Происхождение мышления и языка: Проблема происхождения языка. Разные гипотезы

Содержание

Проблема происхождения языка. Разные гипотезы

Почти в любой большой работе, посвященной происхождению языка, можно найти упоминание о том, что бывали в истории науки времена, когда эта тема пользовалась среди ученых весьма дурной репутацией, и на ее рассмотрение даже налагались запреты. Так, в частности, поступило в 1866 г. Парижское лингвистическое общество, внеся в свой устав соответствующий пункт, который просуществовал в нем потом десятки лет. Понять причину подобной дискриминации, в общем-то, несложно: слишком много ни на чем, кроме воображения, не основанных, сугубо умозрительных, а то и полуфантастических теорий породило в свое время обсуждение интересующей нас проблемы. Как заметил О.А. Донских, фактически словом «теория» во многих таких случаях освящалось какое-нибудь элементарное соображение, которое затем, благодаря ничем не сдерживаемому полету фантазии, разрасталось у разных авторов в картины происхождения речи.¹

Сейчас формальных запретов на обсуждение чего бы то ни было не существует, но тема происхождения языка не перестает быть от этого менее скользкой.

Если о ранних стадиях эволюции материальной культуры, имеется, благодаря археологии, хоть и далеко не исчерпывающая, но все же достаточная для некоторых общих реконструкций информация, то о ранних стадиях эволюции языкового поведения приходится судить в основном по косвенным данным. Поэтому сегодня, как и в XIX в., тема, которой посвящен этот раздел, продолжает порождать множество спекулятивных предположений и гипотез, основанных не столько на фактах, сколько на их отсутствии. В такой ситуации особенно важно четко разграничивать то, что мы действительно знаем, и то, что можем лишь с большей или меньшей степенью вероятности допускать. Увы, сразу же приходится признать, что общий баланс здесь пока складывается далеко не в пользу достоверно известного.

Прежде всего, постараемся сколь можно более четко сформулировать проблему. Что, собственно, мы стремимся узнать и понять, исследуя происхождение языка? Для начала, вспомним, что языком мы договорились называть всякую систему дифференцированных знаков, соответствующих дифференцированным понятиям.

Это определение, а также определение того, что такое знак, было уже рассмотрено в главе 4. Хотя язык часто отождествляют с речью, в принципе для передачи и восприятия знаков может служить любое из пяти чувств. Глухонемые общаются с помощью зрения, люди, лишенные зрения, читают и пишут, благодаря осязанию, довольно легко можно представить также язык запахов или вкусовых ощущений. Таким образом, несмотря на то, что для подавляющего большинства людей язык – это, прежде всего, звук, проблема происхождения языка гораздо шире проблемы происхождения речи. Способность использовать язык может осуществляться разными путями, не обязательно в звуковой форме. Наша речь – это только одна из возможных форм знаковой коммуникации, а вербально-звуковой язык, лежащий в ее основе, – только один из возможных видов языков.

Проблему происхождения языка можно представить как ряд отдельных, хотя и тесно взаимосвязанных между собой вопросов. Во-первых, хотелось бы понять, для чего вообще понадобился язык. Во-вторых, необходимо разобраться в том, как формировался его биологический фундамент, т.е. органы, служащие для образования, передачи и восприятия языковых знаков. В-третьих, интересно было бы попытаться представить, как формировались сами эти знаки, и что они первоначально собой представляли. Наконец, особняком стоят вопросы о том, когда, в какую эпоху и на какой стадии эволюции человека сформировалась языковая способность и когда она была реализована. Рассмотрим все выделенные аспекты проблемы происхождения языка в том порядке, в каком мы их здесь перечислили.

Итак, почему вообще появляется язык? Возникает ли он в связи с необходимостью совершенствования способов обмена информацией, или лишь как средство мышления? Какая из двух этих функций была первоначальной, основной, а какая вторичной, производной? Что возникло раньше – язык или мышление? Возможна ли мысль без языка?

Часть ученых твердо уверена в том, что разум, мышление, – это продукт языка, и никак не наоборот. Еще Т. Гоббс полагал, что первоначально язык служил не общению, а лишь мышлению, и так же думают некоторые современные авторы.² Другие, напротив, убеждены, что язык – это средство сообщения мыслей, а не производства их, и, следовательно, мышление независимо от языка и имеет собственные генетические корни и композиционную структуру. «Для меня не подлежит сомнению, что наше мышление протекает в основном минуя символы (слова) и к тому же бессознательно», – писал, например, А. Эйнштейн, а зоопсихологи давно уже говорят о «довербальных понятиях», имеющихся у высших животных. В свете того, что нам теперь известно о человекообразных обезьянах, вторая точка зрения кажется более правдоподобной. Их пример показывает, что мышление, если понимать под этим образование понятий и оперирование ими, явно возникает раньше способности эти понятия сообщать, т.е. раньше языка. Конечно, возникнув, язык стал служить и орудием мышления, но эта роль была все же, скорее всего, вторичной, производной от основной, каковой являлась коммуникативная функция.

Согласно весьма популярной и достаточно правдоподобной гипотезе, первоначально необходимость становления языка была связана, прежде всего, с усложнением социальной жизни в объединениях гоминид. В первой главе уже упоминалось о том, что у приматов существует довольно устойчивая прямая связь между размером коры головного мозга и численностью сообществ, характерной для того или иного вида. Английский приматолог Р. Данбар, отталкиваясь от факта такой корреляции, предложил оригинальную гипотезу происхождения языка. Он заметил, что существует прямая связь не только между относительной величиной коры мозга и размером групп, но также между их размером и количеством времени, которое представители каждой группы расходуют на груминг.

3 Груминг же, помимо того, что он выполняет чисто гигиенические функции, играет и важную социально-психологическую роль. Он способствует снятию напряжения во взаимоотношениях между особями, установлению дружественных отношений между ними, поддержанию сплоченности внутри групп и сохранению их целостности.

Однако, количество затрачиваемого на груминг времени не может расти беспредельно без ущерба для других жизненно важных видов деятельности (поиск корма, сон и т.д.). Поэтому логично предположить, что по достижении сообществами гоминид некоего порогового значения численности должно было стать необходимым замещение или, во всяком случае, дополнение груминга каким-то другим средством обеспечения социальной стабильности, менее времяемким, но не менее эффективным. Таким средством, по мысли Данбара, и стал язык. Остается, правда, непонятным, чем мог быть вызван постоянный рост размера групп, но, возможно, что, говоря о гоминидах, ведущую роль следует отводить не количественному изменению сообществ (как полагает Данбар), а их качественному усложнению, обусловленному появлением новых сфер социальной жизни, новых аспектов взаимоотношений, и также требовавшему увеличения временных затрат на груминг.

К гипотезе Данбара мы еще вернемся, когда речь пойдет о времени происхождения языка, а сейчас обратимся к вопросу о том, какие анатомические органы должны были понадобиться нашим предкам, когда они, наконец, пришли к выводу, что им есть, что сказать друг другу, и как шло становление этих органов.

Конечно, наши познавательные возможности в этой области сильно ограничены вследствие специфики ископаемого материала – судить-то обо всем приходится только по костям, да и тех, как правило, в распоряжении антропологов гораздо меньше, чем хотелось бы, — но все же кое-что интересное выяснить можно.

Рис. 7.1. Эндокранные слепки шимпанзе (a), австралопитека африканского (b), австралопитека (парантропа) массивного (c), гомо эректус (d), гомо сапиенс (e).

Наиболее интенсивно изучалось и изучается развитие мозга. Основным материалом для таких исследований служат так называемые эндокранные отливы, т.е. муляжи мозговой полости (рис. 7.1). Они дают возможность составить представление не только об объеме мозга ископаемых форм, но и о некоторых важных особенностях его структуры, находящих отражение в рельефе внутренней поверхности черепной коробки. Так. Довольно давно уже было замечено, что на эндокранных отливах поздних австралопитеков, в частности, австралопитека африканского, намечаются выпуклости в некоторых из тех областей, где у людей, как считается, находятся основные речевые центры.

Обычно выделяют три таких центра, но один из них, расположенный на медиальной поверхности лобной доли мозга, не оставляет отпечатка на костях черепа и потому судить о степени его развития и самом существовании у ископаемых гоминид невозможно. Два других такие отпечатки оставляют. Это поле Брока (ударение на последний слог), связанное с боковой поверхностью левой лобной доли, и поле Вернике, находящееся также на боковой поверхности левого полушария на границе теменной и височной областей (рис. 7.2). На эндокранных отливах австралопитека африканского отмечается наличие поля Брока, а в одном случае было предположительно выделено и поле Вернике. У первых представителей рода
Homo обе эти структуры выражены уже вполне отчетливо.

Рис. 7.2. Расположение основных языковых центров в мозге человека.

Если понимание эволюции мозга важно для оценки способности к языковому поведению в целом, то изучение строения дыхательных и голосовых органов ископаемых гоминид проливает свет на развитие речевой способности, необходимой для нашего вербально-звукового языка. ⁴ Одно из направлений такого рода исследований, получившее название палеоларингологии, имеет целью реконструировать верхние дыхательные пути наших предков. Реконструкции возможны благодаря тому, что анатомия основания черепа (базикраниума) в какой-то мере отражает некоторые особенности мягких тканей верхних дыхательных путей. В частности, существует связь между степенью изогнутости основания черепа и положением гортани в горле: при слабо изогнутом основании гортань расположена высоко, а при сильно изогнутом значительно ниже. Последняя черта, т.е. низкое расположение гортани, характерна лишь для людей. Правда, у детей до двух лет гортань расположена так же высоко как у животных (что, кстати, дает им и животным возможность есть и дышать практически одновременно), и лишь на третьем году жизни она начинает опускаться (что позволяет лучше и разнообразнее артикулировать звуки, но создает риск подавиться).

С целью реконструировать изменения положения гортани в процессе эволюции человека изучались базикраниумы ископаемых гоминид. Было установлено, что австралопитеки в этом отношении гораздо ближе к человекообразным обезьянам, чем к современным людям. Следовательно, их голосовой репертуар был, скорее всего, очень ограничен. Изменения в современном направлении начались на стадии человека прямоходящего: анализ черепа KNM-ER 3733 возрастом около 1,5 млн. лет выявил зачаточный изгиб базикраниума. На черепах ранних палеоантропов возрастом около полумиллиона лет фиксируется уже полный изгиб, близкий к тому, что характерен для современных людей. Несколько сложнее обстоит дело с неандертальцами, но, скорее всего, и у них гортань располагалась достаточно низко для того, чтобы они могли произносить все необходимые для членораздельной речи звуки. К этой теме мы вновь вернемся в следующей главе.

Еще один орган, связанный с речевой деятельностью – это диафрагма, обеспечивающая точный контроль дыхания, необходимый для быстрой членораздельной речи. У современных людей одним из следствий такой функции диафрагмы является рост числа тел нервных клеток в спинном мозге грудных позвонков, что имеет результатом расширение позвоночного канала грудного отдела по сравнению с другими приматами. Возможно, такое расширение произошло уже у архантропов, на что указывают некоторые находки с восточного берега озера Туркана. Правда, есть и материалы, противоречащие такому выводу. В частности, судя по грудным позвонкам скелета из Нариокотоме в Восточной Африке (возраст около 1,6 млн. лет), его обладатель в интересующем нас отношении был ближе к обезьянам, чем к современным людям. Напротив, неандертальцы по рассматриваемому признаку практически не отличаются от нас.

Большое значение для развития речевых способностей ископаемых гоминид имели, конечно, изменения размеров и строения челюстей и ротовой полости – органов, принимающих самое непосредственное участие в артикуляции звуков. Громоздкие, тяжелые челюсти большинства ранних гоминид, таких, например, как австралопитек массивный (он и массивным-то был назван из-за больших размеров челюстей и зубов), могли бы стать серьезной помехой для беглой речи, даже если бы мозг и органы дыхания у них не отличались от наших. Однако уже вскоре после появления рода Homo эта проблема была в основном решена. Во всяком случае, судя по строению костей ротовой части черепа, принадлежащих членам вида гомо эректус, они могли совершать языком все движения необходимые для того, чтобы успешно артикулировать гласные и согласные звуки.

Очень многим авторам, так или иначе затрагивающим проблему происхождения языка, самым важным в ней кажется вопрос о природных источниках и стадиях генезиса языковых знаков. Как они возникали? В какой форме: вербальной, жестовой, или иной? Каковы были источники их формирования, как за ними закреплялось определенное значение? Часто подобные вопросы попросту заслоняет собой всю проблему. Между тем, они, в общем-то, вторичны. Они получили бы первостепенное значение лишь в том случае, если бы мы вернулись к представлениям об интеллектуальной пропасти, разделяющей человека и животных. Тогда интересующая нас проблема была бы под стать проблеме, скажем, происхождения живого из неживого. На самом деле, однако, как я пытался показать в одной из предыдущих глав, формирование знаков человеческого языка – это, скорее, развитие уже имевшегося в наличии качества, нежели возникновение качества абсолютно нового. Отрицание пропасти, таким образом, существенно понижает ранг вопроса. Он во многом сродни, например, вопросу о том, делали ли наши предки свои первые орудия из камня, кости, или дерева, а надежды получить на него когда-нибудь убедительный ответ, пожалуй, даже меньше. И то, и другое, конечно, крайне любопытно, будит воображение, дает простор для множества гипотез, но в то же время очень напоминает такой фрагмент кроссворда, с которым не пересекается ни одна другая строка и решение которого поэтому, хоть и интересно само по себе, мало что дает для разгадки кроссворда в целом.

Существует две основных точки зрения относительно происхождения языковых знаков. Одна заключается в том, что они изначально носили вербально-звуковой характер и выросли из разного рода естественных вокализаций, характерных для наших отдаленных предков, другая же предполагает, что звуковому языку предшествовал жестовый, который мог сформироваться на основе мимики и различных движений, столь широко представленных в коммуникационном репертуаре многих обезьян. Внутри каждого из этих двух направлений, речевого и жестового, сосуществует множество конкурирующих гипотез. В них в качестве исходного материала для генезиса языковых знаков рассматриваются разные виды естественных звуков и движений и по-разному рисуются детали реконструируемых процессов. За долгие годы споров между сторонниками противостоящих гипотез ими было высказано множество интересных, остроумных, или просто забавных идей. Некоторые из них способны поразить самое изощренное воображение. Так, в одной из классических работ речевого направления, авторы, дав волю фантазии и желая подчеркнуть несводимость проблемы происхождения языка к вопросу об эволюции голосовых органов, указывают на теоретическую возможность того, что при несколько ином раскладе анатомических реалий речь в принципе могла бы носить не вербально-звуковой, а сфинктерно-звуковой характер.⁵ Остается лишь поблагодарить природу за то, что она не воспользовалась такой возможностью.

Один из наиболее известных и реалистичных сценариев того, как естественная (врожденая) коммуникационная система ранних гоминид могла превратиться в искусственный вербально-звуковой язык, предложил американский лингвист Ч. Хокетт. Особое внимание он уделил теме трансформации генетически фиксированных вокализаций животных в слова, объяснению того, как и почему отдельные звуки (фонемы) складывались в некие смысловые сочетания (морфемы) и как за последними закреплялось определенное значение. Хокетт заметил, что коммуникационная система наших отдаленных предков, будучи закрытой, т.е. состоящей из ограниченного числа сигналов прикрепленных к столь же ограниченному числу явлений, неизбежно должна была претерпеть радикальную трансформацию в случае появления необходимости обозначать все большее количество объектов. Первым шагом такой трансформации, ведущим к превращению закрытой системы в открытую, могло, по его мнению, стать увеличение фонетического разнообразия вокализаций. Однако, этот путь естественным образом ограничен и, кроме того, чреват возрастанием количества ошибок как при производстве звуков, так и особенно при их восприятии, поскольку различия между отдельными звуками по мере возрастания их числа должны были делаться все более тонкими и трудноуловимыми. Следовательно, при сохранении тенденции к увеличению количества объектов, явлений и отношений, требовавших обозначения, становился необходимым более эффективный способ повышения информационной емкости коммуникативной системы. Естественным решением проблемы было наделение значением не отдельных, пусть даже сложных звуков, а их легко различаемых и численно не ограниченных сочетаний. Так, по Хокетту, звуки стали фонологическими компонентами, а пре-язык стал языком.

Нельзя, однако, сбрасывать со счетов и гипотезу, согласно которой первоначально язык был жестовым. У обезьян, как известно, коммуникация осуществляется через несколько сенсорных каналов, но при этом вокализации часто служат не для того, чтобы передать конкретную информацию, а лишь для того, чтобы привлечь внимание к жестовым или иным сигналам. В связи с этим иногда утверждают, что слепое животное в сообществе приматов было бы в гораздо большей степени ущемлено в плане общения, чем глухое. В пользу гипотезы существования дозвуковой стадии в развитии языка может свидетельствовать и тот факт, что искусственные знаки, используемые шимпанзе (и в природе, и в условиях эксперимента) – жестовые, тогда как звуковые сигналы, судя по всему, врожденные. Изобразительность, или, как иногда говорят, иконичность, свойственная визуальным знакам в гораздо большей степени, чем звуковым, – еще одно свойство, которое могло обеспечить исторический приоритет жестового общения. Движениями руки гораздо проще создать узнаваемый образ предмета или действия, чем движениями губ и языка.

О том, что речи предшествовал жестовый язык, развитие которого привело затем к появлению языка возгласов, писал еще Кондильяк. Сходных воззрений придерживались также Э. Тэйлор, Л. Г. Морган, А. Уоллес, В. Вундт и некоторые другие классики антропологии, биологии и философии. О «кинетической речи», предшествовавшей звуковой, писал Н. Я. Марр. Что же касается современности, то сейчас число приверженцев идеи об исходной жестовой стадии в истории языка едва ли не превышает число тех, кто считает, что язык изначально был звуковым. Различные сценарии возникновения и эволюции языка жестов до звукового языка или параллельно с ним были предложены целым рядом лингвистов, приматологов, антропологов. Им приходится решать, в общем-то, те же по сути своей проблемы, над которыми бьются «речевики», а кроме того еще и объяснять, как и почему жестовый язык в конечном счете все же превратился в звуковой. «Если звуковому языку предшествовал язык жестов, то проблема глоттогенеза – это проблема возникновения языка жестов. Но она, в свою очередь, остается проблемой происхождения языка. Точно так же, как и в случае со звуками, необходимо указывать источники развития жестикуляции, объяснять причину того, что жесты получили определенное значение, описывать синтаксис языка жестов. Если это сделано, то проблема возникновения звукового языка становится проблемой вытеснения жестов сопровождающими их звуками».⁶

В принципе, кстати, нельзя исключить, что становление языка изначально носило полицентрический характер, т.е. совершалось независимо в нескольких географически изолированных популяциях гоминид. В этом случае процесс мог протекать в очень различающихся между собой формах, но ни реконструировать их, ни даже просто оценить степень правдоподобия такой гипотезы нет никакой возможности.

Одной из главных, или, возможно, самой главной особенностью нашего языка, наглядно отличающей его от коммуникативных систем обезьян и других животных, является наличие синтаксиса. Некоторые исследователи, придающие этому признаку особенно большое значение, считают, что именно и только с появлением синтаксиса можно говорить о языке в собственном смысле слова, а архаичные бессинтаксические формы знаковой коммуникации, предполагаемые для ранних гоминид, лучше называть протоязыком. Существует точка зрения, что отсутствие синтаксиса ограничивало не только эффективность языка как средства общения, но и крайне негативно сказывалось на мышлении, делая невозможным, или, во всяком случае, сильно затрудняя построение сложных логических цепочек типа: «событие x произошло потому, что произошло событие y; x всегда случается, когда случается y; если не произойдет x, то не произойдет и y» и т.д. Правда, речь в последнем случае идет уже о довольно сложных синтаксических отношениях и конструкциях, тогда как простейшие их формы (вроде тех, что используют иногда шимпанзе, обученные визуальным знакам) допускаются и для протоязыка.

Существует целый ряд гипотез относительно возникновения синтаксиса. Одни авторы полагают, что это событие было подобно взрыву, т.е. произошло быстро и резко, за счет некоей макромутации, вызвавшей соответствующую реорганизацию мозга. Многие приверженцы этой точки зрения считают, что люди обладают неким врожденным аппаратом для усвоения языка, который не просто обеспечивает возможность научения, но и прямо влияет на характер нашей речи, организуя ее в соответствии с генетически детерминированной системой правил. Эту не зависящую от научения систему правил американский лингвист Н. Хомский – основоположник рассматриваемого подхода – рассматривал как некую общую для всего нашего биологического вида «универсальную грамматику», коренящуюся в нейронной структуре мозга («языковой орган») и обеспечивающую быстроту и легкость усвоения языка и пользования им.

Сторонники альтернативной точки зрения считают происхождение синтаксиса результатом постепенного эволюционного процесса. По их мнению, теория Хомского требует внезапного качественного изменения лингвистических способностей приматов, которое можно объяснить только либо божественным вмешательством, либо несколькими одновременными и координированными мутациями, что крайне маловероятно и не согласуется с фактом длительной эволюции мозга и голосовых органов. Существует математическая модель, доказывающая неизбежность синтаксизации языка при условии, что количество используемых его носителями знаков превышает определенный пороговый уровень.

Представив в общих чертах, как обстояло дело с формированием биологического фундамента языка, и каковы могли быть пути генезиса языковых знаков, обратимся теперь к вопросу о хронологии этих процессов. Хотя ни речь, ни жестовый язык, если таковой ей предшествовал, в силу своей невещественной природы археологически неуловимы, и точно установить время их появления, а тем более датировать основные стадии эволюции надежды очень мало, приблизительные хронологические оценки на основе разного рода косвенных данных все же вполне возможны. Большинство таких оценок базируется на анализе антропологических материалов, но полезными могут оказаться также сведения, почерпнутые из приматологии, сравнительной анатомии, археологии и некоторых других наук.

Факт заметного увеличения мозга уже у человека умелого истолковывается обычно как показатель возросшего интеллектуального и в том числе языкового потенциала этих гоминид. Наличие у них образований, аналогичных нашим полям Брока и Вернике, также служит в качестве довода в пользу существования уже на этой ранней стадии эволюции зачатков речи. Более того, некоторые исследователи допускают даже, что уже некоторые поздние австралопитеки могли обладать зачаточными речевыми способностями. Однако здесь стоит вспомнить, что, во-первых, как показывает пример человекообразных обезьян, обладать способностями – еще не значит пользоваться ими, а во-вторых, функции обоих названных полей, особенно на ранних этапах их эволюции, точно пока не выяснены. Не исключено, что их формирование не имело прямого отношения к становлению знакового поведения, и, таким образом, их наличие не может служить «железным» доказательством наличия языка.

Труднее поставить под сомнение эволюционный смысл некоторых преобразований голосовых органов. Дело в том, что низкое положение гортани, обеспечивающее, как считается, возможность членораздельной речи, имеет и отрицательную сторону – человек, в отличие от других животных, может подавиться. Маловероятно, что риск, связанный с такого рода анатомическими изменениями, был их единственным результатом и не компенсировался с самого начала иной, полезной функцией (или функциями). Поэтому резонно предполагать, что те гоминиды, у которых гортань уже была расположена достаточно низко, не просто имели возможность членораздельной речи, но и пользовались ей. Если это предположение верно, то тогда говорящими существами следует считать, по крайней мере, ранних палеоантропов, появившихся около полумиллиона лет назад, не отказывая при этом в языковых способностях и их предшественникам, относимым к виду гомо эректус.

Интересные возможности для определения времени возникновения языка открывает уже упоминавшаяся выше гипотеза Р. Данбара. Она, как мы помним, построена на факте существования прямой зависимости между относительной величиной коры головного мозга и размером сообществ приматов, с одной стороны, и между размером сообществ и временем, которое их члены тратят на груминг, с другой. Первую из этих закономерностей Данбар использовал для того, чтобы рассчитать приблизительную численность групп ранних гоминид. Величина коры их мозга оценивалась им на основании данных по эндокранным отливам. Сколь бы ненадежными и спорными не казались такие расчеты, нельзя не заметить, что «естественная» численность сообщества, выведенная Данбаром для Homo sapiens (148 человек), находит подтверждение в этнографических данных по первобытным и традиционным обществам. Она соответствует как раз тому пороговому значению, до достижения которого отношения родства, свойства и взаимопомощи оказываются вполне достаточными для регулирования отношений между людьми. Если же этот предел превышается, то характер организации общества начинает усложняться, происходит его дробление на подгруппы, и появляются специальные органы управления и власти.

Рассчитав «естественную» для разных видов гоминид численность сообществ, Данбар использовал вторую выявленную им закономерность, чтобы рассчитать, какую часть своего времени члены каждого вида вынуждены были бы тратить на груминг. После этого осталось только установить, на каком этапе нашей эволюционной истории эта численность достигла того порогового значения, при котором должно было стать необходимым замещение или, во всяком случае, дополнение груминга каким-то другим средством обеспечения социальной стабильности, менее времяемким. Поскольку приматы могут тратить на груминг без ущерба для других видов активности до 20% дневного времени,⁷ то критическая точка предположительно соответствует такой численности, при которой эти затраты возросли бы до 25-30% (у современных людей при естественной численности сообщества в 148 членов они достигли бы 40%). Такая точка, как показывают расчеты, была наверняка уже достигнута 250 тыс. лет назад, а то и в два раза раньше, и значит, по крайней мере, ранние палеоантропы, если не архантропы (гомо эректус), должны были уже обладать речью. Легко заметить, что датировка происхождения языка, полученная Данбаром столь оригинальным способом, полностью согласуется с выводами, сделанными на основе изучения эволюции гортани и ротовой полости.

Археологи по своим материалам тоже пытаются судить о хронологии становления языка. Хотя для того, чтобы изготавливать даже очень сложные каменные орудия, или изображать углем и охрой фигуры животных в принципе совсем не обязательно уметь разговаривать, есть все же такие виды деятельности, которые невозможно или, по крайней мере, очень трудно осуществлять без хотя бы какого-то общения и предварительного обсуждения. Зафиксировав отражение такого рода действий в археологическом материале можно, следовательно, с большой степенью вероятности предполагать наличие в соответствующий период языка.

Иногда утверждают, что одним из подобных видов деятельности была коллективная охота, требовавшая заранее согласованного плана и координации действий. Рациональное зерно в этой идее, несомненно, есть, но использовать ее на практике не так просто. Шимпанзе, например, довольно часто охотятся большими группами, что повышает шансы на успех, однако каждая обезьяна действует при этом по своему усмотрению. У гоминид долгое время все могло происходить подобным же образом, и точно определить, когда охота из групповой превратилось в действительно коллективную, организованную в соответствии с неким планом, пока не удается.

Другим возможным археологическим индикатором появления более или менее развитых способов знаковой коммуникации является использование людьми «импортного» сырья при изготовлении каменных орудий. Ведь для того, чтобы получить кремень или, скажем, обсидиан с месторождений, находящихся за десятки или сотни километров от стоянки, необходимо сначала как-то узнать об их существовании и о дороге к ним, либо же наладить обмен с теми группами, на земле которых эти месторождения находятся. И то и другое было бы трудно сделать без языка.

Еще более надежным признаком использования нашими предками их лингвистических способностей может, видимо, служить факт мореплавания. В самом деле, дальнее путешествие по морю невозможно без продолжительной специальной подготовки, включая постройку плавательных средств, создание запасов провизии и воды и т.д., а все это требует согласованных действий многих людей и предварительного обсуждения. Поэтому заселение отдаленных островов, куда невозможно было добраться, иначе как по морю, можно рассматривать как косвенное свидетельство существования в соответствующий период языка. Зная, например, что в Австралии люди появились около 50 тысяч лет назад, мы можем заключить, что в это время они вполне уже были способны объясниться друг с другом. Не исключено, однако, что на самом деле эпоха великих географических открытий и дальних морских путешествий началась намного раньше, и что на некоторые острова, отделенные от материка сотнями километров глубоководных пространств, первопоселенцы прибыли уже, как минимум, 700 тысяч лет назад. Именно этим временем датируются кости животных и камни с предположительными следами обработки, найденные в нескольких пунктах на о-ве Флорес (восток Индонезии). Остров этот, по мнению геологов, не имел сухопутной связи с материком, и потому наличие здесь столь древних каменных изделий означало бы его заселение морским путем, что, в свою очередь, свидетельствовало бы в пользу существования языка у архантропов.⁸ Такой вывод, собственно, и был уже сделан рядом авторов, хотя, строго говоря, искусственное происхождение найденных на Флоресе предметов остается пока под вопросом.

Многие археологи, не отрицая возможности существования языка уже на ранних стадиях эволюции человека, утверждают, тем не менее, что «полностью современный», «развитый синтаксический язык» появился лишь у людей современного физического типа. Однако никаких прямых данных, которые подтверждали бы такую гипотезу, нет. Конечно, не приходится сомневаться в том, что уже в древнейший период своего существования язык прошел множество этапов понятийного, синтаксического и фонетического усложнения, но как и когда совершались эти изменения, насколько существенными они были и в чем конкретно состояли мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем.

¹ Донских О.А. К истокам языка. Новосибирск: «Наука», 1988, с. 42.

² Эта точка зрения представлена и в художественной литературе. Например, А. Платонов в романе «Чевенгур» пишет о человеке, который «бормотал себе свои мысли, не умея соображать молча. Он не мог думать втемную – сначала он должен был свое умственное волнение переложить в слово, а уж потом, слыша слово, он мог ясно чувствовать его».

³ Грумингом называют поиск животными друг у друга насекомых, чистку шерсти и тому подобные действия.

⁴ Правда, по мнению некоторых авторов, эволюция гортани, глотки и т.д. имела лишь третьестепенное значение для становления человеческой речи, поскольку, как показывает медицинская практика, люди с удаленной гортанью все же могут говорить, как и люди с поврежденным языком, небом, губами. На основании этих данных высказывалось даже предположение, что если пересадить человеку гортань шимпанзе, то его речь будет мало отличаться от речи других людей. Проверить эту гипотезу пока никто не отважился.

⁵ Hockett C.F., R. Ascher. The human revolution // Current Anthropology, 1964, vol. 5, p. 142.

⁶ Донских О.А. Происхождение языка как философская проблема. Новосибирск: «Наука», 1984, с. 6-7.

⁷ Интересно, что и сегодня, как правило, люди тратят на разные виды социального взаимодействия (беседы, участие в ритуалах, визиты и т.д.) не более или лишь немногим более 20% дневного времени. Данные, подтверждающие это, получены для самых разных культур от Шотландии до Африки и Новой Гвинеи (Dunbar R.I.M. Theory of mind and the evolution of language // Approaches to the Evolution of Language. Cambridge: Cambridge University Press, 1998, p. 97, tabl. 6.1).

⁸ Bednarik R.G. Seafaring in the Pleistocene // Cambridge Archaeological Journal. 2003. Vol. 13. № 1.

Происхождение языка

Происхожде́ние языка́.

Вопрос о П. я. был поставлен в античном языкознании (см. Античная языковедческая традиция) в рамках более общих философских дискуссий о сущности языка (вопрос «о правильности имён»). Одно из направлений греческой (и позднее эллинистической) науки отстаивало естественный, «природный» характер языка и, следовательно, закономерную, биологическую обусловленность его возникновения и структуры (теория «фюсей» [φύσει] — «по природе»). Другое направление (теория «тесей» [θέσει] — «по положению», «по установлению») утверждало условный, не связанный с сущностью вещей характер языка и, следовательно, искусственность, в крайнем выражении — сознательный характер его возникновения в обществе.

Эти два борющихся направления фактически продолжали существовать в европейской лингвистике средних веков и Возрождения, а затем Просвещения до начала или середине 19 в., тесно переплетаясь с дискуссией номиналистов и реалистов (т. е. с обсуждением вопроса о реальности и априорности — апостериорности общих понятий), а затем — картезианцев и сенсуалистов (т. е. с обсуждением соотношения рассуждения и чувственного опыта). Однако только начиная с 18 в. проблема П. я. была поставлена как научно-философская (Ж. Ж. Руссо, И. Г. Гаман, И. Г. Гердер). Итогом развития исследований в этой области явилась концепция В. фон Гумбольдта, согласно которой «создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества. Он не только внешнее средство общения людей в обществе, но заложен в природе самих людей и необходим для развития их духовных сил и образования мировоззрения…». В этой концепции (вслед за Гердером) обращается внимание на единство развития мышления и языка в антропогенезе и на неправомерность сведе́ния проблемы П. я. к узко языковедческому подходу. Народ «создаёт свой язык как орудие человеческой деятельности», — пишет Гумбольдт; это диалектическое положение стимулировано идеями Г. В. Ф. Гегеля. Гумбольдт отрицал сознательный характер языкотворчества, что резко противопоставляет его взгляды распространённым в 18 в. концепциям «общественного договора». Гегель оказал большое влияние на философию языка 19—20 вв., так, с его теорией развития связаны положения А. Шлейхера о процессах «языкового созидания» в доисторический период под влиянием творческого инобытия духа человечества в языке. Напротив, Х. Штейнталь, опираясь на мысли Гердера и Гумбольдта, утверждал идентичность проблем сущности и происхождения языка на основе единства творческой деятельности народного духа как в доисторический, так и в исторический периоды. Штейнталю принадлежит мысль о господстве в доисторический период внутренней языковой формы, что связано с особенностями восприятия и осознания мира первобытным человеком; сходные мысли высказывал А. А. Потебня. Свои общие положения Штейнталь конкретизировал в теории звукоподражания (см. Звукоподражания теория). Оппонентом Штейнталя выступил, в частности, В. Вундт, развивший дуалистическую концепцию, согласно которой язык зарождается как «инстинктивные движения, источник которых лежит в представлениях и аффектах индивидуального сознания… Но языком эти выразительные движения могут сделаться только в обществе, где люди живут в одних и тех же внешних и внутренних условиях». Выражая «внутреннюю жизнь», язык «тотчас переходит в совокупность индивидуумов».

Важным шагом к правильному осмыслению проблемы П. я. была выдвинутая Л. Нуаре трудовая теория П. я., согласно которой язык возник в процессе совместной трудовой деятельности первобытных людей как одно из средств оптимизации и согласования этой деятельности. Трудовая теория развивалась также в работах К. Бюхера, видевшего истоки языка в «трудовых выкриках», сопровождавших акты коллективного труда.

В зарубежной науке 20 в. в трактовке вопросов П. я. господствуют два крайних направления. Одно, «натурализующее», пытается вывести язык из форм поведения (в частности, коммуникации), присущих животным, рассматривая эти формы как проявление единых, изначально присущих животным (и человеку) биологических тенденций («теория контактов» Д. Ревеса и др.). Представители другого, «социологизирующего», направления, напротив, пытаются усмотреть у животных уже сложившиеся формы социальной жизни и приписывают им специфически человеческие особенности отражения и осознания действительности; отсюда, в частности, попытки обучения высших приматов человеческому языку, поиск у дельфинов «языка» человеческого типа и т. п. В обоих случаях язык выступает как своего рода прибавка дополнительных выразительных средств к определённого рода деятельности; отсюда часто встречающиеся попытки свести проблему к изучению П. я. как абстрактной системы из систем коммуникативных, точнее сигнальных, средств, присущих животным. Между тем уже в работах основоположников марксизма чётко показано, что решить проблему П. я. невозможно, если не ставить одновременно вопроса о происхождении специфически человеческих форм отражения и деятельности, генетически связанных с языком.

Марксистское осмысление проблемы П. я. дал Ф. Энгельс в своём известном фрагменте «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» (1876). Основной мыслью Энгельса является неразрывная внутренняя связь развития трудовой деятельности первобытного человеческого коллектива, развития сознания (и вообще психики) формирующегося человека и развития форм и способов общения. Общение развивается (и затем возникает язык) как необходимое следствие развития производственных и других общественных отношений в трудовом коллективе — у людей появляется что сказать друг другу — и в то же время служит опорой для возникновения высших форм психического отражения, для складывания человеческой личности: «Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг» (Соч., 2 изд., т. 20, с. 490). Эти мысли подробно развиты К. Марксом и Энгельсом также в «Немецкой идеологии» (см. Маркс К., Энгельс Ф. о языке).

С психологической точки зрения развитие психики первобытного человека под влиянием труда и общения не сводится только к развитию мышления, только к развитию форм осознания человеком окружающего мира: язык, в т. ч. в его первобытных формах, участвует в различных сторонах психической жизни, опосредуя не только мышление, но и восприятие, память, воображение, внимание, эмоциональные и волевые процессы, участвуя в мотивации поведения и т. п. Без языка невозможны присущие человеку формы познания мира и способы взаимоотношения с действительностью.

С лингвистической точки зрения ошибочна распространённая тенденция искать «первобытные» черты в структуре современных языков или, напротив, переносить их особенности (в частности, членораздельность) на язык первобытного человека. Никакие данные, полученные путём анализа и сопоставления современных языков, хотя бы они и касались более древних эпох их развития (например, данные, полученные в сравнительно-исторических исследованиях), не имеют существенного значения для проблемы П. я. как свойства, отличающего человека от животного, так как эпоху возникновения языка отделяют от самой «глубинной» реконструкции значительно более протяжённые периоды, а главное, — все эти данные относятся к эпохе, когда уже сложилось человеческое общество, обладающее вполне сформировавшимся звуковым языком (см. Глоттогенез). Между тем П. я. связано с гораздо более архаичными формами взаимоотношения людей и относится ко времени возникновения общества. Кроме того, язык как средство общения вообще мог возникнуть лишь как следствие появления определённых социальных функций общения (см. Функции языка).

Социологическая сторона проблемы П. я. как раз и сводится к вопросу об этих социальных функциях общения в первобытном коллективе. Они несводимы к тем элементарным биологическим потребностям, которые удовлетворяет звуковая сигнализация у животных. «Членораздельная речь могла сложиться в условиях образования сравнительно сложных форм общественной жизни…, она способствовала выделению общения из непосредственного процесса производства в относительно самостоятельную деятельность» (А. Г. Спиркин, «Происхождение сознания»). Можно предположить, что функции общения развивались от «стадной стимуляции» (Н. Ю. Войтонис) к функции обществ, регуляции поведения и затем, когда средства общения получили предметную отнесённость, т. е. сформировался собственно язык, — к знаковой функции.

Физиологически П. я. необъяснимо, если анализировать лишь отдельные анатомо-физиологические отличия в строении мозга, органов речи и слуха у человека по сравнению с высшими животными. Однако в современной науке, особенно зарубежной (Э. Х. Леннеберг, США), сильна тенденция выводить особенности человеческого языка из врождённых психофизических механизмов. Физиологическая основа речи человека — это сложная система связей, объединяющих различные зоны коры головного мозга в особую, так называемую функциональную, систему. Эта последняя формируется на базе врождённых анатомо-физиологических предпосылок, но несводима к ним: она формируется у каждого человека в отдельности в процессе его развития. П. я. и есть — с физиологической точки зрения — возникновение таких, обслуживающих процесс общения, «функциональных систем» под влиянием развития труда и всё большего усложнения общественных отношений.

Маркс К. и Энгельс Ф., Немецкая идеология, Соч., 2 изд., т. 3;
Маркс К., Замечания на книгу А. Вагнера «Учебник политической экономии», Соч., 2 изд., т. 19;
Энгельс Ф., Диалектика природы, Соч., 2 изд., т. 20;
Валлон А., От действия к мысли, пер. с франц., М., 1956;
Бунак В. В., Речь и интеллект, стадии их развития в антропогенезе, в сб.: Ископаемые гоминиды и происхождение человека. М., 1966;
Леонтьев А. А., Проблема глоттогенеза в современной науке, в сб.: Энгельс и языкознание, М., 1972;
Леонтьев А. Н., Проблемы развития психики, 4 изд., М., 1981;
Выготский Л. С., Мышление и речь, Собр. соч., т. 2, М., 1982;
Якушин Б. В., Гипотезы о происхождении языка, М., 1984;
Донских О. А., Происхождение языка как философская проблема, Новосиб., 1984;
Noiré L., Der Ursprung der Sprache, Mainz, 1877;
Lenneberg E., Biological foundations of language, N. Y., 1967;
Lieberman Ph., On the origins of language, N. Y. — L., 1975;
Hildebrand-Nilshon M., Die Entwicklung der Sprache, Fr./M. — N. Y., 1980.

А. А. Леонтьев.

Язык и мышление — Блог Викиум

Тяжело представить нашу жизнь без речи и мышления. Тем не менее, мало кто задумывается о том, какая между ними существует взаимосвязь, а также, какую роль они играют в жизни человека. Происхождение и развитие мышления и речи уже давно интересуют не одно поколение психологов и философов.

Язык и речь

Несмотря на частичную схожесть, язык и речь являются двумя абсолютно разными понятиями. Язык являет собой знаковую систему, при помощи которой происходит обмен информацией. При помощи языка конкретное общество поддерживает коммуникацию. Язык имеет также главные функции, к которым относится:

мыслеформирующая, которая отвечает за «рождение» и воспроизведение мыслей;
когнитивная способствует изучению мира, его познанию и передачи необходимой информации от поколения к поколению;
коммуникативная, которая отвечает за общение в обществе.

Речь представляет собой процесс общения посредством языковых конструкций, которые создаются на основе разнообразных правил. В случае, если язык является постоянной формой, то речь может меняться в зависимости от ситуации и личностных качеств человека. К основным функциям речи можно отнести следующие:

коммуникативная, которая отвечает за сбор и передачу информации;
директивная функция заключается в желании говорящего повлиять на собеседника для получения какой-либо реакции;
экспрессивная направлена на то, чтобы выразить эмоции и чувства говорящего по отношению к тому, что он доносит;
фактическая используется для установки связи и контакта во время общения;
метаязыковая функция отображает речевые проблемы, когда от говорящего требуются комментарии.

Мышление

Само по себе мышление заключается в возможности человека наблюдать за окружающим миром, после чего делать какие-либо умозаключения. Мышление делится на 3 типа:

практически-действенное, которое используется в случае, когда необходимо решить задачу в процессе деятельности;
наглядно-образное мышление используют в случае работы с образным материалом, например, если необходимо что-то проанализировать;
словесно-логическое используется человеком для решения задач в словесной форме.

Общие характеристики языка и мышления

Язык и мышление сформировались в процессе эволюции и напрямую зависят друг от друга. Существование одного не возможно без второго, так как это приведет к ряду проблем в коммуникации. В философии не раз затрагивалась тема тесной связи языка и мышления, так как мысли человека существуют за счет языка, который помогает их формировать. Тем не менее, каждая составляющая может развиваться отдельно, согласно своим правилам и понятиям.

Философия несовпадений двух составляющих

Как уже говорилось, несмотря на взаимосвязь языка и мышления, каждая система является отдельной со своими правилами, законами и функционированием. Таким образом можно выделить следующие отличия:

мышление заключается в понятии и умозаключении, в свою очередь компонентами языка являются морфемы, фонемы, слова, предложения;
мышление людей на планете подвластно общему закону, в то время, как язык вместе с речью может существенно отличаться в зависимости от принадлежности человека к расе, стране.

Стоит отметить, что мышление и язык дополняют друг друга, однако, они не могут заменять друг друга всецело. С их помощью образуется так называемая связь, благодаря которой человек способен воспроизводить свои мысли и делиться информацией с окружающими.

Также развитию мышления способствуют изучение родного языка, чтение книг, общение с разносторонними людьми. Ежедневные тренировки на Викиум помогут вам только развить эту важную когнитивную функцию мозга.

Читайте нас в Telegram — wikium

Эволюционная теория познания. Часть G. Язык и картина мира — Гуманитарный портал

Язык, без сомнения, является одним из наиболее важных признаков человека. Он является основополагающим средством коммуникации, очень сложным и относительно мало исследованным. В ходе исследования мы неоднократно подчёркивали, что он играет наиболее важную роль в получении познания (познание должно быть сообщаемым!), но пока ещё эту роль не исследовали. Это составляет задачу настоящей главы. Для этого мы прежде всего укажем характерные свойства языка.

Признаки и функции языка

Вопрос о том, какие формы коммуникации можно характеризовать в качестве языка является вопросом терминологии. Можно определить его так узко, что под эту характеристику будет подходить только человеческий язык. Языка пчёл тогда не будет, языка у обезьян также. Мы избегаем таких чисто терминологических и предметно неплодотворных дискуссий благодаря тому, что мы говорим прежде всего о коммуникации и рассматриваем каждый перенос информации между представителями вида. Под это, естественно, подходит также человеческий язык.

В нижеследующей таблице содержатся его наиболее важные признаки ⁹⁸. Некоторые настолько самоочевидны, что их можно заметить, если сравнивать друг с другом несколько информационных систем.

Звуковой характер — использование «акустического канала», пожалуй, наиболее отчётливый признак. Он находится в оппозиции к оптическим сигналам (дымовые знаки, алфавит флажков, шрифт, жесты, движения в период токования), к хватательным (шрифт для слепых) и химическим сигналам (приманка у бабочек, пометка участка запахом). У приматов тело остаётся для другой активности, не так как у кузнечиков.

Линейность — мы не можем выговорить два звука или два слова одновременно. Язык является в существенной степени линейным (серийным) потоком речевых актов, который часто характеризуют как речевой континуум. Главным измерением языка является, следовательно, время.

Ненаправленность — в соответствии с законами акустики, звук распространяется по всем направлениям, так что каждый, находящийся в зоне слышимости, может воспринимать сигнал. Правда. слушающий имеет возможность локализовать говорящего, так как сигнал поступает к ушам с определённой дифференциацией, которая зависит от положения головы и воспринимающий аппарат, напротив, действует направленно.

Краткосрочность — языковые сигналы, в противоположность следам и меткам животных, имеют моментальный характер. Способность фиксировать их на камне, дереве, бумаге, плёнке и так далее является продуктом культурной эволюции.

Взаимозаменимость — говорящий может всё, что он понимает как слушатель, также и сказать. К животным это относится не всегда: стрекочут в большинстве случаев кузнечики мужского пола; токование у рыб и птиц в большинстве случаев различно у разных полов.

Обратная связь — говорящий слышит и контролирует, что он говорит. Напротив, самец колюшки не воспринимает свои собственные сигналы. Обратная связь делает возможной так называемую интернализацию коммуникационного поведения, которая составляет наиболее важную предпосылку мышления.

Специализация — звуки языка служат исключительно задачам переноса информации, но не другим функциям одновременно, как почёсывание у собаки способствует её охлаждению.

Семантичность (значимость) — элементы языка (слова и предложения) относятся к структурам окружающего мира; они нечто означают и должны нечто означать.

Интенциональность — языковые звуки выражаются сознательно и намеренно (умышленно) и отбираются в соответствии с их значением. Эта произвольность отсутствует, например, при чихании, которое мы не в силах сдержать или принудить к нему.

Всякость — значение информационного носителя (слово, морфема, монема) не выводимо ни из его составных частей, ни из их образа, а представляет собой продукт конвенции. «Кит» — короткое слово для большого объекта, «микроорганизм» — наоборот. Образ или образный шрифт (идеографическая система), напротив, ориентированы на представляемый предмет. Также и пчёлы танцуют быстрее, если вблизи находится источник мёда.

Символический характер — речевой акт может охватывать вещи и факты, которые удалены во временном и пространственном плане. Этого, в общем, не имеет места в звуках животных. Правда, язык пчёл представляет собой высоксимволизированную коммуникационную систему. Обезьяны в состоянии выучить подобную символическую систему.

Дискретность — слова «борт» и «порт» различаются фонетически: /б/ — звонкая, /п/ — глухая. Психологически имеется непрерывный переход, при котором колебания голоса изменяются больше и больше. Информационное содержание, значение, не может располагаться «между «борт» и «порт». Иначе обстоит дело при изменении интонации и силы голоса.

Креативность — как говорящий, так и слушатель могут создавать, соответственно, понимать никогда не встречавшиеся ранее связи, (новые предложения). Язык представляет собой бесконечное использование конечных средств (W. V. Humbold). Коммуникационные системы животных, напротив, являются замкнутыми; также и обезьяны имеют ограниченный репертуар звуков и значений.

Ненаследуемость — языки выучиваются. Правда, языковые способности и быть может некоторые языковые структуры обусловлены генетически; но отдельные языки — объект научения и выучивания, передачи через традицию. Языки животных, напротив, в большинстве случаев являются наследственными.

Двойная структура (Мартин: double articulation, Хокетт: duality of patterning) — единицами языка, несущими значение, являются слова. Они образуют фразы, предложения, речь ⁹⁹. Сами слова состоят из звуков (фонем), не имеющих значения; в любом языке их насчитывается только около 30–40. Эта дуальность образца представляется характерной для человеческого языка.

Калькулирующий характер — язык не является сетью, которая в виде неизменного порядка набрасывается на опытную действительность, чтобы её расчленить. Язык есть исчисление, схема указаний для классификации впечатлений, идущих от окружающего мира, которым можно следовать механически, но допустимо корректировать в критическом использовании и посредством метаязыковой рефлексии.

Все эти признаки не независимы друг от друга, Так, линейность, ненаправленность и краткосрочность — следствия звукового характера языка. Подобным же образом связана дискретность с двояким членением языка. Как показывают примеры, «языки» животных также имеют многие из указанных признаков. Исключительно для человеческого языка характерны только дискретность, креативность, ненаследуемость, двойная структура и калькулирующий характер. Прочие признаки находят также у высших млекопитающих и у некоторых насекомых (Hockett, 1973, 140). Согласно новым экспериментам с дельфинами и обезьянами, о которых сообщалось ранее, животных также можно научить языку, так что в сравнении с возможностями животных остаются только дискретность, двойная структура и калькулирующий характер.

В функциях языка также находят предварительные ступени в мире животных.

Из различных функций человеческого языка выразительная функция отчётливей всего присуща также звукам животных… Функция призыва также представлена в царстве животных, хотя в значительно меньшем объёме: предостережение… взывание о помощи. Также и изобразительная функция свойственна не только человеческому языку. Примечательно, что имеются насекомые, которые достигают этой высшей человеческой ступени… (Schwidetzky, 1959, 199f) Информационная функция вытекает из изобразительной функции человеческого языка и образует его наиболее важную функцию. Мартин (1968, 18) называет ещё эстетическую функцию языка, которая, правда, тесно связана с информационной и выразительной функцией, так что её сложно анализировать.

Наконец, язык служит в качестве опоры мышления и теоретического познания. Эта роль не оставляет сомнений в том, что ни одна из коммуникационных систем животных не может сравниться с человеческим языком по дифференцированности и уровню достижений, хотя исследования последних лет показали, что «разрыв» между языковыми возможностями животных и людей не так необозримо велик, как думали ещё десяток лет назад. Функция языка как опоры мышления представляется настолько важной, что возникает вопрос, заслуживает ли названия «мышление» духовная деятельность, протекающая вне рамок языка. Связь языка и мышления обсуждается в следующей главе.

Действительность, язык, мышление

Значение языка для познания следует из того, что познание должно быть формулируемым и сообщаемым; ибо только тогда оно может быть понято и проверено. Соотношение познания и действительности не может быть, следовательно, непосредственным; уже при получении, но в прежде всего при формулировке познания начинает играть свою роль язык как «медиум» и более или менее влияет на связь между познанием и действительностьью.

Это влияние может быть — как познавательного аппарата в целом перспективным, селективным и конструктивным (конститутивным). Можно причислить язык просто к познавательному аппарату и предшествующие рассуждения понимать в широком смысле. Поэтому возможно также основные теоретико-познавательные мысли, изложенные в В, D и F, формулировать без эксплицитного отнесения к языку. В теоретико-познавательной схеме влияние субъекта на познание (жирная стрелка) соопределяется через структуру языка.

Но теперь язык играет самостоятельную роль и должен быть понят в этом аспекте. Он располагается в определённой степени между миром и познанием; поэтому говорят о «языковом между-мире» (Weisgerber) или, по меньшей мере, об «опосредующем характере языка» (Gipper). В схематическом разложении связи между реальным миром и познанием, можно поэтому исследовать соотношение языка и действительности, с одной стороны (a), и языка и познания или языка и мышления, с другой стороны (b, c).

a) По поводу соотношения языка и действительности имеются различные позиции, экстремальные точки которых в теории познания соответствуют наивному реализму и трансцендентальному идеализму. Наивная позиция, которую ниже характеризует Штегмюллер, принимает реальный мир как данный и структурированный, причём язык, согласно этой позиции, играет только пассивную и дескриптивную роль.
Реальность обусловливает инвентарь любого языка, который состоит частично из фактов, частично из возможных, но не реализованных ситуаций. Этот мир образует исследовательский предмет эмпирических наук. Если в этих науках выдвигаются утверждения, которые корреспондируют с фактами, то утверждения являются истинными. Напротив, если формулируются предложения, которые соответствуют просто возможным, но не действительным ситуациям, то эти предложения являются ложными. Соответственно, предложения, не соответствующие возможным ситуациям, являются логически ложными…

Если мы представим идеал универсальной науки, которая, во-первых, обладала бы абсолютно точным языком и, во-вторых, утверждала бы все и только истинные предложения, то онтологическим коррелятом этой универсальной науки был бы мир как совокупность фактов. (Stegmuller, 1970, 15)

Если здесь структура реальности обусловливает язык и однозначно определяет, что истинно и что ложно, в трансцендентальном лингвиализме, напротив, язык определяет структуру мира. Для него вообще в мире познано может быть лишь только то, что может быть сформулировано в языке. Язык здесь не отображает мир, а вообще лишь и образует его, делает его возможным.

(Для трансцендентального лингвиализма) форма опыта «субъективна» в трансцендентальном смысле, причём метафизический субъект есть тот «субъект», который употребляет и понимает язык и который должен отличаться от эмпирического субъекта… (Stenius, 1969, 288)

Обе обозначенные экстремальные позиции едва ли сегодня защищаются. Истина, представляется, находится посередине. С одной стороны, наши понятия определяются структурами реального мира: факт, что имеется реальное структурное членение мира, неоспорим. Обезьяны являются обезьянами, слоны — слонами, и, в противоположность классификационному своеобразию рода, переходные явления отступают на задний план. Классификационные признаки, например, пятипальцевость земноводных, рептилий, птиц и млекопитающих, не человеческие конструкции, а объекты присущие природе. И животным известны такие классы, они узнают по ним друзей, врагов и добычу. (Sachsse, 1967, 67f) Определённые классификации мы находим также фактически. Здесь можно говорить о естественных понятиях.

С другой стороны, язык значительно влияет на способ нашего видения и описания мира, (хотя и не определяет его полностью). Фактически, любой язык соответствует особой организации того, что дано в опыте (Martinet, 1968, 20). При этом совершенно не нужно обращаться к известным «непереводимым» выражениям в определённых языках, таким как английское gentelman, немецкое gemutlich, русское ничево, французское chic.

Мы можем рассматривать различие между текущей или стоячей водой как естественное. Однако, кто не замечал долю произвольности различения внутри этих обеих категорий в океане, море, озере, пруду, ручье и так далее? (Martinet, 1968, 19)

В цветовом спектре, немец, как почти все западные народы, различает фиолетовое, голубое, зелёное, жёлтое, оранжевое… В бретонском и валисском применяется одно единственное слово, glas, для обозначения той части спектра, которая соответствует примерно зоне голубой-зелёный в немецком. Зачастую, в том, что мы называем зелёным, находят две части, одна покрывает то, что мы обычно относим к голубому, другая в значительной степени соответствует нашему жёлтому. Некоторые языки довольствуются двумя основными цветами, которые, в общем, соответствуют двум частям спектра. (Martinet, 1968, 20)

В этом смысле, имеются также искусственные понятия, такие, как принципы расчленения сознательно воспринимаемого и исследуемого мира. Их значение следует подчеркнуть особо.

Одна часть понятия нам дана, за другую мы сами несём ответственность. Человек создаёт поле напряжения между данными и созданными понятиями. (Sachsse, 1967, 69)
b) Очень близко к трансцендентально-лингвистической позиции стоит гипотеза Сэпира — Уорфа, о которой упомянуто ранее: Люди, которые используют языки с очень разными грамматиками, вследствие этих грамматик приходят к типически различным наблюдениям и оценкам внешне сходных наблюдений. Поэтому, как наблюдатели, они не эквивалентны друг другу, а приходят к различным взглядам на мир. (Whorf, 1963, 20)
Гипотеза Сэпира — Уорфа, по аналогии с физическим принципом относительности, может быть названа лингвистическим принципом относительности. В соответствии с ним, каждый язык содержит определлённый взгляд на мир, который не только влияет на наблюдения говорящего, но определяет его познавательные возможности вообще, например, структуру его науки ¹⁰¹.

Такие идеи иногда в более мягкой форме обсуждались уже до Сепира и Уорфа, например Николаем Кузанским, Ф. Бэконом, Локком, Вико, Гаманом и Гердером. Однако, лишь В. фон Гумбольдт окончательно сформулировал миро-образующие мысли и ввёл их в языкознание. В этом аспекте он был мало замечен, пока Вайсгербер его воспринял вновь и развил в учение о фомировании мира посредством языка (Gipper, 1972, 5).

Гипотеза Сэпира — Уорфа, правда, не так радикальна как трансцендентально-лингвистическая позиция; языковое мирообразование прежде всего определяется не трансцендентальными, а культурными факторами.

Такую зависимость — если она имеется — кажется можно преодолеть через изучение иностранных языков и прийти к «интер-лингвистической» картине мира, которая была бы независимой от культуры.

Принцип лингвистической относительности мог бы, однако, быть опровергнутым, по меньшей мере, для языка индейцев Хопи, при изучении которого он открыл этот принцип и хотел обосновать. Эту задачу убедительно решил Хельмут Гиппер, проявив большое терпение. Уорф был, по-видимому, введён в заблуждение своими ожиданиями, рассматривать соотношения как слишком контрастные. Просто неверно, что Хопи не имеют понятия времени. Даже между индоевропейскими языками, которые Уорф обобщил как Standart Average European (SAE), имеются значительные различия. Уорф представляет язык Хопи более редким и необычным, а состояние индоевропейских языков более единым, чем это есть на самом деле. (Gipper, 1972, 12).
c) Ранее мы подчеркнули, что язык служит опорой мышления и теоретического познания. Это поистине шаткая формулировка; ибо из неё не следует, например, поддерживает ли язык мышление только иногда, либо он представляет собой необходимую предпосылку для любого вида мышления. То, что между языком и мышлением существует тесная связь, не подлежит сомнению. Большинство авторов приходят даже к выводу, «что язык соучаствует во всех высших достижениях мышления» (H. Gipper) или «что все сколько-нибудь объёмные мысли нуждаются в словах» (B. Russel). «Язык и мышление так тесно зависят друг от друга, что при попытке их разделения можно добиться лишь их разрушения!» (S. J. Schmidt) «Мышление, если оно имеет определённую степень сложности, невозможно отделить от языка» (W. V. O. Quine). По поводу взаимной зависимости языка и мышления имеется, таким образом, единство взглядов. По поводу же того, имеется ли язык без мышления или, прежде всего, мышление без языка, напротив, ведутся споры. Расхождения частично связаны с тем, что центральные понятия «язык» и «мышление» очень различны, определены нечётко.

То, что мышление определить ещё сложнее, связано не в последнюю очередь с тем, что легко и точно, независимо от медицинских и биологических исследований, можно зарегистрировать, когда и что говорит человек, но, независимо от медицинских и биологических исследований, нельзя точно наблюдать, когда, что и как он думает. (Gipper, 1971, 8)

Здесь имеются языковедческие, психологические, нейрофизиологические и антропологические аспекты, которые нельзя отделить от теории познания. С позиций эволюционной теории познания, мы рассмотрим некоторые аргументы, которые говорят о том, что имеется познание без языка ¹⁰².

Животные демонстрируют достижения, которые можно охарактеризовать как неназываемое мышление или авербальное образование понятий.
Не владеющий языком младенец, предпринимает, очевидно, с первых дней классификацию окружающих впечатлений, которые только постепенно и только частично переходят в понятийное членение.
Врождённо ли, или как результат доязыкового обучения, ребёнок должен иметь большую склонность ассоциировать красный мяч с красным мячом, нежели с жёлтым; большую склонность ассоциировать красный мяч с красной лентой, нежели с голубой; и большую склонность отделять мяч от окружения, нежели части окружения друг от друга…

Действенное понимание вида «естественных классов», во всяком случае, тенденция реагировать на разные различия в различной степени, должно иметься в наличии, прежде, чем будет выучено слово «красный». С самого начала употребления языка слова выучиваются в связи с такими сходствами и отличиями, которые были замечены без помощи слов. (Quine, 1957, 4)
Когнитивные достижения глухих и плохоговорящих детей не проявляют существенных отличий по отношению к контрольной группе нормально слышащих детей ¹⁰³.
Гиппер (1971, 35) попытался объяснить b и c тем, что маленькие дети и глухонемые овладели языком, так как нечто выучили. Но это, кажется, petitio principii; ибо тем самым когнитивные достижения оцениваются как достаточный критерий овладения языком.
Ранее защищался взгляд, согласно которому, мышление в его начальной форме, как деятельность в пространстве представления, принципиально не зависит от наличия вербального языка. Наше мышление в словах, правда, есть говорение, отделённое от моторики речи. Было бы совершенно ложным полагать, что эти языковые процессы являются предпосылкой любого мышления, отделённого от действия. Более оправданным является обратное утверждение, что чисто созерцательная деятельность в пространстве представления составляет неотъемлемую основу любого словесного языка. (Lorenz, 1943, 343) ¹⁰⁴
Сходным образом, восприятие образа основано на достижениях абстрагирования нашей системы восприятия, которые являются предварительной ступенью образования понятий и должны рассматриваться как доязыковое познавательное достижение.

В итоге нельзя утверждать, что от языка исходит единственное или даже только первичное влияние, … что изучение языка как такового достаточно, чтобы обеспечивать общий характер мышления тех, кто его применяет, что существует принудительное влияние языка на мышление и что язык делает невозможными все кроме определённых видов восприятия и организации выражения. (Henle in Henle, 1969, 30)

Но можно исходить из того, «что язык является одним из факторов, который оказывает влияние на восприятие и общую организацию опыта. Это влияние не следует представлять ни как первичное или исключительное, или принудительное, но также и не как ничтожное» (Henle in Henle, 1969, 32).

Если эта сдержанная констатация точна, если язык воздействует на познание, тогда теоретики познания неизбежно должны обращаться также к языкознанию и философии языка.

Хомски и врождённые идеи

В то время как роль биологических, особенно генетически обусловленных познавательных способностей, структура которых образовалась в ходе эволюции когнитивного овладения реальным миром, обсуждалась ещё мало, в последние десятилетия в лингвистике и философии языка возникла острая дискуссия вокруг параллельного тезиса, который выдвинул исследователь языка Ноам Хомски. Согласно этому тезису, человек генетически снабжён специальными языковыми способностями (language faculty), которые определяют базовые структуры всех человеческих языков. Хомски обозначил этот тезис в предисловии к своей книге «Aspekte der Syntaxtheorie» (1969) и позднее в «Sprache und Geist» (1970, здесь наиболее ясно), в «Cartesianische Linguistik» (1971) и подробно изложил в «Uber Erkenntnis und Freiheit» (1973) ¹⁰⁵.

Он исходит из того, что каждый человек должен иметь «приспособление» для усвоения языка, которое позволяет, прежде всего ребёнку, из языкового материала, предлагаемого окружающим миром, реконструировать правила повседневного языка (его «грамматику») и самому их правильно применять. Этот аппарат обучения языку (language-acquisition-device) не может сам осуществиться эмпирическим способом, а должен быть родоспецифической способностью, врождённая компонента которой занимает преобладающее место. В пользу этого тезиса Хомски выдвигает следующие факты ¹⁰⁶:

Языковая способность является родоспецифической. Хотя обезьяны обладают интеллектом и способностью к обучению, они не могут овладеть человеческим языком.
Овладение повседневным языком соответствует усвоению сложных теорий. Несмотря на это, интеллектуальные различия почти не влияют на степень овладения языком.
Данные, доступные ребёнку, образуют только малую часть лингвистического материала, которым он овладевает в короткое время.
Даже эти данные в большей или меньшей степени являются дефектными. Ребёнок слышит неполные предложения и такие, которые далеко отклоняются от правил грамматики.
Согласно многочисленным наблюдениям, для овладения языком не нужно ни какого подкрепления в обучающе-психологическом смысле (reinforsement). Некоторые дети выучивают язык, не говоря.
Овладение языком детьми осуществляется без эксплицитных занятий и существенно легче, нежели у взрослых.
Ребёнок овладевает языком в возрасте, в котором интеллектуальные способности сравнительно не развиты и, тем не менее, показывает результаты, которые недоступны самым интеллектуальнейшим человекообразным обезьянам.
Тезис о врождённой предрасположенности к овладению языком объясняет креативные достижения ребёнка при использовании языка, его способность понимать и образовывать новые предложения.
Он объясняет, наконец, тот факт, что имеются языковые универсалии, структурные признаки, которые являются общими для всех человеческих языков.
Напротив, чисто эмпирические предположения не дают возможности описания и объяснения языковой компетентности.

Согласно тезису Хомски, человеческий мозг запрограммирован на определённые грамматические структуры естественных языков. Только языком таких структур человек может овладеть как первым языком. Естественно, эти врождённые структуры не могут полностью детерминировать конкретные языки. Какие ещё возможные языки внутри пред-данных структур выучит индивидуум, определяется случайным окружением, в котором он рождается. Наиболее важная, но частично негативная роль опыта состоит в том, чтобы из структурно возможных грамматик элиминировать те, которые не соответствуют эмпирическим данным ¹⁰⁷.

Предположим, что мы приписываем духу врождённое свойство общей теории языка, названную нами «универсальной грамматикой». Эта теория охватывает рассмотренные выше принципы, специфицирующие определённую субсистему правил… с которой должна согласовываться любая специальная грамматика. Предположим кроме этого, что мы можем применять эту схему достаточно ограниченно, так что очень мало возможных грамматик… согласуются со скудными и искажёнными данными, которые фактически находятся в распоряжении тех, кто овладевает языком… На основе этих предположений, те, кто овладевает языком, сталкиваются не с неразрешимой задачей, на основе искажённых данных развить высоко-абстрактную и сложно-структурированную теорию, а со вполне выполнимой задачей определения, принадлежат эти данные к одному или другому языку внутри ограниченного множества потенциальных языков. (Chomsky, 1970, 144f)

Также и опыт играет в усвоении языка важную, неоспоримую роль. Но Хомски подчёркивает, что ни одна чисто эмпирическая теория усвоения языка не может оправдать вышеперечисленные факты, это может сделать лишь теория, учитывающая взаимодействие эмпирических и врождённых факторов.

По поводу объёма врождённой компоненты, Джеральд Кац предположил, что механизм усвоения языка содержит в качестве врождённой структуры каждый из принципов, представленных в теории языка, то есть он содержит:

a) языковые универсалии, которые определяют форму языкового описания;
b) форму фонологической, синтаксической и семантической компоненты языкового описания;
c) формальный характер правил в каждой этой компоненте;
d) множество универсальных фонологических, синтаксических и семантических конструктов, на основе которых формулируются конкретные правила в конкретных операциях;
e) методологию выбора оптимальных языковых описаний. (Katz, 1971, 243)

Тем самым Хомски — исходя из своих чисто языковедческих исследований генеративной трансформационной грамматики, компетентно-перформационной модели, глубинных и поверхностных структур — пришёл к философско-языковедческой позиции, которую он сам охарактеризовал как рационалистическую. Он охотно и подробно сравнивает своё понимание с ходами мысли философии языка XVII столетия, особенно идеями Декарта, Лейбница и других рационалистов ¹⁰⁸.

Мне представляется оправданным рассматривать как опровергнутые эмпирические теории усвоения языка, поскольку они получили ясное выражение… С другой стороны, рационалистический путь оказался плодотворным. (Chomsky, 1969, 77)

Хомски при этом не боится говорить о врождённых идеях (innate ideas). Как и рационалисты, он рассматривает это понятие в широком плане как философско-языковедческое: принципы, которые он принимает для своей универсальной грамматики, так всеобщи, что они нуждаются не только в лингвистической, но также психологической и теоретико-познавательной интерпретации.

Если рассматривать классическую проблему психологии, а именно, объяснение человеческого знания, то нельзя не поразиться, я полагаю, огромному расхождению между знанием и опытом. В случае языка, аналогичное характерно для расхождения между генеративной грамматикой, которая выражает языковую компетентность говорящего и скудными и искажёнными данными, на основе которых он конструирует эту грамматику. (Chomsky, 1970, 129)

Связь между философией языка и теорией познания состоит не только в аналогии. Для Хомски, языковая способность человека есть интегральная составная часть человеческих познавательных способностей вообще. Если лингвист на уровне универсальной грамматики находит врождённые структуры, то они одновременно являются универсальными свойствами человеческого интеллекта. Поэтому Хомски охотно перенимает характеристику языка как «зеркала духа» (1973, 51f., 54).

Следовательно, весьма возможно, что универсальные признаки языковых структур отражают не столько ход индивидуального опыта, а скорее общий характер способности приобретать знания — то есть врождённые идеи и принципы в традиционном понимании. (Chomsky, 1969, 83)

В соответствии с этой характеристикой, лингвистика является просто частью психологии (1970, 51).

Естественно, следует ожидать тесной связи врождённых свойств духа и признаков языковых структур; ибо язык не имеет собственного существования, независимого от его ментальной репрезентации. Какими бы ни были эти свойства, они должны быть такими, которые получены посредством ментальных процессов организма, которые он открыл и которые вновь открываются каждым следующим поколением. (Chomsky, 1970, 155)

Врождённые структуры языка не только сравнимы, но и частично идентичны с врождёнными структурами познания.

Представляется, что ввиду данного обстоятельства, язык может служить зондом, с помощью которого могут быть получены ясные представления при исследовании организации ментальных процессов. (Chomsky, 1970, 1955)

Хотя Хомски присоединяется к рационалистическому пониманию, следует отметить, что его «гипотеза врождённости» во многих аспектах отличается от трактовок классических рационалистов. Хотя Гудман и Штегмюллер говорят о «воскресении» учения о врождённых идеях, это оправдано только в определённых границах.

Во-первых, врождённые идеи для него не готовые истины, а вид системы правил, ограничительная схема, с которой должна находится в созвучии любая специальная грамматика:

Эта врождённая ограниченность есть, в кантовском смысле, предварительное условие для языкового опыта и она должно быть решающим фактором в определении хода и результата обучения языку. (Chomsky, 1970, 149)

Во-вторых, этот факт предполагает, что врождённые языковые структуры требуют дополнения эмпирическими данными, если они должны вести к овладению специальной грамматикой и определённым языком.

В-третьих, Хомски не даёт обоснования априори, как это пытались сделать Декарт или Лейбниц. Тезис о врождённой универсальной грамматике есть эмпирическая гипотеза, которая фальсифицируема фактическим материалом (1973, 31, 50, 54):

Центральная проблема в этой области есть эмпирическая проблема… Мы должны постулировать врождённые структуры, которые достаточны для объяснения дивергенции между опытом и знанием… Одновременно необходимо, чтобы эти постулируемые врождённые ментальные структуры были не настолько ограничены, чтобы исключать известные языки… Мне, однако, представляется несомненным, что это есть эмпирическая проблема. (Chomsky, 1970, 131f)

В-четвёртых, Хомски, очевидно, не хочет останавливаться на понятии врождённости, но подчёркивает, что также и происхождение универсальной грамматики нуждается в объяснении.

Как получилось, что человеческий дух мог приобрести врождённые структуры, которые мы должны ему приписывать? Представляется, что не заблуждаются те, которые приписывают это развитие «естественной селекции». (Chomsky, 1970, 158)

Языковед идёт, таким образом, от постановки вопроса лингвистики и философии языка, к вопросу, который ставят также гносеолог, этолог и психолог, а именно к вопросу о происхождении врождённых структур у человека. В этом пункте дискуссия вливается непосредственно в область представлений эволюционной теории познания. Поэтому целесообразно поставить вопрос об эволюции языка.

Эволюция языка

Вопрос об овладения языком детьми имеет большую важность для биологии, психологии, антропологии и философии языка. Языковеды, особенно Хомски, подчёркивают, что любой ребёнок обладает генетически обусловленными языковыми способностями, которых нет у попугая, хотя речевые органы последнего достаточны для артикуляции. Несмотря на это, также и речевые способности полежат определённому процессу созревания, который ограничивается ступенями развития психического созревания. Это ограничение сохраняется также тогда, когда общий ход созревания сильно замедляется и они не могут быть сняты посредством интенсивных занятий.

Мы можем поэтому говорить о критическом периоде для усвоения языка. Его начало ограничено недостаточной степенью созревания. Его конец, кажется, связан с утратой способности приспособления и способности к новообразованиям в мозге… (Lenneberg, 1972, 220 f)

Это ограничение периода овладения языком, вероятно, основано на функциональной специализации мозга, которая завершается примерно у четырнадцатилетних. Обычно языковые способности локализуются в левой половине головного мозга. Однако при поражении этой сферы, также и правая половина в состоянии их перенять, но только до периода половой зрелости; после этого такие перестановки более не возможны.

Этот факт является примером сильной биологической обусловленности языковых способностей ¹⁰⁹. Эта проблема касается, прежде всего, (онтогенетического) развития языка.

Но также и язык как целое, как человеческая способность (де Соссюр: langage) не безвременный, вечный или неизменный. Он также возник не внезапно, но имеет исторический характер и должен был развиваться из примитивных ступеней коммуникации. Именно этот диахронический аспект мы рассматриваем здесь как эволюцию языка.

По поводу достижений коммуникационных систем у животных мы привели ранее некоторые результаты зоосемиотики. В частности показано, что для языка пчёл можно указать уровень развития слуха. К сожалению, для человеческого языка не представляется возможным эмпирически указать такие ступени ¹¹⁰. Ещё сто лет назад можно было предположить, что где-то в отдалённых областях могут быть найдены полу-люди или человекообразые обезьяны, которые могли бы представлять собой «живые ископаемые» ранних стадий человеческой эволюции. Язык (или квази-язык) этих людей (или квази-людей) демонстрировал бы тогда также соответствующие ранние стадии эволюции языка. Однако все эти поиски оказались напрасными; нигде не удалось найти языка, который действительно мог бы быть охарактеризован как «примитивный». (Hockett, 1973, 135)

Поэтому уже к началу этого столетия стали думать о возможности обнаружения такого живого языка, который мог бы отражать какие-либо ранние стадии человеческого языка ¹¹¹.

Историко-сравнительное языкознание указало другой путь подхода к ранним стадиям языка. У нас имеется хорошая информация об истории отдельных языков и диалектов. У многих языков имеются также письменные документы достаточно обильной хроники. На основе таких источников, например, могут быть выведены законы звуковых изменений, которые не только дескриптивны, но могут иметь и определённую предсказательную ценность. Естественно, изменяются не только звуки, но также запас слов, их значения, грамматические формы и целые грамматические категории.

Правда, хотя мы можем констатировать, что все языки постепенно изменяются, причины языковых изменений и языкового развития ещё далеко не ясны. Подходы к объяснению предлагает субстратная теория Г. И. Асколи (1886), согласно которой языковые привычки побеждённых народов в долгосрочном плане переносятся на языки победителей, или Мартиновская теория экономии языка, в которую входит теоретико-информационная точка зрения ¹¹². Напротив, ошибочными в научном отношении считаются утверждения, что тип языка может необходимо определяться климатом и ландшафтом (Макс Мюллер) или состоянием общества (Николай Марр).

Всё же изменения языка можно также констатировать и описывать полностью независимо от оснований и силы (от динамики) языковых изменений. Можно ли надеяться, путём анализа всех языков мира, реконструировать раннее примитивное состояние? Хотя оно могло бы быть не таким древним, как исходное начало языка, но позволило бы обнаружить определённые примитивные признаки и благодаря этому сделать определённые экстраполяции в направлении первоначала. Также и этим надеждам не суждено было исполниться. Ранние реконструируемые стадии любой языковой группы демонстрируют уже всю сложность и гибкость сегодняшних языков. (Hockett, 1973, 138)

Систематические (типологические) классификации языков, например, на изолирующие, агглютинирующие, флектирующие и полисинтетические (Шлегель, В. Ф. Гумбольд) не дали ключа для уровня развития языка.

Эти факты разочаровывают, но не должны удивлять, если вспомнить о том, насколько далеко от нас отстоят имеющиеся или реконструируемые языковые свидетельства. Изобретение письменности (Шумеры, Египет, Китай) относят ко времени примерно 3000 лет до новой эры. По индоевропейски говорили — если такое вообще было — примерно 5000 лет до новой эры. Смелые гипотезы об общем пра-языке для индоевропейских, семитских, уральских, тюркских и других языковых фамилий, так называемый борейский ¹¹³, относят к каменному веку, то есть примерно 10 тысяч лет до новой эры. Но что такое 10 тысяч лет по сравнению с миллионом, в течение которого возникал человек и должен был развиваться человеческий язык?

Терпит крушение идея изучения первоистоков языка на примере овладения языком детьми. Первый закон Геккеля о повторении филогенеза в онтогенезе не однозначен и, во-вторых, ребёнок с самого начала изучает высоко-дифференцированный язык, а не пра-язык, причём уже в его возрасте высокоорганизованным мозгом (так что биогенетический закон был бы здесь совершенно не применим).

Также и изучение речевого аппарата или полушарий мозга может дать в высшей степени необходимые, но недостаточные критерии для овладения языком. «Не определённое количество мозга, а специфическое свойство мозга детерминирует способность к языку. Эту качественную предпосылку вероятно невозможно определить с помощью ископаемых». (Simpson, 1972, 153)

Тем не менее, нет никаких сомнений в том, что язык, точнее человеческие языковые способности являются результатом биологической эволюции и путь их исследований вырисовывается достаточно ясно: функциональная анатомия, психология, генетика и психология человеческого мозга, языковые аномалии, сравнение с мозгом бессловесных животных, изучение неязыковых коммуникаций. В итоге мы можем — как в астрономии — лишь надеяться, что из синхронно данных фактов получить «заключение» о диахронии ¹¹⁴.

Являются ли уже теперь состоятельными такие попытки реконструкции, нами здесь не исследуется. Мы обратимся к другой проблеме, а именно к следствиям эволюционной теории познания по вопросу употребимости языка.

Происхождение языка. Несколько предположений о эволюции… | by Nikita K.

Несколько предположений о эволюции языка и мышления:

Мне представляется правдоподобным, что развитие мышления является в том числе развитием способности вычленять все более точные понятия из общего потока мыслей, пролагать между ними все более четкие границы. Это означает, что более примитивные по сравнению с нами в плане мышления виды мыслят более крупными мыслеформами, более плавно перетекающими друг в друга. Условная кошка не мыслит еду отдельно от места для еды, место для еды отдельно от дома, дом отдельно от чувства защищенности, спокойствия, комфорта, а эти чувства отдельно от хозяина. Это одна крупная мысль, которая ворочается у нее в голове вся целиком, и она лишь может сфокусироваться на какой то грани этой мысли, оставив остальное на периферии сознания. Мышление, в свою очередь, у нее не отделимо от поведенческих реакций — желание сходить в туалет означает запуск определенной цепочки действий, начиная с прихода в определенное место и заканчивая ритуальным закапыванием. Или же отделимо, но это уже вопрос развития мышления конкретных видов и их способности сознательно тормозить инстинктивные позывы.
Мне представляется верным, что развитие языка и развитие мышления идут рука об руку и улучшение способности к языку означает улучшение способности к мышлению и наоборот. Вопрос о первичности одного или другого я не ставлю, потому что не вижу возможности его решить.
Если вышесказанное предположить верным, то можно представить себе первобытного человека на этапе формирования протоязыка следующим образом — поскольку у него нет четких понятий, нет и четко оформленных слов. Есть некоторый «ландшафт» различных звуков, отдельные пики на котором соответствуют часто используемым в повседневности понятиям, а близкие по звучанию последовательности звуков выражают соседние понятия. Два человека могут при этом обозначать одно и то же понятие разной, хотя и близкой по звучанию последовательностью звуков, да даже и один и тот же человек, вероятнее всего, всякий раз обозначает одно понятие немного по разному. Эта проторечь, возможно, должна быть похожей на то, как агукают младенцы. Полноценный язык вырастает из нее по мере развития мышления, вероятно, всякий раз заново, я бы предположил, что языки зарождались несколько раз независимо, но всегда на базе этого примитивного агуканья, в котором, к примеру, еда равнялась охоте, охота опасности, а опасность осторожности. То есть ровно настолько, насколько еда-охота-опасность-осторожность была одной мыслью, настолько же и соответствующие этим понятиям звуки были одним «словом», хотя, вероятно, должен был существовать способ поставить акценты. Чувство голода могло запускать сложно преодолимое желание издавать соответствующий набор звуков, который вызывал у соплеменников ответную реакцию в виде нарастающего охотничьего азарта. По мере развития мышления отдельные понятия становились все более и более автономными, а параллельно с этим более четко выраженными становились и наборы звуков, связанные с этими понятиями, для возможности оперировать ими в речи раздельно.

Все вышесказанное — гипотезы профана, возможно, уже давно доказанные или опровергнутые в рамках лингвистики, но я и не претендую, эти размышления скорее для личного употребления и уточнения картины мира.

Гипотезы о происхождении языка

Был бы человек человеком, если бы не речь? Не зная иных примеров, мы даже не можем представить себе подобное – настолько язык глубоко встроен в наше бытие. Вероятно, поэтому с древних времен человечество ищет ответ на вопрос: как и главное почему появился язык у людей? Concepture разбирается с сутью вопроса и рассказывает о самых популярных теориях происхождения языка.

Проблема происхождения языка, в специальной литературе обозначенная сложным слово глоттогония (ударение на третью «о»), издавна занимает философов и филологов, а с некоторых пор и представителей естественных наук – палеоантропологов и этологов. Поэтому история знала множество самых разных «теорий» на этот счет. Причем теорий именно в кавычках, так как обычно предлагалась гипотеза, опирающаяся на какое-нибудь очевидное соображение об одной из функций языка, которое сложно было доказать или опровергнуть хотя бы косвенным способом.

Увы, мы не можем исследовать язык первобытного человека, чтобы сказать что-то определенное о его природе. Также довольно сложны и приблизительны данные о речевом оснащении ранних людей – о развитии зон мозга и эволюции речевого аппарата. Собственно, анализ современного языка и косвенная проверка нашими знаниями о поведении ископаемых гоминид – вот то, что остается нам. Ну и, конечно, всё то множество гипотез, что уже были высказаны ранее о тайне происхождения естественного человеческого языка.

Звук или жест?

Глоттогонические гипотезы довольно разнообразны, существует в том числе курьезные (например, внезапное появление языка у древнего человека). Для некоторых людей и сегодня актуальна вера в божественное происхождение языка – данная концепция лежит в основе таких религиозных учений как христианство, индуизм, конфуцианство. Схожей точки зрения придерживается и Платон, когда пишет в диалоге «Кратил», что устанавливать имена может только творец имен.

Научная картина мира современного человека ставит под сомнение какой-либо внешний источник возникновения речи. Если опустить идеи о внечеловеческом происхождении языка (Бог, инопланетный разум), можно выделить несколько основных гипотез генезиса языка, которые делятся на две большие группы.

Согласно первой группе, язык сразу возникает в вокально-звуковой форме. Сперва – в упрощенно-редуцированной вроде междометий, выкриков или звукоподражаний, а затем постепенно развиваясь в речь со слогами. Согласно второй теории, языком уже стоит считать некоторый набор жестов, который впоследствии и превращается в речевой знак, получающий звуковое выражение.

Стоит отметить, что у каждой теории есть свои плюсы и минусы. Например, звуковая теория с одной стороны демонстрирует выгоды языка как нового средства коммуникации: голос охватывает большее пространство, чем жест. С другой же стороны, она вызывает сомнения, так как у других приматов звуки не в особом почете, в то время как мимические и пантомимические движения очень широко представлены в коммуникации обезьян. Жестовая теория, однако, требует, чтобы первобытный человек имел очень развитый мозг, в котором уже запросто укладывается сложная система знаков и даже простой синтаксис.

Нужно также сказать, что по мнению ученых не годятся те телеологические объяснения эволюции человеческого вида, согласно которым развитие речевого аппарата было предрешено в сторону лучшего исполнения коммуникативной функции. В исследовании Хокетта и Эшера (Hockett C.F., R. Ascher) прямо говорится о том, что чисто теоретически эволюция могла задействовать для этого не гортань и диафрагму, а какой-нибудь из сфинктеров. Как добавляет к этому Леонид Борисович Вишняцкий – и с ним нельзя не согласиться – «остается лишь поблагодарить природу за то, что она не воспользовалась такой возможностью».

Наконец, стоит учитывать, что наши представления о поведении древних людей, а значит, и о функциях языка, могут быть серьезно искажены и осовременены.

Мы уже в значительной степени изменены языком, что можно сравнить с тысячами лет направленной селекции. Так, современные дети намного раньше пытаются начать говорить и в итоге обучаются этому, чем оказываются способны к орудийной деятельности или простым умозаключениям. Однако утверждать то же самое о наших предках было бы чересчур опрометчиво.

Помимо этого вопроса проблема происхождения языка содержит в себе еще несколько внутренних принципиальных вопросов. Например, как возник синтаксис, благодаря которому все языки (кроме пирахан) способны к приложениям с дополнениями и сложным предложениям? Другой вопрос, который беспокоил многих, особенно в Средние века – существовал ли когда-то единый праязык или языки автохтонно зарождались на разных территориях? Не менее важным является и вопрос о характере и способе развития языка. Менялся он постепенно или скачками? Двигался ли в своей эволюции от простого к сложному или на разных этапах происходило как упрощение, так и усложнение?

Например, сторонники идеалистической теории часто приходили к мысли о том, что современный им язык деградирует и, стало быть, изначальный язык должен был появиться сразу как богатый и сложный. Что весьма сомнительно. Как, впрочем, сомнительны и доводы многих материалистов, утверждавших простую логику дифференциации как основу эволюции языка.

По этой логике, когда требуется 100 слов, все они будут односложными (один слог), с увеличением вокабуляра будет расти и длина слова, усложняться фонетика (более точно дифференцироваться звуки – например, вместо одного – два, глухой и звонкий согласный) и т. д. Увы, реальные примеры языков, как современных, так и древних или племенных скорее нарушают подобные правила, чем следуют им. Поэтому некоторые вопросы из области генезиса языка решаются лишь тонким диалектическим совмещением разных подходов.

Но давайте сперва посмотрим на несколько известных примеров глоттогонических теорий.

Звукоподражательная теория

Впервые язык назвали результатом подражания природе еще древнегреческие философы-стоики. Они считали, что человек, еще не обладавший языком, стихийно подражал тем звукам, которые слышал в окружающем его мире: шуршание листвы, журчание воды, голоса животных и т. д. Правота этой теории обычно доказывалась тем, что в лексиконе любого языка имеются слова, образованные путем подражания внешним звукам. В русском языке это такие слова, как «ку-ку» (кукушка), хрю-хрю (хрюшка), мяукать, гавкать, квакать, рычать, жужжать, хохотать, чихать и др.

В XVIII веке теорию попытался доработать Лейбниц: по его мнению, язык возник из звукоподражаний, а затем развивался на основе аналогий, которые создавали связь звуков уже не с другим звуком, а с качеством. В конце концов ведь мы называем и те вещи, которые сами по себе никак не звучат. В XIX веке Якоб Гримм и Хейман Штейнталь развивали эту теорию введением условного, символического подражания, то есть подражания «не-звукам».

В результате некоторым звукам придавался символический характер, они называли что-то «мягкое» (лен) или «твердое» (дуб). Словно звуковой строй слов сохранил в себе те впечатления, что получил древний человек в момент их восприятия: слово «мёд», например, хранит в своем звуковом облике какое-то ощущения тягучести, а вот слово «нож» имеет остроту даже в произношении. По мысли Лейбница, с развитием новые языки уходили от этого первого языка и в них принцип звукоподражания уже не играет важной роли.

Однако обычно в языках таких слов очень мало, и довольно трудно представить, что на их основе сложилась целая языковая система. Некоторые ученые, опираясь на лингвистические исследования, утверждают, что в современных развитых языках намного больше звукоподражательных слов, чем в языках, находящихся на более ранней ступени развития. Это можно считать доказательством того, что механизм звукоподражания характеризует новое время, а не архаичное.

В любом случае роль звукоподражания и звукосимволизма в процессе рождения языка не стоит недооценивать. В конце концов, у древних людей могла быть своеобразная система ассоциаций, возможно, что и весьма развитая. Так, существует палеопсихологическая гипотеза о том, что наши предки либо не имели строгого разделения на два режима восприятия/мышления (лево- и право-полушарный), либо у них доминировало правое полушарие. В силу этого воображение у них было более сильным, часто мешавшим четко разделить реальность и выдумку.

Междометная теория

Теория происхождения языка из междометных слов также берет свое начало в античной философии, точнее в учении эпикурейцев. Суть теории заключается в том, что первыми естественными звуками человека были еще звериные выкрики, выражающие реакцию на происходящее, увиденное или услышанное. Так появились особые междометные слова, называющие определенные эмоциональные состояния древнего человека. Междометия легли в основу лексикона и стали производящими для всех остальных слов. Эта теория сохраняла популярность вплоть до XVIII века. Разделявший её Жан-Жак Руссо в трактате «Опыт о происхождении языков» писал:

«Итак, надо полагать, что первые жесты были продиктованы потребностями, а первые звуки голоса – исторгнуты страстями. И это вполне естественно. Вначале было не рассуждение, а чувство. Утверждают, будто люди изобрели слова, стремясь выразить свои потребности, но мне представляется это неправдоподобным. Так как первым побуждением к речи явились страсти, то первые выражения были тропами».

Эмоциональная теория Руссо превратилась в междометную теорию в трудах русского лингвиста Дмитрия Николаевича Кудрявского. Для эпикурейцев, Руссо, Кондильяка и Кудрявского было важно представить язык как живую связь с реальностью. Дело в том, что современные языковые знаки за исключением звукоподражаний совершенно произвольны. Это отсутствие связи знака и вещи смущало многих мыслителей, отчего и раз за разом возникала идея, что при зарождении языка подобный разрыв отсутствовал. И лишь впоследствии, по мере превращения междометий в слова, звук и значения разошлись, причем этот переход междометий в слова и был связан с возникновением членораздельной речи.

Действительно, междометия и производные от них слова можно найти в любом языке. Например, в русском языке это такие слова, как «ах» (ахать), «ох» (охать), «ух», «ай», «уф», «эх», «о», «у» и др. Однако этих слов в языке еще меньше, чем подражательных. Слабость теории в том, что она абсолютизирует лишь одну из множества функций языка – экспрессивную. Язык мог возникнуть и как средство общения и передачи информации, и как выражения эмоций, однозначное первенство здесь еще рано кому-то отдавать. К тому же, эмоциональные переживания свойственны и животным, но те не имеют речи. Поэтому ответить на вопрос, почему люди через выражение эмоций пришли к языку, а животные нет, с точки зрения междометной теории достаточно трудно.

Теория «трудовых выкриков»

Возникнув в XIX веке, эта теория представила один из вариантов материалистического взгляда на коллективную природу языка, о которой писал Энгельс: «У формирующихся людей появилась потребность что-то сказать друг другу». Но в связи с чем вообще возникла такая потребность? В связи с тем, что люди стали трудиться коллективно, как отвечал Энгельс. Чтобы организовать совместный труд, людям надо было общаться друг с другом. При этом здесь еще не было языка – возможно, были жесты, движения, выкрики. Энгельс предлагал рассматривать происхождение языка вкупе с происхождением человека, так как без «человека» нет «языка» и наоборот.

Энгельс пытался облагородить более раннюю материалистическую теорию «звуковых выкриков» Л. Нуаре и К. Бюхера. По их мысли, первые слова выкрикивались во время коллективной работы для её ритмизации и не более. То есть функциональность языка сводилась только к поддержанию организованных действий трудящихся, и слова не выражали никакого смысла и чувства. По сути, язык, состоящий из слов, которые ничего не называют, не выражают и не сообщают, нельзя назвать языком в полном смысле. Поэтому Энгельс пытается вписать в нее человеческий интерес – а именно потребность в координации труда и распределения его продуктов.

Однако на эту теорию можно посмотреть и с другой стороны. Если предположить, что первые слова могли обозначать определенные способы деятельности в форме глагола, а затем стали называть остальные предметы и явления, связанные с трудовой деятельностью, то эта теория вполне может претендовать на правильное осмысление проблемы происхождения языка. Тем более, что многие языки обнаруживают значимость глаголов: в одних они наиболее древние и неизменные, в других – они основа предложения.

Теория социального договора

Теория социального договора, возникшая в XVIII веке, также базировалась на некоторых философских положениях античности, поскольку те отвечали духу нового европейского рационализма. Через призму этой теории на образование языка смотрел шотландский философ Адам Смит. В развитие теории общественного договора внес вклад и Руссо, который делил историю человечества на два этапа: природный (человек был частью природы и говорил на языке страстей, на образном, а не понятийном языке) и цивилизованный (человек вышел из природы и заговорил на языке, который стал результатом социальной договоренности).

Гуго Гроций, Гоббс, Локк и многие другие авторы в той или иной степени отмечали, что конвенциональность языковых знаков прямо или косвенно отсылает нас к тому, что язык – продукт общественных договоренностей. Собственно, уже номиналист Росцелин, критикуя позиции средневековых реалистов, подчеркивал, что отсутствие сходства в разных языках в звучании и написании общеизвестных объектов (солнце, луна, вода, огонь, лошадь, человек и т. д.) – явный довод в пользу социальности языка, а возможно и мышления.

Предпосылкой же к появлению языка считается естественная склонность человека к разумности. Иными словами, важная особенность этой гипотезы состоит в том, что язык (или точнее некий протоязык) сперва возникает как поддержка мышления, а только потом превращается в общий язык коммуникации. Этой точки зрения придерживался Томас Гоббс, и в современности остаются авторы, верные концепции индивидуального языка, служащего прежде всего мышлению. Появляясь из договора членов общества о том, как называть предметы и явления окружающего мира, язык также выполняет функцию сохранения и укрепления своего источника – общества. Таким образом, язык – одновременно и продукт общества, и причина его устойчивости, ведь обеспечить её можно только имея эффективное средство общения.

Проблема только в том, что прояснить обстоятельства возникновения языка с позиции этой теории сложно, так как возможность договора уже предполагает наличие языка. При этом если вы придерживаетесь версии о тесной связи языка и мышления, то в данной теории она рождает еще один парадокс: несовершенное сознание, не знающее языка, изобретает идею социального договора, которая ничуть не проще, а возможно и сложнее, чем идея языка. Несмотря на критику этой гипотезы, теоретические изыскания Руссо и Смита были полезны для понимания современного развития языков, в которых воздействие социальных факторов довольно сильно.

Альтернативный взгляд на проблему

Родовая проблема практически всех выше обозначенных теорий, как и многих других (религиозной, идеалистической, вульгарно-материалистической), заключается в абсолютизации функции языка, причем обычно какой-то одной. Меж тем язык оказался чертовски гибким инструментом, которым представители одного вида пользуются очень и очень по-разному.

Чтобы более полно представить себе возникновение языка, стоит обратить внимание на то, что выпало из поля зрения большинства исследователей вплоть до середины ХХ века. Язык – не только коммуникация, состоящая из называния вещей, передачи команд, запросов и знаний. Язык – не только средство выражения, прямого и опосредованного – в форме эмоциональных выкриков, вокализаций или простых форм слово- и звуко-творчества. Язык – наконец, не только инструмент мышления, позволяющий внести в него регулярность, ясность и удобное контейнирование мыслей. Язык – это еще огромное пространство удовольствий и неудовольствий, заставляющих вновь и вновь пользоваться им или пытаться его изменить.

Именно психологический аспект, при котором язык используется для получения очень странного, чисто человеческого удовольствия (причем удовольствия как связанного со смыслом, так и нет), часто был проигнорирован серьезными рациональными теориями. Это при том, что на него прямо указывают уже некоторые мифы разных народов.

Петер Слотердайк как-то обратил внимание на то, что исток языка вполне возможно евлогический, т. е. хвалебный. Есть целая серия мифов, рассказывающих о том, что боги дали язык людям, чтобы те могли хвалить и славить их в песнях, молитвах и гимнах. Более того, человек, получивший подобный дар, вместе с тем стал обладателем как явного отличия от других существ, так и права самому пользоваться этим даром – хвалиться тем, что он может говорить. Именно этот пунктик не ускользнул от наблюдательности Ницше и Слотердайка (числящего себя его учеником): говоря что-либо, люди неявно гордятся самой способностью говорить.

На это указывают поздние теоретические разработки Жака Лакана, отмечавшего, что языковое символическое буквально пропитано материей наслаждения. И использование его ради прибавочного удовольствия (получившее у него название «lalange») мы можем наблюдать очень часто: в гулении ребенка, в болтовне подростков, в сплетне и жалобе взрослых. Причем подобный разрез не противоречит, и даже косвенно подтверждается естественнонаучным взглядом.

Так, приматолог Роберт Данбар обнаружил очень любопытную связь между груммингом (практика взаимной чистки, объединяющая удовольствие и социальную регуляцию) и численностью группы. На её основе он сделал простое и элегантное предположение: с ростом группы растет время, затраченное на грумминг, однако оно имеет пределы.

Там, где предел достигнут (без ущерба для выживания – поиска корма, сна и т. п.) – должно появиться что-то иное, выполняющую ту же функцию. Это и есть язык, который буквально встраивается, а затем и перестраивает социально-психологическую модель общества у людей. Так что когда Ролан Барт говорит о том, что речь – это еще и способ коснуться другого (а также создать его в речи, чтобы это сделать), возможно, это отнюдь не отвлеченная метафора, а указание на самую суть.

В еще более откровенной форме эту идею озвучивал и эволюционный психолог Джеффри Миллер. В своем исследовании он отмечает, что мозг, способный к беседе, поэтическим метафорам и сложному синтаксису – чудовищно странная вещь для природы, часто «экономящей на спичках». Но его появление и развитие перестает быть загадкой, «если мы представим себе человеческий мозг как набор индикаторов сексуальной пригодности, то его высокие затраты окажутся неслучайными. В них и заключена вся суть. Затраты мозга делают его хорошим индикатором пригодности».

Люди говорят, чтобы выделяться, чтобы соблазнять и манипулировать друг другом. И без этого аспекта любое обсуждение природы языка подобно попытке описать танец языком механики – по сути верно, но самое главное (эффект) утеряно.

Язык – удивительное изобретение, которое позволяет сказать, позволяет солгать, способно радовать и причинять страдание, калечить и лечить, упрощать и усложнять мир, а также жизнь живущему в этом мире. Будучи очень гибкой и адаптивной системой, он никогда не перестает изменяться, реагируя на жизнь людей. Именно поэтому кажется бессмысленным вопрос о развитии языка, особенно сетования некоторых людей на то, что современные языки только упрощаются. Все упрощения и усложнения в языке временные и относительные. Сама же мощь языка обозначать то, что существует и не существует благодаря метафоре поистине огромна. Именно поэтому точно о нем можно сказать только известной тавтологией: «Живой как жизнь».

В оформлении использованы иллюстрации Anastasia Borsuk. На превью – кадр из анимационного фильма Яна Шванкмайера «Возможности диалога» (1982).

Универсальная лингвистика Хомского в его новой книг

В 1866 году Парижское лингвистическое общество включило в свой устав пункт, запрещающий его членам рассматривать теории о происхождении языка. К этому времени образовалась масса теорий, ни одну из которых нельзя было подтвердить или опровергнуть конкретными данными. Может быть, язык появился из примитивных выкриков, а может быть — из звукоподражания. Может быть, он возник для координации действий во время охоты, а может быть — для эффективного изготовления орудий.

Запрет французских лингвистов был жестом благоразумия. Если данных недостаточно, можно поверить в любую теорию. Зачем тогда тратить время? Такое положение дел по-настоящему изменилось только к концу XX века.

«За последние 25 лет о языках стало известно больше, чем за предшествующие тысячелетия» — утверждают Ноам Хомский и Роберт Бервик в новой книге «Человек говорящий».

Для лингвистов Ноам Хомский — всё равно что Пол Маккартни и Джон Леннон для любителей рок-музыки. Последняя его книга, написанная в соавторстве со специалистом по искусственному интеллекту, обобщает результаты недавних исследований языка в эволюционной биологии, палеогенетике, когнитивной психологии и антропологии. Свою первую знаковую работу, которая называлась «Синтаксические структуры», Хомский опубликовал ещё в 1957 году. В ней была впервые сформулирована теория универсальной грамматики — теория, которая вот уже около 60 лет не даёт покоя представителям самых разных научных дисциплин. Что же революционного сделал Хомский и почему об этом всё ещё важно знать сегодня?

Ноам Хомский объясняет фотографу теорию генеративной грамматики

(источник: thoughtco.com)

До появления Хомского в науках о человеке господствовал бихевиоризм. Для бихевиориста владение языком — это результат научения. Человек, согласно этой теории, производит языковые высказывания примерно также, как собаки Павлова выделяют желудочный сок.

Но человек, заметил Хомский, уже в самом раннем детстве способен порождать высказывания, которых никогда не слышал. Допустим, ребёнку говорят: «мама мыла раму». Поразмыслив, ребёнок может ответить: «рама мыла маму» или «мама мыла маму» и так далее. То, что мы знаем и умеем, почти с самого начала не соответствует нашему опыту и во много раз его превосходит. Набор высказываний, которые можно породить на естественном языке, потенциально бесконечен. Это безграничное поле возможностей просто не может быть результатом научения.

Сходный путь размышления когда-то привёл Платона к мысли о существовании врождённых идей. Хомский переносит проблему в область лингвистики и заключает: человеческая языковая способность укоренена в биологии.

Язык — это орган человеческого тела, суперкомпьютер, который вшит в нашу черепную коробку.

Аналогия с компьютером появилась тут неслучайно: именно Хомский впервые охарактеризовал язык как вычислительную систему. В 1950-е уже были сформулированы основы теории информации Тьюринга и Шеннона. Если раньше лингвисты смотрели на человеческие языки и видели бесконечное и хаотическое разнообразие, то благодаря Хомскому за разнообразием стала угадываться общая схема. Эту схему Хомский и назвал универсальной грамматикой. Это то, что объёдиняет все существующие языки — набор правил и структурных блоков, благодаря которым возможен перевод с одного языка на другой и быстрое усвоение любого языка в детском возрасте. Язык — это не слова, а структурная иерархия. Основа языка — совокупность синтаксических правил, по которым строится любое высказывание.

На первый взгляд даже близкородственные языки сильно отличаются друг от друга. На русском и английском мы говорим «красная роза» и «red rose», а на французском — «rose rouge»: отличаются не только слова, но и порядок слов в предложении. Мы привыкли, что в языке есть деление между субъектом и объектом действия. Но в языке американских индейцев навахо объект присутствует в обозначении самого действия. Например, глагол sela в дословном переводе с языка навахо означает: «я, длинный и тонкий, лежу на земле, растянувшись как веревка».

Портрет индейца навахо (1902 г.)

(источник: twistedsifter.com)

Что делает возможным перевод с одного языка на другой, несмотря на все различия между ними? Последователь Хомского Майкл Бейкер называет эту проблему «парадоксом шифровальщика».

Во время Второй мировой войны американцы смогли расшифровать военно-морской шифр японцев, что отчасти и обеспечило им победу. Японцы американский код расшифровать не смогли. Дело в том, что вместо кода американцы использовали тот самый язык навахо: индейцы, призванные на военную службу, переводили сообщения с английского на навахо при отправке, и с навахо на английский — при получении. Несмотря на первоначальные опасения, расшифровка происходила точно и быстро: ни одной серьёзной ошибки перевода индейцы не допустили. С одной стороны, навахо и английский сильно отличаются друг от друга — если бы не отличались, японцы быстро разгадали бы загадку. С другой стороны, они достаточно похожи — иначе точный перевод с одного языка на другой был бы невозможен. Этот парадокс как раз и решает теория Хомского.

Хомский предположил, что у всех людей есть врождённая языковая способность — примерно такая же, как способность ходить на двух ногах, но ещё более уникальная.

Именно эта способность делает людей такими своеобразными существами. Системы коммуникации животных существуют уже около миллиарда лет, но ничего похожего на язык мы у них не найдём. Именно из-за утверждений об уникальности человеческого языка теория Хомского десятилетиями была удобной мишенью для этологов и когнитивистов. Чем больше становилось известно о коммуникации у животных, тем менее уникальным выглядел язык человека. Оказалось, что животным известно, что такое символизация и «произвольность знака»: одно и то же движение в пчелином танце в зависимости от контекста может означать разное расстояние до объекта поисков. Считалось, что только человек может производить концептуальные структуры (к примеру, «деятель — действие — цель»). Потом оказалось, что всё это есть уже у приматов.

Что тогда отличает человеческий язык от других систем коммуникации? Согласно поздней версии теории Хомского, человеческий язык стал тем, чем он стал, благодаря рекурсии и логической операции соединения.

В 2002 году в журнале Science вышла знаковая статья Хомского, написанная в соавторстве с этологами Марком Хаузером и Текумзе Фитчем. Хомский предположил, что в основе универсальной грамматики — а значит и языка как такового — лежит рекурсия. Рекурсия — это простейшая логическая операция, при которой одна единица высказывания вкладывается в другую. Предложение «вот кот, который пугает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится в доме, который построил Джек» — пример этого языкового свойства. Именно рекурсия, по мнению Хомского, делает возможным бесконечное разнообразие человеческих языков и предложений внутри каждого из них. В основе всех языковых высказываний — и детского стишка, и «Поминок по Финнегану» — лежит простейшая операция соединения.

Девушка из индейского племени яномамо

(источник: survivalinternational.org)

Соединение (Merge) — это операция, которая превращает отдельные синтаксические единицы в новую синтаксическую единицу. Например, выражение «сын брата учителя» — результат соединения выражений «сын» и «брат учителя». К любой такой единице можно прибавлять новые выражения до бесконечности. По мнению Хомского, рекурсия — единственная неизменная основа языковой способности, и возникнуть она могла только одномоментно. Не было никаких постепенных шагов, к которым привыкли сторонники эволюционного подхода.

Постепенно менялись внешние системы выражения и понимания — например, голосовые связки и слуховой аппарат, который у человека почти не отличается от слухового аппарата высших приматов. Постепенно менялись ментальные способности человека и структура его мозга. Но язык как таковой возник в результате резкого эволюционного скачка. В новой книге «Человек говорящий» Хомский резюмирует: где-то 80 000 лет назад произошло что-то невиданно странное. Человек научился думать, как мы, и говорить, как мы. С тех пор в наших языковых и когнитивных способностях принципиально ничего не изменилось.

Как утверждает Хомский, языковая способность могла возникнуть в результате небольшого изменения нейронных сетей мозга. Произошла всего лишь незначительная перемаршрутизация, небольшая поправка в рамках общего структурного плана — но её последствия оказались колоссальными. Для того, чтобы это изменение закрепилось отбором, нужно было всего лишь несколько тысяч поколений — какое-то мгновение по меркам эволюционистов. За это время языковая способность распространилась по всей популяции и стала важнейшим отличием человека от всех других видов. Возможно, язык существовал и у неандертальцев. Но они оставили слишком мало свидетельств символического поведения, и Хомский эту вероятность отвергает.

Согласно новой версии теории Хомского, язык появился как инструмент мышления, а коммуникативные задачи стал выполнять потом.

Для коммуникации, кажется, достаточно было бы того репертуара сигналов и символов, который есть у приматов. Настоящее значение языка, утверждает Хомский, заключается в том, что он делает возможным абстрактное и творческое мышление. Язык сначала позволяет создавать «возможные миры» в нашей голове, а уже потом — делиться своими мыслями с окружающими. Коммуникация, пишет Хомский, «это своего рода интрига, в ходе которой говорящий производит какие-то внешние события, а слушающий пытается как можно более удачно соотнести их со своими собственными внутренними ресурсами».

У этой мысли Хомского есть много противников. Если он прав, то почему дети, выросшие вне общества, так и не осваивают язык? Никто ведь не мешает им мыслить и строить «возможные миры» у себя в голове. Вероятно, язык всё-таки нельзя отделять от того, как и зачем мы его используем. Это слабая сторона теории универсальной грамматики, на которую сегодня обращают внимание очень часто.

Дети из народа пираха в Амазонии. В их языке, как утверждает Дэниел Эверетт, отсутствует рекурсия, что полностью опровергает построения Хомского

(источник: pinterest.com)

Хомский смотрит на язык взглядом натуралиста. Для него это система, которая подчиняется природным законам — так же, как им подчиняется форма снежинки или устройство человеческого глаза. Не существует огромного количества типов глаз. У всех животных глаза примерно одинаковы — отчасти из-за ограничений, заданных физикой света, а отчасти потому, что лишь одна категория белков (опсины) может выполнять необходимые для зрения функции. То же и с языком. Есть общий языковой механизм — и множество вариаций, которые строятся на его основе.

Как говорил французский биохимик и микробиолог Жак Моно, «что верно для кишечной палочки, то верно и для слона». Несмотря на все недостатки теории Хомского и обоснованную критику в её адрес, она несомненно обладает одним качеством — красотой. Возможно, именно поэтому она вот уже около 60 лет находится в авангарде научного знания — видоизменяясь, как язык, но сохраняя неизменными свои наиболее глубокие свойства.

Другие книги о происхождении языка, с которыми мы рекомендуем познакомиться:

Редакция Newtonew

Олег Бочарников

Нашли опечатку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

(PDF) История мысли о языке и мысли

82 ELS ELFFERS

и этих предшественников, вызванных изменениями, описанными выше. Это расстояние от

до

станет более очевидным во время краткого обсуждения их соответствующих взглядов, до

, к которому я обращаюсь сейчас.

3.1 Удавы. Изучение Боасом индейских языков первоначально следовало подходу Штейнталя

, за исключением оценочного аспекта. В своей лекции он прямо заявил: «В

во времена Гумбольдта и Штейнталя оценка языков была одной из основных целей исследования.Сегодня эта проблема нас не интересует, но нас привлекают психологические проблемы »(см. Mackert 1993: 339). Эта другая мотивация

, а также его обширное участие в языковом описании вызывали

все больше и больше отклонений от модели описания Штейнталя.

Например, способ обращения Штейнталя с понятием «форма» был подвергнут суровой

критике за то, что он не применим к индейским языкам. Поэтому часто выводы

о «бесформенных» языках были неверными.В целом Штейнталя обвиняли в том, что

слишком сильно опирались на грамматические понятия, заимствованные из европейских языков.

Боас очень серьезно подошел к задаче описания языков «в их собственных терминах» и

разработал сложный описательный аппарат, пытаясь избежать какой-либо предвзятости по отношению к конкретным типам языков. Независимо от Де Соссюра,

Боа, таким образом, положили начало американскому варианту структурализма.Как и в

европейский структурализм, четко различаются синхрония и диахрония. Соответственно, Боас

отверг лингвистически-релятивистские выводы, основанные на этимологии.

Психологически Боас подчеркивал «единство человечества». Он предположил универсальные

характеристик человеческого разума, критикуя более раннюю идею (среди прочего,

Вундта) о том, что «примитивные» люди не способны к абстрактному мышлению. Предполагается, что все человеческие

существа концептуализируют абстрактные категории на основе опыта —

н.э.

Лингвистическая релятивистская мысль появляется там, где из-за различий в опыте и культурных различиях эти категории становятся очень разными, как по характеру

, так и по степени значимости. Согласно Боасу, эти различия

отражаются в языках, в основном в их словарном запасе, но также и в грамматике.11

Хотя психологическая теория Боаса по-прежнему ассоциативна, эта точка зрения

не активирована в его лингвистико-релятивистских идеях.Лингвистическая относительность, принятая

его, касается исключительно когнитивного содержания, а не когнитивных процессов.

3,2 Сапир. Будучи учеником Боаса, Сапир сосредоточился на языках индейцев. Как и в работе

Boas

, конкретное описание было объединено с дальнейшим развитием описательного аппарата

. В этом отношении Сапир продолжил тенденцию отклонения

от более ранних и слишком европоцентричных концепций. Как общий лингвист, Сапир также

критиковал гумбольдтовскую типологию языков в терминах «флективных»,

Например, Боас представил знаменитый пример эскимосской терминологии «снег», которая часто преувеличивалась и искажалась (вверху). максимум 200 слов для различных типов снега

.Боас различает четыре термина, современные лингвисты — два.

Можно ли думать без языка?

Язык настолько глубоко укоренился почти во всех аспектах нашего взаимодействия с миром, что трудно представить, каково было бы его не иметь. Что, если бы у нас не было названий для вещей? Что, если бы у нас не было опыта делать заявления, задавать вопросы или говорить о вещах, которых на самом деле не произошло? Сможем ли мы думать? На что были бы похожи наши мысли?

Ответ на вопрос, возможно ли мышление без языка, зависит от того, что вы подразумеваете под мыслью.Можете ли вы без языка испытывать ощущения, впечатления, чувства? Да, и мало кто будет спорить иначе. Но есть разница между способностью испытывать, скажем, боль или свет, и обладанием понятиями «боль» и «свет». Большинство скажет, что истинное мышление предполагает наличие концепций.

Многие художники и ученые, описывая свои внутренние процессы во время работы, говорят, что они используют не слова для решения проблем, а изображения. Автор-аутист Темпл Грандин, объясняя, как она думает визуально, а не лингвистически, говорит, что концепции для нее — это коллекции изображений.Ее концепция «собаки», например, «неразрывно связана с каждой собакой, которую я когда-либо знал. Это как если бы у меня есть карточный каталог собак, которых я видел, с изображениями, который постоянно увеличивается по мере того, как я добавляю новые примеры. моя видеотека «. Конечно, у Грандин есть язык и она знает, как им пользоваться, поэтому трудно сказать, насколько он повлиял на ее мышление, но не исключено — и, вероятно, вероятно, — что есть люди, которым не хватает способностей к языку. используйте язык и думайте так, как она описывает.

Есть также свидетельства того, что глухие люди, лишенные возможности говорить или жесты, мыслят сложным образом, прежде чем они познакомятся с языком. Когда они позже изучают язык, они могут описать свои мысли, подобные мыслям 15-летнего мальчика, который писал в 1836 году, получив образование в школе для глухих, о том, что он вспомнил, что думал в его доязыковые дни «, что возможно, луна ударит меня, и я подумал, что, возможно, мои родители были сильны, и будут бороться с луной, и она потерпит неудачу, и я издевался над луной.Кроме того, спонтанные языки жестов, разработанные глухими учениками без языковых моделей в таких местах, как Никарагуа, демонстрируют тип мышления, выходящий далеко за рамки простого сенсорного впечатления или решения практических задач.

Однако, хотя кажется, что мы действительно можем мыслить без языка, также верно и то, что существуют определенные виды мышления, которые становятся возможными благодаря языку. Язык дает нам символы, которые мы можем использовать, чтобы закрепить идеи, поразмыслить над ними и продемонстрировать их для наблюдения.Это допускает уровень абстрактных рассуждений, которых мы не имели бы в противном случае. Философ Питер Каррутерс утверждал, что существует тип внутреннего, явно лингвистического мышления, который позволяет нам воплощать наши собственные мысли в сознательное осознание. Мы можем думать без языка, но язык позволяет нам знать, что мы думаем.

Истоки языка и мышления в раннем детстве

Содержание

Раздел 1
Палеоантропология

Раздел 2
Социальная и социальная сфера
культурные системы

Раздел 3
Онтогенез и символика

Раздел 4
Языковые системы

Ссылки

Истоки языка и мышления в раннем детстве

Джордж Баттерворт

Аннотация
Классические теории отношения между языком и мысли в психологии развития принадлежат Пиаже и Выготского.Пиаже утверждает, что язык зависит от мысли для его разработки и основан на четырех источниках доказательств: период младенчества, в котором основополагающие принципы мысль выставляется задолго до языка; одновременный появление языка, отложенное подражание, символическая игра, вызывающая воспоминания и ментальные образы, предполагающие, что язык но один результат более фундаментальных изменений в когнитивных способности; отсутствие влияния языка на рассуждение способности в среднем детстве; и характер речи в раннего детства, утверждая, что коммуникативная функция речи является результатом когнитивного развития.От в отличие от Выготского, рассматривая мысль и язык как изначально отдельные системы, рассматривает слияние двух примерно на двухлетний возраст, порождающий словесные мысли. Психические операции рассматриваются как воплощенные в структуре языка, и следовательно, когнитивное развитие является результатом интернализации язык.

Текущие исследования младенчества прояснили восприятие и социальная изощренность новорожденного и указывает на события, происходящие с этой базы в ходе Социальные обмены между взрослым и младенцем.Довербальный жест связь устанавливается от шести до девяти месяцев, и к двенадцати месяцам находится под преднамеренным контролем. Переход к ссылочная коммуникация снова опосредована социальными взаимодействие, в частности, разработка процедур для вызвать совместное внимание взрослого и младенца к тот же объект, особенно производственный и взаимный понимание ручного наведения. Кроме того, лежащие в основе изменения в способности младенца соотносить «части» с ‘целое’ и построение отношений между средствами и целями как представляется, сообщают о разработке одновременно новые когнитивные способности, отмеченные Пиаже.Это говорит о том что вся символическая функция — это отдельная когнитивная область, к которой могут быть применены более широкие когнитивные способности.

У детей старшего возраста влияние языка на мышление оказалось трудно окончательно расследовать. Доказательства для гипотеза Уорфа немногочисленна и неполна для утверждают, что язык играет важную роль в развитии саморегуляция поведения ребенка.

Ранее этот материал использовался несколько некритично. информировать филогенетические рассуждения о роли языка в эволюция когнитивных способностей человека.Резюме теории «терминального сложения» упускают из виду возможность того, что поведенческое развитие может не произойти в стадии, и что такие стадии не могут быть аддитивными; ‘неотенозный’ теории не дают удовлетворительного объяснения того, как перегруппировка сроков действия способностей может привести к «качественным» изменениям в «поведенческих способностях». Недавняя работа объясняет параллели в онтогенезе и филогенезе путем обращения к общим ограничениям на обработка информации, отражающая требования изменения уровней структуры знаний, поскольку она взаимодействует с более базовые перцептивные способности [ред.].

Последняя глава книги Выготского «Мышление и речь: руководство для читателя» — Вир — 2018 — Журнал истории поведенческих наук

1 ВВЕДЕНИЕ

Лев Выготский (1896–1934) был советским психологом, работавшим в 1920-х — начале 1930-х годов. Он преподавал в различных университетах и высших учебных заведениях, работал с детьми с особыми потребностями, издавал монографии и учебники, и стал заметной фигурой в русском варианте педологии, дисциплины детского обучения.Его фундаментальное утверждение заключалось в том, что люди отличаются от других животных тем, что они приобретают культурные средства, радикально меняющие их поведение и мозговую организацию. Самым фундаментальным средством культуры является язык (речь в терминологии Выготского), который позволяет выходить за рамки настоящего и решать проблемы в теоретическом плане. Поскольку язык и культурные инструменты различаются в зависимости от культуры, Выготский считал возможным находить межкультурные различия в интеллектуальном развитии.В целом он считал, что обучение способствует интеллектуальному развитию в направлениях, которые в противном случае были бы невозможны.

Идеи Выготского вызвали множество исследований, но вскоре после его смерти это направление исследований было довольно внезапно остановлено. Советское правительство издало указ о запрете педологии, с которой Выготский был тесно связан. Педология приобрела дурную славу, потому что была связана с массовым использованием тестов интеллекта в качестве средства отбора в школы без учета социального происхождения детей.В результате труды Выготского больше не были доступны, и это продлилось до 1950-х годов, прежде чем его ученики смогли снять запрет. Только в 1962 году Выготский был опубликован на Западе, где он оставался совершенно неизвестным. В том же году сокращенная английская версия его последней книги, Thinking and Speech (Выготский, 1934a), была опубликована под названием Language and Thought . Книга Выготского вызвала отклик, возможно, потому, что она, казалось, предлагала альтернативу более индивидуалистическому и зрелому взгляду Пиаже на интеллектуальное развитие детей, и последуют дальнейшие переводы его сочинений.Сегодня идеи Выготского широко известны, он считается одним из наиболее известных психологов двадцатого века (Haggbloom et al., 2002), и растущая группа исследователей пытается проверить и расширить его идеи.

Мышление и речь (Выготский, 1934a) остается, пожалуй, самой известной книгой Выготского. Он был переведен на многие языки (например, Выготский, 1962, 1986, 1987, 1990, 2001, 2002, 2003), цитировался тысячи раз и, как правило, считается основным вкладом Выготского в психологию, отражающим его взгляды. состоялся в самой последней части его жизни.Однако это мнение не осталось безоговорочным. В другом месте мы утверждали, что Thinking and Speech , хотя и завершенный незадолго до или после смерти Выготского, не отражал его последних взглядов и что сам Выготский считал книгу промежуточным результатом более длительного незавершенного проекта (Yasnitsky & Van der Veer, 2016; Завершнева, Ван дер Веер, 2017). Другие (например, Lompscher & Rückriem, 2002) обсуждали подлинность книги, учитывая тот факт, что она была опубликована примерно через полгода после смерти Выготского, а цензура была обычной практикой в Советском Союзе в то время.Наконец, было указано, что «Мышление и речь» не было единым целым или монографией. Скорее, это был сборник слабо связанных статей и глав, опубликованных между 1929 и 1932 годами, плюс несколько частей, написанных или продиктованных по этому поводу, в частности первая и последняя главы книги (Van der Veer & Yasnitsky, 2011). В общем, еще не сказано последнее слово ни о значении Thinking and Speech , ни об истории его написания.

Это последняя глава, которая привлекла наибольшее внимание исследователей.В этой главе Выготский обрисовал природу внутренней речи и ее связь с открытой речью, с одной стороны, и мышлением, с другой. Поскольку внутренняя речь не поддается наблюдению, Выготский пытался вывести ее свойства путем экстраполяции из других, наблюдаемых речевых форм. Таким образом, он утверждал, что с точки зрения развития эгоцентрическая речь является предшественником внутренней речи и что внутренняя речь имеет определенные свойства, общие с вариантами диалогической речи. В своей сложной аргументации Выготский частично опирался на данные, полученные в ходе его собственных эмпирических исследований, а частично — на явления, описанные другими исследователями, особенно современными лингвистами.Именно в описании языковых явлений текст Выготского при ближайшем рассмотрении становится очень своеобразным: существенные части его текста, кажется, были написаны не им самим. Это не текст Выготского, а дословные цитаты из работ коллег. В продолжении мы внимательно проследим аргументацию Выготского, выделим множество скрытых цитат, укажем их первоисточники и, наконец, порассуждаем о причинах такого построения содержания главы и поставим вопрос об ее авторстве.

2 АРГУМЕНТАЦИЯ ВЫГОТСКОГО

Выготский начал свою аргументацию с того, что предыдущие исследователи не понимали истинной природы словесного мышления. Они не заметили, что значение слова развивается с течением времени и что, таким образом, одно и то же слово может относиться к разным аспектам реальности. Например, понятие взрослого об «отце» существенно отличается от детского представления об «отце». Выготский добавил, что переход от мысли к слову и обратно на самом деле является очень сложным процессом с различными стадиями.Неверно, например, что мысль просто выражается словами. Здесь Выготский (1987, с. 250/251/28) несколько раз использовал выражение, заимствованное из Потебни: «Мысль не выражена, а завершена в слове». ² На самом деле, в речи нам нужно различать ее внутреннюю, смысловую сторону и ее внешнюю, звуковую или фазовую сторону, которые имеют свою собственную динамику. Чтобы проиллюстрировать это различие, Выготский привел два примера развития детской речи: во-первых, детская речь идет от односложных предложений к более сложным, дифференцированным предложениям; во-вторых, эти первые односложные предложения означают много вещей и лишь постепенно приобретают конкретное значение.Таким образом, семантическая и фазическая стороны идут в противоположных направлениях, и их необходимо различать, даже если они тесно связаны. Для тех, кто не нашел это достаточно убедительным, Выготский привел другие свидетельства развития детской речи: факт, продемонстрированный Пиаже, что дети могут использовать союзы вроде «потому что» и «хотя» до того, как они действительно их поймут: в процессе развития грамматики речи, кажется, предшествует логике, а синтаксис, кажется, предшествует семантике. ³ Другими словами, семантическое и фазовое развитие речи расходятся.Но это еще не все, — утверждал Выготский; в речи взрослых мы также можем различать смысловую и фазовую плоскость. Именно здесь Выготский впервые сослался на лингвистические источники, и именно здесь мы можем идентифицировать первые неопознанные цитаты. На страницах 251–252 Выготский писал, что мы не можем полагаться на грамматику, чтобы понять смысл высказываний:

Фаслер утверждает, что это неверно… и сказуемое «суровое зрелище». ⁴ (7 линий)

Фактически, этот отрывок был процитирован из исследования Фосслера (1923) грамматических и психологических форм речи.Затем Выготский объяснил, что грамматический и психологический предмет не всегда совпадают с примером «часы упали». Интерпретация (и интонация) этого предложения зависит от ситуации испытуемого. Утверждая, что грамматические и психологические категории различны, Выготский (стр. 252) далее сослался на книгу Павла (1891) по истории языка, в которой утверждалось, что у грамматических категорий есть свои психологические аналоги.

По словам Павла, грамматическая категория… ее смысловая структура.⁵ (3 линии)

Разрабатывая эту тему, он затем снова широко цитировал Фосслера (1923). Фактически, следующий отрывок на с. 252 был полностью основан на Vossler.

Таким образом, соответствие грамматической и психологической структуры… местоимений, превосходных степеней и времен. ⁶ (10 линий)

Выготский продолжил замечанием о том, что грамматические ошибки могут иметь художественную ценность, и процитировал стихотворение Пушкина.Примечательно, что за этой литературной цитатой на стр. 252–253 сразу же последовала еще одна цитата из Фосслера (1923), которая снова до сих пор осталась незамеченной. Фосслер заметил, что однозначные выражения возможны только в математике.

Только в математике мы находим… движение, которое мы называем эволюцией. ⁷ (8 линий)

Выготский пояснил, что он привел свои примеры, чтобы показать, что внешняя, фазовая сторона речи и смысловая сторона могут расходиться, но, тем не менее, они фундаментально связаны.Чтобы показать эту связь, он затем привел два примера, в которых формальная грамматическая структура диктовала значение или наоборот. Первым примером стала басня Крылова «Стрекоза и муравей» по басне Лафонтена. Крылов заменил кузнечика Ла Фонтена стрекозой, чтобы сохранить образ женского легкомыслия, что привело к странно прыгающей стрекозе. Второй пример Выготского — стихотворение Гейне «Der Fichtenbaum» и переводы на русский язык Тютчева и Лермонтова.В немецком языке два дерева имеют разный пол, что ставит русского переводчика перед проблемой. Дословный перевод (Лермонтов) теряет гендерное различие, которое можно сохранить, заменив одно из деревьев Гейне другим с правильным полом (Тютчев). Этот пример, который Выготский обсуждал на с. 253, прекрасно продемонстрировали, как грамматические свойства слов, такие как их род, могут предлагать определенные значения. Однако пример с Выготским не был оригинальным. Фактически, вся дискуссия была основана на знаменитом выступлении лингвиста Щербы в 1926 году, который подробно обсуждал различные русские переводы стихов Гейне.⁸ Для Выготского эти примеры продемонстрировали, что можно различать грамматический и семантический план речи и что отношения между этими планами гибкие. Более того, он утверждал, что дети должны научиться различать, то есть они должны усвоить, что отношения между словами и понятиями или объектами, которые они обозначают, являются условными. Маленькие дети склонны рассматривать слова как свойство вещей и им очень трудно относиться к вещам с помощью других, придуманных, слов.Другими словами, у маленьких детей слова привязаны к предмету и имеют номинативную и указательную функции. Смысл, не зависящий от отношения к объекту, и значение, не зависящее от указания и наименования объекта, развивается позже в соответствии с линиями, очерченными выше. Выготский добавил, что это развитие сопровождается другим развитием: синтаксис мысли должен быть преобразован в синтаксис слов. Мысль определяет логический акцент, который создает психологический предмет.Говорение требует перехода от внутреннего плана к внешнему, понимания обратного. Это был довольно сложный отрывок, который казался вставкой и был прояснен только намного позже в этой главе.

Выготский теперь сначала переключился на тему внутренней речи или эндофазии и ее различных интерпретаций экспертами. В этом контексте он упомянул Шиллинга (1929) и на стр. 256 он буквально процитировал свое различие между внутренней речью и внутренней речью, факт, который снова остался незамеченным читателями главы Выготского:

Недавно Шиллинг предложил… препятствовать мыслительной функции.⁹ (11 линий)

Ссылка Выготского (стр. 256) на взгляд Гольдштейна на внутреннюю речь также, по-видимому, основана на Шиллинге (1929). ¹⁰ Слабым местом существующих взглядов на внутреннюю речь, по Выготскому, было то, что они не понимали ее специфической функции и не объясняли ее происхождения. Именно здесь Выготский переключился на продолжительное обсуждение своих экспериментов с регистрацией эгоцентрической речи, которое в то же время было тщательно продуманной критикой взглядов Пиаже на эгоцентризм.Эта часть, которая начинается с п. 257 примерно до стр. 266, была ядром аргументации Выготского, а также той частью, которая читается наиболее свободно и, естественно, меньше всего полагается на другие источники.

Основная идея Выготского заключалась в том, что эгоцентрическая речь была предшественницей внутренней речи и может использоваться для вывода ее свойств. Эта идея была чуждой Пиаже, и Выготский первым объяснил то, что он считал основой взглядов Пиаже. Согласно Пиаже, утверждал Выготский, эгоцентрическая речь отражает изначальный аутизм ребенка, который лишь постепенно уступает место социальной мысли под давлением окружающей среды.Это непонятно и сокращенно, потому что оно еще не полностью социализировано и не имеет никакого отношения к поведению детей. Под постоянным давлением других социальных людей эгоцентрическая речь просто угаснет. Собственный взгляд Выготского заключался в том, что эгоцентрическая речь была еще одним примером, демонстрирующим социогенетический закон, который гласил, что индивидуальное функционирование происходит из социального, коллективного функционирования. ¹¹ Эгоцентрическая речь — это речь, которая отделяется от речи других и служит интеллектуальной ориентации.Вот почему эгоцентрическая речь возрастает, когда дети сталкиваются с трудностями. Выготский также утверждал, что эгоцентрическая речь становится более непонятной, когда дети становятся старше, но здесь мы должны верить ему на словах, потому что он не привел никаких доказательств. Чтобы решить, кто был прав в отношении функции и судьбы эгоцентрической речи, Выготский решил провести ряд экспериментов. Его аргументация заключалась в том, что, по мнению Пиаже, ослабление социального положения ребенка должно приводить к более эгоцентрической речи, потому что на ребенка оказывается меньшее социальное давление с целью адаптации его или ее аутичного мышления к социальным требованиям.По мнению Выготского, ослабление социальной ситуации привело бы к минус эгоцентрической речи, потому что у ребенка больше нет иллюзии, что его или ее слышат. Дети верят, что их понимают; их эгоцентрическая речь социальна. В этой связи Выготский сказал (стр. 263–264), что Грюнбаум (1927) пришел к такому же выводу. Опять же не было замечено, что значительная часть п. 264 — это прямая цитата из статьи Грюнбаума.

[Грюнбаум утверждает, что] поверхностное наблюдение … является общим достоянием всех.¹² (18 линий)

Выготский затем обсудил эксперименты, в которых он и его соратники поместили ребенка (1) среди глухонемых или иностранных детей; (2) среди незнакомых ребенку детей или за отдельным столом и т.д .; и (3) вдали от других детей, в шумной обстановке или с указанием не говорить вслух, а шептать. Во всех условиях эгоцентрическая речь снижена по сравнению с исходным состоянием.К сожалению, Выготский не привел никаких абсолютных чисел, а только пропорции (например, эгоцентрическая речь упала 6: 1) и не упомянул никаких других деталей (например, количество испытуемых, возраст испытуемых; определение эгоцентрической речи), так что это довольно сложно определить. понять и воспроизвести его исследования. Пиаже (1959), в третьем издании своего Язык и мышление ребенка , позже отверг бы такие эксперименты как не относящиеся к делу, потому что он имел в виду интеллектуальный эгоцентризм , то есть неспособность принять точку зрения. других.По его мнению, Выготский действительно был прав в том, что дети хотят, чтобы их слышали и обращались к другим, но все дело в том, что маленькие дети не понимают, что другие их не понимают, потому что у этих других нет такой же информации.

Как бы то ни было, Выготский полагал, что он опроверг утверждение Пиаже о том, что эгоцентрическая речь не имеет ничего общего с социальной речью. Выготский утверждал, что эгоцентризм не исчезает под давлением общества; он просто трансформируется во внутреннюю речь и уходит в подполье.И если это правда, то свойства внутренней речи могут быть выведены из свойств эгоцентрической речи. Довольно удивительно, что на данном этапе своих рассуждений Выготский не обсуждал эти свойства. Позже в этой главе он заявил, что эгоцентрическая речь становится менее понятной, когда дети становятся старше, но это снова было заявлением, для которого он не представил доказательств. Итак, вместо того, чтобы начинать с обсуждения свойств эгоцентрической речи и экстраполировать их на внутреннюю речь, Выготский предположил определенные свойства внутренней речи на других основаниях.Здесь (стр. 267) он процитировал заявление Ватсона о том, что записанная внутренняя речь все равно будет непонятной:

Даже если бы мы могли записать эти скрытые… но индивидуальные приспособления. ¹³ (5 линий)

Теперь мы подошли к одной из самых необычных частей главы Выготского. Выготский считал, что внутренняя речь является сокращенной и предикативной, и для аргументации этой точки зрения он указал на те же явления в нормальной открытой речи.Однако странно то, что все приведенные им примеры и аргументация на стр. 267–274 целиком основывались на известном эссе Якубинского (1923/1986) о диалогической речи. Например, когда Выготский на с. 267 пояснил, что в диалоге наш ответ может быть очень кратким, и привел примеры:

Во-первых, никто не ответил… он прочитал. ¹⁴ (7 линий)

он повторял Якубинского. И когда на следующей странице (стр.268) Выготский приводил примеры сокращений из литературных источников, он снова говорил через Якубинского. Например, вступительное предложение

Мы находим много примеров… психологии понимания. ¹⁵ (3 линии)

и пример разговора между Китти и Левином плюс утверждение, что он был вдохновлен эпизодом из собственной жизни Толстого (всего 41 строка), все были заимствованы у Якубинского, который, однако, не представил текст Толстого, учитывая, что это был « широко известный.На следующих страницах Выготский продолжал перефразировать и цитировать Якубинского, что иногда было сразу очевидно, потому что он использовал такие слова, как «вербальные стимулы», «дискурсивная речь» и «апперцептивная масса», которые не подходили к контексту. Краткую и длинную цитату можно найти на стр. 269:

Когда мысли… сведены к минимуму. ¹⁶ (3 линии)

Левин привык… к более дискурсивной речи.¹⁷ (15 линий)

Выготский пришел к выводу, что при определенных обстоятельствах даже в открытой речи могут быть обнаружены такие явления, как сокращение, упрощенный синтаксис и тенденция к предикативности. Затем он продолжил на стр. 269 с комичным примером полного непонимания глухих — взятым из стихотворения Пушкина, — что казалось противоположностью легкости понимания в разговоре Кити и Левина. Опять же, этот пример был вдохновлен Якубинским.

Перед глухим судьей кланяются двое глухих… виновата девушка. ¹⁸ (6 линий)

Следующее замечание Выготского на с. 269 о Толстом также было заимствовано из того же источника.

Как говорит Толстой… чужая мысль. ¹⁹ (2 линии)

Как и Якубинский, Выготский теперь ввел тему письменной речи, чтобы прояснить крайности, с одной стороны, аббревиатуры в диалогической речи и развертки в письменной речи, с другой.В письменной речи нам нужно быть более сложными, потому что мы не можем принимать совместные знания как должное. Другими словами:

[Поливанов это заметил], если бы мы включили все… мысли, чем мы. ²⁰ (3 линии)

Но это как раз тот случай письменной речи, сказал Выготский. Это речь без собеседника, поэтому она требует максимальной ясности. Здесь, на стр. 270, Выготский процитировал некоего Томпсона, но опять же через Якубинского.

Как указал Томпсон… устная речь кажется искусственной. ²¹ (2 линии)

Выготский продолжил свои рассуждения, заявив, что лингвисты недавно выдвинули идею неоднородности речевых форм. Как и Якубинский, он отмечал, что фон Гумбольдт и Потебня выделяли прозу и поэзию, которые имеют свой собственный лексикон, грамматику и синтаксис, но не развили эту идею дальше.²² Выготский (стр. 270) затем процитировал слова Якубинского:

Сама постановка этой задачи… по общей лингвистике. ²³ (3 линии)

Затем Выготский вернулся к теме диалогической речи и заявил, что диалог всегда предполагает видимость собеседника и его жестов, слышимость его интонации и т.д. , но опять же это была косвенная цитата через Якубинского.

Только в устной речи мы находим… между собеседниками. ²⁵ (2 линии)

Чтобы проиллюстрировать роль интонации в понимании речи, Выготский (с. 271) привел еще один литературный пример. И вступительное предложение, и пример из «Дневника писателя » Достоевского, то есть почти вся страница 271, были заимствованы у Якубинского:

Сочинения Достоевского дают нам … Я был свидетелем.²⁶ (32 линии)

На основе этого несколько надуманного примера Выготский пришел к выводу, что сокращение может иметь место при взаимном понимании (например, люди относятся к одной и той же теме или объекту) или когда значение передается посредством интонации. Собственно, это то, что делает диалог проще и естественнее, чем монолог или письменная речь. Здесь Выготский (с. 272) сослался на замечание Щербы об искусственности монологической речи, но снова процитировал Якубинского:

Он [Щерба] утверждает, что монолог — это… диалог.²⁷ (2 линии)

Выготский (с. 272) добавил, что Якубинский высказал ту же мысль.

Якубинский выражает эту мысль… чем монолог. ²⁸ (3 линии)

В своей попытке еще больше отделить монологическую речь от диалогической, Выготский снова сильно опирался на Якубинского и неоднократно цитировал его. См., Например, на стр.272:

Быстрый темп устной речи не способствует… немедленному выражению. ²⁹ (6 линий)

И на той же странице:

Потенциал неполного выражения… которые проявляются в сознании. ³⁰ (8 линий)

И на стр. 272 снова:

Понимание должно производиться… черновик в мысли. ³¹ (6 линий)

Установив явления сокращения и предикативности в некоторых формах открытой речи, Выготский теперь снова обратился к внутренней речи.Это было его фундаментальное убеждение, что, поскольку во внутренней речи говорящий и собеседник совпадают, сокращение и предикативность должны быть еще более откровенными. Тема фразы всегда опускается, потому что она заранее известна и не требует упоминания. Чтобы понять самих себя, нам нужно очень мало информации; иногда мы можем даже угадать предложение, сказанное другими, на основе начальных букв слов. Здесь Выготский (стр. 275) заявил, что он нашел замечательную аналогию в статье Леметра (1904) о внутренней речи детей.Леметр спросил детей, как они переживают свою внутреннюю речь, верят ли они, что слышат или видят ее, и один мальчик сказал ему, что он визуализировал фразу «Les montagnes de la Suisse sont belles» (Горы Швейцарии прекрасны) в виде серии букв «LmdlSsb» с туманным горным пейзажем над ним. ³²

Для Выготского пример Леметра и явления сокращения и предикативности, которые он обсуждал ранее, доказали, что во внутренней речи значение важнее синтаксиса.Или, выражаясь терминами, которые он использовал в начале своей главы, во внутренней речи фазическая сторона сокращается, а семантическая сторона имеет приоритет. Но, по мнению Выготского, было нечто большее: он также утверждал, что во внутренней речи смысл преобладает над значением. Чтобы прояснить это различие, он сослался на стр. 275 к Полхану (1928), и, фактически, не будет преувеличением сказать, что следующие три-четыре страницы его главы были полностью основаны на Полхане.

Смысл слова — это совокупность… в результате слова.³³ (3 линии)

Полхан описал значение слова как набор концентрических кругов, самая внутренняя зона которых соответствует наиболее устойчивому словарному значению слова, а внешние зоны представляют смысл или коннотацию слова. Смысл, по мнению Полхана, определялся контекстом слова. Как пояснил Выготский (с. 276):

Полхан утверждает, что значение этого слова… в различных обстоятельствах.³⁴ (3 линии)

Полхан пошел еще дальше и заявил, что о смысле слова можно судить только в контексте книги, о которой, в свою очередь, можно судить только на фоне других книг автора и т. Д. Этот аргумент Выготский процитировал на с. 276, и он также использовал его в своем обсуждении названия гоголевских « мертвых душ », которое приобрело другое значение, когда роман закончен.

Согласно Полхану … его смысл никогда не бывает полным.³⁵ (5 линий)

По мнению Выготского, одной из величайших заслуг Полхана было то, что он различал смысл и значение и показал, что слова могут также терять свое значение в таких фразах, как «Как поживаете?», Когда ответа не ожидается. Таким образом, в известном смысле смысл и смысл могут быть разделены. Снова Выготский (стр. 276–277) цитировал Полхана, чтобы проиллюстрировать этот факт:

Он утверждает, что точно так же… фраза в целом.³⁶ (3 линии)

Однако слово не может существовать без смысла, как не может существовать смысл без слова. ³⁷

Здесь Выготский закончил свое обсуждение Полхана (1928) утверждением, что во внутренней речи смысл преобладает над значением. Фактически, с его точки зрения, преобладание смысла было характерно для внутренней речи; это была его основная черта.

Другой особенностью внутренней речи, продолжал Выготский, является слияние слов. Он снова обратился (стр. 277) к открытой речи для примеров этого феномена агглютинации и нашел один у Вундта.

В немецком языке единственное существительное… спрягается таким же образом. ³⁸ (20 линий)

В очередной раз Выготский заявил, что он видел подобные явления в эгоцентрической речи, и мы снова должны поверить ему на слово.Предположительно, агглютинация в эгоцентрической речи усиливается по мере взросления ребенка. И снова Выготский утверждал, что агглютинация была еще более распространена во внутренней речи. Во внутренней речи смысл преобладает над смыслом; Одно слово может уловить целую гамму значений. Именно эти семантические свойства эгоцентрической и внутренней речи делают ее непонятной без дополнительной информации, и Выготский чувствовал, что он первым дал удовлетворительное объяснение этому факту. Чтобы еще больше прояснить непонятность эгоцентрической и внутренней речи, он упомянул еще только два аспекта.Во-первых, функционально внутренняя речь не предназначена для общения и, следовательно, не должна быть понятной. Во-вторых, когда мы живем в одной среде, мы часто развиваем общий язык, жаргон или диалект. ³⁹ Еще раз Выготский экстраполировал это открытие на внутреннюю речь. Эксперименты показали, сказал он (стр. 279), что значения слов во внутренней речи всегда представляют собой непереводимые идиомы, полные идиоматических выражений, многоточия и т. Д. Во внутренней речи одного слова достаточно, но оно имеет другое значение, чем в открытой речи.

На этом Выготский остановил свой обзор свойств внутренней речи. Он еще раз заявил, что впервые наблюдал явления в эгоцентрической речи, а затем сравнил их с аналогичными явлениями в открытой речи. Его вывод заключался в том, что внутренняя речь происходит из открытой речи через эгоцентрическую речь, что подтвердило его первоначальную гипотезу. Однако внутренняя речь сама по себе является переходной формой между словом и мыслью. Чтобы понять это, утверждал Выготский, мы должны исследовать еще глубже и изучить само мышление.Каждая мысль движется, разворачивается, стремится что-то установить, но единицы мысли не совпадают с единицами речи. Все мы знаем феномен, когда не можем найти слов, чтобы передать идею. Выготский снова обратился к литературному примеру, на этот раз из рассказа Глеба Успенского о просителе, который не может найти слов, чтобы выразить свои мысли, и довольно подробно процитировал его. ⁴⁰ Пример показал, что мысли не совпадают напрямую со словами, и Выготский добавил, что актеры знали это с самого начала.Для дальнейшего разъяснения этого вопроса Выготский обратился к еще одному литературному примеру — комедии Грибоедова « Горе от ума» , проанализированной режиссером Станиславским. В работе Станиславского мы находим попытку раскрыть подтекст, мысли и чувства, стоящие за произнесенными словами, а Выготский сосредоточился на анализе Станиславским разговора между Чацким и Софьей. ⁴¹ Станиславский ясно показал, что одна и та же идея может выражаться по-разному и что одно и то же выражение может означать разные идеи.Мысли не совпадают со словами; спикер может развить идею за несколько минут. Здесь Выготский представил широко известный образ: мысль можно сравнить с облаком, извергающим поток слов. Многие понимали, что трудно передать идеи словами. Переход сложен и привел к хорошо известным жалобам поэтов Тютчева (Как найти выражение сердца?) И Фета (Если бы только душа могла говорить без слов) и неологизмов поэта Хлебникова.⁴² Но слов нельзя избежать, одно сознание не может напрямую общаться с другим сознанием, посредничество через значения и слова всегда неизбежно.

Именно здесь Выготский подошел к заключительному этапу своей аргументации; шаг за мыслью. Мысли вызваны эмоциями, потребностями и побуждениями. Или в образе Выготского: нам нужен ветер, который заставляет облако смысла изливать ливень слов. Для окончательного понимания высказываний необходимо знать их скрытую мотивацию.Довольно удивительно, что Выготский снова обратился к анализу Станиславским «Горе от ума» , чтобы показать, что каждое высказывание скрывает мотив, и снова (стр. 282–283) подробно процитировал его анализ. Его вывод заключался в том, что для того, чтобы понять высказывание, нам действительно необходимо понять мотив говорящего.

Здесь Выготский завершил свою аргументацию. Он пришел к выводу, что показал, что отношения между словом и мыслью не стабильны, а динамичны: они меняются со временем.Траектории от слова к мысли и от мысли к слову проходят множество промежуточных этапов и включают сложные преобразования. Чтобы понять это сложное явление, требовался исторический подход, и тогда можно было увидеть, что слова без значения мертвы. Здесь (с. 284) Выготский цитирует поэтов Мандельштама и Гумилева:

Как говорит поэт: «Как пчелы в заброшенном улье, мертвые слова воняют». Но, как говорит другой поэт, мысль, не воплощенная в слове, останется стигийской тенью, «туманом, звоном и пустотой».”⁴³

Следовательно, связь между мыслью и словом не является изначальной и фиксированной, она всегда развивается. Выготский теперь процитировал попытку Гете в Фауст свергнуть слово (вначале было деяние) и ответил Гутцманом, что мы можем выбрать другую интонацию и сказать: «В начале было деянием». Слово — это конец дела.

можно согласиться с Гете… вначале было дело.⁴⁴ (5 линий)

Это был конец изучения слова и мысли Выготским, но на последней странице своей главы он намекнул, что это только начало исследования еще большей проблемы: проблемы сознания. Слова отражают реальность иначе, чем чувства. Но если сознание может по-разному отражать реальность, значит, существуют разные типы сознания. Речь и мышление составляют ключ к постижению сознания.И, конечно, весьма характерно, что Выготский закончил свою главу на с. 285 с несколькими цитатами

Если «язык так же древен, как само сознание», если «язык — это практическое сознание, которое существует также для других людей, и по этой причине и для меня лично», если «с самого начала чистый дух поражен проклятием. материи, проклятие движущихся слоев воздуха ». ⁴⁵

[Слово есть] то, что, по словам Фейербаха, совершенно невозможно для одного человека, но возможно для двоих.⁴⁶

и знаменитый образ «Сознание отражается в слове как солнце в капле воды… Значимое слово — это микрокосмос человеческого сознания». ⁴⁷

3 ВОЗМОЖНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

Выше мы подробно представили аргументы Выготского в последней главе «Мышление и речь ». Наша цель заключалась не столько в критике его рассуждений — хотя мы сделали несколько критических замечаний — но в том, чтобы выявить несколько неопознанных источников, на которые он опирался.Оказалось, что глава Выготского представляет собой сплошное лоскутное одеяло из неопознанных цитат и что значительную часть его текста приходится приписывать другим авторам. Хотя Выготский часто полагался на других авторов и имел тенденцию ссылаться на них в несколько расплывчатой манере (например, «когда-то сказал известный автор»), мы не знаем ни одного другого текста Выготского, где это было бы столь крайним. ⁴⁸ Это подводит нас к вопросу: как же это могло произойти?

Чтобы лучше понять это, полезно еще раз взглянуть на новизну рассуждений Выготского в главе 7.Было ли то, что Выготский якобы продиктовал в последний месяц своей жизни, отражением его новейших идей, или он репетировал идеи предыдущих лет? Для начала мы можем взглянуть на его аргумент о том, что эгоцентрическая речь отделяется от социальной речи, приобретает интеллектуальную функцию и трансформируется во внутреннюю речь. Затем мы видим, что Выготский обсуждал эту тему в различных статьях, презентациях и главах в период 1928–1931 годов (например, Выготский, 1928, 1928/1935, 1929, 1930b, 1931a, 1931b).Хорошо известно, например, что ближайший соратник Выготского Александр Лурия представил свои идеи об эгоцентрической и внутренней речи на Девятом Международном психологическом конгрессе в Нью-Хейвене в 1929 году (Vygotsky & Luria, 1930). Таким образом, мы можем заключить, что эта центральная часть всей аргументации Выготского в последней главе «Мышление и речь » вовсе не была новинкой и составляла часть его мышления по крайней мере с 1929 года. Или, другими словами, то, чем был Выготский в глава 7 не была новой.Поскольку Выготский в главе 7 впервые представил целый ряд выводов лингвистов, чтобы убедить читателя в своей точке зрения о том, что внутренняя речь имеет определенные свойства, мы можем также сделать вывод, что то, что было новым в главе 7, не было Выготским. Однако это было бы верно лишь отчасти. Действительно, новые идеи были заимствованы у других мыслителей и что Выготский впервые представил эти лингвистические аргументы широкому читателю. Однако эти лингвистические идеи составляли часть его мышления по крайней мере с 1932 года, и он поделился ими на неформальных встречах со своей группой коллег.Это становится очевидным из его записных книжек (Zavershneva & Van der Veer, 2017) и из опубликованного внутреннего разговора (Vygotsky, 1997). Таким образом, когда мы смотрим на записные книжки, написанные во второй половине 1932 года (ср. Главы 15–18 в Zavershneva & Van der Veer, 2017), мы видим, что все ссылки на литературу (например, Фет, Достоевский, Грибоедов, Гумильев, Мандельштам, Станиславский, Толстой, Тютчев, Успенский) и лингвистические (например, Паулхан, Потебня, Фосслер, Якубинский) источники уже присутствуют.То же верно и для концептуальных различий (например, смысл против значения, фазовая против полусмысленной речи, письменная против устной и внутренней речи), предполагаемых свойств внутренней речи (агглютинация, аббревиатура, преобладание смысла над смыслом, идиоматическая природа , предикативность), примеры («часы упали», диалоги между Софьей и Чацким, Кити и Левиным) и образы (например, облако мысли, извергающее поток слов), которые Выготский привел в главе 7 Более того, у Выготского (1987, с.132–135) мы можем найти отчет о неофициальной беседе, которую Выготский дал 5 декабря 1932 г., в которой все эти аспекты были представлены более или менее так же, как они будут напечатаны почти два года спустя в последней главе . Мышление и речь . Другими словами, даже лингвистические аргументы, представленные в этой главе, были известны группе его единомышленников по крайней мере с 1932 года. Это означает, что Мышление и речь состоял из собрания старых статей и глав плюс нескольких новых глав, основанных на старый материал.

Теперь, когда мы знаем, что весь материал, опубликованный в последней главе «Мышление и речь », представлял идеи 1932 года и ранее, мы все еще должны задаться вопросом, почему этот материал был подготовлен к публикации весной 1934 года. Мы знаем, что Выготский был планирует издать такую книгу в течение нескольких лет, и что его предложение книги неоднократно подвергалось критике. Выгодская и Лифанова (1996, с. 136–137) упоминают такую дискуссию в Ленинградском педагогическом институте 2 апреля 1932 г., а Завершнева и Ван дер Веер (2017, глава 19) рассказывают Выготскому о подобной встрече, которая имела место. в Психологическом институте в Москве осенью 1932 года.Выготскому пришлось представить свое предложение членам партийной ячейки института, и впоследствии члены высказали свою критику. По сути, участники считали, что это «не марксистская психология», что «не ощущается диалектического материализма» и что отсутствует «социальный классовый аспект». Таким образом, вполне возможно, что Выготский решил отложить планы публикации «Мышление и речь » до лучших времен. Но почему же тогда он решил попробовать еще раз весной 1934 года? Чтобы понять это, мы должны шире взглянуть на ситуацию в академическом мире в России того времени.

13 января 1934 г. Совет Народных Комиссаров СССР (т. Е. Правительства Советского Союза) издал постановление о ученых степенях и званиях. По сути, указ ввел систему двух диссертаций: кандидатской и докторской. Что еще более важно, указ предусматривал, что в некоторых случаях от обязанности защищать диссертацию можно было отказаться (Козлова, 2001). Более того, в указе добавлено, что в некоторых случаях диссертация даже не нужна, но что одной или нескольких уже опубликованных книг (или открытий или изобретений) будет достаточно для получения необходимой степени.Такие льготы предназначались прежде всего для лиц, которые уже работали профессорами университета и показали свои заслуги в академической среде (Козлова, 2001, с. 155). Университеты быстро осознали возможности этого указа, и в период с 1933 по 1940 год широко использовалась возможность присуждения ученых степеней лицам, не написавшим диссертации. Фактически, когда для определенной должности требовалась докторская степень, это было организовано быстро, в том числе потому, что было неясно, как долго продлится возможность освобождения.В психологии такие люди, как Б.Г. Ананьев (1937 г.), Н.А.Бернштейн (1935 г.), П.П. Блонский (1935), К. Корнилов (1935), С. Рубинштейн (1937) получил степень кандидата или доктора наук, не защитив и не защитив диссертации. Все они представили в 1934 или 1935 году одну или несколько книг, которые они недавно редактировали или написали для получения необходимой степени. Вполне возможно, что и Выготский, который уже был профессором и в январе 1934 года принял приглашение возглавить психологический отдел Всесоюзного института экспериментальной медицины, решил использовать это временное послабление правил, чтобы получить степень, соответствующую его функциям и статусу.Эта гипотеза могла бы объяснить, почему Выготскому, который не издавал книг в 1932 и 1933 годах, так же, как и его коллегам, срочно требовалась одна или несколько новых книг, чтобы соответствовать требованиям. Следовательно, «Мышление и речь » (Выготский, 1934a) и, возможно, один или несколько других посмертно опубликованных томов, возможно, были первоначально подготовлены для этого случая. Это были Основы педологии (Выготский, 1934b) и Познавательное развитие детей в процессе обучения (Выготский, 1935), оба сборника университетских лекций и отредактированный том Умственно отсталый ребенок (совместно с Выготским и Данюшевским). , 1935).

Однако, хотя указ может объяснить, почему Выготскому быстро понадобилась одна или несколько книг и он решил опубликовать сборник более старых материалов, у нас все еще нет удовлетворительного объяснения тревожного количества неопознанных цитат. Здесь мы снова можем предложить только предварительное объяснение. Тот факт, что в главе Выготского было много цитат, согласуется с другими произведениями Выготского: он часто ссылался на работы своих коллег. По крайней мере, возможно, что он имел в виду сослаться на все свои источники и что кавычки присутствовали в машинописном тексте книги, но что ссылки на номера страниц книг и статей все же пришлось добавить, когда Выготский внезапно заболел. и умер.Группа коллег, которая впоследствии подготовила машинописный текст для издателя, столкнулась с серьезной задачей найти все точные места цитат в публикациях на разных языках. Вполне возможно, что, столкнувшись с этой трудностью, они решили выбрать самый простой вариант и просто удалить кавычки. Фактически, это то, что происходило несколько раз с другими публикациями Выготского (Van der Veer, Yasnitsky, 2011; Zavershneva, Osipov, 2012).Другой вариант — редакция хотела, чтобы Выготский выглядел более оригинальным, чем он был на самом деле. Однако в обеих интерпретациях из-за небрежной работы редакционной группы было трудно распознать частые прямые цитаты. ⁴⁹

4 ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы реконструировали аргументацию Выготского в знаменитой последней главе книги «Мышление и речь ». К нашему удивлению, мы обнаружили, что эта глава, которую читали и хвалили многие ученые, изобилует скрытыми цитатами и в значительной степени опирается на работы других мыслителей.Самый яркий пример — эссе Якубинского о диалогической речи, которое Выготский перефразировал на восьми страницах и который он буквально цитировал от 15 до 25 раз, в зависимости от того, как считать. Чтобы объяснить это, по крайней мере, по современным меркам, довольно шокирующее открытие, мы обратились к истории российской психологии и выдвинули трехуровневую гипотезу, согласно которой . Он состоял не из его последних идей, а из старых статей и глав и наспех составленных новых глав, основанных на более старых материалах; (2) когда Выготский умер, последняя глава еще не была готова к печати; и (3) команда редакторов проделала небрежную работу и решила убрать большую часть кавычек.Мы понимаем, что возможны и другие интерпретации (например, Выготский был мошенником, который намеревался обмануть своих читателей), но мы считаем, что настоящее объяснение является наиболее правдоподобным, учитывая предыдущие случаи небрежного редактирования произведений Выготского, которые были установлены. Остается последний вопрос: как могло случиться, что такое поразительное количество цитат и перефразирований осталось незамеченным в течение столь долгого времени? Но здесь у нас нет однозначного ответа, и ситуация требует от нас некоторого смирения.

БЛАГОДАРНОСТИ

Авторы хотели бы поблагодарить С.А. Богданчикова и Л. Мекаччи за их ценные комментарии к предыдущей версии этой статьи.

Новые идеи о происхождении языка

Рочестерский университет проводит новое исследование, которое проливает свет на происхождение языка у людей. Эти исследователи изучали, есть ли какая-то определенная область мозга, которая дает людям более развитые языковые способности по сравнению с другими животными.С этой целью они разработали отличный эксперимент (который был опубликован в последнем выпуске журнала Proceedings of the National Academy of Sciences), чтобы определить, использовались ли разные области мозга для расшифровки предложений с разными типами грамматики.

В таких языках, как английский, порядок слов используется для определения значения. «Джон обнимает Сьюзен» означает, что объект обнимает Джон, а Сьюзен чувствует сжатие. Но в других языках, например, в испанском, используются флексия и суффиксы, прикрепленные к концам слов, чтобы передать отношения субъект-объект (при этом порядок слов остается взаимозаменяемым).

Язык жестов может делать и то, и другое. Поэтому исследователи поместили подписывающих лиц из числа коренных народов в аппарат МРТ и показали им видео, на которых другие подписывающие лица из числа коренных народов дважды подписывают 24 предложения. Один раз они подписывали предложение с порядком слов, в следующий раз использовали словоизменение для выделения. Исследователи обнаружили, что для обработки этих двух типов различных предложений используются две отдельные части мозга.

Это говорит о том, что одно из важнейших различий между людьми и животными заключается не в архитектуре мозга, а в том, как мы устанавливаем связи между локациями внутри этой архитектуры.

Ричард Грейнджер, глава отдела инженерии мозга Дартмутского университета, пришел к аналогичным выводам. Грейнджер провел большую часть своей карьеры в поисках частей человеческого мозга, которые на самом деле отличаются от мозга других животных. «Первое, что вам нужно знать, это то, что вы можете сосчитать неврологические различия между людьми и животными на пальцах обеих рук», — сказал он мне не так давно. «В основном это крошечные несущественные отметины. Ничто не учитывает такие вещи, как язык, любой навык, который мы бы поместили под декартовский заголовок« человеческая особенность ».'»

По словам Грейнджер, эти навыки объясняются размером мозга. Если мозг — это компьютер, то у людей и животных одинаковое оборудование и одинаковое программное обеспечение, наш мозг просто находится в более крупной коробке. Из-за этого большего ящика у наших нейронов больше места для установления большего количества связей с другими нейронами. На электрической схеме мозга у нас больше проводов. И эта большая коробка и еще несколько проводов — источник наших сверхспособностей.

Это, по сути, аргумент, который Грейнджер и психиатр из Калифорнийского университета в Ирвине Гэри Линч сделали в своей недавней книге «Большой мозг».На это также указывает эксперимент Университета Рочестера, но он поднимает очень интересный вопрос.

Если, как, кажется, утверждают эти идеи, развитие языка на самом деле потребовало набора и объединения множества ранее существовавших вычислительных структур в мозгу, возникает вопрос о причинной связи. Это означает, что у всех млекопитающих одни и те же структуры мозга, так почему же эта способность развивалась у людей, а не у других животных?

Согласно Ричарду Лики, Homo sapiens не обладал необходимой анатомией для образования языка примерно 300–400 тысяч лет назад.Между тем Стивен Пинкер утверждал, что, поскольку все современные люди обладают одинаковыми языковыми способностями наряду с универсальной грамматикой, логично, что язык появился одновременно с первым появлением современных людей около 200000 лет назад. Кроме того, размер мозга увеличился более чем в три раза в период между первым появлением рода Homo (в форме Homo habilis) около двух миллионов лет назад до появления Homo sapiens, что позволяет предположить, что мозг развился в этот период частично в для размещения новых языковых центров.

Существует совершенно другая теория, которая рассматривает распространение использования инструментов — распространение, которое могло бы произойти, только если бы существовал язык для различных племен, чтобы рассказывать другим о том, как создавать и использовать эти инструменты. Сознательное изготовление инструментов (в отличие от использования любого камня под рукой) началось примерно 200000 лет назад, но только примерно 35000 лет назад создание инструментов стало действительно динамичным процессом, что предполагает, что в реальном языке могло и не быть. развивался до 35 000 лет назад.

Но в исследовании Университета Рочестера есть кое-что, что делает эту последнюю часть особенно интересной. У Мэтта Ридли выходит новая книга под названием «Рациональный оптимист». Это фантастическое чтение, по сути, утверждающее, что специализация и торговля, возникшие в результате специализации, были основным двигателем культурной эволюции человечества. Это отличная книга, и я не собираюсь разрушать ее, резюмируя здесь, но я хочу упомянуть, что может быть прямая связь между аргументом Ридли и этими новыми идеями о языке.

Cognition Essential Reads

Ридли утверждает, что одной из основных движущих сил культурной эволюции является обмен идеями, возникающий в результате торговли (среди многих других примеров он указывает, что, когда правительства становятся жесткими, возникают экономические монополии, при этом все делается для блага короля. — и это имеет потрясающую тенденцию к разрушению цивилизаций). Но торговля требует общения между группами людей, говорящих на разных языках.А поскольку для общения требуется мозг, достаточно гибкий, чтобы понимать различные формы структуры предложений, можно утверждать, что именно торговля между разными группами древних людей вынудила мозг начать привлекать другие структуры, чтобы попытаться понять причудливые языки существующего. говорят другие спикеры.

Если эта идея верна, то аргумент об использовании инструментов намного ближе к истине о развитии языка, чем идеи Лики или Пинкера, которые также означают, что язык появился гораздо позже, чем многие думают.

Язык мышления с шоколадом — Язык в движении

Пасхальные конфеты в супермаркете (Изображение предоставлено Викимедиа)

В последнее время я много думал о шоколаде. Может быть, потому, что сейчас Пасха, а в моей части мира супермаркеты полны шоколадных изделий.

Шоколад хорош для размышлений с

С шоколадом приятно думать — и я не имею в виду только то, что шоколад, как известно, заставляет наш мозг выделять эндорфины, химические вещества, которые заставляют нас чувствовать себя хорошо.

Шоколад хорош для размышлений, потому что он дает легкое для понимания объяснение работы глобального капитализма и устойчивости колониального мирового порядка.

Глобальный шоколад

Мировая шоколадная промышленность стоит более 100 миллиардов долларов США в год. Это накопление богатства начинается с выращивания какао-бобов и заканчивается тем, что пасхальное яйцо тает у вас во рту.

Какао растет в тропическом климате недалеко от экватора. Крупнейшими производителями и экспортерами какао-бобов в мире являются две страны Западной Африки, Кот-д’Ивуар и Гана.Вместе с Эквадором, Камеруном, Нигерией, Индонезией, Бразилией и Папуа-Новой Гвинеей они выращивают большую часть какао в мире.

Девственный лес расчищен, чтобы освободить место для плантации какао (Изображение предоставлено: Peru Reports)

Выращивание какао — это быстрорастущая монокультура плантаций и главный фактор вырубки лесов. Например, 80% тропических лесов Кот-д’Ивуара за последние несколько десятилетий было вырублено, чтобы освободить место для плантаций какао.

Хотя Кот-д’Ивуар и Гана доминируют в мировом производстве какао, на вашем пасхальном яйце не будет надписи «Сделано в Кот-д’Ивуаре» или «Сделано в Гане.”

На этикетке вашего пасхального яйца, скорее всего, будет написано «Сделано в Германии», потому что Германия является крупнейшим производителем и экспортером шоколада в мире, за ней следуют Бельгия, Италия, Нидерланды и Польша.

Какао — сырой продукт — отправляется из Африки в Европу, где он превращается в ценный шоколад.

Основные потребители шоколада находятся в Северной Америке и Европе. Более 10% мирового шоколада потребляется только в США, за которыми следуют Германия, Франция, Великобритания и Нидерланды.

Потребление шоколада на душу населения в некоторых из этих стран действительно ошеломляет. Например, средний швейцарец съедает 8,8 кг шоколада в год. Одной мысли достаточно, чтобы вызвать у меня запор (хотя австралийцы не вправе показывать пальцем: каждый из нас съедает 4,9 кг шоколада в год).

Крупнейшие транснациональные корпорации, производящие шоколад, расположены в США (Mars, Mondelēz, Hershey), Италии (Ferrero), Японии (Meiji, Ezaki Glico), Швейцарии (Nestlé, Lindt & Sprüngli), Великобритании (Pladis) и Южной Корее. (Орион).

Изнурительная работа по производству какао ведется в (предположительно бывших) колониях (Изображение предоставлено: Insider)

Глобальное разделение труда не могло быть яснее : те, кто выполняет работу и страдает от деградации окружающей среды, полностью отделены от тех, кто разбогател благодаря своей эксплуатации, и тех, кто пользуется плодами своего труда.

Спекулянты шоколадом и жертвы шоколада остаются невидимыми

Несмотря на повсеместное распространение шоколада в супермаркетах северного мира, мало кто знает, как шоколад туда попал.

Большинство из нас не знают, что за шоколад скрывается в деньгах. Например, самым богатым человеком Италии является Джованни Ферреро из шоколадной пасты Nutella. Состояние Джованни оценивается в 32 миллиарда долларов США. Напротив, средний фермер, выращивающий какао, зарабатывает менее одного доллара США в день.

Теперь, когда у нас есть четкое представление об экономике мирового шоколада, давайте обратимся к языку. То, как мы думаем о слове «шоколад», может рассказать нам как о языковых и культурных контактах, так и о капитализме и колониализме.

«Шоколад» — универсальное слово

Один из основных способов думать о языках — это классифицировать их по множеству разных языков, каждый из которых отличается от другого.

От африкаанса до зулу, около 6000 языков. Каждый отличается от другого и связан с определенной нацией, этнической принадлежностью или культурой.

Слово, обозначающее «шоколад» и «какао» на 56 языках (получено из Google Translate; латинский алфавит используется повсюду для удобства сравнения)

Теперь рассмотрим слова, обозначающие «шоколад» и «какао» в этих языках.

В таблице показаны 56 переводных эквивалентов «шоколад» и «какао», все они основаны на Google Translate и написаны латинскими буквами для облегчения сопоставления. Достаточно одного взгляда, чтобы понять, что «шоколад» и «какао» — это, по сути, одно и то же слово на всех этих языках. Конечно, есть различия в произношении, но очевидно, что это все.

Есть ли смысл говорить, что «cokollate» — это албанское слово, что «shukulata» — арабское слово, что «tsokolate» — это кебуанское слово, что «qiǎokèlì» — китайское слово, что «шоколад» — английское? слово, что «Schokolade» — немецкое слово, что «chokollis» — корейское слово, что «shoklat» — персидское слово, и что «ushokoledi» — зулусское слово?

Конечно, каждая из этих форм адаптирована к фонологии каждого языка, но одинаково ясно, что наиболее заметным аспектом каждого из этих слов является не их различие, а их сходство.

В немецкой филологической традиции есть термин для обозначения этих типов слов, которые в значительной степени идентичны в разных языках: пустырник. Странник буквально означает «блуждающее слово» или «мигрирующее слово». Такие мигрирующие слова — это «предметы, которые заимствуются от языка к языку, часто через длинную цепочку промежуточных языков» (Hock & Joseph, 2009, p. 484).

Примером из учебника для странствующего является «сахар» — еще один ключевой ингредиент шоколада — который, вероятно, начался на санскрите как «śarkara» и переместился на запад, чтобы стать персидским «шакар», арабским «суккар», греческим «сакхарон» и испанским. «Азукар.Слово не ограничивалось испанским, а перешло на французское «sucre», итальянское «zucchero», немецкое «Zucker» и английское «сахар». Греческая версия «сакхарон» пошла по дополнительному маршруту в Западную Европу и также дала нам английский «сахарин».

Мигрирующие слова — а их много — напоминают нам о том, что границы между языками не фиксированы, а очень прозрачны. Языковые и культурные контакты являются нормой и были нормой с незапамятных времен.

Это первый урок шоколадного языка.

Шоколад — колонизированное слово, ставшее универсальным

Всеобъемлющее повествование о языковых контактах и распространении языков в наше время — это торжество английского языка. Язык — как и все остальное ценное — якобы исходит из европейского центра в остальной мир. Колониальные языки бессильны и умирают перед лицом английского гиганта.

В этой истории, безусловно, есть доля правды, но это не единственная история. Альтернативная история заключена в слове «шоколад».

Доколониальное мезоамериканское изображение свадебной церемонии с использованием шоколадного напитка (Изображение предоставлено: Библиотека Калифорнийского университета в Дэвисе)

Какао-бобы выращивают в Мезоамерике и варят шоколадный напиток на протяжении тысячелетий. Соответственно, слова «какао» и «шоколад» имеют долгую и разнообразную историю в доколониальных языках региона (Dakin & Wichmann, 2000).

Мигрирующие слова «какао» и «шоколад», с которыми мы сталкиваемся сегодня (возможно?) Во всех языках мира, основаны на науатльских «какава» и «čokola: tl.”

В то время как колониальные языки, безусловно, распространяются, отдельные слова из колонизированных языков также неуклонно меняются. Некоторые из них, такие как «kakáwa» и «čokola: tl», повсеместно стали дома.

Подобно «какао» и «шоколаду», многие универсальные слова происходят из языков мира, находящихся под угрозой исчезновения и находящихся под угрозой исчезновения.

Еще один знаковый пример — «кенгуру». Это универсальное слово происходит от куугу йимидхирр, австралийского языка из крайнего севера Квинсленда, на котором говорят менее 1000 человек.

Второй урок шоколада заключается в том, что распространение языков — это не улица с односторонним движением, и колонизированные языки также оставили свой след по всему миру.

Евроцентрические этимологии

Испанское завоевание Америки привлекло внимание европейцев к какао-бобам и способам их приготовления.

Интернет полон заявлений о том, что «считалось, что Кортес обнаружил шоколада во время экспедиции в Америку» или что «Христофор Колумб обнаружил какао-бобов после того, как перехватил торговый корабль, направлявшийся в Америку, и привез бобы обратно. в Испанию с ним в 1502 году »(выделено мной).

Европейцы давно лгали себе о шоколаде: в этом трактате 17 века изображена индийская принцесса, отдающая шоколад высокопоставленному Посейдону, древнегреческому богу морей (Изображение предоставлено: Интернет-архив)

Это неверно — как и большинство «открытий» колониального периода и так называемой «эпохи открытий», существование какао-бобов и их использование в приготовлении шоколада было хорошо известно ацтекам.

В сегодняшних терминах то, что делали Кортес, Колумб и все другие «первооткрыватели», можно было бы назвать плагиатом или кражей интеллектуальной собственности.

Слова типа «какао» и «шоколад» свидетельствуют об этой грандиозной краже языков мира.

Неудивительно, что колонизаторы пытались стереть эти лингвистические следы.

«Кенгуру» долгое время считалось «неизвестным» ни на одном австралийском языке, и идея заключалась в том, что капитан Кук и Джозеф Бэнкс каким-то образом придумали это слово. Другая апокрифическая история гласит, что «кенгуру» на самом деле означает «я не знаю» на языке куугу йимидхирр. В этом анекдоте местные знания полностью стираются, в то время как Кук и Бэнкс выступают в роли героических первооткрывателей, которые нашли смысл в своем невежестве.

Так продолжалось до 1980 года, когда публикация R.M.W. Диксон Языки Австралии наконец уладили спор и подтвердили то, что коренные народы Северного Квинсленда знали с самого начала: универсальное слово «кенгуру» произошло от их языка.

Аналогичное запутывание происходит, когда вы ищите этимологию слова «шоколад» в английском языке. Говорят, что английское слово «шоколад» происходит от испанского «шоколад» или французского «chocolat». Последнее, в свою очередь, происходит от испанского «шоколад», и только на следующем этапе возвращается к науатль «chocolatl».”

Этимология немецкого «Schokolade» аналогичным образом подчеркивает внутриевропейскую передачу, производя немецкое «Schokolade» от голландского «шоколад», которое происходит от испанского «шоколад». Науатль упоминается только в конце этого списка.

В книге Imperial Eyes Мэри Луиза Пратт пишет, что «имперская тенденция видеть европейскую культуру, исходящую на колониальную периферию из самогенерирующего центра, заслоняла постоянное движение людей и идей в другом направлении» (стр.88).

Среди прочего, колониализм был огромным проектом передачи знаний от колонизированных колонизаторам. Третий урок «шоколада» — выявить большой обман, из-за которого все выглядит так, будто знания идут только в другом направлении.

Список литературы

Дакин, К., и Вичманн, С. (2000). Какао и шоколад: взгляд уто-ацтеков. Ancient Mesoamerica, 11 (1), 55-75.
Диксон Р. М. У. (1980). Языки Австралии .Кембридж: Издательство Кембриджского университета.
Хок, Х. Х. и Джозеф, Б. Д. (2009). История языка, изменение языка и языковые отношения: введение в историческую и сравнительную лингвистику (2-е изд.). Берлин и Нью-Йорк: Мутон де Грюйтер.
Пратт, М. Л. (2008). Imperial Eyes: написание путешествий и транскультуризация (2-е изд.). Лондон: Рутледж.

Язык

Язык Язык и познание
Информация с:
href = http: // pandora.cii.wwu.edu/vajda/ling201/test1materials/Animalchart.htm
http://cowgill.ling.yale.edu/sra/animals_cell.htm
What is human language?
Что такое человеческий язык? Есть ли язык у нечеловеческих существ?
Коммуникация у не-людей:
Коммуникация в смысле передачи и получения информации встречается даже у простых организмов, таких как бактерии, но наиболее знакомыми сигналами у других животных являются визуальные проявления различных видов, которые указывают на агрессию, подчинение, приглашения к спариванию. , и т.д.
Они могут включать в себя довольно сложные последовательности жестов и взаимодействий (например, гнездование и брачное поведение многих птиц). В других случаях простое выражение лица, поза или манера ходьбы могут служить сигналом, по которому другие могут получить информацию о намерениях, эмоциях и отношениях животного.
Самец райской птицы Отображение
Сигналы животных, какими бы сложными они ни были по форме (и каким бы сложным ни было передаваемое сообщение), являются единым целым. Весь танец ухаживания передает ощущение: «Я заинтересован в спаривании с вами, обеспечивая место гнездования и заботу о нашем потомстве.«Никакая часть танца не соответствует в точности части сообщения« обеспечение заботы »; сообщение не может быть минимально изменено, чтобы передать« Я заинтересован в спаривании, но не в заботе о нашем потомстве »,« Я был заинтересован в спаривании. (но меня больше нет) … »и т. д. Изменения в интенсивности могут отражать вариации в интенсивности сообщения (например, агрессию), но это единственный способ модуляции сообщений.
Наиболее широко обсуждаемое очевидное исключение из это обобщение — «танцевальный язык» некоторых видов пчел.Танец пчел передает информацию о (а) направлении, (б) расстоянии и (в) качестве источника пищи (или потенциального улья), каждый с точки зрения отдельного измерения танца.
Smithonian Honey Bee Dance, @ 2,5 мин.
Honey Bee Dance, @ 6 min.
Хотя содержание сообщения здесь можно разложить, и каждая часть связана с отдельным компонентом сигнала, элемент бесплатного комбинация. Каждый танец обязательно передает именно эти три вещи, и степень свободы, доступная для создания новых сообщений, не отличается от той, которая задействована (например, у собак) в передаче различных степеней страха или агрессии с помощью разной степени пилоэрекции (вставание шерсти).
Визуальные дисплеи — не единственный вид общения животных, другие включают слуховые сигналы (кваканье лягушки; крики и песни птиц; ультразвуковое общение летучих мышей, некоторых грызунов и дельфинов, а также инфразвуковые сигналы слонов). Химическая или обонятельная коммуникация имеет центральное значение для многих животных, включая моль, мышей и лемуров, а также кошек и собак. Дополнительные возможности коммуникации включают модуляцию электрических полей, создаваемых (и воспринимаемых) некоторыми видами рыб.
В некоторых из этих систем структура сигнала может быть довольно сложной, но сигнал имеет единое сообщение, которое он передает. Ни в коем случае нельзя создавать новые сообщения с помощью замен или других способов изменения сигнала.
Система коммуникации вида задана врожденно. Способность производить и интерпретировать соответствующие сигналы появляется у человека без какой-либо необходимой роли опыта. Общению с животными не учат (и не учат), но они развиваются как часть нормального процесса взросления.Животные, выращенные в условиях, в которых они лишены возможности подвергаться нормальному поведению сородича, все равно смогут общаться обычным для их вида способом, если им будет предоставлена возможность (исключения включают обучение вокалу, в ограниченной степени, у китообразных, таких как киты и дельфины, и несколько летучих мышей и три из двадцати семи отрядов птиц).
У тех птиц, которые учатся своим голосам, этому учат на основе раннего знакомства с соответствующими моделями, из которых они, в свою очередь, сочиняют свои собственные песни.Между видами существует много различий, но возникает четкое обобщение: для каждого вида существует определенный диапазон структур песни, которые люди могут изучить. Опыт играет роль в предоставлении моделей, на которых основывается песня взрослых, но (за исключением нескольких очень общих имитаторов, таких как лирохвост) эта роль весьма узко ограничена системой обучения песне отдельных видов.
Чем занимаются люди и чем они отличаются от других:
Как и системы общения других животных, человеческий язык глубоко укоренился в биологии человека.Однако, в отличие от других, он предоставляет безграничный диапазон отдельных отдельных сообщений.
Человеческий язык приобретается на определенном этапе развития в рамках ограниченного диапазона возможностей, подобно приобретению пения у птиц.
В отличие от коммуникативных сигналов других видов, человеческий язык находится под произвольным контролем, а лежащая в его основе нейробиология сосредоточена в корковых структурах, в отличие от подкоркового контроля, характерного для тех других видов, которые были изучены в этом отношении.
Определение человеческого языка:
Человеческий язык — это дискретная комбинаторная система, в которой элементы из ограниченного набора объединяются повторяющимся иерархическим образом для создания неограниченного числа потенциально новых сообщений.
Дискретный = индивидуально отдельные
Комбинаторные = можно комбинировать
Ограниченный набор = конечный набор возможностей
Повторяющийся = может повторяться несколько раз
Иерархический = фонемы (отдельные звуки в пределах языка) сгруппированы в морфемы ( смысловая единица языка) морфемы сгруппированы в слова, слова сгруппированы в словосочетания, фразы сгруппированы в предложения.
Неограниченное = бесконечное
Роман = уникальное
Комбинаторная структура языка определяется двумя вполне независимыми системами:
Фонемы: небольшой набор различных, индивидуально бессмысленных звуков, которые объединяются, чтобы образовать значимые слова и отличающие одно слово от другого (например, p, d и t в английских словах pad и bad; pat и bat).
Синтаксис: слова объединены и упорядочены, чтобы образовать фразы, предложения и предложения.
Использование этих двух систем называется двойственностью паттерна .
Эти свойства необходимы для общения на человеческом языке:
дискретных комбинаций
повторяющаяся иерархическая организация и
двойственность паттернов
Они делают большие словари практичными, а безграничное свободное выражение возможно.
Сравните неограниченный диапазон потенциально новых слов и предложений, которые может произнести любой (нормальный) носитель языка и другой говорящий на том же языке, со строго ограниченным набором значимых сигналов, доступных для других видов.Ни одна другая форма общения, встречающаяся в природе, не обладает такими свойствами. Человеческий язык, и особенно его синтаксическая организация, уникальны в животном мире.
Попытки научить системы с этими важными свойствами других животных не увенчались успехом. Несмотря на широко распространенные утверждения об обратном в популярной литературе, нет никаких доказательств того, что какое-либо животное, кроме человека, способно получить и использовать такую систему. Это не следует рассматривать как особо удивительное: если язык действительно встроен в биологию человека, нет никаких оснований ожидать, что он будет доступен для организмов с другими биологическими способностями, равно как и люди способны приобрести эхолокационные способности летучих мышей ( система, в равной степени основанная на конкретной биологии этих животных).
Но:
Канзи и Лексиграмма, 2 минуты
Канзи и новые предложения, 2 минуты
Канзи разводит костер, @ 1,5 минуты
Сью Сэвидж Рамбо на бонобо (20 минут)

15
Еще мысли о человеческом языке, некоторые уникальные характеристики человеческого языка:
Перемещение:
В отличие от других животных, люди имеют чувство прошлого и будущего. Горилла, например, не может рассказать другим гориллам о своем опыте общения с родителями в молодости, о своих приключениях в джунглях в прошлом или о каком-либо опыте прошлого.Использование языка для разговора о времени, отличном от «здесь и сейчас», характерно для людей. Смещение — это способность передавать значение, выходящее за пределы непосредственно воспринимаемой сферы пространства и времени.
Хотя некоторые животные, кажется, обладают способностями, присваивающими способности перемещения, у них нет свободы применять это в новых контекстах. Танец медоносной пчелы, например, указывает другим пчелам местонахождение богатых залежей пищи. Эта способность пчелы соответствует смещению в человеческом языке, за исключением отсутствия вариаций.Пчела часто повторяет одни и те же шаблоны в своем танце, тогда как люди могут изобретать новые контексты.
Открытость:
Способность говорить то, о чем раньше никогда не говорили, включая возможность выражать выдуманные идеи или ложь, также является особенностью человеческого языка (другие животные могут обманывать, но не делают этого, чтобы насколько мне известно, используйте для этого сигналы связи).
Свобода стимула:
Свобода стимула — еще один аспект, который отличает человеческий язык от общения животных.Медоносная пчела должна танцевать, а сурок должен издавать тот же крик, который указывает на то, что орел находится в поле зрения.
Люди могут говорить все, что им нравится, в любом контексте. Эта способность ограничена только в определенных церемониальных контекстах, таких как церковные службы и т. Д., Где ожидается соблюдение фиксированной формы. Возможность нарушить это фиксированное языковое поведение является источником шуток, таких как «нет» невесты на свадебной церемонии.
Произвол:
Почему таблица называется «таблицей»? Очевидно, вещь никогда не сообщала нам своего названия.И столы не шумят, как слова. То же самое относится к большинству слов нашего языка. Многие (но не все) слова и их значения не имеют никакого отношения. По звуковой структуре мы не можем сказать, какое значение стоит за ним (когда слова имитируют звук, это называется звукоподражанием; примерами могут быть брызги, капли, капли, брызги, брызги, брызги, брызги).
Голосовой тракт человека;
Сложный язык требует очень сложных речевых органов, которые позволят говорящему воспроизводить множество различных звуков.Органом речи такой сложности наделены только люди.
Три части аппарата, производящего речь у человека: легкие, голосовой ящик (гортань) и голосовой тракт (носовая и ротовая полости) .
Легкие производят первоначальный толчок воздуха, необходимый для каждого произнесения.
Гортань, или голосовой ящик, содержит голосовые связки (которые иногда неправильно называют голосовыми связками) и голосовую щель (пространство между голосовыми связками).Гортань расположена на верхней части раздела между дыхательным горлом и пищеводом (по которому пища попадает в желудок). Голосовые связки создают звонкие (z, d) или глухие звуки (s, t), вибрируя при закрытии или открытии соответственно.
Носовая и ротовая полости составляют голосовой тракт. В полости рта язык, губы и зубы используются для артикуляции различных согласных и гласных звуков речи. Некоторые языки, например, язык народа! Кунг Сан в Африке, используют звуки щелчков, которые полностью создаются в ротовой полости.Роль носовой полости — контролировать производство ротовых и носовых звуков. Чтобы издавать носовые звуки (m, n), задняя стенка рта опускается, и воздух выходит из носа.
Органы речи
Голосовые складки и голосовые связки
Что такое язык?
Люди могут общаться друг с другом, обмениваясь знаниями, убеждениями, мнениями, пожеланиями, угрозами, командами, благодарностями, обещаниями, заявлениями, чувствами; только наше воображение устанавливает пределы.
Невербальное общение может выражать многие из них: например, мы можем смеяться, чтобы выразить удовольствие, счастье или неуважение, мы можем улыбаться, чтобы выразить веселье, удовольствие, одобрение или горькие чувства, мы можем кричать, чтобы выразить гнев, волнение или страх, мы можем сжать кулаки, чтобы выразить решимость, гнев или угрозу, мы можем поднять брови, чтобы выразить удивление или неодобрение, и так далее, но наша основная система общения — это язык.
Язык можно определить как систему общения, основанную на словах и соединении слов в предложения. Общение посредством языка можно назвать лингвистическим общением, другие способы, упомянутые выше (смех, улыбка, визг и т. Д.), Являются типами неязыкового общения.
Большинство или все нечеловеческие виды могут обмениваться информацией, но, как известно, ни один из них не имеет системы общения со сложностью, которая в любом случае сравнима с языком. В первую очередь, они общаются неязыковыми средствами, такими как наша улыбка, смех, крик, сжатие кулаков и поднятие бровей.Шимпанзе, гориллы и орангутаны могут обмениваться разными видами информации, издавая разные крики, двигая лицом разными способами и двигая руками или руками в разных жестах, но у них нет слов и предложений. Двигаясь определенным образом, пчелы могут указывать другим работникам, где найти мед, но, по-видимому, не более того. Птицы поют разные песни, основные функции которых — защищать свою территорию или привлекать пару.
Язык кажется исключительно человеческим достоянием.
Сходство и различие человеческого и нечеловеческого общения:
Сходство: Оба состоят из знаков (форм со значением).
Шесть ключевых отличий:
Нечеловеческий: Признаки систем животных являются врожденными (жестко запрограммированными, предопределенными).
Человек: Способность к творчеству со знаками является врожденной, но сами знаки (слова) приобретаются (изучаются) культурным путем.
Не человек: Общение состоит из заданных ответов на стимулы.
Человек: Не ограничивается реакцией на стимулы.
Нечеловеческий: Каждый знак выполняет одну и только одну функцию; каждое значение может быть выражено только одним способом.
Человек: Знаки часто выполняют несколько функций; одно значение может быть выражено разными способами (или одна форма выражения, например смех, может выражать множество разных значений).
Нечеловеческий: Естественно не используется новым способом.
Человек: Креативный, может адаптироваться к новым ситуациям.
Нечеловеческий: Перечень знаков закрыт; может быть отправлено только определенное количество различных сообщений.
Человек: Открытый. Грамматика (правила синтаксиса) позволяет создавать практически неограниченное количество сообщений.
Нечеловеческий: Коммуникационные сигналы изменяются чрезвычайно медленно, со скоростью генетической эволюции.
Человек: Язык быстро меняется как культурный феномен.
Патрисия Куль, Лингвистический гений младенцев, выступление на TED, @ 10 мин.
Деб Рой, выступление на TED (20 мин)
Эволюция языка:
http://www.linguisticsociety.org/sites /default/files/LanguageBegin.pdf
Происхождение человеческого языка:
Вопрос не в том, как языки постепенно со временем превратились в языки современного мира.Скорее, это то, как человеческий вид со временем развился так, что мы (а не наши ближайшие родственники, шимпанзе и бонобо) стали способны использовать язык.
Никакая другая естественная система общения не сравнится с человеческим языком. Человеческий язык может выражать мысли на неограниченное количество тем (погода, война, прошлое, будущее, математика, сплетни, сказки, как починить раковину и т. Д.).
Может использоваться не только для передачи информации, но и для запроса информации (вопросов) и отдавать приказы.
В отличие от любой другой системы общения с животными, она содержит выражение для отрицания; что такое , а не .
Каждый человеческий язык имеет словарь из десятков тысяч слов, составленный из нескольких десятков бессмысленных звуков речи (фонем). Говорящие могут составлять неограниченное количество фраз и предложений из слов плюс небольшой набор префиксов и суффиксов (морфем), а значения предложений строятся из значений отдельных слов.
Что еще более примечательно, так это то, что каждый нормальный ребенок изучает всю систему, слыша, как ее используют другие.
Нечеловеческие коммуникационные системы, напротив, обычно имеют не более нескольких десятков различных звонков или звуков, и они используются только для передачи непосредственных вопросов, таких как еда, опасность, угроза или примирение.
Для животных, которые используют комбинации звуков (например, некоторые певчие птицы и некоторые киты), значения комбинаций не складываются из значений частей (синтаксиса нет).
А попытки научить обезьян какой-либо версии человеческого языка дали лишь элементарные результаты (жесты и лексиграммы). Таким образом, свойства человеческого языка кажутся уникальными в мире природы.
Как мы попали отсюда сюда? Все современные языки, включая языки культур охотников-собирателей, имеют множество слов, могут использоваться для разговора о чем угодно под солнцем и могут выражать отрицание. Когда мы писали о человеческом языке (около 5000 лет назад), все выглядело в основном так же.Языки действительно постепенно меняются с течением времени, иногда из-за изменений в культуре и моде, иногда в ответ на контакт с другими языками, но базовая архитектура и выразительная сила языка остаются неизменными.
Возникает вопрос, как появились свойства человеческого языка. Очевидно, это не могла быть кучка пещерных людей, сидящих без дела и решающих создать язык, поскольку для этого им нужно было изначально иметь язык. Можно предположить, что гоминиды (человеческие предки) начинали с кряхтения, улюлюканья или крика, и постепенно это каким-то образом превратилось в язык, который мы имеем сегодня.Проблема в том, что «постепенно» и «как-то». Шимпанзе тоже кряхтят, кричат и кричат. Что случилось с людьми примерно через 6 миллионов лет с тех пор, как линии гоминидов и шимпанзе разошлись, и когда и как в общении гоминидов появились свойства современного языка?
Конечно, людей от шимпанзе отличает множество других свойств, помимо языка: нижние конечности, подходящие для прямой ходьбы и бега, противопоставленные большие пальцы рук, отсутствие волос на теле, более слабые мышцы (особенно мышцы челюсти), меньшие зубы и больший мозг, с некоторым количеством головного мозга. сайты, специализирующиеся на языках.Согласно современным представлениям, изменения, решающие для языка, коснулись не только размера мозга, но и видов задач, которые он может выполнять, то есть программного обеспечения или врожденных способностей, которыми он снабжен. Таким образом, вопрос о происхождении языка основан на 1) различиях, которые существуют между мозгом человека и шимпанзе, 2) когда эти различия возникли, и 3) под каким эволюционным давлением.
Что мы ищем?
Основная трудность при изучении эволюции языка состоит в том, что свидетельств очень мало.Разговорные языки не оставляют окаменелостей, а окаменелые черепа говорят нам только общую форму и размер мозга гоминидов, а не то, что мозг может сделать. Единственное достоверное свидетельство, которое у нас есть, — это форма речевого тракта (рта, языка и горла): до тех пор, пока люди современного анатомического типа, около 100000 лет назад, форма речевых трактов гоминидов не допускала современного диапазона речевых звуков. . Но это не значит, что язык обязательно зародился именно тогда. Раньше гоминиды могли иметь своего рода язык, в котором использовался более ограниченный диапазон согласных и гласных, и изменения в голосовом тракте могли иметь только эффект ускорения и выразительности речи.Некоторые исследователи даже предполагают, что язык начинался как язык жестов, а затем (постепенно или внезапно) переключился на вокальную модальность, оставив современные жесты в качестве остатка.
Один из важных вопросов заключается в том, в какой степени у животных обнаружены предшественники человеческой речи. Например, насколько похожи системы мышления обезьян на наши? Включены ли в них вещи, которые гоминиды сочли бы полезным выразить друг другу? Действительно, существует определенный консенсус в отношении того, что пространственные способности обезьян и их способность согласовывать свой социальный мир обеспечивают основу, на которой может быть построена нейронная система человека для выражения языка.
Связанный с этим вопрос заключается в том, какие аспекты языка являются уникальными для языка и какие аспекты просто опираются на другие человеческие способности, не общие с другими приматами?
Этот вопрос вызывает особые споры. Некоторые исследователи утверждают, что все в языке построено на других человеческих способностях: способности к вокальному подражанию, способности запоминать огромное количество информации (и то и другое необходимо для изучения слов), желанию общаться, пониманию намерений и убеждений других. , и умение сотрудничать.Текущие исследования, кажется, показывают, что эти человеческие способности отсутствуют или менее развиты у обезьян. Другие исследователи признают важность этих факторов, но утверждают, что мозг гоминидов требовал дополнительных изменений, которые адаптировали его специально для языка.
Это произошло сразу или поэтапно?
Как произошли эти изменения? Некоторые исследователи утверждают, что они произошли одним прыжком, создав в результате одной мутации целостную систему в мозгу, с помощью которой люди выражают сложные значения посредством сочетаний звуков.Эти исследователи также склонны утверждать, что есть несколько аспектов языка, которые еще не присутствуют у животных.
Другие исследователи подозревают, что особые свойства языка развивались поэтапно, возможно, в течение нескольких миллионов лет, через последовательность линий гоминидов. На ранней стадии звуки использовались бы для обозначения широкого круга объектов и действий в окружающей среде, и люди могли бы изобретать новые словарные элементы, чтобы говорить о новых вещах. Для достижения большого словарного запаса важным достижением была бы возможность формировать сигналы в последовательности дискретных речевых звуков (согласных и гласных), а не в неструктурированные призывы.Это потребует изменений в том, как мозг контролирует голосовой тракт и, возможно, в том, как мозг интерпретирует слуховые сигналы (хотя последнее снова является предметом серьезных споров).
Эти два изменения сами по себе дадут систему коммуникации, состоящую из отдельных сигналов, лучшую, чем система шимпанзе, но далекую от современного языка.
Следующим вероятным шагом будет возможность связать несколько таких «слов», чтобы создать сообщение, построенное на значениях его частей.Это все еще не так сложно, как современный язык, однако он может иметь элементарный характер «я, Тарзан, ты, Джейн» и все же быть намного лучше, чем высказывания из одного слова.
Фактически, мы действительно находим такой «протоязык» (гипотетический недокументированный родительский язык, от которого произошли настоящие языки) у двухлетних детей, в начальных усилиях взрослых, изучающих иностранный язык, и в так называемом « pidgins ‘, системы, созданные взрослыми людьми, говорящими на разных языках, когда им нужно общаться друг с другом для торговли или другого рода сотрудничества.
Это привело некоторых исследователей предположить, что система «праязыка» по-прежнему присутствует в современных человеческих мозгов, скрытые под современной системы, за исключением, когда последний ослабляется или еще не разработаны.
Окончательное изменение или ряд изменений хотело бы добавить к «праязыку» более богатой структуре и включают такие грамматические устройства, как множественные число маркеров, напряженные маркер, относительные положения (положения, начиная с тем, кто, что, который, где, когда, что определить или идентифицировать существительное перед ними; е.g., «Вы знаете девушку, которая пошла в школу на прошлой неделе?» ) и дополнительные предложения (предложение, которое завершает значение существительного или глагола) (например, «Джо думает, , что земля плоская »). Опять же, некоторые предполагают, что это могло быть чисто культурным развитием, а некоторые думают, что это потребовало генетических изменений в мозгу говорящих. Жюри пока еще нет.
Когда все это произошло? Опять же, очень сложно сказать. Мы действительно знаем, что что-то важное произошло в человеческом роде между 100 000 и 50 000 лет назад: именно тогда мы начинаем находить культурные артефакты, такие как предметы искусства и ритуалы, свидетельства того, что мы бы назвали цивилизацией.Что изменилось в этом виде в этот момент? Неужели они просто стали умнее (даже если их мозг внезапно не стал больше)? Неужели они внезапно развили язык? Стали ли они умнее из-за интеллектуальных преимуществ, которые дает язык (например, способности сохранять устную историю на протяжении поколений)? Если это было тогда, когда они разработали язык, изменились ли они с без языка на современный язык или, возможно, с «протоязыка» на современный язык? А если второе, то когда возник «протоязык»? Говорили ли неандертальцы на протоязыке? На данный момент мы не знаем.
Из Африки
Недавно появился заманчивый источник доказательств. Было показано, что мутация в гене под названием FOXP2 приводит к дефициту как речи, так и контроля над лицом и ртом. Этот ген представляет собой слегка измененную версию гена, обнаруженного у обезьян, и, похоже, он приобрел свою нынешнюю форму между 200 000 и 100 000 лет назад. Поэтому очень заманчиво называть FOXP2 «языковым геном», но почти все считают это чрезмерным упрощением. Вдобавок ко всему, несмотря на большие успехи в нейробиологии, в настоящее время мы очень мало знаем о том, как гены определяют рост и структуру мозга или как структура мозга определяет способность использовать язык.Тем не менее, если мы когда-либо собираемся узнать больше о том, как развивалась способность человека к языку, наиболее многообещающие доказательства, вероятно, будут получены из генома человека, который хранит так много из истории нашего вида. Задача будущего — расшифровать его.
Недавний эксперимент по эволюции языка:
http://www.sciencemag.org/news/2015/01/human-language-may-have-evolved-help-our-ancestors-make-tools
Человеческий язык мог развиться, чтобы помочь нашим предкам создавать инструменты.
Новое исследование пришло к выводу, что язык, возможно, возник на раннем этапе человеческой эволюции, потому что он помогал нашим предкам учить друг друга изготовлению каменных орудий — навык, который имел решающее значение для впечатляющего успеха нашей родословной.
Исследователи давно обсуждают, когда люди начинают разговаривать друг с другом. Оценки колеблются в широких пределах: от 50 000 лет назад до зарождения человеческого рода более 2 миллионов лет назад. Но слова не оставляют следов в археологической летописи.Поэтому исследователи использовали косвенные индикаторы символических способностей, таких как раннее искусство или сложные навыки изготовления инструментов. Однако эти косвенные подходы не смогли разрешить споры о происхождении языка.
Команда под руководством Томаса Моргана, психолога из Калифорнийского университета в Беркли, подошла к решению этой проблемы совершенно по-другому. Вместо того, чтобы рассматривать создание инструментов как показатель языковых способностей, он и его коллеги исследовали, как язык может помочь современным людям научиться создавать такие инструменты.Исследователи набрали 184 студента из Университета Сент-Эндрюс в Соединенном Королевстве, где базировались некоторые члены команды, и разделили их на пять групп.
Первого человека в каждой группе археологи научили делать артефакты, называемые олдовскими инструментами, которые включают довольно простые каменные отщепы, которые были изготовлены первыми людьми примерно 2,5 миллиона лет назад. Эта технология, названная в честь знаменитого ущелья Олдувай в Танзании, где археологи Луи и Мэри Лики обнаружили орудия труда в 1930-х годах, заключается в ударе каменного «молотка» по каменному «ядру» таким образом, чтобы отщеп оказалось достаточно острым, чтобы разделить животное удалено.
Изготовить каменные орудия — сложнее, чем вы думаете, @ 7 мин.
Чтобы получить полезный отщеп, нужно ударить по стержню в нужном месте и под нужным углом. Студенты в каждой из пяти групп научились производить олдуванские хлопья по-разному.
Испытуемым в первой группе были предложены каменный стержень, молоток и несколько образцов готовых отщепов, и им сказали, чтобы они сами справились с этим.
В следующей группе второй ученик научился создавать инструменты, просто наблюдая за первым испытуемым (который был обучен) и пытался воспроизвести то, что он или она делал, без какого-либо взаимодействия между ними.
В третьей группе испытуемые активно показывали друг другу, что они делают, но без жестов.
В четвертой группе можно было жестикулировать и указывать пальцем, но не разговаривать.
В пятой группе «учителю» разрешалось разговаривать с «учеником» и говорить все, что было необходимо.
В каждой группе ученик стал учителем в следующем туре. Таким образом, исследовательская группа создала пять различных «цепей передачи» мастеров Oldowan, которые в общей сложности произвели более 6000 чешуек.
Результаты эксперимента поразили:
Как и следовало ожидать, испытуемые, сидящие в одиночестве и пытающиеся «реконструировать» олдованские отщепы, просто глядя на керны, молотки и образцы отщепов, имели лишь ограниченный успех.
У студентов, которые просто наблюдали за тем, как другие создают инструменты, улучшилась очень незначительная успеваемость.
Только группы, в которых разрешалось жестовое или словесное обучение, выполнялись значительно выше базового уровня обратной инженерии по нескольким показателям мастерства изготовления инструментов, например:
общее количество произведенных хлопьев, которые были достаточно длинными и достаточно острыми, чтобы быть жизнеспособными
пропорция попаданий, которые привели к появлению жизнеспособных хлопьев.
Жестовое обучение удвоило , а словесное обучение в четыре раза увеличило вероятность того, что одиночный удар приведет к образованию жизнеспособной чешуи.
Для тех исследователей, которые считают, что жестовая коммуникация была прелюдией к разговорной речи, этот эксперимент предоставляет некоторые доказательства, поскольку жесты были эффективны в этих экспериментах. Исследователи приходят к выводу, что для успешного распространения даже самой ранней из известных технологий изготовления инструментов более 2 миллионов лет назад потребовались бы способности к обучению, а также, возможно, возникновение устной речи, по крайней мере, протоязыка.«Способность быстро делиться навыками изготовления олдовских орудий принесла бы пользу в фитнесе» древним людям, например, большая эффективность в разделке животных; Дарвиновский естественный отбор действовал бы для постепенного улучшения примитивных языковых способностей, что в конечном итоге привело бы от протоязыка к полноценным, семантически сложным языкам, на которых мы говорим сегодня.
Комментарии других ученых к статье:
Томас Саддендорф, психолог из Университета Квинсленда, Св.Люсия из Австралии: «Это захватывающий документ», потому что он «прекрасно демонстрирует силу передачи учения и символов в контексте, который имел решающее значение для эволюции человека». Хотя Суддендорф считает интерпретации команды «разумными» и «правдоподобными», он предупреждает, что экспериментальные результаты не могут считаться прямым доказательством лежащей в их основе теории. Во-первых, субъекты «уже владеют языком и выросли на нем», и поэтому можно ожидать, что они будут учиться более эффективно, если смогут разговаривать друг с другом, что, возможно, не было правдой для наших самых ранних предков.
Дитрих Стаут, археолог из Университета Эмори в Атланте: «Основная сила статьи состоит в том, что в ней применен экспериментальный подход к вопросам, которые в остальном в значительной степени решались с помощью интуиции или здравого смысла». По словам Стаута, слабым местом исследования является то, что испытуемым было дано всего 5 минут на изучение техники изготовления инструментов, а затем не более 25 минут на изготовление олдуванских хлопьев. Если бы им дали больше времени, предполагает Стаут, дополнительная практика могла бы стереть «любую заметную разницу в условиях передачи».
Кери Шиптон, археолог из Кембриджского университета в Соединенном Королевстве: «Эта статья, возможно, выходит за рамки своих интерпретаций», потому что испытуемые выросли с языком, но «они не выросли с каменными инструментами», как это делали первые люди. . «
Марк Пейджел, выступление на TED, Как язык трансформировал человечество (20 мин)
Список того, что такое человеческий язык (и чем он отличается от нечеловеческого общения), взят из всех заметок выше:
Он имеет возможность создавать безграничный диапазон отдельных отдельных сообщений.Элементы из ограниченного набора (фонемы) объединяются повторяющимся иерархическим образом, образуя неограниченное количество потенциально новых сообщений, включая возможность выражать выдуманные вещи или ложь.
Человеческий язык находится под произвольным контролем (не контролем стимулов). Я думаю, это то же самое, что сказать, что люди могут говорить все, что им нравится, в любом контексте (они не контролируются контекстом).
Нейробиология, лежащая в основе человеческого языка, сосредоточена в корковых структурах, в отличие от подкоркового контроля, характерного для других видов.
Человеческий язык, и особенно его синтаксическая организация, уникальны в животном мире. Ни один другой вид не демонстрирует свидетельств синтаксиса.
Нет убедительных доказательств того, что какое-либо животное, кроме человека, способно приобретать и использовать человеческий язык (я могу не согласиться с этим).
Люди используют язык, чтобы говорить о прошлом и будущем (время, отличное от настоящего).
Человеческий язык опирается на биологический аппарат (гортань, голосовые связки, голосовую щель), которым нечеловеческие существа не обладают.
Люди общаются как лингвистически (использование языка), так и не-лингвистически (использование жестов, мимики и т. Д.). Нелюди общаются только неязыковыми средствами (взгляды, мимика, крики, танцы, песни, звуки и т. Д.).
Нечеловеческое общение является врожденным (необучаемым). Люди изучают определенный язык или языки в культурном отношении (хотя способность к этому является врожденной).
Human Language содержит выражение отрицания, что означает , а не .
Афазия Брока и Вернике, 2 коротких клипа
Попугай Эйнштейн, @ 6 мин.
Попугай Алекс, @ 12 мин.
Язык дельфинов, @ 15 мин.
2 дельфина общаются, @ 2 мин.
Лаура Шульц, Удивительно логичный разум младенцев. TED talk (20 мин)
Txtng убивает язык. JK! Джон Маквортер, выступление на TED (13 мин)
19 Тед говорит на языке
Дикий ребенок
Познание человека и приматов:
От: Беран, М.М. (2017). Ошибаться свойственно (не только) человеку: способность ошибаться как окно в познание приматов. Comparative Cognition & Behavior Reviews, 12, 57-81.
Наши органы чувств обеспечивают контакт с окружающим миром посредством таких сенсорных процессов, как обоняние, вкус, зрение, осязание и слух.
Большая часть нашего поведения зависит от наших чувств. Мы не могли перемещаться, различать безопасные и опасные объекты или события или понимать общение людей вокруг нас без наших сенсорных систем.
Мы думаем, что видим, слышим, пробуем на вкус, обоняем и прикасаемся к реальному миру таким, какой он есть. Мы считаем, что наши органы чувств создают истинную картину реальности, поскольку мы можем видеть, слышать или трогать ее. Но действительно ли наши чувства передают реальность?
Вопрос о том, передают ли наши чувства реальность, отличается от вопроса о том, работают ли наши чувства. У большинства из нас работают наши чувства. То, насколько хорошо они выполняют свою работу, во многом способствует пониманию окружающего нас мира.
Определим два термина.
Ощущение относится к процессу восприятия окружающей среды посредством прикосновения, вкуса, зрения, звука и запаха. Эта информация отправляется в наш мозг в форме, закодированной в химические и электрические сигналы. Например, мы обнаруживаем молекулы вкуса и звуковые волны.
Когда эта информация закодирована в нервной системе, происходит восприятие.
Восприятие — это способ интерпретации ощущений и понимания всего, что нас окружает. Восприятие включает познание (умственное действие или процесс приобретения знания и понимания посредством мысли, опыта и чувств).
Процессы ощущения и восприятия интегрированы, и бывает трудно отличить ощущение от восприятия.
Лучший способ проиллюстрировать, что то, что мы чувствуем и воспринимаем, может не отражать реальность, — это взглянуть на иллюзии. Иллюзии — это неправильные представления.
Иллюзия Мюллера-Лайера. Простое добавление линий, часто называемых стрелками, в конец вертикальных линий, изменяет видимую длину линий. Прикрепление одного набора наконечников стрелок так, чтобы они указывали внутрь, а другого — так, чтобы они указывали, приводит к тому, что две вертикальные линии кажутся разной длины.Если мы видим мир таким, какой он есть, почему это должно быть так?
Иллюзия Мюллера-Лайера
Иллюзия постоянства размера
Эта иллюзия постоянства размера возникает из-за того, что наши представления о размере объектов относительно постоянны, несмотря на то, что фактический размер объектов сильно зависит от расстояния.
Shepherd Tone Illusion
Звуки играют парами. Второй тон всегда звучит выше предыдущего; в следующей паре тонов первый тон идентичен второму тону предыдущей пары.Тем не менее, в конце концов, последовательность остается на том же месте, что и в начале.
Если мы просто видим, слышим, прикасаемся, нюхаем и пробуем на вкус мир таким, какой он есть, почему мы испытываем иллюзии? Означает ли это, что мы не видим мир таким, какой он есть?
Наши чувства работают? Да, именно так мы ориентируемся в мире. Однако вопрос о том, из чего на самом деле состоит мир, — сложный вопрос. Эти иллюзии говорят нам о том, что мы не просто копируем внешний мир в своем уме. Должно происходить что-то еще (восприятие), иначе иллюзии не стали бы частью нашей жизни.
То, что мы видим, слышим, пробуем на вкус, осязаем или обоняем, — это не просто результат того, что происходит в мире; это также зависит от психологических процессов, которые принимают во внимание то, что мы ожидаем увидеть, услышать, попробовать на вкус и т. д. В примере о том, что наши ожидания от увиденного определялись другими фигурами вокруг центральной фигуры.
В иллюзии вазы вы можете увидеть либо вазу в центре фигуры, либо два лица, смотрящих друг на друга по бокам фигуры. Стимул никоим образом не меняется, когда вы видите ту или иную интерпретацию.Не меняется и контекст. Вы контролируете то, что видите. Вы переключаетесь между двумя интерпретациями.
Vase Illusion
Таким образом, наши сенсорные системы не просто создают копию мира. Иллюзии и связь нашего опыта с познанием подразумевают, что то, что делают наши чувства, отличается от действий сложных записывающих устройств. Но то, что мы не воспринимаем точную копию мира, не означает, что наши чувства бесполезны.
Ощущение и восприятие возникли в результате естественного отбора
Дарвин предложил механизм эволюции, естественный отбор, согласно которому характеристики (адаптации), которые лучше всего помогают организму выживать и воспроизводиться, с большей вероятностью будут переданы последующим поколениям. чем те, которые не так эффективны.
Итак, способность людей обонять, слышать, видеть, пробовать на вкус и осязать помогла нашим биологическим предкам выжить, и именно поэтому у нас есть эти чувства.
Все особенности нашего макияжа, включая сенсорные системы, являются результатом естественного отбора. Поскольку органы чувств эволюционировали, не следует ожидать, что они работают, потому что воссоздают идеальную модель мира. Чувства должны создать только работающую модель, а не идеальную. Пока то, как работают наши чувства, позволяет нам функционировать в этом мире и выживать, им не нужно создавать переживания, которые полностью напоминают реальный физический мир. Он должен значимо соответствовать физическому миру, чтобы мы могли функционировать, но он не обязательно должен напоминать сам физический мир.
Кроме того, мы не должны ожидать, что чувства каждого животного будут создавать ту же модель мира, что и наши чувства. Ваша домашняя собака или кошка не воспринимают мир так, как вы. Поскольку чувства работают, чтобы служить потребностям вида в среде, в которой они развивались, у других животных должны быть чувства, которые работают в соответствии с их потребностями в окружающей среде.
Изучение когнитивных способностей людей и не-людей с помощью иллюзий:
В 20 веке произошел сдвиг в том, как люди думают о нечеловеческих животных, их поведении и когнитивных процессах, которые могут лежать в основе их поведения.
Первоначально эти подходы были сосредоточены в основном на таких аспектах когнитивной психологии человека, как память, способности восприятия и феномен обучения. Позже исследования все больше фокусировались на таких конструкциях, как теория разума, обман, чтение мыслей, совместное принятие решений, метапознание, мысленное путешествие во времени и другие.
Часто стратегия исследования заключалась в том, чтобы продемонстрировать какие-то новые способности у данного вида и связать эти способности с эволюцией человеческого познания.Это был успешный подход. Сейчас мы знаем о сознании многих видов гораздо больше, чем 20, 50 и, конечно, 100 лет назад, и область познания животных продолжает генерировать новые и захватывающие доказательства когнитивных способностей животных.
Люди — вид с высокой степенью визуализации, и мы полагаемся на визуальное восприятие, чтобы предоставить нам информацию, выходящую за рамки физических ощущений, регистрируемых сетчаткой. Обычно это работает хорошо, потому что наше визуальное восприятие позволяет нам представлять и размещать фигуры, формы и другие виды концептуальной информации (например, размер или количество), которая не обязательно может соответствовать тому, что мы ощущаем из окружающей среды.Это позволяет нам иметь дело с частично скрытыми стимулами как с единым целым, воспринимать непрерывность стимулов, предвидеть будущее направленное движение стимулов, учитывать визуальные подсказки, такие как затенение и относительные размеры предметов на разных расстояниях и пространственных масштабах.
Однако иллюзии восприятия являются платой за эти преимущества, и они являются результатом основных принципов нейронной организации, которые в противном случае обеспечивают нам полезное психологическое взаимодействие с реальным миром.
Люди также полагаются на интуитивное чувство статистической вероятности для поддержки быстрого и, как правило, точного принятия решений. Однако цена такой эвристики (умственных сокращений для решения проблем) проявляется в форме предубеждений, возникающих из-за неправильного понимания истинной вероятности происходящих событий и непризнания роли контекста в том, как мы рассматриваем отдельные варианты.
Кроме того, получение ресурса сразу же, а не после задержки, часто может дать преимущество (например,g, собирая пищу и съедая ее сразу же, а не позже, как только она будет найдена), но цена за то, чтобы всегда брать что-то немедленно, заключается в том, что иногда упускается возможность получить лучшую награду, которая откладывается с большей задержкой. Здесь возникает конфликт между импульсивностью и самоконтролем или ожиданием лучшего, но более отсроченного результата. Таким образом, вопросы, связанные с иллюзиями, интуитивной статистической вероятностью и задержкой удовлетворения, проинформировали о некоторых недавних исследованиях того, как человеческое и нечеловеческое познание схожи или различаются.
Иллюзии восприятия;
Когда люди судят о количествах, возникают определенные иллюзии. Одна из них, иллюзия регулярной случайной численности, возникает, когда люди склонны переоценивать количество элементов в массиве, который имеет согласованное и регулярное расположение, например, когда все элементы выстроены в ряды и столбцы, по сравнению с тем, что имеет случайное расположение. .
Пример регулярной случайной численности
Когда макаки-резусы и люди получали одну и ту же задачу, оба вида продемонстрировали доказательства этой иллюзии.
Люди также демонстрируют тенденцию недооценивать количество элементов в массиве, когда эти элементы вложены друг в друга (как в случае концентрических кругов), по сравнению с тем, когда они пространственно различны, и такое же смещение обнаруживается у макак-резусов.
Эти результаты предполагают, что механизмы, которые генерируют количественные представления, похожи у разных видов приматов и могут отражать фундаментальные аспекты перцепционной обработки, которые у приматов общие.
Другая иллюзия восприятия / количества, о которой впервые сообщили у людей, — это иллюзия пасьянса (рис. 1).Даже после того, как им сказали, что на каждом из этих двух изображений ровно 16 черных и 16 белых точек, люди считают, что на изображении слева больше белых точек, чем черных точек, а на изображении на изображении больше черных точек, чем белых. правильно.
Пасьянс (вверху) и иллюзии Эббингауза-Титченера (внизу)
Шимпанзе не видят этой иллюзии. Чтобы задать этот вопрос шимпанзе, им предлагают две смешанные схемы пищевых продуктов, при этом один тип пищи является наиболее предпочтительным, а другой — менее предпочтительным.Когда в одном наборе было больше предметов с высоким предпочтением и меньше предметов с низким предпочтением (а другой был перевернут), неудивительно, что шимпанзе выбрали набор с большим количеством предметов с высоким предпочтением.
Однако, когда еда была расставлена, как показано на Рисунке 1, с предметами повышенного предпочтения, расположенными в центре или на периферии, шимпанзе выбрали любое расположение в равной степени, что указывает на то, что иллюзия не влияла на их выбор (в отличие от людей, которые постоянно думают, что есть в центре больше элементов, чем на периферии).Люди, получив фотографии наборов еды, последовательно выбирают набор из расположенных в центре предметов с более высокими предпочтениями.
Если люди уникальны в своем устойчивом восприятии этой иллюзии, это может высветить определенные связанные с мозгом (или факторы окружающей среды, такие как культура), которые способствуют такому опыту.
Иногда у разных видов наблюдаются противоположные реакции на зрительные стимулы. Одним из примеров этого является иллюзия Эббингауза-Титченера, которая была представлена множеству видов животных, кроме человека, но с очень разными результатами (см. Рисунок 1).Павианы не испытывают иллюзий. Существует обратная иллюзия Эббингауза-Титченера у голубей и кур бантам. Другие виды, не относящиеся к приматам, продемонстрировали свидетельства восприятия этой иллюзии в направлении, указанном людьми (дельфины; домашние цыплята; краснохвостая рыба-колено).
Во всех этих случаях ключевой проблемой является то, что изучение иллюзий у разных видов, а не только у людей, говорит нам кое-что о факторах, которые могут способствовать их возникновению. Эти факторы, вероятно, не являются результатом различий в сенсорном опыте, а вместо этого отражают различия в мозговых процессах, связанных с этими сенсорными переживаниями, возможно, в сочетании с конкретными индивидуальными переживаниями с определенными видами стимулов.
Предубеждения и эффекты контекста:
Многие эффекты контекста были изучены на людях, что выдвинуло на первый план еще одну область, подверженную ошибкам в человеческих суждениях и принятии решений. Например, формулировка вопросов в терминах выигрышей и проигрышей может повлиять на выбор, который делают люди, обычно с большим избеганием риска (избеганием), когда выбор формулируется в терминах потерь.
У животных, кроме человека, эти эффекты часто можно продемонстрировать в экспериментах по выбору пищи, в которых используются контекстные сигналы, не связанные напрямую с количеством или качеством пищи.
Шимпанзе — отличные распознаватели количества пищи, иногда сравнимые с человеческими способностями в различении очень небольших различий. Вдобавок, как и взрослые люди, они и другие человекообразные обезьяны, похоже, понимают сохранение количества.
Сохранение количества видео (39 сек)
Тем не менее, они также иногда показывают варианты, которые не приводят к получению наибольшего количества еды. Например, они выберут меньшее общее количество еды из одного набора предметов по сравнению с большим количеством еды из другого набора, если первый набор содержит самый большой отдельный предмет еды.
Люди будут кормить себя меньше, если им дают маленькую тарелку, и больше еды, когда им дают большую тарелку, очевидно, не осознавая, что они делают это; на их оценки количества пищи также влияет размер тарелки.
Задача для шимпанзе была создана, чтобы соответствовать задаче, используемой для человека, в которой порции на маленьких тарелках, как сообщалось, были больше, чем те же порции, подаваемые на больших тарелках.
Как и люди, шимпанзе совершили ту же ошибку, переоценив количество еды на маленьких тарелках по сравнению с большими тарелками.Шимпанзе выбирали между круглыми ломтиками пищи или грудой кусочков злаков (рис. 2). Когда размер тарелки контролировался (т.е. обе тарелки были большими или обе были маленькими), шимпанзе выбирали большее количество пищи. Когда равное количество еды находилось на тарелках разного размера, они проявляли склонность к выбору тарелки меньшего размера, предположительно потому, что они воспринимали ее как содержащую больше еды (B). В некоторых случаях они даже выбирали действительно меньшее количество еды, когда ее подавали на тарелке меньшего размера (С).
Иллюзия количества
Другие эффекты контекста также влияют на выбор пищи у шимпанзе. Люди демонстрируют так называемый эффект «меньше — лучше», когда их просят принять решение о выборе предмета, который они ценят, например, мороженого. Если в большом контейнере содержится больше мороженого, чем в маленьком, люди склонны придавать большее значение меньшему количеству мороженого, потому что оно более полно заполняет или переполняет контейнер.
Шимпанзе делают то же самое. Когда им давали зефир или желе в маленьких или больших прозрачных чашках, они предпочитали чашки, которые выглядели более наполненными, даже если они содержали меньшее количество пищи (рис. 3).
Эффект «меньше — лучше»
Кажется, что даже такие аспекты пищевых продуктов, как целостность, влияют на выбор поведения шимпанзе. Например, шимпанзе предпочитают наборы закусочных чипсов, которые содержат меньше всего корма, если эти чипсы целые, по сравнению с наборами, состоящими из большего количества еды, состоящей из осколков.
Это верно, хотя нет никакой разницы в том, сколько времени требуется шимпанзе, чтобы съесть эту пищу. Что-то в целостности предметов увеличивает их ценность и является мотивацией выбора.
Почему люди и шимпанзе могут разделять некоторые иллюзии?
Восприятие размеров порций как сильно зависит от контекста, в котором этот корм представлен (например, размера, цвета и формы контейнеров, содержащих корм), может быть адаптивной иллюзией для определенных условий кормодобывания, в которых Лучше всего приобретать предметы не обязательно в наибольшем количестве, а те, которые имеют определенные характеристики (например, самый большой предмет или самый красный предмет, который может коррелировать с такими вещами, как спелость).
То, что такие короткие правила для выбора могут быть общими для разных видов, предполагает общую когнитивную систему, которая уравновешивает быстрые пути для быстрого выбора с механизмами, которые в противном случае отлично подходят для точного представления количеств.
Другие эффекты контекста также очевидны для разных видов. В эффекте приманки предпочтения между двумя элементами меняются, когда вводится третий элемент, даже если у человека нет желания выбирать третий элемент. Тем не менее, этот третий и нежелательный пункт меняет отношение к двум другим вариантам.
Например, если вам предложат выбор между местами в первом ряду на концерте за 200 долларов или местами в 50-м ряду за 100 долларов, вы можете счесть оба варианта одинаково привлекательными. Однако, если бы вам затем предложили выбор мест в 50-м ряду за 150 долларов, вы не только сразу отказались бы от этого выбора, но и могли бы увидеть билеты за 100 долларов для 50-го ряда как лучший выбор, чем места в первом ряду.
Эффект приманки был хорошо задокументирован на людях, в том числе в ситуациях, когда потребители оценивают продукты.
Есть свидетельства того, что нечеловеческие существа также подвержены ложным стимулам.
В тестах на выбор человека их просят оценить размер прямоугольников в различных ориентациях. Наличие асимметричной приманки меняло то, как люди реагировали на другие стимулы.
Этот тест был адаптирован для обезьян, сначала обучая их выбирать больший (большую площадь) из двух прямоугольников на экране компьютера.
Один прямоугольник был выше и меньше ширины, а другой — шире и меньше, что давало два измерения. (высота и длина), которые могут быть учтены в глобальном значении области для этой опции.
Когда обезьяны научились выбирать больший прямоугольник, была введена приманка с наименьшей площадью из трех прямоугольников. Однако он соответствовал ориентации одного из других вариантов.
Когда он соответствовал ориентации действительно большего прямоугольника, обезьяны даже лучше выбирали прямоугольник с наибольшей площадью.
Когда он совпадал с ориентацией меньшего из двух других прямоугольников, обезьяны хуже выбирали прямоугольник с наибольшей площадью.
Таким образом, хотя приманка редко выбиралась сама по себе, она изменила то, как обезьяны, по-видимому, воспринимали два других варианта таким образом, чтобы отразить предубеждения обработки восприятия, очень похожие на те, которые возникают, когда люди пытаются сравнить варианты, которые могут отличаться от других. — факторы восприятия (например, стоимость и расстояние в примере с местами для концертов).
Это демонстрирует, что обычно отличные навыки распознавания восприятия у обезьян могут быть нарушены несущественной информацией, такой как приманка, которую редко выбирают.Эта приманка демонстрирует склонность к неудачам в простой задаче из-за контекстной информации.
Проблема Монти Холла и искажение вероятности:
Проблема Монти Холла является примером того, как плохо люди понимают вероятность и насколько легко они делают предположения, которые на первый взгляд кажутся настолько точными, что они не задумываются о том, может быть неверным.
Сама проблема легла в основу популярного игрового шоу под названием Let’s Make a Deal , которое впервые транслировалось в 1960-х годах с участием ведущего Монти Холла.
В игре людям дается три возможных варианта расположения награды; с двумя неправильными выборами, которые либо ни к чему не приводят, либо приводят к нежелательному результату, например, выигрыш живого козла. После случайного выбора одного из вариантов, поскольку невозможно узнать, где находится награда, человеку затем показывают, что находится за одной из невыбранных дверей; обнаруживается нежелательный результат, например, коза. Затем человека спрашивают, хотят ли они сохранить свой первый выбор или переключиться на третий выбор, прежде чем он увидит, что находится за обеими закрытыми дверями.Правильное решение — переключиться, потому что шансы на выигрыш удваиваются, но мало кто понимает, почему это должно быть правдой.
Чаще люди будут придерживаться своего первого выбора, потому что они боятся узнать, что они были правы, но затем переключились, или они переключатся (или останутся), потому что они говорят, что это больше не имеет значения, и вероятность 50:50 для победа.
Тем не менее, шансы на выигрыш, придерживаясь первого варианта, на самом деле составляют всего 33%, тогда как шансы на выигрыш при переходе на другой вариант равны 66%.
Первое решение легко понять, потому что при выборе с самого начала вероятность получить большую награду составляет 1: 3. Это открытие пустой локации (или приза шутки), которая сбивает людей с толку. Они не сразу понимают, что ведущий игрового шоу вынужден косвенно сообщать участнику о выигрышном месте в двух третях случаев, потому что в двух третях случаев игрок выбирает одно из двух пустых (или шутливых призовых) мест (и ведущий игрового шоу не может показать человеку, где находится большой желанный приз).Таким образом, может быть показано только другое местоположение проигравшего, а местоположение выигрыша — это выбор, на который можно переключиться.
Задача Монти Холла (7 мин)
Если это не имеет для вас смысла, значит, вы не одиноки среди приматов. Обезьяны-резусы и люди были протестированы в одной и той же компьютеризированной версии этой игры и прошли множество испытаний, чтобы попытаться выяснить, как увеличить свои выигрыши. Сначала оба вида проявляют безразличие, когда их спрашивают, хотят ли они переключиться. Благодаря большему опыту и многочисленным повторным испытаниям некоторые люди и некоторые обезьяны начали переключаться чаще, чем они оставались с их первым выбором, но только 14% обезьян и 20% людей постоянно переключаются в 100% или почти в 100% случаев.
Существует явное сходство между видами в том, как работает оценка вероятности (или, точнее, не работает), даже при повторном опыте.
Однако, когда голубям дается одно и то же задание, голуби вскоре учатся включать почти все испытания и достигают почти оптимального уровня вознаграждения.
Неудача людей и успех голубей происходит потому, что у них разные подходы к повторному тестированию. Голуби точно узнают, какую последовательность повторять в испытаниях, найдя того, у кого самый высокий уровень подкрепления, и просто повторяя эту последовательность ответов.Однако люди продолжают варьировать свои реакции на протяжении всего эксперимента с точки зрения выбора первой двери и т. Д., Возможно, в попытке найти стратегию, которая, по их мнению, может дать им больше побед, чем это возможно при использовании действительно оптимальной стратегии простого переключения. каждое испытание.
Похоже, что существуют общие когнитивные предубеждения, которые отражают подходы к обработке информации, которые сильно отличаются у приматов от некоторых других видов.
Лори Сантос, выступление на TED об экономике обезьян (20 мин)
Стратегическая отсрочка получения вознаграждения:
Одна из самых ярких неудач выбора неоднократно демонстрируется в задаче на случай непредвиденных обстоятельств с обратным вознаграждением.
Это задание включает в себя предоставление животным двух наборов продуктов питания и предоставление им того, который они не выбирают.
Шимпанзе постоянно не могут научиться указывать на меньшее количество еды, чтобы получить большее количество, и фактически даже изо всех сил стараются указывать на меньшее количество камней вместо более крупных, чтобы получить большую награду, даже если они преуспевают, когда символические стимулы ( Арабскими цифрами).
Не только шимпанзе терпят такие неудачи, поскольку лемуры, беличьи обезьяны, мангабеи, тамарины, макаки и большие обезьяны также демонстрируют ограниченный успех или вообще не достигают успеха в этой задаче.
В отдельной задаче, предназначенной для определения того, могут ли шимпанзе откладывать получение вознаграждения, используется задача, называемая задачей накопления.
Первоначально шимпанзе и орангутанг показали, что они могут ждать, пока продукты накапливаются, по одному, в пределах их досягаемости, с единственным правилом, что предметы накапливаются до тех пор, пока обезьяны их не ели (это также делалось с помощью компьютерные задачи, чтобы живые экспериментаторы не подсказывали животным).
Шимпанзе, как и другие обезьяны, постоянно ждут, чтобы накопить награды.
Однако проявить самоконтроль через отсрочку получения удовольствия невероятно сложно для людей: неудачи в виде переедания, курения, употребления наркотиков и недостаточной финансовой экономии приводят к крайне негативным результатам в будущем.
Стратегии, которые могут привести к увеличению задержки удовлетворения у людей, в том числе детей, включают уменьшение видимости награды, изменение того, как человек думает о награде, или методы самовозвлечения, чтобы обеспечить альтернативный фокус внимания.
Могут ли шимпанзе использовать любую из этих стратегий? Оказывается, да.
Шимпанзе получили задание на накопление в одном из трех условий.
В первом был накапливающийся набор наград (еды), которые они могли взять в любое время (но за счет прекращения любого дополнительного накопления еды).
Во втором случае шимпанзе давали предметы, с которыми они могли взаимодействовать (бумага, цветные карандаши, журналы и другие игрушки), в то время как предметы вознаграждения накапливались.Как и ожидалось, была разница в том, как долго шимпанзе ждали, прежде чем завершить задание, съев немного еды, с более длительным временем ожидания в состоянии, когда что-то еще нужно сделать (это можно рассматривать как добровольное условие; шимпанзе выбирали подавлять себя).
В третьем тестовом условии у шимпанзе снова были предметы, с которыми можно было играть во время экспериментов, но теперь накапливающаяся еда никогда не была доступна сразу. Вместо этого еда накапливалась в другом месте.У них все еще были игрушки, с которыми можно было поиграть. Таким образом, это условие накладывало на шимпанзе внешнюю задержку, потому что пища в любом случае не была доступна сразу.
Если шимпанзе задействовали игрушки специально, потому что им нужно было отвлечься, то игрушки должны были использоваться чаще в добровольном состоянии по сравнению с навязанным извне условием.
Трое из четырех шимпанзе показали этот образец, отражающий само отвлечение; форма когнитивного контроля, которая позволила им справиться с очевидным чувством собственной подверженности ошибкам при выполнении этой задачи.
Выводы:
Сравнительные подходы к изучению познания предлагают идеи, которые позволяют нам более полно оценить человеческое познание. Изучение других животных и того, как они взаимодействуют с окружающей средой, обрабатывают информацию и генерируют реакции, дает нам психологическое объяснение того, как работают умы, и не только человеческие умы, но и все умы.
Сравнительный подход дает контекст для рассмотрения человеческого поведения и познания, и этот контекст принимает во внимание эволюционную историю, экологию и жизненный опыт организмов.Общность между видами полезна для размышлений о том, как и почему люди думают и действуют именно так.
Не все, что делают люди, впечатляет, продуктивно и успешно в том, что касается когнитивной обработки информации из окружающей среды. Ошибочные представления, предубеждения и заблуждения приводят к неправильным решениям у нашего вида. Это полезная информация, поскольку когнитивные процессы не только приводят к разумным решениям, но и явно подвержены ошибкам, предвзятости и ошибочному принятию решений.
Самостоятельно принимаем ли мы решения? Выступление Дэна Ариэли на TED (17 минут)
Почему мы принимаем неправильные решения, Дэн Гилберт Выступление на TED (33 минуты)
Шина Лайенгар, Как облегчить выбор TED talk (16 минут)
Парадокс выбора, Барри Шварц TED Обсуждение (19 мин)
3 способа планирования на (очень) долгосрочную перспективу, Ари Уоллах, выступление на TED (13 мин)
Три способа принимать решения, думая как компьютер, Том Гриффитс, выступление на TED (11 мин)
Рут Чанг, Как принимать трудные решения TED talk (15 мин)
Питер Йоханссон, Вы действительно знаете, почему вы делаете то, что делаете? (16 мин)
.
No related posts.

Проблема происхождения языка. Разные гипотезы

Происхождение языка

Происхожде́ние языка́.

Язык и мышление — Блог Викиум

Язык и речь

Мышление

Общие характеристики языка и мышления

Философия несовпадений двух составляющих

Эволюционная теория познания. Часть G. Язык и картина мира — Гуманитарный портал

Признаки и функции языка

Действительность, язык, мышление

Хомски и врождённые идеи

Эволюция языка

Происхождение языка. Несколько предположений о эволюции… | by Nikita K.

Гипотезы о происхождении языка

Звук или жест?

Звукоподражательная теория

Междометная теория

Теория «трудовых выкриков»

Теория социального договора

Альтернативный взгляд на проблему

Универсальная лингвистика Хомского в его новой книг

(PDF) История мысли о языке и мысли

Можно ли думать без языка?

Истоки языка и мышления в раннем детстве

Истоки языка и мышления в раннем детстве

Джордж Баттерворт

Последняя глава книги Выготского «Мышление и речь: руководство для читателя» — Вир — 2018 — Журнал истории поведенческих наук

1 ВВЕДЕНИЕ

2 АРГУМЕНТАЦИЯ ВЫГОТСКОГО

3 ВОЗМОЖНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

4 ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БЛАГОДАРНОСТИ

Новые идеи о происхождении языка

Cognition Essential Reads

Язык мышления с шоколадом — Язык в движении

Шоколад хорош для размышлений с

Глобальный шоколад

Спекулянты шоколадом и жертвы шоколада остаются невидимыми

«Шоколад» — универсальное слово

Шоколад — колонизированное слово, ставшее универсальным

Евроцентрические этимологии

Список литературы

Язык

Добавить комментарий Отменить ответ