Жан-Жак Руссо, человек чувствительный. | PSYCHOLOGIES
Недавно я перечитывал «Исповедь» Руссо и, закрыв книгу, задумался: можно ли назвать «учителем жизни» того, кто так плохо справлялся с обустройством своей собственной жизни? Этот уроженец Женевы оставил карьеру ремесленника, которая могла бы принести ему благоденствие, и посвятил себя сочинительству, которое так и не сделало его счастливым. Он бросил своих пятерых детей. Был робким, обидчивым, часто стыдился самого себя, постоянно боялся кому-то не понравиться и совершенно не умел, как мы бы сейчас выразились, «себя поставить». Его эмоциональная зрелость так и осталась под большим вопросом: жену он называл «тетушкой», а любовницу – «мамочкой». Не паханое поле для психоаналитика! В довершение всего в 45 лет его подозрительность и уязвимость обернулись манией преследования. На протяжении двадцати лет он считал себя жертвой заговора собственных друзей.
Учиться жизни у Руссо? Может, лучше пожалеть его? И все же… Его слабости и ошибки были обратной стороной чувствительности – черты характера, которая в нем была развита до предела.
Чувствительные люди в наше время могут казаться нелепыми, манерными, наивными и даже глуповатыми, а между тем, настоящая чувствительность – редкое и драгоценное качество. Она – необходимое условие совестливости и восприимчивости, непосредственности и умения сопереживать. Согласимся, этому стоит поучиться.
Его даты
- 28 июня 1712: родился в Женеве. Мать умерла через 10 дней. Его воспитывали отец и тетушка, потом дядя.
- 1724-1725: в обучении у нотариуса, затем у гравера.
- 1728: первая встреча с госпожой де Варанс; работает ее секретарем. Она становится для него матерью, другом и любовницей.
- 1742: учит музыке и копирует ноты; знакомится с Дидро и энциклопедистами.
- 1745: сходится с неграмотной белошвейкой Терезой Левассер; она родила ему пятерых детей. Всех их поместили в приют.
- 1750: пишет «Рассуждение о науках и искусствах», которое выиграло конкурс эссе, объявленный Дижонской академией наук.
- 1756: начинает работать над «Новой Элоизой».
- 1757: начало размолвки с Дидро и его друзьями.
- 1762: напечатаны «Общественный договор» и «Эмиль».
- 1766: начинает писать «Исповедь».
- 2 июля 1778: умирает в Эрменонвилле.
- 1794: останки Руссо перенесены в парижский Пантеон.
Быть – значит чувствовать
Именно чувства позволяют испытывать настоящую радость от собственного существования. Родившийся в век рационализма, Жан-Жак был счастлив только тогда, когда что-то заставляло его волноваться, содрогаться от ужаса или восторга, воспламеняться или приходить в ярость. Сильные чувства давали ему ощущение резонанса с самим собой, и он неоднократно признавался, что «упивается» ими. За этими переживаниями стоит не только культ своего «Я»; это еще и определенный способ бытия в мире, делающий человека доступным для иного.
Слияние сердец
Для Руссо с его романтическим переживанием мира «жить – значит любить». Другие люди часто вызывают у него умиление, он ищет близости с ними.
«Любовь и дружба – вот два кумира моего сердца». Отсюда и его неприязнь к конфликтам и спорам: «Я не могу ненавидеть».
Естественное воспитание
«НЕ ТОТ ЧЕЛОВЕК БОЛЬШЕ ВСЕГО ЖИЛ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ НАСЧИТАТЬ БОЛЬШЕ ЛЕТ, А ТОТ, КТО БОЛЬШЕ ВСЕГО ЧУВСТВОВАЛ ЖИЗНЬ».
Врожденная, природная доброта наиболее отчетливо присутствует у ребенка, и уже поэтому ребенок ближе всего к идеалу Руссо. Кроме того, «у ребенка свое, особое умение видеть, думать и чувствовать; нет ничего глупее, чем пытаться подменить у них это умение нашим». Задача воспитателя – оградить детей от влияния неверно устроенного общества и вырастить в уединении гармоничную личность, а для этого сначала воспитывать чувства, а уж потом разум.
Потребность верить
Протестант, затем католик, затем снова протестант-кальвинист, Руссо отличался известной антиклерикальностью и уж никак не был любителем теологических споров, но чувствовал глубокую потребность верить.
«Внутреннее чувство» убеждает нас в существовании Бога, и для «сердечной веры» в него не требуется ничего, кроме искренности и умения молиться, не повторяя готовые формулы, а созерцая природу, непосредственно говорящую нам о Создателе. Личная, теплая, толерантная религия, в основе которой – восхищение миром.
Вкус к простым вещам
Руссо сторонится пышности, суеты, салонов и светских бесед, а к деньгам относится свысока: «Ни одна из моих главных склонностей не имеет отношения к вещам, которые можно купить». Что же он любит? Спокойную скромную жизнь, деревню, простую пищу, музыку, пение, чтение книг, прогулки, одиночество. Предпочтения, манящие многих из нас в XXI веке с его суетой и скоростями, манией эффективности и сверхпотреблением, оторванностью от природы…
Об этом
Книги Жан-Жака Руссо
- «Юлия, или Новая Элоиза», Художественная литература, 1968.
- «Педагогические сочинения», Педагогика, 1981.
- «Исповедь. Прогулки одинокого мечтателя. Рассуждение о науках и искусствах. Рассуждение о неравенстве», АСТ, 2004.
Рассуждение о науках и искусствах. Рассуждение о неравенстве», АСТ, 2004.Текст:Александр ГореловИсточник фотографий:Инга Аксенова
Новое на сайте
Как мужчины и женщины воспринимают развод: 3 правила выгодных договоренностей
Как говорить тосты: 6 универсальных правил — потренируйтесь дома
Коучинг и психотерапия: 5 основных различий
Тест: Что отнимает ваши силы?
«Мужчины постоянно меня используют — для секса, работы или разговора по душам»
Искусство изящного ухода от неудобных вопросов: как его освоить
Правильные движения глаз, влияние мозга на активность и лечение депрессии: 5 последних открытий спортивной психологии
Ложная близорукость: что это и как лечится
Жан-Жак Руссо, который мечтал об общем счастье
Жан-Жак Руссо, который мечтал об общем счастьеЮрий Безелянский
8 июля 2017
3566
Жан-Жак Руссо — оригинальный мыслитель, философ, писатель, композитор, поэт, публицист и естествоиспытатель.
Вольтер считал его сентиментальным чудаком, а Руссо по складу своего характера был истинным бунтарем. Мир, в котором он жил, был ему несносен. Он заявлял: «Я хотел бы родиться в стране, где носитель верховной власти и народ не могли иметь различных интересов и целью всех движений государственного механизма было общее счастье».
Взгляды Руссо сделали его кумиром всей Европы. Все, что он писал, немедленно издавали и переиздавали, переводили на все основные европейские языки. Его читали в Париже и Петербурге, в Лондоне и Мадриде, в Вене и американском Бостоне. Государственные деятели, ученые мужи, дамы высшего света — все искали знакомства с Жан-Жаком, а он пренебрежительно относился к своей всемирной славе.
Разочарование стало его уделом.Современную ему цивилизацию Руссо воспринимал как плод и источник неравенства. Человек, по мнению Руссо, по своей природе правильный, добрый и хороший, а портит его именно общество, социум действует на человека губительно. Руссо считал, что все зло проистекает из страстей и природы человечества, которые увеличивает и усиливает цивилизация с ее жаждой знаний. Лучше счастливое невежество, полагал Руссо.
Жан-Жак Руссо родился в семье небогатого часовщика Исаака Руссо. Семья принадлежала к гугенотам, которых выслали из Франции. В Швейцарии семейство Руссо оказалось в безопасности, и впоследствии Жан-Жак утверждал, что часовщик в Женеве — это прежде всего гражданин, а часовщик в Париже — это просто часовщик и не более того.
С самого начала судьба была немилостивой к Жан-Жаку. Его мать Сюзанна Бернар умерла от родовой горячки, и малыш, по существу, рос сиротой, без родительской ласки, предоставленный самому себе. Отец сбагрил мальчика своему дяде, а тот отправил его в деревню в пансион к пастору Ламберсье.
Жизнь на природе пришлась по душе юному Руссо. Его радовали холмы и леса, цветы и свежий воздух. Живя затем в городах, Руссо вспоминал и вздыхал о том периоде жизни среди природы и неги. Но те времена были и периодом интенсивной учебы: классическая музыка, литература, поэзия, философия.Осенью 1742 года в возрасте 30 лет Жан-Жак Руссо появляется в Париже, и все находят, что он умен и хорошо образован. К тому же красив и источает симпатию. И мало кто догадывается, что он прошел суровую школу бедности и унижения: служил лакеем, писцом, гувернером, учителем музыки.
И наконец, приехал в Париж открывать врата великих возможностей. Два года Руссо был секретарем французского посольства в Венеции, обогатился еще одним опытом — снова Париж.Во французской столице Руссо сблизился с Дидро. Общался на равных с блестяще образованными энциклопедистами, кстати, и с Вольтером. По народному выражению, Руссо университетов не кончал, но, будучи от природы любознательным и талантливым человеком, он как губка впитывал в себя знания. И стал оригинальным и многогранным мыслителем, философом, писателем, социологом, педагогом и психологом.
Творческое наследие Руссо довольно значительно. Сначала он писал статьи по музыке в редактируемой Дидро и Д’Аламбером энциклопедии, а затем перешел на философско-литературные сочинения, чем вызвал гнев французских католиков и швейцарских протестантов. Ему пришлось скрываться и от тех и от других, колеся по странам Европы. Но все скитания Руссо не затупили его перо. С каждым годом он писал все острее и ярче. Один из первых своих трактатов, «Рассуждения о науках и искусствах», Руссо написал в 38 лет.
Этот «Договор» Руссо начал знаменитыми словами: «Человек рожден свободным, между тем он всегда в оковах». И далее о том, что человек изначально добр, но при этом автор утверждает: «…я вижу на земле зло». Жан-Жак ратовал за республику и за демократические формы правления, всесильная королевская власть была ему ненавистна. Необходим, считал Руссо, общественный договор между властью и народом. Основной посыл автора: «Свобода не может существовать без равенства». И соответственно, необходимо уравнять имущественное неравенство, «сблизить крайние ступени», чтобы не было поляризации на богатых и бедных.
В «Общественном договоре» Руссо нарисовал картину идеального общества, максимально приближенного к природе. В нем суверенной свободой обладает не личность, а государство, возникшее на основе добровольного соглашения, договора, а люди пользуются свободой лишь как полноправные члены государства.
И никаких при этом преимуществ — ни политических, ни имущественных. Власть, по мнению Руссо, должна действовать на основе веры в неотвратимость наказания порока и торжества добродетели. Функции религии — укреплять внутренний голос совести.Оригинальны были педагогические воззрения Жан-Жака, высказанные им в книге о воспитании (1762). В ней Руссо настоятельно советовал изолировать маленьких детей от влияния общества с тем, чтобы развить заложенные природой задатки и индивидуальные склонности. То есть вырастить естественного человека, а не человека для общества (тем более тоталитарного, скажем мы). Любопытно, что сам знаток педагогики отказался воспитывать пятерых своих детей и отдал их в чужие руки, о чем, правда, впоследствии сожалел…
Об историческом развитии России Руссо отметил, что «русские никогда не станут истинно цивилизованными, так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр… хотел сначала создать из русских немцев, англичан, тогда как надо было начинать с того, чтобы создавать русских… Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары, ее поданные или ее соседи, станут ее, как и нашими, повелителями».
Руссо был не только правдолюбцем истории, он не признавал никаких личных тайн и спокойно раскрыл подноготную своей личной жизни. Можно даже сказать так: он сознательно себя оклеветал в «Прогулках одинокого мечтателя». Основная мысль Руссо: все меняется вокруг нас, и мы сами постепенно меняемся, поэтому мысли о счастье — «всего лишь химеры».
Жан-Жак Руссо умер 2 июля 1778 года в чужом поместье под Парижем, на четвертый день после своего 66-летия. Смерть оборвала работу Руссо над последней книгой — «Прогулки одинокого мечтателя». В ней он признавался: « И вот я один на земле, без брата, без ближнего, без друга — без иного собеседника, кроме самого себя… Все кончено для меня на земле.
Тут мне не могут причинить ни добра, ни зла. Мне не на что больше надеяться и нечего бояться в этом мире, и вот я спокоен в глубине пропасти, бедный смертный — обездоленный, но бесстрастный, как сам Б-г».Отказавшись от карьеры при монархии Бурбонов и презрев богатство и роскошь, Жан-Жак Руссо умер в нищете и одиночестве. На его саркофаге высечены слова: «Здесь покоится человек природы и истины». Прошло три столетия, а тексты, написанные гусиным пером слабеющей рукой Руссо, живут и возбуждают тех жителей нашей планеты, которые тянутся к свободе, равенству и братству.
Project MUSE — Экономическая философия Руссо: за пределами рынка невинных (обзор)
Вместо аннотации приведу краткую выдержку из содержания:
История политической экономии 32.3 (2000) 696-697
[Доступ к статье в формате PDF] Бертиль Фриден.
Дордрехт: Kluwer Academic Publishers, 1998. 167 стр. $98.00.
Жан-Жак Руссо, несомненно, был важной фигурой в мысли Просвещения, но то немногое, что он говорил об экономике, обычно игнорировалось или воспринималось как смущение. В этой книге утверждается, что его экономическая философия заслуживает более серьезного отношения, чем это было раньше.
Разрозненные комментарии Руссо по экономическим вопросам часто воспринимались как противоречащие друг другу. Фриден применяет тактику сбора материала из разнообразных сочинений Руссо, устраняя очевидные несоответствия с помощью того, что он называет «позиционным прочтением». Он утверждает, что сочинения Руссо были приспособлены к непосредственной цели и запланированной читательской аудитории. Его предложения для Польши, например, были адресованы польской знати (в ответ на просьбу) и, следовательно, касались вопроса: какие изменения можно разумно ожидать от знати? Его явно противоречивые предложения по Корсике были адресованы националистическому движению на острове, которым правили чужаки и который можно было рассматривать как конституционную tabula rasa.
Руссо неизменно негативно относился к рынку. Он утверждал, например, что лучше производить для себя, так как купленный на рынке товар может быть низкого качества. Фриден связывает это с современной информационной экономикой (например, [End Page 696] «лимоны» Акерлофа), но трудно увидеть что-то настолько изощренное в позиции Руссо. Он также утверждал, что рынок настроен против крестьян, утверждение, которое Фриден называет «железным законом крестьянских страданий».
Крестьяне действительно облагались очень высокими налогами во Франции — это был главный пункт физиократической критики существующей системы, — но Руссо продолжал доказывать, что крестьяне страдали дважды, потому что они были вынуждены немедленно продавать, чтобы заплатить ренту и налоги, и не могли удерживайте поставки, чтобы получить лучшую цену. Что можно сделать с этим аргументом? Если крестьянам придется продать часть своей продукции, чтобы заплатить налоги, то рыночная цена будет явно ниже, чем если бы они оставили ее себе. С другой стороны, утверждение Руссо о том, что цены будут снижены просто потому, что крестьяне не могут ждать, прежде чем продавать, выглядит слабее, чем готов признать Фриден. Независимо от того, является ли торговля хлебом конкурентной или монополистической, трудно понять, почему цена (средняя текущая стоимость) должна зависеть от того, когда (в течение года) крестьянин продает хлеб.
Самое удивительное и неправдоподобное утверждение Руссо заключалось в том, что особенностью хлеба было то, что его количество могло упасть без повышения цены ( la quantité diminue, sans que le prix en augmente ).
Фриден предлагает гениальное, но, на мой взгляд, несостоятельное рационализаторство. Он утверждает, что сумма, которую крестьяне вынуждены продавать для покрытия арендной платы и налогов, превосходит то, что они добровольно продают за свой счет. Таким образом, в плохой год количество товара, выставляемого на рынок, мало меняется, и цена поднимается очень незначительно (хотя и не до нуля, как утверждал Руссо). Проблема с этим аргументом состоит в том, что он предполагает, что крестьяне должны продавать фиксированное количество хлеба, чтобы выполнить свои обязательства, но большинство крестьян были издольщиками, чья хлебная рента падает пропорционально урожаю, в то время как хлебный эквивалент денежной ренты или налога падает по мере роста цен на кукурузу…
Расизм встроен в структуру диалектической философии
К настоящему времени хорошо известно, что некоторые из величайших современных философов придерживались расистских взглядов. Джон Локк (1632–1704), Дэвид Юм (1711–1776), Иммануил Кант (1724–1804), Г.
В. Ф. Гегель (1770–1831) и многие другие считали чернокожих и коренных народов во всем мире дикими, неполноценными и нуждающимися. исправления европейским просвещением. Сегодня ни один серьезный философ не защищает эти откровенно расистские взгляды, но они не без оснований продолжают изучать труды этих авторов. Чтобы придерживаться философских взглядов, ученые склонны проводить различие между индивидуальным расизмом и философскими системами. Гегель мог ошибаться в своих расистских работах об африканцах и других, но это ничего не говорит нам о его спекулятивной метафизике.
По крайней мере, так говорят. Но если мы что-то и узнали о расизме за последние несколько десятилетий, так это то, что сосредоточение внимания на отдельных расистских высказываниях может скрыть то, как расизм продолжает сохраняться в системах. Хотя законы в Соединенных Штатах, например, больше не могут открыто лишать избирательных прав цветных людей, они по-прежнему допускают угнетение посредством массовых тюремных заключений.
Есть ли риск, что что-то подобное произошло в философии — что, сосредоточив внимание на осуждении индивидуального расизма философов, мы позволили системному философскому расизму остаться нетронутым?
Давайте подробнее рассмотрим случай с Гегелем, возможно, создателем наиболее систематической философии в современной мысли. Гегель определенно был явным расистом. Он считал, например, что чернокожие африканцы были «расой детей, которые остаются погруженными в состояние наивности». Далее он писал, что коренные народы жили «в условиях дикости и несвободы». А в The Philosophy of Right (1821) он утверждал, что существует «право героев» колонизировать этих людей, чтобы привести их к прогрессу европейского просвещения.
Однако не сразу становится очевидным, что эти расистские замечания оставляют след в философской системе Гегеля. В своих энциклопедических трудах по метафизике, эстетике, истории, политике и даже ботанике и магнетизму он старался показать, как существует универсальный процесс диалектического преобразования.
Диалектика Гегеля общеизвестно сложна, но мы можем приблизительно определить ее как соединение противоположностей, чтобы показать, как противоречия между вещами в конечном итоге разрушаются и приводят к созданию более истинной и всеобъемлющей идеи. Одним из часто цитируемых примеров является то, что иногда называют «диалектикой господина и раба», обсуждение пути к равным отношениям между двумя людьми, которое Гегель включал в различные сочинения. В этих отрывках Гегель показывает, как противостояние между господином и рабом порождает невыносимые и нестабильные условия, которые в конечном итоге должны разрушиться, привести к бунту и, как мы надеемся, создать систему равных.
Из этого примера можно разумно заключить, что философская система Гегеля не могла быть расистской. Критический теоретик Сьюзен Бак-Морсс зашла так далеко, что утверждала, что Гегель вписал гаитянскую революцию в свою философию посредством диалектики господина и раба. Даже если он придерживался расистских взглядов, философское стремление Гегеля к истине привело его к отстаиванию всеобщей справедливости посредством революционной борьбы.
Если это так, то его философская система может разумно рассматриваться как противоречащая его расизму. Именно из-за такого диссонанса комментаторы оправдывают различие между явным расизмом Гегеля и смыслом его философской системы.
Однако это различие рушится, если мы глубже вникнем в то, откуда возникла гегелевская идея диалектики. Поступая таким образом, мы обнаружим, что колониальный расизм непосредственно определяет саму концепцию диалектики. Точно так же, как системный расизм в современном мире, понять системный расизм в философии нельзя, просто взглянув на одного человека или набор убеждений. Мы должны понять исторический контекст идей, то, как расизм способствовал их происхождению, и как этот расизм продолжает структурировать наше мышление сегодня способами, которые мы, возможно, не полностью осознаем.
Было бы неправильно говорить, что вся история диалектики пронизана расистским мышлением. Сократовская диалектика, например, прежде всего касается внутренних противоречий и возможностей понятий, которые необходимо выявить посредством диалога.
Существует также то, что иногда называют «буддийской диалектикой», часто связанной с тибетской интерпретацией работы Нагарджуны ( c 150–250 гг. н. э.), которая работает, чтобы показать предельную пустоту — отсутствие сущности — всего условно реального. сущности. Корни размышлений Гегеля по этой теме включают его чтение Платона и неоплатонизма (и, возможно, индийской философии), а также его изучение науки о магнетизме — идеи противоположных полюсов, которые структурируют упорядоченный мир природы. Действительно, для Гегеля диалектический процесс действует повсюду. Точно так же, как не все в нынешней тюремной системе можно понять через расизм, так и философия Гегеля не ограничивается этим. Но в равной степени верно и то, что мы не можем понять тюремную систему или систему Гегеля без ссылки на расизм.
Если мы посмотрим на двух непосредственных предшественников Гегеля в диалектическом методе — Жан-Жака Руссо (1712–1778) и Фридриха Шиллера (1759–1805), — мы увидим, как сам метод находился под влиянием колониальной истории в той же мере, в какой Платон или магнетизм.
Руссо оказал глубокое влияние на Гегеля. И он, как и Гегель, был всеядным читателем отчетов колониальных этнографов и миссионеров. Однако, в отличие от Гегеля, он думал, что читает о людях, ведущих идиллическую жизнь. В его Рассуждение о происхождении и основах неравенства среди мужчин (1755 г.), Руссо опирался на отчеты миссионеров из таких мест, как Антильские острова, чтобы описать, как коренные народы Америки жили в почти идеальном равенстве и спокойствии. В то время как европейцы становились отчужденными и несправедливыми, Руссо видел, что легкомысленное равенство было естественным образом жизни в Америке.
Однако он не верил ни в то, что европейцы должны вернуться к этому естественному образу жизни, ни в то, что народы Америки могут оставаться в своем якобы естественном состоянии теперь, когда произошел контакт с Европой. «Карибы», как называл их Руссо, должны были стать более рациональными, а европейцы — более инстинктивными. («Карибы» — это категория из этнографии колониальной эпохи, объединяющая различные группы на Антильских островах, поэтому ее трудно заменить более правильным термином.
Многие из описываемых людей называли бы себя калинаго.) Другими словами, карибы. и европейцам пришлось бы соединить противоположные элементы — инстинкт и разум — и соединить их в новом способе бытия — стать разумными инстинктом — который преодолел бы проблемы каждого в новом, третьем способе бытия. Руссо назвал это созданием «дикаря, созданного для проживания в городах». Звучит знакомо? Две кажущиеся противоположности объединяются, чтобы создать что-то новое: это диалектика авангард .
Руссо одновременно завидует и критикует этих выдуманных людей
Чтобы лучше увидеть явную расистскую логику, которая позже будет абстрагирована в систему диалектики, мы можем рассмотреть один известный анекдот из Рассуждения Руссо о человеке, который торгует своим гамак утром французскому колонизатору, а ночью хочет вернуть его обратно. Руссо пишет:
Душа его [Кариба], ничем не взволнованная, отдана единственному чувству собственного настоящего существования, без всякого представления о будущем, как бы близко оно ни было, и о своих замыслах, столь же ограниченных, как его просмотров, вряд ли распространяется до конца дня.
Такова… степень предусмотрительности Кариба. Утром он продает свою постель из хлопка, а вечером возвращается в слезах, чтобы выкупить ее, потому что не предвидел, что она понадобится ему этой ночью. Этот анекдот основан на истории, рассказанной миссионером Жаном-Батистом дю Тертром в его отчете 1667 года о народах Антильских островов. Дю Тертр был основан на территории современной Гваделупы. Что примечательно в его версии истории, так это то, что он дает нам контекст, которого нет у Руссо. По словам дю Тертра, проблема не в том, что люди, которых он встречает, не способны мыслить в будущем; просто и более логично, что у них другая концепция обмена, чем у французов. В то время как для французов сделка окончательна, для них она лишь временна. Дю Тертр пишет: «Карибы хотят, чтобы у французов было такое же отношение, какое у карибов между собой. То есть французы должны щедро давать все, о чем их просят». В этом смысле именно французы глупы, променяв их на спальный гамак днем, когда от него мало пользы.
Также просто хамство со стороны французов не ответить взаимностью на щедрость карибов на их земле.
Весь этот контекст исчезает из рассказа Руссо. Эти другие человеческие существа с их изощренной этикой обмена и дарения становятся одномерными персонажами, не имеющими представления о времени. Для истории диалектики важно то, что Руссо делает философски, исходя из этой расистской ошибки. Руссо одновременно завидует и критикует этих выдуманных людей. Он считает, что большинство человеческих страданий происходит именно от мыслей о будущем:
Предвидение! Предвидение, которое непрестанно уводит нас за пределы самих себя и часто помещает нас туда, куда мы никогда не придем… О человек, втяни свое существование внутрь себя, и ты больше не будешь несчастным…
Именно потому, что он считает карибов недальновидными, он говорит, что они счастливы и «ничего не взволнованы».
Но Руссо также знает, что без ориентированного на будущее мышления не может быть ни планирования, ни прогресса.
Социальная жизнь требует, чтобы мы заменили инстинкт «справедливостью», как он говорит в «Об общественном договоре» (1762). Каким-то образом, согласно Руссо, мы должны найти способ думать о будущем, который делает справедливость возможной, не теряя при этом ощущения присутствия, которое приносит нам легкость и радость. Другими словами, мы должны научиться сочетать кажущиеся противоположными термины инстинкта и рациональности, чтобы синтезировать способ существования в мире, где мы не настолько присутствуем, чтобы пренебрегать будущим, и не настолько отчуждены от настоящего, чтобы разрушить нашу жизнь. счастье. Другими словами, нам нужен диалектический процесс между французами и карибами. И весь этот образ мышления, эта основа диалектического мышления имеет фундаментальное происхождение из расистских мыслей Руссо о том, что народы Антильских островов слишком глупы, чтобы знать утром, что вечером им понадобится гамак, чтобы спать.
Возможно, скажет скептически настроенный читатель, это просто проблема с Руссо.
Это не имеет ничего общего с диалектикой как таковой и не имеет ясного отношения к тем расистским вещам, о которых пишет Гегель. Но если мы проследим историю диалектики по мере того, как она движется от Руссо к немецкой мысли, то быстро станет очевидным, что этот колониальный расизм, хотя и становится все более обобщенным, приходит вместе с ней. Одним из главных артикуляторов диалектического процесса до Гегеля был Шиллер, поэт-философ. В его «Письма об эстетическом воспитании человека » (1795 г.), очень важный текст для диалектической философии Гегеля, Шиллер явно повторяет задачу Руссо, пытаясь найти способ связать инстинкт и рациональность в разных культурах.
Шиллер, как и Руссо, считал, что между инстинктивной жизнью «естественных людей» и разумной жизнью европейцев образовался разрыв. И, подобно Руссо, он хотел найти способ совместить то, что было хорошо в инстинктах, с тем, что было хорошо в рациональности. Для этого нужно
— вопрос об абстрагировании от физического характера человека его произвольности, а от его нравственного характера — его свободы; приведения первых в соответствие с законами, а вторых в зависимости от чувственных впечатлений.
.. [и комбинирования их] с целью вызвать к жизни третий характер…Хотя язык Шиллера более абстрактен, чем язык Руссо, его расистские предположения остаются теми же : есть народы, слишком погруженные в инстинкты (беззаконные «дикари»), и другие, слишком потерянные в разуме (бесчувственные европейцы), и цель состоит в том, чтобы объединить каждую из их лучших частей, отрицая при этом худшее.
Гегель был очарован словом, которое Шиллер употребил для описания этого процесса соединения посредством отрицания: немецкое Aufhebung , часто переводимое как «снятие», что означает одновременно и отмену, и сохранение. В трудах Гегеля определения снятия часто пространны и абстрактны. (Например, о снятии бытия и ничего: «Бытие есть бытие, а ничто есть ничто только в своем противопоставлении друг другу; но в своей истине, в своем единстве они исчезли как эти определения и теперь представляют собой нечто другое. .’) Тем не менее, мы можем ясно видеть, как эти абстракции соотносятся с обрисованной выше колониальной историей.
Акт снятия — это то, что Руссо хотел сделать с карибами: устранить их недальновидность, сохранить их присутствие и тем самым поднять их к более упорядоченной форме жизни, которая оставалась счастливой и эгалитарной. То же самое он хотел и для европейцев: отменить их чрезмерную дальновидность, сохранить их ориентацию на справедливость и тем самым возвысить их до более счастливой формы жизни, сохраняющей порядок и разум. Этот процесс в конечном итоге потребовал соединения элементов каждой культуры: «третьего персонажа» Шиллера — «дикаря, созданного для проживания в городах».
Самосознание возможно лишь тогда, когда преодолено порабощение и двое равных узнают друг друга
Магнетизм и Платон вполне могут иметь в виду Гегеля, когда он развивает свою систему диалектического снятия, но никуда не деться от того, что его диалектическая философия человеческого взаимодействия неотделимо от расизмов, которые он унаследовал и поддерживал, даже если он сделал их абстрактными и системными.
Мы можем увидеть этот процесс в действии, если вернемся к его диалектике господина и раба. В одной версии этой истории Гегель использует ее, чтобы попытаться объяснить происхождение самосознания. Он явно помещает историю в контекст «естественного состояния», состояния, в котором якобы застряли карибы Руссо. Он хочет понять, как «самосознание совершает переход из состояния погруженности в желание и единичность в состояние своей всеобщности». Другими словами, как человеческий вид, начавшийся с таких людей, как карибы Руссо, стал такими философами, как Руссо, Шиллер и Гегель? Как они перешли от застревания в настоящем к способности говорить об универсальных истинах на все времена?
Согласно Гегелю, в какой-то момент погружение прерывается, когда два человека, ранее одинокие в пустыне, внезапно противостоят друг другу. Увидев другого человека, можно предположить, что меня можно рассматривать как объект. Чтобы утвердить свою субъективность и предотвратить превращение в объект другого, я сначала пытаюсь сделать их объектом.
Это источник господства и рабства — кто побеждает в борьбе, тот становится первым господином. Однако со временем, сделав кого-то другим объектом, победитель утратил сущность собственной субъективности: возможность быть признанным другим человеком. Истинное самосознание будет возможно лишь тогда, когда будет преодолено порабощение и двое равных смогут узнать друг друга. В этом процессе отменяются отрицательные черты, сохраняется понимание субъективности, и оба субъекта поднимаются в новое самосознание как равные.
Проблема в том, что Гегель считает, что диалектика чернокожих и коренных народов «спит», застряла в природе и, таким образом, не может начать диалектический процесс, ведущий к самосознательной свободе. Вот почему он говорит, что есть «право героев» на колонизацию — только через колонизацию Европы другие могут стать частью марша человеческой свободы. Таким образом, темп Бак-Морс, гаитянская революция для Гегеля — это просто когда европейские идеалы добились свободы для других посредством колонизации:
На Гаити они [чернокожие] даже создали государство на христианских принципах.
Однако они не проявляют внутренней склонности к культуре. На их родине [Африке] господствует самый возмутительный деспотизм… Их дух совсем дремлет, остается погруженным в себя, не движется вперед…Здесь мы ясно видим неразрывность колониального расизма, системы диалектики и того, как теоретизирует Гегель». абстрактные понятия, такие как самосознание, прогресс и свобода.
Результат равной свободы может быть хорошим, но все движение системы Гегеля к этой цели начинается с расистских идей Руссо и его утверждений об отсутствии мысли у коренных народов, якобы пойманных в ловушку «естественного состояния», до европейцев. прибыть. Диалектическое мышление становится всеобщей системой, определяемой в зрелых произведениях Гегеля не столько через отсылку к цивилизованным и диким народам, сколько через абстрактные категории, такие как бытие и ничто. Однако задача понимания системного расизма в философии состоит в том, чтобы проследить движение от явного к структурному расизму.
Вопреки тому, что говорят некоторые защитники Гегеля, сама абстракция расистских идей Гегеля в универсальную систему мышления является проблемой, потому что она скрывает эти расистские корни. Использование диалектики без признания этой истории рискует непреднамеренно привнести этот расизм в наши концепции и, следовательно, в наши убеждения и практики. Есть ли антирасистский путь к этим диалектическим взглядам на всеобщее равенство?
После Второй мировой войны философ, поэт и многолетний ведущий политик Мартиники Эме Сезер (1913–2008) сел читать философский шедевр Гегеля « Феноменология духа » (1807). Закончив ее, он с энтузиазмом показал ее своему другу Леопольду Сенгору (1906–2001) – тоже философу и поэту, давнему лидеру Сенегала: «Послушай, что говорит Гегель, Леопольд: прийти к Универсалу, должен погрузиться в частное!» В абстрактной философии Гегеля Сезер нашел философского сообщника в проекте Негритюда, движении защиты черной мысли и эстетики, которое Сенгор и Сезер помогли основать в Париже в XIX веке.
30 с. Философия Гегеля делала то же самое, что и они: их принятие Черноты было частью движения универсального человеческого прогресса, а не капитуляцией перед узкой идентичностью.
Сезер и Сенгор были не единственными среди антиколониальных мыслителей, которые нашли смысл в творчестве Гегеля, и особенно в этой диалектической философии, в которой кажущиеся противоположности — такие как «всеобщее» и «частное» — могли найти свою общую основу посредством нового синтеза. Революционные лидеры и писатели Франц Фанон (1925–61), К. Л. Р. Джеймса (1901–89) и Амилкара Кабрала (1924–73) — все они также найдут смысл в работах Гегеля. Что изложенная мною история означает для Сенгора, Сезера, Фанона и других в их использовании диалектики? Случайно ли они пронесли в свои мысли гегелевский расизм?
Не думаю, что они это сделали. Хотя эти мыслители не обращались напрямую к расистской истории диалектики, восходящей к Руссо, они все же понимали центральную проблему гегелевской мысли. Мы можем видеть это, когда они критикуют лежащую в основе расистскую логику, в то же время сохраняя ценность диалектического мышления.
Это, конечно, очень диалектический способ борьбы с расизмом диалектики. Он стремится свести на нет расистское противоречие, лежащее в основе диалектики, чтобы создать новый образ мышления, который действительно может продвинуть историю вперед. Вопреки тому, что считал Гегель, в истории застряли не африканцы и карибцы, а сам Гегель с его расистским мировоззрением. Двигать историю вперед означает активно бороться с расизмом. Это снятие диалектики самой по себе, создание антирасистского пути сохранения, отмены и возвышения идей Гегеля.
Диалектическая мысль, даже на службе антирасизма, рискует перенести эту расистскую историю в наше мышление
Сенгор, Сезер и Фанон достигли этого диалектического движения, отвергнув основу расистской этнографии Руссо. Они восстановили то, что знал даже миссионер дю Тертр, но не знали философы: что народы Америки и Африки имеют свою сложную жизнь и логику. Таким образом, Сезер:
Великий упрек, который мы справедливо предъявляем Европе, состоит в том, что она сломила инерцию цивилизаций, которые еще не достигли своего полного потенциала, что она не позволила им развиться и реализовать все богатство форм, заключенных в ней.
их.И Сенгор:
Я верю… что «Негритюд диалектичен»; Я не верю, что она «уступит место новым ценностям». Точнее, я считаю… [это] представляет собой… ансамбль существенных вкладов.
И Фанон:
Диалектика, вводящая необходимость как опору моей свободы, изгоняет меня из самого себя… Мое Черное сознание не претендует на утрату. это . Он сливается сам с собой… Ибо не один негр – их много Черные мужчины.
В то время как Руссо и Гегель предполагали, что чернокожие и коренные народы не диалектичны сами по себе, Сенгор, Сезер и Фанон настаивают на том, что правильно понятая диалектика может начаться, только если мы поймем внутреннюю сложность всех народов. Как только это будет достигнуто, мы сможем перейти от колониальной логики культурных различий к тому, что Сезер и Сенгор назвали «[ рандеву ] отдачи и получения» между культурами. Например, вместо того, чтобы французы навязывали Антильским островам свою модель торговли, оба народа могли узнать о разных моделях друг от друга.
Вместо диалектического процесса, который можно перенести только из Европы в другие места, эта альтернативная модель обеспечивает более богатый и постоянно развивающийся набор возможностей для того, как устроить человеческую жизнь. Рабство, расизм и ненависть в этой системе никогда не оправдываются, но сохраняется диалектический прогресс ко все большей свободе и равенству.
Как показывают эти авторы, диалектическое мышление не является расистским по своей сути, и его не следует обязательно отбрасывать во имя какого-то другого философского понимания истории. Тем не менее, философы должны признать, что современные истоки диалектического мышления можно напрямую проследить до явного расизма таких философов, как Руссо и Гегель. Этот явный расизм, как обычно, стал имплицитным, когда он был абстрагирован в концепции, разработанные этими философами. Когда мы используем диалектическое мышление сегодня — даже на службе антирасизма — мы рискуем перенести эту расистскую историю в наше мышление, если мы не признаем ее и не примиримся с ней.
Аналогия с Новым курсом в США может помочь прояснить, что я имею в виду. Как подробно показал историк Айра Кацнельсон, «Новый курс» стал монументальным экономическим успехом для сообществ, которые он поддерживал. Однако в значительной степени она не включала чернокожих американцев в свою щедрость. Его репутация с коренными народами также была неоднозначной; а с американцами японского происхождения, конечно, было ужасно. В результате современное американское государство всеобщего благосостояния сократило общее экономическое неравенство, усугубив расовое неравенство. Работа с этим наследием означает исправление расовой несправедливости, а не отказ от экономического прогресса. Точно так же и с диалектикой цель состоит в том, чтобы искоренить ее расовую несправедливость и поставить концепцию на более прочную основу, а не отказаться от нее в целом.
Если мы действительно привержены антирасизму в философии, нам, безусловно, придется иметь дело с явным расизмом отдельных мыслителей, отсутствием разнообразия в учебной программе по философии и отсутствием разнообразия среди преподавателей и студентов философии.