направлениям.
Поделиться
Премиум
(81 оценка)
Читать книгу: «Легкие миры (сборник)»
Татьяна Толстая
О проекте
Что такое MyBook
Правовая информация
Правообладателям
Документация
Помощь
О подписке
Купить подписку
Бесплатные книги
Подарить подписку
Как оплатить
Ввести подарочный код
Библиотека для компаний
Настройки
Другие проекты
Издать свою книгу
MyBook: Истории
«Легкие миры (сборник)» отзывы и рецензии читателей на книгу📖автора Татьяны Толстой, рейтинг книги — MyBook.
Что выбрать
Библиотека
Подписка📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
org/BreadcrumbList»>отзывов и рецензий на книгу
rvanaya_tucha
Оценил книгу
Есть литература: приключенческая, романы, стихотворные сборники, детская литература, есть фантастика, беллетристика, есть посредственные переводы, современная, античная ‒ есть вот эта всяческая литература, её много, её тебе никогда не прочитать, не перечесть.
А есть книги. Это совсем другое. Они стоят в отдельном месте, на комоде, например, потому что нельзя же их ставить со всеми остальными; или наоборот, они рассеяны по всем полкам, спрятаны от взгляда пытливых друзей и скучающих гостей, и только ты отличишь их.
В твоей жизни они так или иначе стоят особняком, не пропадая в массе прочитанного, не теряясь в списках освоенной литературы. Они всегда как будто есть в тебе, ты всё читаешь, всё говоришь и всё видишь немножко через них. У меня такая – Татьяна Толстая.
Конечно, тесты берут в плен и скручивают. Открывается сборник двумя рассказами крепкой, прочной, но почти невесомой ткани, текстами такими личными, такими честными, что иногда читаешь и забываешь дышать. Но когда ты уже почти уверен, что так будет все четыреста шестьдесят страниц, и почти готов – здесь неожиданный поворот, и вот ты уже втянут в калейдоскопическую метель смеха, страха, тоски, непонимания, смеха, смеха, радости, удивления, смеха, слёз, бессилия, бесстрашия, смеха. И во всей этой катавасии меня восхищает, во-первых, язык, во-вторых, писатель.
Про язык мне читавшим Толстую не объяснять, не читавшим – не объяснить.
Писатель же поражает меня неустановленностью, неясностью, зыбкостью повествовательного образа.
Ты вроде сам читаешь, сам всё видишь, но на самых лихих виражах не веришь глазам своим – как один рассказчик может быть страницу назад таким печальным и добрым, уязвимым, но бесстрашным, а здесь уже хлестать по щекам зазевавшихся ротозеев, раздавать всем сестрам по серьгам и говорить в глаза не очень приятные вещи?? И в этом тоже мастерство Толстой, искусство словотворца – что за столько лет и столько книг не свалялся один, всё под себя подбирающий повествователь. Это тот случай, когда никогда не бывает скучно; никогда не предскажешь хода, никогда не угадаешь заранее тона. Вся Толстая – оппозиция к самой себе. Бог и дух, постник и скоромник, смех и слёзы, смех и слёзы (испорченное напрочь выражение, представляется какой-то не тот смех, идиотский, и не те слёзы, жиденькие, безвкусные, пустые), тяжесть и лёгкие, тьма деревенская и яркое горение среднего класса, сакральное и профанное, участник и наблюдатель, и брат, и отец, и жена.
Не нужно читать «Легкие миры» вечером, ближе ко сну – ни к чему это (и ни к чему хорошему, мне кажется).
Хорошо читать их с утра – особенно если поднять подняли, а разбудить забыли, – сразу после завтрака, когда особенно тяжело оставаться в сознании. Тут надо открыть книжку, конечно, без особой надежды на исцеление, но с мыслью «ну прочитаю хоть страничек с десяток»… И ВОТ ТОГДА РАЗВЕРЗНЕТ ОЧИ ВАМ. И внезапно краем глаза увидите, что за окном уже рассвело (прямо-таки светло), что одеяло уже совсем не манит (и как такое только возможно), что прямо-таки хочется идти руководить (здравствуйте, Алиса Бруновна)!
Открывается, не знаю, отдельный буддийский разум в тебе; тут же в потоки начинает конденсироваться какая-то завалящая энергия; хочется бежать, хочется сидеть и строчить письма, письма, письма, хочется борща, в усадьбу Рериха, вязать шарф, медитировать, смотреть в окно и ничего не делать, ехать, читать книги, Новый Год, торговать антиквариатом, на Остоженку, — продолжите, пожалуйста, список. Только, боюсь, этим снадобьем нельзя увлекаться – если переборщить, начнутся какие-то внутренние антипроцессы, и уйдут силы, потемнеет мир, разверзнется уже ваша душа, и латать её придётся долго.
Толстая сама, желая того, не желая, заговаривает меня не хуже деревенской бабушки, колдует прямо так, у нас на глазах. У каждого своя магия. Я открывала книгу со мыслью «не попадись, не попадись, не попадись под обаяние». И что же в итоге?
Не будем ничего о патриотизме, ни о ложном, ни о настоящем. Не будем о том, о чём так легко сетовать, негодовать, судить, мямлить, скандалить, грызть и потеть — о том самом. Будем о том, что для души.
Её тексты – те же мамины шкатулки из детства. Ты всё здесь уже знаешь, всё уже смотрел, читал, выучил наизусть, но неважно, и ты рассматриваешь и рассматриваешь, и трогаешь пальцами рубашки, письма, обои, набережные, серванты, огурцы, бюст Кирова; и прилагательные с существительными, этот ни с чем не сравнимый, несравненный язык. «Одинокий резиновый сапог сорок большого размера». Ну как можно?
Её книги – как любые любимые книги ‒ это путь без дороги, это деревенская тишина в грохочущем трамвае, это честь и доблесть вечером в очереди в «Пятёрочке»; это прошлое, которого у тебя никогда не было; это вся твоя и чужая жизнь со стороны; это букварь для тех, кто уже научился читать, но умеет только это.
Это весь ты, это вся твоя жизнь, какую ты хотел бы прожить, на бумаге, когда ты сидишь на кухне, а рядом стакан с кефиром и шкурка от банана. Это жизнь, которую ты живёшь для себя, которую ты живёшь внутри: открыто такую жить нельзя, в современном этикете такого не предусмотрено.
Если тебя затаскало по всей этой бесконечной промозглой рутине, если каждый день на работу и почти всегда обратно, если больше всего хочется моргнуть, исчезнуть и возникнуть где-нибудь на трассе за рулём своей машины или в электричке, где за окном ни зги, но ты не можешь даже на выходные в Москву, чтобы выползти из вокзала и зажмуриться от совершенно солнечного солнца, то для тебя Татьяна Толстая пишет книги. В них твой путь без дороги. Всё то, чем так насыщаешься в дороге – а этого-то и не описать, ‒ отчего приезжаешь какой-то внутренне загорелый, всё тут.
А если хочется бессмысленно плакать – поплакать сейчас, пока никто не видит, бурно, ни о чем, нипочему, давясь слезами, утираясь рукавом, туша окурок о балконные перила, обжигая пальцы и попадая не туда.Потому что как попасть туда и где это туда — неизвестно.
Потому что как попасть туда и где это туда — неизвестно._________________________________________________________________
Оригинальная рецензия опубликована в журнале «Звезда»
LiveLib
Поделиться
sireniti
Оценил книгу
Сама то я, скорее всего, не прочитала бы эту книгу. С автором у меня давно не срослось. Но игра есть игра, и вышло даже очень ничего.
Небольшие рассказы, повести, эссе. Где-то с юмором, где-то грустные, ностальгические, современные. О жизни, о политике, о любви, о людях.
США, Крит, Россия. Бизнес, работа, семья, личная жизнь.
Писательница написала обо всём и понемногу. Пыталась быть непредвзятой, честной. Насколько это вышло- судить каждому индивидуально. У меня зачётно.
Интересна история семьи, этот дом «зажравшихся», свадьба родителей. Мне этого даже оказалось мало.
Понравилось отношение Т. Толстой к Штатам. Нет того устоявшегося и уже поднадоевшего мнения, что Америка — зло.
Но и абсолютного поклонения нету. Обычная страна, с такими же людьми, как и мы. И хорошие есть, и плохие, и бюрократия есть, и демократия, пусть и хвалёная, но присутствует.
«Я, в общем, к Америке хорошо отношусь, нынешний антиамериканизм, как и все националистические фобии, мне претит. Баланс хорошего и дурного в Америке очень приличный, а если президент болван, так скоро другого выберут.»
Про президента как в точку вышло. Хотя, конечно же, это написано не про нынешнего президента.
Есть здесь и про Путина, и про народ на коленях, и про инаугурацию с банкетом, которые подтачивают бюджет страны. Да и вообще мысли прогрессивные, автор бьёт метко, пусть даже и по больным местам.
Посмеялась над рассказом про сыр, про говорящие фамилии, «Кремлёвские сценарии» тоже повеселили.
Рекомендовать не буду, не всем понравится, хотя оценки, смотрю хорошие, и рецензии хвалебные.
LiveLib
Поделиться
nad1204
Оценил книгу
Боже, как же она пишет! Какое же удовольствие читать Татьяну Толстую!
И совсем даже неважно о чем этот сборник (я бы коротко сказала: о жизни), хотя повести и рассказы в нем просто великолепны, но вот такова магия слова автора, что сюжеты становятся просто вторичны.
Я не побоюсь сказать, что Татьяна Толстая, пожалуй, единственный современный писатель в России, который владеет и умеет писать на таком сочном, образном, ярком языке.
А ещё мне очень нравится её язвительная ироничность. Острый язычок, чего уж там!
Она меня покорила ещё своим «Кысем», но вот почему-то больше я у неё ничего не читала. После этого сборника уж точно буду исправлять это упущение.
Друзья, а что бы вы посоветовали прочитать у Толстой в первую очередь?
LiveLib
Поделиться
margo000
Оценил книгу
Охота на снаркомонов 2015 (11/20)
/Интересно, то, что меня в последнее время всё чаще и чаще, всё больше и больше тянет на автобиографии, мемуары, воспоминания, — это симптом? и симптом чего именно?/
Книга для многоразового пользования! Во всяком случае, для меня она именно такая, я уверена.
Ибо она многогранная, многослойная, многозначная. И читать ее не перечитать.
Нет, безусловно, каждый рассказ или каждое эссе вполне конечны, но не перечитать нам с вами в этой книге смыслов и скрытостей самых разных — вот что я имею в виду.
Что интересно: Толстая открывает своими книгами мне меня саму.
Вот читаю я тот или иной рассказ и сама себе удивляюсь: то одно воспоминание возникнет в памяти, то другая ассоциация выпрыгнет перед глазами. Честно говоря, думала, что читать книгу буду вечно: настолько часто задумывалась я о своем, выпадая из написанного.
Но через дня три всё-таки обнаружила себя на последней странице сборника и сразу озадачилась вопросом: когда я могу позволить себе приняться за чтение этой книги заново? («позволить себе» — это из-за бесконечного списка книг для прочтения).
О чем книга? да обо всём, что составляет жизнь человеческую. И сила ее не в сюжетах (впрочем, и сюжеты некоторые вполне увлекательны).
Конечно, тут тебе и захватывающие воспоминания о том, как делались ремонты квартир в период застоя (боже, какие колоритные персонажи выписаны Толстой в этих историях!), и рассказ о покупке дома в Америке и о попытке сдать его в аренду (как мне понравилась повесть «Легкие миры»!!!.
..), и рассуждения об уменьшительно-ласкательных суффиксах (почитайте, почитайте эссе «Яичечко»! какое оно уютное, душевное.. И я полностью разделяю позицию автора по данному вопросу!), и увлекательное повествование о походе на рынок за солеными огурцами (хм, вот-вот!), и интереснейший экскурс в эпоху бабушек и дедушек (Татьяна Толстая, оказывается, не только внучка А.Н.Толстого — вторым дедом ее был Михаил Лозинский!)!.. И много чего еще: печального и смешного — всего подряд.
Но главная прелесть творчества Татьяны Толстой, на мой взгляд, в его живости, свободе, независимости от норм и устоев (нет, я не эпатажность имею в виду — скорее естественность и натуральность).
Никакого приукрашивания самой себя: и сварливой она может быть, бестактной и грубой, и тонкой, возвышенной, и печальной, и едкой, саркастичной… И ничего не боится: не боится некрасивости собственной, не боится ошибочности и неправильности… И от этого возникает чувство благодарности: общаемся на равных. Ибо и мы не такие уж красивые, и не такие уж безукоризненные во всех отношениях.
..
Ну да, не всё мне по душе было, что-то резало глаз («коммуняки», «Кирыч» — про Кирова, недобрая пародийность некоторых образов) — ну и что?! Все равно по большей части язык Толстой вызывает восторг и восхищение: некоторые фразы выучить хотелось, а над некоторыми хихикала вслух, настолько они остры и метки. И хочется брать некоторые фрагменты и зачитывать их кому-нибудь: такое не часто случается.
Ставлю эту книгу рядом с другим сборником Татьяны Толстой — скоро вернусь к ним обоим: для перечитывания и передумывания.
9 июля 2015LiveLib
Поделиться
LadaVa
Оценил книгу
Эту прозу захотелось целовать, плача от облегчения, что вот! вот! — есть же еще.
Я в последнее время сильно устала и много читала современной российской прозы. Чем проще, тем лучше. Одни, пишут, как дышат, рассказывая незамысловато и, в общем-то, интересно. Другие мучительно олицетворяют собой. В произведениях третьих хорошо считывается система и дисциплина.
Ну и тэдэ и тэпэ.
Проза Толстой… Это проза другого уровня писательства. Да, оно о легком, о бытовом, о смешном и немножко , совсем чуть-чуть, грустном. Но написано другим человеком. Писателем. Можно, теперь я вспомнила — можно, используя те же самые слова и те же самые события, писать так, что это будет — страшно сказать! — текст, имеющий художественную ценность. Ты плаваешь в тексте, как рыбка в прозрачной летней проточной воде, и солнечные блики отражаются от тебя же, и все так радостно и акварельно вокруг.
Про ее прозу нельзя сказать «про что» это. Ее нельзя экранизировать. По мнению самой Татьяны Никитичны, это все равно, что собственным детям сделать пластическую операцию. Сиськи пришить. Мальчикам. И силикон в губы закачать.
Я бы и хотела уметь так же. Но… ребят, очевидно же, с ЭТИМ надо родиться.
15 февраля 2016LiveLib
Поделиться
Премиум
(81 оценка)
Читать книгу: «Легкие миры (сборник)»
Татьяна Толстая
О проекте
Что такое MyBook
Правовая информация
Правообладателям
Документация
Помощь
О подписке
Купить подписку
Бесплатные книги
Подарить подписку
Как оплатить
Ввести подарочный код
Библиотека для компаний
Настройки
Другие проекты
Издать свою книгу
MyBook: Истории
Да будет свет — Bookanista
«Чудесно ярко, идеально настроено».
New York Times
Татьяна Толстая живет двойной жизнью. Яростно постмодернистский, яркий писатель здесь и сейчас, снисходительно более чем живое присутствие в русской литературе и культуре в стране и за рубежом, она также призрак — довольно трудно не заметить, осязаемо материальный призрак, но призрак русского и толстовского прошлого, тем не менее. Ее последний сборник рассказов, Эфирные Миры (Толстая классик по образованию, поэтому ее эфир древний, неукротимый и непримиримый) — это многое, что-то прекрасное, что-то менее, но прежде всего это cri de cœur , что Россия, вечное, волшебное, мифологизированное, варварское или мистическое, не умерло – и что мы все должны стремиться туда жить, быть русскими, чувствовать, думать, мечтать и представлять себе мир и его суть в его непереводимых словах и понятиях, через его возвышенные или ужасные образы.
Эфирные миры начинается с рассказа о деде Толстой, Алексее Толстом, чье стремление воображать вещи и миры, в которых они могут обитать, помешало ему стать инженером, ищущим формулы.
Вместо этого он стал писать исторические романы и научную фантастику, а также знаменитую русскую адаптацию « Пиноккио ». Хотя Толстая не говорит нам об этом, он также был довольно противоречивой фигурой, получив прозвище Товарищ граф и написав здоровую (или сомнительную) литературу в поддержку официальной общеславянской линии партии. Толстая сказала, что не может судить его, так как исторические обстоятельства диктовали иную этику и эстетику.
«Способность к мечтательности» Алексея Толстого и, несомненно, Льва «перешла ко мне, хотя и не в такой степени. Я не начинал как писатель и не собирался им становиться. Хотя я с удовольствием плавал в воображаемых просторах, у меня не было слов, чтобы описать их». Индуцированная слепота в результате операции по исправлению близорукости привела бы к мысленным образам, которые можно было бы зафиксировать только в том случае, если бы слова были правильными. Отсутствие зрения, рассказывает Толстая в какой-то квазипритче о том, что делает писателя настоящим мастером своего искусства, привело к словесному, повествовательному и социально-философскому прозрению.
Это сила, которая в ее случае почти равна определенному чувству всемогущества, персоне, очаровательно эгоцентричной и довольно забывчивой о том, что ее точка зрения, действия, выбор и желания, а также средства их удовлетворения , может иметь на других. Это также унаследованный божественный дар, в котором есть аура старомодного феодализма, одновременно крайне нежелательная и неотразимо привлекательная, несколько шокирующая и, в конечном счете, безвредная. В манере и стиле Толстой есть юмористическая, едкая эксцентричность, это солипсический луч света, который безжалостно падает на нее и других, на общество в целом, как рентген Рентген. Ложь и правда, альтернативные факты и творческие двусмысленности показаны в абсолютной рельефности без разбора и с равной долей причудливого, проницательного скептицизма.
Прошлое и память о нем, обладание материальными объектами или человеческим опытом и историями, которые могут привести к нему и гарантировать его выживание и жизненно важное наследие, вот что, кажется, поставлено на карту.
В творчестве Толстой излучается славянская прелесть эстетизированного, поэтического видения себя, художника как лиминального существа. В значительной степени синестетические, анимистические, призрачные и вызывающие воспоминания, ее рассказы несут в себе атмосферу предусмотрительности, качество оптической иллюзии, полное блеска и безумия Поля Синьяка. А molto vivace тон иронии и самоуничижения пронизывает все, а ощущение всемогущества, тотальности и мастерства повествования часто сопровождается всепроникающим чувством полного отчаяния. Экзистенциальный, архетипический инстинкт выть, но и творить с почти демонической убежденностью, чтобы не исчезнуть в стране призраков и забвения. Толстую часто хвалили или критиковали за сильную жилку ностальгии, пульсирующую под кожей всех ее произведений, и здесь эта пульсация становится почти эмболической.
Прошлое и его память, обладание материальными объектами или человеческим опытом и историями, которые могут привести к нему и гарантировать его выживание и жизненное наследие, — вот что, по-видимому, поставлено на карту в Aetherial Worlds — название, возможно, относится не только к шаткости вымысла, к разъедающим процессам времени и рушащейся культуре, которые являются ключевыми элементами одноименной истории, но и к небесной реальности, доступной только через эмпирическую привязанность к истории, генеалогии, старости и бесконечности древнего.
ценности. Притязания на этот клад бытия или небытия не всегда столь ясны, и большая часть «личного голоса» и «личной памяти» Толстой на самом деле ощущается так, как если бы они принадлежали другим, уже давно ушедшим, «древнему миру, затонувшему». сто лет назад». Трудно сказать, присваивает ли Толстая воспоминания или же ее жест является высшим пантеистическим жестом. «Когда в книге написано «помнишь?», мне кажется, что я действительно помню». «Я единственный свидетель существования этих титанов [воображаемых или реальных фигур] и их полуразрушенных миров».
Aehterial Worlds дает голос, поразительное или тревожное присутствие одушевленных и неодушевленных миров духов, человеческих или сверхъестественных, наделенных тем, что Гёте называл «открытой тайной», а Толстая — мистический проводник или буйный шекспировский дурак, держащий обе карты и ключ к «цвету вздохов и шепота, белых ночей, шепота и потусторонних эмоций». Это причудливый, самовольный тип магического реализма, непредсказуемый и тщательно срежиссированный.
Истории выжидательно и ненадежно взгромождены между агностицизмом и трансцендентностью, между абсолютной неоготической тьмой и ослепляющим, ослепляющим, неореалистическим светом. Есть властный мнимый рационализм и буйный, в конечном счете торжествующий абсурд, которые дразнят и бросают вызов нашему отчаянию в поисках смысла и бегства от того, что стало одновременно предписывающей и произвольной мировой реальностью. Целью Толстой видится акробатический баланс между божественным экстазом и богохульством, возвышенным пароксизмальным пафосом или батетической желчью, которая не всегда идет ей на пользу.
Ее стиль, который часто сравнивают с Тургеневым, Гоголем или Чеховым, здесь ближе к стилю радикального советского письма и дорежима Булгакова, к лирическим сценам советской жизни Веры Пановой и ее чинно-подрывному высотному лагерю, к навязчиво-материальному, бестелесному Жоржу Перецу указатели мелочей, мелочей и непременных условий жизни. Это насмешливая смесь сюрреализма и прагматизма, эссеистического письма и массового повествования, создающая повествование, представляющее собой сплав свободных ассоциаций и откровенно ipse dixit заявлений.
Доминирует чувство глубокой изоляции, как если бы это был самоуспокаивающий, неустроенный и тревожный монолог старухи, вызывающей призраков, реальных или воображаемых, для того, чтобы провести матч-реванш незавершенных сражений. Старуха с Держите Aspidistra Flying за непочтительность и придирчивую волю к шалости, а также часто злобное чувство юмора.
Перед нами сверкающая панорама России до и после гласности, лабиринтов советской эпохи (Минотавры и Ариадны включены в мельчайших подробностях) и извилистых лабиринтов того, что было потом. Дореволюционное vis comica и покорность встречаются с фрагментарной, энтропийной современностью – в толстовских мирах старая, мечтательная красота дачного поместья, помещиков и городской аристократии сосуществует туманно, неуютно, органично с более поздними кошмарами, белыми ночами потухшее видение, а советская бюрократия и кошмар. Если Федор Иванович Долохов и Наташа Ростова, эти другие толстовские отпрыски, состарились за все годы истории, вымысла и реальности, отделивших их от нашего времени, и сели за перо свой слитный поток или сон сознания, Эфирные Миры — вот, пожалуй, то, что они могли бы прошептать на нетерпеливое ухо Толстой.
Толстая демонстрирует непреодолимое желание отвлечься, чтобы уйти от неизбежных структур и найти более истинный образец человеческого творчества, непредусмотрительности и индивидуальности за пределами формул и режимов однородности и соответствия. Едкая легкость оставляет многие вопросы без ответа, и наше застывшее недоверие не обязательно удовлетворяется, однако то, что может показаться слишком тщательно продуманным поначалу, вскоре перерастает в грозный импульс, трудно сопротивляемую мечтательность о проникновении в непостижимое, в жизни, которые были, еще есть, уже нет. Особенно трогательной, поразительно вызывающей воспоминания историей является «Отец», портрет ее отца как молодого человека из ее ранних воспоминаний и как постепенно разрушающийся реликт самого себя в старости. Он демонстрирует талант Толстой вызывать в воображении жизнь из небытия времени и забвения и воплощать напряжение между смертностью и вечно незавершенным жизненным актом — тему, которую она исследует в бесчисленных вариациях.
Толстая верит в небытие вечности. Не обязательно в религиозных терминах, но определенно в терминах непрерывности бытия и метафизической имманентности. Смерть — это дверь, врата, проход в неведомое иное. Ее анализ «Черный квадрат » Малевича через « Смерть Ивана Ильича » Льва Толстого обладает некоторыми из ее лучших качеств, включая апофегматический, почти апокалиптический тон, который характеризует ее письмо. Это острый, хотя и эксцентричный и преднамеренный анализ духовного кризиса Толстого и трансгрессивного новаторства Малевича, который является прежде всего анатомией смысла всего искусства и божественной ценности или человеческой гордыни художественного творчества — утешение или проклятие, доставляемое искусство. Ее анализ дегуманизирующей цели десакрализации существования представляет собой настоящую полемику и элегический ответ агностицизму, атеизму, материализму, сверхгуманизму, которые, по ее мнению, преобладают сегодня: «опровергая Его, мы опровергаем самих себя; насмехаясь над Ним, мы смеемся над собой — выбор за нами».
В своих лучших проявлениях истории в Aetherial Worlds представляют собой виртуозное проявление неукротимой, часто безжалостной критической силы и остроумия».
На случай, если нас убаюкала эта обличительная речь о сакральном в искусстве и жизни, у Толстой есть в запасе правильная подзарядка, повесть «Без», беспощадная притча об альтернативном Западе как образован толстовской версией триумфального доримского Востока, утопической антиутопией западного мира без Запада. Он одновременно резкий и неуклюжий, с неясными категориями ценностей и принципов, причин и следствий, культурных истоков и цивилизационных агентов или чувства исторической направленности. И все же это reductio ad absurdum — это провокационный вызов крайностям нынешних дебатов о западных и незападных культурах, способный шокировать и, возможно, прояснить, разоблачить и, надеюсь, исправить и переопределить.
В своих лучших проявлениях истории из Aetherial Worlds представляют собой виртуозное проявление неукротимой, часто безжалостной критической силы и остроумия.
К сожалению, некоторые рассказы, кажется, просто служат дополнением к сюрреалистической картине Толстой и воспринимаются как таковые, отягощая сборник поверхностными клише, чрезмерным чувством превосходства (ирония редко подрывает это чувство) и тенденцией к разглагольствованию и критике. просто в силу того, что, несомненно, является уверенным словесным мастерством. Многие из историй — необработанные драгоценности или просто драгоценности — «Невидимая дева» — один из таких примеров; некоторые, однако, являются просто juvenilia, которые, возможно, не должны были быть включены. Последний рассказ, «See the Reverse», отличается изысканным балансом между идиосинкразией и непосредственностью, между очень индивидуальным нарративным языком и экуменическим языком и значением. Это вершина суматохи этой коллекции, кульминация и истинное небесное, эфирное видение, и, возможно, стоит упорствовать во многом, что является простым отвлечением, чтобы достичь этого пристанища, проще говоря, истинной мудрости.
Татьяна Толстая — правнучка Льва Толстого. С 1980-х годов она пользуется репутацией одного из самых оригинальных литературных деятелей России. The TLS приветствовал ее первый роман, The Slynx , постмодернистский литературный шедевр того же уровня, что и гоголевские Мертвые души и Набоков Бледный огонь , а Иосиф Бродский назвал ее «самым оригинальным, тактильным, светящимся голосом в Русская проза сегодня». Она написала для New York Review of Books и Житель Нью-Йорка и живет в Москве. Aetherial Worlds , переведенный Аней Мигдал, опубликован в мягкой обложке и электронной книге издательством Daunt Books.
Подробнее
Портрет автора © Алена Лебедева
Мика Провата-Карлоне — независимый ученый, переводчик, редактор и иллюстратор, а также пишущий редактор журнала Bookanista . Она имеет докторскую степень Принстонского университета, живет и работает в Лондоне.
Два рассказа ‹ Литературный центр
Это из сборника рассказов Татьяны Толстой, Эфирные миры . 18 историй представляют собой смесь юмора и поэзии, рассказывающих о политике, личности, любви и потерях. Это первая коллекция Татьяны Толстой, переведенная на английский язык более чем за 20 лет. Ее предыдущие книги включают Белые стены , The Slynx и Лунатик в тумане . 12 лет Татьяна Толстая была ведущей на Школа злословия , российское ток-шоу о культуре и политике.
«Заливной»
Эта история впервые появилась в The New Yorker
По правде говоря, я всегда боялся этого, с самого детства. Его готовят не на авось и не когда вздумается, а чаще всего к Новому году, в самый разгар зимы, в самые короткие и лютые декабрьские дни. Тьма приходит рано. Влажный мороз; можно увидеть остроконечные ореолы вокруг уличных фонарей. Дышать надо через варежки. Твой лоб болит от холода, а щеки онемели.
Но, знаете ли, холодец надо еще отварить и охладить — от самого названия блюда температура души падает, и никакая толстая седая шаль из козьей шерсти не спасет. Это особый вид религии, приготовление холодца. Это ежегодная жертва, хотя мы не знаем, кому и за что. А что было бы, если бы вы этого не сделали — тоже вопросительный знак.
Но по какой-то причине это необходимо сделать.
На рынок надо идти по морозу — там всегда сумрачно, там никогда не бывает тепло. Мимо корыт с маринованными вещами, мимо благоухающих девичьей невинностью сливок и крем-фреш, мимо артиллерийских складов картошки, редиски и капусты, мимо гор фруктов, мимо сигнальных огней клементинов — в самый дальний угол. Вот где разделочная доска; вот где кровь и топор. «Призовите Россию к топору». На вот этого, вонзающего лезвие в деревянный пень. Россия здесь, Россия отбирает кусок мяса.
«Игорь, отруби даме ноги». Игорь поднимает топор: рубить! Белые коровьи коленки раскладывает, голени скалывает.
Некоторые покупают кусочки морды: губы и ноздри. А тем, кто любит свиной бульон, — поросячьи ножки с детскими копытцами. Держать одного из них, прикасаясь к его желтой коже, жутко — а вдруг он ответно пожмет вам руку?
Никто из них на самом деле не мертв: вот в чем загадка. Смерти нет. Они изрублены, изуродованы; они не будут никуда ходить и даже ползать; они были убиты, но они не мертвы. Они знают, что вы пришли за ними.
Настало время купить что-нибудь сухое и чистое: лук, чеснок, коренья и зелень. А домой по снегу едешь: хруст , хруст . Морозный подъезд здания. Лампочка снова украдена. Вы нащупываете в темноте кнопку лифта; его красный глаз загорается. Сначала в кованой клетке лифта появляются кишки, затем и сама кабина. Наши старинные петербургские лифты медленные; они щелкают, когда проходят каждый этаж, испытывая наше терпение. Изрубленные ноги в пакете тянут руку вниз, и кажется, что в самый последний момент они откажутся лезть в лифт. Они будут дергаться, вырываться и убегать, стуча по керамической плитке: clippitity-clop , clippitity-clop , clippitity-clop .
Может быть, это было бы к лучшему? Нет. Слишком поздно.
Дома вы моете их и бросаете в кастрюлю. Вы ставите горелку на максимум.
Сейчас кипит, бушует. Теперь поверхность покрыта серой, грязной рябью: все плохое, все тяжелое, все страшное, все, что страдало, металось и пыталось вырваться, хрюкало и мычало, не понимало, сопротивлялось и задыхалось. — все превращается в гадость. Вся боль и вся смерть ушли, застыв в отвратительном пушистом войлоке. Финито . Спокойствие, прощение.
Затем пора слить эту смертоносную воду, тщательно промыть успокоительные куски под проточной водой и положить их обратно в чистую кастрюлю, наполненную свежей водой. Это просто мясо, просто еда; все, что было страшным, исчезло. Спокойный голубой цветок пропана, чуть-чуть тепла. Пусть тихо кипит; это пяти-шестичасовая работа.
Пока он готовится, вы можете уделить время приготовлению трав и лука. Вы будете добавлять их в кастрюлю двумя партиями. Сначала за два часа до того, как бульон сварится, а потом, опять же, через час.
Дети здесь; они смотрят на горшок, не боясь. Показывать им этот суп безопасно — они не будут задавать каверзных вопросов.
Бульон процедить, мясо разорвать, нарезать острым ножом, как делали в старину, при царе, и при другом царе, и при третьем царе, до появления мясорубки , до Василия Слепого, и Ивана Калиты, и половцев, и Рюрика, и Синея и Трувора, которых, оказывается, и не было никогда.
Расставьте миски и тарелки и положите в каждую немного свежевыжатого чеснока. Добавьте нарезанное мясо. Используйте ковш, чтобы налить на него немного густого, золотистого, желатинового бульона. Вот и все. Ваша работа выполнена; остальное до морозов. Аккуратно вынесите миски и тарелки на балкон, накройте гробы крышками, натяните на них полиэтиленовую пленку и ждите.
С таким же успехом можно остаться на балконе, закутавшись в шаль. Выкурить сигарету и посмотреть на зимние звезды, не в силах идентифицировать ни одной. Подумайте о завтрашних гостях, напомните себе, что скатерть надо погладить, в хрен добавить сметану, подогреть вино и охладить водку, натереть холодное масло, положить в блюдо капусту, нарезать хлеба. . Чтобы вымыть волосы, одеться, сделать макияж — основу, тушь, помаду.
А если тебе хочется бессмысленно плакать, то сейчас, пока тебя никто не видит. Делайте это бурно, ни о чем и ни с того ни с сего, рыдая, вытирая слезы рукавом, гася сигарету о перила балкона, не находя ее там и обжигая пальцы. Потому что как достичь этого там , а где это там — никто не знает.
«20/20»
Первоначально эта история появилась в «Гранта»
Мой дедушка Алексей Толстой, известный русский писатель, в юности, начиная с 1901 года, учился в Санкт-Петербургском технологическом институте, думая, что он хотел бы стать инженером.
Но он так и не стал им. Он описал моему отцу, как трудно ему было там учиться.
Вот его профессор у доски обращается к студентам: «Давайте изобразим сигарообразный предмет . . .’ Вот и все! Мой молодой дедушка в трансе. Он представляет что-то похожее на сигару. . . он видит сигару. . . Вам нужно обрезать конец, прежде чем вы сможете курить. . . Золотые резаки бережно срезают сухие коричневые листья – какой чудесный аромат веет от качественного табака Гавана! . . . Из ниоткуда появляется рюмка в форме воздушного шара, наполненная тяжелым красно-коричневым коньяком, отбрасывающим золотые отблески. . . О, взять стакан в ладонь, согревая его. . . волнистые золотые мерцания. . . сизый дым. . . вы вдыхаете его, вы постукиваете по сигаре, чтобы сбить пепел. Уже сумерки, тяжелые портьеры отдернуты. За окном сумеречный ранний вечер на заснеженных петербургских улицах; сани, запряженные скакуном, тихо свистят – кто и куда мчится? В театр? На романтическое свидание?
Внезапно реальность прерывает этот сон наяву.
Гремят стулья, профессор стирает доску, стирая формулы, интересные и полезные любому инженеру — «До новых встреч, господа!»
Дедушка так и не закончил институт; он полностью посвятил себя литературе, прославившись, в том числе, своими историческими романами. Знакомые с ним писатели описывали его воображение в последние годы как ясновидящее: он умел импровизировать, создавая на лету сложнейшие диалоги, сохраняя их психологическую остроту и приправляя убедительными историческими подробностями. Он видел прошлое в мельчайших подробностях: каждую пуговицу на пиджаке, каждую складочку на платье.
Эта способность мечтать передалась мне, хотя и не в такой степени. Я не начинал как писатель и не собирался им становиться. Хотя я с удовольствием плавал в воображаемых просторах, у меня не было слов, чтобы описать их.
И вот в один прекрасный день, когда мне было тридцать два года, я решил исправить свою близорукость, сделав операцию в знаменитой офтальмологической клинике профессора Федорова.
Это было в 1983 году, до того, как для процедуры использовали лазеры, как сейчас, а вместо этого разрезы роговицы делали вручную обычным лезвием бритвы. На заживление разрезов ушло три долгих месяца. Все это время, пока глаза выздоравливали, видеть можно было лишь скудно, приблизительно, сквозь слезы, которые постоянно лились дождем по оконному стеклу. И после того, как все закончилось, в один прекрасный день вы буквально проснулись с идеальным зрением, 20/20.
Но до этого надо было сидеть в полной темноте; таковы были идиосинкразии процесса, что любой свет вызывал невыносимую боль в глазах. Первое время дня три-четыре агония была такой сильной, что ни анальгетики, ни снотворное не приносили облегчения. Потом немного поутихло. Тем не менее, даже в сумерках мои глаза горели, и временная передышка ночи прерывалась случайными взглядами на звезды, их свет горел, как огненные иглы. В конце концов все, что я мог сделать, это сидеть дома в темных очках, с закрытыми черными портьерами и жить прикосновениями.
Ни одного слова — ни рукописного, ни машинописного — не восприняли мои глаза во время этого тюремного заключения; только музыка, невидимая по своей сути, спасла меня от этой экзистенциальной пустыни. От мира остались только музыка и боль.
Постепенно в моей голове начало происходить что-то незнакомое. Слепота все еще была почти полной. Я еще не осмеливался снять солнцезащитные очки, чтобы выглянуть наружу, но перед моим мысленным взором начали возникать яркие видения из моего прошлого. Это были не просто видения, как раньше, похожие на сны, — нет, это были слова, фразы, страницы текста, сюжетные линии; как будто кто-то проснулся в моей голове, второй я, тот, кто дремал до сих пор. Визуальный опыт теперь сопровождался повествованием; на самом деле они были неотделимы от него. Если формулировка не была точной, то образы, которые она вызывала, казались затемненными пылью или туманом, и только правильные слова могли их прояснить.
Я вспоминал – нет, я видел – свое детство. Наш сосед, живший по ту сторону забора и которого я давно забыл: мне было шесть, когда ему было шестьдесят, — никогда прежде он не мог быть мне интересен.
А почему именно он? Все равно: вдруг я увидел его, я понял его жизнь, я почувствовал его тревогу и его радость; вдруг предстали передо мной его дом, его сад, его прекрасная, но уже немолодая царица-жена, и вместе с этими образами родились слова, слова, которые могли их описать; сюжетная линия материализовалась и наполнилась смыслом. Неожиданно обнаружился подтекст и скрытый смысл этой еще не написанной истории – вечная метафора изгнания из рая.
Мои внешние глаза все еще ждали восхода солнца, а внутренние смотрели по сторонам, выискивая детали. Вот один. Вот еще один. Вот целая куча. Как только я смог выйти из своей комнаты в тусклый свет настольной лампы, я в спешке напечатал свой первый в жизни рассказ. Я знал, как это делать — что писать, что не писать — и я понял, что то, что остается ненаписанным, обладает особой силой, некой гравитацией отсутствия, подобной магнитной силе, которая может и притягивать, и отталкивать, сила, которую мы не можем видеть, но которая, тем не менее, есть.
Этот прежде невидимый, скрытый мир теперь был в пределах моей досягаемости. Я мог войти в него в любой точке, но у него были особые двери – с ключами звука, с отмычками интонации. Двери можно открыть с любовью. Или со слезами.
Однажды мои изрезанные глаза вдруг снова стали видеть; зрение вернулось полностью и сразу, 20/20, как и было обещано. И это было блаженством! Тем временем я обнаружил, что второй мир, впервые явившийся мне во тьме, остался здесь навсегда; оказалось, что это многогранная изнанка так называемой реальности, подземелье, полное сокровищ, эфирный мир зазеркалья, таинственный ящик с кодами доступа ко всем загадкам, адресная книга с точными координатами тех, кого никогда не существовало.
Я не знаю ни его географии, ни его гор, ни его морей; он такой обширный, он должен быть безграничным. Или, может быть, это не просто один мир — возможно, их много. Они непредсказуемы; они могут показать себя вам, или нет. В некоторые дни вас могут не пустить внутрь: извините, двери заперты, мы в отпуске.