История моей жизни | zakharov.ru
ЭПОХА ВЕЛИКИХ АВАНТЮРИСТОВ
I
Героическая эпоха авантюристов
Четверть века отделяет Семилетнюю войну от Французской революции, и все эти 25 лет над Европой стоит душное безветрие. Великие династии Габсбургов, Бурбонов и Гогенцоллернов устали воевать. Бюргеры безмятежно покуривают, пуская дым кольцами, солдаты пудрят свои косы и чистят ненужные уже ружья; измученные народы могут наконец немного передохнуть, но князья скучают без войны. Они скучают смертельно, все эти германские, итальянские и прочие князьки в своих крохотных резиденциях, и им хочется, чтобы их забавляли. Да, ужасно скучно этим беднягам, всем этим мелким в их призрачном величии курфюрстам и герцогам, в их свежеотстроенных, еще сыровато-холодных дворцах в стиле рококо, несмотря на всякие потешные сады, фонтаны и оранжереи, зверинцы, парки с дичью, галереи и кунсткамеры. На выжатые кровью деньги и с проворно разученными
у парижских танцмейстеров манерами они, как обезьяны, подражают Трианону и Версалю и играют в «большую резиденцию» и «короля-солнце». От скуки они становятся даже покровителями искусств и интеллектуальными гурманами, переписываются с Вольтером и Дидро, собирают китайский фарфор, средневековые монеты и барочные картины, заказывают французские комедии, зазывают итальянских певцов и танцоров — и только властелину Веймара удается пригласить к своему двору нескольких немцев — Шиллера, Гете и Гердера. В общем же, кабаньи травли и пантомимы на воде сменяются театральными дивертисментами — ибо всегда в те моменты, когда земля чувствует усталость, особую важность приобретает мир игры — театр, мода и танец.
и Гассе, так же как каббалистов и кокоток, фейерверкеров и охотников на кабанов, либреттистов и балетмейстеров. Ибо каждый из этих князьков хочет иметь при своем маленьком дворе самое новое, самое лучшее и самое модное — в сущности, скорее назло мелкопоместному соседу, чем себе на пользу. И вот у них — церемониймейстеры
и церемонии, каменные театры и оперные залы, сцены
и балеты. Недостает лишь еще одного, чтобы разогнать скуку захолустного города и придать настоящий светский вид безнадежно приевшимся физиономиям неизменных шестидесяти дворян: не хватает знатных визитеров, интересных гостей, космополитических иностранцев — живой газеты, — словом, нескольких изюминок в квашеном тесте, маленького ветерка из большого света — в душном воздухе уместившейся на тридцати уличках резиденции.
И лишь только об этом распространится молва — глядь, из невесть каких уголков и укромных местечек уже катят всякие искатели приключений под сотнями личин и одеяний, ночь спустя они подкатывают в почтовых экипажах и английских колясках и широким жестом снимают самую элегантную анфиладу комнат в самой лучшей гостинице. На них фантастические мундиры каких-нибудь индостанских или монгольских армий, и они носят громкие фамилии, которые на деле являются такой же имитацией, как и фальшивые камни на пряжках их туфель. Они говорят на всех языках, твердят о своем знакомстве со всеми властителями и выдающимися людьми, они будто бы служили во всех армиях и учились во всех университетах. Их карманы наполнены проектами, речь изобилует смелыми обещаниями; они замышляют лотереи и дивертисменты, государственные союзы и фабрики, они предлагают женщин, кастратов и ордена, и хотя сами они не имеют в кармане и десяти золотых монет, они всем
При дворах их принимают, забавляются ими, не уважая их и столь же мало интересуясь подлинностью их дворянства, как обручальными кольцами их жен и девственностью сопровождающих их девиц. Ибо в этой аморальной, отравленной упадочной философией атмосфере приветствуют без дальнейших расспросов всякого, кто приносит развлечение или хотя бы на час смягчает скуку, эту страшную болезнь властителей. Их охотно терпят наравне с девками, пока они забавляют и пока обирают не слишком нагло. Иногда эта свора артистов и мошенников получает сиятельный пинок ногой в зад, иногда они выкатываются из бального зала в тюрьму или даже на галеры, подобно директору венских театров Джузеппе Аффлизио. Некоторые, правда, присасываются крепко, становятся сборщиками податей, любовниками куртизанок или даже, в качестве услужливых супругов придворных блудниц, настоящими дворянами и баронами. Обычно они не ждут, чтобы запахло скандалом, ибо все их обаяние основано лишь на новизне и таинственности: когда их шулерство становится слишком наглым, когда они слишком глубоко залезают в чужие карманы, когда слишком надолго устраиваются по-домашнему при каком-либо дворе, вдруг может явиться кто-нибудь, кто поднимет их мантию и явит миру клеймо вора или рубцы каторжника.
И так на протяжении XVIII столетия вертится все одна и та же карусель мошенников, с одними и теми же фигурами — от Мадрида до Петербурга, от Амстердама до Пресбурга, от Парижа до Неаполя. Пытаются говорить о случайности, когда Казанова встречает за каждым игорным столом, при каждом дворе все тех же мошенников-собратьев — Тальви, Аффлизио, Шверина, Сен-Жермена, но для посвященных его непрестанное странствование означает скорее убегание, нежели развлечение. И все они вместе составляют сплоченную родню, единый орден авантюристов, единую масонскую общину без лопатки и прочих символов. Всюду, где только они встречаются, один тянет другого, предлагает себя в партнеры за игорным столом при обирании глупцов, один проталкивает другого
в знатное общество и, признавая его, удостоверяет свою собственную личность. Они меняют женщин, платье, имена — все, за исключением одного: профессии. Все эти актеры, танцоры, музыканты, искатели счастья, блудницы и алхимики, попрошайничающие по дворам, являются, совместно с иезуитами и евреями, единственно интернациональным элементом в мире. Стоя между оседлым узколобым мелкобуржуазным столбовым дворянством и еще не свободным тупым бюргерством, не принадлежа ни к тому, ни к другому лагерю, члены этого ордена легко и ловко шмыгают между ними, блуждают по странам и классам, двусмысленные и непостижимые, мародеры без флага
Только стал более утонченным метод, а с ним —
и облик. На смену неуклюжим кулакам, пропитым рожам, неотесанным манерам старых вояк пришли руки
в перстнях и напудренные парики над беспечным челом. Они крутят пируэты, словно танцоры, изъясняются как актеры и пускают пыль в глаза, как болтуны-философы; смело отвратив неспокойный взор, они манипулируют за игорным столом и в остроумной беседе одаривают женщин любовными напитками и поддельными алмазами.
Надо признать, что в каждом из них есть нечто одухотворенное, что делает их привлекательными, а некоторых можно смело назвать гениальными. Вторая половина XVIII столетия является их героической эпохой, их золотым веком, их классическим периодом. Подобно тому как раньше, при Людовике XV, французские поэты объединились в блестящую плеяду, а позднее, в Германии, чудесное мгновение Веймара воплотило творческие стремления гения в бессмертные фигуры, так и тогда над всей эпохой победоносно сияет яркое семизвездие славных аферистов и бессмертных искателей приключений.
И особенно характерным персонажем для второй половины XVIII века является приблудный ирландец, ставший генеральным контролером финансов, Джон Лоу, который своими необеспеченными ассигнациями стирает в порошок французские финансы. Шевалье Д’Эон, гермафродит, человек сомнительного происхождения и сомнительной славы, став тайным агентом Людовика XV, руководит международной политикой. Маленький круглоголовый барон Нейгоф становится настоящим королем Корсики под именем Теодора I, хотя и оканчивает затем свою карьеру в тюрьме из-за долгов. Калиостро, деревенский парень из Сицилии, за всю жизнь так и не научившийся толком грамоте, видит у своих ног весь Париж и сплетает из пресловутого ожерелья Марии-Антуанетты петлю французской монархии. Старик Тренк, прусский офицер, заточенный в крепость по обвинению в связи с сестрой Фридриха II принцессой Амалией и напоровшийся в конце концов на гильотину, как истый трагик разыгрывает
в красной шапке героя свободы. Сен-Жермен, этот маг, алхимик и оккультист без возраста, покоряет Людовика XV и до сих пор продолжает морочить усердных ученых неразгаданной тайной своего рождения. Все они обладают бльшим могуществом, нежели наиболее именитые властелины, ослепляют ученых, обольщают женщин, грабят богачей и, не имея должности и не зная ответственности, тайно дергают ниточки политических марионеток.
в сотнях подвигов и авантюр, — завершает эту семерку незабываемых и незабытых, кратковременных властителей уже обреченного на гибель мира. Ибо всего только тридцать или сорок лет длится в Европе героическая эпоха этих гениев наглости и мистического актерства, а затем она изживает себя через наиболее законченный свой тип, наиболее совершенный свой идеал — поистине демонического авантюриста. Ибо Наполеон действует всерьез там, где эти мелкие шарлатаны только играли, он величавым жестом захватывает то, чем они только лакомились и к чему лишь притрагивались. В его лице авантюризм проникает из княжеских передних в тронный зал; он завершает восхождение преступного к вершине власти: авантюризм на короткий час мировой истории надевает себе на голову корону Европы.
II
Молодой шевалье де Сенгальт
В парке замка Сан-Суси, в 1764 году,
Фридрих Великий, вдруг останавливаясь
и разглядывая Казанову:
— Знаете ли, вы очень красивый человек!
Театр в небольшом столичном городе. Певица только что закончила свою арию блестящей колоратурой, зал разразился аплодисментами, и теперь, во время начавшихся речитативов, напряженное внимание ослабевает. Франты навещают ложи, дамы рассматривают друг друга в лорнеты и серебряными ложечками лакомятся апельсиновым шербетом и желе; им нет ровно никакого дела до гротесков Арлекина и пируэтов Коломбины.
Но вдруг все взоры с любопытством устремляются
к запоздавшему незнакомцу, который с непринужденностью истинно знатного человека смело и вместе с тем небрежно входит в партер. Атлетическая фигура, пышный и богатый наряд: бархатное платье пепельного цвета раскрывается над изящно вышитым шелковым жилетом и драгоценными кружевами, золотые петлицы оттеняют темные складки от самых пряжек на брюссельском жабо и до шелковых чулок. Под мышкой небрежно зажата нарядная шляпа с белым пером; тонкий, сладкий запах розового масла или новомодной помады исходит от знатного незнакомца, который равнодушно следует через весь партер до первого ряда и беспечно прислоняется там
к барьеру: покрытая перстнями рука надменно опирается на усыпанную драгоценными камнями шпагу английской стали. Словно не замечая обращенного на него всеобщего внимания, он поднимает золотой лорнет, чтобы с деланным равнодушием оглядеть ложи.
А тем временем из ряда в ряд по креслам легким шелестом передается любопытство провинциального городка: кто это — князь, богатый иностранец?.. Головы сближаются, почтительное перешептывание сначала касается обрамленного алмазами ордена, который болтается у него на груди на ярко-красной ленте: орден так густо осыпан блестящими камешками, что никто уже не узнает дрянную дешевку — хоть и древний, но бесславный орден Золотой Шпоры. Певцы на сцене сразу чувствуют, что внимание от них отвлечено, речитативы льются несвязно, а танцовщицы, прошмыгнув из-за кулис, высматривают поверх скрипок и виол, не занесло ли им счастье герцога-толстосума на прибыльную ночь.
Но прежде чем все эти сотни людей в зале успевают разгадать загадку незнакомца и определить его происхождение, женщины в ложах смущенно замечают нечто другое: необычайную красоту этого неизвестного мужчины, красоту и поразительную мужественность. Его рослая фигура и квадратные плечи дышат мощью, мускулистые руки цепки, во всем напряженном, стальном мужском теле — ни одной изнеженной линии, так стоит он перед ними, слегка наклонив голову, словно готовый ринуться в бой бык. Профиль его напоминает изображение на римской монете, настолько резко и чеканно выделяется каждая черта на темной меди этой головы. Из-под каштановых, любовно завитых и причесанных волос прекрасной линией вырисовывается лоб, которому мог бы позавидовать любой поэт, нос изгибается дерзким, смелым крючком, под крепкой костью подбородка выпукло поднимается кадык в два ореха величиной: положительно, каждая черта этого лица дышит напором и победной решимостью. И только губы, очень алые и чувственные, изгибаются, мягкие и влажные, как мякоть граната, открывая белые ядра зубов.
Теперь красавец медленно обращает профиль к темному зрительному залу, под ровными, округлыми, густыми бровями нетерпеливо и беспокойно сверкают черные глаза, быстро перескакивая от одной точки к другой. Так настоящий охотник высматривает добычу, готовый одним прыжком броситься на намеченную жертву. Но пока — взор этот только мерцает, он не загорелся еще ярким пламенем, а лишь медленно ощупывает ряды лож и, минуя мужчин, оглядывает, как товар на продажу, женщин. Незнакомец рассматривает их одну за другой, выбирая, как знаток, и чувствуя, что и они рассматривают его; при этом слегка приоткрываются сластолюбивые губы южанина, и зарождающаяся улыбка этого сочного рта теперь впервые обнаруживает белоснежную, сытую, чувственную челюсть. Пока эта улыбка еще не имеет в виду какую-ли-бо одну женщину, пока она еще обращена ко всем —
к женщине как таковой. Но вот он приметил в одной из лож знакомую даму: его взор сразу становится сосредоточенным, в глазах, которые только что глядели нагло-вопро-шающе, вспыхивает бархатный и вместе с тем искрящийся блеск, левая рука отделяется от шпаги, правая хватает тяжелую шляпу с перьями, и так он подходит к ней, с едва уловимым приветствием на устах. Мускулистая шея грациозно изгибается над протянутой для поцелуя рукой, он тихо говорит ей что-то. И по смятению и смущению дамы сразу заметно, как нежно и томно звучит этот певучий голос; затем она оборачивается и представляет незнакомца своим спутникам: «Шевалье де Сенгальт». Поклоны, церемонность, учтивость, гостю предлагают место в ложе, от которого он скромно отказывается; обмен любезностями переходит, наконец, в беседу.
Постепенно Казанова возвышает голос, направляя слова через головы окружающих. Он с актерским мастерством придает гласным мягкую певучесть, а согласным — ритмическую раскатистость. И все слышнее раздается его голос из рамок ложи, громкий и настойчивый, ибо он хочет, чтобы насторожившиеся соседи слышали, как остроумно
и свободно разговаривает он по-французски и по-итальянски, как ловко цитирует Горация… Как бы невзначай кладет он руку в перстнях на барьер ложи таким образом, чтобы издалека можно было видеть дорогие кружевные манжеты и прежде всего блеск громадного бриллианта на пальце. Теперь он предлагает кавалерам мексиканский нюхательный табак из усыпанной алмазами табакерки. «Мой друг, испанский посланник, прислал мне его вчера с курьером», — доносятся его слова в соседнюю ложу,
а когда один из кавалеров вежливо восхищается миниатюрой на табакерке, он бросает небрежно, но достаточно громко, чтобы его слова распространились по залу: «Подарок моего друга и милостивого государя, кельнского курфюрста».
Так он болтает, по-видимому совершенно небрежно; однако, рисуясь, хвастун в то же время глазами хищной птицы зорко следит за производимым им впечатлением. Да, все заняты им, он ощущает на себе любопытство женщин, чувствует, что вызвал интерес, изумление и восхищение, и все это придает ему еще больше смелости. Ловким маневром он перебрасывает разговор в соседнюю ложу, где сидит фаворитка герцога и благосклонно — он это чувствует — слушает его прекрасную французскую речь. Рассказывая о какой-то красавице, он рассыпается перед ней в любезностях, которые она принимает с ответной улыбкой. Теперь его друзьям не остается ничего другого, как представить шевалье высокопоставленной даме. И дело уже в шляпе. Завтра днем он будет обедать с городской знатью; завтра вечером он в одном из дворцов предложит устроить маленькую игру в фараон и будет обирать их; завтра ночью он будет спать с одной из этих блестящих, разодетых женщин — и все это благодаря своей отважной, уверенной и энергичной хватке, своей воле к победе и мужественной, открытой красоте смуглого лица. Именно эти черты дали ему все: улыбки женщин и солитер на пальце, усыпанную бриллиантами часовую цепочку и золотые петлицы, кредит у банкиров и дружбу дворян, и то, что прекраснее всего: свободу в бесконечном многообразии жизни.
Тем временем примадонна готовится начать новую арию. Казанова, уже приглашенный очарованными им кавалерами и милостиво вызванный к утреннему приему фаворитки, возвращается, после глубокого поклона, на свое место, садится и, опираясь левой рукой на шпагу, склоняет красивую голову, чтобы, как знаток, послушать пение. За его спиной, из ложи в ложу, из уст в уста, шепотом передается: «Шевалье де Сенгальт!» Подробностей о нем не знает никто — ни откуда он пришел, ни чем он занимается, ни куда направляется; но имя его проносится
и гудит по всему темному и любопытному залу, забрасывается, танцуя, как невидимое, мелькающее пламя, наверх, на сцену, к охваченным таким же любопытством певицам. И вдруг маленькая венецианская танцовщица заливается смехом: «Шевалье де Сенгальт? Ах, этот обманщик! Да ведь это же Казанова, сын Буранеллы, маленький аббат, который пять лет тому назад ловко украл девственность у моей сестры; придворный шут старика Брагадино, хвастун, забияка и авантюрист!» Но она, по-видимому, не слишком возмущена его проделками, ибо из-за кулис она подмигивает ему, как старому знакомому,
и многозначительно подносит кончики пальцев к губам. Он замечает это, узнает ее, улыбается и быстро соображает: она не испортит ему игры со знатными дураками,
а предпочтет переспать с ним сегодня ночью.
III
Последние дни старого авантюриста
Все изменилось теперь, увы! —
и я не присутствую, сам я уже не тот и не
думаю, что еще существую: я — был.
Латинская надпись на портрете Казановы в старости
1797–1798 годы. Кровавая метла революции вымела вон галантный век, головы христианнейшего короля и королевы лежат в корзине гильотины, и десять дюжин принцев и князьков совместно с венецианскими инквизиторами прогнаны к черту маленьким корсиканским генералом. Европа читает уже не «Энциклопедию», Вольтера и Руссо, а отрывистые бюллетени с театра военных действий, не слушает больше итальянских арий, а трепещет перед пушками. Великий пост навис над Европой: карнавалам и рококо наступил конец, нет больше кринолинов и напудренных париков, серебряных пряжек на туфлях и брюссельских кружев; никто не носит больше бархатного платья — оно сменилось мундиром и бюргерской одеждой.
Но странно: кто-то забыл о времени. Это какой-то старенький человечек там, на севере, в самом темном закоулке Богемии. Как рыцарь Глюк в легенде Гофмана, как какая-то цветистая птица, старик в бархатном жилете с позолоченными пуговицами, в вылинявшем и пожелтевшем кружевном воротнике, шелковых чулках с узорчатыми подвязками и в парадной шляпе с белым пером, среди бела дня спускается тяжелой поступью из замка Дукс по неровной булыжной мостовой в город. По старому обычаю смешной старик еще носит косу, хотя она и напудрена плохо (нет больше лакеев!), а дрожащая рука важно опирается на старомодную трость с золотым набалдашником, какие носили при королевском дворе летом 1730 года… Да, это Казанова, или, вернее, его мумия, он все еще жив, этот старый авантюрист, несмотря на нужду, заботы и сифилис. Кожа стала пергаментной, крючковатый нос выступает над дрожащим, слюнявым ртом, как птичий клюв, густые брови поседели и стали щетинистыми; все это дышит уже затхлым запахом старости и тления, высыханием в желчи и книжной пыли. В одних только глазах, черных, как смола, еще живет былое беспокойство, остро и зло выглядывают они из-под полузакрытых век. Но он недолго смотрит по сторонам, а только сердито брюзжит и ворчит про себя, ибо находится в дурном настроении. Да, Казанова никогда уже не бывает в духе с тех пор, как судьба выбросила его на эту богемскую свалку. К чему поднимать глаза — каждый взгляд был бы слишком большой честью для этих глупых ротозеев, этих широконосых немецко-богемских картофельных рож, которые никогда не высовывают носа дальше деревенской грязи и даже не выполняют своего долга: не приветствуют его, шевалье де Сенгальта, который в свое время всадил пулю в живот польскому гофмаршалу и получил из собственных рук папы римского Золотые Шпоры. Но еще досаднее то, что и женщины уже не уважают его больше, а прикрывают руками рот, чтобы сдержать раскаты громкого деревенского хохота. И им есть над чем посмеяться, потому что служанки рассказали попу, что старый греховодник охотно залезает им рукой под юбки и на своем тарабарском языке шепчет в уши всякие глупости. Но все же эта чернь все-таки лучше, чем проклятая лакейская сволочь, на произвол которой он отдан дома, эти «ослы, пинки которых он вынужден переносить», и больше всего — от домоправителя Фельткирхнера и его присного Видерхольта. Канальи! Вчера они опять нарочно пересолили ему суп и сожгли макароны, они вырвали его портрет из рамы и повесили его в отхожем месте, они осмелились, эти негодяи, поколотить маленькую собачку с черными пятнами, Мелампигу, подаренную ему графиней Роггендорф, только за то, что прелестный зверек отправил естественную потребность в комнатах. Ах, куда удалились те золотые времена, когда можно было просто посадить в колодки подобную лакейскую сволочь и переломать ей ребра вместо того, чтобы терпеть подобную наглость! Но нынче из-за этого Робеспьера хамье подняло голову, проклятые якобинцы изгадили всю эпоху, и сам ты уже только старый, бедный беззубый пес. Что толку сетовать, ворчать и брюзжать целый день, лучше всего наплевать на весь этот сброд, подняться наверх, в свою комнату, и читать Горация.
Но сегодня нет места всем этим печальным размышлениям — мумия торопливо бегает по комнатам, как подергиваемая марионетка. Она облеклась в старое придворное платье, прицепила орден и хорошенько почистилась щеткой, чтобы удалить малейшую пылинку. Ибо господин граф дали знать, что приедут сегодня, их милость собственной персоной прибудут из Теплица и привезут с собой принца де Линя и еще несколько благородных господ; за столом они будут беседовать по-французски, и завистливая лакейская банда, скрежеща зубами, должна будет прислуживать, подавать ему тарелки, сгибаясь в три погибели, а не швырять ему на стол, как вчера, перепорченные и изгаженные объедки, как бросают кость собаке. Да, сегодня, во время обеда, он будет сидеть за большим столом вместе с австрийскими кавалерами, умеющими еще ценить утонченный разговор, и почтительно слушать философа, которого изволил уважать сам Вольтер и которого когда-то удостаивали своего внимания императоры
и короли. «А как только дамы удалятся, господин граф
и господин принц, вероятно, самолично попросят меня прочесть им что-нибудь из известного манускрипта —
да, попросят, господин Фельткирхнер, поганая рожа вы этакая, — высокорожденный господин граф Вальдштейн и господин фельдмаршал принц де Линь будут просить меня, чтобы я опять прочел им отрывок из моих любопытнейших приключений… И я это, может быть, и сделаю — может быть — ибо я ведь не слуга господина графа и не обязан слушаться его, я не принадлежу к лакейскому сброду, я — гость и библиотекарь и стою с ними на равной ноге, — ну да вы ничего этого не понимаете, якобинская сволочь!.. Но парочку анекдотов я все же им расскажу, черт возьми! Парочку анекдотов в восхитительном жанре моего учителя, господина Кребийона, или парочку венецианских — с перцем и солью; ведь мы, дворяне, будем между собой, а мы хорошо разбираемся в оттенках. Они будут смеяться и пить крепкое черноватое бургундское вино, как при дворе Его христианнейшего Величества, будут беседовать о войне, алхимии и книгах, а прежде всего — слушать рассказы старого философа о светских делах и о женщинах».
Возбужденно шмыгает по отпертым залам маленькая, старая, высохшая злая птица, с глазами, сверкающими злобой и отвагой. Вытирает обрамляющие орденский крест стразы (настоящие камни уже давно проданы английскому жиду), тщательно пудрит волосы и упражняется перед зеркалом (с этими невежами забудешь всякие манеры!) в старомодных реверансах и поклонах, какие были приняты при дворе Людовика XV. Правда, спина уже порядочно хрустит: не безнаказанно тряслась старая тачка семьдесят три года во всех почтовых каретах вдоль и поперек Европы, а женщины стоили ему бог знает сколько сил! Но там, наверху, в башке — там, по крайней мере, еще не испарилось остроумие, он еще сумеет позабавить этих господ и придать себе весу в их глазах. Круглым и замысловатым, немного дрожащим почерком переписывает он на чуть шершавом листе дорогой бумаги приветственные стишки на французском языке для принцессы де Рекке
и разрисовывает буквы высокопарного посвящения на своей новой комедии для любительского театра: «Да, даже здесь, в Дуксе, мы еще не разучились держать себя подобающим образом!»
И действительно, когда наконец подкатывают кареты и он, сгорбившись, сходит вниз по крутым ступеням, тяжело ступая своими скрюченными ногами, — господин граф и его гости небрежно бросают слугам шапки, плащи и шубы, но его они обнимают по дворянскому обычаю, представляют незнакомым господам в качестве прославленного шевалье де Сенгальта, превознося его литературные заслуги, и дамы польщены видеть его рядом с собой за столом.
Блюда еще не убраны, трубки еще идут вкруговую,
а принц уже справляется — совсем как он предвидел — об успехах беспримерно увлекательной истории его жизни, и кавалеры и дамы в один голос просят его прочесть им главу из этих мемуаров, которые, несомненно, приобретут громкую известность. Как отказать в каком-либо желании любезнейшему графу, его милостивому благодетелю? Господин библиотекарь поспешно взбирается наверх, в свою комнату, и берет из пятнадцати фолиантов тот, в который он уже предусмотрительно вложил шелковую ленту: главный, наиболее выдающийся эпизод — один из немногих, который не должен чуждаться присутствия дам, — рассказ о его бегстве из свинцовых карцеров Венеции. Как часто и кому только не читал уже он эту несравненную авантюру: курфюрстам баварскому и кельнскому, в кругу английских дворян и при варшавском дворе, но пусть они увидят, что Казанова умеет рассказывать иначе, нежели этот скучный пруссак, господин фон Тренк, из-за приключений которого теперь поднимают столько шуму. Ибо он недавно вставил в рассказ несколько новых эффектов — чудесные неожиданные осложнения, — и в конце — великолепную цитату из божественного Данте. Бурные аплодисменты награждают его за чтение, граф обнимает его и при этом левой рукой тайно сует ему в карман сверток дукатов, которые ему, черт возьми, приходятся весьма кстати, ибо если его и забывает весь мир, то кредиторы преследуют его даже и здесь.
Но, увы, на другой день лошади уже нетерпеливо звякают сбруей, кареты ждут у ворот, ибо высокие особы уезжают в Прагу, и хотя господин библиотекарь и делал трижды тонкие намеки на то, что у него в Праге много неотложных дел, его все-таки никто не берет с собой. Он вынужден остаться в огромном, холодном, с гуляющими сквозняками, каменном ящике Дукса, отданный в руки наглого богемского сброда — лакеев, которые, едва только улеглась пыль за колесами господина графа, опять начинают свое нелепое зубоскальство, растягивая рот до ушей. Всюду одни варвары, нет больше никого, кто умел бы разговаривать по-французски и по-итальянски об Ариосто и Жан-Жаке, невозможно же вечно писать письма этому заносчивому, погрязшему в деловых актах жеребцу — господину Опицу в Часлове, или тем немногим милостивым дамам, которые еще удостаивают его чести переписываться с ними. Затхло и сонно скука, как серый дым, снова ложится над необитаемыми комнатами, и забытый вчера ревматизм с удвоенной свирепостью дергает ноги. Казанова угрюмо снимает придворное платье и надевает на мерзнущие кости толстый турецкий шерстяной халат, угрюмо подползает он к единственному приюту воспоминаний — письменному столу, очиненные перья ждут его рядом с кипой больших белых листов, в ожидании шелестит бумага. И вот он, вздыхая, садится и дрожащей рукой — благодатная, подстегивающая его скука! — продолжает писать историю своей жизни.
Ибо за этим иссохшим лбом, за этой мумифицированной кожей живет, как белое ядро ореха за костяной скорлупой, свежая и цветущая гениальная память. В этом маленьком костном пространстве между лбом и затылком сохранилось еще нетронутым и точным все, чем когда-то алчно завладевали в тысячах авантюр эти сверкающие глаза, эти широко дышащие ноздри, эти жесткие, жадные руки, — и распухшие от ревматизма пальцы, которые водят гусиным пером в течение тринадцати часов в день («тринадцать часов, а они проходят для меня как тринадцать минут!»), еще помнят обо всех атласных женских телах, которые они когда-то с наслаждением ласкали. На столе в пестром беспорядке лежат пожелтевшие письма этих прежних возлюбленных, записки, локоны, счета и сувениры — и как над потухшим пламенем еще серебрится дым, так из поблекших воспоминаний поднимается ввысь невидимое облако нежного благоухания. Каждое объятие, каждый поцелуй… Воистину, «наслаждение — вспоминать свои наслаждения».
Глаза старого ревматика блестят, губы дрожат от увлечения и возбуждения, он шепчет вновь придуманные слова и наполовину воскресшие в памяти диалоги, невольно подражая былым голосам, и сам смеется собственным шуткам. Он забывает еду и питье, бедность и несчастье, унижение и бессилие, все злополучие и всю отвратительность старости, забавляясь в мечтах перед зеркалом своих воспоминаний. По его зову перед ним встают улыбающиеся тени — Анриетта, Бабетта, Тереза, — и эти вызванные им к жизни духи дают ему, может быть, больше наслаждения, чем пережитая когда-то действительность. И так пишет он и пишет, без устали, вновь переживая,
с помощью пера и пальцев, былые авантюры, бродит взад и вперед, декламирует, смеется и не помнит себя больше.
Перед дверью стоят чурбаны-лакеи и перекидываются грубыми шутками. «С кем он забавляется там, в комнате, этот старый французский дурак?» Смеясь, они указывают пальцами на лоб, намекая на его чудачество, с шумом спускаются вниз, на попойку, и оставляют старика одного в его кабинете. Никто на свете не помнит о нем больше — ни близкие, ни дальние. Живет он, старый сердитый ястреб, там, на своей башне в Дуксе, как на вершине ледяной горы, безвестный и забытый, и когда, наконец, на исходе июня 1798 года, разрывается старое дряхлое сердце и жалкое, когда-то пламенно обнимаемое сотнями женщин тело зарывают в землю, для церковной книги остается неизвестной его настоящая фамилия. «Казаней, венецианец», — вносится в нее неправильное имя и «восемьдесят четыре года от роду» — неточный возраст: настолько незнакомым стал он для окружающих. Никто не заботится о его могиле, никому нет дела до его сочинений, забытым тлеет его прах, забытыми тлеют его письма и забытыми странствуют где-то по равнодушным рукам тома его труда.
Как с хрипом внезапно останавливаются запыленные, заржавелые часы с курантами, так в 1798 году остановилась эта жизнь. Но четверть века спустя она заявляет
о себе снова.
Мир прислушивается, удивляется, изумляется, вновь охваченный восхищением и возмущением: мемуары Казановы вышли в свет, и с тех пор старый авантюрист живет вновь — всегда и всюду.
Стефан Цвейг
РЫЦАРЬ ФОРТУНЫ
Он был бы отменно хорош собой, если бы не его некрасивость: высок ростом, сложен как Геркулес, но цветом лица напоминает африканца; живые, полные ума глаза, и в то же время неизменное выражение подозрительности, беспокойства и даже злопамятства придает его внешности некоторую жестокость. Склонный легче впадать
в гнев, нежели в веселость, он, тем не менее, легко заставляет смеяться других. Своей манерой говорить он похож на дурашливого Арлекина или Фигаро и поэтому отменно занимателен. Нет такого предмета, в коем он не почитал бы себя знатоком: в правилах танца, французского языка, хорошего вкуса и светского обхождения.
Это истинный кладезь премудрости, но непрестанное повторение цитат из Горация изрядно утомляет. Склад его ума и его остроты проникнуты утонченностью; у него чувствительное и способное к благодарности сердце, но стоит хоть чем
Гапон Георгий
Георгий ГапонИстория моей жизни
Гапон Георгий. История моей жизни. «Книга», Москва, 1990.
Гапон Георгий. История моей жизни. «Прибой», Ленинград, 1926.
СОДЕРЖАНИЕ
Глава первая. Пораженный великан — аллегория.
Глава вторая. Мой родной дом.
Глава третья. Я становлюсь священником.
Глава четвертая. Крайности встречаются в Петербурге.
Глава пятая. Ложные пастыри.
Глава шестая. Между босяками и рабочими.
Глава седьмая. Я знакомлюсь с Зубатовым.
Глава восьмая. Конец зубатовщины.
Глава девятая. Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Петербурга.
Глава десятая. Убийство Плеве.
Глава одиннадцатая. Начало кризиса.
Глава двенадцатая. Стачка разрастается.
Глава тринадцатая. В министерстве юстиции.
Глава четырнадцатая. Последние приготовления.
Глава пятнадцатая. Утро 9 января.
Глава шестнадцатая. Бойня у Нарвской заставы.
Глава семнадцатая. Первые баррикады.
Глава восемнадцатая. Около дворца.
Глава девятнадцатая. Конец бойни.
Глава двадцатая. Царь и его «дети».
Глава двадцать первая. Мой побег.
Глава двадцать вторая. На пути к свободе.
Глава двадцать третья. Я перехожу границу.
Глава двадцать четвертая. Будущее русской революции.
(Вы можете стаже скачать файл в формате .FB2 для электронных книг - gapon-georgij_gapon.zip).
РОССИЙСКИЙ ЛЕТОПИСЕЦ.
Георгий ГАПОН. ИСТОРИЯ МОЕЙ ЖИЗНИ.
«КНИГА», Москва, 1990.
Примечания А. Шилова. Послесловие А. Казакевича.
Издание подготовлено совместно с кооперативом «Арион» по кн.:
Гапон Г. А. История моей жизни. Л.: Прибой, 1925.
Послесловие А. Н. Казакевича, 1990.
Далее читайте:
Гапон Георгий Аполлонович (биографические материалы).
Революция в России 1905 — 1907 (хронологическая таблица).
Петиция рабочих и жителей Петербурга для подачи царю Николаю II, 9 января 1905 г. (Документ).
Записки прокурора Петербургской судебной палаты на имя министра юстиции 4—9 января 1905 г.
Карелин А. Е. Девятое января и Гапон. Воспоминания. Записано со слов А. Е. Карелина. «Красная летопись», Петроград, 1922 год, № 1.
Рутенберг П.М. Убийство Гапона. Ленинград. 1925.
Б.Савинков. Воспоминания террориста. Издательство «Пролетарий», Харьков. 1928 г. Часть II Глава I. Покушение на Дубасова и Дурново. XI. (О Гапоне).
Спиридович А. И. «Революционное движение в России». Выпуск 1-й, «Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия». С.-Петербург. 1914 г. Типография Штаба Отдельного Корпуса Жандармов. V. 1905 год. Гапоновское движение и его последствия. Третий партийный съезд. Конференция меньшевиков.
Маклаков В.А. Из воспоминаний. Издательство имени Чехова. Нью-Йорк 1954. Глава двенадцатая.
Э. Хлысталов Правда о священнике Гапоне «Слово»№ 4′ 2002.
Ф. Лурье Гапон и Зубатов.
Персоналии:
Кто делал две революции 1917 года (биографический указатель).
Царские жандармы (сотрудники III отделения и Департамента полиции).
Рутенберг Пинхас Моисеевич (1878-1942), революционер, сионистский деятель.
Зубатов Сергей Васильевич (1864 — 1917). жандармский полковник.
Практический онлайн-курс по написанию автобиографии «История моей жизни»
Я считаю, что данный курс уникальный, один из «первопроходцев» в нашей стране. Я как психолог, прошла немало тренингов, супервизии, и подобных аналогов я до сих пор не встречала.
Я пошла на курс, чтобы подвести определённые итоги своего прошлого и настоящего; завершить незавершённые ситуации моей жизни; собрать мой собственный вклад в мою историю, присвоить себе дела, которые , возможно,были забыты, недооценены или даже обесценены и мной, и другими. И , насколько удастся, передать историю , факты, обстановку, в которой мы жили- детям, и другим людям, кто не равнодушен к связи поколений, и стране, в которой мы все живём.
Мне было важным и ценным, что при написании автобиографии были предложены два авторских варианта. И обе авторские программы были настолько высокопрофессиональны, и отличались своеобразием, но и дополняли друг друга — тем самым мне было намного легче выбирать подходящие задания- уроки, на каждый данный момент.
Очень понравилась качественная и своевременная обратная связь от эксперта Ульяны Чернышевой, качество уроков Ульяны и Оксаны ( учитывая, что стоимость курса не очень высока для такого большого объема работы экспертов и организаторов)
Эмоции в процессе написания были самые разнообразные, и это естественно, при погружении в историю своего Рода, в своё детство. К организаторам, ведущим и участникам эмоции — Благодарности, за участие и поддержку, за обратную связь- это большая ценность.
Я научилась отстаивать свою точку зрения, с меньшими эмоциональными затратами. Научилась большей дисциплинированности, творческому вдохновению. И, конечно, узнала много новой профессиональной информации, техник релаксации, написания сказок,- и получила новое видение ситуаций от всех участников.
В дальнейшем я намерена использовать новые навыки писательства, редактирования, конструктивного общения, нахождения точек соприкосновения с разными людьми.
Мой главный результат на курсе — это то, что я решилась окунуться в прошлое, и писать об этом, делясь с незнакомыми, вначале, людьми. Результатами считаю и написание текстов, по главам, и то, что удалось отыскать воспоминания- факты, многое переосмыслить; провести переоценку ценностей, начать ценить каждое время жизни, запустился процесс интеграции личной истории, в контексте истории нашей родины.
После курса в моей жизни добавились новые осознания, новые смыслы, желание продолжать мои исследования и использовать всё полученное в своей психологической работе.
Буду рекомендовать курс моим клиентам, друзьям и знакомым.
История моей жизни — фанфик по фэндому «Пацанки»
Набросок из нескольких строк, еще не ставший полноценным произведением
Например, «тут будет первая часть» или «я пока не написала, я с телефона».
Мнения о событиях или описания своей жизни, похожие на записи в личном дневнике
Не путать с «Мэри Сью» — они мало кому нравятся, но не нарушают правил.
Конкурс, мероприятие, флешмоб, объявление, обращение к читателям
Все это автору следовало бы оставить для других мест.
Подборка цитат, изречений, анекдотов, постов, логов, переводы песен
Текст состоит из скопированных кусков и не является фанфиком или статьей.
Если текст содержит исследование, основанное на цитатах, то он не нарушает правил.
Текст не на русском языке
Вставки на иностранном языке допустимы.
Список признаков или причин, плюсы и минусы, анкета персонажей
Перечисление чего-либо не является полноценным фанфиком, ориджиналом или статьей.
Часть работы со ссылкой на продолжение на другом сайте
Пример: Вот первая глава, остальное читайте по ссылке…
Нарушение в сносках работы
История моей жизни. Хелен Келлер
Глава 1. И ДЕНЬ ТОТ НАШ…
С некоторым страхом приступаю я к описанию моей жизни. Я испытываю суеверное колебание, приподнимая вуаль, золотистым туманом окутывающую мое детство. Задача написания автобиографии трудна. Когда я пытаюсь разложить по полочкам самые ранние свои воспоминания, то обнаруживаю, что реальность и фантазия переплелись и тянутся сквозь годы единой цепью, соединяя прошлое с настоящим. Ныне живущая женщина рисует в своем воображении события и переживания ребенка. Немногие впечатления ярко всплывают из глубины моих ранних лет, а остальные… «На остальном лежит тюремный мрак». Кроме того, радости и печали детства утратили свою остроту, многие события, жизненно важные для моего раннего развития, позабылись в пылу возбуждения от новых чудесных открытий. Поэтому, боясь вас утомить, я попытаюсь представить в кратких зарисовках лишь те эпизоды, которые кажутся мне наиболее важными и интересными.
Я родилась 27 июня 1880 года в Таскамбии, маленьком городке на севере Алабамы.
Семья моя с отцовской стороны произошла от Каспара Келлера, уроженца Швейцарии, переселившегося в Мэриленд. Один из моих швейцарских предков был первым учителем глухих в Цюрихе и написал книгу по их обучению… Совпадение необыкновенное. Хотя, правду говорят, что нет ни одного царя, среди предков которого нет раба, и ни одного раба, среди предков которого не было бы царя.
Мой дед, внук Каспара Келлера, купив обширные земли в Алабаме, туда переселился. Мне рассказывали, что раз в год он отправлялся верхом на лошади из Таскамбии в Филадельфию закупать припасы для своей плантации, и у моей тетушки хранится множество его писем семье с прелестными, живыми описаниями этих поездок.
Моя бабушка была дочерью Александра Мура, одного из адъютантов Лафайета, и внучкой Александра Спотвуда, бывшего в колониальном прошлом губернатором Виргинии. Она также была троюродной сестрой Роберта Ли.
Отец мой, Артур Келлер, был капитаном армии конфедератов. Моя мать Кэт Адамс, его вторая жена, была на¬много его моложе.
До того, как роковая болезнь лишила меня зрения и слуха, я жила в крохотном домике, состоявшем из одной большой квадратной комнаты и второй, маленькой, в которой спала служанка. На Юге было принято строить около большого главного дома маленький, этакую пристройку для временного житья. Такой домик выстроил и мой отец после Гражданской войны, и, когда он женился на моей матушке, они стали там жить. Сплошь увитый виноградом, вьющимися розами и жимолостью, домик со стороны сада казался беседкой. Маленькое крыльцо было скрыто от глаз зарослями желтых роз и южного смилакса, излюбленного прибежища пчел и колибри.
Главная усадьба Келлеров, где жила вся семья, находилась в двух шагах от нашей маленькой розовой беседки. Ее называли «Зеленый плющ», потому что и дом, и окружающие его деревья, и заборы были покрыты красивейшим английским плющом. Этот старомодный сад был раем моего детства.
Я очень любила ощупью пробираться вдоль жестких квадратных самшитовых изгородей и по запаху находить первые фиалки и ландыши. Именно там я искала утешения после бурных вспышек гнева, погружая разгоревшееся лицо в прохладу листвы. Как радостно было затеряться среди цветов, перебегая с места на место, внезапно натыкаясь на чудесный виноград, который я узнавала по листьям и гроздьям. Тогда я понимала, что это виноград, который оплетает стены летнего домика в конце сада! Там же струился к земле ломонос, ниспадали ветви жасмина и росли какие-то редкие душистые цветы, которые звали мотыльковыми лилиями за их нежные лепестки, похожие на крылья бабочек. Но розы… они были прелестнее всего. Никогда потом, в оранжереях Севера, не находила я таких утоляющих душу роз, как те, увивавшие мой домик на Юге. Они висели длинными гирляндами над крыльцом, наполняя воздух ароматом, не замутненным никакими иными запахами земли. Ранним утром, омытые росой, они были такими бархатистыми и чистыми, что я не могла не думать: такими, наверное, должны быть асфодели Божьего Райского сада.
Начало моей жизни походило на жизнь любого другого дитяти. Я пришла, я увидела, я победила — как всегда бывает с первым ребенком в семье. Разумеется, было много споров, как меня назвать. Первого ребенка в семье не назовешь как-нибудь. Отец предложил дать мне имя Милдред Кэмпбелл в честь одной из прабабок, которую высоко ценил, и принимать участие в дальнейшем обсуждении отказался. Матушка разрешила проблему, дав понять, что желала бы назвать меня в честь своей матери, чье девичье имя было Елена Эверетт. Однако по пути в церковь со мной на руках отец это имя, естественно, позабыл, тем более что оно не было тем, которое он всерьез рассматривал. Когда священник спросил у него, как же назвать ребенка, он вспомнил лишь, что решили назвать меня по бабушке, и сообщил ее имя: Елена Адамс.
Мне рассказывали, что еще младенцем в длинных платьицах я проявляла характер пылкий и решительный. Все, что делали в моем присутствии другие, я стремилась повторить. В шесть месяцев я привлекла всеобщее внимание, произнеся: «Чай, чай, чай», — совершенно отчетливо. Даже после болезни я помнила одно из слов, которые выучила в те ранние месяцы. Это было слово «вода», и я продолжала издавать похожие звуки, стремясь повторить его, даже после того, как способность говорить была утрачена. Я перестала твердить «ва-ва» только когда научилась составлять это слово по буквам.
Мне рассказывали, что я пошла в тот день, когда мне исполнился год. Матушка только что вынула меня из ванночки и держала на коленях, когда внезапно мое внимание привлекло мельканье на натертом полу теней от листьев, танцующих в солнечном свете. Я соскользнула с материнских колен и почти побежала к ним навстречу. Когда порыв иссяк, я упала и заплакала, чтобы матушка вновь взяла меня на руки.
Эти счастливые дни длились недолго. Всего одна краткая весна, звенящая щебетом снегирей и пересмешников, всего одно лето, щедрое фруктами и розами, всего одна красно-золотая осень… Они пронеслись, оставив свои дары у ног пылкого, восхищенного ими ребенка. Затем, в унылом сумрачном феврале, пришла болезнь, замкнувшая мне глаза и уши и погрузившая меня в бессознательность новорожденного младенца. Доктор определил сильный прилив крови к мозгу и желудку и думал, что я не выживу. Однако как-то ранним утром лихорадка оставила меня, так же внезапно и таинственно, как и появилась. Этим утром в семье царило бурное ликование. Никто, даже доктор, не знал, что я больше никогда не буду ни слышать, ни видеть.
Я сохранила, как мне кажется, смутные воспоминания об этой болезни. Помнится мне нежность, с которой матушка пыталась успокоить меня в мучительные часы метаний и боли, а также мои растерянность и страдание, когда я просыпалась после беспокойной ночи, проведенной в бреду, и обращала сухие воспаленные глаза к стене, прочь от некогда любимого света, который теперь с каждым днем становился все более и более тусклым. Но, за исключением этих беглых воспоминаний, если это вправду воспоминания, прошлое представляется мне каким-то ненастоящим, словно кошмарный сон.
Постепенно я привыкла к темноте и молчанию, окружившим меня, и забыла, что когда-то все было иначе, пока не явилась она… моя учительница… та, которой суждено было выпустить мою душу на волю. Но, еще до ее появления, в первые девятнадцать месяцев моей жизни, я уловила беглые образы широких зеленых полей, сияющих небес, деревьев и цветов, которые наступившая потом тьма не смогла совсем стереть. Если когда-то мы обладали зрением — «и день тот наш, и наше все, что он нам показал».
Глава 2. МОИ БЛИЗКИЕ
Не могу припомнить, что происходило в первые месяцы после моей болезни. Знаю только, что я сидела на коленях у матери или цеплялась за ее платье, пока она занималась домашними делами. Мои руки ощупывали каждый предмет, прослеживали каждое движение, и таким образом я многое смогла узнать. Вскоре я ощутила потребность в общении с другими и начала неумело подавать некоторые знаки. Качание головой означало «нет», кивок — «да», тянуть к себе значило «приди», отталкивание — «уйди». А если мне хотелось хлеба? Тогда я изображала, как режут ломтики и намазывают их маслом. Если я хотела, чтобы на обед было мороженое, я показывала, как вертят ручку мороженицы, и дрожала, будто замерзла. Матушке удавалось многое мне объяснить. Я всегда знала, когда ей хотелось, чтобы я что-то принесла, и я бежала в ту сторону, куда она меня подталкивала. Именно ее любящей мудрости я обязана всем, что было хорошего и яркого в моей непроглядной долгой ночи.
В пять лет я научилась складывать и убирать чистую одежду, когда ее приносили после стирки, и отличать свою одежду от остальной. По тому, как одевались моя матушка и тетя, я догадывалась, когда они собирались куда-то выходить, и неизменно умоляла взять меня с собой. За мной всегда посылали, когда к нам приезжали гости, и, провожая их, я всегда махала рукой. Думаю, у меня сохранились смутные воспоминания о значении этого жеста. Однажды какие-то джентльмены приехали в гости к моей матери. Я почувствовала толчок закрывшейся входной двери и другие шумы, сопровождавшие их прибытие. Охваченная внезапным озарением, прежде чем кто-либо успел меня остановить, я взбежала наверх, стремясь осуществить свое представление о «выходном туалете». Став перед зеркалом, как, я знала, это делали другие, я полила себе голову маслом и густо осыпала лицо пудрой. Затем я покрыла голову вуалью, так что она занавесила лицо и упала складками на плечи. К своей детской талии я привязала огромный турнюр, так что он болтался у меня за спиной, свисая почти до подола. Разодетая таким образом, я спустилась по лестнице в гостиную развлекать компанию.
Не помню, когда я впервые осознала, что отличаюсь от остальных людей, но уверена, что это произошло до приезда моей учительницы. Я заметила, что моя матушка и мои друзья не пользуются, как я, знаками, когда хотят что-то сообщить друг другу. Они разговаривали ртом. Иногда я становилась между двумя собеседниками и трогала их губы. Однако понять мне ничего не удавалось, и я досадовала. Я тоже шевелила губами и отчаянно жестикулировала, но безрезультатно. Временами это так меня злило, что я брыкалась и вопила до изнеможения.
Полагаю, я понимала, что веду себя дурно, потому что знала: пиная Эллу, мою няню, делаю ей больно. Так что, когда приступ ярости проходил, я испытывала нечто вроде сожаления. Но не могу припомнить ни одного случая, чтобы это помешало мне вести себя подобным образом, если я не получала того, что хотела. В те дни моими постоянными спутниками были Марта Вашингтон, дочка нашей кухарки, и Белль, наш старый сеттер, когда-то отличная охотница. Марта Вашингтон понимала мои знаки, и мне почти всегда удавалось заставить ее делать то, что мне нужно. Мне нравилось властвовать над нею, а она чаще всего подчинялась моей тирании, не рискуя вступать в драку. Я была сильная, энергичная и равнодушная к последствиям своих действий. При этом я всегда знала, чего хочу, и настаивала на своем, даже если приходилось ради этого драться, не щадя живота своего. Мы много времени проводили на кухне, месили тесто, помогали делать мороженое, мололи кофейные зерна, ссорились из-за печенья, кормили кур и индюков, суетившихся у кухонного крыльца. Многие из них были совсем ручными, так что ели из рук и позволяли себя трогать. Как-то раз один большой индюк выхватил у меня помидор и убежал с ним. Вдохновленные индюшиным примером, мы утащили с кухни сладкий пирог, который кухарка только что покрыла глазурью, и съели его до последней крошки. Потом я очень болела, и мне было интересно, постигла ли индюка та же печальная участь.
Цесарка, знаете ли вы, любит гнездиться в траве, в самых укромных местах. Одним из любимейших моих занятий было охотиться в высокой траве за ее яйцами. Я не могла сказать Марте Вашингтон, что хочу поискать яйца, но я могла сложить вместе ладошки горсточкой и опустить их на траву, обозначая нечто круглое, скрывающееся в траве. Марта меня понимала. Когда нам везло, и мы находили гнездо, я никогда не разрешала ей относить яйца домой, знаками заставляя понять, что она может упасть и разбить их.
В амбарах хранилось зерно, в конюшне держали лошадей, но был еще двор, на котором по утрам и вечерам доили коров. Он был для нас с Мартой источником неослабевающего интереса. Доярки разрешали мне класть руки на корову во время дойки, и я часто получала хлесткий удар коровьего хвоста за свое любопытство.
Подготовка к Рождеству всегда доставляла мне радость. Конечно, я не знала, что происходит, но с восторгом наслаждалась разносившимися по всему дому приятными запахами и лакомыми кусочками, которые давали мне и Марте Вашингтон, чтобы мы не шумели. Мы, несомненно, путались под ногами, но это ни в коей мере не снижало нашего удовольствия. Нам разрешали молоть пряности, перебирать изюм и облизывать мутовки. Я вешала мой чулок Санта Клаусу, потому что так поступали другие, однако не помню, чтобы эта церемония меня очень интересовала, заставляя проснуться до рассвета и бежать на поиски подарков.
Марта Вашингтон любила проказничать ничуть не меньше, чем я. Двое маленьких детей сидели на веранде жарким июньским днем. Одна была чернокожей, как дерево, с копной пружинистых кудряшек, завязанных шнурками во множество пучков, торчащих в разные стороны. Другая — беленькая, с длинными золотыми локонами. Одной было шесть лет, другая двумя или тремя годами старше. Младшая девочка была слепой, старшую звали Марта Вашингтон. Сначала мы старательно вырезали ножницами бумажных человечков, но вскоре эта забава нам надоела и, изрезав на кусочки шнурки от наших туфелек, мы обстригли с жимолости все листочки, до которых смогли дотянуться. После этого я перевела свое внимание на пружинки волос Марты. Сначала она возражала, но потом смирилась со своей участью. Решив затем, что справедливость требует возмездия, она схватила ножницы и успела отрезать один из моих локонов. Она состригла бы их все, если бы не своевременное вмешательство моей матушки.
События тех ранних лет остались в моей памяти отрывочными, но яркими эпизодами. Они вносили смысл в молчаливую бесцельность моей жизни.
Однажды мне случилось облить водой мой фартучек, и я расстелила его в гостиной перед камином посушиться. Фартучек сох не так быстро, как мне хотелось, и я, подойдя поближе, сунула его прямо на горящие угли. Огонь взметнулся, и в мгновение ока пламя охватило меня. Одежда загорелась, я отчаянно замычала, шум привлек на помощь Вайни, мою старую нянюшку. Набросив на меня одеяло, она чуть меня не удушила, зато сумела потушить огонь. Я отделалась, можно сказать, легким испугом.
Примерно в это же время я научилась пользоваться ключом. Однажды утром я заперла матушку в кладовке, где она вынуждена была оставаться в течение трех часов, так как слуги находились в отдаленной части дома. Она колотила в дверь, а я сидела снаружи на ступеньках и хохотала, ощущая сотрясение от каждого удара. Эта самая вредная моя проказа убедила родителей, что меня надо поскорее начинать учить. После того как приехала ко мне моя учительница Энн Салливан, я постаралась при первой же возможности запереть в комнате и ее. Я отправилась наверх с чем-то, что, как дала мне понять матушка, следовало отдать мисс Салливан. Но, едва отдав ей это, я захлопнула дверь и заперла ее, а ключ спрятала в холле под гардеробом. Отец был вынужден влезть на лестницу и вызволить мисс Салливан через окно, к моему несказанному восторгу. Я вернула ключ лишь несколько месяцев спустя.
Когда мне сравнялось пять лет, мы переехали из увитого виноградом домика в большой новый дом. Семья наша состояла из отца, матушки, двух старших сводных братьев и, впоследствии, сестрички Милдред. Самое раннее мое воспоминание об отце — это как я пробираюсь к нему сквозь ворохи бумаги и обнаруживаю его с большим листом, который он зачем-то держит перед лицом. Я была очень озадачена, воспроизвела его действие, даже надела его очки, надеясь, что они помогут мне разрешить загадку. Но в течение нескольких лет эта тайна так и оставалась тайной. Потом я узнала, что такое газеты и что мой отец издавал одну из них.
Отец мой был необыкновенно любящим и великодушным человеком, бесконечно преданным семье. Он редко покидал нас, уезжая из дома только в сезон охоты. Как мне рассказывали, он был прекрасным охотником, знаменитым своей меткостью стрелком. Он был радушным хозяином, пожалуй, даже слишком радушным, так как редко приезжал домой без гостя. Особой его гордостью был огромный сад, где, по рассказам, он выращивал самые изумительные в наших краях арбузы и клубнику. Мне он всегда приносил первый созревший виноград и отборнейшие ягоды. Я помню, как трогала меня его заботливость, когда он вел меня от дерева к дереву, от лозы к лозе, и его радость от того, что мне что-то доставляло удовольствие.
Он был прекрасный рассказчик и, после того, как я освоила язык немых, неуклюже рисовал знаки у меня на ладони, передавая самые остроумные свои анекдоты, причем больше всего его радовало, когда потом я к месту их повторяла.
Я находилась на Севере, наслаждалась последними прекрасными днями лета 1896 года, когда пришло известие о его смерти. Он болел недолго, испытал краткие, но очень острые муки — и все было кончено. Это было первой моей тяжкой потерей, первым личным столкновением со смертью.
Как мне написать о моей матушке? Она так мне близка, что говорить о ней кажется неделикатным.
Долгое время я считала свою маленькую сестренку захватчицей. Я понимала, что больше не являюсь единственным светом в окошке у матушки, и это переполняло меня ревностью. Милдред постоянно сидела на коленях у матушки, где привыкла сидеть я, и присвоила себе всю материнскую заботу и время. Однажды случилось кое-что, по моему мнению, добавившее оскорбление к обиде.
У меня тогда была обожаемая затертая кукла Нэнси. Увы, она была частой беспомощной жертвой моих яростных вспышек и жаркой к ней привязанности, от которых приобрела еще более потрепанный вид. У меня были другие куклы, которые умели говорить и плакать, открывать и закрывать глаза, но ни одну из них я не любила так, как Нэнси. У нее была своя колыбелька, и я часто по часу и дольше укачивала ее. Я ревностно охраняла и куклу, и колыбельку, но однажды обнаружила маленькую свою сестричку мирно спящей в ней. Возмущенная этой дерзостью со стороны той, с кем меня пока не связывали узы любви, я рассвирепела и опрокинула колыбельку. Ребенок мог удариться насмерть, но матушка успела подхватить ее.
Так бывает, когда мы бредем долиной одиночества, почти не зная о нежной привязанности, произрастающей из ласковых слов, трогательных поступков и дружеского общения. Впоследствии, когда я возвратилась в лоно человеческого наследия, принадлежащего мне по праву, наши с Милдред сердца нашли друг друга. После этого мы были рады идти рука об руку, куда бы ни вел нас каприз, хоть она совсем не понимала моего языка жестов, а я ее детского лепета.
Глава 3. ИЗ ТЬМЫ ЕГИПЕТСКОЙ
Я росла, и во мне нарастало желание выразить себя. Немногие знаки, которыми я пользовалась, все меньше отвечали моим потребностям, а невозможность объяснить, чего я хочу, сопровождались вспышками ярости. Я чувствовала, как меня держат какие-то невидимые руки, и делала отчаянные усилия, чтобы освободиться. Я боролась. Не то чтобы эти барахтанья помогали, но дух сопротивления был во мне очень силен. Обычно я, в конце концов, разражалась слезами, и все заканчивалось полным изнеможением. Если матушке случалось в этот момент быть рядом, я заползала в ее объятья, слишком несчастная, чтобы вспомнить причину пронесшейся бури. Спустя какое-то время потребность в новых способах общения с окружающими стала настолько неотложной, что вспышки гнева повторялись каждый день, а иногда каждый час.
Родители мои были глубоко огорчены и озадачены. Мы жили слишком далеко от школ для слепых или глухих, и казалось нереальным, чтобы кто-то поехал в такую даль учить ребенка частным образом. Временами даже мои друзья и родные сомневались, что меня можно чему-нибудь научить. Для матушки единственный луч надежды блеснул в книге Чарльза Диккенса «Американские заметки». Она прочитала там рассказ о Лоре Бриджмен, которая, как и я, была глухой и слепой, и все-таки получила образование. Но матушка также с безнадежностью вспомнила, что доктор Хоу, открывший способ обучения глухих и слепых, давно умер. Возможно, его методы умерли вместе с ним, а если даже не умерли, то каким образом маленькая девочка в далекой Алабаме могла этими чудесными благами воспользоваться?
Когда мне было шесть лет, отец прослышал о видном балтиморском окулисте, добивавшемся успеха во многих случаях, казавшихся безнадежными. Родители решили свозить меня в Балтимор и выяснить, нельзя ли что-либо для меня сделать.
Путешествие было очень приятным. Я ни разу не впала в гнев: слишком многое занимало мой ум и руки. В поезде я подружилась со многими людьми. Одна дама подарила мне коробочку ракушек. Отец просверлил в них дырочки, чтобы я могла их нанизывать, и они счастливо заняли меня на долгое время. Проводник вагона также оказался очень добрым. Я много раз, цепляясь за полы его куртки, следовала за ним, когда он обходил пассажиров, компостируя билеты. Его компостер, который он давал мне поиграть, был волшебной игрушкой. Уютно пристроившись в уголке своего дивана, я часами развлекалась, пробивая дырочки в кусочках картона.
Моя тетя свернула мне большую куклу из полотенец. Это было в высшей степени безобразное создание, без носа, рта, глаз и ушей; у этой самодельной куклы даже воображение ребенка не могло бы обнаружить лица. Любопытно, что отсутствие глаз поразило меня больше всех остальных дефектов куклы, вместе взятых. Я назойливо указывала на это окружающим, но никто не догадался снабдить куклу глазами. Внезапно меня осенила блестящая идея: спрыгнув с дивана и пошарив под ним, я нашла тетин плащ, отделанный крупным бисером. Оторвав две бусины, я знаками показала тёте, что хочу, чтобы она пришила их к кукле. Она вопросительно поднесла мою руку к своим глазам, я решительно закивала в ответ. Бусины были пришиты на нужные места, и я не могла сдержать своей радости. Однако сразу после этого я потеряла к прозревшей кукле всякий интерес.
По приезде в Балтимор мы встретились с доктором Чизхолмом, который принял нас очень доброжелательно, однако сделать ничего не мог. Он, впрочем, посоветовал отцу обратиться за консультацией к доктору Александру Грэхему Беллу из Вашингтона. Тот может дать информацию о школах и учителях для глухих или слепых детей. По совету доктора, мы немедля отправились в Вашингтон повидаться с доктором Беллом.
Отец ехал с тяжелым сердцем и большими опасениями, а я, не сознавая его страданий, радовалась, наслаждаясь удовольствием переездов с места на место.
С первых минут я почувствовала исходившие от доктора Белла нежность и сочувствие, которые, наравне с его поразительными научными достижениями, покоряли многие сердца. Он держал меня на коленях, а я разглядывала его карманные часы, которые он заставил для меня звонить. Он хорошо понимал мои знаки. Я это осознала и полюбила его за это. Однако я и мечтать не могла, что встреча с ним станет дверью, через которую я перейду от мрака к свету, от вынужденного одиночества к дружбе, общению, знаниям, любви.
Доктор Белл посоветовал моему отцу написать мистеру Ананьосу, директору института Перкинса в Бостоне, где когда-то трудился доктор Хоу, и спросить, не знает ли он учителя, способного взяться за мое обучение. Отец сразу это сделал, и через несколько недель от доктора Ананьоса пришло любезное письмо с утешительной вестью, что такой учитель найден. Это произошло летом 1886 года, но мисс Салливан приехала к нам только в марте следующего.
Таким вот образом вышла я из тьмы египетской и встала перед Синаем. И Сила Божественная коснулась души моей, и она прозрела, и я познала многие чудеса. Я услышала голос, который сказал: «Знание есть любовь, свет и прозрение».
Глава 4. ПРИБЛИЖЕНИЕ ШАГОВ
Самый важный день моей жизни — тот, когда приехала ко мне моя учительница Анна Салливан. Я преисполняюсь изумления, когда думаю о безмерном контрасте между двумя жизнями, соединенными этим днем. Это произошло 7 марта 1887 года, за три месяца до того, как мне исполнилось семь лет.
В тот знаменательный день, после полудня, я стояла на крыльце немая, глухая, слепая, ожидающая. По знакам моей матушки, по суете в доме я смутно догадывалась, что должно случиться что-то необычное. Поэтому я вышла из дома и села ждать этого «чего-то» на ступеньках крыльца. Полуденное солнце, пробиваясь сквозь массы жимолости, согревало мое поднятое к небу лицо. Пальцы почти бессознательно перебирали знакомые листья и цветы, только-только распускающиеся навстречу сладостной южной весне. Я не знала, какое чудо или диво готовит мне будущее. Гнев и горечь непрерывно терзали меня, сменяя страстное буйство глубоким изнеможением.
Случалось вам попадать в море в густой туман, когда кажется, что плотная на ощупь белая мгла окутывает вас, и большой корабль в отчаянной тревоге, настороженно ощупывая лотом глубину, пробирается к берегу, а вы ждете с бьющимся сердцем, что будет? До того, как началось мое обучение, я была похожа на такой корабль, только без компаса, без лота и какого бы то ни было способа узнать, далеко ли до тихой бухты. «Света! Дайте мне света!» — бился безмолвный крик моей души.
И свет любви воссиял надо мною в тот самый час.
Я почувствовала приближение шагов. Я протянула руку, как полагала, матушке. Кто-то взял ее — и я оказалась пойманной, сжатой в объятиях той, что явилась ко мне открыть все сущее и, главное, любить меня.
На следующее утро по приезде моя учительница повела меня в свою комнату и дала мне куклу. Ее прислали малыши из института Перкинса, а Лора Бриджмен ее одела. Но все это я узнала впоследствии. Когда я немножко с ней поиграла, мисс Салливан медленно по буквам нарисовала на моей ладони слово «к-у-к-л-а». Я сразу заинтересовалась этой игрой пальцев и постаралась ей подражать. Когда мне удалось, наконец, правильно изобразить все буквы, я зарделась от гордости и удовольствия. Побежав тут же к матушке, я подняла руку и повторила ей знаки, изображавшие куклу. Я не понимала, что пишу по буквам слово, и даже того, что оно означает; я просто, как обезьянка, складывала пальцы и заставляла их подражать почувствованному. В последующие дни я, так же неосмысленно, научилась писать множество слов, как, например, «шляпа», «чашка», «рот», и несколько глаголов — «сесть», «встать», «идти». Но только после нескольких недель занятий с учительницей я поняла, что у всего на свете есть имя.
Как-то, когда я играла с моей новой фарфоровой куклой, мисс Салливан положила мне на колени еще и мою большую тряпичную куклу, по буквам написала «к-у-к-л-а» и дала понять, что слово это относится к обеим. Ранее у нас произошла стычка из-за слов «с-т-а-к-а-н» и «в-о-д-а». Мисс Салливан пыталась объяснить мне, что «стакан» есть стакан, а «вода» — вода, но я продолжала путать одно с другим. В отчаянии она на время прекратила попытки меня вразумить, но лишь для того, чтобы возобновить их при первой возможности. Мне надоели ее приставания и, схватив новую куклу, я швырнула ее на пол. С острым наслаждением я почувствовала у своих ног ее обломки. За моей дикой вспышкой не последовало ни грусти, ни раскаяния. Я не любила эту куклу. Во все еще темном мире, где я жила, не было ни сердечных чувств, ни нежности. Я ощутила, как учительница смела останки несчастной куклы в сторону камина, и почувствовала удовлетворение от того, что причина моего неудобства устранена. Она принесла мне шляпу, и я поняла, что сейчас выйду на теплый солнечный свет. Эта мысль, если можно назвать мыслью бессловесное ощущение, заставила меня запрыгать от удовольствия.
Мы пошли по тропинке к колодцу, привлеченные ароматом жимолости, увивавшей его ограждение. Кто-то стоял там и качал воду. Моя учительница подставила мою руку под струю. Когда холодный поток ударил мне в ладонь, она вывела на другой ладони по буквам слово «в-о-д-а», сначала медленно, а потом быстро. Я замерла, мое внимание было приковано к движению ее пальцев. Внезапно я ощутила неясный образ чего-то забытого… восторг возвращенной мысли. Мне как-то вдруг открылась таинственная суть языка. Я поняла, что «вода» — это чудесная прохлада, льющаяся по моей ладони. Живой мир пробудил мою душу, дал ей свет.
Я отошла от колодца полная рвения к учебе. У всего на свете есть имя! Каждое новое имя рождало новую мысль! На обратном пути в каждом предмете, которого я касалась, пульсировала жизнь. Это происходило потому, что я видела все каким-то странным новым зрением, только что мною обретенным. Войдя в свою комнату, я вспомнила о разбитой кукле. Я осторожно приблизилась к камину и подобрала обломки. Тщетно пыталась я сложить их вместе. Глаза мои наполнились слезами, так как я поняла, что наделала. Впервые ощутила я раскаяние.
В тот день я выучила много новых слов. Не помню сейчас, какие именно, но твердо знаю, что среди них были: «мать», «отец», «сестра», «учитель»… слова, которые заставили мир вокруг расцвести, как жезл Аарона. Вечером, когда я легла в кроватку, трудно было бы найти на свете ребенка счастливее меня. Я заново переживала все радости, которые этот день мне принес, и впервые мечтала о приходе нового дня.
Ссылки
Читать онлайн «История моей жизни» автора Свирский Алексей — RuLit
Свирский Алексей Иванович
История моей жизни
Алексей Иванович Свирский
История моей жизни
СОДЕРЖАНИЕ
Маленькое вступление
Часть первая
Летний день
Сирота
Первые заработки
Месть
Голод
Опасная игра
Враги
Заступник
У порога школы
Так себе
Петербургские сказки
Вывески
Театр
Гарин
Розенцвейги
Мечты
Похороны
Буквы
Сознайся!
Изгнание
Уход
В далекий путь
Не надо ли вам мальчика?
Часть вторая
1. Море
2. Сытые и голодные
3. Хозяева
4. Соня
5. Зазывальщик
6. Любовь
7. Обида
8. Тарасевичи
9. Неожиданное событие
10. Уход
11. На новом месте
12. В ожидании
13. Погром
14. Подвал спасения
15. После погрома
16. В Америку
Часть третья
1. Фейерверк
2. Тюрьма
3. На родине
4. Отец
5. Раннею весною
6. Сестра
7. Алексей Иванович
8. Великая феерия
9. Николай Беляев
10. Святые гнезда
11. Николай Сперанский
12. Русьматушка
13. Учитель
14. Один
Часть четвертая
1. Миша Окунев
2. Рассказчик окресностей
3. Пресыщение
4. Серафима Вельская
5. Последний пассажир
6. Неизвестность
7. no новым тропам
8. Богоборец
9. Вдоль границы
10. Земляки
11. Петербург
12. Савельич
13. На воле
14. Там, где нет зимы
15. Номерной
16. Заря любви
17. Мать и дочь
18. Дворцовая жизнь
19. В стране рабов
20. Холера
21. Лагерь смерти
22. Крик в пустыне
Часть пятая
1. Пристанище
2. Счастливый день
3. Ростовские трущобы
4. Новые темы
5. Татьяна Алексеевна
6. Жизнь вдвоем
7. Решительный шаг
8. Скабичевский
9. Большая пресса
10. Маркиз
11. Писатели
12. Газетный яд
13. На рабочей окраине
14. Коронованный кабатчик
15. Перед бурей
16. Кровь народа
Послесловие
МАЛЕНЬКОЕ ВСТУПЛЕНИЕ
Предо мною открыт далекий мир воспоминаний. С седых вершин моей здоровой старости он виден мне от края и до края.
Этот мир — моя жизнь, полная борьбы, поражений и побед.
Сейчас, когда память водит меня по давно пройденным дорогам, я вижу себя маленьким бездомным мальчиком, лишенным ласк и встречных улыбок. Затерянный и невидимый в безбрежной жизни, я детскими силенками бьюсь за право существовать и, подобно траве в расщелинах скал, тянусь вверх.
Я расскажу об этой борьбе, расскажу, как грубыми пинками меня сталкивали с каждой ступеньки, завоеванной терпением, упорством и слезами никому не нужного ребенка.
Не моя вина, если не найдут в моем рассказе веселых страниц, как не моя вина и в том, что и на склоне дней мое сердце все еще кипит ненавистью к прошлому, кошмарным призраком встающему перед моей раскрытой памятью.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ
В далекой загородной больнице умирает моя мать. А мне всего восемь лет. Я бегаю по нашей Приречной улице босиком, в длинной ситцевой рубахе, на моей чернокудрой голове играет солнце, теплая река мягкой кошкой сгибается, ластится и поминутно зовет купаться; сквозь зеленое кружево зреющих садов смеются краснощекие яблоки, янтарные груши, желтосиние бусы поспевающих слив, звонко дрожит земля в сияющем океане солнечных дней, а там, далеко, за чужими улицами умирает мама.
Моя мама…
Зачем умирать, когда мне так некогда? И почему летом дни такие коротенькие? Не успеешь наиграться, а солнце уже садится на корточки и поджигает ореховую рощу, что по ту сторону реки. Густо наливается синью предвечернее небо, и под босыми ногами остывают камни и земля. Вот когда хорошо побегать! Нет пыли, от жары не потеешь, а когда крикнешь в тишину, роща тебе откликается…
Но тетя Сара — родная сестра моей мамы — не дает покою: вот сейчас появится она на кривобоком крылечке и позовет домой. А уходить совсем не хочется.
На нашем дворе детей больше, чем зерен в маковой головке; все мы бедны, все равны и все драчуны. Наш двор самый сильный и храбрый. Соседние мальчишки нас знают и проходят мимо с опаской.
Играем в горелки, в чижики, в пятнашки, в разбойники, в прятки и так хохочем, так прыгаем, что воробьи и ласточки нам завидуют… И вдруг тетя…
С опущенной головой иду на строгий зов. Тетя сердится.
Лицо худое, с желтыми пятнами, а большие серые глаза из-под черных бровей злятся, угрожают…
Она бросает мне навстречу:
— Без зова не можешь приходить, лгунишка сопливый?
Тетя бьет меня в самое сердце. Мой позор, мое несчастье заключается в том, что я часто помимо воли навру почем зря, а к вечеру все разъяснится, и меня уличают во лжи.
Я никак не могу понять, зачем я сочиняю всякие небылицы, а удержаться не могу. Выдумаешь что-нибудь и спешишь скорее рассказать взрослым, а те слушают, верят, расспрашивают, и мне приятно, что «дяди» и «тети» заинтересованы мною…
— Тетя, — кричу я с порога, — вы знаете, что случилось? Сося-Двойре на улице вот сейчас только родила девочку, малюсенькую-малюсенькую… Народу сколько собралось!.. Она кричала как!..
Тетя верит, охает, изумляется, а к вечеру узнают, что я наврал, и надо мною потешаются.
А то еще так: прибегаю домой и сообщаю новость — ночью вся Киевская улица сгорела без остатка. Слух этот вешними потоками разливается по всей нашей Приречной. У многих на Киевской имеются родственники.
Взрослые бросают работу и бегут к месту ночного пожарища, а я прячусь, горю стыдом, раскаиваюсь, кляну свою глупую голову и боюсь на глаза показаться.
Ужасное прозвище «лгунишка» тяжелой обидой падает на мои маленькие плечи, и не раз мне приходится вступать с товарищами в ожесточенные битвы из-за проклятой клички.
Но вот уже я лежу на кухне у окна, на большом мамином сундуке, а подо мною вчетверо сложенное ватное одеяло. Подушкой служит ковровый саквояж, набитый грязным бельем.
— Ну, ты, брехунишка, сходил на ночь? — сурово осведомляется тетя.
Я обидчиво киваю головой и поворачиваюсь к окну.
И чего она пристает? Я мамин сын, а не тетин. У нее своих девчонок целая куча. Пусть она с ними и занимается.
На дворе еще не все кончилось: игра продолжается.
Вместо меня, я слышу, разбойником стал Берке. Он трус и не сильный. Завтра я покажу ему.
Осторожно, чтобы тетя не заметила, я чуть-чуть приоткрываю окошко и через щелку гляжу во двор. Детей уже мало; последних загоняют домой. Становится совсем тихо, так тихо, что слышишь всплеск рыбки на уснувшей реке и шорох крыльев летучей мыши, царапающей синие сумерки.
Сквозь щелку я вижу небо. На этом небе сидит наш еврейский бог с большой седой бородой. Он все знает и все может.
И я обращаюсь к нему с большой просьбой:
— Сделай, дорогой мой, так, чтобы я никогда-никогда не врал. Ну, что тебе стоит? Ты такой большой и сильный, а я такой маленький… Прошу тебя… Я знаю, ты сердишься за то, что я не люблю молиться. Но я же не виноват, когда молитвы такие длинные и совсем даже непонятные…
Мне спать еще не хочется, и я думаю о маме, умирающей в больнице, о яблоках, растущих в саду священника, о товарищах…
Завтра мы отправимся далеко-далеко, где на баштанах зреют огурцы и сладкий горох… А тетя не имеет права за уши драть. Завтра пойду в больницу и маме пожалуюсь.
Высоко-высоко горит звезда с алмазными стрелками.
Я прищуриваю глаза, и стрелки сверкающими нитями вытягиваются до самых ресниц моих… И тишина шепчет мне маминым голосом: «Спи, маленький… Спи, бедненький…» Просыпаюсь от обычного шума раннего утра. Свистят птицы, на соседнем дворе мычит корова, ревут двоюродные сестренки и беспередышно кашляет дядя Шмуни — муж тети Сары.
Он очень болен: у него чахотка.
Дядя целый день ходит по богатым домам делать папиросы и зарабатывает два рубля в неделю.
«История моей жизни» Казановы: описание произведения из энциклопедии — Другие авторы
«История моей жизни» («Histoire de ma vie») — мемуары Джованни Джакомо Казановы. Писалась книга с 1789 по 1798 г. на французском языке, когда автор уже был в преклонном возрасте и о нем мало кто помнил. Между тем, мемуары задумывались не только как попытка «выиграть поединок с Вечностью», но и имели целью всесторонне отразить жизнь европейского общества XVIII столетия. Окончание работы над рукописью датировано 17 ноября 1797 г., однако человек-легенда (имя Казанова стало нарицательным) возник именно тогда, когда мемуары были напечатаны. Это произошло в эпоху романтизма на волне интереса к легенде о Дон Жуане.
После смерти Казановы рукопись много раз перепродавалась (владельцы не решались публиковать мемуары в основном по цензурным причинам), наконец ее приобрел (всего за двести талеров) Фридрих Арнольд Брокгауз, основатель знаменитого книготоргового дома. Фрагменты появились в альманахе «Урания» (1822 г.). Успех был немедленный и безоговорочный, следом появились переводы на немецкий язык. Десять томов рукописи (отредактированной Жано Лафоргом) под названием «Мемуары» увидели свет не сразу: в 1827-1828 гг. появились первые четыре тома в издательстве Брокгауза, но издание было приостановлено цензурой; тома с V по VIII увидели свет в Париже (1832 г.), заключительные с IX по XII — в 1838 г. в Брюсселе.
Оригинал рукописи Казановы хранился в сейфах издательства Брокгауза и едва не погиб в 1943 г. во время бомбежек. Впервые полностью опубликован под заглавием «История моей жизни» в Висбадене и Париже (1960-1962 гг.).
В истории литературы Казанова остался автором единственной книги («История моей жизни»), которая имела шумную славу: ее клеймили и ею восхищались, ее читали и продолжают читать, удивляясь яркому характеру главного героя, его неистребимому авантюризму. При всей включенности в культурную традицию галантного романа мемуары поражают исповедальностью тона, цельностью и многогранностью образа главного героя, лишенного искусственности. Автор преодолевает любые препятствия (в тюрьме Пьомби Казанова, подобно Робинзону, обживает мир камеры, создает из ничего орудия спасения). Он поступает дурно, но не теряет обаяния как человек огромной одаренности и энергии. Соблазнитель влюбляет в себя читателя.
Для понимания «сюжетной спирали» важны биографические моменты, даты (так как нумерология играла в жизни мемуариста огромную роль). Казанова родился в Венеции 2 апреля 1725 г. Когда за скандальное поведение юношу исключили из семинарии, он вынужден был поступить на службу к кардиналу, служить скрипачом в капелле. Затем начались его скитания. В Лионе он вступил в масонский орден (1750 г.), затем посетил Париж, Дрезден, Прагу, Вену. По возвращении в Венецию (1755 г.) его по обвинению в чернокнижии и колдовстве заточили в тюрьму Пьомби, откуда ему удалось бежать 13 октября 1756 г. (наиболее благоприятную дату ему подсказали каббалистические расчеты). В Париже Казанова организовал лотерею (1757 г.), что поправило его финансовое положение и открыло двери в аристократические салоны.
Бежав от парижских кредиторов (1760 г.), он взял имя Шевалье де Сенгал, путешествовал по южной Германии, Швейцарии (где встречался с Вольтером), посетил Савою, Флоренцию, Рим. Какое-то время жил в Лондоне. В Берлине (1764 г.) Фридрих II предложил ему выгодную должность, однако Казанова, отклонив милостивое, но кабальное предложение, отправился в Ригу, Санкт-Петербург, затем в Варшаву (где произошла скандальная дуэль с одним польским аристократом). От преследований Казанова спасся в Испании. Ему было разрешено приехать в родную Венецию, но за это он должен был стать осведомителем инквизиции. Последние годы жизни (1785-1798 гг.) Казанова служил библиотекарем в замке Дукс в Богемии. Умер Казанова 4 июня 1798 г.
Книга отразила не просто жизнь неординарной личности, но по истине европейскую судьбу: Казанову принимали у себя короли, художники, философы, ученые, он был лично знаком или находился в переписке с Вольтером, А.В. Суворовым, Фридрихом II и Екатериной II. Легенда, в которую (не без его собственных стараний) превратилась история жизни Казановы, оставалась притягательной для многих великих художников слова.
«История моей жизни» Казановы (как целостный литературный памятник) появилась на русском языке лишь в 1991 году. Русские романтики знали произведение, фрагменты публиковались в периодике. Широко было распространено брюссельское переиздание мемуаров (1863 г.). Например, его можно встретить в личной библиотеке Д.П. Ознобишина. Ф.М. Достоевский опубликовал большой фрагмент в своем журнале «Время» (1861 г., №1). Однотомный перевод с изъятием почти всех любовных сцен подготовил В.В. Чуйко (СПб., 1887 г.). Существовал вольный пересказ отдельных сцен под заглавием «100 приключений» (СПб., 1901). Первое серьезное издание мемуаров было подготовлено известными литературоведами Б.И. и Г.И. Ярхо, М.А. Петровским, С.В. Шервинским. Но увидел свет лишь первый том (1927 г.). Возрождение интереса к «Истории моей жизни» Казановы началось с конца 1980-х годов.
Источник: Энциклопедия литературных произведений / Под ред. С.В. Стахорского. — М.: ВАГРИУС, 1998
One Direction – Story of My Life Lyrics
[Куплет 1: Harry Styles & Liam Payne ]В этих стенах написаны истории, которые я не могу объяснить
Я оставляю свое сердце открытым
Но оно остается здесь пустым для дней
Она сказала мне утром
Она не чувствует нас одинаково в своих костях
Мне кажется, что когда я умру
Эти слова будут написаны на моем камне
Малик]
И я уйду, уйду этой ночью
Земля под моими ногами широко открыта
Путь, который я слишком крепко держал
Ни с чем между
[Припев: Harry Styles & All]
история моей жизни
Я отвожу ее домой
Я езжу всю ночь
Чтобы согреть ее
И время застыло (История, история)
История моей жизни
Я даю ей надежду
Я трачу ее любовь
Пока она не сломалась внутри
История моей жизни (История, история)
На этих стенах написаны цвета, которые я не могу изменить
Оставь мое сердце открытым
Но оно остается прямо здесь, в своей клетке
Я знаю, что утром, сейчас
Я увижу нас в свете на холме
Хоть я и сломлен, но мое сердце еще не приручено
[Распевка: Луи Томлинсон]
И я уйду, уйду сегодня вечером
Огонь под моим ноги горят ярко
То, как я так крепко держусь
Без ничего между
[Припев: Harry Styles & All]
История моей жизни
Я отвожу ее домой
Я еду всю ночь
Чтобы сохранить ее тепло
И время застыло
История моей жизни (История, история)
Я даю ей надежду
Я трачу ее любовь
Пока она не сломается внутри
История моей жизни (История, история оф)
И я ждал, когда наступит это время
Но, детка y, бежать за тобой
Это как гоняться за облаками
[Разрыв: Найл Хоран]
История моей жизни
Я отвожу ее домой
Я еду всю ночь
Чтобы согреть ее
И время застыло
[Припев: All , & (Zayn)]
История моей жизни
Я даю ей надежду (Даю ей надежду)
Я трачу ее любовь
Пока она не сломается внутри
(Пока она не сломается внутри)
История моей жизни
[Конец: All & Harry ]
История моей жизни
История моей жизни
История моей жизни
Встроить
Поделиться URLКопировать
ВставитьКопировать
История моей жизниБольшую часть жизни у меня был особый… | Расс Робертс
Большую часть своей жизни у меня был определенный образ самого себя, образ самого себя, о котором я на самом деле не подозревал. Образ себя — это то, как вы видите себя, так как же вы можете не осознавать того, что видите? Но, конечно, вы можете не осознавать того, что видите. То, как вы видите себя, часто возможно только после свершившегося факта.
Так что же это был за образ самого себя, о котором я не знал? Думаю, я видел себя главным героем великой драмы.Я был главным героем своего реалити-шоу. Как главный герой, я столкнулся с ключевыми решениями по ходу развития сюжета — где жить, на какую работу пойти, на ком жениться и так далее. По пути, как и в любой хорошей драме, жизнь вмешивалась во всевозможные типичные и неожиданные повороты сюжета, которые делают историю интересной. Я заболел, предложение о работе, которого я ждал, не произошло, женщина отказала мне. Или я получил неожиданную честь, появилась возможность проконсультироваться, появился интернет и стало возможным подкастинг.
Через все это я терпел и сдавался, улыбался и плакал, танцевал и сидел в стороне, планировал или замышлял, надеялся и мечтал. Много раз я мечтал об успехах прошлого и об успехах, которые, как я надеялся, еще ждут меня в будущем. Я бы поздравил себя с сюжетными поворотами, которые получались хорошо и часто, но не всегда, я бы вспомнил более мрачные эпизоды или даже целый сезон не очень веселых серий, где все шло не так хорошо, несмотря на все мои усилия. . Я рассказывал себе историю за историей из этого огромного архива воспоминаний вместе с историями, которые, как я мог себе представить, лежали в будущем с воспоминаниями, которые я надеялся создать.
Когда я говорю, что не осознавал этого образа себя, я имею в виду, что я не тратил много времени на осознание того, что я так живу. Только сейчас, став старше, я понимаю, что в основном бессознательно создавал набор рассказов о себе, и что эти рассказы, в свою очередь, влияли на то, как я жил изо дня в день.
Не думаю, что это что-то необычное. Как я писал в своей книге об Адаме Смите, опираясь на мудрость Смита, мы думаем о себе больше, чем о других. Таков путь мира.Так что неудивительно, что я считаю себя главным героем драмы, которая является моей жизнью, а остальных тех, с кем я общаюсь, чем-то вроде актерского состава второго плана.
Подозреваю, что в старые времена люди наверняка считали себя авторами собственных романов. Мы более кинематографичны. Так что, с моей точки зрения, моя история жизни похожа на Шоу Трумэна, где я играю Трумэна. С гораздо меньшим количеством зрителей. Точнее, всего один зритель. Мне. Я главный герой, и я почти единственный, кто видит историю таким образом, но большую часть времени я этого не замечаю.Я слишком занят, думая о сценарии и эпизодах, которые были раньше и которые еще будут, если сериал будет продлен…
Но я думаю, что это неправильный способ думать о нашей жизни.
Не повествовательная часть, которая, я думаю, в значительной степени тесно связана с эгоцентричной частью. Но часть главного героя. Неизбежно, если вы видите себя главным героем собственного реалити-шоу, а окружающих вас людей — частью актерского состава второго плана, вы неизбежно упускаете большую часть жизни.
Наше естественное стремление видеть себя главным героем неизбежно отводит менее важные роли окружающим нас людям. Представьте себе постановку «Моей прекрасной леди» в средней школе. Режиссер мюзикла знает Бенедикта Камбербэтча, и режиссер учился с ним в средней школе и каким-то образом убеждает его сыграть отца Лизы Дулиттл, Альфреда, мусорщика.
Альфред не звезда мюзикла. Но у него есть две замечательные песни — With a Little Bit of Luck и Get Me to the Church on Time.И несколько замечательных диалогов. Поместите Бенедикта Камбербэтча в эту роль с группой учеников средней школы, и это будет незабываемо для большинства учеников. И Бенедикт вытащил из этого несколько хороших историй для своего собственного сценария. «Позвольте мне рассказать вам о том, как я оказал услугу своему старому другу из Харроу…»
Как бы вы описали отношения между Бенедиктом Камбербэтчем и кучей детей, неизбежно ошеломленных и благоговеющих перед тем, что у них есть настоящий актер и знаменитость? в шоу? Далеко, это простой ответ.Они просто несопоставимы. И поскольку они несопоставимы, у них не может быть отношений. Конечно, они связаны друг с другом в каком-то измерении. В конце концов, они в одном сериале и делят сцены вместе. И даже диалоги за кулисами. Но на самом деле они не взаимодействуют значимым образом. Слишком большая пропасть между звездой и остальным актерским составом. Может ли Камбербэтч действительно поделиться чем-то из своей сути, когда он на сцене или даже вне сцены? Трудно представить. Насколько аутентичным он может быть среди группы школьников?
Я думаю, что в какой-то степени это доведение до абсурда того, что мы делаем, когда изображаем себя главным героем истории нашей жизни.Мы относимся к другим людям, но не совсем на равных. Если я не осторожен, то дело в том, что я чувствую, а не в том, что чувствуешь ты. Если я не буду осторожен, это о том, как ваши действия повлияют на мою историю, а не наоборот. И даже когда моя роль — это просто кто-то в припеве, я неизбежно заставляю его казаться больше, чем он есть на самом деле. Я неизбежно отношусь к себе слишком серьезно. Я неизбежно недооцениваю вашу роль, и мне трудно помнить, что у вас тоже есть эмоции и драмы в вашей собственной жизни, помимо моей.Трудно не позировать, не прихорашиваться и не произносить пару строк немного громче, чем следовало бы.
Как я уже говорил, это совершенно естественно. Это более чем естественно. Кажется правильным быть главным героем. Я думаю, мы так устроены. Многие из нас жаждут этого. Я не хочу сказать, что большинство из нас нарциссы. Большинство из нас не такие. Нарциссизм — это самая темная сторона того, о чем я говорю. Если вы скромны и застенчивы, вы все равно остаетесь главным героем разворачивающегося мини-сериала. Это просто мини-сериал о проблемах, с которыми сталкивается скромный, застенчивый человек.Даже самые скромные из нас, самые застенчивые из нас склонны сосредотачиваться внутри себя на неизбежной центральности нашего собственного опыта и наших искаженных, несовершенных воспоминаний о нашем прошлом.
Но я хотел бы предложить другой способ идти по жизни.
Чтобы найти альтернативу, подумайте об актерском ансамбле для ситкома или сериала. В таком сериале, как «Друзья», нет ни звезды, ни главного героя. Просто кучка людей, вплетающихся в жизнь людей и выходящих из них. Его можно назвать Сайнфелдом, но он не главный герой.Есть четыре главных героя. Шоу рассказывает об их отношениях, а не только о повествовании о жизни Джерри. Или фильм «Реальная любовь». Невероятный актерский состав, но никто не является звездой. Фильм о любви и связи, а не о приключениях главного героя.
Что отличалось бы от того, чтобы видеть себя частью ансамбля, а не главным героем?
Я говорил на EconTalk о нашем социальном взаимодействии в жизни как о танцполе. Когда вы выходите на танцпол с партнером, возникает соблазн попытаться блистать, показаться великим танцором и создать впечатление, которое запомнится вам самим в центре.Другая стратегия состоит в том, чтобы рассматривать нашу работу на танцполе как задачу поладить с другими, слиться с потоком пар, кружащихся вокруг друг друга в такт музыке, сделать так, чтобы мой партнер выглядел грациозно, и не врезаться ни в кого другого. или наступать кому-то на ногу, быть частью чего-то большего, чем мы сами, вертеться рядом и вокруг других танцоров неожиданным и восхитительным образом.
Когда я вызвал этот образ, я хотел провести различие между двумя способами мышления о том, как себя вести, и о том, что лежит в основе нашего поведения.Во-первых, вопрос в том, что в этом для меня — максимизирующий подход, лежащий в основе современной экономики. Как я могу максимизировать свои выгоды сверх моих затрат? В другом подходе, о котором я думаю, когда думаю об Адаме Смите и «Теории нравственных чувств», основное внимание уделяется приличиям — как правильно вести себя во взаимодействии с другими. Поскольку я должен взаимодействовать с другими, приличия имеют значение. Никто не хочет много плясать с понтом, который врезается в других и думает только о себе.
То, что в этом есть для меня, может объяснить, как я веду себя, когда хожу по магазинам в Интернете. Это паршивая работа по объяснению того, как я веду себя в своей семье или религиозной общине, а иногда даже как я общаюсь со своими коллегами-экономистами.
Суть Смита в том, что, поскольку мы вынуждены взаимодействовать с другими, мы привыкаем принимать их во внимание, даже когда нашим естественным импульсом является эгоцентризм. Для Смита не наша естественная благотворность побуждает нас принимать во внимание других.Наша очень эгоцентричная природа побуждает нас умерять наши самые эгоистичные побуждения. Для большинства из нас эти побуждения чистого личного интереса сдерживаются нашим осознанием того, что если мы будем вести себя в соответствии с этими побуждениями, не обращая внимания на то впечатление, которое мы производим на других, у нас будет мало друзей и гораздо более бедная жизнь.
Здесь я предлагаю немного другое. Даже когда я тактично веду себя на танцполе и веду себя правильно, помня о других — своем партнере и других парах, — у меня есть выбор, как думать об опыте до, во время и после.Даже если я буду вести себя должным образом, я могу видеть себя верным слугой, который хорошо справился с другими танцорами. Или я могу видеть себя более целостным и связанным, как просто часть чего-то большего, чем я сам, более полный, более связанный опыт.
Моя идея заключается в том, что в нашей психике происходит что-то вроде борьбы и что мы можем до некоторой степени выбирать, как мы воспринимаем наши повседневные переживания. Один из вариантов состоит в том, чтобы видеть себя фундаментально атомистичными, героическими и, по существу, экзистенциально одинокими.Другой заключается в том, чтобы видеть себя связанными и принадлежащими чему-то с тем, что находится в центре опыта. Когда я говорю «увидеть себя», я предполагаю, что до, во время и после нашего опыта можно обрабатывать двумя разными способами.
Как это будет работать на практике? Предположим, я встречаюсь с кем-то, чтобы выпить кофе и поболтать, с кем-то, кого я давно не видел. В преддверии разговора я перечисляю несколько историй о том, чем я занимался, и надеюсь поделиться ими. Может быть, забавный опыт, который у меня был, или успех, которым я хочу поделиться.Находясь с другим человеком, я трачу много времени на размышления о том, что я собираюсь сказать дальше, и на то, чтобы убедиться, что я донесу свою точку зрения. Это особенно сильно, если это профессиональный разговор, а не друг. Как я могу произвести хорошее впечатление? Что я могу заставить этого человека сделать для меня? Но даже с другом я могу использовать их прямо и косвенно для своих целей. После того, как разговор закончен, я могу насладиться тем, что рассказал истории, которые хотел рассказать, и поздравить себя с тем, насколько я был забавным или красноречивым.Эта перспектива, которую, к сожалению, я испытал не раз, эгоцентрична, даже если я достаточно любезен, чтобы разделить эфирное время пополам и позволить моему собеседнику говорить столько же, сколько и я.
Второй способ пережить этот разговор — думать о нем не как о чередующихся монологах, а как о реальном разговоре, возникающем опыте, который идет в неожиданном, незапланированном направлении. Конечно, когда я разговариваю с другом, у меня может быть что-то важное, что недавно произошло со мной.Но моя точка зрения не состоит в том, чтобы сосредоточиться на этом, исключая остальную часть опыта. Моя точка зрения состоит в том, чтобы насладиться не своим разговорным блеском, а опытом взаимодействия с другим человеком и увидеть, что происходит во время этой встречи без ожидания и без плана, чтобы направить ее в определенное русло.
Некоторые из самых сильных моментов в моей жизни произошли от того, что я слушала, а не говорила.
Действительно слушаю. Уделяя кому-то все свое внимание, не думая о том, что я собираюсь сказать дальше, давая шанс тому, кто нуждается в общении с другим человеком, открыть свое сердце.Это оказывается гораздо более славной и преображающей драмой, чем та, в которой я главный герой.
По сути, эта перспектива заключается в том, чтобы относиться к своим друзьям и, конечно же, к своей семье как к очень ценной возможности испытать жизнь в полной мере, путешествуя по миру. Вместо того, чтобы рассматривать своих друзей и семью как объекты для достижения ваших целей, вы смотрите на них как на приключения, в которые вы ввязываетесь. Приключение в том смысле, что вы не уверены, куда оно приведет, и цените путешествие больше, чем конкретный результат.Это значит идти на жертвы, чтобы инвестировать в дружбу и семью.
В каком-то смысле все это банальное клише — друзья и семья делают жизнь значимой. Мы все это знаем. Но если мы это знаем, почему мы бросаем взгляд на свой телефон посреди разговора с одним из наших детей, потому что пришло уведомление? Почему мы часто не находим достаточно времени, чтобы сделать с друзьями то, что не приносит нам непосредственной выгоды. Почему мы позволяем друзьям уйти и упускаем шанс оставаться на связи? Почему мы видим идентификатор вызывающего абонента и решаем проигнорировать вызов? Они семья, они поймут, говорим мы себе, чтобы рационализировать решение.Но самое главное, почему мы поддаемся своему природному порыву и видим себя главным героем? Если мы сможем рассматривать нашу жизнь вместе с друзьями, семьей и коллегами как ансамбль, в котором мы имеем честь служить, я думаю, мы будем лучше относиться к ним и даже лучше относиться к себе. Лучше — не совсем правильное слово. Повседневная жизнь будет иметь другую текстуру — я думаю, более насыщенную и приятную текстуру.
После этих мыслей (вдохновленных разговором с подругой, которая рассказала мне о своем решении попытаться поддерживать более тесную связь со своими ближайшими друзьями), я понял, что это версия прозрений Иэна МакГилкриста в «Мастере и его эмиссаре».
Макгилкрист утверждает, что левое и правое полушария мозга по-разному обращают внимание и обрабатывают опыт. Вот как он описывает разницу в своем интервью EconTalk:
Фактически левое полушарие хорошо помогает нам управлять миром, но не помогает нам понять его. Просто использовать этот бит, а затем тот бит, а затем тот бит. Но правое полушарие обладает своего рода устойчивым, широким, бдительным вниманием вместо этого узкого, сфокусированного, фрагментарного внимания.И это поддерживает чувство бытия, непрерывного бытия в мире. Итак, это очень разные вида внимания.
Далее он говорит, что правое полушарие отвечает за связь и промежуточность — отношения между вещами, которые взаимодействуют друг с другом. Он видит всю картину, а не самую узкую часть. Конечно, нам нужны обе части мозга. Но я предлагаю здесь работать над укреплением той части, которая чувствует связь, которая жаждет связи.
В разговоре с МакГилкристом я привел еще одну метафору, описывающую различные способы движения по миру и то, как мы думаем о себе, и связал ее с экономической теорией:
Недавно я услышал от Джонатана Сакса, бывшего главного раввина Соединенного Королевства, что, на мой взгляд, это фантастическое различие между контрактом и заветом. Контракт о том, что я получу от этого? И я думаю: «Что в этом для меня?» И «Я должен защитить себя.И я должен иметь эти пункты, чтобы быть уверенным, что меня не воспользуются и не будут эксплуатировать. Завет — это обещание. Завет говорит: мы вместе. Итак, брак, когда я вступаю в брак и говорю: «Надеюсь, сегодня я буду хитом». Я надеюсь, что получу от этого больше, чем потерял», или «Я надеюсь, что я получил больше — Боже, не так ли, моя жена, разве она не смогла сделать это последние три раза?» Сейчас ее очередь? Итак, если вы ведете счет, у вас паршивый брак. И чтобы иметь хороший брак, нужно основывать его на любви.И сказать: «Давайте посмотрим, что произойдет». Этот эмерджентный, внимательный, наслаждающийся тем, что есть в данный момент.
Итак, я предлагаю больше думать о завете, чем о договоре, больше гармонизировать в хоре, а не слышать свой собственный голос как отчетливый, более ансамблевый и менее главный. Это не просто способ осмыслить свою жизнь. Я думаю, это может изменить вашу жизнь, изменить не только то, как вы видите себя, но и то, как вы взаимодействуете с другими.
Дэвид Фостер Уоллес сказал, что все поклоняются.Это заявление о том, что нас в конечном счете волнует. Мы действительно заботимся не только о себе. Мы стремимся быть частью чего-то большего, чем мы сами. Мы стремимся чувствовать связь с другими. Это зависит от человека. Некоторые из нас более одиноки, чем другие. Некоторые из нас жаждут человеческого общения и изо всех сил стараются побыть наедине со своими мыслями.
В этом эссе я призываю работать над желанием соединиться таким образом, чтобы усилить нашу человечность и объединить нас. Пересмотрев то, как мы видим свою собственную жизнь и рассматривая ее больше как ансамбль, а не как историю героического персонажа, я думаю, мы можем стать лучшими друзьями, лучшими супругами и более полноценными людьми.
Видео One Direction «История моей жизни» показывает бойз-бэнд с их семьями
История моей жизни: Новые фотографии показывают One Direction с их семейным прошлым и настоящим для музыкального видео
Автор: Ханна Флинт 4 ноября 2013 г. | Обновлено:
Режиссёры по всему миру ждали выхода нового музыкального клипа своего любимого бойбенда, и они не будут разочарованы.
Гарри Стайлз, Зейн Малик, Луи Томлинсон, Найл Хоран и Лиам Пейн открыли свои семейные альбомы, чтобы создать воспоминания о «Истории моей жизни».
В просторной темной комнате мальчики поют свою мощную песню о любви, одновременно проявляя свои старые фотографии, которые вскоре обновляются до настоящего времени.
Прокрутите вниз, чтобы найти видео
История моей жизни: One Direction выпустили новое музыкальное видео с использованием фотографий своей семьи
Как отдельные лица, One Direction предоставили одну фотографию из прошлого; Зейн со своей сестрой, Гарри со своей матерью, Найл со своим братом Грегом, Лиам со своими сестрами и родителями и Луи Томлинсон со своими бабушкой и дедушкой, а также прабабушкой и дедушкой.
С косичками в волосах Валихья стояла перед своим братом Зейном, когда он положил голову ей на голову в детстве, но молодые Малики вскоре превращаются в старших Маликов, а Зейн поет вокруг своей сестры, застывшей во времени.
Та же самая обработка используется для фотографий других мальчиков с маленьким Гарри в синем халате со своей матерью Энн, и Найлом Хораном, играющим на скрипке, в то время как его брат играет на игрушечной гитаре.
Старые времена: Зейн на фото со своей младшей сестрой Валийей, основанной на одной из его старых фотографий Малика
Мать и сын: Гарри Стайлс и его мама хихикают во время одного откровенного момента в видео
Лиам одет и окружен своими сестрами Николь и Рут, а также его матерью и отцом, Джеффом и Карен.
Но самым трогательным является изображение Луи и его прадедов и прадедов. На старой фотографии пятеро из них сидят вместе на диване на Рождество, но, к сожалению, поскольку изображение обновляется до сегодняшнего дня, его старших родственников больше нет на снимке.
Семейное время: Гарри Стайлс отдыхает на диване в синем вельветовом халате
Рождество: Луи Томлинсон со своими бабушкой и дедушкой, а также прабабушкой и дедушкой
Трогательно: К сожалению, кажется, что старших родственников Луи больше нет рядом, чтобы принять участие в музыкальном клипе
Чаепитие: Луи Томлинсон наслаждается ужином у телевизора дома
Братская любовь: Найл Хоран и Грег играют на скрипке и игрушечной гитаре для своего забавного снимка
В тот же день, когда они выпустили видео, One Direction не радовались последнему дню своего тура, и мальчики отпраздновали это в Твиттере.
«Ух ты, тур завершен, спасибо всем, кто сделал его блестящим!», — написал Лиам в воскресенье.
После кругосветного тура Take Me Home группа One Direction отыграла свое последнее выступление в Токио в воскресенье вечером.
Группа отыграла 61 концерт в Европе, 41 концерт в Северной Америке, 25 концертов в Австралии и 2 концерта в Азии после начала лондонского тура в феврале.
Хорошие сосиски: можно представить, как молодой Гарри ест нарезанные сосиски, играя со своей игрушечной машинкой
Любовь: One Direction продемонстрировали свою любовь к своим семьям, позируя в домашних сценах
История их жизни: Группа показали, что их любовь к музыке началась в раннем возрасте
The Paynes: Лиам позирует со своими двумя сестрами, матерью и отцом в их доме
Воспоминания: мальчики позируют перед коллекцией семейных фотографий
Тексты песен, содержащие этот термин : история моей жизни
Слова:
Услышьте историю из мою жизнь История из моя жизнь Был так долго, что мне пора побеждать Услышьте историю моей жизни История из моя жизнь Господи я молюсь за
лет на твоем пути Шесть полных лет моей жизни по твоему следу И если у вас есть пять секунд, чтобы сэкономить Тогда я расскажу вам историю мою жизнь
лет на твоем пути Шесть полных лет моей жизни по твоему следу И если у вас есть пять секунд, чтобы сэкономить Тогда я расскажу вам историю мою жизнь
сегодня вечером Земля под моими футами широко открыта То, как я держал слишком крепко Ни с чем между история моя жизнь , я беру ее домой
сегодня вечером Земля под моими футами широко открыта То, как я держал слишком крепко Ни с чем между история моя жизнь , я беру ее домой
сегодня вечером Земля под моими футами широко открыта То, как я слишком крепко держусь Ни с чем между история моя жизнь , я беру ее
История из моя жизнь Ну, старшая школа казалась таким размытым Я не очень интересовался спортом или школьными выборами. А в классе мне приснилось все
История из моя жизнь Ну, старшая школа казалась таким размытым Я не очень интересовался спортом или школьными выборами. А в классе мне приснилось все
быть разочарованным Думаю, это просто история из моей жизни История из моя жизнь Ой ой ой ой История из моя жизнь Ой ой ой ой История из моя жизнь О, о,
сегодня вечером Земля под моими футами широко открыта То, как я держал слишком крепко Ни с чем между история моя жизнь я отвожу ее домой
Мне не очень нравится говорить о моей жизни Это реальная история Моя жизнь история , моя жизнь история Я родился в ______, вы можете спросить у моей мамы и у моего брата Мы
назад Это история моя жизнь История из моя жизнь История из моя жизнь История из моя жизнь Это история моя жизнь История из моя жизнь История из моя жизнь История
история из моя жизнь История из моя жизнь Это история моя жизнь История из моя жизнь Найдите минутку и просто сделайте паузу для того, кого мы потеряли Написал эту песню Написал
Да История из моя жизнь да История из моя жизнь История из моя жизнь Тети индеке нео пано нафика апа Я ослеплю их, как черный шабба История из моя жизнь История
Я не монстр, вот как дулоп Я предпочитаю расслабиться и покурить кислый косяк Шотта мое имя ха ха ха ха история из моя жизнь Шотта мой
быть разочарованным Думаю, это просто история из моей жизни История из моя жизнь Ой ой ой ой История из моя жизнь Ой ой ой ой История из моя жизнь Вы
Земля под моими футами широко открыта То, как я держал слишком крепко Ни с чем между история моя жизнь я отвезу ее домой Я езжу всю ночь
Попытка пройти мой собственный ритм Другая машина на улице Попытка найти шоссе Эй, ты собираешься по моему пути? Это история моя жизнь А я
Попытка пройти мой собственный ритм Другая машина на улице Попытка найти шоссе Эй, ты собираешься по моему пути? Это история моя жизнь А я
лучше Чем серебро или золото я взял это с собой Куда бы я ни пошел Это история моей жизни Я остаюсь на моей полосе , пока мы ретранслируем Так много внимания уделяется дисплею Итак, я
лет на твоем пути Шесть полных лет моей жизни по твоему следу И если у вас есть пять секунд, чтобы сэкономить Тогда я расскажу вам историю мою жизнь
История из моя жизнь История из моя жизнь История из моя жизнь Ну, я пошел к моему старому району Все лица изменились, мужик, не с кем поговорить
Это история моя жизнь Это история моей жизни И я не мог прожить это дважды Я просто играю с моей жизнью Има бросает кости Има подумай дважды Има
История из моя жизнь История из моя жизнь Недостатки в моя голова заставила меня жить в страхе Поддавшись давлению, нужно уйти отсюда Видение в курсе, но
One Direction — Story of My Life текст и перевод песни анонимный
нажмите на звездочку, чтобы проголосовать
8 апреля 2019 г. отчетВ целом, я думаю, что эта песня о славе One Direction.Борьба и радость этого. Вот построчное значение. (Извините, если это немного длинно)
На этих стенах написаны истории, которые я не могу объяснить — я думаю, это означает, что для самих One Direction, поскольку они знаменитости, все смущающее, что они когда-либо делали, не может быть объяснил, потому что это будет повсюду в Интернете / социальных сетях.
Я оставляю свое сердце открытым, но оно остается здесь пустым в течение нескольких дней — я думаю, это говорит о том, что они изливают свои сердца, создавая свои песни, но никто из их поклонников на самом деле не любит их такими, какие они есть, они любят его за их голоса и славу. .
Утром она сказала мне, что в глубине души не чувствует к нам того же — я думаю, это говорит о том, что все думают, что они станут чем-то большим, как группа.
Мне кажется, что когда я умру, эти слова будут написаны на моем камне — думаю, это значит, что они будут так широко известны своим пением.
И я уйду, уйду сегодня вечером — я думаю, это означает, что в своем воображении они пытаются думать о себе как о людях без всей славы, всего, что ушло.
Земля под моими ногами широко открыта — я думаю, это означает, что они продолжают пытаться делать все лучший и лучший контент для своих поклонников, их ожидания становятся все выше и выше, что затрудняет их предоставление.
То, как я слишком крепко держусь, ничего между ними — я думаю, это говорит о том, что они слишком крепко держатся за свою славу, опасаясь, что один неверный шаг заставит людей их ненавидеть.
История моей жизни, я беру ее домой — я думаю, это говорит о славе, и поклонники следуют за ними, куда бы они ни пошли, в том числе и домой.
Я езжу всю ночь, чтобы согреть ее — я думаю, это означает, что они очень много работают, чтобы сохранить свою репутацию в целости, знаменитостям это должно быть как минимум в два раза сложнее.
И время застыло — я думаю, это означает, что Тим движется так медленно, что кажется, что он вообще не движется, что указывает на то, что им скучно и они устали от жизни знаменитостей.
На этих стенах написаны цвета, которые я не могу изменить — я думаю, это означает, что весь прошлый опыт, все, что они когда-либо делали или говорили, есть, они не могут изменить это, когда это сделано.
Оставь мое сердце открытым, но оно остается здесь, в своей клетке — я думаю, эта часть о том, что они боятся найти настоящего любовника из-за того, что люди все время использовали их для славы и популярности.
Я знаю, что теперь утром я вижу нас в свете на холме — я думаю, это означает, что они в конечном итоге станут по-настоящему знаменитыми, в центре внимания.
Хотя я разбит, мое сердце все еще неукротимо — я думаю, это говорит о том, что, несмотря на то, что они имеют так много бремени из-за своей славы, они не сдались и продолжили свои страсти.
Огонь под моими ногами ярко горит — Это всего лишь версия их более ранней лирики, означающая то же самое, просто подчеркивающая это
И я ждал, когда наступит это время — я думаю, это означает, что они ждут большого момента в своей славе, например, выступления на действительно хорошей арене, или это может означать, что они ждут, когда слава уйдет. прочь, чтобы они могли вести нормальную жизнь.
Но, детка, бежать за тобой — это как гоняться за облаками — я думаю, это говорит о том, что какова бы ни была их цель или чего они ждут (см. последнюю строчку), их так трудно достичь, почти невозможно достичь.
Спасибо, что прочитали это, да, я знаю, что это было очень долго, но упомяните одну вещь о том, почему мы не делаем, и я напишу эссе на 5 страниц в течение 10 минут, если вы видите это, проверьте их, они потрясающие. — Ритика
«История моей жизни» One Direction: режиссер показывает нас кадр за «причудливым» кадром Визуальное представление дало ребятам возможность воссоздать некоторые из их реальных детских фотографий, когда они были взрослыми, а их семьи присоединились к ним для получения опыта.
Новости MTV поговорили с режиссером видео Беном Уинстоном (который снял видео 1D, получившее премию VMA «Лучшая песня всех времен»), который разобрал некоторые ключевые сцены видео, кадр за кадром.
Клип был снят несколько месяцев назад в Лондоне в подпольном театре, о котором мало кто знает. «Абсолютно все, что вы видите на видео, — настоящее; зеленого экрана вообще не было», — сказал Уинстон. «Вся эта большая, обширная территория была правдой. Каждая фотография на заднем плане этих снимков настоящая, законная, с мальчиками, когда они были моложе.Если вы захотите увеличить любую фотографию, вы сможете найти застывший момент истории их жизни.»
После этого нужно было выбрать правильные фотографии для клипа и убедиться, что каждая деталь соответствует действительности.
«Фотография Зейна [Малика] очень красивая. Это он и его сестра, и у них очень близкие отношения. Поэтому, когда я думал о Зейне, мне очень хотелось сфотографировать его и его брата или сестру, потому что у него трое. сестры, и все они действительно смотрят на него и восхищаются им, и он действительно заботится о них», — сказал он.«Этот, я думаю, был очень милым».
Как и снимок Зейна, Уинстон также хотел отдать дань уважения отношениям Найла Хорана с одним из его братьев и сестер. «Найл очень близок со своим братом Грегом, — сказал он. «Они всегда смеются и играют вместе, и когда я увидел фото, на котором они вдвоем играют на скрипке и гитаре в детстве, мне это очень понравилось, потому что даже если вы проведете с ними время сегодня, они так же близки. »
Но для Уинстона дело было не только в братьях и сестрах.«Для некоторых фотографий мне нужны были родители», — сказал он. «Я фото Лиама [Пейна], они все готовы выйти на вечеринку, все очень умные, очень гордо одетые. Так что я подумал, что это действительно отличный, сильный, яркий образ».
«У Гарри [Стайлза] очень близкие отношения со своей мамой, и она — большая [часть] его жизни», — добавил Уинстон. «И для меня было важно попытаться найти фотографию этих двоих вместе, потому что я думаю, что это очень милые отношения».
Хотя многие фотографии носят праздничный характер, Уинстон отметил, что фотография Луи Томлинсона, на которой изображены его бабушка и дедушка, а также прадедушка и прабабушка, имеет мрачный оттенок по определенной причине.
«Я подумал, что это великолепное фото, а потом я позвонил маме Луи… и она сказала: «Ну, это будет сложно, потому что его прабабушки и прадедушки, которые есть на этой фотографии, к сожалению, уже нет в живых. ‘ Это дало мне представление о том, что на самом деле это часть жизни», — сказал он. «Это часть круга жизни. [Это] сладкий, трогательный момент».
Было ли странно, что ребята снимали на декорациях, которые были идеальными копиями мест на фотографиях?
«Думаю, многим из них было страшно видеть построенную нами комнату, похожую на их старые дома», — сказал он.«Я думаю, для них это было немного причудливо».
Пример бесплатного задания «История моей жизни»
Назначение, Страницы 6 (1442 слова)
Сохранить в моем списке
Удалить из моего списка
У многих людей есть свои истории жизни и я один из них.моя история жизни очень интересна и в моей истории жизни много приключений в моей истории жизни много воспоминаний.
Моя жизнь началась, когда я был ребенком, мои родители отдали меня в среднюю школу, и я начал учиться в этой школе. Я всегда много работал в школьные годы.
Я всегда старался учиться чему-то хорошему в своей жизни, мне всегда нравилось в жизни, я всегда мотивирую себя, получил хорошие оценки в школе.
Не используйте плагиатные источники. Получите свое индивидуальное эссе по номеру
«История моей жизни»
Получить нестандартную бумагуНОВИНКА! интеллектуальное сопоставление с модулем записи
Я учился в колледже. Моя коллажная жизнь была очень красивой, мне это очень нравилось. Есть много воспоминаний, которые я оставил в моем колледже. Моя студенческая жизнь была очень красивой благодаря моим учителям, друзьям и т.всегда продолжаю усердно бороться в студенческие годы, я полностью уверен в себе, всегда не теряю сравнения и просто продолжаю трудолюбивый, всегда жажду узнать что-то, получил хорошие оценки в колледже.
В студенческой жизни не было напряжения, потому что я всегда усердно работал и получал хорошие оценки на каждом экзамене. Я всегда стараюсь делать все возможное.
Вскоре я поступил в университет. Для меня большая честь поступить в университет, у меня много воспоминаний из университетской жизни. Эта жизнь полностью отличается от школьной и студенческой жизни.
Сегодня я студент BBA. Но я всегда стараюсь научиться бизнес-навыкам в сфере маркетинга. Всякий раз, когда у меня была мечта, я изо всех сил пытался осуществить свою мечту.
Узнайте оценку стоимости вашей бумаги
«Вы должны принять наши условия обслуживания и политику конфиденциальности»
Я считаю, что ваша мечта зависит от вашей тяжелой работы, насколько она велика. Тяжелая работа всегда окупается. Просто продолжайте упорно трудиться всю свою жизнь ради своего успеха и мечты.
Я всегда участвую в школьных мероприятиях в жизни, очень интересуюсь такими видами спорта, как крикет, хоккей, футбол и т. д. Имею золотую медаль по крикету в школьной жизни. Я был капитаном школьной команды.
История моей жизни состоит в том, чтобы просто верить в себя и упорно бороться за достижение своих главных целей. Это история моей жизни, и мне это очень понравилось, я не могу забыть эти моменты в своей жизни, всегда получаю высокие оценки на экзаменах.
На моем университетском уровне, когда я учился в первом семестре, я не смог по одному предмету из-за личных проблем.Но позже я прошёл этот предмет и получил по нему высшие баллы. Во втором семестре десятого класса я вернулся в школу и устроился на неполный рабочий день.
Я начал поправляться, все еще немного на грани, но я знал, что за один день все будет не так идеально. Мне потребовалось некоторое время, чтобы вернуться в колею и жить нормальной школьной жизнью. Я отдаю себе должное за то, что сделал это сам. Я изменился, потому что я знал, что мой образ жизни был неправильным, и то, что я делал, было опасно.Больше всего мне нужно было время, чтобы найти себя, и вот я уже выпускной в выпускном классе. –
Количество слов (600)
Хронология
Личность
У меня есть собственная личность. Многие люди, которых я знаю, очень уважают меня из-за моего хорошего характера. Они очень хорошо знают меня и мою семью. Они уважают меня, и я уважаю их. То, как они ведут себя со мной, мне всегда нравилось с ними.
Это очень известная цитата: уважай, уважай, всегда старайся сделать что-то особенное для других и для себя.в родных меня многие ценят за хорошие привычки и за мою уверенность.
Они всегда мотивируют меня в любой ситуации и в любой области, всегда стараются вести других в любых условиях, всегда пытаются контролировать мою слабость. мои лучшие друзья всегда ведут себя хорошо со мной, они очень хорошо знают мои привычки, только сегодня добились большого успеха. из-за моего упорного труда. многие люди завидовали мне из-за моего успеха, но я всегда игнорирую их и просто продолжаю упорно бороться, всегда стараюсь работать в минимальных пределах.Эти типы привычек всегда дают мне мотивационные вещи.
Количество слов (140)
Сильные и слабые стороны
Сильные стороны:
Креативность: я всегда стараюсь создавать новые вещи с помощью своих навыков, которым я научился у разных людей, всегда создаю такие вещи, которые людям легко использовать.
Математика: Моя математика очень сильна, многие люди утверждают, что математика сложна, но это не так, это зависит от вашей практики, сколько вы делаете.
Чтение: Я отлично читаю.Мне всегда нравится, когда я читаю статью, так что это также моя сила.
Слабость:
Импульсивность: это правда, что я очень импульсивен В любой ситуации всегда становился импульсивным в каждой проблеме, которая не идет мне на пользу в моей жизни, так что это моя слабость.
Ленивый: Я очень ленив, потому что всегда делаю свою домашнюю работу в лени, но я делаю это очень хорошо, и я всегда стараюсь быть активным во всех областях. Потому что эта жизнь полна конкуренции
Агрессивный: Я очень агрессивен во всех сферах своей деятельности, я не могу терпеть тех, кто комментирует мою личную жизнь.
Количество слов (135)
Печатный тест
Мой тест набора текста очень быстрый. Я делал это несколько раз. Я делаю это каждый день, и я могу написать большую статью за несколько минут. Я всегда над этим работаю.
IQ-тест
В первый раз, когда я сдавал тест на IQ, я не знал об этом, и я провалился в этом тесте на IQ. Когда я сдал его в первый раз, я потерпел неудачу, но я не расстроился из-за своей работы, но когда я сдал тест IQ во второй раз, я занял третье место в этом тесте IQ, поэтому я остался доволен.так что для студентов это не имеет большого значения, просто внимательно сосредоточьтесь на учебе, и вы пройдете тест на IQ.
Многие люди воспринимают это сложно, но это не сложно, это зависит от вашей тяжелой работы, и Калибр впервые был совершенно запутался в тесте IQ, но после этого я понял, что могу легко пройти его и получить хорошую оценку в этом тесте, тогда я сделал Это.
количество слов (119)
Затраты времени и наборы навыков
Я всегда тратил много времени на работу, потом на фитнес и на другие дела.Но в основном я тратил свое время на учебу, потому что хочу обеспечить свое будущее. Но теперь я думаю, что мне следует посвятить некоторое время другим занятиям, например, спортивным упражнениям и т. д. Думаю, мне следует уделить немного времени членам моей семьи и друзьям.
У меня есть много навыков работы с мобильными телефонами IPhone, и я всегда стараюсь улучшить свои навыки, потому что это очень важно для человека в его жизни. Поэтому мы должны научиться некоторым хорошим навыкам в большинстве областей. Помимо этого, я в равной степени сосредотачиваюсь на улучшении своих навыков аудирования и разговорной речи.
Любимые цитаты
- 1) Жизнь — это всего лишь шанс вырастить душу. – А. Пауэлл Дэвис
- 2) Люди, живущие глубоко, не боятся смерти. – Анаис Ни
- 3) Во всем есть красота, но не все ее видят. – Конфуций
- 4) Если будешь соблюдать все правила, пропустишь все самое интересное. – Кэтрин Хепберн
- 5) Не ненавидь то, чего не понимаешь. – Джон Леннон
- 6) Не только надо любить, надо так говорить. – Французская пословица
Эти цитаты мои любимые.Но третья цитата — моя любимая на все времена, потому что, согласно нашей религии, все имеет свою красоту, но многие люди не могут понять, что они полный расизм, они не знают ценности вещи, созданной Аллахом. Они не любят чернокожих только из-за черного цвета. Большинство людей, живущих в этом мире, полны расизма.
Количество слов 125
Комментарии
Я чувствую себя хорошо, потому что я легко справился с этим Заданием. Для меня это практика. Эти виды деятельности достаточно хороши для меня, чтобы исследовать себя там, где я есть.Все задачи, которые даны в этом задании, я выполнил хорошо. Теперь я понял, что является слабой и сильной стороной меня.
Alhamdullilah Я успешно справился с этим заданием, я обсудил свою жизнь в этом задании, и теперь я очень благодарен за свою работу в этих заданиях. Это задание дает мне урок, просто не теряйте самообладания и просто сосредоточьтесь на своей работе, на том, какую работу вы делаете.
Количество слов 110
Помните! Это всего лишь образец.
Вы можете получить индивидуальную статью от одного из наших опытных авторов.
Получите свое индивидуальное эссеПомощь студентам с 2015 года
.