Реферат стоическая философия об идеале мудрой жизни: Реферат на тему стоическая философия об идеале мудрой жизни – Telegraph

Реферат на тему стоическая философия об идеале мудрой жизни – Telegraph

Реферат на тему стоическая философия об идеале мудрой жизни

++++++ Ссылка на загрузку Реферат на тему стоическая философия об идеале мудрой жизни ======

➞➞➞ Link to download Реферат на тему стоическая философия об идеале мудрой жизни ======

Реферат на тему стоическая философия об идеале мудрой жизни

Душа грешника находится близко от земли и поэтому рождается снова и снова. Подобный человек будет абсолютно спокоен и безмятежен — ни положительные, ни отрицательные эмоции не смогут пробраться в его душу. Именно стоики становились инквизиторами и основателями монашеских орденов, именно они являли пример религиозного фанатизма самого страшного из всех существующих! Пребывающий в неведении обречен злу. Марк Аврелий называет разум в человеке его гением его божеством. Как и Сенека, Эпиктет подменяет социальное рабство нравственным. Таким образом, идеал мудреца в эпикурействе родствен буддийскому идеалу. У поздних стоиков появляются идеи, которые представляют собой некоторое новшество, человеческая личность теряла не только гордое величие, с которым она выступала в период классики, когда вечность, красота и постоянство движений небесного свода были идеалом также и для внутренней жизни человеческой личности, но она теряла и ту если не гордую, то во всяком случае огромную силу внутренней морали, когда внутренняя жизнь человека объявлялась наивысшим и максимально достойным произведением искусства. Воспитание веротерпимости и любви к людям. Зачем ему волноваться и тревожиться, думать, решать и предпринимать что-либо, если за него все уже давно решено, а он не в силах ничего изменить?

И видел между ними единственный соединяющий их мостик — искусство. Разве он не говорил о том, что с -21- легким сердцем принимать все то, предусмотрено? Здесь возникает проблема модусов человеческого существования — быть или иметь. Император Марк Аврелий всегда выражал желание жить в тихой сельской обстановке, но этому желанию не суждено было осуществиться.

Человек должен подчиняться космическому порядку, он не должен желать того, что не находится в его власти. На достижение этих же целей ориентирована и его трактовка религии. Учителями Сенеки были Сотион из Александрии, киник Деметрий, стоик Аттал, эклектик Фабиан Попирий. Стало быть, конечная цель определяется как жизнь, в которой мы воздерживаемся от всего, что запрещено общим законом, а закон этот верный разум, всепроникающий, тождественный с Зевсом, -6- направителем и распорядителем всего сущего. Такого рода выступления были исключением, а не правилом для последователей стоицизма. Бессознательное — огром Карл Юнг — швейцарский психиатр, мыслитель и властитель дум очень большого числа людей. Одним из оснований для самоубийства являются не только телесные недуги, особенно если они затрагивают душу, но и рабство.

Реферат на тему стоическая философия об идеале мудрой жизни

Когда император Домициан изгнал из Рима всех философов, Эпиктет поселился в Никополе в Эпире, где и умер. Эллинистически-римская философия: эпикуреизм, стоицизм, скептицизм Заключение Введение Философия зародилась в странах Древнего Востока: Древней Индии и Древнем Китае в середине I в. И видел между ними единственный соединяющий их мостик — искусство. Сенека — крупный сановник и богач, Эпиктет, сперва раб, а потом нищий вольноотпущенник. И не случайно, что ранние христианские теологи сочувственно относились к пассивному мировоззрению Эпиктета. Превращая отдельных людей в функции, огромный аппарат обеспечения существования изымает их из субстанциального содержания жизни то есть делает их жизнь эфемерной, как бы пови В самом общем виде культуру можно определить так: культура — это все то, что не природа.

Когда мудрый человек теряет жену и детей, он не горюет, ибо потеря эта не мешает достижению добродетели. У него не было семьи. По мнению Зенона, бог — это огненная душа мира.

Стоики о мудрой жизни

С точки зрения греческих и римских стоиков, «атараксия», безмя­тежность и невозмутимость, душевный покой мудреца — это жизнь элитарная, жизнь немногих избранных, удалившихся в эпикурейский «Сад». Но достойной жизнью могут и должны жить все. Надо лишь знать, что для каждого человека ценно, что способствует счастью. Это то, что согласно с разумом, то есть добродетель. А зло — противопо­ложность добродетели, то есть порок. Благо — это четыре основные достоинства: благоразумие, умеренность, справедливость и мужество. Зло — неразумие, необузданность, несправедливость и трусость. Все остальное — жизнь и смерть, слава и бесславие, тяжкий труд и наслаж­дение, богатство и бедность, болезнь и здоровье — от нас не зависят и потому относиться к ним надо равнодушно.

Хризипп, Клеанф, Сенека, Марк Аврелий и другие стоики считали идеалом подлинно моральной жизни апатию, то есть полное безразли­чие. Человеку нужно лишь одно: мужественно переносить удары судь­бы, не плакать, не унижаться, не подличать, не опускаться ниже челове­ческого достоинства, при любых испытаниях и страданиях оставаться человеком.

Знаменитый римский стоик Сенека писал своему другу Луцилию, что спокойная жизнь не для тех, кто слишком много думает о ее про­длении. Нужно каждый день размышлять, чтобы можно было равно­душно расстаться с жизнью, за которую многие цепляются и держатся, словно уносимые потоком — за колючие кусты и острые камни. Боль­шинство так и мечется между страхом смерти и мученьями жизни; жал­кие, они и жить не хотят, и умереть не умеют. Сделай твою жизнь при­ятной, оставив всякую тревогу о жизни. Никакое благо не принесет ра­дости своему обладателю, если он в душе не готов его утратить, и всего безболезненнее утратить то, о чем не стоит жалеть. Поэтому нужно ук­реплять мужество и закалять свой дух. Кто презирает собственную жизнь, тот стал ее хозяином.

Сенека Луций Анней (около 5 г. до нашей эры — 65 г. нашей эры) — римский философ, поэт и государственный деятель. В 49-54 годах — воспи­татель будущего императора Нерона. После вступления Нерона на престол Сенека в течение ряда лет оказывал решающее влияние на управление импе­рией, затем впал в немилость и, обвиненный в участии в заговоре, был выну­жден покончить самоубийством.

Из его философских сочинений до нас дошли «Нравственные письма к Луциллию», «О милосердии», «О благодеяниях», «Исследования о природе».

Сенека писал и о значимости занятий философией. Он призы­вал сначала разобраться в самом себе, со всех сторон осмотреть себя и проверить — в чем ты преуспел: в философии или в жизни. Философия — не лицедейство напоказ толпе. Философом надо быть не на словах, а на деле. Философия — не для того, чтобы приятно провести день и без скуки убить время. Она выковывает и закаляет душу, подчиняет жизнь порядку, управляет поступками, указывает, что следует делать и от чего воздержаться. Без философии нет в жизни бесстрашия и уверенности: ведь каждый час случается так много, что нам требуется совет, которого можно спросить только у нее.

Выдающимся стоиком был римский император (в 160-180 гг. до нашей эры) Марк Аврелий. Энергичный и деятельный правитель и пол­ководец, он умер во время эпидемии чумы. После смерти Марка Авре­лия были найдены его философские записки, которые получили услов­ное название «Наедине с собой». Император-стоик очень остро ощущал течение времени и краткость человеческой жизни: позади безмерная бездна времени, впереди другая беспредельность, и перед этими безд­нами одинаково ничтожны и самая долгая, и самая короткая человече­ская жизнь. Тщетна и надежда надолго остаться в памяти потомков. Ни­чтожна самая долгая посмертная слава, она держится лишь в несколь­ких поколениях, не знающих и самих себя, а не только тех, кто давно умер. Некоторое время еще помнят великих людей, а простого человека, едва он умрет, никто уже не вспоминает, будто его и не было.

И все-таки, несмотря на очевидную бессмысленность и тяготы су­ществования, есть вещи, которых надо держаться — это справедли­вость, истина, благоразумие и мужество. Вся жизнь — суета, но кое к чему надо относиться серьезно: «праведное мышление, общеполезная деятельность, речь, неспособная ко лжи, и душевное настроение, с ра­достью приемлющее все происходящее как необходимое, как преду­смотренное, как проистекающее из общего начала и источника».

Как и прочие стоики, император считал, что бесполезно бороться с судьбой и надо принимать жизнь и смерть так, как они происходят. Жить так, как если бы каждый день был последним, и каждое дело, которое ты делаешь — последнее в твоей жизни. «Итак, проведи этот момент време­ни в согласии с природой, а затем расстанься с жизнью так же легко, как падает созревшая слива: славословя природу, ее породившую, и с благо­дарностью к произведшему ее древу». На этом мужественном пути может помочь только философия, которая приучает наш разум стоять выше на­слаждений и страданий, и безропотно ждать смерти, как разложения тех элементов, из которых состоит всякое живое существо. Если для элемен­тов нет ничего страшного в постоянном переходе друг в друга, то и у че­ловека нет оснований бояться изменений и разложения.

Домашнее задание:

1. Прочитать и законспектировать текст брошюры «Философия античного мира»

2. Подготовиться к опросу по теме «Философия, ее смысл и роль в обществе»

3. Принести тетрадь для самостоятельных работ (12 л. )

4. Написать мини-эссе на одну из предложенных тем.

Стоическое эссе #02 | Уильям Б. Ирвин

#2: Чем не является стоицизм

Copyright © 2014 by William B. Irvine

 

Стоицизм имеет плохую репутацию. Люди думают о стоиках как о бесчувственных существах — как о мрачных, деревянных личностях, целью жизни которых было безмолвно стоять и принимать все, что может преподнести им жизнь.

 

Однако, как мы видели в моем предыдущем посте, это мнение совершенно ошибочно. Когда мы читаем о стоиках или читаем их работы, мы сталкиваемся с людьми, которых лучше всего можно описать как жизнерадостных. Они очень хорошо умели находить источники удовольствия в жизни и наслаждаться ими в полной мере. У них были друзья и супруги. Их любили, и они, в свою очередь, отвечали взаимностью на полученную любовь.

 

Стоики были против не эмоций; это были негативные эмоции, такие как гнев, тревога, ревность и страх. Они ничего не имели против положительных эмоций, таких как восторг и даже радость. Таким образом, выражение «радостный стоик» не является оксюмороном, которым многие его считают.

 

Хотя стоицизм был изобретен Зеноном из Китиона, греком, эта доктрина была впоследствии видоизменена римлянами, в том числе Сенекой, Марком Аврелием, Мусонием Руфом и Эпиктетом. Сочинения Сенеки, Марка Аврелия и Эпиктета не только легко доступны, но и часто находятся в верхней части списка бестселлеров древней философии Amazon. Труды Мусония Руфуса раньше было трудно достать, но моя коллега Синтия Кинг и я попытались исправить это, опубликовав их перевод. (Синтия переводила, а я редактировал и публиковал.) Я, стоик 21 века, считаю наиболее полезными труды римских стоиков.

 

Другое заблуждение состоит в том, что стоицизм — это религия. Хотя стоики обычно ссылаются на богов в своих произведениях, их доктрина была скорее философской, чем религиозной. Религии в первую очередь заботятся о том, чтобы у нас была хорошая загробная жизнь. Стоицизм, напротив, в первую очередь заботится о том, чтобы наша жизнь была хорошей. То, что предлагает нам стоицизм, — это философия жизни или, как ее иногда называют, философия жизни.

 

В этой философии стоики говорят нам, что в жизни стоит иметь больше всего, и дают нам стратегию для достижения этого. Они говорят нам, что важнее всего иметь спокойствие, и под этим они подразумевают отсутствие отрицательных эмоций в нашей жизни. В своей стратегии достижения этого спокойствия они предлагают нам различные психологические приемы, которые я описываю в своем «Руководстве по хорошей жизни» и которые я буду развивать в этом блоге.

 

Хотя стоицизм сам по себе не является религией, он совместим со многими религиями. Это особенно совместимо, я думаю, с христианством. Таким образом, рассмотрим так называемую «Молитву о безмятежности», обычно приписываемую Райнхольду Нибуру:

​

     Боже, дай мне спокойствие принять то, что я не могу изменить,

     Мужество изменить то, что я могу,

И мудрость, чтобы знать разницу.

​

Это перекликается с замечанием Эпиктета о том, что некоторые вещи находятся под нашим контролем, а некоторые нет, и что если у нас вообще есть какой-то смысл, мы будем тратить свое время на первую группу вещей.

 

Важно понимать, что стоицизм — это не какой-то культ. Чтобы практиковать ее, вам не придется отдавать свои мирские блага гуру. Вам не придется бросать свою повседневную работу. Вам не придется одеваться неортодоксально, хотя практика стоицизма, заставив вас переоценить свой образ жизни, может повлиять на то, как вы одеваетесь. Все, что вам нужно сделать, чтобы практиковать стоицизм, — это применить стоические стратегии в своей жизни.

 

И даже это можно сделать поэтапно. Вы можете попробовать стратегию и посмотреть, работает ли она. Если это так, вы можете перейти к следующей стратегии. Но если выяснится, что стоицизм вам не по душе, вы можете отказаться от него. И если вы практиковали свой стоицизм «скрытно» — что я и рекомендую вам делать в моем «Руководстве», — никто не должен быть мудрее.

​

​

О счастливой жизни | Aeon Essays

Я думаю, вы и я согласимся, что внешние вещи ищутся для удовлетворения тела, что тело лелеют из уважения к душе, и что в душе есть определенные части, которые служат нам. , позволяющая нам двигаться и поддерживать жизнь, дарованная нам только ради нашей первичной части. В этой первичной части есть что-то иррациональное и что-то рациональное. Первое подчиняется второму, а последнее есть единственное, что не отсылается к другому, а все вещи относит к себе. Ибо божественный разум поставлен в верховную власть над всеми вещами и сам никому не подчиняется; и даже этот разум, которым мы обладаем, тот же самый, потому что он происходит от божественного разума.

Теперь, если мы согласны в этом пункте, естественно, мы должны согласиться и в следующем, а именно, что счастливая жизнь зависит от этого и только от этого: нашего достижения совершенного разума. Ибо ничто иное, как то, что удерживает душу от того, чтобы согнуться, противостоит Фортуне; каким бы ни было состояние их дел, оно не беспокоит людей. И только это является благом, которое никогда не подвергается обесцениванию. Я заявляю, что счастлив тот человек, которого ничто не делает менее сильным, чем он сам; он держится на высоте, ни на кого не опираясь, кроме самого себя; ибо тот, кто поддерживает себя любой опорой, может упасть. Если дело обстоит иначе, то вещи, не относящиеся к нам, начнут иметь большое влияние на нас. Но кто желает, чтобы Фортуна одержала верх, или какой разумный человек гордится тем, что ему не принадлежит?

В городке Ольянтайтамбо в Перуанских Андах.

Что такое счастливая жизнь? Это душевный покой и прочное спокойствие. Это будет вашим, если вы обладаете величием души; оно будет вашим, если вы обладаете стойкостью, которая решительно цепляется за только что достигнутое здравое суждение. Как человек достигает этого состояния? Достигнув полного представления об истине, сохраняя во всем, что он делает, порядок, меру, приспособленность и волю безобидную и добрую, направленную на разум и никогда не отступающую от него, повелевающую в то же время любить и восхищение. Короче говоря, если кратко изложить принцип, то душа мудреца должна быть такой, какой подобает богу.

Чего еще можно желать тому, кто обладает всеми почетными вещами? Ибо если бесчестные вещи могут способствовать наилучшему состоянию, тогда будет возможность счастливой жизни при условиях, которые не включают в себя достойную жизнь. И что может быть более низким или глупым, чем связывать добро разумной души с вещами неразумными?

Тем не менее, есть некоторые философы, которые считают, что Высшее Благо допускает увеличение, потому что оно вряд ли будет полным, когда дары судьбы неблагоприятны. Даже Антипатр, один из великих вождей этой школы, признает, что приписывает внешнему некоторое влияние, хотя и весьма незначительное. Вы видите, однако, какая нелепость заключается в том, чтобы не довольствоваться дневным светом, если только он не умножается крошечным огнем. Какое значение может иметь искра посреди этого ясного солнечного света?

Если ты не довольствуешься только тем, что достойно уважения, из этого должно следовать, что ты желаешь вдобавок либо покоя, который греки называют «безмятежностью», либо удовольствия.

Но первое может быть достигнуто в любом случае. Ибо разум свободен от беспокойства, когда он полностью свободен для созерцания вселенной, и ничто не отвлекает его от созерцания природы. Второе, удовольствие, это просто благо скота. Мы всего лишь добавляем иррациональное к рациональному, бесчестное к благородному. Приятное физическое ощущение влияет на эту нашу жизнь;

Почему же ты не решаешься сказать, что у человека все хорошо только потому, что у него все хорошо с аппетитом? И причисляешь ли ты, не скажу к героям, но к людям, человека, Высшее Благо которого состоит из вкусов, красок и звуков? Нет, пусть он выйдет из рядов этого благороднейшего класса живых существ, уступающего только богам; пусть пасется с бессловесными скотами — животное, чье удовольствие — в корме!

Неразумная часть души двойственна: одна часть энергична, честолюбива, неуправляема; место его в страстях; другой скромен, медлителен и предан удовольствиям. Философы пренебрегли первой, которая хотя и необузданна, но все же лучше и, несомненно, более мужественна и достойна человека, и считали вторую, бесхребетную и подлую, необходимой для счастливой жизни.

Они приказали разуму служить этому последнему; они сделали Высшее Благо самого благородного живого существа жалким и подлым делом, а также чудовищным гибридом, состоящим из различных членов, которые гармонируют друг с другом, но плохо. Ибо, как говорит наш Вергилий, описывая Сциллу: «Вверху человеческое лицо и девичья грудь, / Прекрасная грудь, – внизу чудовище огромное / Громадное и бесформенное, с дельфиньим хвостом / С волчьим брюхом соединенное». И все же к этой Сцилле привязаны формы диких животных, ужасных и быстрых; но из каких чудовищных образов эти мудрецы сложили мудрость!

Главное искусство человека — сама добродетель; к этому присоединяется бесполезная и мимолетная плоть, годная только для приема пищи, как замечает Посидоний. Эта божественная добродетель кончается нечистотой, и к высшим частям, благочестивым и небесным, привязано вялое и дряблое животное. Что же касается второго желания — тишины, то хотя оно само по себе и не принесло бы душе никакой пользы, но избавило бы душу от помех; Наслаждение, напротив, действительно губит душу и смягчает всю ее силу. Какие элементы столь негармоничные, как эти, могут быть найдены соединенными? К самому сильному присоединяется самое медлительное; к тому, что строго, что далеко не серьезно; к тому, что является самым святым, что является необузданным вплоть до нечистоты.

«Что же тогда, — возражают, — если хорошее здоровье, покой и свобода от боли не могут помешать добродетели, неужели ты не будешь искать всего этого?» Конечно, я буду искать их, но не потому, что они блага — я буду искать их, потому что они соответствуют природе и потому что они будут приобретены благодаря моему благоразумию. Что же тогда будет в них хорошего? Уже одно это — то, что выбирать их — это хорошо. Ибо когда я надеваю подобающую одежду, или хожу, как должно, или обедаю, как должно, то не мой обед, не моя прогулка и не моя одежда являются добром, а сознательный выбор, который я проявляю в отношении их, поскольку я наблюдаю во всем, что я делаю, средство, соответствующее разуму.

Позвольте мне также добавить, что выбор опрятной одежды является достойным предметом мужских усилий; ибо человек по природе своей опрятное и холеное животное. Поэтому выбор опрятного и не опрятного наряда сам по себе является благом; ибо благо не в выбранной вещи, а в качестве избранного. Наши действия достойны чести, но не то, что мы делаем.

И вы можете предположить, что то, что я сказал об одежде, применимо и к телу. Ибо природа окружила нашу душу телом, как неким одеянием; тело является его плащом. Но кто когда-либо определял стоимость одежды по платяному шкафу, в котором она находилась? Ножны не делают меч хорошим или плохим. Поэтому, что касается тела, я дам вам тот же ответ, что, если у меня есть выбор, я выберу здоровье и силу, но что польза от этого будет моим суждением об этих вещах, а не о самих вещах. .

Другой ответ: «Допустим, что мудрец счастлив; тем не менее, он не достигает Высшего Блага, которое мы определили, если только средства, которые природа предоставляет для его достижения, не находятся в его распоряжении. Итак, хотя тот, кто обладает добродетелью, не может быть несчастен, все же нельзя быть совершенно счастливым, если у него нет таких природных дарований, как здоровье или здоровое телосложение». , — что человек, находящийся посреди непрекращающейся и крайней боли, не несчастен, более того, даже счастлив; а вы отрицаете гораздо менее серьезное — что он совершенно счастлив. И все же, если добродетель может уберечь человека от несчастья, ей будет легче сделать его полностью счастливым. Ибо разница между счастьем и полным счастьем меньше, чем между несчастьем и счастьем. Возможно ли, чтобы вещь, обладающая такой силой, чтобы вырвать человека из беды и поместить его в число счастливых, не может также совершить то, что осталось, и сделать его в высшей степени счастливым? Исчезает ли его сила на самом верху подъема?

В жизни есть как выгодные, так и невыгодные вещи – и то, и другое вне нашего контроля. Если хороший человек, несмотря на то, что он отягощен всевозможными недостатками, не несчастен, то как же он не в высшей степени счастлив, хотя бы и лишен некоторых достоинств? Ибо как он не отягощен бременем своих недостатков, так и не отстранен от высшего счастья отсутствием каких-либо преимуществ; более того, он так же в высшей степени счастлив без преимуществ, как и свободен от нищеты, хотя и под бременем своих недостатков. В противном случае, если его добро может быть нарушено, оно может быть полностью у него отнято.

Немного выше я заметил, что крошечный огонь не добавляет солнечного света. Ибо из-за яркости солнца всякий свет, сияющий помимо солнечного, затмевается. «Но, — могут сказать, — есть определенные предметы, которые стоят на пути даже солнечного света». из-за этого солнце прилипает к своей работе и идет своим путем. Всякий раз, когда он сияет среди облаков, он не меньше и не менее пунктуален, чем когда он свободен от облаков; так как это имеет большое значение, есть ли что-то просто на пути его света или что-то, что мешает его сиянию.

Приготовление пищи для сообщества во время празднования Yawar Fiesta.

Точно так же и препятствия не лишают добродетели; он не меньше, а просто сияет с меньшей яркостью. В наших глазах он может быть менее видимым и менее светлым, чем раньше; но что касается самого себя, то оно то же самое и, подобно солнцу, когда оно затмевается, все еще, хотя и тайно, прилагает свою силу. Поэтому бедствия, потери и обиды имеют такую ​​же власть над добродетелью, какую облако имеет над солнцем.

Мы встречаемся с одним человеком, который утверждает, что мудрец, познавший телесное несчастье, не несчастен и не счастлив. Но и он заблуждается, ибо приравнивает результаты случая к добродетелям и приписывает одинаковое влияние вещам достойным и вещам лишенным чести. Но что может быть отвратительнее и недостойнее, чем ставить презренные вещи в один ряд с вещами, достойными благоговения! Ибо почтение обусловлено справедливостью, долгом, верностью, храбростью и благоразумием; напротив, ничтожны те качества, которыми самые ничтожные люди часто наделены в большей мере, как, например, крепкая нога, сильные плечи, хорошие зубы и здоровые и крепкие мускулы.

Опять же, если мудрый человек, чье тело является для него испытанием, не будет считаться ни несчастным, ни счастливым, а будет оставлен в своего рода половинчатом положении, его жизнь также не будет ни желанной, ни нежелательной. Но что глупее говорить, что жизнь мудреца нежелательна? А что так далеко за гранью доверия, как мнение, что всякая жизнь ни желательна, ни нежелательна? Опять же, если телесные недуги не делают человека несчастным, то, следовательно, они позволяют ему быть счастливым. Ибо то, что не в силах изменить его состояние к худшему, не в силах также и нарушить это состояние, когда оно в лучшем виде.

«Но, — скажет кто-нибудь, — мы знаем, что холодно и что горячо; теплая температура находится между ними. Точно так же А счастлив, а Б несчастен, а С ни счастлив, ни несчастен». Я хочу исследовать эту фигуру, которая используется против нас. Если я добавлю к вашей чуть теплой воде большее количество холодной воды, в результате получится холодная вода. Но если я налью большее количество горячей воды, вода в конце концов станет горячей. Однако в случае вашего человека, который не несчастен и не счастлив, сколько бы я ни добавлял к его бедам, он не будет несчастен, согласно вашему доводу; следовательно, ваша фигура не предлагает аналогии.

Опять же, предположим, что я представляю вам человека, который не несчастен и не счастлив. Я добавляю к его несчастьям слепоту; он не становится несчастным. я калечу его; он не становится несчастным. Я добавляю страдания, которые непрестанны и суровы; он не становится несчастным. Следовательно, тот, чья жизнь не превращается в несчастье всеми этими бедствиями, не утащен ими и из его счастливой жизни.

Тогда, если, как вы говорите, мудрый человек не может впасть от счастья в несчастье, он не может впасть в несчастье. Ибо как, если человек начал соскальзывать, он может остановиться в каком-то определенном месте? То, что мешает ему скатиться на дно, удерживает его на вершине. Почему, спрашиваете вы, счастливая жизнь не может быть разрушена? Его даже нельзя разъединить; и по этой причине добродетель сама по себе достаточна для счастливой жизни.

«Но, — говорят, — не счастливее ли мудрый человек, если он прожил дольше и не отвлекался ни на какую боль, чем тот, кто всегда был вынужден бороться с злой судьбой?» лучше или почетнее? Если нет, то он и не счастливее. Чтобы жить счастливее, надо жить правильнее; если он не может этого сделать, то он не может и жить счастливее. Добродетель нельзя напрячь сильнее, а потому и счастливую жизнь, зависящую от добродетели. Ибо добродетель есть столь великое благо, что на нее не действуют такие незначительные посягательства, как краткость жизни, боль и различные телесные муки. Ибо удовольствие не заслуживает того, чтобы добродетель даже взглянула на него.

Что же главное в добродетели? Это качество не нуждаться ни в одном дне после настоящего и не считать дни, которые принадлежат нам; в малейший возможный момент времени добродетель завершает вечность добра. Эти блага кажутся нам невероятными и превосходящими человеческую природу; ибо мы измеряем его величие мерилом нашей собственной слабости и называем наши пороки именем добродетели. Кроме того, не кажется ли столь же невероятным, чтобы какой-нибудь человек посреди крайнего страдания сказал: «Я счастлив»? И тем не менее это высказывание было слышно на самой фабрике наслаждений, когда Эпикур сказал: «Сегодня и еще один день были счастливейшими из всех!», хотя в одном случае его мучила странгурия, а в другом — неизлечимая боль. язвенного желудка.

Почему же тогда те блага, которые дарует добродетель, должны быть невероятными в глазах нас, взращивающих добродетель, когда они обнаруживаются даже у тех, кто признает наслаждение своей госпожой? Они также, как ни благородны и низкомысленны, заявляют, что даже среди чрезмерной боли и несчастья мудрый человек не будет ни несчастным, ни счастливым. И все же это также невероятно, даже более невероятно, чем другой случай. Ибо я не понимаю, как, если добродетель падает со своих высот, она может не быть сброшенной на самое дно. Она либо должна сохранить человека в счастье, либо, будучи изгнана из этого положения, не помешает нам стать несчастными. Если добродетель только стоит на своем, ее нельзя вытеснить с поля боя; она должна либо победить, либо быть побежденной.

Но некоторые говорят: «Только бессмертным богам дана добродетель и счастливая жизнь; мы можем получить только как бы тень и подобие таких благ, как их. Мы приближаемся к ним, но никогда не достигаем их». Разум, однако, является общим свойством как богов, так и людей; в богах оно уже совершено, в нас оно способно быть совершенным.

Над городом Ольянтайтамбо.

Но наши пороки доводят нас до отчаяния; ибо второй класс разумных существ, человек, относится к низшему порядку — как бы страж, который слишком неустойчив, чтобы крепко держаться за лучшее, его суждения все еще колеблются и неопределенны. Ему могут потребоваться способности зрения и слуха, хорошее здоровье, не вызывающая отвращения внешность и, кроме того, большая продолжительность дня в сочетании с неповрежденной конституцией.

Хотя с помощью разума он может вести жизнь, которая не принесет сожалений, тем не менее в этом несовершенном существе, человеке, живет определенная сила, которая делает зло, потому что он обладает разумом, который легко склоняется к извращениям. Предположим, однако, что зло, которое находится у всех на виду и ранее было побуждено к действию, должно быть удалено; человек еще не хороший человек, но он формируется к добру. Однако тот, у кого отсутствует какое-либо качество, способствующее добру, — плохой.

Но «Тот, в чьем теле обитает добродетель и дух / Везде присутствует», равен богам; памятуя о своем происхождении, он стремится вернуться туда. Ни один человек не ошибается, пытаясь вернуть высоты, с которых он когда-то спустился. И почему бы вам не поверить, что нечто божественное существует в том, кто является частью Бога? Вся эта вселенная, которая нас окружает, едина, и это Бог; мы сотоварищи Бога; мы его члены. Наша душа имеет способности и переносится туда, если ее не сковывают пороки. Подобно тому, как природа нашего тела состоит в том, чтобы стоять прямо и смотреть вверх к небу, так и душа, которая может простираться, насколько она хочет, была устроена природой для того, чтобы желать равенства с богами. И если он использует свои силы и простирается вверх в свою собственную область, то не чуждым путем стремится он к высотам.

Путешествие в небеса было бы великой задачей; душа, но возвращается туда. Найдя дорогу, смело идет вперед, презирая все. Он не оглядывается на богатство; золото и серебро — вещи, вполне достойные того мрака, в котором они когда-то лежали, — ценится не блеском, бьющим взоры невежественных, а тиной древних дней, из которой наша жадность впервые отделила и выкопала их. Душа, утверждаю я, знает, что богатства хранятся не в нагроможденных сокровищницах людей; что наполнять надо душу, а не сейф.

Это душа, которую люди могут поставить владыкой над всем сущим и поставить владыкой вселенной, чтобы она могла ограничивать свои богатства только границами Востока и Запада и, подобно богам, могла владеть всем вещи; и чтобы он мог, используя свои огромные ресурсы, смотреть с высоты на богатых, ни один из которых не радуется своему собственному богатству так, как он возмущается богатством другого.

Когда душа перенесется на эту высокую высоту, она смотрит и на тело, поскольку оно есть бремя, которое нужно нести, не как на вещь, которую нужно любить, но как на вещь, над которой нужно надзирать; и оно не подчинено тому, над чем оно поставлено в господство. Ибо ни один человек не свободен, если он раб своего тела. В самом деле, если исключить всех других господ, порождаемых чрезмерной заботой о теле, власть, которую оказывает само тело, бывает капризной и привередливой.

Из этого тела выходит душа, то с невозмутимым духом, то с ликованием, и, выйдя однажды, не спрашивает, каков будет конец опустошенного дня. Нет; как мы не заботимся об острижении волос и бороды, так и божественная душа, когда она собирается выйти из смертного человека, заботится о предназначении своего земного сосуда – будет ли она сожжена огнем, или запертый камнем, или закопанный в землю, или растерзанный дикими зверями, — как не более важный для себя, чем послед для только что родившегося ребенка. И будет ли это тело выброшено и растерзано птицами, или съедено, когда «брошено морским волкам в качестве добычи», какое дело тому, кто ничто?

Нет, даже среди живых душа не боится ничего, что может случиться с телом после смерти; ибо хотя такие вещи могли быть угрозами, их было недостаточно, чтобы напугать душу до момента смерти.