Теодор курентзис любовь – Теодор Курентзис: «Пермский Дон Жуан — террорист любви» | ForbesLife

«Любовь — единственная причина, чтобы жить» | Статьи

24 октября в Москве, в Концертном зале имени Чайковского, а 25 октября в Петербурге пройдет премьера новой симфонической программы Теодора Курентзиса с оркестром Musica Aeterna. В афише — сочинения Жана-Филиппа Рамо. С одним из самых эпатажных дирижеров современности побеседовала корреспондент «Известий».

— Рамо — ныне не самый популярный автор. Почему вы решили обратиться к его музыке?

— Рамо — выдающийся композитор, без участия которого музыка не была бы такой, какая она сейчас есть. Невозможно представить Россию, не знающую Руссо. Невозможно представить Россию, не знающую Вольтера. Так почему же Россия не должна знать Рамо? 

— А нужна ли старинная музыка современному обществу?

— Мне кажется, старинная музыка ближе, чем романтическая, современному обществу. Она не тонет в борьбе со стрессом, дает энергию. Это как рок-музыка, которая тоже нужна обществу сейчас. Но в более сияющем, художественном виде.

В свое время музыка Рамо произвела шокирующий эффект в Версале.  Вы тоже любите удивлять.

— Шокировать публику никогда не хорошо. Я в принципе не провокатор. Многие думают, что я эпатажный. На самом деле нет. Я просто выхожу делать то, что чувствую в этот момент. И если чего-то и должна ожидать публика, то прежде всего большого тока энергии. Потому что это экстраординарное действие. Культурологический шок. И все дело в исполнителях. Обычно так не играют. Например, мой оркестр играет стоя, им просто мешают стулья. И это невероятное наслаждение смотреть, как играют эти музыканты.

— Недавно вы переехали в Пермь. Зачем?

— Здесь очень хорошо. Люди могут слушать по-настоящему качественную музыку. Такое мы могли бы делать в Большом театре, например. Могли бы. Но там это никому не надо. Людям сейчас нужно, чтобы все постоянно двигалось вперед. Show must go on. А копаться в старинной музыке — никому это не надо. Но Перми это надо. Поэтому  в Москву и Санкт-Петербург мы приезжаем оттуда.

— Говорят, 25 октября вы впервые посетите Санкт-Петербург после окончания консерватории. Волнуетесь?

— Это неправда. Я играл там в 2004 году. Но все равно — что мне волноваться? Это они должны волноваться, а не я. Город как город. Играем — хорошо.

— Откуда вы черпаете вдохновение?

— Из любви к музыке. Я люблю музыку и жизнь. И стараюсь следовать ее механизмам, психологии. За новыми просторами, новыми ароматами. Если я чувствую пусть какой-то маленький нюанс в сочинении, то берусь за это дело и устремляюсь вглубь музыки. А там уже, конечно, возникает и концепция. 

— Что для вас значит любовь?

— Это единственная причина, чтобы жить. Это жертвоприношение. Абсолютное бескорыстие. Натурально человек должен любить только себя. Это его самосохранение. Он есть, и зачем ему нужны другие? А вот эта странная магия — человек начинает любить кого-то другого и готов умереть за него — это потрясающе. Потому что нарушает нравственную догму одиночества, дает смысл надеяться, что это будет бесконечно.

— Можете описать образ идеального человека?

— Иисус Христос. Это идеальный образ.

— А если идеальная женщина?

— А что вообще такое идеальная женщина? Вот Иисус Христос — это и идеальный мужчина, и идеальная женщина, там нет разницы. Ведь когда мы говорим об идеальном — мы говорим о единственном. То есть что это образованная, умная… А это все не так важно. Идеальных людей не существует. Но это совсем не значит, что это плохо. Они все равно прекрасны. Я когда-то искал идеальную женщину. А теперь должен сказать, что был дураком. Идиотом… 

iz.ru

Теория струн Теодора Курентзиса • Звезда

Наблюдая перемену климата в культурной жизни города, интернет-журнал «Звезда» задался философским вопросом: каково это — быть звездой из Перми? Яркой. В нынешней Перми. И отправился в Пермский театр оперы и балета им. П. И. Чайковского — к его художественному руководителю, дирижёру-экспериментатору Теодору Курентзису.

Между долгими вечерними репетициями премьеры оперы В. А. Моцарта «Дон Жуан», накануне отъезда в Екатеринбург на III Симфонический форум России у маэстро нашлось две двадцатиминутные паузы для интервью.

Теодор Курентзис

Художественный руководитель Пермского театра оперы и балета. Дирижёр.

— Теодор, вы неоднократно называли театр творческой лабораторией. Если взглянуть на музыку исходя из гипотезы теории струн и принципа неопределённости квантовой физики, в какой степени наблюдатель влияет на результат исполнения музыкального произведения? Кто он в данном случае?

— Мне кажется, наблюдатель присутствует в каждый момент, на каждом концерте. Сквозь его восприятие фильтруется всё происходящее. Это решающая сила, определяющая, станет ли исполняемое произведением искусства или растворится бесследно. Кто он? Это невидимые энергии. Каждая минута жизни — это коктейль из разных позитивных и отрицательных энергий людей, космоса, природы. Поэтому каждое мгновение неповторимо. Я представляю это как взаимосвязанные импульсы всех энергий, которые помогают человеку в выражении его замысла — музыки.

— Теория струн как раз это предполагает…

— Но наблюдение идёт немного дальше квантовой физики. Бывают произведения, которые сочиняются с большим вдохновением, на волне сильной влюбленности. Они написаны на звёздах золотыми буквами. И что мы наблюдаем? Через много лет такие творения теряют свою силу и звучат банально, как пафосные марши.

А бывают другие музыкальные сочинения, созданные без всякой искры вдохновения. Со временем мы обнаруживаем в них тайное послание, они созревают, как хорошее вино, только со временем.

— То есть этот заряд можно привнести, он не зависит от автора?

— Я имею в виду немного другое. Например, двадцать лет назад я был влюблён в девушку. Умирал от любви. А с другой девушкой в другое время были спокойные отношения, мы встречались, гуляли, общались. Теперь, оглядываясь назад, я переоцениваю свой опыт. И не понимаю, почему умирал от любви. В то время как та, с кем я приятно проводил время в общении, дала мне что-то настолько глубокое, что до сих пор живо. Почему так? Я изменился? Нет. Просто мы склонны в жизни видеть лишь одну сторону происходящего.

Когда комета подходит близко к Земле, нам кажется, что это самая огромная планета Солнечной системы. На самом деле она лишь камушек. Но из-за того, что мы видим ее в определенной фазе, на близком расстоянии, нам кажется, что комета огромна, что это самое важное, самое большое. А Солнце выглядит обыкновенно каждый день.

Мы не владеем ни прошлым, ни будущим, а только моментом сейчас. Как ни грустно сознавать, именно поэтому многие великие произведения искусства были провалены в день премьеры. Они были созданы не для настоящего времени. И моя основная задача сегодня — в том, чтобы стараться предугадать силы психодинамики произведений, над которыми я работаю, в будущем.

— Говоря о вашей парадоксальности, Александр Гаррос сказал, что вы «соединяете параллельные прямые». Мне видится, что в своей деятельности вы на пересечении перпендикуляров: вера — известность, академизм — эксперимент, мировой резонанс — провинция, служение искусству — общение с людьми. Вам какой образ ближе?

— Я не могу чётко определить это, наблюдатель точнее увидит. У меня нет диаграмм, чтобы объяснить музыку людей. Я не чувствую диаграммы, когда живу.

У каждого человека два начала: животное и божественное. И когда говорим о животном, не ставим отрицательный знак, потому что жизнь прекрасна во всех проявлениях. Для человека она усложняется переходом из одного мира в другой, объединением их в себе. И для некоторых людей это сложно. Для меня, например, как и для многих артистов. Иногда я должен резко приземлиться. А сирены тонкого мира, хаоса, поют так, что оттуда можно не вернуться. Необходимо держать баланс. Но самое главное, что в человеке отличает божественную и животную природу, — это иная логика.

— Что вы имеете в виду?

— Есть логика, которая превышает инстинкты. Логика Христа: «Любите и молитесь за ваших врагов». Его не понимали, потому что для сознания людей это было революционно.

Пример логики человека, способного преодолеть инстинкт самосохранения, — «шутка» спартанца Диенека в Фермопильском сражении. Местный житель предупредил греков о численности армии персов: «Если варвары пустят свои стрелы в небо, то они затмят солнце». Спартанец ответил: «Прекрасная весть: если мидяне затмят солнце, то можно будет сражаться в тени».

Все великие вещи, которые были сделаны, чтобы защитить жизнь на земле, не являлись поступками, которые были вызваны инстинктом самосохранения. Наоборот!

Защитил жизнь на земле не тот, кто остановился из-за опасности. А тот, кто шёл ей навстречу, многократно преодолевал трудности, кто вне логики жертвовал собой.

Когда природа в человеке служит великой идее, тогда происходит эволюция человечества.

Современные люди говорят: «Зачем делать то, что можно не делать?» Посмотрите, как думают сегодня политики: «Зачем что-то создавать? Лучше ничего не менять, и будет стабильность…» Такая логика ведёт к остановке развития, если не сказать больше. Высшая логика в человеке направлена на сотворение гармонии, а она не возникает без перемен в миропорядке.

— Когда вы говорите о духе, вере, гармонии очень серьёзно, то рискуете получить от общественности какой-нибудь ярлык. Вы не боитесь этого?

— Если кому-то может быть интересно то, что я думаю, мне приятно. И хотелось бы избежать присваивания любых ярлыков, они заведомо ложны, их быть не должно на том, что живёт и развивается.

— Что вам помогает поддерживать баланс, чтобы чувствовать себя гармонично?

(Долгая пауза)

— Церковная жизнь помогает в этом, даёт счастье.

При этом человеку дано совершить и очень серьёзные вещи. Иногда мы осознаём себя ничтожествами, а в то же время мы — важная история для Космоса. Поэтому, когда всё происходящее бьёт по голове: искусство, отношения, страдания, поиски смыслов, — я вспоминаю о «благоухании нетленном».

Для меня церковная жизнь не означает политическую институцию, которая устанавливает свод правил и image life style. Я говорю о внутренних ценностях, которые несут правду о красоте. Настоящей красоте. Чем больше мы замешаны в эгоизме, в этой жизни событий и скоростей, тем сложнее её увидеть. Я, православный христианин, часто не вижу эту красоту, потому что сам погружён в гонку событий, погоню за чем-то земным, не всегда удаётся выйти из этого колеса.

— вы неоднократно в своих интервью говорили о музыкальности жизни. Что вы подразумеваете под этим?

— Есть люди, которые в жизни музыкальны. Все играют свою музыку. Музыкальные люди способны быть в глубоком контакте с другими и создавать микроклиматы, в которых другие хотят жить. Я знаю таких людей. Когда вы только думаете о таком человеке, что-то внутри с вами происходит. Откройте ваш телефон, пролистайте имена… На каких-то из них вы остановитесь и почувствуете импульс. Это либо либидо, либо музыкальность. Вы любите таких людей, потому что они вас меняют.

— вы живёте в Перми уже больше трёх лет. Появилась ли у вас сугубо пермская привычка, которой бы не возникло в другом месте?

— Наверное, я начал больше любить утро. Утро — большое благословение. Это новое начало. Если я ложусь спать около полуночи, встаю в четыре часа, иначе потом буду весь день уставший.

— Когда во время выступления вы стоите спиной к залу, что вы чувствуете?

— Я чувствую поддержку зрителей этого этапа моей жизни. Это, конечно, пермяки. Хотя дело не в локации. Я чувствую, как реагируют люди на наши выступления в этот самый момент.

— Получали ли вы когда-нибудь отклик на вашу идею создания консерватории?

— Скажу так. В Перми есть много талантов. Но есть и представители «старой гвардии», которыми движет желание удержать власть в своих руках. Ради этого они готовы держать людей в темноте, тормозить их развитие. В этом вся их история. Они всё время говорят о культурных традициях, не думая о культурном будущем.

Актуальный пример. Сейчас я не могу найти в оркестр ни одного профессионального музыканта из выпускников пермских вузов. Самые талантливые ребята сразу после училища уезжают в Москву и Питер и уже не возвращаются на родину.

— Мне бывает стыдно, когда перед концертом вы говорите что-то тёплое о России и Перми. Потому что тем самым вы напоминаете о том, как редко мы проявляем свой патриотизм. Откуда такое ваше отношение к России?

— Потому что Россия — это страна, которая может дать свет миру. И я верю в это даже сейчас, в сложный период.

Россия — это потрясающий результат очень многих культур, которые, сливаясь, формировались. Вот золотая середина Запада и Востока! Духовные богатства и огромные территории сливаются в едином пространстве, которое называется российской культурой. Это очень дорогого стоит. Поэтому я считаю, что Россия — важная держава как в европейской, так и в азиатской культуре.

И Запад, и Восток давали друг другу ферменты, с помощью которых происходили великие свершения в искусстве. Любое влияние Россия артикулирует по-другому, пропуская через себя. Балет, например, изначально не российское искусство. Но сейчас весь мир говорит «русский балет». Вся информация здесь адаптируется и берёт свою краску. Поэтому не правы те, кто говорит, что Россия — это не Европа.

— Легко ли вам почувствовать себя русским?

— Знаете, как говорил Александр Македонский? Быть греком — не значит родиться в Греции. Есть множество людей из других стран, и для меня они — греки. И есть другие в Греции, и они — варвары. То же самое. Россия — это не топография, а глубоко философское пространство, если хотите, идея. Поэтому, говоря о патриотизме, лучше задуматься, насколько мы служим идее России, а не как часто мы произносим хорошие слова.

— В чём эта идея?

— Идея России — это когда понимаешь, что дух победит все препятствия. Несмотря на трудные времена, которые переживала Россия, она всегда выходит победителем, и сложнее всего ей было бороться с самой собой. Я считаю, что пора обращать внимание на то хорошее, что есть в нашей стране, хранить и умножить это хорошее. Огромный размах территории страны, объём происходящих в ней событий многократно увеличивает здесь все сложности. Мы помогаем развитию России тогда, когда делаем конкретное дело.

— Когда вы слышите критику в свой адрес, как вы воспринимаете её?

— Раз я привлекаю внимание к своему творчеству, разумеется, критика будет. Только вопрос, кто критикует и зачем, с каким намерением и побуждением. Я не принимаю отрицательную критику от людей, которые приходят на спектакль только ради того, чтобы отрицательно реагировать. Если человек приходит, и ему не нравится то, что он слышит и видит, и он может аргументировать свое мнение, я это принимаю. Невозможно нравиться всем.

— А среди музыкальных критиков есть авторитеты, к которым вы прислушиваетесь?

— Есть много достойных профессиональных музыкальных критиков и в России, и за ее пределами. Но мне всегда интересно получить и отзыв обычных слушателей, что им удалось прожить благодаря музыке. Но чтобы пойти в очень глубокую критику, нужно знать материал так же, как знаю его я.

— Сколько времени вам нужно, чтобы освоить партитуру произведения? Симфонию № 5 Бетховена, например.

— Вся классическая музыка — базисная литература. Музыканты на ней медитируют. Но когда произведение современное, если оно очень сложное для освоения, требуются недели. Это такой процесс, когда спишь с партитурой, ходишь с ней повсюду, живешь ею. Главное в новом произведении — понять процессы, закономерности музыки, что в ней происходит и почему.

— Довольно часто вы высказываетесь против романтического звучания классики. Правильно ли я понимаю, что вы хотите сформировать вкус слушателей, чтобы они могли различить, что написано у Моцарта, и как это исполняется?

— Давайте по этому поводу приведу метафору. Однажды у меня был концерт в Мюнхенской филармонии. Мюнхен, весна, я был один, гулял в саду и увидел человека, который говорил по телефону. Примерно так: «Ты что! Are you going to ко мне? Или I am going to к тебе… So, you know… это здорово!»

И так он говорил два часа. Это был русский.

Другой пример: русские эмигранты в Нью-Йорке громко, чтобы все слышали, говорили по-английски с сильным американским акцентом. И среди прочего вдруг: «Ну чё, выпьем?». И далее продолжается ужасный американский.

Вот так звучит романтическая интерпретация музыки классицизма.

— Сильная метафора…

— Представляете, какую боль вызывает у меня зрелище старинного здания, в котором сохранился дорический ритм фасада, с окнами евростандарт. И рекламная вывеска сверху: «Ремонт мебели». Понятно, люди просто свою работу делают, ремонт. Но они не заметили, что вот этот фасад — копия Парфенона, у него дорическая колоннада, и это надо уважать. Потому что так делается реверанс другой культуре. Если хочешь, чтобы твои дети читали Пушкина и не пили пиво на лавке, не нужно ставить стеклопакеты в окна зданий старинной архитектуры.

Есть люди, которые, говоря «красиво», имеют в виду искусственные цветы, позолоченные интерьеры, которые должны якобы создавать якобы райскую атмосферу. Карикатура рая, которая пытается вас обмануть. То же самое и с романтическим исполнением: мощное жирное звучание старается нас обмануть, будто это Моцарт.

Я не против романтизма как такового, но и романтическую музыку нельзя играть в звучании XX века. Каждая эпоха имеет свою идентификацию. И нам надо понять, какой аромат ей характерен, какие качества. Нельзя их смешивать через сегодняшний привкус постмодернизма. Постмодернизм — большая беда для эстетики.

Фото: Алиса Калипсо

— А вам какая эстетика ближе?

— Не могу назвать себя поклонником одного стиля. Я средневековую музыку очень люблю… византийскую… классицизм… романтическую… современную… Каждый мир прекрасен.

Мое искусство связано с тем, чтобы абстрагироваться от сегодняшнего дня и правильно постараться уловить эстетику прошлых эпох.

— Одно из новшеств театра, появившееся на Дягилевском фестивале, — лекции музыковеда перед спектаклем, которые разъясняют историю создания произведения, знакомят с автором. Радостно, что в этом сезоне премьеры тоже сопровождаются такой преамбулой.

— Мне тоже это нравится. Надо обострять слух. Подготовленный слушатель во время исполнения произведения уже ждёт какие-то моменты и лучше их расслышит и поймёт. Надо сказать, что будущее музыки — в том, чтобы учить людей слушать её и слышать.

* О терминах

Этимология слова «теория»:

Алексей Лосев. История античной эстетики, том II, М.: «Искусство», 1969

Этимология слова «теория» «указывает на thea, что значит „зрелище“, и на глагол hör ö, что значит „смотрю“ или „вижу“ с оттенком констатации самого факта видимости. Следовательно, theöria означает такое зрение или зрелище, в котором зрящий фактически разбирается… Перевести это слово в точности так же невозможно на современные иностранные языки, как и многие из разобранных выше платоновских терминов…»

Мартин Хайдеггер. Доклад «Наука и осмысление»

Глагол «феорейн» возник от сращения двух корневых слов: qea и oraw. Qea (ср. «театр») — это зрелище, облик, лик, в котором вещь является, вид, под которым она выступает. Платон называет этот вид, под которым присутствующее показывает, что оно есть, «эйдосом». Увидеть этот вид, eidenai,- значит ведать, знать. Второе корневое слово в «феорейн», глагол oraw, означает глядеть на что-либо, охватывать взором, разглядывать. Таким образом, «феорейн» — это qean oran: видеть явленный лик присутствующего и зряче пребывать при нём благодаря такому видению.

Теория струн — направление теоретической физики, изучающее динамику взаимодействия не точечных частиц, а одномерных протяжённых объектов, так называемых квантовых струн. Теория, описывающая взаимодействие элементарных частиц.

Брайан Грин: «теория струн — это единый теоретический инструмент, позволяющий формулировать модели того, как Вселенная в принципе может работать».

zvzda.ru

«Душу надо время от времени стирать»

— Тут еще сбоку два места есть, — объявляет ведущий, и к заветным местам устремляется человек пять. — Можно еще лечь перед первым рядом, — предлагает тот. И возле ног счастливчиков, усевшихся на первом ряду, присаживаются очередные зрители.

Большой шатер фестивального клуба Дягилевского фестиваля, установленный в сквере возле оперного театра, был заполнен до отказа. Зрители стояли даже в проходах. Возможность встретиться с Теодором Курентзисом привлекла самых разных людей – от юных студенток до бабулек в вязаных шапочках.

— Я хочу поговорить с вами не как артист, а как человек. Есть слово, которое стало очень важным для меня, хотя понял я это недавно. Это мудрость. Быть мудрым – звучит очень просто и примитивно, но самые важные в жизни вещи – как раз те, которые звучат примитивно, — этими словами Теодор Курентзис задал тон встречи. О творческих планах его не спрашивали. Говорили на философские темы.

О мудрости

— Есть материальные события, которые происходят с нами каждый день, есть наши желания и наши эмоции. А мудрость – это кучер, которые правит каретой, где едут эти три сущности. Ты становишься мудрее, когда начинаешь больше понимать, когда становишься свободным, уходишь от сознательного рабства. И чем мудрее ты становишься, тем лучше понимаешь музыку. А искусство заключается не в создании чего-то, а в понимании этого чего-то.

О воспитании зрителей

— Мы стали приглашать на репетиции зрителей, чтобы они могли наслаждаться оперой. Ты не сможешь по-настоящему смотреть спектакль, если не понимаешь его языка, не понимаешь музыки. А чтобы понять музыку Малера или оперу Вагнера, вникнуть в нее, надо побывать на репетиции, вместе с музыкантами пройти этот путь. Только тогда сможешь понять, о чем эта музыка.

Потому что, если ты не готов к восприятию оперы… По этому поводу есть анекдот: «Что такое опера? То, что начинается в 19 часов, а через 4 часа ты смотришь на часы, а там 19.15.»

Об информации

— Я могу дать добрый совет. Не надо смотреть телевизор. Он очень вреден для здоровья. И новости в интернете не надо читать. «Волосатая женщина в Австралии» — зачем про это читать? Это все отвлекает наше сознание. Каждый создает свою помойку в интернете и приглашает тебя в нее.

О любви

Морализм веками строил формулу любви. Она надежна, но неудачна. Человек влюбляется в девушку и чувствует прекрасные мгновения любви. А потом понимает, что любил не ее, а свою любовь к ней. Но они все равно остаются родными людьми. Затем приходит другая влюбленность, и это уже не просчитано в формуле. Это уже называется искушением.

Но я говорю: что за глупости? Бог создал мир идеальным. Почему не может быть вечной любви? Я считаю, что для каждого человека есть единственный, столь же уникальный, как отпечатки пальцев, другой человек. И если этот человек создан для тебя, он притягивается к тебе.И когда вы объединяетесь, происходит сияние. Абсолютная гармония. И тогда ты чувствуешь, что до этого момента жил без сердца и легких. А сейчас у тебя появились и легкие, и сердце.

О душе

— В Афоне мне один старец сказал: «Душа, как трусы. Ты их стираешь, и потом снова надеваешь. Вот и душу надо время от времени стирать». Очень жестко сказал, но правильно.

www.perm.kp.ru

дирижер Теодор Курентзис о музыке и чувствах :: Впечатления :: РБК.Стиль

Почему «главный»? Судите сами: в мае в Пермском театре оперы и балета, которым он руководит, пройдет Дягилевский фестиваль, на который вот уже в 11-й раз съедутся международные театральные звезды, 17 июня Курентзис сыграет в Москве «Реквием» Моцарта (билеты по традиции почти раскуплены еще за три месяца), ну а 23 июля дирижера и его оркестр MusicAeterna ждет и вовсе эпохальное свершение — он откроет главное международное музыкальное событие —

Зальцбургский фестиваль.

Как Курентзис стал главной звездой российской академической музыки и сделал так, что теперь филармония не менее обязательна к посещению, чем музеи современного искусства и экспериментальные театральные постановки? Дело тут в нескольких вещах. Главное — это страсть. В каждом интервью, в каждом сыгранном произведении, в каждом слове и жесте Курентзиса виден темперамент человека, который больше всего на свете любит музыку и каким-то магическим образом своей страстью заражает всех вокруг. Пылкое выражение чувств и приверженность образу романтика-бунтаря (на люди 45-летний режиссер выходит не иначе как в черном, часто в блузках с пышными отложными воротниками и объемными манжетами) — не продуманный образ, а суть Курентзиса. Еще в 22 года он приехал из Греции учиться дирижированию в Россию, потому что ему показалось, что здесь в 90-х была жива вера в высокие идеалы.

Другая составляющая популярности — работоспособность и непререкаемая, ни с чем не считающаяся вера в успех. Почему дирижер с гастрольным графиком, расписанным на пять лет вперед, и с предложениями контрактов от Парижской оперы до

Ковент-Гардена живет и работает в российской провинции? Верит, что и там может сделать чудо и музыкальный театр с мировым именем. Верит и делает: на счету Пермского театра оперы и балета постановки с великими режиссерами, в том числе нашумевшая «Травиата» Роберта Уилсона, который на пресс-конференции сказал: «Нью-Йорк — это провинция, потому что мы там ничего не знаем о том, что происходит в Перми» и имел в виду, конечно, работу Курентзиса.

Третья составляющая — умение руководить оркестром. MusicAeterna Теодора — единственный базирующийся в России коллектив, который приглашают на крупные международные фестивали и лучшие концертные площадки. Ну и четвертая часть — гениальность, без которой ничего великого не получается. Мы узнали у Теодора, из чего она складывается и как в ней сочетаются разум и чувства.

© Антон Завьялов / Пермский театр оперы и балета

— Вы часто говорите, что знакомство с вами мешает понять вашу дирижерскую работу, вашу музыку. Почему?

— Так не только со мной. Знакомство с любым композитором или дирижером, знание контекста его жизни мешает восприятию его произведений. Все это связано с моими представлениями о человеке. Я считаю, что у каждого есть, с одной стороны, истинное «Я», природная сущность, поток энергии, который и проявляется через искусство.

С другой стороны, есть эго или личность, которая возникает из-за неврозов и закрывает истинную сущность как некий «фасад». Возьмем, например, невроз недополучения любви от родителей в детстве: из-за него человек не может полноценно взаимодействовать с миром, ему приходится изобретать защитные механизмы, отгораживаться от окружения. За время жизни человек обрастает все большим количеством неврозов и защит, и их мы и называем личностью. Судить с точки зрения моих «фасада» и поведения мою работу неправильно. Если я мог бы делать музыку, которую делаю, и не появляться на сцене, ее восприятие было бы более чистым. Думаю, даже интервью, которое

я вам сейчас даю, может в результате помешать восприятию моей работы.

— То есть чтобы понять и правильно почувствовать произведения композиторов, не нужно знать историю их жизни и их переживаний?

— Не нужно. Зачем вам знать о грешном прошлом христианских святых? Это так важно? Их святые подвиги нужно знать. Разве важно знать, что Мусоргский был алкоголиком? Как это помогает воспринимать его музыку? Если человек пишет божественную музыку — он гений. И чтобы интерпретировать и исполнять его музыку, надо с ней слиться, а не вникать в контекст его жизни.

Если вы были когда-то влюблены, то поймете: вдруг что-то случается, и вы готовы умереть за другого человека. Это же ненормально.

— Вы много учились и, наверное, знаете биографии почти всех композиторов. Это мешает?

— Я прочел много биографий, и теперь стараюсь их забыть. Я знаком со многими знаменитыми композиторами, и я хотел бы не быть с ними знаком. Я хочу знать их только через их музыку. Например, выдающийся дирижер Николаус Арнонкур (крупнейший представитель аутентизма — движения, которое выступает за точное исполнение музыки прошлого, — прим. ред.), которого я очень люблю и уважаю, хотел познакомиться со мной, мне часто предлагали устроить с ним встречу, а я все время избегал ее. Арнонкур настолько повлиял на меня, что я не хотел, чтобы его собственное эго, его «фасад» изменили мое отношение к его работе.

— Музыка может вылечить человека? Помочь справиться со страхом и избавить от одиночества?

— Конечно. Есть очень грустная, невыносимо тяжелая, деструктивная музыка. И если у тебя будет жуткая тоска и депрессия, эта музыка способна тебя, как ни странно, очистить и освободить. Например, шестая симфония Чайковского, написанная умирающим композитором — он травмирован и жалуется на этот мир. В ней столько горя, что, слушая ее, ты понимаешь, что кто-то страдал до тебя. И если тебе одиноко, ты слышишь, как кто-то плачет вместе с тобой. И тогда становится легче.

Я считаю, что главное в музыке — сострадание к человеку. Ее функция — лечить заболевания общества. Но делает она это не очень успешно. Все нынешние проблемы появились давным-давно и за тысячелетия никак не изменились. Меня всегда смешит, как люди реагируют на политику. Ведь это все уже было так много раз. Вопросы, над которыми сейчас бьются, в таком же виде были и раньше, и их решения уже пытались найти не самые глупые люди. Но не нашли. Все потому, что пока мы не станем свободны внутри, мы не сможем быть свободными снаружи. Мир изменится, только когда мы сможем сказать себе самые важные вещи: что я на самом деле чувствую, отчего мне больно, почему я веду себя так, как веду.

© Антон Завьялов / Пермский театр оперы и балета

— Музыка может заменить общение с людьми?

— Общение с людьми и любовь человека к человеку незаменима. Но общение с музыкой тоже незаменимо. Это просто другой вид общения. Мы разговариваем через музыку с теми, кто жил много лет назад. Мы советуемся с ними. Мы узнаем об их мечтах. Через музыку можно вести очень серьезную беседу.

— Похоже, познание музыки идет исключительно за счет чувств. А есть в работе дирижера место рациональности?

— Да, когда дирижируешь, должна быть рациональная часть, потому что иначе ты потеряешь меру. Чувства — это черная дыра, в которую тебя засасывает, это параллельное пространство. Это как ящик Пандоры: там есть дары, но там есть и кошмары. И большинство тех, кто сходит с ума, — они прыгают туда. Чтобы не исчезнуть и не раствориться в этой черной дыре, нужен контроль. Половина головы должна быть растворена в чувствах, а другая половина должна контролировать степень растворения. Даже в дионисийском экстазе должна быть мера.

— То есть искусство — это всегда процесс хождения по краю черной дыры, по краю безумия?

— Да. Я хожу по самому-самому краю пропасти. Еще чуть-чуть — и сорвусь. Но так не только в искусстве. Влюбленность, например, — это тоже грань безумия. Если вы были когда-то влюблены, то вы поймете: вдруг что-то случается, и вы готовы умереть за другого человека. Это же ненормально.

Теодор Курентзис

© Антон Завьялов / Пермский театр оперы и балета

— Как вы думаете, эмоциональность — это свойственная россиянам черта?

— Да, внимание к чувствам, эмоциональность присущи России, ведь она во-многом принадлежит восточной культуре. Восток — это мир Платона, мир интуиции и религии. А западный мир — это мир Аристотеля, мир рассудка и логики. В России победил Платон. Эмоциональность людей здесь — отдаленное следствие его учения.

— На мартовских гастролях с оркестром MusicAeterna, когда за один тур вы побывали в Германии, Австрии, Бельгии и Греции, вы играли Малера, Моцарта, Бетховена. Чем вы руководствуетесь, когда выбираете произведения?

— Я выбираю произведение, только когда считаю, что могу открыть его заново, могу правильно проинтерпретировать. А то, что уже есть в хорошей интерпретации, мне играть неинтересно. Я выбираю вещи, которые по-другому чувствую.

— Вы общаетесь со зрителем не только на концертах: в Пермском театре оперы и балета работает «Лаборатория современного зрителя», в рамках которой можно попасть на репетиции вашего оркестра. Это ведь немного анархия — пускать зрителя за кулисы, в святая святых театра. Я знаю, что в 16 лет вы были анархистом и участвовали в афинских демонстрациях. Вам не кажется, что юношеские идеи до сих пор на вас влияют?

— Да, у нас есть «Лаборатория». Зритель должен приходить в театр не чтобы развлекаться, а чтобы работать. Понять в один миг то, о чем композитор размышлял годы, нельзя. Надо приложить усилия. Когда приходишь на репетиции и встречаешься с композитором ежедневно, как это делаю я, музыка действует иначе, появляется новый уровень понимания. Только видя и слыша все стадии работы над произведением, можно понять, что в нее вложил композитор. А вообще, моя цель — стереть границу между сценой и залом. Я хочу создать ощущение, что мы все вместе, оркестр и зрители, делаем музыку.

У меня нет религии, у меня есть вера, а это другое. Вот прочитайте православную молитву «Верую» — там написано все, во что я верю.

Конечно, на меня влияют идеи анархизма. Но не воззрения Прудона, например. Я не политический анархист. Я аполитичный человек. Анархизм, в который я верю — это возможность обновления человека и уважения к другому, возможность не подчиняться большинству, не принадлежать ни к каким сообществам, объединениям, сектам. Когда ты сам принимаешь решения и обладаешь автономией — это защищает свободу другого человека. Эти идеи проповедует христианство. Настоящие анархисты для меня — это апостолы Христа. Потому что они во имя любви и истины, которая есть Христос, вышли из своих конфессий — иудаизма, язычества — и отреклись от политических течений Римской империи и Иудеи. Всеобщая любовь и свобода — это же утопические идеи, невозможные в мире.

Анархическое государство существует. Оно на Афоне. Там нет ни полиции, ни армии, зато есть братство. И если ты не хочешь жить в братстве — можешь уйти и жить сам. Монахи там готовы жертвовать своей свободой, чтобы дать свободу другим. Эти люди ушли от мира, чтобы молиться за человечество. И из-за этого в этом месте очень мощная энергия. Когда я там, то чувствую, что я как будто не в этом мире, я перестаю быть собой. Афон, с его пещерами и монастырями — место силы. Это машинерия духа нашего мира.

— Вы с детства религиозны или в сознательном возрасте к этому пришли?

— У меня нет религии, у меня есть вера, а это другое. Вот прочитайте православную молитву «Верую» — там написано все, во что я верю.

— У вас есть очень цельная картина мира с аполитическими, религиозными взглядами, и вы часто о ней говорите. У вас нет амбиций духовного лидера?

— Нет. Я говорю о своих мыслях, потому что вы меня спрашиваете. Может быть, то, что я говорю — это все не так. Я никакой не духовный лидер — Боже упаси. Я обычный человек, хуже вас в сто раз. Я просто пытаюсь понять, кто я есть и каков мир вокруг. Мне кажется, такие же мысли есть у каждого человека, просто своими я хочу поделиться с вами.

— Правда, что внутри вашего оркестра MusicAeterna нет иерархии? Только музыканты учатся у вас на репетициях или и вы у них?

— Да, это так. Каждая наша репетиция — это обмен энергией. Я учусь у своих музыкантов каждый раз. Знаете, учитель начинает понимать лучше то, что делает, когда он учит. Я тоже, когда работаю с оркестром, когда пытаюсь объяснить музыку, понимаю ее лучше, чем когда я просто читаю свою партитуру. 

style.rbc.ru

о заснеженном домике под Пермью и о том, как слушать музыку – «Англия»

14 января в Лондоне пройдет благотворитель­ный концерт «Ромео и Джульетта» на музыку Прокофьева в пользу подопечных фондов Gift of Life и «Подари жизнь». Помимо музыкальной части, будет еще литера­турная с сонетами и от­рывками из произведений Шекспира. Сонеты прозву­чат в прочтении британ­ского актера Рэйфа Файн­са и российских актрис Чулпан Хаматовой и Дины Корзун. За музыкальную часть ответит культовый современный дирижер Теодор Курентзис.

Курентзис родился в Греции, но живет в Перми, где создал свой оркестр musicaAeterna, а цель его жизни – возродить интерес к опере и классиче­ской музыке. Любое его выс­тупление – восторг и овации. Он любит философствовать и не любит подчиняться общепринятым стандартам. Именно поэтому мы позвонили Теодо­ру, чтобы поговорить о его жизни, отношении к классиче­ской музыке и благотвори­тельности. К тому же у Чул­пан Хаматовой, Дины Корзун и Рэйфа Файнса интервью мы уже брали, а Теодор – новое имя в копилке собеседников «Англии».

– Теодор, вы по национальности грек, но живете в России и говорите по-русски. Как так получилось?

– Мне очень повезло в начале 90-х попасть в школу Ильи Мусина в Санкт-Петербурге. Это патриарх русской компо­зи­торской школы, и работать с таким человеком – счастье. Я всегда мечтал быть компо­зитором, но у меня получи­лось стать дирижером. До­воль­но случайно вообще-то: я просто подрабатывал с ан­самб­лями, с которыми мне при­ходилось дирижировать. В то же время я не хотел быть на­ивным, как множество му­зыкантов, которые начинают ди­рижировать, не обладая тех­ни­ческими знаниями, и я стал брать уроки, чтобы отточить навык. Это был момент, когда Европа менялась, только-только упала Берлинская стена. Но мне тогдашняя жизнь казалась довольно пресной, и я искал источники вдохновения. Я пы­тался превратить свою жизнь в сказку и быть ее героем. И вот однажды на мастер-классе в Royal Acade­my я увидел Му­сина и понял, что это – оно. Он взял меня в свой класс, и я переехал в сказочную постсовет­скую Россию. Конечно, это бы­ло сложное время для стра­ны, но Мусин был известен во всем мире, и у нас в классе бы­ло много иностранцев, я не был единственным. Хотя я и был одним из первых иност­ранцев, приехавших в Россию после развала СССР. Отучив­шись, я понял, что влюблен в Россию, и именно тут началась моя карьера композитора.

Photo: Dmitrii Dubinsky for Golden Mask

– Что именно вам понравилось в России? Обычно все хотят переехать в Лондон или Майами.

– Нет, Майами точно не для меня. Это зависит от человека, от того, чего он ищет. Вдохновения или комфорта. Я искал вдохновения. Но в то же время для меня наиболее комфортно состояние, когда я вдохновлен, поэтому в России я нашел не только вдохновение, но и свой комфорт. Это стало ключевым моментом, когда я принимал решение остаться. Кстати, знаю много людей, которые так же, как и я, не могут жить без России. Хотел бы подчеркнуть, что на сегодня я свободен выбрать любое место жительства и жить там, где мне захочется. Я живу в Перми не потому, что у меня нет выбора. Нао­борот, он у меня есть. Но современная индустрия музыки работает как фабрика. А я не фабричный человек. Я делаю вещи, для которых нужно время, нужно медитировать, нужны коллеги-идеалисты, которые верят, что музыка может поменять мир. Я верю, что с помощью музыки мы можем проникнуть на более высокие уровни коммуникации друг с другом, на другие частоты. Для меня такая ссылка работает отлично.

– То есть, вы видите свою жизнь в Перми как ссылку?

– Я собрал лучших музыкантов страны, создал своеобразный музыкальный монастырь, где можно снова стать человеком в высоком смысле слова и творить музыку вне зависимости от корыстных мотивов современной музыкальной ин­дустрии. Для меня это очень важно. Сегодня, когда все считают время и деньги, когда за одну минуту можно получить любую информацию и сразу же все забыть, мы с коллегами хотим сосредоточиться и потратить время на то, чтобы создать что-то, что сможет тронуть сердце человека, ос­таться у него в памяти. Этим продиктовано мое решение не жить в столице, а выбрать закрытый город, в котором можно создавать альтернативную систему музыкальных отношений, другой вид коммуникации с аудиторией и образования аудитории. Вы же знаете, что у нас в Перми есть лаборатория по работе с аудиторией, где мы учим людей, как слушать музыку? Именно поэтому все наши репетиции открыты для аудитории. Мы хотим, чтобы люди видели процесс беременности музыкальным произведением, над которым мы работаем.

– Вы сказали, что учите лю­дей слушать классическую музыку. Дайте три совета нашим читателям из своих уроков.

– Совет первый: дайте себе время. Совет второй: когда вы собираетесь слушать клас­сическую музыку, отгороди­тесь от своих проблем и еже­днев­ных мыслей, настройтесь. Со­вет третий: музыка – это не действие, которое мы дела­ем или не делаем в какой-то от­резок дня. Музыка не останавливается. Попробуйте жить с музыкой, слушайте ее после пробуждения и перед сном.

– Именно так делаете вы? Расскажите, как вы живете.

– Я живу в лесу, в деревянном доме, который находится в часе езды от Перми. Каждое утро я слушаю византийскую музыку и занимаюсь духовной практикой, после чего еду в театр к людям, которых я люблю. И там мы пробуем создать произведение, которое затронет биоэнергетический уровень человека. Вуаля!

Photo: Dmitrii Dubinsky

– Вы живете в лесу, но при этом известны во всем мире. Как вы видите Пермь на глобальной карте?

– Многие люди говорят, что не могут жить в информационном напряжении столицы и хотели бы найти место в ми­ре, где они могут быть людьми, разговаривать о красоте, любви и вдохновении и соз­давать искусство, которое не за­висит от условий рынка и фи­нансирования. Идеальное ис­кусство, которое они хотели бы разделить с миром. Для меня такое место – Пермь.

– А вам не кажется это не­много эгоистичным? Ведь за­чем нам слушать Моцарта, когда есть Леди Гага?

– Леди Гага говорит об эмоциях, которые располагаются на фасадной части человека, но подсознательные частоты су­ществования человека она не исследует. Она говорит о том, что человек уже знает. Но человеку постоянно нужно некоторое искусство, которое он не просто съест, но выпьет как эликсир, который разбудит в нем язык мечты, язык его подсознания, чего-то, что он не знает о себе, язык, который поднимет в нем импульс стать лучше.

– Насколько я поняла из ва­шей недавней работы с Sony – записи аутентичных версий исполнения опер Моцарта, – он ваш любимый композитор?

– Не могу сказать, что это мой любимый композитор. Это как вопрос: кого ты любишь больше, маму или папу? На мой взгляд, Моцарт наиболее иде­альный композитор. Это такой маленький мальчик, который много путешествовал, и еще у него была гениальная сест­ра. Сестра решила прожить долгую и скучную жизнь и умерла в 79 лет, что для XIX века очень много. Ее брат, напротив, решил умереть мо­лодым, но войти в вечность. Меня это очень трогает. В своей музыке он иногда останавливает время и совершает прыжок от жизни к вечности. Поэтому его музыка – это мост, который позволяет нам видеть себя из другого измерения. Я слуга этой музыки, не более.

Photo: Dmitrii Dubinsky for Golden Mask

– Расскажите о произведении, которое вы будете исполнять в Лондоне.

– Мы выбрали «Ромео и Джульетту» Прокофьева, по­тому что хотели исполнить что-то демократичное, что мог­ло бы активизировать лю­дей на помощь детям. Од­наж­ды мы с Чулпан Хамато­вой сидели вечером за столом и она показала мне на своем те­лефоне фото очень красивой молодой леди. Я спросил, кто это? Подумал, что, может быть, это какая-то модель. Тогда она показала мне второе фото: ребенок в маске, диагноз – рак. Оказалось, что этот ребенок и эта девушка – один и тот же человек, которому фонд «Подари жизнь» помог в лечении. Это было очень трогательно, потому что зас­тавило меня посмотреть на себя и других людей. Я понял, что мы так заняты своей жизнью, что почти не оставляем себе времени на то, чтобы быть людьми. А быть челове­ком для меня означает – по­могать другим и надеять­ся. Если не помогать и не на­деяться, никогда не будешь полностью счастлив. Я делюсь своей музыкой и верю, что му­зыка может будить в лю­дях человечность. И это красиво. После нашего разговора закройте глаза, перестаньте думать на десять секунд и пять раз произнесите про се­бя слово «надежда». Это вас изменит, сразу же.

– Но это же не первый раз, когда вы принимаете участие в благотворительности?

– Я против слова «благотвори­тельность». Потому что на са­мом деле, когда вы что-то с кем-то делите, вы прежде всего даете себе! Именно поэ­тому у меня множество про­ектов, которые включают в се­бя концерты в хосписах, тюрьмах. Не всегда получа­ется собирать деньги, но зато мы даем любовь и внимание людям, о которых многие за­были. Мы верим в то, что му­­зыка существует для людей, и если не любишь людей, не можешь любить и музыку. Поэтому, когда есть возможность, мы всегда принимаем участие в благотворительных концертах.

Беседовала Кристина Москаленко

Главное фото: Vladimir Yarotsky

Билеты на концерт можно приобрести по ссылке: www.southbankcentre.co.uk/whats-on/113657-prokofievs-romeo-and-juliet-2017

Следите за информацией о розыгрыше билетов на странице «Англии»: facebook.com/angliya

angliya.com

Надежды, страсти и мечты Теодора Курентзиса

СНОБСтиль жизни

Боги и монстры

Один из самых ярких дирижеров мира, бросивший солнечную Грецию ради ледяной российской провинции, своими бескомпромиссными экспериментами не устает будоражить критиков и слушателей.

Текст Сергей Николаевич
Фотографии Владимир Фридкес

Я никогда не был в Перми. Знаю, что всю войну и довольно долгое время после этот город назывался «Молотов» в честь сталинского наркома. «А потом нас всех эвакуировали в Молотов», – так начинала каждый раз свой рассказ одна питерская балерина, проведшая там девочкой всю войну. Такие имена так просто не даются и бесследно не исчезают. Они застревают и живут в подсознании, как осколки той ледяной бури, которую устроил Боб Уилсон в «Травиате» на сцене Пермской оперы.

Я вообще не понимаю, как Теодор Курентзис, южный человек и теплолюбивое создание, там прижился и даже, кажется, нашел свой второй дом. Там же стужа, холод и снег, который не тает шесть месяцев в году. Ни один из комиссаров несостоявшейся культурной революции, об успехах которой радостно рапортовал «Сноб» семь лет назад, в Перми не задержался. Ни Марат Гельман со своими арт-провокациями, ни Эдуард Бояков со своим «Политеатром». Всех повымело в другие, более теплые края. Ничего из их проектов не прижилось на промерзшей пермско-молотовской почве.

Удлиненная рубашка-халат с поясом из шелка, Versace.

А Курентзис остался. Один. Как ему это удалось? Почему? И не то чтобы не было других предложений. Его звали и продолжают звать лучшие театры мира. Постерами с его портретами завешаны все улицы европейских городов, когда он там гастролирует. Отчеты о выступлениях его оркестра MusicAeterna публикуют на первых полосах самые влиятельные газеты. И не обязательно хвалебные, но всегда неравнодушные, пристрастные, какие-то ошарашенные. Ясно, что событие, ясно, что фигура. Что это надо хотя бы раз увидеть или услышать. Без него современный ландшафт классической музыки пуст, сер и беден. И в свои сорок четыре года он остается возмутителем спокойствия в сонной консерваторской заводи. «Я пришел дать вам волю» – фраза, сказанная по совершенно другому поводу и в других обстоятельствах, странным образом рифмуется у меня с образом этого черноволосого грека, совершающего свои магические пассы в наэлектризованной тишине. Так было в прошлом году в Петербургской филармонии, когда он дирижировал моцартовским «Дон Жуаном» в концертном исполнении. Так было этим летом в раскаленном, как горячий цех, Большом зале Московской консерватории на эпохальном исполнении Шестой симфонии Малера.

Шелковый кардиган, Versace.

С Теодором мы говорили дважды в московской квартире, которую он снимает уже много лет на Смоленке. Сталинский дом с видом из окон на серые стоячие воды Москвы-реки и бурливую, бессонную набережную. О хозяине, кроме икон, книг и премии «Золотая маска», напоминает несколько старых фотографий, стоящих на комоде. Мама, отец, брат, он сам. Все красивые, залитые ярким южным солнцем. Теодор не любит рассказывать про семью. Из интернета знаю, что брата зовут Вангелино, что живет он в Праге. Пишет музыку. А мама осталась в Афинах. Преподает в местной консерватории. C отцом она развелась, когда Теодору было пятнадцать лет. С фотографий на нас смотрит сумрачный, неулыбчивый мальчик с капризным, красиво очерченным ртом. Как говорят, вещь в себе. Сочинять музыку начал в три года. В восемнадцать лет окончил Национальную консерваторию в Афинах. Потом был Петербург по классу легендарного педагога Ильи Мусина. Но заявил о себе Теодор рано. Хотя в академических кругах и среди классических музыкантов его долго отказывались принимать всерьез. Слишком картинно откидывает волосы и размахивает руками, когда дирижирует. Слишком многословные дает интервью. Слишком красивый.

Рубашка из хлопка, Messori; пальто-накидка из шерсти, Prada; джинсы, Topman.

По российской традиции гений должен быть всегда немножко убогим и как минимум странненьким и страшненьким. Ему должны все сочувствовать и сострадать. А как можно сочувствовать этому белому смокингу, гордому профилю и двухметровому росту? Ну и журналистская братия постаралась. В отечественных водах редко водятся такие экзотические птицы. Теодор был идеальной кандидатурой для глянцевых разворотов и обложек. Он раздражал, возбуждал любопытство и интерес. Теперь я понимаю, что весь самопиар, который ему так часто вменяли в вину, был в каком-то смысле детской наивной самозащитой от взрослого, холодного и враждебного мира, не спешившего его полюбить и принять. Да и как это было возможно, если великого Караяна он во всеуслышание называл дутой фигурой, а пение Паваротти и Флеминг – музыкой для джакузи. Да и спектакли, которыми он дирижировал в Большом, «Дон Жуан» и «Воццек», были далеко не однозначными событиями, рассчитанными скорее на дискуссии среди меломанов и знатоков, чем на зрительские восторги. (Также в БТ Теодор дирижировал спектаклем «Возвышение и падение города Махагони» Курта Вайля в рамках гастролей Театро Реал (Мадрид) в сентябре 2011 года.)

Еще одна наша встреча должна была состояться в Бонне. Но за неделю Теодор отменил концерт. Никуда не поехал и я. Договорились встретиться снова в Москве, у него на Смоленке.

Наш разговор начался с того, что в современном мире невозможно скрыться и каждый отмененный концерт – это всегда повод для пересудов в интернете. Зазнался, «дает звезду» или выдохся, устал, все-таки тоже живой человек. Теодор не особо хотел муссировать эту тему.

Удлиненная рубашка-халат с поясом из шелка, Versace.

Любой музыкант, делающий международную карьеру, все время должен оправдываться перед другими людьми.

– Любой музыкант, делающий международную карьеру, все время находится в ситуации, в которой должен постоянно оправдываться перед другими людьми. Если кто-то не придет в офис или просто возьмет отпуск по семейным обстоятельствам, то это не становится предметом всеобщего обсуждения. В лучшем случае отдел кадров или непосредственный начальник поинтересуется, где ты или что происходит. Но если подобное случается с музыкантом, то из этого делают целое событие. Не люблю навигаторы. Это так жестоко, что тебя всюду могут найти без твоего желания, запеленговать, определить твое местонахождение.

Но вы есть в «фейсбуке», пользуетесь гаджетами.

В основном для коммуникации, чтобы быстрее связаться с друзьями. Никакие комментарии не пишу, очень редко что-то выкладываю сам. Все, что видят люди на моей странице, делает мой ассистент. Я думаю сейчас о том, что раньше мы все боролись с ЦРУ и ФБР, которые хотели нас держать под колпаком и неусыпным контролем. А сегодня мы стали добровольными заложниками этой системы постоянной слежки и учета. У нас в Греции даже есть такое выражение: «На тебя завели конверт», что-то вроде досье, которое пополняется все новыми сведениями, доносами. А теперь никакие осведомители не нужны, достаточно проглядеть твою фейсбучную ленту. Не понимаю, зачем за других делать их работу?

Рубашка из хлопка, Messori; пальто-накидка из шерсти, Prada; джинсы, Topman.

У меня другой вопрос: зачем нужно все время объявлять, где находишься, что делаешь, чем занимаешься? Это что, своего рода социальный эксгибиционизм?

На самом деле это самый безличный и упрощенный способ коммуникации. Раньше, чтобы познакомиться с девушкой, тебе надо было как минимум ее увидеть, узнать, где она живет, как зовут, раздобыть ее телефон и т. д. Или чтобы беседовать с кем-то, критиковать что-то – нужно было говорить в глаза собеседнику. Сегодня все это можно проделать без особых усилий, потому что есть «Фейсбук». И все сделались такими наглыми, беззастенчивыми, агрессивными. В виртуальной реальности любой трус может стать великим наглецом и демагогом, спрятавшись за псевдоним и клавиатуру. Во времена моего детства были очень популярны разные абсурдные конкурсы. Их проводили дешевые бульварные издания: самое высокое дерево, самый толстый человек… Сейчас этим, как в цирке, переполнено и кишит все интернет-пространство. Есть сайты, занимающиеся исключительно клеветой. И столько фальсификаций, какого-то оголтелого вранья, что уже не можешь различить, есть ли в чем-то правда.

kiozk.ru

Теодор Курентзис: «Я строю свой мир»

Теодору Курентзису 37 лет. Родился в Афинах, в 12 лет поступил в греческую консерваторию. С 1994 года живет в России. Работал в «Геликон-опере», в оркестре «Виртуозы Москвы», в Национальном филармоническом оркестре, в Национальной опере Парижа и других. С 2004 года – главный дирижер Новосибирского театра оперы и балета, где создал аутентичный камерный оркестр Musica Aeterna и хор The New Siberian Singers.

Кто я?

«Человек, ищущий себя, – каким он должен быть на самом деле, а не каким его хотят видеть окружающие или даже я сам. Грешник, который очень хочет служить свету. Это получается пока только частично, потому что, когда ты уверен, что служишь свету, на самом деле ты служишь мраку. Одинокий, гиперромантичный. Человек, который до сих пор спрашивает и сомневается. Тот, кто узнает знакомые аккорды, когда кричит беспомощная тишина. Заключенный разбойник в монастыре прекрасного».«Мы сохранили возвышенные чувства»«История той любви была необычная, очень тяжелая. Мы пережили вместе такое, о чем другие только читают в романах. Мы много путешествовали, в каких-то повозках, караванах с цыганами, встречались на кладбище… Мы очень любили друг друга и обещали, что расстанемся на пике наших отношений, чтобы сохранить возвышенные чувства. Так и случилось в 1992 году. Сейчас она – врач-психиатр. Раны эти неизлечимы, но они мироточат, когда в темноте зазвучит музыка Малера; ты видишь, как во мраке возникает сердце из стекла, на котором написано: «Теодор был здесь!» Потеря первой любви научила меня быть артистом. Любовь – это путь от раны к ране… Ты идешь к музыке, чтобы найти сострадание. Оно доступно лишь гурманам, тем, кто не хочет быстро залечивать свои раны, которые помогают творить».

«Я плакал, когда папа пел»

«Главное, что я взял от папы, – вкус жизни. Он никогда не пил, курил хороший табак и бесконечно слушал пластинки. Музыка стала его утешением, у него была сложная жизнь. Рос он сиротой. Одно время был моряком, инженером на корабле. Тогда-то, в 60-е годы, он привез из Японии и других стран много дисков. Потом стал полицейским. Мои детские воспоминания ассоциируются с музыкой, которую слушал и чувствовал папа. А еще в детстве он часто пел мне одну народную песню, красивую и печальную, про детей, которые то ли ушли, то ли умерли. Я ее любил и каждый раз рыдал, но не с болью, а с какой-то странной ностальгией. Вместе с той песней возникала сладкая правда о жизни, о том, как ценны люди, которые, кажется, постоянно существуют вокруг, – дед, мама, папа, – а они не вечны! Горькое сладострастие прощания… И хотелось идти их обнимать, потому что вот они, единственные, рядом с тобой. Это был мой первый опыт трагедии».

«Я просыпался с сонатами Шуберта»

«Детство у меня связано с желтым цветом: пожелтели фотографии, на которые я смотрю. А еще потому, что рядом с нашим домом в Афинах были поля с ромашками, маргаритками и золотыми колосьями. До трех с половиной лет я жил в маленьком домике 30-х годов. Прекрасно помню его планировку. Если зайти в дом, справа была небольшая комнатка, где стояло пианино. Мама вставала в восемь утра, начинала играть, и я просыпался с сонатами Шуберта или сонатинами Моцарта. Утром в моей комнате был полумрак: ставни закрыты, а из щелей лился тихий свет. Было ощущение, будто тебя обнимают нежные ангелы… С тех пор я стал мечтать о такой же обители. Но увы, где она сейчас, я не знаю».

«Мой дедушка был денди»

«Меня воспитывали все понемногу – и родители, и дядя, и бабушка, с которой я провел половину жизни, и мой дед, который мне много дал. Он был невероятный человек – красивый, голубоглазый, светловолосый. И очень трудолюбивый. Дедушка был торговцем, директором крупной фирмы. А еще он был безумно чистоплотный. Даже дома, прежде чем взяться за ручку двери, он доставал салфетку. Удивительный денди! Его дорожный чемодан всегда был в идеальном порядке. После смерти дедушки единственное, что я попросил из его вещей, – тот старый квадратный чемоданчик. Я храню его до сих пор. Как и его паспорт, и галстуки, которые я иногда надеваю».

«Мусин научил меня управлять энергией»

«Главный виновник того, что я сейчас собой представляю, – это дирижер Илья Мусин. Я учился у него в Санкт-Петербурге. Он много работал с движениями, жестами. Объяснял, что дирижер – это и художник, и режиссер. Важно сначала нарисовать свой замысел, а потом его срежиссировать. Мусин говорил: «Вы играете здесь ноты, а ведь это слова, изображения». Он учил нас, как управлять своей энергией, и требовал, чтобы мы развивали воображение. «Не нужно дирижировать Германном (в опере «Пиковая дама». – Прим. ред.), – говорил мой учитель, – нужно самому быть Германном».

«Брат понимает меня лучше других»

«Моего брата зовут Эвангелос, но в детстве все называли его Вангелино, так мы зовем его до сих пор. Он на год меня младше, и он мой лучший друг. Вангелино в совершенстве понимает существующий между нами тайный язык, некий код общения. Я многому его научил – чувствовать музыку, воспринимать прекрасное так же, как я. В результате в какой-то момент он был моим двойником. И если нам нравилась одна и та же женщина, то по одинаковым причинам. Сейчас брат живет в Праге. Пишет самобытную музыку, в том числе для театра и кино. В чем-то он более открытый, более светлый человек. Лучше, чем я. Он часто помогает мне опомниться, вернуться к тем идеям, которые однажды я начал проповедовать».

«Не могу представить мир без Платона!»

«Система Платона показала, как достичь счастья через идеализм. Когда я читаю Платона, я понимаю, что счастье – это поиск знания, позитивное исследование мира и очищение, которое случается после коммуникации или столкновения с другим – человеком или чувством. Счастье – это не когда ты ешь мед, а когда ты, как пчела, различаешь цветы и знаешь, какой мед откуда собирать. Это ритуал поиска, вопросы, которые человек задает в бесконечность. И от этого рождается искусство».

«Мама посвятиламне жизнь»

«Однажды я не пошел в детский сад и сидел дома. В дверь позвонили. Это был цыганенок лет семи, он просил денег. Мама подозвала меня, взяла мою ладонь, вложила в нее монету и моей рукой дала ее мальчику. Мне было года два с половиной, и тогда я не понял этих действий. Но запомнил на всю жизнь. Мама всегда дарила мне книги. Мы с ней много игралив разные умные игры, вместе музицировали. Сейчас она проректор филиала Афинской консерватории. Когда мне было пятнадцать, мама рассталась с отцом, после этого у нее не было других мужчин. Она всю жизнь прожила как мать. И я ей вечно благодарен».

«Я приглашаю в свой мир других»

«Музыка – не для тех, кто принимает жизнь, которую построили другие, а для тех, кто умирает без следа. На Афоне говорят: «Если ты умрешь до того, как ты умрешь, тогда ты не умрешь, когда умрешь». Когда ты отвергаешь предлагаемую другими жизнь, потому что она для тебя неактуальна, ты, как в монастыре, меняешь имя и умираешь для этого мира. Тогда ты начинаешь строить свой мир и можешь пригласить в него других. Если то, что ты делаешь, – искренне, люди пойдут за тобой. Если нет – останешься в одиночестве. Это большой риск. Если бы я решил стать дирижером, которого хочет видеть публика, я бы смог, на это у меня данных хватит. Но такое искусство меня не интересует. Я не хочу жить в мире, который оно создает. Что делать? Построить свой мир».

«Мы ищем правдивые переживания»

«Мой оркестр в Новосибирске Musica Aeterna и хор New Siberian Singers – это свободная территория молодых музыкантов, которые еще не утонули в «лебединых озерах» окружающего нас стерильного искусства. Это артистическая коммуна: люди собираются в моем кабинете, играют, выпивают, что-то обсуждают, читают стихи, вместе радуются и печалятся. Для своего оркестра я словно психоаналитик: хочу, чтобы они сказали правду. Я не прошу: «Сделай то, то и то!», а говорю: «Здесь мне не нужно, чтобы было громко или тихо. Мне интересно, как пахли ее волосы». Они включаются: «Мне кажется, на ля-бемоль!» Ну сыграйте на ля-бемоль. Не пахнут. Тогда сыграйте на до. А на до пахнут!.. Нужно, чтобы это было общее переживание. Есть язык приемов, понятный только им, например «кишки на пульт»…

www.psychologies.ru

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *