Парадокс добродетели: почему людям присущи подлинная доброта и немыслимая жестокость
Профессор Гарвардского университета антрополог Ричард Рэнгем в книге «Парадокс добродетели» отвечает на вопрос, откуда у нас нравственные чувства, понятия о добре и зле, а главное, — обречены ли мы своим эволюционным парадоксом на вечную угрозу насилия. С разрешения издательства Corpus Forbes Life публикует фрагмент из книгиВ конце XIX века в традиционной инуитской общине на северо‐западном побережье Гренландии жила вдова по имени Куллабак. У нее был сын‐холостяк, рослый детина с заносчивыми манерами и неприятным чувством юмора. Он любил разыгрывать над людьми злые шутки: например, приглашал соседей помочь ему по хозяйству, а потом забрасывал их тухлыми яйцами. Наверное, довольно неприятно перемазаться в вонючей жиже, когда у тебя всего одна смена одежды, стирка занимает целый день, а живешь ты в крошечном помещении вместе с другими людьми.
Хуже того, ему нравилось уязвлять гордость других мужчин. По инуитским традициям муж может законно поделиться своей женой с другим мужчиной. И шутник этим пользовался. Он приглашал женщину к себе, ссылаясь на разрешение ее мужа. Она, ничего не подозревая, соглашалась. Позже обман раскрывался, и муж был в ярости.
Обидчик с высоты своего роста только посмеивался, но Куллабак сгорала от стыда. Чувствуя себя обязанной вступиться за честь семьи, она сделала из тюленьей кожи удавку и ночью, когда сын спал, задушила его. Она предпочла решить проблему своими силами.
Думаете, Куллабак осудили или наказали за предумышленное убийство? Вовсе нет. Ее жуткий поступок вызвал у всех только уважение. Она снова вышла замуж и прожила долгую жизнь, пользуясь всеобщим признанием: «невозможно было представить себе ни один праздник без ее низкого зычного голоса».
Многие люди западной культуры осудили бы Куллабак за то, что она поставила моральные принципы выше жизни собственного сына. Но сколько бы мы ни спорили о моральных дилеммах, одно мы знаем точно: каждый человек, от охотника‐собирателя до папы Римского, живет, опираясь на нравственные ориентиры.
Материал по темеЖизнь, выходящая за узкие рамки личных интересов, отличает нас от животных и с биологической точки зрения представляет собой загадку. Почему мы настолько неэгоистичны? Почему мы так охотно осуждаем поведение других людей? Традиционно существование моральных принципов было принято связывать исключительно с религией. Но сегодня нам нужно эволюционное объяснение. Как мы уже видели, начало его поискам положил еще Дарвин. И вот наконец, по прошествии полутора столетий, породивших множество новых идей, мы, кажется, достигли некоторого согласия по вопросу о том, как и почему возникла мораль.
Психология морали, по общему мнению, включает два компонента. С одной стороны, человек, говоря словами психолога Джонатана Хайдта, обладает сильной склонностью к «разумному эгоизму». Наши подсознательные реакции обычно направлены на достижение личной выгоды. И это логично, ведь эгоистичное поведение приводит к эволюционному успеху.
С другой стороны, мы обладаем исключительно сильным групповым сознанием. Нам важны такие понятия, как лояльность, правосудие, справедливость и героизм. Иногда мы даже испытываем то, что социолог Эмиль Дюркгейм назвал «коллективным бурлением» — священный коллективный трепет, заставляющий нас на время забыть о своей индивидуальности и почувствовать себя частью огромного целого. Мы любим все делать сообща и в целом по поведению больше похожи на пчел, чем на шимпанзе, в основе своей крайне эгоистичных. Как писал Хайдт, «человек на 90% шимпанзе и на 10% пчела».
Этот коллективистский аспект человеческой морали обычно приносит выгоду всей группе.Коллективизм человека представляет собой эволюционный парадокс. Ведь естественный отбор должен поддерживать только строго эгоистичные с генетической точки зрения виды поведения. Поэтому эволюцию эмоций, которые приносят выгоду всей группе в ущерб сиюминутных интересов отдельных индивидов, трудно чем‐то объяснить. На этот счет существует две основных гипотезы.
Согласно первой гипотезе, коллективистские аспекты морали эволюционировали потому, что были полезны для всей группы. Коллективная нравственность способствовала успеху в межгрупповых столкновениях. Этой точки зрения придерживаются многие ученые, в том числе Чарльз Дарвин, Джонатан Хайдт, Кристофер Бём, Сэмюел Боулс и приматолог Франс де Вааль. Коллективная мораль спасала жизнь тем, кто не мог сам добывать себе пропитание, как считает специалист по психологии развития Майкл Томаселло. Она способствовала развитию культуры, по мнению эволюционного психолога Джозефа Хенриха. Возможно также, что коллективная мораль появилась потому, что она способствовала всем видам кооперации независимо от контекста, как предполагают философ Эллиот Собер и биолог Дэвид Слоан Уилсон.
Материал по темеНо групповая выгода — не единственная причина, по которой могла возникнуть нравственность. Ведь нравственное поведение, способствующее благосостоянию всей группы, необязательно должно ущемлять личные интересы индивида: оно вполне может служить и эгоистичным целям тоже. У этой гипотезы есть несколько версий. Согласно умеренной версии, которой придерживается, например, философ Николя Бомар, нравственные поступки, направленные на групповую выгоду, позволяют участникам формировать полезные для них альянсы. Более мрачная версия предполагает, что мораль служит исключительно для самозащиты. Мы уже говорили о том, что смертная казнь, по‐видимому, возникла вместе с появлением языка в среднем плейстоцене.
С изобретением казней любой человек, посмевший выступить против господствующей идеологии, оказывался в смертельной опасности. Восприимчивость к социальному неодобрению стала важна как никогда раньше. Людям приходилось подчиняться моральным нормам, просто чтобы выжить. Групповая выгода при этом была всего лишь случайным следствием такого поведения.
Согласно идее, которую Кристофер Бём развивает в своей книге 2012 года «Происхождение морали», в основе эволюции нравственности лежала та же сила, которая привела к самоодомашниванию человека: страх агрессии со стороны мужчин. Эта гипотеза объясняет, почему моральные правила, призванные защищать благосостояние всей группы, достигли у человека такого беспрецедентного развития.
Библейская притча о добром самаритянине рассказывает о человеке, протянувшем руку помощи незнакомому иноверцу.
Эта история иллюстрирует положительный аспект нравственности — альтруизм. Теоретики эволюции от Чарльза Дарвина до наших дней традиционно рассматривали именно этот аспект, считая мораль исключительно проявлением альтруизма и справедливости. Однако нравственность — это не только добрые поступки, но еще и приспособленчество и жестокость.Нравственность зачастую подразумевает необходимость ограничивать себя. В каждом конкретном обществе человек считается «хорошим» только тогда, когда он воздерживается от поступков, которые моральный кодекс его общества расценивает как «дурные», — таких как, например, самоубийство, мастурбация или сжигание национального флага.
То, как поступок оценивается обществом, всегда зависит от обстоятельств. Куллабак убила своего сына, но в глазах инуитов ее поступок был хорошим, потому что сын был плохим. На оценку поступка обществом также влияет представление о «своих» и «чужих».
Убийство в этом отношении ничем не отличается от хитрости, вранья или воровства: любой подобный поступок считается добродетельным, если направлен на «чужих». Примеры этого известны в самых разных сообществах по всему миру. Антрополог Морис Дэви так писал об австралийских аборигенах в 1929 году:
У австралийцев есть два набора моральных норм, один для товарищей по группе или друзей, а другой для чужаков или врагов. «Мужчин одного племени всегда связывает сильное чувство братства, поэтому… в случае опасности человек всегда может рассчитывать на помощь любого члена своего племени«, но между врагами здесь царит непримиримая ненависть, и для борьбы с ними оправданы любые средства. Среди коренного населения Торресова пролива «считалось почетным убить чужеземца как в честном бою, так и обманом, и принесенные домой черепа убитых жителей других островов встречались почестями и славой».
Людям, участвовавшим в геноциде во время Второй мировой войны или в массовых убийствах в Камбодже и Руанде, не повезло оказаться в обществах, где моральные нормы были доведены до крайности. Но большинство из этих людей не были ни чудовищными садистами, ни идеологическими фанатиками. Это были ничем не примечательные обыватели, они любили своих близких и соотечественников и жили в соответствии с общепринятыми моральными правилами своей страны и своего времени.
Вывод, к которому они пришли, однозначен: большая часть насильственных преступлений оправдывалась моральными принципами. Поэтому определение морали, которое я буду использовать в этой книге, не ограничивается альтруизмом и кооперацией. Я определяю моральное поведение как поведение, в основе которого лежит представление о добре и зле.
Давайте подробно рассмотрим гипотезу о том, что нравственные чувства, играющие такую важную роль в нашей жизни, сформировались в ответ на появление смертной казни. Для этого я постараюсь ответить на три вопроса об эволюции морального поведения человека.
Первый вопрос — это проблема доброго самаритянина. Почему люди так добры друг к другу по сравнению с другими млекопитающими? Мы уже разобрались, почему мы обладаем низкой реактивной агрессией по сравнению с нашими предками. Однако снижение уровня агрессии не объясняет, почему мы так любим помогать другим.
Второй вопрос касается того, как мы принимаем моральные решения. Руководствуясь эмоциями, мы определяем, что, по нашему мнению, правильно, а что нет. Каким образом отбор мог привести к тому, что эмоции стали для нас нравственным ориентиром?
И наконец, третий вопрос касается того, почему мы так любим вмешиваться в чужие дела. Почему в процессе нашей эволюции мы начали следить не только за своим собственным поведением, но и за поведением окружающих?
Ответы на все эти три вопроса часто формулируют в рамках концепции групповой выгоды. Однако наши сегодняшние знания о смертной казни и о ее роли в устранении нарушителей общественных норм заставляют взглянуть на эти вопросы по‐новому.
Материал по темеПроблема доброго самаритянина касается альтруизма, кооперации и справедливости — тех видов поведения, которые в совокупности называют «просоциальными». Согласно классической теории поведения животных, эмоции, вызывающие просоциальное поведение, сформировались потому, что они помогали животным распространять свои гены. Происходить это может двумя способами: мы помогаем либо своим генетическим родственникам, частично несущим те же гены, что и мы, либо партнерам, которые потом, как мы надеемся, помогут нам. Эти две дополняющие друг друга стратегии называются, соответственно, родственным отбором и мутуализмом, и они очень удобно объясняют большинство случаев просоциального поведения человека. Многие животные, например павианы, волки и бутылконосые дельфины, дружелюбны к своим родственникам и практикуют взаимовыгодную кооперацию со знакомыми, но не родственными животными. Для людей тоже свойственны и родственный отбор, и мутуализм.
Однако у человека есть еще одно дополнительное свойство: мы часто бываем добры к людям, от которых не ожидаем ничего взамен. Наши моральные установки (такие как «нельзя красть» или «нельзя врать») распространяются не только на друзей и родственников. В теории они применимы ко всем, с кем мы взаимодействуем, — даже к незнакомому нам владельцу набитого деньгами кошелька, который мы нашли на улице. Именно универсальность этих норм и делает их такими необъяснимыми. Когда наша доброта направлена на незнакомцев и продиктована совестью, классическая биологическая теория не в силах объяснить причины такой просоциальности.
Чем крупнее масштаб самопожертвования, тем сложнее его объяснить. Моральные принципы могут заставить человека убить собственного ребенка, как это сделала Куллабак. Они могут заставить человека отдать свою жизнь за других, как это сделал в 1912 году «очень доблестный» капитан «Титус» Отс, который вышел из палатки в полярную метель и так и не вернулся. Считается, что своей смертью он надеялся спасти оставшихся трех участников экспедиции Роберта Фолкона Скотта к Южному полюсу, потому что у группы заканчивались припасы.
Материал по темеВозможно, вы сейчас думаете, что секрет такого поведения — в человеческом интеллекте. Ведь теоретически нравственность может быть просто набором общественно полезных правил, передающимся из поколения в поколение. В пользу такой трактовки говорит то, как мы воспитываем детей: важную часть развития любого ребенка составляет формирование ценностей. Так, поступок Куллабак был приемлемым для Гренландии, но привел бы в ужас любого жителя Нью‐йорка. Капитан Отс, в свою очередь, был воспитан в концепции, что высшая добродетель — это честь. Согласно этой идее, нравственность — результат культурно‐идеологического просвещения. Франс де Вааль называл это «теорией лакировки морали». Эта теория подразумевает, что человеческая мораль — не более чем искусственно созданный свод правил, надстройка над древним, унаследованным от животных и лишенным морали поведением, нечто вроде красивого лакового покрытия на деревянной шкатулке.
У «теории лакировки», однако, мало шансов на успех, потому что в основе морального поведения лежат (по крайней мере, отчасти) морально окрашенные эмоции, возникшие в процессе эволюции. Дети, которых никто никогда не воспитывал, имеют просоциальные наклонности, которые нельзя объяснить ни родственным отбором, ни мутуализмом. Специалист по возрастной психологии Феликс Уорнекен показал, что уже в возрасте 18 месяцев дети охотно помогают незнакомым взрослым, если их об этом попросить. Например, малыш может поднять упавший предмет или придержать дверь взрослому, убирающему игрушки. Что особенно важно, эксперименты показывают, что такое поведение нельзя объяснить ни простым желанием пообщаться, ни скукой, ни страхом перед взрослыми. Дети действительно любят помогать, даже в ущерб себе. Они делятся едой с экспериментатором, если у того пустая тарелка, и отдают свои игрушки товарищам.
И дело не только в просоциальности. Детям не нужно специально объяснять разницу между добром и злом. Психологи исследовали моральные установки малышей с помощью кукольного театра представлений. Восьмимесячным малышам показывали спектакль, в котором антисоциальная кукла обижала других, после чего ее наказывала «хорошая» кукла. Удивительно, но дети охотнее смотрели на хорошую куклу. Еще не научившись ходить и говорить, мы уже запрограммированы определять, когда кто‐то нарушает правила — то есть ведет себя антисоциально и, соответственно, считается «плохим».
Конечно, воспитание тоже вносит свой вклад. Но оно может работать в обе стороны, поощряя как просоциальное, так и антисоциальное поведение. Нам часто кажется, что верующие должны быть особенно просоциальны, но на самом деле религиозность далеко не всегда коррелирует с нравственностью и добротой. Исследование, в котором анализировали склонность делиться с другими у 1170 детей из семи стран на четырех континентах, показало, что дети, выросшие в более религиозных семьях, реже проявляют альтруизм, чем дети из неверующих семей. Этот эффект необязательно связан конкретно с религией. Психолог Пол Блум показал, что на хорошее и плохое поведение влияет множество социальных факторов, связанных в числе прочего с самоопределением и принадлежностью к группе.
Общество влияет на то, как и о ком мы заботимся, но сама склонность заботиться о других возникла в ходе эволюции. И в этом споре природа зачастую побеждает воспитание. Врожденные эмоции, такие как жалость при виде чужого страдания, порождают нравственные чувства, которые иногда оказываются настолько сильными, что дети верят им больше, чем указаниям авторитетных взрослых — родителей или учителей. Уже в возрасте трех лет дети могут отказаться выполнять поручение, если считают его вредным для других.
На первый взгляд кажется, что взрослые должны быть более рациональными и меньше полагаться на чувства и интуицию, чем маленькие дети, — ведь взрослые способны сознательно размышлять о нравственных проблемах. Безусловно, взрослые лучше умеют объяснять свои поступки, произнося фразы вроде «я считаю, что нужно так поступить, потому что…». Однако, сталкиваясь с моральным выбором, мы, как правило, сначала делаем, а только потом думаем. Как показал Джонатан Хайдт, моральные суждения обычно представляют собой «апостериорный процесс, в ходе которого мы пытаемся найти обоснование нашей первичной интуитивной реакции«. Хайдт сравнивает этот процесс с действиями пресссекретаря какой‐нибудь секретной службы, который «постоянно придумывает как можно более убедительные оправдания тем мерам, истинные причины и цели которых остаются неизвестными». Таким образом, наши биологические эмоции оказывают важнейшее воздействие на наш моральный выбор.
Человеческие добродетели (1)
Человеческие добродетели (1) نفر 0Совершенное воспитание Когда человек воспитывается в истине, когда в нём проявляются разносторонние достоинства, расцветает прогрессивный дух, и он по мере своих возможностей становится источником блага, тогда он и достигает верха человеческого совершенства.
Совершенное воспитание
Когда человек воспитывается в истине, когда в нём проявляются разносторонние достоинства, расцветает прогрессивный дух, и он по мере своих возможностей становится источником блага, тогда он и достигает верха человеческого совершенства.
Давая определение воспитанию, мудрые люди говорили:
الأَدَبُ کُلُّ رِيَاضَةٍ مَحمُودَةٍ يَتَخَرَّجُ بِهَا الإِنسَانُ فِي فَضِيلَةٍ مِن الفَضَائِلِ
«Воспитание — это благородное упражнение, через которое человек приобретает одно из достоинств» (1).
Если человек не достигнет совершенного воспитания, в нём не проявятся в полной мере человеческие добродетели. Из него получится неблагородный человек, далёкий от человечных качеств, способный только на порочные, грубые и кровожадные поступки.
عَدَمُ الأَدَبِ سَبَبُ کُلُّ شَرٍّ
«Невоспитанность — основа всякого зла» (2).
Имам Али (ДБМ) больше всего старался устранить любые препятствия на пути людей к совершенству и создать необходимые условия для его достижения. Он всем наказывал следовать этому жизненно важному принципу и украсить себя совершенным воспитанием:
ذَکِّ قَلبَکَ بِالأَدَبِ کَمَا تُذَکِّي النَّارُ بِالحَطَبِ
«Воспламени своё сердце воспитание так же, как воспламеняется огонь дровами» (3).
Автор : Мустафа Дилшад Тихрани
Примечания :
(1) — Хакими. Адабийат ва та‘аххуд дар ислам. С. 2-3.
(2) — Му‘тазили. Шарх «Нахдж ал-балага». Т. 2. С. 258.
(3) — Му‘тазили. Шарх «Нахдж аль-балага». Т. 20. С. 271; Махмуди. Нахдж ас-са‘ада фи мустадрак «Нахдж аль-балага». Т. 5. С. 9.
source : tebyan
0% (نفر 0)
نظر شما در مورد این مطلب ؟
نمی پسندم
می پسندم
اشتراک گذاری در شبکه های اجتماعی:
latest article
Божественная справедливость Интересные факты о намазе Имам Казым (мир ему) Искажение Корана Искажения событий Ашура Месяц Мухаррам – пора волеизъявления . .. Благословенный праздник Ид аль-Фитр Хадж – высокий обряд поклонения Божественная справедливость Дискуссия Юханы с представите…Человеческие добродетели, пороки и продукты —
Изображение FGC на Shutterstock Прамод МанкарПрамод Манкар
Продукт | Инжиниринг | Рынок
Опубликовано 7 февраля 2021 г.
+ Подписаться
Согласно философии Аристотеля, счастье — это высшее благо и цель, к которой в конечном счете направлена вся наша деятельность. Он определяет моральную добродетель как склонность вести себя правильным образом и как среднее между крайностями «недостаток» и «избыток».
Человеческие добродетели —
Справедливость (Правдивость, Уважение, Честность)
Стойкость (Мужество)
Мудрость (Сочувствие, Благоразумие)
Щедрость ( Щедрость, Прощение, Милосердие)
Умеренность (Умеренность, Самоконтроль, Самоанализ)
Как люди, мы стремились достичь этого средства (добродетели) в течение тысяч лет, но мы боролись. Мы хотим справедливости для себя, но когда дело доходит до справедливости, мы разные. Мы почитаем великих лидеров, таких как «Махатма Ганди», но когда дело доходит до такой жизни, как он, мы боремся.
Почему мы боремся? Для этого нам нужно разобраться в своих привычках, конкретно человеческих пороках.
Человеческие пороки —
Гнев
Хвастовство
Зависть
Чревоугодие
Жадность
Похоть
Лень
Нетерпение 9 0003
Эти пороки невообразимо влияют на то, как мы живем. Мы восхищаемся нашим любимым знаменитым актером и мечтаем о его/ее телосложении, но когда дело доходит до беговой дорожки, мы боремся. Теперь вы понимаете, почему мы боремся.
Некоторые, если не все предприятия, особенно новые стартапы, создают продукты, извлекая выгоду из этих человеческих пороков, поскольку это легко висящие плоды. Если вы злитесь, вы знаете, куда обратиться, чтобы выразить это. Если вы хотите похвастаться этой зарубежной поездкой, вы знаете, куда пойти, чтобы рассказать об этом миру. Чаще всего, сознательно или подсознательно, существует гонка по выявлению и использованию биологических и психологических слабостей людей.
Чему мы можем научиться из этого для создания Продуктов/Бизнеса следующего поколения?
Если мы хотим создавать бизнес поколений даже в этой сверхбыстро меняющейся среде (где бизнес-модели заменяются новыми каждые несколько лет), мы должны основывать видение продукта и миссию на человеческих добродетелях, а не на человеческих пороках. Мы должны создавать продукты, которые прививают новые привычки, вдохновленные человеческими добродетелями, а не основанные на человеческих пороках.
За последние несколько лет мы много читали о продуктах, вызывающих привыкание. Маркетологи используют модель крючка , разработанную предпринимателем, писателем и специалистом по поведенческой экономике Ниром Эялем, т.е. 67
для создания продуктов, вызывающих привыкание. По словам Нира Эяля, привычки трудно сформировать, и они следуют модели LIFO (Last In First Out). Эксперименты показывают, что лабораторные животные, привыкшие к новому поведению, со временем склонны возвращаться к своему первому усвоенному поведению. По этой причине The Swachh Bharat Mission (SBM), крупнейшая в мире программа по изменению поведения, изменила свою миссию с производственных результатов (то есть строительства туалетов) на поведенческие результаты.
Поэтому крайне важно иметь глубокое понимание привычек целевых клиентов, особенно пороков. Вы не можете создать новую привычку, если не можете заменить (или изменить) существующую конкурирующую привычку, и вы не можете заменить (или изменить) существующую привычку, если не поймете ее глубоко.
Немногие продукты очень умело используют понимание существующих привычек, особенно человеческих пороков, для создания новых привычек. Одним из таких примеров является фитнес-приложение FITTR. Они хорошо используют своих тренеров, чтобы «похвастаться» своим телосложением (например, шестью кубиками), чтобы мотивировать пользователей принять это трудное решение и заняться беговой дорожкой.
Имеются ли другие человеческие пороки, которые можно использовать для замены/модификации существующих привычек или создания новых положительных привычек?
Гнев – Продукт/Платформа для выражения гнева против несправедливости
Хвастовство – Продукт/Платформа для хвастовства реальным положительным влиянием (читай «Установщик»), а не материальным владением
Зависть -?
Чревоугодие -?
Жадность -?
Похоть-?
Ленивец-?
Нетерпение-?
Пожалуйста, дайте мне знать в комментариях ваше мнение и любой продукт, который формирует положительные привычки.
Добродетель, человеческая и божественная — Статья
Время чтения |София Васалоу …
София Васалоу
Университет Бирмингема
Исследование Софии Васалоу сосредоточено на развитии этики добродетели в исламской интеллектуальной традиции со специализацией на работах имама аль-Газали.
Подробнее об этом автореПитер Брейгель Старший, Пейзаж с бегством в Египет, 1563 г.
«Самое прекрасное из всех исследований, — утверждал Сократ в Горгий , — это исследование, «каким человеком следует быть». Как в античном мире, так и в более поздних интеллектуальных традициях, поглотивших его влияние, последовательные поколения мыслителей разделяли сократовское чувство значимости и сделали центральным элементом своей этической задачи формулировку видения высочайшего человеческого характера. Для некоторых, особенно в религиозных традициях, идеалы характера заняли свое место в более сложном понимании образа жизни, к которому призывает богооткровенное слово, — образа жизни, при котором каждое действие, мысль и чувство имеет свою меру и норму. Современный роман принес нам воображаемую возможность всезнающего самоанализа в привилегированное пространство чужого разума. Но такая возможность была представлена гораздо раньше мыслителями, анализирующими последствия своих религиозных убеждений. Бог ближе к людям, чем яремная вена, сказано в Коране (50:16). Он «воспринимает ваши сокровенные представления и самые глубокие мысли, которые пронизывают вас», как выразился Абу Хамид аль-Газали в своем духовном шедевре 9.0129 Возрождение религиозных наук . Или еще, в захватывающем образе, который появляется на протяжении всей книги: Бог видит черного муравья, который ползет по темному камню в глухую ночь, и вещи, которые ползают в душе, не менее пагубны, потому что их чрезвычайно трудно обнаружить. Человеческий разум всегда проницаем для разума Бога и отвечает его мерам.
«Мера» — хорошее слово, с помощью которого можно легко ответить на некоторые из самых интересных вопросов, которые поднимает это видение нравственной жизни. Если мы должны заботиться о том, чтобы стать определенным «сортом людей», по словам Сократа, то как именно правильно вроде решил? Что задает его меру? Философы, занимающиеся этими темами, иногда лаконично разбирали этот момент как вопрос: «Что делает черту характера добродетелью?» Некоторым этот вопрос может показаться праздным: многие из качеств, которые мы ценим, настолько очевидно важны, что сомнения могут выглядеть только надуманными. Кто усомнится, например, в том, что сдержанность, сострадание или справедливость — это качества, которыми хорошо обладать людям? Это вопрос, который, безусловно, берет свое начало от разногласий — разногласий, которые вызвал Юм, когда отрицал, что смирение является добродетелью, или Ницше, когда он осуждал сострадание. Однако редко на вопрос «почему?» просить без прибыли. Даже без таких полемических отправных точек вопрос о мере человеческой добродетели может многое рассказать нам о большей моральной вселенной, которая придает смысл ее стремлению. Даже там, где существует широкое сходство в отношении того, какие черты являются добродетелями — и наличие такого совпадения является одним из наиболее замечательных фактов об этике, основанной на характере, обосновывающей драгоценные возможности межкультурных и межрелигиозных моральных дискуссий, — различные схемы могут включать такие понятия. различные концепции природы реальности и человеческой природы, так что то, что их разделяет, может казаться почти столь же важным, как и то, что их объединяет.
Для многих философов, древних и современных, этот вопрос «почему?» открылся для очень специфического ответа и концепции меры. Мерой добродетелей, с этой точки зрения, является не что иное, как человеческая природа. Это точка зрения, которую иногда читали у Аристотеля, чей знаменитый аргумент о человеческой «функции» в «Никомаховой этике» затмевает его описание конкретных добродетелей. Функция человека, по Аристотелю, заключается в актуализации его рациональных способностей. Согласно одной правдоподобной интерпретации прогресса рассуждений Аристотеля, такие качества, как воздержание, мужество или справедливость, таким образом, являются добродетелями, рассматриваемыми как актуализация разума в определенных областях универсального опыта, в которых люди неизбежно должны вести переговоры. Ни один человек не смог бы прожить жизнь, не научившись справляться с телесными аппетитами и удовольствиями (воздержание). Ни один человек не смог бы прожить жизнь, не научившись справляться со страхом (смелость).
Обсуждалось, может ли человеческая природа быть надлежащим образом описана здесь как выступающая в роли внешней меры или независимого основания. Многие философы, особенно в древнем мире, не думали, что можно узнать о природе человека так же, как узнают о природе волков или лис — изучая то, что (большинство) людей на самом деле делают. Большинство людей могут не вести жизнь, руководствуясь разумом, но все же именно в жизни, руководствуясь разумом, их природа находит свое воплощение. Человеческая природа — понятие не описательное, а нормативное. Тем не менее, особенно среди современных философов, это понимание человеческой природы как уже встроенной в оценочную вселенную часто сочеталось с нетривиальным взглядом на неопровержимые факты, ограничивающие эту вселенную. Как метко выразился британский философ Питер Гич, людям нужны добродетели, как пчелам нужны жала. Для многих философов это означает, что они нужны им как представителям биологического вида, пытающегося изо всех сил процветать в рамках материальных параметров природного мира. Чтобы найти меру человеческой добродетели, не нужно смотреть дальше этого.
Так что же происходит, когда это происходит? Рассматривая некоторые подходы к добродетелям в исламском мире, можно сначала поразиться тому, как много осталось неизменным. Подобно Сократу и другим древним философам, многие из ключевых участников этого дискурса — не только более «светские» философы, такие как Абу Бакр ар-Рази или Абу Али Мискавейх, но и более богословски настроенные мыслители, такие как аль-Газали, — рассуждают о вопросах этике, использующей натуралистическую концепцию здоровья. Достижение правильного внутреннего порядка – это достижение состояния здоровья. Этика есть лекарство для души, а пророки, в свою очередь, лечат дух. Здесь также этическая рефлексия основывается на рассмотрении того, что является отличительным признаком человека как такового, при этом рациональность отводится на первое место.
Однако такое понимание здоровья связано с концепцией человеческой природы, которая не может быть дальше от простого биологического порядка, который имеют в виду современные философы. Центральным арабским термином здесь является fi ţ rah , который появляется в Коране (30:30) и в ряде пророческих преданий. Самая знаменитая гласит: «Каждый ребенок рождается в соответствии с природной конституцией ( fi ţ rah ), и именно его родители затем превращают его в еврея, христианина или мага». Изучая такие библейские данные, многие мыслители исламской традиции пришли к выводу, что человеческая природа включает в себя характерное религиозное измерение. Ибн Таймийя сформулировал это с особой ясностью и настойчивостью, хотя общий тезис уже был озвучен другими мыслителями, в том числе аль-Газали: люди имеют естественную склонность познавать, любить и служить своему божественному Творцу. Сделать это — наша цель. «Я создал джиннов и людей только для того, чтобы они служили Мне», — говорит Бог в Коране (51:56). В состоянии здоровья мы получаем удовольствие от реализации этой цели и соотнесения себя с Богом на всех этих планах — познания, эмоций и действий. Это также означает, что наша природа находит свое осуществление не просто в актуализации наших рациональных способностей в каком-то формальном или неопределенном смысле, но в реализации более существенной интеллектуальной цели познания Бога.
В этом свете можно увидеть важность добродетелей. И здесь я особенно имею в виду рассказ, предложенный аль-Газали в «Пробуждении года». На самом базовом уровне добродетели представляют собой различные формы самообладания. Они включают в себя овладение страстью и желанием и искоренение мирских привязанностей. Такое мастерство «полирует зеркало сердца» (по характерной суфийской фразе) и позволяет ему исполнить свое истинное интеллектуальное призвание. Именно от этого исполнения, в свою очередь, зависит наше потустороннее блаженство. Следовательно, добродетели — это «двери сердца, открывающиеся к небесному блаженству», а пороки — «двери, открывающиеся к сиянию Божьего огня». Что устанавливает «меру добродетели», так это наша природа, определяемая ее отличительной сверхъестественной ориентацией. Можно провести интересные параллели с моделями размышлений, обнаруженными в других теистических традициях, таких как христианство. Например, отбросив некоторые детали, вы обнаружите нечто большее, чем мимолетное эхо рассказа Аквината о добродетелях, особенно о так называемых внушенных и богословских добродетелях (вера, надежда и милосердие), важность которых заключается в том, как они дают людям возможность осознать свою сверхъестественную цель дружбы с Богом.
Тем не менее, во многих отношениях, возможно, даже более интересным и наводящим на размышления, в исламском контексте является другой вид «меры», который предлагает себя как отчетливый, хотя и не несвязанный ответ на вопрос: «Что определяет право своего рода человек, каким нужно стремиться стать? Один из способов услышать первый ответ — это совет: станьте такими , и вы станете настоящим человеком. (Вы также станете по-настоящему счастливыми.) Однако человек, как уже было сказано выше, трещит по швам и указывает за пределы самого себя. Оно указывает на некую высшую возможность, которая может быть полностью реализована только в следующей жизни, на такой способ существования, который делает возможной если не дружбу с Богом, то близость, которой наслаждаются ангелы. Таким образом, подняться на высший уровень человечества означает закрепиться на следующей ступени бытия в этой восходящей цепи. Стать полностью добродетельным значит уподобиться ангелам. Тем не менее, многие мусульманские писатели, писавшие о добродетелях, соединили бы этот способ понимания «подобия», о котором идет речь, с другим. Стать полностью добродетельным значит уподобиться Богу.
Идея о том, что приобретение добродетели требует подражания выдающемуся образцу, известна в философских кругах. И хотя в наши дни большинство философов не согласится с идеей, что экземпляры могут быть кем угодно, кроме людей, — даже возражают даже против человеческих образцов, которые чрезмерно велики или героичны, как морально опасные, потому что они деморализующе недосягаемы, — мысль о том, что человеческая доброта есть подражание божественному величию, имеет долгую историю. Эта идея наиболее тесно связана с Платоном. «Стать подобным богу — значит стать справедливым и благочестивым с мудростью», — в слов Теэтета. Несколько древних философов после него подхватили это понятие богоподобия и развили его более полно. Эта интеллектуальная традиция является одним из текстуальных маршрутов, по которым идея попала в кровь исламского мира, но был и ряд других путей, ведущих из сердца самой исламской текстовой традиции. Одним из основных ориентиров в этом отношении является часто цитируемое пророческое предание, повелевающее верующим «приобретать черты характера Бога» (9).0129 ат-тахаллук би ахл ā q Все ā h ).
Основная идея получила множество выражений в разных жанрах письма — философских сборниках, зеркалах для принцев, суфийских (или вдохновленных суфиями) трактатах. Один из наиболее важных способов его развития заключался в деликатном смещении акцента с «черт характера» Бога на «имена» Бога. Подражать Богу — значит стремиться приобрести долю Его прекрасных имен. Это тема, которой аль-Газали посвятил целую книгу, Возвышенная цель в разъяснении прекрасных имен Бога . В Revival он оказывает свое влияние с кулис, редко занимая центральное место. Тем не менее, именно в «Возрождении » аль-Газали излагает значение этого этического идеала наиболее открыто и с величайшей уместностью. «Что похвально само по себе, — пишет он в одном месте, — это все, чем можно квалифицировать Бога; все, чем Бог не может быть квалифицирован, не является совершенством само по себе». Смысл ясен. Мера добродетели — критерий того, что считается добродетелью в людях, — устанавливается характером Бога.
Современные философы иногда выражали недоумение по поводу идеи вовлечь богов в разговоры о добродетели. Американский философ Марта Нуссбаум, например, предположила, что это способствует непоследовательности по причинам, связанным с фундаментальной чертой добродетелей. В человеческой жизни добродетели берут свое начало — получают свое значение и свою необходимость — из факта ограничения. Тот факт, что мужество является добродетелью, непреднамеренно связан с тем фактом, что мы можем чувствовать боль и страх и, как следствие, можем испытывать искушение отказаться от вещей, которые мы ценим. Тот факт, что справедливость является добродетелью, не зависит от обстоятельств (как однажды проницательно заметил Юм) с тем фактом, что наши ресурсы скудны, а наша благосклонность к другим ограничена. Как же тогда боги — или Бог в монотеистическом контексте — могут служить образцами человеческой добродетели, если предположить, что в них нет места ограничению? Как может то, что имеет смысл как добродетель в человеческом контексте, также иметь смысл в божественном?
Мусульманские мыслители были остро чувствительны к проблемам, возникающим при попытке провести слишком прямую линию между человеческим царством и божественным в вопросах этики. Это было источником знаменитой логомахии между мутазилитскими и ашаритскими богословами. Сам Аль-Газали, защищавший ашаритскую точку зрения в нескольких работах, ясно осознает эти вызовы. В Возвышенной Цели его ответ прост: даже если нашей целью является заслужить долю Божьих имен для себя, смысл, в котором они применимы к нам (значение имени, которое мы стремимся воплотить), не будет так же, как и в случае с Богом. Как это могло произойти? Имена Бога, в конце концов, включают такие определения, как «надменный», «великий», «величественный» или «самодостаточный». Тем не менее, взятое в их абсолютном божественном смысле, то, что является добродетелью в Боге, было бы пороком в человеческом существе. Наша добродетель заключается не в том, чтобы купаться в чувстве самодостаточности, а в том, чтобы признать наше чувство бедности и зависимости. Наша добродетель не в том, чтобы наслаждаться чувством собственного величия, а в том, чтобы быть смиренным. Когда мы воплощаем божественное имя типа «надменный» или «проникнутый чувством величия» ( мутакаббир ), оно будет иметь другое значение. Человек, описанный как «надменный», будет тем, кто презирает все сотворенные вещи, все телесные желания и мирские интересы в своем ревностном стремлении к Богу.
Может показаться, что нить языка здесь истончается (можем ли мы все еще распознавать «высокомерие», когда рефлексивный элемент самооценки исчерпан?), и можно задаться вопросом, достаточно ли она сильна, чтобы удерживать человеческую царство и Бог соединились вместе. Что бы мы ни делали по этому поводу, аль-Газали, безусловно, нельзя обвинить в том, что он не замечает тесной связи между добродетелью и ограничениями в человеческой сфере. Открытое утверждение, которое я цитировал, — единственные настоящие совершенства — это совершенства, которыми обладает Бог, — появляется в контексте, где аль-Газали точно признает эту связь. Обсуждение религиозного страха в Книга Страха и Надежды из Возрождения , он ясно дает понять своему читателю, что ее добродетель основана на очень человеческих ограничениях, в частности, на невежестве и бессилии. Оно возникает постольку, поскольку мы не уверены в будущем исходе и не можем своими силами обеспечить, чтобы нежелательное положение дел не наступило. В абсолютном выражении страх — это недостаток. Но тем не менее она достойна похвалы за свои эффекты, поскольку дает мотивацию к правильному поведению; и это также похвально по сравнению с большими недостатками, такими как отчаяние. То же самое можно сказать и о многих других добродетелях, которые аль-Газали обсуждает в 9-м стихе.0129 Возрождение. Единственная причина, по которой бедность является добродетелью, например, заключается в том, что у нас есть естественная тяга к мирским благам. Единственная причина, по которой доверие к Богу является добродетелью, заключается в том, что нам, естественно, трудно увидеть Божью волю во всем, что происходит.
Однако сейчас бросается в глаза то, что эта часть размышлений основана на имплицитном контрасте, который вбивает острый и беззастенчивый клин между точками зрения современных философов, таких как Нуссбаум, и мусульманских интеллектуалов типа аль-Газали. Это не просто контраст между относительной и абсолютной добродетелью, понимаемый как различие между «добродетелью в людях» и «добродетелью в Боге». Это также контраст между тем, что является добродетелью в людях при нынешних условиях их существования, и тем, что будет в них добродетелью, когда они перестанут быть обременены ограничениями, придающими смысл и необходимость их добродетели, — прежде всего телом и телом. его аппетиты (по крайней мере, как мы их знаем). Понятие «ограничение» в этом отношении (и, безусловно, по своей сути) указывает на что-то большее, чем само на себя. В основе размышлений аль-Газали и многих его единомышленников о добродетели лежит предполагаемое за , в котором нынешние параметры человеческого состояния отпадают. Что выходит вперед, как из куколки, когда они это делают? Какими именно они будут, те человеческие существа, которые провели свою земную жизнь в погоне за добродетелью, вдохновленные Божьей красотой, когда они, наконец, совершат этот переход? Что останется от человеческого воплощения «высокомерия», когда больше не будет телесных желаний или мирских благ, которые нужно презирать, или от религиозного доверия, когда больше не будет эпистемических ограничений, которые нужно преодолеть? Это просто способ спросить: «Что останется от человечества, каким мы его знаем?»
На эти вопросы нелегко ответить. Аль-Газали, со своей стороны, более сдержан в отношении этой будущей перспективы, чем в отношении медленных и трудных шагов, необходимых для ее достижения. Для виатора или мур ī d ţ ar ī q al- ā 9013 0 khirah , к которому он обращается, возможно, этот тип прозрения не является тем лекарством, которое ему нужно хранить идущий. Кроме того, наше воображение ограничено нашими нынешними ограничениями. Небеса — это то, что «не видел глаз и не слышало ухо». Тем не менее, в конечном счете, кажется ясным, что для аль-Газали, как и для многих других философов исламского мира, это точка, в которой моральные добродетели, укорененные в теле и ограничениях, уступают место интеллектуальным, ради которых они помогли расчистить землю. В конце этой длинной дороги стоит полированное зеркало и истины, которые оно отражает, и Бог, самый блистательный среди них. Но так ли это человечество, как мы его знаем? Возможно, такие вопросы не будут казаться уместными, когда добродетель больше не будет нуждаться в измерении, а «прекраснейшее» исследование, наконец, подошло к концу.