Психологический тип: Психологический тип | это… Что такое Психологический тип?

Психологический тип личности в русской и советской культурах

Первое, с чего надо начать знакомство с психологическими причинами происходящих сейчас изменений нравственного сознания, — это различение психологии двух последовательных культур — русской и сменившей ее советской (Братусь B.C. Психология. Нравственность. Культура. М.1994).

Насколько, однако, правомерна такая постановка вопроса и может ли психолог претендовать на анализ столь глобального понятия как культура?

Думаю, что такой ход возможен, ведь в конце концов народы и общества можно уподобить нравственным личностям, о чем говорил еще П.Я.Чаадаев — «Народы — в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы». (Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М., 1989, с.44)

Начнем, как и в каждом психологическом анализе, с некоторой феноменологии, описания внешних проявлений.

Если обратиться к классической русской литературе и другим памятникам и источникам культуры, то станет достаточно очевидным, что для русского типа подразумевались тонкая душевная организация, ранимость, лиризм.

Обратившись же к источникам советской культуры, так же с достаточной очевидностью можно увидеть в советском типе огрубленность, отсутствие тонкости и лиризма. Для русского типа почиталось ценным понятие жалости, милосердия, сострадания к униженным и оскорбленным.

Достаточно напомнить, что на памятнике Пушкину выбиты слова, как бы подытоживающие его основную ценность для России: «И долго буду тем любезен я народу, /Что чувства добрые я лирой пробуждал, /Что в мой жестокий век восславил я свободу /И милость к падшим призывал». Иное прославлялось и формировалось в качестве идеала и устремления у советского типа.

Интересно сравнить в этом плане внешние облики двух московских памятников: Пушкину — величайшему русскому национальному поэту и Маяковскому — по вердикту Сталина — величайшему поэту советской эпохи. Задумчивый, как бы ушедший в себя Пушкин и развернутый к бою, грудь вперед «агитатор, горлан, главарь» Маяковский. И даже неважно, что современник и знакомый Маяковского Илья Эренбург писал, что, проезжая ежедневно мимо памятника Маяковскому, он видит на постаменте человека, которого никогда не знал таким в жизни.

Может быть и Пушкин был редок в той позе и манере, в какой его поставил Опекушин напротив Страстного монастыря. Дело в данном случае в образе Поэта, выразителя и водителя дум, как он виделся, символизировался в двух культурах. И если Пушкин звал к милости, то Маяковский — к расправе, передавая в качестве аргумента последнее слово «товарищу маузеру».

Сопоставление будет неполным, если особо не отметить, что для русского был характерен возвышенный идеализм и религиозность. Для советского — грубый материализм и воинствующий атеизм.

Речь идет не обо всех, конечно, людях, живших в России или в Советском Союзе, а лишь о типе русского человека и о типе советского человека. О том, к чему стремилась и куда призывала русскую душу ее духовная история, идеология и жизнь, и о том, к чему стремилась и что насаждала вся советская история, идеология и жизнь. То есть речь идет о направленностях, типах культуры, кристаллизуемых в определенных нравственных образах личности.

Мы говорили до сих пор о внешних, феноменологических различиях, за которыми должны лежать и вполне определенные внутренние, структурные. Однако для того, чтобы их рассмотреть, надо выдвинуть некоторые психологические основания.

Отношение к другому человеку

Важнейшим для характеристики личности является типичный, преобладающий для нее способ отношения к другому человеку, другим людям, и соответственно, к самому себе. К этому приходили многие авторы, но применительно к психологии наиболее проникновенно сказано, пожалуй, у С.Л.Рубинштейна: «…Первейшее из первых условий жизни человека — это другой человек. Отношение к другому человеку, к людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. „Сердце“ человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего он стоит, целиком определяется тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отношения к людям, к другому человеку он способен устанавливать. Психологический анализ жизни, направленный на раскрытие отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинной психологии. Здесь вместе с тем область „стыка“ психологии с эттикой» (Рубинштейн С.

Л. Бытие и сознание. М., 1957, с.262 263.).

Исходя из доминирующего способа отношения к себе и другому человеку было намечено несколько принципиальных уровней в структуре личности.

Эгоцентрический уровень

Первый уровень — эгоцентрический. Он определяется преимущественным стремлением лишь к собственному удобству, выгоде, престижу. Отношение к себе здесь как к единице, самоценности, а отношение к другим сугубо потребительское, лишь в зависимости от того, помогает ли другой личному успеху или нет. Если помогает, то он оценивается как удобный, хороший, если не помогает, препятствует, затрудняет, то — как плохой, враг.

Группоцентрический уровень

Следующий, качественно иной уровень — группоцентрический. Человек, тяготеющий к этому уровню, идентифицирует себя с какой либо группой и отношение его к другим людям тесно зависит от того, входят ли эти другие в его группу или нет. Группа при этом может быть самой разнообразной, не только маленькой, узкой как семья, например, но достаточно большой, например, целая нация, народ, класс. Если другой входит в такую группу, то он обладает свойством самоценности (вернее «группоценности» ибо ценен не сам по себе, а своей принадлежностью, родством группе), достоин жалости, сострадания, уважения, снисхождения, прощения, любви. Если же другой в эту группу не входит, то эти чувства могут на него не распространяться.

Просоциальный (гуманистический) уровень

Следующий уровень мы назовем просоциальным или гуманистическим. Для человека, который достигает этого уровня, отношение к другому уже не определяется тем лишь — принадлежит он к определенной группе или нет. За каждым человеком, пусть даже недалеким, не входящим в мою группу, подразумевается самоценность и равенство его в отношении прав, свобод и обязанностей. В отличие от предыдущего уровня, где смысловая, личностная направленность ограничена пользой, благосостоянием, укреплением позиций относительно замкнутой группы, подлинно просоциальный уровень, в особенности его высшие ступени, характеризуются внутренней смысловой устремленностью человека на достижение таких результатов (продуктов труда, деятельности, общения, познания), которые принесут равное благо другим, даже лично ему незнакомым, «чужим», «дальним» людям, обществу, человечеству в целом.

Если на первом описанном нами уровне другой человек выступает как вещь, как подножие эгоцентрических желаний, если на втором — другие делятся на круг «своих», обладающих самоценностью, и «чужих», ее лишенных, то на третьем уровне принцип самоценности человека становится всеобщим. По сути, только с этого уровня можно говорить о нравственности, только здесь начинает выполняться старое «золотое правило» этики — поступай с другими так, как ты бы хотел, чтобы поступали с тобой, или известный императив Канта, требующий, чтобы максима, правило твоего поведения было равнопригодно, могло быть распространено как правило для всего человечества. На предыдущих стадиях речь о нравственности не идет, хотя можно, разумеется, говорить о морали — эгоцентрической или групповой, корпоративной.

Духовный (эсхатологический) уровень

Просоциальная, гуманистическая ступень — казалось бы высшая из возможных для развития личности. Однако над этой замечательной и высокой ступенью есть еще одна. Ее можно назвать духовной или эсхатологической. На этой ступени человек начинает осознавать и смотреть на себя и другого не как на конечные и смертные существа, но как на существа особого рода, связанные, подобные, соотносимые с духовным миром. Как на существа, жизнь которых не кончается вместе с концом жизни земной. Иными словами — это уровень, в рамках которого решаются субъективные отношения человека с Богом, устанавливается личная формула связи с Ним. Если говорить о христианской традиции, то субъект приходит здесь к пониманию человека как образа и подобия Божия, поэтому другой человек приобретает в его глазах не только гуманистическую, разумную, общечеловеческую, но и особую сакральную, божественную ценность.

Уровни развития личности и представления о благе и счастье

Понятно, что на каждой ступени меняется представление человека о благе и счастье. На первой ступени (эгоцентрической) это личное благо и счастье вне зависимости от того — счастливы или несчастны другие. (Лучше даже, чтобы они были несчастны, чтобы на их фоне ярче сияло твое счастье.)

На второй ступени благо и счастье связаны с процветанием той группы, с которой идентифицирует себя человек. Он не может быть счастлив, если терпит несчастье его группа. В то же время, если терпят ущерб и несчастье люди, не входящие в его группу, — это мало влияет на ощущение его счастья.

На третьей ступени счастье и благополучие подразумевает их распространение на всех людей, все человечество. Наконец, на четвертой ступени к этому прибавляется ощущение связи с Богом и представление о счастье как служении и соединении с Ним.

Чтобы приблизиться к пониманию реальной сложности, необходимо также добавить, что помимо намеченной вертикали души, ее подъемных уровней, существует шкала степеней присвоенности тех или иных смысловых содержании и мотивационных устремлении, принадлежащих к разным уровням.

Так, можно говорить о неустойчивых, ситуативных смысловых содержаниях, характеризующихся эпизодичностью, зависимостью от внешних обстоятельств; далее — об устойчивых, личностно присвоенных смысловых содержаниях, вошедших, вплетенных в общую структуру смысловой сферы; и наконец, о личностных ценностях, определяемых как осознанные и принятые человеком наиболее общие, генерализованные смыслы его жизни.

Если уровни смысловой сферы составляют вертикаль, ординату сетки смысловых отношений, то намеченные степени присвоенное их личностью (ситуативная, устойчивая, личностно ценностная) составляют горизонталь, абсциссу этой сетки. Поэтому одно и то же внутреннее смысловое побуждение или его внешнее проявление, деяние, поступок могут иметь разное внутреннее обоснование и душевный резонанс в зависимости от того, являются ли они сугубо ситуационно обусловленными или есть следствие выстраданных и сознательно исповедуемых личностью ценностей. Это обстоятельство весьма осложняет характеристику душевной жизни, делая ее ареной внутренней борьбы разных тенденций, уровней и направлений с той или иной степенью интенсивности заявляющих о себе.

Вспомним афоризм: «Я человек и ничто человеческое мне не чуждо». Если каждого строго «разобрать» на составляющие его желания, помыслы, потребности и печали, то отдельные детали этого конструктора под названием «душа человеческая» окажутся, во первых, во многом сходными, а во вторых, их набор, наименование во многом одинаковыми. Важны не выхваченные из контекста отдельные части, а их неповторимое соотнесение, сочетание, общая устремленность, противоборство, которые и составляют захватывающую картину человеческого духа, его восхождение или нисхождение, подвижничество или прозябание, подвиг или падение.

Поэтому я весьма далек от мысли, что людей можно расклассифицировать, расставить каждого на определенной ступени. Все четыре уровня так или иначе присутствуют, сожительствуют в каждом и в какие то моменты, хотя бы эпизодом, ситуативно побеждает один уровень, а в какие то — другой. Однако вполне можно говорить и о некотором типичном для данного человека профиле, типичном устремлении.

Так, хотя выраженного эгоцентриста могут вполне посещать и группоцентрические, и гуманистические, и даже духовные порывы, они, как правило, проигрывают, терпят поражение, отступают в реальной жизни перед мотивами эгоцентрическими, успевшими приобрести в его душе статус личностных ценностей.

Можно использовать здесь для иллюстрации и церковный образ «прозрачности» человека. Эгоцентрист по большей части прозрачен, открыт лишь для эгоцентрических побуждений, тогда как в отношении вышележащих уровней он затуманен, неверен, случаен, видит их как бы в дымке, искажении, дурном преломлении. Подъем по ступеням развития личности — это все большая открытость, прозрачность человека ко все более высоким смыслообразующим уровням. Духовная, эсхатологическая ступень делает человека открытым, прозрачным Самому Богу.

Это может произойти ситуативно, на время и далее замутиться надолго, а может стать и относительно постоянным состоянием. Вот тогда то мы видим и говорим, что человек светится весь, изучает добро и свет. Но не он из себя сам, а через него, ставшего прозрачным для Бога.

Надо ли добавлять, что человек просоциального или духовного склада не просто пребывает в башне из слоновой кости, но ведет тяжкую и постоянную борьбу с нижележащими уровнями души. Это действительно восхождение со всеми его опасностями. И потому эгоцентрист при определенных условиях, подвиге и дерзании души может возвыситься, а духовный, религиозный человек пасть, низвергнуться в одночасье в бездну.

Внутренние нравственные различия человека русской культуры и человека советского, а также западного

Теперь, после этого психологического отступления вернемся к проблеме внутреннего нравственного различия человека русской культуры и человека советского. Добавим к этому для сравнения и человека западного, точнее, центрально— и западноевропейского.

Надо ли вновь подчеркивать, что речь пойдет, конечно, об абстракции, и о том, к чему стремилась соответствующая культура — русская, советская и западная в качестве своего образца, цели, упования.

Русская культура при всех ее издержках стремилась к образованию и реализации в человеке духовного, эсхатологического уровня как главного и определяющего его нравственный облик. Любое дело, чтобы быть признанным, благим, нужным, должно было быть оправдано, соотнесено с христианским намерением, с Христом. Все остальные деяния, пусть и приносящие внешнюю, материальную пользу, рассматривались как зло.

Францию называли прекрасной, а Россию святой вовсе не потому, что в первой все так хороши собой, а во второй все святы, но потому, что во Франции, как нигде, поклонялись и ценили красоту, а в России — святость.

Советская культура всей мощью тоталитарной системы формировала (можно сказать грубее и точнее — формовала, прессовала) иной тип личности — группоцентрический. Главными были класс, партия, коммунистическое общество, а все, что вокруг — враги, против которых возможны любые средства борьбы. Все было направлено именно к такой, по сути дела, донравственной позиции.

Западная культура выносила в себе просоциальную, гуманистическую ориентацию. Стремление в идеале нести благо всем людям, человечеству в целом. Этим ориентациям способствовали и одновременно их отражали весьма многие обстоятельства и условия.

Возьмем, например, западный вариант. Западная государственность формировалась как стремление к праву, такому порядку, при котором каждый член общества был бы в равной степени защищен законом и ответственностью перед ним. Центральными здесь стали понятия чести, справедливости, закона. Отсюда глубокая разработка, реальное правовое, юридичское обеспечение гуманистических тенденций.

Русская история закона не знала, она вся пропитана произволом царей, губернатора, любого начальника, любого, как писал Достоевский, дьячка в церкви. Народ, человек, по сути, всегда чувствовал себя совершенно бесправным. Если он и мог к чему то апеллировать, то не к закону, а к совести, состраданию, христианскому милосердию другого. То есть он как бы миновал инстанцию гуманистическую, правовую и обращался сразу к духовному уровню. Поэтому в профиле русской души как бы провал, ущерб правового сознания, но именно он способствовал, подталкивал к жизни духовной. Царь мог миловать, а мог казнить. И это зависело не от закона, а от того, внемлет ли он мольбе, просьбе, простит ли он «Христа ради», а не ради такого то параграфа закона. Ключевым, таким образом, опорным здесь является слово «совесть».

Что касается советской морали, то она, как сказано, была выраженно группоцентрической и ключевым здесь является понятие «классового сознания». То есть для снисхождения или оправдания надо было апеллировать не к закону и чести, не к совести и Богу, но к классовой пользе. (Известно, что некоторые участники показательных процессов 30 х годов брали на себя несуществующую вину только потому, что считали — так будет лучше для коммунистической партии и пролетариата).

Данная классификация находит достаточно много и других подтверждений. Возьмем, например, такой чуткий показатель, как язык. В русском языке нет строгого определения места глаголов и порядка других слов, это язык, как заметил Бродский, завихрений придаточных предложений. Но именно такой язык в наибольшей степени оказывается пригодным для описания далеких от однозначности, трудновыразимых духовных реалий. Это лишь структурная сторона. Русский язык отличается от других и по значению многих, причем сугубо повседневных слов — это язык необыкновенно сакральный, возможно, самый сакральный, христианский из мировых языков.

В самом деле, обычная благодарность «спасибо» — это спаси Бог, название седьмого дня недели «воскресенье» — в напоминание центрального таинства христианства Воскресения Христова, судьба — это суд Божий и др.

Что касается советского языка, то это тоже совершенно особый новояз, новый язык эпохи. Это язык, в котором всячески подчеркивалось коллективное начало.

Вспомним распространенные клише — «все как один», «еще теснее сплотимся вокруг партии», «народ и партия едины», «все советские люди с чувством глубокого удовлетворения встретили решение съезда (собрания, пленума)» и т.д.

Причем не следует думать, что то были лишь некоторые внешние, совершенно отчужденные от индивидуального сознания формулы, они вполне пропечатывались, соотносились и с обыденным уровнем, поскольку и то и другое формировалось как следствие одной культуры, одного подхода к человеку.

Кто не помнит таких житейских, каждодневных оборотов, как «тебе больше всех надо?», «ты что — лучше других?», «я — как все» и т.п., где всячески подчеркивалось значение «всех», массы, группы и незначимоеть отдельной личности. Помню, как на семинар нашего известного старого профессора робко зашел человек и между ним и профессором состоялся следующий обмен репликами. «Вы кто?» — спросил профессор. «Я — никто,» — ответил вошедший. Для западного человека этот диалог выглядит, наверное, как в высшей степени невежливый и одновременно нелепый, непонятный, в то время как в контексте советской культуры значение его вполне понятно: профессор спросил у вошедшего, из какого тот учреждения (организации, сообщества), а вошедший ответил, что не из какого, никакому конкретному не принадлежит, никем не послан, следовательно «никто».

Еще один характерный штрих советского новояза — это обилие и значимость неопределенных, безличных построений: «Ему дали 10 лет» (об осужденном), «Вчера выкинули ботинки» (о неожиданном появлении товара), «имеется мнение», «наверху считают» (о негласном решении руководства) и т.д. Все эти суждения также исключали личность (вернее, отражали, констатировали ее исключение) и апеллировали к некой безличной силе, доминирующей над конкретным человеком.

Тип личности перестроечной эпохи

Попробуем теперь перейти к тому типу личности или, точнее, к тому типу культуры с соответствующим, формируемым им типом личности, который мы находим сейчас в нашей державе в качестве определяющего.

Первое, совершенно очевидное, — мы живем в обществе посттоталитарном, а именно — посткоммунистическом. Второй (тоже, видимо, совершенно очевидной) характеристикой является то, что возникший при этом тип личности, тип культуры является достаточно временным, переходным. И, наконец, третье, во многом слагающееся из двух первых, — это общество, находящееся одновременно в агонии старого и муках рождения нового, это общество краха, слома одной идеологии и культуры и несформированности еще культуры другой.

Переходное потребностно мотивационное состояние

Если обратиться к психологическому понятийному аппарату, то применительно к личности, ее деятельности, аналогичное состояние может быть обозначено как переходное потребностно мотивационное состояние.

Его отличие от периода стабильного бытия в следующем. Потребность имеет достаточно очерченный предмет, имя, она поименована, она всегда потребность в чем то (пище, познании и т.п.). Человек в этом плане — существо разъятое, нужное ему находиться во вне его, отстоит, отделено пространством, препятствиями, временем, обстоятельствами.

В древней Греции близкие друзья, расставаясь, разламывали вещь, дощечку с надписью или рисунком и после иногда долгих лет разлуки и странствий, встречаясь вновь, соединяли обе части, которые образовывали целое, единое, ожидающее одно другого, что вместе, в таком собранном, соединенном состоянии называлось символом.

Как бы ни была проста или сложна потребность, для осуществления деятельности по ее удовлетворению необходимо построить образ потребного и знать цель, предмет стремления, овладение, соединение с которым становится символом, знаком этой деятельности.

Иное в переходном потребностно мотивационном состоянии. В нем есть желание, стремление, но нет устойчивого, определенного предмета ему отвечающего. Это стремление как бы говорит — пойди туда, не знаю куда и принеси то, не знаю что. Да побыстрее, мне не терпится именно там и это получить.

Человек в подобном состоянии может еще сказать о том, чего он не хочет, но не о том, что именно ему действительно потребно. У него нет образа целого, нет образа разъятой половины, стремление к соединению, овладению которой должно стать основой, знаком, символом его осмысленной деятельности. Вот и мечется он в этом состоянии, часто капризничает, дурит, когда мучительно и страстно, а когда лениво и вяло перебирая возможные предметы, как бы прилаживая то одну, то другую половину разбросанных, зашифрованных в бытии символов.

Состояние это весьма опасно. Во первых, своей тягостностью, возможным отчаянием, а во вторых, вероятностью обмана, выбора ложного предмета, не отвечающего на деле сути личностного роста, являющегося ложным символом встречи с врагом, а не с другом. Причем надо отчетливо понимать, что выбор предмета есть на деле выбор пути, ибо нахождение предмета означает конец переходного потребностного состояния и формирование качественно нового психологического образования — потребности (т.е. нужды, знающей свой предмет), которая в свою очередь побуждает к деятельности по ее удовлетворению. Эта деятельность может длиться годами, прежде чем обнаружится, что предмет был ложным и опасным. Поэтому в кризисе переходных состояний мы на деле выбираем путь, судьбу. Как говорили раньше в словах брачного предложения предмету своей страсти: «Вы можете составить счастье целой жизни». А можете, — добавим мы, — составить и несчастье целой жизни.

Итак, нынешнее состояние с позиций психологии является переходным потребностно мотивационным состоянием, которое не знает своего конкретного предмета пути, не знает себя, но пытается узнать, опредметить, исходя из наличного, видимого, узнаваемого круга, веера возможных предметов. Идет перебор, увлечение то одним, то другим, но не один из выборов не окончательный, напротив, они меняются с необычной быстротой и пока все возможно и все крайне неустойчиво. Одно увлечение сменяется другим и то, что вчера восхвалялось, сегодня — низвергается и подвергается хуле. Налицо все признаки переходной культуры, культуры без культа, без очерченного доминирующего стремления.

Но положение такое не вечно, на то оно и обозначено как переходное. Доминирующие направления, устойчивый предмет будут выбраны, эпоха (что в жизни личности, что в жизни общества) обретет новый символ, новую судьбу и знак, новый путь. Понятно, что выбор этот при всей его внешней хаотичности не случаен. Он определен как моментами духовного, провидческого плана, о которых пока повременим говорить, так и установками внутрипсихологическими. Что же наиболее характерно для этих последних?

Внутрипсихологические установки будущего выбора

Мы видели, что советская эпоха сформировала группо центрическую ориентацию общества и личности и, соответственно, группоцентрические внутренние, часто не осознаваемые установки. Теперь, в нынешних условиях многие предметы и символы, венчающие эти установки оказались дискредитированными, утерявшими прежнюю привлекательность. Предметы ушли или поблекли, но установки остаются, ибо они обладают обычно большой инерцией, тяжестью и не меняются в одночасье из за внешних причин.

И действительно — сейчас мы наблюдаем, казалось бы, резкую, кардинальную перемену символов и увлечений, однако по внутренней своей сути, по смыслу личностных установок их породивших, они остаются прежними. В известном плане группоцентризм сейчас не только не преодолен, но, напротив, расцвел, обрел новые формы и воплощения — сепаратизм, национализм, всевозможные формы группования, кучкования и противостояния.

В истории двадцатого века было два чудовищных апофеоза группоцентрической ориентации — коммунизм и фашизм. В основе коммунизма лежит центризм классовой идеи. В основе фашизма — центризм нации. То и другое произрастает из одного психологического корня, из одного соблазна — люциферовой идеи отъединения от общего и гордости за частное. Наша современность только подтверждает эту общность: ныне две эти ветви, первоначально как бы враждебные, соединились — на сцену вышли красно коричневые.

Но даже там, где, к счастью, этого не происходит, группоцентризм все равно выдвигается на первое место, пусть в других, более мягких формах. Причем характерно, что группоцентрические, сепаратистские тенденции возглавляют те же коммунистические лидеры, но обычно не первого, явно дискредитировавшего себя, а второго, третьего эшелона власти. Буквально — вторые, третьи секретари ЦК компартий республик, секретари по идеологии и т.п. Причем ратуя ныне за национальную самостоятельность в противовес своим прежним разговорам об интеранционализме и единстве Союза, они не очень и кривят душой, ибо с психологической, внутренней стороны продолжают служить все тому же — группоцентрической идее. Сбылось в этом плане пророчество одного из польских диссидентов: «Национализм — последняя стадия коммунизма».

Злую шутку сыграл группоцентризм и с российским демократическим движением — этой первой посттоталитарной любовью многих. Демократия возможна только на прочной основе правовой государственности, которая в свою очередь порождает и зиждется на просоциальном типе личности как образце, уповании общества. Не имея этой подпоры, демократическое движение с необыкновенной быстротой сползло в тот же группоцентризм, породило новые номенклатурные ряды, привилегии, «демобюрократов» и т.п. (Эти даже хуже прежних, жалуются предприниматели, — те понахватали свое, а у этих неутоленный аппетит). Сама же «демократичность» свелась к повсеместному ослаблению, атрофии государственной власти и контроля, что обернулось полной незащищенностью людей и отсутствием каких либо единых правил, гарантий и пределов (недаром в журналистский и житейский обиход вошло ныне сугубо блатное слово «беспредел», означающее игнорирование всех правил и отбрасывание всех норм).

На этом фоне романтически окрашенная национальная идея начинает приобретать все больший вес, а демократия подвергается все большей критике. Не берется во внимание при этом, что данные явления сугубо разнопорядковые. Демократия — способ правления, а не идея государства, поэтому идея не противоречит демократии, а, напротив, может быть наиболее полно осуществлена именно демократическим путем.

Но группоцентризму, что у той, что у другой стороны не до этих тонкостей — важно поскорей разделить на ваших и наших, а то, что в одном случае речь идет о колесах экипажа, а в другом о том, куда ему ехать, не различается спорящими. Одни спешат сесть в экипаж без колес, а другие так увлеклись испытанием и прилаживанием колес, что и думать не хотят о целях и значении путешествия.

Последние при этом, если продолжить аналогию, вместо круглых колес пока упорно экспериментируют с квадратными или вдруг пускают шаткую, на живую нитку слепленную повозку под горку, не соорудив тормоза. Все же неудобства и опасности (прямо скажем, смертельные) такой езды люди связывают с именем, присвоенным экспериментаторами этой повозке — с демократией, которая имеет на деле мало общего с этим диким сооружением, и которая прошла проверку веками не только на путях и пространствах западных и заморских стран, но и нашей собственной истории (принцип общинности, соборность, вечевая республика Новгорода).

Национализм и сепаратизм — вариант разрешения кризиса?

Можно ли, однако, сказать, что национализм и сепаратизм — именно то предметное содержание, что разрешит кризис переходного состояния, станет культом новой культуры, сформирует устойчивую потребность и устойчивое стремление к деятельности по ее удовлетворению?

Весьма на то похоже, однако надо отдавать себе полный отчет, что эта линия, будучи до конца и последовательно осуществленной, таит чрезвычайные опасности. Как этап, как важная, но промежуточная ступень возрождени, она, по сути дела, неизбежна, но застывание, стагнация на этом уровне ведет к тупику, к двум отмеченным формам последовательного группоцентризма — коммунизму и фашизму или к их смещениям. Искать какую либо новую, благую форму группоцентризма, возведенного в ранг государственности — занятие сомнительное. Хватит с нас того, что мы три четверти двадцатого века служили полигоном коммунизма. Путь же фашизма — от самых ранних, внешне невинных форм до катастрофы — продемонстрировала Германия, оставшаяся, правда, по отношению к нам в лучшем положении — там эта чума свирепствовала только 12 лет.

Политико-социальная или духовная линия?

Прежде чем попытаться разобраться, зададимся следующим существенным вопросом — какая из двух намеченных групп устремлений нашего переходного состояния главная, ведущая — политико социальная или духовная, что должно сейчас вести нашу жизнь — сфера политико экономическая, а духовная лишь сопровождать, оттенять, ограждать от крайностей, окултурировать ее или устремление духовные, а политика и экономика лишь реализовывать, подчиняться, определяться ею.

Вопрос в нынешней ситуации кажется излишним, а сама постановка либо наивной, либо прекраснодушной, маниловской, до проблем ли приоритета духовности сейчас? Конечно, почему бы не поговорить, почему бы не уделить внимание, не поинтересоваться этим в меру, но главное, людей надо обуть и накормить, поля засеять и убрать, машины заправить бензином, преступность обуздать, медицине дать лекарства, просвещению средства и т.д. и т.п.

При этом, конечно, смотрят на Запад с его чистой, ухоженной, приличной жизнью. Нам бы хоть приблизиться к этому, передохнуть от грязи, хамства, бескормицы и беспорядка, тогда уже и духовность подтянем, а пока что не до привлекательных иллюзий.

Возражение, конечно, серьезное. При одном, однако, условии: если рассматривать духовность как нечто отделенное от повседневной жизни, забот, трудов, созидательной деятельности. Но обратимся еще раз к психологии и постараемся с ее помощью рассмотреть эту коллизию. Воспользуемся для наглядности следующим образом. При обсуждении картины Николая Рериха «Гонец» Л.Н.Толстой не столько, видимо, о самой картине, сколько в жизненное напутствие еще молодому тогда художнику сказал: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет. Представим сказанное в виде простой схемы:

Река бытия, жизни с ее сильным сносящим течением к низшему, субъект (С) и цель, которую он хочет достичь (Д). Парадокс состоит, однако, в том, что добросовестно устремляясь к этой цели, он ее достичь не сможет, но окажется ниже (например, в точке В), подчас много ниже того, к чему стремился, а чтобы достичь в конце концов намеченного, он должен ставить себе иные, куда более высокие, превосходящие цели (А).

Эта модель может быть распространена как на отдельные нравственные судьбы, так и на целые исторические эпохи, в том числе и на роковую для нас эпоху материализма.

У нас в стране сейчас в определенных кругах очень в ходу идея чуждого влияния, тайных и могущественных сил, совращающих народ. Идея типично группоцентрическая, группоцентрической семантики сознания (помните — «выкинули ботинки», «есть мнение», «дали 10 лет», «наверху считают») — все происходит от того, что есть кто то, некто управляющий, выкидывающий, дающий, нами, простецами, манипулирующий. Вот и сейчас слои с группоцентрическим психологическим наследием (а таких у нас достаточно) упорно ищут (а раз ищут, то и находят как при любом усиленном, переходящем в параною внимании) тайные причины.

Разумеется, есть сонм врагов у всякого — видимых и невидимых, как и обилие вирусов вокруг и внутри организма, но ведь несмотря на это обилие кто то заболевает, а кто то нет. И в духовной сфере народа ли, человека то же. Между тем, полная, действительная, не отклоненная правда такова, что цель «реальное счастье реального человека» впрямую не достигается, если ставить ее как таковую, а затем как угодно сознательно и планомерно следовать к ней. Она неизбежно исчезает в ходе этого движения, становится болотным огнем, и мы вдруг оказываемся вместо райских кущей в ином месте — страшном, кровавом, на каждом шагу унижающем и попирающем человека. И получаем в результате не «человека реального», сознательно, планомерно формируемого, а человека в нашем случае, «советского».

Общий вывод, таким образом, состоит в том, что поставленная обществом (человеком) в качестве конечной сознательная цель общественного (личного) бытия по сути невыполнима. Или чуть по иному — видимые социально политические (социально психологические) воплощения есть на деле следствия определенного рода смещений, возникающих в результате движения к часто скрытой, трудноформулируемой, но по неизбежной природе теоретической, идейно, идеологически выработанной цели. Направление этих смещений очевидно: от высшего к низшему. Цель тем самым не должна совпадать с целью, не должна быть равна самой себе, но для достижения реального и возможного надобно стремиться к идеальному и невозможному.

Через такое понимание может быть уяснена коренная ошибка (иллюзия) современных постсоветских конструкторов социально экономической политики. Последние, да и мы, исстрадавшиеся, хотим жизни «как на Западе» — действительно чистой, приличной, социально защищенной и стремимся, направляемся к этой цели, не осознавая (и это роковое заблуждение), что цель эта принципиально не достигается через стремление к ней как таковой. Ведь ее достижение Западом — результат соотнесения с вполне определенными культурными принципами, идеологией, религией, которые и были ориентирующими, ведущими, тянущими весь процесс, тогда как видимая реальность есть результат происшедшего смещения, воплощения этих устремлений.

Как заметил один из публицистов, французская революция провозгласила свободу, равенство и братство, а в результате вышли растиньяки. Мы же сознательно и прямым ходом правим к растиньякам. Что же получим в результате?

КАРМЕН как психологический тип | Журнал «Чайка»

Ирина Чайковская

Опубликовано: 09/22/2016 — 21:13

Замахнулась на архисложную тему, коснусь ее по самому краешку, ибо тут нужно прочитать гору литературы и иметь время на обдумывание. Лишена того и другого и кидаюсь в бой практически безоружная. Подтолкнула меня на этот «подвиг» передача, проходившая 17 сентября на канале КУЛЬТУРА. «Игра в бисер» Игоря Волгина была посвящена новелле «Кармен» Проспера Мериме.

Обсуждали детально, с цитированием, в принципе все говорили очень разумные вещи. Но по окончании дискуссии в моем сознании осталась только последняя фраза Игоря Волгина: «Читайте классику!» Все прочее улетучилось.

И вот тут мне захотелось перечитать новеллу Мериме, чтобы определить для себя – что же такое эта Кармен? Ведь и вправду, хотя речь в новелле идет о двоих – Хосе и Кармен, — но главный интерес, как ни крути, сосредоточен на «титульной» героине. И вот взялась я за чтение. Новелла, написанная в 1845 году, оказалась  совсем не короткой.

Начинается и кончается она рассказом об исторических изысканиях автора. В начале он ищет в Испании место сражения Цезаря – и возит с собой «Записки» великого римлянина. В конце – дает «научное» объяснение тому, откуда взялись цыгане и что они собой представляют. То и другое – начало и конец –  для меня  маскировка, своеобразный «театр Клары Газюль».

В свое время Мериме опубликовал пьесы некой дамы, носящей это имя, снявшись на обложке в женском платье и шляпке. Так и здесь перед драматическим рассказом дается – для отвода глаз – некое интермеццо, великий мистификатор уводит нас в сторону от трагедии, которая не может не потрясти.

О чем новелла?

Автор в своих путешествиях по испанским провинциям встречает незнакомца «с мрачным и гордым взглядом», очень похожего на разбойника, и делит с ним еду и сигары. В итоге незнакомец его не трогает, проникается к нему доверием и, когда они встречаются вторично, накануне его казни за воровство и убийства, раскрывает перед ним свою душу. На путь преступления его толкнула любовь. Он, Хосе Наварро, баск, служивший в кавалерийском полку, влюбился в цыганку.

Ее, эту цыганку, по имени Кармен, автор уже тоже успел узнать. Одна фраза в его описании меня несколько смутила: «Я сильно сомневаюсь в чистокровности сеньориты Кармен; во всяком случае, она была бесконечно красивее всех ее соплеменниц, которых я когда-либо встречал».

Если Кармен не чистокровная цыганка, то какая еще кровь может в ней течь? Испанская? Еврейская? Кстати, про принадлежность к евреям рассказчик хотел ее спросить, но побоялся.  Она рассеяла его сомнения: «Да полноте! Вы же видите, что я цыганка!» Он узнает ее имя — Карменсита. Рассказчик доволен, что не отшатнулся, «увидев перед собой ведьму». Стало быть, уже слышал о ней и ее «колдовстве». Вот еще впечатление рассказчика: «странная и дикая красота», «лицо, которое на первый взгляд удивляло, но которое нельзя было забыть».

Хосе же запомнил даже день, когда увидел Кармен. Кто-то рядом сказал: «Вот цыганочка».

Дальше идет такой текст: «Я поднял глаза и увидел ее. Это было в пятницу, и этого я никогда не забуду».

Кармен полностью не соответствовала канонам деревенской красоты – дырявые чулки, короткая красная юбка. Его земляки крестились бы, по его словам, при виде женщины в таком наряде. Он старался не обращать на нее внимания, но она сама подошла к нему – и заговорила, и бросила в него цветком акации, который держала в зубах (Все смотревшие оперу помнят, что цветок акации был заменен там розой). Но этот цветок и в новелле, и в опере молодой баск подобрал и спрятал. А в опере еще и спел про него в арии.

О своих ощущениях он говорит так: «Мне казалось, что в меня ударила пуля».

Получается, что Кармен сразу приворожила парня, приворожила так, что этим же вечером он поможет ей, порезавшей ножом напарницу на сигарной фабрике, избежать тюрьмы, а потом просто дезертирует из армии и присоединится к цыганам-контрабандистам.

Следующие его шаги будут еще круче – воровство и убийство людей. Один момент, которого нет в опере, – Кармен покорила Хосе также и тем, что заговорила с ним по-баскски. Она выдала себя за его землячку.

Вот его объяснение: «Наша речь, сеньор, так прекрасна, что, когда мы ее слышим в чужих краях, нас охватывавет трепет». В этом месте, ей-богу, я чуть не раплакалась, так как вспомнила, что утром по дороге в магазин встретила женщину, говорящую по мобильнику на русском. Трепет не трепет, но что-то похожее меня охватило… Кармен «наварркой» не была, говорила по-баскски с ошибками: «Она лгала, сеньор, она всегда лгала. Но когда она говорила, я ей верил».

Кто же такая Кармен?

Обыкновенная лгунья? Вертихвостка, желающая поразвлечься?

Нет, Мериме рисует нам характер гораздо более сложный. Она умна, хитра, способна на преступление, ибо живет за гранью добра и зла, но одновременно простодушна и пряма. Она «платит» Хосе за освобождение – сначала послав ему, посаженному из-за нее в тюрьму, напильник и деньги, а потом и своей любовью.

И очень удивляется, что он не удовлетворен единственной встречей: «Ведь я с тобой расплатилась. Мы квиты». Хосе околдован, он хочет, чтобы Кармен была с ним.

И тут она начинает диктовать ему условия – на языке нравственности они означают стать вне закона, сделаться преступником. И Хосе идет за ней… Она ведущая, он ведомый. И это подчеркивается ее обращением к нему: «сынок», «канарейка». Ко всему прочему, она «связник» у контрабандистов-цыган, постоянно куда-то ездит, разведывает, наводит на добычу.

Еще одно. С самого начала Кармен ощущает, что ее связь с Хосе добром не кончится. «Собаке с волком не ужиться», говорит она. Или такое: «Ты повстречался с чертом… Не думай больше о Карменсите, не то она женит тебя на вдове с деревянными ногами» — читай, на виселице.

И ведь сбылось. Хосе кончит свои дни на виселице, но и Кармен погибнет от его руки, что она предчувствует с самого начала. Когда Хосе, по ее настоянию, убивает ее цыганского «рома» Кривого Гарсиа, она полна фатализма: « …видно, пришел его час, придет и твой».

Но одновременно она знает, что их судьбы связаны: «Я не раз видела в кофейной гуще, что мы кончим вместе. Будь что будет». Это сказано, когда до развязки еще далеко.

Хосе никогда не бывает скучно с Кармен, к тому же, она очень заботлива. Когда его ранят, она две недели ухаживает за ним безотлучно. Делает это вовсе не из долга и не по принуждению. Ни того, ни другого Кармен не признает: «Что я хочу, так это быть свободной и делать, что мне вздумается».

Кажется, я нащупала главный нерв этого характера, и он отличен от того, на котором держится оперный образ. Там, в опере Бизе (либреттист — родственник Бизе, кузен жены и племянник тестя, композитора Фроманталя Галеви, — Людовик Галеви), Кармен полюбила другого – тореодора Эскамильо. Ревность толкает Хосе на убийство возлюбленной.

 У Мериме же история сложнее. Хосе предлагает Кармен уехать с ним в Новый Свет и зажить «честной жизнью». Она поднимает его на смех. Между тем, бывший кавалерист узнает, что ей приглянулся пикадор. Он приезжает на корриду – и видит, что пикадор растоптан быком. То есть соперник повержен – смертельно ранен или убит. Хосе забирает Кармен и везет на старую венту в глушь, где живет лишь один отшельник.

Он говорит Кармен, что убьет ее, на что та отвечает: «Я всегда думала, что ты меня убьешь». Оказывается, когда они только познакомились – ей повстречался священник, а сейчас – заяц. «Это судьба, — говорит Кармен». Я поразилась, как совпадают суеверия у славян и цыган. У русских встреча со священником и зайцем тоже не сулит ничего хорошего. Может, это суеверие пришло в Россию от цыганского племени?

Хосе отправляется к отшельнику и просит помолиться за упокой души. Он возвращается на венту в надежде, что Кармен убежала – «но она была там». Гадала на расплавленном свинце. Вот ее слова, обращенные к Хосе: «Ты хочешь меня убить, я это знаю. Такова судьба, но я не уступлю!» А вот ее самое последнее слово: «Я тебя больше не люблю. Кармен будет всегда свободна». А дальше — как сказал Пастернак — «дышит почва и судьба». Хосе вынимает нож и ударяет Кармен два раза.

Он похоронит ее, положив рядом брошенное ею кольцо и маленький крестик. О месте ее могилы он не скажет никому, не скажет и в полиции, куда придет с признанием сразу же после убийства. За упокой души Кармен — уверен он – помолится отшельник. Его самого ждет виселица. История пришла к страшной  развязке, требующей катарсиса. Для успокоения нашего дыхания, для снятия душевных перегрузок нужен «театр Клары Газюль» —   сухой,  утрированно научный экскурс в историю цыган.

Да, в опере Бизе героиня несколько другая, в ней больше от французской гризетки, хотя… хотя… все зависит от исполнения. Некоторые исполнительницы делают из цыганки продажную девку, есть и такие, которые создают сильный и властный характер.  Императрица, а не цыганка.

Гениальный Бизе потрясающе написал тему судьбы в своей последней опере.

Напомню, что премьера «Кармен» состоялась в 1875 году в парижской «Опера-Комик». Опера провалилась.

Да, да, та самая «Кармен», которую всего через пять лет Петр Чайковский назовет «шедевром», в которой увидит выражение «музыкальных устремлений целой эпохи» и которой напророчит через 10 лет стать самой популярной оперой в мире, при первом показе провалилась.

Наш Чехов, также переживший провал своей ЧАЙКИ на ее премьере, этот удар сумел выдержать.

Жорж Бизе умер в возрасте 36 лет от сердечного приступа всего через три месяца после провала «Кармен»! Какой гений сошел со сцены!  Как болезненны и даже смертельны подобные потрясения для чутких художественных натур!

Почему парижане не приняли «Кармен»? Скорей всего, из-за сюжета. Благопристойные буржуа испугались «безнравственности» — в опере действовал военный, ставший дезертиром, а затем разбойником,  аморальная цыганка. .. Музыка? Возможно, и она обогнала эпоху.

Но нужно сказать несколько слов о родословной Кармен и о ее последовательницах.

Предшественниц, пожалуй, две. Пресьоса из новеллы Сервантеса «Цыганочка» и Земфира из поэмы «Цыганы» нашего Пушкина. Последнюю называют чаще всего, так как Мериме знал и любил Пушкина, переводил его стихи и прозу, выучив для этого русский язык.

А про Пушкина известно, что он перевел–переложил цикл Мериме «Песни Западных славян», в основе своей бесспорно фольклорных. Буду спорить, если мне скажут, что Мериме надул нашего поэта, подсунув ему «фальшивку», состряпанную им самим. Текста Мериме не читала, но про создание Пушкина давно знаю, что гениальное.

Новелла Сервантеса рассказывает о «хорошей цыганке» — веселой, талантливой очень разумной и нравственной. Произведение интересно тем, что там есть «старый цыган», излагающий кодекс цыганской чести благородному идальго, решившемуся — из любви к Пресьосе — стать на время цыганом.

Очень, скажу вам, напоминает Старого цыгана, отца Земфиры. .. А идальго не может не напомнить Алеко, тоже приставшего к цыганам.

Минус рассказа в том, что в конце выясняется, что девушка вовсе не цыганка, а дочь благородных испанских родителей. Тут-то я и насторожилась. Все же и у Мериме есть сомнение в чистоте «цыганского происхождения» Карменситы.

Насчет продолжательниц – могу тоже назвать двух. Это Кармен из цикла Блока и… Радда из рассказа Максима Горького «Макар Чудра». Если кто не помнит: в этом романтическом произведении, где действуют в общем-то не живые люди, а некие придуманные фольклорные цыгане, красавец-скрипач Лойко Зобар полюбил красавицу-цыганку Радду. А та предпочла ему свою «цыганскую» свободу и, раздразнив, заставила себя убить. После чего влюбленного убийцу закалывает отец девушки.

Страсти рвутся в клочья. Слез нет, потому что слишком абстрактны герои, что сильно отличает их от полных жизни характеров, созданных Проспером Мериме.

Наверное, ряд можно продолжить. Кто-то скажет, что Кармен напоминает Клеопатру из «Египетских ночей» Пушкина или царицу Тамару из баллады Лермонтова. Мне же больше бросается в глаза их отличие от Кармен.

А для иллюстрации характера  приведу пробирающее до дрожи начало «Кармен-сюиты» Родиона Щедрина в  исполнении Майи Плисецкой. Перебрала нескольких певиц – наших и зарубежных — все не то. А у Плисецкой – в яблочко. Сам дух свободы живет в ее танце. Свободы, которую в нашей несвободной стране всегда ценили превыше всего.

 ***

Майя Плицецкая в «Кармен-сюите» (1975)

***

Игра в бисер с Игорем Волгиным. Проспер Мериме «Кармен»

Читать онлайн «М. Ю. Лермонтов как психологический тип», О. Г. Егоров – ЛитРес

© Егоров О. Г., 2015

© Когито-Центр, 2015

Посвящается Надежде – жене, другу, помощнице

Так не требует ли от нас обязанность сыновней любви и почтения всевосхвалять Лермонтова за все то многое, что достойно похвалы, и молчать о другом?

Владимир Соловьев

Книга эта выросла из доклада, прочитанного на научной конференции в Московском государственном областном университете в 2002 году. Доклад был посвящен невротическому характеру персонажа «Героя нашего времени». В прениях мне был задан вопрос: а не обладал ли сам автор теми же признаками невроза, которые бессознательно воплотил в своем герое? Я дал положительный ответ, хотя тогда еще не мог его обстоятельно аргументировать. За годы, прошедшие с момента написания той работы, я много занимался вопросами психологии писателей и вообще творческих личностей. Отдельные идеи и находки сложились в концепцию, изложенную в настоящем труде.

Проблема душевной истории писателя имела в отечественном литературоведении двоякое преломление. Психология понималась как «духовные искания» морального, религиозного и экзистенциального порядка в сочетании с социальными, политическими и семейными проблемами, вызывавшими конфликты того же самого свойства (духовная драма Герцена, духовный перелом Толстого, пересмотр мировоззрения Достоевским). Подобный подход к личности писателя перекликался с исследованием «диалектики души», метода «психологического анализа» того или иного произведения и его автора. В незначительных модификациях такой подход господствует и по сей день.

Психология писателя и психологический анализ его жизни и творчества с позиций конкретного научного метода, известного в мировой культуре по терминам «психоанализ», «аналитическая психология», «фрейдизм», «неофрейдизм», «глубинная психология», не прижился в русском литературоведении. Психоанализ как исследовательский метод не приветствовался даже тогда, когда европейская наука обогатилась рядом убедительных по глубине и научной доказательности работ авторитетных ученых. Приемы и наработки психоанализа либо не принимались в расчет, либо изгонялись научным сообществом отечественных литературоведов, как только заходила речь об их использовании в качестве объяснительного средства душевной жизни писателя. И все это не отголоски далекого прошлого, сорока – пятидесятилетней давности, а реалии сегодняшнего дня.

Когда я опубликовал в 2003 году в литературоведческом журнале статью о Лермонтове с использованием психоаналитических методик, рядом с ней редакция поместила комментарий известного ученого под заглавием «Нужен ли Лермонтову личный психолог?» За ним последовал второй в следующем номере и в том же духе. В 2005 году впервые была издана очень интересная книга «К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни» неизвестного науке автора конца XIX века Н. Н. Новикова. В ней дана подробная картина психического заболевания поэта с характеристикой «Дневника болезни». При этом не кто иной, как современный издатель сего труда, в предисловии к книге, которую он признает «даже сейчас полезной», мимоходом делает такой пассаж: «предмет исследования „душевной болезни“ великого русского поэта более чем спорен».^[1] Получается забавная вещь: налицо душевная болезнь поэта и книга, предметом которой она является, но самого предмета как бы и нет. Гегель называл такой оборот мысли хитростью разума. Аналогичные примеры можно многократно умножить.

В 1990-е годы гуманитарное сообщество России второй раз после 1920-х годов переживало увлечение психоанализом. Применительно к литературоведению этот бум был связан с переизданием работ В. Ф. Чижа, И. Н. Ермакова. Стал доступен «Клинический архив гениальности и одаренности» Г. В. Сегалина. Зародилось даже, усилиями Белянина, как будто бы новое направление в нашей науке – «психологическое литературоведение». Был защищен ряд диссертаций по литературоведению с использованием открытий З. Фрейда и его школы. Но общая картина в науке от этого так и не изменилась. Психоанализ в любом его истолковании – фрейдовском, юнгианском, адлеровском – по-прежнему пользуется недоверием со стороны научного сообщества литературоведов. Пациент скорее мертв, чем жив.

В чем же причина такого недоверия к широко признанному универсальному методу? Почему повальное увлечение психоанализом в 1990-е годы практически бесследно прошло для литературоведения и его важнейшей составляющей – биографии писателя? Мой ответ, наверное, не очень понравится почтенным профессорам и маститым литературным критикам, поскольку он лежит в плоскости обыденного сознания, а не философских высот. Но что делать, если учение мужи иной раз уподобляются презренному людскому стаду, от которого дистанцируются за кафедрой и в кругу своих не менее ученых собратьев.  – Причина столь устойчивой неприязни к психоанализу заключается в обывательском страхе перед всем, что связано с психами, психушкой, клиникой и им подобными непристойными словами. Они, то есть слова психоанализ, невроз, либидо, сублимации и другие научные термины из арсенала научной психологии, моментально вызывают отторжение, как только встречаются в тексте научного исследования по литературоведению. Безотносительно к объему и характеру их содержания они ассоциируются в сознании филологов с чем-то инородным и даже неприличным для знатока изящной словесности. В лучшем (!) случае они рассматриваются как досадный довесок к работе, который лишь обременяет научное исследование. Отрицательное отношение к материалу исследования переносится на предмет исследования. В этой связи К. Г. Юнг писал: «‹…› Общее пренебрежение к человеческой психике повсюду еще настолько велико, что самонаблюдение и занятость самим собой считаются чуть ли не болезненными явлениями. Очевидно, мы подозреваем психическое в привнесении чего-то нездорового или неполезного, отчего одно уже только проявление интереса к нему несет в себе запах больничной палаты». ^[2]

Что же предлагается взамен психоанализа? Устаревший и примитивный «психологический анализ», который связан с подлинным психоанализом психики индивида и психологии межличностных отношений только названием. К этому ветхому хозяйству относится пресловутая «диалектика души» (хотя «диалектика» вовсе не психологический термин), рассуждения типа: «Тургенев изображает лишь начало и конец психологического процесса своих героев, а Достоевский – все течение мыслей» и т. п. Вот классический пример традиционного психологического анализа в книге известного психолога И. В. Страхова: «‹…› Внутренние монологи являются формой художественного изображения чувств. Чувство выступает в них в своей непосредственности, в истоках зарождения в сознании и в последующем течении, которое писатель обрисовывает в различных стадиях, прослеживает влияние этих изменений на общий облик и поведение персонажей. Здесь выступают различные структуры эмоциональных процессов – чувства сложные и простые по составу, цельные и противоречивые. Таков психологический диапазон внутренних монологов».^[3] Познавательная ценность подобных аналитических выкладок ничтожна, хотя и сопровождается такими понятиями, как структура и эмоциональные процессы. Действительно, какие механизмы душевной жизни и истоки ее конфликтов у героев Толстого раскрывает указание на то, что писатель воспроизводит «различные структуры эмоциональных процессов» (истоки названы, но не исследованы)? Такой «психологический анализ» вместе с практикующими его исследователями находится на донаучной стадии познания психических явлений. Это как если бы после работ З. Фрейда мы стали толковать сновидения по соннику Г. Х. Миллера.

Писательской биографии как разделу истории литературы в этом отношении повезло меньше всех. В книгах данного жанра практически отсутствует анализ душевной структуры писателя, истоков и характера его душевных травм, места и значения в его жизни фантазий, снов, воспоминаний, то есть явлений бессознательного, проблемы сексуальности и ряда других важнейших составляющих психической жизни. Поэтому картина этой жизни значительно обедняется, а с ней теряется связь и с его произведениями, которые служат выражением всех перечисленных и иных психических фактов. Боязнь коснуться заповедного, наложение каких-то запретов на принципиально важные темы, утверждение, что психические отклонения не имеют отношения к сущности художественных феноменов, – словом, психология как наука в таком ее применении ближе к медицине, а не к литературе и поэтому не должна допускаться к пиршественному столу эстетики словесного творчества – все это входит в арсенал средств защиты литературоведов от нежелательного вторжения психологии в их епархию.

 

Однако еще в далеком 1907 году З. Фрейд развенчал эти предубеждения, указав на истинный путь писателя. «Мы слышим, – писал он в одной из блестящих своих работ, выполненных на литературном материале, – как нам говорят, что писатель должен избегать соприкосновения с психиатрией и оставить описание болезненных состояний психики врагам. На самом деле ни один настоящий писатель не обращал внимания на этот запрет. Ведь описание человеческой психики его самая важная вотчина; он всегда был предшественником науки, а также научной психологии ‹…› Таким образом, писатель не вправе избегать встречи с психиатром, психиатр – с писателем, а художественная трактовка психиатрической темы может быть очень точной без утраты красоты».^[4] Десятилетием раньше известный русский психиатр и исследователь литературы В. Ф. Чиж высказал ту же самую мысль: патологические явления «играют значительную роль в жизни человечества и потому необходимо должны обращать на себя внимание великого художника, стремящегося нарисовать полную картину, изобразить жизнь во всех ее проявлениях».^[5]

А в 1970-е годы, когда увлечение Фрейдом в среде гуманитарной интеллигенции не было таким повальным, как два десятилетиями спустя, известный советский философ Мераб Мамардашвили в лекции студентам ВГИКа утверждал: «‹…› Фрейда упрекали в циническом стремлении унизить высшую духовную жизнь человека, а именно искусство. Это недоразумение, ничего этого у Фрейда нет, Фрейд не пытался искусство как таковое или литературу как таковую свести к выражению каких-то человеческих бездн».^[6]

Возвращаясь к теме замысла книги о Лермонтове, должен признаться, что ее окончательная концепция сформировалась не сразу. Сложность материала исследования открывала два пути работы, которые, разнясь изначально, в итоге сошлись. Биограф Лермонтова, приступающий к его жизнеописанию с позиций научной психологии, сразу встает перед проблемой его трагической гибели. Многочисленные свидетельства и неоспоримые факты сразу наталкивают такого исследователя на мысль о преднамеренности поведения поэта, приведшего его к ранней смерти. Обратимся к документам.

Комендант Пятигорской крепости и окружной начальник подполковник В. И. Ильяшенко незадолго до ссоры Мартынова с Лермонтовым предупреждал последнего: «Посмотрите, сколько врагов вы себе нажили ‹…› И что ж? Только дурачитесь… Бросьте все это… ведь они убьют вас!. .

Лермонтов саркастически улыбнулся, отступил шаг назад и, подумав немного, с чувством проговорил:

 
Им жизнь нужна моя, – ну, что ж, пускай возьмут,
Не мне жалеть о ней!
В наследие они одно приобретут —
Клуб ядовитых змей».^[7]
 

Служащий пятигорской военной комендатуры плац-майор В. И. Чиляев так описывает реакцию Мартынова на шутки и колкости Лермонтова в его адрес: «Долго ли ты будешь издеваться надо мной, в особенности в присутствии дам?…» А вот материалы официального документа – Ответы на вопросы следственной комиссии секундантов Васильчикова и Глебова: «6-е. Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермонтова на счет Мартынова, который, как говорил мне, предупреждал несколько раз Лермонтова, но, не видя конца его насмешкам, объявил Лермонтову, что он заставит его молчать, на что Лермонтов отвечал ему, что вместо угроз, которых он не боится, требовал бы удовлетворения ‹…› (Глебов)».^[8] Другой секундант, князь Васильчиков, так охарактеризовал эту версию дуэли: «Суть верна!»

Всякого опытного психолога (и непредвзято мыслящего исследователя – непсихолога) подобные факты сразу наведут на мысль о самоубийстве, к которому сознательно шел поэт. А если к этому добавить многочисленные высказывания самого Лермонтова, поэтические и сделанные им в разговоре с близкими ему лицами, о его тягостном настроении перед последней поездкой на Кавказ, то такой вывод не покажется слишком смелым. Важно другое. Самоубийство – акт отчаяния или безнадежности. К нему обычно приводит тяжелое психическое состояние. И вот это последнее обстоятельство заставляло задумываться о психопатической природе поведения Лермонтова накануне дуэли. Мог ли психически здоровый человек проигнорировать все угрозы, предупреждения и предчувствия, которые буквально накатывались на него в последние недели и даже в последние дни перед роковым поединком? И было ли что-то роковое в самом факте дуэли? Логика рассуждения с неизбежностью подводила к мысли о невротическом характере Лермонтова, послужившем главной причиной его решительного шага, то есть самоубийства.

Первоначально я склонялся именно к такому объяснению причины гибели Лермонтова. Однако изучение фактов его биографии, включая возможные наследственные влияния, переписки и художественного наследия с позиций глубинной психологии, заставило пересмотреть казавшуюся очевидной гипотезу. Мне вспомнилось одно сакраментальное замечание К. Г. Юнга: «Здоровому человеку могут быть присущи отклонения, которые должны представляться посредственности психическим заболеванием либо просто означать уровень развития, превосходящий его собственный уровень».^[9]

В поведении Лермонтова в кругу его знакомых, в светских сферах и, наконец, в «водяном обществе» Пятигорска, в его любовных увлечениях прослеживался ряд психологических закономерностей, которые выводили на другой путь в объяснении причин его гибели и дуэли в частности. Ни теория заговора, ни случайность, ни ошибка в оценке опасности поединка не укладывались в рамки гипотезы самоубийства и психопатического состояния поэта. Если даже и принять в качестве рабочей гипотезы версию о невротическом характере Лермонтова, то и сам характер и детерминирующие его факторы, вместе с преобладающими наклонностями и доминирующими отношениями к людям, должны рассматриваться в более широком психологическом контексте. Для этого необходимо было изучить структуру его семьи, наследственность, структуру его личности с ее доминантами, руководящую личностную идею, сложившуюся вследствие влияния этих структур и интенций. Исследования данного рода вывели на комплекс фундаментальных психологических проблем, в центре которого оказалась проблема психологического типа. От нее вели нити к душевным конфликтам поэта, его социальным установкам, «причудам» характера, вопросам пола, любви и эротики, жизни и смерти. Во всем этом помогла разобраться глубинная (аналитическая) психология. Здесь можно добавить: по контрасту с отечественной традицией в лермонтоведении.

Согласно идущей еще из XIX века линией интерпретации причин гибели Лермонтова, поэт пал жертвой заговора. Здесь уместно перефразировать известный философский афоризм: чаще всего культурная тень писателя бывает важнее самого писателя, она является реальной исторической силой. Причем нередко заговоров выявлялось два – большой, на уровне великосветского Петербурга, и малый, в кругу «водяного общества» Пятигорска. Причина первого заговора заключалась в конфликте поэта с высшим дворянско-чиновничьим кругом столицы, который видел в Лермонтове, с момента написания стихотворения «На смерть поэта», своего заклятого врага (слова А. М. Хитрово, «разносительницы новостей» и наушницы Бенкендорфа: «А вы, верно, читали, граф, новые стихи на всех нас и в которых сливки дворянства отделаны на чем свет стоит?»^[10]). Свет решил отомстить строптивому поэту и использовал с этой целью Мартынова в качестве орудия мести.

Другая версия схожа с предыдущей и отличается от своей сестры лишь масштабом заговора. Часть «водяного общества» была оскорблена поведением опального поэта, который постоянно направлял против нее стрелы своего остроумия. И «заговорщики» решили наказать оскорбителя, стравив его с соперником по ухаживанию за дамами Мартыновым. Однако в этом заговоре не предусматривался кровавый исход. Его участники предполагали, что сам факт дуэли приведет к более суровому наказанию Лермонтова и его удалению из города. Но как ни заманчивы обе версии и ни укоренены в традиционной литературе о Лермонтове, в них много спорного и противоречивого.

Первую версию питает «синдром» дуэли Пушкина и заговор против поэта, весьма убедительно изложенных В. В. Кожиновым в книге о Ф. И. Тютчеве. По аналогии с этим заговором строилась и гипотеза о кознях против Лермонтова. Пятигорский заговор выглядел бы более убедительно, если бы не одно хорошо известное обстоятельство. После ссоры Мартынова с Лермонтовым, закончившейся вызовом, полковник Мезенцев, генерал князь В. С. Голицын и доктор Рябов, медицинский консультант Лермонтова, то есть высокие чины и авторитетные в городе люди, посоветовавшись, решили немедленно удалить Лермонтова из Пятигорска, хотя бы в Железноводск, из опасения за его жизнь. Так что опасность вполне возможного «заговора» уравновешивалась заботой о поэте и мерами к его безопасности.

И все-таки слабость теории заговора не в этих, сугубо внешних обстоятельствах. Искать причины никем не предвиденной и маловероятной по условиям Пятигорска того времени дуэли следует искать в личности Лермонтова, в особенностях его характера и душевных конфликтов. И проводником в такой работе может быть только метод психологического анализа. Заговор и случай – слишком мелкие обстоятельства и совершенно неудовлетворительные объяснения такого судьбоносного события. Ими умаляется личность Лермонтова, а происшедшее с ним низводится до заурядной мелодрамы в духе Коцебу.

Пора с Мартынова снять ореол злодея, на роль которого он совершенно не подходит: велика честь. Его рукой на самом деле двигали силы, но не те, которые имеют в виде иные мемуаристы и последующие исследователи. Тем силам вряд ли бы удалось направить в цель меткий выстрел плохого стрелка Мартынова на расстоянии двадцати метров.

Действительно, в гибели Лермонтова приняли участие мощные и влиятельные силы. Но искать их надо не вовне, а внутри самой личности поэта, в истории сложного и замысловатого развития его души. Эти силы действовали стихийно, бессознательно, они не управлялись волей Лермонтова, а напротив, подчиняли ее себе в важных жизненных ситуациях. Выявить эти силы, показать их динамику и воздействие на поступки поэта можно только с помощью метода психологического анализа. Здесь уместно привести слова величайшего знатока человеческой души К. Г. Юнга об этой неведомой нам, но неумолимой силе: «Вместо того чтобы ждать опасностей от диких зверей, обвалов и наводнений, человеку сегодня приходится опасаться стихийных сил своей психики. Психическое – это огромная сила, которая многократно превосходит все силы на свете».^[11] Влиянию этой силы на судьбу Лермонтова и будет посвящена настоящая книга.

 

Назвав психологический анализ главным инструментом в исследовании истории души Лермонтова, мы только подошли к постановке проблемы и выбору научного инструментария. Метод психологического анализа поистине безграничен. И это его свойство заключает в себе риск впасть в односторонность и субъективизм. Поэтому возникает необходимость его конкретизации. Последняя зависит от объекта исследования. И здесь возникает определенное затруднение. Биографию писателя вряд ли можно рассматривать вне его творчества, вне конкретных произведений. Сами эти произведения помогают разгадать многие загадки его душевной жизни. Но в своих творениях писатель тоже применяет психологический анализ при описании души своих героев. Этот метод чаще всего и становится объектом исследования литературоведов. А поскольку за Лермонтовым закрепилась слава основоположника русского психологического романа, уместно будет с самого начала развести эти два понятия – творческий метод писателя как один из возможных объектов исследования, вбирающий в себя и самоанализ с его многочисленными проекциями в его творениях, с одной стороны, и аналитику душевной жизни автора – с другой.

Классиками психоанализа было разработано несколько методов изучения души человека. Одни психоаналитики предпочитали детерминистский подход (Фрейд и его школа). Суть его заключается в изучении истоков душевных конфликтов человека и их влияния на всю его последующую жизнь. Другие (А. Адлер) подходят к тем же проблемам с позиций телеологии, то есть ищут конфликты в главной жизненной цели индивида, в его руководящей личностной идее. Третьи (Юнг и его школа глубинной психологии) делают акцент на иррациональных факторах человеческой личности и в их анализе опираются на все богатство человеческой культуры: мифы, символы, религиозные верования, алхимию и астрологию. Но тот же Юнг рекомендовал при выборе метода руководствоваться спецификой материала, своеобразием судьбы той личности, которая подвергается психоанализу. Это наиболее перспективный подход и будет принят нами за основу в настоящем исследовании.

Личность Лермонтова выделяется своей исключительной сложностью даже на фоне таких противоречивых и патологических фигур русской культуры, как Гоголь, Достоевский, Толстой, А. Иванов, Чайковский. И если в последних силы разрушения вполне созрели к моменту их ухода, завершив долгий изнурительный процесс страданий, то ранняя смерть Лермонтова с его не источенным болезнью организмом и душой, при всех случайных моментах, до сих пор содержит больше загадок, чем проясненных истин. Причину этого я нахожу в том, что как современники, так и несколько поколений исследователей подходили к разрешению этих загадок односторонне. Все они увлекались внешней стороной жизни поэта. Его душевная жизнь (не духовная!) оставалась не только неосмысленной, но даже неоткрытой. XIX век здесь трудно упрекнуть, потому что у него не было научных знаний о душе, открытых психоанализом в веке XX. А отношение своих современников (и наших не в меньшей степени) к психическому прекрасно раскрыл Юнг.

Поэтому задача построения всеобъемлющей научной биографии Лермонтова немыслима без преодолении барьеров на пути изучения истории его души и интеграции этой истории в его «внешнюю», видимую биографию. Понимание данной проблемы в ее полном объеме – дело крайне сложное. Препятствием этому служит недостаточная подготовленность литературоведов в области научной психологии и названные выше предубеждения против психоанализа и его объекта. Но другого пути к постижению научной истины нет. Психоанализ давно является достоянием мировой культуры, и открещиваться от него было бы равносильно впадению в крайнюю форму аутизма. «Психоанализ – это не только метод лечения, но и научная теория человека ‹…› На переднем плане здесь стоят гуманистические ценности человечества ‹…› это направление оказало наибольшее влияние на людей искусства, философии, теологии». (54, XIII)

В связи с этим возникает закономерный вопрос: в какой степени и в каких границах область литературного творчества, и в особенности такая ее специфическая часть, как биография писателя, может быть рассмотрена с помощью метода психологического анализа? Не возникает ли здесь опасность перешагнуть границы автономной сферы литературоведения и предоставит другой науке описывать на своем языке и в рамках своего специфического задания литературные явления? То есть встает вопрос о сохранении специфики литературоведения. На мой взгляд, этот вопрос сродни вопросу о сохранении невинности после замужества: взаимопроникновение наук в такой же мере необходимость, в какой и общеизвестный факт. И здесь опять стоит прислушаться к мнению классика: «Без особых доказательств очевидно, что психология – будучи наукой о душевных процессах может быть поставлена в связь с литературоведением. Ведь материнское лоно всех наук, как и любого произведения искусства, – душа. Поэтому наука о душе, казалось бы, должна быть в состоянии описать и объяснить в их соотнесенности два предмета: психологическую структуру произведения искусства, с одной стороны, и психологические предпосылки художественно продуктивного индивида – с другой». ^[12]

Даже беглый взгляд на классические труды по психоанализу, в которых литературный и фольклорный материал является объектом исследования, вызывает смешанное чувство удивления и восхищения. Анализ сюжетных коллизий художественных произведений, того, что в науке о литературе принято называть темой, идей, проблематикой, системой образов, выполнен психоаналитиками на высочайшем профессиональном уровне. Анализу таких книг, как «Она» Р. Хаггарда и «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Р. Л. Стивенсона, сделанного Юнгом, и «Градивы» В. Йенсена, выполненного Фрейдом, нет аналогов в соответствующей отрасли истории литературы. На этих исследованиях не только дóлжно учиться начинающим литературоведам. Не говоря уже об искусствоведческом анализе творений Леонардо да Винчи и «Моисея» Микеланджело Фрейдом, античных, восточных и библейских мифов Юнгом, Э. Нойманном и О. Ранком. Так что возможные упреки в нарушении границ науки выглядят несостоятельными.

Что касается личности писателя, его биографии, то литературные гении издавна были объектом повышенного внимания психоаналитиков. Краткий обзор этого жанра будет дан во Введении к данной книге. Здесь лишь отметим, что наше исследование посвящено душевным процессам и конфликтам, их истокам и последствиям у Лермонтова. То есть в отличие от традиционного жизнеописания мы сосредоточимся на анализе Лермонтова как психологического типа с точки зрения данных аналитической психологии. Решение этой задачи повлечет за собой обращение к многочисленным источникам, по большей части известным литературоведам в лучшем случае по названиям. Поэтому задача настоящей книги отчасти и пропедевтическая. Она служит введением в разветвленную систему наук о душе. В книге читатель найдет много цитат из трудов по различным направлениям психоанализа. Это связано с высокой степенью изученности тех проблем, которые будут решаться на материале биографии Лермонтова. Я старался уберечь читателей от перегруженности моего труда таким материалом, хотя убежден в том, что обильное цитирование психоаналитической литературы – польза для литературоведческой науки.

Несколько слов о литературно-биографических источниках. Все те, кто обращался к личности Лермонтова, знают о двух проблемах – скудности источников по отдельным периодам его жизни и противоречивости свидетельств о важнейших фактах его биографии. Изъян, обозначенный первой проблемой, наверное, невосполним, но его можно частично компенсировать косвенными источниками, в чем нам и должна помочь научная психология. Со второй проблемой справиться намного проще. В любых противоречивых, а порой и взаимоисключающих свидетельствах всегда есть нечто общее, хотя бы психологически. Как верно выразился А. И. Васильчиков, «суть верна».

Иные биографы в изобилии используют материалы художественного творчества писателя для объяснения фактов его биографии. Но чаще всего этот материал относится к духовной жизни писателя, зарождению и эволюции его идей, эстетических, философских и иных взглядов и позиций. Нас он будет интересовать менее всего. К художественным произведениям Лермонтова мы обращаемся в этой книге в тех случаях, когда они согласуются и соотносятся с фактами его душевной жизни, когда они обращены к детству, родителям, возлюбленным поэта; когда его поэтическое творчество служит выражением бессознательного, а художественные символы раскрывают смысл его поступков или душевных конфликтов.

Суммируя все сказанное, читатель может заподозрить автора в том, что он претендует на создание нового жанра – параллельной биографии писателя, которая посвящена исключительно жизни его души. Это так и не так. Душевную жизнь человека в ее трактовке психоанализом принято было рассматривать как нечто непонятное и недоступное, темное и чуждое сознанию, короче – ночное, а порой и постороннее главной, дневной его жизни. Но от этого факта нельзя уйти, его невозможно игнорировать без ущерба для научной истины. Биография великого человека не будет полной, если в ней, наряду с событиями внешней жизни, этот человек не предстанет в «сумерках» своего бессознательного бытия. Это особенно важно для великого человека с трагической судьбой.

Какую же цель должно преследовать такое изучение души Лермонтова? Прежде всего оно призвано выявить те внутренние конфликты, которые привели его к дуэли и гибели. Для этого необходимо будет исследовать их истоки, начиная с конституционных и приобретенных свойств личности, динамики тех душевных сил, которые сформировали его психические комплексы. Ядром и источником всех этих свойств и процессов является та устойчивая психическая структура, которая носит название психологического типа. Решение этой сверхзадачи возможно при помощи метода психоанализа в широком его понимании, то есть включая теории и методы всех психологов – последователей Фрейда, Адлера и Юнга.^[13] «Но что оправдывает потребность получить сведения об обстоятельствах жизни человека, чьи труды приобрели для нас такое значение? ‹…› Это желание приблизить к нам такую личность как человека ‹…› это потребность обрести эмоциональную связь с такими людьми, поставить их в один ряд с отцами, учителями, примерами для подражания ‹…›

Биограф хочет не принизить, а приблизить героя. Но это значит сократить дистанцию, т. е. действовать все же в направлении принижения. А если мы больше узнаем о жизни великой личности, то неизбежно услышим о случаях, когда эта личность поступила не лучше, чем мы, и по человечески действительно приблизилась к нам ‹…›

Психоанализ может привести некоторые объяснения, которые невозможно получить другими путями, и выявить новые взаимосвязи в переплетениях, нити от которых тянутся к влечениям, переживаниям и работам художника. Поэтому одной из важнейших функций нашего мышления является психическое овладение материалом внешнего мира ‹…› надо быть благодарным психоанализу, который, будучи применимым к великому человеку, содействует пониманию его великих достижений».^[14]

1. Новиков Н. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни. Арзамас: АГПИ, 2005, стр. 3.

2. Юнг К. – Г. Практика психотерапии. СПб.: Университетская книга, 1998, стр. 86.

3. Страхов И. В. Психология литературного творчества (Л. Н. Толстой как психолог). М.: Институт практической психологии; Воронеж: НПО «Модэк», 1998, стр. 26–27.

4. Фрейд З. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1999, стр. 154.

5. Чиж В. Ф. Болезнь Н. В. Гоголя. М.: Республика, 2001, стр. 204.

6. Мамардашвили М. Лекции по античной философии. СПб.: Азбука, 2014, стр. 378.

7. Мартьянов П. К. Последние дни жизни Лермонтова. М.: Гелиос АРВ, 2009, стр. 66–67.

8. Дуэль Лермонтова и Мартынова. Подлинные материалы уголовного дела. М.: Адвокатская контора «Юстина» – Белый город, 2012, стр. 88.

9. Юнг К. – Г. Дух Меркурий. М.: Канон, 1996, стр. 292.

10. Лермонтов М. Ю. В воспоминаниях современников. М.: Художественная литература, 1989, стр. 225.

11. Юнг К. – Г. Конфликты детской души. М.: Канон-Реабилитация, 1997, стр. 198.

12. Юнг К. – Г. Дух Меркурий. М.: Канон, 1996, стр. 255.

13. Райкрофт Ч. Критический словарь психоанализа. СПб.: Восточно-Европейский Институт психоанализа, 1995, стр. 148–149.

14. Фрейд З. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1999, стр. 287–288.

Что такое психологический тип?

16 Типов Стилей основаны на одной из самых надежных, уважаемых и исследованных в мире моделей личности и развития личности, теории психологического типа . Что мы сделали, так это применили концепции стиля к нашему глубокому и широкому знанию этой модели, этой теории личности — «стиль через призму типа личности».

И в результате мы открыли дверь в мир стиля для многих женщин, чей подход к стилю ранее никогда не признавался, не говоря уже о признании и почете.

В этой статье мы рассмотрим некоторые основы этой теории психологических типов.

Психологический тип основан на реальности. Задумайтесь на мгновение о своем кругу друзей, знакомых, семьи и коллег. Вспомните всех людей, которых вы знаете и с которыми регулярно общаетесь. Теперь рассмотрим некоторые различия, которые вы уловили.

Эти различия в характерах могут включать: Друзья, которые ищут постоянный поток деятельности, кажется, они никогда не останавливаются! В отличие от друзей, которые прячутся в одиночестве после работы или на выходных, им очень нужно свое «уединенное время»!

Подумайте о людях «в целом», которые, кажется, продолжают добавлять новые интересы и хобби — и менять работу — и насколько они отличаются от «детальных» друзей, на которых можно положиться, чтобы гарантировать все, что вам может понадобиться на выходных для девочек упакован и с вами.

Это всего лишь несколько примеров того, как люди могут отличаться друг от друга. Вероятно, у вас есть множество примеров, которые вы можете вспомнить, рассматривая свои собственные круги, верно?

Люди ищут закономерности

Мы автоматически сравниваем и противопоставляем поведение людей. Мы ничего не можем с этим поделать. Наш мозг ищет закономерности, в том числе модели поведения окружающих нас людей. Мы можем использовать эту информацию, чтобы скорректировать то, как мы общаемся, или найти новых друзей, или избежать повторения токсичных отношений, или скорректировать любым другим образом то, как мы взаимодействуем с другими людьми, особенно с теми, кто сильно отличается от нас. даже если мы не понимаем или не можем понять, как и почему эти различия).

Без этого создания шаблонов мы остаемся с безумным предположением, что все миллиарды людей на планете настолько уникальны, что среди них нет общих шаблонов, и что мы ничему не научились из прошлого отношения могут помочь нам понять и обойти эти различия.

Понимание этих шаблонов не означает навешивание ярлыков или «упаковку». Лучше думать об этом так: когда вы понимаете законные причины, по которым люди отличаются друг от друга, у вас появляется все необходимое для того, чтобы делать конструктивные выводы. 0003 использовать этих различий. И тогда вы также можете сделать бесценный подарок, предполагая, что у тех, с кем мы взаимодействуем, существуют законные различия — различия и образ жизни других людей так же важны для них, как и ваши для вас.

Психологический тип — один из самых полезных способов выявления личностных паттернов и работы с ними.

Где зародился психологический тип

Более ста лет назад команда матери и дочери в Соединенных Штатах, Кэтрин Бриггс и Изабель Майерс (да, создатели индикатора типа Майерс-Бриггс/MBTI®, который использует ту же теоретическую как 16 типов стилей) заметил ряд различий между членами семьи, друзьями, соседями и коллегами. Кэтрин написала статьи, в которых отразила их наблюдения.

В то же время в Европе была переведена на английский язык новаторская книга Psychological Types швейцарского психиатра Карла Густава Юнга . Юнг был современником Альберта Эйнштейна, и он постулировал в «Современный человек в поисках души », что есть «четыре точки на «компасе личности» — ощущение, интуиция, мышление и чувство», каждая из которых незаменима. Есть много прекрасных статей о жизни и творчестве К. Г. Юнга, которые помогут вам лучше понять этого новаторского и дальновидного мыслителя.

Майерс и Бриггс всю свою жизнь изучали Юнга и его теорию психологических типов, что привело к разработке инструментов, которые другие могли использовать для улучшения своего понимания других людей. Индикатор типа Майерс-Бриггс® (MBTI®) был разработан в начале 1940-х годов и используется до сих пор, среди других инструментов, опросов и процессов, которые используют те же теоретические концепции, и каждый год миллионы людей узнают о предпочтениях своего психологического типа. Глобус.

Теория психологического типа в своей основе

В своей основе психологический тип описывает нормальные различия в информации, которой нормальные люди доверяют (восприятие), и в том, как они принимают решения (приходят к суждениям).

Вот почему эта теория так полезна для развития вашего личного стиля. Откуда вы берете информацию о своем стиле? Как узнать, что юбка, рубашка, колье, шарф или пара туфель — это «вы»? Сколько вам нужно в шкафу? В этих и многих других вопросах мы обнаружили закономерности психологических типов на этапе исследования «16 типов стилей».

Далее мы углубимся в основы теории психологических типов. Но знайте, что, несмотря на то, что вы можете сразу же использовать эту информацию, структура обеспечивает такое глубокое понимание человеческой природы, что после примерно 50 лет совместной работы в качестве практиков – коучей, инструкторов, фасилитаторов – мы (Джилл и Джейн) все еще делаем новые открытия и приобретаем новые знания. новые идеи, такие как 16 типов стилей!

Компоненты психологического типа

Составные части теории психологического типа часто называют дихотомии . Они представляют собой равные, но противоположные способы, каждый из которых считается законным и действительным, хотя они противоположны и сильно отличаются друг от друга.

Стоит отметить, что когда вы понимаете, по-настоящему глубоко понимаете свой тип, вы не думаете о нем и не испытываете его как серию компонентов. Он объединяется в то, что называется целым типом .

Но в своих простейших формах и в качестве учебного пособия, вот психологические дихотомии типов между каждой из четырех букв в коде типа:

Экстраверсия или интроверсия

С точки зрения психологических типов, экстраверсия и интроверсия связаны с тем, как мы получаем энергию и куда ее направляем. Будь то через действия и взаимодействие (Экстраверсия или «Э» для краткости) или через одиночество и размышления (Интроверсия или «Я» для краткости). Да, каждый из нас делает и то, и другое (безумие думать, что кто-то является «чисто экстравертом» или «чисто интровертом» — такой человек не может быть психологически здоровым и существовать в мире) — но в равной степени важно признать, что одно из них ( E или I) является вашим предпочтительным миром, и вы будете использовать и нуждаться в нем больше, чем в другом. Подробнее об экстраверсии и интроверсии здесь.

Чувство или интуиция

Это пара предпочтений «детали» или «общая картина». Чувствительные (или «S» для краткости) типы начинают с опыта (прошлого и настоящего) и того, что их чувства говорят им — цвета, текстуры, «ощущение» и многое другое, и являются прагматичными типами, твердо стоящими на земле. Интуиты (или сокращенно «Н») начинают со своих возможностей, опций, догадок или впечатлений — то, что они видят, порождает другие идеи. Каждый из нас делает и то, и другое, но наше предпочтение одного другому означает, что у нас будет склонность к начните с подробностей или начните с общей картины, указывая на то, что мы предпочитаем S или N. Подробнее об ощущениях и интуиции здесь.

Мышление или чувство

Это решающая или оценивающая пара предпочтений. Мыслящие (или кратко «Т») типы используют логику, анализ, процесс объективного рассуждения, чтобы прийти к решениям. Чувствующие (или «F» для краткости) типы склонны вставать на место других, чтобы увидеть, как решения могут повлиять на них, а это субъективный процесс. Оба считаются рациональными способами принятия решений. Есть много Мыслящих женщин, около 40% из нас, но мир по-прежнему считает женщин Чувствующими, а мужчин — Мыслящими. Это одна из причин того, что психологический тип гораздо полезнее для улучшения отношений, чем простой девятый тип.0023 «Мужчины с Марса.. .» подход! Подробнее о мышлении и чувствах здесь.

Оценка или восприятие

Последняя пара описывает наш подход к внешнему миру и окружающей среде. Предпочитаем ли мы подходить к завершению, планировать нашу работу и работать по нашему плану? Если да, то мы предпочитаем Суждение (или сокращенно «J») и используем нашу функцию Суждения (Мышление или Чувство) во внешнем мире, а нашу функцию Восприятия (Чувство или Интуицию) — во внутреннем мире. ИЛИ мы предпочитаем оставаться открытыми и гибкими? Если да, то мы предпочитаем Восприятие (или сокращенно «П») и используем нашу функцию Восприятия во внешнем мире и нашу функцию Суждения во внутреннем мире. Подробнее о суждении и восприятии здесь.

Динамическая природа психологического типа

И если вы найдете все это увлекательным, вам также может быть интересна наша статья о динамической природе психологического типа и о том, почему мы не являемся суммой наших четырех букв. Вы найдете это здесь.

Все зависит от того, как вы выглядите

Обратите внимание, что так же, как вы можете использовать левый или правый глаз, чтобы смотреть через объектив камеры или телескопа, вы можете использовать все вышеперечисленные настройки. Но когда вы смотрите в микроскоп или в телескоп, вы предпочитаете использовать один глаз вместо другого , верно? И обычно в телескоп нельзя смотреть обоими глазами одновременно е. Эти предпочтения психологических типов работают одинаково.

16 типов стиля, каждый со своими собственными ценностями, процессами и слепыми зонами в огромном разнообразии приложений, включая выбор карьеры, отношения, общение, духовность, разрешение конфликтов, учебные привычки, лидерство, потребности в отношениях — и это лишь некоторые из них. ! Чем больше вы узнаете о психологическом типе (и мы рекомендуем вам искать качественные статьи по теории и применению), тем больше вы понимаете, что эта модель развития личности обладает огромной глубиной и сложностью.

Одним из новейших применений психологического типа является стиль – это то, что мы сделали с 16 типами стиля! Наша цель — помочь вам открыть и принять свой уникальный подход к стилю, включая создание идеального гардероба и путешествие по вашему уникальному и красивому пути стиля.

Открытие суперстилей

Наша работа над взаимосвязью между психологическим типом и стилем привела нас к открытию четырех суперстилей (так мы их назвали), которые происходят от комбинации двух средних букв ваш тип (это называется функциональная пара ). Узнайте больше о суперстилях и о том, что ваш суперстиль говорит вам о вашем подходе к стилю, здесь.

Откройте для себя свой тип стиля

Сделав еще один шаг вперед в сопоставлении между стилем , стилем и , типом , вы сможете глубже изучить сущность своего стиля с помощью отчета о типах стиля. Этот бесценный инструмент не только объяснит ваш подход к стилю, но и предоставит план дальнейшего развития вашего стиля таким образом, чтобы он соответствовал вашему психологическому типу.

Психологические типы Джона Биба — Аналитическая психология

Психологические типы

Рисунок Юнга о четырех функциях сознания со страницы 127 Красной книги. ⁱ

Джон Биб

Психологические типы

Концепция психологических типов, которую мы можем определить как регулярные различия в том, как люди осознают свои психологические проблемы и пытаются справиться с ними, даже когда они сталкиваются с трудностями сходства психики, является отличительным вкладом К. Г. Юнга в развитие глубинной психологии.

Юнг сосредоточился на основном принципе, согласно которому в отношении психики мы — это то, что мы наблюдаем. Следовательно, наше «личное уравнение» (Шамдасани 2003, стр. 30–31) необходимо принимать во внимание, когда мы смотрим на свои комплексы и на комплексы других, которые достаточно значимы для нас, чтобы стать, по сути, частью наших собственных. психологическая жизнь.

Антецеденты

Обучение Юнга в Париже сразу после получения степени доктора медицины в Базеле привело его к контакту как с Джанет, которая изучала подсознательные навязчивые идеи, так и с Бине, который исследовал различные формы сознания, влияющие на то, как люди учатся. Понятия Бине об «интроспекции» («знание, которое мы имеем о нашем внутреннем мире, наших мыслях, наших чувствах») и «экстерноспекции» («ориентация нашего знания на внешний мир в противоположность знанию о себе») и его признание что первая установка делает человека «субъективистом» (с более «спонтанным воображением»), а вторая — «объективистом» (с большей способностью «контролировать» воображение) (Элленбергер 19).70, стр. 702–703) явно повлияли на раннюю научную работу Юнга. В Цюрихе, в госпитале Бургхольцли, Юнг предпринял собственные исследования влияния аффективно-тонированных комплексов репрезентации, которые, как уже определил Цихен, могут воздействовать на поток ассоциаций, формирующих ментальную жизнь (Ellenberger 1970, стр. 692–693).

Первоначальные наблюдения

Использование Юнгом слова «ассоциативный тест» с нормальными субъектами привело его к признанию того, что действительно существует два типа людей в отношении подхода к тестовой ситуации. Один был «типом, который в реакции использует субъективные переживания, часто эмоционально заряженные», а второй был «типом, который проявляет в реакции объективное, безличное мышление» (Юнг и Риклин 19). 05/1969, стр. 132). Затем он создал подтипы типа, отдающего предпочтение чувству, и типа, отдающего предпочтение безличному наблюдению. Таким образом, Юнг впервые установил разницу в логическом обосновании, связанную с тем, как люди относятся к разумности в связи с их собственной несомненной тенденцией к эмоционально окрашенным комплексам. К 1913 году эта ранняя точка зрения кристаллизовала понятие о двух типах психологической установки: одну можно назвать экстравертной и чувствующей, а другую можно назвать интровертной и мыслящей.

Открытие Юнгом иррационального сознания

Под давлением как жизненных, так и мировых ситуаций крайнего стресса Юнг – посреди осознания того, что он и Фрейд не смогут продолжать свои теоретические отношения отца и сына, что он и его жена Эмма не могла продолжать свой брак в соответствии с принципом строгой моногамии, и что его собственный способ истолкования реальности находился под сильным влиянием того, что Бергсон (1911) научил его распознавать как «иррациональные» формы сознания, — радикально расширило его понимание того, что он пришел, чтобы назвать «проблемой типа». Его беседы со своим другом и коллегой-психиатром Шмид-Гизаном в 1915–1916 подчеркнули тщетность попыток объяснить все, что связано с различиями типов, с помощью двухтипной модели, приравнивающей интроверсию к мышлению, а экстраверсию к чувству (Jung & Schmid-Guisan, 2013). Постулирование Мольцером в 1916 г. интуиции как третьего типа сознания (Shamdasani 1998, стр. 104–105) и собственное давнее подозрение Юнга, что ощущение может быть сознанием, которое не является просто подмножеством чувства, привели его к тому, что он начал мыслить в с точки зрения двух осей сознания, одной рациональной (состоящей из мышления и чувства) и одной иррациональной (состоящей из интуиции и ощущения), и понять, что эти оси описывают «функции» сознания, которые все еще можно использовать в одном из двух способы, «экстравертный» способ, который требует привилегии того, что является внешним по отношению к наблюдателю, и «интровертный» способ, который требует интенсивного внимания к субъективному опыту наблюдателя.

Дифференциация типологии Юнга

К тому времени, когда это расширение взглядов Юнга на «проблему типов» дифференцировалось, Юнг также прояснил разницу между межличностными объектными отношениями (отношениями с другими и миром) и интрапсихическими объектными отношениями (отношениями). к внутренним перспективам, лежащим в основе комплексов человека, которые Юнг теперь называл «архетипами»). Таким образом, Юнг добавил к четырем функциям сознания две основные установки (к действительным другим и к устойчивым ментальным репрезентациям, по которым можно измерить отношения к действительным другим), которые первоначально сориентировали его на проблему типа.

Аналитические приложения

Другие открытия Юнга заключались в том, что существует доминирующая тенденция сознания, которую можно «типизировать» как рациональную или иррациональную, интровертную или экстравертную, и с точки зрения ее функции различать, использует ли она ощущение (что говорит нам что то, на что мы обращаем внимание, «есть»), мышление (которое дает этому имя), чувство (которое говорит нам, чего оно стоит) и интуиция (которое говорит нам, куда оно идет и, таким образом, что оно предвещает).

Эта типология не только позволила Юнгу понять основу проблемы типа, но и стала мощным методом анализа сознательной установки, существенной основой для понимания «отношений эго к бессознательному», основного предмета его аналитический подход к психологии и психотерапии (Юнг 1943/1966). Более поздним авторам (фон Франц и Хиллман, 1971; Майерс и Майерс, 1980) предстояло раскрыть огромное значение модели Юнга как для аналитической психотерапии, так и для понимания нормальных различий между людьми. Важно признать, что теория сознания Юнга

предполагает отношение к бессознательному, которое мы изначально не понимаем, и что природа нашей психики затуманивать и загромождать наши отношения как с другими, так и с нами самими. комплексы. Что эти комплексы сами образуют резервуар сознания (Бибе), который может быть типизирован согласно юнговской модели восьми основных типов функций-отношений (экстравертное ощущение, интровертное ощущение, экстравертное мышление, интровертное мышление, экстравертное чувство, интровертное чувство, экстравертная интуиция, и интровертная интуиция) привели к современному представлению об этих различных типах сознания как о «строительных блоках типа личности» (Haas and Hunziker 2011).

Применение за пределами аналитической психотерапии

Большинство людей, однако, продолжают избегать аналитического подхода, основанного на функциональном отношении через функциональное отношение, и полагаться на оценку MBTI®, иногда в режиме онлайн, своих типовых предпочтений, которые классифицируют их как личностей. использование определенного сочетания доминирующей и вспомогательной функций, которое приводит их к познанию мира как экстравертным, так и интровертным способами. Это не глубокая психологическая модель, но она позволяет сделать полезные выводы в таких областях, как воспитание детей, образование (Мерфи 19).92) и управление.

Перспективы и пределы типологии

Тема психологических типов не будет полной, однако, без понимания расширенного отношения к бессознательному, которое может возникнуть, когда проблема типа осознанно осознается.

Для Юнга это была «трансцендентная» функция, которая могла позволить нам, возможно, выйти за пределы самой проблемы типа в более едином опыте сознания (Myers 2016). Это понимание ускользнуло от большинства аналитиков и шрифтовиков, и его собственное трансцендентное обещание нуждается в дальнейшем изучении, чтобы тень, связанная с определением единой точки зрения на основе собственной реализованной типологии (Beebe 2016), не осталась неучтенной. К счастью, юнгианская типология — это постоянная дисциплина, которая может рассматривать свои собственные предубеждения, как только она признает, что сама проблема типов будет с нами до тех пор, пока мы смотрим на себя и на других.

Ссылки:

Beebe, J. (2016). Энергии и паттерны в психологическом типе: Резервуар сознания.

Лондон: Рутледж.

Бергсон, Х. (1907). Творческая эволюция . (А. Митчелл, пер.). Нью-Йорк: Генри Холт.

Элленбергер, Х. Ф. (1970). Открытие бессознательного: история и эволюция динамической психиатрии. Нью-Йорк: Основные книги.

фон Франц, М.-Л., и Хиллман, Дж. (1971). Лекции по типологии Юнга. Нью-Йорк: весенние публикации.

Хаас, Л., и Хунцикер, М. (2011). Строительные блоки типа личности . Темекула: TypeLabs.

Юнг, К.Г. (1943/1966). Отношения между эго и бессознательным . В Два очерка по аналитической психологии , 2-е издание. Собрание сочинений К. Г. Юнга , (Том 7, стр. 121–171) (R.

FC Hull, Trans.). Принстон: Издательство Принстонского университета.

Юнг, К.Г. и Риклин, Ф. (1905/1969). Исследования словесных ассоциаций: эксперименты по диагностике психопатологических состояний, проведенные в психиатрической клинике Цюрихского университета . (М. Эдер, Пер.). Лондон: Рутледж и Кеган Пол.

Юнг, К.Г. и Шмид-Гизан, Х. (2013). В J. Beebe, & E. Falzeder (Eds.), Вопрос о

психологических типах: переписка К. Г. Юнга и Ганса Шмид-Гизана, 1915–1919 гг.16. (Э. Фальзедер и Т. Вулфсон, пер.). Принстон: Издательство Принстонского университета.

Мерфи, Э. (1992). Развивающийся ребенок: использование юнгианского шрифта для понимания детей . Пало-Альто: Издательство Дэвис-Блэк.

Майерс, С. (2016). Пять функций психологического типа. Журнал аналитической психологии, 61 (2), 183–202.

Майерс, И.Б. с Майерсом, П. (1980). Подарки разные . Пало-Альто: Психологи-консультанты Press. Шамдасани, С. (1998). Утраченный вклад Марии Мольцер в аналитическую психологию. Spring: A

Journal of Archetype and Culture, 64, 103–119.

Шамдасани, С. (2003). Юнг и создание современной психологии: мечта о науке .

---

Джон Биб — создатель модели психологических типов с восемью функциями и восемью архетипами. Юнгианский аналитик и бывший президент Института К. Г. Юнга в Сан-Франциско, он является автором книги «Энергии и паттерны в психологических типах: резервуар сознания» и соредактором вместе с Эрнстом Фальцедером книги «Вопрос о психологических типах: переписка». К. Г. Юнга и Ганса Шмид-Гизана. Джон возглавил типологический подход Юнга к анализу кино и написал предисловие к изданию Routledge Classics книги Юнга «19 лет».21 книга, Психологические типы.

Психологические типы Скачать

Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

---

ⁱ Надпись вверху: «Триумф любви». Надпись внизу: «Это изображение было завершено 9 января 1921 года, после того как оно оставалось незавершенным в течение 9 месяцев. Оно выражает не знаю какое горе, четырехкратную жертву. Я почти мог не закончить его. Это неумолимое колесо четырех функций, сущность всех живых существ, пронизанная жертвенностью». Функции мышления, чувства, ощущения и интуиции, о которых Юнг писал в «Психологических типах». (Красная книга/Liber Novus, под редакцией Сону Шамдасани, В.В. Нортон, 2009 г., п. 307)

Одно из пояснений изображения см. в The Bulletin of Psychological Type, vol. 35, нет. 2, «Юнговское

видение психологического типа страдающего», Адам Фрей. (2012).

---

Психологический тип — Wikiquote

Эта тематическая статья нуждается в очистке. Пожалуйста, просмотрите Wikiquote:Шаблоны, особенно стандартный формат тематических статей, чтобы определить, как отредактировать эту статью, чтобы она соответствовала более высокому стандарту качества статей. Вам также следует проверить страницу обсуждения этой статьи, чтобы узнать, оставил ли там объяснение человек, добавивший это сообщение. Эта страница находится в списке нуждающихся в очистке с 06.01.2013.

Основа теорий психологических типов была заложена в 1921 году новаторской работой Карла Густава Юнга « Psychological Types » ISBN 0691097704. После ее перевода с немецкого на английский в 1923 году Изабель Бриггс Майерс и ее мать начали изучать работы Юнга, и в 1942 году они опубликовали первую версию теста, предназначенного для определения того, к какой категории типов относится человек, под названием Индикатор типа Майерс-Бриггс (MBTI).

Следующие цитаты принадлежат видным деятелям краткой истории психологического типа, которые основывали свои теории, труды и системы на четырех основных когнитивных функциях, первоначально сформулированных Юнгом, а именно ощущениях, интуиции, мышлении и чувствах. Каждый из них будет в определенном отношении, либо интровертным, либо экстравертным. Примечательно, что у Юнга не было дихотомии Суждение/Восприятие, которая является теорией Майерса, и внимание Юнга к Сознательному и Бессознательному не выражено явно в теориях Майерса. Есть также скептическое предположение, что Юнг не одобрял тест Майерса.

Содержание

• 1 Карл Густав Юнг
  • 1.1 Интроверсия/экстраверсия
  • 1.2 Восприятие/интуиция
  • 1.3 Чувство/мышление
  • 1.4 Сознание / Бессознательное
    • 1.4.1 Другое
• 2 Изабель Бриггс Майерс
  • 2.1 Интроверсия/Экстраверсия
  • 2.2 Восприятие/интуиция
  • 2.3 Мышление/чувство
  • 2.4 Суждение/Восприятие
  • 2,5 Другое
• 3 Другие
• 4 См. также
• 5 Внешние ссылки

Карл Густав Юнг[править]

Интроверсия/Экстраверсия[править]

• «Есть, наконец, третья группа, и здесь трудно сказать, исходит ли мотивация главным образом изнутри или извне. самый многочисленный и включает менее дифференцированного нормального человека» (Jung, 1971. Jung, CG (1971). Психологические типы. В W. McGuire (Ed.) Собрание сочинений CG Юнга (Vol. 6), Bollinger Series XX. Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета.)
• Отношения означают ожидание, а ожидание всегда действует избирательно и с чувством направления. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 688, стр. 415)
• Когда привычно преобладает функция, вырабатывается типичная установка. По характеру дифференцированной функции будут созвездия содержания, создающие соответствующее отношение. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 691, стр. 417)
• Только ограниченное количество содержаний может удерживаться в поле сознания одновременно, и лишь немногие из них могут достичь высшей степени сознания. Деятельность сознания избирательна. Выбор требует направления. Но направление требует исключения всего не относящегося к делу. Это неизбежно сделает сознательную ориентацию односторонней. Содержание, исключенное и заторможенное выбранным направлением, опускается в бессознательное, где образует противовес сознательной ориентации. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 694, стр. 419)
• Точно так же, как существует отношение к внешнему объекту, внешнее отношение, существует отношение к внутреннему объекту, внутреннее отношение. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 801, стр. 466)
• Нельзя быть интровертом или экстравертом, не будучи таковым во всех отношениях. Например, быть «интровертом» означает, что в психике все происходит так, как должно происходить по закону интровертной природы. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 939, стр. 534)
• Интроверсия или экстраверсия, как типичная установка, означает существенную склонность, которая обусловливает весь психический процесс, устанавливает привычный способ реакции и тем самым определяет не только стиль поведения, но и качество субъективного опыта. Мало того, он определяет тип компенсации, которую произведет бессознательное. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 940, стр. 534)
• Но нет энергии, если нет напряжения противоположностей; следовательно, необходимо открыть противоположное отношение сознательного ума. (Два эссе по аналитической психологии К. Г. Юнга: параграф 78, стр. 53)
• Интроверт обладает экстравертным отношением, но оно бессознательно, потому что его сознательный взгляд всегда обращен на предмет. (Два эссе по аналитической психологии К. Г. Юнга: параграф 81, стр. 56)
• …опыт показывает, что есть только одна сознательно направленная функция приспособления. («О природе психики» К. Г. Юнга: строка 15, страница 25)
• Установка бессознательного как действенное дополнение сознательной экстравертной установки носит определенно интровертный характер. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 570, стр. 337)
• Вообще говоря, компенсирующая установка бессознательного находит свое выражение в поддержании психического равновесия. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 575, стр. 340
• Мы называем способ поведения экстравертным только тогда, когда преобладает механизм экстраверсии. В этих случаях наиболее дифференцированная функция всегда используется экстравертным образом, тогда как низшие функции интровертны; другими словами, высшая функция является наиболее сознательной и полностью находится под сознательным контролем, тогда как менее дифференцированные функции частично бессознательны и в гораздо меньшей степени находятся под контролем сознания. (Психологические типы К. Г. Юнга: параграф 575, стр. 340)
• Я сделал шокирующее для себя открытие, а именно факт этой экстравертной личности, которую каждый интроверт несет в себе в своем бессознательном и которую я проецировал на своих друзей в ущерб им. (Аналитическая психология К. Г. Юнга: строка 1, страница 32)
• Подобно тому, как всякая энергия исходит из оппозиции, так и психика обладает своей внутренней полярностью, что является неоспоримой предпосылкой ее жизненности. (Воспоминания, сны, размышления: строка 22, страница 379)

Чувство/Интуиция[править]

Чувство/Мышление[править]

• Экстравертное [экстравертное] чувство всегда находится в гармонии с объективными ценностями. …даже когда кажется, что оно не определяется конкретным объектом, оно, тем не менее, все еще находится под влиянием каких-то традиционных или общепринятых ценностей. Например, я могу почувствовать побуждение сказать, что что-то «красиво» или «хорошо», не потому, что я нахожу это «красивым» или «хорошим» по своему субъективному ощущению, а потому, что это уместно и политично называть это так, так как противоположное суждение нарушило бы общую чувственную ситуацию. Чувственное суждение такого рода никоим образом не является притворством или ложью, это просто акт приспособления. (Психологические типы, CW6, параграф 595. Портативный Юнг, стр. 207)
• «Но чувствовать «правильно» можно только тогда, когда чувство ничем другим не смущается. Ничто так не смущает чувство, как мышление». (Психологические типы, CW6, параграф 598. Портативный Юнг, стр. 209)
• Поскольку чувство уступчиво и позволяет себя подчинить, оно должно поддерживать сознательную установку и приспосабливаться к ее целям. Но это возможно только до определенного момента; часть его остается невосприимчивой и должна быть подавлена. (Психологические типы, Тип экстравертного мышления, CW6, параграф 588. Портативный Юнг, стр. 200.)
• «ЧУВСТВО. Я не могу поддержать психологическую школу, считающую чувство вторичным явлением, зависящим от «представлений» или ощущений, но… я рассматриваю его как самостоятельную функцию sui generis» (723)
  • «Чувство есть прежде всего процесс, который… придает содержанию определенную ценность в смысле принятия или неприятия («нравится» или «не нравится»)». (724)
    • «Даже «безразличное» ощущение обладает чувственным тоном, а именно тоном безразличия, который опять-таки выражает какую-то оценку. Следовательно, чувство есть род суждения, отличающийся от умственного суждения тем, что его цель не в установлении понятийных отношений но установить субъективный критерий принятия или неприятия.Оценивание чувством распространяется на всякое содержание сознания, какого бы рода оно ни было. При возрастании силы чувства оно превращается в аффект, т. е. состояние чувства, сопровождающееся выраженными физические иннервации. Чувство отличается от аффекта тем, что оно не производит ощутимых физических иннерваций, т. е. ни больше, ни меньше, чем обычный мыслительный процесс». (725)
      • «Обычное, «простое» чувство конкретно, т. е. смешано с другими функциональными элементами, в частности с ощущениями. В этом случае мы называем его аффективным или, как я сделал в этой книге, чувством-ощущением, под этим я подразумеваю почти неразделимую смесь чувственных и чувственных элементов. Это характерное слияние встречается везде, где чувство является еще недифференцированной функцией, и наиболее очевидно в психике невротика с дифференцированным мышлением. Хотя чувство само по себе есть независимая функция. функции, она легко может стать зависимой от другой функции, например мышления; тогда она является лишь сопутствующим мышлением и не вытесняется лишь постольку, поскольку приспосабливается к мыслительным процессам». (726) (Психологические типы, CW6, ОПРЕДЕЛЕНИЯ, параграфы 723-726.)
• Следовательно, его мышление имеет ценность для современников только до тех пор, пока оно явно и понятно соотносится с известными фактами того времени. Как только оно становится мифологическим, оно перестает быть актуальным и продолжается само по себе. (Психологические типы, Тип интровертного мышления, CW6, параграф 637. Портативный Юнг, стр. 244.)

Сознательное / Бессознательное[править]

• «Не следует воображать, что бессознательное лежит постоянно погребенным под таким количеством вышележащих слоев, что его можно обнаружить только, так сказать, в результате трудоемкого процесса раскопок. Наоборот, имеет место постоянный приток бессознательного содержания. в сознательный психологический процесс до такой степени, что иногда наблюдателю трудно решить, какие черты характера принадлежат сознательной, а какие — бессознательной личности… овладевает сознательным или бессознательным характером личности… Мы должны наблюдать, какая функция полностью находится под сознательным контролем, а какие функции имеют случайный и спонтанный характер… последние обладают инфантильными и примитивными чертами. (Психологические типы, CW6, параграф 576. The Portable Jung, стр. 191-192.)
• «Распознавание есть sine qua non познания. Но различение означает расщепление содержания сознания на дискретные функции. Поэтому, если мы хотим определить психологическую особенность человека в терминах, которые удовлетворят не только наше собственное мы должны взять в качестве критерия то состояние или отношение, которое воспринимается объектом как сознательное, нормальное состояние, поэтому мы должны сделать его сознательные мотивы нашей первой заботой, устраняя, насколько это возможно, наши собственные произвольные интерпретации. .» (Психологические типы, CW6, параграф 891.)

Другое[править]

• «Термин «низшая функция» используется для обозначения функции, которая отстает в процессе дифференциации. вследствие неблагоприятных обстоятельств вообще для всякого человека развивать все свои психические функции одновременно.Потребности общества вынуждают человека заняться прежде всего и главным образом дифференциацией той функции, которой он лучше всего наделен от природы или которая обеспечит ему наибольший социальный успех. По общему правилу человек более или менее полностью идентифицирует себя с наиболее предпочтительной и, следовательно, наиболее развитой функцией. Именно она порождает психологические типы. Вследствие этого одностороннего развития один или необходимо отставание в большем количестве функций.Эти функции можно с полным основанием назвать низшими в психологическом, а не в психопатологическом смысле, так как они никоим образом не являются болезненными, но полагаться назад по сравнению с предпочтительной функцией. Хотя подчиненная функция может быть осознана как явление, ее истинное значение тем не менее остается непризнанным. Оно ведет себя как многие вытесненные или недостаточно оцененные содержания, отчасти сознательные, отчасти бессознательные, подобно тому, как очень часто известного человека узнают по его внешнему виду, но не знают его таким, какой он есть на самом деле» 9.0045 К. Г. Юнг (1934). Психологические типы (стр. 450-451)
• Мы знаем, однако, что ум не может быть табличной… некоторые категории мышления даны априори; они предшествуют всякому опыту и появляются с первым актом мысли, предоформленными детерминантами которого они являются… Новорожденный мозг — это чрезвычайно старый инструмент, приспособленный для совершенно специфических целей, который не воспринимает пассивно, а активно упорядочивает переживает сам по себе и навязывает определенные выводы и суждения. Они… своего рода предсуществующий план… или унаследованные функциональные возможности, которые, тем не менее, исключают другие возможности или, во всяком случае, ограничивают их в очень значительной степени. Они… как невидимые постановщики за кулисами. К.Г. Юнг (1934). Психологические типы (раздел 512)
• Как психология оценивает фантазию, пока она остается только наукой, иллюстрируют известные взгляды Фрейда и Адлера. Характерная враждебность между сторонниками обеих точек зрения возникает из-за того, что одна точка зрения неизбежно влечет за собой обесценивание и принижение другой. До тех пор, пока радикальное различие… не признается, любая из сторон, естественно, должна считать свою соответствующую теорию общепризнанной. (Психологические типы, CW6, параграф 88.)
• «В полной противоположности старой системе классификации по темпераментам новая типология начинается с явного соглашения не позволять судить о себе по аффекту и не судить по нему о других, так как никто не может объявить себя окончательно тождественным со своим аффектом. » (Психологические типы, CW6, ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТИПЫ, лекция 1923 г., параграф 889)
  • «…начинать с явного согласия не позволять судить о себе по аффекту и не судить по нему других… аффект считается исключительным состоянием, качества которого представляются либо как фальсификация «настоящей» личности, либо как не принадлежащие к нему как к подлинному атрибуту. Что же тогда есть «настоящая» личность? Очевидно, что это отчасти то, что каждый различает в себе как отдельное от аффекта, отчасти то, что в каждом отбрасывается как недостоверное в суждениях других… В аффективном состоянии оно [эго] несвободно, движимо, вынуждено. Напротив, нормальное состояние — это состояние свободной воли, когда в распоряжении человека все силы. Другими словами, аффективное состояние не вызывает проблем, в то время как нормальное состояние проблематичен: он заключает в себе и проблему, и возможность свободного выбора.В этом последнем состоянии становится возможным понимание, потому что только в нем можно разглядеть свои мотивы и обрести самопознание»9.0045 (Психологические типы, CW6, параграфы 889,891.)
    • «АФФЕКТ. Под термином аффект я понимаю состояние чувства, характеризующееся выраженной физической иннервацией, с одной стороны, и своеобразным нарушением мыслительного процесса, с другой. Я использую эмоцию как синоним аффекта. Я отличаю… чувство от аффекта. , несмотря на то, что разделительная линия подвижна, так как всякое чувство, достигнув известной силы, высвобождает физические иннервации, становясь, таким образом, аффектом. быть произвольно располагаемой функцией, тогда как аффект обычно ею не является. Точно так же аффект ясно отличается от чувства вполне ощутимыми физическими иннервациями, в то время как чувство по большей части их лишено, или же их интенсивность так мала, что они могут быть обнаружены только тончайшие инструменты…» (психологические типы, CW6, определения, пункт 681.)

Изабель Бриггс Майерс [Редактировать]

Интраверсион/Экстраверсия [EDIT]

SENSING/INTITITION/EDIT/EDITITITITION/INTITITIT/EDIT/EDIT]. ]

• (Экстравертное чувство) «Его обоснованность и ценность заключаются не в индивидуальных, а вовне, в коллективных идеалах общества, которые обычно принимаются без вопросов. Его цель — формирование и поддержание легких и гармоничных эмоциональных отношений с другими людьми» («Разные подарки», Изабель Бриггс Майерс, стр. 79)
• «Чувствующие интроверты обладают большим количеством тепла и энтузиазма, но они могут не показывать этого, пока не узнают кого-то хорошо. Они носят свою теплую сторону внутри, как пальто на меху.» («Различающиеся дары», Изабель Бриггс Майерс, стр. 96)

Суждение/Восприятие

• они выносят суждения. «Восприятие» здесь понимается как включающий процессы осознания вещей, людей, явлений и идей. «Суждение» включает процессы прихода к заключению о том, что было воспринято. большую часть общей умственной деятельности человека. Они управляют большей частью его внешнего поведения, потому что восприятие — по определению — определяет то, что люди видят в ситуации, а их суждение определяет, что они решают делать по этому поводу. различия в восприятии или суждении должны приводить к соответствующим различиям в поведении.0045 (Изабель Бриггс Майерс (1980). Дары различаются (стр. 1).
).
• «В целом проницательное отношение прекрасно согласуется с твердой родительской дисциплиной. Дисциплина необходима для обеспечения соблюдения основных принципов, предпочтительно нескольких основных принципов. Если дети добросовестно их соблюдают, они являются приемлемыми членами общества, и, как и взрослые, они имеют право на то, чтобы их не комментировали каждый их поступок». (Изабель Бриггс Майерс (1980). Дары различаются (стр. 72). 9).0046

Другое[править]

• «Эта книга написана с верой в то, что многие проблемы могут быть решены более успешно, если подходить к ним в свете теории психологических типов К. Г. Юнга. Первый английский перевод его книги « психологических типов». был опубликован Harcourt Brace в 1923 г. Моя мать, Кэтрин С. Бриггс, ввела его в нашу семью и сделала частью нашей жизни Мы с ней долго ждали, пока кто-нибудь изобретет инструмент, который будет отражать не только чьи-то предпочтения. экстраверсия или интроверсия, но и предпочтительный тип восприятия и суждения.Летом 1942 мы взялись сделать это сами. С тех пор индикатор типа Майерс-Бриггс предоставил широкий спектр информации о практическом значении шрифта. (Изабель Бриггс Майерс (1980). Дары разные (Предисловие)
• «В самые мрачные дни Великой Отечественной войны, когда немцы неудержимо катились вперед и у меня болели плечи от попыток их сдержать, а в глубине живота жило ужасное дурное чувство, однажды мне пришла в голову мысль (я был застилала мне постель в то время), что, позволяя им портить мне жизнь таким образом, я помогаю им победить, вызывая разрушение своими собственными действиями. Так что я остановился, просто так. оправдание для того, чтобы превратить возможное несчастье в будущем в определенное несчастье в настоящем, опасаясь его. Делайте все возможное, чтобы сделать мир лучше, но не выбрасывайте ни дня, ни одной минуты того мира, который у вас есть. Что я сделал, как оказалось, был индикатор типа (Изабель Бриггс Майерс (1970). Личное письмо Мэри МакКолли)

• «Мы знаем, что Юнг однажды сказал коллеге, что его Доминантной функцией было Интровертное Мышление. Это означает, что он был либо ISTP, либо INTP. определенно абстрактный, а не конкретный, поэтому кажется безопасным привести его в качестве примера INTP». Том. 2 № 3 (зима 1985 г.) The Type Reporter (стр. 10)

• Между экстраверсией и интроверсией также существует компенсаторная связь. Там, где сознание экстравертировано, бессознательное интровертировано, и наоборот. (Психология К. Г. Юнга, автор Иоланд Якоби : строка 34, страница 19)
• У экстраверта есть интровертное бессознательное, хотя именно потому, что эта его сторона остается бессознательной, его интроверсия принимает недифференцированную и компульсивную или инстинктивную форму. (Психология К. Г. Юнга, автор Иоланд Якоби : строка 4, страница 20)
• Психика состоит из двух взаимодополняющих, но противоположных сфер: сознания и бессознательного. (Психология К. Г. Юнга, автор Иоланд Якоби : строка 5, страница 5)
• Экстравертное ощущение + мышление как вспомогательная функция. В этом типе …… сотрудничество с основной функцией облегчается из-за схожей установки мышления (экстраверсия).

  No related posts.