Переживание тяжелой утраты | Такие Дела
Впервые в России выходит книга «Основы паллиативной помощи» под редакцией Роберта Твайкросса и Эндрю Уилкока — первое фундаментальное пособие по паллиативной помощи на русском языке, подготовленное к печати фондом помощи хосписам «Вера». «Такие дела» публикуют главу из этой книги
«Основы паллиативной помощи» — масштабное руководство, охватывающее все аспекты помощи неизлечимо больным людям. По этому пособию более 20 лет обучаются европейские специалисты, а теперь оно доступно русскоязычным студентам медицинских вузов, врачам, медсестрам. Впервые книга Introducing Palliative Care была опубликована в 1995 году и после неоднократно переиздавалась на разных языках мира. На русский язык переведено пятое издание книги в редакции 2016 года.
Доктор Роберт Твайкросс — один из пионеров хосписного движения в мире. Он преподавал курс паллиативной медицины в Оксфорде и в течение 17 лет руководил Центром сотрудничества в области паллиативной помощи ВОЗ.
Эндрю Уилкок — член Королевского колледжа врачей, научный сотрудник по паллиативной медицине и онкологии в составе службы Макмиллан при Ноттингемском университете в Великобритании. Редактор и один из создателей Международного формуляра [лекарственных средств в] паллиативной помощи (Palliative Care Formulary), научный консультант по назначению лекарственных средств в паллиативной помощи Британского национального формуляра (British National Formulary).
Переживание тяжелой утраты
Переживание утраты — это один из самых тяжелых кризисов в жизни, который у значительного числа людей заметно отражается на здоровье. Помощь при переживании тяжелой утраты — один из основных элементов паллиативной помощи. В нее входит как забота о теле пациента после его смерти, так и помощь родственникам и друзьям умершего.
Если смерть человека ожидаема, некоторые его близкие могут испытывать «упреждающее (опережающее) горе», и в этом случае помощь в переживании утраты можно начать оказывать еще до смерти.
Периодом тяжелой утраты называют время переживания смерти любимого человека, а горе — это реакция на тоску и мучение, возникающие после смерти. Переживание горя — переходный процесс, во время которого люди приспосабливаются к реальности утраты и учатся жить без умершего близкого. Горе — это не просто эмоциональное переживание; в нем выделяются поведенческий, когнитивный, физический, социальный и духовный аспекты. Таким образом, горе требует целостного подхода.
Переживание утраты связано с повышенной смертностью, в частности от сердечно-сосудистых заболеваний, в первые месяцы после потери близкого. Повышается частота соматических и психических заболеваний, инфекций и злоупотребления алкоголем, а также обращения за медицинской помощью и психотропными препаратами.
Модели переживания горя
Горе — это глубоко личный опыт, который люди переживают по-разному.
Тем не менее можно выделить несколько типичных этапов, а на их основе — ряд моделей переживания горя.
Их можно использовать для оказания поддержки горюющим людям, однако модель — это всегда упрощение, поэтому опираться на нее следует с осторожностью. Последовательное прохождение стадий переживания горя нетипично. Обычно люди колеблются между разными этапами такого пути, что может привести в замешательство как их самих, так и окружающих.
Переживание горя — это не стабильный процесс. Человек проходит через определенную стадию этого процесса, но потом снова возвращается к ней. И так по кругу. Все повторяется.
Распространенные реакции на тяжелую утрату:
Эмоции
Беспокойство; гнев; тревога; депрессия; чувство вины; чувство одиночества; чувство облегчения
Мироощущение
Отчаяние; низкая самооценка; самокритика; ощущение нереальности происходящего; социальная замкнутость; подозрительность; тоска по усопшему
Поведение
Злоупотребление алкоголем; повышенная утомляемость; слезливость
Физиологические изменения
Сухость во рту; выпадение волос; головные боли; нарушение пищеварения; бессонница; потеря аппетита, потеря веса; боли в мышцах; учащенное сердцебиение; одышка; заболевание, вызванное стрессом, инфекция; употребление психоактивных веществ; нарушения зрения
Таким образом, не стоит выносить поспешных суждений о том, на какой стадии горя находится или должен находиться человек, переживающий утрату.
Огромное значение имеют личностные особенности. У людей, которые опираются в первую очередь на свои чувства, переживание горя обычно больше соответствует традиционным моделям, тогда как у людей, которые склонны в первую очередь осмыслять происходящее, это в большей степени становится когнитивным процессом. Чтобы справиться с ситуацией, такие люди ищут информацию, обдумывают проблемы, предпринимают меры и ищут способы отвлечься — такая модель не обязательно связана с трудностями.
Кроме того, проявление и выражение горя обусловлено культурными особенностями. В Великобритании и США высоко ценится уверенность в себе и независимость, что вынуждает переживающих горе, особенно если это мужчина, подавлять свои эмоции и не показывать, что они страдают.
Традиционная модель
Процесс переживания горя, согласно традиционной модели, состоит из определенных стадий, но в реальности одна стадия может происходить одновременно с другой и возможны неожиданные изменения.
Оцепенение
Первая реакция — это шок и недоверие, сопровождающиеся ощущением нереальности происходящего и машинальности жизни (существования «на автопилоте»).
Соматические симптомы могут отмечаться или отсутствовать.
Разлука и боль
Оцепенение постепенно уступает место периодически возникающей сильной тоске, тревоге, напряжению, гневу и самокритике. Появляется непреодолимое желание вернуть покойного. Это может проявляться в снах и в том, что человек слышит покойного и чувствует его присутствие или чрезмерно предается воспоминаниям. Может также появиться навязчивая идея заново проанализировать обстоятельства смерти. Распространены соматические симптомы.
Отчаяние
Эта стадия наступает, когда приходит осознание того, что умерший человек не вернется. Возникают такие признаки, как плохая концентрация, апатия, социальная замкнутость, отсутствие цели и глубокая печаль.
Принятие
Отчаяние постепенно уступает место принятию утраты. Принятие непоправимости ситуации сначала происходит на интеллектуальном уровне, а позднее и на уровне чувств. Печаль и эмоциональные сдвиги могут продолжаться более года.
Развязка и реорганизация
В конце концов горюющий человек начинает адаптироваться к жизни без умершего близкого: он перестраивает свою личность и заново определяет цели, приобретает новые умения и принимает на себя новые роли. Постепенно появляются более светлые чувства, возвращается энергия, возникают новые увлечения и зарождаются отношения. При воспоминании об ушедшем близком человека уже не переполняют эмоции, однако годовщины и памятные дни вызывают временное обострение горя.
Нормальный ход жизни прерывается утратой, которая в первую очередь вызывает шок, а также оцепенение и отрицание. Далее следует протест, сопровождающийся гневом и чувством вины, после чего наступает дезорганизация, а также печаль, чувство одиночества и пустоты. И наконец, происходит реорганизация, благодаря которой человек может вернуться к изначальному уровню функционирования, зачастую изменив отношение к жизни и обретя новые ценности.
Модель двустороннего процесса
Эта модель иллюстрирует, что человек, переживающий утрату, колеблется между двумя полюсами: деятельностью, направленной на переживание утраты (например, думает об умершем, тоскует по нему, предается воспоминаниям, выражает свои чувства), и деятельностью, направленной на восстановление, при которой человек ищет способ отвлечься, чтобы справиться с повседневной жизнью (например, подавляет воспоминания, контролирует эмоции, находит себе дело).
Ориентация на восстановление позволяет человеку приспособиться и обрести новую самоидентичность, однако поскольку в повседневной жизни многое напоминает об утрате, он мечется между двумя типами поведения. Преобладающее поведение и степень колебания каждого конкретного человека будет зависеть от личностных факторов, пола и культурной принадлежности. С течением времени человек обычно переходит от поведения, направленного на переживание утраты, к поведению, направленному на восстановление.
Эта модель помогает понять, почему в один из дней человек может выглядеть прекрасно справляющимся, а на следующий день он горюет. Трудности возникают, когда человек склоняется исключительно к переживанию утраты (хроническое горе) или только к поведению, направленному на восстановление (отсутствующее горе).
Горюющие родители могут выбрать разные типы переживания тяжелой утраты: один будет придерживаться в основном поведения, направленного на переживание горя, а другой будет нацелен на восстановление.
Это приводит к напряжению между ними, поскольку они не могут понять, каким образом каждый из них справляется с горем.
Помощь в переживании тяжелой утраты
Основой поддержки в период тяжелой утраты является общая качественная помощь при жизни больного, хорошо налаженная коммуникация и доверительные отношения, выстроенные с семьей. Оперативно проведенная процедура констатации и регистрации смерти, вывоз из дома оборудования и лекарственных препаратов и готовность ответить на вопросы во многом помогают облегчить боль утраты.
Обеспечить помощь в переживании тяжелой утраты могут, в частности, следующие медицинские работники: врачи общей практики, участковые медсестры, медсестры специализированной паллиативной помощи по месту жительства, а также различные организации поддержки при тяжелой утрате.
Существуют специальные группы поддержки людей, переживших травму или самоубийство близкого, мертворождение или смерть ребенка, и группы поддержки детей, переживших утрату. После смерти больного, находившегося под опекой хосписа, для близких пациента с повышенным риском осложненного горя официально предусмотрена помощь в переживании утраты.
Большинству людей достаточно дать возможность выразить свое горе и поддержать их, предложив рассказать о своих чувствах и внимательно выслушав. Это имеет огромную терапевтическую ценность и относится к обязательным навыкам каждого медицинского работника. Безусловно, наиболее благотворное влияние на результаты помощи в переживании тяжелой утраты оказывают семья и друзья, оказывающие необходимую поддержку и позволяющие человеку выразить горе и свободно говорить о своих переживаниях до тех пор, пока он в этом нуждается.
Основная задача — помочь человеку найти силы в себе самом и найти свои способы преодоления. Поскольку некоторые люди не склонны просить о помощи, важно спрашивать, как они справляются с ситуацией. Часто они нуждаются в том, чтобы кто-то подтвердил, что их опыт переживания горя нормален.
Реакции на тяжелую утрату бывают как мгновенные, так и отсроченные; как краткосрочные, так и затяжные; как умеренные, так и сильные. Большинство людей, переживающих утрату, проходят этот период при поддержке родственников и друзей, а также медицинского работника, готового выслушать их.
Около 10% нуждаются в помощи команды добровольцев, консультирующих по переживанию утраты или групп поддержки, и примерно у 5% возникает осложненное (патологическое) горе, при котором требуется участие психолога или психиатра.
Кроме того, важно обеспечить поддержку не только членам семьи, но и профессионалам, обеспечивавшим уход за больным, особенно если смерть была травмирующей. Большинству из них достаточно дать возможность выразить свое горе в атмосфере поддержки.
Осложненное горе
Осложненным называют горе, которое приводит к длительным нарушениям физического и психологического здоровья.
Ниже перечислены его факторы риска:
• преждевременная и внезапная смерть;
• слишком тяжелая смерть;
• крайне зависимые, противоречивые или сложные отношения с умершим;
• плохая социальная поддержка;
• невозможность открыто поговорить с кем-либо и подготовиться к
смерти;
• гнев, если он затрудняет оказание поддержки и приводит к социальной
изоляции;
• жизненные обстоятельства, лишающие времени и возможности для переживания утраты, например финансовые трудности, отсутствие работы, нуждающиеся в опеке дети или пожилые родственники;
• потеря близких в прошлом;
• наличие соматического или психического заболевания;
• наличие в анамнезе алкоголизма, наркомании или суицидального поведения.
Осложненное горе обычно выражается в крайних проявлениях нормального переживания горя. Формальные критерии осложненного горя остаются противоречивыми. Кроме того, пятое издание «Руководства по диагностике и статистике психических заболеваний» (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, DSM-5) больше не включает осложненное горе в число психиатрических диагнозов, однако переживание тяжелой утраты в нем также более не указано как критерий исключения большого депрессивного расстройства.
При осложненном горе требуется помощь психологов и психиатров. В частности, возможны следующие методы лечения: направляемый траур; межличностная (интерперсональная) психотерапия, когнитивно-поведенческая психотерапия и семейно-ориентированная терапия горя.
Может помочь краткосрочное лечение бензодиазепиновыми снотворными, однако важно тщательно контролировать эти назначения, чтобы предотвратить возникновение зависимости.
Для тех, у кого развилось очевидное психическое расстройство (например депрессия, тревожное расстройство, химическая зависимость, посттравматическое стрессовое расстройство, психоз), лечение будет проводиться в соответствии со стандартной психиатрической практикой.
электронную версию книги можно прочесть на pro-palliativ.ru
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
медицина паллиативная помощь психологическая помощь
Читать онлайн «Жизнь после утраты. Психология горевания», Вамик Д. Волкан – Литрес
Vamik D. Volkan, M. D. Elizabeth Zintl
Life After Loss: The lessons of grief
Печатается с разрешения. Все права защищены. Любое использование материалов данной книги полностью или частично без разрешения правообладателя запрещается.
Charles Scribner’s Sons New York
© Vamik D. Volkan, Elizabeth Zintl, 1993
© Когито-Центр, 2014
О неизбежном в человеческой судьбе
Избежать горя могут только те, кто избегает любви. Задача заключается в том, чтобы чему-то научиться у горя и остаться уязвимым для любви.
Джон Брантнер
Эта книга о неизбежном в человеческой судьбе, о столкновении со смертью и переживании утраты.
В конце концов, никому из нас не суждено избежать приближения конца собственной жизни; никто из нас не может быть защищен от смерти тех, кто окружает нас: родителей, друзей, супруга, брата или сестры, ребенка.
Когда умирает родитель, мы уже не можем обратиться к нему, как это делали раньше, чтобы обрести покой и убедиться в его заинтересованности нашей жизнью. Когда уходят оба родителя, мы обнаруживаем, что уже не являемся чьим-либо ребенком, что теперь мы не защищены, как ранее, от встречи с собственной смертью. Смерть брата или сестры – это потеря спутников нашего детства, свидетелей нашего развития; смерть супруга или супруги, близких друзей лишает нас основной опоры и наших партнеров по жизни; смерть ребенка буквально переворачивает наше представление о будущем, о том, как устроена жизнь. Те, кого мы любим, смертны, они с нами лишь на время, которое отмерено не подвластной нам силой, – и это одна из данностей человеческого существования, принятие которой дается с огромным трудом.
Мы естественным образом вкладываем самих себя в тех, кого любим, и в наши отношения с ними. Когда судьба ставит нас перед фактом смерти значимого для нас человека, мы можем чувствовать, что жизнь подошла к концу.
Как известно, мы никогда не бываем столь беззащитны, как тогда, когда любим, и никогда не бываем так безнадежно несчастны, как тогда, когда теряем объект нашей любви. Начало горя всегда исполнено тоски и протеста. Мы также ощущаем опустошенность, как будто утратили часть самого себя. Когда мы впервые сталкиваемся со смертью, мы можем просто не представлять, как после такого удара можно оправиться и вернуться к жизни. От того, сможет ли человек пройти через этот кризис, зависит, какой для него будет последующая жизнь. Некоторые люди, особенно без помощи извне, могут никогда не оправиться от смерти близкого человека. Горе может стать патологическим состоянием, с отрицанием факта утраты и погружением в переживание бессмысленной боли или оцепенения и бесчувствия, чтобы отгородиться от этой боли. Не пройдя через это испытание, человек живет либо во вспоминаемом, часто вызывающем раскаяние прошлом, которого больше не существует, либо в тревожном ожидании будущего.
Жизненно важно, чтобы скорбящий вновь открыл смысл жизни, даже без того, кто олицетворял этот смысл.
Оплакивание потери требует мужества, душевных сил и времени. Скорбящий перерабатывает потерю шаг за шагом и медленно свыкается с реальностью. Рано или поздно горюющий становится способным сказать умершему «прощай». Это не означает ни полного отсутствия воспоминаний о разделенном прошлом, ни желаний избавиться от приходящих мыслей о умершем.
Лишь в результате полного признания утраты и ее постепенного оплакивания удается сохранить связь с утраченным объектом любви и вернуться к жизни. В процессе, который, после Фрейда, мы называем «работой горя», ранее принадлежащий к настоящему и внешнему миру человек постепенно заменяется в нашем представлении на другой объект, принадлежащий к прошлому и области воспоминаний. Иначе говоря, обращения к воспоминаниям об умершем и оплакивание ведет к завершению горевания, но вместе с тем, в каком-то смысле, этот процесс никогда не завершается полностью. Об этом свидетельствуют слова Зигмунда Фрейда из письма Людвигу Бинсвангеру от 12 апреля 1929 года, в ответ на сообщение о трагической смерти сына последнего:
Как раз сегодня моей умершей дочери исполнилось бы тридцать шесть лет…
Мы находим место для того, кого потеряли.
Хотя мы знаем, что острая скорбь после такой утраты сотрется, однако мы остаемся безутешны и никогда не сможем подобрать замену. Все, что становится на опустевшее место, даже если сумеет его заполнить, остается чем-то иным. Так и должно быть. Это единственный способ продлить любовь, от которой мы не желаем отречься. Ваш старый Фрейд.
Книга «Жизнь после утраты» – одна из первых книг в нашей стране, посвященных психологии горя. Она рассказывает о процессе горевания и специальной профессиональной помощи для этой весьма уязвимой группы людей. Данная книга может стать средством самопомощи и опорой для тех, кто в силу жизненных или профессиональных обстоятельств оказался рядом с человеком, переживающим боль утраты.
Константин Ягнюк
Психолог-психотерапевт
www.yagniuk.ru
Введение
Мой коллега Джон Бакмен однажды рассказал историю небогатого человека из Лондона, который был госпитализирован с депрессией после крупного выигрыша на Ирландских скачках.
Оказалось, что этот парень страдал от осложненного горя: неожиданное богатство означало утрату привычного образа жизни. Несмотря на соблазнительные перспективы, которые сулило новое богатство, он не мог им воспользоваться.
Я привожу эту историю потому, что она иллюстрирует одну из самых главных истин человеческой жизни: люди ни от чего не отказываются с легкостью. Даже когда мы преодолеваем тяготы и движемся к лучшей жизни, мы горюем о том, что осталось позади.
Я рано усвоил этот урок, обучаясь психиатрии. Но, только встретив девочку-подростка по имени Элис, я действительно начал сознавать силу неразрешенного горя[1].
Элис было восемнадцать, когда она стала моей пациенткой. За год, предшествовавший нашей встрече, она похудела на тридцать фунтов и была госпитализирована с анорексией. Для ее состояния была характерна любопытная закономерность. В те дни, когда ее вес становился меньше девяноста девяти фунтов, Элис забывала про свою озабоченность стройной фигурой и нормально ела.
Если же вес переваливал за сотню, она начинала морить себя голодом. Когда я спросил ее о причине, она лишь пожала плечами. Она понятия не имела том, что это могло иметь символическое значение. В процессе терапии обнаружилось, что проблемы Элис начались три года назад, вскоре после смерти ее деда. Она звала его «Папа». Он весил более двухсот фунтов и, по ее меркам, был великаном. Он сильно ее любил и к тому же был лидером в их маленьком деревенском сообществе. Элис провела свое детство в играх на полу магазина, принадлежавшего его семье. Они были хорошими товарищами – высокий широкоплечий мужчина и маленькая девочка с тонкой косичкой до середины спины.
Когда у Папы обнаружили рак, семья скрыла эту новость от Элис, чтобы не расстраивать ее. После того, как его госпитализировали, Элис не разрешили посещать его. Смерть Папы стала для Эллис ударом судьбы, потрясшим ее до глубины души. На похоронах Элис не могла поверить, что его тело стало таким сморщенным и дряхлым. Когда она случайно услышала, что Папа похудел до девяноста девяти фунтов, она потеряла сознание.
Анорексия Элис была связана не только с ее осложненным горем, вызванным смертью деда. У заболевания были различные источники, включая конфликты индивидуации, страх собственной сексуальности и возможной беременности. Но навязчивая идея относительно веса в девяносто девять фунтов была связана именно с ее Папой, с отчаянной попыткой сохранить жизнь старому мужчине.
Это произошло около тридцати лет назад. Я понял тогда, как мы горюем и что происходит, когда мы не можем горевать; и если мы не способны проделать необходимую эмоциональную работу, чтобы позволить утраченным нами людям уйти, то они бродят в нашем бессознательном[2].
Мы привыкли думать о скорби только как о реакции на такие серьезные утраты, как смерть или развод. Но скорбь является естественным психологическим откликом на любую потерю или перемену, это усилие, которое мы совершаем для того, чтобы приспособить наш внутренний мир к изменившейся реальности. Печаль – это эмоция, сопровождающая скорбь, и мы периодически печалимся, когда сталкиваемся с типичными утратами, пронизывающими нашу жизнь, – будь то утрата семейных ценностей, надежды, идеала, дружбы, родины, любимого или даже себя прежнего.
Как заметила писательница Анни Дилард в своей книге «Паломник в гавань жестянщиков» (Annie Dillard. Pilgrim at Tinker Creek), утрата – это цена, которую мы платим за то, что живем, «чрезвычайная цена, которую необходимо платить столь долго, сколько вы живете».
Можно допустить, что большинство из тех, кто выигрывает на Ирландских скачках, приспосабливаются к успеху гораздо легче, чем пациент Бакмена, что процесс адаптации к хорошим новостям и изменениям у них происходит менее трудно. Но я бы рискнул предположить, что большинство таких выигравших может вспомнить какие-то краткие моменты паники, неожиданных слез, некоторого необъяснимого смятения. Это и есть незамеченные следы скорби, сходные с теми, что мы переживаем во время таких счастливых событий, как окончание учебного заведения, свадьба или переезд в новый дом.
Ход жизни каждого человека зависит от его способности справляться с подобными переменами, адаптироваться ко всем утратам и использовать изменение как средство для роста.
Не полностью пережитые утраты, другими словами, перемены, к которым мы не адаптировались, омрачают нашу жизнь, ослабляют нашу энергию и ухудшают нашу способность устанавливать отношения. Не будучи в состоянии горевать, мы становимся заложниками старых ценностей, мечтаний и отношений, остаемся за пределами настоящего, потому что мы все еще «пляшем под дудку прошлого».
В моей клинической практике я часто сталкиваюсь с тем, что неразрешенные утраты отрицательно влияют на нашу жизнь, мешают общению с другими людьми даже в таких обычных ситуациях, как приветствие, прощание, и назначение встреч. Кто-то из тех, кто не пережил утрату, будет крепко цепляться за стабильность и не допускать перемен, потому что перемены его сильно расстраивают; кто-то будет навязчиво стремиться к переменам, отрицая значение кого-то или чего-то в своей жизни. Кому-то, кто чувствителен к утратам, требуется долгое прощание, и он будет часто звонить своему психотерапевту между сеансами, дабы получить утешение; другой внезапно срывается с места, когда наступает время уходить, или начинает тревожиться, когда нужно сказать что-то на прощание.
Последствия неразрешенных утрат могут пагубно сказаться и на близких отношениях. Тот, кто не способен горевать, не способен, возможно, и к длительному любовному чувству. Это один из парадоксов жизни: если мы не можем освободиться, когда этого требует смерть, мы зачастую неспособны опереться на другого, когда этого требует жизнь.
Три обстоятельства являются основополагающими в понимании переживания горя. Во-первых: каждая утрата неизбежно вызывает у нас скорбь. Во-вторых: каждая потеря воскрешает у нас в памяти все прошлые утраты. В-третьих: каждая утрата, если она полностью пережита, может дать толчок к личностному росту и обновлению.
В процессе терапии Элис поняла значение своей навязчивой идеи о весе в девяносто девять фунтов. Элис постепенно оправилась от анорексии и начала оплакивать своего дедушку. В перерывах между нашими сеансами она проводила время в квартире родителей, рассматривая альбомы с фотографиями, запечатлевшими ее с Папой. Таким образом, я наблюдал за возобновлением работы горя, не выполненной несколько лет назад.
Тогда я находился под влиянием одного бихевиорального терапевта, хорошо известного благодаря работам по избавлению пациентов от фобий. Я пришел к мысли, что некоторым людям с осложненным горем можно помочь, дав им возможность горевать. Выяснение того, в какой момент и по какой причине обычное горе превратилось в осложненное, стало целью лечения, названного мною терапией повторного переживания горя.
Мои пациенты, повторно переживающие горе, поделились со мной массой способов, помогающих перенести утрату. Они открыли для меня существование так называемых «связывающих объектов». Это ничем не примечательные предметы, которым скорбящие придают особое значение и которые помогают излиться осложненному горю.
На способность к переживанию горя влияют четыре фактора. Первый касается эмоционального состояния оставшегося в живых: у тех, кто испытывал в детстве недостаток заботы или столкнулся с целым рядом потерь, переживание горя может быть особо тяжелым. Второй фактор затрагивает специфическую природу утраченных отношений: их тяжелее пережить, когда они были связаны со слишком высокой зависимостью или обременены незаконченными делами.
Третий фактор связан с обстоятельствами утраты: когда кто-то умирает внезапно или при отягчающих обстоятельствах, принять смерть труднее. Последний фактор обусловлен запретом на выражение печали, существующим в современном обществе. Мы живем в культурной среде, которая отрицает смерть. Вместо того, чтобы повернуться лицом к собственной уязвимости и признать тот факт, что мы можем терять и быть потерянными, мы превозносим стоицизм и призываем тех, кто переживает утрату, стиснуть зубы. Культурально мы все предрасположены к осложненному и отсроченному гореванию.
И все же нельзя отрицать чувство горя; это так же глупо, как пытаться не обращать внимания на сломанную кость. Нет безусловно верных рекомендаций для успешного переживания горя, и с самого начала важно знать, что эта книга не претендует на то, чтобы предложить одну из них. Мне бы хотелось надеяться, что, знакомясь с отдельными историями, читатель найдет ту модель, которая поможет ему понять, что значит утрата для каждого из нас, какие страхи она пробуждает и какую старую боль возрождает.
Смерть является наиболее тяжелой из утрат. Переживая ее, мы сталкиваемся с тем, что осталось от наших прерванных отношений, вынужденных или поспешных разлук. В этой книге смерть используется лишь как пример того, как наши эмоциональная структура, личная история и обстоятельства влияют на наши несчастья.
Книга состоит из трех частей. В первой рассматриваются неосложненное переживание горя и психологические усилия, которые мы предпринимаем после утраты того, с кем у нас было мало незавершенных дел. В ней показана динамика успешного горевания, а также наступающие в результате трансформации и обновления.
Во второй части рассматривается осложненное переживание горя, начиная с факторов риска, усиливающих это переживание, а также исследуются три главных пути развития неразрешенного горя, которые проиллюстрированы психоаналитическими и психотерапевтическими случаями. Заключительная глава второй части касается переживания горя в семье.
В третьей части говорится о том, как справиться с горем с помощью терапии, о способности человека восстанавливать душевное состояние и о творческой адаптации.
В ней говорится о горе как источнике вдохновения для творческих людей, исследуется связь между творческим процессом и гореванием.
На протяжении всей книги я также рассказываю свою собственную историю, чтобы проиллюстрировать, как неразрешенное горе влияет на наши жизни и управляет нашими судьбами. На мою жизнь сильно повлияло ощущение присутствия человека, умершего за шесть лет до моего рождения. Это был мой дядя Вамик, который мистическим образом исчез, находясь вдали от дома, в Стамбуле. Некоторое время спустя в Мраморном море было найдено тело, и остатки одежды свидетельствовали о том, что это был мой дядя. При рождении я унаследовал не только его имя, но и желание окружающих возвратить его семье. Моей негласной задачей стало заполнение той пустоты, которую оставило его исчезновение в жизни моей матери и бабушки, и достижение успеха, который, как они думали, был бы его успехом. Конечно, ни они, ни я не понимали в то время, в какой степени их скорбь окрашивала наши взаимоотношения.
Пока я рос, имя его упоминалось редко. И только после того, как я приступил к психоаналитической подготовке, я осознал, что жизнью нашего дома управляет энергия его присутствия.
Написание этой книги придало мне сил, чтобы вернуться к воспоминаниям о нем и таким образом снова оплакать некоторые стороны моей собственной жизни. Я смог критически оценить свою уязвимость и степень защиты перед лицом утраты и углубить понимание человеческой сущности. Все это еще раз укрепило меня в убеждении, что утрата может стать генератором личностного роста. Когда мы полностью переживаем горе, мы глубже узнаем себя. Мы приобретаем не только большую психологическую зрелость, но и, в конце концов, научаемся радоваться жизни. То, что болезненная и истощающая утрата делает нас богаче, является морально не совсем привлекательной, но вполне правдивой идеей. Утрата – это жестокий подарок.
Эта книга является моей совместной работой с Элизабет Зинтл – писательницей, которая привела много примеров из литературы и рассказала о своем личном опыте.
В процессе нашего сотрудничества мы приняли решение включить мою историю в ряд изучаемых случаев и пришли к согласию, что первым действующим лицом будет мой внутренний голос. Когда мы уже заканчивали работу над книгой, брат Элизабет Терри, журналист из Рима, скоропостижно скончался в возрасте сорока четырех лет. Об этой утрате проникновенно рассказывается в окончательном варианте книги.
В процессе работы нам помогали многие друзья и семьи, и мы глубоко им признательны. Наш редактор Эрика Гольдман, ее ассистент Чарльз Флауерз и наш помощник Шарлотт Шиди направляли и подбадривали нас. Мой ассистент Ли Эн Фарго настойчиво и неутомимо работала, чтобы привести рукопись в порядок. Ненавязчивая забота Эми Фет и ее мудрые советы были поистине бесценными. Мы благодарны Центру изобразительных искусств в Вирджинии, где была написана большая часть этой книги. Особую благодарность заслужил Пол Зинтл за его эмоциональную поддержку.
Вамик Д. Волкан, доктор медицины.
Шарлоттесвиль, Вирджиния
Как горе и потеря влияют на ваш мозг и почему требуется время, чтобы адаптироваться: уколы
Горе связано со всевозможными функциями мозга, говорит исследователь и писатель Мэри-Фрэнсис О’Коннор.
Горе связано со всевозможными функциями мозга, говорит исследователь и писатель Мэри-Фрэнсис О’Коннор. Это может варьироваться от способности вспоминать воспоминания до принятия точки зрения другого человека и даже таких вещей, как регулирование частоты сердечных сокращений и переживание боли и страданий.
Праздники никогда не бывают прежними после смерти того, кого мы любим.
Даже незначительные аспекты празднования дня рождения или Рождества — свободное место за обеденным столом, на один подарок меньше, который нужно купить или сделать — могут послужить раздражающим напоминанием о том, как наша жизнь навсегда изменилась. Хотя с этими осознаниями трудно смириться, клинический психолог Мэри-Фрэнсис О’Коннор говорит, что мы не должны избегать их или пытаться скрывать свои чувства.
«Горе — универсальный опыт, — отмечает она, — и когда мы можем соединиться, становится лучше».
О’Коннор, адъюнкт-профессор психологии Аризонского университета, изучает, что происходит в нашем мозгу, когда мы переживаем горе. Она говорит, что скорбь — это форма обучения, которая учит нас, как быть в мире без того, кого мы любим. «Фон работает все время для людей, которые скорбят, думают о новых привычках и о том, как они теперь взаимодействуют».
Привыкание к тому, что мы никогда больше не будем проводить время со своими близкими, может быть болезненным. Это требует времени и связано с изменениями в мозгу.
«То, что мы видим в науке, это то, что если у вас есть опыт горя и у вас есть поддержка, так что у вас есть немного времени, чтобы учиться, и доверие со стороны окружающих вас людей, вы действительно адаптируетесь».
Готовящаяся к выходу книга О’Коннор, Скорбящий мозг , исследует то, что известно ученым о том, как наш разум борется с потерей любимого человека.
Основные моменты интервью
О процессе скорби
Когда у нас есть опыт отношений, ощущение того, кто мы есть, связано с этим другим человеком. Слово родной брат, слово супруг подразумевает двух людей. И поэтому, когда другой человек уходит, нам внезапно приходится изучать совершенно новый набор правил, чтобы действовать в мире. «Мы» так же важно, как «ты» и «я», и мозг, что интересно, действительно кодирует это таким образом. Поэтому, когда люди говорят: «Я чувствую, что потерял часть себя», — это не зря. Мозг тоже так чувствует, так сказать, и кодирует «мы» так же, как «вы» и «я».
О разнице между горем и горем
Горе – это то эмоциональное состояние, которое просто сбивает с ног и накатывает волной. Скорбь обязательно имеет временную составляющую. Скорбь — это то, что происходит, когда мы приспосабливаемся к тому факту, что наш любимый человек ушел, что мы несем его отсутствие с собой. И причина, по которой это различие имеет смысл, заключается в том, что горе — это естественная реакция на утрату, поэтому мы всегда будем чувствовать горе. Женщина, потерявшая мать в молодости, испытает это горе в день своей свадьбы, потому что это новый момент, когда она реагирует на потерю.
Горе похоже на то, как если бы кто-то внезапно увеличил громкость. Эмоция, которая, как мне кажется, часто мешает нашим отношениям и дружбе, когда мы скорбим, — это гнев, потому что гнев кажется таким сильным.
Но «скорбь» означает, что наше отношение к этому горю со временем меняется. Так что в первый раз, может быть, даже в первые 100 раз ты сбиваешься с ног от горя, это кажется ужасным, ужасным и незнакомым.
Но, может быть, в 101-й раз вы думаете про себя: «Я ненавижу это, я не хочу, чтобы это было правдой. Но я признаю это и знаю, что переживу волну».
Об эмоциях, связанных с горем
Диапазон эмоций, которые человек испытывает, когда он горюет, так же длинен, как диапазон эмоций, которые мы испытываем в любых отношениях. Обычно бывает паника, тревога, печаль, тоска. Но мы иногда забываем, что есть трудности с концентрацией внимания и путаница в отношении того, что происходит дальше.
Меня часто поражает сила эмоций. Горе похоже на то, как если бы кто-то внезапно увеличил громкость. Эмоция, которая, как мне кажется, часто мешает нашим отношениям и дружбе, когда мы скорбим, — это гнев, потому что гнев кажется таким сильным. У вас есть кто-то, кто взрывается на званом ужине, и вы думаете: «Что с ним происходит?» А потом попытаться вспомнить: «О, они скорбят, и все немного напряглось».
О том, что происходит в нашем мозгу
У нас есть нейровизуализационные исследования в основном горя, мгновенной реакции, когда у вас возникает этот эмоциональный опыт тоски.
Существует меньше нескольких исследований, посвященных более чем одному моменту жизни одного и того же человека во времени, поэтому мы рассматриваем траекторию их скорби. То, что мы знаем прямо сейчас, в эти ранние дни нейробиологии горя, на самом деле исходит из моментальных снимков.
Сказав это, одна из вещей, которые мы знаем, это то, что горе связано со всеми видами различных функций мозга, которые у нас есть, от способности вспоминать воспоминания до взгляда другого человека и даже таких вещей, как регулирование частоты сердечных сокращений. и переживание боли и страданий. Таким образом, множество разных частей мозга организуют этот опыт, который мы испытываем, когда чувствуем горе.
При длительном горе
Когда тебя захлестывает эта волна горя, ты хочешь знать: «Когда это кончится?» С исследовательской точки зрения, есть очень небольшая часть людей, у которых может быть то, что мы сейчас называем длительным расстройством горя, что-то, что мы начинаем искать через шесть месяцев или год [после смерти или утраты].
… И что мы видим [в таких случаях], так это то, что этот человек не может изо дня в день функционировать так, как ему хотелось бы. Они не выходят за дверь на работу или не готовят обед для своих детей, или они не могут, скажем, слушать музыку, потому что это слишком расстраивает. Таким образом, эти типы проблем … предполагают, что было бы полезно вмешаться и вернуть их на траекторию исцеления, где они все еще будут чувствовать горе, но они будут адаптироваться к нему по-другому.
Старым термином, который мы использовали в течение длительного времени, было «осложненное горе». И хотя мы остановились на термине «продолжительное расстройство горя», есть причина, по которой мне нравится термин «сложный», потому что он заставляет вас думать об осложнениях.
Из-за COVID близкие, которые остались дома, пожертвовали тем, что не находятся со своими близкими в больнице, чтобы остановить распространение. И эту жертву нужно признать — они сделали что-то для большего блага.
Например, одним из них является размышление о горе, которое иногда испытывают люди.
Лучшим термином для того, что люди узнают, являются мысли «был бы, должен был бы, мог бы». И они просто прокручиваются в вашей голове снова и снова. Проблема с этими мыслями — которые мы иногда называем «контрфактуальными» — заключается в том, что все они заканчиваются этим виртуальным сценарием, в котором человек не умирает. И это просто не реальность. Таким образом, вращение в этих мыслях не только не дает ответа — существует бесконечное количество возможностей без фактического ответа на вопрос о том, что могло бы произойти, — но это также не обязательно помогает нам приспособиться к болезненной реальности, в которой они находятся. умер. И поэтому наша виртуальная версия на самом деле не помогает нам научиться жить в мире сейчас.
Менее 10% людей страдают длительным расстройством горя. А это значит, что 90% людей переживают тяжелое горе и страдания, но не имеют расстройства после потери любимого человека. Я думаю, очень важно помнить об этом… потому что мы не хотим скрывать горе.
.. в кабинете психиатра или консультанта, за исключением тех случаев, когда это может помочь людям вернуться на правильный путь.
О том, как поддержать скорбящих людей в вашей жизни
Я думаю, когда вы заботитесь о ком-то, кто проходит через этот ужасный процесс потери кого-то, на самом деле это больше о том, чтобы выслушать их и увидеть, на каком этапе обучения они находятся, чем о том, чтобы заставить их чувствовать себя лучше. Дело не в том, чтобы подбодрить их. Смысл в том, чтобы быть с ними и дать им знать, что вы будете с ними и что вы можете представить для них будущее, в котором они не будут постоянно опрокидываться волнами горя.
О потерях людей из-за пандемии
Одной из тем, которые, как мне кажется, не так уж много обсуждают в национальном масштабе, является то, что так много смертей наших близких произошло в больницах, отделениях неотложной помощи и отделениях интенсивной терапии — и мы не были там, чтобы увидеть это.
И это по очень веской причине, потому что мы пытались остановить распространение COVID. Поэтому держать членов семьи в больницах не имело смысла.
Но это означает, что люди лишены этих воспоминаний о том, как их близкие становятся более больными, и о тех изменениях, которые происходят в их теле, которые подготавливают наш разум к возможности того, что они могут умереть. Если пройти через этот процесс без этих воспоминаний, гораздо труднее понять, что произошло. Так много людей считают, что они еще не осознали, что их больше нет.
Чего я не очень часто слышу, так это того факта, что из-за COVID оставшиеся близкие пожертвовали тем, что не были со своими близкими в больнице, чтобы остановить распространение. И эту жертву нужно признать, я думаю. Отчасти, чтобы помочь людям исцелиться, чтобы стало понятно, почему у них такие трудные времена. И возвысить понимание того, что они сделали что-то для большего блага — и от чего-то отказались, делая это.
Отрывок из аудиоверсии этого интервью впервые появился в — недавний выпуск ежедневного научного подкаста NPR Short Wave , который ведет Эмили Квонг и продюсирует Берли Маккой.
Как скорбь меняет мозг, с Мэри-Фрэнсис О’Коннор, доктором философии
Ким Миллс: Мало кто из нас проживет жизнь, не потеряв того, кого мы любим. Горе, как говорят, — цена любви. Тоска и печаль, которые мы чувствуем после чьей-то смерти, — это цена, которую мы иногда платим за близкие отношения, которыми дорожим. Некоторые люди стойкие после такой потери, способны справиться со своим горем и со временем приспособиться к жизни без любимого человека. Другие, тем временем, обнаруживают, что не могут этого сделать.
За последние два десятилетия исследователи начали использовать инструменты современной неврологии, чтобы лучше понять, почему это происходит, и в более широком смысле понять, что происходит с нашим мозгом и телом во время процесса скорби, и как лучше всего помочь людям оплакивать смерть умерших. любимый.
Что делает человека более или менее стойким перед лицом потери? Как скорбь связана с депрессией и чем она отличается? Что происходит с нашим мозгом, когда мы скорбим? Существует ли эффективная терапия горя? Можно ли пережить настоящее горе из-за смерти знаменитости и чем это горе отличается от горя из-за потери близкого человека? Как мы можем лучше всего поддержать людей, когда они скорбят?
Добро пожаловать на Talking of Psychology , флагманский подкаст Американской психологической ассоциации, в котором исследуются связи между психологией и повседневной жизнью.
Я Ким Миллс.
Сегодня у нас в гостях доктор Мэри-Фрэнсис О’Коннор, адъюнкт-профессор психологии Аризонского университета, где она изучает горе и скорбь. Она использует такие методы, как визуализация мозга и изучение реакций иммунной системы, чтобы выяснить, как скорбь влияет на нас как психологически, так и физиологически. Она специалист по сложному горю, клиническому состоянию, при котором люди не приспосабливаются к острому чувству горя. В дополнение к ее многочисленным научным публикациям, она является автором недавней книги, Скорбящий мозг: удивительная наука о том, как мы учимся на любви и утрате .
Спасибо, что присоединились к нам, доктор О’Коннор.
Мэри-Фрэнсис О’Коннор, доктор философии: Как хорошо быть здесь. Спасибо.
Миллс: Один из моментов, которые вы делаете в своей книге, заключается в том, что скорбь на самом деле является формой обучения. Можете ли вы объяснить, что это значит? Я не думаю, что большинство людей думают о скорби таким образом.
О’Коннор: На самом деле это произошло благодаря многолетнему изучению горя и горя и чтению множества исследований о том, что происходит, когда мы переживаем смерть любимого человека. Меня действительно поразило, что скорбь можно рассматривать как форму обучения. Мы можем думать об этом по-разному. Во-первых, после того, как мы переживаем что-то столь же трудное, как наша единственная смерть, нам действительно нужно выяснить: как я теперь живу в этом мире? Что значит уйти на пенсию, когда человек, с которым я собирался делать это десятилетиями, больше не собирается делать это со мной? Частично это научиться быть в мире человеком, который несет с собой это отсутствие, но даже на более низком уровне вы можете подумать обо всех крошечных привычках, которые мы должны изменить. Это то чувство, когда вы поднимаете трубку телефона, чтобы позвонить им, потому что что-то случилось. Потом, конечно, понимая, что мы не можем их назвать. Все те маленькие привычки и предсказания, которые нам предстоит выучить по-новому.
Миллс: Давайте поговорим о разнице между горем и горем, поскольку мы будем часто использовать эти термины в разговоре, а вы отметили, что они не взаимозаменяемы.
О’Коннор: Я обнаружил, что научно различать горе и скорбь оказалось полезным. Затем, когда я это сделал, я обнаружил, что другие люди также нашли его полезным. На самом деле горе — это то чувство, которое у вас есть, такая интенсивность, которая просто переполняет вас, и такое мгновенное переживание. Скорбь, с другой стороны, — это то, как горе меняется со временем, но на самом деле никогда не уходит. Например, первые 100 раз вас сбивает с ног это чувство горя, эта волна горя. В 101-й раз это может быть так же ужасно, но также может быть знакомо, так что теперь у вас могут быть какие-то способы утешить себя или вы можете знать, как связаться с кем-то в этот момент.
Несмотря на то, что чувство не обязательно изменилось, наше отношение к чувству со временем меняется.
И причина, по которой люди сочли это полезным, я думаю, заключается в том, что если мы ожидаем, что не будем испытывать горе в будущем, что каким-то образом это закончится, тогда мы будем разочарованы, если годы спустя, даже спустя десятилетия мы сталкиваемся с чем-то, и вдруг мы все расплакались и нас охватила волна горя. Это не означает, что мы сделали что-то неправильное в нашем процессе скорби. Это просто означает, что в этот момент мы осознаем потерю чего-то действительно важного.
Миллс: Какая связь между горем и депрессией? А может ли человек горевать, не впадая в депрессию?
О’Коннор: Суть скорби на самом деле заключается в тоске, стремлении к тому, чтобы этот человек вернулся или чтобы все стало так, как раньше. Теперь мы знаем как из диагностической клинической науки, так и из исследований мозга, что горе и депрессия — это не одно и то же. У нас может быть и горе, и депрессия точно так же, как, например, у вас может быть депрессия и тревога, но у вас может быть одно без другого.
При депрессии чувства обычно более глобальны. Хотя я могу чувствовать себя ужасно из-за того, что моего любимого человека больше нет, с депрессией я, вероятно, буду чувствовать себя ужасно из-за многих вещей. Я буду чувствовать себя виноватым за то, что я сделал в прошлом, и буду беспокоиться о том, как я общаюсь с людьми на работе, а также буду беспокоиться о вещах, которые я никогда не выполнял в своей жизни, которые я должен был сделать. Депрессия, как правило, носит глобальный характер. Скорбь действительно фокусируется на любимом человеке. Дело в том, что мне нужно, чтобы этот человек вернулся. Я не могу сделать это без этого человека со мной. Так что это немного другой опыт.
Миллс: В своей новой книге вы написали о том, что потеря любимого человека может ощущаться как потеря части себя, и вы связали это с работой Артура Арона, еще одного психолога, который недавно участвовал в этом подкасте. Можешь рассказать об этой связи? Почему мы так переживаем потерю?
О’Коннор: Мм-хм, ну, чтобы подумать о том, что происходит, когда мы теряем любимого человека, вы должны сначала признать, что мозг кодирует связь._images/poteri,_smerty,_gore_(3)_2.jpg)
Когда вы влюбляетесь в своего супруга или в своего ребенка, мозг кодирует эту связь. По сути, это создает мы, не только вас и меня, но создает мы перекрывающихся переживаний. Из-за этого, когда любимого человека больше нет, мы на самом деле чувствуем, что часть нас отсутствует, верно? На очень нейронном и закодированном уровне в нашем представлении о «мы» есть дыра.
Это не просто метафорический способ, возможно, мы описываем чувство, будто в нашем сердце есть дыра. Тогда мы, возможно, придем к другому пониманию и сможем рассматривать такие вещи, как синдром фантомной конечности, верно? Когда люди, которым ампутировали руку или часть ноги, иногда испытывают зуд или боль в отсутствующей конечности. Мы знаем, что это потому, что мозг не перепрограммировал свое представление о теле. На самом деле мы испытываем ощущения в мозгу, которые не связаны с периферическими нервами. Я думаю, что мы подходим к пониманию того, что то, как мы кодируемся, может означать, что мы продолжаем ожидать наличия обеих частей себя.
Вы ожидаете, что у вас будут обе части нас, когда мы функционируем в мире, а затем переживаете это как большую потерю, как пропажу, как отсутствие, когда их нет с нами.
Миллс: Значит, после того, как мы кого-то потеряли, в мозгу должна произойти какая-то перестройка?
О’Коннор: Есть. И кое-что из того, что мы знаем об этом, на самом деле взято из работы Зои Дональдсон из Колорадского университета в Боулдере. Она изучает полевок, этих маленьких грызунов, которые спариваются на всю жизнь. И поскольку они спариваются на всю жизнь, это дает нам возможность по-настоящему исследовать с точки зрения нейробиологии, что происходит, если у этой пары полевок пропадает самец. И что мы знаем, так это то, что в мозгу происходят обширные изменения. Когда связь первоначально формируется, происходят изменения в способе укладки белков в прилежащем ядре мозга, этой маленькой части сети вознаграждения в мозге. И затем, когда проходит время, есть эти нейроны, которые посвящены срабатыванию, когда мы приближаемся к партнеру, верно? И по мере того, как связь становится сильнее, у нас появляется все больше и больше этих нейронов, которые просто показывают, насколько важно, что эта функция поиска нашего партнера и проведения с ним времени получает так много ресурсов мозга.
И затем, при разлуке, мы видим все физиологические изменения, которые происходят, гормоны стресса увеличиваются, как кортизол или кортикостерон у животных. И мы видим, что дофамин и окситоцин действительно пытаются мотивировать нас найти их снова. Таким образом, со временем в мозгу происходят нейронные и транскрипционные изменения, когда полевки пытаются понять, что произошло. И тогда аналогия с людьми, хотя у нас есть дополнительные два фунта мозга, так что это, безусловно, сложнее, чем у полевок, но, тем не менее, я думаю, мы видим, как мозг должен действительно обновляться и изменяться, и это отчасти механический процесс. и все это требует времени.
Миллс: Большая часть вашей работы посвящена так называемому «сложному горю». В чем разница между сложным горем и просто повседневным горем?
О’Коннор: Ага. Мне нравится термин «осложненное горе», но я должен быть честным со слушателем, термин, который был выбран DSM, Диагностическим и статистическим руководством , представляет собой длительное расстройство горя, и он был недавно принят фактически в течение последнего года.
. Причина в том, что мне нравится термин «осложненное горе», и на самом деле исследователи рассматривают почти одни и те же явления, когда они используют оба термина, но сложное горе напоминает мне, что мы говорим об осложнениях.
Вот аналогия, которая может помочь. Если вы сломаете кость, мы на самом деле ничего не сделаем, чтобы связать эти клетки вместе, верно? Это естественный процесс исцеления, который происходит. Хотя мы могли бы сделать что-то, чтобы поддержать этот процесс. Таким образом, мы можем носить гипс, например, чтобы поддерживать его, или использовать костыли, правильно, чтобы дать немного дополнительных ресурсов. И это естественный процесс, если только иногда у нас не возникают осложнения, связанные с инфекцией в области, которая пытается зажить, или, возможно, происходит вторичный перелом кости.
И в этих обстоятельствах может быть очень полезно вмешательство, чтобы вернуть эту кость на ее типичную траекторию заживления. Итак, аналогия в том, что я думаю, что горе — это естественная реакция на потерю, это то, что делает наш мозг, наш разум, наше тело в ответ.
И подавляющее большинство из нас довольно устойчивы. Из работы Джорджа Бонанно мы знаем, что подавляющее большинство из нас найдет способ как бы восстановить эту осмысленную жизнь, найдет способ продолжать любить наших внуков, готовить обед на столе и выходить в продуктовый магазин, все эти вещи. Трудности возникают, когда мы можем сойти с рельсов в этом процессе и длительном расстройстве горя, а вмешательства, которые были разработаны для лечения длительного расстройства горя, на самом деле сосредоточены на попытке создать новые навыки у человека, который был сорван в своем естественном процессе горя, и дать им возможность использовать эти новые навыки, чтобы вернуться на траекторию исцеления.
Значит, вмешательство не предназначено для того, чтобы заставить их перестать горевать, идея не в этом. Но скорее позаботиться о том, как они сбились с пути, о конкретных мыслях, которые у них возникают, о поведении, которое не помогает, поскольку они мужественно пытаются двигаться вперед.
И, вмешиваясь таким образом, мы теперь знаем некоторые потрясающие работы Кэти Шир из Колумбийского университета, теперь мы знаем, что мы можем эффективно вмешиваться для людей, которые страдали расстройством горя в течение десяти лет, они все еще получают пользу от этого типа. психотерапии.
Миллс: И это просто заставляет людей думать иначе? Это похоже на когнитивно-поведенческую терапию? Дают ли вам упражнения, чтобы вы не размышляли? Я имею в виду, что вы пытаетесь сделать с человеком, у которого расстройство?
О’Коннор: Есть несколько разных аспектов. Длительное лечение расстройства горя, которое она разработала, представляет собой мануальную терапию и включает в себя ряд вещей. Один из них действительно акцентирует внимание на проигрыше. Многие из нас, даже когда мы говорим о том, как ужасно переживает горе, это все же отличается от сосредоточения внимания на том, что произошло в момент смерти или когда мы окончательно осознали, что этот человек просто не вернется.
Многим людям нужно больше времени на эти воспоминания, чтобы действительно понять, что произошло и как они понимают этот опыт. Таким образом, они будут проводить типы того, что мы могли бы назвать экспозиционной терапией, когда клиенты будут говорить об этом, записывать это, а затем слушать, развивая при этом навыки: «Как мне войти в чувство горя, а затем выйти из него? снова?» Развитие новых навыков, связанных с эмоциями, регулированием, развитие навыков, связанных с принятием.
Но и другие вещи, другой аспект — это не просто сосредоточение на потере, а сосредоточение, как я сказал, на восстановлении, какова жизнь для вас сейчас? И многие люди из-за того, что горе так болезненно, стали избегать ситуаций, напоминаний или людей, связанных с их умершим любимым человеком. И проблема с избеганием в том, что оно имеет свойство распространяться, верно? Поэтому мы начинаем избегать небольшого количества вещей, а затем начинаем избегать все большего и большего количества вещей, которые напоминают нам об этих болезненных чувствах горя.
С точки зрения мозга, если мы собираемся узнать, на что похожа жизнь сейчас, и мы собираемся узнать, что имеет для нас смысл, что может быть значимым, мы должны получить новый опыт, вот как мозг учится. Таким образом, терапия помогает найти возможности, вещи, которых вы могли бы избегать, а также вещи, которые вы могли бы попробовать прямо сейчас. А когда люди поддерживают и поощряют, а иногда даже разрешают вести себя по-новому, их мозг узнает, что жизнь полна множества возможностей.
И, наконец, работа с системой поддержки человека, который скорбит, чтобы он понимал, через что проходит этот человек, и чтобы он мог оказать такую мужественную поддержку, а также не отступить от интенсивности скорбящего человека. чувства.
Миллс: Итак, когда многие люди думают о горе, им на ум приходят пять стадий горя Элизабет Кюблер-Росс, верно? Отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие. Но вы написали, что эти этапы не являются точной картиной того, как люди горюют.
Так как же пять стадий стали стандартом того, как мы думаем о горе, и есть ли какая-то часть этой модели, которая, по вашему мнению, имеет смысл?
О’Коннор: Что ж, это отличный пример, я думаю о том, как полезно проводить различие между горем и горем. Так что я с огромным уважением отношусь к доктору Элизабет Кюблер-Росс, психиатру, работавшему в 1960-х годах, женщине в своей области, когда в ее области было не так много женщин, и она делала то, что делает любой хороший ученый, когда работает с явление — она описала, верно? Итак, у нее возникла революционная идея, что мы можем разговаривать с неизлечимо больными людьми, спрашивать их, каковы их переживания. Затем она обучала и других ординаторов, и капелланов, и социальных работников, и психологов, и врачей, чтобы они тоже разговаривали с неизлечимо больными людьми и узнавали, каково их горе, и это потом применялось и к людям, потерявшим близких.
Итак, она очень точно описала горе. Гнев — это часть горя, не так ли? Депрессия часто является частью чувства горя.
Что делает это трудным, мы теперь знаем из некоторых недавних работ Джейсона Холланда и Боба Неймейера, которые рассматривали траекторию горя с течением времени. Таким образом, разница между тем, как ощущается момент, скажем, гневом, который кто-то выражает, по сравнению с тем, как этот гнев может измениться, если вы будете брать интервью у одного и того же человека несколько раз в течение года или пары лет его жизни. Итак, теперь мы знаем, что линейного процесса не существует. Мы не делаем всю депрессию, а затем приходим ко всему принятию, скорее, исследования показывают, что с течением времени тоска снижается, а принятие увеличивается, но это не происходит ступенчато. Скорее, мы знаем, например, что на годовщинах или праздниках у людей, как правило, вновь возникает горе. Это не означает, что траектория их скорби все еще не идет в правильном направлении. Это просто означает, что это моменты, когда люди осознают свое горе.
Так что, если мы используем это как описание, я думаю, это сработает.
Если мы используем его как рецепт того, как горевать, я думаю, что он часто не соответствует опыту людей, и это не означает, что их опыт в чем-то неправильный.
Миллс: Недавно у нас был еще один эпизод с психологом, доктором Полиной Босс, которая является экспертом по тому, что она называет неоднозначной потерей. Это потеря, когда любимый человек отсутствует физически, но нет тела, как военнопленный, или когда человек присутствует физически, но отсутствует мысленно, как при слабоумии. Наш мозг обрабатывает неоднозначные потери иначе, чем более четкие потери, такие как реальная смерть?
О’Коннор: Это такая важная работа, и я думаю, что люди действительно резонируют с этой идеей неоднозначной потери, потому что это так сложно. Итак, как я описал ранее, даже в очень четком случае, когда мы были там, когда человек умер, мы уже имеем дело с этими двумя потоками информации, которые конфликтуют друг с другом. Итак, с одной стороны, у нас есть память о том, что мы были у постели, о том, что этот человек умер, а с другой стороны, из-за этой связи, которую мы сформировали, способ, которым мы кодируем привязанность, таков: «Этот человек всегда будет здесь для меня, и я всегда буду здесь для них».
На самом деле нам не нужно находиться в чьем-то присутствии, чтобы у нас появилась эта вера в привязанность, верно? Вы не смогли бы посылать своих детей в школу каждый день. Если вы не знали глубоко в конце дня, мы все собираемся—
Миллс: Вернись.
О’Коннор: Верно? Точно. Что они все вернутся домой ночью, и поэтому вера в привязанность на самом деле не зависит от присутствия человека. Ну, даже в ярко выраженном случае скорби эти две вещи изначально противоречат друг другу, не так ли? У нас есть память, с одной стороны, а с другой стороны, это вечные отношения, и решение состоит в том, чтобы просто найти их, если они не в нашем присутствии. Так что, я думаю, это вызывает сильную дезориентацию и является частью того, почему скорбь занимает так много времени. Теперь, если вы добавите ко всем этим трудностям и неуверенности, что у вас нет воспоминаний об этом человеке, о том, что вы видели его тело на похоронах, о том, что у вас есть место захоронения, то это делает горе еще более сложным.
, еще больше дезориентирует или может занять еще больше времени. Поэтому, хотя я думаю, что мы испытываем чувство горя, точно так же, как в случае явной смерти, вместе с ним появляются все эти дополнительные слои.
Миллс: Это немного связано в том смысле, что когда люди скорбят об умершей знаменитости, кем-то, кем они очень восхищались. Точно так же это не физическая потеря, потому что у вас не было реальных отношений с человеком, кроме тех, которые были у вас в уме. И вы назвали это парасоциальным горем. Как получается, что мы можем испытывать сильную скорбь по такому человеку, знаменитости, тому, кем мы восхищались, который скончался?
О’Коннор: Захватывающее явление, не правда ли? Мы часто видим, когда кто-то из известных актеров или музыкантов умирает именно от этого излияния горя, и это почти непостижимо. Как эти люди, которые не знали этого человека, были настолько тронуты, что пришли на место и оставили цветы и свечи? Вы даже просто слышите, как люди описывают, или, возможно, сами чувствуете ту боль, которая действительно остается с вами, когда умирает знаменитость, актер или музыкант.
Я думаю, это относится именно к тому, что вы говорили, в то время как нет никаких официальных отношений, на которые можно было бы указать извне, и, конечно же, мы знаем, что этот человек нас не знает. С другой стороны, многие из этих форм искусства дают нам доступ к некоторым нашим внутренним эмоциям.
Думая о том, как музыканты будут писать тексты, мы думаем: «Боже мой, как они могли знать это обо мне, верно? Это действительно описывает то, что я чувствую». Я думаю, что это своего рода связь, и часто эти отношения, я бы назвал их, эти связи с актерами и музыкантами, случаются в нашей жизни, когда мы действительно пытаемся найти слова для того, что мы чувствуем внутри. Так что то время, которое мы запоем наблюдали за актером или проводили время, снова и снова слушая музыку, я думаю, что в каком-то смысле это своего рода связь. Следовательно, это парасоциальное горе означает, что мы теряем человека, который действительно понимал, как мы видим мир, и мы часто связываем это с определенным периодом в нашей жизни, верно? Так что, если умирает музыкант, которого я слушаю на протяжении всего колледжа, я чувствую, что часть моей студенческой личности тоже ушла, чего у меня больше никогда не будет, понимаете?
Миллс: Ага.
Мы очень ностальгируем. Да, я могу понять эту потерю. Итак, я слышал, как вы говорили в некоторых интервью, что горе или тяжелая утрата — это несоответствие здоровью. Что ты имеешь в виду?
О’Коннор: Ну, мы не часто думаем об этом таким образом, но мы знаем, что смертность, конечно, разная в разных сообществах. Таким образом, уровень смертности действительно стал очевиден во время пандемии COVID, насколько по-разному она затрагивала меньшинства, чернокожих, коренных жителей и цветных людей. Таким образом, мы забываем, что результатом этого является то, что тяжелая утрата также является неравенством в здоровье. Таким образом, даже просто взяв пример с COVID, мы знаем, что у чернокожих американских детей вероятность смерти опекуна была более чем в два раза выше, чем у белых американских детей. А для детей американских индейцев вероятность смерти опекуна была более чем в четыре раза выше. И поэтому, если вы думаете о справедливости в отношении здоровья, то, если мы говорим о скорби на уровне общественного здравоохранения, на социокультурном уровне, то для нас важно, чтобы ресурсы применялись таким образом, чтобы мы все могли обрабатывать свое горе здоровым образом.
. И это может означать, что в одних местах нужно разместить больше ресурсов, чем в других, чтобы привести всех к одинаковому уровню возможностей скорбеть и получать поддержку. Я думаю, что важным аспектом политики является рассмотрение того, как мы применяем обучение горю в школах? Как мы предлагаем консультации? Какие, даже приложения, мы могли бы создать, которые были бы культурно информированы, чтобы люди, которые находятся в разных сообществах, могли найти то, что им нужно, чтобы горевать здоровым способом.
Миллс: Люди часто не знают, что делать, чтобы поддержать того, кто в горе. Какие правильные слова сказать, какую поддержку оказать? И можно ли на это обратить внимание, например, когда вы проводите исследование мозга, чтобы знать, что заставляет людей чувствовать себя лучше?
О’Коннор: Это довольно сложно, быть с человеком, который скорбит, есть интенсивность, с которой довольно трудно сидеть. Люди переживают худший опыт в своей жизни.
Они будут описывать это так часто и часто довольно неожиданно. Поэтому очень часто мы не знаем, каково будет горе, пока не войдем в эту дверь. Итак, трудность в том, что, особенно в нашей культуре, я думаю, что наша цель часто, когда мы пытаемся оказать поддержку скорбящему человеку, цель, которую мы имеем в виду, — подбодрить его, верно? Мы не хотим, чтобы они чувствовали это сильное горе.
Что ж, давайте на секунду задумаемся об этом с точки зрения скорбящего человека. Таким образом, для скорбящего человека у него часто бывает этот неожиданный опыт, который действительно интенсивен. Как будто шкала эмоций только что повернулась вверх, и теперь они сидят с кем-то, кто пытается помочь им войти в состояние, отличное от того, в котором они находятся, верно? Пытается их развеселить. Я думаю, что для многих скорбящих людей это кажется еще более отчужденным: мне уже трудно переживать то, что я переживаю, и теперь есть разрыв, если я должен вести себя так, как будто я чувствую себя хорошо или как будто то, что вы говорите сделал все хорошо в мире снова.
И поэтому я думаю, что наша цель, возможно, не столько подбодрить их, сколько просто быть с ними. Что они узнают о жизни сейчас? Что они узнают о том, как чувствует горе? Можем ли мы просто быть с ними и дать им знать, что мы будем с ними, сколько бы времени и какую бы форму это ни приняло? И я буду совершенно честен. Я работал со многими скорбящими людьми. Мне комфортно, когда люди безудержно плачут. И я до сих пор говорю вещи, которые, как мне кажется, о боже, звучали так бесчувственно, понимаете?
Мельницы: Да.
О’Коннор: И поэтому я пытаюсь просто сказать людям: смотрите, я не знаю, почему я это сказал. Мне жаль. Это, вероятно, не звучало, это не имело для вас никакого смысла. Я лучше просто узнаю, что будет полезно для вас. Хочешь просто покататься и вообще не разговаривать? Ты хочешь просто притвориться, что этого не было, и пойти в кино, или ты хочешь поговорить об этом и рассказать мне, на что это похоже. Недавно друг, входящий в круг моих друзей, пережил смерть своей мамы, и он взорвался от гнева после того, что мы все вместе делали, и наши друзья такие: «Что с ним не так?» И я сказал: «Ребята, он потерял кого-то пару месяцев назад.
Для него все немного на пределе». И просто дать ему немного дополнительной осторожности и немного дополнительной выгоды от сомнений имеет большое значение.
Миллс: Итак, что вы сейчас исследуете? На какие следующие вопросы вы хотите ответить?
О’Коннор: Что ж, одна из вещей, к которой привело различие между горем и горем, — это понимание того, что большая часть нашей работы по нейровизуализации изучает горе. Он изучает этот момент. Таким образом, в сканере люди, потерявшие близких, часто приносили нам фотографии умершего человека, и мы можем сканировать их, чтобы в сканере нейровизуализации они смотрели на фотографию своего любимого человека в очках и сравнивали это слово с просмотром. фото незнакомца. Итак, у нас есть несколько способов вызвать этот момент реакции на горе.
Но чего у нас пока мало, так это того, что со временем меняется. Если бы мы просканировали одного и того же человека несколько раз в течение первого или двух лет его скорби, мы могли бы увидеть некоторые вещи, которые изменились.
Таких исследований немного, но очень мало. И я думаю, что это помогло бы нам лучше понять, как выглядит типичная траектория, возможно, как она выглядит, когда у людей нет этого увеличения принятия и уменьшения стремления. Так что это один из методов, которые, я думаю, мы должны ожидать, чтобы понять больше.
Миллс: Что ж, доктор О’Коннор, я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли ко мне сегодня. Это было действительно интересно, и я надеюсь, что это будет полезно нашим слушателям. Спасибо.
О’Коннор: Большое спасибо. Спасибо за этот важный разговор с людьми.
Миллс: Вы можете найти предыдущие выпуски Talking of Psychology на нашем веб-сайте www.speakingofpsychology.org или на Apple, Stitcher или в любом другом месте, где вы получаете свои подкасты. И если вы слушаете на Apple, пожалуйста, оставьте нам отзыв. Если у вас есть комментарии или идеи для будущих подкастов, вы можете написать нам по адресу Speakingofpsychology@apa.