Читать книгу «Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми» онлайн полностью📖 — Жан-Жака Руссо — MyBook.
Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!
Я имею честь приписать Вашему Сиятельству перевод Рассуждение о Неравенстве Между Людьми. Признаюсь и что такое приношение мало в рассуждении Вас; но ведаю я то, что свойство великих душ, есть рассматривать чистосердечие, а не важность приношения, и что всякая жертва для них приятна: а как я не имею средства лучшего принести мою благодарность за благоволение Вашего Сиятельства о первом моем переводе, то чтобы чувствования оной не остались без засвидетельствования, предпринял я в знак того признания, которым я вам обязан посвятить книгу сию Вашему Сиятельству.
Сочинителя сего рассуждения славится тем, что родился он в такой стране, в которой может свободно объявлять мнения свои: когда бы он мог предусмотреть сие цветущее состояние России, в котором мы ныне под благословенною держаною Премудрой нашей Монархини находимся, то без сомнения оставил бы он свои похвалы.
Бывали такие времена в России, в которые гордость была предметом людей занимающих высокие степени, в которые управляющие, стараясь удержать в наивысшем порабощении прочих, не допускали не только говорить, о каких-либо обстоятельствах, но и запрещалось упоминать об истинных мнениях. Сии времена с мрачностью тех грубых веков протекли, а цветущее состояние, ныне вознесенное на толь высокую степень России, доказывает, что не принуждение, но добродетель умножает усердие к монархам истинную преданность к общей пользе, и венчает всякое благосостояние народное.
Благополучны мы по истине, что рождены в такой век, в которой просвещение блистает в совершенной своей славе, в которой добродетель беспримесная процветает, распространяется и торжествует, в которой благоволением нашей МОНАРХИНИ, век свой бессмертною славою увенчающийся, каждый сын благополучной нашей страны пользуется, и щедротами ее наслаждается.
Сие изливающееся блаженство на часть толь знатную человеческого рода, служит к славе Вашего Сиятельства.
Вы, исполняя знаменитые труды свои в доверенных Вам делах, споспешествуете намерениям премудрой нашей Государыни. Слава, с какою Вы все то исполняете и добродетельные Вашей души свойства, обязывают всех чувствовать, колико мы Вами одолжены: ибо должность есть каждого сына отечества иметь признание к пекущимся толь знаменито о пользе общества.
За благо примите, Милостивой Государь, сие мое приношение, как знак того признания, которое меня принуждает прославлять Ваши добродетели, и наполняет сердце мое тою искренностью и глубочайшим почтением, с каким я имею честь быть,
Сиятельнейший граф, Милостивый государь
Вашего сиятельства покорный слуга Павел Потемкин.
Вы, исполняя знаменитые труды свои в доверенных Вам делах, споспешествуете намерениям премудрой нашей Государыни. Слава, с какою Вы все то исполняете и добродетельные Вашей души свойства, обязывают всех чувствовать, колико мы Вами одолжены: ибо должность есть каждого сына отечества иметь признание к пекущимся толь знаменито о пользе общества.Самое полезное и меньше всех известное из человеческих знаний, кажется мне, есть о человеке[1] и я осмелюсь сказать, что единая надпись храма Делфийского содержала в себе наставление гораздо нужнейшее и гораздо труднейшее всех великих нравоучительных книг. И так, я почитаю содержание сего рассуждения, за один из самых нужных вопросов, какие философия может предлагать, и по несчастью для нас, за один из самых труднейших, которые Философ решишь может: ибо, как можно познать источник неравенства между людей, если не начнешь познанием их самих? И как человек дойдет совершенно до того, чтоб мог видеть себя таким, как природа его устроила, сквозь все перемены, которые многое продолжение времен и вещей долженствовали произвести в его начальном состоянии, и различить то, что имеет от собственного своего основания, с тем, что обстоятельства и приращения его приобщили от себя к первобытному его состоянию, или в нем переменили? Подобно статуе Глаукуса, которую время, море и бури столько обезобразили, что уже она больше представляла лютого зверя, нежели Бога.
Душа человеческая, изменившаяся посреди общества чрез тысячу разных причин, непрестанно возрождающихся, чрез приобретение знаний и заблуждений, чрез перемены произошедшие в сложении тел, и чрез непрестанное сражение страстей, преобразила, так сказать, вид свой, даже до того, что почти стала непознаваема; и вместо существа Действующего всегда по известным и непременным основаниям, вместо сея небесные и величественные простоты, которую Творец в нее впечатлил, находится в ней только безобразное противоположение страсти, которая о себе мнит, будто она рассуждает, и разума, который безумствует.
Всего мучительнее есть то, что как все приращения рода человеческого, отдаляют его непрестанно от его первобытного состояния: по чем более мы накопляем новых знаний, тем паче отъемлем средства к приобретению одного самонужнейшего изо всех, и в некотором смысле, чрез излишнее учение о человеке, привели мы себя в не состояние познать его.
Легко видеть можно, что в сих то со временем происходящих переменах человеческого составления, надлежало искать первого начала разностей, которые различают людей, и которые по общему признанию суть естественно столько равны между собою, как были скоты всякого рода, прежде нежели разные физические причины ввели в некоторые из них те различности, кои мы и примечаем.
В самом деле, непонятно то, чтобы первые перемены, чрез какое средство они ни произошли, могли изменить вдруг и одинаковым образом всякого порознь во всем роде; но между тем, как одни приходили в совершенство или испортились, и получили разные качества добрые или худые, которые не заключились в их природе, другие остались долее в начальном своем состоянии: и таковой-то был между людьми первый источник неравенства, которое легче можно доказать таким образом вообще, нежели означить с точностью подлинные тому причины.
И так, да не воображают мои читатели того, чтоб я дерзнул себя льстить, якобы я то видел, что мне кажется столь трудно видеть. Я начал некоторые рассуждения, отважился представить некоторые притом догадки, не столь в уповании решить вопрос, как в намерении изъяснить оный, и довести его к настоящему его состоянию. Другие могут свободнее пройти далее по тому же пути, хотя не без труда всякому достичь до самого предела можно. Ибо, нелегко сие предприятие, чтоб разобрать, что есть первобытное, и что искусством введенное в нынешней природе человеческой, и узнать точно состояние, которое уже не существует, которое может быть никогда не существовало, и уповательно не будет и во веки существовать, однако ж, о котором нужно иметь истинное понятие, дабы мы могли чрез то прямо судить о состоянии, в коем находимся ныне.
Надлежало бы притом иметь гораздо более философии, нежели мнят, тому, кто предпримет точно определить те предосторожности, которые принять должно; дабы о сем учинить основательные примечания и достаточное решение следующей проблемы, кажется мне не недостойно Аристотелей и Плиния нашего века: Какие опыты нужны к достижению того, что познать, человека и его природе, и какие суть средства для исполнения сих опытов и недрах общества? Отнюдь не предпринимая решить сию проблему, кажется мне, однако, что я столько довольно о сем деле размышлял, дабы мог уже осмелишься наперед ответствовать за то, что управление сих опытов достойно самых величайших философов, а произведение их в действо не ниже достоинства Государей, какового стечения ожидать почти несходно с разумом, особенно при продолжении, или лучше сказать, при восследовании, просвещения и благоволения, потребного с обеих сторон к достижению желанного успеха.
Сии изыскания толь трудные в исполнении, и о которых доныне так мало помышляли, суть однако единые средства, оставшиеся нам для отвращения множества тех затруднений, кои скрывают от нас подлинное сведение об основаниях человеческого общества.
Сие то невежество природы человеческой производит столько неизвестности и темноты в рассуждении истинного определения права естественного: ибо понятие о праве, говорит Г. Бюрламаки, и еще более о праве естественном, явным образом суть понятия, относящиеся к человеческой природе: и так, из сей то самой природы человека, продолжает он, из его составления и состояния должно выводить начальные правила сей науки.
Не без удивления, и не без соблазна, примечается несогласие, находящееся в рассуждении сего важного предмета, в разных писателях о том рассуждающих. Между самыми важнейшими из них, едва можно найти двух, которые бы одинакового были мнения, не говоря о древних философах, которые, кажется, нарочно старались противоречить друг другу о началах самых основательных: Римские Юрисконсульты без всякого различия подчиняют человека, и всех прочих животных тому ж естественному закону, для того, что они рассуждают под сим именем закона, более о том, что природа налагает сама себе, нежели о том, что она предписывает, или лучше сказать, по причине особливого означения, по которому сии Юрисконсульты разумеют слово закон, которое кажется, что приняли они в сем случае только за выражение всеобщих отношений, установленных природою между всеми существами одушевленными для собственного их сохранения.
Нынешние писатели, не признавая под сим именем закона; как только единое правило, предписанное существу нравственному, то есть, разумному, свободному и рассуждающему в его отношениях к другим существам: следственно, ограничивают все в едином смыслом одаренном обуздании, то есть, в человеке, принадлежность закона естественного. Но описывая сей закон, каждый по своему мнению устраивает оный на основаниях толь метафизических, что между нами находится весьма мало и таких людей, которые бы в состоянии были разуметь сии основания, а не только, чтоб могли найти оные от себя самих, так что определения или описание ученых людей, будучи впрочем, в непрестанном между собою противоречии, соглашаются только в том, что невозможно разуметь закона естественного, и, следовательно, ему повиноваться, не будучи великим рассказчиком и глубоким метафизиком. А сие точно значит, что люди долженствовали для восстановления общества, употребить такие просвещения, которые с великим трудом открываются, да и то весьма малому числу людей, в недрах самого общества.
Столь мало ведая природу, и соглашаясь толь худо о смысле слова закон, весьма трудно будет условиться о надежном определении закона естественного. И так, все таковые определения, находящиеся в книгах, кроме того недостатка, что они не единообразны, имеют еще тот, что они произведены из многих знаний, которых человеки естественно не имеют, и выгод, которых понятия не могут они прежде постигнуть, как уже выступив из природного состояния. Начинают изысканием правил, о которых для общей пользы, нужно бы людям между собою условиться, и после дают имя закона естественного собранию сих правил, без всякого другого повода кроме того блага, которое находят, что могло б произойти из всеобщего исполнения оных правил. Вот поистине весьма хороший способ сочинять определения и изъяснять естество вещей по приличествам почти самовольным.
Но доколе мы не будем знать человека естественного, то тщетно останется желание наше, чтоб определить закон, им принятой, или который наилучше приличествует к его составлению.
Все то, что мы можем видеть весьма ясно в рассуждении сего закона, есть, что надлежит, дабы он был законом, не только, чтоб воля того, которого оный обязывает, покорялась ему с знанием, но еще, дабы он был естественным, то должно, чтоб он проповедовался непосредственно гласом природы.
И так, оставив все книги учебные, которые нас научают видеть человеков не иначе, как таковыми, какими они себя сделали, и рассуждая о первых и самых простых действиях человеческой души, кажется мне я примечал в оной два начальные правила, предыдущие разуму, из которых одно нас привлекает ревностно к нашему благосостоянию, и сохранению себя самих, а другое внушает нам отвращение естественное видеть порабощающим или страждущим всякое существо чувствительное а особливо нам подобных. Из стечения и соображения, которое наш разум в состоянии сделать из сих двух состояний, не имея никакой надобности допускать тут основания, производимого из склонности к обществу, кажется мне проистекают все правила естественного права, кои потом разум бывает принужден восстановлять на других основаниях, когда он по откровениям повременным дошел до того, что затушил природу.
Таким образом, нет нужды делать из человека философа, не сделав его наперед человеком. Должности его в рассуждении ближнего, не одними только поздними уроками премудрости, ему исполнять повелевается; как долго он не воспротивится внутреннему вдохновению сожаления, то не сотворит он никогда зла другому человеку, и никакому существу чувствительному, кроме случая законного, где сохранение его собственное востребует, и где он долженствует дать себе самому пред всем преимущество. Сим средством кончатся также древние споры об участвовании других животных в законе естественном, ибо то ясно з что они будучи лишены просвещения и вольности, не могут признавать сего закона: но как они некоторым образом касаются нашей природы по чувствительности, коею они одарены, то можно рассуждать, что они должны также участие иметь в праве естественном и что человек в рассуждении их подлежит некоему роду должностей. Кажется, в самом деле, что если я должен не творить никакого зла подобному мне, то сие делается не столько для того, что он есть существо разумное, как для того, что существо чувствительное.
Но как сие качество есть общее скоту и человеку: то должно первому из сих по крайней мере дать то право, чтоб не быть озлобляемым от другого.
Сие самое учение о человеке первобытном о его подлинных надобностях, и о начальных основаниях его должностей есть также единое только хорошее средство, которое употребить возможно для отвращения сей бездны трудностей, представляющихся о начале неравенства нравственного, о подлинных основаниях общества Политического, о взаимных его членов и о тысячи других тому подобных вопросов столько же нужных, сколь худо поныне изъясненных.
Жан-Жак Руссо — Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми читать онлайн
12 3 4 5 6 7 …40
РАССУЖДЕНИЕ О НАЧАЛЕ И ОСНОВАНИИ НЕРАВЕНСТВА МЕЖДУ ЛЮДЬМИ,
Сочиненное Ж. Ж. Руссо
Перевел Павел Потемкин
Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!
Я имею честь приписать Вашему Сиятельству перевод Рассуждение о Неравенстве Между Людьми.
Признаюсь и что такое приношение мало в рассуждении Вас; но ведаю я то, что свойство великих душ, есть рассматривать чистосердечие, а не важность приношения, и что всякая жертва для них приятна: а как я не имею средства лучшего принести мою благодарность за благоволение Вашего Сиятельства о первом моем переводе, то чтобы чувствования оной не остались без засвидетельствования, предпринял я в знак того признания, которым я вам обязан посвятить книгу сию Вашему Сиятельству.
Сочинителя сего рассуждения славится тем, что родился он в такой стране, в которой может свободно объявлять мнения свои: когда бы он мог предусмотреть сие цветущее состояние России, в котором мы ныне под благословенною держаною Премудрой нашей Монархини находимся, то без сомнения оставил бы он свои похвалы.
Бывали такие времена в России, в которые гордость была предметом людей занимающих высокие степени, в которые управляющие, стараясь удержать в наивысшем порабощении прочих, не допускали не только говорить, о каких-либо обстоятельствах, но и запрещалось упоминать об истинных мнениях.
Сии времена с мрачностью тех грубых веков протекли, а цветущее состояние, ныне вознесенное на толь высокую степень России, доказывает, что не принуждение, но добродетель умножает усердие к монархам истинную преданность к общей пользе, и венчает всякое благосостояние народное.
Благополучны мы по истине, что рождены в такой век, в которой просвещение блистает в совершенной своей славе, в которой добродетель беспримесная процветает, распространяется и торжествует, в которой благоволением нашей МОНАРХИНИ, век свой бессмертною славою увенчающийся, каждый сын благополучной нашей страны пользуется, и щедротами ее наслаждается.
Сие изливающееся блаженство на часть толь знатную человеческого рода, служит к славе Вашего Сиятельства. Вы, исполняя знаменитые труды свои в доверенных Вам делах, споспешествуете намерениям премудрой нашей Государыни. Слава, с какою Вы все то исполняете и добродетельные Вашей души свойства, обязывают всех чувствовать, колико мы Вами одолжены: ибо должность есть каждого сына отечества иметь признание к пекущимся толь знаменито о пользе общества.
За благо примите, Милостивой Государь, сие мое приношение, как знак того признания, которое меня принуждает прославлять Ваши добродетели, и наполняет сердце мое тою искренностью и глубочайшим почтением, с каким я имею честь быть,
Сиятельнейший граф, Милостивый государь
Вашего сиятельства покорный слуга Павел Потемкин.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Самое полезное и меньше всех известное из человеческих знаний, кажется мне, есть о человеке[1] и я осмелюсь сказать, что единая надпись храма Делфийского содержала в себе наставление гораздо нужнейшее и гораздо труднейшее всех великих нравоучительных книг. И так, я почитаю содержание сего рассуждения, за один из самых нужных вопросов, какие философия может предлагать, и по несчастью для нас, за один из самых труднейших, которые Философ решишь может: ибо, как можно познать источник неравенства между людей, если не начнешь познанием их самих? И как человек дойдет совершенно до того, чтоб мог видеть себя таким, как природа его устроила, сквозь все перемены, которые многое продолжение времен и вещей долженствовали произвести в его начальном состоянии, и различить то, что имеет от собственного своего основания, с тем, что обстоятельства и приращения его приобщили от себя к первобытному его состоянию, или в нем переменили? Подобно статуе Глаукуса, которую время, море и бури столько обезобразили, что уже она больше представляла лютого зверя, нежели Бога.
Душа человеческая, изменившаяся посреди общества чрез тысячу разных причин, непрестанно возрождающихся, чрез приобретение знаний и заблуждений, чрез перемены произошедшие в сложении тел, и чрез непрестанное сражение страстей, преобразила, так сказать, вид свой, даже до того, что почти стала непознаваема; и вместо существа Действующего всегда по известным и непременным основаниям, вместо сея небесные и величественные простоты, которую Творец в нее впечатлил, находится в ней только безобразное противоположение страсти, которая о себе мнит, будто она рассуждает, и разума, который безумствует.
Всего мучительнее есть то, что как все приращения рода человеческого, отдаляют его непрестанно от его первобытного состояния: по чем более мы накопляем новых знаний, тем паче отъемлем средства к приобретению одного самонужнейшего изо всех, и в некотором смысле, чрез излишнее учение о человеке, привели мы себя в не состояние познать его.
Легко видеть можно, что в сих то со временем происходящих переменах человеческого составления, надлежало искать первого начала разностей, которые различают людей, и которые по общему признанию суть естественно столько равны между собою, как были скоты всякого рода, прежде нежели разные физические причины ввели в некоторые из них те различности, кои мы и примечаем.
В самом деле, непонятно то, чтобы первые перемены, чрез какое средство они ни произошли, могли изменить вдруг и одинаковым образом всякого порознь во всем роде; но между тем, как одни приходили в совершенство или испортились, и получили разные качества добрые или худые, которые не заключились в их природе, другие остались долее в начальном своем состоянии: и таковой-то был между людьми первый источник неравенства, которое легче можно доказать таким образом вообще, нежели означить с точностью подлинные тому причины.
И так, да не воображают мои читатели того, чтоб я дерзнул себя льстить, якобы я то видел, что мне кажется столь трудно видеть. Я начал некоторые рассуждения, отважился представить некоторые притом догадки, не столь в уповании решить вопрос, как в намерении изъяснить оный, и довести его к настоящему его состоянию. Другие могут свободнее пройти далее по тому же пути, хотя не без труда всякому достичь до самого предела можно. Ибо, нелегко сие предприятие, чтоб разобрать, что есть первобытное, и что искусством введенное в нынешней природе человеческой, и узнать точно состояние, которое уже не существует, которое может быть никогда не существовало, и уповательно не будет и во веки существовать, однако ж, о котором нужно иметь истинное понятие, дабы мы могли чрез то прямо судить о состоянии, в коем находимся ныне.
Надлежало бы притом иметь гораздо более философии, нежели мнят, тому, кто предпримет точно определить те предосторожности, которые принять должно; дабы о сем учинить основательные примечания и достаточное решение следующей проблемы, кажется мне не недостойно Аристотелей и Плиния нашего века: Какие опыты нужны к достижению того, что познать, человека и его природе, и какие суть средства для исполнения сих опытов и недрах общества? Отнюдь не предпринимая решить сию проблему, кажется мне, однако, что я столько довольно о сем деле размышлял, дабы мог уже осмелишься наперед ответствовать за то, что управление сих опытов достойно самых величайших философов, а произведение их в действо не ниже достоинства Государей, какового стечения ожидать почти несходно с разумом, особенно при продолжении, или лучше сказать, при восследовании, просвещения и благоволения, потребного с обеих сторон к достижению желанного успеха.
Читать дальше
12 3 4 5 6 7 …40
Жан-Жак Руссо об образовании Эмиля
Жан-Жак Руссо (1712–1788 гг.
), один из самых важных социальных и политических философов современности, написал книгу об образовании, в которой описал, как он будет воспитывать воображаемого мальчика, Эмиль. Образование, которое Руссо рекомендовал будущей жене Эмиля, Софи, представлено в главе 5. Руссо был одним из первых современных мыслителей, предложивших более естественную или аутентичную альтернативу дидактическому образованию:
Растения создаются выращиванием, человек — образованием. Если бы человек родился высоким и сильным, его размер и сила не имели бы для него никакого значения, пока он не научился бы ими пользоваться; они даже причинили бы ему вред, не давая другим прийти ему на помощь; Предоставленный самому себе, он умрет от нужды, прежде чем узнает свои нужды. Мы оплакиваем беспомощность младенчества; мы не понимаем, что человечество погибло бы, если бы человек не начал с детства. Мы рождаемся слабыми, нам нужна сила; беспомощны, нам нужна помощь; глупо нам нужна причина. Все, чего нам не хватает при рождении; все, что нам нужно, когда мы достигнем человеческого состояния, — это дар образования.
Это образование приходит к нам от природы, от людей или от вещей. Внутренний рост наших органов и способностей — это воспитание природы, использование, которое мы учимся извлекать из этого роста, — это воспитание людей, то, что мы приобретаем благодаря нашему опыту в нашем окружении, — это образование вещей. Таким образом, каждого из нас обучают три учителя… Из этих трех факторов образования природа полностью находится вне нашего контроля, вещи лишь частично находятся в нашей власти; образование мужчин — единственное, что мы контролируем; и даже здесь наша сила во многом иллюзорна, ибо кто может надеяться направить каждое слово и поступок всех, с кем приходится иметь дело ребенку…
Если от детей не требуется ничего делать в порядке послушания, из этого следует, что они будут учиться только тому, что, по их мнению, представляет реальную и настоящую ценность либо для использования, либо для удовольствия; какой еще мотив может быть у них для обучения? Искусство говорить с нашими отсутствующими друзьями [научившись писать], слышать их слова [научившись читать]; искусство сообщать им из первых рук о наших чувствах, наших желаниях и стремлениях — это искусство, полезность которого может быть очевидна в любом возрасте.
Как это искусство, столь полезное и приятное само по себе, стало ужасом для детей? Потому что ребенок вынужден приобретать его против своей воли и использовать для целей, выходящих за рамки его понимания. У ребенка нет большого желания совершенствоваться в использовании орудия пытки, но сделайте его средством для своего удовольствия, и вскоре вы не сможете удержать его от этого. Люди поднимают большой шум, пытаясь найти лучший способ научить детей читать. Они изобретают «бюро» и карты, они превращают детскую в типографию. Локк [философ, цитируемый в главе 6] хотел научить их читать с помощью игры в кости. Какая прекрасная идея! И жаль! Есть лучший способ, чем любой из них, и тот, который обычно упускают из виду, — он состоит в желании учиться. Пробудите это желание в своем ученом и покончите с вашими «бюро» и вашими костями — подойдет любой метод…
Что касается моего ученика [Эмиля], позвольте мне запретить ему изучать что-либо из [этих вещей], пока вы не убедите меня, что ему полезно изучать вещи, три четверти которых ему непонятны… Когда я избавлюсь от детских уроков, я избавляюсь от главной причины их печалей, а именно от их книг.
Работа или игра для [Эмиля] — одно целое, его игры — это его работа; он не знает разницы. Он привносит во все живость интереса, прелесть свободы и показывает склонность собственного ума и широту своих знаний. Есть ли что-нибудь более достойное внимания, что-нибудь более трогательное и восхитительное, чем хорошенькое дитя с веселым, веселым взглядом, легким, довольным видом, открытым улыбающимся лицом, играющее в самое важное или работающее над малейшим развлечением? …
Научите своего ученого наблюдать за явлениями природы; вы скоро возбудите его любопытство, но если вы хотите, чтобы оно росло, не спешите удовлетворять это любопытство. Ставьте перед ним проблемы и дайте ему решить их самому.
Превратим наши ощущения в идеи, но не будем сразу перескакивать с предметов чувств на предметы мысли… Пусть чувства будут единственным руководством для первых действий разума. Нет книги, кроме мира, нет учения, кроме факта. Читающий ребенок перестает думать, он только читает. Он приобретает слова, а не знания.
Руссо, Жан-Жак. 1762 (1914). Эмиль, или Образование . Лондон: JM Dent & Sons Ltd., стр. 6, 81, 80–81, 126, 131. || Амазонка || WorldCat
Жан-Жак Руссо, Эмиль (1762 г.) · СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО: ИССЛЕДУЯ ФРАНЦУЗСКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ
Софи должна быть такой же истинной женщиной, как Эмиль — мужчиной, то есть она должна обладать всеми ее характеристиками виды и ее пол, необходимые для того, чтобы позволить ей играть свою роль в физическом и моральном порядке.
За исключением пола, женщина похожа на мужчину: у нее те же органы, те же потребности, те же способности. Машина устроена так же, части те же, они работают так же, лицо похоже. Как бы на них ни смотрели, разница только в степени.
Тем не менее, когда речь идет о сексе, женщина и мужчина дополняют друг друга и отличаются друг от друга. Трудность их сравнения заключается в нашей неспособности в любом случае решить, что обусловлено половым различием, а что нет. С точки зрения сравнительной анатомии и даже при беглом рассмотрении можно увидеть общие различия между ними, которые, по-видимому, не связаны с полом. Однако они связаны, но связями, ускользающими от наших наблюдений. Насколько далеко могут простираться такие различия, мы не можем сказать; все, что мы знаем наверняка, это то, что все, что у них есть общего, исходит от вида и что все их различия обусловлены половыми различиями. Если рассматривать их с этих двух точек зрения, мы находим так много сходств и различий, что, пожалуй, одно из чудес природы состоит в том, что два существа могут быть такими похожими и в то же время такими разными.
Эти сходства и различия должны иметь влияние на нравы; эффект этот очевиден и согласуется с опытом и показывает тщетность споров о превосходстве или равенстве полов, как если бы каждый пол, достигая целей природы своим особым путем, не был бы в этом отношении более совершенным, чем если бы он больше походил на другого. В своих общих качествах они равны; в их различиях они не могут быть сравнены. Совершенная женщина и совершенный мужчина не должны быть похожи друг на друга ни умом, ни лицом, а совершенство не допускает ни меньшего, ни большего.
В союзе полов каждый одинаково способствует достижению общей цели, хотя и по-разному. Из этого разнообразия вытекает первое различие, которое можно наблюдать между мужчиной и женщиной в их нравственных отношениях. Один должен быть сильным и активным, другой слабым и пассивным; необходимо иметь и силу, и волю, достаточно, чтобы другой мало сопротивлялся.
Из этого принципа следует, что женщина была специально создана для того, чтобы нравиться мужчине.
Если мужчина, в свою очередь, должен доставить ей удовольствие, то необходимость менее прямая. Его заслуга заключается в его силе; он нравится просто потому, что он силен. Уверяю вас, что это не закон любви; но это закон природы, который старше самой любви.
Если женщина создана нравиться и подчиняться мужчине, она должна доставлять ему удовольствие, а не раздражать его; ее особая сила заключается в ее очаровании; с их помощью она должна заставить его открыть свою силу и использовать ее. Вернейшее искусство пробудить эту силу — сделать ее необходимой сопротивлением. Таким образом, гордость усиливает желание, и каждый торжествует в победе другого. Отсюда происходит нападение и защита, смелость одного пола и робость другого и, наконец, скромность и стыд, которыми природа вооружила слабых для победы над сильными.
Кто может предположить, что природа безразлично предписала одному полу те же преимущества, что и другому, и что тот, кто первым почувствует желание, должен также первым его проявить.
Какое странное отсутствие суждения! Если последствия полового акта столь различны для обоих полов, естественно ли, что они должны вступать в него с одинаковой смелостью? Как можно не видеть, что, когда доля каждого так неравна, если сдержанность не наложила бы на один пол ту умеренность, которую природа налагает на другой, результатом было бы уничтожение обоих, и человеческий род погиб бы через самое средства, предназначенные для его продолжения. Женщины так легко возбуждают чувства мужчин и пробуждают в глубине их сердец остатки почти угасшего желания, что если бы и был какой-нибудь несчастливый климат на земле, где философия ввела этот обычай, особенно в теплых странах, где женщин рождается больше, чем мужчин, мужчины, над которыми тиранят женщины, в конце концов станут их жертвами, и их затащат на смерть, так и не сумев защитить себя.
Если у самок животных нет такого же чувства стыда, что с этого делать? Так ли безграничны их желания, как у женщин, сдерживаемых стыдом? Желания животных являются результатом потребности; и когда потребность удовлетворена, желание прекращается; они больше не притворяются, что отталкивают самца, они делают это всерьез.
Высшее Существо соизволило оказать честь человеческому роду: дав человеку неограниченные желания, в то же время он установил закон, который их регулирует, чтобы он мог быть свободным и самоконтролируемым; и, предав его этим неумеренным страстям, он добавил разум, чтобы управлять ими. Наделяя женщину безграничными желаниями, он добавил скромности, чтобы сдерживать их; кроме того, он также дал награду за правильное использование их способностей, а именно вкус, который человек приобретает для правильного поведения, когда делает его законом своего поведения. На мой взгляд, это так же хорошо, как инстинкт зверей.
Разделяет ли женщина желания мужчины или нет, желает ли она удовлетворить их или нет, она всегда отталкивает его и защищается, хотя и не всегда с такой же силой и, следовательно, не всегда с одинаковым успехом. Чтобы нападающий одержал победу, осажденный должен разрешить или направить атаку. Как ловко она может заставить агрессора использовать свою силу. Самое свободное и восхитительное из всех действий не допускает никакого настоящего насилия; и природа, и разум противятся этому; природа в том смысле, что она дала более слабой стороне достаточно сил, чтобы сопротивляться, если она захочет; Причина в том, что настоящее насилие является не только самым жестоким из всех действий, но и наносит ущерб своим собственным целям, не только потому, что человек таким образом объявляет войну своей спутнице и дает ей право защищать свою личность и свою свободу даже за счет агрессора. жизни, но и потому, что только женщина является судьей ситуации, и у ребенка не было бы отца, если бы какой-либо мужчина мог узурпировать права отца.
Таким образом, различное строение полов приводит нас к третьему выводу, а именно, что сильнейший кажется господином, но на самом деле зависит от самого слабого; это основано не на глупом обычае галантности и не на великодушии защитника, а на неумолимом законе природы. Ибо природа, наделив женщину большей силой возбуждать желание мужчины, чем он в состоянии удовлетворить, тем самым ставит его в зависимость от доброй воли женщины и заставляет его, в свою очередь, угождать ей, чтобы она согласилась уступить его превосходящей силе. Слабость, поддающаяся силе, или добровольная самоотдача? Эта неуверенность составляет главное наслаждение победы мужчины, и женщина обычно достаточно хитра, чтобы оставить его в сомнении. В этом отношении женские умы в точности походят на их тела; они вовсе не стыдятся своей слабости, а упиваются ею. Их мягкие мышцы не оказывают никакого сопротивления; они делают вид, что не могут поднять самые легкие грузы; им было бы стыдно быть сильными. И почему? Это не только для того, чтобы казаться деликатными, они слишком умны для этого; они заранее снабжают себя оправданиями и правом быть слабыми в случае необходимости.
. . .
Между мужчиной и женщиной нет равенства в отношении важности секса. Мужчина является мужчиной только в определенные моменты; самка всю свою жизнь или, по крайней мере, всю свою юность непрестанно напоминает о своем поле и для выполнения его функций нуждается в соответствующей конституции. Ей нужно быть осторожной во время беременности; ей нужен отдых после родов; ей нужна тихая и оседлая жизнь, пока она кормит своих детей; ей нужно терпение и мягкость, чтобы их воспитать; рвение и любовь, которые ничто не может обескуражить. Она служит связующим звеном между детьми и их отцом. Она одна завоевывает любовь отца к детям и дает ему уверенность называть их своими. Сколько нежности и заботы требуется, чтобы сохранить всю семью в единстве! Наконец, все это должно быть делом не добродетели, а склонности, без которой человеческий род вскоре вымер бы.
Относительные обязанности обоих полов не являются и не могут быть одинаково жесткими. Когда женщина жалуется на несправедливое неравенство, возложенное на нее мужчиной, она неправа; это неравенство никоим образом не является человеческим установлением или, по крайней мере, не предрассудком, а делом разума.
Та, кому природа доверила заботу о детях, должна нести за них ответственность. Несомненно, всякое нарушение веры является неправильным, и каждый неверный муж, который лишает свою жену единственной награды за суровые обязанности ее пола, является несправедливым и варварским человеком. Но неверная жена хуже. Она разрушает семью и разрывает все узы природы; давая мужу чужих детей, она предает и его, и их, а к неверности прибавляет вероломство. . . .
Таким образом, недостаточно, чтобы жена была верна, но чтобы ее судил муж, ближние и весь мир. Она должна быть скромной, преданной, сдержанной и должна являть миру, как и собственной совести, свидетельство своей добродетели. Наконец, чтобы отец любил своих детей, он должен уважать их мать. По этим причинам видимость правильного поведения должна быть среди женских обязанностей; оно вознаграждает их честью и репутацией, которые не менее необходимы, чем само целомудрие. Из этих принципов вытекает, наряду с нравственным различием полов, новый мотив долга и приличия, предписывающий женщинам в особенности самое тщательное внимание к своему поведению, манерам и поведению.
Выдвигать туманные рассуждения о равенстве полов и сходстве их обязанностей — значит теряться в пустой декламации и не отвечать на мой аргумент.
Разве не нелогично ссылаться на исключения в ответ на столь твердо установленные общие законы? Женщины, говорите вы, не всегда рожают детей. Согласен, но это остается их особой миссией. Что! Только потому, что в мире есть сотни больших городов, где женщины живут распутно и имеют мало детей, вы станете утверждать, что их дело — иметь мало детей? И что стало бы с вашими городами, если бы глухая деревня, где женщины живут проще и целомудреннее, не компенсировала бесплодие дам. Есть много провинциальных областей, где женщины с четырьмя или пятью детьми считаются бесплодными. В заключение, если у женщины здесь или там мало детей, какая разница? Разве женщине не положено быть матерью? Разве не согласуется с общими законами то, что и природа, и мораль способствуют такому положению вещей? . . .
Я прекрасно знаю, что Платон в своей «Государстве» поручает женщинам те же упражнения, что и мужчинам.
Исключив отдельные семьи из своего правительства и не зная, что делать с женщинами, он вынужден сделать из них мужчин. Этот великий гений все продумал: он даже ответил на возражение, которого, может быть, никто и никогда не сделал бы, но настоящее возражение он разрешил плохо. Я не говорю о том мнимом сообществе жен, о котором часто повторяемый упрек доказывает, что те, кто его выдвигает, никогда его не читали. Я говорю о той гражданской распущенности, которая смешивает оба пола в одних и тех же задачах, в одной и той же работе и не может не порождать самых невыносимых злоупотреблений. Я говорю о том ниспровержении сладчайших чувств природы, принесенных в жертву искусственному чувству, которое может существовать только благодаря им, как будто оно не требует естественной опоры, чтобы образовать узы условности! как будто любовь к ближнему не есть принцип любви к государству! как бы не малым отечеством! семья, что сердце привязывается к большому отечеству, как будто не хороший сын, хороший муж, хороший отец делают хорошего гражданина!
Как только будет продемонстрировано, что мужчина и женщина не являются и не должны быть одинаковыми ни по характеру, ни по темпераменту, отсюда следует, что они не должны получать одинаковое образование.
Следуя указаниям природы, они должны действовать вместе, но они не должны делать одни и те же вещи; их обязанности имеют общую цель, но сами обязанности различны, а следовательно, и вкусы, которые ими управляют. Попробовав сформировать естественного мужчину, давайте также посмотрим, чтобы не оставить нашу работу незавершенной, как должна быть сформирована женщина, которая подходит этому мужчине.
Если хочешь всегда быть верным, следуй указаниям природы. Все, что характеризует половые различия, должно уважаться или устанавливаться природой. Вы всегда говорите, что у женщин есть недостатки, которых нет у мужчин. Ваша гордость обманывает вас; они были бы недостатками в вас, но в них есть достоинства, дела шли бы хуже, если бы их не было. Предотвратите вырождение этих так называемых недостатков, но остерегайтесь их разрушения.
Женщины, со своей стороны, всегда жалуются, что мы воспитываем их только для того, чтобы они были тщеславными и кокетливыми, что мы развлекаем их пустяками, чтобы нам было легче оставаться их хозяевами; они обвиняют нас в ошибках, которые мы им приписываем.
Какая глупость! И с каких пор воспитанием девочек занимаются мужчины? Кто мешает матерям воспитывать их как им вздумается? Нет школ для девочек — какая трагедия! Боже, не было бы их для мальчиков! Их бы воспитывать разумнее и прямолинейнее. Кто-то заставляет ваших дочерей тратить время на глупые пустяки? Их заставляют против воли тратить полжизни на свою внешность по вашему примеру? Вам запрещено давать им наставления или давать им наставления по вашему желанию? Разве наша вина, что они радуют нас своей красотой, если нас соблазняет их вид и грация, если искусство, которому они учатся у вас, привлекает и льстит нам, если нам нравится видеть их со вкусом одетыми, если мы позволяем им демонстрировать на досуге оружие, которым они подчиняют нас? Что ж, решите воспитать их, как мужчин; мужчины с радостью согласятся; чем больше женщины хотят походить на них, тем меньше женщин будут ими управлять, и тогда мужчины действительно будут хозяевами.
Все способности, общие для обоих полов, не разделены поровну; но взятые в целом, они компенсируют друг друга.
Женщина ценнее как женщина и меньше как мужчина; везде, где она ценит свои права, она имеет преимущество; где бы она ни захотела узурпировать наше, она остается ниже нас. На эту общую истину можно ответить лишь перечислением исключений в обычной манере галантных сторонников прекрасного пола.
Воспитывать в женщинах качества мужчин и пренебрегать теми, что принадлежат им самим, значит, очевидно, работать им во вред. Проницательные женщины видят это слишком ясно, чтобы обмануться. Пытаясь узурпировать наши преимущества, они не отказываются от своих собственных, но из-за этого получается, что, будучи не в состоянии должным образом распорядиться обоими по причине их несовместимости, они не достигают своих собственных возможностей, не достигая наших, и таким образом проигрывают. половину их стоимости. Поверь мне, рассудительная матушка, не делай из своей дочери хорошего человека, как бы для того, чтобы обмануть природу, а сделай из нее хорошую женщину и будь уверен, что она будет дороже для себя и для нас.
Следует ли из этого, что она должна воспитываться в полном невежестве и ограничиваться исключительно домашними обязанностями? Должен ли человек сделать слугой своего товарища? Неужели он лишит себя величайшего обаяния общества? Чем лучше превратить ее в рабыню, неужели он помешает ей что-либо чувствовать или знать? Должен ли он сделать из нее настоящий автомат? Конечно нет! Природа, наделившая женщин таким приятным и острым умом, не распорядилась так. Наоборот, она хотела бы, чтобы они думали, и судили, и любили, и знали, и культивировали свой ум, как и свои лица: это оружие, которое она дает им, чтобы восполнить недостаток силы и направить нашу собственную. Они должны научиться многому, но только тому, что им подобает знать.
Принимаю ли я во внимание особое предназначение женского пола, или наблюдаю за наклонностями женщины, или принимаю во внимание ее обязанности, все в равной степени убеждает меня в том, какую форму должно принять ее образование. Женщина и мужчина созданы друг для друга, но их взаимная зависимость неодинакова: мужчины зависят от женщин из-за своих желаний; женщины зависят от мужчин как из-за их желаний, так и из-за их потребностей.
Нам, мужчинам, легче прожить без женщин, чем им без нас. Для того чтобы женщины имели то, что им нужно для выполнения своего предназначения в жизни, мы должны дать им это, мы должны захотеть дать им это, мы должны считать их достойными; они зависят от наших чувств, от цены, которую мы назначаем за их заслуги, и от нашего мнения об их обаянии и достоинствах. По самому закону природы женщины находятся во власти мужских суждений как в отношении самих себя, так и в отношении своих детей. Недостаточно, чтобы их считали достойными уважения; их тоже надо уважать. Недостаточно, чтобы они были красивыми; они должны понравиться. Недостаточно, чтобы они хорошо себя вели; они должны быть признаны таковыми. Их честь заключается не только в их поведении, но и в их репутации. Невозможно, чтобы женщина, позволяющая морально скомпрометировать себя, когда-либо считалась добродетельной. Человеку не о ком думать, кроме самого себя, и пока он поступает правильно, он может игнорировать общественное мнение; но когда женщина поступает правильно, ее задача выполнена только наполовину, и то, что люди думают о ней, имеет такое же значение, как и то, кем она является на самом деле.