Мышление и язык. Особенности и взаимосвязь мышления и языка
Существование интуиции, чувств, сенситивной возможности и наглядно-образного мышления возможно и без использования языка, но вот абстрактно-логическое мышление тесно связано с языковой способностью.
Определение 1Язык – это определённая знаковая система, посредством которой осуществляется коммуникативная деятельность, способная сохранять и транслировать информацию.
Язык и речь
Широко распространено мнение, что язык формируется в процессе общения и коллективной деятельности людей в качестве ключевого средства коммуникации. Важно понимать тот факт, что в современной философии понятия «язык» и «речь» не отождествляются. Хотя изначально и на протяжении очень длительного времени эти термины использовались как взаимозаменяемые, что влекло за собой некоторые трудности в понимании сути определённых вещей.
Определение 2Язык – это всякая знаковая система, которая даёт возможность производить коммуникативные действия по отношению к другим людям.
Знак, в данном контексте, имеет отношение к предмету, который выступает замещающим или представляющим иной предмет, процесс или явление.
Пример 1Дым – это знак огня, фотоснимок обозначает какое-то положение дел в действительности, высокая температура – признак болезни, красные розы – знак любви и т.д.
Определение 3Речь – это специфический тип языка, который связан со специфическим типом знаков.
В качестве знаков в речи представлены слова. Общение при помощи слов – это деятельность, которая характерна исключительно человеку. Можно с уверенностью говорить, что в животном мире также существует необходимость наличия разного рода знаковых систем. Животным присущи такие знаки как движения, запахи, звуки и т.п. Однако стоит заметить, что ни одно животное не может общаться при помощи слов. Никто кроме человека не наделён данной способностью.
Функции языка
Речь может существовать в двух видах: письменном и устном.
Чтобы избежать путаницы с терминами в дальнейшем будем говорить о «языке» значит об общем смысле этого слова, подразумевая всякую знаковую систему, а когда речь будет идти о речи в обеих её формах, то будем использовать выражение «словесный язык».
Язык имеет две основные функции:
- Референтативную.
- Коммуникативную.
Референтативная или обозначающая функция представляет собой обозначения, которые выступают в качестве заменителей объектов, например, объектов, явлений, событий или мыслей. Коммуникативная заключается в использовании языка в качестве инструмента для взаимодействия при общении. Говоря о человеческой коммуникации, стоит отметить, что она состоит из двух процессов. Первый – это выражение собственных мыслей или переживаний, а второй – их понимания. Способность излагать свои мысли и способность понимать, что хотят сказать другие связаны между собой.
Человек выражает свои чувства и эмоции не только посредством словесных форм, ему характерны и выражения посредством образов, поступков и эмоций.
Кроме того, бывает, что человек хочет выразить свои ощущения через художественные образы или картинки. Такие языки можно рассматривать как знаковые системы исключительного назначения. Это своего рода частные языки, которые нуждаются в дополнительной расшифровке. Они могут использоваться только в узких сферах человеческой деятельности.
Словесный язык – это универсальное средство, используемое для коммуникации, которое выполняет функцию переводчика с языка ощущений и чувств на язык, понятный и доступный всем людям.
Особенности словесного языка
Ключевая особенность словесного языка заключается в том, что он одновременно является и деятельностью и результатом определённой деятельности.
Среди других особенностей стоит обратить внимание и на то, что словесный язык находится в тесной связи с мышлением. Мысль получает чёткое выражение только посредством языка, в то время как чувства, эмоции и ощущения могут быть выражены с помощью музыки, мимики или, например, жестами.
Мысль и слово неразрывно связаны. Неясные мысли становятся причиной путаницы.
Словесный язык часто называют материальной оболочкой для мышления.
Мышление имеет свойство не только выражаться с помощью языка, но и формироваться в нём. Особенности различия языков становится причиной своеобразности мышления. Здесь говориться, в первую очередь, о ежедневном мышлении, которое формируется на ментальном уровне.
Базовой основой языка можно считать единую логико-понятийную базу и базовый компонент мышления, который делает возможным принципиальное понимание людей друг другом. Но это лишь основа языка. Зона внелогического воспроизведения окружения, находящее выражение в языке, не предусматривает какого-либо единства. Разные представители языковых сообществ совершенно иначе переживают и дают оценку различным событиям реальности.
Аспекты языка могут быть источниками информации о ментальности и особенностях, которые формируются в наглядно-образном отражении действительности.
Ментальность получает своё отражение в синтаксической основе языка. Анна Вержбицкая – польская исследовательница, считает, что язык может быть только двух синтаксических типов. Ключевое различие между ними заключается в способах отношения к реальности. В качестве примера две фразы: «я делаю» и «со мной происходит». Первая фраза принадлежит деятельному человеку, вторая – пассивному, тому, кто не может контролировать действительность.
Такое рассмотрение аспектов словесного языка А. Вержбицкая называет в первом случае агентивным, а во втором – пациентивным.
Замечание 3Согласно данной концепции, русский язык носит пациентивный характер. Он наполнен пассивными оборотами, тем самым указывая на русскую ментальность, согласно которой русские люди уже на подсознательном уровне выбирают пассивное реагирование на происходящие события и редко тяготеют к активному участию и формированию окружающей действительности.
Стоит обратить внимание, что даже словесным языком невозможно выразить абсолютно всё.
Говоря об эмоции переживания, необходимо отметить, что её выражение может быть сделано посредством художественных образов, религиозных символов, жестов, поступков и даже молчания. Культура – это отличный инструмент с множеством возможностей для выражения различных душевных состояний. На протяжении всего существования, люди не прекращают создание всё новых и новых форм знаковых систем, которые помогают им адекватно отражать свои эмоции и чувства.
В завершении следует напомнить, что знаково-символический универсум не есть самоценность, он, скорее инструмент общения и понимания людей друг другом. Также он служит для выражения личности через человека и для человека.
«У вас на юго-восточной ноге сидит муравей» / Хабр
Я давно лелеял мечту изучать лингвистику в Кембриджском университете. Каждое лето он проводит среди абитуриентов конкурс эссе на лингвистические темы; и профессор, отвечающий за связь факультета лингвистики с абитуриентами, посоветовал мне ради подготовки к поступлению поучаствовать вне конкурса.Летом 2016 тема эссе звучала так: «Часто утверждают, что наш язык влияет на наше мышление. Как это утверждение можно трактовать? Оцените его, приводя примеры из межъязыковых сравнений и/или психолингвистических экспериментов.» Осенью того года я получил от профессора крайне лестную оценку моего эссе; и тем не менее, в Университет меня не приняли. Этим летом я решил сдуть с того эссе виртуальную пыль, и перевести его на русский.
Летом 2016 тема эссе звучала так: «Часто утверждают, что наш язык влияет на наше мышление. Как это утверждение можно трактовать? Оцените его, приводя примеры из межъязыковых сравнений и/или психолингвистических экспериментов.» Осенью того года я получил от профессора крайне лестную оценку моего эссе; и тем не менее, в Университет меня не приняли. Этим летом я решил сдуть с того эссе виртуальную пыль, и перевести его на русский.Вопрос «Влияет ли язык на мышление?» давно волнует умы, и немало статей озаглавлено этим вопросом. Связь между языком и мышлением была отмечена уже два века назад, и успела укорениться в массовом сознании: например, распространён миф о том, что у эскимосов необычно богатый набор слов для обозначения видов снега. Аргумент про «эскимосские названия снега» применяют двояко: указывая либо на то, что люди вырабатывают более богатый набор обозначений для того, с чем чаще имеют дело; либо на то, что более богатый словарный запас позволяет выражать более тонкие смысловые различия, незаметные носителю другого языка: «Мы, европейцы, так же неспособны различать виды снега, как дальтоники неспособны различать цвета.
»
«Языковой дальтонизм», т.е. отсутствие в некоторых языках названий для некоторых цветов, интригует исследователей уже дольше века. Начиная с середины 20 в. проводились эксперименты, доказавшие, что людям легче различить два цвета, если в их языке эти цвета называются по-разному. Например, народу химба, живущему в Намибии, сложнее, чем нам, отличить синий от зелёного, зато проще отличить dumbu — так на языке химба называются жёлтый и бледно-зелёный цвета — от burou, соответствующего тёмно-зелёным, синим и фиолетовым оттенкам. И дело не только в разнице между нашим и южноафриканским образом жизни и культурным опытом: подтвердилось, что русскоговорящие бостонцы легче, чем их соседи-монолингвы, отличают синий цвет от голубого.
Причинно-следственные связи между словарным запасом и мышлением не ограничены областью цветовосприятия. В нескольких австралийских языках нет слов, означающих право и лево — вместо этого австралийцы называют стороны света: «Объясняя, где находится предмет в вашем доме, они скажут: «На южном краю западного стола».
Такие описания используются для предметов любого масштаба, вплоть до «У вас на юго-восточной ноге сидит муравей.» Владеть такими языками невозможно без отличной ориентации в пространстве; и действительно, их австралийские носители могут не задумываясь указать стороны света «независимо от условий видимости, в густом лесу или в степи, в помещении или даже в пещере, стоя или на ходу…»
В языке может не быть не только названий относительных направлений, но и цветов вообще, и других лексических категорий, без которых нам, европейцам, сложно представить речь — например, числительных. Так, в Амазонии у народа пирахан из числительных есть только мало, несколько и много, а из цветов — только тёмный/холодный и яркий/тёплый. Аналогичный ахроматизм относится и к некоторым папуасским языкам; а по поводу других языков исследователи продолжают спорить, есть ли там обозначения для цвета отдельно от материала, текстуры и других характеристик описываемого объекта.
Наша интуиция подсказывает, что называть цвета «естественно»; но разве естественно описывать вид изумрудов, травы, змей и яблок одним и тем же словом зелёный? Ведь выглядят они совершенно по-разному!
Хорошо иллюстрирует разницу в восприятии юкатекский язык, на котором говорят майя Юкатана: в этом языке названия цветов зависят не только от оттенка и яркости, но также от прозрачности, текстуры и размера предмета. Материалы занимают в юкатекском центральное место: все существительные в нём неисчисляемые, как наши молоко, песок, золото и другие названия материалов. Вместо слова свеча эти майя скажут палка воска или шарик воска, в зависимости от формы. Когда их просят указать «самый похожий» предмет, то они обычно выбирают совпадающий по материалу, а не по форме: например, самым похожим на металлический гвоздь они считают обрезок металла, тогда как американцы чаще выбирают деревянный карандаш. Похожие эксперименты проводились с носителями японского и китайского языков, в которых для счёта предметов используются особые счётные слова, примерно как мы говорим «стакан молока», «лист бумаги», и т.
д. Оказалось, что японцы и китайцы выбирают совпадение по материалу чаще, чем англоговорящие, хоть и реже, чем майя.
Чем абстрактнее понятие, тем чаще случается, что один язык чётко выражает разницу, неясную или полностью отсутствующую в другом. Например, русское слово лестница обозначает разные виды конструкций, которые по-английски называются ladders и stairs. Мы можем уточнить конкретный вид лестницы — стремянка, эскалатор и т.д., — но по-русски невозможно описать категорию, включающую все виды ladders и при этом исключающую все виды stairs, или наоборот. Противоположный пример — слово jealousy, которым по-английски называется и ревность, и зависть: англоговорящие монолингвы не всегда различают эти два чувства, и я видел длинную газетную статью, посвящённую разнице между ними. У нас зато есть два однозначных слова, и нет никакой надобности объяснять между ними разницу.
Итак, можно считать доказанным, что разница в словарном запасе влияет на восприимчивость носителей языка к соответствующим явлениям реального мира.
А на что влияет разница в грамматике? Чтобы перевести предложение «the cat drank the milk» на русский, необходимо указать пол животного и было ли действие завершено; зато на русском, в отличие от английского, необязательно указывать на определённость животного и молока. Чтобы перевести это же предложение на турецкий или на корейский, необходимо указать, видел ли пьющее животное сам говорящий, или же узнал об этом событии из другого источника. В некоторых южноамериканских языках форма глагола выражает эвиденциальность ещё полнее: одна форма используется очевидцем события, другая узнавшим о событии по косвенным свидетельствам, третья пересказывающим чужие слова, четвёртая выражающим собственные умозаключения; а временные формы глагола выражают как время события, так и время, когда о событии стало известно. Значит ли это, что мы больше англичан обращаем внимание на пол животных, а турки, корейцы и южноамериканцы сильнее озабочены достоверностью высказываний?
Грамматический род действительно влияет на то, как европейцы мыслят — например, какими качествами наделяют неодушевлённые предметы, или каких животных считают похожими.
Меньше внимания уделялось влиянию рода в более экзотических языках, таких как вымирающий австралийский язык дирбал, прославившийся отдельной грамматической категорией для «женщин, огня и других опасностей» — и тремя другими категориями для мужчин, животных, и съедобных вещей. Нам такая классификация может казаться курьёзной; но точно так же и система из трёх родов, типичная для европейских языков, может казаться курьёзной неевропейцам. Так, в иврите два рода, мужской и женский, и большинство названий животных склоняются по роду, например ħatul «кот» и ħatula «кошка». В беседе с израильтянином-монолингвом я упомянул, что в русском есть средний род в придачу к двум привычным ему; он воскликнул в недоумении: «Как это? кот, кошка и шаверма?» — ожидая, что и русские названия животных можно поставить в форму любого рода. Чем не свидетельство того, что носители языков без среднего рода воспринимают мир иначе, чем европейцы?
Из всех элементов грамматики влияние рода сильнее всего исследовано экспериментаторами-психолингвистами.
А как может влиять на мышление обязательное указание определённости или эвиденциальности? «Лингвистические детерминисты» давно предполагали такое влияние, но откладывали его исследование «до тех пор, когда появятся менее грубые инструменты». Один интересный результат касается корейских детей: они осознают разницу между непосредственным и опосредованным знанием в том же возрасте, как и американцы, и лишь позднее осваивают грамматическое выражение этой разницы. Это опровергает предположение о том, что обязательное указание эвиденциальности помогает корейским детям осознать соответствующую семантическую разницу. Меньше всего исследовано влияние синтаксиса и морфологии: по-разному ли мыслят носители языков с порядком слов SVO и SOV, или аналитических, флективных и агглютинативных? Тяжело придумать эксперимент, который помог бы выявить такую разницу. Самое близкое из достигнутого — доказательство влияния в противоположном направлении, со стороны образа жизни и сценариев общения — на морфологию: чем сложнее устроено общество, тем проще устроены слова.
Эксперименты, перечисленные выше, позволяют ответить, «влияет ли язык на то, как мы мыслим» и действительно ли «мышление не только зависит от языка вообще, но в некоторой степени от каждого конкретного языка» — так основной тезис лингвистической относительности был впервые сформулирован в 1820. Ответ будет зависеть от того, как заданный вопрос понимать: «влияет ли язык на то, как мы мыслим, когда говорим на этом языке», или же «влияет ли язык, которым мы владеем, на то, как мы мыслим вообще»? Вторую формулировку можно подразделить на «влияет ли язык, которым мы владеем, на то, как мы мыслим, даже когда не говорим» и «влияет ли язык, которым мы владеем, на то, как мы мыслим, даже когда говорим на другом языке» — ведь языком мы, не всегда осознавая это, пользуемся не только для общения: запоминать цвета, числа или направления, и выполнять над ними мысленные действия — намного сложнее для того, кто неспособен назвать их словами. Например, пирахан, в чьём языке нет числительных, могут выполнять арифметические действия над осязаемыми предметами, но затрудняются воспроизвести число предметов по памяти.
Другой пример — то, что австралийцы, для которых кууку-йимитирский язык родной, когда рассказывают о событии или воспроизводят его по памяти, без затруднения восстанавливают его ориентацию относительно сторон света; нам, европейцам, для этого понадобилось бы сознательное усилие.
На первый подвопрос можно с уверенностью дать положительный ответ: говорящим на разных языках действительно приходится обращать внимание на разные аспекты того, о чём они говорят — одним на оттенок и материал предмета, другим на географическую ориентацию, третьим на достоверность события, четвёртым на пол животного. Данные по поводу двух других подвопросов более противоречивы. С одной стороны, в экспериментах по различению синего и голубого — на первый взгляд не пользуясь никаким языком — русскоговорящие теряли преимущество, когда им приходилось одновременно с различением цветов выполнять словесное задание, мешавшее мысленно называть цвета по-русски. Аналогично и англоговорящие, когда им «словесные помехи» не позволяли мысленно называть число предметов, воспроизводили это число по памяти не лучше пирахан.
С другой стороны, когда итальянцы оценивали схожесть животных по изображению, и подопытным ничто не мешало мысленно называть показанных животных — то результаты меньше коррелировали с грамматическим родом названия животного, чем когда участникам показывали карточки со словами. Итак, в разных мыслительных процессах язык задействован по-разному: доказано даже, что он сильнее влияет на зрение правым глазом, чем левым!
В любом случае важно подчеркнуть, что ограничения языка, как то отсутствие названий для цветов, направлений и т.п. — не стесняют остроту восприятия или мыслительные способности носителя такого языка: наоборот, особенности языка могут развивать те или иные способности. Ни один новорождённый не понимает, что значит зелёный или левый; и если ребёнок, растущий в нашем обществе, способен освоить эти понятия — значит, при достаточной мотивации их способен освоить любой человек, где бы он ни вырос. Мы не более восприимчивы к зависти и ревности, чем англоговорящие: всего лишь им нужна газетная статья, чтобы осознать разницу между двумя чувствами, называемыми одним словом, а мы эту разницу усвоили вместе с родным языком.
Билингвы постепенно усваивают цветовые различия, типичные для своего второго языка — тем сильнее, чем дольше они живут в обществе, где этот язык доминирует — одновременно с этим утрачивая цветовые различия, типичные для своего родного языка. Носители кууку-йимитирского языка успешно осваивают английские слова left и right, и более того — привыкнув, что «белые люди не разбираются в сторонах света», они могут в разговоре на английском описать место как «справа от аэропорта», хотя в этом контексте англоговорящие использовали бы географические направления, а не относительные.
Эти примеры подтверждают, что язык влияет на мышление, а не только отражает его: освоение нового языка заставляет думать по-новому. В середине 20 в. выдвигалась гипотеза о «лингвистическом детерминизме» — что человек неспособен понять то, что неспособен выразить его язык; что люди «оказываются в плену конкретного языка, ставшего средством выражения в их обществе». Современные исследователи отвергают эту гипотезу, и даже клеймят её «расистской».
Вместо этого они пришли к пониманию: «разные языки по-разному влияют на наше сознание; но разница не в том, о чём наш язык позволяет думать, а в том, о чём он обязывает думать». Соответственно, наша «неспособность различать виды снега» — такой же миф, как и сами «бесчисленные названия снега у эскимосов».
Иллюстраторка этого поста Катя Грек сегодня празднует день рождения — желаю ей оставаться такой же обалденной!
Language in Mind: достижения в изучении языка и мышления | Books Gateway
Пропустить пункт назначения Nav
Language in Mind: достижения в изучении языка и мышления
Под редакцией: Дедре Гентнер, Сьюзен Голдин-Медоу
DOI: https://doi.org/10.7551/mitpress/4117.001.0001
ISBN (электронный) : 9780262273664
Издатель: The MIT Press
Опубликовано: 2003
Скачать файл цитирования:
- Рис (Зотеро)
- Менеджер ссылок
- EasyBib
- Подставки для книг
- Менделей
- Бумаги
- КонецПримечание
- РефВоркс
- БибТекс
Авторы
Благодарности
I: Введение
Куда Уорф
II: Заявления о позиции
1: Языки и представления
3: Ключ к социальному познанию
III: Язык как линза
4: Пол, синтаксис и семантика
5: Говорить или думать об объектах и действиях
6: Влияние пространственного языка на пространственное представление
7: Язык и мышление онлайн
-
IV: Языки как набор инструментов
8: Почему мы такие умные
9: Помогает ли язык думать животным?
10: Что делает нас умными?
11: Концептуальные и лингвистические факторы в индуктивной проекции
12: Язык для размышлений
V: Язык как средство создания категорий
14: Переоценка лингвистической относительности
15: Взаимодействие языкового типа и референтного типа в развитии предпочтений невербальной классификации
16: Мысль перед речью
Мысль и язык — Путь человека
ЭВОЛЮЦИЯ ЯЗЫКА
Рекурсивное мышление, способность встраивать идеи в другие идеи — основа человеческого общения.
Понимание того, как развивалась эта способность, может помочь нам решить сложные проблемы, с которыми мы сталкиваемся сегодня.
Все люди рождаются со способностью говорить и мыслить рекурсивно. Но наши отдельные языки — это уникальные, адаптивные инструменты, каждый из которых формируется и модифицируется средой, в которой он развивался. Язык, с которым мы родились, и то, как мы на нем пишем, влияет на то, как мы воспринимаем время в пространстве и как запоминаем события.
Символические творения периода верхнего палеолита, которыми мы восхищаемся на стенах пещер, олицетворяли собой новую способность выражать переживания и идеи вне себя в двухмерном искусстве. Эта новая способность привела бы к созданию нашей сложной письменной и числовой систем, а также к развитию многочисленных записей внешней памяти и культурных продуктов, которые сегодня широко распространены в мире.
Мышление, размер мозга и физиология — эволюционная петля обратной связи
Эти преобразования потребовали ускорения развития мозга, которое, по мнению Мерлина Дональда и других, можно объяснить «пластичностью» мозга — его способностью к функциональной адаптации. Это качество позволило развитию мозга идти со скоростью, намного превышающей относительно медленный темп генетической эволюции.
Переход от речи к внешним символам вполне мог вызвать петлю обратной связи, в которой развитие самого языка стимулировало биологические изменения, и эти изменения еще больше изменили нашу биологию. Исследование, проведенное антропологом Джоном Хоуксом, пришло к выводу, что за последние 5 000–10 000 лет, когда сельское хозяйство могло поддерживать все более крупные сообщества, скорость эволюционных изменений в генетике человека была более чем в 100 раз быстрее, чем раньше. И быстрее всего эволюционировали гены, связанные с развитием мозга.
Бонобо демонстрируют способность предвидеть будущее и читать мысли.
Благодаря работе Сью Сэвидж-Рамбо и других мы знаем, что содержавшиеся в неволе обезьяны, которых научили языку жестов, могут общаться со своими дрессировщиками о прошлых событиях, планах на будущее и абстрактных идеях, а также интерпретировать изображения, наслаждаться юмором и демонстрировать другие человеческие умственные способности.
Содержащиеся в неволе гориллы могут приобретать новые способы мышления в процессе изучения языка жестов, но маловероятно, что они развились исключительно благодаря обучению. Как мы видели, обезьяны жестикулируют намеренно; бонобо и шимпанзе в некоторой степени умеют предвидеть будущее и умеют читать мысли даже в дикой природе. В этих обстоятельствах мысль предшествует ее выражению. Языковые способности обезьян вполне могут быть протоязыком, изначально общим для наших предков, — предшественником наших собственных способностей.
Однако более чем вероятно, что только люди могут помнить бесчисленные эпизоды из прошлого, строить многочисленные планы и постоянно предсказывать будущие ситуации.
Как мы знаем из любимых развлечений и, конечно же, из сплетен, нас особенно интересует жизнь других. Нам нужно связаться.
Существует различие между тем, о чем люди могут думать, и тем, что они могут сообщать. Вопрос в том, насколько эти два вида деятельности влияют друг на друга? Люди рождаются со способностью говорить. В младенчестве мы думаем и понимаем вещи о нашем физическом мире, прежде чем сможем понять определенные слова, и задолго до того, как сможем их произнести.
Наш мозг стал больше, когда мы развили способность выражать мысли о прошлом и будущем посредством мимесиса, и из этого развилась наша уникальная способность к сложному рекурсивному мышлению. Рекурсия — это наша способность внедрять идеи в идеи. В «Рекурсивный разум: истоки человеческого языка, мышления и цивилизации » психолог Майкл Корбаллис говорит, что способность мыслить рекурсивно является основной характеристикой, отличающей человеческий разум от разума других животных.
Язык как адаптивный инструмент
По мере того, как наша физиология продолжала меняться, мы научились воспроизводить самые разные звуки, что позволило нам развить речь и создать языки наших сообществ.
Так же, как крики шимпанзе о своих любимых фруктовых деревьях возникли в ответ на экологическую сложность леса Тай в Кот-д’Ивуаре в Западной Африке, человеческие языки также являются уникальными адаптивными инструментами, каждый из которых сформирован и изменен культурой, в которой такое случается.
Майкл Корбаллис утверждает, что это рекурсивная природа нашей памяти (наша способность помнить множество прошлых событий и представлять возможные будущие) в сочетании с нашей способностью оценивать то, что находится в уме других людей (их мысли, эмоции, намерения). или желания) — что и послужило основанием для этого прыжка.
Рекурсия позволила людям понять гораздо более сложные вещи и оценить взаимосвязь идей, событий и людей. Необходимость делиться рекурсивными идеями стимулировала нашу потребность в языковой рекурсии: встраивать структуры в структуры, чтобы генерировать такие предложения, как «Фрэнк, у которого есть прилавок на рынке, — фермер, женатый на моей подруге Мелани, женщине, которая познакомила нас с Беннет как раз перед тем, как ты встретил Альберта, когда мы были в Ньюарке на прошлой неделе за ужином в Café Rouge.
Рекурсия позволила нам больше общаться друг с другом, передавать информацию и стать рассказчиками.
Исследования и работа Дэниела Эверетта с пираха, племенем охотников-собирателей бразильской Амазонии, представляют собой хороший пример того, как культура ограничивает язык. Для пираха важен непосредственный опыт: они говорят только о том, что слышат, видят или делают выводы. Хотя они верят и «видят» духов, которые могут принимать форму животных или людей, или видимых, осязаемых вещей в окружающей среде, у них нет представления о высшем духе или боге. Они не говорят о далеком прошлом, поэтому у них нет мифа о творении. Неудивительно, что в их языке нет ни прошедшего, ни будущего времени, как нет и рекурсии в его грамматике, хотя они выражают рекурсию в своих рассказах.
Системы счета и понимание чисел, по-видимому, произошли от лингвистической рекурсии. У пираха нет дискретных чисел, и только три дают представление о количестве: hoi , «небольшой размер или количество», hoi , «несколько больший размер или количество», и baágiso , что может означать либо «собираться вместе», либо «куча».
Пираха не считают, они ничего не просят определенного количества, вероятно, потому, что никогда не чувствовали необходимости.
Профессор мозга и когнитивных наук Массачусетского технологического института Эдвард Гибсон и его команда пришли к выводу, что: «все люди обладают рядом основных числовых способностей (которые, вероятно, присущи и многим другим видам). Но как обучение, так и использование способности запоминать точные количества, превышающие три или четыре, по-видимому, в решающей степени зависят от вербальных механизмов. Таким образом, языки, которые содержат рекурсивные списки счетов, позволяют их носителям превзойти основные числовые возможности».
Австралийские аборигены, гуугу йимитирр, используют исключительно стороны света, даже в ограниченных ситуациях, когда мы использовали бы телесно-центрированные направления. Например, если они хотели, чтобы кто-то отодвинулся в сторону, они могли сказать: «отойди немного на юг». Если они оставили что-то в своем доме, они могли сказать: «Я оставил это на северном краю западного стола».
Или они могут предупредить человека, чтобы он «следил за той большой дырой к северу от вашего западного подножия». Как следствие их языка, у них чрезвычайно хорошо развит внутренний компас, который мы обычно ассоциируем только с такими животными, как перелетные птицы или муравьи, чьи уникальные физические характеристики позволяют это делать.
Левое, правое и будущее
Язык, с которым мы родились, и то, как мы пишем, влияет на то, как мы воспринимаем время в пространстве. Говорящие по-английски, как правило, видят прошлое слева, а будущее справа, тогда как у носителей арабского и иврита обычно наблюдается обратная ситуация.
Структура нашего языка влияет на то, как мы запоминаем события. Например, носители испанского и японского языков описывают случайное событие иначе, чем события, связанные с преднамеренным действием. Если Салли случайно разбила вазу, мы все равно скажем: «Салли разбила вазу», тогда как они сказали бы «ваза разбилась сама» или «ваза разбилась».
Лера Бородицкая, доцент кафедры когнитивных наук Калифорнийского университета в Сан-Диего, и ее коллеги обнаружили, что «Люди, говорящие по-испански и по-японски, с меньшей вероятностью описывали несчастные случаи, чем носители английского языка, и, соответственно, они хуже запоминали, кто это делал, чем носители английского языка».
Ты мне нравишься больше на испанском языке
Исследования говорящих на двух языках привели к поразительным выводам. То, как мы относимся к кому-то, нравится он нам или нет, зависит от языка, на котором нам задают вопрос. В исследовании, проведенном Олудамини Огуннаике и его коллегами из Гарварда, а также в другом, проведенном Шаем Данзигером и его коллегами из Университета Бен-Гуриона в Негеве в Израиле, изучались арабо-французские билингвы в Марокко, испано-английские билингвы в США и арабо-ивритские билингвы. в Израиле. В каждом случае они проверяли неявные предубеждения участников, выраженные при разговоре на каждом языке. Опять же, по словам Бородицкого, сообщившего об этом: «Удивительно, но исследователи обнаружили большие сдвиги в этих непроизвольных, автоматических предубеждениях у билингвов в зависимости от языка, на котором они тестировались.
Билингвы, говорящие на арабском и иврите, продемонстрировали более положительное имплицитное отношение к евреям при тестировании на иврите, чем при тестировании на арабском».
Из этих и других исследований Бородицкий и его коллеги подтвердили, что язык может изменить то, как мы думаем, а то, как мы думаем, формирует язык. «Это двунаправленный цикл, и на самом деле я думаю, что тот факт, что эти две вещи могут влиять друг на друга и могут существовать во взаимном цикле влияния, позволяет людям так быстро создавать сложные знания и быть такими гибкими и гибкими в как мы думаем о мире». Она отмечает, что в мире говорят примерно на 7000 языков, каждый из которых включает в себя все идеи, познавательные инструменты и предрасположенности определенной культуры, и говорит: «это великое разнообразие является реальным свидетельством гибкости и изобретательности человеческий разум. Это лежит в основе того, что делает нас людьми».
Это наше желание соединиться с другими и с нашим местом в мире, которое было и остается движущей силой языков человечества и нашей самой важной и жизненной потребностью.
UCTVSeminars
Носители разных языков думают по-разному? Изменяет ли изучение новых языков ваше мышление? Думают ли билингвы по-разному, когда говорят на разных языках? Формирует ли язык наше мышление только тогда, когда мы говорим, или он формирует наши модели внимания и познания в более широком смысле?
Смотреть: В отличие от людей, шимпанзе не любят сотрудничать
Даниэль Вентон,
ПроводнойШимпанзе предпочитают работать в одиночку, если партнер не может помочь им получить больше еды. Для людей сотрудничество само по себе является наградой, что, вероятно, является фактором эволюции нашего языка.
Избранные книги
Мыслить масштабно Как эволюция социальной жизни сформировала человеческий разумРобин Данбар, Клайв Гэмбл и Джон Гоулетт
9 0004 Три лидера в области эволюционной нейробиологии и антропологии исследуют, как взаимодействие между когнитивными и социальными аспектами нашего поведения и нашей потребностью в общении сформировало нашу эволюцию.