как скрыться от кризиса и зачем нам убежище — диалог художника и историка — T&P
В ситуации, когда несерьезный постмодерн заканчивается возвращением в суровую реальность, незащищенную от войны и кризисов, тема убежища становится как никогда актуальной. Кто должен быть готов в любой момент покорить весь мир, как скрыться от государства и почему появляется желание выпрыгнуть из несущегося под откос поезда — T&P публикуют диалог художника Николая Ридного, который исследовал тему убежища на Венецианской биеннале в 2013 году, и историка, публициста Ильи Будрайтскиса.
Н.Р.: Если взглянуть на феномен укрытия как на конкретное пространство, то среди возникающих образов первыми будут сооружения времен Холодной войны. Супердержавы в лице СССР и Соединенных штатов обеспечивали население убежищами, наделяя каждого правом на защиту в случае военного, ядерного конфликта. Можно вспомнить не только многочисленные бомбоубежища во дворах хрущевок, под школами и больницами, ставшие сегодня реликтами постсоветских территорий, но и укрытия под частными коттеджами в штатах.
Граждане были наделены этим фундаментальным правом на защиту, но с другой стороны, люди, в принципе, не нуждаются в защите, если нет ситуации угрозы. Таким образом, государство формирует ситуацию страха, провоцирует контекст, в котором может начаться война. Выходит так, что убежище — крайне спорный феномен, связанный с проблемой права на защиту в ситуации, когда государство защищает, но одновременно и создает угрозу.
«Благодаря убежищу, в глазах его обитателей опасность теряет всякие социальные очертания, оставляя государству возможность для оправданий»
И.Б.: Да, само понятие «убежища» и в смысле права, и в смысле специфических архитектурных объектов недвусмысленно отсылает нас к вопросу об основаниях государства как силы, опосредующей ради прочных гарантий безопасности отношения между индивидами. Именно опасность тотальной войны, «войны всех против всех», согласно Гоббсу, дает право на существование силе, радикально лишающей человека права на произвол.
Человек, таким образом, изначально находился в состоянии угрозы, и государство создается для того, чтобы отнять у одного человека возможность угрожать другому. Право угрожать и начинать войны безраздельно принадлежит суверену, а их оправдание всегда в той или иной форме заключается в предотвращении угрозы собственным гражданам.
Получается, что война и связанные с ней риски являются неизбежной платой за наше право жить в мире друг с другом.
Тем не менее, так как исходным пунктом государственного суверенитета является естественное право человека на жизнь, государство создает возможность избежать опасности для всех, кто непосредственно не участвует в войне. Предоставляя убежище, государство, таким образом, отчасти возвращает человека к его естественному состоянию, освобождая ради сохранения жизни от необходимости разделять риски государственной политики. В основе самой идеи убежища, во всех его смыслах, как мне кажется, есть этот элемент догосударственного состояния, достигаемого, впрочем, только в исключительных условиях.
Мирное население прячется в катакомбах от бомбардировок, потенциальные жертвы получают возможность избежать геноцида или репрессий — все эти вариации убежища от государства, тем не менее, возможны только благодаря гарантиям самого государства. Причем во всех этих случаях государство фактически прибегает к частичной делегитимации своих проявлений: война объявляется общим бедствием, имеющим больше сходных черт с природным катаклизмом, чем с результатом осознанных политических действий, а геноцид — видом безумия, выводящим его творцов за рамки рационального понимания. Благодаря убежищу, в глазах его обитателей опасность теряет всякие социальные очертания, оставляя государству возможность для оправданий.
Создавая в виде убежища право на временное исключение от самого себя, государство на самом деле не становится слабее. Напротив, оно подтверждает свое суверенное право распоряжаться человеческими жизнями.
Н.Р.: Это свидетельствует о том, что правом на убежище наделены далеко не все — напротив, некоторые люди им показательно обделены.
Символ убежища может говорить не только о безопасности граждан, но в то же время олицетворять место, где прячутся враги государства. При этом, враги всегда наделены ореолом неоправдываемого и абсолютного зла, с которым чаще всего ассоциируют личности диктаторов. Когда мы смотрим новости и видим, как бомбят секретные укрытия Хуссейна или Каддафи, цинично пинают их тела, то имеем дело с политической пропагандой: демонстрацией великой победы демократии над злом. Спасительная функция убежища здесь оборачивается против укрывавшихся: враги будут найдены даже в самом надежном бункере, в самом секретном месте!
В то же время, зло или враг, с которым государство сражается, необходим самому государству. Оно не может осуществлять свою функцию защиты без внешней угрозы. Строительство гражданских убежищ является частью пропаганды угрозы. Кроме этого, люди поддаются пропаганде настолько сильно, что это приводит к массовой истерии: существует масса историй самодельных укрытий. К примеру, мой отец нашел укрытие под загородным домом своих родителей, которое было оснащено всем необходимым для выживания: стенами, способными защитить от взрыва, а также запасами еды, которых хватит лет на двадцать.
Желание советских граждан спрятаться было обусловлено не только фобиями Холодной войны, но и памятью о голоде Второй мировой, сталинских репрессиях. Но существуют примеры и с заокеанской стороны, где Холодная война пришлась на послевоенный капиталистический рост, потребительский рай. Абсурдность этой истерики, боязни внешнего врага остроумно показана в фильме «Взрыв из прошлого», где герой Кристофера Уокена строит бомбоубежище для себя и своей семьи, оборудованное в соответствии со всеми требованиями комфорта на последующие тридцать лет. Выйдя из укрытия после многолетнего эскапизма, герой отказывается верить в то, что СССР распался — он не понимает, как ему жить вне ситуации внешней угрозы.
«Убежище от рыночной стихии удивительным образом является и демонстрацией крайней растерянности, и школой новой жизни, в которой обитатели подвалов и погребов осваивают новые практики выживания в одиночку»
Подобное настроение я ощутил и у реального собеседника — школьного учителя гражданской обороны, преподающего уже больше тридцати лет.
Он оборудовал свой класс в настоящем бомбоубежище — подвальном помещении под школой в Харькове. В его сознании он до сих пор находится в Холодной войне. Несмотря на то, что сменились национальная символика, конституция и другие государственные базы, его принципы остались теми же, что и раньше. И несмотря на то, что на Украине сегодня нет пропаганды внешней угрозы, старый учитель держит условного врага в голове, на всякий случай. Таким образом, можно заметить, что убежище влияет на повседневное сознание, жизненные установки людей. Является ли убежище таким же проблемным социальным фактором для сегодняшней ситуации, так называемой демократии и развитого капитализма?
И. Б: Да, в истории Каддафи и Хусейна очень точно подтверждается преимущество демократии над диктатурой — как более совершенного типа суверенности над менее совершенным. Демократическое государство оказывается способным предельно четко провести границы между теми, кому гарантирована безопасность, и теми, кто ее бескомпромиссно лишается.
Если ужас авторитарного произвола «империй зла» заключается в том, что жертвой репрессивной власти может стать каждый, и делает таким образом отношения между государством и гражданином неочевидными и тревожными, то «правовое государство» понятно обозначает черту, за которой гарантированные права и свободы перестают работать. Именно через исключение, как доказывает Шмит, государство утверждает свою суверенность, и враги демократии становятся лучшим объектом для наглядных доказательств.
Как я уже говорил, само право на убежище, с одной стороны являясь проявлением государственной воли, с другой выводит гражданина в пространство «естественного состояния», когда фактически расписывается в своей неспособности гарантировать безопасность нигде, кроме как в специально изолированном от общества укрытии. Угрозы этой безопасности теряют политический характер, превращаясь в подобие стихийного бедствия. И если в ситуации войны речь идет о временных чрезвычайных условиях, то переход к «свободному рынку» на рубеже 1980–90-х сам по себе объяснялся его адептами как возвращение к «естеству» человека, до того скованного искусственными и уродливыми идеологемами «советского проекта».
Государство редуцирует собственные функции «общих дел» до минимума, а его составные части превращаются в самостоятельных хищных игроков в бурных процессах приватизации. Право на убежище и безопасность в ситуации, когда общество возвращается к догражданскому состоянию («праву меча» по Гоббсу), превращается в частное право.
Николай Ридный, «Shelter», видео, 2012
В этом отношении твоя видеоработа с деревенским бомбоубежищем представляется ярким примером этой приватизации спасения. Заботливое внимание к этому месту, его приспособленность к жизни и рациональность маленькой осажденной крепости резко контрастирует с окружающей этот семейный ковчег иррациональностью и хаосом постсоветской эпохи первоначального накопления. Частное убежище, с одной стороны, является единственно возможным способом отношений с вернувшимся к естественному состоянию обществом, с другой — и в случае с деревенским бомбоубежищем, и в случае школьного подвала «гражданской обороны» — свидетельствует о плохо скрываемой тоске по исчезнувшему государству.
Убежище от рыночной стихии удивительным образом является и демонстрацией крайней растерянности, и школой новой жизни, в которой обитатели подвалов и погребов осваивают новые практики выживания в одиночку. Постсоветский человек, перестав быть составляющей «народа»-суверена, неразрывно связанного с государством и не представляющего жизни без него, превращается в часть множества, способного к бесконечным трансформациям перед лицом суровой проблемы выживания.
Важно заметить, что создание таких мест исхода не было ни попыткой построить ему альтернативу, ни даже просто выключиться из его логики. Напротив, частные практики выживания и эскапизм способствовали утверждению новых социальных отношений и воспитанию у их агентов необходимых качеств и навыков. На протяжении всей своей истории капитализм постоянно создавал лакуны убежищ от самого себя, связанных с разными типами бегства ради безопасности, физической или ментальной. Мне кажется, тема убежища вообще является важной частью сознания человека капитализма как системы в целом.
Н.Р.: Существует такая, очень либеральная, идея того, что если человек устал от системы рыночных отношений, то он может их покинуть на время — укрыться, спрятаться, отдохнуть от денежной гонки. Примером такого временного укрытия в условиях капитализма является феномен отпуска или понятие gap year: система дает тебе право выбирать и позволяет насладиться прелестями эскапизма — уехать куда-то далеко на экзотические острова или просто в загородный дом.
«Когда люди хотят укрыться от существующего порядка вещей — это укрытие атакуется в первую очередь. Возможно ли вообще укрытие или разрыв отношений в условиях современного капитализма?»
Конфликт возникает в периоды кризиса. Можно вспомнить финансовый кризис 2008 года в США, когда сразу возникли разговоры о коллективной ответственности. Получается, что в ситуации долга ты уже лишаешься этого права на выход из отношений — выход приводит к потере имущества или тюрьме. Абсурдность этой ситуации иллюстрирует фильм Оливера Стоуна «Уолл Стрит 2: деньги не спят», где кризис объясняется жадностью людей, которые перегнули палку в гонке за деньгами.
Критикуются человеческие качества людей, но не суть капитализма как системы: жадность показана злой силой, которая разрушает жизни. В итоге приводится странный рецепт выхода из безысходной ситуации в виде проповеди о том, что нужно уделить время более важным вещам, чем деньги — любви и семье. В то время как право на частную жизнь — это то, на что финансовый кризис посягнул, когда люди без возможности платить стали терять дома.
Похожая ситуация происходит в Евросоюзе: к примеру, Греция и Испания, которые были таким прекрасным курортом для западных дауншифтеров, вследствие кризиса оказываются козлами отпущения, не способными ответить на вызов коллективной ответственности. Таким образом, когда люди хотят укрыться от существующего порядка вещей — это укрытие атакуется в первую очередь. Возможно ли вообще укрытие или разрыв отношений в условиях современного капитализма?
И.Б.: Дело в том, что отношения гражданина и государства принципиально отличны от отношений рынка и его частного субъекта.
В первом случае даже постоянное нарушение этих границ со стороны государства (которое является очевидным подтверждением его суверенности) одновременно в очередной раз удостоверяет их наличие. Опасность государственного насилия всегда наглядна, а состояние перманентной готовности к ней уже становится частью гражданской идентичности. Личные отношения с рынком непрозрачны и подвижны, а их изменения почти непредсказуемы. Экономическое существование может создавать иллюзию беспредельной личной свободы и торжества человеческой воли, способной подчинять себе любые обстоятельства, — и тут же превращать в прах надежды и планы, безжалостно демонстрируя бессилие перед стихией. Здесь не существует никаких преград — и одновременно ни малейшей надежды на укрытие от превратностей судьбы. Циклический кризис становится в этом отношении своеобразным моментом истины, когда индивидуальная свобода оборачивается полной беззащитностью.
Николай Ридный, «Shelter», видео, 2012
Упомянутый тобой фильм Стоуна характерен именно тем, что кризис как явление природы провоцирует поиск спасения в открытии новых ресурсов собственной природы человека.
Эти вновь открытые главным героем простые и вечные «права» на любовь и семью органично связаны с принятием кризиса как общей судьбы, тайны, которой не дано познать. Его «жадность» оказывается ничем иным, как гордыней, греховной переоценкой самого себя, нарушающей естественное рыночное взаимодействие. Не случайно ведь Тэтчер говорила о том, что, в отличие от миражей общества, в реальности существуют лишь индивиды и их семьи. Личная жизнь, это единственное и безусловное «право человека», становится духовным спасением, лишь подчеркивающим невозможность физического убежища.
Сегодняшний кризис Еврозоны постоянно сопровождается призывами к коллективной ответственности и разумному самоограничению, в которых, однако, нет ничего похожего на возвращение к идее общественного интереса, стоящего выше частного. Этика «строгой экономии» больше похожа на религиозный призыв к смирению и укрощению гордыни, предполагающий на политическом уровне отказ от любых форм подлинных альтернатив всевластию рынка.
Большинство должно разделить ответственность за колоссальные государственные долги не потому, что это справедливо, но потому, что это соответствует задачам моральной самодисциплины.
Человек капитализма должен быть готов в любой момент покорить весь мир так же, как и расстаться с последним, самым жалким имуществом. Эта аскетическая проповедь парадоксальным образом совмещается, как мы видим, с агрессивной реакцией на любые намеки о необходимости перераспределения богатств. В рай попадут не все, и право на убежище может и должно быть куплено. «Антикризисные меры», сочетающие урезания бюджета с беспрецедентным ростом оффшоров и «парашютов» для большого бизнеса, являются наилучшим подтверждением этой классовой привилегии убежища.
Если выход из рыночной игры для большинства возможен лишь в качестве спасения души через обращение к непреходящим семейным ценностям, то, возможно, он существует благодаря другим измерениям и параллельным мирам? Ведь остались еще потерянные острова и девственные леса, которые не были пока открыты миру и не были включены в логику мирового рынка? Именно поиск убежища за пределами видимого мира, где возможны другие отношения и другая этика, вдохновляли множество социальных и религиозных утопий.
Чем дальше расширялись границы капитализма на протяжении его истории, тем больше предпринималось отчаянных попыток вырваться за их пределы. История социализма первой половины XIX века знает немало попыток создания подобных параллельных миров, начиная с Новой Гармонии Роберта Оуэна или Икарии Этьена Кабе.
«Поиск убежища от рынка становится формой коллективной тоски, непроговоренной и неосознанной манией, наполняющей нашу повседневность»
Изначально в этих эскапистских практиках содержалось ядро универсализма, стремление уйти от настоящего мира, чтобы доказать возможность его лучшего будущего. Сегодня эскапизм гораздо более пессимистичен и скромен в оценке собственных перспектив. У него больше нет претензий на изменение общества, он не пытается давать уроки остальным и в лучшем случае, подобно авторам анархистского «Грядущего восстания», призывает лишь к созданию очагов локального сопротивления. Если разные формы автономизма представляют радикальный полюс отключения от рыночной реальности, то дауншифтинг или «этичное потребление» становятся его конформистским вариантом, преимущество которого, по сути, состоит лишь в более мягком и дистантном включении в эту реальность.
Окончательно теряя фактические очертания, поиск убежища от рынка становится формой коллективной тоски, непроговоренной и неосознанной манией, наполняющей нашу повседневность. Меланхолическая тема побега, ухода наполняет массовую культуру, определяет характер досуга и потребления. Эта пронизывающая все вокруг тоска имеет глубокие политические причины, одновременно обладая невероятным деполитизирующим эффектом. Чем сильнее желание выпрыгнуть из несущегося поезда, тем меньше хочется разделить его с кем-то еще.
Война всех против всех
В участившихся за последний год спорах вокруг политики можно увидеть очень частую ошибку человеческого восприятия, которая присуща всем без исключения – и сторонникам власти, и представителям оппозиции. В социальной психологии эта ошибка называется фундаментальной ошибкой атрибуции (если простым языком – неверная интерпретация мотивации своих и чужих действий). В чем ее суть? Человек свое собственное поведение чаще описывает как обусловленное ситуацией, а чужое – как обусловленное личностными особенностями.
Самый популярный пример – про опоздания. Чужое опоздание часто объясняется как проявление непунктуальности, отсутствия дисциплины, лени и т.п., а свое – как результат внешних воздействий или случайных факторов (пробки, будильник не зазвонил, вчера очень много и допоздна работал…).
«Чужаки» бессознательно вычеркиваются из числа людей в принципе. Этот механизм расчеловечивания очень легко запускается
В политических спорах эта ошибка проявляется в виде идеи, что негативное отношение к нам наших оппонентов – свидетельство их «морального уродства», ненормальности, беспринципности, продажности и так далее. Примерно так же часто про нас мыслят и оппоненты, меняются только те, кому мы «продались». Подобный подход льстит, подталкивая рассматривать «своих» как идейных, честных, справедливых людей (ну, не без паршивых овец, но в целом…), а «чужих» – как настоящую орду орков (не зря же ту Россию, которая олицетворяется нынешней властью, часто называют Мордором).
Эта ошибка восприятия накладывается на еще более базовый феномен нашей психики – на процесс идентификации – отчуждения. У всех у нас есть потребность в «своей стае», в принадлежности к определенным группам людей и в противопоставлении их другим, «чужакам». По отношению к чужакам (в зависимости от степени их чуждости) у людей резко снижается уровень эмпатии – способности распознавать и понимать их переживания. «Чужаки» бессознательно вычеркиваются из числа людей в принципе. Этот механизм расчеловечивания очень легко запускается. В одном эксперименте мужчины смотрели, как в соседней комнате получает удары электрическим током либо болельщик их собственного клуба, либо болельщик клуба-соперника (разумеется, не настоящие удары, но они об этом не знали). Все наблюдатели были фанатами «со стажем», к футболу относились серьезно. И эмпатию они проявляли к болельщикам только своего клуба. Более того, страдания болельщика соперничающего клуба активировали в мозгу центры удовольствия.
Здесь важно подчеркнуть – одного разделения на чужих и своих мало, чтобы начать испытывать враждебность.
Исследования психолога Муазефа Шерифа показали, каким образом людей, объединив в разные случайные группы, можно спровоцировать не только на утрату эмпатии к «чужакам», но и на открытую и прямую враждебность, так как само по себе деление на группы не влечет за собой межгрупповую агрессию. Шериф выяснил, что стремление унижать и враждебность по отношению к членам противоположной группы начинали проявляться только в условиях соревнования за ограниченные ресурсы. То есть нужно убедить людей, что им есть что делить – и дальше все пойдет по накатанной. Одновременно возрастала внутригрупповая солидарность и эмпатия, но только к своим. Чем меньше группа «своих» – тем меньше сочувствия к «остальным», и фундаментальная ошибка атрибуции становится общим и неизменным правилом.
Таким образом, если мы воспринимаем политических оппонентов не просто как носителей других взглядов на то, как должны вестись дела в стране, но как прямую угрозу собственному положению и благополучию, то реакция на них будет враждебная, в крайних случаях граничащая с ненавистью.
В этой войне всех против всех у власти – больше инструментов. Она может или прямо подавлять своих оппонентов, вплоть до убийств, или же действовать так, чтобы у людей возникло отвращение к самой политике. Для авторитарных правителей самый удобный гражданин – это гражданин с выученной беспомощностью, уверенный, что от него ничего не зависит, или же «пропитанный» цинизмом в стиле «все в политике – негодяи и грязные люди, поэтому нет смысла менять шило на мыло». В ситуации с протестами в Хабаровске властями поначалу была выбрана именно тактика создания выученной беспомощности: протестуйте, не протестуйте – мы или просто не будем обращать внимания на эти ваши еженедельные шествия, или же будем насмехаться над ними.
В России ощущается тотальный дефицит в людях, которые не разъединяют общество, а пытаются найти точки соприкосновения у разных групп. Которые мыслят не в логике войны, а в логике «мы все делаем общее дело».
Эта логика подразумевает компромиссы, примирение с тем, что невозможно взять и все одним махом изменить, что никуда от больших масс людей, которые мыслят и чувствуют иначе, не деться. Что «всех не перевешаешь». Презрение к «вате», которое можно нередко увидеть у оппозиционно настроенных людей, ничем не лучше презрения к «либерастам» – и то, и другие питается древними, примитивными психологическими механизмами. Россия, на мой взгляд, очень и очень нуждается в другой логике, в другом отношении к себе самим. А пока что мы – разделенное, «атомизированное» общество, в котором очень и очень трудно хоть о чем-то договариваться даже небольшим группам людей…
Илья Латыпов – психолог, Хабаровск
Высказанные в рубрике «Мнения» точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
Война «всех против них»
В эти выходные, читая о жестоком обращении с Ярмом Логом, я вспомнил цитату из Гоббса, на которую обычно ссылается комментатор absurdbeats:
Естественное состояние Война людей, прежде чем они вошли в общество, была простой войной, и не просто, а войной всех людей против всех людей.
Гоббс утверждает (поправьте меня, если я ошибаюсь), что без суверена, без общественного договора, без инструментов управления, без гражданских нравов человечество быстро скатывается в состояние хаоса и войны, в период » поход на дельф», как сказал бы мой народ, или война «всех против всех», как переводили это философы .
Я уже некоторое время крутил в голове фразу «Все против всех». Это глубоко поэтическое изображение насильственной анархии, и в нем также есть что рассказать нам о 250 годах между началом американского рабства и Гражданской войной.
Гоббс несколько расширяет представление о том, как выглядит мир во времена «Все против всех»:
Отсюда видно, что в то время, когда люди живут без общей силы, которая держала бы их всех в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной. ; и такая война, как каждый человек против каждого человека …В таких условиях нет места для промышленности, потому что плоды ее неопределенны: и, следовательно, нет культуры земли; ни навигации, ни использования товаров, которые могут быть ввезены морем; нет просторного здания; никаких инструментов для перемещения и удаления таких вещей, требующих большой силы; незнание лица земли; без учета времени; нет искусства; без букв; нет общества; и что хуже всего, постоянный страх и опасность насильственной смерти; и жизнь человека одинока, бедна, противна, жестока и коротка.
Я думаю, что это определение придает слишком большое значение насилию и слишком малое значение человеческой изобретательности. Тем не менее, описание Гоббсом времени, когда «плод его неясен», когда есть «постоянный страх и опасность насильственной смерти» и жизнь «бедная, неприятная, жестокая и короткая», является очень хорошим подведением итогов жизни порабощенных. чернокожих за эти 250 лет.
Те годы не просто обрушились на чернокожих с большим насилием, они изобрели нашу современную американскую концепцию белизны. По сути, они создали границы для племени, которое мы сегодня называем «Белые люди». Таким образом, в то время как 250 лет, предшествовавших 1865 году, принесли страдания чернокожим, они принесли белым людям национальность, превратив их в коллективное, единственное «Все», коренящееся в сфабрикованной привилегии не-черноты. Одной из великих сил войны является содействие такого рода сплоченности, и это часто сопровождается наименованием «Их» — чужих, презренных, против которых справедливо воюют.
Что, если бы мы думали об этих решающих 250 годах не просто как о Войне против чернокожих, как я утверждал, но как о времени, когда великие американцы «Все» объединились в массовом насилии против великих американских «Их»? А что, если мы рассматриваем этот период в некотором гоббсовском смысле не просто как войну, а как средство социологического, экономического и политического строительства, вызванное длительной войной против черного тела — временем «Все против них». .»
Теперь, я бы сказал, мы можем отойти от представления о том, что самое важное и значительное насилие произошло на полях сражений, что насилие, имеющее значение, может произойти только между двумя государствами, а также от к сожалению популярного мнения, что в 1860 г. , массовое экзистенциальное насилие внезапно и трагически обрушилось на мирную и сонную американскую республику.
Вместо того, что на самом деле произошло в 1860 году, это «Все» (временно) разрушено. Поучительным здесь является Закон о беглых рабах.
Он не просто предписывал ловцам рабов иметь право преследовать чернокожих в свободные штаты, но и то, что белые северяне — как послушные члены «Всех» — должны помогать в их возвращении. Закон встретил сильное сопротивление со стороны белых, тем самым обнажив трещины в общественном договоре Всех.
Каждый неудачный компромисс, каждое нападение Джона Брауна, каждая помощь, оказанная белыми беглым чернокожим, является еще одним переломом во Всеобщем до 1860 года, когда Авраам Линкольн побеждает на президентских выборах на платформе, открыто выступающей против рабства.
Мои мысли все еще сырые, и я пытаюсь собраться вместе. Пожалуйста, простите меня за беспорядочность логики здесь. Это общественное мышление.
Для тех, кто не знаком с этим, вы можете увидеть большую часть наших разговоров на эту тему, которые теперь охватывают около четырех лет, здесь. Вы можете увидеть особенности этого конкретного спора, постепенно занимаясь здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и, наконец, здесь.
Также стоит проверить эту реакцию на Эдмунда Моргана, рассматривающего рабство не как американский врожденный дефект, а как его акушерку.
Еще не все.
Моральная и политическая философия Гоббса (Стэнфордская философская энциклопедия)
17 -й -й век Английский философ Томас Гоббс сейчас
по праву считается одним из немногих действительно великих политических
философов, чей шедевр Левиафан соперничает в
значение политических сочинений Платона, Аристотеля, Локка,
Руссо, Кант и Ролз. Гоббс известен своими ранними и
тщательное развитие того, что стало известно как «социальное
контрактная теория», метод обоснования политических принципов
или договоренности путем апелляции к соглашению, которое будет заключено между
соответственно расположенные рациональные, свободные и равные люди. он печально известен
за использование метода общественного договора для достижения
удивительный вывод, который мы должны подчинить авторитету
абсолютная — безраздельная и неограниченная — суверенная власть.
нравственная психология. Гоббс написал несколько версий своей политической философии, в том числе Элементы права, естественного и политического (также под
названия Human Nature и De Corpore Politico) опубликовано в 1650 г., De Cive (1642), опубликовано на английском языке как Философские основы правительства и общества в
1651 г., английский 
) И Опера Тома Гоббса.
Philosophica Quae Latina Сценарий Omnia , также отредактированный
Моулсворт (5 томов; Лондон, 1839–45). Издательство Оксфордского университета
предпринял запланированную коллекцию из 26 томов Clarendon.
Издание произведений Томаса Гоббса . пока 3 тома
в наличии: De Cive (под редакцией Говарда Уоррендера), The
Переписка Томаса Гоббса (под редакцией Ноэля Малкольма) и Сочинения по общему праву и наследственным правам (под редакцией Алана
Кромарти и Квентин Скиннер). Недавно Ноэль Малкольм опубликовал
трехтомное издание Левиафан , что помещает английскую
текст рядом с более поздней латинской версией Гоббса.
Читатели, плохо знакомые с Гоббсом, должны начать с Левиафана , будучи уверенными
читать третью и четвертую части, а также более знакомые и часто
выдержки из первой и второй частей. Есть много прекрасных обзоров
нормативной философии Гоббса, некоторые из которых перечислены в
после избранной библиографии второстепенных работ.
Гоббс стремился открыть рациональные принципы построения гражданское государство, не подлежащее разрушению изнутри. Пережив период политического распада кульминацией которой стала Гражданская война в Англии, он пришел к выводу, что бремя даже самого деспотичного правительства «едва ли разумно, в отношении несчастий и ужасных бедствий, что сопровождать гражданскую войну». Потому что практически любое правительство было бы лучше, чем гражданская война, и, по мнению Гоббса, анализа, все правительства, кроме абсолютных, систематически склонны растворения в гражданской войне, люди должны подчиниться абсолютная политическая власть. Для сохранения стабильности потребуется, чтобы они также воздерживаются от действий, которые могли бы подорвать режим. Например, подданные не должны оспаривать суверенную власть. и ни при каких обстоятельствах они не должны бунтовать. В целом Гоббс стремился продемонстрировать взаимную связь между политическим послушанием и мир.
Чтобы обосновать эти выводы, Гоббс предлагает нам рассмотреть, что
жизнь была бы как в естественном состоянии, т.
е. в состоянии без
правительство. Возможно, мы бы предположили, что люди могли бы жить лучше всего в
такое государство, где каждый решает сам, как поступить, и является судьей,
присяжным и палачом в ее собственном деле всякий раз, когда возникают споры, — и
что, во всяком случае, это состояние является подходящим исходным уровнем, относительно которого
судить об оправданности политических договоренностей. термины Гоббса
эта ситуация «состояние чистой природы», состояние
совершенно частное суждение, в котором нет агента с
признанный авторитет для разрешения споров в арбитраже и эффективное право
исполнять его решения.
Ближайший потомок Гоббса, Джон Локк, настаивал в своем -м втором
Трактат правительства о том, что естественное состояние действительно должно быть
предпочитает подчинение произвольной власти абсолютного
государь. Но Гоббс классно утверждал, что такое «распутное
положение людей без хозяина, не подчиняющихся законам, и
силой принуждения, чтобы связать им руки от грабежа и мести».
сделало бы невозможной всю базовую безопасность, на которой
комфортная, общительная, цивилизованная жизнь зависит. Было бы
«нет места трудолюбию, потому что плоды его неопределенны;
и, следовательно, никакой культуры земли; ни навигации, ни использования
товары, которые могут быть импортированы морем; нет просторного здания;
никаких инструментов для перемещения и удаления таких вещей, которые требуют много
сила; нет Знания лица Земли; нет счета Времени; нет
Искусство; нет букв; и что хуже всего, постоянный страх и
опасность насильственной смерти; И жизнь человека, одинокого, бедного, скверного,
грубо и коротко». Если это естественное состояние, то люди
веские причины, чтобы избежать этого, что можно сделать, только подчинившись
какой-то взаимно признанный государственный авторитет, ибо «до тех пор, пока человек
в состоянии чистой природы (что является состоянием войны), как
личные аппетиты — мера добра и зла».
Хотя многие читатели критиковали естественное состояние Гоббса
как чрезмерно пессимистичный, он строит его из ряда отдельных
правдоподобные эмпирические и нормативные предположения.
Он предполагает, что люди
достаточно сходны по своим психическим и физическим характеристикам, что
никто не является неуязвимым и не может рассчитывать на то, что сможет доминировать над
другие. Гоббс полагает, что люди обычно «избегают смерти».
и что желание сохранить собственную жизнь очень сильно у большинства
люди. В то время как у людей есть местные привязанности, их доброжелательность
ограничены, и они имеют тенденцию к пристрастности. Обеспокоенный тем, что другие
должны согласиться с собственным высоким мнением о себе, люди
чувствителен к мелочам. Они выносят оценочные суждения, но часто используют
кажущиеся безличными термины, такие как «хороший» и
«плохие» для обозначения своих личных предпочтений. Они
интересуются причинами событий и беспокоятся об их
фьючерсы; по Гоббсу, эти характеристики склоняют людей к
принимать религиозные убеждения, хотя содержание этих убеждений будет
различаться в зависимости от того, какое религиозное образование получил человек
получать.
Что касается нормативных предположений, Гоббс приписывает каждому человеку
в естественном состоянии право свободы на самосохранение, которое он
термин «право природы».
Это право делать
все, что человек искренне считает необходимым для своего спасения;
тем не менее, потому что, по крайней мере, возможно, что практически все может быть
считается необходимым для сохранения, это теоретически
ограниченное право природы становится на практике неограниченным правом на
потенциально что угодно, или, как выразился Гоббс, право «на все
вещи». Далее Гоббс принимает в качестве принципа практического
рациональность, что люди должны принимать то, что они считают
необходимые средства для их наиболее важных целей.
В совокупности эти правдоподобные описательные и нормативные предположения
привести к состоянию природы, потенциально чреватому расколом.
Право каждого на все вызывает серьезный конфликт, особенно
если будет конкуренция за ресурсы, так как наверняка
наименее дефицитные товары, такие как самые желанные земли, супруги и т. д.
Люди вполне естественно будут опасаться, что другие могут (ссылаясь на право
природе) вторгнуться в них и может рационально спланировать удар первым в качестве
опережающая защита.
Более того, это меньшинство гордых или
«тщеславные» люди, получающие удовольствие от упражнений
власть над другими естественным образом вызовет упреждающие защитные реакции
от других. Конфликт будет подогреваться разногласиями в
религиозные взгляды, в моральных суждениях и по таким мирским вопросам, как
в каких благах человек действительно нуждается и какого уважения заслуживает.
Гоббс представляет себе состояние природы, в котором каждый человек свободен в
сама решает, что ей нужно, что ей причитается, что
почтительный, правильный, благочестивый, благоразумный, а также свободный решать все
эти вопросы к поведению всех остальных, а также действовать
на свои суждения, как она думает лучше всего, навязывая свои взгляды там, где она
может. В этой ситуации, когда нет общих полномочий для решения
эти многочисленные и серьезные споры мы можем легко представить с Гоббсом
что естественное состояние станет «состоянием войны»,
еще хуже, война «всех против всех».
В ответ на естественный вопрос, существовало ли когда-либо человечество
вообще в любом таком состоянии природы Гоббс приводит три примера
предполагаемые состояния природы.
Во-первых, он отмечает, что все государи находятся в
это состояние по отношению друг к другу. Это утверждение сделало Гоббса
представительный пример «реалиста» в международном
связи. Во-вторых, он полагал, что многие ныне цивилизованные народы
бывшие в этом государстве, и некоторые немногие народы — «дикие
людей во многих местах Америки» ( Левиафан , XIII),
например, — все еще до его времени находились в естественном состоянии. Третий
и, что наиболее важно, Гоббс утверждает, что естественное состояние
быть легко узнаваемы теми, чьи прежде мирные государства
разразилась гражданской войной. В то время как состояние природы
совершенно частного суждения есть абстракция, нечто вроде
это слишком тесно для комфорта остается постоянно присутствующей возможностью,
бояться и избегать.
Одобряют ли другие положения философии Гоббса
существования этого воображаемого состояния изолированных индивидуумов, преследующих
их частные суждения? Вероятно, нет, так как, по мнению феминистских критиков,
среди прочих отмечали, что дети по теории Гоббса считаются
взять на себя обязательство повиноваться своим родителям в
обмен на воспитание, и поэтому примитивные единицы в состоянии
природа будет включать в себя семьи, упорядоченные внутренними обязательствами, а также
как личности.
Узы привязанности, сексуальной близости и
дружба, а также членство в клане и общие религиозные
убеждение — может еще больше снизить точность любого чисто
индивидуалистическая модель состояния природы. Эта уступка не должна
оспаривать гоббсов анализ конфликта в естественном состоянии,
так как может оказаться, что конкуренция, робость и погоня за славой
являются катастрофическими источниками конфликтов между малыми группами в такой же степени, как и
они среди людей. Тем не менее, комментаторы, пытающиеся ответить на
вопрос, насколько точно мы должны понимать состояние Гоббса
природа исследует степень, в которой Гоббс воображает, что
быть условием взаимодействия между изолированными индивидуумами.
Еще один важный открытый вопрос заключается в том, о чем именно идет речь.
людей, что делает возможным (предположим, что Гоббс прав), что
наша общественная жизнь склонна к катастрофе, когда нам остается только взаимодействовать
только по нашим собственным суждениям. Возможно, пока люди
хотят действовать в своих собственных долгосрочных интересах, они
недальновидны и поэтому потворствуют своим текущим интересам без должного
учитывая влияние их текущего поведения на их долгосрочные
интерес.
Это было бы своего рода провалом рациональности.
В качестве альтернативы может оказаться, что люди в естественном состоянии полностью
рационально, но попали в ситуацию, которая делает его индивидуально
рационально для каждого действовать способом, который неоптимален для всех, возможно
оказавшись в знакомой «арестантской»
дилемма теории игр. Или опять же, может быть, что Гоббс
естественное состояние было бы мирным, если бы не присутствие людей
(лишь немногие, а может, и все, в какой-то степени), чьи страсти берут верх над
их более спокойные суждения; которые горды, злобны, пристрастны, завистливы,
ревнивы и другими способами склонны вести себя так, чтобы вести к войне.
При таком подходе иррациональные человеческие страсти понимались бы как
источник конфликта. Какие, если таковые имеются, из этих счетов адекватно
ответов на текст Гоббса является предметом продолжающихся споров среди
ученых Гоббса. Особенно активно этим занимались теоретики игр.
дебаты, экспериментирование с различными моделями естественного состояния
и конфликт, который он порождает.
Гоббс утверждает, что естественное состояние — это жалкое состояние войны в
ни одна из наших важных человеческих целей не может быть надежно реализована.
К счастью, человеческая природа также предоставляет ресурсы, чтобы избежать этого несчастного случая.
состояние. Гоббс утверждает, что каждый из нас, как разумное существо, может видеть
что война всех против всех враждебна ее удовлетворению
интересы, и поэтому могут согласиться с тем, что «мир — это хорошо, и поэтому
также путь или средства мира хороши». Люди узнают
как императивы предписание искать мира и делать то, что
необходимые для его защиты, когда они могут сделать это безопасно. Гоббс называет их
практические императивы «Законы природы», сумма которых
не относиться к другим так, как мы бы не хотели, чтобы они относились к нам. Эти
«предписания», «выводы» или
«теоремы» разума «вечны и
неизменным», всегда требуя нашего согласия, даже если они не
безопасно действовать. Они запрещают многие известные пороки, такие как
беззаконие, жестокость и неблагодарность.
Хотя комментаторы не согласны
о том, следует ли рассматривать эти законы как простые предписания благоразумия,
или, скорее, как божественные заповеди или моральные императивы иного рода,
все согласны с тем, что Гоббс понимает их как указание людям подчиняться
политическая власть. Они говорят нам искать мира с желающими
уступая часть нашего «права на все вещи», взаимно
завет подчиняться власти суверена, и далее
направьте нас соблюдать этот завет, устанавливающий суверенитет.
Когда люди взаимно обязуются друг с другом подчиняться общему
власти, они установили то, что Гоббс называл «суверенитетом
по учреждению». Когда под угрозой завоевателя они заключают завет
для защиты, обещая послушание, они установили
«суверенитет путем приобретения». Они одинаково законны
способы установления суверенитета, по Гоббсу, и их
основная мотивация одна и та же, а именно страх, независимо от того,
своих собратьев или победителя. Социальный договор включает в себя
как отказ или передача права, так и разрешение
верховная власть.
Политическая легитимность зависит не от того, как
правительство пришло к власти, но только от того, сможет ли оно эффективно
защищать тех, кто согласился повиноваться ему; политическое обязательство прекращается
при прекращении защиты.
Хотя Гоббс предлагал некоторые мягкие прагматические основания для предпочтения
монархии к другим формам правления, его главная забота состояла в том, чтобы доказать
что эффективное правительство — в какой бы форме оно ни было — должно иметь
абсолютный авторитет. Его полномочия не должны быть ни разделены, ни ограничены.
Полномочия законодательства, судебного разбирательства, правоприменения, налогообложения,
ведение войны (и менее известное право контроля над нормативными
доктрина) связаны таким образом, что потеря одного из них может помешать
эффективное осуществление отдыха; например, законодательство без
интерпретация и правоприменение не будут служить для регулирования поведения.
Только правительство, обладающее всем тем, что Гоббс называет
«основные права суверенитета» могут быть надежно
эффективным, поскольку в тех случаях, когда частичный набор этих прав принадлежит
различные органы, которые расходятся в своих суждениях относительно того, что должно быть
сделано, паралич эффективного правительства или вырождение в гражданскую
война, чтобы урегулировать их спор, может произойти.
Точно так же ограничение полномочий правительства вызывать неразрешимые споры о том, переступила ли она те пределы. Если каждый человек должен решить для себя, будет ли правительство должны подчиняться, фракционные разногласия — и война, чтобы урегулировать проблемы или, по крайней мере, паралича эффективного правительства — вполне возможный. Чтобы отослать решение вопроса на какое-то дальнейшее власти, которая сама по себе также ограничена и так открыта для оспаривания выходя за его пределы, означало бы инициировать бесконечный регресс неавторитетные «авторитеты» (где доллар никогда не остановки). Относить его к другой неограниченной власти было бы просто переместить резиденцию абсолютного суверенитета, позицию, полностью в соответствии с настойчивостью Гоббса в отношении абсолютизма. Чтобы избежать ужасная перспектива государственного краха и возвращения к состоянию природе, люди должны относиться к своему государю как к обладателю абсолютной власть.
Когда подданные учреждают суверена, уполномочив его, они соглашаются в
в соответствии с принципом «согласившемуся не причиняют никакого вреда».
сторона», чтобы не возлагать на нее ответственность за любые ошибки в суждениях, которые она может
делать и не рассматривать любой вред, который он причиняет им, как требующий принятия мер
несправедливости. Хотя многие толкователи предполагали, что
уполномочивая суверена, подданные несут моральную ответственность за
действий, которыми он командует, Гоббс вместо этого настаивает на том, что «внешнее
действия, совершаемые согласно [законам], без внутреннего одобрения,
действия суверена, а не подданного, находящегося в
случае, а как инструмент, без какого-либо собственного движения в
все» («Левиафан», XLII, 106). Может быть важно
Проект Гоббса по убеждению своих читателей-христиан повиноваться
их государь, что он может заверить их, что Бог не будет их удерживать
ответственность за неправомерные действия, совершенные по поручению государя
команду, потому что нельзя разумно ожидать, что они подчинятся, если будут
так поставило бы под угрозу их вечные перспективы. Отсюда Гоббс объясняет
что «все, что субъект.
.. вынужден делать, подчиняясь
своего государя, и делает это не для собственного ума, а для того, чтобы
законам своей страны, это действие не его, а его
государя». (Левиафан xlii. 11) Эта позиция
укрепляет абсолютизм, позволяя Гоббсу утверждать, что субъекты
могут подчиняться даже командам для выполнения действий, которые они считают греховными
не опасаясь божьей кары.
Описание Гоббсом того, как люди должны быть
понимаются как подлежащие изменению суверенной власти от
его счета Elements и De Cive к его Левиафан Аккаунт. В первом случае каждый излагает свое
права (на самоуправление и заниматься всем, что они считают полезным
или необходимые для их выживания и комфортной жизни) в пользу одного
и такое же суверенное лицо (будь то физическое лицо, как монарх,
или искусственное лицо, как собрание, управляемое правилом). В этих
более ранние отчеты, только суверены сохраняют свое естественное право действовать
по своему личному суждению во всех вопросах, а также осуществлять
переданные права субъектов.
Осуществление собственного сохраненного
право природы или переданные права субъектов,
действия суверена приписываются самому суверену, и
он несет за это моральную ответственность. Напротив, у Гоббса Левиафан учетная запись имеет каждый отдельный завет
«владеть и санкционировать» все
действия — что бы ни делал суверен как общественный деятель или
команды, которые выполняют субъекты. Это изменение создает кажущуюся
несостоятельность теории Гоббса об ответственности за действия
совершается по повелению государя; , если в «владении
и санкционируя» все действия своего суверена, подданные
нести моральную ответственность за все, что он делает, и все, что они делают в
подчинение ее командам, Гоббс не может постоянно поддерживать свою
позиция, согласно которой просто послушные действия в ответ на суверенные
приказы являются моральной ответственностью только суверена. Один
разрешение этого кажущегося несоответствия отрицает, что Гоббс
идея разрешения влечет за собой ответственность за деяние
разрешено, как обычно делает наше современное представление об авторизации.
Хотя Гоббс настаивает на том, что мы должны считать наши правительства
абсолютная власть, он оставляет за подданными свободу неповиновения
некоторые из приказов их правительства. Он утверждает, что субъекты
сохраняют за собой право на самооборону против суверенной власти, давая
им право не подчиняться или сопротивляться, когда их жизни угрожает опасность. Он
также дает им, казалось бы, широкие права на сопротивление в тех случаях, когда
на карту поставлены их семьи или даже их честь. Эти исключения имеют
по понятным причинам заинтриговал тех, кто изучает Гоббса. Его приписывание
явно неотъемлемые права — то, что он называет «истинным
свободы подданных» — кажется несовместимым с его защитой
абсолютного суверенитета. Более того, если неспособность суверена
обеспечить надлежащую защиту субъектов отменяет их обязательство
подчиняться, и если каждому субъекту предоставлено самому судить о
адекватность этой защиты, кажется, что люди никогда не
вышел из страшного состояния природы. Этот аспект творчества Гоббса
политическая философия является предметом горячих дебатов со времен Гоббса.
время. Епископ Брэмхолл, один из современников Гоббса, прославился
обвиняемый Левиафан быть «Повстанцем».
Катехизис». Совсем недавно некоторые комментаторы утверждали, что
Гоббсовская дискуссия о границах политических обязательств
Ахиллесова пята его теории. Не ясно, или нет
это обвинение может выдержать критику, но оно, безусловно, будет
предметом продолжительных дискуссий.
Последним решающим аспектом политической философии Гоббса является его
обращение с религией. Гоббс постепенно расширяет свое обсуждение
христианской религии в каждом пересмотре своей политической философии, пока
это приходит в Левиафан , составляющий примерно половину книги.
Нет единого мнения о том, как Гоббс понимает
значение религии в его политической теории. Некоторый
комментаторы утверждали, что Гоббс пытается продемонстрировать своим
читателям совместимость его политической теории с основными христианскими
обязательства, поскольку может показаться, что религиозные обязанности христиан
запретить им проявлять своего рода абсолютное послушание своим
губернаторов, которых требует от них теория Гоббса.
У других есть
сомневался в искренности исповедуемого им христианства, утверждая, что
использование иронии или других тонких риторических приемов, Гоббс стремился
подрывать религиозные убеждения своих читателей. Как бы то ни было его
намерения правильно поняты, очевидная озабоченность Гоббса
с силой религиозной веры является фактом, что толкователи его
политическая философия должна стремиться к объяснению.
Ученые все больше интересуются тем, как Гоббс относился к статус женщины и семьи. Гоббс был одним из первых западные философы считают женщин личностями при разработке социальной договор между лицами. Он настаивает на равенстве всех людей, очень явно включая женщин. Люди равны, потому что они все подчинены господству, и все потенциально способные господствовать другие. Ни один человек не настолько силен, чтобы быть неуязвимым для нападения, пока спит благодаря совместным усилиям других, и никто из них не так силен, как быть уверенным в доминировании над всеми остальными.
В этом релевантном смысле женщины естественным образом равны мужчинам.
Они есть
одинаково естественно свободны, а это означает, что их согласие требуется, прежде чем
они будут находиться под властью кого-либо другого. В этом,
Утверждения Гоббса резко контрастируют со многими преобладающими взглядами.
того времени, согласно которому женщины рождались ниже и
подчиняться мужчинам. Сэр Роберт Филмер, который позже стал целью
Джона Локка Первый трактат о правительстве , является
известный сторонник этой точки зрения, которую он называет патриархальностью.
Явно отвергая патриархальные взгляды, а также салический закон,
Гоббс утверждает, что женщины могут быть суверенами; авторитет для него
«ни мужчина, ни женщина». Он также выступает за естественное
материнское право: в естественном состоянии господство над детьми
естественно принадлежит матери. Он привел в пример Амазонку.
женщины-воительницы в качестве доказательства.
В кажущемся контрасте с этим эгалитарным основанием Гоббс говорил о
содружество на патриархальном языке. В переезде из штата
природы гражданскому обществу, семьи описываются как
«отцы», «слуги» и
«дети», казалось бы, стирая с лица земли матерей.