| АЛЕКСАНДР АФАНАСЬЕВ Синтаксис любви (ТИПОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ И ПРОГНОЗ ПАРНЫХ ОТНОШЕНИЙ) 1 ПСИХОСОФИЯ (Раздел первый) 3 Введение в психософию 3 ПЕРВАЯ ФУНКЦИЯ 6 ВТОРАЯ ФУНКЦИЯ 8 ТРЕТЬЯ ФУНКЦИЯ 8 ЧЕТВЕРТАЯ ФУНКЦИЯ 11 ПАЛИТРА ЧУВСТВ 12 “Романтик” (1-я Эмоция) 13 “Актер”(2-я Эмоция) 16 “Сухарь”(3-я Эмоция) 19 “Зевака” (4-я Эмоция) 21 НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ 22 “Догматик”(1-я Логика) 24 “Ритор”(2-я Логика) 26 “Скептик” (3-я Логика) 29 “Школяр” (4-я Логика) 31 ДАНО МНЕ ТЕЛО… 32 “Собственник” (1-я Физика) 32 “Труженик” (2-я Физика) 38 “Недотрога”(3-я Физика) 42 “Лентяй “(4-я Физика) 48 МИР КАК ВОЛЯ И ПРЕДСТАВЛЕНИЕ 51 “Царь” (1-я Воля) 52 “Дворянин”(2-я Воля) 63 “Мещанин” (3-я Воля) 68 “Крепостной” (4-я Воля) 79 ТИПОЛОГИЯ (Раздел второй) 82 ВВЕДЕНИЕ В ТИПОЛОГИЮ 82 АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ 86 ЛАО-ЦЗЫ 89 АЛЕКСАНДР ДЮМА 91 АЛЕКСАНДР БЕРТЬЕ 97 ВЛАДИМИР ЛЕНИН 99 АБУ АЛЬ-ГАЗАЛИ 102 ПЛАТОН 105 ЛУКРЕЦИЯ БОРДЖА 106 НАПОЛЕОН БОНАПАРТ 108 АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН 111 ГАНС ХРИСТИАН АНДЕРСЕН 114 НИКОЛАЙ БУХАРИН 116 СОКРАТ 118 БОРИС ПАСТЕРНАК 121 АРИСТИПП 126 ЖАН-ЖАК РУССО 130 АННА АХМАТОВА 132 ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЁТЕ 139 АЛЕКСАНДР ПУШКИН 144 АВРЕЛИЙ АВГУСТИН 150 ЛЕВ ТОЛСТОЙ 153 АНТОН ЧЕХОВ 156 БЛЕЗ ПАСКАЛЬ 158 ЭПИКУР 160 СИНТАКСИС ЛЮБВИ (Раздел третий) 163 ВВЕДЕНИЕ В “СИНТАКСИС ЛЮБВИ” 163 ЭРОС 166 Филия 175 Агапэ 180 ПОСЛЕСЛОВИЕ 191 “Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил ”,- говорил Достоевский и знал, что говорил.  Самому писателю присуща была такая пугающая широта натуры, что старый друг Достоевского, критик Страхов, вынужден был признаться: “Я не могу считать Достоевского, ни хорошим, ни счастливым человеком (что, в сущности, совпадает). Он был зол, завистлив, развратен, он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким, и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен. Сам же он, как Руссо, считал себя лучшим из людей и самым счастливым. По случаю биографии я живо вспоминал все эти черты. В Швейцарии, при мне он так помыкал слугою, что тот обиделся и выговорил ему: “Я ведь тоже человек!” Помню, как тогда же мне было поразительно, что это было сказано проповеднику гуманности”.Банальность сообщить: человек сложен, противоречив. Однако от повторения банальность эта не становится менее очевидна. Вот еще одна характерная зарисовка с натуры: “Странные люди окружали Шаляпина. Он мог над ними вдоволь издеваться, и из этих людей образовалась его свита, с которой он расправлялся круто: Шаляпин сказал, — плохо бывало тому, кто не соглашался с каким-либо его мнением. Парадокс? Защитник униженных и оскорбленных любил унижать, певец вольницы оказывался домашним деспотом! Но мало констатировать парадоксальность человеческой натуры, хотелось бы понять ее природу… * * * Существует давняя грустная история про одного арабского халифа. Он ребенком вступил на престол, правил долго и счастливо, умер в глубокой старости, окруженный многочисленным потомством; был халиф уважаем подданными и соседями, любим женщинами, удачлив в войнах и несметно богат. Все называли его “Счастливчиком”. Но когда после смерти халифа открыли дневник, который он ежедневно вел, и подсчитали число дней, помеченных им как счастливые, то оказалось их только четырнадцать. Всего четырнадцать дней, две недели счастья — на такую долгую и внешне благополучную жизнь. Грустная история. История, которая может послужить наглядной иллюстрацией простой и очевидной мысли: человек несчастлив, несчастлив глубоко и хронически.  Единственное, что спасает человека от отчаяния — это несбыточные надежды, неведение относительно бедственности своего положения и постоянное неблагополучие окружающих, таких же, как он, бедолаг. Отсутствие счастья — норма людской жизни, и как всякая, даже отрицательная норма, она вольно или невольно примиряет нас с существующим порядком вещей.Если попытаться назвать главный источник людского неблагополучия, то им, считаю, будет одиночество. Под “одиночеством” в данном случае следует разуметь не только общепринятые его формы, вроде вынужденного одиночества Робинзона Крузо или безбрачия 20 миллионов взрослых в бывшем СССР и каждого девятого жителя США. Лики одиночества многообразны. Человек один, даже когда не бывает один, даже когда, кажется, соблюдены все внешние формы активного общественного бытия, он одинок в семье, в толпе, в церкви, в партии, в клубе, на работе… Как говорили в старину – “Одинокому везде пустыня”. В свою очередь, и у одиночества есть своя причина: извечное незнание себя и других, отсутствие ясных представлений о собственном внутреннем мире и возможностях контакта с внутренними мирами других. * * * “Познай самого себя!” было написано на фронтоне храма дельфийского оракула. И сколько не прошло веков, призыв этот не стал менее злободневным, наоборот, возросшая ценность отдельной личности сделала его еще более животрепещущим и значительным. Поэтому, нисколько не претендуя на создание исчерпывающей картины внутренней жизни человека, все-таки попытаюсь дать ответ на ряд основных вопросов человеческой психологии: Кто мы сами в себе? Каковы мотивы нашего поведения и отношения к другим? Где истоки любви, любовных ошибок и заблуждений? Сам по себе большой замах данной книги мог бы и не показаться чрезмерным, будь она посвящена иной теме, не психологии. Человек вообще прирожденный психолог. И не будучи психологом, выжить он не в состоянии. Иное дело, что большая часть наших верных психологических наблюдений остается несформулированной, опирается на интуицию и корениться в подсознании. Особенно острым становится психологическое зрение человека в экстремальной ситуации. Самый первый тюремный опыт А.И.Солженицына как раз и заключался в обнаружении у себя этого дара прозорливости. Он рассказывал: “…дежурный надзиратель внес мою кровать, и надо было бесшумно ее расставить. Мне помогал парень моего возраста, тоже военный: его китель и пилотка летчика висели на столбике кровати. Он еще раньше старичка спросил меня — только не о войне, а о табаке. Но как ни был я растворен душой навстречу моим новым друзьям и как ни мало было произнесено слов за несколько минут, — чем-то чужим повеяло на меня от этого ровесника и фронтовика, и для него я замкнулся сразу и навсегда. Я еще не знал ни слова “наседка”, ни — что в каждой камере она должна быть, я вообще не успел еще обдумать и сказать, что этот человек. * * * Отношение между сознанием и подсознанием — особая и интереснейшая область психологии. Первыми брешь в стене между тем и другим пробили индийские йоги. Великая заслуга йогов заключается в том, что они пассивный, подсознательный контроль мозга над организмом сделали активным, сознательным. Чем-то подобным индийской йоге, но не в физиологической, а в психологической области является изложенный в данной книге метод, названный психософией – “душевной мудростью” ( от прежнего названия – “психе-йога”, по настоянию учеников и друзей, как неблагозвучного, пришлось отказаться). Суть психософии – подчинить сознательному контролю бессознательные душевные движения, твердым знанием о себе и других высвободить огромный, нераскрытый прежде, психологический потенциал человека. В том, что такой метод совершенно необходим, сомневаться не приходится; ведь наша психика продолжает находиться под полным контролем подсознания, пассивного по своей сути, способного отвечать на удары лишь бегством, отчуждением и одиночеством. Мало общего у психософии и с той областью человеческого знания, которую лишь по недоразумению принято называть “психологией” (какой бы оттенок — бытовой или научный — ни придавался этому термину). Разница видится в том, что психология больше напоминает хирургию, чем йогу. Как ни крути, а в основе ее лежит насилие над психикой: будь то внутреннее самопринуждение (аутогенная тренировка) или широчайший набор средств внешнего насилия: от родительского ремня до психотропных средств и гипноза. При всех условиях такое воздействие не достигает цели и ведет либо к душевному излому, либо к сомнамбулизму, либо к временному облегчению, за которым следует горькое похмелье. Недаром Зигмунд Фрейд, много и, на первый взгляд, успешно лечивший гипнозом, вынужден был отказаться от него и вступить на психософийному путь, т.е. на путь перевода в сознание бессознательных психических процессов. Упоминание имени Фрейда, вероятно, уже подсказало читателю, что психософия не является чем-то совершенно оригинальным и имеет свою предысторию. Кратко обрисовывая предысторию психософии, можно сказать, что она не является чем-то абсолютно оригинальным, а представляет собой новый этап в том направлении работ, которое делает ставку на самопознание как на главный инструмент совершенствования психики человека, новый этап в том направлении, которое стремится переводом бессознательным процессов в сознательные дать ключ к активизации и гармонизации внутренней жизни личности. Каталог: files -> tomII Скачать 3,6 Mb. Поделитесь с Вашими друзьями: |
“Кто мы? Куклы на нитках? А кукольник наш небосвод?” — вопрошал Омар Хайям, и сам не решался дать ответ на этот вопрос. Действительно, мы настолько плохо знаем существо своей натуры, что ощущаем себя беспомощными игрушками в руках судьбы, которая, будучи сама слепа, таскает нас, слепых, по кочкам и ямам бытия без цели и смысла. Потому-то и избирает часто человек, в страхе перед собственной и чужой незрячестью, путь странника-одиночки. Во тьме, которая пуста, реже набиваются шишки — такова логика слепых.
Думаю, вряд ли кто возьмется оспаривать Лабрюйера, сказавшего: “В любом, самом мелком, самом незначительном, самом неприметном нашем поступке уже сказывается весь наш характер: дурак и входит, и выходит, и садится, и встает с места, и молчит, и двигается иначе, нежели умный человек.”
Г.Крамаренко, не нравится мне, — а уже сработало во мне духовное реле, реле-узнаватель, и навсегда закрыло меня для этого человека. Я не стал бы упоминать такого случая, будь он единственным. Но работу этого реле-узнавателя внутри меня я скоро с удивлением, с восторгом и тревогой стал ощущать как постоянное природное свойство. Шли годы, я лежал на одних нарах, шел в одном строю, работал в одних бригадах со многими сотнями людей, и всегда этот таинственный реле-узнаватель, в создании которого не было моей заслуги ни черточки, срабатывал прежде, чем я вспоминал о нем, срабатывал при виде человеческого лица, глаз, при первых звуках голоса — он открывал меня этому человеку нараспашку, или только на щелочку, или глухо закрывал. Это было всегда настолько безошибочно, что всякая возня оперуполномоченных со снаряжением стукачей стала казаться мне козявочной: ведь у того, кто взялся быть предателем, это явно всегда на лице, и в голосе, у иных как будто ловко-притворно — а нечисто. И, напротив, узнаватель помогал мне отличить тех, кому можно с первых минут знакомства открывать сокровеннейшее, глубины и тайны, за которые рубят головы.
До йогов возможности физиологического самоконтроля ограничивались подсознательным поддержанием функций организма на заданном изначала уровне. Йоги же, переведя самоконтроль из подсознания в сознание, получили возможность не просто длительное время поддерживать данное природой, но и исправлять врожденные дефекты организма, бесконечно совершенствовать его функции.
Это действительно так. Отправной точкой для создания психософии послужили гениальные, не побоюсь этого слова, психологические исследования вильнюсского социолога Аушры Аугустинавичутэ.1 Кроме того, в процессе работы над темой выяснилось, что психософия — продолжение многовековой традиции психологических разработок. Например, четырехчленная иерархия функций в психософии одновременно может быть возведена к учению о четырех видах души Аристотеля, теории четырех темпераментов Гиппократа, к четырехчленным типологиям Юнга, Сиго, Акоффа и Эмери, четырем типам высшей нервной деятельности Павлова, четырем формам “Я” Уильяма Джеймса, четырем телесным типам Кречмера, четырем колмпонентам личности Г.Мэрфи, четырем биоритмам Апеля и т.д.
ru 2023Работа над ошибками — Клуб имени Афанасьева — LiveJournal
Думаю, настала пора заняться исправлением ошибок А.Ю. Афанасьева, при всём к нему почтении.
Однако прежде чем перейти к ошибкам Афанасьева, расскажу о своей ошибке и о том, как Марьяся ее исправила.
Давайте попробуем протипировать Людвига ван Бетховена.
Вот что рассказывает о нем Википедия:
«Однажды Бетховен и Гёте, гуляя вместе в Теплице, встретили находящегося там в это время императора Франца в окружении его свиты и придворных. Гёте, отойдя в сторону, склонился в глубоком поклоне, Бетховен прошёл сквозь толпу придворных, едва притронувшись к шляпе.
Бетховен отличался крайней резкостью. Однажды, когда он играл в публичном месте, один из гостей начал разговаривать с дамой; Бетховен тотчас оборвал выступление и добавил: «Таким свиньям я играть не буду!». И никакие извинения и уговоры не помогли.
В другой раз Бетховен гостил у князя Лихновского.
Лихновский очень уважал композитора и был поклонником его музыки. Он захотел, чтобы Бетховен сыграл перед собравшимися. Композитор отказался. Лихновский стал настаивать и даже приказал выломать дверь комнаты, где заперся Бетховен. Возмущённый композитор покинул имение и вернулся в Вену. Наутро Бетховен отправил Лихновскому письмо: «Князь! Тем, чем являюсь я, я обязан самому себе. Князей существует и будет существовать тысячи, Бетховен же — только один!»«.
Вряд ли кто-либо будет спорить с тем, что всё это свидетельствует о Первой Воле.
«Бетховен также сильно выделялся своим внешним видом среди дам и кавалеров того времени. Почти всегда его находили небрежно одетым и непричёсанным.
Когда Карл впервые попал в квартиру Бетховена, где, как всегда, царил беспорядок, и увидел человека с тёмным небритым лицом, в жилете из грубой шерстяной ткани, то принял его за Робинзона Крузо.»
Такой может быть статичная 1 или 4 Физика, но не аккуратная 2 и не полуаккуратная 3.
Первое место занято Волей. Значит, Физика 4.
Ну а Эмоция у этого музыкального гения, уж конечно, Вторая, — подумала я. — Не может же она быть Третьей? —
«Бетховен — ключевая фигура западной классической музыки в период между классицизмом и романтизмом, один из наиболее уважаемых и исполняемых композиторов в мире. Он писал во всех существовавших в его время жанрах, включая оперу, музыку к драматическим спектаклям, хоровые сочинения.»
Каюсь, я недостаточно внимательно отнеслась к остальной информации и приписала Бетховена к типу ВЭЛФ — «ахматова».
«Давай проверим, — сказала nick_sestrin. Что-то у него слишком мрачное выражение лица для Второй Эмоции. Подозреваю Третью».
Я удивилась, но проверила — и оказалось, что она права.
Далеко искать не пришлось: в той же статье Википедии оказалось место, которое я вначале проглядела.
Вот оно:
«После смерти деда материальное положение семьи ухудшилось. Людвигу пришлось рано бросить школу, но он выучил латынь, изучал итальянский и французский, много читал.
Уже став взрослым, композитор в одном из писем признался:
«Не существует сочинения, которое было бы для меня чересчур учёно; не претендуя ни в малейшей степени на учёность в собственном смысле слова, я всё же с детства стремился понять сущность лучших и мудрейших людей каждой эпохи.»
Если бы психотип Бетховена был ВЭЛФ, он не написал бы, что «не претендует на ученость».
«Не претендовать» характерно для 2 и 4 функции, а для Третьей совершенно нехарактерно — тем более при Первой воле.
Таким образом, психотип Бетховена оказывается ВЛЭФ — «сократ».
По 2Л у него не было амбиций, но «не было книги, которая была бы для него чересчур ученой».
А вот по 3Э у него был великий талант и были амбиции — да еще какие!
Видимо, он столь резко отнесся к «свиньям», мешавшим ему играть, именно потому, что Эмоция стояла у него не на 2-й, а на 3-й, ранимой, позиции.
Как же развился его великий талант?
«Его отец Иоганн был певцом, тенором в придворной капелле.
.. Отец композитора хотел сделать из сына второго Моцарта и стал обучать игре на клавесине и скрипке. Однако чудо-ребёнком Бетховен не стал, отец же перепоручил мальчика своим коллегам и приятелям. Один обучал Людвига игре на органе, другой — на скрипке. В 1780 году в Бонн приехал органист и композитор Нефе. Он стал настоящим учителем Бетховена. …Бетховену в то время было двенадцать лет, и он уже работал помощником придворного органиста…»
Таким образом, с раннего детства Бетховен рос в атмосфере музыки и уроков музыки с разными учителями — скорее всего, у всех или у большинства из них была 2 Эмоция, и это развивало и совершенствовало 3 Эмоцию Бетховена. Однако, несмотря на все достижения, она все же осталась Третьей.
А теперь вспомним еще раз, что психотип ВЛЭФ Афанасьев назвал «сократ».
Как Вы полагаете, философ Сократ действительно имел тот же психотип, что и Людвиг ван Бетховен?
Докажите Ваше утверждение 🙂
Субъективность и внутренняя жизнь · Рауль думает
Субъективность — это наш опыт богатого взаимодействия мотивов, ощущений, эмоций и мыслей, которые соперничают за наше внимание.
Чтобы проиллюстрировать, что я имею в виду под субъективностью, рассмотрим следующий пример:
Откинувшись на спинку стула в нашем офисе, вы языком выковыриваете малиновое семечко, застрявшее в ваших коренных зубах из утреннего коктейля. Вы начинаете думать о своем завтраке и задаетесь вопросом, что может быть на обед, когда коллега подкрадывается к вам сзади. Вы поражены, но рады их видеть и завязываете легкую беседу.
Вы сканируете их лицо и замечаете несколько новых прыщей, которые косметика не может полностью скрыть, пока вы киваете. Вы оба слышите урчание в животе и оба хихикаете, сдерживая легкое смущение. Ты извиняешься, направляешься в туалет и на этом троне начинаешь размышлять о времени, проведенном на этой работе.
Счастливые моменты, подобные тому, что пришел вам на ум, но есть более глубокое чувство застоя и неадекватности. Вы заканчиваете, уходите и продолжаете взвешивать противоречивые эмоции и мысли, пока не натыкаетесь на другого коллегу, который прерывает ход ваших мыслей, приглашает вас на обед, и вы уходите.
В этом примере мы могли бы разбить нашу субъективность на следующее:
Ощущения : стул на спине, язык на зубах, палец на плече, макияж лица с прыщами, урчание в животе, вставание и ходьба, штаны на сиденье унитаза, выход, новое лицо.
Мотивация : голод, общение, экскреция.
Эмоции : страх от крана, радость от разговора, смущение от желудка, легкая горько-сладкая угрюмость в туалете, радость снова к обеду.
Мысли : проблемы с концентрацией внимания сегодня, утренний смузи, воображаю обед, боже, ты меня напугал, посмотри на этот прыщ, заткни желудок, надо какать, я заслуживаю новой работы, но эти люди милые, обеденное время, детка.
Во всем этом человеке мы видим смещение внимания от ощущения стула к легкому голоду, к инстинктивному страху, к приходящим мыслям. Все эти различные источники информации отслеживаются и реагируют на них с небольшим количеством критических размышлений.
Но в туалете, куда приходят самые великие мысли, был один момент, отличающийся от остальных.
Этот момент иллюстрирует внутреннюю жизнь : наш личный способ восприятия и реагирования на нашу субъективность. Возможно, наиболее отличительной чертой внутренней жизни является ее способность оценивать субъективность, восприятия и реакции, на которых она основана. задача (если она есть) более абстрактна. Рассмотрим сцену из фильма, чтобы еще больше проиллюстрировать диссонанс, который может возникнуть между внутренним и внешним:
Часто я думаю об этой невидимой руке, управляющей поведением человека, и вот что я придумал.
У всех нас есть один и тот же механизм, который составляет нашу субъективность, но конфигурация каждого из нас и способы, которыми мы реагируем на них, сильно различаются.
Внутренние раздражители
Ощущения, мотивы, эмоции и мысли в значительной степени являются внутренними раздражителями. Наше переживание их трудно воспринимаемо внешним миром, и тем не менее они оказывают большое влияние на наше поведение. Давайте опишем каждый из них более подробно, чтобы мы могли лучше понять, как эти части собираются вместе, чтобы составить нашу субъективность.
Мотивация
Мотивация обычно исходит из многих наших потребностей аля Маслоу. Физиологические потребности, такие как потребность в воде, воздухе, кислороде, экскреции, приемлемой для жизни температуре и питании. Потребность в безопасности в укрытии и не угрожающей окружающей среде. Обе эти потребности относятся к Е (существованию). Затем есть R (отношения) потребности. Эти потребности связаны с потребностью в любви/принадлежности, которая является потребностью в общительности. Затем существуют потребности в самоуважении, которые пытаются приобрести компетентность и чувство способности, самопринятие и т.
д. Самоуважение очень любопытно, потому что его балласт находится в разных источниках для всех, но, похоже, он связан с нашей способностью удовлетворить наши потребности R или G. У нашего тела даже есть способы защитить себя от вещей, которые могут лишить нас нашей самооценки с помощью защитных механизмов. Наконец, потребности G более абстрактны и уникальны только для нас. Это потребности в смысле, цели, подлинности и самоактуализации.
Другие мотивы даже не возникают из потребности. Такие мотивы, как потребность в сексе, привычка, задачи, но мы испытываем их во многом как обычную потребность. Сам язык сообщает нам мотивы через желания, убеждения, экзистенциальные проблемы и может также играть роль в создании мотивов.
Некоторые свойства о том, как ощущаются неудовлетворенные потребности, потребность в удовлетворении нескольких вещей, и особенно о том, как потребности вызывают в нас боль, а удовлетворение устраняет потребность, которая воспринимается как удовольствие.
Ощущения
Ощущения приходят через пять органов чувств и чаще всего исчезают.
Сенсорное специфическое насыщение.
Эмоции
Эмоции — это инстинктивные реакции, которые передают чувство как внешне, так и внутренне. Это невербальный способ передачи информации, особенно в тяжелых ситуациях. Часто эмоции являются рефлексивными, но они также могут принимать рефлексивное измерение. Их медиумы — лицо, тело и голос. Эмоциональная информация также может быть передана через текст, движение и другие художественные средства.
Мысли
Кажется, что мысли приходят из ниоткуда, но обычно они являются результатом какого-либо стимула, отличного от мысли. Например, мы можем не замечать голода, но вдруг начинаем думать о еде. Или песня может играть так тихо, что мы не можем ее распознать, но обнаруживаем, что напеваем эту песню только для того, чтобы спутать ее несколько секунд спустя. Мысли обычно вызываются ощущениями, мотивами, эмоциями или даже самими мыслями.
У нас есть некоторая рука, чтобы направлять мысли для выполнения определенных задач, таких как написание сообщения в блоге или продолжение разговора, но в отличие от тех, которые приходят сами по себе, это требует сознательных усилий.
Язык — это носитель мыслей, хотя изображения играют определенную роль.
Идентичность
Идентичность — это чистая совокупность нашего характера, которая в основном определяется привычкой. Привычки в основном случайны, но мы надеемся, что они формируются благодаря некоторым сознательным мыслям и вкладу из нашей внутренней жизни.
Личность в большей степени описывает определенные склонности в отношении наших потребностей в отношениях. Насколько нам нужно быть в компании, насколько нам нужно быть в одиночестве, как быстро мы насыщаемся. Склонны ли наши мысли к осуждению? Отвечаем ли мы чаще своими чувствами или мыслями? Именно на такие вопросы отвечает Майерс-Бригг. Как мы видим, это дает картину, которая может помочь описать, как мы относимся к себе и другим людям. Но это не полная картина, так как она не описывает поле битвы внутри, полное значительного разнообразия.
Рассматривайте субъективность как ряд требований и ответов. В основном один глаз, который наблюдает и реагирует на цирк перед ним.
Он смотрит влево на ощущения, затем вправо на эмоции, затем снова на какие-то мысли и так далее. Иногда поступает мало информации, и этот глаз может расслабиться и даже немного закрыться. Когда этот глаз закрывает глаз сзади, он открывается. Этот глаз пересматривает и оценивает то, что сделал первый глаз, и думает о том, что он сделает и мог бы сделать. Он больше связан с памятью и воображением, чем с самим временем. Когда этот свет горит, он пытается решить более абстрактные проблемы, размышляя сам с собой о себе. Иногда в результате нарастания (это тоже зависит от человека, например, во сне), иногда для работы над удовлетворением более высоких потребностей R и потребностей Def G и т. д. Хочет понимать и влиять; живет в мире смысла. Таким образом, изображение представляет собой цирк требований, когда один глаз следит за всеми этими неотложными вещами, а в моменты спокойствия этот глаз закрывается, а другой открывается.
отношение относится к самому себе в отношении.
Ид, Эго, Суперэго на самом деле хорошо описывают ситуацию, хотя мое объяснение делает ее намного яснее. Хочу почитать Лакана, чтобы освежиться в том, что он предлагает. Но мне это пока нравится.
Ответственность
Экзистенциальные потребности и заботы
Самопознание и принятие
Даймоны и принуждение (Сократ и отрицание смерти). Понимание и примирение с нашей субъективностью. Сделать бессознательное сознательным.
Память
Руководствуясь эмоциями, интерпретация не запись.
PS
- Эволюционные истоки психического здоровья: аналогично статье Дарвина об эмоциях у животных. Stanford Page — отличный ресурс. Вот некоторые наблюдения, которые могли бы развить эту идею, может быть, мне тоже стоит пройти курс по ней в лучших школах:
- Стрессовые птицы выщипывают свои перья, а другие животные ведут себя так же, как собаки, которых заставляют носить конусы. Это поведение навязчиво-компульсивного расстройства, и на самом деле это синдром, отраженный в DSM-5.
- Стрессовые птицы выщипывают свои перья, а другие животные ведут себя так же, как собаки, которых заставляют носить конусы. Это поведение навязчиво-компульсивного расстройства, и на самом деле это синдром, отраженный в DSM-5.
Философская история психологии, познания и сознания: арабский проторенессанс (Ибн Сина, Ибн аль-Хайтам, Ибн Рошид), аристотелевская и кантианская научная теория.
Просмотров: 1289
Фото Юлии Волк на Pexels.comВведите адрес электронной почты…
Влияние арабов в средневековый период является своего рода загадкой. Многие ученые были охарактеризованы как неоплатоники, несмотря на то, что в их работах ощутимо присутствовали аристотелевские идеи, особенно в области логики и философской психологии. Бертран Рассел в своей работе «История западной философии» углубляется в философские и религиозные отношения между Востоком и Западом и утверждает следующее:0003
«Самобытная культура мусульманского мира, хотя она и зародилась в Сирии, вскоре достигла наивысшего расцвета в восточной и западной оконечностях, Персии и Испании. Сирийцы во время завоевания (634 г. н.э.) были поклонниками Аристотеля, которого несторианцы предпочитали Платону, философу, любимому католиками.
Арабы впервые получили свои знания о греческой философии от сирийцев, и поэтому они с самого начала считали Аристотеля более важным, чем Платон». психологии, что арабские ученые были наиболее активны. Было неясно, например, как арабское предпочтение несторианства (тезис о том, что в воплощении Иисуса присутствовали два существа) могло быть следствием аристотелевской монистической гиломорфной теории. Несторианством может быть многое, в том числе:
1. Вера в платоновскую форму дуализма разума и тела. или
2. Аристотелевская вера в то, что человек одновременно животное (иррациональное) и разумное.
По существу энциклопедический подход к знаниям, проявляемый широкими арабскими интересами этого периода, не позволяет занять категоричную позицию по данному вопросу. За некоторыми исключениями, они, по-видимому, рассматривали философию лишь как один из многих предметов. Авиценна, Ибн Сина, воплощает этот дух, являясь автором энциклопедии и производя работы по философской психологии, имеющие ярко выраженный эмпирический характер.
Принимая во внимание тот факт, что его известность в основном была достигнута в области медицины, когда он занимался врачебной практикой, его предпочтение Аристотелю более склонному к теории Платону понятно. Среди философов-аналитиков он известен своей работой над проблемой универсалий, и здесь его взгляды явно в некотором роде связаны с Аристотелем, утверждающим, что универсалии перед вещами, в вещах и после вещей. Одно из основных различий между теориями Аристотеля и Платона, как мы знаем, заключается в различном взгляде на характер форм: Платон утверждал, что, например, естественные объекты внешнего мира «участвуют» в некотором смысле этого термина в их форме, и Аристотель возражает этому предположению, считая, что форма частично пребывает во внешнем природном объекте.
Подход Авиценны к трудам Аристотеля также был энциклопедическим, и он разделил свое внимание на области логики, физики, математики и метафизики.
Энтони Кенни в своей работе «Новая история западной философии» утверждает, что работа Авиценны в области метафизики представляет собой «досконально продуманную оригинальную систему» (С.38). Система начинается с утверждения, что понимание универсалий и принципов активным интеллектом дополняет более восприимчивый ум, которому требуется информация от органов чувств тела. Система обсуждает природу Бога в терминах, которые будут звучать еще долго в двадцатом веке, утверждая единство концепций сущности и существования. Утверждается, что Бог есть существо, сущность которого логически влечет за собой существование существа в вечном царстве, в котором мир «эманировал» от Бога. Переход от принципа к сфере существования, которую он составляет, является узнаваемо платоническим: форма дуба конститутивна для физического дуба. Что касается Бога, то платоновская система может показаться на первый взгляд более сложной, чем аристотелевская, учитывая промежуточную роль Демиурга в контексте творения, и здесь возникает вопрос о том, является ли «эманация» термином, охватывающим более трех сущностей, Бога, Демиурга и физического мира вместо аристотелевского предложения двухчленного отношения, которое, учитывая его позицию, что принцип или форма чего-то может быть «в» этой вещи, предполагает отношение взаимного следствия между двумя терминами.
Если это так, то понятие «эманации», предполагающее одностороннюю импликацию между тремя терминами, может неудовлетворительно характеризовать аристотелевскую позицию. Однако собственный отчет Авиценны постулировал не более 10 различных терминов или уровней интеллекта в небесном царстве за пределами неподвижных звезд. Однако в этом контексте эманация оказывается центральным понятием, производящим отчетливо неоплатоническое впечатление. Правильная характеристика этих различных систем может представлять не только академический интерес, учитывая тот факт, что Авиценна утверждал, что использовал аристотелевские оправдания практики полигамии, подчинения женщин и многих других исламских социальных практик. Однако аристотелевская составляющая его размышлений не была оценена многими консервативными мусульманами. Профессор Бретт в своей работе «История психологии» приводит следующий отчет, который может пролить свет на некоторые аспекты дебатов:
«История арабской философии в основном состоит из переводов и комментариев.
Это суждение, обычно выносимое о философии в целом, с еще большей силой применимо к темам, которые можно назвать психологическими… нет четкой демаркационной линии между психософией, родственной теологии, и теми воззрениями на душу, которые более глубоки. определенно научный… В союзе психософии и психологии легко увидеть, что наиболее заметной чертой арабских традиций является союз неоплатонических и перипатетических взглядов. Считалось, что Платон и Аристотель в основе своей идентичны… сильное влияние неоплатонизма исказило даже те доктрины, которые считались наиболее отчетливо аристотелевскими».
Неоплатонизм может принимать различные формы, некоторые из которых близки к позиции Аристотеля, а другие более далеки, поэтому трудно понять, что имел в виду Бретт, когда он утверждал, что неоплатонизм исказил аристотелизм. Похоже, что в этом обсуждении есть две смешанные переменные. Первый касается степени, в которой аристотелевская метафизика представляет собой принятие больших трактов платоновской метафизики, но также и степени, в которой она представляет собой отказ от дуализма и отношения «эманации».
Второй смешанной переменной является негативное отношение к арабской философии из-за ее приверженности неоплатонизму. Эту вторую переменную можно было бы фактически нейтрализовать, приняв более позитивное отношение, которое включает в себя более позитивное подозрение, что в арабской философии может быть более подлинное аристотелизм, чем предполагалось на протяжении столетий интерпретаций и комментариев.
Сохраняя свое негативное отношение к арабской философии, Бретт продолжает утверждать, что арабы используют Аристотеля в философских характеристиках и объяснениях природы человека, но используют платоновский сверхчеловеческий взгляд на другие интеллектуальные силы во вселенной, и что они «исходят» из высшего божественное единство и благость Единого (дуализм теософии и психософии). Не совсем ясно, почему Бретт не хочет объективно дистанцироваться от текстов арабских философов и проверить гипотезу о том, что они могли понимать Аристотеля лучше, чем мы думаем. Вот ключ к тому, почему Бретт не хочет ждать решения ученых по этому вопросу:
«В арабских, как и в христианских учениях о душе, досадно не хватает эксперимента: эмпирические тенденции возникают лишь изредка и остаются неразвитыми: это было слабым местом в естественных науках, а психология, как естествознание, в в этом отношении, не исключение».
Позиция Бретта здесь связана с научно мотивированным желанием свести высшие мыслительные функции к низшим сенсомоторным функциям, чтобы оправдать научный метод наблюдения и манипулирования переменными в научных экспериментах. Однако в какой степени теории, воплощающие неэмпирические обобщения и трансцендентальные принципы, такие как причинно-следственная связь, действительно помогают определить, какими переменными следует манипулировать, какие эффекты следует наблюдать и какие смешанные переменные необходимо нейтрализовать, настолько это невозможно. не принимать что-то похожее на кантианскую метафизическую философию науки.
Теория Канта содержит архитектонический взгляд на соотношение уровней научной деятельности. Бросание камня параллельно земле производит, утверждает Кант (после большого количества «экспериментов»), осознание того, что путь камня обратно к земле будет криволинейным. Причина, по которой путь камня представляется наблюдателю таким, какой он есть, будет варьироваться в зависимости от переменных массы камня, скорости, сообщаемой метателем, сопротивления среды воздуха и гравитационного притяжения.
рок. Фактический путь скалы, включая ее скорость, можно рассчитать математически, используя приведенную выше систему переменных, которая является результатом эмпирических обобщений, полученных в результате большого количества экспериментов.
Теперь мы знаем, что ньютоновская наука называла себя естественной философией, и для этого есть веские причины. Ньютон, например, абстрагировался от одной конкретной переменной, а именно от сопротивления воздуха, и ввел другую трансцендентальную переменную причинности, тем самым постулировав еще два уровня выше того, что можно физически наблюдать или переживать. В первом случае Кант назвал этот уровень метафизическим, а во втором — трансцендентальным. Оба уровня регулировались логическими отношениями между их элементами. Метафизический уровень и трансцендентальные уровни на самом деле хорошо проиллюстрированы первым (логическим) законом движения Ньютона: каждый объект остается в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, если на него не действует какая-либо другая сила.
Согласно этой теории, камень, брошенный в среду, где не было сопротивления воздуха или гравитации, продолжал бы покоиться или двигаться по прямой линии: явление, которое никто не наблюдал и не испытал на себе. Этот закон движения также включает в себя другую переменную, выходящую за пределы опыта, переменную причинности, которая характеризуется положением «каждое событие имеет причину». Такие метафизические и трансцендентальные принципы на самом деле являются способами размышления о явлениях и требуют неэмпирических ненаблюдательных философских и логических обоснований. Кроме того, с точки зрения Канта, этот трансцендентальный принцип причинности также имеет аристотелевское приложение к формам жизни, которые действуют в соответствии с принципом внутренней причинности, т.е. собака перепрыгивает через забор, описывая при этом криволинейную траекторию, которая лишь частично объясняется законами физики. Другая часть объяснения этого явления будет относиться к указанной выше внутренней причине, т.
е. к желанию и усилию собаки.
Эйнштейн, как мы знаем, отказывался верить в универсальность объектов, движущихся по прямым линиям в практически лишенном свойств пустом пространстве, и настаивал, вопреки теории Ньютона, что пространство вблизи массивных объектов обладает по крайней мере одним свойством, а именно, что оно изогнут. Это бросило тень на евклидову геометрию, но не на математику в целом. Тогда возникает вопрос: является ли прямая линия чем-то метафизическим в отрицательном смысле, нуждающимся в нейтрализации как понятие трансцендентальным положением о том, что все должно иметь причину: даже в случае пространства, которое стало искривленным? . Можно предположить, что в этом контексте метафизический элемент теории Эйнштейна лучше всего охарактеризовать в терминах неевклидовой геометрии. Если это так, то мы можем подтвердить, что, по крайней мере, наука Эйнштейна более кантианская, чем эмпирическая, более определенная в терминах своей теории, чем так называемый научный метод.
Насколько мы помним, Эйнштейн не проводил никаких экспериментов, чтобы прийти к своей теории или подтвердить ее. Сначала он сформировал свою теорию, а затем предоставил ее другим для подтверждения с помощью экспериментов. На самом деле кантовская наука представляет собой просто усовершенствование аристотелевской науки, и вопрос, который поднимается в ходе этой дискуссии, заключается в том, не это ли Бретт имеет в виду под наукой, когда обвиняет арабов в том, что они обладают слабым представлением о естествознании. Однако факты говорят об обратном: Бретт придерживается более современного эмпирического взгляда на науку, который в лучшем случае объясняет только ее технологические достижения, а не идеи Ньютона или Эйнштейна.
Альхазен, Ибн аль-Хайтам (965–1039 гг. н.э.), несомненно, интересовался наукой, написав более сотни трактатов по математике и физическим наукам. Его самая известная работа называлась «Перспектива» или «Оптика» и касалась проблем, вытекающих из работ Птолемея и Дамиана.
Альхазен рассматривал глаз как физико-психологическую систему и придерживался аристотелевской теории интромиссии света (свет передает чувственные формы из внешнего мира в глаз). Однако Альхазен не соглашался с Аристотелем по поводу механики этой передачи, утверждая, что из каждой физической точки объекта лучи света направляются в каждую точку на поверхности глаза. Альхазен проводил эксперименты, чтобы доказать, что свет распространяется по прямым линиям, а также выступал против использования наблюдений в астрономических исследованиях. Теория Эйнштейна, как мы знаем, утверждала, что свет будет двигаться только по прямой линии, если никакая другая причина, такая как гравитация массивных объектов, не заставит его наклониться к источнику гравитационной силы.
По словам Матиаса Шрамма, Альхазен в своих экспериментах:
«был первым, кто систематически использовал метод постоянного и единообразного изменения экспериментальных условий». , Wiesbaden, 1963) цитируется Rudger Thiele Historia Mathematica (2005) 32, 271.
Рассматриваемый эксперимент касался светового пятна, образованного лунным светом через две маленькие щели, интенсивность которого уменьшалась, когда одна щель постепенно закрывалась.
Броновский в своей работе «Восхождение человека» утверждал, что Альхазен — единственный оригинальный разум, созданный арабской наукой. Броновский утверждает, что Альхазен был первым, кто осознал, что поле зрения структурировано осознанием расстояния, которое определяется тем, что происходит, когда конус лучей, исходящих от контура объекта, сужается и сужается по мере того, как объект отступает в поле зрения. поля и увеличивается по мере продвижения к воспринимающему в таком поле. По словам Броновски, ученые не обращали внимания на это открытие в течение 600 лет, и художникам эпохи Возрождения, таким как Гиберти, пришлось «заново открывать» эту идею. Использование того, что художники эпохи Возрождения называли «перспективой», использовалось Гиберти, например, в его планах бронзовых дверей, которые должны были быть размещены в баптистерии во Флоренции.
Открытие живописцем перспективы позволило нарисованному пространству отобразить третье измерение глубины, дав ему пространство для жизни. Как только расстояние представлено в форме глубины, все внезапно оказывается на арене движения, что увеличивает «жизнь» картины. Все это было возможно, по мнению Броновского, потому, что
«Греки думали, что свет идет от глаз к предмету. Альхазен впервые понял, что мы видим объект, потому что каждая его точка направляет и отражает луч в глаз. Греческая точка зрения не могла объяснить, как объект, скажем, моя рука, кажется, меняет размер при движении».
Как упоминалось выше, Альхазен действительно находился под влиянием Аристотеля в этом вопросе, но это не первый случай в истории, когда ученый неправильно понимает роль Аристотеля в истории науки. Этот момент, конечно, стал бы более важным, если бы аристотелевская теория гиломорфии в конечном итоге оказалась более важной, чем предполагалось, по мере развития науки в будущем, т. свидетель сегодня.
Аристотелевская гиломорфная теория, безусловно, является частью кантовских метафизических основ естествознания. Это наблюдение указывает на проблему с пониманием именно вклада Альхазена в историю науки, поскольку мы не можем приписать ему комплексное понимание аристотелевской метафизики, учитывая тот факт, что он более склонен использовать математику, чем логику для решения научных задач.
Занавесом для последующих научных дебатов, которые привели к нашей современной позиции, был философский спор между Декартом и Гоббсом, который, в свою очередь, привел к конфликту между эмпиризмом и рационализмом, спору, который преследует философские и психологические дебаты по сей день. Кант попытался вмешаться в этот ход событий и произвел блестящий синтез позиций: синтез, который вел скорее к аристотелевскому рационализму, чем к британскому эмпиризму. Некоторые комментаторы сравнили вклад Альхазена в эти дебаты с тем, что он был предшественником эмпиризма. Интересное наблюдение в этом контексте состоит в том, что эксперименты Альхазена были ограничены материальным физическим миром, где относительно просто контролировать и манипулировать переменными (например, его эксперимент с пятном света) и где описание происходящего относительно несложно.
Мы знаем, что Аристотель был одним из первых ученых-биологов, и хотя он занимался научной деятельностью, такой как вскрытие тел мертвых животных для исследования их систем органов, Аристотель не предпринимал попыток проводить эксперименты на животных, возможно, потому, что он понимал, что чтобы контролировать все необходимые переменные, нужно было бы поместить животных в неестественную среду, что свело бы на нет цель приобретения знаний о животном. Келер, гештальт-психолог, например, экспериментировал с обезьянами в неволе, но даже в этих ограниченных обстоятельствах столкнулся с проблемами при даче описания поведения, не связанного с теорией.
Даже такой простой вопрос, как описание места, был проблемой для Альхазена из-за его антиаристотелевской приверженности тому, что некоторые критики называли его «геометризацией пространства». Поэтому неудивительно, что, несмотря на то, что Альхазен считается эрудитом, в его трудах нет ничего биологического значения. Учитывая тот факт, что аристотелевская концепция psuche или души как принципа живого движения нигде не встречается в трудах Альхазена, справедливо будет отметить, что он ни в коем случае не был философским психологом.
Единственной областью ума или сознания, которой он интересовался, было восприятие, низшая из познавательных способностей.
Аверроэс, Ибн Рошд (1126–1198) был членом испанской арабской школы и, согласно Бертрану Расселу, был неортодоксальным мусульманином, возражавшим против неоплатонизма, доминировавшего в философских дебатах: того времени
«Аверроэс был обеспокоен улучшить арабскую интерпретацию Аристотеля, на которую сильно повлиял неоплатонизм. Он относился к Аристотелю с таким же почтением, как к основателю религии, — гораздо больше, чем даже Авиценна. Он считает, что существование Бога может быть доказано разумом независимо от откровения, и этого мнения также придерживался Фома Аквинский».
Не только существование Бога может быть доказано, согласно Аверроэсу, но и, согласно Бретту, может быть также доказано, что:
«существует в конечном счете только одна душа, что индивидуальный разум есть не более чем временное проявление этого родового или Универсальная душа в том же смысле, в каком можно сказать, что Человечество проявляется в человеческом индивидууме.
Это не столько религиозное, сколько логическое учение».
Таким образом, человеческая душа является временной формой существования по сравнению с вечной формой существования, которой является Бог. Человеческий разум здесь пассивен по сравнению с божественным активным разумом, т. е. Бог имеет активную форму, а человечество имеет пассивную природу. В хиломорфной теории человечество есть материя в уравнении, составленном Богом. Взгляд на Бога нематериалистически подразумевает не представление такого существа как физического конструктора, манипулирующего физическими переменными, а скорее с точки зрения абстрактного принципа, работающего так, как мы никогда не могли полностью понять. Подобно Авиценне, Аверроэс верит в вечность мира, но это само по себе не противоречит возникновению во времени существующих существ — например, в человеческом обличии, — которое с точки зрения породившего его божественного принципа может само по себе быть считаться вечным (по ассоциации).
Бертран Рассел утверждает, что арабские мыслители того периода не были оригинальными мыслителями на том основании, что они просто передавали мысли других.
Это, однако, может быть неуместной критикой исторического периода, когда культурной задачей, казалось, было переосмысление Аристотеля, чтобы восстановить аристотелевскую платформу для развития философии и науки (платформу, подобную той, с которой мы сталкиваемся в кантовском учении). философии науки). Этот пункт, однако, был бы отвергнут Расселом, потому что он считал, что «Метафизика» Аристотеля во многих отношениях была неясной и запутанной работой.
Учитывая, что Бретт избегает аристотелевской метафизики в своей характеристике научного метода Аристотеля в следующей цитате, можно предположить, что и он, таким образом, будет отрицать какую-либо связь между аристотелевской и кантовской философией:
«Аристотеля часто превозносят как основателя научный метод. Его притязание на этот титул основано на единственном неправильном представлении о науке, которое очень трудно умирает, — на мнении, что наука представляет собой обширную совокупность знаний, накопленных в результате кропотливого и систематического процесса классификации и определения… Его недостатки как ученого можно проследить до Влияние Платона на него — сохранение им в замаскированной форме платоновской теории сущностей и его учения о конечных причинах».
Что Бретт не видит здесь, так это сложную паутину описания и обоснования, с которой мы сталкиваемся в работах Аристотеля: четыре вида изменения (субстанциональное, качественное, количественное, движение), три принципа изменения и четыре причины изменения (материальные). эффективный, формальный и окончательный). Бретт упоминает две из четырех причин и игнорирует две другие. Он также неверно говорит о Качестве как о основном качестве реальности для Аристотеля, тем самым игнорируя три других вида изменения реальности. Именно кантианская философия лучше всего развивает аристотелевскую сеть в направлении, против которого Бретт (учитывая вышеприведенные замечания) должен возражать. Но вместо этого он озадаченно заявляет следующее:
«Ход истории представляет собой интересную параллель с развитием от Канта к Гегелю, первый из которых более определенно аристотелев, второй — поклонник неоплатонизма».
Облако путаницы увеличивается, однако, когда мы вспоминаем, что Бретт позже в своем тексте сказал о философии Канта:
«Вторым вкладом Канта в немецкую традицию психологии было его утверждение о том, что наука как по эмпирическому описанию.
Его знаменитое слияние эмпирической точки зрения Юма с рационалистической точкой зрения Вольфа включало в себя афоризм о том, что эмпирическое исследование является настолько же научным, насколько оно содержит математику… Это привело к увлечению измерениями в психологии».0003
Приведенная выше характеристика явно игнорирует опору Канта на аристотелевскую паутину описания и обоснования и делает акцент на афоризме, относящемся к тому факту, что химия времен Канта не имела математической поддержки, и в то же время подчеркивает эмпирическую точку зрения Юма, которая, кстати, утверждал, что причинность не может объективно наблюдаться в мире (в отличие от взглядов Аристотеля). Ставить современное научное увлечение измерениями на порог Канта вполне может означать переоценку роли Юма и Декарта-математика и недооценку роли Декарта-рационалиста и Аристотеля-гиломорфного метафизика.
По вопросу о сознании Бретт сказал следующее:
«Идея сознания вообще была готова передать неоплатонической традиции.
Аристотелевская основа, к которой схоластика вернулась в тринадцатом веке, была более прочной, и отказ от пантеистической тенденции соответствовал общему характеру христианского монотеизма».
Идея сознания, к которой апеллирует современный научный психолог, уходит своими корнями частично в эмпирическое и рациональное неприятие аристотелевской гиломорфной теории и частично в неприятие кантианского синтеза эмпиризма и рационализма. Дуалистические предположения явно действуют при отделении сознания от мира, который оно осознает. И Платон, и Декарт были дуалистами, причем последний был замаскированным материалистом, утверждавшим, что разум и тело встречаются в физическом органе мозга, а первый считал, что душа может отделиться от физического тела таким образом, что это абсолютно невозможно. загадочный. В обоих случаях отделение физического мира от сознания необратимо. И Аристотель, и Кант избежали ловушек дуализма и его сводного брата материализма, и не так просто понять, как перевести их мысли на язык сознания.