Свобода мышления возникает как результат: Свободное мышление

ОСОБОЕ МНЕНИЕ СУДЬИ КОНСТИТУЦИОННОГО СУДА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ А.Л. КОНОНОВА \ КонсультантПлюс

Выражаю свое несогласие с выводами Конституционного Суда по данному делу. Вопреки представлению о цели конституционного правосудия его решение посвящено не защите прав, а оправданию их ограничений.

Оспариваемые заявителем нормы избирательного закона, по существу, создают абсолютную невозможность довести до сведения избирателей свое собственное отношение к кандидатам и хоть как-то повлиять на результаты выборов для всех лиц, не имеющих связи с избирательными фондами, т.е. для подавляющего большинства граждан, обладающих активным избирательным правом.

Между тем свобода мысли и слова, свобода мнений и убеждений, свобода искать, получать, передавать, производить и распространять информацию, включая идеи, оценки и взгляды, свобода массовой информации (статья 29 Конституции Российской Федерации) являются основой политических прав человека и достоинства его личности. Конституция Российской Федерации запрещает лишь такие пропаганду и агитацию, которые возбуждают социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть, вражду и превосходство, а также не допускает поиск, получение, передачу, производство и распространение сведений, составляющих государственную тайну (статья 29, части 2 и 4).

Свобода слова, в особенности свобода политической дискуссии, как отмечает Европейский Суд по правам человека, образуют основу любой демократической системы: «Свобода слова служит одним из необходимых условий для обеспечения свободного выражения мнений народа при избрании законодательной власти. По этой причине особенно важно, чтобы всякого рода информация и мнения могли циркулировать свободно в период, предшествующий выборам… именно в тот критический момент, когда мысли избирателя сфокусированы на выборе своего представителя» (Постановление по делу «Боуман против Соединенного Королевства»).

Важно отметить, что Европейский Суд не противопоставляет понятия «свободные выборы» и «свобода слова», а считает их взаимосвязанными, укрепляющими друг друга и не предполагающими предпочтения. Признание возможности при некоторых (?) обстоятельствах определенных ограничений свободы слова в период выборов не означает, однако, абсолютной свободы усмотрения национального законодателя в этом вопросе. Европейский Суд ставит для этого достаточно жесткие условия: необходимость ограничений должна быть оправданна в демократическом обществе, должно сохраняться равновесие прав, допускаться наличие альтернативных методов информации и практический доступ всех избирателей к эффективным информационным каналам, ограничения должны быть соразмерны целям обеспечения справедливости выборов и осознанной свободы волеизъявления.

Между тем о каком равновесии или балансе ценностей, интересов или политических прав можно говорить, если оспариваемые нормы оставляют право предвыборной агитации фактически исключительно кандидатам и партиям? Только они вправе создавать избирательные фонды, из которых финансируется агитация, и только они имеют гарантированный доступ к средствам массовой информации. Так называемые третьи лица, т.е. граждане, не имеющие отношения к избирательным фондам, в силу этого фактически в период выборов лишены каких бы то ни было каналов массовой информации, чтобы донести собственное мнение и оценки до избирателей и повлиять на результаты выборов. Представляется, что в этом, а именно в свободе политической дискуссии и в возможности активным образом повлиять на результат, и есть суть активного избирательного права — недаром оно так определяется. Мера этой свободы и есть мера легитимности избирательного органа и уровня развития демократии.

Однако активность предвыборной борьбы законодатель вопреки логике оставляет лишь за теми, кто реализует свое пассивное избирательное право — кандидатами и партиями, обрекая обладателей активного избирательного права на пассивное созерцание и оставляя им лишь право опустить бюллетень в урну.

Парадоксально, но Конституционный Суд в начале своих рассуждений признает, что свободные выборы предполагают для всех граждан равные возможности в реализации активного и пассивного избирательного права и что граждане не могут рассматриваться лишь как объект информационного воздействия, поскольку отсутствие для них возможности проводить предвыборную агитацию означало бы, по существу, отказ в праве реально повлиять на ход избирательного процесса, который в этом случае сводился бы лишь к факту голосования. Впоследствии Конституционный Суд приходит к противоположным выводам, утверждая, что право массовой агитации принадлежит кандидатам, поскольку они преследуют цель быть избранными в соответствующий орган публичной власти, что предполагает необходимые для этого финансовые затраты. Что же касается содержания активного избирательного права, то оно, по мнению Конституционного Суда, состоит, прежде всего, в выявлении воли избирателей (для чего, очевидно, достаточно лишь факта голосования), которая служит легитимации выборного органа и потому должна быть свободной от неправомерного давления (?), в том числе с использованием финансовых средств. Весьма необычный способ охранения свободы, который логично было бы усилить запретом всяких финансовых затрат на выборах и всякой агитации вообще.

Не представляются корректными и рассуждения Конституционного Суда об отсутствии равенства и даже равновесия прав субъектов избирательного процесса в сфере агитации. Конституционный Суд многократно разводит кандидатов и избирательные объединения (партии), с одной стороны, и граждан — с другой, и на основании различий в их статусе, преследуемых целях и содержании (как он его понимает) активного и пассивного избирательного права пытается оправдать запрет затратной агитации для одних (граждан) и разрешение для других. По существу, Конституционный Суд ставит активное и пассивное избирательные права в воображаемый конфликт и устраняет его путем предпочтения. Однако все эти посылки ни вместе, ни в отдельности не приводят к выводу о том, что участники избирательного процесса должны обладать различным объемом прав на свободу слова, свободу политической дискуссии, на свободное распространение своего мнения и что для некоторых из них (подавляющего большинства) правомерны ограничения.

Будет нелишним напомнить труднооспоримую формулировку из решения Конституционного Суда Словацкой Республики 1999 года по поводу временного ограничения агитации в период выборов: «Демократия не является формой правления, учрежденной исключительно в интересах политических партий. Отрицание основных прав и свобод человека в интересах политических партий равнозначно отрицанию демократии. Принцип соревнования политических сил не может применяться таким образом, который ограничивает основные права человека в противоречие с Конституцией. В демократическом обществе интересы политических партий не должны защищаться за счет нарушения прав граждан, особенно если они являются избирателями».

Ничего не добавляет к рассматриваемым правам граждан и декларируемое Конституционным Судом право на свободу информации, поскольку вслед избирательному законодательству он оправдывает различение собственно информации как объективных сведений о событиях и фактах и агитации как высказываний, имеющих целью побудить или побуждающей к определенному выбору. Эту позицию Конституционный Суд озвучил в Постановлении от 30 октября 2003 года N 15-П в отношении СМИ и без оговорок перенес ее на всех избирателей. Политическая дискуссия, однако, не является спором об объективных фактах. Мнения, убеждения и взгляды по определению носят оценочный характер и как всякая оценка содержат в себе побудительный потенциал предпочтения и выбора, не говоря уже о том, что цели высказывания во многих случаях однозначно определить невозможно. Таким образом, исключение из понятия информации всяких суждений оценочного характера, произвольно относимых к агитации, и лишение рядового избирателя права высказывать и распространять свое отношение к кандидатам, партиям и их политике существенным образом умаляют конституционные права, гарантированные статьей 29 Конституции Российской Федерации. Такая позиция никак не вытекает из Конституции Российской Федерации и не находит подтверждения в практике Европейского Суда по правам человека.

Предлагаемую гражданам возможность вносить пожертвования в избирательные фонды и через них получать доступ к предвыборной агитации вряд ли можно считать альтернативой праву на свободу информации. Во-первых, на это необходимо получение согласия распорядителя фонда — кандидата или партии, реализация же политических свобод, по нашему мнению, не может зависеть от согласия или несогласия какого-либо субъекта политических отношений. Во-вторых, этому могут препятствовать различия в целях, интересах, взглядах на избирательную кампанию. В-третьих, такое вынужденное объединение противоречило бы запрету статьи 30 (часть 2) Конституции Российской Федерации.

Что же остается гражданам за пределами платных форм агитации? Конституционный Суд намекает на два способа (если не считать загадочного «иные»): по сути, это одинокий голос в воображаемом Гайд-парке или митинговый протест. Обе эти формы явно не адекватны тем правам, которые гарантирует статья 29 Конституции Российской Федерации. Кроме того, возникает вопрос: на что же мы обрекаем граждан «именно в тот критический момент»? Представляется, что запрет агитации для большинства рядовых избирателей посягает на само существо рассматриваемого права.

Выводы Конституционного Суда вступают в противоречие не только с позициями, декларированными в начале мотивировочной части, но и с рядом его прежних решений по проблемам избирательного права. В Постановлении от 30 октября 2003 года N 15-П Конституционный Суд отмечал, что выборы могут считаться свободными, только когда реально гарантированы право на информацию и свобода выражения мнений. Законодатель не может осуществлять такое регулирование, которое посягало бы на само существо того или иного права и приводило бы к утрате его реального содержания. В Постановлении от 14 ноября 2005 года N 10-П (в котором, кстати, конституционной оценке подвергались положения пункта 5 статьи 48 и статьи 58 того же Федерального закона) утверждается, что граждане Российской Федерации — носители активного избирательного права «не могут рассматриваться лишь как объект информационного обеспечения выборов, — в процессе выборов они вправе осуществлять деятельность, направленную на активное отстаивание своей предвыборной позиции и склонение сообразно с ней других избирателей к голосованию за или против конкретных кандидатов либо к выражению негативного отношения ко всем участвующим в выборах кандидатам. Исключение для граждан возможности проводить предвыборную агитацию или отсутствие надлежащих законодательных гарантий ее реализации означало бы, по существу, отказ в праве (выделено мною. — А.К.) реально повлиять на ход избирательного процесса, а сам по себе избирательный процесс сводился бы лишь к факту голосования». В этом же решении Конституционный Суд делает вывод, что «нормативное содержание права на предвыборную агитацию, в котором воплощаются интересы избирателей, направленные на формирование персонального состава выборного органа публичной власти, включает правомочие участников избирательного процесса, в том числе избирателей, осуществлять агитационную деятельность, имеющую целью побудить голосовать на выборах определенным образом». Поэтому федеральный законодатель обязан предусмотреть гарантии и механизм реализации этих прав.

Важно отметить, что в цитируемом решении речь шла обо всех гражданах, обладающих активным избирательным правом. В противном случае трудно было бы объяснить с точки зрения конституционного принципа равенства (статья 19 Конституции Российской Федерации), почему лица, наделенные в данном случае и одинаковым статусом и равными правами, независимо от того, за кого они собираются агитировать и голосовать — за, против или против всех, не имеют равных гарантий и механизма осуществления своего права. В настоящем деле Конституционный Суд подтвердил, что нет оснований пересматривать свою прежнюю позицию, однако вопиющий вопрос о равенстве обладателей активного избирательного права остался вне обсуждения.

В заключение еще раз остановимся на решении Европейского Суда по правам человека по делу «Боуман против Соединенного Королевства». Некоторые позиции из этого дела цитировались Конституционным Судом, однако и его фабула и аргументы имеют немаловажное и непосредственное отношение к рассматриваемому вопросу, тем более учитывая, что толкование Европейским Судом Конвенции о защите прав человека и основных свобод имеет прецедентное значение.

Госпожа Боуман, будучи директором общественной организации, выступающей против абортов, перед парламентскими выборами организовала распространение полутора миллионов листовок с изложением позиций кандидатов в отношении абортов. Надо заметить, что в Англии, так же как и во многих других странах, предвыборная агитация третьими лицами вполне допускается за собственный счет при определенном ограничении их расходов. Считается, что этим как раз и сохраняется нужный баланс интересов и сдерживание голосов богатых. Никто не сокрушается при этом по поводу опасности злоупотребления или невозможности контроля. Г-жа Боуман, однако, превысила разрешенный лимит в 5 фунтов и была привлечена к ответственности.

Заявительница защищала в Европейском Суде право на свободу выражать свое мнение, гарантированное статьей 10 Конвенции. Отвечая на вопросы, были ли ограничения необходимы в демократическом обществе, не нарушено ли равновесие свободы выборов и свободы слова, соразмерны ли ограничения преследуемой правомерной цели, Европейский Суд пришел к выводу, что имело место нарушение статьи 10 Конвенции. Суд счел неубедительными доводы национальных властей о том, что заявительница могла воспользоваться альтернативными методами информации электората (например, выдвинув свою кандидатуру на выборах), и недоказанным, что она имела практический доступ к каким-либо иным эффективным информационным каналам и возможность обеспечить публикацию материалов, содержащихся в ее листовках, в газете или путем радио- и телепередач. Суд указал, что статья оспариваемого Закона создает систему непреодолимых препятствий, мешающих г-же Боуман довести ее информацию до сведения избирателей, чтобы повлиять на их позицию в пользу кандидата, выступающего против абортов. Таким образом, Европейский Суд предоставил защиту именно таким сведениям, которые, с точки зрения российского законодателя и Конституционного Суда, однозначно признаются предвыборной агитацией, а не неким информированием. Кроме того, Европейский Суд указал на явную несоразмерность лимита личных затрат на предвыборную агитацию, после чего английский законодатель повысил эту сумму в 100 (!) раз. В системе же российского законодательства с учетом оправдания его Конституционным Судом г-жа Боуман не имела бы никаких шансов реализовать и защитить свое право.

---

теория и практика», Е. И. Кузьмина – Литрес, страница 6

В философской науке советского периода было принято критиковать Сартра за отсутствие деятельностного основания в понимании свободы. Однако в его работах заявлена деятельностная сущность свободы. Он рассматривает структуру и динамику деятельности, связь деятельности с сознанием, содержание и функцию деятельности как освобождения личности. «Быть и действовать – вот она свобода» [255, 444]. Свобода – первое, фундаментальное условие действия, имеющего интенциональную природу:

«В действии заложен принцип интенциональности. Действовать – означает изменять форму мира… Это значит, строить значения с точки зрения результатов – продуцировать организованный инструментальный комплекс – такой, что через связывание измененных результатов в одну цепь, он выступает причиной изменений через окончательное производство предвосхищаемого результата» [255, 4331.

Человек является самодетерминирующим свои желания и действия. В процессе освобождения он мотивирует себя на то, чтобы желать. Помимо мотивов в структуру деятельности входит цель (конечный результат действий). Что касается содержания структуры деятельности, то существенным является взаимосвязанность всех ее компонентов – мотив понимается только через результат; причина – объективна, так как открыта сознанию, а мотив – субъективен: это полнота желаний, эмоций и страстей, которые побуждают совершить определенное действие.

Содержание структуры и функции деятельности в философии Сартра позволяет сделать вывод о самодетерминации как свойстве человека быть детерминируемым своими возможностями:

«Причина, мотив и результат – это три нерасторжимые понятия толчка свободы и сознания, которое проектирует себя к своим возможностям и делает себя определяемым через эти возможности» [255, 449].

То, что составляет структуру деятельности, мыслится Сартром как «дерево»: компоненты деятельности «…составляют континуум, полноту… но организация окончательного дерева (действие, мотив, результат) не объясняется через какую-либо часть его, и его рост как богатая временная нигиляция в-себе-бытия есть одно и то же, что и свобода. Это деятельность, которая несет в себе свои результаты и свои мотивы;…деятельность есть выражение свободы… Мы обычно добиваемся свободы посредством деятельности с ее организацией причин, мотивов и результатов» [255, 438].

Своеобразным этапом деятельности является выбор: он организован ансамблем мотивов – причин и заканчивается через свободную спонтанность.

Отличие свободной спонтанности от сознательного действия заключается в том, что: «непроизвольная спонтанность – это чистое нерефлектированное сознание причин через ясный и простой проект действия; в нерефлектированных действиях мотивы не выступают объектом для себя». Связь деятельности и сознания наиболее ярко проявляется при рассмотрении структуры сознательного действия, в котором принимает участие рефлексивное сознание – оно «…раскрывает мотивы как квази-объект и… фиксирует их в качестве психических фактов в ходе отражения отражаемого» [255, 451].

Процессы сознания и деятельности объединяет принцип интенциональности: «Интенция достигается через выбор результатов деятельности, который делает ее познаваемой… Интенция есть выбор результатов… Она есть категориальное сознание результата. Но она может быть осуществлена только через делание себя с некатегориальным сознанием своих собственных возможностей» [255, 4771.

Получается, что вместе с осознанием конкретных результатов деятельности человек рефлектирует на себя, как, в принципе (в целом, без конкретного усмотрения), имеющего собственные возможности, т.  е. на себя как источник новых действий в ситуации неопределенности. Благодаря связи сознания и деятельности возможным становится осуществление самодетерминации. Сартр пишет: «…человеческая реальность есть деятельность» [255, 447], а деятельность, так же, как и личность, не есть данность – она развивается: «…в силу того, что деятельность имеет свою сущность, она является нам как становящаяся; и если мы несем в себе роль созидателя, то должны отказаться от мысли обнаружить ее как сущность». «Для-себя-бытие есть осознание причины, которая детерминирует действие» – это означает, что детерминация деятельности заложена в самой деятельности – в свойстве «давать начало новым действиям». Следовательно, человек, выступая творцом своей деятельности, свободен в детерминированном мире.

Свобода в философии немецкого философа М. Хайдеггера (1889—1976) определяется как «бытие-в-возможности». Она понимается как экзистирование – выдвижение человека в Ничто, достижение им истины как раскрытия тайны (опредмечивания неопределенного), обнаружение достоверности в себе самом, достижение «новой» свободы, когда «человек освобождает себя себе самому», сам определяет необходимое, значимое для его жизни, устанавливает себе законы и в этом качестве выступает как causa sui – осуществляет «самопроведение-в-жизнь».

Хайдеггер рассматривает содержание свободы через особенности личности (без которой свободы не существует) как ищущей опоры, основ собственных действий в себе, преодолевающей рамки субъективности в процессе постижения неизвестности посредством мышления и сознания, открытой новым возможностям – миру (Ничто), готовой к восприятию и осмыслению его событий и явлений, способной к их самостоятельной оценке и несущей ответственность за свои действия.

Освобождаясь, человек выступает за пределы сущего в целом. Это выступление за пределы сущего Хайдеггер называет трансценденцией: «Без исходной открытости Ничто нет никакой самости и никакой свободы» [186, 22]. Человек ищет достоверность во всем. Достоверное понимается как тезис, гласящий, что одновременно со своим мышлением человек сам несомненным образом тоже присутствует, выступает данностью для себя. Поиск и утверждение достоверного происходит в процессах мышления и сознания. Сущность «новой свободы» раскрывается на основе определения мышления как представления – самообосновывающего вторжение в сферу обеспеченных данностей, в которой надлежит прежде всего утвердиться.

«Сущее уже не присутствующее, а лишь противопоставленное в представлении, предстоящее. Представление есть наступательное, овладевающее опредмечивание» [186, 59].

Мышление – непрерывный процесс, поэтому:

«…человеку как субъекту присуще бесконечное раздвигание сферы потенциального опредмечивания и права решения о нем». В ходе мышления человек преодолевает себя как субъекта, доверяя себя истине того, что пока еще не определено, но начинает открываться представлению – «…это открытое Между есть бытие – вот, понятое в смысле той экстатической области, где бытие выступает из потаенности в своей тайне» [186, 62].

Хайдеггер понимает свободу как открытость человека (мышления, представления) неопределенности, тяга сделать ее истиной (т. е. открыть сущее как истину): «сущность истины есть свобода» [188, 15]. Он пишет:

«…свобода правит в просторе, возникающем как просвет, т. е. как выход из потаенности. Раскрытие потаенного, т. е.

истина – событие, к которому свобода стоит в ближайшем и интимнейшем родстве… Свобода – это область судьбы, посылающей человека на тот или иной путь раскрытия Тайны… Свобода простора не заключается ни в разнузданности своеволия, ни в связанности с абстрактными законами. Свобода есть та озаряющая тайна, в просвете которой веет стерегущий существо всякой истины покров и из-за которой этот покров кажется утаивающим» [186, 232].

Состояние «в просвете бытия» Хайдеггер называет экзистенцией человека – выступанием в истину Бытия. Он подчеркивает, что Existentia (французское existence) означает actualitas, действительность в отличие от чистой возможности как идеи.

По мнению Хайдеггера, только наличия представления недостаточно для достижения свободы – необходимо еще участие сознания:

«Освобождение… человека не начинается, конечно, с eg o cogito ergo sum, и все же метафизика Декарта – не просто… внешне пристроенная к этой свободе метафизика в смысле идеологии. В coagitatio представление собирает все свои предметы в совокупность представленности. Ego этого coagitare теперь обретает свое существо в удостоверяющем само себя сведении всего представляемого воедино в… “со-знании”» [186, 60].

Таким образом, сознание определяется как:

«…со-представленность предметной сферы вместе с представляющим человеком. Благодаря сознанию все присутствующее получает смысл и образ своего присутствия, человек утверждает достоверность не только предметов и явлений окружающего мира, но и самого себя, что приводит его к освобождению – он освобождает себя себе самому, от обязательной истины… переходя к самоустанавливающемуся законодательству».

Человек «сам решает, что ему будет обязывающим – человеческий разум и его закон, или учрежденное по нормам этого разума и предметно упорядоченное сущее, или тот пока еще не упорядоченный и только еще покоряемый через опредмечивание хаос, который в определенную эпоху требует овладения… Человек как субъект выступает гарантом достоверности познаваемого – учреждает сам себя законодателем всех мер, которыми вычисляется, что имеет право считаться достоверным, т.  е. истинным и, стало быть, существующим. Свобода субъекта есть новая свобода» [186, 60].

Таким образом, согласно Хайдеггеру, настоящее освобождение предполагает не только срывание цепей и отбрасывание обязательств, оно есть, прежде всего, переопределение сущности свободы: быть свободным означает, что на место достоверности спасения как мерила всякой истины человек ставит такую достоверность, «в силу которой и внутри которой он сам удостоверяется в себе как в сущем, опирающемся таким путем на самого себя». Человек сам устанавливает себе закон, избирает обязательное, связывая им себя. Это определение свободы, как отмечает Хайдеггер, похоже на кантианское, но оно несет новое содержание, вбирающее в себя существенные черты начала нового времени:

 

«…новая свобода есть… приоткрытие всего диапазона того, что впредь человек сам сознательно сможет и будет себе полагать в качестве необходимого и обязывающего. Это необходимое определяется среди прочего и тем, в чем нуждается человеческое самоутверждение, т.  е. целеустремленностью и высотой, – тем способом, каким человек отныне представляет себя и свое существо» [186, 119].

Важно, чтобы человек мог заранее обеспечить себя возможностями осуществления своих намерений, при этом он не связывает себя обязательствами, которые не вытекали бы из его собственных полаганий.

Выход в неопределенность сопровождается переживанием ответственности, страха, преодоление которого, как полагает Хайдеггер, предшествует свободе, так как приводит к первичному осознанию ее достижения. Сходную точку зрения высказывает С. А. Левицкий. По его мнению, преодоление страха предполагает его первичное осознание, «вскрытие» страха, а не бегство от него в повседневность: «Страх есть метафизическая эмоция именно потому, что он есть “ощущение свободы” (и тем самым – предощущение Ничто)» [95, 279].

Немецкий философ-экзистенциалист К. Ясперс (1883—1969) под свободой понимает преодоление человеком внешнего и собственного произвола. Согласно его представлениям, человек достигает ее в процессе экзистирования – выхода за пределы своего «Я» в активном поиске самобытия, открывании возможностей своего развития, построении собственной духовной ситуации в соответствии с исторической ситуацией. Свобода возможна лишь в сообществе людей, она становится реальностью в процессах осознания и трансцендирования – действенного изменения себя во времени, определения своей судьбы.

«Если же свобода совпадает с необходимостью истинного, она постоянно остается хрупкой; ибо мы никогда не располагаем уверенностью в том, что полностью обладаем окончательной истиной. Наша свобода определяется иным, она не есть causa sui <причина самой себя>. Если бы она была таковой, человек бы был богом. Подлинная свобода осознает свои границы. В своей субъективности единичный человек обладает знанием об истоках < свободы или несвободы >. Поэтому экзистенция, которой мы можем быть, осуществляется только вместе с трансцендентностью, благодаря которой мы существуем» [213, 168].

В «оригинальной спонтанности своей свободы» – акте выхода за пределы своего «Я» человек узнает самого себя как собственное «Я». По мере раскрытия содержания трансцендирования в работах Ясперса первоначальный тезис «существование реально только как свобода» перерастает в утверждение о том, что «свобода есть существование экзистенции», означающее, что только в те моменты, когда «Я» реализует собственную свободу <экзистирует>, «Я» – полностью «Я»: «Быть свободным означает быть самим собой». Такое понимание свободы следует из представления о человеке как «открытой возможности», т. е. незавершенном, ищущем основы своего подлинного бытия.

«Человек – существо, которое не только есть, но и знает, что оно есть, уверенный в своих силах, он исследует окружающий его мир и меняет его по определенному плану… он – существо, которое не может быть полностью познано просто, как бытие, но еще свободно решает, что оно есть: человек – это дух; ситуация подлинного человека – его духовная ситуация» [212, 19].

Быть человеком означает быть тем, кто принимает решения. Познание ситуации собственного бытия происходит в исторически определенном контексте. При этом целью является поиск себя и обретение покоя в мире, который человек может изменить, веря в возможность достижения совершенства на земле. «Содержание свободы открывается в жизни, преисполненной полярностей и противоречий». Ясперс представляет ситуацию жизни в начале ХХ в. как ситуацию беспомощного человека, где он понимает, что прикован к ходу вещей, который считал возможным направить в ту или иную сторону. Очевидно, слабый человек в ситуации длительного переживания фрустрации не выдерживает – у него может произойти разрушение ретикулярной формации и гипофиза, без которого человек не выживает. Сильный – всегда найдет выход из сложной жизненной ситуации. По Ясперсу, в норме – в результате осознания расхождения реальных и идеальных (абстрактно-мыслимых) возможностей человек переживает противоречие: с одной стороны, испытывает желание видеть себя в качестве господина мира, могущего по своей воле его улучшить, а с другой – осознает собственную беспомощность. Ему предстоит решить – смириться с этой беспомощностью или возвыситься из такого положения.

Категорию свободы Ясперс раскрывает через понятие ситуации. Предполагается, что для каждого человека существует определенная ситуация. Она может быть либо бессознательной и оказывать воздействие «без того, чтобы тот, кого это касается, знал, как это происходит», либо открытой для сознания. Ситуации второго типа – осознаются и регулируются. Ситуация, которая может быть осознана, мотивирует человека, «взывает» к определенному поведению. Благодаря ей не происходит автоматически неизбежного; она указывает человеку его возможности и их границы. Таким образом, происходящее в ситуации зависит от того, как человек ее познает:

«…самопостижение ситуации уже изменяет ситуацию, поскольку оно апеллирует к возможному действию и поведению. Увидеть ситуацию – означает начать господствовать над ней, а обратить на нее пристальный взор – уже борьбу воли за бытие» [212, 36].

Познать ситуацию – значит выйти за ее границы, подняться над ней. Осознание ситуации, ограничений своей деятельности, что предполагает, как сказали бы последователи С. Л. Рубинштейна, выход в рефлексивную позицию, выступает, по Ясперсу, началом процесса освобождения.

На фоне исторической ситуации человек как духовное существо ищет духовную ситуацию времени. Он не ограничен ситуацией настоящего, а в стремлении познать целое поднимается над ней в будущее, как бы забегает вперед; выступает в своей самодостаточности, признает требования времени, в отличие от пассивных, приспособившихся к настоящему «дезертиров действительности». Тот, кто прорывается за ситуацию, осознает границы своего знания и перспективы своего развития.

«Знание своего мира – единственный путь, на котором можно достигнуть сознания всей величины возможного, перейти затем к правильному планированию и действенным решениям и, наконец, обрести те воззрения и мысли, которые позволят посредством философствования понять сущность человеческого бытия в его шифрах как язык трансцендентности» [212, 41].

В ходе планирования и реализации своих целей человек осознает не только те возможности, которые несет в себе ситуация настоящего времени, но и возможности будущего; мотивационно-потребностная сфера обогащается мотивами и целями из будущего проекта «Я». В процессе самопознания человек относится к собственному бытию как ориентирующемуся в духовной ситуации и через нее определяет значение и смысл бытия.

Перспектива «Я» строится в процессах познания и самопознания, благодаря которым перед человеком возникает пространство его ситуации. В процессе мышления человек освещает себе путь, проясняет и выявляет свое бытие в познаваемом мире.

Важно подчеркнуть то, что осталось в силу ряда причин незамеченным критиками экзистенциальной философии свободы, а именно, действенную сторону феномена свободы, заявленную в работах философов-экзистенциалистов, в том числе – Ясперса, по мнению которого, достижение свободы предполагает, помимо мыслительной активности и осознания свободы внутри себя, действенный аспект – реализацию своих целей. Он предполагает, что способность к этому у различных людей неодинакова, и выделяет два типа развития человека.

При первом – «человек живет как сознание социального бытия»: подчиняется необходимости, идет за толпой, теряет свою индивидуальность, растворяясь в чувстве «мы», выполняет деятельность без личностной включенности; его перспективы в прошлом и будущем сжимаются в настоящем; «насильственно прикованный к ближайшим целям, он лишен пространства, необходимого для жизни в целом», и разумеется, далек от свободы. Вообще, по мнению Ясперса, человек нигде и никогда не бывает полностью независимым, «постоянно зависит от чего-то иного». Как наличное бытие он зависит от своего происхождения, от среды, ограничен во времени и в возможностях, зависит от недифференцированности «Я», не всегда способен осознать факты бессознательного, часто принимает символы за реальность. Для реализации себя, связанной с осознанием собственных границ, он вынужден останавливаться на чем-то определенном и не может охватить всего. Противоречия, связанные с переживанием ограничений своей активности, выступают условием свободы, подобно тому, «как без сопротивления воздуха птица не может летать».

Второй тип развития предполагает поиск в себе источника изначальной силы – свободы самобытия. Развиваясь как личность (в бытии самости), «…человек не “создает” и не “придумывает” свободу… но именно через нее познает ту трансцендентность, которая делает его свободным в мире». То есть человек понимает, как в его наличном бытии содержится его свобода; как, овладев ею, он может изменить собственное бытие и в какой степени его жизнь ограничивает или поддерживает его свободу. Если ему удастся в ходе понимания, рефлексии, прийти к самопрояснению, открытию себя как подлинного бытия, то он существенно продвинется в плане освобождения, при условии, что избежит опасности потери своей сущности как символа [214].

К подлинному самобытию человек приходит в результате неудовлетворенности своим социальным бытием и последующего выхода за его пределы. Жизненная ситуация при этом не элиминируется – человек лишь поднимается над ней в своем сознании и деятельности: выходит за ее пределы, освобождаясь на мгновение от действительности, и возвращается в нее в новом качестве бытия, которым он стал в воображении, «в созидании духа». Получается, что в творческом воображении строится образ виртуального «Я»! И то, как человек осознает себя, определяет его деятельность. Истоком совершаемых им действий служит его внутреннее отношение, способ осознания себя в своем мире, содержания того, что его удовлетворяет. Таким образом, осознание себя стремящимся к свободе, ищущим смысл в духовном бытии предшествует и приводит к самобытию как способу жизни.

С точки зрения Ясперса, достичь возможного может лишь тот, кто хочет невозможного, ставит дальние цели. Каждый живет в мире еще неосознанных возможностей, надо постараться осознать их, чтобы понять себя и дальнейшее свое развитие. Человек по своей природе, как полагает Ясперс, есть возможность – он всегда больше, чем то, что он знает о себе, неодинаков во всех случаях, постоянно находится в пути; человек – не только существование (пребывание), но и возможность, даруемая свободой, исходя из которой он еще в своем фактическом действовании решает, что он есть. В процессе развития ему открываются новые возможности и ресурсы для преодоления фиксированных форм поведения:

«Существование человека не круговорот, просто повторяющийся в поколениях, и не ясное, открытое себе существование. Человек прорывается через пассивность постоянно возникающих тождественных кругов, и от его активности зависит продвижение движения к незнакомой цели» [212, 153].

Каждый раз при встрече с новой ситуацией смысл становится иным из-за того, что человек все время в своем сознании противопоставляет себя себе самому, в результате чего сталкивается с противоречиями, порождающими проблемные ситуации. Следующий шаг проникновения в себя – преодоление себя: индивид посредством рефлексии превращает свое «Я» в объект познания и приводит себя в «состояние неустойчивости абсолютной возможности» (бифуркации, если использовать математический термин. – Е. К.), находится в состоянии стресса – пограничной ситуации колебания, неуверенности, страха и т. п. В таком состоянии он «слышит призыв к своей свободе», исходя из которой становится тем, чем он может быть, но еще не есть; «…в качестве свободы он заклинает бытие как свою скрытую трансцендентность». Когда человек мыслит себя в свете возможностей из будущего времени, осознает возможность своей спонтанности, то противится пониманию себя как результата, смыслом его пути является трансцендентность.

Французский философ, писатель и публицист А. Камю (1913—1960) в докладе «Художник и его время» приводит высказывание Эмерсона: «Любая стена – дверь», – которое справедливо можно считать эпиграфом философских воззрений экзистенциалистов. В работах «Бунтующий человек», «Миф о Сизифе», «Эссе об абсурде» Камю рассматривает свободу через способность человека определять границы собственного мира и способность к бунту – активному отказу от рабства для сохранения личного достоинства, когда нет других способов освобождения. Специфику понимания категории «границы» представляет конкретное содержание границ, построенных самим человеком в условиях авторитарной власти над ним и нежелания более терпеть свое рабское положение, во имя справедливости и сохранения своей сущности взламывающим эту стену посредством бунта. Затянувшееся бессилие приводит к озлоблению, а бунт, наоборот, взламывает неустраивающее человека бытие и помогает выйти за его пределы: бунтующий человек протестует против посягательств на себя, борется за целостность своей личности, стремится заставить уважать себя. Как близка эта идея А. Камю мысли А. С. Пушкина, выраженной им в статье о Вольтере (1836 г.): «независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы».

 

Камю подчеркивает позитивную природу бунта, потому что он открывает в человеке то, за что всегда стоит бороться. Бунтующий выходит за рамки единичного «Я», когда переживает чувство солидарности, выражает протест против мира рабов и господ. Ценность бунта представляет собой «переход от действия к праву, от желанного к желательному». Бунтарь в отличие от раба – мыслящий, обладающий ясным, правовым сознанием человек. «Вытесняя в глубь сознания бунтарские устремления, раб молча терпел, живя скорее своими повседневными заботами, чем осознанием своих прав». Сознание пробуждается у раба с недовольства своим униженным положением – он начинает жить по принципу «все или ничего», становится бунтарем.

Особый интерес вызывает представление Камю о взаимосвязи интеллекта и свободы. Благодаря интеллекту человек определяет свои границы, которые затем преодолевает в бунте:

«Мыслить – значит испытывать желание создавать мир (или, что то же самое, задавать границы собственному миру). Это значит, что, только исходя из фундаментального разлада между человеком и его опытом, можно найти почву для их согласия» [69, 78].

Если судьба тяжела, то мышление позволяет справиться с трудностями и остаться самим собой. В «Мифе о Сизифе» он утверждает, что ясность видения, которая должна быть мукой Сизифа, обращается в его победу – «нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение». Человек соединяет в содержании судьбы события своей жизни, анализирует ее, дает оценку.

Камю правомерно полагает, что свобода не может быть безграничной – безграничная свобода желания означает отрицание другого человека, отказ от всякой жалости. Свобода без ответственности приводит к произволу: «Свобода есть только в том мире, где четко определены как возможное, так и невозможное. Если судьбой не управляет некая высшая ценность, если царем является случай, начинается путь в темноте, страшная свобода слепца» [69, 172].

Нигилизм, произвол, вседозволенность, тотальная свобода, анархия – это несвобода. «Все хорошо, все дозволено, и нет ничего ненавидимого: таковы постулаты абсурда». Камю порицает в обществе тенденцию возводить в ценность вседозволенность (ярко отраженную в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы») и предупреждает человечество о ее негативных последствиях:

«Придут иные, более серьезные, чтобы, исходя из того же самого отчаяния и отрицания, потребовать власти над миром. Это Великие Инквизиторы, которые заявят, что всеобщего счастья можно добиться не благодаря полной свободе выбора между добром и злом, а благодаря власти над миром и унификации его… Единство мироздания будет достигнуто всеми способами и средствами, поскольку все дозволено» [69, 164].

Безграничная свобода, по мнению Камю, имеет право на существование, когда ведет к созданию новых ценностей, отождествляемых с благом всего человечества. Если этот процесс запаздывает, человечество может погибнуть в братоубийственной схватке.

«Те, что все отрицают и дозволяют себе убийство – Сад, денди-убийца, безжалостный Единственный, Карамазов, последыши разнузданного разбойника… все они добиваются, в сущности, тотальной свободы, безграничного возвеличивания человеческой гордыни. Обуянный бешенством нигилизм смешивает воедино творца и тварь» [69, 338].

В отличие от тотальной свободы, бунт имеет гуманные цели: «Он по всей справедливости бросает вызов неограниченной власти, позволяющей ее представителям попирать запретные границы» [69, 340]. Бунтарь требует для себя лишь относительной свободы. И еще важный момент: если между рабом и господином невозможно общение («рабство навязывает людям чудовищную немоту»), то бунт открывает возможность общения и сопричастности в атмосфере свободного диалога.

Камю обнаружил и проанализировал не только феномен освобождения посредством бунта, он рассматривал освобождение человека в творчестве: «Всякое творчество самим своим существованием отрицает мир господина и раба». В докладе «Художник и его время» он утверждает, что свобода и искусство объединяют людей: «Одна лишь свобода избавляет людей от разобщенности и рабства; она, и только она, воодушевляет миллионы одиноких сердец. И искусство, как свободная сущность, объединяет там, где тирания сеет рознь». Художник рискует – «…идет узкой тропой, по обе стороны которой пропасти, именуемые фривольностью и пропагандой… а ведь именно в этом смертельном риске – в нем лишь одном и таится свобода творчества… Свободный художник – это тот, кто с величайшим трудом сам создает свой собственный жизненный порядок. И чем неистовее то, что он должен подчинить этому порядку, тем суровее будут ограничения и тем скорее он утвердит свою свободу» [69, 374].

Свобода слова | Американский союз гражданских свобод

Номер 10

СВОБОДА СЛОВА

Свобода слова, печати, ассоциаций, собраний и петиций — этот набор гарантий, защищенный Первой поправкой, включает в себя то, что мы называем свободой выражения. Верховный суд написал, что эта свобода является «матрицей, неотъемлемым условием почти любой другой формы свободы». Без него другие основные права, такие как право голоса, зачахнут и умрут.

Но, несмотря на «привилегированное положение» в нашей конституционной иерархии, приверженность нации свободе слова подвергалась испытаниям снова и снова. Особенно во времена национального стресса, такого как война за границей или социальные потрясения дома, люди, пользующиеся своими правами Первой поправки, подвергались цензуре, штрафам и даже заключению в тюрьму. Те, у кого были непопулярные политические идеи, всегда несли основную тяжесть правительственных репрессий. Это было во время Первой мировой войны — вряд ли это древняя история — человека могли посадить в тюрьму только за то, что он раздавал антивоенные листовки. Из этих ранних дел развился современный закон о Первой поправке. Много борьбы и много случаев спустя наша страна является самой защищающей речь страной в мире.

Путь к свободе был долгим и трудным. Потребовалось почти 200 лет, чтобы установить твердые конституционные ограничения власти правительства по наказанию за «крамольные» и «подрывные» выступления. Многие люди пострадали на этом пути, например, лидер профсоюзов Юджин В. Дебс, который был приговорен к 10 годам тюремного заключения по Закону о шпионаже только за то, что сказал митингующим мирным рабочим понять, что они «пригодны для чего-то лучшего, чем рабство и пушечное мясо». ». Или Сидни-стрит, заключенная в тюрьму в 1969 году за то, что сожгла американский флаг на углу улицы Гарлема в знак протеста против расстрела борца за гражданские права Джеймса Мередита. (см. вставку)

ПЕРВАЯ ПОПРАВКА ПРОИГНОРИРОВАНА

Ранние американцы пользовались большей свободой по сравнению с гражданами других стран. Тем не менее, оказавшись у власти, даже создатели Конституции были виновны в нарушении Первой поправки, которую они недавно приняли. В 1798 году, во время франко-индейской войны, Конгресс принял Закон об иностранцах и подстрекательстве к мятежу, согласно которому публикация «любых ложных, скандальных и злонамеренных материалов» против правительства считалась преступлением. Он использовался тогдашней доминирующей партией федералистов для судебного преследования видных редакторов республиканских газет в конце 18 века.

На протяжении 19-го века законы о подстрекательстве к мятежу, преступной анархии и преступном сговоре использовались для подавления выступлений аболиционистов, религиозных меньшинств, суфражисток, профсоюзных организаторов и пацифистов. В Вирджинии до Гражданской войны, например, любой, кто «устно или письменно утверждает, что владельцы не имеют права собственности на рабов», приговаривался к одному году тюремного заключения.

В начале 20 века было не намного лучше. В 1912 году феминистка Маргарет Сэнгер была арестована за чтение лекции о контроле над рождаемостью. Профсоюзные собрания были запрещены, а суды регулярно выносили судебные запреты на забастовки и другие трудовые протесты. Нарушителей приговорили к тюремному заключению. Мирные протестующие против вступления США в Первую мировую войну были заключены в тюрьму за выражение своего мнения. В начале 1920-х годов многие штаты запретили вывешивание красных или черных флагов, символов коммунизма и анархизма. В 1923 году писатель Аптон Синклер был арестован за попытку прочесть текст Первой поправки на профсоюзном митинге. Многие люди были арестованы только за членство в группах, которые правительство считало «радикальными». Именно в ответ на эксцессы этого периода в 1920 году был основан ACLU.

Права на свободу слова по-прежнему нуждаются в постоянной и бдительной защите. Возникают новые вопросы и возвращаются старые. Должно ли сжигание флага быть преступлением? А как насчет государственной или частной цензуры произведений искусства, затрагивающих такие деликатные вопросы, как религия или сексуальность? Должен ли Интернет подвергаться какой-либо форме государственного контроля? Как насчет наказания студентов колледжей, которые придерживаются расистских или сексистских взглядов? При ответе на эти вопросы нам следует руководствоваться историей и основными ценностями Первой поправки.

ВЕРХОВНЫЙ СУД И ПЕРВАЯ ПОПРАВКА

В ранний период существования нашей страны суды почти всегда враждебно относились к правам политических меньшинств, закрепленным в Первой поправке; Вопросы свободы слова даже не доходили до Верховного суда до 1919 года, когда в деле Шенк против США суд единогласно оставил в силе обвинительный приговор члену Социалистической партии за рассылку антивоенных листовок мужчинам призывного возраста. Поворотный момент наступил несколько месяцев спустя в деле Abrams v. Судьи Оливер Венделл Холмс и Луис Д. Брандейс заявили, что речь может быть подлежит наказанию только в том случае, если оно представляет «явную и непосредственную опасность» неминуемого вреда. По их словам, простая политическая пропаганда защищена Первой поправкой. В конце концов, эти судьи смогли убедить большинство суда принять «критерий явной и реальной опасности».

С тех пор право на свободу самовыражения становилось все более защищенным — вплоть до 1950-х годов и маккартизма. Верховный суд стал жертвой менталитета охоты на ведьм того периода, серьезно ослабив критерий «явной и реальной опасности», постановив, что ораторы могут быть наказаны, если они выступают за свержение правительства — даже если опасность такого события была и незначительной, и отдаленной. . В результате многие политические активисты были привлечены к ответственности и заключены в тюрьму просто за пропаганду коммунистической революции. Требования к присяге на лояльность для государственных служащих были сохранены; тысячи американцев потеряли работу на основании надуманных доказательств, предоставленных тайными свидетелями.

Наконец, в 1969 году по делу Бранденберг против Огайо Верховный суд отменил обвинительный приговор члену Ку-клукс-клана и установил новый стандарт: речь может быть подавлена ​​только в том случае, если она предназначена, и может привести к, «Неизбежное противоправное действие». В противном случае даже высказывания, пропагандирующие насилие, защищены. Стандарт Бранденберга преобладает сегодня.

ЧТО ВКЛЮЧАЕТ «ЗАЩИЩЕННАЯ РЕЧЬ»?

Защита Первой поправки не ограничивается «чистой речью» — книгами, газетами, листовками и митингами. Он также защищает «символическую речь» — невербальное выражение, целью которого является передача идей. В свои 19Решением 69 по делу Тинкер против Де-Мойна суд признал право учащихся государственных школ носить черные нарукавные повязки в знак протеста против войны во Вьетнаме. В 1989 году (дело Техас против Джонсона) и снова в 1990 году (дело США против Эйхмана) Суд отменил правительственные запреты на «осквернение флага». Другие примеры охраняемой символической речи включают произведения искусства, слоганы на футболках, политические значки, тексты песен и театральные представления.

Правительство может ограничить некоторые защищенные права, наложив ограничения «время, место и способ». Чаще всего это делается путем получения разрешений на собрания, митинги и демонстрации. Но в разрешении не может быть необоснованно отказано, и в нем не может быть отказано на основании содержания выступления. Это было бы тем, что называется дискриминацией точки зрения — и , что является неконституционным.

Когда акция протеста переходит от речи к действию, правительство может вмешаться более агрессивно. Политические протестующие имеют право пикетировать, распространять литературу, скандировать и вовлекать прохожих в дебаты. Но они не имеют права блокировать входы в здания или физически притеснять людей.

СВОБОДНОЕ СЛОВО ДЛЯ НЕНАВИСТНИКОВ?

ACLU часто оказывался в центре споров из-за защиты прав на свободу слова групп, извергающих ненависть, таких как Ку-клукс-клан и нацисты. Но если бы защищались только популярные идеи, нам не понадобилась бы Первая поправка. История учит, что первая цель правительственных репрессий никогда не бывает последней. Если мы не встанем на защиту свободы слова самых непопулярных среди нас людей, даже если их взгляды противоречат самой свободе, за которую выступает Первая поправка, тогда ничья свобода не будет обеспечена. В этом смысле все права Первой поправки «неделимы».

Цензура так называемого языка ненависти также противоречит долгосрочным интересам наиболее частых жертв ненависти: расовых, этнических, религиозных и сексуальных меньшинств. Мы не должны давать правительству право решать, какие мнения ненавистны, поскольку история учит нас, что правительство более склонно использовать эту власть для судебного преследования меньшинств, чем для их защиты. Как выразился один федеральный судья, терпимость к ненавистническим высказываниям — это «лучшая защита, которую мы имеем против любого режима нацистского типа в этой стране».

В то же время свобода слова не препятствует наказанию за действия, которые запугивают, преследуют или угрожают другому человеку, даже если используются слова. Телефонные звонки с угрозами, например, не защищены Конституцией.

РЕЧЬ И НАЦИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ

Верховный суд признал заинтересованность правительства в сохранении в секрете некоторой информации, такой как развертывание войск во время войны. Но на самом деле суд никогда не оставлял в силе судебный запрет на выступления по соображениям национальной безопасности. Из этого исторического факта можно извлечь два урока. Во-первых, количество выступлений, которые могут быть сокращены в интересах национальной безопасности, очень ограничено. Во-вторых, правительство исторически злоупотребляло понятием «национальная безопасность», чтобы защитить себя от критики и воспрепятствовать публичному обсуждению противоречивой политики или решений.

В 1971 году публикация «Документов Пентагона» в New York Times обострила противоречивые требования свободы слова и национальной безопасности. В прессу просочились «Документы Пентагона» — обширная секретная история и анализ участия страны во Вьетнаме. Когда Times проигнорировала требование правительства о прекращении публикации, все было готово для принятия решения Верховным судом. В знаменательном деле США против New York Times суд постановил, что правительство не может посредством «предварительного ограничения» блокировать публикацию любого материала, если оно не может доказать, что это «несомненно» приведет к «прямому, немедленному и непоправимый» вред нации. Это правительство не смогло доказать, и общественность получила доступ к жизненно важной информации по вопросу огромной важности.

«Право общества на информацию» в соответствии с Первой поправкой к Конституции имеет важное значение для его способности в полной мере участвовать в демократическом процессе принятия решений. Как показывает дело с документами Пентагона, заявления правительства о «национальной безопасности» всегда должны тщательно проверяться, чтобы убедиться в их обоснованности.

НЕЗАЩИЩЕННОЕ ВЫРАЖЕНИЕ

Верховный суд признал несколько ограниченных исключений из защиты Первой поправкой.

• В Чаплинский против Нью-Гэмпшира (1942) Суд постановил, что так называемые «боевые словечки… которые одним своим произнесением наносят ущерб или имеют тенденцию к немедленному нарушению общественного порядка», не защищены. Это решение было основано на том, что боевые слова имеют «малую социальную ценность как шаг к истине».
• В деле New York Times Co. против Салливана (1964 г.) Суд постановил, что клеветнические ложные сведения о государственных должностных лицах могут быть наказаны — только в том случае, если обиженное должностное лицо может доказать, что ложные сведения были опубликованы с «настоящим злым умыслом», т. е. «со знанием дела». что заявление было ложным или с безрассудным пренебрежением к тому, было ли оно ложным или нет». Наказуемы и другие виды «клеветнических заявлений».
• Юридически «непристойные» материалы исторически исключались из сферы защиты Первой поправки. К сожалению, относительно узкое исключение в отношении непристойности, описанное ниже, было злоупотреблено государственными органами и частными группами влияния. Сексуальное самовыражение в искусстве и развлечениях исторически было самой частой мишенью цензурных крестовых походов, от классического «Улисса » Джеймса Джойса до фотографий Роберта Мэпплторпа.

В 1973 Miller v. California, суд установил три условия, которые должны быть соблюдены, чтобы произведение считалось «юридически непристойным». Он должен 1) апеллировать к похотливому (позорному, болезненному) интересу среднего человека к сексу; 2) изображать сексуальное поведение «явно оскорбительным образом», как это определено общественными стандартами; и 3) в целом не имеют серьезной литературной, художественной, политической или научной ценности. Попытки применить «тест Миллера» продемонстрировали невозможность сформулировать точное определение непристойности. Судья Поттер Стюарт однажды произнес знаменитую остроту по этому поводу: «Я узнаю это, когда увижу». Но дело в том, что исключение непристойности в Первой поправке очень субъективно и практически провоцирует злоупотребления со стороны правительства.

ТРИ ПРИЧИНЫ, ПОЧЕМУ
СВОБОДА СЛОВА
НЕОБХОДИМА ДЛЯ СВОБОДНОГО ОБЩЕСТВА

Это основа самореализации. Право выражать свои мысли и свободно общаться с другими подтверждает достоинство и ценность каждого члена общества и позволяет каждому человеку полностью реализовать свой человеческий потенциал. Таким образом, свобода самовыражения является самоцелью и как таковая заслуживает максимальной защиты со стороны общества.

Это жизненно важно для достижения и развития знаний и поиска истины. выдающийся 19Писатель XX века и гражданский либертарианец Джон Стюарт Милль утверждал, что просвещенное суждение возможно только в том случае, если человек рассматривает все факты и идеи из любого источника и проверяет свои собственные выводы на фоне противоположных взглядов. Поэтому все точки зрения — даже «плохие» или социально вредные — должны быть представлены на «рынке идей» общества.

Это необходимо для нашей системы самоуправления и дает американскому народу «контролирующую функцию» против правительственных излишеств и коррупции. Если американский народ должен быть хозяином своей судьбы и своего избранного правительства, он должен быть хорошо информирован и иметь доступ ко всей информации, идеям и точкам зрения. Массовое невежество является питательной средой для угнетения и тирании.

ACLU: ПОСТОЯННЫЙ БОРЬБА ЗА СВОБОДНОЕ СЛОВО

Американский союз гражданских свобод принимал участие практически во всех знаковых делах о Первой поправке, дошедших до Верховного суда США, и по-прежнему абсолютно привержен сохранению свободы каждого человека. выражение. В 1980-х годах мы защищали право артистов и артистов исполнять и создавать произведения искусства без государственной и частной цензуры. В 1990-е годы организация боролась за защиту свободы слова в киберпространстве, когда правительство штата и федеральное правительство попытались ввести в Интернете правила, основанные на содержании. Кроме того, ACLU предлагает несколько книг на тему свободы слова:

РЕСУРСЫ: Ира Глассер, Visions of Liberty, Arcade, 1991. Дж. Гора, Д. Голдбергер, Г. Стерн, М. Гальперин, Право на протест: Основное руководство ACLU по свободе выражения, SIU Press, 1991. Франклин Хейман, «Речевые акты» и Первая поправка 1993 года, SIU Press, 1993. Надин Строссен, Защита порнографии: свобода слова, секс и борьба за права женщин, Anchor Press, 1995.

Для заказа звоните 1-800-775-ACLU

European Journal of Comparative Law and Governance Volume 8 Issue 2-3 (2021)

Abstract

В данной статье рассматривается право на свободу мысли в Европейской конвенции о правах человека на фоне технологических разработок в нейробиологии и алгоритмических процессов . Статья 9 ЕКПЧ предоставляет абсолютное право на свободу мысли, когда на карту поставлена ​​целостность нашей внутренней жизни или forum internum. Во всех других случаях, когда мысли так или иначе проявляются на форуме externum, право на свободу мысли рассматривается как ограниченное право. Хотя статья 9EHR находится в центре внимания этой статьи, мы утверждаем, что свобода мысли дополнительно поддерживается статьями 8, 10 и 11 EHR. Этот комплекс прав создает передышку для личного развития человека и, таким образом, поддерживает пользование свободой мысли в ее самом полном смысле. Этот документ, призванный «поддерживать и продвигать идеалы и ценности демократического общества», а также обеспечивать «практическую и эффективную защиту» прав человека, предсказывает, что Европейский суд по правам человека будет шире использовать право на свободу мысли перед лицом новых вызовов Четвертой промышленной революции.

Заголовок:

Право на свободу мысли в Европейской конвенции о правах человека

Тип статьи:

исследовательская статья

DOI:

https://doi.

No related posts.