Несколько историй из вчерашнего «Подъема»_таблица Менделеева и клоуны на службе у пидорасов: vbulahtin — LiveJournal
Мне кажется, таблицей Менделеева требуется сейчас заклеивать карту УкраиныС.ДОРЕНКО: 22-летний студент Уральской федерального университета доказал существование посмертной жизни при помощи математики. Он описал математически на одной из страниц, почему жизнь вечна и зависит от твоих поступков. То есть именно от выбора добра и зла, ты должен постоянно последовательно выбирать. «Конечная постоянная величина на выходе означает, что жизнь после смерти существует и зависит исключительно от нашего с вами жизненного опыта. Жизнь — это функция от времени. Тогда смерть — это предел этой функции при времени, стремящемся к бесконечности. При раскрытии мы получаем неопределенность, бесконечность на бесконечность. Но если мы его решаем, то мы получаем, что это сумма наших мыслей, наших чувств, наших желаний за весь период нашей жизни. К тому, что мы видим, слышим и чувствуем здесь и сейчас.
Решение — это конечная величина, что после смерти нас ждет четкое, определенное восприятие мира. Это доказывает, что жизнь после смерти существует».Это прекрасный пример ахинеи. И на самом деле любой трюк, когда тебя гипнотизируют мракобесы, заключается в принятии тобою первой фразы. Когда к тебе подходит сумасшедший, я предупреждаю всех, потому что чеконутых сейчас будет огромное количество, точно не пропускайте его первую фразу. В первой фразе он тебя переносит в иную действительность, где все остальное логично.
Xто делает это студент? Он подходит к тебе и говорит: жизнь — это функция от времени.
Твой ответ мгновенно, сразу: пошел в ж…, дурак. А ты киваешь. Ты из вежливости киваешь, потому что ты пытаешься понять. Дальше понеслась: тогда смерть — это предел этой функции при времени, стремящемся к бесконечности. При раскрытии мы получаем неопределенность, бесконечность на бесконечность. Но если мы его решаем, то мы получаем, что это сумма наших мыслей, наших чувств, наших желаний за весь период нашей жизни.
И понеслась. Надо с первой фразы. Таких будет много сейчас, когда кризис начнется — а кризис начнется через 2 года, как вы знаете, потому что сейчас это увертюра кризиса.
А.ОНОШКО: Мне недавно рассказывали историю. В советское время один такой человек, который решил проблему геологоразведки в СССР, ходил в институты Российской академии наук здесь, в Москве. Возможно, нас слушают люди, к которым он обращался. Он говорил: решается проблема поиска ископаемых очень просто: берется карта Советского Союза, на нее накладывается таблица Менделеева и соответствии с наложением, совмещением проводятся…
С.ДОРЕНКО: А если что-то выползет в Монголию, то там, пожалуйста, вот тебе монгольские…
А.ОНОШКО: А это уже вопрос политический.
С.ДОРЕНКО: На карту СССР накладывается таблица Менделеева, где «купрум», там ему и быть.
А.ОНОШКО: Да. Конечно, это же Менделеев.
С.ДОРЕНКО: Менделеев. Не дурак же был.
А.ОНОШКО: Первое время перед ним захлопывали дверь. Вот он в приемной, он садится, начинает говорить, человек начинает звонить, чтобы его вывели.
Он шел и писал жалобы в инстанции, в КПСС и так далее. Там что, разбираться будут, кто он и чего? И людям премии снимали, фактически за отказ выслушать рационализаторское предложение, поэтому сразу разворачивать таких людей нельзя. Один человек, знакомый, о котором мне рассказывали, он нашел способ. Он сказал: очень хорошая идея, очень. Единственное — нужно поработать с масштабом, вот не решен вопрос еще с масштабом. Можно советскую карту взять большую, например, а таблицу Менделеева маленькую, тогда получится одно. А если, например, растянуть, наоборот — большую Менделеева, маленькую Советского Союза…
С.ДОРЕНКО: Что-то может и в Америку залезть. Скажи, пожалуйста, а разверстка Меркатора здесь учитывается?
А.ОНОШКО: Это еще один параметр, над которым надо подумать.
И человек пропал.
С.ДОРЕНКО: Он пошел думать.
А.ОНОШКО: Да. И, вероятно, думает до сих пор.
С.ДОРЕНКО:
Можно я скажу про Донбасс, чтобы больше не отвлекаться на эти мелочи? Дело в том, что в Донбассе 30 человек за последние сутки убиты и ранены от обстрелов украинской армии.
Но, товарищи дорогие, нам не с кем там разговаривать.
Круговорот проблем на Украине заключается в следующем — у нас там нет собеседника, там клоуны все подряд. Например, ОБСЕ заявляет, что стреляли с украинской стороны по волновахскому автобусу. В ответ на это Порошенко вчера на митинге говорит: это русская ракета, мы будем воевать с ними. Ну, как бы там клоуны развлекают. У Пелевина, помнишь? Клоуны развлекают пидарасов. И наоборот. Ну, вот эта украинская жизнь, она такова. К кому там можно обращаться? Обращайся к Порошенко, скажи: здравствуйте, господин президент.
Начнем так: господин Порошенко, никакого расследования украинского стрельбы по волновахскому автобусу не было вообще, расследование ноль.
Скажите, пожалуйста, господин Порошенко, в виду этого существует единственное расследование ОБСЕ, Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, которая утверждает, что стреляли ваши, с вашей стороны стреляли. Вы как-нибудь это прокомментируете?
Ответ Порошенко: да, это была русская ракета, мы будем воевать с Россией.
Идите сюда снова. Товарищ Порошенко, господин Порошенко… Бесполезно разговаривать, нет смысла разговаривать.
Мы идем к дяде, к папе, папу звать Обама. Мы говорим: господин Обама, ваши идиотики на Украине невменяемые, можно с вами поговорить?
Он говорит: нет, это независимая страна, разговаривайте с ними.
Мы опять идем: господин Порошенко, вы можете на 30 километров отвести оружие, чтобы вы не доставали до жилых кварталов Донбасса?
Ответ: это русская ракета…
Мы едем в Бельгию, в Брюссель, говорим Евросоюзу: товарищи дорогие, Обама отказывается разговаривать за них, они сами невменяемые, с вами можно поговорить?
Они говорят: это независимая страна, говорите с ними.
Самая сильная часть человечества, с точки зрения экономики, военной мощи и так далее, играет с нами в непонятную игру, что Украина существует, в то время как Украина занята деконструкцией собственного государства.
Эта игра такая: вы, ребята, говорите с ними, но с ними говорить нельзя; а с нами говорить не надо, потому что говорите с ними, но с ними говорить нельзя.
Это шизофреническая ситуация.
Грегори Бейтсон: нельзя сделать, нельзя не сделать, запрещено обсуждать. Нам запрещено обсуждать, что Киев невменяемый и делать ничего нельзя. Ну и не сделать ничего нельзя. Надо делать, но делать нельзя. Но запрещено обсуждать, потому что обсуждать не с кем, точка.
Шизофреническое взаимодействие
Великий американский ученый Грегори Бейтсон (Gregory Bateson) в своей статье «Групповая динамика шизофрении», напечатанной в сборнике «Chronic Schizophrenia: Explorations in Theory and Treatment», изданном в 1960 году в Иллинойсе, ввел понятие: шизофреническое взаимодействие. Это явление в группах описывается тремя фразами:
- Этого нельзя не сделать.
- Этого нельзя делать.
- Это запрещено обсуждать. Причем, запрещено обсуждать не только «предмет», но даже сам факт запрета на обсуждение.
То есть эдакое «двойное послание» (double bind), о котором никогда нельзя даже говорить! Попав в ситуацию «двойного послания», человек неизбежно приходит к шизофреническому взаимодействию, в котором он обязательно становится защитником такого взаимодействия от любых попыток нарушить его извне.
Позднее, в 1971 году Мара Сельвини-Палаццоли в своем тексте «Парадокс и контрпарадокс в семьях с шизофреническим взаимодействием» вслед за Бейтсоном подробно описывает это любопытное явление.
Это я вспомнил потому, что в данный момент Кремль попал в аналогичную ситуацию «шизофренического взаимодействия», последствия которого непредсказуемы.
Итак, 19 апреля сего года полицейские из Ставропольского края прибыли в Чечню для задержания местного жителя Джамбулата Дадаева, подозреваемого в причинении тяжкого вреда здоровью жительнице Ставропольского края. Подозреваемый оказал сопротивление полицейским и попытался скрыться на своем автомобиле. В ходе задержания Джамбулат Дадаев попытался прорваться, протаранив при этом автомашину полицейских, после чего сотрудники-федералы открыли огонь на поражение. Возникла перестрелка, в результате которой Дадаев был убит.
В принципе, для современной России это достаточно рутинная операция и вряд ли заслуживала бы чего-то большего, нежели краткое сообщение в новостных сводках, если бы не последовавшие за этим события.
Это происшествие буквально разъярило главу Чечни Рамзана Кадырова. Спустя четыре дня, 23 апреля, выступая перед чеченскими силовиками на расширенном совещании по вопросам безопасности, он приказал следующее: все действия силовиков из других регионов России на территории Чечни должны в обязательном порядке… согласовываться с чеченскими силовыми структурами и получать на это разрешение! В противном случае (то есть, если действия, соответственно, не согласованы), глава республики приказал… открывать огонь на поражение по неизвестным стражам порядка? сотрудникам любых правоохранительных структур, прибывшим из других регионов. При этом Кадыров особо подчеркнул: в том числе из Москвы.
Приведу цитату из этого судьбоносного заявления Рамзана Кадырова:
«Я официально заявляю, если без вашего ведома на вашей территории появляется — будь москвич или ставропольчанин — открыть огонь на поражение. С нами должны считаться».
Ситуация усугубилась тем, что в Кремле данное заявление Кадырова вообще отказались комментировать: пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков заявил журналистам, что об этом ему «ничего не известно».
Цитата:
«Мне, к сожалению, не известно об этом заявлении, поэтому я ничего не могу сказать, я первый раз от вас слышу. Я это не видел, не слышал, не читал, поэтому я ничего не могу сказать».
Но оставлять без внимания наглый демарш путинского вассала было уже просто невозможно. Поэтому 24 апреля на сайте МВД России было размещено официальное заявление, в котором отмечается «недопустимость подобных высказываний».
Цитата из заявления МВД:
«МВД России считает недопустимым для Руководителя Чеченской Республики заявление об «открытии огня на поражение» по сотрудникам из других регионов, без ведома местных правоохранительных органов, проводящих спецоперации в Республике».
В ответ на это официальное заявление Кадыров взбесился еще больше: во-первых, он обвинил МВД Российской Федерации в распространении лживой информации, а далее – только не падайте! – сообщил журналистам, что по данному факту… возбуждено уголовное дело!
Финалом скандала стало сообщение Кадырова, опубликованное им в ночь на 25 апреля в его Instagram. В нем чеченский лидер потребовал от главы Следственного Комитета Бастрыкина объяснений инцидента!
Цитата:
«Руководителю Следственного комитета следовало бы объяснить родственникам погибшего и всем жителям Чеченской Республики, каковы истинные причины отмены дела, рассказать, какие нарушения допущены при его возбуждении, почему нет необходимости провести проверку, если погиб человек».
Теперь, друзья мои, сделайте глубокий вдох-выдох и оцените глубину этого «шизофренического взаимодействия» — когда нельзя сделать, нельзя не сделать, и вдобавок нельзя обсуждать.
Главный редактор «Новой газеты» Дмитрий Муратов справедливо заметил, что никакого «субъекта Федерации» под названием «Чеченская республика» нет и в помине: есть государство Чечня, обладающее всеми признаками суверенности — внешнеполитическим, экономическим и идеологическим.
Кстати, и военным суверенитетом Чечня также обладает: ни у кого из лидеров российских регионов нет великолепной своей прекрасно обученной армии: 20 тысяч элитных солдат, прекрасно вооруженных, экипированных по последнему слову техники.
Владимир Путин, выстраивая свою «вертикаль власти», создал систему всевластия спецслужб, при которой даже малейшее инакомыслие, малейшая попытка заявить о своих правах, жестко пресекаются и караются с поистине несоразмерной жестокостью. Поэтому в современной России попытка любого чиновника потребовать от федерального центра (и тем паче от спецслужб) какого-то «отчета» об их действиях или «уведомления» — и, тем паче, «согласования»! – приравнивается к подрыву основ государственного строя или цареубийству.
С другой стороны, не будем забывать о криминальном характере путинской «вертикали»: здесь действуют типично воровские «понятия». А такой системе, когда вассал публично что-либо требует от своего сюзерена, означает неслыханное унижение! Это чревато «бунтом на корабле»… Напомню, что в путинской России за куда меньшие прегрешения людям ломали жизнь и убивали – достаточно вспомнить Анну Политковскую, Наталью Эстемирову, Александра Литвиненко, Сергея Магницкого, Бориса Немцова, «узников Болотной» и тысячи других: их «прегрешения» не шли ни в какое сравнение с тем, что сейчас позволил себе Кадыров!
При этом нельзя забывать, что сам Рамзан Кадыров неоднократно заявлял, что он подчиняется исключительно Владимиру Путину! При этом, в отличие от Путина, кремлевские силовики Кадырову отнюдь не благоволят: напротив, его ненавидят.
А это означает две вещи. Во-первых, это значит, что между Кадыровым и Путиным есть некий договор. Причем, договор личного характера! Во-вторых, остальная путинская элита этим договором с Кадыровым отнюдь не связана!
Вот почему заявления, которые сейчас делает Кадыров, означают, что тот полностью вышел из-под контроля! Поэтому оставлять подобный демарш безнаказанным Кремль просто не может! Этого нельзя не сделать!
Но как это делать? Начинать третью чеченскую войну с прекрасно подготовленной армией? Войну на два фронта? Этого Россия просто не выдержит! Тогда что? Отпустить Чечню в свободное плавание, предоставив ей юридическую независимость? Но тогда вся Россия развалится, как карточный домик, ибо сработает «эффект домино». Этого нельзя делать!
Таким образом, в самое ближайшее время (полагаю, уже в мае) нас ожидают интересные события. Ясно одно: Мы присутствуем при крахе последней реинкарнации Российской империи. И имя этому краху — шизофреническое взаимодействие.
Почему Грегори Бейтсон имеет значение
LARB ВСЕГДА ОТКРЫТ — непредубежденный, открытый доступ, открытый для дебатов, открытый, открытый для вас.
The Los Angeles Review of Books — это некоммерческая организация, поддерживаемая читателями и бесплатно освещающая вопросы культуры, политики и искусства. Как и многие литературные и художественные организации, наше финансирование было прекращено, и сейчас нам нужна ваша поддержка больше, чем когда-либо. Членство начинается всего с 5 долларов в месяц. ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ СЕГОДНЯ >>
¤
КОНТРКУЛЬТУРА 19-го века50-е и 1960-е теперь кажутся пережитком далекого прошлого, таким же причудливым и очаровательным, как эти красочные наряды хиппи и любовные бусы из комиссионных магазинов, но с таким же реальным влиянием, как трип ЛСД. Это был опыт 
Самое странное в этом то, что во время моего взросления, после контркультуры, я твердо верил, что она восторжествовала. Я был слишком молод, чтобы участвовать в Лете любви или посещать Вудсток, но когда я достиг подросткового возраста вскоре после этих событий, я не мог представить, что общество вернется к своим прежним занудам. И я был не единственным. Было всепроникающее чувство, что все изменилось каким-то необратимым образом.
Несомненно, теперь Америка осознала тщетность проведения нескончаемых военных кампаний в отдаленных уголках мира. Было просто очевидно, что грубый материализм и стремление к статусу через имущество были дискредитированы — более того, они были превращены в шутки и талисманы поверхностности — уступив место другим приоритетам, более эмпирическим и принципиальным, выходящим на первый план. Конечно, свобода слова никогда больше не станет жертвой цензуры и охоты на ведьм 19-го века.50-е годы. Точно так же мы были слишком умны, чтобы продолжать загрязнять окружающую среду и разрушать нашу экосистему.
Но теперь я вижу, что ошибался почти во всех отношениях. Я думал, что контркультура выиграла битву, но это был всего лишь мираж. Мир и ненасилие не восторжествовали. Уважение и терпимость не стали второй натурой. Грубый материализм не отступил; на самом деле, он не сдвинулся ни на дюйм. Когда я оглядываюсь на те дни задним числом, у меня возникает непреодолимое чувство, что все стало намного хуже. Мы злее, чем когда-либо прежде, более жестоки и эгоистичны, с меньшим количеством прав и обязанностей, менее терпимы и снисходительны, и с меньшим консенсусом в отношении того, как исправить деградацию — экологическую, культурную, политическую, технологическую — которая вторгается со всех сторон.
Возможно, поэтому я снова начал изучать контркультуру 1950-х и 1960-х годов.
Не из-за дозы ностальгии — хотя я понимаю привлекательность этого — а скорее для того, чтобы понять, что пошло не так, и можем ли мы все еще это исправить. Битники и хиппи с их поэтическими чтениями, влюбленными и празднованием силы цветов действительно двигали культуру, по крайней мере, на десятилетие или около того. Им было чем поделиться мудростью. Может, нам стоит еще раз послушать.
И это подводит меня к теме Грегори Бейтсона, одного из самых умных и разносторонних интеллектуалов контркультуры. По большей части он был скандально забыт, однако его концепции и принципы особенно актуальны для проблем цифровой эпохи. Бейтсон работал на стыке технологий, окружающей среды и индивидуальной психологии и уловил специфические опасности, с которыми сталкивается общество, когда эти три силы вступают в конфликт друг с другом.
Facebook, Amazon и Google не существовали, когда жил Бейтсон, но он мог бы с проницательностью понять, какие риски несет их господство. Если бы он был жив сегодня, он мог бы проницательно рассказать нам о множестве других проблем, будь то в нашем окружении в целом, в наших кварталах и на городских улицах или в глубоких тайниках нашей психики.
На самом деле его специальностью было понимание того, как все это связано и как изменения в одной сфере часто начинаются с сдвигов в другой. Возможно, больше, чем кто-либо из его поколения, Бейтсон понял, что революция не будет транслироваться по телевидению — на самом деле, она не может — если конфликт происходит в наших собственных головах.
Бейтсон 1972 Шаги к экологии разума появились в конце бурного периода, когда почти все аспекты жизни общества подвергались тщательному изучению и переоценке. Фактически, я считаю эту толстую книгу из 38 эссе, написанных в течение трех десятилетий, итогом той разрушительной эпохи. Я мог бы назвать это чем-то вроде атласа или сборника идей контркультурного движения, но это не отдавало бы должного способности Бейтсона интегрировать эти кусочки, почерпнутые из десятков дисциплин, в мощное, целостное мировоззрение.
Неплохое достижение, но оно идеально согласуется с прошлым и подготовкой Бейтсона. Его основное внимание было сосредоточено на скрытых системах, которые контролируют поведение, и это привело его к одному из самых странных карьерных путей любого мыслителя 20-го века.
Если бы вы встретили Грегори Бейтсона на коктейльной вечеринке и спросили его: «Чем вы зарабатываете на жизнь?» его ответ резко изменился бы в течение его жизни. Позвольте мне представить краткий набросок его многочисленных призваний не только для вашего восхищения (хотя трудно не восхищаться такой гибкостью в призвании), но и для того, чтобы помочь вам понять, как Бейтсон располагал уникальными возможностями для интеграции разрозненных нитей контркультуры.
Бейтсон начинал как биолог с исключительной родословной — его отец, Уильям Бейтсон, фактически изобрел термин «генетика». Бейтсон продемонстрировал глубокое понимание дарвиновских процессов, которые он впервые узнал дома в первые дни своей жизни. В конце 1920-х он преподавал лингвистику в Сиднейском университете. В 1930-х годах он был известным антропологом и проводил важные полевые исследования в Новой Гвинее и на Бали (часто в тандеме со своей тогдашней женой Маргарет Мид). После Второй мировой войны он стал известным психотерапевтом и разработал свою знаменитую теорию двойной связи, которая изначально была направлена на объяснение причин шизофрении, но могла быть применена к широкому кругу других областей, включая комедию, искусство, поэзию и организационное поведение.
В 19В 60-х Бейтсон исследовал действие ЛСД в госпитале для ветеранов недалеко от Стэнфордского университета, где он и доктор Лео Холлистер наняли будущего писателя и веселого шутника Кена Кизи для участия в своих экспериментах. Еще позже он переехал на Виргинские острова и руководил исследовательской лабораторией, которую финансировал эксцентричный Джон Лилли, который хотел найти способы общения с дельфинами. Но несмотря на все это, наш бесстрашный исследователь сохранял свою самую большую страсть: изучение и распространение кибернетики, которая стремилась объяснить системы человеческого поведения и мышления с некоторой точностью и научной строгостью, сродни тому, что Ньютон применил к физике или Евклид. к геометрии.
Размышляя о совокупном влиянии разнообразных занятий и опыта Бейтсона, я прихожу к выводу, что этот эрудит был связующим звеном в контркультуре и единственной лучшей личностью, способной воплотить в целостном виде ее амбиции и достижения. Более того, его точка зрения не только по-прежнему актуальна — чего нельзя сказать о многих других гуру того ушедшего дня, — но и идеально соответствует специфическим областям дисфункции в наше время.
«Шаги к экологии разума » — это книга, которая не поддается краткому изложению — как и следовало ожидать от автора, который за свою жизнь охватил так много интеллектуальной и физической территории. Но позвольте мне выделить некоторые из его основных проблем и изучить, что они могут сказать нам о нашей собственной ситуации. В каждом случае Бейтсон имеет дело с рисками и конфликтами, которые легко не заметить, потому что они редко возникают на поверхностном уровне какого-либо явления. На самом деле они чаще возникают из врожденных конфликтов между поверхностным уровнем и другими контекстами, которые могут быть на макроуровне (например, экология) или на микроуровне (человеческая психика, борющаяся за целостность). Один из основных уроков, которые можно извлечь из его творчества, заключается в том, что решение проблем таким образом, который кажется прямым и ориентированным на результат, иногда приводит к неудаче в долгосрочной перспективе. Считайте этот ошибочный подход сродни лекарству, которое лечит поверхностные симптомы, не затрагивая глубинных причин.
Давайте начнем с важного различия в концепции человеческих систем Бейтсона.
Два вида систем: Бейтсон считал, что одним из величайших изобретений в истории человечества стала петля обратной связи. Он часто говорил о паровом двигателе как об аналогии здорового человеческого взаимодействия, уделяя особое внимание элементам управления в двигателе, которые контролируют процесс и поддерживают его работу в стабильном темпе. При поиске подобных петель обратной связи в человеческих взаимодействиях Бейтсон увидел, что они не всегда существуют или работают так, как должны. В результате он понял, что существует два типа систем: одни опираются на обратную связь для обеспечения стабильности, а другие имеют тенденцию к эскалации и созданию неуправляемых тенденций.
Для него гонка вооружений времен холодной войны была примером последней. Соперничество — это человеческие системы, которые склонны доходить до крайних пределов, прежде чем они будут исправлены — часто достигая какой-то опасной или даже катастрофической конечной точки.
В случае с гонкой вооружений эта конечная точка наступила вскоре после смерти Бейтсона с распадом Советского Союза, что, как он сказал бы, учит нас тому, что разрешение безудержного процесса часто происходит вне процесса , потому что нет никаких очевидные остановки или проверки внутри него. Но при других сценариях эта безудержная социальная динамика могла бы привести к поистине катастрофической конечной точке в виде ядерного Армагеддона. Другим очевидным примером этого являются нарушения в окружающей среде.
Почему это особенно актуально сегодня? Очевидный ответ — указать на Интернет как на самый экстремальный пример неуправляемой системы, какой только можно себе представить. Бизнес-планы компаний, которые процветают в Интернете, всегда строятся на том, что предприниматели называют масштабируемостью Интернета, его удивительной способностью распространять тенденции и процессы по всему миру с молниеносной скоростью. В прежние времена компания могла потратить десятилетия на развитие производственных мощностей и распределительных сетей в разных частях земного шара, но в настоящее время самые быстрорастущие бизнес-модели — будь то приложение, веб-сайт или облачный сервис — могут почти мгновенно охватить все.
Чтобы описать это в терминах Бейтсона, цифровая эра построена на безудержных системах . И каким-то сверхъестественным, тревожным образом даже наша повседневная жизнь вдали от экранов и цифровых интерфейсов, кажется, имитирует эту тенденцию, оседлав волну эскалации тенденций без обратной связи, чтобы держать их под контролем.
Когда вы видите эти процессы с точки зрения Бейтсона, вы вдруг понимаете, почему что-то столь невинное, как поисковая система (Google) или социальная сеть для семьи и друзей (Facebook), может создать столько непредвиденных проблем, идет ли речь о вторжении в конфиденциальность или искажение ежедневных новостей. Этим системам не только не хватает надежных сдержек и противовесов, они фактически создавались с целью устраняет сдержек и противовесов.
Этот ход мыслей также предполагает, что может существовать другой вид интернета — если хотите, назовите его антисетью. Этот альтернативный цифровой мир будет применять технологии, чтобы вернуть контроль отдельным лицам, ограничивая процессы эскалации и безудержного подчинения.
Думайте об этом как о наборе инструментов, построенных по образцу антивирусного программного обеспечения, блокчейна или приватного чата. Но вы можете создать правильные виды сдержек и противовесов в системе только после того, как уловите точные точки, где они были обойдены или устранены. Бейтсон по-прежнему остается нашим гуру в этом вопросе.
Определение разума Бейтсона: Это приводит нас к самому странному компоненту мировоззрения Бейтсона — тому, что он имел в виду под словом «разум». И его причудливый подход к психическим процессам вряд ли можно назвать пустяком — в конце концов, его более масштабным поиском была экология разума .
Для Бейтсона разум существовал как часть интегрированной системы, в которую также входили элементы мира. Он приводит пример лесоруба, рубящего дерево топором. Бейтсон утверждает, что любое определение психических процессов этого дровосека, которое не включает также топор, дерево и обратную связь с человеческим телом, является неполным и опасно вводящим в заблуждение.
Хотя Бейтсон не делает этого сравнения, его точка зрения согласуется с хайдеггеровской концепцией бытия-в-мире, которая позволила немецкому философу обойти многие парадоксы и проблемы, созданные нашей тенденцией делить наши схемы на субъект и объект. .
По мнению Бейтсона, эти узкие определения самости были не просто проблемами, связанными с философией, но могли легко превратиться в кризисы в окружающей среде. Люди, которые видят, что их ментальное существование действует против мира, выбирают совершенно иной образ действий — враждебный, эксплуататорский, нарциссический — чем те, кто осознает свою связь с окружающей средой и социальной сетью.
Бейтсон предвидел, что самым большим прорывом в человеческом развитии станет внедрение культуры, которая способствует ощущению этой большей взаимосвязанности. Он считал, что сделал только первые шаги на этом пути еще при жизни, и работал над тем, чтобы привлечь других к участию в этой миссии. Он лелеял ситуации, которые отвлекали людей от их субъективных ориентаций — что для него могло быть прослушиванием музыки, приемом ЛСД или воспитанием чувства духовной связи.
Но он знал, что просто искать эпизодическое облегчение от эгоистичного поведения недостаточно. Если мы исключим нашу среду обитания из наших проектов заботы о себе — в подключенной, одержимой экраном манере современной культуры — более крупные системы, которые мы игнорировали, в конечном итоге деградируют и перестанут нас поддерживать. Судя по всему, эта опасность сегодня гораздо больше, чем при жизни Бейтсона. Действительно, возможно, мы приближаемся к критической точке.
Когда глобальная взаимосвязь идет рука об руку с возрастающей вовлеченностью в себя, страдают все. Как однажды заметил теоретик Рене Жирар, который использовал концепцию двойной связи Бейтсона в своих исследованиях безудержного насилия: «Когда весь мир станет глобализированным, вы сможете поджечь все одним махом». соответствовать.»
Двойная связь: Бейтсон первоначально разработал модель двойной связи, самую известную концепцию, возникшую в результате его исследований, как средство понимания неблагополучных семей, но вскоре он увидел, что ее можно применять к широкому кругу других ситуации.
А другие использовали эту концепцию уникальными способами, которые Бейтсон никогда не предполагал. Жирар, пожалуй, самый влиятельный представитель, но мы можем видеть его влияние на всех, от Р. Д. Лэйнга до Аллена Гинзберга, а также на такие разные области, как лингвистика, политология и литературная критика.
Говоря простым языком, двойное связывание представляет собой ситуацию, в которой от человека требуется делать две вещи одновременно, но эти вещи противоречат друг другу. Говоря словами известной пословицы, ты проклят, если делаешь, и проклят, если не делаешь. Интенсивность этих ситуаций усиливается тем фактом, что они часто возникают в контексте, в котором участникам не разрешается упоминать двойную связь. Корень проблемы остается, по определению, невысказанным.
В классическом примере Бейтсона мать эмоционально далека от ребенка, но вынуждает подростка взять на себя вину за разрыв интимных отношений. Теперь ребенок сталкивается с двойной проблемой: говоря правду, мать разозлится и приведет к отрицанию и еще большему разделению, в то время как принятие лжи превращает ребенка во врага, на которого теперь возложена ответственность за лежащий в основе разрыв и все сопутствующие проблемы.
И поскольку это по определению неразрешимые проблемы, участники двойной связи вынуждены снова и снова сталкиваться с этой непреодолимой дилеммой.
Одно из ключевых открытий Бейтсона заключалось в том, что двойная связь обычно имеет место одновременно в двух разных контекстах. В приведенном примере враждебное поведение матери имеет место на одном уровне, а объяснение враждебного поведения действует на более высоком уровне. «[C] следовательно, это другой порядок сообщения», — объясняет он. «Это сообщение о последовательности сообщений. Однако по своей природе оно отрицает существование тех сообщений, о которых идет речь, , т. е. , враждебного ухода». Вот почему двойная связь является источником такого большого количества юмора: то, что имеет смысл на одном уровне, абсурдно на другом.
Вспомните шутку Боба Ньюхарта: «Я не люблю музыку кантри, но я не хочу очернять тех, кто ее любит. А для людей, которым нравится кантри-музыка, клевета означает «подавить».
Или Робин Уильямс: «Почему они называют это часом пик, когда ничего не движется?» Или Стивен Райт: «Я думаю, это неправильно, что только одна компания делает игру «Монополия». Каждый из них вызывает смех, смешивая поведение и контекст поведения.
К сожалению, двойная связь редко вызывает смех. Это похоже на недобросовестность Сартра — экзистенциальный кризис, который мы создаем, лгая себе, — но на гораздо более широком, систематическом уровне. На самом деле именно поэтому двойная связь так опасна: ее злонамеренность на самом деле встроена в структуры, которые нас окружают. Система заставляет нас лгать, даже если мы знаем правду.
Кризис двойной связи сегодняшнего дня беспрецедентен, по крайней мере, в контексте свободных демократий, которые так сильно зависят от правды, чтобы нормально функционировать. Как вы можете диагностировать это? Первое, что вы узнаете о двойной связи, это то, что доказательства всегда косвенны: участники не хотят (или не могут) признать их влияние.
Но для стороннего наблюдателя признаки очевидны: главный симптом двойного связывания — настойчивая и структурная настойчивость в утверждении того, что любая незаинтересованная сторона видит просто неправду.
Это отличается от лжи или лицемерия, которые являются просто человеческими слабостями, а не структурными ограничениями. И это выходит далеко за рамки известных профессий, намеренно распространяющих неправду, таких как торговцы подержанными автомобилями и политики. Но эти призвания полезны для понимания происходящей здесь динамики. Почему политики, мошенники-юристы или представители крупных корпораций говорят вещи, которые, как они знают, не соответствуют действительности? Что ж, ответ очевиден: эти люди встроены в более крупную структуру, которая требует лжи и, что еще хуже, вознаграждает лжецов за усвоение партийной линии с полной убежденностью.
Я бы сказал, что эти структурные силы сегодня повсюду. Люди могут жаловаться на фейковые новости, дезинформационные кампании, политкорректность, лженауку, сфабрикованные массовые движения, раскрутку и десятки других проявлений одного и того же структурного явления.
Но это уже не вопрос лжи, а скорее вопрос вездесущего контекста двойной связи, который ни один человек не в силах разрушить или изменить.
Еще более тревожно то, как легко мы ко всему этому привыкли. В наших отношениях с миром мы просто пришли к пониманию того, что существует непреодолимая пропасть между тем, что нам говорят, и тем, что происходит на самом деле. Даже имея дело с тем, кто говорит это прямо, мы ищем обман — а не потому, что другой человек — закоренелый лжец. Скорее, люди просто делают свою работу, и создание этой пропасти между правдой и реальностью является частью должностной инструкции. Конечно, они никогда не скажут вам об этом. Но это тоже есть в должностной инструкции.
Вот почему работа Бейтсона так полезна. Он понимает, что злиться и требовать честной правды от человека, находящегося в двойном плену, — бесполезное усилие. Сейчас вокруг много гнева, но что он делает, неясно. Бейтсон мог это предвидеть. До тех пор, пока не будут изменены структуры, создающие двойную связь, правдивость вряд ли произойдет, а если и произойдет, то только по чистой случайности.
В результате циклы обратной связи не будут работать, а системы сдержек и противовесов не будут ни контролировать, ни уравновешивать. А в эпоху молниеносного Интернета, восприимчивого к безудержным силам, о которых говорил сам Бейтсон, это вопросы критической важности.
Вот почему шагов к экологии разума по-прежнему требует нашего пристального внимания, поскольку мы приближаемся к его полувековой годовщине. На карту поставлена не ностальгия, а разум (как его определяет Бейтсон, с его связью со всей окружающей социальной системой). Нет, я не прошу вас стряхивать пыль с бабушкиных бус или выискивать дедушкины раскрашенные футболки в глубине его шкафа. Мы избавились от этой старой моды по уважительным причинам. Но мы также отказались от контркультуры — и не только от 19-го века.Контркультура 60-х, но вся концепция контркультуры — нечто гораздо худшее. Вместо контркультуры с ее крепкими децентрализованными структурами, сопротивляющимися авторитетам и власти, мы остановились на враждующих фракциях, стремящихся увеличить силу и господство, сметая все, что стоит на их пути.
Контркультура в здоровой системе предлагает критику власти извне — ее цель не в том, чтобы управлять авторитарным надзорным государством, контролировать войны за границей или становиться акционерами загрязняющих корпораций. Он действует вне оскорбительных систем как живой источник сдержек и противовесов, в которых мы отчаянно нуждаемся прямо сейчас. это счетчик в контркультуре. Общество без него превращается в еще один неуправляемый, набирающий обороты двигатель, грозящий в любой момент выйти из-под контроля — очень похоже на то, что анализирует Бейтсон в своих исследованиях кибернетики.
Эта опасность — то, о чем битники и хиппи и не мечтали, даже в своих самых безумных психоделических видениях. Где-то по пути от их контркультуры отказались вместе с джинсами и бисером. Дело не только в смене моды, но и в системном сбое. В результате мы еще дальше от экологии разума, чем когда-либо прежде. К сожалению, мы не можем процветать — ни как личности, ни как общество — без него.
¤
Тед Джойя пишет о музыке, литературе и современной культуре. Он является автором 11 книг, последняя из которых «Музыка: Подрывная история » (Основные книги).
Все подключено | Книги о политике
Глобальное потепление, глобальный терроризм, продовольственный кризис, кризис воды, нефтяные конфликты, культурные войны — «цивилизация», кажется, движется к самоуничтожению. Это обстоятельства, при которых искусство и художники склонны становиться политическими или, наоборот, смиряться с незначительностью. В литературе это явление усугубляется тем, что многим людям трудно читать что-либо, выходящее за рамки содержания и непосредственного выражения эмоций. Как однажды заметил Борхес, поскольку большинство критиков плохо разбираются в эстетике, им приходится искать другие критерии для оценки книги, наиболее очевидным из которых является политическая убежденность.
В такой момент, возможно, стоит взглянуть на работу человека, у которого был довольно необычный взгляд на отношения между искусством и политикой, который видел их тесно связанными и взаимообусловливающими, причем искусству была допущена определенная, возможно, даже всепроникающее, влияние, но не в грубом смысле точить топор или даже исследовать спорные ситуации; напротив, искусство может быть наиболее «полезным», когда, во всех смыслах и целях, наиболее «неуместным».
Грегори Бейтсон (1904-80) родился в семье с историей бурных научных споров. Его отец Уильям, выдающийся естествоиспытатель, был ответственным за создание слова «генетика» и был одновременно переводчиком и громогласным сторонником пионерской работы Менделя о гибридах и наследственности. Григорий был назван в честь австрийского монаха, без сомнения, в надежде, что он пойдет по его стопам.
Этого не должно было быть. Объясняя своему разочарованному отцу, что он отказывается от зоологии ради относительно нового предмета антропологии, юный Бейтсон говорил о своей потребности в «разрыве с обычной безличной наукой». Он вырос в доме, где на стенах висели картины Уильяма Блейка, где искусство и поэзия почитались как вершина человеческих достижений, но в то же время считались, как выразился его отец, «едва ли доступными для таких людей, как мы». «. Старший брат Грегори, Мартин, который стремился стать поэтом, а не ученым, ожесточенно спорил со своим отцом и в конце концов покончил с собой по сценарию, который мог быть придуман, чтобы продемонстрировать ограниченность «безличной науки».
Влюбленный в девушку, которая никогда не давала ему ни малейшей надежды, он застрелился у статуи Эроса на площади Пикадилли, предсмертной запиской и стихотворением в кармане.
После самоубийства брата жизнь художника, должно быть, казалась Грегори невозможной. С другой стороны, и это довольно парадоксально, искусство было достижением, которому его догматическая, научная семья придавала наибольшую ценность. Выбор Бейтсоном антропологии можно рассматривать как способ сочетания научного и художественного. На первой странице своей первой книги «Навен», посвященной народу ятмулов Новой Гвинеи, он размышлял о преимуществах взгляда романиста, когда дело доходило до описания чужой культуры: «Художник… может оставить очень много из самых фундаментальных аспектов культуры, которые следует уловить не из его слов, а из его акцента». Он может «группировать и подчеркивать» слова, «так что читатель почти бессознательно получает информацию, которая не выражена эксплицитно в предложениях и которую художнику было бы трудно — почти невозможно — выразить в аналитических терминах.
методы науки».
Сразу стало ясно, что инстинкт Бейтсона заключался в том, чтобы схватить, как художник, чувство целостности культуры, а не сообщать отдельные факты. Неудивительно, что его второй проект на Бали, предпринятый вместе с его женой Маргарет Мид, был первым, в котором фотографии систематически использовались в этнографическом исследовании. Всегда сопротивляясь аналитическому и редуктивному, Бейтсон подчеркивал, что фотографии всегда следует рассматривать в связи друг с другом:
боковые взаимно релевантные фотографии. Фрагменты поведения, пространственно и контекстуально разделенные — танцовщица транса, которую несут в процессии, мужчина, смотрящий вверх на самолет, слуга, приветствующий своего хозяина в пьесе, картина сна — все может иметь отношение к отдельному обсуждению; через них может проходить одна и та же эмоциональная нить.
На протяжении всей своей жизни Бейтсон принимал участие в широком спектре исследований, за ранними антропологическими исследованиями последовали работы по проблемам семьи и психического здоровья (когда он изобрел идею «двойной связи»), исследования в области кибернетики и коммуникации, и даже на «языке» дельфинов и других существ.
Кажется, Бейтсона интересовал вопрос: как сложная культура поддерживает относительно устойчивое состояние, адаптируясь к внешним изменениям и исправляя внутренние дисбалансы? Возможно, воспитанный в семье, всегда вовлеченной в публичную полемику и раздираемый конфликтом, приведшим к самоубийству его брата (еще один старший брат погиб в Первую мировую войну), Бейтсон искал механизмы, которые могли бы предотвратить напряжение, перерастающее в трагедию; отсюда довольно удивительный способ, которым он часто смешивал свою антропологию с диаграммами таких вещей, как термостатические системы отключения или регуляторы паровых двигателей. В любом случае именно его взгляд на то, как негативные ситуации разрядятся или не разрядятся до того, как может произойти худшее, привел к его формулированию некоторых интересных размышлений об искусстве.
В Новой Гвинее Бейтсон наблюдал за различными моделями поведения мужчин и женщин среди местного населения. Чем больше мужчины были эксгибиционистами и хвастливыми, тем больше женщины становились тихими и созерцательными.
Было ясно, что этот обоюдный процесс потенциально опасен: соревнуясь друг с другом в понтах, мужчины становились крайне агрессивными, тогда как иногда казалось, что женщины рискуют впасть в кататонию.
Бейтсон назвал свою книгу «Навен» в честь серии причудливых ритуалов, которые, по его мнению, «исправляют» этот поведенческий процесс и гарантируют стабильность. В этих сложных церемониях мужчины переодевались женщинами и наоборот. Женщины принимали традиционное поведение мужчин, в то время как мужчины были униженными и пассивными, даже подвергаясь имитации изнасилования. Важно отметить, заметил Бейтсон, что никто не осознавал, какой может быть социальная функция церемоний. Для участников ритуалы имели религиозное значение, и на этом все. Бейтсон пришел к выводу, что там, где конкурирующие модели поведения могут довести людей до крайности, — и он упомянул такие вещи, как гонка вооружений и садомазохизм, — корректирующие влияния, скорее всего, будут выполнять свою работу незаметно.
На самом деле может быть важно, чтобы люди оставались в неведении о том, что происходит.
Обращаясь к современным западным обществам, ключевым отличием, отмеченным Бейтсоном, была огромная сила сознательного, целеустремленного ума за счет менее сознательных практик и традиций. Большая часть его работ (прекрасно собранных в «Шагах к экологии разума») теперь сосредоточена на проблемах эпистемологии: какими знаниями мы обладаем, как мы их получаем и как они организованы. В то время как человек представляет собой сложную сеть разума и материи, а человеческое общество представляет собой плотный лабиринт взаимосвязанных систем, человеческое сознание, как предположил Бейтсон, содержит лишь очень ограниченную информацию о целом. Поскольку технология значительно увеличила силу сознательного намерения вмешиваться в мир и изменять окружающую среду, опасность заключалась в том, что каждое «улучшение» нашей ситуации — вакцина, инсектицид, плотина — фактически нарушало хрупкое равновесие. Еще в 60-х Бейтсон был одним из первых, кто оценил опасность антропогенного изменения климата.
При чем здесь искусство? Любопытная природа «эпистемологического» подхода Бейтсона заключалась в том, что он мешал ему предлагать средства для решения выявленных им проблем. В его мышлении была своего рода ловушка: сознательный ум, включая его собственный, был по своей природе неспособен охватить обширную систему, в которой он был лишь очень маленькой и далеко не репрезентативной частью; следовательно, любое серьезное вмешательство для «решения» данной проблемы всегда было бы неосведомленным и нецелесообразным. Единственным возможным решением было бы радикальное изменение нашего образа мышления или даже нашего способа познания, новое (или древнее) мышление, в котором сознательная цель рассматривалась бы лишь как второстепенная и довольно подозрительная часть ментальной жизни.
Мечты, религиозный опыт, искусство, любовь — вот феномены, которые, по мнению Бейтсона, все еще имеют силу подорвать опрометчивый/рациональный целеустремленный ум. Из этих четырех искусств особую роль играло соединение различных «уровней разума» вместе: в решении творить обязательно присутствовало сознание и цель, но само творчество предполагало открытость материалу из бессознательного, иначе работа была бы просто схематичной и бессознательной.
прозрачный.
Обсуждение балийской картины, которая на самом близком уровне изображает процессию кремации, но также может быть прочитана как фаллический символ (высокая кремационная башня в центре имеет слонов с каждой стороны у основания) или как рассказ о балийском социальной организации (этикет и веселье похоронной толпы сглаживают бурю горя), Бейтсон отмечает, что картина глубока, потому что «на самом деле» не о том или другом или даже обо всех трех, а об их связи. «Одним словом, речь идет только об отношениях, а не о каких-либо идентифицируемых релятах».
Точно так же роман, персонажи которого развиваются во взаимоопределяющей игре идентичностей, каждая из которых меняется в зависимости от других, вместе выражая коллективный этос, который ни одна из них не является полностью репрезентативной — вспомните братьев Карамазовых и их ужасного отца — подрывает представление о том, что каждый может понять общий паттерн, частью которого он является. Таким образом, независимо от какого-либо политического содержания, нарратив может вызвать созерцательное уважение к таинственной взаимосвязанности мира, что, как мы надеемся, может привести к более осторожному поведению и чуть меньшему энтузиазму к драматическому вмешательству.
Это был определяющий момент в собственной карьере Бейтсона, когда, разработав ряд идей о психических заболеваниях, которые привели к развитию современной семейной терапии, он ушел из этой области, потрясенный практическим интервенционистским подходом, который начали его коллеги-исследователи. использовать.
Действительно ли Бейтсон представлял себе, что человечество может быть очаровано менее деструктивным, более медитативным состоянием, читая рассказы и рассматривая картинки или, еще лучше, слушая музыку, которая представляла собой чистую сложную взаимосвязь без какого-либо подозрительного содержания?
Вероятно, нет. Возможно, в соответствии со своими собственными рассуждениями, он не пытался «быть практичным», а предлагал привлекательную идею, над которой нам было бы интересно поразмышлять. Одной из характерных сторон его творчества является попытка вовлечь науку в область эстетики. Сравнив перспективу мягкого государственного вмешательства в социальное поведение с задачей движения грузовика задним ходом по лабиринту, он заключает: «Мы, социологи, поступили бы правильно, если бы сдержали наше стремление контролировать этот мир, который мы так плохо понимаем.