Язык и мышление языкознание кратко: ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ • Большая российская энциклопедия

ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ • Большая российская энциклопедия

Авторы: А. С. Мельничук

ЯЗЫ́К И МЫШЛЕ́НИЕ, два не­раз­рыв­но свя­зан­ных ви­да об­ще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, от­ли­чаю­щих­ся друг от дру­га по сво­ей сущ­но­сти и спе­ци­фи­че­ским при­зна­кам. Мыш­ле­ние – выс­шая фор­ма ак­тив­но­го от­ра­же­ния объ­ек­тив­ной ре­аль­но­сти, це­ле­на­прав­лен­ное, опо­сред­ст­во­ван­ное и обоб­щён­ное по­зна­ние су­щест­вен­ных свя­зей и от­но­ше­ний пред­ме­тов и яв­ле­ний. Язык – зна­ко­вая (в сво­ей ис­ход­ной фор­ме зву­ко­вая) дея­тель­ность, обес­пе­чи­ваю­щая ма­те­ри­аль­ное оформ­ле­ние мыс­лей и об­мен ин­фор­ма­ци­ей ме­ж­ду чле­на­ми об­ще­ст­ва.

Вы­яс­не­ние кон­крет­но­го ха­рак­те­ра свя­зи ме­ж­ду Я. и м. – од­на из центр. про­блем тео­ре­тич. язы­ко­зна­ния и фи­ло­со­фии язы­ка. В ре­ше­нии этой про­бле­мы об­на­ру­жи­ва­лись глу­бо­кие рас­хо­ж­де­ния – от пря­мо­го ото­жде­ст­в­ле­ния Я. и м. (Ф. Шлей­ер­махер, И. Г. Га­ман) или их чрез­мер­но­го сбли­же­ния с пре­уве­ли­че­ни­ем ро­ли язы­ка (К.  В. фон Гум­больдт, Л. Ле­ви-Брюль; би­хе­вио­ризм, не­огум­больд­ти­ан­ст­во, нео­по­зи­ти­визм) до от­ри­ца­ния не­по­средств. свя­зи ме­ж­ду ни­ми (Ф. Э. Бе­не­ке) или, ча­ще, иг­но­ри­ро­ва­ния мыш­ле­ния в ме­то­ди­ке лин­гвис­тич. ис­сле­до­ва­ния (лин­гвис­тич. фор­ма­лизм, де­ск­рип­ти­визм).

Язык яв­ля­ет­ся не­по­средств. ма­те­ри­аль­ной опо­рой толь­ко сло­вес­но-ло­гич. мыш­ле­ния (в от­ли­чие от его прак­ти­че­ски-дей­ст­вен­но­го и на­гляд­но-об­раз­но­го ви­дов). Как про­цесс об­ще­ния ме­ж­ду чле­на­ми об­ще­ст­ва язы­ко­вая дея­тель­ность лишь в не­зна­чит. час­ти слу­ча­ев (напр., при мыш­ле­нии вслух в рас­чё­те на вос­при­ятие слу­ша­те­лей) сов­па­да­ет с про­цес­сом мыш­ле­ния, обыч­но же вы­ра­жа­ет­ся уже сфор­ми­ро­ван­ная мысль.

Сло­вес­но-ло­гич. вид мыш­ле­ния обес­пе­чи­ва­ет­ся дву­мя спе­ци­фич. осо­бен­но­стя­ми язы­ка: ес­те­ст­вен­но не мо­ти­ви­ро­ван­ным, ус­лов­ным ха­рак­те­ром ис­то­ри­че­ски ус­та­но­вив­шей­ся свя­зи слов как зна­ко­вых еди­ниц с обо­зна­чае­мы­ми сущ­но­стя­ми и чле­не­ни­ем ре­че­во­го по­то­ка на от­но­си­тель­но ог­ра­ни­чен­ные по объ­ё­му, фор­маль­но раз­ме­жё­ван­ные и внут­рен­не ор­га­ни­зо­ван­ные от­рез­ки – пред­ло­же­ния. Сло­ва, в от­ли­чие от на­гляд­ных пси­хич. об­ра­зов пред­ме­тов и яв­ле­ний, не об­на­ру­жи­ва­ют, за ис­клю­че­ни­ем зву­ко­под­ра­жа­ний, ни­ка­ких сходств с чув­ст­вен­но вос­при­ни­мае­мы­ми осо­бен­но­стя­ми обо­зна­чае­мых объ­ек­тов, что по­зво­ля­ет соз­да­вать на ос­но­ве слов и ас­со­ции­ро­вать с ни­ми не толь­ко обоб­щён­ные пред­став­ле­ния о пред­ме­тах, но и по­ня­тия лю­бой сте­пе­ни аб­ст­ракт­но­сти. Пред­ло­же­ния, ис­то­ри­че­ски вос­хо­дя­щие к эле­мен­тар­ным вы­ска­зы­ва­ни­ям, обу­сло­ви­ли вы­де­ле­ние в по­то­ке мыш­ле­ния отд. еди­ниц, ус­лов­но под­во­ди­мых в ло­ги­ке и пси­хо­ло­гии под разл. ви­ды су­ж­де­ний и умо­за­клю­че­ний. Од­на­ко пря­мо­го со­от­вет­ст­вия ме­ж­ду еди­ни­ца­ми мыш­ле­ния и со­от­но­си­тель­ны­ми с ни­ми еди­ни­ца­ми язы­ка нет: в од­ном и том же язы­ке од­на мысль или её ком­по­нен­ты (по­ня­тия и пред­став­ле­ния) мо­гут быть оформ­ле­ны раз­ны­ми пред­ло­же­ния­ми, сло­ва­ми или сло­во­со­че­та­ния­ми, а од­ни и те же сло­ва мо­гут быть ис­поль­зо­ва­ны для оформ­ле­ния раз­ных по­ня­тий и пред­став­ле­ний. Кро­ме то­го, слу­жеб­ные сло­ва, ука­за­тель­ные и т. п. сло­ва во­об­ще не мо­гут обо­зна­чать по­ня­тий или пред­став­ле­ний, а, напр., по­бу­дит., во­про­сит. и по­доб­ные пред­ло­же­ния рас­счи­та­ны толь­ко на вы­ра­же­ние во­ле­изъ­яв­ле­ний и субъ­ек­тив­но­го от­но­ше­ния го­во­ря­щих к к.-л. фак­там. Мно­го­ве­ко­вой про­цесс оформ­ле­ния и вы­ра­же­ния мыс­лей по­сред­ст­вом язы­ка обу­сло­вил раз­ви­тие в грам­ма­тич. строе язы­ков ря­да фор­маль­ных ка­те­го­рий, час­тич­но со­от­но­си­тель­ных с не­ко­то­ры­ми ка­те­го­рия­ми мыш­ле­ния; напр., под­ле­жа­щее, ска­зуе­мое, до­пол­не­ние и оп­ре­де­ле­ние при­бли­жён­но со­от­вет­ст­ву­ют смы­сло­вым ка­те­го­ри­ям субъ­ек­та, пре­ди­ка­та, объ­ек­та и ат­ри­бу­та; фор­маль­ные ка­те­го­рии су­ще­ст­ви­тель­но­го, гла­го­ла, при­ла­га­тель­но­го, чис­ли­тель­но­го и грам­ма­тич. ка­те­го­рия чис­ла при­бли­жён­но со­от­вет­ст­ву­ют смы­сло­вым ка­те­го­ри­ям пред­ме­та или яв­ле­ния, про­цес­са (в т. ч. дей­ст­вия или со­стоя­ния), ка­че­ст­ва и ко­ли­че­ст­ва; фор­маль­ные ка­те­го­рии сою­зов, пред­ло­гов, па­де­жей и грам­ма­тич. вре­мён при­бли­жён­но со­от­вет­ст­ву­ют смы­сло­вым ка­те­го­ри­ям свя­зи, от­но­ше­ния, вре­ме­ни и т. д. Об­щие ка­те­го­рии мыш­ле­ния сфор­ми­ро­ва­лись как пря­мой ре­зуль­тат раз­ви­тия са­мо­го мыш­ле­ния, а фор­маль­ные ка­те­го­рии язы­ка – как ре­зуль­тат не кон­тро­ли­руе­мо­го мыш­ле­ни­ем дли­тель­но­го сти­хий­но­го про­цес­са обоб­ще­ния язы­ко­вых форм, ис­поль­зо­вав­ших­ся для об­ра­зо­ва­ния и вы­ра­же­ния мыс­лей. Вме­сте с тем в грам­ма­тич. строе язы­ков раз­ви­ва­ют­ся обя­за­тель­ные для оп­ре­де­лён­ных час­тей ре­чи и кон­ст­рук­ций пред­ло­же­ния фор­маль­ные ка­те­го­рии, не имею­щие к.-л. со­от­вет­ст­вия ка­те­го­ри­ям мыш­ле­ния или со­от­вет­ст­вую­щие к.-л. фа­куль­та­тив­ным его ка­те­го­ри­ям (ка­те­го­рия грам­ма­тич. ро­да, оп­ре­де­лён­но­сти-не­оп­ре­де­лён­но­сти ка­те­го­рия, ка­те­го­рия ви­да гла­го­ла и др.). Др. ка­те­го­рии (напр., ка­те­го­рия мо­даль­но­сти) от­ра­жа­ют субъ­ек­тив­ное от­но­ше­ние го­во­ря­ще­го к со­дер­жа­нию вы­ска­зы­ва­ния. Тре­тьи (напр., ка­те­го­рия ли­ца) обо­зна­ча­ют ти­пич­ные ус­ло­вия уст­но­го язы­ко­во­го об­ще­ния и ха­рак­те­ри­зу­ют язык не со сто­ро­ны его мыс­ли­тель­ной, а со сто­ро­ны ком­му­ни­ка­тив­ной функ­ции. Грам­ма­тич. се­ман­ти­ка та­ких ка­те­го­рий (ро­да, ви­да и т. п.) го­во­ря­щи­ми не осоз­на­ёт­ся и в кон­крет­ное со­дер­жа­ние мыс­ли прак­ти­че­ски не вклю­ча­ет­ся. Ес­ли ме­ж­ду се­ман­ти­кой грам­ма­тич. ка­те­го­рии и кон­крет­ным со­дер­жа­ни­ем оформ­ляе­мой мыс­ли воз­ни­ка­ет про­ти­во­ре­чие (напр., при не­со­от­вет­ст­вии грам­ма­тич. под­ле­жа­ще­го субъ­ек­ту мыс­ли), в язы­ке изы­ски­ва­ют­ся др. сред­ст­ва для аде­к­ват­ной пе­ре­да­чи со­от­вет­ст­вую­ще­го ком­по­нен­та со­дер­жа­ния (напр., ин­то­на­ция). По­это­му свой­ст­вен­ные разл. язы­кам се­ман­тич. осо­бен­но­сти грам­ма­ти­че­ских ка­те­го­рий не вно­сят су­щест­вен­ных межъ­я­зы­ко­вых раз­ли­чий в со­дер­жа­ние оформ­ляе­мых при их по­мо­щи мыс­лей об од­них и тех же объ­ек­тив­ных сущ­но­стях.

Язык и мышление — Языкознание

ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ —два неразрывно связанных вида общественной деятельности, отличающихся друг от друга по своей сущности и специфическим признакам. «Мышление — высшая форма активного отражения объективной реальности, целенаправленное, опосредствованное и обобщенное познание существенных связей и отношений предметов и явлений. Оно осуществляется в разл. формах и структурах (понятиях, категориях, теориях), в к-рых закреплен и обобщен познават. и социально-ист. опыт человечества» («Филос. энциклопедич. словарь», 1983). Процессы мышления проявляются в трех осн. видах, выступающих в сложном взаимодействии,— практически-действенном, наглядно-образном и словесно-логическом. «Орудием мышления является язык, а также др. системы знаков (как абстрактных, напр. математических, так и конкретно-образных, напр. язык искусства)» (там же). Язык—это знаковая (в своей исходной форме звуковая) деятельность, обеспечивающая материальное оформление мыслей и обмен информацией между членами общества. Мышление, за исключением его практически-действенного’ вида, имеет психическую, идеальную природу, между тем как язык — это явление по своей первичной природе физическое, материальное.
Выяснение степени и конкретного характера связи между Я. и м. составляет одну из центр, проблем теоретич. яз-зна-ния и философии языка с самого начала их развития. В решении этой проблемы обнаруживаются глубокие расхождения — от прямого отождествления Я. и м. (Ф. Э. Д. Шлейермахер, И. Г. Га-ман) или их чрезмерного сближения с преувеличением роли языка (В. фон Гумбольдт, Л. Леви-Брюль, бихевиоризм, неогумбольдтианство, неопозитивизм) до отрицания непосредственной связи между ними (Ф. Э. Бенеке) или, чаще, игнорирования мышления в методике линг-вистич. исследования (лингвистич. формализм, дескриптивизм).
Диалектич. материализм рассматривает взаимоотношение Я. и м. как диалектич. единство. Язык является непо-средств. материальной опорой мышления только в его словесно-логич. виде. Как процесс общения между членами общества языковая деятельность лишь в незначит, части случаев (напр. , при мышлении вслух в расчете на восприятие слушателей) совпадает с процессом мышления, обычно же, когда язык выступает именно как «непосредственная действительность мысли» (К. Маркс), выражается, как правило, уже сформированная мысль (в т. ч. и как результат практически-действенного или наглядно-образного мышления).
Словесно-логич. вид мышления обеспечивается двумя специфич. особенностями языка: естественно не мотивированным, условным характером исторически установившейся связи слов как знаковых единиц с обозначаемыми сущностями и членением речевого потока на относительно ограниченные по объему, формально размежеванные и внутренне организованные отрезки — предложения. Слова, в отличие от наглядных психич. образов предметов и явлений, не обнаруживают, за исключением звукоподражаний,   никаких  сходств с естественными, чувственно воспринимаемыми особенностями обозначаемых объектов, что позволяет создавать на основе слов и ассоциировать с ними не только обобщенные представления о предметах, но и понятия любой степени обобщенности и абстрактности. Предложения, исторически восходящие к элементарным высказываниям, обусловили выделение в потоке мышления отд. относительно отграниченных друг от друга единиц, условно подводимых в логике и психологии под разл. виды суждений и умозаключений. Однако прямого соответствия между единицами мышления и соотносительными с ними единицами языка нет: в одном и том же языке одна мысль или ее компоненты — понятия и представления — могут быть оформлены разными предложениями, словами или словосочетаниями, а одни и те же слова могут быть использованы для оформления разных понятий и представлений. Кроме того, служебные, указат. и т. п. слова вообще не могут обозначать понятий или представлений, а, напр., побудит., вопросит, и подобные предложения рассчитаны только на выражение волеизъявлений и субъективного отношения говорящих к к.-л. фактам. Многовековой процесс оформления и выражения мыслей посредством языка обусловил развитие в грамматич. строе языков ряда формальных категорий, частично соотносительных с иек-рыми общими категориями мышления, напр. подлежащее, сказуемое, дополнение и определение приближенно соответствуют смысловым категориям субъекта, предиката (в разных их поииманиях), объекта и атрибута; формальные категории имени существительного, глагола, прилагательного, числительного и грамматич. категории числа приближенно соответствуют смысловым категориям предмета или явления, процесса (в т. ч. действия или состояния), качества и кол-ва; формальные категории союзов, предлогов, падежей и грамматич. времен приближенно соответствуют смысловым категориям связи, отношения, времени и т. д. Категории, имеющие свое основание в одних и тех же свойствах действительности, формировались в мышлении и языке неодинаково: общие категории мышления — прямой результат развития самого мышления, а формальные категории языка — результат не контролируемого мышлением длит, процесса стихийного обобщения языковых форм, использовавшихся для образования и выражения мыслей. Вместе с тем в грамматич. строе языков развиваются обязательные для определ. частей речи и конструкций предложения формальные категории, не имеющие никакого соответствия категориям мышления или соответствующие к.-л. факультативным его категориям. Напр., категории грамматич. рода, определенности/неопределенности, вида глагола возникают в результате обусловленного системным характером языка распространения на все слова определ. части речи формальных признаков, свойственных в истории языка лишь отд. словам и не всегда актуальных для мышления. Др. категории, как, напр., категория модальности, отражают субъективное отношение говорящего к содержанию высказывания, третьи, как, напр., категория лица, обозначают типичные условия устного языкового общения и характеризуют язык не со стороны его мыслительной, а со стороны коммуникативной функции. Грамматич. семантика таких категорий (рода, вида и т. п.) говорящими не осознается и в конкретное содержание
мысли практически не включается. Если между семантикой грамматич. категории и требующим выражения конкретным содержанием оформляемой мысли возникает противоречие (напр. , при несоответствии грамматич. подлежащего субъекту мысли), в языке изыскиваются др. средства для адекватной передачи соотв. компонента содержания (напр., интонация). Поэтому свойственные разл. языкам семантич. особенности грамматич. категорий никогда ие вносят существенных межъязыковых различий в содержание оформляемых при их помощи мыслей об одних и тех же объективных сущностях.
В ходе ист. развития языка и мышления характер их взаимодействия не оставался неизменным. На начальных этапах развития общества язык, развивавшийся в первую очередь как средство общения, вместе с тем включался в процессы мышления, дополняя два первоначальных его вида — практически-действенный и наглядно-образный — новым, качественно высшим видом словесно-логич. мышления и тем самым активно стимулируя развитие мышления вообще. Развитие письменности усилило воздействие языка иа мышление и на саму интенсивность языкового общения, значительно увеличило возможности языка как средства оформления мысли. В целом же по мере ист. развития мышления во всех его видах постепенно усиливается его воздействие на язык, сказывающееся гл. обр. в расширении значений слов, в количеств, росте лексич. и фразеологич. состава языка, отражающем обогащение понятийного аппарата мышления, и в уточнении и дифференциации синтаксич. средств выражения   смысловых   отношений.

1. Язык и мышление.

Будучи орудием общения, язык является орудием обмена мыслями. Поэтому возникает вопрос о соотношении языка и мышления. Есть две точки зрения по этому вопросу:

1. что язык оторван от мышления;

2. язык отождествляется с мышлением.

Мышление развивается гораздо быстрее, чем язык. Но мышление не может обойтись без языка, равно как и язык без мышления невозможен. Язык выражает наши мысли и обеспечивает возможность постоянного обмена мыслями между людьми, но язык непосредственно участвует и в формировании мысли. Ведь когда мы думаем, мы используем те или иные представления слова, в частности речедвигательные. Специалисты с помощью приборов установили, что всем людям свойственно в процессе думанья использовать зачаточные движения органов речи. Таким образом, мысли и рождаются на базе языка и закрепляются в нем.

Однако языкознание говорит о единстве языка и мышления, но одновременно отрицает их отождествление.

1. Язык — материален, мышление – идеально, хотя и зависимо от своего материального источника.

2. Язык и мышление имеют разное строение. Все единицы языка составляют материальную сторону языка, поэтому воспринимаются органами чувств. Материальную сторону языка образуют фонемы и морфемы, которые являются наименьшими единицами языка, обладающими значениями. Составной частью мысли является понятие, суждение, умозаключение. Структура мысли и языка не всегда совпадает. Одно предложение может выражать различные значения. Возьмем, например, предложение:

«Инженер завтра утром уезжает в Москву». В зависимости от постановки логического ударения будет изменяться и значение.

3. Язык и мышление имеют различные назначения. Цель мышления – получение новых знаний, а цель языка – оформить мысли, закрепить знания и передать их.

Иногда, кажется, что мысли возникают сами по себе, но опыты показали, что при возникновении мысли у человека намечаются движения артикуляционных органов. Интересна в этой связи теория Сеппер-Уорф, в основе которой лежит тезис, что мышление человека определяется тем языком, на котором он говорит и выйти за эти рамки нельзя, ведь все представления человека об окружающем мире даны ему языком.

Есть другая гипотеза, согласно которой мышление определяется окружающим материальным миром. Определяющая роль, таким образом, принадлежит окружающему миру. Однако не исключается и активность человеческой мысли. Человек моделирует окружающий внешний мир, то есть отражает своей психикой. Это восприятие находит отражение в языке.

Лекция 3. Теории происхождения языка План лекции:

1. Звукоподражательная теория

2. Теория эмоционального происхождения языка и теория междометий

3. Теория трудовых выкриков

4. Теория социального договора

5. Человеческое происхождение языка

6. Трудовая теория Энгельса

7. Первоначальная человеческая речь.

8. Проблема праязыка

9. Образование языков

Люди давно задумывались над вопросом о происхождении языка. Со времен античности сложилось много теорий происхождения человеческой речи. Познакомимся с основными из них.

1. Звукоподражательная теория

Сторонники этой теории Демокрит, Платон полагали, что слова возникли из стремления «безъязычного человека» к подражанию звукам окружающего его мира – рёву зверей, шуму ветра, крику птиц и т.

д. Основанием для таких взглядов являлось то, что во всех языках есть звукоподражательные слова (ономатопеи), как в русском языке слова: ку-ку, гав-гав, дзинь-дзинь и т.п. Но, во-первых, таких слов очень мало. Во-вторых «звукоподражать» можно только звучащему, а в природе есть и «безгласые» — камни, дома, солнце и т.п. В-третьих, для того, чтобы звукоподражать нужно иметь развитый речевой аппарат, чем первобытный человек не мог владеть.

Принципы звукоподражательной теории попытался обосновать в конце 17 начале 18 века Лейбниц (1646-1716). Великий немецкий мыслитель рассуждал так: существуют языки производные, поздние, и существует язык первичный, «корневой», из которого образовывались все последующие производные язык. По мысли Лейбница, звукоподражание имело место прежде всего в корневом языке и лишь в той мере, в какой «производные языки» развивали дальше основы корневого языка, они развивали вместе с тем и принципы звукоподражания. В той же мере, в какой производные языки отходили от корневого языка, их словопроизводство оказывалось всё менее «естественно звукоподражательным» и всё более символическим.

Лейбниц также приписывал некоторым звукам связь с качеством. Правда, он считал, что один и тот же звук может быть связан сразу с несколькими качествами. Так, звук l, по Лейбницу, может выражать нечто мягкое (leben жить , lieben любить, liegen лежать), и нечто совсем другое, например, в словах lion (лев) lynx (рысь), loup(волк) звук l отнюдь не означает нечто нежное. Здесь, может быть, обнаруживается связь с каким-либо другим качеством, а именно со скоростью, с бегом (Lauf).

Принимая звукоподражание как принцип происхождения языка, как принцип, на основании которого возник «дар речи» у человека, Лейбниц отвергает значение этого принципа для последующего развития языка. Недостатком звукоподражательной теории можно назвать следующий: сторонники этой теории рассматривают язык не как общественное, а как естественное (природное) явление.

Язык и мышление сочинение рассуждение

Содержание

1. «Язык и мышление»
2. Язык и мышление
3. Заключение
4. Сочинение Язык и мышление
5. Язык и мышление
6. Язык и мышление. doc
7. Язык и мышление
8. Язык и речь
9. Мышление
10. Взаимосвязь языка и мышления
11. Общность языка и мышления
12. Философия нетождественности языка и мышления
13. Видео

«Язык и мышление»

Вопрос о связи языка и мышления решен уже давно. Эта связь бесспорна. Язык как таковой возник очень давно. Много тысяч лет назад люди приспособили свой артикуляционный аппарат для общения, для передачи информации друг другу. Как именно все это начиналось, нам сейчас неизвестно, но точно известно, что в языке отражаются представления народа об окружающей его природе (в общем смысле этого слова), его картина мира. Люди воспринимают какой-то предмет, пропускают его через свое сознание и дают ему то или иное название. Например, слыша слово шарик, мы представляем себе нечто круглое и мягкое. С одной стороны, это языковые стереотипы, передаваемые из поколения в поколение, с другой – наше восприятие мира.

Прежде чем что-то сказать, мы думаем, перерабатываем информацию в голове, размышляем по этому поводу. Если рассматривать язык как речь, то у связи речи и мышления существуют совершенно определенные, биологические доказательства, а именно: лобные части нашего мозга отвечают за процессы мышления и говорения, и для того чтобы человек произнес какую-то фразу, из мозга должны поступить сигналы по первичным рецепторам.

Еще одно доказательство связи языка и мышления – это возникновение новых слов. Язык – структура подвижная и постоянно меняющаяся. Но все эти процессы невозможны без их осмысления. Большое количество новых слов появляется в периоды катаклизмов, особенно политических, когда меняется картина мира людей. Например, если заглянуть в российскую историю, то можно увидеть, что в период после революции, во время становления новой государственности из обихода уходило множество слов, но еще большее количество приходило, их придумывали как отражение всего нового, что появилось в жизни людей. А началось все с изменением в человеческом сознании.

Все великие ораторы, начиная с античной древности, были великими мыслителями. Это были люди, которые создавали нормативный литературный язык. У этих людей было философское мышление, поэтому мы до сих пор пользуемся их трудами. Литературные, культурные и научные теории и определения, созданные ими тогда, актуальны в наши дни и являются основой для современных наук.

Не только язык является отражением мышления людей, но и наоборот. Например, люди, изучающие иностранные языки, мысля, думают, ведут какие-то внутренние диалоги только на родном языке, потому что только он может полностью представить их картину мира. Вот почему нельзя овладеть иностранным языком в совершенстве (имеется в виду овладение не только лексикой, но и интонацией и паузами, присущими конкретному языку).

Язык народа – это, пожалуй, самая великая часть его культуры, зеркальное отображение его менталитета. Например, русские люди любят длинные, витиеватые изречения, у англичан вы никогда не найдете длинных многосоставных слов, а немецкий язык, наоборот, насыщен ими. О некоторых языках, как частях культуры определенного народа, сложились некоторые представления вроде того, что на английском нужно вести деловые переговоры, на французском говорить с женщинами о любви, а на немецком – с лошадьми о своих мыслях. Нельзя не согласиться, что в этом есть доля истины.

Источник

Язык и мышление

Предмет:	Филология
Тип работы:	Эссе
Язык:	Русский
Дата добавления:	14.04.2019

Если вам тяжело разобраться в данной теме напишите мне в whatsapp разберём вашу тему, согласуем сроки и я вам помогу!

По этой ссылке вы сможете узнать как правильно написать эссе по филологии:

Посмотрите похожие темы возможно они вам могут быть полезны:

Введение:

Мысль тесно связана с языком и речью, эта связь очень сложна.

Язык и мысль образуют единство, которое включает в себя два основных аспекта:

Помимо чувственного восприятия, другие не имеют доступа к мыслям. Язык участвует не только в выражении мысли, но и в ее формировании. Невозможно противопоставить «чистое» иноязычное мышление и его «вербализацию», то есть его последующее выражение в языке.

В то же время язык и мышление не одно и то же. Каждый аспект организованного ими единства относительно независим и имеет свои специфические законы функционирования и развития. Таким образом, характер отношений между языком и мышлением в процессе познания и общения может варьироваться в зависимости от типа мышления, цели умственной деятельности и т. д. Следовательно, между языком и мышлением существует определенная разница.

Во-первых, отношения между мышлением и языком, когда люди отражают мир, не могут быть выражены в форме простого соответствия между ментальными и языковыми структурами.

Особенно четко это проявляется в выражении мысли на разных языках. Мышление осуществляется в общих для всех людей формах, а естественные языки довольно сильно различаются.

Во-вторых, существуют различия в структуре языка и мышления. Основными единицами мышления являются понятия, суждения и выводы. Компоненты языка включают фонемы, морфемы, лексемы, предложения (речь) и аллофоны (звуки).

В-третьих, мышление отражает объективный мир в идеальном образе с различной глубиной и детализацией, постепенно приближаясь к более полному спектру объектов и их определенности, понимая суть. Язык подкрепляет полученные знания, подчеркивает и подчеркивает то, что ранее было сделано мыслью. Кроме того, он делает это с помощью своих собственных инструментов, специально разработанных для этого, так что достигается правильное воспроизведение свойств объективной реальности в форме языка.

В-четвертых, язык развивается под влиянием объективной деятельности и социокультурных традиций, а мышление связано с мастерством концептуальных приемов и законов логики, познавательных способностей субъектов. Язык и мысль являются такими противоречивыми единствами и взаимодействуют. Мышление, с другой стороны, влияет на язык.

Это делается следующим образом:

С другой стороны, язык влияет на мышление в следующих областях:

Проблема взаимоотношений языка и мышления давно решена. Тысячи лет назад люди приспосабились разговаривать и с помощью языка передавать информацию друг другу.

Мы не знаем точно, как это началось, но ясно, что язык отражает мысли людей о природе (общем значении слов), картинах мира. Люди воспринимают объекты, пропускают их через сознание и дают им то или иное имя. Например, слушая слово мяч,

Прежде чем что-то сказать, мы думаем, обрабатываем информацию в наших головах и думаем об этом. Когда мы рассматриваем язык как речь, связь между речью и мышлением имеет очень четкие биологические доказательства. Другими словами, лобная часть мозга отвечает за процесс мышления и разговора, и для того, чтобы человек испустил фразу, он должен послать сигнал от мозга первичному рецептору.

Все великие ораторы с древних времен были великими мыслителями. Это были люди, которые создали нормативный литературный язык. Мы до сих пор используем их работу, потому что у этих людей было философское мышление.

Литературные, культурные и научные теории и определения, которые они создали, в настоящее время актуальны и составляют основу современной науки.

Язык не только отражает мышление людей, и наоборот. Например, те, кто изучает иностранный язык, думают, думают и ведут внутренний диалог только на своем родном языке, потому что только он может полностью представить картины мира. Вот почему невозможно полностью выучить иностранный язык (то есть выучить не только лексику, но и интонации и позы, характерные для конкретного языка).

Вероятно, язык народа является самой большой частью культуры и зеркальным отражением ее духовности. Например, русские любят длинные и великолепные пословицы и никогда не находят длинных составных слов в английском, но в нем их полно. О некоторых языках, как частях культуры определенного народа, сложились некоторые представления вроде того, что на английском нужно вести деловые переговоры, на французском говорить с женщинами о любви, а на немецком – с лошадьми о своих мыслях.

Заключение

В заключение можно сделать следующие выводы о выполненной работе. Гипотеза Сепира-Уорфа была первой гипотезой о влиянии языка на мышление и впоследствии подвергалась жесткой критике со стороны коллег. Согласно этой гипотезе, грамматика каждого языка является метафизическим воплощением.

Таким образом, многие люди под влиянием более сильных этнических групп также были затронуты их языком. С расширением английского языка (США), который стал универсальным средством общения, появляется странный гибрид французского и английского языков, гибрид языков, таких как фланг и французский. Что касается познания, мышления и культуры, мы смогли выполнить все задачи введения.

Присылайте задания в любое время дня и ночи в whatsapp.

Официальный сайт Брильёновой Натальи Валерьевны преподавателя кафедры информатики и электроники Екатеринбургского государственного института.

Все авторские права на размещённые материалы сохранены за правообладателями этих материалов. Любое коммерческое и/или иное использование кроме предварительного ознакомления материалов сайта natalibrilenova.ru запрещено. Публикация и распространение размещённых материалов не преследует за собой коммерческой и/или любой другой выгоды.

Источник

Сочинение Язык и мышление

Одной из наиболее существенных проблем, является проблема отношения
языка и мышления. Этот момент рассматривается языкознанием в тесном
взаимодействии с психологией. Психолингвистика или менталингвистика —
раздел общего языкознания, который изучает взаимоотношение языка и
мышления. Теория языковых значений, связь языка и мышления являются
важнейшим аспектом лингвистических знаний.

В рамках психологии мышление как высшая форма психической деятельности
изучается на протяжении многих веков. При этом всякий раз, когда говорят о
природе языка, обязательно вовлекают в сферу рассуждений и феномен языка.
Поэтому, в языкознании проблематика соотнесения языка и мышления составляет
наряду с происхождением языка «вечную проблему» (7, 68).

Мышление — это активный процесс отражения объективной действительности
в формах представлений, понятий, суждений, умозаключений. Мышление является
частью сознания, т. е. всего процесса отображения действительности нервно-
мозговой системой человека. Т. о. Будучи связанным с понятийными аспектами
именно мышление ответственно за осмысливание, переработку и трансформацию
языкового знака в то, что он означает — в понятие.

Мышление главным образом оперирует понятиями как логическими
значениями языковых знаков. Строго говоря, проблема значения слова связана
не только с мышлением но и к сознанием. Ведь кроме логических значений
языковых знаков существуют также эмоциональные и эстетические. А семантика
языка это как раз и есть сочетания всех значений (5, 71).

Можно выделить четыре основных гипотезы о соотношении мышления и
языка.

Гипотеза I. Язык есть мышление. Подразумевается, что эти понятия
тождественны, хотя удобнее говорить о их синонимичности: ибо ничто не есть
язык, только язык есть язык. Но это была бы тавтологическая характеристика.
Все же по этой формуле не может быть языка без мышления и мышления без
языка. Говорение (речевая деятельность0 приравнивается к озвученному
мышлению, невыраженное мышление — к внутреннему говорению.

А. Шлейхер заявлял: «Язык есть мышление в звуке, как и наоборот,
мышление есть беззвучная речь». «Без речи, — писал И. М. Сеченов, —
элементы чувствительного мышления, лишенные образа и формы, не имели бы
возможности фиксироваться в сознании: она и придает им объективность, род
реальности (конечно фиктивной), и составляет поэтому основное условие
мышления нечувственными образами».

Отвергая такое мнение, критики утверждают, что, во-первых, возможно
говорение без мышления. Во-вторых, часто для уже готовых мыслей подыскивают
слова, а иногда так и не находят. В практике говорения имеются также
примеры ложных высказываний (при правильных мыслях).

Гипотеза II. Язык есть мышление, но мышление не есть язык. В первой
гипотезе возможна была перестановка элементов равенства без ущерба для
этого равенства (язык есть мышление, мышление есть язык). Согласно данной
гипотезе говорение и мышление не одно и то же, а разные стороны одного
процесса. Язык и интеллект развиваются в тесной связи, но ни один из них не
является результатом другого.

Мы можем мыслить без языка, но мы не можем говорить (осмысленно) без
мышления. Речевая деятельность, по мнению Г. П. Мельникова, меняет
состояние сознания, но это изменение может протекать и без участия языковых
знаков, например, под воздействием сигналов, получаемых от органов зрения,
осязания и т. п. «Следовательно, речевая деятельность всегда сопровождается
мыслительными процессами, но мышление может протекать независимо от
языковых процессов. Именно поэтому одно и то же понятийное содержание может
быть выражено различными языковыми средствами».

Гипотеза III. Язык не есть мышление, но мышление есть язык. Согласно
этому тезису, все, что высказано и реализовано в чувственно воспринимаемых
структурах (звукоряды, графические знаки и т. п. ), никак не может быть
приравнено к мышлению и элементов такого не содержит.

Источник

Язык и мышление

Автор работы: Пользователь скрыл имя, 20 Января 2014 в 15:26, реферат

Краткое описание

Язык и мышление два неразрывно связанных вида общественной деятельности, отличающиеся друг от друга по своей сущности и специфическим признакам. Язык является необходимым условием возникновения мышления, формой его существования и способом функционирования. В процессе развития человеческого сообщества и его культуры мышление и язык складываются в единый речемыслительный комплекс, выступающий основанием большинства культурных образований и коммуникативной реальности. Кроме того, мышление является такой стороной общественной деятельности человека, которая сама по себе недоступна непосредственному восприятию.

Содержание

Введение 3
1. Определение и функции языка 4
2. Определение мышления 6
3. Связь языка и мышления 9
4. Гипотезы о соотношении мышления и языка 11
Заключение 13
Список использованной литературы 14

Прикрепленные файлы: 1 файл

Язык и мышление.doc

1. Определение и функции языка 4

2. Определение мышления 6

3. Связь языка и мышления 9

4. Гипотезы о соотношении мышления и языка 11

Список использованной литературы 14

Так же как и мышление, язык составляет какую-то сторону общественной деятельности человека и не может быть отделен от ряда других сторон этой деятельности, в частности от мышления и процессов общения: определенные звуки, письменные знаки и движения могут быть и являются знаками языка лишь тогда, когда в них выражены определенные мысли и они служат целям взаимного общения. Так же как и мышление, язык не может быть реально отделен от других сторон общественной деятельности человека, но в то же время в отличие от мышления язык представляет собой нечто доступное непосредственному восприятию.

Работа состоит из введения, четырех параграфов, заключения и списка использованной литературы.

1. Определение и функции языка

Язык и мышление неразрывно связаны между собой, это ни у кого не вызывает сомнения. Язык является необходимым условием возникновения мышления, формой его существования и способом функционирования. В процессе развития человеческого сообщества и его культуры мышление и язык складываются в единый речемыслительный комплекс, выступающий основанием большинства культурных образований и коммуникативной реальности.

Мышление главным образом оперирует понятиями как логическими значениями языковых знаков. Строго говоря, проблема значения слова связана не только с мышлением, но и с сознанием. Ведь кроме логических значений языковых знаков существуют также эмоциональные и эстетические.

В силу этого язык позволяет выражать самые разные мысли, описывать чувства и переживания людей, формулировать математические теоремы и т.д.

Язык может быть устным и письменным, он возникает в человеческом сообществе, выполняя важнейшие функции:

— выражения мысли или сознания;

— хранения и передачи информации;

— средства общения или коммуникативную.

У высших животных имеются зачатки звуковой сигнализации. Куры издают несколько десятков звуков, выражающих чувство опасности, подзывающих цыплят, сигналящих о наличии или отсутствии пищи. У таких высокоразвитых млекопитающих, как дельфины, имеются уже сотни звуковых сигналов, что дает основание ученым полагать наличие языка в их коммуникации, и если это так, то нужно будет признать, что существует особая «дельфинья цивилизация». По мнению физиолога И.П.Павлова, сигнализация животных основана на ощущениях и элементарных представлениях, названных им первой сигнальной системой. Она ограничена в объеме передаваемой информации, любая сигнализация животных может выразить столько единиц информации, сколько в ней есть сигналов. Любой человеческий язык может передать и выразить неограниченное количество информации и разнообразных знаний.

2. Определение мышления

Венцом эволюционного и исторического развития познавательных процессов человека является его способность мыслить. Благодаря понятийному мышлению человек беспредельно раздвинул границы своего бытия, очерченные возможностями познавательных процессов более «низкого» уровня – ощущения, восприятия, представления. Чувственные образы, создаваемые с помощью этих процессов, обладая качеством надежной достоверности, то есть высокой степени соответствия объектам и ситуациям реального мира, дают возможность вовремя реагировать на происходящие изменения и эффективно строить свое поведение в ответ на эти наличные, непосредственно воспринимаемые события. Придавая движениям определенное направление в пространстве, и регулируя их силу и скорость, чувственные образы в то же время, будучи жестко «привязанными» к объекту, его форме, свойствам, местоположению и скорости его продвижения, создают и определенные ограничения в познании окружающего мира. В этих образах окружающий мир предстает, так сказать, в нетронутом виде. Для того, чтобы проникнуть в суть вещей и явлений, понять скрытые от непосредственного взора связи и отношения внутри них и между ними, необходимо активно в них вмешаться, произвести с ними некие физические или мысленные манипуляции, в результате которых эти скрытые связи и отношения становятся явными. Такое постижение этих связей раздвигает границы наличной ситуации не только в том смысле, что мы знаем, что воспринимаемые здесь и сейчас объекты и события являются лишь ничтожной частью всего сущего в безграничном пространстве и времени; но и в том, что мы своим умственным взором можем «увидеть» то, что не дано невооруженному мыслью глазу, уху, обонянию и т.д. С помощью мышления человек познает окружающий мир во всем многообразии, свойствах и отношениях.

Мышление является предметом исследования многих дисциплин: философии, в рамках которой исследуются общие отношения меду мышлением и материей; социологии, где изучается зависимость мышления от социальной структуры общества и процесса его развития; логики, которая исследует закономерные связи между такими основными формами мышления, как понятие, суждение и умозаключение; физиологии и других наук. Реально совершающееся мышление может быть, и часто бывает, неправильным с точки зрения формальной логики. Оно может определяться субъективными пристрастиями, быть непоследовательным, свернутым, в процессе его осуществления могут допускаться логические ошибки, но именно это живое, обусловленное собственно психологическими факторами мышления и интересует психологов. При изучении мышления конкретных людей в конкретных обстоятельствах были получены очень важные факты.

В частности, было обнаружено, что с точки зрения достижения конечного результата, «ошибка»- понятие, весьма относительное, так как именно «ошибка» может выполнять очень важную подготовительную функцию при решении задач. Если логика изучает отношения между готовыми, уже сформированными понятиями, то психологию интересует также сам по себе процесс формирования понятий, при котором может происходить, например, приписывание вещам отсутствующих у них свойств. Кроме того, психологию интересуют не только развитые формы мышления, основанные на оперировании понятиями, но и более простые его формы. Основной тезис о взаимосвязи психических явлений реализуется в исследовании влияния на мышление других психических процессов, состояний и свойств личности, таких как эмоции, установки, характер, личностные особенности.

Под мышлением мы понимаем нечто, происходящее где-то «внутри», в психической сфере, и то психическое «нечто» влияет на поведение человека таким образом, что оно приобретает нешаблонный, нестандартный, неповторяющийся характер. Когда мы наблюдаем однообразное поведение, слышим давно известные истины, знаем, что человек слепо верит во что-то, мы говорим, что здесь нет и намека на мысль. Приспособительная изменчивость поведения животных в некоторых ситуациях также побуждает нас предполагать наличие в нем разумной основы.

Приспособление к окружающей среде может осуществляться двумя принципиально различными путями:

а) путем выполнения автоматизированных, жестко запрограммированных действий, не зависящих от меняющихся обстоятельств;

б) путем выработки в данных, конкретных ситуациях новых индивидуальных форм поведения, учитывающих изменившиеся условия.

В связи с тем, что никакая заранее подготовленная (врожденная) программа поведения не может полностью соответствовать изменяющимся условиям среды, любое поведение, основанное на психическом отражении, можно считать разумным, то есть целесообразным, где разумное означает индивидуально-изменчивое и приспособленное к конкретным обстоятельствам (О. К. Тихомиров). В более узком смысле, под разумным понимают нахождение отходных путей и использование орудий. Даже у животных всякое поведение представляет собой сплав врожденных и индивидуально-изменчивых форм поведения.

Спецификой отражения на уровне мышления является отражение именно отношений между объектами и признаками внутри них, оно требуется, в том числе и для осуществления обобщений.

Источник

Язык и мышление

Невозможно представить жизнь без мышления и речи, но мало кто задумывается, что собой представляет каждое из этих понятий. Какую роль играет язык? Какова функция мышления? Что первично, а что является производной? Соотношение языка и мышления волновало великие умы человечества сотни лет назад, и сейчас является темой, которая интересует многих психологов, философов, лингвистов и других ученых. Давайте разберемся, какова взаимосвязь между мышлением и языком. Одна из наших программ, «Когнитивистика», научит вас разным способам мышления. Вы будете смотреть на ситуации шире и находить нестандартные решения задач.

Язык и речь

Язык и речь являются, хоть и близкими понятиями, но не идентичными, и следует их различать.

Язык – это сложная знаковая система, которая служит средством хранения и передачи информации. Язык является специфическим социальным средством коммуникации, единым для всех представителей конкретного общества и постоянной переменной для взятого периода времени.

Большинство ученых выделяют следующие функции языка:

Речь – это непосредственно процесс общения, проявление языка в различных видах речевой деятельности: говорении, слушании, чтении и письме. Речь – это язык в действии. Если язык – постоянная переменная, то речь каждого человека индивидуальна и меняется в зависимости от особенностей личности, образованности, контекста, ситуации, настроения и т.д. Язык един для отдельной группы людей, а речь – индивидуальна и неповторима.

Лингвист Роман Якобсон выделяет следующие функции речи:

Можно сделать вывод, что язык и речь – две стороны одной медали, где язык – орудие, а речь – деятельность человека по использованию языкового кода. Так что теперь давайте разберем, что понимается под понятием «мышление» и какие виды мышления выделяют ученые.

Мышление

Чтобы иметь более полную картину, для начала давайте определим, что такое сознание.

Сознание – это высший уровень отражения окружающей действительности, присущий только человеку, который выражается в субъективном переживании событий внешнего и внутреннего мира, формировании отчета об этих событиях и ответной реакции.

В свою очередь, мышление – это способность человека фиксировать мир в понятиях и делать на их основе выводы в форме суждений и умозаключений. Это целенаправленное логическое рассуждение, иногда о вещах совершенно абстрактных, не имеющих непосредственного отношения к человеку, к его состоянию здесь и сейчас. Мышление является главным компонентом сознания.

Принято выделять следующие виды мышления:

Проблему взаимосвязи языка и мышления в психологии можно представить двумя полюсами: на одном – отождествление этих понятий, их слияние воедино, на другом – их отделение, независимость друг от друга. Но мышление и язык представляют собой сложную структуру, которую нельзя разделить или приравнять. Находясь в противоречивом единстве, язык и мышление влияют друг на друга и не могут существовать раздельно.

Взаимосвязь языка и мышления

Дискуссионность проблемы обусловлена как сложностью и двойственностью природы мышления и языка, так и недостаточностью наших знаний об этих понятиях. Существуют различные теории и взгляды на этот счет. Вот некоторые из них.

Выдающийся лингвист 20 века Эмиль Бенвенист говорил: «Неверно думать, что язык – это одежда мыслей. Одежду можно снять, слова же – неотъемлемая часть мысли. Следовательно, вопрос о том, может ли мышление протекать без языка или обойти его, словно какую-то помеху, оказывается лишенным смысла».

Советский психолог Лев Семенович Выготский говорил, что слово также относится к речи, как и к мышлению. Оно представляет собой мельчайшую частицу, которая содержит в самом простом виде основные свойства, присущие речевому мышлению в целом. Слово – это не название отдельного предмета, а его обобщенная характеристика, целый комплекс понятий, т.е. слово является одновременно и процессом мышления, и средством общения, поэтому оно входит в состав речи. Лев Семенович полагал, что именно значение слова является тем связующим звеном, которое называют речевым мышлением.

Ноам Хомский – американский лингвист и философ проблеме взаимосвязи языка и мышления в своих работах уделял основное внимание. Он предположил, что язык является такой же способностью человека, как зрительная и слуховая сенсорная система, система кровообращения и др. Приравняв языковую способность к другим модулям мозга, он тем самым обосновал ее врожденный характер.

Уиллард Куайн – американский философ, логик и математик, напротив, считает опыт единственно возможной связью человека с внешним миром – предметы воздействуют на наши органы чувств, которые затем оформляют полученную информацию и посылают сигналы в мозг. По его мнению, познание окружающей действительности, так же, как и научение языку, происходит по схеме «стимул – реакция – подкрепление». Таким образом, каждое используемое нами слово – это результат целенаправленного воздействия социального мира на индивида.

Как видите, в вопросе взаимосвязи языка и мышления мнения философов, лингвистов и психологов расходятся, но можно выделить некоторые принципы, с которыми согласится большинство ученых.

Общность языка и мышления

Язык и мышление представляют собой единство, основанное на двух ключевых аспектах:

Рассуждения о связи этих двух понятий строятся на основе философии развития мышления. Язык обеспечивает мыслям человека реальное существование, доступное другим людям. В то же время он не только позволяет выражать мысль, но и формирует ее, что говорит об их тесной связи. Вместе с тем язык и мысль не равнозначны. Каждая составляющая развивается и функционирует по своим особым правилам и является относительно самостоятельной. Так, в зависимости от вида мышления, целей мыслительной деятельности и т.д. характер взаимоотношений языка и мышления в процессе общения и познания может варьироваться, и тогда мы можем наблюдать отличительные особенности этих двух систем.

Философия нетождественности языка и мышления

Язык и мышление представляют собой две отдельные системы, наполненные собственным содержанием и существующие по своим самостоятельным законам развития и функционирования. Исходя из этого, выделяют следующие отличия этих систем:

Итак, очевидно, что мышление и речь не являются синонимами или взаимозаменяемыми понятиями. Они образуют тесную, неразрывную связь, в которой речь является инструментом мышления каждого из нас. Когда вы проговариваете свою точку зрения, доносите свою мысль до окружающих в словесной форме, вы улучшаете свою мыслительную деятельность, занимаетесь ее совершенствованием. Поэтому когда вам сложно что-то объяснить человеку, но вы стараетесь найти нужные слова и правильно сформулировать мысль, знайте, что в этот момент вы развиваете речевые навыки, а соответственно улучшаете свое собственное мышление.

Всегда есть выбор: развиваться или нет, поэтому давайте стремиться вверх, а не катиться вниз. Больше читайте, изучайте свой родной язык, старайтесь говорить правильно и красиво. Вы явно станете более интересным собеседником, но гораздо важнее, что таким образом вы будете развивать свое мышление, а соответственно себя.

Источник

Видео

Сочинение-рассуждение. Как написать сочинение-рассуждение?

Русский язык 5 класс (Урок№58 — Рассуждение. Сочинение-рассуждение.)

Введение в языкознание. Лекция 12. Язык и мышление

Чем русский язык отличается от западных. Дмитрий Петров

Как связаны язык и мышление

ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ

Как написать сочинение-рассуждение (на любую тему)

Приемы написания сочинения рассуждения

Связь языка и мышления | Лекции по лингвистике – лингвист Светлана Бурлак | Научпоп

Русский язык 6 класс (Урок№80 — Рассуждение.)

ЛИНГВИСТИКА ОНЛАЙН — Серебренников. Общее языкознание, продолжение (часть 30)

« Предыдущая часть

…) функции языка или речи: эстетическая, этическая (выражение определен­ного отношения к собеседнику), магическо-мифическая и логико-алетическая (выражение мировоззрения). Р. Якобсон [110] вы­деляет следующие функции соответственно шести компонентам ак­та речи (отправитель, адресат, контекст, код, контакт, сообще­ние): эмотивная (выражение чувств и воли говорящего), конативная  (направленность на модальность речи), референтная (обозна­чение предметов внешнего мира), метаязыковая, фатическая (ус­тановление контакта) и поэтическая. Эти и другие классифика­ции имеют, однако, прежде всего узко лингвистическую ценность, позволяя охарактеризовать с функциональной стороны виды речи, различные по своей формальной организации. Лишь отдельные элементы этих классификаций связаны с психологической харак­теристикой высказывания. В частности, психологической специ­фикой обладают речь поэтическая (о чем говорил еще в конце XIX в. Д. Н. Овсянико-Куликовский), магическая и особенно речь, соответствующая метаязыковой функции языка. Гораздо существеннее с психологической стороны произведенное К. Бюлером [95, 149] выделение симпрактической и симфизической речи (Male и Marken). Симпрактическая речь — это речь, вплетен­ная в неречевую ситуацию; симфизическая — речь, выступающая как признак вещи [42, гл. 1].

Далее необходимо очень кратко остановиться на различных коммуникативных типах предложений. Это понятие объективно связано с идеей «коммуникации» (см. выше) и соответствует раз­личным типам коммуникаций. Одну из наиболее четких классифи­каций в этом плане можно найти у В. А. Богородицкого [7, гл. XIII], выделявшего «предложения, изображающие факт», «пред­ложения, определяющие подлежащее относительно его родового понятия», и «предложения, определяющие подлежащее относи­тельно качества». В последнее время в этом направлении работает Г. А. Золотова [25].

Что касается необязательности порождения каждой лингви­стической структуры только одним способом, то здесь нам прихо­дится сказать то же, что несколько ранее мы говорили по поводу соперничающих теорий восприятия речи. По-видимому, в зави­симости от внешних факторов (таких, как бульшая или меньшая ситуативная и контекстуальная обусловленность, возможность или невозможность последовательного перебора вариантов и т. д.<363> порождение может идти разными путями, что и обеспечивает воз­можность в равной степени убедительного экспериментального подтверждения различных моделей. Как известно, сейчас имеются данные, подтверждающие как модель НС, так и трансформацион­ную модель.

Наши знания о втором этапе порождения гораздо более опре­деленны, чем знания о первом, но отнюдь не окончательны. Обоб­щая все, что сейчас известно по этому поводу, можно представить себе то, что происходит на этом этапе, примерно в следующем виде.

Предположим, что мы уже имеем готовую программу выска­зывания, закодированную в субъективном коде. Далее происхо­дит перекодирование первого элемента программы (это, по-види­мому, эквивалент субъекта действия) в объективный языковый код и развертывание его по правилам НС вплоть до порожде­ния первого слова (или, если это слово уже хранится в памяти, до приписывания ему синтаксической характеристики). Синтакси­ческие и семантические характеристики этого слова «записывают­ся» в кратковременную (непосредственную) память. Затем, опира­ясь на эти признаки, мы прогнозируем (предсказываем) появление очередных элементов сообщения на какой-то отрезок вперед; видимо, таким отрезком является синтагма. Конечно, всегда воз­можны несколько вариантов такого прогноза; чтобы выбрать из них один, мы сопоставляем последовательно появляющиеся вари­анты с имеющейся у нас программой и с другой наличной инфор­мацией о высказывании. В результате сопоставления мы получаем какой-то определенный вариант прогноза и начинаем его осуще­ствлять, подбирая к найденной синтаксической модели соот­ветствующие семантические и синтаксические признаки конкрет­ных слов, т. е. давая этой модели конкретное семантическое и грамматическое наполнение.

Впрочем, в результате сопоставления прогнозов с программой может оказаться, что ни один из вариантов прогноза не годится. Тогда можно пойти по двум путям. Или произвести кардинальную перестройку прогнозируемого высказывания, осуществив, напри­мер, трансформацию. Или исправить явно неадекватную програм­му высказывания, не трогая прогнозируемых его вариантов. Оба пути можно проследить в различных психолингвистических экс­периментах.

По мнению некоторых авторов (например, Л. Долежала, а из сторонников модели Хомского-Миллера — Дж. Каца, П. Циффа и др.), между этапом грамматического порождения и этапом воплощения речи в звуковой форме лежит еще один этап. Долежал помещает здесь «стилистический фильтр», а трансформационисты — семантический компонент порождения, вступающий в действие уже после того, как сработал компонент грамматичес­кий. С другой стороны, некоторые психологи и лингвисты (Клиф<364>тон, например) допускают, как это делаем мы, одновременность операций над синтаксической и семантической структурами, т. е. одновременную ориентацию на синтаксические и семантические «маркеры». С точки зрения экономности механизма порождения второй вариант представляется более заманчивым. В этом случае правила порядка слов включаются в общую систему грамматичес­кого порождения.

Наконец, последний этап — это реализация порождающего ме­ханизма в звучащей речи, исследованная лучше всего и частично затронутая нами выше.

Как видно из всего сказанного в этой главе, мы еще очень мало знаем о структуре и функционировании механизмов порождения речи. Большей частью мы оперируем здесь не с твердыми данны­ми эксперимента, а с неподтвержденными или частично подтверж­денными гипотезами, нередко не поддающимися складыванию в единую модель. Этим обусловливается сравнительно слабая значимость психолингвистических изысканий для собственно лин­гвистических исследований.

Однако потенциального значения их для лингвистики нельзя недооценивать. Ведь в сущности единственным для лингвиста пу­тем к тому, чтобы из множества возможных описаний языка вы­брать наиболее адекватный, является обращение к тем коррелятам, которые данное описание имеет (или не имеет) в реальном акте речи, в реальной речевой деятельности. Описание языка «в себе и для себя», не «увязанное» ни с психологией, ни с социологией речевой деятельности,на современной ступени развития науки едва ли воз­можно. Именно поэтому в общем языкознании последних лет так часто и так интенсивно обсуждаются проблемы, казалось бы, нелингвистические или, по крайней мере, не только лингвистиче­ские — проблема знаковости, проблема универсалий и т. д.

Лингвистика — замечает ли это она сама или нет — перерас­тает свои традиционные границы.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. О. С. Ахманова. О психолингвистике. М., 1957.
2. А. Г. Баиндурашвили. Некоторые экспериментальные данные о психологической природе наименования. «Труды Тбилисского Гос. ун-та», 1966, т. 124.
3. Б. В. Беляев. Очерки по психологии обучения иностранным языкам. Изд. 2. М., 1965.
4. Н. А. Бернштейн. О построении движений. М., 1947.
5. Н. А. Бернштейн. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., 1966.
6. Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.
7. В. А. Богородицкий. Общий курс русской грамматики. Изд. 5. М. — Л., 1935.<365>
8. И. А. Бодуэи де Куртенэ. Избранные труды по общему язы­кознанию, т. 2, М., 1963.
9. Л. В. Бондарко, Л. Р. Зиндер. Дифференциальные признаки фонем и их физические характеристики. «XVIII Международный психо­логический конгресс. Москва, 1966. Симпозиум 23. Модели восприятия речи». Л., 1966.
10. А. А. Брудный. К проблеме семантических состояний. — В сб.: «Сознание и действительность». Фрунзе, 1964.
11. А. Валлон. От действия к мысли. М., 1956.
12. Ж. Вандриес. Язык. Лингвистическое введение в историю. М., 1937.
13. И. Ф. Вардуль. Об актуальном синтаксисе. В сб.: «Тезисы докла­дов и сообщений на научной дискуссии по проблеме «Язык и мышление»». М., 1965.
14. В. Н. Волошинов. Марксизм и философия языка. Л., 1929.
15. Л. С. Выготский. Избранные психологические исследования. М., 1956.
16. Л. С. Выготский. Мышление и речь. — В кн.: Л. С. Выготский. Избранные психологические исследования. М., 1956.
17. П. Я. Гальперин. Развитие исследований по формированию ум­ственных действий. — В кн.: «Психологическая наука в СССР», т. 1. М., 1959.
18. И. М. Гельфанд, B. C. Гурфинкель, М. Л. Цетлин. О тактиках управления сложными системами в связи с физиологией. — В сб.: «Био­логические аспекты кибернетики». М., 1962.
19. Л. Долежал. Вероятностный подход к теории художественного стиля. — ВЯ, 1964, №2.
20. Н. И. Жинкин. Исследование внутренней речи по методике цент­ральных речевых помех. «Изв. АПН РСФСР», 1960, вып. 113.
21. Н. И. Жинкин. Механизмы речи. М., 1958.
22. Н. И. Жинкин. Новые данные о работе двигательного речевого анализатора в его взаимодействии со слуховым. «Изв. АПН РСФСР», 1956, вып. 81.
23. Н. И. Жинкин. О кодовых переходах во внутренней речи. — ВЯ, 1964, №6.
24. В. П. Зинченко. Теоретические проблемы психологии восприятия. В сб.: «Инженерная психология». М., 1964.
25. Г. А. Золотева. О коммуникативных типах речи. М., 1965 (Руко­пись).
26. Вяч. Вс. Иванов. Теория фонологических различительных призна­ков. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 2. М., 1962.
27. Э. В. Ильенков. К истории вопроса о предмете логики как науки [статья вторая]. «Вопросы философии», 1966, №1.
28. Н. И. Конрад. О языковом существовании. «Японский лингвисти­ческий сборник». М., 1959.
29. Ю. Г. Кратин. К методике записи колебаний электрических потен­циалов речевой мускулатуры. «Журнал высшей нервной деятельности», 1955, №5.
30. К. Г. Крушельницкая. К вопросу о смысловом членении пред­ложения. — ВЯ, 1956, №5.
31. Е. С. Кубрякова. Из истории английского структурализма (Лондонская лингвистическая школа). — В кн.: «Основные направ­ления структурализма». М., 1964.
32. О. А. Лаптева. Чехословацкие работы последних лет по вопро­сам актуального членения предложения. — ВЯ, 1963, №3.
33. В. А. Лекторский. Принципы воспроизведения объекта в зна­нии. «Вопросы философии», 1967, №4.
34. А. А. Леонтьев. И. А. Бодуэн де Куртенэ и петербург­ская школа русской лингвистики. — ВЯ, 1961, №4.<366>
35. А. А. Леонтьев. Внеязыковая обусловленность речевого акта и не­которые вопросы обучения иностранным языкам. «Иностранные языки в школе», 1968, №2.
36. А. А. Леонтьев. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания. — В сб.: «Вопросы порождения речи и обу­чения языку». М., 1967.
37. А. А. Леонтьев. Возникновение и первоначальное развитие язы­ка. М., 1963.
38. А. А. Леонтьев. Психолингвистика. Л., 1967.
39. А. А. Леонтьев. Психолингвистическая значимость трансформа­ционной порождающей модели. — В кн.: «Психология грамматики». М., 1968.
40. А. А. Леонтьев. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М., 1969.
41. А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности. М., 1965.
42. А. А. Леонтьев. Язык, речь, речевая деятельность. М., 1969.
43. А. Н. Леонтьев. О механизме чувственного отражения. «Вопросы психологии», 1959, №2.
44. А. Н. Леонтьев. Проблемы развития психики. Изд. 2. М., 1965.
45. А. Н. Леонтьев. Психологические вопросы сознательности уче­ния. «Изв. АПН РСФСР», 1946, вып. 7.
46. А. Н. Леонтьев, Д. Ю. Панов. Психология человека и техниче­ский прогресс. В сб.: «Философские вопросы высшей нервной деятель­ности и психологии». М., 1963.
47. А. Р. Лурия. Высшие корковые функции человека. М., 1962.
48. А. Р. Лурия. Курс общей психологии. М., 1965 (Отпеч. множит, апп.)
49. К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956.
50. В. Матезиус. О так называемом актуальном членении предло­жения. — В кн.: «Пражский лингвистический кружок». М., 1967.
51. «Материалы Второго симпозиума по психолингвистике». М., 1968.
52. Н. А. Менчинская. Вопросы развития мышления ребенка в днев­никах русских авторов. «Уч. зап. Научно-исслед. ин-та психологии», 1941, т. II.
53. Дж. Миллер, К. Прибрам, Е. Галантер. Планы и струк­тура поведения. М., 1965.
54. И. С. Нарский. Критика неопозитивистских концепций значения.— В сб.: «Проблема значения в лингвистике и логике». М., 1963.
55. С. В. Неверов. Иноязычные слова в общественно-языковой практи­ке современной Японии. (Канд. дисс.). М., 1966.
56. Д. Н. Овсянико-Куликовский. Синтаксис русского язы­ка. Изд. 2. СПб., 1912.
57. О. В. Овчинникова. Опыт формирования звуковысотного слуха. (Автореф. канд. дисс.). М., 1960.
58. В. Оппель. Некоторые особенности овладения ребенком начатками грамоты. — В сб. : «Психология речи»., Л., 1946.
59. В. К. Орфинская. О воспитании фонологических представлений в младшем школьном возрасте. Там же.
60. К. Пала. О некоторых проблемах актуального членения. «Prague Studies in Mathematical Linguistics», I. Praha, 1966.
61. В. З. Панфилов. Грамматика и логика. М. — Л., 1963.
62. Ж. Пиаже. Психология, междисциплинарные связи и система науки. М., 1966.
63. Е. Д. Поливанов. Субъективный характер восприятия звуков речи. — В кн.: Е. Д. Поливанов. Избранные работы по общему языко­знанию. М., 1968.
64. А. А. Потебня. Из записок по русской грамматике, т. I—II. М., 1958.
65. А. П. Поцелуевский. К вопросу о древнейшем типе звуковой речи. Ашхабад, 1944.<367>
66. Психология речи. («Уч. зап. ЛГПИ им. Герцена», 1946, т. III).
67. А. Н. Раевский. Психология речи в советской психологической науке за 40 лет. Киев, 1958.
68. И. П. Раслонов. Актуальное членение и коммуникативно-синтак­сические типы повествовательных предложений в русском языке (Авто-реф. докт. дисс.). М., 1964.
69. С. Л. Рубинштейн. Бытие и сознание. М., 1958.
70. Т. В. Рябова. Виды нарушения многозначности слова при афазии. В сб.: «Теория речевой деятельности». М., 1968.
71. В. Н. Садовский. Методологические проблемы исследования объ­ектов, представляющих собой системы. — В сб.: «Социология в СССР» т. I. М., 1966.
72. «Семинар по психолингвистике». Тезисы докладов и сообщений. М., 1966.
73. В. А. Смирнов. Генетический метод построения научной теории. — В сб.: «Философские проблемы современной формальной логики». М., 1962.
74. А. Н. Соколов. Динамика и функции внутренней речи (скрытой артикуляции) в процессе мышления. «Изв. АПН РСФСР», 1960, вып. 113.
75. А. Н. Соколов. Исследования по проблеме речевых механизмов мышления. — В сб.: «Психологическая наука в СССР», т. I. М., 1959.
76. А. Н. Соколов. О речевых механизмах умственной деятельности. «Изв. АПН РСФСР», 1956, вып. 81.
77. А. Н. Соколов. Электромиографический анализ внутренней речи и проблема нейродинамики мышления. — В сб.: «Мышление и речь». М., 1963.
78. И. М. Соловьева. Языкознание и психология. «Иностранные язы­ки в школе», 1955, №2.
79. Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики. М., 1933.
80. Д. Н. Узнадзе. Психологические основы наименования. — В кн.: «Психологические исследования». М., 1966.
81. Ч. Xоккет. Грамматика для слушающего. — В сб.: «Новое в лин­гвистике», вып. 4. М., 1965.
82. М. Цвиллинг. Синхронный перевод как объект экспериментального исследования. «Тетради переводчика». М., 1966.
83. П. В. Чесноков. Основные единицы языка и мышления. Ростовна-Дону, 1966.
84. А. С. Чикобава. Введение в языкознание. Изд. 2. М., 1958.
85. Л. А. Чистович и В. А. Кожевников (ред). Речь, артикуляция и восприятие. М. — Л.,1965.
86. А. А. Шахматов. Синтаксис русского языка. Л., 1941.
87. Н. X. Швачкин. Развитие фонематического восприятия речи в ран­нем возрасте. «Изв. АПН РСФСР», 1948, вып. 13.
88. Н. X. Швачкин. Экспериментальное изучение ранних обобщений ребенка. «Изв. АПН РСФСР», 1954, вып. 54.
89. М. С. Шехтер. Об образных компонентах речевого мышления. «Докл. АПН РСФСР», 1959, №2, 3.
90. Г. П. Щедровицкий. О строении атрибутивного знания. Сооб­щение 1. «Докл. АПН РСФСР», 1958, №1.
91. Л. В. Щерба. О трояком аспекте языковых явлений и об экспери­менте в языкознании. «Изв. АН СССР», 7-я серия, 1931, №1.
92. М. D. S. Ârainе. On learning the grammatical order of words. В сб.: «Readings in the Psychology of Language». Englewood Cliffs (New Jer­sey), 1967.
93. F. Âresson. Langage et communication. — В сб.: «Traité de psychologie. VII. Langage, communication et décision». Paris, 1965.
94. D. Ârucå. Effects of context upon the intellegibility of heard speech. — В сб.: «Information Theory». London, 1956.
95. К. Âühler. Sprachtheorie. Jena, 1934.<368>
96. N. Chomsky. [Рец. на:] В. F. Skinner. Verbal behaviour. «Language», 1959, v. 35, ¹1.
97. Н. Н. Ñlark. Some structural properties of simple active and passive sentences. «Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior», 1965, v. 4, ¹4.
98. Ch. Clifton. The implications of grammar for word associations. Paper prepared for the Verbal Behavior Conference. N. Y. 1965. [отпечат. множит. апп.]
99. J. Deesе. The structure of associations in language and thought. Bal­timore, 1965.
100. P. Delattrå. Les indices acoustiques de la parole. «Phonetica». 1958, v. 2, ¹1—2.
101. Directions in psycholinguistics (Ed. by Sheldon Rosenberg), N. Y. — London, 1965.
102. Å. Fischer-Jørgensen. What can the new techniques of aco­ustics contribute to linguistics? «Proceedings of the 8-th International Congress of linguists». Oslo, 1958.
103. O. Fujimura. Bilabial stop and nasal consonants: a motion picture study and its acoustical implications. «Journal of Speech and Hearing Re­search», 1961, v. 4, ¹3.
104. R. Godel. Les sources manuscrites du «Cours de linguistique générale» de F. de Saussure. Genéve — Paris, 1957.
105. J. Í. Gråenberg. The word as a linguistic unit. — В сб.: «Psycholinguistics».  2-nd ed. Bloomington, 1965.
106. M. Halle and K. N. Stevens. Speech Recognition: A Model and a Program for Research. «IRE Transactions on Information Theory», IT-8, 1962.
107. D. Howes. Foundations of a physiological theory of human language. Paper to be presented at the Verbal Behaviour Conference. N. Y., 1965. [отпечат. множит. апп.].
108. R. Íusson. Physiologie de la phonation. Paris, 1962.
109. J. Jaffeå, S. Feldstein, L. Gasotta. A stochastic model of speaker switching in natural dialogue. Paper prepared for the Verbal Behaviour Conference. N. Y., 1965. [отпеч. множит. апп.].
110. R. Jakobson. Linguistics and Poetics. —В сб.: «Style in language». N. Y., 1960.
111. R. Jakobson. The role of phonic elements in speech perception. [Док­лад на XVIII Междунар. психологическом конгрессе, г. Москва, 1966. Отпечат. множит. апп.].
112. R. Jakobson, G. М. Fant, M. Halle. Preliminaries to speech analysis. Cambridge (Mass.), 1955.
113. R. Jakobson and M. Halle. Fundamentals of language. ‘s-Gravenhage, 1956.
114. J. Jenkins. A mediational account of grammatical phenomena. [В печати].
115. J. Jenkins. Mediated associations: paradigms and situations — В сб.: «Verbal behaviour and learning». N. Y., 1963.
116. O. Jespersen. Lehrbuch der Phonetik. 4. Aufl. Leipzig, 1926.
117. N. F. Johnson. Linguistic models and functional units of language behaviour. — В сб.: «Directions in Psycholinguistics», N. Y., 1965.
118. F. Kainz. Psychologie der Sprache. Bd. I. Stuttgart, 1941.
119. J. J. Katz and J. A. Fodor. The structure of a semantic theory. «Language», 1963, v. 39, ¹2.
120. A. Ì. Liberman. Some results of research on speech perception. «Journal of the Acoustical Society of America», 1957, v. 29.
121. F. G. Lounsbury. Transitional probability, linguistic structure and systems of habit-family hierarchies. В сб.: «Psycholinguistics». 2-nd ed. Blo­omington, 1965.<369>
122. A. R. Luria and O. S. Vinogradova. An objective investigation of the dynamics of semantic system. «British Journal of Psychology», 1959, ¹2.
123. В. Malinowski. The problem of meaning in primitive languages. — В кн.: С. К. Ogden and J. A. Richards. The meaning of meaning. London, 1960.
124. G. Miller. Some preliminaries to psycholinguistics. «American Psy­chologist», 1966, v. 20, ¹1.
125. G. Miller. The Psycholinguists. — В сб.: «Psycholinguistics». 2-nd. ed. Bloomington, 1965.
126. G. Miller, N. Chomsky. Finitary models of language users. — В сб.: «Handbook of mathematical psychology», v. II. N. Y., 1963.
127. G. Miller and K. Ojemann McKean. A chronometric study of some relations between sentences. «Quarterly Journal of experimental psycho­logy», 1964, v. 16.
128. G. Miller and D. McNeill. Psycholinguistics. — В сб.: «Handbook of social psychology». 2-nd ed. Reading (Mass.). [В печати].
129. К. L. Moll. Cinefluorographic techniques in speech research. «Journal of Speech and Hearing research», 1960, v. 3.
130. С. E. Noble. Meaningfulness and familiarity. — В сб.: «Verbal behavior and learning». N. Y., 1963.
131. Ch. E. Osgood. Hierarchies of psycholinguistic units. — В сб.: «Psy­cholinguistics» 2-nd ed. Bloomington, 1965.
132. Ch. E. Osgood. On understanding and creating sentences. «American Psgchopologist», 1963, v. 18, ¹92.
133. Ch. E. Osgood, S. Saporta, J. C. Nunnally. Evaluative Asser­tion Analysis. «Litera», 1956, v. 3.
134. Ch. E. Osgood, G. J. Suci and P. H. Tannenbaum. The mea­surement of meaning. Urbana, 1957.
135. J. Prщñha. Contextual constraints and the choice of semantic lexical units. — В сб.: «Prague studies in mathematical linguistics», I. Prague, 1966.
136. Psycholinguistics (ed. by S. Saporta). N. Y., 1961.
137. Psycholinguistics. Baltimore, 1954; 2-nd ed. Bloomington 1965.
138. S. Saporta. Relation between psychological and linguistic units. — В сб. «Psycholinguistics». 2-nd ed. Bloomington, 1965.
139. В. F. Skinner. Verbal Behavior. N. Y., 1957.
140. Т. Slama-Cazacu. Langage et contexte. ‘s-Gravenhage, 1961.
141. D. J. Slobin. Grammatical transformations and sentence compre­hension in childhood and adulthood. «Journal of Verbal Learning and Ver­bal Behavior», 1966, v. 5, ¹3.
142. Svedelius. L’analyse du langage appliquée à la langue française. Uppsala, 1897.
143. К. Taborу. Semantics, generative grammars and computers. «Lin­guistics», 1965, v. 16.
144. A. Thumb und K. Marbe. Experimentelle Untersuchungen über die psychologischen Grundlagen der sprachlichen Analogiebildung. Leip­zig, 1901.
145. О. К. Tikhomirov. [Рец.] В. F. Skinner. Verbal Behavior. «Word», 1959, v. 15, ¹2.
146. R. Titone. La psicolinguistica oggi. Zurich, 1964.
147. A. M. Treisman. Verbal cues, language and meaning in selective at­tention. «American Journal of Psychology», 1964, v. 77.
148. H. M. Trubу. Acoustico-cineradiographic analysis considerations with special reference to certain consonantal complexes. Suppl. to «Acta Radiographica»,  1959, ¹182.
149. H. Weinrich. Phonemkollisionen und phonologisches Bewußtsein «Phonetica». Suppl. ad v. 4. «Symposion Trubetzkoy» (1959).<370>

Проблема взаимосвязи языка и мышления относится к самым сложным и актуальным вопросам не только общего языкознания, но и логики, психологии, философии. Пожалуй, нет ни одного сколько-нибудь значительного труда в области этих наук на протяжении всего их развития, в котором в той или иной форме не обсуждался бы или по крайней мере не ставился бы этот воп­рос. Сложность проблемы обусловлена прежде всего сложностью и противоречивостью природы и мышления и языка. Будучи необ­ходимыми атрибутами человека, оба явления сочетают в себе соци­альное и биологическое (соответственно двойственной природе человека). С одной стороны, и язык и мышление представляют собой порождение мозга человека как homo sapiens, с другой сто­роны, язык и мышление являются социальными продуктами, по­скольку сам человек есть социальное явление. По словам К. Марк­са, «индивид есть общественное существо. Поэтому всякое про­явление его жизни — даже если оно и не выступает в непосредст­венной форме коллективного, совершаемого совместно с другими, проявления жизни, — является проявлением и утверждением об­щественной жизни» [49, 590].

В единстве социального и индивидуально-биологического про­является наиболее общая специфика и языка и мышления.

Именно этим, по-видимому, в первую очередь объясняется то трудно обозримое многообразие концепций, которые существо­вали и существуют в соответствующих науках относительно и языка, и мышления, а тем самым и соотношения между ними. При этом важно подчеркнуть обусловленность этих концепций теми или иными философскими системами, которые иногда даже неосознанно разделялись их авторами.

Решение проблемы отношения между языком и мышлением (отношения слова и мысли) «колебалось всегда и постоянно — от самых древних времен и до наших дней — между двумя крайними<371> полюсами — между отождествлением и полным слиянием мысли и слова и между их столь же метафизическим, столь же абсолют­ным, столь же полным разрывом и разъединением» [13, 5].

Отождествление языка и мышления (нужно отметить, что оно происходит далеко не всегда в явной форме) логически приводит к снятию проблемы вообще. Вопрос о связи языка и мышления объявляется псевдопроблемой и устраняется из поля зрения ис­следователя.

Полное же разъединение и противопоставление языка и мыш­ления как независимых и лишь внешне связанных явлений, рас­смотрение слова как внешнего выражения мысли, ее одеяния — «только разрубает узел, вместо того, чтобы развязать его», ибо в этом случае связь рассматривается как нечто в такой степени механическое, что возможно пренебречь ею при рассмотрении обоих соотносящихся явлений.

В настоящее время обе крайние тенденции продолжают суще­ствовать в различных вариантах. Так, различное отношение к мышлению и его связи с языком лежит в основе двух разных направлений: «менталистического», в котором отмечается стрем­ление к отождествлению языка и мышления, приписыванию язы­ку той роли в психике человека, которая принадлежит мышлению, и «механистического» (бихевиористского), которое отрывает язык от мысли, рассматривая мышление как нечто внеязыковое (экстра­лингвистическое) и исключая его из теории языка, вплоть до того, что мышление вообще объявляется фикцией [41; 103].

По-видимому, правильным подходом к данной проблеме будет тот, который исходит из очевидного факта — наличия сложной взаимосвязи между языком и мышлением. В общем виде она пред­ставляется следующим образом. Основу выражаемого в языке содержания образуют мысли. Именно через мышление, через от­ражательную деятельность человеческого мозга языковые еди­ницы могут соотноситься с предметами и явлениями объективно­го мира, без чего невозможно было бы общение между людьми при помощи языка. С другой стороны, в звуковых комплексах того или иного языка, которые выступают как материальные сигналы элементов объективного мира, отражаемых в мышлении, закрепляются результаты познания, а эти результаты служат ба­зой дальнейшего познания. Поэтому язык часто характеризуют как орудие, инструмент мышления, а взаимосвязь языка и мыш­ления как их единство.

Признание тесной связи между языком и мышлением является одним из основных положений материалистического языкозна­ния. Однако, один этот постулат еще не решает всей проблемы. Отношение между языком и мыслью (сознанием) входит в более широкую проблему, — проблему соотношения трех звеньев: язы­ка — мышления — объективной действительности, или, как ча­сто формулируют эту проблему, слова — мысли — вещи.<372>

В плане основного вопроса философии на первый план в этой триаде выступает отношение мышления (сознания) к объектив­ной действительности, чем и обусловливается в свою очередь от­ношение языка к вещи. Материалистическая концепция языка решает этот вопрос таким образом: поскольку сознание вторич­но по отношению к бытию и отражает объективную действитель­ность, то, следовательно, и в языке через мышление также отра­жается мир вещей и явлений, познанных человеком.

Именно на обоснование материалистического понимания мыш­ления — и тем самым языка — в противоположность идеалистиче­ской концепции направлены высказывания К. Маркса в «Немецкой идеологии», на которых основывается тезис о единстве языка и мышления, принятый в советском языкознании. Как известно, в этой работе К. Маркс дает критический анализ философии мла­догегельянцев, их идеалистической концепции сознания как самостоятельного феномена, «чистого», свободного от материи духа, «продуцирующего» действительные отношения между людьми, всю их деятельность1. При этом обоснование мате­риальной основы мышления идет в двух направлениях. Под­черкивается, что во-первых, мышление материализуется в язы­ке, в звуках, через которые оно дано другими людям в ощущении, что непосредственной действительностью мысли является язык2. Во-вторых, особое внимание обращается на то, что «ни мысли, ни язык не образуют сами по себе особого царства, что они — только проявления действительной жизни» [50, 449].

Таким образом, общая философская основа различных концеп­ций языка проявляется не только и не столько в том, как решается вопрос о соотношении языка и мышления, но и в том, как решается проблема отношения сознания и бытия.

Понимание связи языка и мышления как их единства, т. е. признание сложного взаимодействия между ними, еще недоста­точно характеризует ту или иную концепцию в общефилософском плане, ибо при этом самое мышление может интерпретироваться<373> идеалистически как первичное явление, определяющее бытие. Примером может служить концепция В. Гумбольдта, который всячески подчеркивает единство процесса мышления и его звуко­вого воплощения в речевой деятельности, оставаясь при этом на идеалистических философских позициях в вопросе о соотношении мысли и вещи.

С другой стороны, признание материалистической концепции отношения сознания и объективного мира как вторичного и пер­вичного, идеального и материального, может сочетаться с такой интерпретацией формулы о единстве языка и мышления, которая приводит в конечном счете к их отождествлению или же к полному отрыву друг от друга, т. е. к одной из крайностей, о которых го­ворилось выше.

Это связано с тем, что недостаточно охарактеризовать данное отношение как единство его членов, нужно определить, во-первых те общие признаки, на основании которых то или иное отношение должно квалифицироваться как единство, и, во-вторых, доказать наличие этих признаков в данном конкретном случае.

Термин «единство», применяемый без достаточного уточнения и анализа данного понятия, приводит часто к тому, что связь язы­ка и мышления, в явной или неявной форме, интерпретируется как единство формы и содержания. Язык рассматривается как форма мышления, мышление — как содержание языковых образова­ний. Отсюда следует по сути отождествление обоих феноменов, поскольку форма и содержание в своем единстве явля­ются неотъемлемыми сторонами одного и того же предмета.

Нужно отметить, что в явной форме рассмотрение отношения языка и мышления как формы и содержания встречается в послед­нее время все реже3. Все более осознается, что язык и мышле­ние — это особые очень сложные явления, каждое из которых имеет свою специфическую форму и свое специфическое содержа­ние. Задача заключается в том, чтобы исходя из общего тезиса о теснейшей взаимосвязи языка и мышления и их производности от действительности, противостоящего концепциям, отождест­вляющим язык и мышление или же рассматривающим их как не­зависимые явления, выявить формы этой взаимосвязи и механизм взаимодействия между ними.

Совершенно очевидно, что это весьма трудная задача, требую­щая совместных усилий, исследований в области различных наук: психологии, логики, гносеологии, кибернетики, языкознания, физиологии высшей нервной деятельности. Пока наука еще дале­ка от сколько-нибудь осязаемого решения ряда важнейших воп­росов, связанных с данной проблемой, сложность которой стано<374>вится тем более очевидной, чем глубже проникает исследователь­ская мысль и в область мышления, и в область языка.

Будучи единством биологического и социального, и язык и мышление имеют две стороны своего функционирования (бытия). С одной стороны, они существуют как некие статические объекты, в которых реализованы, закреплены достижения общественного познания. Это, во-первых, система языка, в которой отложи­лись в виде языковых значений наиболее общие знания о мире, во-вторых, это совокупность языковых текстов, памятников, в ко­торых на основе этих общих знаний зарегистрированы более част­ные знания из различных областей действительного мира, зафик­сированы результаты мышления многих поколений. Другая форма проявления (бытия) обоих явлений — это мыслительно-речевая деятельность человека со всеми ее сложностями и закономерно­стями.

В истории языкознания в той или иной форме всегда отмеча­лась эта двойственность онтологии языка и мышления, которая в зависимости от представляемого направления интерпретирова­лась по-разному (ср. логический и психологический аспекты в таких называемых «менталистских» теориях языка, виртуальную и актуальную сторону знака в разных вариантах у Э. Гуссерля, Ш. Балли и др., парадигматический и синтагматический аспек­ты языкового знака и, наконец, различные теории языка и речи).

Следует подчеркнуть, что при всех попытках разграничения разных форм существования языка, его двухаспектность всегда была камнем преткновения в исследовании природы языка и мыш­ления, а также причиной односторонних концепций и различного рода крайних точек зрения на их взаимодействие. С. Л. Рубинштейн так характеризует эти трудности: «Трудность решения вопроса о соотношении мышления и языка, мышления и речи свя­зана в значительной мере с тем, что при постановке ее в одних случаях имеется в виду мышление как процесс, как деятельность, в других — мысль как продукт этой деятельности; в одних слу­чаях имеется в виду язык, в других — речь. Соотношение языка и речи берется то в функциональном, то в генетическом плане, причем в первом случае имеются в виду способы функциони­рования уже сформировавшегося мышления и роль, которую при этом играет язык и речь, во втором случае вопрос заключается в том, являются ли язык и речь необходимыми условиями воз­никновения мышления в ходе исторического развития мышления у человечества или в ходе индивидуального развития у ребенка. Понятно, что если принимается во внимание главным образом од­на из сторон проблемы, а решение относится затем ко всей пробле­ме в целом без дифференциации различных ее аспектов, то решение уже в силу этого оказывается неоднозначным» [71, 102—103].<375>

АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ПРОБЛЕМЫ

Соответственно общей специфике языка и мышления связь между ними может рассматриваться в различных аспектах. Мож­но стремиться выяснить взаимодействие языка и мышления в сис­теме уже сложившегося языка, в которой закреплены результаты познавательной деятельности человека в виде неких стабильных компонентов, системы языковых значений. Назовем условно та­кой подход гносеологическим. Можно ставить задачу выявления закономерностей взаимодействия языка и мышления в процессе речевой деятельности индивидов, уже владеющих данным языком. Это психологический подход.

Этим двум аспектам, общим для которых является то, что они исходят из ситуации уже сложившихся языков, как неких стати­ческих объектов, можно противопоставить рассмотрение взаимо­связи языка и мышления в процессе их становления. Основным здесь является аспект филогенеза.

Совершенно особым аспектом представляется изучение взаимо­связи языка и мышления в процессе их развития у ребенка. Ведь в этом случае речь идет об усвоении уже существующей стати­ческой системы языка и мышления через рече-мыслительную дея­тельность при помощи взрослых, уже владеющих данными систе­мами, и путем подражания.

И наконец, особые закономерности взаимосвязи языка и мыш­ления существуют, по-видимому, при изучении второго (иностран­ного) языка. Они связаны с перекодированием мыслительной схе­мы, усвоенной вместе с родным языком. В этом и заключается сложность проблемы билингвизма (и даже полилингвизма).

Очевидно, что намеченные аспекты не могут быть представлены в чистом виде, ибо все форм

Язык и мышление, или универсальная грамматика Ноама Хомского

Рубрики : Культура, Наука, Последние статьи, Философия

---

Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными, сделав любое пожертвование: 

Donate

---

Язык — пространство для творчества, математически точная система, встроенная с рождения в наш мозг, или то и другое одновременно? Сегодня мы разбираемся, как Ноам Хомский повлиял на современное понимание языка, почему язык более сложен, чем об этом говорят разработчики искусственного интеллекта, и какие всё-таки есть недостатки у теории универсальной грамматики.

---

Справка. Ноам Хомский родился 7 декабря 1928 года в Филадельфии, штат Пенсильвания. Он известен как основоположник генеративного направления в лингвистике, философ, теоретик, политический активист. Студентом он изучал математику, лингвистику и философию. С 1962 года является профессором в Массачусетском технологическом институте и преподает там по сей день. Соотечественники называют Ноама Хомского «Американский Сократ».

---

Одной из первых, а также и широко известных работ Хомского является книга «Синтаксические структуры» (1957), в которой он изложил идею генеративной, или порождающей лингвистики.

«Конечным результатом этих исследований должна явиться теория лингвистической структуры, в которой описательные механизмы конкретных грамматик представлялись бы и изучались абстрактно, без обращения к конкретным языкам»[1].

Особенность метода Хомского заключается в том, что он представил грамматику естественного языка в виде механизма, который способен породить бесконечное число грамматически правильных предложений при наличии изначально ограниченных языковых ресурсов. Однако его целью было не только выявить математически точную грамматическую систему, но также объяснить творческое использование языка людьми и механизмы усвоения языка детьми.

Идея универсальной грамматики возникла на базе целого комплекса исследований, посвященных теме связи языка и мышления, в частности на тексте Выготского («Мышление и речь», 1934), а также основана на взглядах Декарта относительно врожденного характера мышления.

Взгляды Ноама Хомского неоднократно претерпевали изменения, но его фундаментальная посылка оставалась неизменной – способность к языку является врожденной. Однако что именно является врожденным? Ученый считает, что универсальная грамматика как общий набор синтаксических правил встроена в мозг. Таким образом, логика, согласно которой мы выстраиваем предложения, оперируем языковыми конструкциями, продиктована самой природой, биологическими особенностями нашего мозга, и это является одним из условий, согласно которым существует универсальная грамматика.

«Исследование универсальной грамматики – это исследование природы человеческих интеллектуальных способностей. Оно пытается сформулировать необходимые и достаточные условия, которым должна удовлетворять некоторая система, чтобы считаться потенциальным человеческим языком, — условия, которые не просто случайно оказались применимыми к существующим человеческим языкам, а которые коренятся в человеческой «языковой способности» и образуют, таким образом, врожденную организацию, которая устанавливает, что считать языковым опытом и какое именно знание языка возникает на основе этого опыта»[2].

Действительно ярким примером в пользу этой идеи служит наблюдение за тем, как дети научаются языку. Примерно в возрасте двух лет ребенок уже понимает речь, очевидно не имея никакой теоретической основы для этого понимания. Кроме того, любой человек с нормальным уровнем умственного развития способен использовать язык.

В то же время у многих взрослых людей возникают трудности при изучении механизмов работы биологических или физических законов, хотя эти системы устроены на порядок проще, чем лингвистическая, как утверждает ученый. Таким образом, Хомский уверен, что изучение структуры языка, а также его свободного употребления поможет понять устройство человеческого ума. Его теория была новым подходом в изучении проблемы отношений языка и мышления.

Наиболее оригинальным и действительно революционным аспектом теории языка Хомского стала его убежденность в том, что формирование языка происходит не от звуков к словам и, далее, к предложениям, а, наоборот, от абстрактных синтаксических структур к фонетике. Таким образом, генеративизм стал заниматься не изучением и описанием языка, но моделированием процесса формирования языка вообще, на самом абстрактном уровне, изолированном от привязки к какому бы то ни было конкретному языку.

Однако с точки зрения эпистемологии, теория универсальной грамматики приводит нас к признанию невозможности получения объективного знания индивидом, то есть к антиреализму. Врожденная способность к языку, если таковая и есть, обеспечивает, но и ограничивает наши познавательные возможности — в точности, как категории в теории Канта.

В связи с этим вспоминаются взгляды позднего Витгенштейна, который был убежден, что невозможно обнаружить никаких устойчивых образований в естественном языке. Его точка зрения исключает существование универсальной грамматики. Согласно позднему Витгенштейну, мы не способны на адекватное постижение реальности как таковой. Индивид обречен иметь дело с «эпистемологическим плюрализмом», суть которого раскрыта в терминах «языковые игры», «семейные сходства» и «формы жизни».

---

Читайте также «Языковые игры» Витгенштейна: путь к свободе

---

Как бы мы ни относились к практическому аспекту теории генеративной грамматики, нельзя отрицать, что ее цели актуальны, а методы решения проблем оригинальны. Теория Хомского наряду с сильными имеет и слабые стороны, но тем не менее она произвела революцию в лингвистике: произошло смещение со структуралистской парадигмы на генеративную. Генеративная лингвистика, основанная на принципе рационализма и конструктивизма, выступила с активной критикой бихевиоризма.

В свою очередь интересно проследить за аргументацией Хомского, подвергшего критике теорию языка У. Куайна, который выстраивает свою теорию, опираясь на принципы холизмаⓘХолизм — позиция в философии и науке по проблеме соотношения части и целого, исходящая из качественного своеобразия и приоритета целого по отношению к его частям., эмпиризма и бихевиоризма. Куайн трактует эмпиризм как единственно возможную связь человека с внешним миром – предметы воздействуют на наши органы чувств, которые затем оформляют полученную информацию и посылают сигналы в мозг. Данной точке зрения соответствует бихевиористский принцип познания окружающей действительности, который можно выразить в формуле «стимул – реакция – подкрепление». По мнению Куайна, научение языку происходит согласно этой схеме. Таким образом, каждое используемое нами слово — это результат целенаправленного воздействия социального мира на индивида. Принцип холизма дополняет теорию языка Куайна и утверждает, что человек запоминает не просто отдельные слова, но целые комплексы, контексты, в которых слова могут употребляться.

Хомский критикует принцип бихевиоризма и показывает его несостоятельность, указывая на творческие основы языка. Слово, употребленное в нетривиальном контексте, не вводит нас в ступор, мы по-прежнему понимаем, какой объект имеется в виду, несмотря на слово, употребленное для нас необычным образом. Язык нами используется в соответствии с заданной ситуацией. Индивид способен понимать — точно так же, как и создавать — предложения, которые ранее не слышал.

В то время как, согласно бихевиоризму, индивид усвоит лишь те слова, которые были подкреплены достаточным образом, но это исключает возможность нетривиального использования языковых конструкций. Допущение, что способность к созданию и использованию языка заложена в нас биологически, не вступает в конфликт с фактом его творческого использования, так как она не ограничена факторами извне, как, например, при бихевиоризме.

Кроме того, бихевиоризм не объясняет природу синонимии. В рамках этой концепции невозможно объяснить процесс понимания индивидом различных слов со схожим значением. Таким образом, неясно, как ограниченный набор стимулов породит неограниченное количество вариаций использования слов.

Становление генеративной лингвистики стало возможным благодаря таким предшествующим традициям изучения языка, как философская грамматика, зародившаяся в семнадцатом веке, а так же структурализм, основоположником которого считается Фердинанд де Соссюр.

По мнению Хомского,

структурализм – это плодотворная область исследования, он «показал, что в языке существуют структурные отношения, которые могут изучаться абстрактно»[3].

Многие идеи, которые нашли свое воплощение в генеративной грамматике, были взяты из структуралистской традиции. Например, методы сегментации и классификации, которыми занимался  Соссюр, немного претерпев изменения, нашли свое применение у Хомского в поверхностной структуре языка. Однако генеративная грамматика охватывает больше областей исследования, она тесно переплетена с нейрофизиологией и психологией познания.

Фундаментальная работа Хомского «Язык и мышление» (1972) состоит из трех глав, которые в свою очередь написаны по материалам лекций, прочитанных им в 1967 году в Калифорнийском университете в Беркли. В первой главе автор описывает достижения ученых прошлого относительно изучения мышления через призму природных особенностей языка. Во второй главе Хомский описывает современные достижения лингвистов относительно данной проблемы. И в третьей главе он описывает свои умозрительные прогнозы о будущих достижениях лингвистики в изучении языка и мышления.

Теория, связывающая язык, мышление и сознание (психическая триада), возникает в противовес идее создания формализованного языка, машин с искусственным интеллектом. Хомский настаивает на том, что человеческий язык и мышление устроены более сложно, чем это пытаются преподнести разработчики искусственного интеллекта. Математическая теория и социально-поведенческие науки значительно упрощают процесс усвоения языка и формирование мышления, сводя все исключительно к системе алгоритмов.

«Соответственно, нет оснований ожидать, что имеющаяся техника может обеспечить нужную глубину проникновения и понимания и дать полезные результаты; она явно не смогла этого сделать и, фактически, ощутимые затраты времени, энергии и денег на применение вычислительных машин в лингвистическом исследовании не обеспечили сколько-нибудь значительного прогресса в нашем понимании использования языка и его природы»[4].

Хомский является сторонником психологизма, он акцентирует внимание на том, что необходимо изучать психику и сознание человека. В противном случае, «это подобно тому, как если бы естественные науки должны были именоваться «науками о снятии показаний с измерительных приборов»[5].

---

Углубляемся Проблема сознания в психологии и философии: кто управляет нашими мыслями

---

В то же время Хомский критикует подход, при котором способность к языку рассматривается как эволюционирующая. Говорить о том, что способность к речи развивалась в зависимости от целей индивида, неверно, считает ученый, т. к. язык имеет слишком много функций и разнообразные формы его использования.

«Допускать эволюционное развитие «высших» стадий из «низших» имеется не больше оснований, чем допускать эволюционное развитие от дыхания к ходьбе»[6].

Например, животные, обладающие ограниченным набором знакового языка, используют коммуникацию со строго определенными целями. Шимпанзе всегда будет показывать один и тот же знак или издавать один и тот же звук при желании сообщить зафиксированную за этим действием информацию. Использование языка человеком основано на других принципах. Человеческий индивид способен сообщить один и тот же факт множеством различных способов.  Кроме того, человек может говорить, просто потому что хочет общаться, он может обманывать, шутить, использовать метафоры и прочее. В связи с этим возникает необходимость ввести термин «языковая компетенция».

«Языковая компетенция – знание языка, имеющееся у каждого нормального носителя языка», а также знание некоторых способов использования языка в процессе его употребления говорящим или слушающим [7].

Иначе говоря, область применения языка настолько сложна, что не возникает сомнений в уникальности устройства человеческого интеллекта.

---

Читайте по теме Эволюция и метафорический язык: Роберт Сапольски о нашей способности думать символами

---

Хомский признает, что он не дает неопровержимых доказательств в пользу того, что универсальная семантика имеет биологическое происхождение. Кроме того, его теория не охватывает всей совокупности фактов относительно языка и мышления. Однако он настолько уверен в верности выбранного направления для развития лингвистики, что призывает ученых к активной разработке своих идей в будущем.

В заключении к труду «Язык и мышление» Хомский пишет:

«Я старался обосновать мысль о том, что исследование языка вполне может, как и предполагалось традицией, предложить весьма благоприятную перспективу для изучения умственных процессов человека. Творческий аспект использования языка, будучи исследован с должной тщательностью и вниманием к фактам, показывает, что распространённые сейчас понятия привычки и обобщения как факторов, определяющих поведение или знание, являются совершенно неадекватными. Абстрактность языковой структуры подтверждает это заключение, и она, далее, наводит на мысль, что как в восприятии, так и в овладении знанием мышление играет активную роль в определении характера усваиваемого знания. Эмпирическое исследование языковых универсалий привело к формулированию весьма ограничивающих и, я думаю, довольно правдоподобных гипотез, касающихся возможного разнообразия человеческих языков, гипотез, которые являются вкладом в попытку разработать такую теорию усвоения знания, которая отводит должное место внутренней умственной деятельности. Мне кажется, что, следовательно, изучение языка должно занять центральное место в общей психологии».

---

«Моноклер» – это независимый проект. У нас нет инвесторов, рекламы, пейволов – только идеи и знания, которыми мы хотим делиться с вами. Но без вашей поддержки нам не справиться. Сделав пожертвование, вы поможете нам остаться свободными, бесплатными и открытыми для всех.

Donate

---

Ссылки на источники

[1] Хомский Н.  Синтаксические структуры = SyntacticStructures // Новое в лингвистике. — М., 1962. — Вып. II. С. 415

[2] Хомский Н. Язык и мышление // М.: Изд. Московский университет, 1972. С. 16 — 38

[3] Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. М.: Гнозис, 1994. Ч. I. С. 75–319.

[4] Выготский Лев Семенович. Мышление и речь. Изд. 5, испр. — Издательство ‘Лабиринт’, М., 1999. — 352 с.

[5] Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века // Язык и наука в конце ХХ века. М., 1995. С. 144—238.

[6] Хомский, Н. Аспекты теории синтаксиса / Хомский Н. – М.: Изд. Московского университета, 1972. С. – 278

[7] Хомский Н. Картезианская лингвистика. Глава из истории рационалистической мысли: Пер. с англ. / Предисл. Б. П. Нарумова. — М.: КомКнига, 2005. — 232 с.

[8] Quine W.V.O. Word and object. — Harvard university & the Massachusetts Institute of Technology, 1960. P. — 277

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

культуралингвистикасознание



Похожие статьи

Влияние языка на мышление



Влияние языка на мышление

Исследование Библии > Толкование > Методы перевода > Язык и мышление

---

Майкл Марлоу
Апрель 2004 г., пересмотрено в июле 2011 г.

Ибо тогда Я верну народам чистый язык, дабы все они могли призывать имя Господа, служить Ему с единого согласия.    Софония 3:9

В недавних дискуссиях о теориях и методах перевода часто встречаются общие утверждения об отношении языка к мысли. Некоторые теоретики утверждают, что особенности данного языка не оказывают существенного влияния на мышление тех, кто говорит или пишет на этом языке, и поэтому различия между языками в значительной степени случайны или не имеют отношения к смыслу текста. Эти теоретики весьма оптимистично смотрят на способность переводчиков передавать смысл текста на разные языки способами, которые совершенно естественны или идиоматичны для «рецепторных» языков. Например, исследователь Нового Завета Д.А. Карсон говорит в одном месте: «Хотя это правда, что [значения] слов лишь частично пересекаются между языками, тем не менее «все языки могут говорить об одном и том же значении, и в этом отношении обо всех значениях». ] … возможно, придется использовать совсем другие конструкции или прибегать к парафразам …» ¹ Другие авторы утверждают, что различия между языками таковы, что точный перевод часто должен быть одноидиоматичен в языке-рецепторе, потому что идиоматические конструкции и употребления языка-рецептора не могут уловить иностранные способы мышления, присущие языку воспринимающего. Оригинальный текст.

Идея о том, что языки влияют на то, как мы думаем, была названа Карсоном и другими сторонниками парафрастических переводов «заблуждением», и у них создается впечатление, что эта идея вообще не имеет никакого значения среди «лингвистически информированных», поскольку Карсон формулирует это. ² Идея изображается как эксцентричное мнение меньшинства, которое вряд ли заслуживает серьезного рассмотрения. В этом эссе я попытаюсь показать, что дело обстоит иначе. Я утверждаю, что большинство «лингвистически информированных» людей придерживаются и всегда придерживались мнения, что язык влияет на мышление, и что противоположное мнение только недавно взяло верх среди профессиональных лингвистов. Мне кажется, что мнение о независимости мышления от языка было принято в последнее время многими лингвистами лишь как теоретическая аксиома, теми, кто0018 желают чтобы это было так, без каких-либо доказательств, и что авторы, которые представляют эту идею, как если бы это было научное открытие, сами виновны в заблуждении, потому что они трактуют предполагаемую аксиому школы, как если бы это был вывод . В науке аксиомы часто берутся за основу гипотез, которые затем проверяются на предмет их адекватности для объяснения данных, собранных в какой-либо области, и если одна гипотеза оказывается более полезной, чем все ее конкуренты, она считается «доказанной» в какой-то области. смысл. Но, читая об этом предмете, я обнаружил, что лингвисты едва ли начали проверять эту конкретную гипотезу в какой-либо строгой научной форме, и что большинство исследований, проведенных в последние годы, предполагают, что язык действительно по-разному влияет на мысли. Судя по трактовке вопроса в журналах за последние 30 лет, мне кажется, что лингвисты, принципиально выступавшие против мысли, что язык формирует мышление, занимают оборонительную позицию. В любом случае неверно, что лингвисты пришли к консенсусу по этому вопросу с помощью какого-либо процесса научных доказательств.

Многое из того, что было написано на эту тему профессиональными лингвистами, довольно узко посвящено вопросу о том,0018 грамматика языка будет влиять на мышление его носителей, не обращая внимания на то, как словарный запас может влиять на мышление. Но очевидно, что язык — это больше, чем грамматика, и поэтому выводы о языке вообще нельзя делать из исследований, которые касаются только вопросов грамматики. Это эссе не отождествляет язык с грамматикой. Слово «язык» будет использоваться в отношении полной реальности языка, включая все запутанные детали лексической семантики. Не буду вдаваться во все технические тонкости предмета. Для этого потребуется вводный курс лингвистики. Я лишь хочу дать обзор того, как идея о том, что язык влияет на мышление, была выражена в трудах знаменитых философов, ученых, литературоведов, филологов и лингвистов. Многие из них не рассматривали этот вопрос в современной научной манере, но я не думаю, что кого-либо из них можно отбросить как лингвистически наивный. За неимением лучшего плана я изложу этот материал в историческом порядке.

Хотя мы не находим подробного обсуждения того, как язык влияет на мышление в трудах Платона, любой, кто читал их, легко поймет, что одной из его главных забот было изучение того, как слова могут соотноситься с понятиями и с реальностью. , и показать, как люди сбиваются с пути в своем мышлении, когда используют слова без адекватного анализа понятий, которые они должны выражать. Поэтому в своих «Диалогах » Платон представляет Сократа как мыслителя, который постоянно побуждает своих учеников определять свои слова, а не довольствоваться наивными и общепринятыми представлениями. В Софист он выражает мысль, что «мысль (διάνοια) и речь (λόγος) суть одно и то же; только первая, представляющая собой безмолвный внутренний разговор (διάλογος) души с самой собой, получила особое название мысли». ³ В Philebus он описывает мыслительный процесс как «писателя внутри нас», который может использовать слова хорошо или плохо. ⁴ В диалоге с Кратилом он предостерегает от попыток «узнавать вещи через имена», а не «из самих вещей». Он находит ошибочные представления в названиях нескольких важных вещей и отвергает софизм, который устанавливает истину о вещах, открывая ее в этимологиях их греческих названий. Следует отметить, что Кратил представляет целую школу мыслителей, которые были введены в заблуждение такого рода софистикой. В Федон , как раз перед тем, как он выпьет чашу болиголова, Сократ убеждает своих друзей никогда не говорить, что они похоронили его , ибо они хоронят только его тело , и «неправильное употребление слов не является просто ошибкой само по себе ; это также создает зло в душе». ⁵

Аристотель также затрагивает в своих работах то тут, то там проблемы, вызванные языком. Первые несколько абзацев его трактата по логике ( Organon ) представляют собой обсуждение словесных двусмысленностей и форм речи. В последней книге этого трактата ( О софистических опровержениях ) он фокусируется на проблемах языка в своем обсуждении заблуждений. Он предупреждает, что «даже в своих внутренних мыслях человек может быть обманут, когда он исследует вопрос на основе слов» (ειτα και καθ αυτον απατασθαι συμβαινει, οταν επι του λογου ποινει, οταν επι του λογου ποινει, οταν επι του λογουνταινει, Ща) λνταινει οταν επου λογογοινεινει, οταν εο λογοro), οταν ετ λν λογοкого) α λ λν λνται α λν λν® λ · λογογνταινει, οταν® λο λογ+ λ 9. шесть видов логических ошибок, которые обычно возникают из-за использования двусмысленных слов и фраз. Эти заблуждения выявляются путем тщательного разграничения, устраняющего двусмысленность (глава 18), но иногда «кажется, что они ускользают от внимания даже самых опытных» рассуждающих (Τα δε και τους εμπειροτατους φαινεται λανθανειν, глава 33). Здесь Аристотель явно фокусируется на проблеме мышления, запутанного словами. Логические заблуждения такого рода (которые Аристотель называет Σοφισματα παρα την λεξιν, «софизмы, связанные с дикцией») так же распространены в полемических сочинениях наших дней, как и в Древней Греции. Реальность и важность этого лингвистического воздействия на мышление никогда не оспаривались и обсуждались логиками всех времен. ⁷

В начале третьего века христианской эры мы находим Тертуллиана (выдающегося богослова), пишущего о нераздельности мысли и языка. В своем трактате «Против Праксея » (написанном около 215 г. н. э.) Тертуллиан рассматривает вопрос о том, как можно говорить о Логосе (слове) Бога как о чем-то, происходящем от Бога, и в то же время называть Самим Богом (ср. пролог Евангелия от Иоанна). Он объясняет это тем, что сами мысли Бога оформлены в дискурсе, а «Слово» есть не что иное, как объективированная форма мыслей Бога. В подтверждение этого он предлагает читателям задуматься об операциях собственного разума, в котором рациональное мышление настолько зависит от слов, что можно даже сказать: «Произнося речь, вы порождаете мысль».

Что бы вы ни думали, есть слово; что бы вы ни задумали, есть причина. Вы должны говорить это в уме; и в то время как вы говорите, вы допускаете речь как собеседника с вами, в котором есть тот самый разум, посредством которого, в то время как в мысли вы беседуете со своим словом, вы (взаимным действием) производите мысль посредством этого. разговаривай со своим словом. Таким образом, в известном смысле слово есть второе лицо внутри вас, через которое, думая, вы произносите речь, и через которое также (по взаимности процесса) вы, произнося речь, порождаете мысль. ⁸

Он не тратит время на подробное развитие этой идеи, но следует заметить, как небрежно Тертуллиан делает это утверждение об отношении мысли и языка, как если бы это был самоочевидный факт психологии, который он мог бы уверенно использовать при установлении важное учение.

В течение третьего и четвертого веков богословы, участвовавшие в спорах о Троице, опирались на точные богословские определения различных латинских и греческих слов. Значения слов persona «личность», substantia «субстанция», ὁμοούσιος «одна и та же сущность» и ὑπόστασις «индивидуальная сущность» должны были быть тщательно разграничены во избежание недоразумений и для продвижения ортодоксального мышления о Божестве.

Если бы это требовало демонстрации, мы могли бы найти примеры заботы о точности языка у всех древних и средневековых философов. Всякий раз, когда философ начинает сосредотачиваться на проблемах терминологии, он пытается улучшить обыденный язык, потому что обычный язык недостаточно точен или недвусмыслен для его целей. Если бы обычного языка было достаточно, не было бы причин для его трудоемкого определения терминов. Но в каждой области знаний всегда происходило постепенное развитие технического словаря, отличающегося от обычного народного языка того времени. Ученые книги древности и средних веков полны слов, которые почти никто не употреблял в обыденной речи. В самом деле, почти вся литература средневековья написана на языке, который вообще не использовался в обычном разговоре, и поэтому можно сказать, что на протяжении тысячи лет представление о том, что обычного языка было бы достаточно для выражения философских или богословских идеи никогда даже не развлекались. Латынь была языком науки, и вся специальная терминология школ была усовершенствованием латыни. Многие из терминов, используемых теологами сегодня (например, умилостивление , всемогущество ) были взяты непосредственно из церковной латыни, но никогда не были частью местного языка. ⁹

В семнадцатом веке философы начали более обдуманно исследовать отношение языка к мышлению. Например, Фрэнсис Бэкон в своем Novum Organum (опубликованном в 1620 г.) обсуждает заблуждения, которые мешают большинству людей получить истинное знание различных вещей, и ставит эти заблуждения под головы различных «идолов» народного ума. В разделе «идолы рынка» он обсуждает влияние обыденного языка на мышление:

Есть также идолы, образованные взаимным общением и обществом человека с человеком, которые мы называем идолами рынка, из торговли и общения людей друг с другом; ибо люди общаются с помощью языка, но слова образуются по воле большинства, и из-за плохого и неумелого образования слов возникает чудесное препятствие для ума. Определения и объяснения, которыми ученые люди охраняют и защищают себя в некоторых случаях, не могут дать полного исцеления: слова все еще явно принуждают разум, все сбивают с толку и ведут человечество к бесчисленным и напрасным спорам и заблуждениям. .. Идолы рынка являются наиболее неприятными из всех, а именно те, которые обвились вокруг понимания из ассоциаций слов и имен. Ибо люди воображают, что их разум управляет словами, тогда как на самом деле слова воздействуют на разум; и это сделало философию и науки софистичными и бездеятельными. Слова обычно формируются в обыденном смысле и определяют вещи в тех общих чертах, которые наиболее очевидны для обывателя; но когда более проницательное понимание или более внимательное наблюдение стремятся изменить эти линии и более точно приспособить их к природе, слова противодействуют этому. ¹⁰

К концу того же века Джон Локк подробно развивает эту тему в своем «Очерке о человеческом понимании » (1690). В главе о «Злоупотреблении словами» он жалуется, что «если бы люди говорили, какие идеи они выражают своими словами, не было бы и половины того мрака или споров в поисках или отстаивании истины, которые существуют». но что «постоянным и фамильярным употреблением» слова «очаровывают людей представлениями, далекими от истины вещей». Представления, связанные со словами, настолько владеют людьми, что они «едва ли стремятся оставить свои ошибки, даже в суждениях чисто философских, и там, где их не интересует ничего, кроме истины. Поскольку слова, к которым они давно привыкли, остаются твердыми в их умах, неудивительно, что связанные с ними неправильные понятия не должны быть удалены». Ясно, что Локк приписывает словам великую силу формировать и удерживать мнения людей, хотя он и хотел бы этого. Он протестует против того, что слова являются «знаками только наших идей, а не самих вещей».

В следующем столетии другой англичанин, преподобный Эдвард Янг, поэтически выразил мысль о том, что язык формирует и совершенствует мысль. В своей дидактической поэме Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии (1742) он называет речь «каналом мысли»:

Речь, мыслительный канал! речь, критерий мысли тоже! Мысль в шахте, может выйти золото или шлак; Когда это выражено словами, мы знаем его настоящую цену. Если в фунтах стерлингов, сохраните их для будущего использования; ‘Саржа купит тебе выгоду; пожалуй, известность. Мысль также свободна, она более сильна; Учение, мы учимся; и давая, мы сохраняем Рождения интеллекта; когда немой, забыл. Речь гасит наш интеллектуальный огонь; Речь полирует наш мысленный журнал; Осветляет, для украшения; и точит, для использования.

Работы Локка оказали большое влияние в первой половине восемнадцатого века, и вскоре философы по всей Европе стали опираться на его идеи. В 1746 году французский философ Этьен Бонно де Кондильяк (1715-1780) опубликовал Essai sur l’origine des connaissances humaines («Опыт о происхождении человеческого знания»), который он задумал как развитие эпистемологии Локка. Мы цитируем некоторые абзацы из части 2, раздела 1, главы 15 в английском переводе, который был опубликован через десять лет после оригинальной французской работы Кондильяка. ¹¹

«Если мы вспомним, что привычка к воображению и памяти всецело зависит от связи идей и что последняя образуется отношением и аналогией знаков, то мы убедимся, что чем меньше язык изобилует аналогичными выражениями, тем меньше помощи он оказывает памяти и воображению. Следовательно, это совсем не подходит для проявления или проявления талантов. С языками так же, как с геометрическими знаками; они дают новое понимание вещей и расширяют ум по мере того, как они становятся более совершенными… Успех гениев, которым посчастливилось иметь даже самую лучшую организацию, полностью зависит от прогресса языка в отношении возраст, в котором они живут; ибо слова соответствуют геометрическим знакам, а способ их употребления — методам вычисления. Таким образом, в языке с недостатком слов или построении которого недостаточно просто и удобно, мы должны столкнуться с теми же препятствиями, что и в геометрии до изобретения алгебры». (§147, стр. 287-88)

«Возможно, некоторые возразят, что гениальные люди… могли заимствовать из изученных языков ту помощь, которую они не могли получить от своего родного языка. Я отвечу, что люди привыкли воспринимать вещи так, как они выражены на языке, который они выучили с младенчества, и их умы должны были быть естественным образом ограничены. Их нельзя было оскорбить отсутствием точности, потому что они к ней привыкли; следовательно, они еще не были способны получить такую ​​помощь от изученных языков». (§148, стр. 288-9)

«Если язык этих грубых и невежественных людей препятствует развитию ума, давайте дадим ему одну степень совершенства, нет, давайте дадим ему две, три или четыре; препятствие все еще будет продолжаться и не может уменьшиться, но пропорционально степеням совершенства, добавленным к этому языку. Следовательно, он не будет полностью устранен до тех пор, пока язык не достигнет почти таких же степеней совершенства, какие были у нас, когда он впервые начал снабжать нас хорошими писателями. Следовательно, очевидно, что не может быть такой вещи, как высший гений, пока язык нации не будет значительно улучшен». (§150, стр. 290)

«Я нисколько не сомневаюсь, что мне будут возражать в том, что я сказал о характере членораздельных звуков. Я часто встречал людей, которые считают, что все языки одинаково приспособлены для всех видов письма, и которые утверждают, что человек с такой же организацией, как Корнель, в какое бы время он ни жил и на каком бы языке ни писал, дал бы те же доказательства его превосходства гения. Знаки произвольны в первый раз, когда они используются, что, возможно, является причиной того, что некоторые воображают, что они не могут иметь никакого характера. Но я хотел бы знать, не является ли естественным для каждой нации комбинировать свои идеи в соответствии со своим особым гением; и связывать определенный фонд основных идей с различными случайными понятиями в зависимости от того, насколько они по-разному затронуты. Эти сочетания, разрешенные временем и обычаем, собственно и составляют характер языка. Он может быть более или менее рассеянным; ибо это зависит от количества и разнообразия полученных выражений, а также от их аналогии, которая дает возможность изобретать новые фразы, когда это необходимо. Но полностью изменить этот характер не в силах человека. Как только он уходит от него, он говорит на чужом языке, и его перестают понимать. Это работа времени, чтобы произвести такие значительные изменения, низведя целую нацию до таких обстоятельств, которые заставят ее смотреть на вещи в совершенно ином свете». (§160, стр. 297-8)

Если мы перенесемся в Германию позднее в том же столетии, мы встретим другую трактовку отношения языка к мысли в работах Иоганна Готфрида фон Гердера. В своем эссе «Об усердии в изучении нескольких языков » (Über den Fleiß in mehreren gelehrten Sprachen, 1764) он пишет: «Какова именно связь между языком и способом мышления? Тот, кто обозревает все пространство языка, обозревает поле мысли, и кто учится точно выражать себя, тем самым собирает себе сокровище определенных понятий. Первые слова, которые мы лепечем, являются важнейшими краеугольными камнями понимания, а наши няньки — наши первые учителя логики». ¹² В своих « Фрагментах новейшей немецкой литературы » (Fragmente über die neuere deutsche Literatur, 1767) Гердер утверждает, что язык есть «форма познания, не только в которой, но и в соответствии с которой формируются мысли, где во всех части литературы мысль придерживается [ klebt ] выражения и оформляется в соответствии с этим. .. Язык устанавливает границы и контуры для всего человеческого познания». ¹³ Гердера в первую очередь интересовал язык, которым пользуются поэты, а не философы, и он продолжил глубокий анализ еврейской поэзии Ветхого Завета, Дух еврейской поэзии ¹⁴

В 1788 году американский лексикограф Ной Вебстер написал эссе, целью которого было «показать, насколько истина и точность мышления связаны с ясным пониманием слов». Вебстер подчеркивает важность этого предмета, потому что « простое использование слов ввело народы в заблуждение и до сих пор продолжает заблуждение», и он замечает, как лингвистические ограничения нецивилизованных и необразованных людей имеют тенденцию препятствовать передаче богословских идей. :

Людольф сообщил нам, что эфиопы, имея всего одно слово для обозначения природы и личности , не могли понять спор о двух природах Христа. Это не удивительно; нации в диком состоянии или не привыкшие к метафизическим исследованиям, не имеют терминов для сообщения абстрактных идей, которых они никогда не принимали; отсюда и абсурдность попыток христианизировать дикарей. Прежде чем люди смогут стать христианами, они должны быть цивилизованными; более того, они должны быть философами. Вполне вероятно, что многие из тех, кого называют христианами, находятся в положении эфиопов в том же отношении к тому же учению; и что они проходят через жизнь, никогда не имея ясных представлений о различной природе Христа. Тем не менее, различие постоянно проводится в словах; и это различие проходит за различие идей. Таково влияние языка на мнение. ¹⁵

В конце восемнадцатого века французский ученый Антуан Лавуазье, которого называют отцом современной химии, поднял эту тему в предисловии к своим элементам химии (1789). Там он объясняет, что его первым намерением, когда он начал писать эту книгу, было объяснить свои взгляды «на необходимость реформирования и дополнения Химической номенклатуры», видя плохие последствия столь многих вводящих в заблуждение терминов, которые накопились в области химии. . «Занимаясь сочинением своих «Элементов химии», я понял лучше, чем когда-либо прежде, истину наблюдения Кондильяка о том, что мы мыслим только с помощью слов и что языки являются истинными аналитическими методами. Алгебра, которая из всех наших способов выражения является наиболее простой, наиболее точной и лучше всего соответствующей своей цели, является в то же время языком и аналитическим методом. Искусство рассуждения есть не что иное, как хорошо организованный язык». ¹⁶

Новая номенклатура, разработанная Лавуазье, была немедленно признана шотландским философом Дугальдом Стюартом (1753–1828), который в своем трактате о познании психология ( Элементы философии человеческого разума , 1792) подчеркивала силу языка «как инструмента мысли». ¹⁷

Поэты и другие литераторы всегда знали, какая сила заключена в языке. В начале девятнадцатого века английский поэт Уильям Вордсворт заявил, что даже в вопросах стиля форма выражения, используемая писателем, является «составной частью и силой или функцией мысли», и он предупреждал, что витиеватый и легкомысленный поэтический стиль который был тогда популярен, был разрушительным для любого подлинного чувства торжественности и задумчивости среди англичан. В его Essays Upon Epitaphs (1810) он утверждал, что стилистические качества языка обладают таким «господством над мыслями», что они могут либо возвышать, либо унижать менталитет народа.

В объемистом сборнике «Поэзия», озаглавленном « Изящные выдержки в стихах », который должен быть известен большинству моих читателей, так как он распространяется повсюду и фактически составляет в наши дни поэтическую библиотеку наших школ, я нахожу ряд эпитафий. в стихах прошлого века; и едва ли найдется хоть одно произведение, которое не было бы полностью испорчено ухищрениями, которые превзошли наши писания в размерах со времен Драйдена и Поупа. Энергия, неподвижность, величие, нежность, те чувства, которые являются чистыми эманациями Природы, те мысли, которые обладают бесконечностью истины, и те выражения, которые не являются тем, чем одежда является для тела, но чем тело является для души, сами по себе составная часть и сила или функция мысли — все это заменено их противоположностями, — как если бы наши соотечественники через сменяющие друг друга поколения утратили чувство торжественности и задумчивости (не говоря уже о более глубоких чувствах) и обратились к могилам. своих предков и современников только для того, чтобы пощекотать и удивиться. Разве не отшатнулись бы мы от такого удовольствия в таком месте, если бы общая литература страны не сотрудничала с другими причинами коварно, чтобы ослабить нашу чувствительность и исказить наши суждения? Несомненно, есть толчки событий и обстоятельств, общественных и частных, благодаря которым для всех умов будут выявлены истины Природы; но горе тому человеку или людям, которым необходимы эти особые вмешательства, чтобы привести их в общение с внутренним духом вещей! ибо такое общение должно быть бесполезным в той мере, в какой оно нечасто нерегулярно и преходяще. Слова — слишком ужасное орудие добра и зла, чтобы с ними можно было шутить; они обладают превыше всех других внешних сил господством над мыслями. Если слова не будут (возвращаясь к метафоре перед употреблением) воплощением мысли, а только одеянием для нее, то, конечно, они окажутся дурным даром; такой, как те, у кого были облачения, о которых читали в рассказах о суеверных временах, которые имели силу поглотить и оттолкнуть от здравого ума жертву, надевшую их. Язык, если он не поддерживает, не питает и не оставляет в покое, подобно силе тяготения или воздуху, которым мы дышим, является противодействующим духом, непрестанно и бесшумно работающим, чтобы расстроить, ниспровергнуть, опустошить, осквернить , и раствориться. ¹⁸

Примерно в то же время немецкий богослов Фридрих Шлейермахер опубликовал сочинение «О различных способах перевода» (1813 г.), в котором выразил это понятие так:

Каждый человек находится, с одной стороны, во власти языка, на котором он говорит; он и все его мышление являются продуктом этого. Он не может с полной уверенностью думать о чем-либо, что лежит за пределами языка. Форма его понятий, способ и средства их связи намечаются для него через язык, на котором он родился и воспитывается; интеллект и воображение связаны им. С другой стороны, однако, каждый свободомыслящий и интеллектуально спонтанный человек также сам формирует язык. Ибо как иначе, как не под влиянием этих влияний, могла бы она возникнуть и вырасти из своего первоначального сырого состояния в свое более совершенное образование в науке и искусстве? ¹⁹

Вскоре после этого мы находим Карла В. Ф. Зольгер (профессор философии Берлинского университета) в серии лекций, прочитанных в 1819 г., выразил мысль о том, что «мышление» практически зависит от языка и что они «взаимно обусловливают друг друга».

Происхождение речи тождественно происхождению мысли, что в действительности невозможно без речи [ welches in der Wirklichkeit ohne Sprache nicht möglich ist ]. Мысль есть субъективная речь, как речь есть объективная мысль, внешнее явление самой мысли. Ни то, ни другое невозможно без другого; и оба взаимно обусловливают друг друга. ²⁰

В этот период научный интерес к различиям между языками стимулировался всемирными миссионерскими усилиями, предпринятыми христианами в Европе и Америке. Между 1790 и 1810 годами было сформировано несколько миссионерских обществ, и к 1815 году они распространяли христианство в отдаленных районах мира, которые раньше редко посещали белые люди. ²¹ Христианские миссионеры во многих случаях были первыми европейцами, изучившими языки, совершенно не связанные с индоевропейскими языками. Обычная жалоба в их отчетах заключалась в том, что они столкнулись с трудностями, пытаясь передать даже основные понятия христианской веры на этих экзотических языках. В 1817 году английский эссеист Сэмюэл Тейлор Кольридж писал: «Чрезвычайная трудность, а часто и невозможность , найти слова для простейших нравственных и интеллектуальных процессов в языках нецивилизованных племен, оказалась, пожалуй, самым весомым препятствием на пути наших самых ревностных и ловких миссионеров». ²²

В 1827 году популярный богослов на западной границе Америки Александр Кэмпбелл опубликовал короткое эссе о «Тринитарной системе», в котором он утверждает, что «общепризнано размышляющей частью человечества», что «все люди думают или формировать идеи с помощью слов или образов». В толковании первого предложения Евангелия от Иоанна он пишет:

Святой Дух избрал имя Слово , и поэтому мы можем с уверенностью утверждать, что это лучший, если не единственный термин во всем словаре человеческой речи, приспособленный для выражения того отношения, которое существовало « в начале », или до времени, между нашим Спасителем и его Богом.

Сформулировав эти постулатов , я приступаю к исследованию, какого рода отношение представляет этот термин? А здесь все просто и понятно. Я выскажу в цифрах несколько вещей, общепризнанных мыслящей частью человечества:0003

1-й. Слово является знаком или представителем мысли или идеи, а также является идеей в слышимой или видимой форме. Это точный образ той невидимой мысли, которая является совершенной тайной для всего мира, пока она не будет выражена.

2д. Все люди думают или формируют идеи посредством слов или образов; так что ни один человек не может мыслить без слов или каких-то символов.

3д. Отсюда следует, что слово и идея, которую оно представляет, сосуществуют, или имеют один и тот же возраст или древность. Это правда, что слово может не произноситься и не рождаться спустя годы или века после того, как существует идея, но тем не менее слово так же старо, как и идея.

4-й. Тем не менее идея и слово отличны друг от друга, хотя отношение между ними самое близкое из известных на земле. Идея не может существовать без слова, как и слово без идеи.

5-й. Кто знаком со словом, тот знаком с идеей, ибо идея целиком в слове.

Теперь следует самым внимательным образом заметить и запомнить, что эти замечания предназначены исключительно для демонстрации отношения , которое существует между 0018 слово и идея , и что это отношение имеет ментальную природу и более родственно духовной системе, чем любое сотворенное отношение, о котором мы что-либо знаем. Это отношение самого возвышенного порядка; и, без сомнения, причина, по которой имя Слово используется апостолом в этом предложении, заключалась в его превосходной способности представлять нам божественные отношения, существовавшие между Богом и Спасителем до того, как Он стал Сыном Божьим. Объединяя вышеприведенные замечания о члене слово , у нас есть полное представление о том, что Джон намеревался сообщить.

Как слово есть точный образ идеи, так и « Слово » есть точный образ невидимого Бога. Как слово не может существовать без идеи, так и идея без слова; поэтому Бог никогда не был без « Слово » и « Слово » без Бога; или как слово равно возрасту, или единосущно своей идее, так « Слово » и Бог совечны. И как идея не создает своего слова, так и слово своей идеи; так Бог не сотворил» Слово », ни « Слово » Бог. ²³

Хотя сочинения Кэмпбелла дают нам мало оснований полагать, что он изучал сочинения древних Отцов Церкви, его богословское использование развитой здесь концепции кажется развитием идеи, кратко выраженной Тертуллианом, как цитировалось выше.

Снова вернувшись в Германию, в 1832 году филолог по имени Иоганн Адам Хартунг писал:

Это истина столь же простая, сколь и плодотворная, что язык есть не произвольное, искусственное и постепенное изобретение рефлексивного рассудка, а необходимый и органический продукт человеческой природы, возникающий одновременно с деятельностью мысли. Речь есть коррелят мысли; оба требуют и обуславливают друг друга, как тело и душа, и развиваются в одно и то же время и в одной и той же степени как в случае индивидуума, так и в случае нации. Слова есть чеканка понятий, освобождающихся от темного хаоса намеков и чувств, обретающих форму и ясность. Насколько человек владеет языком и владеет им, настолько он достиг ясности мысли; развитый и разговорный язык народа есть его выраженный интеллект. ²⁴

Примерно в то же время другой немецкий филолог по имени Вильгельм фон Гумбольдт писал трактат на эту тему. В течение многих лет он посвятил себя изучению различных неевропейских языков, в том числе языков американских индейцев, получив их грамматики и словари, написанные христианскими миссионерами. Он также изучал племенные языки островов Тихого океана и Ост-Индии. В 1836 году он опубликовал книгу под названием «О языке кави на острове Ява».0021 (1836) с общим введением по Разнообразие построения человеческого языка и его влияние на умственное развитие человечества . ²⁵ Это введение было само по себе длинным трактатом, и его назвали «первой великой книгой по общему языкознанию». ²⁶ Как следует из названия, разнообразие ( Verschiedenheit ) человеческих языков и культур, а также связи между языком и мышлением были основными темами исследований Гумбольдта. Его в первую очередь интересовали не рассуждения философов (Локк) и не художественный язык поэтов (Гердер), а обычные языки разных народов мира. Хотя Гумбольдт хорошо осознавал сходство изучаемых им языков, обнаруженные им различия произвели на него большое впечатление, и он считал, что эти языковые различия играют определенную роль в поддержании соответствующих различий в культуре и менталитете между народами. Следующее предложение из его трактата резюмирует его точку зрения на связь языка с мыслью.

Человек живет главным образом предметами [вокруг себя] или, вернее, — так как чувство и действие зависят от представлений, которые он питает об этих предметах, — исключительно в том виде, в каком язык представляет их ему. Сама деятельность, посредством которой он выплетает язык из себя самого, в конце концов вплетает в него себя, и каждый язык очерчивает круг вокруг нации, которой он принадлежит и которую можно покинуть только в той мере, в какой он в то же время входит в круг другого. ²⁷

Фундаментальная идея здесь заключается в том, что люди используют язык, чтобы думать, поэтому языки имеют тенденцию формировать мысли людей, которые их используют. Но в отличие от Бэкона и Локка, которые говорили о воздействии языка в основном отрицательно и предостерегающе, чтобы люди могли избежать лингвистических ловушек и выйти за пределы обыденного языка, Гумбольдт подчеркивал творческий и положительный аспект этого психологического факта. Добавляя , означающее , к миру объектов, языки помогают своим пользователям понять мир, хотя и разными способами.

Студенты, знакомые с историей когнитивной психологии, сразу увидят связь взглядов Гумбольдта на язык с философией сознания Иммануила Канта. Кант в своей чрезвычайно влиятельной «Критике чистого разума » (1781) объяснил, что человеческий разум — это не просто «чистый лист», на который объективный мир производит свои впечатления, но орган, который активно организует мир в соответствии с категориями. Роберт Х. Робинс в своей книге «Краткая история лингвистики» объясняет, как Гумбольдт применил эту концепцию к языку:

Теория восприятия Канта предполагала, что ощущения, создаваемые внешним миром, упорядочены категориями или «интуициями» ( Anschauungen ), навязанными разумом, в частности, категориями пространства, времени и причинности. Это была универсальная философская теория; Гумбольдт адаптировал его релятивистски и лингвистически, сделав innere Sprachform каждого языка ответственным за упорядочение и категоризацию данных опыта, так что носители разных языков частично живут в разных мирах и имеют разные системы мышления. ²⁸

Теория Гумбольдта об отношениях языка и мышления была быстро поддержана английским филологом Джоном У. Дональдсоном, который в 1839 году писал:

… человеческий разум по своей природе нетерпелив к чистому мышлению: он всегда стремится к объективности и старается дополнить и зафиксировать свои внутренние представления теми или иными видами внешнего проявления; мысль завершается в выражении. Даже если бы человек оказался один в мире со всеми способностями, которыми он сейчас обладает, он бы давал имена различным объектам животного творения, когда они рассматривались перед ним, он ухватывался бы за какое-нибудь одно выдающееся свойство в каждом классе и отметьте это именем отличия. ²⁹

В середине девятнадцатого века английский философ Джон Стюарт Милль обсуждал влияние языка на мышление в нескольких главах своей обширной книги A System of Logic . ³⁰ Он представляет тему, цитируя предложения, которые он приписывает своему коллеге Александру Бэйну:

«Имена [т.е. существительные] являются чувственными впечатлениями и, как таковые, сильнее всего удерживаются в уме, и из всех других впечатлений их легче всего вспомнить и удержать в поле зрения. Таким образом, они служат для привязки ко всем наиболее изменчивым объектам мысли и чувства. Впечатления, которые, когда прошлое может быть рассеяно навсегда, благодаря своей связи с языком всегда доступны. Мысли сами по себе постоянно ускользают из поля непосредственного мысленного зрения; но имя остается с нами, и произнесение его мгновенно восстанавливает их. Слова — хранители любого продукта ума, менее впечатляющего, чем они сами. Все расширения человеческого знания, все новые обобщения фиксируются и распространяются, даже непреднамеренно, с помощью слов. Ребенок, взрослея, усваивает вместе со словами своего родного языка, что вещи, которые он считал бы разными, в важных моментах являются одними и теми же. Без какого-либо формального обучения язык, на котором мы выросли, учит нас всей общей философии того времени. Оно побуждает нас наблюдать и знать то, на что мы должны были бы не обращать внимания; она снабжает нас готовыми классификациями, посредством которых вещи располагаются (насколько это позволяет свет прошлых поколений) с объектами, с которыми они имеют наибольшее полное сходство. Количество общих имен в языке и степень общности этих имен позволяют проверить знание эпохи и интеллектуальную проницательность, которая является неотъемлемым правом каждого, кто родился в нее». (кн. 4, гл. 3, стр. 398)

В своем обсуждении «требований языка, приспособленного для исследования истины», Милль замечает, что человеческому разуму трудно добиться прогресса в любом сложном предмете без модификаций обычного языка. Обычно требуется набор технических терминов, и «все, о чем нам приходится часто думать и в научных целях, должно иметь соответствующее название» (стр. 421). Это сделано не только для краткости выражения, но и для ясности и прочности нашего мышления:

Всякий раз, когда для целей индукции мы находим необходимым ввести… какое-нибудь новое понятие… важно, чтобы этому новому понятию или этому новому результату абстракции было присвоено имя; особенно если обстоятельство, в которое оно вовлечено, ведет ко многим последствиям или может быть обнаружено и в других классах явлений. Несомненно, в большинстве подобных случаев смысл может быть передан путем соединения нескольких уже употребляемых слов. Но когда о чем-то нужно говорить часто, есть больше причин, чем экономия времени и места, для того, чтобы говорить о нем как можно короче. Какой тьмой окутала бы геометрическая демонстрация, если бы везде слово круг , вместо него было вставлено определение круга… Но есть и другая причина, помимо причины, способствующей ясности, дать краткое и компактное название каждому из наиболее значительных результатов абстракции. которые получаются в ходе наших интеллектуальных явлений. Называя их, мы фиксируем на них свое внимание; мы держим их более постоянно перед умом. Имена запоминаются, а когда их вспоминают, подсказывают их определение; в то время как если бы вместо конкретных и характеристических названий значение выражалось путем соединения ряда других имен, то это особое сочетание слов, уже широко употребляемое для других целей, не имело бы ничего, чем можно было бы запомниться. Если мы хотим сделать определенную комбинацию идей постоянной в уме, ничто так не сжимает ее, как имя, специально предназначенное для ее выражения… Если вместо того, чтобы говорить о импульса , необходимо было сказать «произведение числа единиц скорости в скорости на число единиц массы в массе», многие из динамических истин, постигнутых теперь посредством этой сложной идеи, были бы вероятно, ускользнули от внимания из-за отсутствия возможности вспомнить саму идею с достаточной готовностью и знакомством. И в предметах, менее далеких от тем популярных дискуссий, всякий, кто хочет привлечь внимание к какому-нибудь новому или незнакомому различию между вещами, не найдет более надежного способа, чем изобрести или выбрать подходящие названия для конкретной цели его обозначить… Вряд ли какие-либо оригинальные мысли о ментальных или социальных предметах когда-либо пробивались к человечеству или приобретали должное значение в умах даже их изобретателей, пока удачно подобранные слова или фразы не пригвоздили их и не укрепили. (кн. 4, гл. 6, с. 424-6)

В 1851 году немецкий философ Артур Шопенгауэр опубликовал эссе «Über Sprache und Worte» («О языке и словах»), в котором утверждал, что, когда человек изучает новые языки, «он усваивает не только слова, но и понятия», отмеченные иностранных слов, так что «на каждом языке человек будет думать по-разному» ³¹

В том же году английский теолог и филолог Ричард Чевеникс Тренч прочитал цикл лекций «Об изучении слов» ³² , в которой он (как и Кольридж) заметил, что незнание языка часто препятствует обучению и восприятию христианских истин. Тренч объясняет, что эта проблема возникает из-за того, что идеи не могут быть ясно развиты и поняты без соответствующего языкового развития:

Вы не можете сообщить ни одному человеку больше, чем слова, которые он понимает, либо содержат в себе сейчас, либо могут быть сделаны понятными для него, чтобы содержать. Язык действительно является, с одной стороны, пределом и ограничением мысли, а с другой стороны, тем, что питает и развивает мысль. (стр. 20.)

В поэтической манере Тренч сравнивает хорошо развитый язык с куском янтаря, который запечатывает и сохраняет то, что в нем заключено:

Язык — это янтарь, в котором надежно заложены и сохранены тысячи драгоценных и тонких мыслей. Оно остановило десять тысяч вспышек молнии гения, которые, если бы они не были зафиксированы и остановлены таким образом, могли бы быть столь же яркими, но в то же время так же быстро проходили бы и исчезали, как молния. (стр. 25.)

Точно так же, в поколении после Тренча, американский богослов Уильям Г.Т. Шедд писал(а):

Успех и прочное влияние любого систематического построения истины, будь она священной или светской, зависит как от точной терминологии, так и от самого внимательного и глубокого мышления. В самом деле, если результаты, к которым приходит человеческий ум, не сформулированы ясно и не закреплены в точной фразеологии, его мышление в конечном счете будет бесполезным. «Термины, — говорит Уэвелл, — фиксируют открытия». истина в ее глубочайшей и наиболее научной форме может быть достигнута индивидуальным умом; и тем не менее общественное сознание и по прошествии веков ничуть не мудрее для этого. То, что было увидено, может быть с кристальной ясностью и жирным начертанием в сознании отдельного мыслителя, может не стать достоянием и достоянием человечества в целом, потому что оно не переносится от индивидуального к общему уму, с помощью точной фразеологии и строгой терминологии. Ничто по своей природе не является более мимолетным и изменчивым, чем мысль; и особенно думал о тайнах христианства. Представление, ясное и точное в понимании первого человека, становится неясным и ложным в понимании второго, потому что оно не было схвачено и твердо удерживалось в той форме и пропорциях, в которых оно сначала возникло, а затем было передано. для других умов фиксированная и научная величина. ³³

Также в Америке Джон А. Бродус (ведущий научный деятель среди южных баптистов) подчеркивал связь мысли и языка. Используя термины, заимствованные у Вордсворта, он написал:

.

Понятый таким образом [включая дикцию], стиль, очевидно, имеет очень большое значение. Стиль человека нельзя отделить от образа его мышления, от всего его ментального характера. Естественный и распространенный образ, благодаря которому мы называем это платье мысли, очень способен ввести в заблуждение; ибо стиль, как настойчиво говорит Вордсворт, — это не просто платье, это воплощение мысли. ³⁴

В 1871 году английский естествоиспытатель Чарльз Дарвин, которого сегодня помнят главным образом за его участие в разработке теории биологической эволюции, писал: «Длинный и сложный ход мысли уже не может осуществляться без помощи слов, произнесенных или произнесенных». тише, чем долгий расчет без использования цифр или алгебры». Дарвин стремился объяснить сам человеческий интеллект как развитие, вызванное глубоким влиянием языка на человеческий разум. ³⁵

В 1880-х годах мы находим американского библеиста Чарльза А. Бриггса, применяющего взгляды Гумбольдта на язык в своей области исследования:

Языки Библии были приготовлены Божественным Промыслом как наиболее подходящие для возвещения человечеству божественного откровения… Язык есть продукт человеческой души, как мысль и чувство, и, следовательно, зависит от конституции. этой души, исторический опыт семьи или расы, говорящей на ней, особенно этап развития цивилизации, морали и религии. Связь между языком и мышлением не рыхлая, а неразрывная.0018 необходимая связь . Язык — это не просто одежда, которую мысль может надевать или снимать по своему усмотрению; это тело, душой которого является мысль; это плоть и округлая форма, жизнью и энергией которой является мысль… Поскольку языки Библии являются единственным адекватным средством передачи и увековечения божественного откровения, важно, чтобы мы изучали их не только извне. грамматики и лексики, но и изнутри, из правильного понимания гения и жизни этих языков, которыми пользовались древние святые, и особенно исторического гения языков как священных каналов мысли и жизни Духа. . ³⁶

В последнее десятилетие девятнадцатого века американский психолог Уильям Джеймс добился известности благодаря публикации своих « Принципов психологии » (1890), в которых он многое сказал об отношении языка к мышлению. В главе 7 этой книги «Методы и ловушки психологии» Джеймс отмечает, что «отсутствие специального словаря для субъективных фактов препятствует изучению всех, кроме самых грубых из них», и продолжает так:0003

Писатели-эмпирики очень любят подчеркивать один большой набор заблуждений, которые язык внушает разуму. Всякий раз, когда мы произносим слово, говорят они, для обозначения определенной группы явлений, мы склонны предполагать субстанциальную сущность, существующую по ту сторону явлений, именем которой будет это слово. Но отсутствие слова так же часто приводит к прямо противоположной ошибке. Тогда мы склонны предполагать, что здесь не может быть никакой сущности; и таким образом мы начинаем упускать из виду явления, существование которых было бы очевидным для всех нас, если бы мы только выросли, чтобы слышать их фамильярно распознаваемыми в речи. Трудно сосредоточить наше внимание на безымянном, поэтому в описательных частях большинства психологий возникает определенная пустота. ³⁷

То здесь, то там в одной и той же работе Джеймс вступает в очень подробные рассуждения о том, как язык влияет на мышление. Его дискурсивная манера письма не поддается коротким афористическим отрывкам, но мы приведем образец из главы 13 «Различие и сравнение». Здесь Джеймс обсуждает, как слова помогают уму проводить различия в обычной жизни, и использует в качестве примера различие между «кларетным» и «бургундским» вином. Он заключает, что «названия различаются гораздо больше, чем ароматы, и помогают растянуть эти последние дальше друг от друга». он продолжает:

Читатель может сказать, что это не имеет ничего общего с тем, чтобы заставить нас почувствовать разницу между двумя терминами. Это просто фиксация, идентификация и, так сказать, субстанциализация терминов. Но то, что мы ощущаем как их различие, мы должны чувствовать, даже если мы не могли назвать или иным образом идентифицировать термины.

На что я отвечаю, что я считаю, что различие всегда конкретизируется и становится более существенным благодаря признанию терминов. Я вышел, например, на днях и обнаружил, что только что выпавший снег имеет очень странный вид, отличный от обычного снега. Вскоре я назвал это «слюдяным» видом; и мне показалось, что в тот момент, когда я это сделал, различие стало более отчетливым и постоянным, чем прежде. Другие коннотации слова «слюдяной» отдалили снег от обычного снега и, казалось, даже усугубили рассматриваемый своеобразный вид. Я полагаю, что весьма общепризнано, что некоторый подобный эффект на наш способ ощущения различия следует из наименования терминов, между которыми он возникает; хотя я сам признаю, что трудно принудительно показать, что наименование или иное отождествление какой-либо данной пары едва различимых терминов необходимо для того, чтобы они поначалу воспринимались как различные. ³⁸

Поскольку эта книга считается одной из самых важных книг по психологии, когда-либо выходивших на английском языке, мы приведем еще один отрывок из главы 21 «Восприятие реальности».

Мнение, столь твердо отстаиваемое многими, что язык необходим для мышления, кажется, имеет в себе столько истины, что все наши внутренние образы имеют тенденцию непреодолимо привязываться к чему-то чувственному, чтобы приобрести телесность и жизнь. Этой цели служат слова, ей служат жесты, камни, соломинки, мелки — подойдет все что угодно. Как только любая из этих вещей выступает за идею, последняя кажется более реальной. Некоторые лица, в том числе и настоящий писатель, едва ли могут читать лекции без доски: абстрактные понятия должны быть символизированы буквами, квадратами или кружками, а отношения между ними — линиями. Вся эта символика, лингвистическая, графическая и драматическая, имеет и другое применение, поскольку она сокращает мысль и фиксирует термины. Но одно из его применений, несомненно, состоит в том, чтобы пробудить реакцию веры и придать идеям более живую реальность. Как, когда нам рассказывают историю и показывают тот самый нож, которым было совершено убийство, то самое кольцо, тайник которого обнаружил ясновидящий, все это переходит из волшебной страны в мать-землю, так и здесь мы верим еще больше. , если только мы увидим, что «кирпичи живы, чтобы рассказать историю» 9.0027 39

В двадцатом веке идея, которую мы прослеживаем в истории, получает все большее признание. Идея становится общепринятой и часто выдвигается в трудах ученых в различных областях. Например, в 1911 году еврейско-немецкий антрополог Франц Боас, эмигрировавший в Америку в 1886 году, писал:

Когда мы пытаемся мыслить хоть сколько-нибудь ясно, мы думаем в целом словами; и хорошо известно, что даже в развитии науки неточность словарного запаса часто становилась камнем преткновения, из-за которого трудно было прийти к точным выводам. Одни и те же слова могут употребляться с разным значением, и, предполагая, что слово всегда имеет одно и то же значение, можно прийти к ошибочным выводам. Может быть и так, что это слово выражает только часть идеи, так что из-за его употребления не может быть распознан весь диапазон обсуждаемого предмета. Точно так же слова могут быть слишком широкими по своему значению, включая ряд отдельных идей, различия которых в ходе развития языка не были распознаны. ⁴⁰

Американский лингвист Эдвард Сепир, который также был еврейским эмигрантом из Германии, изучал языки в Колумбийском университете, где он также изучал антропологию у Боаса. После этого он провел несколько лет, погрузившись в изучение языков и культур американских индейцев. Как и Боас, Сепир видел, насколько глубоко языки переплетены со своим культурным контекстом, и считал, что научное изучение языка нельзя отделить от антропологии и психологии. Сепир был блестящим человеком и быстро добился известности как профессор филологии 9.0027 41 в Чикагском университете, а затем в Йельском университете. Сегодня его считают одним из двух «отцов американской лингвистики» (второй — Леонард Блумфилд, его коллега из Чикаго). В своей книге «Язык: введение в изучение речи » (1921) Сапир писал:

Большинство людей на вопрос, могут ли они думать без речи, вероятно, ответят: «Да, но мне это нелегко. Тем не менее я знаю, что это можно сделать». Язык всего лишь одежда! Но что, если язык — не столько одежда, сколько подготовленная дорога или канавка? В самом деле, в высшей степени вероятно, что язык есть инструмент, изначально используемый для употребления ниже понятийного плана, и что мысль возникает как утонченная интерпретация его содержания. Иными словами, продукт растет вместе с инструментом, и мысль в своем происхождении и ежедневной практике может быть не более мыслима без речи, чем математическое рассуждение осуществимо без рычага соответствующего математического символизма. Никто не верит, что даже самое сложное математическое утверждение по своей сути зависит от произвольного набора символов, но невозможно предположить, что человеческий разум способен прийти к такому утверждению или удержать его без символизма. Автор, например, твердо придерживается мнения, что чувство, испытываемое столь многими, что они могут думать или даже рассуждать без языка, является иллюзией. ⁴²

В статье, опубликованной в 1929 году, он писал:

Язык — это путеводитель по «социальной реальности». Хотя язык обычно не считается предметом существенного интереса для изучающих социальные науки, он сильно обусловливает все наши размышления о социальных проблемах и процессах. Человеческие существа живут не только в объективном мире и не только в мире социальной деятельности в обычном понимании, но во многом зависят от особого языка, который стал средством выражения для их общества. Было бы большой иллюзией воображать, что человек приспосабливается к реальности по существу без использования языка и что язык является просто случайным средством решения конкретных проблем общения или размышлений. Дело в том, что «реальный мир» в значительной степени бессознательно построен на языковых привычках группы. Никакие два языка никогда не бывают достаточно похожими, чтобы их можно было рассматривать как представляющие одну и ту же социальную реальность. Миры, в которых живут разные общества, — это разные миры, а не просто один и тот же мир с разными ярлыками … Мы видим, слышим и иным образом воспринимаем в значительной степени то же, что и мы, потому что языковые привычки нашего сообщества предопределяют определенный выбор интерпретации. ⁴³

В 1930-х и 40-х годах лингвистические проблемы остро ощущались физиками-атомщиками, пытавшимися выразить новые теории квантовой механики на немецком и английском языках. В 1930 году немецкий физик Вернер Гейзенберг заметил, что этому помешала «ограниченность нашего языка»:

Свет и материя являются едиными сущностями, и кажущаяся двойственность возникает из-за ограничений нашего языка. Неудивительно, что наш язык не способен описать процессы, происходящие внутри атомов, ибо, как уже отмечалось, он был изобретен для описания переживаний повседневной жизни, а они состоят только из процессов, затрагивающих чрезвычайно большое число атомов. Кроме того, очень трудно изменить наш язык так, чтобы он был в состоянии описывать эти атомарные процессы, ибо слова могут описывать только те вещи, из которых мы можем составить мысленные образы, и эта способность также является результатом повседневного опыта. К счастью, математика не подвержена этому ограничению, и удалось изобрести математическую схему — квантовую теорию, — которая представляется вполне адекватной для рассмотрения атомных процессов; однако для наглядности мы должны довольствоваться двумя неполными аналогиями — волновой картиной и корпускулярной картиной. ⁴⁴

Британский физик Джеймс Х. Джинс считал, что привычки ума, связанные с языком, серьезно мешали прогрессу науки. В книге, опубликованной в 1943 году, он цитирует высказывание Бертрана Рассела о том, что «грамматика и обычный язык — плохие проводники в метафизике». Можно было бы написать большую книгу, показывающую влияние синтаксиса на философию», и он приводит пример из физики восемнадцатого и девятнадцатого веков:

Когда стало ясно, что свет имеет волнистую природу, физики возразили, что если есть волнистость, то должно быть и что-то волнообразное — не может быть глагола без существительного. Так светоносный эфир утвердился в научной мысли как «номинатив глагола 9».0018 к волнообразному »и вводили в заблуждение физику более века. ⁴⁵

В 1937 году испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет развивает эту тему в эссе «Убожество и великолепие перевода», в котором он утверждает, что «наша мысль в значительной степени приписывается языку», ибо «оказывается, это мышление говорит с самим собой». ⁴⁶

Также в 30-х и 40-х годах Бенджамин Ли Уорф, один из студентов Сепира в Йельском университете, разрабатывал утверждения Сепира об отношении языка к мысли. В статье, опубликованной в 1940 он написал:

…фоновая языковая система… каждого языка есть не только воспроизводящий инструмент для выражения идей, но и сама формирователь идей, программа и руководство для мыслительной деятельности индивида, для его анализа впечатлений, для его синтез его умственного запаса в торговле. Формулировка идей не является самостоятельным процессом, строго рациональным в старом смысле, а является частью определенной грамматики и различается от незначительного до значительного в разных грамматиках. Мы рассекаем природу по линиям, заложенным нашими родными языками. Категории и типы, которые мы вычленяем из мира явлений, мы там не находим, потому что они смотрят в лицо каждому наблюдателю; напротив, мир представлен в виде калейдоскопического потока впечатлений, который должен быть организован нашим умом, а это значит, главным образом, языковыми системами нашего разума. Мы разрезаем природу, организуем ее в понятия и приписываем значения, как мы это делаем, главным образом потому, что мы являемся участниками соглашения об организации ее таким образом — соглашения, которое действует во всем нашем речевом сообществе и кодифицировано в образцах нашего языка. . Соглашение, конечно, имплицитное и негласное, но его условия абсолютно обязательны; мы вообще не можем говорить, кроме как подписавшись на организацию и классификацию данных, которые предписывает соглашение…

Из этого факта вытекает то, что я назвал «принципом лингвистической относительности», который означает, выражаясь неформально, что пользователи заметно различающихся грамматик направляются своими грамматиками к разным типам наблюдений и разным оценкам внешне сходных актов наблюдения и следовательно, они не эквивалентны как наблюдатели, но должны прийти к несколько иному взгляду на мир. ⁴⁷

Эта концепция отношения языка к мышлению, которую Уорф назвал «лингвистической относительностью», стала известна как «гипотеза Сепира-Уорфа» или просто «гипотеза Уорфа», но, как мы видели в нашем историческом обзоре идея, основная концепция, лежащая в основе этой так называемой «гипотезы Уорфа», возникла не у Уорфа. Он и Сепир просто развили идею, ставшую общепринятой среди интеллектуалов в нескольких областях науки задолго до начала двадцатого века. Основная идея была ясно изложена Гумбольдтом в начале девятнадцатого века, и поэтому слово «гумбольдтовец» иногда используется (особенно в Европе) по отношению ко всей традиции, возникшей под его влиянием.

К 1950 году концепция лингвистической относительности во многих кругах стала рассматриваться как бесспорный трюизм. Использование этой концепции Джорджем Оруэллом в его романе « 1984 » (опубликованном в 1949 году) можно привести как пример того, насколько она стала обычным явлением среди интеллектуалов. Роман Оруэлла изображает будущий тоталитарный социалистический режим в Англии, где официальным языком является «новояз»:

.

Цель новояза состояла не только в том, чтобы обеспечить средство выражения мировоззрения и умственных привычек, присущих приверженцам ангсока [английского социализма], но и в том, чтобы сделать невозможными все другие способы мышления. Предполагалось, что когда новояз будет принят раз и навсегда, а старояз забыт, еретическая мысль, то есть мысль, отклоняющаяся от принципов ангсока, станет буквально немыслимой, по крайней мере, поскольку мысль зависит от слов. Его словарь был построен таким образом, чтобы давать точное и часто очень тонкое выражение каждому смыслу, который член партии мог бы правильно выразить, исключая при этом все другие значения, а также возможность получения их косвенным путем. Это было сделано отчасти путем изобретения новых слов и лишения оставшихся слов неортодоксальных значений и, насколько это было возможно, всех вторичных значений.

Идея играет большую роль не только в воображении романистов, но и в трудах уважаемых филологов. Например, еврейский ученый Уильям Хомский (чей сын Ноам Хомский, известный лингвист, будет рассмотрен ниже) познакомил студентов с изучением иврита со следующими наблюдениями в книге, опубликованной в 1957 году:

Язык — это не просто средство выражения и общения; это инструмент переживания, мышления и чувства . .. Наши идеи и переживания не независимы от языка; все они — неотъемлемые части одного и того же узора, основы и утка одной и той же ткани. Мы не сначала имеем мысли, идеи, чувства, а затем облекаем их в словесные рамки. Мы думаем словами, посредством слов. Язык и опыт неразрывно переплетены, и осознание одного пробуждает другое. Слова и идиомы так же необходимы для наших мыслей и переживаний, как цвета и оттенки для картины. ⁴⁸

В 1958 году американский лингвист Юджин Нида писал:

Что бы мы лично ни думали о структурном анализе как об оторванном от значения или о влиянии грамматических категорий на мыслительные процессы, мы непременно должны признать тесную связь между языком и культурой. Язык нельзя рассматривать должным образом, кроме как с точки зрения его статуса и функции как части, процесса и, в некоторой степени, модели культуры с высокой степенью взаимного подкрепления. Хотя кто-то может не захотеть идти до конца с Уорфом, тем не менее, он не может избежать того факта, что язык, по-видимому, обеспечивает «канавки для мысли» точно так же, как культурные паттерны формируют формы для более общих моделей поведения. ⁴⁹

Хотя позже Нида выразил несогласие с более строгой формулировкой теории лингвистической относительности Уорфа и настаивал на том, что «все, что можно сказать на одном языке, можно сказать и на другом», в 1986 г. он признал, что большинство ученых принимают более слабую формулировку, которая гласит: что язык влияет на мышление: «Уорф считал язык в значительной степени определяющим, но большинство других ученых придерживались мнения, что структура языка просто увеличивает легкость, с которой люди распознают определенные различия…» ⁵⁰

Состояние вопроса в 1960 г. можно увидеть по его трактовке в популярной работе британского лингвиста Симеона Поттера. Во введении к своей книге «Язык в современном мире » он пишет:

Миры, в которых живут разные социальные сообщества, — это отдельные миры, а не просто один мир с разными языковыми ярлыками. Американец и русский могут приятно разговаривать на эспаранто о путешествиях, еде, одежде и спорте, но они могут быть совершенно неспособны серьезно говорить на эспаранто о религии, науке или философии. «Люди воображают, — как давным-давно сказал Фрэнсис Бэкон, — что их разум владеет языком; но часто случается так, что язык господствует над их умами». Нравится нам это или нет, но все мы находимся под сильным влиянием той особой формы речи, которая стала средством дискурса в нашем обществе. Давайте признаем эту истину, и истина сделает нас свободными. По мере того, как наш мир все больше сближается и потребность в понимании мотивов человеческого поведения становится все более насущной, нам, англоязычным людям, становится все более необходимо пересмотреть это слишком легкомысленное представление о том, что нам не нужно сильно серьезно относиться к изучению языков, потому что весь остальной мир сможет и захочет говорить с нами на плохом английском еще до рассвета двадцать первого века. ⁵¹

Далее в той же книге, в главе «Язык и мышление», Поттер заключает, что «так называемая уорфовская гипотеза» о том, что «взгляд человека на жизнь в какой-то мере предопределен для него структурой языка, которым он учится в детстве», «вероятно, была преувеличена ее наиболее ярыми сторонниками, и все же мало кто из опытных филологов стал бы отрицать ее внутреннюю истину». ⁵²

Именно в конце 1950-х годов многие профессиональные лингвисты, особенно в Америке, начали принципиально отвергать «лингвистическую относительность». Чтобы понять причины этого, я вернусь назад и понаблюдаю за развитием, имевшим место в 19 веке.30-х и 1940-х годах под влиянием Леонарда Блумфилда, который начал вести американскую лингвистику в новом направлении. В то время как Сепир подчеркивал особенности языков и необходимость изучать их в их культурном контексте, Блумфилд хотел отделить изучение языковых явлений от антропологических, психологических, исторических и литературных исследований, чтобы лингвистика могла стать самостоятельной наукой. . Сепир сопротивлялся усилиям в этом направлении, и в Йельском университете он выступал против создания факультета лингвистики, потому что рассматривал изучение языка как деятельность, которой должны заниматься ученые с обширной подготовкой в ​​других дисциплинах. Но движение к специализации было сильным, и именно в это время слово «лингвистика» стало предпочитаться теми, кто разделял видение Блумфилдом нового подхода. Блумфилд так описал разницу между лингвистом и филологом:

Изучающий литературу наблюдает за высказываниями некоторых лиц (скажем, Шекспира) и интересуется содержанием и необычными чертами формы. Интерес филолога еще шире, ибо его интересует культурное значение и фон того, что он читает. Лингвист, с другой стороны, одинаково изучает язык всех людей; индивидуальные черты, которыми язык великого писателя отличается от обычной речи его времени и места, интересуют лингвиста не более, чем индивидуальные черты речи любого другого человека, и гораздо меньше, чем черты, общие для всех компьютерные колонки. ⁵³

Еще одна вещь, которую следует отметить в приведенном выше абзаце Блумфилда, — это акцент на устной, а не на письменной речи. Далее, мы отмечаем, что примерно в это же время среди лингвистов появился новый акцент на так называемом синхроническом изучении языка, его общей структуры в определенный момент времени, а не на диахроническом или историческом подходе.

В поколении, следующем за Блумфилдом, была установлена ​​независимость лингвистики как академической дисциплины, и лингвисты разработали свой собственный технический жаргон с целью точного описания и анализа различных особенностей языков (например, 9).0018 лексема , морфема , фонема , базилект , акролект , идиолект и так далее). Тенденция к абстрагированию «лингвистики» от исторических и культурологических исследований привела к созданию новых академических кафедр языкознания в университетах.

В настоящее время лингвисты отходят от сосредоточения внимания на особенностях и различиях в языках, поскольку их исследования все больше и больше сосредотачиваются на основных элементах, которые можно найти во всех языках. Эта тенденция усилилась в конце 19 в.50-60-е годы с работами американского лингвиста Ноама Хомского, который начал разрабатывать общую теорию универсальной грамматики. Хомский предположил, что за всем разнообразием различных языков стоит общая и врожденная ментальная подструктура, которая «порождает» язык. «Глубинные структуры» языка понимаются как своего рода унаследованная от человека грамматика, в которой «ядерные высказывания» «трансформируются» и выстраиваются в предложения. ⁵⁴ Эта универсальная теория синтаксиса, как ее называет Хомский, получила немедленное и широкое признание лингвистов в 60-х годах, особенно в Америке, и по сей день «трансформационно-порождающий» или «хомскианский» подход продолжает иметь тяжелое значение. влияние на теоретическую лингвистику. При таком подходе, очевидно, мало места для какого-либо акцента на важности лингвистических особенностей или даже для любого исследования способов, которыми языки могут влиять на мышление. На самом деле лингвистическая теория Хомского наносит ущерб этому вопросу и практически исключает всю идею лингвистической относительности на базовом теоретическом уровне.

В чем причины большой популярности взглядов Хомского среди лингвистов? Я думаю, что на это есть две основные причины. Одна из них, на которую уже указывалось выше, состоит в том, что становление «лингвистики» как отдельной дисциплины практически требовало акцента на универсалиях. Если в центре внимания должен был быть язык как таковой, абстрагированный от культурных и психологических исследований, то то, что было общим для всех языков, неизбежно становилось предметом исследования. Таким образом, мы видим здесь искусственную профессиональную предвзятость. Вторая причина заключается в том, что упор на универсалии был особенно совместим с интернационалистским и эгалитарным духом интеллектуальной культуры того времени. После окончания Второй мировой войны большое внимание уделялось идее о том, что «люди везде одинаковы», а если и признавалось разнообразие, то оно сводилось к банальности, просто к цвету кожи, национальному костюму и т. д. Во всех социальных науках существовала тенденция преуменьшать существенные человеческие различия. В этой интеллектуальной среде идея о том, что различия между языками могут иметь большое значение, воспринималась как смутно «расистская»9.0027 55 или, по крайней мере, несовместимы с надеждами на международное единство, которые лелеют многие интеллектуалы.

В 1970-е годы началось быстрое распространение лингвистики по мере того, как ученые разветвлялись по разным специальностям, часто в междисциплинарных исследованиях, в которых лингвистические теории касались проблем других социальных и гуманитарных наук. Ученые специализируются в области психолингвистики, социолингвистики, этнолингвистики, литературоведения и многих других специальностей. Это развитие можно рассматривать как подтверждение точки зрения Сепира о том, что изучение языка нельзя отделить от других областей. И не случайно взгляды Сепира на тесную связь языка с мыслью и культурой продолжали привлекать лингвистов, которые разветвлялись в этих других областях. В этих специальностях изучение языка не было абстрактным, и абстракции универсалистских теорий языка не были так привлекательны.

В области психолингвистики конца 1970-х и начала 1980-х годов мы можем использовать в качестве примера вводный учебник «Психология и язык » Герберта и Евы Кларк (1977). Это учебник по курсу психолингвистики, который я изучал в 1983 году, будучи студентом. Глава «Язык и мышление» начинается с наблюдения: «Язык не существует в вакууме. Он служит другим системам человеческого разума и формируется ими. Поскольку он используется для передачи идей, его структура и функция должны отражать эти идеи… Поскольку он используется для общения в рамках сложной социальной и культурной системы, его структура и функция также формируются этими силами. Тем не менее, как только люди научились использовать язык, он обладает собственной силой. Это помогает им думать об одних идеях и мешает думать о других. Это формирует многие аспекты их повседневных дел». ⁵⁶ Далее авторы представляют сбалансированный взгляд на вопрос, в котором они заключают, что различные особенности языка действительно оказывают значительное влияние на когнитивную дифференциацию, память и решение задач. Относительно «гипотезы Сепира-Уорфа» (термин, который они, по-видимому, ограничивают самой сильной формой гипотезы) они говорят, что «в настоящее время очень мало» можно сделать выводов о ее достоверности. ⁵⁷ Это вряд ли согласуется с идеей, продвигаемой хомскианскими лингвистами, о том, что концепция лингвистической относительности является эксцентричной и дискредитированной идеей.

С начала 1990-х годов произошел новый всплеск интереса к лингвистической относительности и исследованиям, проведенным Джоном А. Люси из Чикагского университета ⁵⁸ и Стивеном С. Левинсоном из Института психолингвистики Макса Планка в Нидерландах ⁵⁹ оказал дополнительную научную поддержку этой концепции. Люси показала, что вследствие особенностей одного языка майя в Южной Америке его носители постоянно классифицировали предметы в соответствии с материалом, из которого они были сделаны, в то время как англоговорящие люди классифицировали те же предметы в соответствии с формой. Левинсон показал, что носители другого языка майя в Мексике запоминали расположение предметов не так, как носители голландского, из-за языковых различий. Эти исследования были разработаны и проведены в соответствии со строгими научными методами. Справедливости ради следует сказать, что «гипотеза Сепира-Уорфа» так и не была опровергнута хомскианскими лингвистами. Скорее, она просто испарилась как объект серьезного изучения среди тех лингвистов, которые были полны решимости развивать универсалистские следствия теорий Хомского.

В настоящее время, по-видимому, среди лингвистов существует широкое согласие в отношении того, что язык действительно влияет на мышление различными способами, хотя и не так сильно, как можно было бы предположить из приведенной выше формулировки гипотезы Уорфа. Очевидно, что по крайней мере некоторые из нас способны мыслить «нестандартно» в отношении языка, когда мы делаем сознательное усилие. Мы способны изобретать новые существительные и глаголы, чтобы выразить себя, если это необходимо. Таким образом, лингвистический детерминизм должен быть отвергнут. Но если это просто вопрос о том, является ли язык влияет на мышление, особенно в таких областях, как философия и религия, где разум созерцает абстракции или неосязаемые и невидимые реальности, вероятно, очень немногие лингвисты осмелятся отрицать, что язык играет очень важную роль. К сожалению, подобными различиями слишком часто пренебрегают, когда этот вопрос обсуждается на популярном уровне. Например, Стивен Пинкер, которого можно считать представителем тех лингвистов школы «Хомскиан», которые в целом выступают против гипотезы «Сепира-Уорфа», написал в недавней книге, что «нет никаких научных доказательств того, что языки резко формируют образ мышления их говорящих». ⁶⁰ Конечно, это поднимает вопрос о том, что Пинкер может иметь в виду под словом «драматически», но в любом случае взгляды Пинкера гораздо ближе к взглядам Уорфа, чем могут предположить читатели, судя по его трактовке этого вопроса в The Language Instinct , потому что в в другом месте он написал, что Уорф был «вероятно прав» в том смысле, что «чей-то язык действительно определяет, как человек должен концептуализировать реальность, когда ему приходится говорить о ней». ⁶¹ Неспециалисты, пытающиеся составить впечатление о консенсусе среди известных лингвистов по такому сложному вопросу, как этот, без тщательного изучения литературы, могут их неправильно понять. Взгляды ученых часто бывают более тонкими, чем можно предположить, прочитав одну или две статьи популярного уровня.

Это эссе уже превысило допустимую длину. В другом эссе я намереваюсь показать некоторые практические последствия лингвистической относительности для перевода Библии и экзегезы, что является моим основным интересом в этой области. Однако прямо сейчас я хочу, чтобы меня увидели и признали, так это полную легитимность идеи о том, что различные особенности языка влияют на наше мышление. В этом эссе я указал на ведущих ученых из Англии, Шотландии, Германии, Франции, Испании, Нидерландов и Америки. Среди них философы, богословы, литературоведы, поэты и ученые. Среди ученых крупные деятели в области химии, физики, антропологии, психологии и лингвистики. Некоторые из них являются уважаемыми учеными современности. По другую сторону вопроса находятся хомскианские лингвисты, которые в последнее время процветали в Америке и склонны преуменьшать , но не полностью отрицают влияние языка на мышление.

Майкл Марлоу
Апрель 2004 г., пересмотрено в июле 2011 г.

---

1. Экзегетические заблуждения (Гранд-Рапидс: Бейкер, 1984), с. 63. Карсон цитирует Louw, Semantics of New Testament Greek , p. 45.

2. там же. , с. 44.

3. Sophist § 263. Ξένος: οὐκοῦν διάνοια μὲν καὶ λόγος ταὐτόν: πλὴν ὁ μὲν ἐντὸς τῆς ψυχῆς πρὸς αὑτὴν διάλογος ἄνευ φωνῆς γιγνόμενος τοῦτ᾽ αὐτὸ ἡμῖν ἐπωνομάσθη, διάνοια; Так же в Теэтет он определяет мысль как «разговор души с самой собой». (§ 189. λόγον ὃν αὐτὴ πρὸς αὑτὴν ἡ ψυχὴ διεξέρχεται περὶ ὧν ἂν σκοπῇ).

4. Philebus , § 39. ἡ μνήμη ταῖς αἰσθήσεσι συμπίπτουσα εἰς ταὐτὸν κἀκεῖνα ἃ περὶ ταῦτ᾽ ἐστὶ τὰ παθήματα φαίνονταί μοι σχεδὸν οἷον γράφειν ἡμῶν ἐν ταῖς ψυχαῖς τότε λόγους: καὶ ὅταν μὲν ἀληθῆ γράφῃ [τοῦτο τὸ πάθημα], δόξα τε ἀληθὴς καὶ λόγοι ἀπ᾽ αὐτοῦ συμβαίνουσιν ἀληθεῖς ἐν ἡμῖν γιγνόμενοι: ψευδῆ δ᾽ ὅταν ὁ τοιοῦτος παρ᾽ ἡμῖν γραμματεὺς γράψῃ, τἀναντία τοῖς ἀληθέσιν ἀπέβη. «Память соединяется с чувствами, и они и чувства, с ними связанные, кажутся мне почти что записывающими слова в наших душах; и когда рассматриваемое чувство пишет правду, в нас производятся истинные мнения и истинные утверждения; но когда писатель внутри нас пишет ложь, получаемые мнения и заявления противоположны истине».

5. Ср. Фредерик Дж. Черч, . Испытание и смерть Сократа, будучи Евтифроном, Апология, Критон и Федон Платона, переведенные на английский язык Ф. Дж. Черчем (Лондон: Macmillan & Co., 1880), Введение, стр. xli. сл. По-гречески το μη καλως λεγειν ου μονον εις αυτο τουτο πλημμελες, αλλα και κακον τι εμποιει ταις ψαις ψαις.

6. Гл. 7, греческий текст согласно Эдварду Посту, Аристотель об ошибках или Sophistici Elenchi, с переводом и примечаниями (Лондон: Macmillan, 1866 г.), который следует тексту Беккера. Актуальность утверждений Аристотеля для современных «спекуляций в отношении языка, рассматриваемого как орудие мысли », была замечена Дугальдом Стюартом во втором томе его « Элементов философии человеческого разума» , опубликованном в 1814 году. См. об. 2 of The Works of Dugald Stewart, in Seven Volumes (Cambridge: Hilliard and Brown, 1829), p. 92.

7. См., например, обширную трактовку заблуждений в книге П. Коффи 9.0018 Наука логики , том. 2 (Нью-Йорк: Питер Смит, 1938), стр. 298 и далее. Коффи предупреждает, что двусмысленность слов является «плодородным источником очень серьезных и неуловимых ошибок» в аргументации. «В ходе любого продолжительного спора, на манер соритов, он может легко остаться незамеченным из-за почти незаметных различий в различных оттенках значения, которые могут быть связаны с одним и тем же термином в разных контекстах. Язык не является совершенным инструментом мышления». (стр. 304).

8. Я цитирую главу 5 английского перевода Against Praxeas Питера Холмса, опубликованного в The Ante-Nicene Christian Library: Translations of the Fathers вплоть до 325 г. н.э. , vol. XV, Сочинения Тертуллиана , том II (Эдинбург: T&T Clark, 1870). Оригинальная латынь, согласно изданию Эванса (Лондон, 1948 г. ), выглядит следующим образом: Quodcunque cogitaveris sermo est, quodcunque senseris ratio est: loquaris illud in animo necesse est, et dum loqueris conlocutorem pateris sermonem, in quo inest haec ipsa ratio qua cum eo cogitans loquaris per quem loquens cogitas. Ita secundus quodammodo in te est sermo per quem loqueris cogitando et per quem cogitas loquendo.

9. Эти термины в основном заимствованы из латинской Вульгаты. Таким образом, Е.П. Бэрроуз называет латинскую версию «большим хранилищем богословских терминов как для католического, так и для протестантского христианства». (Элайджа П. Бэрроуз, Companion to the Bible [American Tract Society, 1869], стр. 400.)

10. Английский перевод с Novum Organum , перевод Бэзила Монтегю (Филадельфия: Parry & MacMillan, 1854), афоризмы 43 и 59.

11. Очерк о происхождении человеческого знания, являющийся дополнением к Очерку г-на Локка о человеческом понимании. Перевод с французского аббата де Кондильяка, члена Берлинской королевской академии, г-на Нюжанта . Лондон: J. Nourse, 1756. Оригинал на французском языке выглядит следующим образом:

.

Si l’on se rappelle que l’exercice de l’imagination et de la memoire dépend entièrement de la liaison des idees, et que celle-ci est formée par le rapport et l’analogie des signes; on reconnoîtra que moins une langue a de tours, аналоги, moins elle prête de secours à la memoire et à l’imagination. Elle est donc peu propre à développer les talens. Il en est des langues comme des chiffres des géométres: elles donnent de nouvelles vûes, et étendent l’esprit à пропорция qu’elles sont plus parfaites…. Le succès des génies les mieux organisés dépend tout-à-fait des progrès du langage pour le siècle où ils vivent; car les mots répondent aux signes des géométres, et la manière de les работодатель répond aux methodes de calcul. On doit donc trouver dans une langue qui manque de mots, ou qui n’a pas des конструкций assez commodes, les mêmes препятствия qu’on trouvoit en geométrie avant l’invention de l’algebre. (§147)

Peut-être m’objectera-t-on que des hommes tels que ce grand poëte, devoient trouver dans les langues savantes les secours que la langue vulgaire leur refusoit. Je réponds qu’accoutumés à convvoir les selecteds de la même manière qu’elles étoient exprimées dans la langue qu’ils avoient apprise en naissant, leur esprit étoit naturellement retréci. Le peu de précision et d’exactitude ne pouvoit les choquer, parce qu’ils s’en étoient fait une привычный. Ils n’étoient donc pas encore, способный де saisir tous les avantages des langues savantes. (§148)

Si la langue de ces peuples grosiers est un препятствие aux progrès de l’esprit, donnons-lui un dégré de perfection, donnons-lui-en deux, trois, quatre; l’obstacle subsistera encore, et ne peut diminuer qu’à пропорция des dégrés qui auront eté ajoutés. Il ne sera donc entièrement levé, que quand cette langue aura acquis à peu près autant de dégrés de perfection, que la nôtre en avoit, quand elle a commencé à ex de bons écrivains. Il est, par consequent, démontré que les Nations ne peuvent avoir des génies superieurs, qu’après que les langues ont déja fait des progrèrables. (§150)

Je ne doute pas que je ne sois contredit sur ce que j’ai avancé touchant le caractère des langues. J’ai souvent rencontré des personnes qui croyent toutes les langues également propres pour tous les жанры, et qui prétendent qu’un homme organisé comme Corneille, dans quelque siècle qu’il eut vêcu, et dans quelque idiome qu’il eut écrit, eut Donné les memes preuves de talens. Les signes sont arguments la première fois qu’on les работника; c’est peut-être ce qui a fait croire qu’ils ne sauroient avoir de caractère. Mais je requiree s’il n’est pas naturel à chaque нация де объединитель сес идей selon le génie qui lui est propre; et dejoindreàunопределенные фонды основных идей, различные аксессуары идей, selon qu’elle est différemment effectée. Или ces combinaisons autorisés par un long use, sont proprement ce qui constitue le génie d’une langue. Il peut être plus ou moins étendu: cela dépend du nombre et de la variété des tours reçus, et de l’analogie, qui au besoin Fournit les moyens d’en Inventer. Il n’est point au pouvoir d’un homme de changer entièrement ce caractère. Aussi-tôt qu’on s’en écarte, on parle un langage étranger, et on cesse d’être entendu. C’est au tems à amener des changemens aussi considérables, en plaçant tout un peuple dans des circonstances qui l’engagent à envisager les Chooses tout autrement qu’il ne faisoit. (§160)

12. В Herders Sämmtliche Werke под редакцией Бернхарда Суфана в 33 тт. (Берлин: Weidmann, 1877-1913), Herder’s Über den Fleiß in mehreren gelehrten Sprachen переиздается в двух формах. В томе 1 (стр. 6) читаем: «Denn in welchem ​​genauen Bande steht Sprache und Denkungsart? Wer den Umfang einer Sprache übersieht: überschaut ein Feld voll Gedanken, und wer sie genau ausdrücken lernt: sammlet sich eben hiemit einen Schatz bestimmter Begriffe. Die ersten Wörter, die wir lallen, sind die Grundsteine ​​unserer Erkenntniß, und die Wärterinnen unsre erste Lehrer der Logik». В томе 30 (стр. 12) исправленная версия гласит: «Denn in welchem ​​genauen Bande steht Sprache und Denkungsart? Wer den ganzen Umfang einer Sprache übersieht, überschaut ein Feld voll Gedanken, und wer sich genau ausdrucken lernt, sammlet sich eben hiemit einen Schatz bestimmter Begriffe. Die ersten Wörter, die wir lallen, sind die wichtigsten Grundsteine ​​des Verstandes, und unsre Wärterinnen sind unsre erste Lehrer der Logik». Последняя версия является основой английского перевода, представленного здесь.

13. «Фрагменты» Über die neuere deutsche Literatur перепечатаны во втором томе Herders Sämmtliche Werke под редакцией Бернхарда Суфана (Берлин: Weidmannsche Buchhandlung, 1877). Немецкий текст гласит: «Sie ist noch mehr als dies: die Form der Wissenschaften, nicht blos in welcher, sondern auch nach welcher sich die Gedanken gestalten: wo in allen Theilen der Litteratur Gedanke am Ausdrucke klebt, und sich nach demselben bildet. Ich sage in allen Theilen der Litteratur: denn wenn man glaubt, daß blos in der Critik der schönen Wissenschaften, in Poesie und Rednerkunst, vieles vom Ausdrucke abhängt: so setzt man dieser Verbindung zu enge Gränzen. In der Erziehung lernen wir Gedanken durch Worte, und die Wärterinnen, die unsere Zunge bilden, sind также unsere erste Lehrerinnen der Logik: bei allen sinnlichen Begriffen in der ganzen Sprache des gemeinen Lebens klebt der Gedanke am Ausdruck: in der Sprache des Dichters, er spreche Empfindungen oder Bilder, belebt der Gedanke die Sprache, so wie die Seele den Körper: die ganze anschauende Erkenntniß verbindet die Sache mit dem Namen: alle Worterklärungen der Weltweisheit genügen sich am letzten — und in allen Wissenschaften hat es gute oder bögese, daß man mit Worten, и часто нах Worten gedacht hat. Da ich im dritten Theile meines Buchs eine fragmentarische Abhandlung darüber gebe: wie der Gedanke am Ausdrucke klebe? так что Fahre ich Hier blos im allgemeinen Tone fort. Ists wahr, daß wir ohne Gedanken nicht denken können, und durch Worte denken lernen: so giebt die Sprache der ganzen Menschlichen Erkenntniß Schranken und Umris». (стр. 16-17.) Перевод Майкла Н. Форстера, «Философия языка, интерпретации и перевода Гердера: три фундаментальных принципа», Обзор метафизики 56 (декабрь 2002 г. ). Английский перевод соответствующих текстов см. в Johann Gottfried Herder: Selected Early Works, 1764-7 , под редакцией Ernest A. Menze и Karl Menges (University Park: Pennsylvania State Univ. Press, 1992) и Herder: Philosophical Writings . , отредактированный и переведенный Майклом Н. Форстером (Cambridge University Press, 2002). Статья Форстера о Гердере в Стэнфордской энциклопедии философии дает очень полезный обзор философии языка Гердера.

14. Иоганн Готфрид фон Гердер, Vom Geist der Ebräischen Poesie. Eine Anleitung für die Liebhaber derselben, und der ältesten Geschichte des menschlichen Geistes . 2 тома, 1782, 83. Английский перевод Джеймса Марша был опубликован как Дух еврейской поэзии , 2 тома. (Берлингтон: Эдвард Смит, 1833 г.) и переиздано в 1971 г. издательством Aleph Press в Нейпервилле, штат Иллинойс, под номером. 2 из серии Источники по истории толкования .

15. «Диссертация о влиянии языка на мнения и мнений о языке», от мая 1788 г. , в г. Сборник эссе и беглых сочинений на моральные, исторические, политические и литературные темы (Бостон: И. Томас и Э. Т. Эндрюс, 1790), стр. 224-225.

16. Elements of Chemistry , перевод Роберта Керра (Эдинбург, 1790 г.), стр. xiii, xxxvii.

17. Ср. том 2 из Произведения Дугальда Стюарта в семи томах (Кембридж, 1829 г.), стр. 91-98.

18. Прозаические произведения Уильяма Вордсворта , под редакцией Александра Гросарта, том. 2 (Лондон: Эдвард Моксон и сын, 1876 г.), стр. 64–65. Предложение Вордсворта об «одержимых одеждах, о которых читали в рассказах о суеверных временах» отсылает к мотиву «отравленной одежды» в древнегреческих легендах, знакомому образованным людям во времена Вордсворта. В легендах Медея убивает соперницу в любви, посылая ей отравленную свадебную одежду, которая сжигает ее до смерти, кентавр Несс обманом заставляет Деяниру дать Гераклу обжигающую плоть одежду, а бог Гефест отправляет Гармонии «одеяние, окрашенное в всевозможные преступления, которые вселили злобу и нечестие во все ее потомство» (Брюэр, Словарь фраз и басен ).

19. Фридрих Шлейермахер, «О различных методах перевода», переведенный Вальтраудом Бартштом, в Theory of Translation: Anthology of Essays from Dryden to Derrida , под редакцией Райнера Шульте и Джона Бигене (Чикаго: University of Chicago Press , 1992), с. 38. Оригинал, опубликованный как «Über die verschiedenen Methoden des Übersetzens» и перепечатанный в Friedrich Schleiermacher’s sämmtliche Werke, Dritte Abtheilung: Zur Philosophie , Том. 2 (Берлин: Реймер, 1838), стр. 207-245, гласит: «Jeder Mensch ist auf der einen Seite in der Gewalt der Sprache, die er redet; er und sein ganzes Denken ist ein Erzeugniß derselben. Er kann nichts mit völliger Bestimmtheit denken, was außerhalb der Grenzen derselben läge; die Gestalt seiner Begriffe, die Art und die Grenzen ihrer Verknüpfbarkeit ist ihm vorgezeichnet durch die Sprache, in der er geboren und erzogen ist; Verstand und Fantasie sind durch sie gebunden. Auf der andern Seite aber bildet jeder freidenkende geistig selbstthätige Mensch auch seinerseits die Sprache. Denn wie anders als durch diese Einwirkungen wäre sie geworden und gewachsen von ihrem ersten rohen Zustande zu der vollkommneren Ausbildung in Wissenschaft und Kunst?» (стр. 213). Теоретическое следствие для переводческой работы: «Entweder der Übersetzer läßt den Schriftsteller möglichst in Ruhe, und bewegt den Leser ihm entgegen; oder er läßt den Leser möglichst in Ruhe und bewegt den Schriftsteller ihm entgegen». «Переводчик может либо оставить автора большей частью в покое, либо подтолкнуть к нему читателя; или же он может оставить читателя почти в покое и подтолкнуть к себе автора». (стр. 218).

20. Цитируется Генри Н. Дэем в The Art of Discourse (Нью-Йорк: Charles Scribner and Co., 1867), p. 213. Параграф на немецком языке оригинала гласит: «Die Sprache ist kein bloßes Mittel, um Gedanken zu bezeichnen. Ein solches äußeres Mittel ist undenkbar; und von Ersindung der Sprache im gewöhnlichen Sinne kann daher nicht die Rede sein. Der Ursprung der Sprache ist mit dem Ursprung des Denkens Eins, Welches in der Wirklichkeit ohne Sprache nicht möglich ist. Das Denken ist ein subjectives Sprechen, wie das Sprechen ein объективы Denken, die äußere Erscheinung des Denkens sebst. Keines von beiden ist ohne das andere möglich und beide bedingen einander gegenseitig. — Da die Poesie nur Thätigkeit der Idee und auch in ihrer äußeren Erscheinung in der Sprache Thätigkeit ist, so wird sie nie abgeschlossene Gegenstände, sondern immer nur Thätigkeit darstellen können». K.W.F. Solger’s Vorlesungen über Aestetik, herausgegeben von K.W.L. Heyse (Лейпциг: Брокгауз, 1829 г.), с. 260.

21. Краткий отчет о формировании британских миссионерских обществ и их ранней работе см. в Kenneth Scott Latourette, A History of Christian (New York: Harper & Brothers, 1953), стр. 1032-1035.

22. Biographia Literaria , vol. I, глава 17, выделение добавлено. В репринте, опубликованном в Нью-Йорке Американской книжной биржей (1881 г.), слова находятся на странице 486.

23. Александр Кэмпбелл, «Тринитарная система», The Christian Baptist , vol. 4, нет. 10 (май 1827 г.), стр. 232-3.

24. Johann Adam Hartung, Lehre von den Partikeln der griechischen Sprache , vol. 1 (Эрланген: Joh. Jac. Palm & Ernst Enke, 1832), § 1, в переводе Уильяма Г.Т. Шедд, «Отношение языка к мысли», Bibliotheca Sacra 5 (ноябрь 1848 г.), стр. 650-651 (перепечатано в Discourses and Essays [Andover: WF Draper, 1856], стр. 181).

25. Вильгельм фон Гумбольдт, Über die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluß auf die geistige Entwicklung des Menschengeschlechts . Берлин: Druckerei der Könglichen Akademie, 1836. Английский перевод работы: «О языке: разнообразие человеческого языка и его влияние на умственное развитие человечества », перевод Питера Хита (Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1988), недавно переиздано как О языке: о разнообразии построения человеческого языка и его влиянии на умственное развитие человеческого вида (1999).

26. Леонард Блумфилд, Language (Нью-Йорк: Генри Холт и Ко. , 1933), с. 18.

27. Немецкий язык Гумбольдта трудно перевести. Под «жизнью» он понимает здесь «переживает жизнь», а под «объектами» он понимает предметы объективной реальности или ноуменов в кантианском смысле. Предложение на немецком языке звучит следующим образом: Der Mensch lebt mit den Gegenständen hauptsächlich, ja, da Empfinden und Handlen in ihm von seinen Vorstellungen abhängen, sogar ausschließlich so, wie die Sprache sie ihm zuführt. Durch denslben Akt, vermöge dessen er die Sprache aus sich herausspinnt, spinnt er sich in Dieselbe ein, und jede zieht um das Volk, welchem ​​sie angehört, einen Kreis, aus dem es nur insofern hinauszugehen möglichist, als man zugleich in den Kreis einer андрен хинубертритт.

28. Роберт Х. Робинс, Краткая история лингвистики . 4-е издание. (Лондон и Нью-Йорк: Longman, 1997), с. 166.

29. Джон В. Дональдсон, Новый Кратил; или, Вклад в более точное знание греческого языка (Лондон: Джон В. Паркер, 1839 г. ), с. 46. ​​Замечания Дональдсона по этому поводу были позже процитированы другим выдающимся ученым, Б. Ф. Уэсткоттом, который писал: «Малейшее рассмотрение покажет, что слова так же важны для интеллектуальных процессов, как и для взаимного общения. Для человека чисто духовное и абсолютное есть лишь стремление или мечта. Мысли связаны со словами так же неизбежно, как душа с телом. Язык есть условие нашего бытия, определяющее как зачатие, так и передачу идей, так как в первой летописи о нашей расе мы читаем, что Адам, еще находясь в одиночестве, дал имена всем существам, прошедшим перед ним. Без него тайны, раскрытые перед глазами видящего, были бы смутными тенями; с его помощью они получают ясные уроки для человеческой жизни». (Брук Фосс Уэсткотт, 9 лет.0018 Введение в изучение Евангелий , 5-е изд. [Лондон: Macmillan, 1875], с. 14).

30. Джон Стюарт Милль, Система логики, рациональной и индуктивной: связанное представление о принципах доказывания и методах научного исследования , 2 тома. (Лондон: Джон В. Паркер, 1843 г.). Обсуждение языка см., в частности, в Книге 4, главы 3-6. Для цитат и номеров страниц я использовал однотомное издание, опубликованное в 1858 году издательством Harper & Brothers, Нью-Йорк.

31. «Man erlernt also nicht bloß Worte, sondern erwirbt Begriffe…. man in jeder Sprache anders denkt». См. Артура Шопенгауэра sämmtliche Werke, herausgegeben von Julius Frauenstädt, Zweite Auflage, Sechster Band (Leipzig: Brodhaus, 1877), стр. 603–4. Немецкий текст стр. 602-605 с английским переводом доступен онлайн здесь.

32. Ричард Чевеникс Тренч, Об изучении слов: лекции, адресованные (первоначально) ученикам епархиальной школы обучения, Винчестер . London: Macmillan, 1851. Я использовал копию шестого издания (London: John W. Parker and Sons, 1855) для цитат и номеров страниц.

33. Уильям Г.Т. Шедд, История христианской доктрины , том. 1 (Эдинбург: T&T Clark, 1865), стр. 362-3. Шедд делает следующее примечание к своей цитате из Уэвелла: « History of Inductive Sciences (Introduction). «Die Zierde, — und das äussere Merkmal, — einer endlich auf sichern Grund erbauten Wissenschaft, ist und bleibt doch eine bestimmte Terminologie». Шеллинг, 9.0018 Idealismus der Wissenschaftslehre (Phil. Schriften, 205)».

34. Джон А. Broadus, Трактат о подготовке и произнесении проповедей (2-е изд., Филадельфия, 1871 г.), с. 321. Здесь мы могли бы также отметить другого американского автора, на которого ссылается Бродус. Генри Н. Дэй в своем труде The Art of Discourse (Нью-Йорк, 1867) пишет: «Язык — это не просто одеяние мысли, как это иногда представляют в вольных выражениях. Он имеет жизненно важную связь с мыслью; и гораздо вернее и уместнее мыслится как живое, органическое тело мысли, насквозь пронизанное жизненной силой мысли, как природное тело — с жизнью духа, имеющее живые связи между своими частями, придающие ему единство и делающие его целое, чем простое платье, не имеющее никакого отношения к мысли и органической зависимости своих частей». (стр. 213.)

35. Чарльз Дарвин, О происхождении человека и отборе в отношении пола , vol. 1 (Лондон: Мюррей, 1871 г.), с. 57.

36. Чарльз Август Бриггс, Библейское исследование: его принципы, методы и история, вместе с каталогом справочных книг (Нью-Йорк: сыновья Чарльза Скрибнера, 1883 г., 2-е изд., 1884 г.), стр. 42-5. .

37. Уильям Джеймс, Принципы психологии , перепечатано в 53 томе Great Books of the Western World (Чикаго: Британская энциклопедия, 1953), стр. 127–128.

38. там же. , с. 333.

39. там же. , с. 650.

40. Франц Боас, «Введение» в Handbook of American Indian Languages ​​, vol. 1 (Вашингтон: Правительственная типография, 1911 г.), стр. 71-2. См. полезное обсуждение взглядов Боаса в John A. Lucy, Language Diversity and Thought: A Reformulation of the Linguistic Relativity Hypothesis (Cambridge: University Press, 1992), стр. 14-15.

41. Прежде чем «лингвистика» стала академической дисциплиной, резко отделенной от других родственных областей, слово «филология» обычно использовалось для лингвистических исследований. Ученые, которые занимались такими исследованиями, назывались «филологами». Сегодня слово «филология» по-прежнему используется в более специальном смысле, в отношении исторического изучения языка, как оно используется в текстах , особенно в древних и средневековых текстах, для понимания которых требуются обширные исторические и культурные знания. правильно понял. Таким образом, «филология» предполагает погружение в чужой культурный контекст, а не какое-то абстрактное или чисто теоретическое изучение языка вообще. Евгений Нида проводит различие следующим образом: «Филология в более общепринятом значении этого термина имеет тенденцию сосредотачивать внимание в первую очередь на конкретных текстах и ​​документах, обычно имеющих литературную ценность; и с точки зрения исторического развития он рассматривает лексику, структуру дискурса, темы и мотивы, главным образом с точки зрения их содержания. В противоположность этому филологическому подходу лингвистика занимается структурой языка не в том виде, в каком она используется в отдельных текстах, а в качестве иллюстрации того, что может быть и используется во всех типах вербальной коммуникации. Для лингвиста представляют интерес все тексты на языке, в том числе имеющие литературную ценность, но его интересует не столько содержание таких текстов, сколько их формальная структура». (Юджин А. Нида, «Значение современной лингвистики для библеистики», стр. 9).0018 Journal of Biblical Literature 91/1 [март 1972 г.], стр. 73–4.)

42. Эдвард Сепир, Язык: введение в изучение речи (Нью-Йорк: Harcourt, Brace & World, 1921), глава 1.

43. «Статус лингвистики как науки», Language 5 (1929), стр. 207-214. См. также его более раннее эссе «Грамматик и его язык», American Mercury 1 (1924), стр. 149–155. Оба перепечатаны в Избранных произведениях Эдварда Сепира в книге «Язык, культура и личность» 9.0021, изд. Дэвид Г. Мандельбаум (Беркли: University of California Press, 1949 [перепечатано в 1986 году]).

44. Вернер Гейзенберг, Die physikalischen Prinzipien der Quantenttheorie (Leipzig: S. Hirzel, 1930), переведенный на английский язык Карлом Эккартом и Фрэнком К. Хойтом в The Physical Principles of the Quantum Theory (Чикаго: University of Chicago Press , 1930), стр. 10-11.

45. Джеймс Джинс, Физика и философия (Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1943), с. 86.

46. «La Miseria y el esplendor de la traducción», La Nación (Буэнос-Айрес), май-июнь 1937 г. Перепечатано в José Ortega y Gasset, Obras Completas: Tomo V (1933-1941) (Мадрид: Revista de Occidente, 1947), стр. 429-48.

47. «Наука и лингвистика», Technology Review 42 (1940): 229-31, 247-8. Перепечатано в «Язык, мысль и реальность: избранные произведения Бенджамина Ли Уорфа », изд. Дж. Б. Кэрролл (Кембридж, Массачусетс: MIT Press, 1956) с. 212-14, 221.

48. Уильям Хомский, Иврит: вечный язык (Филадельфия: Еврейское издательское общество, 1957), стр.3.

49. Юджин А. Нида, «Анализ значения и составление словаря», International Journal of American Linguistics 24/4 (октябрь 1958 г. ), стр. 279-292; перепечатано в Language Structure and Translation: Essays by Eugene A. Nida, Selected and Introduced by Anwar S. Dil (Stanford University Press, 1975), p. 6.

50. Юджин А. Нида, «Социолингвистика и перевод», в Sociolinguistics and Communication (изд. Йоханнес П. Лоу; Серия монографий UBS 1; Лондон и Нью-Йорк: Объединенные библейские общества, 1986), с. 11. Несмотря на признание Нида неуловимости и зыбкости «значения» слов и больших трудностей, с которыми сталкиваются переводчики, пытающиеся передать его с одного языка на другой, что он подчеркивает в нескольких своих книгах, на теоретическом уровне он всегда возвращается к своему принципу: «Все, что можно сказать на одном языке, можно сказать и на другом» (9).0018 Теория и практика перевода [Лейден: E.J. Брилл, 1969], с. 4). Но правда в том, что это часто цитируемое утверждение имеет не больше содержания, чем мотивационный лозунг в работах Ниды. Он не пытается это доказать или даже защитить; он излагает его очень произвольно, как будто это бесспорно. Таким образом, данное утверждение не имеет никакой ценности как описательное изложение факта. Можно было бы подумать, что, потратив столько лет на руководство попытками перевести корпус древней ближневосточной поэзии (Псалмы) среди других изысканных литературных произведений, написанных людьми высокой религиозной культуры, на экзотические и примитивные языки африканских племен, он готов признать, что опыт переводчиков не вполне подтверждает его утверждение. Но, видимо, в этом вопросе вера побеждает опыт.

51. Симеон Поттер, Язык в современном мире (Penguin Books, 1960), стр. 19-20. Эспаранто — это искусственный язык, изобретенный польским евреем Лазарем Заменгофом (1859—1917), сочетающий в себе элементы латыни, французского, немецкого и английского языков. Заменгоф надеялся, что он вытеснит этнические языки и со временем станет международным языком человечества. В некоторых случаях он использовался в качестве промежуточного языка на международных встречах.

52. там же , с. 173.

53. Леонард Блумфилд, Language (Нью-Йорк: Генри Холт, 1933), с. 22.

54. Теории Хомского были опубликованы в его Syntactic Structures (1957) и Aspects of the Theory of Syntax (1965).

55. Об обвинении в «расизме» см. Wolfram Wilss, The Science of Translation: Problems and Methods (Tübingen: Gunter Narr Verlag, 1982), p. 46. ​​Но нелогичность этого обвинения поразительна, если принять во внимание тот факт, что весь смысл теории лингвистической относительности состоит в том, чтобы показать, как мышление формируется языковой средой, а не врожденными расовыми способностями или различиями. Антирасистские последствия этой концепции были основной причиной того, что Франц Боас заинтересовался ею. Но в нашем поколении жупел «расизма» был ответственен за подавление всех видов научных исследований человеческих различий, врожденных или приобретенных. Как ни странно, с недавним подъемом «мультикультурализма» в академическом мире стало модным называть расистскими отрицание существенных различий между народами. В лингвистике это было проиллюстрировано недавней полемикой по поводу «ebonics» (черный английский). В 1996 году школьный совет в Окленде, штат Калифорния, принял неоднозначную резолюцию, в которой говорилось, что язык, используемый чернокожими жителями бедных районов, был «генетически основан» и был не диалектом английского, а африканским креольским языком, который следует рассматривать как отдельный язык в рамках двуязычного образования. программы. Несмотря на диковинный характер этих утверждений, в разгар последовавшего спора Американское лингвистическое общество приняло резолюцию в поддержку школьного совета. Не заняв позицию по конкретным утверждениям, сделанным в резолюции школьного совета, лингвисты выразили свою поддержку, сославшись на «научные и человеческие преимущества языкового разнообразия». Об образовательных проблемах, связанных с черным английским, см. Элеонора Уилсон Орр, 9 лет.0018 В два раза меньше: английский язык чернокожих и успеваемость чернокожих студентов по математике и естественным наукам . (Нью-Йорк: WW Norton & Co., 1987 г., переиздано с новым введением в 1997 г.). После обширного изучения черного английского языка в образовательной среде Орр приходит к выводу, что упрощенная грамматика черного английского мешала учащимся усвоить ключевые понятия в математике и естественных науках. Это, конечно, должны отрицать лингвисты, которые хотят быть политкорректными. Политическая корректность требует, чтобы они поддерживали заведомо необоснованное мнение, что все естественные языки и диалекты в равной степени подходят для любого вида обучения. Относительно политического аспекта спора об Окленде один лингвист, Джон Холм, заметил: «лингвистика — это социальная наука, и лингвисты гордятся тем, что считают себя учеными со всей объективностью, которую обозначает это слово. К сожалению, добиться объективности очень трудно, особенно в социальных науках, и лингвистика не исключение». ( Языки в контакте [Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 2004], с. 1)

56. Герберт Х. Кларк и Ева В. Кларк, Психология и язык: введение в психолингвистику (Нью-Йорк: Harcourt Brace Jovanovich, 1977), с. 515.

57. там же. , с. 557.

58. См. Джон А. Люси, Языковое разнообразие и мышление: переформулировка гипотезы лингвистической относительности . ( Изучение социальных и культурных основ языка , № 12). Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1992; Грамматические категории и познание: пример гипотезы лингвистической относительности ( Исследования социальных и культурных основ языка , № 13). Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1992.

.

59. См. Stephen C. Levinson and J.J. Гумперц, ред., Переосмысление лингвистической относительности . Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1996. Также полезным для текущего состояния исследований является сборник статей в Язык в уме: достижения в изучении языка и мышления , под редакцией Дедре Гентнера и Сьюзан Голдин-Медоу (MIT Press, 2003). Среди участников Мелисса Бауэрман, Ева Кларк, Джилл де Вильерс, Питер де Вильерс, Гиу Хатано, Стэн Кучай, Барбара Ландау, Стивен Левинсон, Джон Люси, Барбара Мальт, Дэн Слобин, Стивен Сломан, Элизабет Спелке и Майкл Томаселло.

60. Стивен Пинкер, Языковой инстинкт (1994), с. 58.

61. Стивен Пинкер, 9 лет0018 Обучаемость и познание: приобретение структуры аргументов (Кембридж, Массачусетс: MIT Press, 1989), с. 360. За эту цитату я благодарен Дэниелу Слобину, «Язык и мышление в Интернете: когнитивные последствия лингвистической относительности», в Language in Mind: Advances in the Study of Language and Thought (Кембридж, Массачусетс: MIT Press, 2003). .

---

Изучение Библии > Толкование > Методы перевода > Язык и мышление

Язык и мышление о мыслях | Думать без слов

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicThinking Without WordsPhilosophy of LanguagePhilosophy of MindBooksJournals Термин поиска мобильного микросайта

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicThinking Without WordsPhilosophy of LanguagePhilosophy of MindBooksJournals Термин поиска на микросайте

Расширенный поиск

• Иконка Цитировать Цитировать

• Разрешения

• Делиться
  • Твиттер
  • Еще

CITE

Бермудес, Хосе Луис,

‘Язык и размышления о мыслях’

,

Мышление без слов

, Философия разума

(

, Нью -Йорк,

2003;

онлайн онлайн. ,

Oxford Academic

, 3 октября 2011 г.

), https://doi.org/10.1093/acprof:oso/9780195159691.003.0008,

, по состоянию на 28 сентября 2022 г.

Выберите формат Выберите format.ris (Mendeley, Papers, Zotero).enw (EndNote).bibtex (BibTex).txt (Medlars, RefWorks)

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicThinking Without WordsPhilosophy of LanguagePhilosophy of MindBooksJournals Термин поиска мобильного микросайта

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicThinking Without WordsPhilosophy of LanguagePhilosophy of MindBooksJournals Термин поиска на микросайте

Advanced Search

Abstract

В этой главе приводится аргумент в пользу того, что преднамеренное восхождение требует семантического восхождения на том основании, что преднамеренное восхождение требует способности «удерживать мысль в уме» таким образом, что это возможно только в том случае, если мысль лингвистически носитель. Он пытается объяснить, что существует важный класс мыслей, который в принципе недоступен неязыковым существам. Он также исследует, как язык может функционировать как когнитивный инструмент. Многие из этих функций на самом деле не требуют полноценного языка. Если язык должен иметь отличительную, уникальную и важную когнитивную функцию, так что разница между лингвистическим и неязыковым познанием является качественной, а не просто количественной, то ее следует исследовать дальше. В главе учитываются многие аспекты языка, где язык функционирует как когнитивный инструмент: увеличение памяти; экологическое упрощение; координация; преодоление зависимого от пути обучения; контуры управления; манипулирование и представление данных.

Ключевые слова: мысли, нелингвистическое познание, язык, манипулирование данными, неязыковые существа

Субъект

Философия языкаФилософия разума

В настоящее время у вас нет доступа к этой главе.

Войти

Получить помощь с доступом

Получить помощь с доступом

Доступ для учреждений

Доступ к контенту в Oxford Academic часто предоставляется посредством институциональных подписок и покупок. Если вы являетесь членом учреждения с активной учетной записью, вы можете получить доступ к контенту одним из следующих способов:

Доступ на основе IP

Как правило, доступ предоставляется через институциональную сеть к диапазону IP-адресов. Эта аутентификация происходит автоматически, и невозможно выйти из учетной записи с IP-аутентификацией.

Войдите через свое учреждение

Выберите этот вариант, чтобы получить удаленный доступ за пределами вашего учреждения. Технология Shibboleth/Open Athens используется для обеспечения единого входа между веб-сайтом вашего учебного заведения и Oxford Academic.

1. Щелкните Войти через свое учреждение.
2. Выберите свое учреждение из предоставленного списка, после чего вы перейдете на веб-сайт вашего учреждения для входа.
3. Находясь на сайте учреждения, используйте учетные данные, предоставленные вашим учреждением. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
4. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если вашего учреждения нет в списке или вы не можете войти на веб-сайт своего учреждения, обратитесь к своему библиотекарю или администратору.

Войти с помощью читательского билета

Введите номер своего читательского билета, чтобы войти в систему. Если вы не можете войти в систему, обратитесь к своему библиотекарю.

Члены общества

Доступ члена общества к журналу достигается одним из следующих способов:

Войти через сайт сообщества

Многие общества предлагают единый вход между веб-сайтом общества и Oxford Academic. Если вы видите «Войти через сайт сообщества» на панели входа в журнале:

1. Щелкните Войти через сайт сообщества.
2. При посещении сайта общества используйте учетные данные, предоставленные этим обществом. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
3. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если у вас нет учетной записи сообщества или вы забыли свое имя пользователя или пароль, обратитесь в свое общество.

Вход через личный кабинет

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам. Смотри ниже.

Личный кабинет

Личную учетную запись можно использовать для получения оповещений по электронной почте, сохранения результатов поиска, покупки контента и активации подписок.

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам.

Просмотр учетных записей, вошедших в систему

Щелкните значок учетной записи в правом верхнем углу, чтобы:

• Просмотр вашей личной учетной записи и доступ к функциям управления учетной записью.
• Просмотр институциональных учетных записей, предоставляющих доступ.

Выполнен вход, но нет доступа к содержимому

Oxford Academic предлагает широкий ассортимент продукции. Подписка учреждения может не распространяться на контент, к которому вы пытаетесь получить доступ. Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому контенту, обратитесь к своему библиотекарю.

Ведение счетов организаций

Для библиотекарей и администраторов ваша личная учетная запись также предоставляет доступ к управлению институциональной учетной записью. Здесь вы найдете параметры для просмотра и активации подписок, управления институциональными настройками и параметрами доступа, доступа к статистике использования и т. д.

Покупка

Наши книги можно приобрести по подписке или приобрести в библиотеках и учреждениях.

Информация о покупке

Интерфейс языка и теория разума

• Список журналов
• Рукописи авторов HHS
• PMC2000852

Лингва. Авторская рукопись; доступно в PMC 2008 1 ноября.

Опубликовано в окончательной редакции как:

Lingua. 2007 ноябрь; 117 (11): 1858–1878 гг.

DOI: 10.1016/j.lingua.2006.11.006

PMCID: PMC2000852

NIHMSID: NIHMS29943

PMID: 17973025. между языком и теорией разума является двунаправленным. Кажется вероятным, что концептуальные разработки ранней Теории разума образуют существенную основу, помогающую зафиксировать хотя бы словесную референцию. При развитии от двух до четырех лет в исследованиях не существует никаких оснований для выводов о направлении влияния между языком и теорией разума. На стадии ложных рассуждений, после четырехлетнего возраста, выделяется роль овладения синтаксическим дополнением как репрезентативным инструментом, то есть развитие речи способствует рассуждению. В статье представлено краткое изложение теории разума, начиная с ее самых ранних зачатков в младенчестве и заканчивая пониманием того, что в возрасте четырех лет другие могут придерживаться ложных убеждений и действовать в соответствии с ними. Для каждой разработки описываются параллельные языковые разработки и поднимаются вопросы об интерфейсе между ними. В частности, обсуждаются исследования, которые могли бы определить направление влияния одного на другое. Требуется дополнительная работа, особенно с невербальными задачами, хорошей экспериментальной лингвистической работой и другими особыми популяциями, которые могут позволить более точно определить, как язык и Теория разума взаимодействуют на стыке.

Ключевые слова: Теория разума, Ложное убеждение, Интерфейс, Доказательность, Дополнения, Приобретение ‘ с другой. Стало очень популярной формой объяснения в области овладения языком, чтобы ссылаться на требования теории разума для ряда достижений в языковом развитии, по крайней мере, в объяснении производительности, если не самой грамматики. Я попытаюсь наметить этапы приобретения навыков Теории разума и, по возможности, лингвистические достижения, с которыми они взаимодействуют. Есть много вопросов без ответов, но важно более внимательно рассмотреть природу этого интерфейса и его направленность, а именно, связаны ли какие-либо языковые достижения с некоторыми аспектами Теории разума, или же определенные аспекты Теории разума причинно связаны к некоторым частям овладения языком. Эту статью не следует путать с вводным обзором теории сознания, поскольку тема слишком обширна для одной статьи (см. Astington, 19).93; Пернер, 1991; Веллман, 1990; Гопник, 1993). Он обязательно избирательно относится к рассматриваемым концептуальным темам, например, работа над поддразниванием (Reddy, 1991), обманом (Sodian, 1991) и притворством (Garfield, Peterson, Garson, Nevin & Perry, 2003) не обсуждается, хотя есть захватывающие связи, которые необходимо изучить. Он также не может адекватно рассмотреть многие теоретические положения об отношениях между языком и теорией разума, содержащиеся, например, в Astington and Baird (2005). Вместо этого статья организована следующим образом: после краткого обзора основных этапов разработки теории разума будут описаны параллельные им достижения в языковом развитии. Везде, где есть соответствующие данные о причинно-следственной связи между параллельными когнитивными и языковыми достижениями, это будет обсуждаться. Цель состоит в том, чтобы определить, участвует ли и когда ToM в овладении языком, и наоборот, участвует ли и когда язык в развитии ToM.

Теория разума относится к народной психологической теории, которую мы используем для предсказания и объяснения поведения других на основе их внутренней работы: их чувств, намерений, желаний, взглядов, убеждений, знаний и точки зрения. То есть нам нужно постулировать психическое состояние внутри человека, чтобы приспособиться к случайному расхождению между внешним стимулом и реакцией. В самом минимальном примере видно, как человек делает что-то явно глупое, например, использует жидкость для полоскания рта, чтобы вымыть волосы. Чтобы объяснить аберрантное поведение, мы говорим: «О, он думает, что эта бутылка — шампунь!» Ложное убеждение, что бутылка — это шампунь, является содержанием ментального состояния, и, вызывая его, мы сохраняем мир вокруг нас «нормальным», в котором люди не моют голову случайным образом ополаскивателем для рта. Было пролито много чернил и проверены тысячи детей, чтобы ответить на вопрос: когда дети думают в этом отношении так же, как мы?

Понимание ложных убеждений является кульминацией долгого пути развития, который начинается в раннем младенчестве и обычно заканчивается, по крайней мере, началом этого понимания в возрасте четырех или пяти лет. Недавние мета-анализы (Wellman, Cross & Watson, 2001) свидетельствуют об удивительной конвергенции сотен исследований, в которых, несмотря на различия в формулировках, материалах, условиях тестирования и, в меньшей степени, в социальном классе и культуре, это кажется наиболее важным. консенсус в отношении хода времени. Даже более поздние исследования показывают, что успех в определенных типах задач по теории разума надежно предшествует успеху в других (Wellman & Liu, 2004). По этой причине важно рассмотреть другие типы концептуального понимания под заголовком «Теория разума», чтобы не ограничивать его пониманием ложных убеждений. При этом мы сможем лучше проследить возможные связи с языковыми явлениями, которые могут потребовать сходного понимания.

2.1 Намерение

Оценка «умственных» состояний других может начаться в младенчестве. Например, пристальное внимание новорожденных к человеческому голосу и лицу может отражать врожденное понимание того, что это ключи к чтению эмоций и намерений (Baron-Cohen, 1995). В экспериментальных задачах есть данные о том, что младенцы рассчитывают действия значимых одушевленных предметов, например рук человека, как преднамеренные или целенаправленные по отношению к данному предмету, но они не склонны приписывать намерение неодушевленным предметам, таким как палка или инструмент. Вудворд, 19 лет98; 1999, 2005). Карпентер, Нагель и Томаселло (1998) обнаружили, что младенцы в возрасте от 14 до 18 месяцев предпочитают имитировать целенаправленные, а не случайные действия, предполагая, что они различают действие по намерению актера (также Мельцофф, 1995; Гергели, Беккеринг и Кирали). , 2002).

Также в первый год жизни младенцы учатся следить за чужим взглядом или указывать на интересующий объект, устанавливая «триангуляцию» говорящего, слушающего и объекта. Исследователи приложили все усилия, чтобы различать направление головы и направление взгляда. Однако степень, в которой следование взглядом может рассматриваться как когнитивный акт, оспаривается (см. Tomasello, Carpenter, Call, Behne, & Moll, 2005, и ответы). Например, кажется, что существует важное различие между взаимодействие , для которого кажется неоспоримым, что младенческий взгляд увлекается взглядом другого, и понимает ли младенец взгляд как умственный (Doherty, 2006). Что касается концепции видения (или восприятия в более общем смысле), может оказаться важным отличать перцептивное состояние от когнитивного. Следование за чужим взглядом подразумевает, что люди могут понять линию взгляда другого в раннем возрасте, но, возможно, не содержание результата взгляда. Например, Молл и Томаселло (2004) обнаружили, что младенцы перетасовывают в новое положение, чтобы увидеть, на что смотрит взрослый за барьером. Но в других исследованиях младенцы в возрасте до 18 месяцев, по-видимому, не принимают во внимание, когда линия обзора прерывается непрозрачным барьером для другого человека, но не для него (Butler, Caron & Brooks, 2000).

Есть и другие данные, свидетельствующие о том, что дети младшего возраста могут быть чувствительны к тому, кто что-то видел раньше. Томаселло и Хаберл (2003) изучали 12- и 18-месячных младенцев, играющих со взрослым, который сказал: «Ого! Это так круто! Можешь подать мне это?» при этом жестикулируя в общем направлении трех объектов. Один из этих предметов был новым для взрослого, но не для ребенка, а с двумя предметами раньше играли вместе ребенок и взрослый. Восемнадцатимесячные достоверно давали взрослому объект, который был новым для взрослого, но не для ребенка, что позволяет предположить, что они отслеживали предыдущий опыт взрослого. По крайней мере, они вспоминали собственный опыт игры с комбинацией игрушка+взрослый, а затем оценивали, что нового. Двухлетние дети также могут, как ни странно, «спрятать» предмет, не перемещая что-то перед ним, а только помещая его за что-то! (Флавелл, Шипстед и Крофт, 19 лет.78; МакГиган и Доэрти, 2004 г.). Только примерно в возрасте трех лет дети начинают делать надежные суждения о том, на что смотрит человек (Doherty, 2006).

2.2 Разные желания, разное знание

Исследователи разработали очень умные тесты того, могут ли довербальные младенцы или человекообразные обезьяны «прочитать» желание другого (Tomasello et al, 2005). Учитывая проведенную до сих пор работу, кажется очевидным, что младенец может распознавать чужие желания, по крайней мере, в смысле преднамеренного стремления к желаемому.1164 внешних ворот. Например, они понимают упорное стремление и движение вокруг препятствий для достижения цели (Gergely, Nadasdy, Csibra & Biro, 2005; Behne, Carpenter, Call & Tomasello, 2005). Но вопрос о том, представляет ли младенец другого как обладателя внутренней цели , является более спорным. Например, двухлетние дети способны имитировать действие, приводящее к желаемому результату, например, использование палки для извлечения игрушки из трубки с ловушкой, но они не в состоянии оценить каузальное понимание, проявленное взрослым. в выборе решения. Несмотря на то, что взрослый смоделировал изменение стратегии, основываясь на мысленной модели того, где в трубе находится «ловушка», двухлетние дети не уловили этого и подражали только внешнему поведению (см. Want & Harris, 2001).

Ко второму-третьему году жизни малыши, по-видимому, понимают, что у других могут быть разные симпатии и антипатии (Repacholi & Gopnik, 1997), и в задании, переданном невербально, «кормят» экспериментатора едой, которая ему нравится. ибо, даже несмотря на то, что малыши сами отказались от этой пищи. К трем с половиной дети понимают кое-что из репрезентативной природы желания, например, понимая, что если желание было сорвано, желание все еще существует, но не в том случае, если оно уже было достигнуто или оказалось нежелательным. Трехлетние дети понимают, что желания других могут отличаться от их (Wellman & Woolley, 19 лет).90; Витт и де Вильерс, 2001 г.; Томаселло и др., 2005).

Большинство согласны с тем, что именно на третьем году жизни дети начинают обращать внимание на то, кто видел что-то, а кто нет, и использовать это, чтобы судить, например, кто знает, что находится внутри коробки (O’Neill & Гопник, 1991; О’Нил, Эстингтон и Флавелл, 1992). Это было названо пониманием того, что «видение ведет к знанию». В какой-то степени дети верят, что то же самое относится и к другим модальностям чувств, например слух или осязание, хотя они менее изучены (O’Neill & Chong, 2001). Когда дело доходит до этих заданий, экспериментаторы обычно задают ребенку вербальные вопросы, поэтому невербальные аналоги не используются. То есть такие вопросы, как «Кто знает, что в коробке?» предполагается, что они полностью поняты как предложения, и предполагается, что речь идет только о концептуальном понимании (Pratt & Bryant, 19). 90). Поэтому крайне важно проверить в работе, понимают ли дети, что «видение ведет к знанию», не задавая им прямых словесных вопросов.

Одно такое исследование было проведено O’Neill (1996) с использованием натуралистического показателя того, следит ли ребенок за тем, видит ли другой человек что-то или нет. В одном задании экспериментатор бросал стикеры в один из двух недоступных контейнеров, которые мать должна была достать, чтобы ребенок завершил картинку. Мать иногда смотрела, а иногда закрывала глаза. Проверка осознания детьми значения этого состояния заключалась в том, использовали ли дети больше взгляда и указательных жестов, чтобы направить свою мать к нужному сосуду в тех испытаниях, когда ее глаза были закрыты. Фактически, 2-3-летние дети различали свои жесты в зависимости от того, были ли закрыты глаза их матери.

Другая невербальная задача на видение и знание использовалась Povinelli & de Blois (1992) с шимпанзе и маленькими детьми, а также с глухими детьми (Gale, de Villiers, de Villiers & Pyers, 1996; P. de Villiers, 2005). . Задача состоит в том, чтобы участник проследил, кто из двух взрослых информаторов наблюдает за тем, как что-то прячут, а затем решил, чьему совету следовать, когда разные люди последовательно указывают место поиска. Однако задача требует немного большего, чем оценка того, «кто видит», а скорее использование этого в качестве вычислительного шага в цепочке решений:

1. X увидел, где был спрятан объект (исходя из прямой видимости и отсутствия повязки на глазах у X.)

2. X знает, где был спрятан объект

3. X и Y указывают возможные места.

4. X будет лучшим судьей, чем Y из-за 2).

5. Я должен использовать информацию от X, чтобы найти объект.

Возможно, в результате этих дополнительных шагов или рассуждений эта задача больше похожа на задачи на ложные убеждения, чем на простые задачи на видение-знание, несмотря на то, что по форме она невербальна (de Villiers & de Villiers, 2000).

Концепция видения p может быть даже более требовательной, чем понимание того, что видение ведет к знанию. Например, в каком возрасте ребенок может сделать вывод на основе увиденного, например, сделать вывод, что папа дома, потому что его велосипед стоит на крыльце? Доказательств этого совершенно недостаточно, однако такой косвенный вывод из восприятия играет жизненно важную роль в нашей повседневной жизни.

Примерно в возрасте трех с половиной лет дети могут использовать вербальную информацию об убеждениях, чтобы решить, куда будет смотреть персонаж, в так называемой «задаче на истинное убеждение» (Wellman & Woolley, 1990). В этом задании детям предлагается угадать, за какой дверью находится конфета. После их предположения им говорят, что другой персонаж, скажем, марионетка, думает, что конфета находится за не выбранной дверью. Затем ребенка спрашивают, куда будет смотреть марионетка. Младшие дети выбирают дверь, которую они выбрали, но к трем с половиной годам дети понимают, что вера марионетки заставит его открыть другую дверь. Обратите внимание, что в этом случае нет ложного убеждения, так как ребенку не показали, где на самом деле находится конфета.

2.3 Ложные убеждения

В классической задаче на ложные убеждения (Wimmer & Perner, 1983) ребенок знает, где на самом деле лежит конфета, но персонаж рассказа сохраняет убеждение, которое не обновлялось с тех пор, как объект был перемещен из его прежнее местонахождение. В стандартном задании Макси Макси прячет свой шоколад в контейнере А, а затем покидает сцену. Конфету перемещают из точки А в точку Б на глазах у ребенка, но не у Макси. Затем возвращается Макси, и возникает вопрос, где он будет искать (или сначала искать) свой шоколад? Дети до четырех лет надежно выбирают место, где сейчас находится шоколад, а именно В. Но дети постарше «проходят» задание, выбирая А, понимая, что у Макси есть ложное убеждение, которое будет диктовать его действия.

Исследователи также изучают ложных убеждений второго порядка, т.е. «Мэри думает, что Джон знает, где торт». (Sullivan, Zaitchik & Tager-Flusberg, 1995) Например, знания одного персонажа о втором персонаже не обновляются, когда второй персонаж узнает что-то новое. Задаваемый вопрос неизменно вербальный, например: «Как Мэри думает, куда будет смотреть Джон?» Как правило, дети старше пяти лет, когда они могут успешно справляться с ложными убеждениями второго порядка.

Экспериментаторы устранили смешение языка и концептуализации в задачах первого порядка на ложные и истинные убеждения, проверяя невербальные варианты, которые заставляют ребенка обращать внимание на «кто знает что», чтобы реагировать соответствующим образом. В настоящее время используется несколько таких задач, но результаты варьируются в зависимости от требований, предъявляемых к ответу ребенка. Например, некоторые исследователи изучили такое поведение, как время взгляда или направление взгляда, и затем были получены разные результаты, как описано ниже.

Если требованием ответа является решение например. о том, куда кто-то будет смотреть, было доказано, что успех возникает в момент, очень похожий на успех в словесных вариантах. То есть здесь есть реальное развитие концептуализации, не являющееся артефактом языка, используемого в самих задачах. Двумя примерами являются задача с мысленным шаром, использованная Woolfe, Want & Siegal (2002), и процедура удивленного лица, адаптированная de Villiers & de Villiers (2000; de Villiers & Pyers, 2001). Кроме того, упомянутая выше задача Повинелли считается примерно эквивалентной задаче ложного убеждения (см. P. de Villiers, 2005), и существует также процедура, возникшая на основе задачи Повинелли, разработанная Коллом и Томаселло (19).99), который с успехом использовали некоторые лаборатории (Figueras-Costas & Harris, 2001). В каждом случае ребенок должен признать, что один человек не знает чего-то, что ребенок знает, или верит в то, что ребенок знает как ложь. Решение состоит либо в том, чтобы решить, куда человек будет смотреть, или что должно быть в мысленном шаре, или когда правда будет раскрыта, какое выражение лица (удивленное или не-удивленное) будет у человека. Невербальные задания на ложные убеждения оказываются для детей примерно такими же по сложности, как и вербальные, при условии, что решение — ответ, который засчитывается.

Какая альтернатива решению ? Onishi & Baillargeon (2005) сообщают об исследовании с пятнадцатимесячными детьми, целью которого является показать раннее понимание ложных убеждений, используя индекс времени поиска. Младенцы видели сцену, в которой человек смотрел на предмет, пока он перемещался из одной коробки в другую. Человек тянется к тому же ящику, чтобы найти предмет. После того, как человек покидает сцену, объект возвращается в исходное положение (как бы волшебным образом двигаясь сам по себе). Затем человек возвращается к сцене и либо достигает того места, где он в последний раз видел, как объект ушел, либо в новое место. Пятнадцатимесячные дети смотрели в течение более длительного времени (примерно на секунду дольше), когда человек смотрел туда, где сейчас находился объект, чем когда он дотягивался до того места, где он в последний раз видел, как он уходил. Это интерпретируется как демонстрация того, что младенцы сохраняют понимание убеждений человека (теперь ложных) о местонахождении объекта, даже когда их собственные обновляются. Результат согласуется с работой Tomasello & Haberl, рассмотренной выше, в которой восемнадцатимесячные дети выбирали, какую игрушку дать взрослому, исходя из его прошлого опыта. Это не согласуется с работой Клементса и Пернера (1994), который показал детям 2-3 лет короткую сцену, в которой мышиный сыр спрятан (котом) в другом месте, в то время как он покинул сцену через одну из двух дверей. В ожидании возвращения мышонка детей спрашивали «Интересно, куда он собирается смотреть?» Дети в возрасте 2 лет и 11 месяцев, но не дети младшего возраста, демонстрировали предпочтительный взгляд на дверь, из которой могла выйти мышь (рядом с контейнером), если бы она все еще придерживалась своего ложного убеждения. Оба набора результатов, полученных с использованием показателей взгляда, расходятся с сотнями исследований, в которых задачи на ложные убеждения требуют, чтобы ребенок предсказывал, оценивал или объяснял действия человека, даже когда невербальная задача представляет информацию, а прогноз или решение ребенка могут быть невербальные (Wellman, Cross & Chapman, 2001).

Вопрос о том, как устранить это несоответствие, широко обсуждается. Один из вопросов заключается в том, могут ли задачи, включающие, скажем, взгляд или направление, решаться с помощью какого-то меньшего, более внешнего стимулирующего аспекта события, чем приписывание психического состояния других (см. Povinelli & Vonk, 2004; Perner & Ruffman). , 2005). С этой точки зрения это может выглядеть как понимание ложного убеждения, но на самом деле ребенок не имеет такого понимания, а достигает видимости понимания другими способами, например, привлекая внимание к какой-либо низкоуровневой стимульной функции массива. Вторая резолюция допускает, что внимание ребенка было захвачено правильными свойствами события, а именно чьим-то ложным убеждением, но утверждает, что их уровень понимания равен 9.1164 неявное и, следовательно, недоступно для принятия решений на более высоком уровне (Dienes & Perner, 2002). Например, в Clements and Perner (1994) те же дети, которые смотрели преимущественно на правую дверь, из которой должна выйти мышь, не могли ответить на вопрос «где мышь будет искать свой сыр?» Их взгляд правильно предвосхищал движения мыши, но их способность принимать решение еще не была связана с их ожиданием. Взгляд на имплицитное знание перекликается с более широкой теорией развития Кармилофф-Смита (19).92) что знание часто подвергается репрезентативному переописанию или меняет свой формат по мере консолидации. Еще одной иллюстрацией этого постепенного переописания знаний могут быть шаги в понимании ребенком взгляда других, описанные ранее.

Вся концепция репрезентации знания поднимает важные и трудные вопросы для любого теоретика, пытающегося связать концептуальное и лингвистическое развитие для изучения интерфейса или причинных связей между ними. Какой уровень представления является достаточной концептуальной основой для разработки связанного языка? Достаточно ли знаний, если они имплицитны? Может ли язык играть роль в «репрезентативном переописании»?

3.1 Намерение и язык

Тогда возникает вопрос, каково взаимодействие языка с этими возникающими когнитивными навыками? В области намерения кажется очевидным, что раннее развитие формирует критическую основу для раннего изучения слов (Tomasello & Farrar, 1986; Baldwin, 1993; 1994). Триангуляция между говорящим, слушающим и объектом фокусирует внимание ребенка на объекте, чтобы связать его со словом, и позволяет ребенку зафиксировать референт для слова, которое является именем. Конечно, это не может решить проблему интенсионал , но он способствует закреплению ссылки или расширения . Важно подчеркнуть, что эта ассоциация — лишь первый шаг, и семантические процессы, внутренние для языка, должны вносить огромный вклад в изучение слов способами, которые до сих пор плохо изучены. Возражения Куайна (1956) о неопределенности референции по отношению к более крупным проблемам значения остаются в силе, хотя и в этом вопросе был достигнут прогресс (Нимц, 2005). Также становится все более очевидным, что синтаксический контекст слов, даже в этом нежном возрасте, также используется ребенком для определения возможного класса слов, в котором находится новое слово (Golinkoff, Mervis & Hirsch-Pasek, 19).94; Маркман, 1994; Нейглс, 1990). Но проницательность св. Августина, процитированная в Bloom (1999), также подтверждается тем, что человеческий контекст совместного взгляда и указания помогает разграничить возможные значения нового слова. И таким образом информация из области Теории Разума просачивается в процесс простого изучения слов. Интерфейс языка и Теории Разума, таким образом, установлен заранее.

Что касается детей, у которых отсутствует ранняя чувствительность к триангуляции, то следует отметить, что их языковое обучение также серьезно затруднено. Дети с аутизмом по определению плохо реагируют на взгляд и намерения, и часто им очень трудно выучить даже простой язык (Baron-Cohen, 19).95). Напротив, дети, которые родились глухими и выросли без доступа к Знаку, по-прежнему хорошо настроены на намерения других. Если они не могут получить доступ к используемым словам, они заменяют их жестами, которые служат лингвистическими единицами, с такими же расширениями, как и первые слова в разговорной речи (Goldin-Meadow & Mylander, 1990). Дети, которые рождаются слепыми, часто усваивают язык с задержкой, и, по гипотезе, могут испытывать трудности с связыванием слов с их референтами без специальной помощи (Andersen, Dunlea & Kekelis, 19).93).

В каком направлении находится это влияние между намерением и ссылкой? Ясно, что информация о намерении помогает фиксации референции. Можно ли обратить влияние? То есть влияют ли когда-нибудь звуки или слова на фиксацию намерения? Это волнующий вопрос. Томаселло (1995) показал, что такие слова, как «о-о-о» или «упс», указывающие на то, что намерение говорящего пошло не так, могут привести к тому, что двухлетние дети отменят ассоциацию между новым существительным и объектом или новым глаголом и действие. Но сообщений о явном влиянии языка на чтение ребенком чужих намерений, по-видимому, не существует для детей младше 2 лет. Самое главное, нам потребуются данные от глубоко глухих младенцев, не имеющих доступа к жестам, чтобы увидеть, не скомпрометированы ли их этапы в развитии интенционального понимания недостатком лингвистической информации.

3.2 Желание и язык

Одним из ранее установленных слов большой важности является слово хочу (Bartsch & Wellman, 1995; Shatz, Wellman & Silber, 1993). Want — это интенциональный глагол: он принимает ирреальное дополнение, которое может быть либо простой именной группой, либо предложением. Таким образом, он совсем не похож на другие глаголы, которые ребенок имеет в самом раннем репертуаре: такие глаголы, как , исправить, сломать, съесть, помочь, бросить . Эти обычные глаголы принимают в качестве объекта что-то осязаемое и видимое: ребенок говорит «брось мяч» уместно, когда мяч находится прямо там. Но хочу мяч может произойти в отсутствие мяча, хочу пить молоко происходит именно тогда, когда ребенок не пьет молоко. Конечно желания предшествуют словам для них! Тем не менее в результате какого-то малопонятного процесса ребенок сопоставляет желание с этим опытом желания. Единственный возможный способ, которым это может произойти, — это если ребенок услышит использование хочу другими людьми, которые ведут себя так же, как ребенок ведет себя, когда желание превыше всего: достижение цели, перемещение барьеров, прекращение этих действий после достижения цели, пересмотр планов. действия, когда они терпят неудачу и так далее. Если ребенок может распознать сходство в своих собственных и чужих поведенческих проявлениях желания, он, в принципе, может составить карту хочет в это спроецированное интенциональное состояние и, таким образом, в свое собственное. Но здесь есть несколько неисследованных шагов, и возможно, что глагол хотеть помогает последовательно организовать поведенческие наблюдения в общую концепцию интенционального состояния. Без данных о понимании желания/преднамеренного действия у детей с задержкой речи этот вопрос не может быть рассмотрен (см. также Gergely & Csibra, 2003).

Want также может иметь дополнение, например

• 1. Гарри хочет домой

• Или:

• 2. Гарри хочет, чтобы Салли пошла домой

, но в немецком языке форма может быть напряженной, но по-прежнему нереалистичной по смыслу. Напряженные или нет, дети используют эти формы значительно раньше, на год или больше, чем соответствующие глаголы убеждений, и понимают их также раньше (Bartsch & Wellman, 19). 95; Пернер, Спрунг, Зуанер и Хайдер, 2003 г.). Это интерпретируется как согласующееся с тем фактом, что концепция желания, по-видимому, осваивается раньше, чем концепция веры (Wellman, 1990; Perner, 1991). Ж. де Вильерс (2005) показал, что ирреалисты думают, например, что «Мама думает, что Белла должна играть на компьютере» также понимается раньше, чем напряженная форма: «Мама думает, что Белла играет на компьютере». Условия истинности для ирреальных форм оценить гораздо легче.

3.3 Язык для видения и перспективы

Что касается видения и восприятия, глаголы, относящиеся к этим вопросам, являются обычными словами для двух- и трехлетних детей и даже для слепого ребенка, изученного Ландау и Глейтманом (1986), которые переводили слова для зрения. например, смотреть , видеть в тактильной модальности. В языке есть и другие показатели чувствительности к точке зрения другого человека, в частности, дейктические термины. Такие слова, как 91 164 я/ты, здесь/там, это/это, иди/иди имеют общее свойство переключать ссылку в зависимости от говорящего. Подразумевает ли использование этих терминов понимание чужого ума? Как минимум, они требуют признания того, что термины совпадают с пространственным положением говорящего и слушающего, а в диалоге их значение меняется вместе с говорящим. Использование дейксиса начинается рано, и эксперименты показывают, что дети уже к трем или четырем годам уже довольно хорошо умеют правильно использовать термины в четко определенных обстоятельствах, например, преодолевая барьер, определяющий «здесь» и «там» определенным образом (де Вилье). и де Вильерс, 19 лет74; Кларк и Сенгул, 1978). Более тонкие способы использования, которые относят пространство к области разговора, такие как «Здесь, в моей школе» (Fillmore, 1957/1997), несомненно, появились позже, но об их развитии известно меньше. У детей с аутизмом печально известные трудности с дейксисом, особенно с местоимениями (Tager-Flusberg, 2005), а у глухих детей — нет (Pettito, 1987). Слепые дети по понятным причинам имеют проблемы с пространственными дейктическими терминами (Andersen et al. , 1993; Mulford, 1983).

На самом деле наиболее красноречивыми могут быть третьи пространственные дейктические формы, встречающиеся в некоторых языках, например, в испанском и японском, в которых есть форма для обозначения «далеко от говорящего и слушающего», а именно «там». Миямото (п.ч.) предположил, что использование этого термина в большей степени, чем обычные дейктики, отражает понимание точки зрения слушателя, потому что говорящий должен судить не только о том, что далеко от него самого, но и о том, что далеко от них обоих.

Возвращаясь к словам, обозначающим сенсорный опыт, мы не знаем, когда дети оценят различие между взглядом на и взглядом на , и между взглядом на и взглядом на . Кроме того, мы еще не знаем, в каком возрасте дети понимают разницу между см. и см. это. Рассмотрим также родственные различия, такие как эпистемическое значение модального глагола must, напр. «Папа должен быть дома» сказал, потому что ребенок видит свой велосипед на крыльце. Доказательства приобретения из Папафрагу, (1998), Fond, (2003) и Heizmann (2006) обнаружили, что эпистемическое «должен» означает появление в некоторых языках примерно в возрасте 3,5–4,5 лет.

С точки зрения направленности интерфейса в этой области обычно предполагается, что концептуальное понимание предшествует лингвистическому отображению соответствующих форм, но нет исследований, которые сопоставили бы их. Нам не хватает невербальных заданий на понятия, а также тщательной лингвистической работы на контрастах, проделанной с одними и теми же детьми. Самое главное, нам нужно поработать с детьми, у которых есть задержка речи, чтобы увидеть, находятся ли они в правильном развитии с понятиями, даже когда связанные с ними языковые формы задерживаются. Такая работа отсутствует в настоящее время для достижений Теории Разума, которые появляются до развития ложных убеждений.

3.4 Маркировка доказательств

Эта потребность особенно актуальна в захватывающей области доказательных исследований, которые привлекли значительное внимание из-за их обещания показать, что дети в раннем возрасте могут обращать внимание на источники веры в других. В языках с эвиденциалами говорящие отмечают глагол в событии по источнику информации о нем: было ли это засвидетельствовано прямо или косвенно, было ли это по слухам, было ли это умозаключением (Айхенвальд, 2004)? Отчеты Чоя (1995) предполагают раннее появление морфем, обозначающих эвиденциальность в корейском языке, в спонтанной речи, где они, по-видимому, используются правильно. Однако экспериментальная работа с детьми как на корейском, так и на турецком языках предполагает относительно позднее понимание значения морфем для суждений и принятия решений о знаниях других (Aksu-Koc, 1988; Aksu-Koc, Avci, Aydin, Sefer, & Yasa, Y, 2005). ; Папафрагу и Ли, 2001).

Источник несоответствия неясен, если для того, чтобы правильно использовать формы, дети должны как-то понимать их условия использования, что в принципе предполагает знание того, как кто-то имеет доступ к определенной информации. Тем не менее легко представить разговорные сценарии, в которых знания ребенка и знания говорящего синхронизированы по своему источнику, а при наличии расхождений в такой информации о событиях можно просто не говорить. Спонтанная речь часто отражает то, что дети уверены, что могут сказать.

Опять же, для изучения направления влияния, эпистемического понимания с одной стороны и языка о свидетельствах с другой, нужны задачи, проверяющие знание независимо от языка, и надо тестировать популяцию, в которой языковая задержка может разделить события.

3.5 Язык убеждений

Наиболее спорные аргументы вращаются вокруг границы между понятием убеждения и языком состояний убеждения. Язык одного взгляда обеспечивает только один из многочисленных источников свидетельств состояния веры в других (Нельсон, 2005; Пернер, 19).91; 2000). Также утверждалось, что развивается способность подавлять реакции, основанные на реальности, как в задачах с ложными убеждениями (Моисей, 2001). Большинство исследователей в настоящее время убеждены в альтернативной точке зрения, согласно которой язык играет важную роль в развитии концепции убеждений (Astington & Baird, 2005). Тем не менее, большинство утверждает, что знакомство с языком культуры — это способ, с помощью которого дети усваивают содержание теории культуры о вере (Nelson, 2005; Harris, 2005). Точно так же, как дети узнают о народной физике или биологии, содержание того, что мы называем теорией разума, передается в языке, через язык. Эта позиция отражает распространенное мнение о том, что язык является средством передачи культурных мемов (Dennett, 19).91) или мировоззрения, которые сослужили нам добрую службу в прошлом, и поэтому мы передаем их в культурном отношении нашим детям.

Литература о том, как дети начинают говорить о разуме, вторит этой концепции: дети начинают использовать слова о психических состояниях ( думать, знать, забывать , помнить ) на третьем году жизни, сначала рудиментарно, но все чаще в манере разговора взрослых, обычно время от времени комментируя чьи-то ложные убеждения в конце четвертого года жизни, примерно совпадающие с пониманием, вербальным или невербальным, чужих ложных убеждений в стандартных задачах (Shatz et al, 19).83; Bartsch & Wellman, 1995)

Опять же, дети с аутизмом участвуют в разговорах и беседах, на удивление лишенных упоминания состояний убеждений, наряду с редкими упоминаниями эмоций, желаний или намерений (Tager-Flusberg, 2001; 2005). идея о том, что сами понятия менее доступны для детей с этой инвалидностью (Baron-Cohen, 1995). Дети с задержкой речи из-за глухоты испытывают значительные трудности при обсуждении абстрактных тем с их минимальным синтаксисом, поэтому у них также скудный разговор об убеждениях, но не обязательно ограниченный о желаниях или эмоциях (P. de Villiers, 2005; de Villiers & Pyers, 2001; Петерсон и Сигал, 19 лет99; 2000). Понятно, что их доступ к дискурсу сильно затруднен из-за их слуха и, возможно, особенно из-за отсутствия подслушивания .

Поскольку задания на ложные убеждения можно выполнять без использования языка, можно выяснить, что глухие дети могут понять о ложных убеждениях других людей, независимо от того, что они полагаются на язык, чтобы говорить об этом. Тестирование этой популяции показало, что их языковые задержки оказывают очень значительное влияние на их ложные рассуждения, даже когда задания невербальные (de Villiers & de Villiers, 2000; Peterson & Siegal, 2000; Woolfe, Want & Siegal, 2002; P. de Вильерс, 2005). Некоторые глухие дети не выполняют задания на ложные убеждения, пока им не исполнится восемь лет, что является очень значительной задержкой. Что наиболее важно, их успех почти полностью предсказывается их языковыми навыками: чем беднее их язык, тем позднее у них ложное понимание (de Villiers & de Villiers, 2000; de Villiers, 2005).

Наиболее важной в этом отношении является работа Pyers (2004) о никарагуанских сурдопереводчиках, которые выросли без помощи взрослой модели, которые разработали новый язык жестов за последние 25 лет, когда они присоединились к сообществу таких же глухих детей в школа для глухих (Kegl, Coppola & Senghas, 1999; Senghas, 2003). Те дети, которые составляли первую когорту в школе и, следовательно, не имели продвинутых моделей жестов, оказались значительно отстающими в понимании ложных убеждений даже во взрослом возрасте. Молодые люди, которые имели более сложные входные данные и, таким образом, развили язык дальше, могли рассуждать о ложных убеждениях. Во всех случаях использовались невербальные задания. Более поздние результаты с первой группой предполагают, что они учатся использовать глаголы психического состояния, предположительно, благодаря взаимодействию со второй группой, которая уже стала взрослой, и они начинают выполнять задания на ложные убеждения (Pyers, 2004).

Исследователи по-разному интерпретируют эту сопутствующую задержку у глухих детей. Сигал и его коллеги интерпретируют это как отсутствие доступа к дискурсу о разуме, другими словами, отказ языка как информации о культурной теории разума. Это также интерпретируется как неспособность языка или разговора как источника доказательств того, как работает разум (Harris, 2005; Woolfe, Want, & Siegal, 2002). Глухие дети лишены обоих этих способов, если они имеют ограниченный доступ к полной взрослой модели. В соответствии с этой точкой зрения существует обширная работа по типичному развитию детей, подтверждающая значение для их развития богатства материнской информации об уме, использования ментальных глаголов и рассуждений об уме (Мейнс, Фернихоу, Уэйнрайт, Дас Гупта, Фрэдли). , Tuckey, 2002; Dunn, 2005; Harris, 2005; Nelson, 2005).

Ввод, несомненно, является важным источником информации, но обязательно ли он является источником информации для понятий разума? Другие исследователи (J. de Villiers, 2004a, 2005) рассматривают достаточность собственного языка ребенка как средства репрезентации. Глухой ребенок с задержкой речевого развития еще не имеет дополнительных структур, которые позволяют репрезентировать встроенные предложения об убеждениях. Без них ребенок не может удерживать в уме структуры, необходимые для суждения об истинности и ложности содержания убеждений. Объяснение начинается с наблюдения, что глаголы психического состояния и общения уникальны в своих дополнениях:

• 3. Джон подумал, что его ужалила оса

• 4. Джон сказал, что его ужалила оса

все предложение остается верным. С критической точки зрения это идеальное представление «истины», подчиненной другому разуму, с другой точки зрения. Это отличается от других предложений, таких как дополнения, в которых, если предложение ложно, то и все целое:

Дополнение, а не дополнение, встроено под глагол и принимает конкретную точку зрения или точку зрения (J. de Villiers, 2005). ) субъекта, а не спикера, лицензируя также техническое задание субъекта, даже если оно не принадлежит спикеру:

• 6. Джон подумал, что его ужалила оса, но на самом деле это был шершень.

Важно отметить, что wh-вопросы могут извлекаться из дополнений, но не дополнений:

• 7. Что, по мнению Джона, его ужалило?

• 8. *Что Джон кричал, потому что его ужалили?

Ответ на вопрос 7) должен быть объектом обоих глаголов, а не только последнего, напр. оса не шершень . Это конкретное развитие в овладении языком было изучено довольно подробно, и данные нормально слышащих детей показывают, что они достигают понимания комплементарности, индексируемой этим wh-тестом, к концу четвертого года жизни. Если тестировать детей с помощью коммуникативных глаголов, таких как сказать или сказать , устраняя, таким образом, путаницу ментальных глаголов, таких как думать, это мастерство является очень сильным предиктором выполнения детьми стандартных и нестандартных заданий на ложные убеждения. Это направление влияния было обнаружено у нормально развивающихся дошкольников в лонгитюдном исследовании, в котором эти специфические языковые навыки были значимым предиктором одновременного и последующего ложного убеждения, но обратное предсказание, от ложного убеждения к языку, не было обнаружено (de Villiers & Пирс, 2002). Тот же результат был обнаружен в лонгитюдном исследовании детей с детским аутизмом, чьи оценки ложных убеждений снова лучше всего предсказывались с помощью понимания комплемента (Tager-Flusberg & Josephs, 2005). Исследование задержки речи при SLI выявило такую ​​же тесную взаимосвязь в очень большой поперечной выборке (de Villiers, Burns & Pearson, 2003). Наконец, данные о глухих детях и пожилых людях в нескольких различных исследованиях очень убедительно подтверждают это (P. de Villiers, 2005; de Villiers & Pyers, 2001; Schick, de Villiers, de Villiers & Hoffmeister, в печати). Наконец, два обучающих исследования показали улучшение рассуждений о ложных убеждениях после тренировки дополнений с помощью коммуникативных глаголов (Hale & Tager-Flusberg, 2003; Lohmann & Tomasello, 2003).

Существуют контраргументы из работ, в которых не было обнаружено корреляции между «синтаксисом» в широком смысле и рассуждениями о ложных убеждениях (Ruffman, Slade & Crowe, 2002; Perner, Zauner & Sprung, 2005). Тем не менее, де Вильерс утверждает, что только дополнение, относящееся к разновидности реалистического времени, имеет отношение к проблеме репрезентативной адекватности (J. de Villiers, 2005, Perner et al, 2005, но см. Smith, Apperly & White, 2003 об относительной репрезентативности). оговорки). Как показывают примеры, эти структуры обеспечивают подходящий способ отличить правду в сознании других от правды в нашем собственном, о реальности в настоящем или прошлом. Де Вилльерс (2005) показал, что детям гораздо легче судить об истинности дополнений 9.1164 ирреалис разнообразие, такое как:

по сравнению с реалис :

хотя в обоих случаях Джейн в данный момент не играла на компьютере. Более полное обсуждение приобретения этих форм представлено в de Villiers (2004b, 2005).

В этой области ложных убеждений отношение языка и теории разума на стыке, похоже, изменилось на противоположное. Больше не кажется, что теория информации о разуме используется для развития языка. На самом деле, похоже, дело обстоит наоборот; это развивающийся язык, а именно синтаксис временных дополнений при определенных глаголах, который открывает новый способ рассуждений о состояниях знания других.

4.1 Какие есть альтернативы?

Несколько современных исследователей соблазнились уорфовской точкой зрения о том, что язык формирует наш образ мышления (Boroditksy, 2002; Levinson, 1996; Lucy, 1992). Это не проблема данной статьи, где ведется поиск потенциально универсального свойства интерфейса для языка и теории разума.

Первая альтернатива состоит в том, что формы дополнения обеспечивают удовлетворительный способ представления чужого знания или «возможного мира» в чьей-либо голове, что просто невозможно с другими формами представления, будь то простые предложения, изображения или сложные слова (Фодор, 1975; Сигал, 1998 г.; Олсон, 1993). На самом деле, это может быть реальной полезностью, функциональностью лингвистической рекурсии (de Villiers, 2004a; Hauser, Chomsky & Fitch, 2002). Обратите внимание, что если окажется правдой, что коренная группа пираха в Бразилии не имеет какой-либо формы или включения в свой язык (Everett, 2005), и если эта группа окажется компетентной в ложных рассуждениях, то это значительно изменит эти представления. идеи о том, каким может быть возможный репрезентативный формат ложных убеждений. Остаются эмпирические возможности поиска других путей к взрослой системе понимания. В настоящее время утверждается, что сложный язык влияет на рассуждения о ложных убеждениях именно потому, что он позволяет репрезентировать ложных содержания других умов.

Вторая альтернатива состоит в том, что влияние языка на мышление является «слабым», истинным только потому, что дискурс дает ребенку абстрактные понятия (например, «слабый» взгляд на детерминизм у Bloom & Keil, 2001; см. Harris, 2005; Nelson , 2005). Существуют ли более сильные альтернативы тому, как язык может помочь в познании? На уровне, выходящем за пределы знаний, владение языком может помочь в контроле над импульсивным поведением, так что ребенок может сопротивляться выбору альтернативы или откладывать удовлетворение или использовать напоминания, такие как «синее». Таким образом, поведение ребенка будет больше похоже на взрослое не в силу изменения концептуального понимания, а в силу контроля над мешающими импульсами, из-за которых поведение выглядит незрелым (Фодор, 19).92). Обратите внимание, что в таком контролирующем механизме нет особого аспекта языка: слов или коротких императивов может быть достаточно. Таким образом, язык участвует во множестве контрольных механизмов, известных как исполнительная функция, и многие исследователи связывают развитие исполнительной функции с теорией развития мозга (Hughes, 1998; Jacques & Zelazo, 2005; Moses, 2001). Однако у глухих детей, которые не справляются с заданиями на ложные убеждения, навыки управляющих функций могут быть сохранными (P. de Villiers, 2005).

Третья возможность, упомянутая ранее, заключалась в том, что язык помогает репрезентативному переописанию знаний, как в модели развития Кармилофф-Смит (1992). С этой точки зрения имплицитное знание переописывается, возможно, с использованием лингвистических символов, чтобы затем оно стало доступным для участия в рассуждениях или более явном принятии решений. Эту теоретически привлекательную возможность нелегко исследовать эмпирически. Динес и Пернер (2002) предлагают такой шаг для устранения несоответствия между задачами, которые включают поиск и принятие решений в понимании ложных убеждений, но пока нет эмпирических доказательств, связывающих это изменение с языком.

В качестве четвертой альтернативы Спелке (2003) предположил, что язык служит универсальным средством для объединения и интеграции результатов различных модулей в уме. Например, язык может служить для соединения выходов модуля, связанного с геометрической информацией в пространстве, с информацией от модуля восприятия, связанного с информацией о цвете. Только когда ребенок может объединить их, чтобы сформировать предложение, такое как «слева от синей стены», он может успешно найти объект, который требует этой интеграции (Spelke, 2003). Это история, которую Каррутерс (2002) находит особенно привлекательной, и он утверждает, что Логическая форма может служить этой цели. В некоторых задачах рассуждения — но, конечно, НЕ во всех — мы можем использовать ресурсы LF для интеграции информации. Когда этот процесс дополнительно порождает фонологическую форму, мы переживаем его как внутреннюю речь, или сознательных мыслящих. В этом есть определенная привлекательность, признанная другими авторами (Segal, 1998; Collins, 2001), которые утверждают, что, поскольку язык так хорошо справляется с представлением сложных явлений, зачем дублировать механизм языка для мышления?

Одним из самых убедительных доказательств того, что язык связан с кросс-модульным мышлением, является исследование двух задач, проведенное Hermer-Vasquez, Spelke & Katsnelson (1999), в котором они продемонстрировали, что взрослые испытуемые, чей языковой модуль был связан в задача вербальной слежки, больше не мог рассуждать о сценариях «слева от синей стены». Чтобы проверить, будет ли этот эффект наблюдаться у взрослых в сценариях рассуждений о ложных убеждениях, Ньютон (2006; Newton & de Villiers, представлено) показал взрослым испытуемым невербальное видео задания на ложное убеждение, окончание которого они должны были выбрать. В то же время испытуемые копировали словесное сообщение или прослушивали сложный ритм, выполняя задания, эквивалентность общих когнитивных требований которых была установлена ​​ранее. Взрослые испытуемые в трех разных экспериментах оказались неспособными правильно рассуждать об окончании видео с ложным убеждением, одновременно вербально отслеживая, но их рассуждения не нарушались одновременным ритмичным постукиванием. Эти данные свидетельствуют о том, что роль языка в рассуждениях о ложных убеждениях по-прежнему является онлайновой потребностью взрослых, а не просто источником информации о сознании для развивающегося ребенка. Тем не менее, будущая работа должна привести эти результаты в соответствие с двумя случаями очевидной глобальной афазии, которые после некоторого обучения смогли пройти тесты на ложные убеждения (Varley & Siegal, 2000; Varley, Siegal & Want, 2001). Данные афазиков предполагали, что роль языка может заключаться только в развитие ложных рассуждений.

Спербер и Уилсон (2001) представляют пятую точку зрения на возможную связь между языком и теорией сознания. Спербер и Уилсон предлагают своего рода тезис о модульности, в соответствии с которым изменения, необходимые для эффективного разговора, инкапсулируются в языковой модуль, предположительно в процессе эволюции. Теория предсказывает, что ребенок может использовать явно сложную теорию знаний о разуме в языковых задачах, но может быть не в состоянии выполнить задачи, которые требуют эквивалентного понимания, но находятся вне языка. Одно исследование подтверждает это: дети, которых изучали Хаппе и Лот (2001) в исследовании наименования, могли использовать информацию о ложных убеждениях других при изучении нового слова, прежде чем они могли выполнить традиционные задания на ложные убеждения (к сожалению, они также были вербальными). Авторы интерпретируют это как соответствие предположению о том, что при выполнении задачи prima facie языковая задача, дети могут получить доступ к информации, которая недоступна обычному познанию. Предложение заманчиво, но есть и другие факты, которые кажутся расходящимися с утверждением, как, например, в работе о референциальной непрозрачности (см. раздел 5.1).

Все эти интересные альтернативы активно изучаются в текущих исследованиях, и может пройти несколько лет, прежде чем их можно будет точно выделить.

5.1 Референциальная непрозрачность

Очевидно, что существует, по крайней мере, еще одна «стадия» взаимоотношений между языком и теорией сознания. Например, есть исследования развития понимания референциальной непрозрачности, а именно суждений о уместности употребления терминов под интенциональными глаголами, такими как знают и думают . Со времен Фреге (1892) и Куайна (1956) существует богатая литература по семантике о том, как референция зависит от интенциональных контекстов, и это важная область для изучения того, дает ли понимание детьми чужого сознания немедленный доступ к этим ограничениям на ссылка. В качестве иллюстрации рассмотрим предложение:

Предположим, мы знаем, что в серебряной шкатулке подарок ко дню рождения, а в девочке его нет. Было бы неправильно сказать:

Однако в обычных глагольных контекстах мы можем называть это как угодно:

Замечают ли дети разницу в поведении слов в обычном и намеренном (психическое состояние) контекстах? Ответ был изучен в нескольких лабораториях, и предварительный ответ, кажется, «нет»: дети, выполняющие задания на ложные убеждения, могут по-прежнему не оценивать нарушения условий референциальной заменяемости (Russell, 1987). Некоторые теории вызывают концептуальную трудность при множественных представлениях одного объекта (Apperly & Robinson, 2002), другие указывают на лингвистическую трудность при интеграции точки зрения как на предложение, так и на именное словосочетание (de Villiers, 2001; 2005). У этой задачи нет убедительных невербальных аналогов: в основном речь идет об именах, которые мы даем вещам. Также не проводилось никакой работы с детьми с задержкой речи, хотя это может быть преждевременно, пока не возникнет консенсус относительно типичного развития.

Многообещающим направлением может быть изучение детского собственного производства, и одно небольшое исследование показало, что дети в возрасте 4-6 лет сохраняют правильные названия вещей в преднамеренном контексте, когда они сами производят предложения (de Villiers, 2004c). Таким образом, в лингвистическом суждении есть еще что-то, что нужно «исправить», даже когда дети, по-видимому, осведомлены о других разумах и их точках зрения в задачах с ложными убеждениями. Обнаружение трудности в суждении о языковых формах, по-видимому, расходится с предположением Спербера и Уилсона о том, что дети могут найти доступ к теории разума в в пределах языковых задач легче, чем задачи за пределами языка. В исследовании референтной непрозрачности для детей от 4 до 6 лет верно обратное.

5.2 Детерминанты

Другая более поздняя языковая область, в которой Теория Разума часто используется для объяснения задержек, — это детерминанты: против . Маратсос (1976) впервые обсудил это в своей монографии о усвоении детьми английских определителей, но он ссылался на более старую концепцию эгоцентризма. Schafer & de Villiers (2000) прямо ссылались на него для объяснения позднего развития производства определенных вариантов использования определенного артикля. Однако в довольно крупном эмпирическом исследовании, в котором была предпринята попытка соотнести рассуждения о ложных убеждениях с производством статей, не было обнаружено никаких существенных эффектов (de Villiers & Kamawar, 2000). Подозрение состоит в том, что рассуждения о ложных убеждениях не являются правильным показателем других умов для связи с надлежащим использованием детерминантов, но, поскольку некоторые правильные способы использования детерминантов развиваются довольно поздно, каков правильный индекс?

Существует потенциальная связь с предыдущим обсуждением референциальной непрозрачности: что-то не совсем правильно у четырех- и пятилетних детей в области , как вещи должны называться разными людьми с разными знаниями. Это особенно верно в задачах суждения или понимания. Была высказана мысль (de Villiers, 2004c), что дети расставляют приоритеты в своих суждениях иначе, чем взрослые, хотя это может быть просто другим способом сказать то же самое. Поэтому, когда ребенок слышит такой вопрос, как:

Сначала ребенок проверяет: это был подарок на день рождения, который она взяла? Если да, ребенок соглашается с вопросом. Но взрослый, задав такой вопрос, потом спрашивает: можно ли такое описание предмета приписывать девочке? И тогда ответ «нет». Дети, даже когда они «понимают» точку зрения других умов, не могут заставить ее задать второй вопрос или не осознают, что он «превосходит» первый ответ.

5.3 Рекурсия второго порядка

Наконец, есть проблема рекурсии ложных убеждений. В принципе, интенциональные состояния могут вкладываться бесконечно, как и предложения, которые их описывают:

Конечно, наша способность запоминать информацию ограничена. Работа, проделанная над ложными убеждениями второго порядка, основана на вербальном вопросе. Можно ли разработать невербальную задачу ложных убеждений второго порядка? Если да, то зависит ли он параллельным образом от комплементации второго порядка? Недавно мы провели исследование комплементарности второго порядка, и совершенно ясно, что 5-летние дети, которые преуспели в комплементариях первого порядка и прошли задания на ложные убеждения, все еще не могут справиться с комплементариями второго порядка даже с глаголами общения. Мы организовали сценарии таким образом, чтобы не было никаких ложных убеждений, а были только прозрачные различия во мнениях:

Правильно: «Билли сказал, что валяться в грязи — это весело». Неудача: * «Валяться в грязи — это весело». Дети в возрасте до пяти лет по-прежнему не отвечают на эти вопросы. Остается установить, когда эта способность действительно возникает и открывает ли она, в свою очередь, дверь для рассуждений ложных убеждений второго порядка. В этой области, как и в случае референциальной непрозрачности, задача может включать своего рода алгебру точек зрения, которая бросает вызов любому уму (J. de Villiers, 2001; 2005). Альтернативы заключаются в том, что, открыв дверь для рассуждений с ложными убеждениями, дальнейшее развитие рассуждений продолжается без дополнительных требований к самому языку или даже возвращается к подпитке языковых разработок. Все это остается благодатной ареной для новых исследований.

На данный момент исследование указывает на стадию в начале процесса, на которой информация из Теории Разума, в самом базовом смысле чувствительности к намерениям людей, открывает способы фиксации референции ранних слов. Кажется вероятным, что внимание к людям и их деятельности очень рано развивается, если не врожденно, у типично развивающихся детей, предшествует языку и делает его возможным.

В возрасте от двух до четырех лет существует множество потенциальных связей между концептуальным и языковым развитием, но направление влияния гораздо менее ясно. В первую очередь это связано с тем, что невербальные индексы либо не существуют, либо не использовались для изучения направленности или даже корреляции с языковыми задачами. Во-вторых, исследования детей с задержкой речи не были сосредоточены на этом периоде с учетом идей взаимодействия с языком. Никаких конкретных теорий о том, как язык может помочь познанию, не возникло для областей, например. сложное намерение, желание или истинное убеждение, но вполне вероятно, что диалог играет роль в фиксации значений терминов и, возможно, затем в более полном понимании самих концепций. Изучение эвиденциальности и эпистемологических маркеров и того, как они соотносятся с доступом к источникам убеждений, открывает захватывающую новую арену для изучения направления влияния.

В четыре года есть предположение, что направленность на границе раздела может измениться, поскольку в какой-то критический момент фиксация языковых структур, участвующих в комплементарности, по-видимому, позволяет по-новому рассуждать о других разумах. Понимание ложных убеждений, по-видимому, неразрывно связано с определенными языковыми предпосылками. Новые данные, свидетельствующие о том, что взрослые нуждаются в интерактивном доступе к языковой способности, чтобы рассуждать о ложных убеждениях, ставят под сомнение более слабую идею о том, что язык просто предоставляет детям содержание культурной теории сознания.

Стадия между четырьмя и семью годами может быть одной из самых интересных из всех стадий для исследования, но в настоящее время неясно, являются ли дальнейшие разработки, такие как состояния убеждений второго порядка и референциальная непрозрачность, полностью внутри самого языка, или имеют невербальные аналоги, которые еще предстоит изучить.

Правовая оговорка издателя: Это PDF-файл неотредактированной рукописи, которая была принята к публикации. В качестве услуги нашим клиентам мы предоставляем эту раннюю версию рукописи. Рукопись будет подвергнута редактированию, набору текста и рецензированию полученного доказательства, прежде чем она будет опубликована в ее окончательной цитируемой форме. Обратите внимание, что в процессе производства могут быть обнаружены ошибки, которые могут повлиять на содержание, и все правовые оговорки, применимые к журналу, относятся к нему.

• Айхенвальд А. Оксфордская лингвистика. издательство Оксфордского университета; 2004. Доказательность. [Google Scholar]
• Аксу-Коч А. Приобретение аспекта и модальности. Издательство Кембриджского университета; 1988. [Google Scholar]
• Аксу-Коч А., Авджи Г., Айдын С., Сефер Н., Яса Ю. Связь между глаголами в уме и выполнением Тома М: данные турецких детей; Документ представлен на IASCL; Берлин. июль 2005 г. [Google Scholar]
• Андерсон Э.С., Данлеа А., Кекелис Л. Влияние ввода: овладение языком у слабовидящих. Первый язык. 1993;13:23–49. [Google Scholar]
• Apperly IA, Robinson EJ. Детские трудности с двойной идентичностью. Журнал экспериментальной детской психологии. 2001; 78: 374–397. [PubMed] [Google Scholar]
• Apperly IA, Robinson EJ. Когда дети могут обрабатывать ссылочную непрозрачность? Доказательства систематических различий в рассуждениях 5- и 6-летних детей об убеждениях и отчетах об убеждениях. Журнал экспериментальной детской психологии. 2003; 85: 297–311. [PubMed] [Google Scholar]
• Astington JW. Открытие разума ребенком. Издательство Гарвардского университета; Кембридж, Массачусетс: 1993. [Google Scholar]
• Эстингтон Дж. В., Бэрд Дж. Почему язык важен для теории сознания. Издательство Оксфордского университета; Oxford: 2005. [Google Scholar]
• Astington JW, Jenkins JM. Продольное исследование связи между языком и развитием теории разума. Развивающая психология. 1999;35:1311–1320. [PubMed] [Google Scholar]
• Болдуин Д.А. Способность младенцев консультироваться с говорящим в поисках ключей к словесной отсылке. Журнал детского языка. 1993; 20: 395–418. [PubMed] [Академия Google]
• Болдуин Д.А. Понимание связи между совместным вниманием и овладением языком. В: Мур С., Данхэм П., редакторы. Совместное внимание: его происхождение и роль в развитии. Лоуренс Эрлбаум Ассошиэйтс, Инк.; Хиллсдейл, Нью-Джерси: 1994. стр. 131–158. [Google Scholar]
• Барон-Коэн С. Слепота разума: эссе об аутизме и теории разума. Массачусетский технологический институт Пресс; Кембридж, Массачусетс: 1995. [Google Scholar]
• Bartsch K, Wellman HM. Дети говорят о разуме. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 1995. [Google Scholar]
• Бене Т., Карпентер М., Колл Дж., Томаселло М. Нежелание и неспособность: понимание младенцами преднамеренных действий. Развивающая психология. 2005; 41: 328–37. [PubMed] [Google Scholar]
• Блум П. Теории изучения слов: Рационалистические альтернативы ассоциативизму. В: Ричи В., Бхатия Т., редакторы. Справочник по овладению детским языком. Академическая пресса; Сан-Диего, Калифорния: 1999. стр. 249–278. [Google Scholar]
• Блум П., Кейл Ф. Думая посредством языка. Разум и язык. 2001; 16: 351–367. [Академия Google]
• Бородицкий Л. Язык формирует мышление? Представления о времени в мандаринском и англоязычном языках. Когнитивная психология. 2001;43(1):1–22. [PubMed] [Google Scholar]
• Батлер С.К., Кэрон А.Дж., Брукс Р. Младенческое понимание референтной природы взгляда. Журнал познания и развития. 2000; 1: 359–377. [Google Scholar]
• Call J, Tomasello M. Тест невербальной теории сознания. Спектакль «Дети и обезьяны». Развитие ребенка. 1999; 70: 381–395. [PubMed] [Академия Google]
• Карпентер М., Наджелл К., Томаселло М. Социальное познание, совместное внимание и коммуникативная компетентность в возрасте от 9 до 15 месяцев. Монографии Общества исследований детского развития. 1998;63(4):1–143. [PubMed] [Google Scholar]
• Каррутерс П. Когнитивные функции языка. Поведенческие и мозговые науки. 2002; 25: 657–726. [PubMed] [Google Scholar]
• Карпентер М. , Томаселло М. Совместное внимание, культурное обучение и овладение языком: последствия для детей с аутизмом. В: Wetherby AM, Prizant BM, редакторы. Расстройства аутистического спектра: Транзакционная перспектива развития. Том. 9. Издательство Пола Х. Брукса; Балтимор, Мэриленд: 2000. стр. 31–54. (Серия коммуникативных и языковых вмешательств). XVII. [Google Scholar]
• Чхве С. Развитие эпистемологических модальных форм и функций окончания предложения у корейских детей. В: Bybee J, Fleischman S, редакторы. Модальность в грамматике и дискурсе. Бенджаминс; Амстердам: 1995. С. 165–204. [Google Scholar]
• Clark EV, Sengul CJ. Стратегии приобретения дейксиса. Журнал детского языка. 1978; 5: 457–475. [Академия Google]
• Клементс В. А., Пернер Дж. Неявное понимание веры. Когнитивное развитие. 1994; 9: 377–395. [Google Scholar]
• Коллинз Дж. Теория разума, логическая форма и элиминативизм. Философская психология. 2000;13(4):465–490. [Google Scholar]
• Деннет Д. Объяснение сознания. Литтл, Браун и Ко; Boston: 1991. [Google Scholar]
• de Villiers JG. Протяженность, интенция и другие умы. В: Almgren M, ABarrena M, Ezeizabarrena AJ, Idiazabal I, MacWhinney B, редакторы. Исследование овладения языком у детей: материалы 8 ^-я Конференция Международной ассоциации изучения детского языка. Каскадилья пресс; Сомервилль, Массачусетс: 2001. стр. 1015–1025. [Google Scholar]
• де Вильерс JG. Мем или модуль?; Приглашенный доклад, веб-конференция по совместной эволюции языка и теории разума; 2004а. http://www.interdisciplines.org/coevolution. [Google Scholar]
• де Вильерс JG. Получение дополнений о вашем психическом состоянии (глаголы). В: Van Kampen J, Baauw S, редакторы. Материалы ГАЛА-конференции 2003 г.; ЛОТ, Утрехт. 2004б. стр. 13–26. [Академия Google]
• де Вильерс JG. Можно ли считать референциальную непрозрачность формой соглашения?; Доклад на симпозиуме по референтной непрозрачности в развитии ребенка, совместное собрание Европейского общества философии психологии и Американского общества философии психологии; Барселона, Испания. июль 2004 г. [Google Scholar]
• де Вильерс JG. Может ли овладение языком дать детям точку зрения? В: Astington J, Baird J, редакторы. Почему язык имеет значение для теории разума. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 2005. стр. 186–219.. [Google Scholar]
• de Villiers JG, de Villiers PA. Лингвистический детерминизм и понимание ложных убеждений. В: Митчелл П., Риггс К., редакторы. Детское мышление и разум. Пресса психологии; Хоув, Великобритания: 2000. стр. 189–226. [Google Scholar]
• de Villiers JG, de Villiers PA. Язык для размышлений: Приходя к пониманию ложных убеждений. В: Gentner D, Goldin-Meadow S, редакторы. Язык в уме: достижения в изучении языка и познания. Массачусетский технологический институт Пресс; Кембридж, Массачусетс: 2003. стр. 335–384. [Академия Google]
• де Вильерс Дж. Г., Камавар Д. Приобретение статей в SAE и AAE; Документ, представленный на семинаре U.Mass/U.Conn; Сторрс КТ. Декабрь 2000 г. [Google Scholar]
• de Villiers JG, Pyers JE. Дополнения к познанию: продольное исследование взаимосвязи между сложным синтаксисом и ложным пониманием. Когнитивное развитие. 2002;17:1037–1060. [Google Scholar]
• де Вильерс, Пенсильвания. Роль языка в теории развития разума: Что говорят нам глухие дети. В: Astington J, Baird J, редакторы. Почему язык имеет значение для теории разума. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 2005. стр. 266–29.7. [Google Scholar]
• де Вильерс П.А., Бернс Ф., Пирсон Б. Роль языка в теории психического развития детей с нарушениями речи: дополняющие теории. В: Бичли Б., Браун А., Конлин Ф., редакторы. Материалы 27-й ежегодной конференции Бостонского университета по развитию языков. Каскадилья Пресс; Сомервилль, Массачусетс: 2003. стр. 232–242. [Google Scholar]
• de Villiers PA, de Villiers JG. Об этом, о том и о другом: неэгоцентризм у очень маленьких детей. Журнал экспериментальной детской психологии. 1974;18:438–447. [Google Scholar]
• де Вильерс П.А., Хослер Э. , Миллер К., Уэлен М., Вонг Дж. Язык, теория разума и чтение эмоций других людей: исследование речи глухих детей; Плакат, представленный на двухгодичном собрании Общества исследований детского развития; Вашингтон. 1997. [Google Scholar]
• де Вильерс П., Пайерс Дж. Дополнение и репрезентация ложных убеждений. В: Almgren M, Barrena A, Ezeizabarrena MJ, Idiazabal I, MacWhinney B, редакторы. Исследования в области овладения детским языком: материалы 8-й конференции Международной ассоциации изучения детского языка. Каскадилья Пресс; Сомервиль, Массачусетс: 2001. стр. 9.84–1005. [Google Scholar]
• Dienes Z, Perner J. Какое представление является сознательным? Поведенческие и мозговые науки. 2002; 25: 336–338. [Google Scholar]
• Доэрти М.Дж. Развитие понимания менталистического взгляда. Развитие младенцев и детей. 2006; 15: 179–186. [Google Scholar]
• Доэрти М.Дж., Андерсон Дж.Р. Новый взгляд на взгляд: понимание дошкольниками направления взгляда. Когнитивное развитие. 1999; 14: 549–571. [Google Scholar]
• Данн Дж. Индивидуальные различия в понимании разума. В: Astington J, Baird J, редакторы. Почему язык имеет значение для теории разума. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 2005. С. 50–69.. [Google Scholar]
• Эверетт Д.Л. Культурные ограничения на грамматику и познание у пираха: еще один взгляд на конструктивные особенности человеческого языка. Современная антропология. 2005;46(4):621–646. [Google Scholar]
• Фигерас-Костас Б., Харрис П. Теория развития разума у ​​глухих детей: невербальный тест понимания ложных представлений. Журнал исследований глухих и образования глухих. 2001; 6: 92–102. [PubMed] [Google Scholar]
• Филлмор К. Лекции о Дейксисе. Публикации ЦСЛИ; Стэнфорд: 19571997. Первоначально распространялся как Fillmore (1975/1971) Санта-Крус Лекции о Дейксисе Лингвистическим клубом Университета Индианы. [Google Scholar]
• Флавелл Дж. Х., Шипстед С. Г., Крофт К. Знания детей младшего возраста о зрительном восприятии: сокрытие объектов от других. Развитие ребенка. 1978; 49: 1208–1211. [PubMed] [Google Scholar]
• Фодор Дж. Язык мысли. Нью-Йорк; Crowell: 1975. [Google Scholar]
• Фодор Дж. Обсуждение: Теория детской теории разума. Познание. 1992;44:283–296. [PubMed] [Google Scholar]
• Fond M. Теория деонтических и эпистемологических модальных выражений и приобретение на английском и испанском языках. Колледж Смита: 2003. Диплом с отличием по лингвистике. [Google Scholar]
• Фреге Г. О смысле и референции. В: Geach P, Black M, редакторы. Философские сочинения Готлоба Фреге. Бэзил Блэквелл; Оксфорд: 1892–1960. С. 56–78. [Google Scholar]
• Гейл Э., де Вильерс П., де Вильерс Дж., Пайерс Дж. Язык и теория мышления у глухих детей. В: Stringfellow M, Cahana-Amitay AD, Hughes E, Zukowski A, редакторы. Материалы 20-й ежегодной конференции Бостонского университета по развитию языков. Том. 1. Каскадилья Пресс; Сомервилль, Массачусетс: 1996. стр. 213–224. [Google Scholar]
• Гарфилд Дж., Петерсон К. С., Гарсон Б., Невин А., Перри Т. Давайте притворимся! Роль притворства в овладении теорией разума. Колледж Смита: 2001. Неопубликованная рукопись. [Google Scholar]
• Гергели Г., Беккеринг Х., Кирали И. Рациональное подражание у довербальных младенцев. Природа. 2002; 415:755. [PubMed] [Google Scholar]
• Gergely G, Nadasdy Z, Csibra G, Biro S. Принятие намеренной позы в возрасте 12 месяцев. Познание. 1995; 56: 165–9.3. [PubMed] [Google Scholar]
• Gergely G, Csibra G. Телеологическое мышление в младенчестве: наивная теория рационального действия. Тенденции в когнитивной науке. 2003;7(3):287–292. [PubMed] [Google Scholar]
• Goldin-Meadow S, Mylander C. Помимо предоставленных данных: роль ребенка в овладении языком. Язык. 1990;66(2):323–355. [Google Scholar]
• Голинкофф Р.М., Мервис С., Хирш-Пасек К. Ранние ярлыки объектов: аргументы в пользу лексических принципов. Журнал детского языка. 1994;21:125–155. [PubMed] [Google Scholar]
• Гопник А. Как мы познаем свой разум: Иллюзия знания интенциональности от первого лица. Поведенческие и мозговые науки. 1993; 16:1–15. [Google Scholar]
• Гопник А., Слотер В. Понимание детьми раннего возраста изменений в их психическом состоянии. Развитие ребенка. 1991; 62: 98–110. [Google Scholar]
• Гопник А., Граф П. Знание того, как вы знаете: способность маленьких детей определять и запоминать источники своих убеждений. Развитие ребенка. 1988;59:1366–1371. [Google Scholar]
• Хейл К.М., Тагер-Флусберг Х. Влияние языка на теорию сознания: учебное исследование. Наука о развитии. 2003; 6: 346–359. [Бесплатная статья PMC] [PubMed] [Google Scholar]
• Хаппе Ф., Лот Э. «Теория разума» и отслеживание намерений говорящих. Разум и язык. 2002; 17: 24–36. [Google Scholar]
• Harris PL. Разговор, притворство и теория разума. В: Astington J, Baird J, редакторы. Почему язык имеет значение для теории разума. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 2005. С. 70–83. [Академия Google]
• Хаузер М., Хомский Н., Fitch WT. Языковой факультет: что это такое, у кого он есть и как он развивался? Наука. 2002; 298:1569–1579. [PubMed] [Google Scholar]
• Heizmann T. Heizmann T, редактор. Приобретение деонтических и эпистемических чтений должно и Мюссен . Периодические статьи Массачусетского университета по лингвистике 34: статьи по приобретению. 2006 [Google Scholar]
• Hermer-Vasquez L, Spelke ES, Katsnelson AS. Источники гибкости человеческого познания: двойное исследование пространства и языка. Когнитивная психология. 1999;39:3–36. [PubMed] [Google Scholar]
• Хьюз С. Исполнительная функция у дошкольников: связь с теорией разума и вербальными способностями. Британский журнал психологии развития. 1998; 16: 233–253. [Google Scholar]
• Джекендофф Р. Как язык помогает нам думать. Прагматика и познание. 1996; 4:1–34. [Google Scholar]
• Жак С., Зелазо П. Язык и развитие когнитивной гибкости: последствия для теории разума. В: Astington J, Baird J, редакторы. Почему язык имеет значение для теории разума. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 2005. С. 144–162. [Академия Google]
• Камавар Д., Олсон Д.Р. Детская репрезентативная теория языка: проблема непрозрачных контекстов. Когнитивное развитие. 1999; 14: 531–548. [Google Scholar]
• Кармилофф-Смит А. За пределами модульности: перспектива развития когнитивной науки. Массачусетский технологический институт Пресс; Кембридж, Массачусетс: 1992. [Google Scholar]
• Кегл Дж., Сенгас А., Коппола М. Создание через контакт: появление и изменение языка жестов в Никарагуа. В: ДеГрафф М., редактор. Создание языка и изменение языка: креолизация, диахрония и развитие. Массачусетский технологический институт Пресс; Кембридж, Массачусетс: 1999. стр. 179–237. [Google Scholar]
• Ландау Б., Глейтман Л. Язык и опыт. издательство Гарвардского университета; Кембридж, Массачусетс: 1986. [Google Scholar]
• Лесли AM. Притворяясь и веря: вопросы теории ТомМ. Познание. 1994; 50: 211–238. [PubMed] [Google Scholar]
• Левинсон С. Системы отсчета и вопрос Молинье: кросслингвистические данные. В: Блум П., Петерсон М., редакторы. Язык и пространство. Массачусетский технологический институт Пресс; Кембридж, Массачусетс: 1996. стр. 109–169. [Академия Google]
• Ломанн Х., Томаселло М. Роль языка в развитии понимания ложных убеждений: учебное исследование. Развитие ребенка. 2003; 74: 1130–1144. [PubMed] [Google Scholar]
• Люси Дж. Грамматические категории и познание: пример гипотезы лингвистической относительности. Издательство Кембриджского университета; Кембридж, Англия: 1992. [Google Scholar]
• Маратсос М. Использование определенной и неопределенной ссылки у детей младшего возраста: экспериментальное исследование семантического усвоения. Издательство Кембриджского университета; Кембридж: 1976. [Google Scholar]
• Маркман Э.М. Ограничения значения слова в раннем овладении языком. Лингва. 1994; 92: 199–227. [Google Scholar]
• McGuigan N, Doherty MJ. Связь между умением прятаться и суждением о направлении взгляда у детей дошкольного возраста. Развивающая психология. 2002; 38: 418–427. [PubMed] [Google Scholar]
• Мейнс Э., Фернихоу С., Уэйнрайт Р., Дас Гупта М., Фрадли Э., Таки М. Материнское мышление и безопасность привязанности как предикторы теории понимания разума. Развитие ребенка. 2002; 73: 1715–1726. [PubMed] [Академия Google]
• Мельцов А.Н. Понимание намерений других: воспроизведение запланированных действий 18-месячными детьми. Развивающая психология. 1995; 31: 838–850. [Бесплатная статья PMC] [PubMed] [Google Scholar]
• Moll H, Tomasello M. Младенцы в возрасте 12 и 18 месяцев следят взглядом за барьерами. Наука о развитии. 2004; 7: 1–9. [PubMed] [Google Scholar]
• Мозес Л. Исполнительные отчеты о развитии теории разума. Развитие ребенка. 2001;72(3):688–690. [PubMed] [Академия Google]
• Малфорд Р. Референтное развитие слепых детей. В: Миллс А.Е., редактор. Овладение языком у слепого ребенка: нормальное и недостаточное. Крум Шлем; London: 1983. [Google Scholar]
• Naigles L. Дети используют синтаксис для изучения значений глаголов. Журнал детского языка. 1990; 17: 357–374. [PubMed] [Google Scholar]
• Нельсон К. Язык в когнитивном развитии: появление опосредованного разума. Издательство Кембриджского университета; Нью-Йорк: 1996. [Google Scholar]
• Нельсон К. Языковые пути к сообществу умов. В: Astington JW, Baird J, редакторы. Почему язык имеет значение для теории разума. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 2005. стр. 26–49.. [Google Scholar]
• Newport EL, Aslin RN. Врожденно ограниченное обучение: сочетание старых и новых подходов к изучению языка. В: Howell SC, Fish SA, Кейт-Лукас Т., редакторы. Материалы 24-й ежегодной конференции Бостонского университета по развитию языков. Каскадилья Пресс; Somerville, MA: 2000. [Google Scholar]
• Ньютон А. Вербальное вмешательство в ложные рассуждения взрослых. Наука о мышлении; Колледж Смита: 2006. Диплом с отличием. [Google Scholar]
• Ньютон А., де Вильерс Дж. Г. Думая во время разговора: взрослые терпят неудачу в невербальных рассуждениях о ложных убеждениях. на доработке. [PubMed] [Академия Google]
• Нимц К. Переоценка референциальной неопределенности. Эркеннтнис. 2005; 62:1–28. [Google Scholar]
• Олсон Д.Р. Развитие представлений: Истоки психической жизни. Канадская психология. 1993; 34:1–14. [Google Scholar]
• О’Нил Д. Чувствительность двухлетнего ребенка к состоянию знаний родителей при запросах. Развитие ребенка. 1996; 67: 659–677. [Google Scholar]
• О’Нил Д., Эстингтон Дж., Флавелл Дж. Понимание маленькими детьми роли, которую сенсорный опыт играет в приобретении знаний. Развитие ребенка. 1992;63:474–490. [PubMed] [Google Scholar]
• О’Нил Д., Чонг С. Проблемы детей дошкольного возраста с пониманием типов информации, получаемой с помощью пяти органов чувств. Развитие ребенка. 2001;72(3):808–815. [PubMed] [Google Scholar]
• О’Нил Д., Гопник А. Способность маленьких детей определять источники своих убеждений. Развивающая психология. 1991; 27: 390–397. [Google Scholar]
• Ониши К. Х., Байарджон Р. Понимают ли 15-месячные младенцы ложные убеждения? Наука. 2005; 308: 255–258. [Бесплатная статья PMC] [PubMed] [Google Scholar]
• Папафрагу А. Приобретение модальности: последствия для теорий семантической репрезентации. Разум и язык. 1998; 13: 370–399. [Google Scholar]
• Папафрагу А., Ли П. Доказательная морфология и теория сознания. В: Скарабела Б., Фиш С., До А.Х.-Дж., редакторы. Материалы 26-й ^-й -й Ежегодной конференции Бостонского университета по развитию языков. Каскадилья Пресс; Сомервилль, Массачусетс: 2001. стр. 510–520. [Google Scholar]
• Пернер Дж. Понимание репрезентативного разума. Массачусетский технологический институт Пресс; Кембридж, Массачусетс: 1991. [Google Scholar]
• Пернер Дж., Ликам С., Виммер Х. Трудности трехлетнего ребенка в понимании ложных убеждений: когнитивные ограничения, отсутствие знаний или практическое непонимание. Британский журнал психологии развития. 1987; 5: 125–137. [Google Scholar]
• Пернер Дж., Раффман Т. Взгляд младенцев на разум: насколько глубоко?? Наука. 2005; 308: 214–216. [PubMed] [Google Scholar]
• Пернер Дж., Спрунг М., Заунер П., Хайдер Х. Хотите, чтобы это было понято задолго до того, как сказать это, подумать так и ложное убеждение: проверка лингвистического детерминизма де Вильерса на немецкоязычных детях. Развитие ребенка. 2003;74:179–188. [PubMed] [Google Scholar]
• Perner J, Zauner P, Sprung M. Какое отношение «это» имеет к точке зрения? Случай противоречивых желаний и «хочу» по-немецки. В: Astington JW, Baird J, редакторы. Почему язык имеет значение для теории разума. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 2005. С. 220–244. [Google Scholar]
• Peterson CC, Siegal M. Глухота, разговор и теория разума. Журнал детской психологии и психиатрии. 1995; 36: 459–474. [PubMed] [Академия Google]
• Петерсон С., Сигал М. Представление внутренних миров: теория разума у ​​аутичных, глухих и нормально слышащих детей. Психологическая наука. 1999;10(2):126–129. [Google Scholar]
• Петерсон С., Сигал М. Взгляд на теорию разума при глухоте и аутизме. Разум и язык. 2000; 15: 123–145. [Google Scholar]
• Петтито Л. Об автономии языка и жестов: свидетельство приобретения личных местоимений в американском языке жестов. Познание. 1987; 17:1–52. [PubMed] [Академия Google]
• Повинелли Д.Дж., ДеБлуа С. Понимание маленькими детьми (Homo Sapiens) формирования знаний в себе и других. Журнал сравнительной психологии. 1992;106(3):228–238. [PubMed] [Google Scholar]
• Повинелли Д., Вонк Дж. Нам не нужен микроскоп, чтобы исследовать разум шимпанзе. Разум и язык. 2004; 19:1–28. [Google Scholar]
• Pratt C, Bryant P. Маленькие дети понимают, что взгляд ведет к знанию (пока они смотрят в одну бочку) развития ребенка. 1990;61:973–982. [PubMed] [Google Scholar]
• Пайерс Дж. Три этапа понимания ложных убеждений никарагуанских подписывающих лиц: взаимодействие социального опыта, появление языка и концептуальное развитие. Р. Сенгас (председатель), «Появление никарагуанского жестового языка: вопросы развития, приобретения и эволюции»; Приглашенный симпозиум, проведенный на 31-м ежегодном собрании Общества Пиаже; Беркли, Калифорния. 2001. [Google Scholar]
• Пайерс Дж. Взаимосвязь между языком и ложным пониманием: свидетельство изучающих новый язык жестов в Никарагуа. Калифорнийский университет; Беркли, Калифорния: 2004 г., доктор философии. диссертация. [Академия Google]
• Куайн ЗВО. Слово и предмет. пресса Массачусетского технологического института; Кембридж, Массачусетс: 1960. [Google Scholar]
• Редди В. Игра с ожиданиями других. В: Whiten A, редактор. Естественные теории разума. Блэквелл; 1991. С. 145–158. [Google Scholar]
• Репачоли Б.М., Гопник А. Ранние рассуждения о желаниях: данные 14- и 18-месячных детей. Развивающая психология. 1997; 33:12–21. [PubMed] [Google Scholar]
• Раффман Т., Слейд Л., Кроу Э. Связь между языком психического состояния детей и матерей и пониманием теории разума. Развитие ребенка. 2002; 73: 734–751. [PubMed] [Академия Google]
• Рассел Дж. «Можем ли мы сказать…?» Детское понимание интенциональности. Познание. 1987; 25: 289–308. [PubMed] [Google Scholar]
• Шафер Р., де Вильерс Дж. Статьи воображения: что и и и могут рассказать нам о появлении ДП. В: Кэтрин Хауэлл С., Фиш С.А., Кит-Лукас Т., редакторы. Материалы 24-й конференции Бостонского университета по развитию языков. Каскадилья пресс; Somerville: 2000. стр. 609–620. [Google Scholar]
• Сигал Г. Представление представлений. В: Carruthers P, Boucher J, редакторы. Язык и мышление. издательство Кембриджского университета; Кембридж: 1998. стр. 146–161. [Google Scholar]
• Сенгас А. Межпоколенческое влияние и онтогенетическое развитие в появлении пространственной грамматики никарагуанского жестового языка. Когнитивное развитие. 2003; 18: 511–531. [Google Scholar]
• Шик Б., де Вильерс П., де Вильерс Дж. Г., Хоффмайстер Р. Язык и рассуждения о ложных убеждениях; исследование глухих детей. Развитие ребенка. под давлением. [Google Scholar]
• Шац М., Веллман Х., Зильбер С. Приобретение глаголов в уме: систематическое исследование первых упоминаний о психическом состоянии. Познание. 1983;14:301–321. [PubMed] [Google Scholar]
• Smith M, Apperly I, White V. Рассуждения о ложных убеждениях и приобретение предложений с относительными предложениями. Развитие ребенка. 2003; 74: 1709–1719. [PubMed] [Google Scholar]
• Содиан Б. Развитие обмана у детей раннего возраста. Британский журнал психологии развития. 1991; 9: 173–188. [Google Scholar]
• Спелке Э.С. Что делает людей умными? В: Gentner D, Goldin-Meadow S, редакторы. Успехи в исследовании языка и мысли. Массачусетский технологический институт Пресс; Кембридж, Массачусетс: 2003. [Google Scholar]
• Спербер Д., Уилсон Д. Прагматика, модульность и чтение мыслей. Разум и язык. 2002; 17:3–23. [Google Scholar]
• Sprung M, Perner J, Mitchell PL. Непрозрачность и встроенные перспективы: идентичность объекта и свойства объекта. Разум и язык. на доработке. [Google Scholar]
• Салливан К., Заитчик Д., Тагер-Флусберг Х. Дошкольники могут приписывать убеждения второго порядка. Развивающая психология. 1994; 30: 395–402. [Google Scholar]
• Тагер-Флусберг Х. Язык и понимание разума: связи при аутизме. В: Барон-Коэн С., Тагер-Флусберг Х., Коэн Д.Дж., редакторы. Понимание других разумов: перспективы нейробиологии развития. Издательство Оксфордского университета, второе издание; Оксфорд, Великобритания: 2000. стр. 124–149.. [Google Scholar]
• Тагер-Флусберг Х., Джозеф Р. Как язык способствует приобретению ложных убеждений у детей с аутизмом. В: Astington J, Baird J, редакторы. Почему язык имеет значение для теории разума. Издательство Оксфордского университета; Нью-Йорк: 2005. стр. 298–318. [Google Scholar]
• Tager-Flusberg H. Речевые и коммуникативные расстройства при расстройствах аутистического спектра. В: Бауман М.Л., Кемпер Т.Л., редакторы. Нейробиология аутизма. Издательство Университета Джона Хопкинса, второе издание; Балтимор, Мэриленд: 2005. стр. 45–58. [Академия Google]
• Томаселло М. Совместное внимание как социальное познание. В: Moore C, Dunham PJ, редакторы. Совместное внимание: его происхождение и роль в развитии. Лоуренс Эрлбаум Ассошиэйтс; Махва, Нью-Джерси: 1995. стр. 103–130. [Google Scholar]
• Томаселло М., Бартон М. Изучение слов в неостенсивных контекстах. Развивающая психология. 1995; 230:639–650. [Google Scholar]
• Томаселло М., Хаберл К. Понимание внимания: 12- и 18-месячные дети знают, что нового для других людей. Развивающая психология. 2003;39: 906–912. [PubMed] [Google Scholar]
• Томаселло М., Фаррар Дж. Совместное внимание и ранний язык. Развитие ребенка. 1986; 57: 1454–1463. [PubMed] [Google Scholar]
• Томаселло М., Карпентер М., Колл Дж., Бене Т., Молл Х. Понимание и разделение намерений: истоки человеческого социального познания. Поведенческие и мозговые науки. 2005; 28: 675–735. [PubMed] [Google Scholar]
• Варли Р., Сигал М. Доказательства познания без грамматики на основе причинно-следственных рассуждений и «теории разума» у аграмматического пациента с афазией. Текущая биология. 2000; 10: 723–26. [PubMed] [Академия Google]
• Varley R, Siegal M, Want SC. Серьезные нарушения грамматики не исключают теории разума. Нейрокейс. 2001; 7: 489–93. [PubMed] [Google Scholar]
• Want SC, Harris PL. Учимся на чужих ошибках: Причинное понимание в обучении использованию инструмента. Развитие ребенка. 2001; 72: 431–43. [PubMed] [Google Scholar]
• Wellman HM. Детская теория разума. Массачусетский технологический институт Пресс; Кембридж, Массачусетс: 1990. [Google Scholar]
• Веллман Х., Кросс Д., Уотсон Дж. Метаанализ развития теории разума: правда о ложных убеждениях. Развитие ребенка. 2001; 72: 655–684. [PubMed] [Академия Google]
• Wellman H,M, Liu D. Масштабирование задач теории разума. Развитие ребенка. 2004; 75: 523–541. [PubMed] [Google Scholar]
• Веллман Х., Вулли Дж. От простых желаний к обычным убеждениям: раннее развитие повседневной психологии. Познание. 1990; 35: 245–275. [PubMed] [Google Scholar]
• Виммер Х. , Пернер Дж. Убеждения об убеждениях: представление и ограничивающая функция неправильных убеждений в понимании обмана маленькими детьми. Познание. 1983; 13: 103–128. [PubMed] [Академия Google]
• Витт Дж., де Вильерс Дж.Г. Желания к чтению: ограничения дошкольников; Постер представлен на SRCD; Миннеаполис. Апрель.2001. [Google Scholar]
• Вудворд А.Л. Младенцы выборочно кодируют целевой объект, которого достигает действующее лицо. Познание. 1998; 69: 1–34. [PubMed] [Google Scholar]
• Woodward AL. Способность младенцев различать целенаправленное и нецеленаправленное поведение. Поведение и развитие младенцев. 1999; 22: 145–160. [Google Scholar]
• Вудворд А.Л. Понимание младенцами действий, связанных с совместным вниманием. В: Eilan N, Hoerl C, McCormack T, Roessler J, редакторы. Совместное внимание: общение и другие мысли. Издательство Оксфордского университета; 2005. стр. 110–128. [Академия Google]
• Woolfe T, Want S, Siegal M. Вехи развития: Теория разума у ​​глухих детей. Развитие ребенка. 2002; 73: 768–778. [PubMed] [Академия Google]

языков | Определение, типы, характеристики, разработка и факты

язык

Посмотреть все СМИ

Ключевые люди:

Ноам Хомский Рудольф Карнап Готтлоб Фреге Лоренцо Валла Макс Мюллер

г.

Связанные темы:

пишу речь просодия диалект сленг

Просмотреть весь связанный контент →

Резюме

Прочтите краткий обзор этой темы

язык , система общепринятых устных, ручных (знаковых) или письменных символов, с помощью которых люди как члены социальной группы и участники ее культуры выражают себя. Функции языка включают общение, выражение идентичности, игру, творческое выражение и эмоциональную разрядку.

Характеристики языка

Определения языка

Было предложено множество определений языка. Генри Суит, английский фонетик и лингвист, утверждал: «Язык — это выражение идей посредством звуков речи, объединенных в слова. Слова объединяются в предложения, и эта комбинация соответствует комбинации идей в мысли». Американские лингвисты Бернард Блох и Джордж Л. Трейгер сформулировали следующее определение: «Язык — это система произвольных звуковых символов, посредством которых социальная группа взаимодействует». Любое краткое определение языка делает ряд предположений и вызывает ряд вопросов. Первый, например, придает чрезмерное значение слову «мысль», а второй использует слово «произвольный» особым, хотя и законным образом.

Ряд соображений (выделены курсивом ниже) способствуют правильному пониманию языка как предмета:

Каждый физиологически и умственно типичный человек приобретает в детстве способность пользоваться системой как отправитель и получатель коммуникации, состоящей из ограниченного набора символов (например, звуков, жестов, письменных или печатных символов). В разговорном языке этот набор символов состоит из шумов, возникающих в результате движений определенных органов в горле и во рту. В языках жестов такими символами могут быть движения рук или тела, жесты или выражения лица. С помощью этих символов люди могут передавать информацию, выражать чувства и эмоции, влиять на деятельность других и вести себя с разной степенью дружелюбия или враждебности по отношению к людям, использующим по существу один и тот же набор символов.

Britannica Quiz

Официальные языки

Какой официальный язык Гренады? На каком языке говорит большинство аргентинцев? Превратите свои умственные способности в высокий балл в этом изучении языков мира.

Разные системы общения составляют разные языки; степень различия, необходимая для установления другого языка, не может быть точно установлена. Нет двух людей, говорящих совершенно одинаково; следовательно, можно распознавать голоса друзей по телефону и различать ряд невидимых говорящих в радиопередаче. Однако, очевидно, никто не сказал бы, что они говорят на разных языках. Как правило, системы общения признаются разными языками, если они не могут быть поняты без специального обучения обеими сторонами, хотя точные границы взаимной понятности установить трудно, и они принадлежат шкале, а не по обе стороны от определенной разделительной линии. Существенно разные системы общения, которые могут препятствовать, но не препятствовать взаимопониманию, называются диалектами языка. Для того, чтобы подробно описать фактические различные языковые модели людей, термин 9Был придуман 1164 идиолект , означающий манеру самовыражения одного человека.

Как правило, люди сначала усваивают один язык — свой первый язык, или родной язык, язык, на котором говорят те, с кем или кем они воспитываются с младенчества. Последующие «вторые» языки изучаются до разной степени компетентности в различных условиях. Полное владение двумя языками обозначается как билингвизм; во многих случаях — например, при воспитании родителями, использующими разные языки дома, или при воспитании в многоязычном сообществе — дети вырастают двуязычными. В традиционно одноязычных культурах изучение второго или другого языка в любой степени представляет собой деятельность, наложенную на предшествующее овладение родным языком, и представляет собой другой процесс с интеллектуальной точки зрения.

Оформите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Язык, как описано выше, зависит от вида человека. Другие представители царства животных обладают способностью общаться с помощью голосовых шумов или другими средствами, но наиболее важной особенностью, характеризующей человеческий язык (то есть каждый отдельный язык), в отличие от всех известных способов общения животных, является его бесконечность. продуктивность и креативность. Человеческие существа ничем не ограничены в том, что они могут сообщать; ни одна область опыта не считается обязательно непередаваемой, хотя может быть необходимо адаптировать свой язык, чтобы справиться с новыми открытиями или новыми способами мышления. Системы коммуникации животных, напротив, очень жестко ограничены тем, что может быть сообщено. В самом деле, смещенная референция, способность сообщать о вещах вне непосредственной временной и пространственной смежности, которая является фундаментальной для речи, встречается в других местах только в так называемом языке пчел. Пчелы могут, выполняя различные условные движения (называемые пчелиными танцами) в улье или рядом с ним, указывать другим местонахождение и силу источников пищи. Но источники пищи — единственная известная тема этой коммуникационной системы. Удивительно, однако, что эта система, наиболее близкая по функциям к человеческому языку, принадлежит к виду, отдаленному от человечества в животном мире. С другой стороны, поведение животных, внешне наиболее похожее на человеческую речь, мимика попугаев и некоторых других птиц, содержащихся в обществе человека, целиком производна и не выполняет самостоятельной коммуникативной функции. Ближайшие родственники человечества среди приматов, хотя и обладали голосовой физиологией, похожей на человеческую, не развили ничего похожего на разговорный язык. Попытки научить шимпанзе и других человекообразных обезьян языку жестов посредством подражания достигли ограниченного успеха, хотя интерпретация значения способности обезьяны к жестам остается спорной.

В большинстве случаев основной целью языка является облегчение общения в смысле передачи информации от одного человека к другому. 91–165 Однако социолингвистические и психолингвистические исследования привлекли внимание к ряду других функций языка. Среди них использование языка для выражения национальной или местной идентичности (распространенный источник конфликтов в ситуациях многонациональности во всем мире, например, в Бельгии, Индии и Квебеке). Также важна «игровая» функция языка, встречающаяся в таких явлениях, как каламбуры, загадки и кроссворды, и ряд функций, наблюдаемых в образных или символических контекстах, таких как поэзия, драма и религиозное выражение.

Язык взаимодействует со всеми аспектами жизни человека в обществе, и его можно понять, только если рассматривать его по отношению к обществу. В этой статье делается попытка рассмотреть язык в этом свете и рассмотреть его различные функции и цели, которым он может и должен служить. Поскольку каждый язык является одновременно действующей системой коммуникации в данный период и в сообществе, в котором он используется, а также продуктом его истории и источником его будущего развития, любой анализ языка должен рассматривать его с обеих этих точек зрения.

Наука о языке известна как лингвистика. Она включает в себя то, что обычно называют описательной лингвистикой и исторической лингвистикой. Лингвистика теперь является высокотехнологичным предметом; он охватывает как описательно, так и исторически такие основные разделы, как фонетика, грамматика (включая синтаксис и морфологию), семантику и прагматику, подробно рассматривая эти различные аспекты языка.

Асулин | Язык как инструмент мысли

Я утверждаю, что лежащие в основе языковые механизмы не просто выражают заранее сформированные мысли, но и позволяют людям думать определенные типы мыслей, недоступные существам, не имеющим этих механизмов. Это сильное утверждение в отношении того, что язык является инструментом мысли. Это, конечно, не отрицает, что животные могут мыслить без языка, и это не следует понимать как то, что всякое мышление происходит благодаря механизмам, лежащим в основе языка. Как упоминалось выше, познание животных действительно впечатляет, но ему не хватает определенного типа мышления, который, по-видимому, уникален для людей. Чтобы полностью понять природу этих исключительно человеческих мыслей, давайте посмотрим, в чем состоят продуктивность и систематичность.0003

4.1 Продуктивность и систематичность

Лингвистическая продуктивность является частью так называемого творческого аспекта использования языка (Asoulin 2013). Это способность производить и понимать неограниченное количество предложений. Эту особенность языка заметил еще Декарт, который рассматривал продуктивность во всех областях — языке, математике, зрении и т. д. — как производную от одного источника. Однако современная когнитивная наука использует модульный подход, настаивая на том, что каждая область имеет свой собственный двигатель продуктивности (Brattico & Liikkanen 2009).). Чтобы базовые механизмы языка могли производить из набора конечных примитивных элементов бесконечный набор выражений, они должны допускать рекурсию. Для настоящих целей предположим, что рекурсия включает встраивание структурного объекта в другой экземпляр самого себя — например, когда именное словосочетание встраивается в другое именное словосочетание (ср. Parker 2006; Tomalin 2007; Zwart 2011). Продуктивность языка означает, что не существует произвольного ограничения на длину предложения естественного языка — предложение (скажем, S) всегда можно удлинить, встроив его в еще одно предложение («она сказала, что S»), до бесконечности.

Обратите внимание, что итерационная процедура, конечно, также может производить бесконечные выражения из конечного множества, но итерация — это не то же самое, что рекурсия. Хотя эти две процедуры схожи в том, что обе могут привести к структурному повторению и, таким образом, потенциальному бесконечному множеству, они различаются способом, которым они это делают, и, следовательно, видами выражений, которые они могут производить. Процедура является рекурсивной, если она строит структуры за счет увеличения глубины встраивания, тогда как итеративная процедура может создавать только плоские структуры, не имеющие такой глубины (см. Karlsson 2010). Таким образом, рекурсивные процедуры могут создавать лингвистические выражения, которые, скажем, вложены в центр, что приводит к отдаленным зависимостям. Итерационные процедуры, с другой стороны, не могут давать такие выражения. Другими словами, бесконечное повторение или объединение элементов (итерация) — это не то же самое, что бесконечное вложение элементов в другие элементы того же типа (рекурсия). Таким образом, продуктивность помогает объяснить, как мы можем справляться с новыми языковыми контекстами и как мы можем создавать и понимать предложения, с которыми раньше не сталкивались.

Лингвистическая систематичность, с другой стороны, относится к тому факту, что наша способность производить и понимать выражения определенного вида гарантирует, что мы можем производить или понимать другие систематически связанные выражения. ⁷ Классическая иллюстрация систематичности утверждает, что любой, кто может понять предложение Мэри любит Джона , может также понять предложение Джон любит Мэри — действительно, невозможно понять одно, не поняв также и другое. Что объясняет эту систематичность, так это наши абстрактные лингвистические структуры или, точнее, наша способность конструировать структурные репрезентации предложений — глядя на синтаксис, мы имеем здесь абстрактную синтаксическую структуру [NP [V NP]]. Такие абстрактные структуры объясняют систематическую связь между выражениями. Таким образом, продуктивность и систематичность, возможно, являются лучшими показателями творческой и открытой природы человеческого языка. ⁸

Как утверждал Фодор (1975), вышеизложенное применимо и к человеческому мышлению. То есть, как язык продуктивен и систематичен, так и мысль. Нет произвольного предела, ограничивающего длину мысли; как и предложения, количество различных мыслей, которые у нас могут быть, бесконечно. И точно так же, как предложения систематически связаны друг с другом, мысли также систематически связаны друг с другом. Хотя многое изменилось в лингвистике и когнитивной науке с XIX в.70-х годов основной аргумент Фодора в пользу того, почему и язык, и мышление продуктивны и систематичны, остается неизменным: и язык, и мышление используют порождающую процедуру, которая позволяет создавать неограниченный набор структурированных выражений. ⁹ Эта процедура, конечно, не может отвечать за все наши мыслительные процессы, поскольку многое из того, что мы разделяем с животными, явно богато и сложно, но не включает ни язык, ни лежащие в его основе механизмы. Так что же позволяет людям иметь особый тип мышления, которого мы не разделяем ни с одним другим видом? Заметьте еще раз, что это различие в природе, а не только в степени. Некоторые человеческие мысли не просто сложнее, чем мысли животных, они структурированы продуктивным и систематическим образом, недоступным для нечеловеческих животных.

Может показаться парадоксальным пытаться выразить на языке мысли, которые были бы или не были бы возможны без базовых механизмов языка, которые их порождают. Но эти лежащие в основе механизмы, конечно же, не являются лингвистическими по своей природе, ибо, если бы они были таковыми, они были бы бессодержательными с точки зрения объяснений того, как работают язык и мышление. Как будет подробно описано в следующем разделе, лежащие в основе языковые механизмы включают процесс создания рекурсивных и иерархически структурированных выражений — этот процесс происходит до выражений получают фонологическую или семантическую интерпретацию в конкретном естественном языке. Имея это в виду, рассмотрим мысленный эксперимент Рейнхарта (Reinhart, 2006: 2ff.), конкретизирующий один из мысленных экспериментов Хомского. Она воображает себе примата, который благодаря какой-то тайне генетического развития приобрел полный набор человеческих когнитивных способностей, но не обладает языковыми способностями. Этот вымышленный примат, в дополнение к своим когнитивным способностям, которые позволяют ему думать, как его собратья-приматы, должен иметь набор понятий, такой же, как у людей, и набор сенсомоторных систем, которые позволяют ему воспринимать и кодировать информацию в звуках. . Более того, Рейнхарт полагает, что у этого примата также должна быть человеческая система логики, абстрактная формальная система, содержащая перечень абстрактных символов, связок, функций и определений, необходимых для вывода. Учитывая природу этого примата, что он сможет делать с этими системами? То есть, учитывая все эти дополнения, но не обладая языковыми способностями, может ли этот вымышленный примат добавить к своим мыслительным способностям виды мыслей, демонстрирующие продуктивность и систематичность и которые в настоящее время кажутся уникальными для людей? Рейнхарт утверждает, что это невозможно.

На первый взгляд это заявление кажется неожиданным. Если примат усвоил богатую концептуальную систему людей, то, по-видимому, его предсуществующая система логического вывода должна позволять ему использовать эти вновь приобретенные системы для построения более сложных теорий, которые он затем может использовать, скажем, для того, чтобы лучше ориентироваться в сложной местности или создавать более совершенные и более совершенные теории. сложные умозаключения о своем мире. Но это не так. Что мешает этому фиктивному примату использовать новые системы и понятия, которые он приобрел, так это тот факт, что наша система вывода работает на предложения , а не понятия. Примат, конечно, может сообщать свои ранее существовавшие понятия своим собратьям и может делать типичные для приматов выводы, но, поскольку он не обладает способностью создавать рекурсивные и иерархически структурированные выражения, он не может строить или понимать предложения, необходимые для более высокого порядка . вывод. Другими словами, этот воображаемый примат обладает понятиями и знаниями логики первого порядка, которые он может использовать и понимать, но этого недостаточно, чтобы производить и понимать предложения или делать выводы второго и более высокого порядка. Чтобы иметь возможность сделать последнее, примат в мысленном эксперименте должен — но не обладает — рекурсией. A fortiori, этот примат не может понять отношения следования между предложениями — он не может думать такого рода мысли. А теперь сравните этого вымышленного примата с реальными людьми: мы может думать такие мысли. Это связано с тем, что механизм, лежащий в основе языковой работы у людей, заключается в предоставлении нам логики более высокого порядка (см. Crain 2012 об отношении между естественным языком и классической логикой), в предоставлении нам вычислительной системы, которая создает рекурсивные алгоритмы. и иерархически структурированные выражения, которые демонстрируют продуктивность и систематичность и которые мы используем, помимо прочего, чтобы говорить и думать о мире (см. также Hinzen 2006; 2013).

В дальнейшем я хочу продолжить более сильное утверждение относительно того, что язык является инструментом мысли, и доказательства, которые могут быть приведены в его пользу. Тип доказательств и виды аргументов можно разделить на два вида: первый — это аргумент из лингвистики , согласно которому экстернализация языка — скажем, в речевой коммуникации — является периферийным явлением, поскольку фонологические особенности выражений в лингвистических вычислениях вторичны (и, возможно, неуместны) по отношению к концептуально-интенциональным особенностям выражений. Второй это Аргумент конструктивных особенностей, согласно которому конструктивные особенности языка, особенно если рассматривать их с точки зрения их внутренней структуры, предполагают, что язык развился и функционирует для целей, которые не являются главным образом целями общения.

4.2 Аргумент лингвистики

Сильный аргумент в пользу того, что язык является в первую очередь инструментом мышления, связан с фонологическими свойствами лексических единиц. В рамках биолингвистики, ¹⁰ лексических единиц и всех порожденных из них выражений обладают свойствами, которые должны поддаваться интерпретации как на интерфейсе языковых способностей с концептуально-интенциональными системами, так и на интерфейсе с сенсомоторными системами. Вкратце, идея состоит в том, что внутренние вычислительные процессы языковой способности (синтаксиса в широком смысле) генерируют лингвистические объекты, которые используются концептуально-интенциональными системами (системами мышления) и сенсомоторными системами для производства и понимания языка. Обратите внимание, что с этой точки зрения языковая способность встроена в системы исполнения, но отделена от них. Итак, у нас есть устройство, которое генерирует структурированные выражения вида Exp = 〈 Phon, Sem 〉, где Phon обеспечивает звуковые инструкции, которые используются сенсомоторными системами, а Sem обеспечивают смысловые инструкции, которые используются системами мышления. Phon содержит информацию в форме, интерпретируемой сенсомоторными системами, включая линейный приоритет, ударение, временной порядок, просодическую и слоговую структуру и другие артикуляционные особенности. Sem содержит информацию, интерпретируемую системами мышления, включая событийную и количественную структуру, а также определенные массивы семантических признаков.

Выражение Exp генерируется операцией Merge, которая берет уже построенные объекты и строит из них новый объект. Если два объекта объединены и сохраняются принципы эффективных вычислений, то ни один из них не изменится — это действительно результат рекурсивной операции, которая генерирует Exp . Такие выражения не то же самое, что лингвистические высказывания, а скорее предоставляют информацию, необходимую для функционирования сенсомоторных систем и систем мышления, в основном независимыми от языка способами. Другими словами, сенсомоторные системы и системы мышления действуют независимо от языковой способности (но иногда в тесном взаимодействии с ней). Сопоставление с двумя интерфейсами необходимо, потому что системы имеют разные и часто конфликтующие требования. То есть системам мышления требуется особый вид иерархической структуры, чтобы, например, вычислять такие отношения, как масштаб; сенсомоторные системы, с другой стороны, часто требуют устранения этой иерархии, потому что, например, произношение должно происходить последовательно.

Инструкции интерфейса Sem , которые интерпретируются системами производительности, используются в актах разговора и размышления о мире — например, в рассуждениях или организации действий. Эти семантические свойства «сосредотачивают внимание на избранных аспектах мира, как они воспринимаются другими когнитивными системами, и обеспечивают сложные и узкоспециализированные точки зрения, с которых их можно рассматривать, решающим образом вовлекая человеческие интересы и заботы даже в самых простых случаях» (Хомский). 2000: 125). Таким образом, с этой точки зрения лингвистические выражения обеспечивают перспективу (в форме концептуальной структуры) мира, поскольку только через язык определенные перспективы доступны нам и нашим мыслительным процессам. Именно в этом смысле я считаю язык инструментом мышления. Язык не структурирует человеческую мысль по Уорфу и не просто выражает предварительно сформированные мысли; скорее, язык (с его выражениями, организованными иерархически и рекурсивно) дает нам уникальный способ думать и говорить о мире.

Таким образом, лексические единицы и все порожденные ими выражения являются лингвистическими объектами со свойством двойного интерфейса: они обладают фонологическими и семантическими характеристиками, посредством которых лингвистические вычисления могут взаимодействовать с другими когнитивными системами — на самом деле, это единственные принципы, разрешенные минималистским подходом. программы — это те, которые могут функционировать на интерфейсах. Таким образом, если представить себе порядок операций, то процесс будет следующим: сначала создается лексическая единица с синтаксическими, фонологическими и семантическими признаками. Затем, в процессе, известном как Spell Out, фонологические характеристики отправляются на сенсомоторный интерфейс, оставляя синтаксические и семантические характеристики вместе для отправки на концептуально-интенциональный интерфейс (см. Burton-Roberts 2011). Результатом этой модели является то, что структура и содержание лексических значений складываются независимо от того, как они фонологически выражаются в звуке/знаке. Это убедительное свидетельство в пользу тезиса о том, что язык является инструментом мышления, поскольку центральные вычисления, в которых производятся лексические значения, выполняются независимо от каких-либо соображений относительно того, как и должны ли они быть сообщены. Эти вычисления создают рекурсивные и иерархически структурированные выражения, которые используются внутри — как мы увидим в следующем разделе, конструктивные особенности языка указывают на то, что эти выражения оптимизированы для вычислительной, а не коммуникативной эффективности. Таким образом, экстернализация языка является периферийным явлением в том смысле, что фонологические особенности выражений в лингвистических вычислениях периферийны синтаксическим и семантическим особенностям этих выражений. Это согласуется с принципом молчания Сигурдссона (2003; 2004), согласно которому многое из того, что объединяет языки, — это немые категории, которые присутствуют в узком синтаксисе, но молчат в конце. Интерфейс 1164 Фон . Таким образом, язык имеет «врожденные элементы и структуры, независимо от того, выражаются ли они открыто и каким образом» (Sigurðsson 2004: 235).

В дополнение к вышеизложенному у нас есть независимые данные сравнительных, невропатологических исследований, исследований развития и нейробиологии, которые подтверждают существование асимметрии между интерфейсами в пользу семантической стороны, оттесняющей экстернализации на периферию. Я имею в виду именно исследования, показывающие независимость от модальности экстернализации языка. Работа Лауры-Энн Петитто, например, показала, что речь сама по себе не имеет решающего значения для процесса овладения человеческим языком. То есть овладение языком происходит одинаково у всех здоровых детей, независимо от модальности, в которой ребенок подвергается языковому воздействию (речевая у слышащих детей, жестовая у глухих и даже тактильная модальность). Это говорит о том, что мозг запрограммирован настраиваться на структуру и значение того, что выражается, но модальность, посредством которой это передается, не имеет значения (Petitto 2005). Другими словами, синтаксис и семантика языка обрабатываются в одном и том же участке мозга независимо от модальности, в которой они выражаются и воспринимаются. Такие свидетельства придают вес биолингвистическому аргументу о том, что синтаксис и семантика вычисляются вместе без обращения к способу, которым (если вообще) продукт этого вычисления (скажем, лексические значения) должен быть экстернализирован. Есть еще одно доказательство такого рода: кажется, что нейронная специализация для обработки языковой структуры не поддается модификации, тогда как нейронные пути для экстернализации языка поддаются сильной модификации (Petitto et al. 2000). Это еще раз говорит о том, что языковые области мозга оптимизированы для обработки лингвистических структур и значений, и что их экстернализация не только вторична, но и что их тип не является фиксированным — подойдет любая модальность, пока мозг может интерпретировать требуемую лингвистическую информацию. шаблоны на входе.

Недавняя работа Ding et al. (2016) также указывает в этом направлении. Их эксперименты показали, что «нейронное отслеживание иерархических лингвистических структур не связано с кодированием акустических сигналов и предсказуемостью поступающих слов» (Ding et al. 2016: 158). Они обнаружили, что нейронное отслеживание нескольких уровней лингвистической структуры (таких как фразовые или сентенциальные уровни) не связано с кодированием акустических сигналов, и пришли к выводу, что «существуют корковые цепи, специфически кодирующие более крупные абстрактные лингвистические структуры, не реагирующие на слоговые структуры». уровневые акустические особенности речи» (Ding et al. 2016: 162). Эти корковые цепи отслеживают абстрактные лингвистические структуры, построенные внутри и основанные на синтаксисе. Дальнейшее свидетельство независимости языка от модальности, более того, состояние, при котором она проявляется наиболее остро, исходит из случаев, когда практически отсутствует экстернализация (возможно, только способность произнести несколько фонем), но где рецептивная языковая способность полностью сохранена. Эрик Леннеберг обсуждает случай ребенка, «который типичен для большой группы детей с дефицитом моторного исполнения языковых навыков, но который может научиться понимать язык даже при полном отсутствии артикуляции» (Lenneberg 19).62: 419). Эта форма развивающейся речевой диспраксии предполагает, что способность понимать язык и делать нормальные грамматические суждения не зависит от нормального воспроизведения речи (Stromswold 1999). Другими словами, в работе Caplan et al. (2007) предполагает, что языковые трудности у афазиков связаны с их периодической или полной неспособностью экстернализировать язык. То есть лингвистическая компетенция на синтаксическом и семантическом уровнях остается неизменной, но эти пациенты испытывают трудности в увязывании этой компетенции с исполнительными системами — им трудно экстернализовать внутренне сконструированные выражения.

Следует подчеркнуть, что вышеизложенное не просто указывает на модальную независимость языка, которая, конечно, была известна задолго до этих недавних нейробиологических исследований (Yamada 1990; Smith & Tsimpli 1995). Вышеизложенное является прямым свидетельством в поддержку утверждения о том, что в основных механизмах языка существует разделение между, с одной стороны, обработкой структуры и значения, а с другой стороны, их экстернализацией. То есть не только обработка неязыковой информации отделена от обработки информации, используемой в языке, но и то, что обработка самой языковой информации разделена на 9 частей.1164 Phon и Sem , как и предсказывает биолингвистика. Обратите внимание, что эта асимметрия относится к базовым механизмам языка и, следовательно, не применяется в той же мере к естественным языкам. Таким образом, хотя имеет смысл отделить Phon от Sem при изучении основных механизмов языка, конкретные естественные языки — это другое дело. То есть естественный язык инкапсулирует использование интерфейсов Phon и Sem — в сочетании с другими модулями — в акте общения посредством звука или знака, и, таким образом, 9Интерфейс 1164 Phon неотделим от естественного языка и способа его использования. В противоположность этому утверждение о том, что язык является инструментом мышления, касается той части механизмов, лежащих в основе естественных языков, которая создает иерархические и рекурсивные выражения, дающие людям уникальный способ мышления о мире. Эта часть сама по себе, конечно, еще не особый естественный язык, ибо она еще не находится в той форме, в которой ее можно было бы воплотить вовне. Чтобы стать естественным языком, он должен быть в паре с Phon , а затем, совместно с другими системами, использоваться в акте связи.

Возвращаясь к объекту двойного интерфейса, можно задаться вопросом, почему асимметрия между интерфейсами выступает в пользу семантической стороны, отодвигая экстернализации на периферию. Почему не наоборот? Я думаю, что ответ на это приходит в виде аргумента конструктивных особенностей .

4.3 Аргумент особенностей замысла

Если кто-то не разделяет общую структуру биолингвистики, то, возможно, его не убедит аргумент из лингвистики выше. Аргумент конструктивных особенностей, с другой стороны, имеет гораздо более широкий охват и не полностью зависит от конкретной лингвистической школы мысли. Под конструктивными особенностями я имею в виду такие особенности, которые обнаруживаются при исследовании языка как самостоятельной системы. Такие функции включают, среди многих других, смещение, линейный порядок, согласие и анафору. Затем можно исследовать коммуникативную и вычислительную эффективность этих функций, поскольку они относятся к языку как целостной системе, и задаться вопросом, лучше ли эти функции оптимизированы для общения или для вычислений. ¹¹ Чем ближе конструктивные особенности языка к оптимизации для вычислений, тем сильнее аргумент в пользу того, что язык является инструментом мышления. Конечно, можно провести множество сравнений такого рода, и некоторая конкретная выборка, изображающая конфликт между коммуникативной эффективностью и вычислительной эффективностью, может показаться тенденциозной, но я думаю, что конфликты, описанные ниже, в которых побеждает вычислительная эффективность, представляют собой одна из нескольких щелей в доспехах ортодоксии, предполагающей, что функцией языка является общение. Рассмотрим теперь случай объяснения линейного порядка выражений.

Линейный порядок словесных выражений не является специфическим для языка ограничением: он не является следствием структуры языковой способности. Скорее, это необходимое следствие строения сенсомоторных систем и того очевидного факта, что выражения не могут быть произведены или поняты параллельно. Сенсомоторные системы ограничены «аппаратными средствами», доступными в мозгу для производства и восприятия звуков/знаков, например, ограничениями времени, кратковременной памяти и линейного порядка синтаксического анализа в реальном времени. Если предположить, что это так, то каково влияние таких ограничений, скажем, на вычисления, связанные с преобразованием звуковых входных данных в лингвистические представления? Если язык оптимизирован для общения и если звук является нашим основным источником экстернализации, то можно было бы предсказать, что многие особенности языка будут соблюдать линейный порядок и благоприятствовать операциям, которые его поддерживают, даже если они противоречат вычислительной эффективности. Однако более тщательное расследование показывает, что это не так. Рассмотрим, например, как интерпретируется совместная ссылка в таких предложениях, как В своем исследовании Джейн в основном продуктивна , где ее и Джейн интерпретируются как кореференциальные. Первоначально считалось (Langacker, 1969; Jackendoff, 1972; Lasnik, 1976), что для объяснения разницы между, скажем, (1) и (2) ниже необходима линейная связь между предшествующей и командной, согласно которой местоимение не может одновременно предшествовать своему антецеденту и командовать им.

1. *Она _и отрицала, что Джейн _i встретил министра.

1. Мужчина, который путешествовал с ней _и , отрицал, что Джейн _и встречалась с министром.

Объяснение раньше заключалось в том, что в (1) местоимение предшествует полной именной группе и командует ею, и поэтому кореферентная интерпретация блокируется. В (2), наоборот, утверждалось, что местоимение предшествует полной именной группе, но не командует ею, и, следовательно, допускается кореферентная интерпретация.

Однако, как показывает Reinhart (1983), области, в которых определяются операции предшествующих команд, весьма произвольны; части выражений, которым предшествуют другие части или которыми они командуют, часто не соответствуют независимо характеризуемым синтаксическим единицам. Таким образом, по независимым основаниям было бы удивительно, если бы такое произвольное линейное отношение оказалось действенным ко-референтным объяснением. Это ясно из (3) и (4) ниже, что не может быть объяснено операциями предшествующей и командной обработки (см. Reinhart 19).83: 36 и далее). В (3а) местоимение не может относиться к Марии , тогда как в (3б) допускается кореферентная интерпретация. Однако, когда мы рассматриваем (4), являющуюся предпредложной версией предложений в (3), кореферентная интерпретация блокируется как в (4а), так и в (4b).

1. * На изображении Джона Мэри _и она _и нашла царапину.

1. В картине Джона Мэри _i , она _и выглядит больной.

1. * Она _и нашла царапину на фотографии Джона с Мэри _и .

1. *Она _i выглядит больной на фотографии Мэри _i Джона.

Таким образом, никакое объяснение упорядочения, такое как предшествование и команда, не может объяснить разницу между (3a) и (3b). Или сравните (5а) и (5б), оба из которых разрешены отношением предшествующего и командного, но только одно из них имеет приемлемое кореферентное прочтение.

1. *Проблемы Бена _и , о которых он _и говорить не будет.

1. Проблемы Бена _и , о которых нельзя говорить с ним _и .

Как показывает Рейнхарт на ряде других примеров, есть веские основания полагать, что вместо операции линейного порядка объяснение совместной ссылки имеет отношение к структурным свойствам выражений. Согласно структурно-зависимому анализу кореференциальные интерпретации допускаются только тогда, когда анафоры связаны другим номиналом. Это связывание представляет собой чувствительное к структуре и асимметричное отношение, согласно которому субъект может связать объект, но объект не может связать субъекта. Что касается приведенных выше примеров, существует асимметрия между вариантами кореференции субъектов и объектов (или не-субъектов), поскольку в случаях с предполагаемыми составляющими прямое местоимение невозможно, где местоимение является подлежащим — как в (3a) и (5a) – но возможно, если местоимение не является подлежащим – как в (3b) и (5b). Таким образом, иерархическое отношение связывания, включающее как с-команду, так и коиндексацию, дает нам более всеобъемлющее и значительно улучшенное объяснение явлений — оно объясняет не только то, что объясняет отношение предшествующей-и-команды, но также и случаи, которые нельзя объяснить, ссылаясь на отношения упорядочивания.

Было показано, что структурное отношение с-команды является фундаментальным отношением в синтаксисе, которое лежит в основе многих разнообразных лингвистических явлений (см. Баркер и Пуллум, 1990 для подробного обсуждения командных отношений), и приведенное выше является одним из примеров общего явление, при котором более простые в вычислительном отношении операции, такие как линейное расстояние, игнорируются в пользу сложных в вычислительном отношении структурно-зависимых операций. ¹² Более того, к настоящему времени имеется множество психолингвистических доказательств в пользу этого утверждения (см. Phillips & Wagers 2007, где представлен недавний обзор психолингвистических исследований структурной зависимости; см. также сборник под редакцией Sprouse & Hornstein 2013). ). Следует отметить, что это справедливо для определенного вида вычислений, реализуемых в человеческом мозгу, — биологических вычислений, если хотите. Если бы современные компьютеры могли последовательно анализировать выражения на естественном языке методами, предполагающими, что выражения основаны на линейном расстоянии или статистических закономерностях, это был бы интересный и ценный результат, который можно было бы найти для многочисленных практических применений. Однако вопрос о том, могут или смогут ли это сделать компьютеры, не имеет отношения к данному обсуждению, потому что наш мозг не работает таким образом: язык, по-видимому, почти полностью использует структурно-зависимые операции (см. Moro 2013; 2014).

Эти операции часто не имеют отношения к экстернализации и во многих случаях прямо противоречат эффективной работе или потребностям сенсомоторных систем, используемых при общении. Линейное расстояние более эффективно, возможно, менее утомительно для синтаксического анализатора и проще с точки зрения коммуникации, но в основном отсутствует в критических случаях, где этого можно было бы ожидать. Как утверждает Хомский (2013), одно из объяснений этого явления состоит в том, что линейное расстояние просто недоступно ребенку во время овладения языком; вместо этого они руководствуются принципом, который диктует, что не существует такой вещи, как линейный порядок и что следует рассматривать только операции, зависящие от структуры. Но структурно-зависимые операции создают проблемы для связи, которых не возникло бы, если бы вместо этого использовалось, скажем, линейное расстояние. Лингвистические выражения кажутся оптимизированными для вычислительной эффективности, они не структурированы таким образом, чтобы способствовать простоте общения.

Ключевым источником доказательств в пользу утверждения, что язык оптимизирован для вычислительной эффективности, является то, что вычислительная эффективность, по-видимому, является характеристикой биологических систем, которые, конечно же, включают человеческий мозг и языковые способности внутри него. Другими словами, свидетельство вычислительной эффективности человеческого мозга также является свидетельством вычислительной эффективности языковых способностей, поскольку последняя является частью первой. Работа Кристофера Черняка по вычислительной нейроанатомии применяет комбинаторную теорию сетевой оптимизации (Garey & Johnson 19).79) к структуре мозга. Его нейроанатомические исследования связаны с оптимизацией размещения нервных компонентов и показывают, что «когда анатомическое позиционирование рассматривается как проблема минимизации проводов компоновки микрочипа, гипотеза «лучшего из всех возможных мозгов» предсказывает фактическое расположение мозга, его ганглиев и даже их нервов». клетки» (Черняк 1994: 89). Другими словами, оптимизация компоновки предсказывает анатомию в том смысле, что так называемый принцип «сохранения проволоки», по-видимому, является организующим принципом структуры мозга (Чкловский и др., 2002). Нейронные связи в мозге являются сильно ограниченным и конечным ресурсом, особенно те, которые имеют большие расстояния, которые подвержены ограничениям из-за объема и времени распространения сигнала. Чтобы выполнять широкий спектр задач, на которые он способен, мозг должен справиться с этими ограничениями за конечное время, и он делает это не просто «достаточно хорошо» или просто удовлетворительно (Саймон 19).56). Существует бесчисленное множество локальных максимумов, которые подходят для поставленной задачи, но мозг, по-видимому, устроен оптимальным образом, то есть ближе к глобальному максимуму или даже на уровне его, асимптотически близко к тому, чтобы быть лучшим из всех возможных мозгов с учетом имеющихся ограничений. и начальные условия (Черняк и др. , 2002).

Оптимальная структура биологических нервных систем была впервые подтверждена при изучении нервной системы круглого червя миллиметровой длины, C. elegans , который является одним из немногих животных, для которых у нас есть полная нейроанатомическая карта, вплоть до синапса уровень (Черняк 1995; 2005). Дюжина компьютеров, работавших целую неделю, исчерпывающе перебирали все возможные схемы расположения ганглиев аскариды, и в результате выяснилось, что, по выражению Черняка, реальное является идеальным и оптимальным: реальное расположение ганглиев аскариды представляется наиболее оптимальным из миллионов. возможных макетов. Последующие исследования выявили еще более тонкую оптимизацию проводки в структуре коры головного мозга крыс, кошек и макак (Черняк и др., 2004). Поскольку способ работы человеческого мозга оптимизирован в указанном выше смысле и поскольку языковая способность находится в мозгу, нет оснований ожидать, что языковая способность не будет также соблюдать принцип эффективных вычислений. Между прочим, такие выводы об оптимальности, ограничениях развития и т. п. не ограничиваются нейробиологией или языковыми способностями (Boeckx & Piattelli-Palmarini, 2005). Скорее, их можно найти в работах над многими видами с момента зарождения современной биологии (Томпсон 19).42; Тьюринг 1952; Лейбер, 2001) к современному мышлению (Мейнард Смит, 1985; Кауфман, 1993; Стюарт, 1998; Гулд, 2002; Фокс Келлер, 2002).

Асимметрия в пользу вычислительной эффективности наглядно иллюстрируется присутствием в естественном языке структурной двусмысленности и предложений садовой дорожки. Они явно создают проблемы для общения, и поэтому можно задаться вопросом, почему они вообще существуют в естественном языке. Phillips (1996) показывает, что многие известные двусмысленности (например, Джон сказал, что Билл уехал вчера ) на самом деле можно объяснить тем же вычислительным принципом (правая ветвь), который вызывает определенные структурные искажения при разборе выражений (см. также Phillips & Lewis 2013). ¹³ Это структурный выбор по умолчанию, который анализатор выбирает при прочих равных условиях, и этот выбор не имеет ничего общего с коммуникативной эффективностью. По словам Филлипса, экспериментальные результаты показывают, «что при выборе между локальной привязанностью, которая структурно более сложна, не поддерживается дискурсом и не требуется синтаксисом или семантикой, и нелокальной привязанностью, которая структурно «более проста» и включает в себя обязательная синтаксическая составляющая, синтаксический анализатор выбирает более локальное присоединение» (Phillips 1996: 20). ¹⁴ Нормальная работа вычислительной системы имеет всевозможные нежелательные эффекты, такие как двусмысленность и предложения с садовыми дорожками, но только когда речь идет о коммуникации. Это говорит о том, что экстернализация языка с намерением общаться является периферийным аспектом языка.

Если бы основной функцией языка было общение, то можно было бы ожидать, что основные механизмы языка будут структурированы таким образом, чтобы способствовать успешному общению. Но мы обнаруживаем, что это не только не так, но и то, что лежащие в основе языковые механизмы на самом деле структурированы таким образом, чтобы максимизировать вычислительную эффективность, что в конечном итоге вызывает коммуникативные проблемы. Есть вычислительная система и есть синтаксический анализатор, последний из которых является частью систем, воплощающих язык вовне. Чем ближе эти два параметра друг к другу, тем выше общая эффективность. Однако чем дальше они друг от друга, тем больше возникает вопросов, почему? Я предположил, что они находятся дальше, чем принято думать. Чтобы внедрить язык, синтаксический анализатор должен учитывать вычислительные и структурные особенности связки синтаксис-LF. Последнее, однако, создает проблемы для экстернализации языка в общении (неоднозначность, предложения с садовой дорожкой и т. д.). Проблемы с коммуникацией возникают, когда в акте коммуникации используется вычислительная система, работающая по независимому пути. Другими словами, препятствия для успешного и беспрепятственного общения являются результатом вычислительных операций базовых механизмов языка, которым предлагается выполнять функцию, экстернализирующую язык с целью общения, которая не является их основной функцией.

Напомним, существует конфликт между вычислительной эффективностью и коммуникативной эффективностью. Если бы функция языка заключалась прежде всего в общении, можно было бы предсказать, что языковая система выберет операцию, которая помогает в передаче пропозициональных мыслей, или, по крайней мере, такую, которая не мешает анализу или интерпретации. Но взгляд на данные лингвистических, сравнительных, невропатологических, эволюционных и нейробиологических исследований показывает, что это не так. Это предполагает, что языковая система состоит из вычислительных операций, оптимизированных для вычислений, а не для коммуникативной эффективности.

Я хотел бы поблагодарить двух анонимных рецензентов Glossa и помощника редактора Вальтрауда Пола, которые предоставили бесценные и подробные комментарии и критические замечания. Эта статья во многом выиграла от их отзывов. Я также хотел бы поблагодарить всех постоянных участников дискуссионной группы по когнитивной науке в Университете Нового Южного Уэльса, прочитавших черновик этой статьи (особенно Питера Слезака, Дебру Ааронс, Менгисту Эмбербер, Филиппа Стейнса, Джастина Колли, Майкла Левота, и Андре Элиатамби). Части этого исследования были представлены на конференции Австралазийской философской ассоциации 2015 года в Университете Маккуори.

Акмаджян, Адриан; Демерс, Ричард А .; Харниш, Роберт М. . (1980). Преодоление недостатков в «Модели сообщения» языкового общения В: Кашер, Аса (ред.), Общение и познание . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Рутледж, 13 стр. 317. Переиздано в 1998 г. Прагматика: критические концепции. 6 тт .

Асулин, Эран . (2013). Творческий аспект использования языка и значение для лингвистической науки. Биолингвистика 7 : 228.

Бах, Кент; Харниш, Ричард М. . (1979). Языковая коммуникация и речевые акты . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс.

Баркер, Крис; Пуллум, Джеффри К. . (1990). Теория командных отношений. Лингвистика и философия 13 : 1. DOI: http://dx. doi.org/10.1007/BF00630515.

Барончелли, Андреа; Чейтер, Ник; Пасто-Саторрас, Ромуальдо; Кристиансен, Мортен Х. . (2012). Биологические истоки языкового разнообразия. ПЛОС ОДИН 7 (10) : e48029. DOI: http://dx.doi.org/10.1371/journal.pone.0048029.

Бервик, Роберт С .; Оканоя, Кадзуо; Беккерс, Габриэль Дж. Л.; Болхуис, Йохан Дж. . (2011). Песни к синтаксису: лингвистика пения птиц. Тенденции в когнитивных науках 15 (3) : 113. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.tics.2011.01.002.

Бёккс, Седрик . (2011). Биолингвистика: Краткое руководство для недоумевающих. Лингвистические науки 10 (5) : 449.

Бёккс, Седрик; Пиаттелли-Пальмарини, Массимо . (2005). Язык как естественный объект: Лингвистика как естественная наука. Лингвистическое обозрение 22 : 447. DOI: http://dx.doi.org/10.1515/tlir.2005.22.2–4.447.

Браттико, Паули; Лиикканен, Ласси . (2009). Переосмысление картезианской теории лингвистической продуктивности. Философская психология 22 (3) : 251. DOI: http://dx.doi.org/10.1080/09.515080

7357

Бертон-Робертс, Ноэль . (2011). Об основании синтаксиса и роли фонологии в человеческом познании. Лингва 121 : 2089. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.lingua.2011.08.001.

Каплан, Дэвид; Уотерс, Глория; ДеДе, Гейл; Мишо, Дженнифер; Редди, Аманда . (2007). Изучение синтаксической обработки при афазии I: поведенческие (психолингвистические) аспекты. Мозг и язык 101 : 103. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.bandl.2006.06.225.

Каррутерс, Питер . (2002). Когнитивные функции языка. Науки о поведении и мозге 25 : 657.

Черняк, Кристофер . (1994). Философия и вычислительная нейроанатомия. Философские исследования 73 : 89. DOI: http://dx.doi.org/10.1007/BF01207659.

Черняк, Кристофер . (1995). Размещение нейронных компонентов. Тенденции в нейронауках 18 : 522. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/0166-2236(9)5)98373-7

Черняк, Кристофер . (2005). Оптимизация врожденности и мозговой проводки: негеномный нативизм В: Зильян, Антониу (ред.), Эволюция, рациональность и познание: когнитивная наука для двадцать первого века . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Рутледж, стр. 103.

Черняк, Кристофер; Мохтарзада, Зекерия; Родригес-Эстебан, Рауль; Чангизи, Келли . (2004). Глобальная оптимизация расположения коры головного мозга. Труды Национальной академии наук 101 : 1081. DOI: http://dx.doi.org/10.1073/pnas.0305212101.

Черняк, Кристофер; Мохтарзада, Зекерия; Нодельман, Ури . (2002). Модели оптимальной проводки нейроанатомии В: Асколи, Джорджио А. (ред.), Вычислительная нейроанатомия: Принципы и методы . Тотова, Нью-Джерси: Хьюмана Пресс, стр. 71. DOI: http://dx.doi.org/10.1385/1-59259-275-9:71.

Чкловский, Дмитрий Б.; Шикорский, Томас; Стивенс, Чарльз Ф. . (2002). Оптимизация проводки в корковых цепях. Нейрон 34 : 341. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/S0896-6273(02)00679-7.

Хомский, Ноам . (1995). Минималистская программа . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс.

Хомский, Ноам . (2000). Минималистские запросы: структура In: Мартин, Роджер Майклс, Дэвид; Дэвид и Уриагерека, Хуан Хуан (ред.), Шаг за шагом: Очерки минималистского синтаксиса в честь Говарда Ласника . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс, стр. 89.

Хомский, Ноам . (2007). Биолингвистические исследования: дизайн, разработка, эволюция. Международный журнал философских исследований 15 (1) : 1. DOI: http://dx.doi.org/10.1080/09672550601143078.

Хомский, Ноам . (2013). Что мы за существа? Лекция 1: Что такое язык?. Философский журнал 90 (12) : 645. DOI: http://dx.doi.org/10.5840/jphil2013110121.

Хомский, Ноам . (2013а). Проблемы проекции. Лингва 130 : 33. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.lingua.2012.12.003.

Крейн, Стивен . (2012). Возникновение смысла . Кембридж: Издательство Кембриджского университета, DOI: http://dx.doi.org/10.1017/CBO9780511842863.

Камминс, Роберт . (1975). Функциональный анализ. Философский журнал 72 (20) : 741. DOI: http://dx.doi.org/10.2307/2024640.

Камминс, Роберт . (1996). Систематичность. Философский журнал 93 (12) : 591. DOI: http://dx.doi.org/10.2307/2941118.

Камминс, Роберт; Блэкмон, Джеймс; Берд, Дэвид; Пуарье, Пьер; Рот, Мартин; Шварц, Георг . (2001). Систематичность и познание структурированных областей. Философский журнал 98 (4) : 167. DOI: http://dx.doi.org/10.2307/2678476.

Камминс, Роберт; Рот, Мартин . (2009). Черты не развились, чтобы функционировать так, как они работают, из-за прошлого преимущества В: Айяла, Франсиско Дж., Арп, Роберт Роберт (ред.), Современные дебаты по философии биологии . Оксфорд: Уайли-Блэквелл, стр. 72. DOI: http://dx.doi.org/10.1002/9781444314922.ch5.

Дэвидсон, Дональд . (1975). Мысли и разговоры В: Гуттенплан, Сэмюэл Д. (ред.), Ум и язык: лекции Вольфсон-колледжа 1974 . Оксфорд: Кларендон Пресс, стр. 7.

Дэвидсон, Дональд . (1982). Рациональные животные. Диалектика 36 (4) : 317. DOI: http://dx.doi.org/10.1111/j.1746-8361.1982.tb01546.x.

Дикон, Терренс В. . (1997). Символические виды: коэволюция языка и мозга . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: WW Norton & Company.

де Вааль, Франс . (2001). Обезьяна и суши-мастер: Размышления приматолога . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Основные книги.

Дин, Най; Меллони, Лючия; Чжан, Ханг; Тянь, Син; Поппель, Дэвид . (2016). Корковое отслеживание иерархических языковых структур в связной речи. Неврология природы 19 (1) : 158. DOI: http://dx.doi.org/10.1038/nn.4186.

Ди Скиулло, Анна Мария, Бёккс, Седрик Седрик (ред.), . (2011). Биолингвистическое предприятие: новые взгляды на эволюцию и природу способности человеческого языка . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Даммет, Майкл . (1981). Интерпретация философии Фреге . Лондон: Дакворт.

Даммет, Майкл . (1989). Язык и общение В: Джордж, Александр (ред.), Размышления о Хомском . Оксфорд: Блэквелл, стр. 192.

Дайер, Фред; Дикинсон, Джеффри . (1994). Развитие компенсации солнца медоносными пчелами: как частично опытные пчелы оценивают ход солнца. Proceedings of the National Academy of Sciences, USA 91 : 4471. DOI: http://dx.doi.org/10.1073/pnas.91.10.4471.

Эллис, Дональд Г. . (1999). От языка к общению . Лондон: Лоуренс Эрлбаум Ассошиэйтс.

Fitch, Текумсе В.; Хаузер, Марк Д.; Хомский, Ноам . (2005). Эволюция языкового факультета: разъяснения и последствия. Познание 97 : 179. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.cognition.2005.02.005.

Фодор, Джерри А. . (1975). Язык мысли . Нью-Йорк: Кроуэлл.

Фодор, Джерри А. . (1998). Концепции: где когнитивная наука пошла не так . Оксфорд: Кларендон Пресс, DOI: http://dx.doi.org/10.1093/0198236360.001.0001.

Фодор, Джерри А. . (2001). Язык, мысль и композиционность. Разум и язык 16 : 1. DOI: http://dx.doi.org/10.1111/1468-0017.00153.

Фодор, Джерри А. . (2008). ЛОТ 2: Новый взгляд на язык мысли . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета, DOI: http://dx.doi.org/10.1093/acprof:oso/9780199548774.001.0001.

Фокс Келлер, Эвелин . (2002). Осмысление жизни . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Галлистел, Рэнди Чарльз . (1990). Организация обучения . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс.

Галлистел, Рэнди Чарльз (ред.), . (1991). Познание животных . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс.

Галлистел, Рэнди Чарльз . (2009). Основные абстракции В: Пиаттелли-Пальмарини, Массимо, Уриагерека, Хуан; Хуан и Салабуру, Пелло Пелло (ред. ), О мыслях и языке . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета, стр. 58.

Галлистел, Рэнди Чарльз . (2011). Долингвистическая мысль. Изучение и развитие языков 7 (4) : 253. DOI: http://dx.doi.org/10.1080/15475441.2011.578548.

Галлистел, Рэнди Чарльз; Кинг, Адам Филип . (2010). Память и вычислительный мозг: почему когнитивная наука изменит нейронауку . Оксфорд: Уайли-Блэквелл.

Гэри, Майкл; Джонсон, Дэвид . (1979). Компьютеры и неразрешимость: Руководство по теории NP-полноты . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: WH Freeman.

Гаукер, Кристофер . (2002). Нет концептуальной мысли без языка. Науки о поведении и мозге 25 : 687. DOI: http://dx.doi.org/10.1017/S0140525X02360126.

Гулд, Стивен Джей . (2002). Структура эволюционной теории . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Грайс, Х. Пол . (1957). Значение. Философское обозрение 66 : 377. DOI: http://dx.doi.org/10.2307/2182440.

Грайс, Х. Пол . (1975). Логика и разговор В: Коул, Питер Морган, Джерри Л. Джерри Л. (ред.), Синтаксис и семантика 3: Прагматика . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Академическая пресса, стр. 41.

Хаузер, Марк Д. . (2000). Дикие умы . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Генри Холт и компания.

Хаузер, Марк Д.; Ян, Чарльз; Бервик, Роберт С .; Таттерсолл, Ян; Райан, Майкл Дж.; Ватумулл, Джеффри; Хомский, Ноам; Левонтин, Ричард С. . (2014). Тайна языковой эволюции. Границы психологии 5 : 1. DOI: http://dx.doi.org/10.3389/fpsyg.2014.00401.

Хаузер, Марк Д.; Хомский, Ноам; Фитч, Текумсе В. . (2002). Языковой факультет: что это такое, у кого он есть и как он развивался? Наука 298 : 1569. DOI: http://dx.doi.org/10.1126/science.298.5598.1569.

Хинзен, Вольфрам . (2006). Дизайн разума и минимальный синтаксис . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета, DOI: http://dx.doi.org/10.109.3/acprof:oso/97801957.001.0001

Хинзен, Вольфрам . (2013). Узкий синтаксис и язык мысли. Философская психология 26 (1) : 1. DOI: http://dx.doi.org/10.1080/09515089.2011.627537.

Херфорд, Джеймс Р. . (2007). Истоки значения: язык в свете эволюции . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Джекендофф, Рэй . (1972). Семантика в порождающей грамматике . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс.

Джекендофф, Рэй . (1999). Возможные этапы эволюции языковой способности. Тенденции в когнитивных науках 3 (7) : 272. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/S1364-6613(99)01333-9.

Джекендофф, Рэй . (2002). Основы языка: мозг, значение, грамматика, эволюция . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Джекендофф, Рэй; Пинкер, Стивен . (2005). Природа языковой способности и ее значение для эволюции языка (Reply to Fitch, Hauser, and Chomsky). Познание 97 : 211. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.cognition.2005.04.006.

Карлссон, Фред . (2010). Синтаксическая рекурсия и итерация В: ван дер Халст, Гарри (ред.), Рекурсия и человеческий язык . Берлин: Мутон де Грюйтер, стр. 43. DOI: http://dx.doi.org/10.1515/9783110219258.43.

Кауфман, Стюарт . (1993). Происхождение приказа . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Лангакер, Рональд В. . (1969). О прономинализации и субординации В: Рейбель, Дэвид А., Шейн, Сэнфорд А. Сэнфорд А. (ред.), Современные исследования на английском языке . Энглвуд Клиффс, Нью-Джерси: Прентис-Холл, стр. 160.

Ласник, Ховард . (1976). Замечания о кореферентности. Лингвистический анализ 2 : 1.

Лейбер, Джастин . (2001). Тьюринг и хрупкость и нематериальность эволюционных объяснений: загадка о единстве работы Алана Тьюринга с некоторыми более серьезными последствиями. Философская психология 14 (1) : 83. DOI: http://dx.doi.org/10.1080/09515080120033553.

Леннеберг, Эрик . (1962). Понимание языка без способности говорить: история болезни. Журнал ненормальной и социальной психологии 65 (6) : 419. DOI: http://dx.doi.org/10.1037/h0041906.

Мангум, Вятт А. . (2010). Общение с животными: «язык» медоносных пчел В: Беренс, Сьюзен Дж., Паркер, Джудит А. Джудит А. (ред.), Язык в реальном мире: введение в языкознание . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Рутледж, стр. 255.

Мейнард Смит, Джон; Буриан, Ричард; Кауфман, Стюарт А .; Альберх, Пере; Кэмпбелл, Джон Х .; Гудвин, Брайан; Ланде, Рассел; Рауп, Дэвид М .; Уолперт, Льюис . (1985). Ограничения развития и эволюция. Ежеквартальный обзор биологии 60 (3) : 265. DOI: http://dx.doi.org/10.1086/414425.

Макдауэлл, Джон . (1994). Разум и мир . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс.

Маклафлин, Брайан П. . (2009). Редукция системности. Синтез (170) : 251. DOI: http://dx.doi.org/10.1007/s11229-009-9582-0

Милликен, Рут Гаррет . (2005). Язык: Биологическая модель . Оксфорд: Кларендон Пресс, DOI: http://dx.doi.org/10.1093/01968.001.0001.

Моравчик, Юлиус М. . (1981). Фреге и Хомский о мышлении и языке. Философские исследования Среднего Запада 6 (1) : 105. DOI: http://dx.doi.org/10.1111/j.1475-4975.1981.tb00431.x.

Моро, Андреа . (2013). Равновесие синтаксиса человека: симметрии в мозгу . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Рутледж.

Моро, Андреа . (2014). О сходстве между синтаксисом и действиями. Тенденции в когнитивных науках 18 (3) : 109. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.tics.2013.11.006.

Ориджи, Глория; Спербер, Дэн . (1998). Эволюция, общение и правильное функционирование языка: обсуждение Милликена в свете прагматики и психологии чтения мыслей В: Каррутерс, Питер Чемберлен, Эндрю Эндрю (ред.), Эволюция и человеческий разум: язык, модульность и социальное познание . Кембридж: Издательство Кембриджского университета, стр. 140.

Паркер, Анна Р. . (2006). Развитие узкой языковой способности: была ли рекурсия ключевым шагом? Материалы 6-й Международной конференции по эволюции языка. : 239.

Петитто, Лаура-Энн . (2005). Как мозг порождает язык: о нервной ткани, лежащей в основе овладения человеческим языком В: Макгилврей, Джеймс (ред.), Кембриджский компаньон Хомского . Кембридж: Издательство Кембриджского университета, стр. 84.

Петитто, Лаура-Энн; Заторре, Роберт; Гауна, Кристин; Никельски, Э.Дж.; Достие, Дина; Эванс, Алан . (2000). Подобная речи мозговая активность у глубоко глухих людей при обработке жестовых языков: последствия для нейронной основы человеческого языка. Труды Национальной академии наук 97 (25) : 13961.

Филлипс, Колин . (1996). Порядок и структура (Рабочие документы Массачусетского технологического института по лингвистике). диссертация. Кембридж, Массачусетс: Массачусетский Институт Технологий.

Филлипс, Колин; Вейджерс, Мэтью . (2007). Отношение структуры и времени в лингвистике и психолингвистике В: Гаскелл, Гарет (ред. ), Оксфордский справочник по психолингвистике . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета, стр. 739. DOI: http://dx.doi.org/10.1093/oxfordhb/9780198568971.013.0045.

Филлипс, Колин; Льюис, Шевон . (2013). Деривационный порядок в синтаксисе: доказательства и архитектурные последствия. Изучение лингвистики 6 : 11.

Пиантадоси, Стивен Т .; Тайли, Гарри; Гибсон, Эдвард . (2012). Коммуникативная функция двусмысленности в языке. Познание 122 (3) : 280. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.cognition.2011.10.004.

Пиаттелли-Пальмарини, Массимо; Уриагерека, Хуан; Салабуру, Пелло . (2009). Об умах и языке: Диалог с Ноамом Хомским в Стране Басков . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Пинкер, Стивен; Блум, Пол . (1990). Естественный язык и естественный отбор. Науки о поведении и мозге 13 : 707. DOI: http://dx. doi.org/10.1017/S0140525X00081061.

Пинкер, Стивен; Джекендофф, Рэй . (2005). Языковой факультет: что в нем особенного? Познание 95 : 201. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.cognition.2004.08.004.

Повинелли, Дэниэл Дж. . (2000). Народная физика для обезьян . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Редди, Майкл . (1979). Метафора канала: случай конфликта фреймов в нашем языке о языке В: Ортони, Эндрю (ред.), Метафора и мысль . Кембридж: Издательство Кембриджского университета, стр. 284.

Рейнхарт, Таня . (1983). Анафора и семантическая интерпретация . Бекенхэм: Крум Шлем.

Рейнхарт, Таня . (2006). Стратегии интерфейса: оптимальные и затратные вычисления . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс.

Роупер, Том Спис, Маргарет Маргарет (ред. ), . (2014). Рекурсия: сложность познания . Гейдельберг: Спрингер.

Росс, Джон Роберт . (1986). Бесконечный синтаксис! . Норвуд, Нью-Джерси: Аблекс.

Райл, Гилберт . (1968). Загадочный элемент в понятии мышления В: Стросон, Питер Ф. (ред.), Исследования по философии мысли и действия . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета, стр. 7.

Зауэрланд, Ули; Гертнер, Ханс-Мартин . (2007). Интерфейсы + рекурсия = Язык? Минимализм Хомского и взгляд со стороны синтаксиса-семантики . Берлин: Мутон де Грюйтер.

Сирл, Джон . (1974). Революция Хомского в лингвистике В: Харман, Гилберт (ред.), О Ноаме Хомском: критические очерки . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Якорь, стр. 2.

Семино, Елена . (2006). Корпусное исследование метафор речевой деятельности в британском английском In: Стефанович, Анатолий, Грис, Стефан Т. Стефан Т. (ред.), Корпусные подходы к метафоре и метонимии . Берлин: Мутон де Грюйтер, стр. 36.

Шеттлворт, Сара Дж. . (2010). Познание, эволюция и поведение . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Сигурдссон, Халльдор Арманн . (2003). Принцип молчания В: Делсинг, Ларс-Улоф Фальк, Сесилия; Сесилия и Йозефссон, Гунлёг; Гюнлёг, Сигурдссон, Халльдор А. Халльдор А. (ред.), Грамматика в центре внимания, Festschrift для Кристера Платцака, 18 ноября 2003 г. . Лунд: Валлин и Далхольм, 2 стр. 325.

Сигурдссон, Халльдор Арманн . (2004). Многозначительная тишина, бессмысленные звуки. Справочник по лингвистическим вариациям 4 (1) : 235.

Саймон, Герберт А. . (1956). Рациональный выбор и структура окружающей среды. Психологический обзор 63 (2) : 129. DOI: http://dx.doi.org/10.1037/h0042769.

Слезак, Питер . (2002). Размышление о мышлении: язык, мысль и самоанализ. Язык и общение 22 : 353. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/S0271-5309(02)00012-5

Смит, Нил; Цимпли, Янти-Мария . (1995). Разум ученого . Оксфорд: Блэквелл.

Спербер, Дэн; Уилсон, Дейдра . (1986). Актуальность: Коммуникация и познание . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Спроус, Джон Хорнштейн, Норберт Норберт (ред.), . (2013). Экспериментальный синтаксис и островные эффекты . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Стюарт, Ян . (1998). Другой секрет жизни: Новая математика живого мира . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Уайли.

Стромсволд, Карин . (1999). Когнитивная нейронаука овладения языком В: Газзанига, Майкл (ред.), Новые когнитивные нейронауки . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс, стр. 909.

Томпсон, Д’Арси . (1942). По росту и форме . Кембридж: Издательство Кембриджского университета. [1917].

Томалин, Маркус . (2007). Пересмотр рекурсии в синтаксической теории. Лингва 117 : 1784. DOI: http://dx.doi.org/10.1016/j.lingua.2006.11.001.

Томаселло, Майкл . (2006). Усвоение языковых конструкций В: Кун, Дина Зиглер, Роберт Роберт (ред.), Справочник по детской психологии (шестое издание) . Хобокен, Нью-Джерси: Джон Вили и сыновья, Inc, стр. 255.

Тьюринг, Алан . (1952). На химических основах морфогенеза. Философские труды Лондонского королевского общества 237 : 37. DOI: http://dx.doi.org/10.1098/rstb.1952.0012. Серия Б.

Ванпарис, Йохан . (1995). Обзор металингвистических метафор В: Гуссенс, Луис Пауэлс, Пол; Пол и Рудзка-Остын, Бригида; Бригида, Саймон-Ванденберген, Анн-Мари; Анна Мария, Ванпарис, Йохан Йохан (ред. ), Из уст в уста . Амстердам: Бенджаминс, стр. 1. DOI: http://dx.doi.org/10.1075/pbns.33.02van

фон Гумбольдт, Вильгельм . (2000). На языке . Кембридж: Издательство Кембриджского университета. [1836].

Уолш, Денис М. . (2008). Функция В: Псиллос, Статис, Творог, Мартин Мартин (ред.), The Routledge Companion to Philosophy of Science . Абингдон, Великобритания: Рутледж, стр. 349.

Уильямс, Джоанна Радванска . (1993). Выражение и общение как основные языковые функции. Исследования межкультурной коммуникации 3 : 91.

Ямада, Дженни Эллен . (1990). Лора: пример модульности языка . Кембридж, Массачусетс: Массачусетский технологический институт Пресс.

Цварт, Ян-Ваутер . (2011). Рекурсия в языке: многоуровневый подход. Биолингвистика 5 (1–2) : 43.

Лингвистический вклад в изучение разума, Ноам Хомский (отрывок из книги «Язык и разум»)

Выдержки из

Language and Mind , Нью-Йорк: Harcourt, Brace & World, 1968

Обсуждая прошлое, я упомянул две основные традиции, которые обогатили изучение языка по-своему и очень по-разному; и в моей последней лекции я попытался дать некоторое представление о темах, которые кажутся непосредственными на горизонте сегодня, когда начинает формироваться своего рода синтез философской грамматики и структурной лингвистики. Каждая из основных традиций изучения и рассуждений, которую я использовал в качестве точки отсчета, была связана с определенным характерным подходом к проблемам разума; мы могли бы без искажения сказать, что каждая из них развивалась как особая ветвь психологии своего времени, в которую она внесла особый вклад.

Может показаться немного парадоксальным говорить о структурной лингвистике таким образом, учитывая ее воинствующий антипсихологизм. Но парадокс уменьшается, когда мы принимаем к сведению тот факт, что этот воинствующий антипсихологизм не менее верен для большей части самой современной психологии, особенно для тех областей, которые еще несколько лет назад монополизировали изучение использования и усвоения языка. В конце концов, мы живем в век «науки о поведении», а не «науки о разуме». Я не хочу придавать слишком большое значение терминологическому новшеству, но я думаю, что есть некоторое значение в той легкости и готовности, с которой современное мышление о человеке и обществе принимает название «наука о поведении». Ни один здравомыслящий человек никогда не сомневался в том, что поведение предоставляет большую часть данных для этого исследования — все доказательства, если мы интерпретируем «поведение» в достаточно широком смысле. Но термин «бихевиоральная наука» предполагает не столь тонкое смещение акцента в сторону самих данных и от более глубоких основополагающих принципов и абстрактных ментальных структур, которые могут быть освещены данными о поведении. Это как если бы естествознание было названо «наукой о показаниях счетчиков». Чего, в самом деле, можно было бы ожидать от естественных наук в культуре, которая удовлетворилась тем, что приняла это название для своей деятельности?

Наука о поведении была очень занята данными и организацией данных, и даже рассматривала себя как своего рода технологию контроля поведения. Этой смене ориентации соответствует антиментализм в лингвистике и в философии языка. Как я упоминал в своей первой лекции, я думаю, что один крупный косвенный вклад современной структурной лингвистики проистекает из ее успеха в явном выражении допущений антименталистского, полностью операционального и бихевиористского подхода к феноменам языка. Расширив этот подход до его естественных пределов, он заложил основу для довольно убедительной демонстрации неадекватности любого такого подхода к проблемам разума.

В более общем плане я думаю, что долгосрочное значение изучения языка заключается в том, что в этом исследовании можно дать относительно резкую и ясную формулировку некоторых центральных вопросов психологии и привести массу доказательств на них. Более того, изучение языка на данный момент уникально тем сочетанием, которое оно дает с богатством данных и восприимчивостью к четкой формулировке основных вопросов.

Было бы, конечно, глупо пытаться предсказать будущее исследований, и следует понимать, что я не намерен воспринимать подзаголовок этой лекции очень серьезно. Тем не менее справедливо предположить, что основной вклад в изучение языка будет заключаться в понимании, которое оно может дать в отношении характера психических процессов и структур, которые они формируют и которыми они манипулируют. Поэтому вместо того, чтобы размышлять о вероятном направлении исследования проблем, которые сегодня находятся в центре внимания, я сосредоточусь здесь на некоторых проблемах, которые возникают, когда мы пытаемся развивать изучение языковой структуры как главу психологии человека.

Вполне естественно ожидать, что внимание к языку останется центральным в изучении человеческой природы, как это было в прошлом. Всякий, занимающийся изучением человеческой природы и человеческих способностей, должен каким-то образом осознать тот факт, что все нормальные люди овладевают языком, в то время как овладение даже самыми элементарными его зачатками выходит за рамки способностей разумной в других отношениях обезьяны. правильно, в картезианской философии.» Широко распространено мнение, что обширные современные исследования общения животных бросают вызов этому классическому взгляду; и почти повсеместно считается само собой разумеющимся, что существует проблема объяснения «эволюции» человеческого языка из систем общения животных. Однако мне кажется, что внимательное изучение недавних исследований общения животных мало подтверждает эти предположения. Скорее, эти исследования просто еще более ясно показывают, в какой степени человеческий язык представляется уникальным явлением, не имеющим значительных аналогов в мире животных. Если это так, то совершенно бессмысленно ставить проблему объяснения эволюции человеческого языка от более примитивных систем общения, возникающих на более низких уровнях интеллектуальных способностей. Вопрос важный, и я хотел бы на мгновение остановиться на нем.

Предположение о том, что человеческий язык развился из более примитивных систем, интересно развито Карлом Поппером в его недавно опубликованной лекции Артура Комптона «Облака и часы». Он пытается показать, как проблемы свободы воли и картезианского дуализма могут быть решены путем анализа этой «эволюции». Меня сейчас интересуют не философские выводы, которые он делает из этого анализа, а основное предположение о том, что существует эволюционное развитие языка из более простых систем, подобных тем, которые обнаруживаются в других организмах. Поппер утверждает, что эволюция языка прошла несколько стадий, в частности «низшую стадию», на которой голосовые жесты используются, например, для выражения эмоционального состояния, и «высшую стадию», на которой артикулированные звуки используются для выражения мысли. — в терминах Поппера, для описания и критического аргумента. Его обсуждение стадий эволюции языка предполагает своего рода преемственность, но на самом деле он не устанавливает никакой связи между низшими и высшими стадиями и не предлагает механизма, посредством которого может происходить переход от одной стадии к другой. Короче говоря, он не приводит никаких аргументов, чтобы показать, что стадии принадлежат одному и тому же эволюционному процессу. На самом деле трудно увидеть, что вообще связывает эти этапы (кроме метафорического употребления термина «язык»). Нет оснований предполагать, что «пробелы» можно преодолеть. Оснований для предположения об эволюционном развитии «высших» от «низших» стадий в этом случае не больше, чем оснований для предположения об эволюционном развитии от дыхания к ходьбе; кажется, что стадии не имеют существенной аналогии и, кажется, включают в себя совершенно разные процессы и принципы.

Более подробное обсуждение связи между человеческим языком и системами коммуникации животных появляется в недавней дискуссии, проведенной сравнительным этологом У. Х. Торпом. Он указывает, что у других млекопитающих, кроме человека, по-видимому, отсутствует человеческая способность имитировать звуки, и поэтому можно было бы ожидать, что птицы (многие из которых обладают этой способностью в значительной степени) будут «группой, которая должна была бы быть в состоянии воспроизводить звуки». эволюция языка в истинном смысле, а не млекопитающих». Торп не предполагает, что человеческий язык «развился» в каком-либо строгом смысле из более простых систем, но он утверждает, что характерные свойства человеческого языка можно найти в системах общения животных, хотя «в настоящий момент мы не можем определенно сказать, что все они являются присутствует у одного конкретного животного». Характерными чертами, общими для языка человека и животных, являются свойства быть «целенаправленным», «синтаксическим» и «пропозициональным». Язык целеустремлен «в том смысле, что в человеческой речи почти всегда присутствует определенное намерение передать что-то другому, изменить его поведение, его мысли или его общее отношение к ситуации». Человеческий язык «синтаксичен» в том смысле, что высказывание — это действие с внутренней организацией, со структурой и связностью. Он «пропозициональный» в том смысле, что он передает информацию. В этом смысле и человеческий язык, и коммуникация животных целенаправленны, синтаксичны и пропозициональны.

Все это может быть правдой, но устанавливает очень мало, поскольку, когда мы переходим к уровню абстракции, на котором человеческий язык и общение животных объединяются, почти все остальное поведение также включается. Рассмотрим ходьбу: ясно, что ходьба — это целенаправленное поведение в самом общем смысле слова «целенаправленное». Ходьба также «синтаксична» в только что определенном смысле, на что давно указал Карл Лешли в своем важном обсуждении последовательного порядка в поведении, на которое я ссылался в первой лекции. Кроме того, он, безусловно, может быть информативным; например, я могу сигнализировать о своей заинтересованности в достижении определенной цели скоростью или интенсивностью, с которой я иду.

Между прочим, именно таким образом примеры общения животных, которые приводит Торп, являются «пропозициональными». В качестве примера он приводит песню европейской малиновки, в которой частота чередования высоких и низких тонов сигнализирует о намерении птицы защищать свою территорию; чем выше скорость чередования, тем сильнее намерение защищать территорию. Пример интересный, но мне кажется, он очень ясно показывает безнадежность попытки связать человеческий язык с общением животных. Каждая известная система общения животных (если не принимать во внимание научную фантастику о дельфинах) использует один из двух основных принципов: либо она состоит из фиксированного, конечного числа сигналов, каждый из которых связан с определенным диапазоном поведения или эмоциональным состоянием, т.е. проиллюстрировано обширными исследованиями приматов, которые проводились японскими учеными в течение последних нескольких лет; либо он использует фиксированное, конечное число лингвистических измерений, каждое из которых связано с конкретным неязыковым измерением таким образом, что выбор точки в лингвистическом измерении определяет и сигнализирует определенную точку в связанном с ней неязыковом измерении. Последний принцип реализован в примере Торпа с пением птиц. Частота чередования высокого и низкого тона является лингвистическим измерением, коррелирующим с неязыковым измерением намерения защищать территорию. Птица сигнализирует о своем намерении защищать территорию, выбирая коррелированную точку в лингвистическом измерении чередования высоты звука — я, конечно, использую слово «выбрать» вольно. Лингвистическое измерение абстрактно, но принцип ясен. Коммуникационная система второго типа имеет неопределенно большой диапазон потенциальных сигналов, как и человеческий язык. Однако механизм и принцип совершенно отличны от тех, которые используются человеческим языком для выражения бесконечного множества новых мыслей, намерений, чувств и т. д. Неправильно говорить о «недостатке» животной системы с точки зрения диапазона потенциальных сигналов; скорее наоборот, поскольку животная система в принципе допускает непрерывную вариацию в лингвистическом измерении (насколько имеет смысл говорить о «непрерывности» в таком случае), тогда как человеческий язык дискретен. Следовательно, дело не в том, «больше» или «меньше», а в совершенно ином принципе организации. Когда я делаю произвольное утверждение на человеческом языке — скажем, что «рост наднациональных корпораций создает новые опасности для свободы человека», — я не выбираю точку в каком-то лингвистическом измерении, которая сигнализирует о соответствующей точке в связанном неязыковом измерении, и не выбираю ли я сигнал из конечного поведенческого репертуара, врожденного или приобретенного?

Кроме того, неправильно думать, что использование человеком языка как характерно информативное, фактически или намеренно. Человеческий язык можно использовать для информирования или введения в заблуждение, для прояснения собственных мыслей или для демонстрации своей сообразительности или просто для игры. Если я говорю, не заботясь о том, чтобы изменить ваше поведение или мысли, я использую язык не меньше, чем если бы я говорил в точности то же самое с таким намерением. Если мы надеемся понять человеческий язык и психологические способности, на которых он основан, мы должны сначала спросить, что это такое, а не как и для каких целей он используется. Когда мы спрашиваем, что такое человеческий язык, мы не находим поразительного сходства с системами общения животных. Нет ничего полезного в том, чтобы сказать о поведении или мышлении на том уровне абстракции, на котором общение животных и людей совпадает. Примеры общения животных, которые были изучены на сегодняшний день, действительно имеют много общих свойств с человеческими системами жестов, и может быть разумно исследовать возможность прямой связи в этом случае. Но человеческий язык, оказывается, основан на совершенно иных принципах. Это, я думаю, важный момент, который часто упускают из виду те, кто рассматривает человеческий язык как естественный биологический феномен; в частности, по этим причинам кажется довольно бессмысленным рассуждать об эволюции человеческого языка из более простых систем — возможно, так же абсурдно, как было бы абсурдно рассуждать об «эволюции» атомов из облаков элементарных частиц.

Насколько нам известно, владение человеческим языком связано с особым типом психической организации, а не просто с более высокой степенью интеллекта. Мнение о том, что человеческий язык — это просто более сложный пример чего-то, что можно найти где-то еще в мире животных, кажется несостоятельным. Это ставит перед биологом проблему, так как, если это так, то это пример истинного «возникновения» — появления качественно иного явления на определенной стадии сложности организации. Признание этого факта, хотя и сформулированного в совершенно иных терминах, во многом мотивировало классическое изучение языка теми, кто прежде всего интересовался природой сознания. И мне кажется, что сегодня нет лучшего и многообещающего способа исследовать существенные и отличительные свойства человеческого интеллекта, чем детальное исследование структуры этого уникального человеческого достояния. Поэтому разумно предположить, что если удастся сконструировать эмпирически адекватные порождающие грамматики и определить универсальные принципы, управляющие их структурой и организацией, то это будет важным вкладом в человеческую психологию, к которому я обращусь непосредственно и подробно. .

В ходе этих лекций я упомянул некоторые из классических идей относительно структуры языка и современные попытки их углубить и расширить. Кажется очевидным, что мы должны рассматривать лингвистическую компетенцию — знание языка — как абстрактную систему, лежащую в основе поведения, систему, состоящую из правил, взаимодействующих для определения формы и внутреннего значения потенциально бесконечного числа предложений. Такая система — порождающая грамматика — обеспечивает объяснение гумбольдтовской идеи «формы языка», которая в неясном, но наводящем на размышления замечании в его великой посмертной работе Über die Verschiedenheit des Menschlichen Sprachbaues, Гумбольдт определяет как «эту постоянную и неизменную систему процессов, лежащую в основе умственного акта превращения артикулированных структурно организованных сигналов в выражение мысли». Такая грамматика определяет язык в гумбольдтовском смысле, а именно как «рекурсивно порожденную систему, где законы порождения фиксированы и инвариантны, но объем и конкретный способ их применения остаются совершенно неопределенными».

В каждой такой грамматике есть особые идиосинкразические элементы, выбор которых «определяет один конкретный человеческий язык; и есть общие универсальные элементы, условия формы и организации любого человеческого языка, которые составляют предмет изучения «универсальной грамматики». Среди принципов универсальной грамматики есть те, о которых я говорил в предыдущей лекции, — например, принципы, различающие глубокую и поверхностную структуру и ограничивающие класс трансформационных операций, которые их связывают. Заметим, между прочим, что существование определенных принципов универсальной грамматики делает возможным возникновение новой области математической лингвистики, области, которая подвергает абстрактному изучению класс порождающих систем, отвечающих условиям, изложенным в универсальной грамматике. Это исследование направлено на разработку формальных свойств любого возможного человеческого языка. Область находится в зачаточном состоянии; только в последнее десятилетие появилась возможность такого предприятия. У него есть несколько многообещающих первоначальных результатов, и он предлагает одно из возможных направлений будущих исследований, которые могут оказаться очень важными. Таким образом, математическая лингвистика, по-видимому, на данный момент находится в исключительно выгодном положении среди математических подходов в социальных и психологических науках, чтобы развиваться не просто как теория данных, но как изучение весьма абстрактных принципов и структур, определяющих характер психических процессов человека. В этом случае речь идет о психических процессах, вовлеченных в организацию одной конкретной области человеческого знания, а именно знания языка.

Теория порождающей грамматики, как частной, так и универсальной, указывает на концептуальную лакуну в психологической теории, о которой, я думаю, стоит упомянуть. Психология, задуманная как «наука о поведении», занималась поведением и приобретением или контролем поведения. В нем нет понятия, соответствующего «компетентности» в том смысле, в котором компетентность характеризуется порождающей грамматикой. Теория научения ограничила себя узким и, безусловно, неадекватным понятием того, что усваивается, а именно системой связей между стимулом и реакцией, сетью ассоциаций, репертуаром элементов поведения, иерархией привычек или системой склонностей реагировать. определенным образом в определенных условиях стимула.» В той мере, в какой поведенческая психология применялась к обучению или терапии, она, соответственно, ограничивалась этим понятием «того, чему научились». Но порождающая грамматика не может быть охарактеризована в этих терминах. Что необходимо, помимо понятия поведения и обучения, так это понятие того, чему учат, понятие компетентности, лежащее за концептуальными пределами бихевиористской психологической теории. Подобно большей части современной лингвистики и современной философии языка, бихевиористская психология вполне сознательно приняла методологические ограничения, которые не позволяют изучать системы необходимой сложности и абстрактности. сосредоточить внимание на этом концептуальном пробеле и продемонстрировать, как его можно заполнить путем разработки системы базовой компетентности в одной области человеческого интеллекта.

Существует очевидный смысл того, что любой аспект психологии в конечном счете основан на наблюдении за поведением. Но вовсе не очевидно, что изучение научения должно переходить непосредственно к исследованию факторов, управляющих поведением, или условий, при которых устанавливается «поведенческий репертуар». Прежде всего необходимо определить существенные характеристики этого поведенческого репертуара, принципы его организации. Содержательное изучение обучения может быть продолжено только после того, как эта предварительная задача была выполнена и привела к достаточно хорошо подтвержденной теории лежащей в основе компетентности — в случае языка — к формулировке порождающей грамматики, лежащей в основе наблюдаемого использования языка. . Такое исследование будет касаться отношения между данными, доступными организму, и компетенцией, которую он приобретает; только в той мере, в какой абстракция на компетентность была успешной — в случае языка, в той мере, в какой постулируемая грамматика «дескриптивно адекватна» в смысле, описанном в лекции 2, — исследование научения может надеяться на достижение значимых результатов. Если в какой-то области организация поведенческого репертуара весьма тривиальна и элементарна, то не будет большого вреда, если мы избежим промежуточной стадии построения теории, на которой мы попытаемся точно охарактеризовать приобретаемую компетенцию. Но на это рассчитывать нельзя, а в изучении языка, конечно, не так. При более богатой и адекватной характеристике «того, чему учат» — лежащей в основе компетентности, составляющей «конечное состояние» изучаемого организма, — возможно, удастся подойти к задаче построения теории обучения, которая будет гораздо менее ограничены по масштабу, чем современная поведенческая психология. Конечно, бессмысленно принимать методологические ограничения, исключающие такой подход к проблемам обучения.

Существуют ли другие области человеческой компетенции, в которых можно было бы надеяться разработать плодотворную теорию, аналогичную порождающей грамматике? Хотя это очень важный вопрос, сегодня о нем можно сказать очень мало. Можно, например, рассмотреть проблему того, как человек приобретает определенную концепцию трехмерного пространства или имплицитную «теорию человеческого действия» в аналогичных терминах. Такое исследование начнется с попытки охарактеризовать имплицитную теорию, лежащую в основе реального исполнения, а затем обратится к вопросу о том, как эта теория развивается при заданных условиях времени и доступе к данным, то есть каким образом результирующая система убеждений определяется взаимодействием доступных данных, «эвристических процедур» и врожденного схематизма, который ограничивает и обуславливает форму приобретенной системы. На данный момент это не более чем набросок программы исследований.

Были попытки изучить структуру других языковых систем — на ум приходит, например, изучение систем родства и народных таксономий. Но до сих пор, по крайней мере, не было обнаружено ничего, что хотя бы приблизительно сравнимо с языком в этих областях. Насколько мне известно, никто не посвятил этой проблеме больше внимания, чем Леви-Стросс. Например, его недавняя книга о категориях первобытной ментальности представляет собой серьезную и вдумчивую попытку разобраться с этой проблемой. Тем не менее я не вижу, какие выводы можно сделать из изучения его материалов, кроме того факта, что разум дикаря пытается наложить некую организацию на физический мир — которую люди классифицируют, если они вообще совершают какие-либо умственные действия. В частности, известная критика тотемизма Леви-Строссом, по-видимому, сводится лишь к этому заключению.

Леви-Стросс вполне сознательно моделирует свои исследования по структурной лингвистике, особенно по работам Трубецкого и Якобсона. Он неоднократно и совершенно справедливо подчеркивает, что нельзя просто применять процедуры, аналогичные процедурам фонематического анализа, к подсистемам общества и культуры. Скорее, его интересуют структуры, «где их можно найти… в системе родства, политической идеологии, мифологии, ритуале, искусстве» и т. д., и он желает исследовать формальные свойства этих структур в их собственных терминах. Но необходимы некоторые оговорки, когда структурная лингвистика используется в качестве модель таким образом. Во-первых, структура фонологической системы представляет очень мало интереса как формальный объект; с формальной точки зрения нельзя сказать ничего существенного о наборе из сорока с лишним элементов, перекрестно классифицированных по восьми или десяти признакам. Значение структуралистской фонологии, развитой Трубецким, Якобсоном и другими, заключается не в формальных свойствах фонематических систем, а в том, что довольно небольшое число признаков, которые могут быть определены в абсолютных, языково-независимых терминах, как бы обеспечивают основа для организации всех фонологических систем. Достижение структуралистской фонологии состояло в том, что она показала, что фонологические правила самых разных языков применимы к классам элементов, которые можно просто охарактеризовать с точки зрения этих признаков; что исторические изменения одинаково влияют на такие классы; и что организация функций играет основную роль в использовании и усвоении языка. Это было открытие величайшей важности, и оно заложило основу большей части современной лингвистики. Но если мы абстрагируемся от специфического универсального набора признаков и систем правил, в которых они функционируют, мало что останется.

Кроме того, современные исследования в области фонологии во все большей и большей степени демонстрируют, что реальное богатство фонологических систем заключается не в структурных паттернах фонем, а скорее в сложных системах правил, по которым эти паттерны формируются, видоизменяются и Структурные паттерны, возникающие на различных стадиях деривации, представляют собой своего рода эпифеномен. Система фонологических правил фундаментальным образом использует универсальные признаки, но именно свойства систем правил, как мне кажется, действительно проливают свет на специфику организации языка. Например, оказывается, что существуют очень общие условия, такие как принцип циклического упорядочения (обсуждавшийся в предыдущей лекции) и другие, еще более абстрактные, которые управляют применением этих правил, и есть много интересных и нерешенных вопросов. тому, как выбор правил определяется внутренними универсальными отношениями между признаками. Кроме того, идея математического исследования языковых структур, на которую иногда ссылается Леви-Стросс, становится значимой только тогда, когда рассматриваются системы правил с бесконечной порождающей способностью. Ничего нельзя сказать об абстрактной структуре различных паттернов, появляющихся на разных стадиях деривации. Если это так, то нельзя ожидать, что структуралистская фонология сама по себе предоставит полезную модель для исследования других культурных и социальных систем.

В общем, проблема распространения понятий лингвистической структуры на другие когнитивные системы кажется мне на данный момент не слишком многообещающей, хотя, несомненно, еще слишком рано для пессимизма.

Прежде чем перейти к общим последствиям изучения лингвистической компетенции и, в частности, к выводам универсальной грамматики, следует убедиться в статусе этих выводов в свете современных знаний о возможном разнообразии языков. . В своей первой лекции я процитировал замечания Уильяма Дуайта Уитни о том, что он называл «бесконечным разнообразием человеческой речи», безграничным разнообразием, которое, как он утверждал, подрывает претензии философской грамматики на психологическую значимость.

Грамматики-философы обычно утверждали, что языки мало различаются по своей глубинной структуре, хотя могут быть большие различия в поверхностных проявлениях. Таким образом, с этой точки зрения, существует базовая структура грамматических отношений и категорий, и некоторые аспекты человеческого мышления и менталитета по существу инвариантны для разных языков, хотя языки могут различаться в том, выражают ли они грамматические отношения формально посредством флексии или порядка слов. Например. Кроме того, исследование их работы показывает, что лежащие в основе рекурсивные принципы, порождающие глубокую структуру, предполагались определенным образом ограниченными — например, условием, что новые структуры формируются только путем вставки нового «пропозиционального содержания», новых структур. которые сами соответствуют реальным простым предложениям, занимающим фиксированные позиции в уже образованных структурах. Точно так же грамматические преобразования, образующие поверхностные структуры посредством переупорядочения, многоточия и других формальных операций, сами должны удовлетворять определенным фиксированным общим условиям, подобным тем, которые обсуждались в предыдущей лекции. Короче говоря, теории философской грамматики и более поздние разработки этих теорий предполагают, что языки будут отличаться очень мало, несмотря на значительное разнообразие в поверхностной реализации, когда мы обнаружим их более глубокие структуры и раскроем их фундаментальные механизмы и принципы.

Интересно отметить, что это предположение сохранилось даже в период немецкого романтизма, который, конечно же, был озабочен разнообразием культур и множеством богатых возможностей для интеллектуального развития человека. Так, Вильгельм фон Гумбольдт, которого сейчас больше всего помнят за его идеи о многообразии языков и ассоциации различных языковых структур с расходящимися «мировоззрениями», тем не менее твердо придерживался того, что в основе любого человеческого языка мы найдем систему, которая универсальна. , который просто выражает уникальные интеллектуальные качества человека. По этой причине он мог придерживаться рационалистического взгляда на то, что языку в действительности не учат — уж точно не учат, — а скорее он развивается «изнутри», по существу предопределенным образом, когда существуют соответствующие условия окружающей среды. Он утверждал, что на самом деле нельзя научить родному языку, но можно только «обеспечить нить, по которой он будет развиваться сам по себе», посредством процессов, больше похожих на взросление, чем на обучение. Этот платонический элемент в мышлении Гумбольдта является всепроникающим; для Гумбольдта было столь же естественно предложить по сути платонистскую теорию «обучения», как для Руссо было основывать свою критику репрессивных социальных институтов на концепции человеческой свободы, которая вытекает из строго картезианских допущений относительно ограничений механического объяснения. И вообще представляется уместным истолковывать и психологию, и лингвистику романтического периода как в значительной степени естественный продукт рационалистических концепций».

Вопрос, поднятый Уитни против Гумбольдта и философской грамматики в целом, имеет большое значение в отношении следствий лингвистики для общей психологии человека. Очевидно, что эти следствия могут быть действительно далеко идущими только в том случае, если рационалистический взгляд по существу верен, и в этом случае структура языка действительно может служить «зеркалом разума» как в его частном, так и в его универсальном аспектах. Широко распространено мнение, что современная антропология доказала ложность предположений универсальных грамматиков-рационалистов, продемонстрировав посредством эмпирического исследования, что языки на самом деле могут проявлять самое большое разнообразие. Заявления Уитни о разнообразии языков повторяются на протяжении всего современного периода; Мартин Йоос, например, просто выражает расхожее мнение, когда он исходит из основного вывода современной антропологической лингвистики о том, что «языки могут бесконечно различаться как по степени, так и по направлению».

Вера в то, что антропологическая лингвистика разрушила допущения универсальной грамматики, кажется мне совершенно ложной в двух важных отношениях. Во-первых, он неверно истолковывает взгляды классической рационалистической грамматики, согласно которой языки сходны только на более глубоком уровне, на уровне, на котором выражаются грамматические отношения и на котором должны быть обнаружены процессы, обеспечивающие творческий аспект использования языка. Во-вторых, эта вера серьезно неверно истолковывает открытия антропологической лингвистики, которая фактически почти полностью ограничилась довольно поверхностными аспектами языковой структуры.

Сказать это не значит критиковать антропологическую лингвистику, область, которая сама по себе сталкивается с неотложными проблемами — в частности, с проблемой получения хотя бы некоторых сведений о быстро исчезающих языках первобытного мира. Тем не менее важно помнить об этом фундаментальном ограничении ее достижений при рассмотрении того света, который она может пролить на тезисы универсальной грамматики. Антропологические исследования (как и структурные лингвистические исследования в целом) не пытаются выявить основное ядро ​​порождающих процессов в языке, то есть процессов, определяющих более глубокие уровни структуры и составляющих систематические средства для создания все новых типов предложений. Следовательно, они, очевидно, не могут иметь реального отношения к классическому предположению о том, что лежащие в основе порождающие процессы лишь незначительно различаются от языка к языку. На самом деле, то, что сейчас доступно, свидетельствует о том, что если универсальная грамматика имеет серьезные недостатки, а это действительно так с современной точки зрения, то эти недостатки заключаются в неспособности признать абстрактную природу лингвистической структуры и наложить достаточно строгие и ограничительные меры. условия на форму любого человеческого языка. И характерной чертой современной работы в области лингвистики является ее внимание к лингвистическим универсалиям такого рода, которые могут быть обнаружены только путем детального исследования конкретных языков, универсалиям, управляющим свойствами языка, которые просто недоступны для исследования в ограниченных рамках, которые были установлены. принято, часто по очень веским причинам, в рамках антропологической лингвистики.

Я думаю, что если мы рассмотрим классическую проблему психологии, проблему учета человеческого знания, мы не можем не поразиться огромному несоответствию между знанием и опытом — в случае языка, между порождающей грамматикой, выражающей лингвистическую компетенцию носителя языка и скудные и вырожденные данные, на основе которых он построил для себя эту грамматику. В принципе теория научения должна заниматься этой проблемой; но на самом деле это обходит проблему из-за концептуального пробела, о котором я упоминал ранее. Проблема не может быть даже разумно сформулирована до тех пор, пока мы не разработаем понятие компетентности наряду с понятиями обучения и поведения и не применим это понятие в какой-либо области. Дело в том, что это понятие до сих пор широко разрабатывалось и применялось только при изучении человеческого языка. Только в этой области у нас есть по крайней мере первые шаги к объяснению компетентности, а именно фрагментарные порождающие грамматики, построенные для конкретных языков. По мере развития изучения языка мы можем с некоторой уверенностью ожидать, что эти грамматики будут расширяться по охвату и глубине, хотя вряд ли станет сюрпризом, если обнаружится, что первые предложения ошибочны в фундаментальных аспектах.

Поскольку у нас есть предварительное первое приближение к порождающей грамматике для некоторого языка, мы можем впервые сформулировать полезную формулировку проблемы происхождения знания. Другими словами, мы можем задать вопрос: какая исходная структура должна быть приписана уму, позволяющему ему построить такую ​​грамматику из данных чувств? Некоторые из эмпирических условий, которым должно удовлетворять любое такое предположение о врожденной структуре, достаточно ясны. Таким образом, оказывается, что это видоспецифичная способность, по существу независимая от интеллекта, и мы можем достаточно точно оценить количество данных, необходимых для успешного выполнения задачи. Мы знаем, что фактически построенные грамматики лишь незначительно различаются среди носителей одного и того же языка, несмотря на большие различия не только в интеллекте, но и в условиях, в которых усваивается язык. Как участники определенной культуры, мы, естественно, осознаем большие различия в способности использовать язык, в знании словарного запаса и т. д., которые являются результатом различий в природных способностях и различий в условиях приобретения; мы, естественно, уделяем гораздо меньше внимания сходствам и общеизвестным фактам, которые считаем само собой разумеющимися. Но если нам удастся установить необходимую психическую дистанцию, если мы действительно сравним порождающие грамматики, которые должны быть постулированы для разных носителей одного и того же языка, мы обнаружим, что сходства, которые мы принимаем как должное, весьма заметны, а расхождения немногочисленны и очевидны. маргинальный. Более того, кажется, что диалекты, внешне довольно далекие, даже едва понятные при первом контакте, имеют обширное центральное ядро ​​общих правил и процессов и очень мало различаются по основным структурам, которые, кажется, остаются неизменными на протяжении долгих исторических эпох. Кроме того, мы обнаруживаем существенную систему принципов, которые не различаются между языками, которые, насколько нам известно, совершенно не связаны между собой.

Центральными проблемами в этой области являются эмпирические проблемы, которые, по крайней мере в принципе, довольно просты, хотя и трудно решить их удовлетворительным образом. Мы должны постулировать врожденную структуру, достаточно богатую, чтобы объяснить несоответствие между опытом и знанием, такую, которая может объяснить построение эмпирически обоснованных порождающих грамматик в рамках заданных ограничений времени и доступа к данным. В то же время эта постулируемая врожденная ментальная структура не должна быть настолько богатой и ограничивающей, чтобы исключать некоторые известные языки. Другими словами, существует верхняя и нижняя границы степени и точного характера сложности, которую можно постулировать как врожденную ментальную структуру. Фактическая ситуация достаточно неясна, чтобы оставить место для больших разногласий по поводу истинной природы этой врожденной ментальной структуры, которая делает возможным овладение языком. Однако мне кажется несомненным, что это эмпирический вопрос, который можно решить, следуя направлениям, которые я только что в общих чертах обрисовал.

Моя собственная оценка ситуации состоит в том, что реальная проблема завтрашнего дня состоит в том, чтобы обнаружить предположение о врожденной структуре, которое было бы достаточно богатым, а не в том, чтобы найти такое, которое было бы достаточно простым или элементарным, чтобы быть «правдоподобным». Насколько я понимаю, не существует ни разумного понятия «правдоподобия», ни априорного понимания того, какие врожденные структуры допустимы, которые могли бы направлять поиск «достаточно элементарного предположения». Было бы чистым догматизмом утверждать без аргументов и доказательств, что разум проще по своей врожденной структуре, чем другие биологические системы, так же как было бы чистым догматизмом настаивать на том, что организация разума обязательно должна следовать определенным установленным принципам, установленным до исследования. и поддерживается вопреки любым эмпирическим данным. Я думаю, что изучению проблем психики определенно мешает своего рода априоризм, с которым обычно подходят к этим проблемам. В частности, эмпирические предположения, которые доминировали в изучении приобретения знаний в течение многих лет, кажутся мне совершенно безосновательными и не имеющими особого статуса среди множества возможностей, которые можно было бы вообразить относительно того, как функционирует разум.

В этой связи полезно проследить дискуссию, которая возникла после того, как взгляды, которые я только что обрисовал, были выдвинуты несколько лет назад в качестве программы исследования — я должен сказать, поскольку эта позиция была возрождена, потому что в значительной степени это традиционный рационалистический подход, в настоящее время расширенный, отточенный и сделанный гораздо более ясным с точки зрения предварительных выводов, сделанных в недавнем исследовании лингвистической компетентности. Два выдающихся американских философа, Нельсон Гудман и Хилари Патнэм, внесли недавний вклад в эту дискуссию — оба, на мой взгляд, неверно истолкованы, но поучительны теми неправильными представлениями, которые они раскрывают.

Трактовка вопроса Гудманом страдает, во-первых, историческим непониманием, а во-вторых, неспособностью правильно сформулировать точную природу проблемы приобретения знания. Его историческое непонимание связано с разногласиями между Локком и теми, кого Локк, по его мнению, критикует в своих рассуждениях о врожденных идеях. Согласно Гудмену, «Локк ясно показал…», что учение о врожденных идеях «ложно или бессмысленно». На самом деле, однако, критика Локка имела мало отношения к любой известной доктрине семнадцатого века. Аргументы, приведенные Локком, рассматривались и рассматривались вполне удовлетворительным образом в самых ранних дискуссиях XVII века о врожденных идеях, например, в дискуссиях лорда Герберта и Декарта, которые оба считали само собой разумеющимся, что система врожденных идей и принципов не функционируют, если не происходит соответствующей стимуляции. По этой причине аргументы Локка, ни один из которых не учитывал этого условия, не имеют силы; почему-то он избегал вопросов, которые обсуждались в предыдущие полвека. Более того, как заметил Лейбниц, готовность Локка использовать принцип «рефлексии» делает почти невозможным отличить его подход от подхода рационалистов, если не считать того, что он не предпринял даже тех шагов, которые предлагались его предшественниками для уточнения характера этот принцип.

Но, если оставить в стороне исторические вопросы, я думаю, что Гудман неверно истолковывает и основную проблему. Он утверждает, что изучение первого языка не представляет реальной проблемы, потому что до изучения первого языка ребенок уже усвоил зачатки символической системы в своих обычных отношениях с окружающей средой. Таким образом, обучение первому языку аналогично обучению второму языку в том смысле, что основной шаг и детали уже сделаны. могут быть разработаны в рамках уже существующей структуры. Этот аргумент мог бы иметь некоторую силу, если бы можно было показать, что специфические свойства грамматики — скажем, различение глубинной и поверхностной структуры, специфические свойства грамматических преобразований, принципы упорядочения правил и т. формируются в этих уже усвоенных доязыковых «символических системах». Но так как нет ни малейших оснований полагать, что это так, то аргумент рушится. Он основан на двусмысленности, аналогичной той, что обсуждалась ранее в связи с аргументом о том, что язык развился из общения животных. В этом случае, как мы заметили, спор сводился к метафорическому использованию термина «язык». В случае Гудмана аргумент полностью основан на расплывчатом использовании термина «символическая система» и рушится, как только мы пытаемся придать этому термину точное значение. Если бы было возможно показать, что эти доязыковые символические системы имеют некоторые общие важные свойства с естественным языком, мы могли бы утверждать, что эти свойства естественного языка приобретаются по аналогии. Конечно, тогда мы столкнулись бы с проблемой объяснения того, как доязыковые символические системы развили эти свойства. Но так как никому не удалось показать, что основные свойства естественного языка — например, те, о которых шла речь в лекции 2, — проявляются в доязыковых символических системах или каких-либо других, то последней проблемы не возникает.

По словам Гудмана, причина, по которой проблема изучения второго языка отличается от проблемы изучения первого языка, заключается в том, что «когда один язык становится доступным», его «можно использовать для объяснения и обучения». Затем он продолжает утверждать, что «овладение исходным языком есть овладение вторичной символической системой» и вполне соответствует обычному овладению вторым языком. Первичные символические системы, на которые он ссылается, — это «рудиментарно-долингвистические символические системы, в которых жесты и всевозможные сенсорные и перцептивные проявления функционируют как знаки». Но очевидно, что эти доязыковые символические системы не могут быть «использованы для объяснения и обучения» так, как первый язык может использоваться для обучения второму языку. Таким образом, даже на его собственных основаниях аргумент Гудмана непоследователен.

Гудман утверждает, что «утверждение, которое мы обсуждаем, не может быть экспериментально проверено, даже если у нас есть общепризнанный пример «плохого» языка» и что «утверждение даже не было сформулировано до такой степени, чтобы цитировать единственное общее свойство языка». «плохие» языки». Первый из этих выводов верен в его понимании «экспериментального теста», а именно теста, в котором мы «берем младенца при рождении, изолируем его от всех влияний нашей связанной с языком культуры и пытаемся привить ему одно «плохих» искусственных языков». Очевидно, что это неосуществимо. Но нет причин, по которым нас должна пугать невозможность проведения подобного испытания. Есть много других способов, например, те, что обсуждались в лекции 2 и цитируемых там ссылках, — с помощью которых можно получить доказательства относительно свойств грамматик и выводы относительно общих свойств таких грамматик можно подвергнуть эмпирической проверке. Любой такой вывод сразу указывает, правильно или неправильно, те или иные свойства «плохих» языков. Поскольку существуют десятки статей и книг, пытающихся сформулировать такие свойства, его второе утверждение о том, что не было сформулировано «ни одного общего свойства «плохих» языков», довольно удивительно. Можно попытаться показать, что эти попытки ошибочны или сомнительны, но вряд ли можно всерьез утверждать, что их не существует. Любая формулировка принципа универсальной грамматики представляет собой сильное эмпирическое утверждение, которое можно опровергнуть, найдя контрпримеры в каком-либо человеческом языке, в том же духе, что и обсуждение в лекции 2. В лингвистике, как и в любой другой области, такими косвенными способами, как этот, что можно надеяться найти доказательства, относящиеся к нетривиальным гипотезам. Прямые экспериментальные проверки, подобные тем, о которых упоминает Гудман, редко возможны, что может быть неудачно, но, тем не менее, характерно для большинства исследований.

В какой-то момент Гудман правильно замечает, что, хотя «для некоторых замечательных фактов у меня нет альтернативного объяснения… это само по себе не диктует принятия какой бы то ни было теории; поскольку теория может быть хуже, чем ничего. Неспособность объяснить факт не обрекает меня на принятие внутренне отвратительной и непонятной теории». Но теперь рассмотрим теорию врожденных идей, которую Гудман считает «внутренне отвратительной и непостижимой». Заметьте, во-первых, что теория явно не является «непостижимой» в его терминах. Таким образом, в этой статье он, кажется, готов принять точку зрения, что в некотором смысле зрелый ум содержит идеи; тогда очевидно, что не «непостижимо», что некоторые из этих идей «имплантированы в разум в качестве исходного оборудования», если использовать его фразеологию. И если мы обратимся к самому учению, развитому в рационалистической философии, а не к карикатуре Локка, то теория станет еще более очевидной для понимания. Нет ничего непостижимого в том взгляде, что раздражение дает возможность уму применять определенные врожденные принципы интерпретации, определенные понятия, которые исходят из самой «способности понимания», из способности мыслить, а не непосредственно из внешних объектов. Беря пример с Декарта ( Ответ на возражения , V):

Когда в младенчестве мы впервые видим треугольную фигуру, изображенную на бумаге, эта фигура не может показать нам, как следует представлять реальный треугольник так, как его рассматривают геометры, потому что истинный треугольник содержится в этой фигуре точно так же, как статуя Меркурия содержится в грубом деревянном блоке. Но так как мы уже обладаем в себе идеей истинного треугольника, и она может быть более легко воспринята нашим умом, чем более сложная фигура треугольника, нарисованная на бумаге, то мы поэтому, когда видим составную фигуру, не постигаем ее. себя, а скорее подлинный треугольник.

В этом смысле идея треугольника является врожденной. Конечно, это понятие понятно; например, было бы нетрудно запрограммировать компьютер так, чтобы он реагировал на стимулы в этом направлении (хотя это не удовлетворило бы Декарта по другим причинам). Точно так же нет принципиальной трудности в программировании компьютера со схематизмом, резко ограничивающим форму порождающей грамматики, с процедурой вычисления грамматик заданного вида, со способом определения совместимости данных с грамматикой порождения. данной формы, с фиксированной подструктурой сущностей (типа отличительных признаков), правил и принципов и т. д., короче говоря, с универсальной грамматикой того типа, который был предложен в последние годы. По причинам, которые я уже упоминал, я считаю, что эти предложения можно правильно рассматривать как дальнейшее развитие классической рационалистической доктрины, как разработку некоторых из ее основных идей относительно языка и разума. Конечно, такая теория будет «отвратительной» для того, кто принимает эмпиристскую доктрину и считает ее неуязвимой для вопросов и возражений. Мне кажется, что в этом и есть суть дела.

Статья Патнэма более непосредственно касается рассматриваемых вопросов, но мне кажется, что его аргументы также неубедительны из-за некоторых неверных предположений, которые он делает о природе приобретенных грамматик. Патнэм предполагает, что на уровне фонетики единственное свойство, предлагаемое универсальной грамматикой, состоит в том, что язык имеет «краткий список фонем». Он утверждает, что это не сходство между языками, которое требует сложных объяснительных гипотез. Вывод правильный; предположение совершенно неверно. На самом деле, как я уже несколько раз указывал, были выдвинуты очень сильные эмпирические гипотезы относительно специфического выбора универсальных признаков, условий формы и организации фонологических правил, условий применения правил и т. д. Если эти предположения верны или почти верны, то «сходство между языками» на уровне звуковой структуры действительно замечательно и не может быть объяснено просто предположениями о емкости памяти, как предполагает Патнэм.

Выше уровня звуковой структуры Патнэм предполагает, что единственными существенными свойствами языка являются то, что у них есть имена собственные, что грамматика содержит компонент структуры фразы и что существуют правила, «сокращающие» предложения, порожденные компонентом структуры фразы. Он утверждает, что характер компонента структуры фразы определяется наличием имен собственных; что существование компонента структуры фразы объясняется тем, что «все естественные меры сложности c.f. алгоритм — размер машинной таблицы, продолжительность вычислений, время и пространство, необходимое для вычислений, — приводят к . . . результат»; что системы со структурой фразы обеспечивают «самые простые» алгоритмы практически для любой вычислительной системы», следовательно, также «для естественно возникших «вычислительных систем»»; и что нет ничего удивительного в том, что языки содержат правила сокращения.

Каждый из трех выводов содержит ложное предположение. Из того факта, что система словосочетаний содержит имена собственные, почти ничего нельзя заключить об остальных ее категориях. На самом деле, в настоящее время ведется много споров об общих свойствах базовой системы структур фраз для естественных языков; спор ни в коей мере не разрешается существованием имен собственных.

Что касается второго пункта, то просто неверно, что все меры сложности и скорости вычислений приводят к правилам структуры фраз как к «самому простому из возможных алгоритмов». Единственные существующие результаты, которые хотя бы косвенно релевантны, показывают, что грамматики контекстно-свободных фразовых структур (разумная модель для правил, порождающих глубинные структуры, когда мы исключаем лексические единицы и условия распределения, которым они удовлетворяют) получают теоретико-автоматную интерпретацию как недетерминированные. выталкивающие запоминающие автоматы, но последнее вряд ли является «естественным» понятием с точки зрения «простоты алгоритмов» и т. п. На самом деле можно утверждать, что несколько похожая, но формально не связанная концепция детерминированной автоматизации в реальном времени гораздо более «естественна» с точки зрения временных и пространственных условий вычислений.

Однако продолжать эту тему бессмысленно, потому что речь идет не о «простоте» грамматик фразовой структуры, а скорее о трансформационных грамматиках с компонентом фразовой структуры, который играет роль в порождении глубоких структур. И совершенно не существует математического понятия «легкость вычислений» или «простота алгоритма», которое хотя бы смутно предполагало, что такие системы могут иметь какое-то преимущество перед серьезно исследованными с этой точки зрения видами автоматов — например, конечными автоматы состояний, линейные ограниченные автоматы и т.д. Базовое понятие «структурно-зависимая операция» никогда даже не рассматривалось в строго математической концепции. Источником этой путаницы является неправильное представление Патнэма о природе грамматических трансформаций. Это не правила, «сокращающие» предложения; скорее, это операции, формирующие поверхностные структуры из глубинных структур, лежащих в основе, таким образом, как это показано в предыдущей лекции и приведенных там ссылках». Следовательно, чтобы показать, что трансформационные грамматики являются «самыми простыми из возможных», нужно было бы продемонстрировать, что «оптимальная» вычислительная система будет принимать строку символов в качестве входных данных и определять ее поверхностную структуру, лежащую в ее основе глубинную структуру и последовательность трансформационных операций. что их роднит. Ничего подобного не было показано; на самом деле этот вопрос никогда даже не поднимался.

Патнэм утверждает, что даже если бы были обнаружены значительные сходства между языками, объяснение было бы более простым, чем гипотеза о врожденной универсальной грамматике, а именно об их общем происхождении. Но это предложение связано с серьезным непониманием рассматриваемой проблемы. Грамматика языка должна быть открыта ребенком из представленных ему данных. Как отмечалось ранее, эмпирическая проблема состоит в том, чтобы найти гипотезу об исходной структуре, достаточно богатую, чтобы объяснить тот факт, что конкретная грамматика создается ребенком, но не настолько богатую, чтобы ее можно было опровергнуть известным разнообразием языка.

Вопросы общего происхождения имеют потенциальное значение для этой эмпирической проблемы только в одном отношении: если существующие языки не являются «справедливым образцом» «возможных языков», мы можем ошибочно предложить слишком узкую схему для универсальных грамматика. Однако, как я упоминал ранее, эмпирическая проблема, с которой мы сталкиваемся сегодня, заключается в том, что никто не смог разработать первоначальную гипотезу, достаточно полную, чтобы объяснить усвоение ребенком грамматики, которую мы, по-видимому, склонны приписывать ему. когда мы пытаемся объяснить его способность использовать язык обычным образом. Предположение об общем происхождении ничего не дает для объяснения того, как это достижение возможно. Короче говоря, язык «изобретается заново» каждый раз, когда его изучают, и эмпирическая проблема, с которой сталкивается теория обучения, заключается в том, как может произойти это изобретение грамматики.

Патнэм действительно сталкивается с этой проблемой и предполагает, что могут быть «общие стратегии многоцелевого обучения», объясняющие это достижение. Это, конечно, эмпирический вопрос, являются ли свойства «языковой способности» специфическими для языка или являются просто частным случаем гораздо более общих умственных способностей (или стратегий обучения).

Это проблема, которая обсуждалась ранее в этой лекции, безрезультатно и в несколько ином контексте. Патнэм считает само собой разумеющимся, что врожденными являются только общие «стратегии обучения», но не предлагает никаких оснований для этого эмпирического предположения. Как я утверждал ранее, можно использовать недогматический подход к этой проблеме, не полагаясь на неаргументированные предположения такого рода, то есть путем исследования конкретных областей человеческой компетенции, таких как язык, с последующей попыткой разработать гипотеза, которая будет объяснять развитие этой компетенции. Если в ходе такого исследования мы обнаружим, что одних и тех же «стратегий обучения» достаточно для объяснения развития компетентности в различных областях, у нас будут основания полагать, что предположение Патнэма верно. Если мы обнаружим, что постулируемые врожденные структуры различаются от случая к случаю, единственным рациональным выводом будет то, что модель разума должна включать отдельные «способности» с уникальными или частично уникальными свойствами. Я не понимаю, как кто-то может решительно настаивать на том или ином выводе в свете ныне доступных нам свидетельств. Но совершенно ясно одно: у Патнэма нет никаких оснований для своего окончательного вывода, что «ссылка на «врожденность» только откладывает проблему обучения; это не решает». Использование врожденного представления универсальной грамматики действительно решает проблему обучения, если верно, что это является основой для овладения языком, а это вполне может быть. Если, с другой стороны, существуют общие стратегии обучения, учитывающие приобретение грамматических знаний, то постулирование врожденной универсальной грамматики не «отложит» проблему обучения, а, скорее, предложит неверное решение этой проблемы. Это эмпирический вопрос об истинности или ложности, а не методологический вопрос о состоянии исследования.

Подводя итог, мне кажется, что ни Гудман, ни Патнэм не предлагают серьезного контраргумента выдвинутым предположениям о врожденной психической структуре (предварительно, конечно, как и подобает эмпирическим гипотезам) или предлагают правдоподобный альтернативный подход с эмпирическим содержанием , к проблеме приобретения знаний.

Допуская грубую точность выводов, которые сегодня кажутся обоснованными, разумно предположить, что порождающая грамматика представляет собой систему многих сотен правил нескольких различных типов, организованных в соответствии с определенными фиксированными принципами упорядоченности и применимости и содержащих определенный фиксированная субструктура, которая наряду с общими принципами организации является общей для всех языков. В такой системе нет априорной «естественности», как и в подробной структуре зрительной коры. Никто из тех, кто серьезно задумывался над проблемой формализации индуктивных процедур или «эвристических методов», вряд ли будет возлагать большие надежды на то, что такая система, как порождающая грамматика, может быть построена методами любой общности.

Насколько мне известно, единственным существенным предложением для решения проблемы приобретения языковых знаний является рационалистическая концепция, которую я изложил. Повторим: предположим, что мы приписываем уму как врожденному свойству общую теорию языка, которую мы назвали «универсальной грамматикой». Эта теория включает в себя принципы, которые я обсуждал в предыдущей лекции, и многие другие в том же духе, и она определяет определенную подсистему правил, которая обеспечивает скелетную структуру для любого языка, и множество условий, формальных и содержательных, которые необходимы для любой дальнейшей разработки. грамматики должны соответствовать. Таким образом, теория универсальной грамматики предоставляет схему, которой должна соответствовать любая конкретная грамматика. Предположим, кроме того, что мы можем сделать эту схему достаточно ограничительной, так что очень немногие возможные грамматики, соответствующие этой схеме, будут согласовываться со скудными и вырожденными данными, фактически доступными изучающему язык. Его задача, таким образом, состоит в том, чтобы найти среди возможных грамматик и выбрать ту, которая определенно не отвергается имеющимися у него данными. При этих предположениях перед изучающим язык стоит не невозможная задача изобретения в высшей степени абстрактной и сложно структурированной теории на основе вырожденных данных, а гораздо более выполнимая задача определения того, принадлежат ли эти данные тому или иному довольно ограниченный набор потенциальных языков.

Таким образом, задачи психолога делятся на несколько подзадач. Во-первых, открыть врожденную схему, характеризующую класс потенциальных языков, которая определяет «сущность» человеческого языка. Эта подзадача относится к области человеческой психологии, известной как лингвистика; это проблема традиционной универсальной грамматики, современной лингвистической теории. Вторая подзадача состоит в детальном изучении фактического характера стимуляции и взаимодействия организма со средой, приводящего в действие врожденный когнитивный механизм. Это исследование сейчас проводится несколькими психологами, и оно особенно активно здесь, в Беркли. Это уже привело к интересным и наводящим на размышления выводам. Можно надеяться, что такое исследование обнаружит последовательность стадий созревания, ведущих в конце концов к полной порождающей грамматике.

Третья задача состоит в том, чтобы определить, что именно означает, что гипотеза о порождающей грамматике языка «совместима» со смысловыми данными. Заметьте, что было бы большим упрощением предполагать, что ребенок должен открыть порождающую грамматику, учитывающую все представленные ему лингвистические данные и «проецирующую» такие данные на бесконечный диапазон возможных отношений между звуком и значением. Вдобавок к этому он должен также дифференцировать смысловые данные на те высказывания, которые прямо свидетельствуют о характере лежащей в их основе грамматики, и те, которые должны быть отвергнуты выбранной им гипотезой как плохо сформированные, отклоняющиеся, фрагментарные и скоро. Ясно, что каждому удается выполнить эту задачу дифференциации — мы все знаем, в допустимых пределах последовательности, какие предложения правильно построены и интерпретируются буквально, а какие следует интерпретировать как метафорические, фрагментарные и девиантные по многим возможным параметрам. Я сомневаюсь, что было полностью осознано, до какой степени это усложняет проблему учета усвоения языка. Формально говоря, учащийся должен выбрать гипотезу относительно языка, которому он подвергается, которая отвергает значительную часть данных, на которых должна основываться эта гипотеза. Опять же, разумно предположить, что это возможно только в том случае, если диапазон приемлемых гипотез весьма ограничен — если врожденная схема универсальной грамматики сильно ограничительна. Таким образом, третья подзадача состоит в том, чтобы изучить то, что мы могли бы назвать проблемой «подтверждения» — в этом контексте проблема того, какое отношение должно иметь место между потенциальной грамматикой и набором данных, чтобы эта грамматика могла быть подтверждена. как актуальная теория рассматриваемого языка.

Я описывал проблему приобретения знания языка в терминах, которые более привычны в эпистемологическом, чем в психологическом контексте, но я думаю, что это вполне уместно. Формально говоря, приобретение «знания здравого смысла» — например, знания языка — мало чем отличается от построения самой абстрактной теории. Размышляя о будущем развитии предмета, мне кажется невероятным, по причинам, которые я упомянул, что теория научения будет развиваться, устанавливая врожденно определенный набор возможных гипотез, определяя условия взаимодействия, которые заставляют разум выдвигать гипотезы из этого набора и фиксация условий, при которых такая гипотеза подтверждается — и, возможно, при которых значительная часть данных отвергается как нерелевантная по тем или иным причинам.

Такой способ описания ситуации не должен слишком удивлять тех, кто знаком с историей психологии в Беркли, где, в конце концов, Эдвард Толмен дал свое имя зданию психологии; но я хочу подчеркнуть, что гипотезы, которые я обсуждаю, качественно отличаются по сложности и запутанности от всего, что рассматривалось в классических дискуссиях об обучении. Как я уже несколько раз подчеркивал, представляется мало полезной аналогии между теорией грамматики, которую человек усвоил и которая обеспечивает основу для его нормального, творческого использования языка, и любой другой когнитивной системой, которая до сих пор была изолирована. и описано; Точно так же мало полезной аналогии между схемой универсальной грамматики, которую мы должны, я полагаю, приписать разуму как врожденному признаку, и любой другой известной системой ментальной организации. Вполне возможно, что отсутствие аналогий свидетельствует о нашем незнании других аспектов психической функции, а не об абсолютной уникальности языковой структуры; но дело в том, что на данный момент у нас нет объективных оснований предполагать, что это правда.

То, как я описывал приобретение знания языка, напоминает очень интересную и довольно забытую лекцию, прочитанную Чарльзом Сандерсом Пирсом более пятидесяти лет назад, в которой он развил некоторые довольно похожие представления о приобретении знания в целом. . Пирс утверждал, что общие пределы человеческого интеллекта гораздо более узки, чем можно было бы предполагать из романтических предположений о безграничной способности человека к совершенствованию (или, если уж на то пошло, чем предполагают его собственные «прагматические» представления о ходе научного прогресса в его наиболее известные философские исследования). Он считал, что врожденные ограничения на допустимые гипотезы являются предварительным условием для успешного построения теории и что «инстинкт угадывания», который обеспечивает гипотезы, использует индуктивные процедуры только для «корректирующих действий». Пирс утверждал в этой лекции, что история ранней науки показывает что что-то близкое к правильной теории открывалось с удивительной легкостью и быстротой на основе крайне неадекватных данных, как только возникали определенные проблемы; он отметил, «как мало было догадок, которые должны были сделать люди превосходящего гения, прежде чем они правильно угадали законы природы». И он спросил: «Как получилось, что человек когда-либо был вынужден принять эту истинную теорию? Вы не можете сказать, что это произошло случайно, потому что шансы слишком велики против единственной истинной теории за двадцать или тридцать тысяч лет, в течение которых человек был мыслящим животным, когда-либо приходившим кому-либо в голову». A fortiori , вероятность того, что истинная теория каждого языка когда-либо приходила в голову каждому четырехлетнему ребенку, еще выше. Продолжая с Пирсом: «Человеческий разум имеет естественную адаптацию к воображению правильных теорий некоторых видов… Если бы у человека не было дара ума, приспособленного к его потребностям, он не мог бы приобрести никакого знания». Соответственно, в нашем случае представляется, что знание грамматики языка — может быть приобретено только организмом, «предустановленным» жестким ограничением на форму грамматики. Это врожденное ограничение является в кантианском смысле предварительным условием лингвистического опыта и, по-видимому, решающим фактором, определяющим ход и результат изучения языка. Ребенок не может знать при рождении, какой язык ему предстоит выучить, но он должен знать, что его грамматика должна иметь заранее определенную форму, исключающую многие мыслимые языки. Выбрав допустимую гипотезу, он может использовать индуктивное свидетельство для корректирующих действий, подтверждающих или опровергающих его выбор. Как только гипотеза достаточно хорошо подтверждена, ребенок знает язык, определяемый этой гипотезой; следовательно, его знание выходит далеко за рамки его опыта и фактически приводит к тому, что он характеризует большую часть данных опыта как неполноценные и отклоняющиеся от нормы.

Пирс считал индуктивные процессы второстепенными по отношению к приобретению знаний; по его словам, «индукция не имеет оригинальности, а только проверяет уже сделанное предположение». Чтобы понять, как приобретается знание, согласно рационалистической точке зрения, изложенной Пирсом, мы должны проникнуть в тайны того, что он называл «похищением», и мы должны открыть то, что «задает правило для похищения и таким образом накладывает ограничения на допустимые гипотезы». Пирс утверждал, что поиск принципов абдукции приводит нас к изучению врожденных идей, которые обеспечивают инстинктивную структуру человеческого интеллекта. Но Пирс не был дуалистом в картезианском смысле; он утверждал (на мой взгляд, не очень убедительно), что существует значительная аналогия между человеческим интеллектом с его абдуктивными ограничениями и животным инстинктом. Таким образом, он утверждал, что человек открыл некоторые истинные теории только потому, что его «инстинкты должны были с самого начала задействовать определенные склонности к правильному мышлению» об определенных конкретных вещах; точно так же: «Вы не можете серьезно думать, что каждый маленький цыпленок, который вылупился, должен перерыть все возможные теории, пока не наткнется на хорошую идею взять что-нибудь и съесть. Напротив, вы думаете, что у цыпленка есть врожденная идея делать это; то есть, что он может думать об этом, но не имеет способности думать ни о чем другом… Но если вы думаете, что каждая бедная курица наделена врожденной склонностью к положительной истине, почему вы должны думать, что только человеку в этом даре отказано?»

Никто не принял вызов Пирса разработать теорию похищений, определить те принципы, которые ограничивают допустимые гипотезы или представляют их в определенном порядке. Даже сегодня это остается задачей на будущее. Это задача, которую не нужно брать, если можно обосновать эмпиристскую психологическую доктрину; поэтому очень важно подвергнуть это учение рациональному анализу, как это было сделано отчасти при изучении языка. Я хотел бы повторить, что огромная заслуга структурной лингвистики, как и теории обучения Халла на ее ранних стадиях, и некоторых других современных разработок заключалась в том, что они придали точную форму некоторым эмпирическим предположениям». Там, где был сделан этот шаг, была ясно продемонстрирована неадекватность постулируемых механизмов, и, по крайней мере, в случае языка, мы даже можем начать понимать, почему любые методы такого рода должны потерпеть неудачу — например, потому, что они не могут , в принципе, обеспечивают свойства глубоких структур и абстрактные операции формальной грамматики. Размышляя о будущем, я думаю, вполне вероятно, что догматический характер общей эмпирической концепции и ее неадекватность интеллекту человека и животных будут постепенно становиться все более очевидными по мере того, как конкретные реализации, такие как таксономическая лингвистика, бихевиористская теория обучения и модели восприятия », эвристические методы и «общие средства решения проблем» первых энтузиастов «искусственного интеллекта» последовательно отвергаются по эмпирическим соображениям, когда они становятся точными, и по соображениям бессодержательности, когда остаются неясными. И — если предположить, что эта проекция точна — тогда можно будет провести общее исследование пределов и возможностей человеческого интеллекта, чтобы разработать пирсовскую логику похищения.

Современная психология не лишена подобных инициатив. Современное изучение порождающей грамматики и ее универсальной основы и руководящих принципов является одним из таких проявлений. С этим тесно связано изучение биологических основ человеческого языка, в которое Эрик Леннеберг внес существенный вклад». Заманчиво увидеть параллельное развитие в очень важной работе Пиаже и других, интересующихся «генетической эпистемологией», но я не уверен, что это верно. Мне непонятно, например, что берет Пиаже за основу перехода от одной из обсуждаемых им стадий к следующей, более высокой ступени. Существует, кроме того, возможность, предложенная недавней работой Мелера и Бевера», что заслуженно известные результаты по сохранению, в частности, могут не демонстрировать последовательные стадии интеллектуального развития в том смысле, который обсуждался Пиаже и его сотрудниками, а что-то совсем другое. Если предварительные результаты Мелера и Бевера верны, то из этого следовало бы, что «конечная стадия», на которой консервация правильно понимается, уже была реализована в очень ранний период развития. Позже у ребенка вырабатывается эвристическая техника, которая в значительной степени адекватна, но не работает в условиях эксперимента по сохранению. Еще позже он успешно корректирует эту технику и снова делает правильные суждения в эксперименте по сохранению. Если этот анализ верен, то мы наблюдаем не последовательность стадий интеллектуального развития в смысле Пиаже, а скорее медленный прогресс в приведении эвристических приемов в соответствие с всегда существовавшими общими понятиями. Это интересные альтернативы; в любом случае, результаты могут иметь важное значение для рассматриваемых нами тем.

Еще более ясными, на мой взгляд, являются достижения в области сравнительной этологии за последние тридцать лет и некоторые текущие работы в области экспериментальной и физиологической психологии. Можно привести много примеров: например, из последней категории работа Бауэра, предлагающая врожденную основу перцептивных постоянств; исследования в лаборатории приматов Висконсина сложных врожденных механизмов высвобождения у макак-резусов; работы Хьюбела, Барлоу и др. по высокоспецифическим механизмам анализа в нижних центрах коры млекопитающих; и ряд сопоставимых исследований низших организмов (например, прекрасная работа Леттвина и его сотрудников о лягушачьем зрении). В настоящее время такие исследования дают убедительные доказательства того, что восприятие линии, угла, движения и других сложных свойств физического мира основано на врожденной организации нервной системы.

По крайней мере, в некоторых случаях эти встроенные структуры будут дегенерировать, если не будет надлежащей стимуляции на раннем этапе жизни, но хотя такой опыт необходим для того, чтобы врожденные механизмы функционировали, нет никаких оснований полагать, что он более чем незначительное влияние на определение того, как они функционируют для организации опыта. Кроме того, нет никаких оснований предполагать, что то, что было обнаружено до сих пор, приближается к пределу сложности врожденных структур. Базовым методам изучения нейронных механизмов всего несколько лет, и невозможно предсказать, какой порядок специфичности и сложности будет продемонстрирован, когда они начнут широко применяться. В настоящее время кажется, что большинство сложных организмов имеют весьма специфические формы сенсорной и перцептивной организации, связанные с Umwelt и образ жизни организма. Нет особых причин сомневаться в том, что то, что верно для низших организмов, верно и для людей. В частности, в случае языка естественно ожидать тесной связи между врожденными свойствами разума и чертами языковой структуры; ибо язык, в конце концов, не существует отдельно от своего мысленного представления. Какие бы свойства он ни имел, это должны быть те свойства, которые ему приданы врожденными психическими процессами организма, изобретшего его и изобретающего его заново в каждом последующем поколении, вместе со всеми свойствами, связанными с условиями его употребления. Еще раз кажется, что по этой причине язык должен быть наиболее информативным зондом для исследования организации психических процессов.

Обращаясь к сравнительной этологии, интересно отметить, что одним из ее первых мотивов была надежда на то, что посредством «исследования априорных, врожденных рабочих гипотез, присутствующих в дочеловеческих организмах», можно будет пролить свет на априорные формы человеческого мышления. Эта формулировка намерения взята из ранней и малоизвестной статьи Конрада Лоренца». Лоренц продолжает выражать взгляды, очень похожие на те, которые высказывал Пирс поколением ранее. Он поддерживает:

Тот, кто знаком с врожденными способами реакции дочеловеческих организмов, может легко предположить, что априорное происходит из-за наследственных дифференциаций центральной нервной системы, которые стали характерными для вида, производя наследственную предрасположенность мыслить в определенных формах…. Несомненно, Юм был неправ, когда хотел вывести все априорное из того, что чувства доставляют опыту, точно так же, как ошибались Вундт или Гельмгольц, которые просто объясняли это как абстракцию от предшествующего опыта. Приспособление априорного к реальному миру происходит из «опыта» не более, чем приспособление плавника рыбы к свойствам воды. подобно тому как форма плавника дана априори, до всякого индивидуального общения мальков с водой, и как именно эта форма делает возможным это согласование, так и наши формы восприятия и категорий в их отношении к нашим переговорам с реальным внешним миром посредством опыта. В случае животных мы находим ограничения, специфические для возможных для них форм опыта. Мы считаем, что можем продемонстрировать наиболее тесную функциональную и, возможно, генетическую связь между этими априорными объектами животных и априорными объектами нашего человека. Вопреки Юму, мы верим, как и Кант, что возможна «чистая» наука о врожденных формах человеческого мышления, независимая от всякого опыта.

Пирс, насколько мне известно, оригинален и уникален в своем подходе к проблеме изучения правил, ограничивающих класс возможных теорий. Конечно, его концепция абдукции, как и биологическая априори Лоренца, имеет ярко выраженный кантианский привкус, и все они происходят из рационалистической психологии, занимавшейся формами, пределами и принципами, обеспечивающими «сухожилия и связи» человеческого тела. мысли, которые лежат в основе «того бесконечного количества знания, которое мы не всегда осознаем», о котором говорил Лейбниц. Поэтому вполне естественно, что мы должны связать эти разработки с возрождением философской грамматики, выросшей на той же почве, что и попытка, вполне плодотворная и законная, исследовать одну из основных граней человеческого интеллекта.

В недавних дискуссиях модели и наблюдения, полученные из этологии, часто упоминались как обеспечивающие биологическую поддержку или, по крайней мере, аналог новых подходов к изучению человеческого интеллекта. Я привожу эти комментарии Лоренца главным образом для того, чтобы показать, что эта ссылка не искажает мировоззрения по крайней мере некоторых основоположников этой области сравнительной психологии.

Одно слово предостережения необходимо в отношении Лоренца, теперь, когда он был открыт Робертом Ардри и Джозефом Олсоп и популяризирован как пророк гибели. Мне кажется, что некоторые из его толкователей довели взгляды Лоренца на человеческую агрессию почти до абсурда. Несомненно, что в психической конституции человека есть врожденные тенденции, которые ведут к агрессивности в определенных социальных и культурных условиях. Но нет особых оснований предполагать, что эти тенденции настолько господствуют, что оставляют нас навсегда шатающимися на грани гоббсовской войны всех против всех — что, кстати, Лоренц, по крайней мере, полностью осознает, если я правильно понял его слова. Скептицизм, безусловно, уместен, когда доктрина «врожденной агрессивности» человека выходит на поверхность в обществе, прославляющем соперничество, в цивилизации, отличающейся жестокостью нападения, предпринятого ею против менее удачливых народов. Справедливо спросить, в какой степени энтузиазм по поводу этого любопытного взгляда на человеческую природу объясняется фактами и логикой, а в какой степени он просто отражает ограниченность, до которой общий культурный уровень продвинулся со времен, когда Клайв и португальские исследователи научили низшие расы, стоявшие у них на пути, истинной дикости.

В любом случае, я бы не хотел, чтобы то, что я говорю, смешивали с другими, совершенно другими попытками возродить теорию человеческого инстинкта. Что мне кажется важным в этологии, так это ее попытка исследовать врожденные свойства, определяющие, как приобретается знание, и характер этого знания. Возвращаясь к этой теме, мы должны рассмотреть еще один вопрос: как человеческий разум пришел к тому, чтобы приобрести врожденную структуру, которую мы склонны ему приписывать? Неудивительно, что Лоренц считает, что это просто вопрос естественного отбора. Пирс предлагает несколько иное предположение, утверждая, что «природа оплодотворяет разум человека идеями, которые, когда эти идеи вырастут, будут напоминать своего отца, Природу». Человек «наделен определенными естественными верованиями, которые являются истинными», потому что «определенные единообразия… господствуют во вселенной, и рассуждающий разум сам [сам] является продуктом этой вселенной. Таким образом, те же самые законы по логической необходимости включены в его собственное существо». Здесь кажется очевидным, что аргумент Пирса совершенно бесполезен и что он мало что дает в сравнении с предустановленной гармонией, которую он, по-видимому, должен был заменить. Тот факт, что разум является продуктом естественных законов, не означает, что он способен понять эти законы или прийти к ним путем «похищения». Не составит труда спроектировать устройство (скажем, программирование компьютера), которое является продуктом законов природы, но при наличии данных может привести к любой произвольной абсурдной теории, чтобы «объяснить» эти данные.

На самом деле процессы, посредством которых человеческий разум достиг своей нынешней стадии сложности и особой формы врожденной организации, представляют собой полную загадку, как и аналогичные вопросы о физической или психической организации любого другого сложного организма. Совершенно безопасно приписывать это развитие «естественному отбору», пока мы понимаем, что это утверждение не имеет под собой оснований, что оно представляет собой не что иное, как веру в существование какого-то натуралистического объяснения этих явлений. Проблема объяснения эволюционного развития в некотором роде похожа на проблему объяснения успешного похищения. Законы, определяющие возможность успешной мутации и природу сложных организмов, так же неизвестны, как и законы, определяющие выбор гипотез». Без знания законов, определяющих организацию и структуру сложных биологических систем, столь же бессмысленно спрашивать, какова «вероятность» достижения человеческим разумом нынешнего состояния, как и исследовать «вероятность» что будет разработана конкретная физическая теория. И, как мы уже отмечали, бесполезно рассуждать о законах научения, пока у нас нет какого-то указания на то, какого рода знание достижимо — в случае языка, какое-то указание на ограничения на набор потенциальных грамматик.

Изучая эволюцию разума, мы не можем предположить, насколько физически возможны альтернативы, скажем, трансформационной порождающей грамматике для организма, удовлетворяющего некоторым другим физическим условиям, характерным для человека. По-видимому, их нет — или очень мало, и в этом случае разговоры об эволюции языковых способностей неуместны. Однако бесполезность подобных рассуждений так или иначе не имеет отношения к тем аспектам проблемы разума, которые можно разумно исследовать. Мне кажется, что на данный момент эти аспекты являются проблемами, проиллюстрированными в случае языка изучением природы, использования и приобретения лингвистической компетентности.

И последний вопрос, заслуживающий отдельного комментария. Я довольно свободно использовал менталистическую терминологию, но совершенно не предвзято относился к вопросу о том, что может быть физической реализацией абстрактных механизмов, постулируемых для объяснения феноменов поведения или приобретения знаний. Мы не вынуждены, как Декарт, постулировать вторую субстанцию, когда имеем дело с явлениями, невыразимыми в терминах движущейся материи в его смысле. В связи с этим нет особого смысла заниматься вопросом психофизического параллелизма. Интересен вопрос, можно ли уместить функционирование и эволюцию человеческого разума в рамки физического объяснения, как оно понимается в настоящее время, или существуют новые принципы, ныне неизвестные, к которым необходимо обратиться, возможно, принципы, которые проявляются только на более высоких уровнях. уровни организации, чем те, которые теперь могут быть подвергнуты физическому исследованию. Однако мы можем быть вполне уверены, что рассматриваемые явления будут иметь физическое объяснение, если они вообще могут быть объяснены, по неинтересной терминологической причине, а именно потому, что понятие «физическое объяснение», несомненно, будет распространено на включать в себя все, что открыто в этой области, точно так же, как она была расширена, чтобы учесть гравитационные и электромагнитные силы, безмассовые частицы и множество других сущностей и процессов, которые оскорбили бы здравый смысл предыдущих поколений. Но кажется очевидным, что этот вопрос не должен задерживать изучение тем, которые теперь открыты для исследования, и кажется бесполезным размышлять о вещах, столь далеких от современного понимания.

Я пытался предположить, что изучение языка вполне может, как это традиционно предполагалось, обеспечить чрезвычайно благоприятную перспективу для изучения психических процессов человека. Творческий аспект использования языка, если его исследовать с осторожностью и уважением к фактам, показывает, что современные представления о привычке и обобщении как детерминантах поведения или знания совершенно неадекватны. Абстрактность языковой структуры подкрепляет этот вывод и предполагает, что как в восприятии, так и в обучении разум играет активную роль в определении характера приобретаемого знания. Эмпирическое изучение лингвистических универсалий привело к формулированию весьма ограничительных и, как мне кажется, вполне правдоподобных гипотез относительно возможного разнообразия человеческих языков, гипотез, которые способствуют попытке разработать теорию приобретения знания, которая отводит должное место внутренним умственная деятельность. Мне кажется, что изучение языка должно занимать центральное место в общей психологии.

Конечно, классические вопросы языка и разума не получают окончательного решения или даже намека на окончательное решение благодаря работе, которая активно ведется сегодня. Тем не менее эти проблемы можно сформулировать по-новому и увидеть в новом свете. Мне кажется, что впервые за много лет появилась реальная возможность для существенного прогресса в изучении вклада разума в восприятие и врожденной основы приобретения знаний. Тем не менее, во многих отношениях мы еще не сделали первый шаг к реальному ответу на классические проблемы. Например, центральные проблемы, связанные с творческим аспектом использования языка, остаются столь же недоступными, как и всегда. А изучение универсальной семантики, несомненно, имеющее решающее значение для полного исследования языковой структуры, едва продвинулось вперед со времен средневековья. Можно было бы упомянуть многие другие важные области, в которых прогресс был медленным или отсутствовал. Реальный прогресс достигнут в изучении механизмов языка, формальных принципов, делающих возможной творческую сторону языкового употребления, определяющих фонетическую форму и смысловое содержание высказываний. Наше понимание этих механизмов, хотя и фрагментарное, мне кажется, имеет реальное значение для изучения человеческой психологии.

No related posts.