Память мира — это… Что такое Память мира?
Список объектов наследия проекта Память мира для региона «Африка».
| Страна/Территория | Документальное наследие | Год добавления | Хранитель(и), Местонахождение(я) | Ссылка |
|---|---|---|---|---|
| Африка | Коллекция Кристофера Окигбо | 2007 | Фонд Кристофера Окигбо, Брюссель | [1] |
| Бенин | Колониальные архивы | 1997 | Национальный архив, Порто-Ново | [2] |
| Эфиопия | Сокровища из Национального архива и библиотеки | 1997 | Национальный архив и библиотека Эфиопии, Аддис-Абеба | [3] |
| Мадагаскар | Королевские архивы (1824—1897) | 2009 | Департамент Национальных архивов, Антананариву | [4] |
| Маврикий | Материалы времён Французской оккупации Маврикия | 1997 | Архив Маврикия, Порт-Луи | [5] |
| Намибия | Журналы корреспонденции Хендрика Витбооя | 2005 | Национальный архив Намибии, Виндхук; личный архив доктора Клауса Гёбеля (Dr. Klaus Goebel), Мюнхен | [6] |
| Сенегал | Фонды Французской Западной Африки («Afrique occidentale française», AOF) | 1997 | Национальный архив, Дакар | [7] |
| ЮАР | Коллекция Блика | 1997 | Кейптаунский университет, Библиотека ЮАР, Кейптаун | [8] |
| ЮАР | Уголовное дело № 253/1963 (Государство против Н. Манделы и других) | 2007 | Национальный архив и Records Service ЮАР, Претория | [9] |
| ЮАР | Коллекция Живого архива борьбы за освобождение (Liberation Struggle Living Archive) | 2007 | Doxa Production, Хаут Бэй (Hout Bay) | [10] |
| Танзания | Немецкие материалы в Национальном архиве | 1997 | Национальный архив, Дар-эс-Салам | [11] |
| Танзания | Коллекция арабских рукописей и книг | 2003 | Занзибарский национальный архив, Занзибар | [12] |
| Гана, Нидерланды, Бразилия, Гайана, Нидерландские Антильские острова, Суринам, Великобритания, США | Архивы Голландской Вест-Индской компании (Westindische Compagnie) | 2011 | Архивное бюро округа Олбани и Муниципальный архив, Нью-Йорк; Национальные архивы стран-номинаторов | [13] |
| Ангола, Португалия | Arquivos dos Dembos / Архивы ндембу | 2011 | Национальный архив Анголы, Луанда; lnstituto de lnvestigasção Científica Tropical, Лиссабон | [14] |
Примечания
dic.academic.ru
Память мира. ЮНЕСКО на защите документального наследия — Статьи об архивном деле, документообороте, делопроизводстве
Если бы в мире осталась только одна книга, мы бы пожелали, чтобы ею стала «Память мира». За печатным изданием в шестьсот страниц стоит глобальный проект ЮНЕСКО, работа сотен архивов, музеев, библиотек и любовь тех, кто верит в то, что спасать документы необходимо всем миром.
9 июня архивисты разных стран отмечают Международный день архивов. Профессиональные ассоциации создают поводы, чтобы сделать этот день межнациональным. Архивные службы, обращаясь к своему опыту, достают из закромов памяти кадры больших и малых побед. Нисколько ни умаляя важности локальных праздничных действ, мы бы хотели раздвинуть границы этого дня так широко, как это только возможно. И, к счастью, благодаря таким масштабным программам, как «Память мира», эта миссия выполнима.
Сохранять, использовать и распространять – главные цели программы
Программа защиты всемирного документального наследия «Память мира» была учреждена ЮНЕСКО в 1992 году. Идейно она является преемницей другой, более известной инициативы организации по сохранности объектов всемирного наследия (см. Список объектов всемирного наследия ЮНЕСКО). Ее главная предпосылка заключается в том, что некоторые коллекции, собрания и фонды документов являются достоянием человечества в той же степени, что и Московский Кремль или озеро Байкал. Время делает их хрупкими, ставя под угрозу полного исчезновения. Отсюда тревожные призывы ЮНЕСКО – защитить, сохранить и сделать уцелевшие архивы максимально доступными.
«Ничто так не обнажает существование расизма, как документы суда в Ривонии, обвинившего Нельсона Манделу в сопротивлении апартеиду и вынесшего решение о его заключении под стражу. Ничто не изобличает Холокост сильнее, чем шокирующие своей детской простотой записи в розовом в клеточку блокноте Анны Франк».
ЮНЕСКО
Первые реестры «Памяти мира» появились в 1997 году. В них были включены документы разных эпох, с близкими и непохожими социокультурными и политическими контурами, об эволюции и революции мысли, открытий и достижений отдельных обществ и мирового сообщества в целом. Сегодня в международных реестрах программы – свыше 250 объектов. Эмблемой «Памяти мира» отмечены труды Николая Коперника, Библию Гутенберга, путевой журнал Васко да Гаммы, манускрипты «Капитала», дневники Анны Франк, архивы Астрид Линдгрен, книги крещения рабов Доминиканской Республики, собрание Николы Теслы, архивы семьи Альфреда Нобеля, нотные записи Арама Хачатуряна и многое др.
Память России: от первых евангелий до Льва Толстого
В марте 2015 года министр культуры Владимир Мединский представил в Белграде фрагмент древнейшего памятника сербской письменности – страницу из Мирославова Евангелия, внесенного в реестр «Память мира» ЮНЕСКО в 2005 году. История путешествий этого манускрипта удивительна. В 1840-х годах русская духовная миссия посетила сербский монастырь на острове Афоне и вырезала 166-ю страницу рукописи. По данным сербских источников, русские забрали с собой страницу с изображением обнаженного тела Вавилонской блудницы, являющейся метафорой жены царя Ирода. Сегодня одностраничная реликвия находится в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге, а полный текст евангелия – в Национальном музее Сербии в Белграде.
Помимо фрагмента Мирославова Евангелия, под защитой ЮНЕСКО находятся еще 12 изданий и коллекций документов, хранящихся в российских архивах. Многие из них входят в фонды Российской государственной библиотеки. Это Архангельское Евангелие, Евангелие Хитрово, славянские издания кириллического шрифта XV в., коллекция карт Российской империи XVIII в., российские плакаты к. XIX – н. XX вв. и коллекция газет.
Архангельское Евангелие – четвертая в списке древнейших славянских рукописей, сохранившихся до наших дней. Наряду с евангельскими чтениями и месяцесловом, книга примечательна тем, что в нем упоминаются славянские святые Кирилл и Мефодий.
Евангелие Хитрово, названное по имени своего владельца, славится на весь мир красивейшим оформлением, выполненным мастерами московской кремлевской школы. Страницы украшают восемь роскошных миниатюр евангелистов и их символов. Символ евангелиста Матфея приписывают кисти Андрея Рублева.
Октоих (1491 г.) занимает особое место среди изданий славянской письменности. Два хранящихся в РГБ экземпляра из восьми известных были напечатаны в Кракове в типографии основателя славянского книгопечатания Швайпольта Феоля.
Коллекция плакатов XIX-XX вв. РГБ – крупнейшая в мире. Политические и коммерческие, плакаты малоизвестных графиков и плакаты-легенды В. Серова, Д. Моора, А. Дейнеки и др. Некоторые плакаты сохранились в единственном экземпляре.
Коллекция карт Российской империи XVIII века входит в число самых представительных в мире. Это крупнейшее собрание карт в России, интересное своей универсальностью и живописностью. Карты были созданы в период географических открытий и стремительного развития русской картографии. В коллекцию входит первая обзорная карта России 1734 г.
Фонд газет РГБ включает периодические издания на 123 языках народов РФ и др. иностранных языках. Это редкие издания XVIII в., дореволюционные газеты с 1801 по 1917 гг. (более 5 тыс.), первые советские газеты 1917-1922 гг. (более 4 тыс.).
В 2000-х гг. в реестр «Память мира» были также внесены историческая коллекция фонографического архива Санкт-Петербурга (2001 г.), Кодекс Супраслиенсис (2007), архивы Радзивиллов и Несвижская коллекция книг (2009), Остромирово евангелие (2011) и Лаврентьевская летопись (2014). Единственным русским писателем, личные архивы которого стали частью списка ЮНЕСКО, является Лев Толстой: на его трудах эмблема программы появилась в 2011 году. В 2014-2015 годах на включение в реестр были номинированы рукописи романов и записки Федора Достоевского.
«Память мира» – проект отчасти «народный». Архивисты по всему миру прилагают немало усилий для того, чтобы ценный документ оказался в памятном реестре. Так, продвижение Лаврентьевской летописи поддерживал одноименный интернет-проект, через который пользователи могли получить прямой доступ к памятнику древнерусской литературы. Немые фильмы Альфреда Хичкока вошли в список ЮНЕСКО после того, как киноленты были восстановлены работниками архива Британского института кино и в течение года показаны на международных фестивалях.
Международный реестр ЮНЕСКО является не единственной возможностью для защиты документального наследия. Во многих странах действуют национальные комитеты организации. В России в рамках программы «Память мира» реализуется национальный проект «Память России». С 2010 года председателем Российского комитета программы «Память мира» является руководитель Росархива Андрей Артизов. Узнать более подробную информацию об участии в проекте можно в официальном руководстве «Память мира. Общие руководящие принципы документального наследия».
НААР.РУ ©
На главном фото: презентация консервационных футляров
особой конструкции (ковчегов) для Евангелия Хитрово
и Евангелия Симеона Гордого. 23 декабря 2014, РГБ
naar.ru
Память мира — Википедия (с комментариями)
Ты — не раб!
Закрытый образовательный курс для детей элиты: «Истинное обустройство мира».
http://noslave.org
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Память мира (англ. Memory of the World) — программа Организации Объединённых Наций по вопросам образования, науки и культуры (ЮНЕСКО) по защите всемирного документального наследия. Учреждена в 1992 году. Цели программы:
- защита всемирного документального наследия;
- обеспечение равноправного доступа пользователей к документальному наследию;
- распространение всеобщей осведомлённости о существовании и значимости документального наследия;
- продвижение программы и её произведений в среду широкой общественности.
В рамках программы с 1997 года ведутся реестры документального наследия (на международном, региональном и национальном уровнях). Включение памятника в международный реестр производится через утверждение кандидатуры Международным консультативным комитетом, который является высшим органом управления программой, и одобрение его Генеральным директором ЮНЕСКО.
Списки наследия
Напишите отзыв о статье «Память мира»
Ссылки
- [http://portal.unesco.org/ci/en/ev.php-URL_ID=1538&URL_DO=DO_TOPIC&URL_SECTION=201.html Memory of the World] (англ.)
Отрывок, характеризующий Память мира
Мир, который, к нашему общему сожалению, растёт и меняется соответственно тому, как растём и меняемся мы. И позже уже не остаётся ни времени, ни сил чтобы просто остановиться и прислушаться к своей душе.Мы постоянно мчимся в каком-то диком водовороте дней и событий, гонясь каждый за своей мечтой и пытаясь, во что бы то ни стало, «добиться чего-то в этой жизни»… И постепенно начинаем забывать (если когда-то помнили вообще…) как удивительно красив распускающийся цветок, как чудесно пахнет лес после дождя, как невероятно глубока порой бывает тишина… и как не хватает иногда простого покоя нашей измученной каждодневной гонкой душе.
Обычно я просыпалась очень рано. Утро было моим любимым временем суток (что, к сожалению, полностью изменилось, когда я стала взрослым человеком). Я обожала слышать, как просыпается от утренней прохлады ещё сонная земля; видеть, как сверкают первые капли росы, ещё висящие на нежных цветочных лепестках и от малейшего ветерка бриллиантовыми звёздочками срывающиеся вниз. Как просыпается к новому дню ЖИЗНЬ… Это был по-настоящему МОЙ мир. Я его любила и была абсолютно уверена, что он будет со мной всегда…
В то время мы жили в старинном двухэтажном доме, сплошь окружённом огромным старым садом. Моя мама каждый день уходила на работу, а папа в основном оставался дома или уезжал в командировки, так как в то время он работал журналистом в местной газете, названия которой я, к сожалению, уже не помню. Поэтому почти всё своё дневное время я проводила с дедушкой и бабушкой, которые были родителями моего отца (как я узнала позже – его приёмными родителями).
o-ili-v.ru
Что такое память человека. Теории памяти, понятие памяти
Что такое память человека. Понятие памяти как психологического процесса. Мнемические процессы. Типы мнемических процессов. Узнавание, запоминание, воспроизведение. Теории памяти: ассоциативная, гештальт, бихевиоризм и смысловая теории памяти. 
Внутренний мир человека состоит из множества эмоциональных и психологических составляющих, за счет высокого уровня развития психики. Постоянное развитие психики и ее составляющих обеспечивается накопление в процессе жизнедеятельности опыта, знаний и умений, т.е. каждый миг, впечатление, эмоция, переживание или яркое впечатление накладывает свой отпечаток.
Все пережитые эмоции, как положительные, так и отрицательные хранятся памятью человека очень долгое время и определяют дальнейшие действия, проявляются в виде ориентиров поведения и далее становятся предметом сознания. Так что такое память, из чего состоит и как протекают ее основные механизмы?
Что такое память человека в психологии
Такое понятие, как память можно охарактеризовать, как запечатление или сохранение полученной информации, последующее распознавание увиденного (услышанного), и дальнейшее воспроизведение прошлого опыта.
Благодаря памяти человек имеет возможность скапливать опыт и умения, учиться и постоянно познавать новое, совершенствоваться.
Память состоит из постоянно протекающих мнемических процессов, которые заключаются в том, что мы видим и распознаем и вспоминаем предмет, который уже когда-либо видели и или трогали.
Типы мнемических процессов
Существую разные типы мнемических процессов. Например, увиденный предмет, объект или какое-либо явление кажется нам уже знакомым. Такие процессы называются узнаванием.
Также человеческая психика может воспроизводить в памяти образы предметов, которые мы видели когда-то, но при этом не наблюдают в данный момент. Этот мнемический процесс носит название – воссоздание образов или воспроизведение.
Необходимо понимать, что воспроизведению поддаются не только реальные предметы, но и чувства, эмоции, переживания, как отрицательные, так и положительные.
Для того чтобы был процесс воспроизведения, необходимо, чтобы ему предшествовало запечатление или запоминание, которое приведет к сохранению образа.
Таким образом, можно сделать вывод, что память состоит из сложных механизмов, связанных друг с другом и переходим из одного в другой.
Память необходимо человеку, именно она позволяет с течением времени развиваться и совершенствоваться.
На сегодняшний день, наука психология добивается ответов на вопросы связанные с изучением всех крохотных деталей процессов памяти, механизмов запечатления, сопутствующих физиологических реакций и самое главное, что пока неизвестно человечеству – это максимальные границы человеческой памяти и возможности из расширения. Все это сложные задачи, требующие ответа, для дальнейшего усовершенствования и развития, в будущем.
Помимо этого, психологи ежедневно стараются разгадать тайны и прийти «к одному знаменателю» в вопросах временных ограничений сохранения образов, и условий и предпосылок для этого, а также изменения памяти, которые происходят в скрытом или латентном состоянии памяти. Но самое главное – это как именно эти изменения отражаются на человеке, как влияют на познавания процессов окружающего мира.
Теория памяти
Еще с давних времен человечество задавалось вопросом, что такое память человека и непосредственно психологическими связями между запоминанием и воспроизведением информации. Объясняя эти механизмы, появилось множество теорий и объяснений, которые разнятся и характеризуются некоторыми принципами, к примеру:
- Ассоциативная теория Аристотеля;
- Гештальт-теория;
- Теория бихевиоризма;
- Смысловая теория памяти.
Только рассмотрев каждую теорию в отдельности, можно определить особенности.
Ассоциативная теория Аристотеля
Предполагает, что все запоминание состоит в создании связи – ассоциаций. При этом существуют некоторые виды ассоциаций:
- Ассоциация по смежности, которая заключается в том, что воспроизводя образы, память человека воспроизводит и эмоции, которые были пережиты в те моменты, как отрицательные, так и положительные.
- Ассоциация по сходству, которая обеспечивается воспроизведением образов и всех признаков, которые с ним схожи. К примеру, увидев фотографию человека, сразу возникают представления о нем самом (характере, тембре голоса и прочее).
- Ассоциация по контрасту заключается в процессах представления, которые основаны на контрасте, на противоположных образу признаках.
Гештальт-теории
Спустя время, одна теория сменялась другой, и вот настало время гештальт-теории, суть которой была совершенно противоположной. Теория обуславливалась не частичными ассоциативными элементами, а полноценной целостной организацией процессов – гештальтом. Направление изучения подобной теории стало носить название гештальтология, основным постулатом которой являются наличие целого, совокупность всех механизмов, систем и функций памяти, которые образуют представление и восприятие.
Теория бихевиоризма
Теория бихевиоризма, которая пришла на смену «гештальтам», во многом была схожа с ранее представленной теорией ассоциаций, лишь с одним значительным отличием – по теории бихевиоризма процесс запоминания должен был постоянно подкрепляться каким-либо стимулом, для качественного дальнейшего воспроизведения.
Смысловая теория памяти
Начало ХХ века в психологии ознаменовалось появлением новой смысловой теории памяти, смысл которой заключался в том, что все процессы и сопутствующие реакции, протекают прямопропорционально наличию или отсутствию смысловой связи, которая их объединяет. Так, доказательству подлежала теория о том, что процессы памяти неразрывно зависят от процессов мышления. Таким образом, память, как осмысленная деятельность человека, зависит от поставленной задачи. Также было доказано, что действия, в отличие от мыслей, намного лучше запоминаются.
Недавними исследования доказали, что все процессы памяти связаны с биохимическими реакциями и модификациями РНК.
Помимо этого, в последнее время ученые стараются доказать и изучить определенные области мозга, отвечающие за сохранение и воспроизведение информации, а также характеризующие процессы забывания. Но об этом в других статьях.
Скачать инфографику. Что такое память
Данная статья входит в цикл статей о памяти.
Часть первая [Вы только что прочитали её выше] Что такое память. Теории памяти
Часть вторая. Физиология памяти
Часть третья. Продукты полезные для работы мозга и памяти
Похожие записи
Вконтакте
Google+
Мой мир
Одноклассники
razvitie-intellecta.ru
Память (memory) — это… Что такое Память (memory)?
П. обычно понимается как дар или способность, благодаря к-рой можно вызвать, обдумать либо описать предыдущий опыт в настоящее время. Чем бы П. ни была, она не похожа на магнитофон, записывающий знаки, звуки, переживания и т. п., к-рые мы могли бы воспроизвести при подходящих обстоятельствах. Нек-рые авторы, занимавшиеся данной тематикой, предполагают что-то близкое к этому. У. Пенфилд привел детальные воспоминания о прошлом опыте людей, мозг к-рых он раздражал электрическим зондом в то время, пока они находились на операционном столе. Поскольку не было предпринято попытки проверить достоверность воспоминаний, данные сообщения приняли с определенными оговорками. Даже если допустить, что сообщения были точными, они не могут доказать, что все ранее испытанное «хранилось» в головном мозге.
П. тж представляют себе как нечто, «тренируемое» или усиливаемое практикой. Нет оснований, как кажется, полагать, что кто-то может улучшить свою память многократно повторяемым запоминанием, хотя можно научиться более эффективным методам заучивания. Могут оказать помощь мнемонические приемы. Люди, к-рым не удается запомнить определенные вещи, могут жаловаться на «плохую память», однако, возможно, что они просто что-то плохо освоили и теперь им не следует ожидать, что они вспомнят это.
Легче иметь дело с научением и забыванием, не прибегая к понятию П., т. к. мы действительно учим и забываем, а вот обладаем ли мы П. и используем ли ее — может быть сомнительным вопросом с научной т. зр. Никто не может изучать память, поскольку ее невозможно увидеть или манипулировать ею.
Иногда забывание происходит мгновенно, без прошествия какого-то времени, напр., когда удар по голове приводит в состояние оглушения или потери сознания. Подобная амнезия может быть постоянной или временной. Иногда дети демонстрируют удивительную способность к удержанию в П. событий или ситуаций. Такие детальные воспоминания особенно изумляют взрослых, поскольку по мере старения мы, похоже, теряем способность вспоминать мн. события и виды информ. Для пожилых людей иногда представляется невозможным вспомнить недавние события, в то время как они, якобы, прекрасно помнят детский опыт. Следует заметить, что воспоминания о детском опыте могут быть усилены частыми повторениями и пересказами, или могут даже быть весьма искажены и звучать приемлемо только вследствие конфабуляции и сведений, полученных извне.
Неудачи в сохранении в П. недавних событий могут быть обусловлены недостатком интересов и неспособностью обучаться или наблюдать. В лабораторных исслед., когда пожилые люди были мотивированы к обучению по тем же критериям, что и молодежь, они часто запоминали так же хорошо, как и молодые учащиеся.
Виды памяти
Ссылка на П. о текущих событиях наводит на мысль о том, что П. можно классифицировать в соответствии с тем, как давно что-либо произошло. Кратковременную П. лучше рассматривать как результат первой попытки обучения. Чем чаще что-либо повторяется, тем больше из этого будет запомнено. Исследователи кратковременной П. обычно называют запомненное по прошествии 30 с функцией долговременной памяти, но т. к. она яв-ся единственным видом сохранения, к-рый касается большинства людей, долговременная П. становится чрезмерно общим понятием для того, чтобы иметь к.-л. описательную ценность.
Э. Тулвинг описал то, что он называет «эпизодической» и «семантической» видами П. Эпизодическая П. — это сохранение специфических событий или деталей, наподобие имен людей. Семантическая П. относится к общим знаниям — напр. способности говорить на родном языке или умножать. Напр., мы можем забыть, когда и где мы научились умножению, но мы помним, как это делается.
Методики оценки памяти
В лабораториях сохранение материала в П. обычно измеряется одним из трех способов: методом воспроизведения, методом узнавания и методом доучивания.
Метод воспроизведения. В исслед. П. методом воспроизведения испытуемых просят сообщить о том, что они увидели или услышали либо после каждого предъявления стимульного материала, либо после неск. предъявлений. Их могут попросить сообщать об этом дословно (последовательно) либо «свободно» — т. е., сообщить все, что они помнят в любом порядке (свободное воспроизведение). Иногда первое воспроизведение не настолько полное, как последующая попытка. В таких случаях употребляют термин «реминисценция» для того, чтобы описать дополнительное вспоминание. Если человек не способен вспомнить весь материал самостоятельно, ему часто помогают или дают подсказки в виде ассоциативных стимулов; такая операция называется «воспроизведение с подсказкой».
Метод узнавания. Более прямым методом подсказывания яв-ся предъявление испытуемому исходного стимульного материала, включенного в набор, содержащий ранее не предъявлявшийся материал. Если в качестве исходного стимульного материала использовался список из 20 слов, испытуемого могут попросить отыскать эти 20 слов в новом списке из 40 слов. Обычно обнаруживается, что при одинаковых условиях отвлечения внимания испытуемые могут узнать гораздо больше, чем воспроизвести.
Метод доучивания. В исслед. научения точно установлено, что выученный однажды и забытый сейчас материал можно доучить за нек-рую долю времени от затраченного на первоначальное заучивание. Различие во времени, затраченном на первичное заучивание и доучивание, назв. «показателем сбережения», первонач. было описано первым психологом, изучавшим научение экспериментально — Германом Эббингаузом. Открытию явления сбережения уже 100 лет, и оно по-прежнему не опровергнуто. Тот факт, что сбережение существует почти во всех ситуациях, привел к обобщению, что выученное никогда не забывается — по крайней мере, не забывается полностью.
Теории памяти
К известным совр. теориям П. или забывания относятся а) теория неиспользования или распада и б) теория интерференции. Теории не яв-ся взаимоисключающими и основаны на ходе времени.
Теория неиспользования. Теорию неиспользования неспециалисты обычно воспринимают как интуитивно верную. Со временем материальные объекты могут ржаветь, становиться менее прочными или вообще исчезать. Возможно, то же самое происходит с П., поскольку все замечают, что события далекого прошлого со временем начинают становиться смутными и бледными, и мы все меньше и меньше помним о них. Теория неиспользования, подобно своей конкурентке, страдает от недостатка физиолог. поддержки, и обычно ее оспаривают на том основании, что время само по себе ничего не делает. Важно то, что происходит с ходом времени. Такой логический аргумент оказывает поддержку теории интерференции.
Теория интерференции. Теория интерференции предполагает, что если что-либо выучено в той или иной степени, то это можно припомнить в той же степени, если только в процесс не вмешивается нечто выученное ранее или позже.
Ретроактивное торможение. В исслед. ретроактивного торможения группа испытуемых сперва заучивает нек-рый материал, материал А. Затем они заучивают др. список, материал Б. Впоследствии проверяют их способность воспроизвести материал А, и систематически обнаруживается, что если материал Б в определенной степени похож на материал А, то сохранение в П. снизится по сравнению с контрольной группой, к-рая заучивала только материал А и проверялась через тот же интервал времени.
Проактивное торможение. Если материал Б сходен с материалом А, то заучившие материал А будут испытывать больше трудностей в заучивании Б, чем контрольная группа, к-рая не заучивала А. Это наз. проактивным торможением. Во мн. случаях прошлый опыт помогает нам выучить повое (возможно, за счет сохранения старого), а многое из вновь изучаемого столь несхоже со старым опытом, что никакой интерференции не происходит.
Ретроактивное и проактивное торможение применимы к ситуациям, в к-рых два набора материала или навыков обладают потенциалом для интерференции; такой потенциал обычно свойствен сходству двух привычных образов действия или материалов. Иногда кажется, что чем больше мы учим или знаем, тем больше забываем. Наш прошлый опыт является аккумулирующим, и большая его часть может содержать сходные элементы относительно материала или операций нового обучения. Поэтому проактивное торможение более вероятно является источником интерференции, чем ретроактивное торможение. Это и обнаружено в исследованиях.
Резюме
П. можно лучше всего понять как изменение способности индивидуума реагировать определенным способом на нек-рый стимул или сигнал. Когда мы действительно что-то не знаем, это происходит потому, что наша НС не способна переработать входной сигнал в специфический выходной сигнал. Когда мы что-то выучили, к чему бы это ни относилось, мы изменились т. о., что теперь выдаем подходящие ответы. В ходе иных изменений мы можем стать неспособными реагировать желательным способом: и в этом случае мы изменились так, что стимулы не обрабатываются, как они обрабатывались ранее. Если нек-рые реакции или навыки применялись очень долгое время, мы становимся достаточно стойкими к изменениям. Даже страдающий амнезией человек, забывший свое имя и адрес, вспомнит как сказать на родном языке о том, что он не может вспомнить.
См. также Когнитивные (познавательные) способности, Теория обработки информации, Экспериментальные исследования памяти
Б. Р. Бугельски
.
dic.academic.ru
В памяти мира текст песни(слова)
Друзья! Обращаем Ваше внимание: чтобы правильно исправить текст песни, надо выделить как минимум два слова
Все тексты песен(слова) Johnyboy (Джонибой)
Запись — Palaguta rec.
Минус — ENGO Prod.
Сведение — Ak-Cent.
Производство клипа — Moshkanov Films.
Премьера — 21 марта 2014 года.
Johnyboy OFFICIAL — vk.com/johnyboycommunity
Припев:
Покидало и немало, но не пал я, двигаюсь всё с той же силой.
Мне в подарок отпечаток набивала судьба, хоть её не просил я.
Тут без шансов, и, признаться, убежать сам хотел, но что-то не пустило.
Я не сдамся и останусь, навсегда я в памяти у всего мира.
Разлагаясь в быту, я морально протух.
Все, кто слали беду, язвами стали во рту.
Отрывали все вы от меня по лепестку,
Мне давали пи*ды, вы и орали: «пиз*уй!»
Я не в ладах с физическим миром, терки с духовным.
Помню, как ржали над моим прикидом тёлки знакомые.
А я иду плюю на всех этих, чтоб они не стебались,
Что покупали мне всю юность в секонде шмот.
Я сдавал бутылки, цветы купить чтоб учителям.
Ревел, как сука, просил: «Может хватит мучить меня?»
Питался на последние вечно копейки матери,
*уй положил на чудо, не мог же я вечно ждать его.
Это болото, мусор. Было так подло, гнусно.
Все вы проявляли негатив, будто на фотокурсах.
Я не философ, не Бог объять под господством пороков,
Пора вы*бать всех, кто против, взять превосходство над роком.
Но не надо меня жалеть, *лядь, обниматься и плакать,
Этот трек гордость за себя, констатация фактов.
О Боже, ты псих! Детка, да он же пиз*ит!
Господь никогда не даст человеку креста, тяжелее того, что может нести.
Я согласен, это все меня тут самым стойким делает.
Внутри меня заводят свою кровавую бойню демоны.
Но жаль, только в худшую сторону картина меняется.
Шлюха-судьба, иди сюда и добить попытайся.
Миссис, мать его, фатум. Слишком я к вам жесток,
Хотели низкий поклон, вы ведь высшее Божество.
Но ты не добьешься того, чтобы я тут пал, на меня ты давила, шваль.
Не знаю, могу ли тебя изменить, но ты меня изменила, тварь.
Так что забери себе, сука, белые те тапочки,
Вернулось все кармически — это эффект бабочки.
Судьба, я тебя задел? Хули пенишься, падла?
Ладно, я тебя прощу, коль изменишься завтра.
Припев:
Покидало и немало, но не пал я, двигаюсь всё с той же силой.
Мне в подарок отпечаток набивала судьба, хоть её не просил я.
Тут без шансов, и, признаться, убежать сам хотел, но что-то не пустило.
Я не сдамся и останусь навсегда я в памяти у всего мира.
Вторая жена папы была идеалом прилюдно,
Но стоило нам остаться один на один и меня называла ублюдком.
Я видел её насквозь, она это терпеть не могла.
— У нас будет ребёнок, твоего папу я тебе не отдам!
Иди к своей маме-алкоголичке и шмаре, пацан,
Или я скажу твоему папе, что ты мне обшарил карманы, бл*.
Будут верить всегда ей. Она — как мой отчим,
Но теперь, чтоб *издюлей напинать ей я достаточно мощен.
Моя бабушка говорила: «Бабы поломали жизнь твоему папе.
Особенно твоя мама. Сука, никогда не понимала быть с ней ему нахер»
Я был, как испорченный телефон, из разных источников мне инфо
Доносилось такое, что сложив всё, получилось бы что не любит больше меня никто.
Бл*, сколько лет мне было: очень мало или мало?
Когда бабушка спросила: с кем жить ты хочешь, с мамой или папой?
И я верил то левым, то правым, отдалялся от преданной мамы,
Ни одного семейного фото на память, лишь семейная драма.
Меня убеждали: тут будет лучше. Я в подушку плакал папане.
Мы засыпали, смотрели «Черепашек-ниндзя» и ворвалась мама с ментами.
Я всё детство держал на неё обиду, что так с папой разлучила,
А в итоге — за последние шесть лет от родни ни одного звонка не получил я.
Мама осталась со мной, хоть видимся нечасто порой,
Но мы близки. А батя, бл*, слышь, пытаюсь связаться с тобой.
Ты жил в ста метрах от меня, сейчас в 30-ти километрах
Хоть поздравил бы с днюхой, звоню тебе сам, но нет в сети абонента.
Говорят: бухаешь сильно, потому забываешь сына.
Бл*, да расскажи мне всё как было, вместе выпьем бокальчик пива.
Я хочу понять твою позицию, что сломала тебя, папа.
Ты отличный! Добрый, как я. Сорри, что гнал на тебя матом.
Счастье в бутылке. Теперь я понимаю тебя лучше.
Тебе стыдно и зря, наверное, алкогольный рай я тебе рушил.
Я боюсь, что ты уйдешь, а я не успею сказать, что простил я.
Позвони, извинись и подари немножко счастья для сына.
Припев:
Покидало и немало, но не пал я, двигаюсь всё с той же силой.
Мне в подарок отпечаток набивала судьба, хоть её не просил я.
Тут без шансов, и, признаться, убежать сам хотел, но что-то не пустило.
Я не сдамся и останусь навсегда я в памяти у всего мира.
www.gl5.ru
Память человечества — Журнальный зал
На исходе XX века с появлением электронных носителей все чаще звучит вопрос о роли книги как источника информации и – шире – о ее роли в культуре. Однако энциклопедия “последних” смыслов книги начата литературой уже давно. Точкой отсчета, открывающей тему книги в современной литературе, можно считать написанный в 1953 году роман Рэя Брэдбери “451º по Фаренгейту”, в котором книга не только становится самостоятельным и значимым образом-символом, но несет и сюжетообразующую нагрузку.
Со второй половины XX века приобретает широкое распространение сюжет, связанный с поиском книги (Умберто Эко, Милан Кундера, Клиффорд Д. Саймак, Артуро-Перес Реверте). На современном этапе литература развивает его по-своему – итогом безысходного духовного отчаяния человека становится гибель книги и книжной культуры.
В отечественной литературе последних десятилетий эта тема прослеживается особенно отчетливо. Вслед за “Кысью” Татьяны Толстой появляется ряд произведений, погружающих читателя в мир, сокрушенный катастрофой, – во имя его пробуждения: романы “Метро-2033” Дмитрия Глуховского, “Библиотекарь” Михаила Елизарова и проч.
Названные произведения выстраиваются в ряд неслучайно. Несмотря на существенную разность по художественному значению, замыслу и месту, которое они занимают в литературе, их объединяет парадоксальный тематический узел, появившийся под увеличительным стеклом антиутопии.
Утопия: оправдание книги
Традиционное восприятие книги как источника святого образа, светлого слова о человеке росло тысячелетиями. В ней начиная со Священного писания определены границы добра и зла. Она помогает человеку выразиться, воплотиться в слове: “Молчаливый одиночка, читая, придает своему духу звук и смысл” (С. Малларме. “Книга – духовный инструмент”). Книга сама по себе – идеал культуры, его воплощение.
Восприятие книги было предельно утопичным. И утопию, и антиутопию роднит намеренно упрощенный способ видения мира, разделение на черное и белое. Граница между плохим и хорошим была видна издали, предельно четка (как у Брэдбери). Но мир ориентирован на усложнение, рассыпание традиционной картины, на размывание четких цветовых границ. Символ книги постепенно теряет свое аксиологическое наполнение, “жить, как в книге” становится немодным, современное общество забывает не только Библию, но даже и “Как закалялась сталь”. Идеал рассыпается на глазах.
Утопия книги пытается утвердить идеал книги, укорененный в основополагающих образах-символах: память, познание, духовная опора.
Начало книги – память. Книга – память не только о мире “до” катастрофы, это ее органическая сущность. Это ее назначение: “Книга – памятник ушедшим в вечность умам” (У. Давенант).
Классическая интерпретация образа книги у Брэдбери делает память одним из основных и едва ли не самым значимым ее смыслом. Люди в “сейчас”, “после” – беспамятны, убоги. Монтэг, герой “451”, не может вспомнить, когда он познакомился со своей женой. А она и не задумывается об этом, окруженная говорящими стенами. Памятью обладают хранители книг, запрещенных в новом мире. Безошибочной памятью обладает Механический пес – она настроена только на разрушение, на убийство, и эта память никогда не подводит.
Сюжет романа можно представить как конфликт двух видов памяти – механической и человеческой, хранящей в себе память культуры. Идеалист Брэдбери верил в победу последней.
Герои из мира “до” хранят книги в своих головах (“Я – это “Республика” Платона”, – провозглашает один из героев). Жажда развлечений, умноженная на бесконечную скорость жизни, не оставляет времени задуматься, гонит прочь тревогу. “Ведь человек только для того и существует. Для удовольствий, для острых ощущений. И согласитесь, что наша культура щедро предоставляет ему такую возможность”, – странно знакомыми словами говорит инспектор Битти главному герою. Уравнивание на основе отречения от духовного развития означает беспамятство – то, что воспитывает в людях антиутопическая цивилизация Брэдбери.
Такое прочтение мотива памяти (“книга – память человечества”) почти без изменений оставляет и Глуховский в своем романе “Метро 2033”. Как и у Брэдбери, в этом произведении человечество беспамятно. Разница только в том, что люди мира “Метро” отвергают книги не потому, что они под запретом, а потому, что думают лишь о выживании, – стало быть, книга никогда не будет оценена выше шашлыка из крысы или чая из грибов.
Но едва только общество переходит от “первобытно-общинного” строя к кастовому (Полис), книга сразу приобретает новое значение. Она превращается в Спасение, в панацею от бед человечества. Легенда оставлена в наследство мировой культурой: Посланник должен найти Книгу, которая подскажет исход. Так возвращается сказочное ее назначение: она превращается в “магический предмет”, который должен найти герой. Обретение книги также представлено в мифологическом ключе: “Как я ее найду?” – “Ты должен почувствовать ее. Она спрятана от всех”. Однако чуда не случается, и рационалист герой лишний раз убеждается в том, что никакого “надмирного”, внерационального смысла происходящего не существует.
В мрачной полусказке-полубыли Т. Толстой “Кысь” память культуры в мире, который о ней не имеет ни малейшего понятия, возрождает Никита Иванович, Истопник, понаставивший столбов “в память о славном прошлом”, самодельный памятник Пушкину: “Тут был Пушкин”. Герой-антагонист Лев Львович смеется вслед за главным героем, Бенедиктом: “Память у вас плохая! Тут Витя был”. Но в смехе больше слез: ни деяния Истопника, ни книги не могут подарить людям память, отрезанную ломтем, несбереженную, утраченную навсегда. На реплику Истопника “чтоб память была” Лев Львович горячо восклицает: “О чем? Чья? Пустой звон! Сотрясение воздуха!”
У Бенедикта своя память (“на память никогда не жаловался”), порой не менее образная, – о яичном квасе, Последствиях, санитарах. Но культура “прежних” в эту память никогда не войдет. Комичная сцена, в которой Прежние пытаются объяснить Бенедикту, что “память может существовать на разных уровнях”, разбивается о его искреннее непонимание: “Ежели он дылда стоеросовая, так у него и уровень другой! Он на самой маковке вырежет!” Горький смех – о нынешнем конфликте поколений, о том, как вроде бы одинаковые “голубчики”, говоря на одном языке, могут никогда не понять друг друга. И если в романе Толстой причина случившегося – техногенная катастрофа, то в реальности названной, поименованной причины не существует – разве что катастрофа гуманитарная, в которой человек по капле теряет свой внутренний облик, по шагу продвигаясь к духовной гибели.
В пространстве антиутопии книга открывает человеку новые территории, новый мир, дотоле неведомый (Брэдбери). Мир, о котором Гай Монтэг ничего не знает. Книга распахивает дверь, за которой становится ясно, что здание (действительности) выстроено из картона.
Книга не только несет в себе познание, она пробуждает в человеке потребность думать. Монтэга она заставляет впервые задуматься об окружающем мире и о том, что было “когда-то, давным-давно” – познание связывает человека с памятью. В том числе и с памятью тысячелетий, с духовной памятью: “Человек думал, вынашивал в себе мысли”. Монтэг понимает, горько и остро, что за каждой книгой стоит человек. Чтение книги означает познание: преодолев автоматизм восприятия, узнаешь человека, открываешь в нем то, чего обычно не видишь. Книга пробуждает в герое стремление к активному познанию, жизнетворчеству, воплощению мысли, порыва – в жизнь: “Ибо эти руки вздумали жить и действовать по своей воле, независимо от Монтэга, в них впервые проявило себя его сознание, реализовалась его тайная жажда схватить книгу и убежать, унося с собой Иова, Руфь или Шекспира”.
Однако власть книги, по Брэдбери, не делает человека одержимым. Мир, который дарит человеку книга, не отнимает у человека внутренней свободы: “Вы можете закрыть книгу и сказать ей: «Подожди». Вы ее властелин”.
Как предмет идеальный, принадлежащий области человеческого духа, книга всегда противостоит антиидеалам, утверждая необоримость и неизбывность “внутреннего запаса” человечества. В антиутопическом мире Брэдбери идеальным предметом является лишь усовершенствованное ружье: “превосходный образчик того, что может создать человеческий гений”, – без тени сомнения говорит Битти, начальник Монтэга. Книга – антагонистична этому антиидеалу, она – идеал истинный, и позицию автора и героя сразу определяет метафора “книга-голубь” (“Вот книга, как белый голубь, трепеща крыльями, послушно опустилась ему на руки”).
У Глуховского книга-идеал – мера остатка человеческого в человечестве: “К книгам относились как к святыне, как к последнему напоминанию о канувшем в небытие прекрасном мире. И взрослые, дорожившие каждой секундой воспоминаний, навеянных чтением, передавали это отношение к книгам своим детям, которым и помнить уже было нечего, которые никогда не знали и не могли узнать иного мира, кроме нескончаемого переплетения угрюмых и тесных туннелей, коридоров и переходов”.
Идеалом для героя Глуховского становится пришедший из книг образ юного борца за справедливость, который невзирая на личные привязанности, безопасность и самую сохранность жизни идет до конца – ради блага человечества и его спасения.
Интересна здесь связь с мотивом избранничества: найти в конце пути герой должен именно книгу. Однако он не только ее не находит, что дискредитирует “потаенный”, внерациональный смысл книги, но и полностью разуверяется в человеке и человечестве. Разочарование в Книге и разочарование в Человеке приходят вместе, одно за другим, оседают в его душе горькой черной пылью сожженных существ. Замкнутость и всеохватность этой идеи выделяется и композиционно: “путь взросления” главного героя начинается и заканчивается на станции метро “ВДНХ”, во имя родимой станции и всего человечества. Но если в начале в сердце его горела надежда, в конце бьются отвращение, разочарование, опустошенность.
Идеальный образ книги сопряжен с высоким идеалом человека. Сохранить внутреннюю независимость, духовную силу и свободу герою антиутопии удается только в борьбе с безлично-всеобщим – подавляющим личность началом, властвующем в антиутопическом мире.
В классической антиутопии Брэдбери книга становится символом и знаменем этой непростой борьбы – толчком к тому, что Гай перестает быть пожарником (то есть сжигателем книг) и объявляет войну государству. “Если человек думает, что может обмануть правительство и нас, он сумасшедший”, – холодно констатирует инспектор Битти. Гай Монтэг явственно отходит в сторону от рационально выверенных поступков: “Он сам невольно взглянул на свои руки – что они еще натворили? Позже, вспоминая все, что произошло, он никак не мог понять, что же, в конце концов, толкнуло его на убийство: сами ли руки или реакция Битти на то, что эти руки готовились сделать?” Внутренняя воля, пробуждающаяся в человеке-механизме, толкает его на разрушение и преступление: освобождение и право жизненного выбора в антиутопическом мире дается только такой ценой.
Современная русская литература уходит в сторону от канонов классики антиутопии, наполняя новыми смыслами идею противостояния Личности безлично-всеобщему, развивая ее. У Толстой личность обречена на подавление безличным, неперсонифицированным началом (у Брэдбери в этой роли выступает правительство). Отчетливо слышен мотив экзистенциального ужаса человека, нежелания (Я кысь? Я ли?) становиться его частью. Герои антиутопии Толстой не просто не могут вырваться из-под власти всеобщей подавленности, малодушия как способа жизни, они ее даже не осознают – лишь смутное, словесно не выражаемое чувство пробуждается в Бенедикте. Книга превращается в мостик к миру Личности, она дарит мысль и Слово – то, чего лишен мир посткатастрофический: “…а то чувство какое бессловесное в груди ворочается, стучит кулаками в двери, в стены: задыхаюся! выпусти! – а как его, голое-то, шершавое, выпустишь? Какими словами оденешь? Нет у нас слов, не знаем! Как все равно у зверя дикого, али у слеповрана, али русалки, – нет слов, мык один! А книгу раскроешь, – и там они, слова, дивные, летучие”. Но зависимость от книги главный герой чувствует исключительно животную, и ни одну из них он никогда не сможет понять… В слепом бунте Бенедикт готов перегрызть горло, пойти на крамолу – только бы вырваться из-под власти томящих пустотой безличности, бессмысленности мира.
Антиутопия: книга vs человека
Книга в мире фантастического зла становится, вопреки традиции, его средством, орудием и символом. Люди порабощаются книгой, которая заменяет им собственную память (“Книга Памяти”). Замещенная память – воплощение “измененного сознания”, искусственно созданного в человеке, на что нынешний век богат. Сохранение собственного духовного мира – одна из тех задач, с которой человек может и должен справиться только сам, и верить в этих условиях нельзя даже книге.
Литературная антиутопия раскрывает внутреннюю противоречивость книжного мира (“морока”): попав в руки человека, книга порой запускает сложные и страшные процессы, изменяющие не только внешнюю жизнь, но, что важнее – внутренний облик человека.
Книга теряет свою главную роль, перестает быть “кастальским ключом”, источником знания и вдохновения. Впервые реализуется образ человеческой зависимости от книги: не решения великой судьбы человечества (Глуховский) или образа его будущего, сохранения культурной памяти (Брэдбери), а личной зависимости человеческого существа, при этом ничего в самой книге не понимающего: “Вот лежишь. Лежишь. Лежишь. Без божества, без вдохновенья. Без слез, без жизни, без любви. Может, месяц, может, полгода, и вдруг: чу! Будто повеяло чем. А это сигнал”. У Толстой Бенедикт зависит от книги, но приобретает ее как странно необходимую вещь; книга превращается в источник словосочетаний – никакого понимания, тем более проникновения и беседы с книгой у героя быть не может, он – зеркало, отражатель, Кысь.
Елизаров развивает эту злую иронию, внося в нее бесчеловечный социальный контекст, осложняя саму идею. У него книга превращается в инструмент воздействия, сопоставимый с гипнозом, наркотиком, НЛП (нейро-лингвистическим программированием). Сквозь нее передается даже не информация, не набор символов, а определенное состояние, рабом которого становится человек. Но при этом в дилемме “книга-человек” Елизаров начинает с человека. Для того чтобы поддаться влиянию вторгающегося в тебя состояния, нужно иметь особый склад души, особый характер, ключом к которому могло бы стать слово “беззащитность”. Из общей массы людей библиотекари отыскивают “тех, кого наступившие перемены (перестройка. – А.К.) запугали и морально подавили”, “отчаявшихся, измученных нищетой людей”, “бессловесных, грязных, замученных существ”. Да и сам главный герой, библиотекарь Алексей Вязинцев, – человек-былинка, “перекати-поле”, которое несется, не зная, за что зацепиться, с пустотой внутри. Такие люди нуждаются в заменителе жизни; им и становится книга.
Проводником отрицательной энергии, воздействия на человеческое сознание книга становится не сама по себе – такой ее делают люди. Елизаров для выражения этой идеи создает образ некоего писателя Громова. Разрушительная, стирающая личность человека власть его книги подана как мистическая сила, как условие игры. Однако существует нечто, остающееся за пределом этой условности, сопротивляющееся ей.
Прежде всего – это те люди, которых Толстая метко назвала – “прежние”. Книжная культура в процессе развития приходит к самоотрицанию, к изживанию себя, к краху. У Брэдбери и Толстой “прежние” – носители культуры, у Глуховского – вымирающее человечество, у Елизарова – секта людей, зависящих от книги, как от наркотика. Кризис книжной культуры определяется измененным сознанием человека. Духовный союз с книгой разрушен, человек больше неспособен на него. У Елизарова книгами живут сектанты: в этом образе сочетаются извращаемая природа книги с уже извращенной – человеческой. Та же тема прослеживается в постмодернистском “ГенАциде” Всеволода Бенигсена, романе о жителях русского селения, однажды насильственно погруженного в литературу. Получились – те же елизаровские секты, два враждующих лагеря – “рифмачи” и “заики”, готовые убить друг друга во имя “этих, типа, трех страниц”. (Обе книги, “Библиотекарь” и “ГенАцид”, замечу, появились почти одновременно.)
Усталость от книжной культуры – это усталость от вопросов, давать ответы на которые новым людям, сменяющим “прежних”, становится неинтересно. Прежние для них – сомнительные графоманы (Елизаров, Бенигсен) или каста жрецов (Глуховский), утративших способность беречь культуру и жить ею. Прежние – это мы, не сберегшие свои святыни.
У Толстой мир людей изначально связан с утраченными идеалами, потерянными человечеством в погоне за прогрессом. И хотя в запале Никита Иванович говорит о том, что “провидит искру человечности” в Бенедикте, он все чаще повторяет слово “неандертал”, знаменующее то, что новое человечество к прежнему мышлению, к системе гуманистических идеалов не придет никогда. Идеалы – область ушедшего, область мира “до”. Хотя, надо отметить, и у Бенедикта есть свои “идеалы”: например, книгу по вязанию он находит “скучным чтением”, а Пушкина – наоборот. Более того, бессловесный Бенедикт, страшная “кысь”, в которую он превращается, сочиняет истинную молитву книге, в которой звучит узнаваемая гоголевская поэтика: “Ты, Книга! Ты одна не обманешь, не ударишь, не обидишь, не покинешь! Тихая, – а смеешься, кричишь, поешь; покорная, – изумляешь, дразнишь, заманиваешь; малая – а в тебе народы без числа”.
“Рабочий человек должен глубоко понимать, что ведер и паровозов можно наделать сколько угодно, а песню и волнение сделать нельзя. Песня дороже вещей…” – с сокрушающей ироничной серьезностью Елизаров ставит эпиграфом к книге платоновские слова об идеале, красным заревом отзвучавшие в истории русской культуры XX века. В его “Библиотекаре” проблема идеалов, даруемых книгой человеку, приобретает особенно полемический характер. Идеалы, даруемые книгой, – навязанные, пришедшие извне. Трагедия “прежнего” человека в том, что эти идеалы ему милее пустоты, окружающей его, что он готов принять их на веру и, более того, нуждается в них.
Так в образной системе своего романа Елизаров развенчивает два идеала – идеал книги и идеал человека – одновременно.
Каждому из героев елизаровской фэнтезийной эпопеи книга дарит свое: молодые гибнут в схватке, напоминающей ролевую игру или сцену из игры компьютерной, старухи обретают могущество и силу, которую в реальном мире им ничто не вернуло бы, а главный герой – бессмертие: “Я не умру никогда. И зеленая лампа не погаснет”. До этого он становится лидером, вожаком – тем, кем бы никогда не стал в реальности. Книга превращается в Чудо, ей дарована сила Бога. Только смысл ее тотально искажен: на место Слова поставлено Воздействие, на место опоры – зависимость, на место восхождения – трясина.
Сам идеальный образ книги развенчан еще более гротескно, с жестокой насмешкой: во имя книги не только убивают, она сама становится орудием убийства. Именно книгой в сцене битвы с гореловцами главный герой убивает своего соперника, вызывая тем шумное одобрение соратников: “А цепь так удобно легла в ладонь <…> Я, как пращу, раскрутил книгу и обрушил на голову Марченко”. Белый голубь превращается в обитое железом орудие убийства. То же происходит у Бенигсена: “Брызнула кровь. Завизжали бабы. Поднялся дикий гвалт. Один из “рифмачей” выхватил из-под себя стул и, прежде чем его успели обезвредить, умудрился проломить им голову только-только вставшему на ноги Денису. Денис снова рухнул на пол, а дальше началась форменная потасовка. В ход пошла мебель, пустые бутылки и даже книги. Впрочем, последние были малоэффективны, если не считать увесистого тома “Войны и мира” в руках доярки Гали, которым та орудовала вполне умело — по крайней мере двум оппонентам она посадила по внушительному синяку”.
Молодые русские антиутописты полностью переворачивают классическую парадигму “плохое-хорошее” (безличное/личность). У Глуховского безлично-всеобщее начало, воплощенное в образе “черных”, становится избавлением от заразы индивидуализма, от той нечистоты и гнили в человеке, которую, как понимает в конце своего мессианского пути главный герой, надо изжить. Но побеждает в конфликте антиутопического мира личность с идеей выживания во имя торжества человеческого и человека. Книга же остается частью личного прошлого, которое тянется за выжившим, но, по Глуховскому, не несет ему спасения.
В “Библиотекаре” акценты смещаются еще дальше: на место индивидуальности поставлен коллектив. Утопические черты ушедшего коммунистического рая, с любовью отображенные автором, развиваются в страшных законах “библиотек”, где смерть рядового “товарища” – героическое и вполне обыкновенное дело, где все – и духовная, и материальная жизнь – кладется на алтарь служения Книге – тотему, идолу. Однако мир каждой отдельной личности при этом оказывается на удивление беден (антитеза духовному богатству читающего человека), а слабина, которая чувствуется в каждой ипостаси жизни главного героя, особенно наглядно проявляет себя в завершении романа.
Печать необычности на человека читающего накладывается уже с портрета, с облика. Читающий книгу – частица прошлого, носитель того, что было “до” апокалипсиса, того, что мы называем духовностью и культурой. “Прежних, почитай, и нет почти, – говорит Бенедикт, главный герой романа “Кысь”, – …прежние наших слов не понимают, а мы ихних”. В романе “451╟ по Фаренгейту” Гай сравнивает лицо Клариссы, девушки из “прежнего” мира, с лунным светом и снегом, ее глаза – с “двумя блестящими капельками прозрачной воды”. Последнее сравнение особенно символично: оно связывает “прежнего человека” с миром природы, которого, как и мира культуры, в пространстве антиутопии уже не существует.
И в “Библиотекаре” безудержная преображающая сила прочитанной книги проявится в изменении внешнего облика. “Странная эмоция, совсем не похожая на счастье или удовлетворение, осветила его лицо. В этом мимическом сиянии была смесь неброского, светлого восторга и гордой надежды. Нечто подобное умели изображать актеры в старых советских фильмах, когда смотрели в индустриальную даль”, – в описании звучит горькая ирония, почти сарказм. Странность, обособленность, отчужденность книголюбителей у Елизарова становится своеобразным мрачным предсказанием: спустя какое-то время читающие книгу люди могут превратиться в секту.
У Глуховского в романе “Метро 2033” ирония сменяется пародией: он уничижительно-сатирически изображает “библиотекарей” – тех, в кого они переродились после взрыва. “Так это звери или люди?” – “Не звери, это точно”. “Серая сгорбленная фигура, длинная, поросшая жесткой серебристой шерстью, костлявая рука”, – портрет монстра свидетельствует, что отношения с библиотекарями у Глуховского были не самыми теплыми. Равно как и у его героев, которые иногда забывают, что “выстрелы, как и любые громкие звуки… привлекают и раздражают библиотекарей”.
Однако куда более значимы изменения, происходящие во внутреннем мире героев. В осмыслении отношений между человеком и книгой это – самый важный этап. Именно здесь как в фокусе собраны воедино “смыслы” книги, семантические константы ее образа. Веками они определяли ее отношения с человеком, но теперь их отражает зеркало антиутопии, открывая в них порой совсем иное значение.
Книга: прошлое или будущее?
Образ книги у современных писателей противоречив. Она – часть мира старой культуры (книги в “Метро-2033”) и основание культуры (или антикультуры) новой (“Библиотекарь”). Книга, согласно литературной традиции, оказывается символом тайного знания, власти, могущества. Книга (книги) необходима, ее (их) ищут с тем, чтобы узнать тайну мира и его судьбу (Глуховский), чтобы уберечь страну от порабощения и уничтожения (Елизаров) – книга необходима для спасения. Но при этом в самом ее поиске есть что-то отталкивающее; она – знамение мира антиутопии, чуждого гуманности и традициям старой культуры. Книга в антиутопическом мире – искаженный талисман, ложное спасение, за которое платят жизнями и которое сродни идолу, ждущему кровавых жертв. В этом прочтении книга становится образом духовного зла современной цивилизации.
Авторы антиутопии дискредитируют книгу, лишают ее изначального назначения и смысла. Она перестает быть вместилищем и хранительницей идеалов, перестает служить духовному совершенствованию человека. И все же – вот парадокс! – именно к книге обращается современный герой. К непонимаемой, проклинаемой, потерявший свой облик и ставшей орудием зла, но все-таки – книге. Уходит из мира вещей и бежит к книге – ущербный к ущербной, изменившей свой облик и сущность.
Материалом для построения литературой последовательно плохого мира становятся господствующие формы мира ныне здравствующего. Черты исторической и современной культурной действительности авторы антиутопии доводят до крайности, до абсурда. Но антиутопия всегда прежде всего – зоркое видение ситуации и критика во имя будущего развития.
Во имя конца книги – или ее нового начала.
∙
magazines.gorky.media