Хаос. Создание новой науки» — Яндекс Кью
Джеймс Глик: Хаос. Создание новой науки. — Переводчик: Нахмансон М. С., Барашкова Екатерина
Издательство: Corpus, 2020 г.
Серия: Книги Политеха
Книги я обычно читаю, но эту слушала в аудиоформате.
Джеймс Глик — замечательный автор. Он изучал английский язык в Гарвардском университете, а потом работал в в газете «Нью-Йорк таймс» на разных должностях, в том числе и научным журналистом. Вышло так, что он познакомился со многими учеными и получил представление о науке того времени. Он собрал все что знал, переработал и издал книгу «Хаос. Создание новой науки» (1987 г.). Книга «выстрелила» и стала очень популярной. Глик построил прекрасный дом, уволился из газеты и сделал своим жизненным занятием писание книг. Книгу о хаосе он переработал в 2008 году, и перевод с этого переработанного издания вышел недавно в издательстве Corpus (перевод старого издания выходил раньше в Амфоре).
Если вы мало знакомы с теорией хаоса, я советую читать, а не слушать — в книге много рисунков.
Я их себе хорошо представляла, так что меня все устраивало.
Название вполне передает содержание: о том, что такое теория хаоса и об истории ее создания. Хаотические явления есть везде: и в образовании облаков, и в течении нефти по нефтепроводу, в росте популяций в биологии, в биржевых котировках и биении наших сердец… Но до 20 века ученые не рассматривали хаотические явления, сторонились их.
Когда физики не видели устойчивой связи между начальным и конечным положением системы, считалось, что в довольно сложной системе присутствует «шум» или «случайная погрешность», что настоящие физики должны по возможности обойтись без шумов и случайных погрешностей. Математик Джеймс Йорк писал, что физиков учили не замечать хаос.
И только со временем накопилось много удивительных примеров: полностью детерминированные, очень простые модели порождали явления, выглядевшие совершенно неупорядоченными и непредсказуемыми. А иногда в них самопроизвольно возникал порядок, как будто хаос и порядок переплетаются удивительным образом.
Один из признаков хаоса — сильная зависимость от начальных условий. Еще один — наличие перемешивания. В пример я приведу отображение «Кошка Арнольда» (к сожалению, книжки у меня нет, картинку я позаимствовала у кого-то в интернете, причем не из первоисточника).
Отображение квадрата в себя происходит в два этапа. Сначала линейное растяжение, а потом складывание обратно в квадрат. И это преобразование происходит раз за разом.
Мы видим, что 1) преобразование описывается очень просто;
2) имеется сильная зависимость от начальных условий (две точки, близки на исходном рисунке, могут оказаться очень далеко, даже после небольшого числа итераций)
3) имеется перемешивание — по принципу изготовления слоеного теста.
А вот картинка с этим же отображением, но на картинке настоящий кот. Посмотрите, как из этого хаоса возникают упорядоченные узоры (на трехсотой итерации картинка возвращается к началу):
Автор изображения: Claudio Rocchini — Own Work (It’s not proper Arnold’s cat but my black cat, due copyright restrictions), CC BY 2.
5, https://commons.wikimedia.org/w/index.php?curid=1350710
Джеймс Глик знаком со многими действующими лицами зарождавшейся науки и очень интересно рассказывает о них, зачастую основываясь на эксклюзивных интервью. Даже если вы пропустите всю научную часть, и прочитаете только биографии разных людей (некоторые и так читают), — все равно будет интересно.
Я слушала книгу как детектив. Одну за другой автор рассказывает истории, как кто-нибудь замечал хаотические явления, пытался их осмыслить, даже публиковал статьи,… и все опять затихало. Ты все время ждешь, что сейчас-то все данные соберутся и выстроятся в осмысленную картинку — но этого не происходит. Из нашего времени видно, что до создания новой науки оставалась пара шагов, но сделать их было очень сложно.
Если представить себе теорию хаоса как небо, — книжка показывает, как время от времени там и сям возникали огоньки. Когда Лоренц открыл свой принцип крыла бабочки, лишь немногие оценили его открытие, и еще много лет после него физики и биологи переоткрывали уже открытое.
Математик Стивен Смейл создал исследовательскую группу для изучения динамических дисциплин, — и только лет через 10 физики поняли, что здесь математика встречается с физикой. Филипп Маркус обнаружил хаос, изучая Красное Пятно на Юпитере. Бенуа Мандельброт придумал фракталы. А загадочные русские тоже создали исследовательскую группу, но их работы на западе долго никому не были знакомы.
Джеймс Глик рассказывает нам о том, как отдельные огоньки постепенно, год за годом сливались в сияние новой науки. (Видимо, ее созданию поспособствовали компьютеры, они позволили проводить математические эксперименты и наработать данные для создания математических моделей. Этот момент в книге практически не освещен, что сделало ее технически проще и популярнее.)
Формул в книге почти нет; те, что есть, — не сложны для восприятия на слух. Это говорит о том, что математики в книге не так много, — для кого-то это плюс, а для кого-то минус. Я всегда воспринимала теорию хаоса как часть математики, и для меня был ценным взгляд с другой стороны.
Некоторые западные авторы настолько мало говорят о достижениях российской науки, что это просто непорядочно. Джеймс Глик все-таки рассказывает и о том, как развивалась теория хаоса, КАМ-теория в России.
Чтец — Константин Корольков — читает внятно, пару раз ошибся в специальных терминах, в целом слушать комфортно.
Кстати, аудиокнигу я взяла в библиотеке и уже вернула: https://www.litres.ru/dzheyms-glik/haos-sozdanie-novoy-nauki-63574516/. Московские библиотеки подключены к системе litres. Если вы записаны в библиотеку, многие книги можно взять почитать в электронном виде на litres. Расскажите, пожалуйста, как с этим в других городах?
Образование+4
612
Комментировать пост…Комментировать…
Хаос. Создание новой науки — Год Литературы
Текст: ГодЛитературы.РФ
Издательская программа Политеха существует уже давно, но к открытию музея после реконструкции ее, подобно самому музейному пространству, также решили обновить и расширить — Политех совместно с тремя издательствами (Corpus, «Альпина нон-фикшн» и «Бомбора») запустил книжную серию, темы книг в которой будут непосредственно связаны с темами постоянной экспозиции — подробнее обо всей этой затее можно прочитать в нашем интервью с Валентиной Летуновой.
А выходящее в Corpus’е переиздание Джеймса Глика — отличный повод попробовать эту затею на вкус.
Бестселлер американского журналиста уже выходил в России, но это не просто переиздание: книгу кропотливо переработал научный редактор, и такое омоложение для научно-популярного труда, написанного в 1987 году, действительно кажется необходимым. При этом сам материал — удивительное для подобных книг дело — совсем не устарел; хотя бы потому, что Глик, как и сказано на обложке, пишет ни много ни мало о возникновении новой науки — науки о хаосе. Начиная со случайного открытия метеоролога Эдварда Лоренца, пытавшегося создать модель долгосрочного прогноза погоды, Глик методично реконструирует цепочку событий, которые привели ученых к осознанию, что существуют еще неизвестные человечеству универсальные законы природы. Такие истории мало того что не устаревают, так еще и дают автору повод поразмышлять о путях научного прогресса, чем тот, разумеется, вволю пользуется.
Кому-то книга может показаться излишне тяготеющей к первой части слова «научно-популярный», но проект «Читалка» для того и придуман — нижеследующий фрагмент либо подтвердит подобные опасения, либо начисто их развеет.
Джеймс Глик. Хаос. Создание новой науки / Пер. с англ: Михаил Нахмансон, Екатерина Барашкова; научные редакторы: Илья Щуров, Александр Пчелинцев. — М.: Corpus, 2020
Пролог
В 1974 году полицию небольшого городка Лос-Аламос, штат Нью-Мексико, задергали сообщениями, что после наступления темноты по глухим улочкам бродит странный человек. Из ночи в ночь огонек его сигареты проплывал в темноте. Не ведая цели, он часами блуждал в свете звезд, легко проницавшем разреженный горный воздух. Недоумевала не только полиция. Некоторые ученые из Национальной физической лаборатории также удивлялись экспериментам новоиспеченного коллеги с 26-часовыми сутками. Такой распорядок выбивался из расписания всех остальных людей, живущих в нормальном суточном ритме.
Даже для группы теоретической физики это граничило с чудачеством.
За тридцать лет, прошедших с тех пор, как Роберт Оппенгеймер выбрал пустынное плато в штате Нью-Мексико для создания центра разработки атомного оружия, Национальная лаборатория в Лос-Аламосе превратилась в крупнейший научный институт, который располагал ускорителями, газовыми лазерами, химическими лабораториями, обеспечивал работой тысячи специалистов: физиков, инженеров, администраторов, а кроме того, стал одним из мировых центров, владеющих самыми мощными компьютерами. Некоторые из старейших сотрудников лаборатории еще помнили деревянные здания, наспех возведенные среди скал в начале 1940-х годов, однако для следующего поколения ученых Лос-Аламоса — молодых мужчин и женщин в потертых вельветовых штанах и форменных рубашках — крестные отцы первой атомной бомбы были чем-то вроде привидений. Средоточием “чистой” мысли в лаборатории служил теоретический отдел, или отдел Т (компьютерная служба и сектор вооружений маркировались соответственно литерами К и X).
Более сотни опытных физиков и математиков трудились в нем на хорошо оплачиваемых позициях, свободных от “академических нагрузок” — преподавания и публикации научных трудов. Эти люди уже имели дело с натурами гениальными и эксцентричными, а потому удивить их было нелегко.
Но Митчелл Фейгенбаум составлял исключение из правил. За всю свою научную карьеру он опубликовал лишь одну статью и продолжал работать над чем-то совершенно бесперспективным. Выглядел он весьма примечательно: открытый лоб, копна густых волос зачесана назад, как у немецких композиторов прошлого века, глаза большие, выразительные. Фейгенбаум изъяснялся скороговоркой, глотая на европейский манер артикли и местоимения, словно не был уроженцем Бруклина. Работал он с маниакальным упорством, но, если дело не спорилось, бросал все и бродил, размышляя, преимущественно ночью. Двадцатичетырехчасовые сутки казались ему слишком короткими. Тем не менее Фейгенбаум был вынужден свернуть свой эксперимент по персональной квазипериодичности, когда понял, что не может больше просыпаться на закате (а такое при его распорядке дня случалось частенько).
К двадцати девяти годам Фейгенбаум снискал репутацию признанного эксперта, и многие сотрудники лаборатории прибегали к его советам, если, разумеется, ухитрялись застать коллегу на месте. Однажды, придя вечером на работу, Фейгенбаум столкнулся в дверях с директором лаборатории Гарольдом Эгнью. Тот был заметной личностью: ученик самого Оппенгеймера, он находился на борту самолета-наблюдателя, сопровождавшего бомбардировщик Enola Gay во время атаки на Хиросиму, и заснял весь процесс доставки первого детища лаборатории к земле.
“Наслышан о ваших талантах, — бросил директор Фейгенбауму. — Почему бы вам не заняться чем-нибудь стоящим? Скажем, термоядерной реакцией, управляемой лазером?”
Даже друзья Фейгенбаума задавались вопросом, способен ли он оставить свое имя в веках. Человек, шутя разрешавший трудности коллег, казалось, был равнодушен к тому, что сулило славу. Ему, например, нравилось размышлять о турбулентности в жидкостях и газах. Раздумывал он и о свойствах времени: непрерывно оно или дискретно, как чередование сменяющих друг друга кадров киноленты.
Еще его занимала способность человеческого глаза отчетливо различать цвет и форму предметов во Вселенной, пребывающей, по мнению физиков, в состоянии квантового хаоса. Он размышлял об облаках, наблюдая за ними с борта самолета, а затем, когда в 1975 году ему урезали финансирование на поездки, с утесов, обступивших лабораторию.
«Из музея предметов мы становимся музеем идей»
На гористом американском западе облака мало похожи на ту темную бесформенную дымку, что низко стелется над восточным побережьем. Над Лос-Аламосом, лежащим на дне большой вулканической впадины-кальдеры, облака кочуют в беспорядке, но структура их в каком-то смысле упорядоченна. Они принимают формы горных цепей или изрытых глубокими морщинами образований, похожих на поверхность мозга. Перед бурей, когда небеса мерцают и дрожат от зарождающегося в их недрах электричества, эти пропускающие и отражающие свет облака видны за тридцать миль. А весь небесный купол являет взору человеческому грандиозное зрелище, безмолвный укор физикам, которые обходят своим вниманием облака — феномен, хоть и структурированный и доступный наблюдению, но слишком расплывчатый и совершенно непредсказуемый.
Вот о подобных вещах и размышлял Фейгенбаум — тихо, незаметно и не очень продуктивно.
Физику ли думать про облака? Его дело — лазеры, тайны кварков, их спин, цвет и аромат, загадки зарождения Вселенной. Облаками же пусть занимаются метеорологи. Эта проблема из разряда “очевидных” — так называются на языке физиков-теоретиков задачи, которые опытный специалист способен разрешить путем анализа и вычислений. Решение “неочевидных” проблем приносит исследователю уважение коллег и Нобелевскую премию. Самые сложные загадки, к которым нельзя подступиться без длительного изучения первооснов и главных законов мироздания, ученые именуют “глубокими”. Немногие коллеги Фейгенбаума догадывались о том, что в 1974 году он занимался действительно глубокой проблемой — хаосом.
С началом хаоса заканчивается классическая наука. Изучая природные закономерности, физики почему-то долго пренебрегали хаотическими проявлениями: формированием облаков, турбулентностью в морских течениях, скачками численности популяций растений и животных, колебаниями пиков энцефалограммы мозга или сокращений сердечных мышц.
Порождаемые хаосом природные феномены, лишенные регулярности и устойчивости, ученые всегда предпочитали оставлять за рамками своих изысканий.
Однако начиная с 1970-х годов некоторые исследователи в США и Европе начали изучать хаотические явления. Математики, физики, биологи, химики принялись искать связи между различными типами беспорядочного в природе. Физиологи обнаружили присутствие некоего порядка в хаотических сокращениях сердечных мышц, что является основной причиной внезапной и необъяснимой смерти. Экологи исследовали колебания численности популяций шелкопряда. Экономисты раскопали старые биржевые сводки, опробовав на них новые методы анализа рынка ценных бумаг. В результате выяснилось, что обнаруженные закономерности имеют прямое отношение ко множеству других природных явлений — очертаниям облаков, формам разрядов молний, конфигурации сеточек кровеносных сосудов, кластеризации звезд в Галактике.
Когда Митчелл Фейгенбаум приступил к исследованию хаоса, он был одним из немногих энтузиастов, разбросанных по всему миру и почти незнакомых друг с другом.
Математик из Беркли, штат Калифорния, собрал вокруг себя небольшую группу и трудился над созданием теории так называемых динамических систем. Биолог из Принстонского университета начал готовить к публикации проникновенный меморандум с призывом к коллегам заинтересоваться удивительно сложным поведением биологических популяций, наблюдаемым в некоторых простых моделях. Математик, работающий на компанию IBM, искал термин для описания семейства новых форм: зубчатых, запутанных, закрученных, расколотых, изломанных, которые, по его мнению, являлись неким организующим началом в природе. Французский специалист по математической физике набрался смелости заявить, что турбулентность в жидкостях, возможно, имеет некоторое отношение к необычному, бесконечно запутанному абстрактному объекту, который он назвал “странным аттрактором”.
«Хлопок одной ладонью» Николая Кукушкина
Десять лет спустя понятие “хаос” дало название стремительно развивающейся дисциплине, которая перевернула всю современную науку.
Хаос стал предметом обсуждения для множества конференций и научных журналов. Ведомства, отвечающие за государственные программы военных исследований, ЦРУ и министерство энергетики выделили крупные суммы на изучение хаоса. В любом большом университете и в исследовательских лабораториях любых корпораций есть ученые, занятые прежде всего проблемой хаоса, а затем уже своей основной профессиональной областью. В Лос-Аламосе был создан Центр нелинейных исследований для координации работ по изучению хаоса и связанных с ним проблем; подобные учреждения появились также в университетских городках по всей стране.
Хаос вызвал к жизни новые способы использования компьютеров и новые типы графиков, которые способны воспроизводить фантастические и тонкие структуры, лежащие в основе сложности. Новая наука дала миру особый язык и новые понятия: фрактал, бифуркация, перемежаемость, периодичность и другие. Все это — новые элементы движения, подобно тому как в традиционной физике кварки и глюоны стали новыми элементарными частицами материи.
Для некоторых ученых хаос — скорее наука переходных процессов, чем теория неизменных состояний; учение о становлении, а не о существовании.
Как утверждают современные теории, хаос присутствует везде: закручивается струйка сигаретного дыма, трепещет и полощется флаг на ветру, капли воды из подтекающего крана одна за одной то срываются вниз, то словно выжидают. Хаос обнаруживается и в капризах погоды, и в траектории движения летательного аппарата, и в поведении автомобилей в дорожной пробке, и в том, как струится нефть по нефтепроводу. Каковы бы ни были особенности конкретной системы, ее поведение подчиняется одним и тем же недавно открытым закономерностям. Осознание этого факта заставило управляющих компаниями пересмотреть отношение к страхованию, астрономов — под другим углом взглянуть на Солнечную систему, а политологов — изменить мнение о причинах вооруженных конфликтов.
Хаос проявляет себя на стыке областей знания. Будучи наукой о глобальной природе систем, теория хаоса объединила ученых, работающих в весьма далеких друг от друга областях.
“Пятнадцать лет назад науке угрожал кризис все возрастающей специализации, — заметил ответственный за финансирование исследований чиновник военно-морского министерства США, выступая перед аудиторией математиков, биологов, физиков и медиков. — Удивительно, но эта тенденция превратилась в свою прямую противоположность благодаря феномену хаоса!” Хаос вызывает к жизни вопросы, которые плохо поддаются решению традиционными методами, однако позволяют сделать общие заключения о поведении сложных систем. Все первые теоретики хаоса — ученые, давшие начальный толчок развитию этой дисциплины, — имели нечто общее. Они замечали определенные закономерности, особенно такие, которые проявляются в разном масштабе в одно и то же время. У них выработалось особенное чутье, позволявшее оценивать случайность и сложность, предвидеть внезапные скачки мысли. Верующие в хаос — а они иногда действительно называют себя верующими, новообращенными или евангелистами — выдвигают смелые гипотезы о предопределенности и свободе воли, об эволюции и о природе возникновения разума.
Они чувствуют, что поворачивают вспять развитие науки, следовавшей по пути редукционизма — анализа систем как совокупностей составляющих их элементарных объектов: кварков, хромосом, нейронов. Они верят, что ищут пути к анализу системы как целого.
ММКЯ: 10 главных нон-фикшн книг
Наиболее страстные защитники новой науки даже утверждают, что грядущим поколениям XX век будет памятен лишь благодаря созданию теории относительности, квантовой механики и теории хаоса. Хаос, заявляют они, стал третьей из революций, последовательно освобождавших физику от догматов ньютоновского видения мира. По словам одного физика, теория относительности разделалась с иллюзиями Ньютона об абсолютном пространстве-времени, квантовая механика развеяла мечту о контролируемом процессе измерения и, наконец, теория хаоса развенчала Лапласову фантазию о полной предопределенности развития систем. Из этих трех открытий лишь теория хаоса применима к Вселенной, которую мы можем наблюдать и ощущать, к объектам, которые доступны человеку.
Повседневный опыт и реальная картина мира стали уместным предметом исследований. Давно уже зрело ощущение, пусть и не выражавшееся открыто, что теоретическая физика далеко уклонилась от интуитивных представлений человека об окружающем мире. Насколько обоснованна эта еретическая мысль, никому не известно, но теперь некоторые специалисты, считавшие, что физика рано или поздно загонит себя в угол, видят в хаосе выход из тупика.
Исследования хаоса произросли из непопулярных областей физической науки. Главным ее направлением в XX веке считалась физика элементарных частиц, которая исследовала основные элементы, слагающие материю, при все более высоких энергиях, больших масштабах и коротких отрезках времени и породила современные теории о природе физических взаимодействий и происхождении Вселенной. И все же некоторые молодые ученые чувствовали себя разочарованными. Прогресс замедлился, поиски новых частиц не имели успеха, а сама теория стала весьма запутанной. Недовольным казалось, что вершины сияющих абстракций физики высоких энергий и квантовой механики слишком долго доминировали в науке.
В 1980 году космолог Стивен Хокинг, лукасовский профессор* (именная позиция в Кембридже (одна из самых престижных научных должностей в мире), названная по имени благотворителя Генри Лукаса, завещавшего в 1663 году средства для ее финансирования. Вторым лукасовским профессором был сэр Исаак Ньютон, с тех пор ее часто неформально называют “ньютоновской”. — Здесь и далее, если не указано иное, прим. науч. ред.) математики Кембриджского университета, выразил мнение большинства ученых в обзорной лекции, посвященной развитию теоретической физики и названной “Не наступает ли конец физической теории?”: “Мы уже знаем физические законы, описывающие абсолютно все, с чем нам приходится сталкиваться в обычной жизни… И можно считать своеобразным комплиментом успехам теоретической физики тот факт, что нам приходится создавать сложнейшие приборы и тратить огромные деньги и усилия для того, чтобы поставить эксперимент, результаты которого мы не можем предсказать”.
Однако Хокинг признал, что понимание законов природы в терминах физики элементарных частиц оставило без ответа вопрос о том, как применять эти законы к любым системам, кроме простейших.
Предсказуемость предсказуемости рознь. Одно дело — предсказать, что произойдет в камере Вильсона, когда там столкнутся две частицы, разогнанные на ускорителе, и совсем другое — предсказать поведение бурлящей в обычной ванне жидкости, или погоду, или процессы в человеческом мозге.
Хокингову физику, успешно собирающую Нобелевские премии и крупные гранты на дорогостоящие эксперименты, часто называли революционной. Временами казалось, что священный Грааль науки — теория Великого объединения, называемая также теорией всего, — вот-вот окажется в руках “революционеров”. Физики проследили развитие энергии и материи во Вселенной всюду и везде, кроме кратчайшего момента ее зарождения. Но действительно ли физика элементарных частиц послевоенного периода была революцией? Или же она лишь “наращивала мясо” на основу, заложенную Эйнштейном, Бором и другими создателями теории относительности и квантовой механики? Безусловно, достижения физики, от атом ной бомбы до транзистора, изменили реальность XX века.
Тем не менее круг вопросов, которыми занималась физика частиц, казалось, сузился. И сменилось не одно поколение, прежде чем в этой сфере возникла новая идея, изменившая взгляд на мир обычного, рядового человека.
Американский скептик
Физика Хокинга могла исчерпать себя, так и не ответив на некоторые фундаментальные вопросы, поставленные природой: как зародилась жизнь, что такое турбулентность, как во Вселенной, подчиняющейся закону повышения энтропии и неумолимо движущейся ко все большему и большему беспорядку, может возникнуть порядок? Кроме того, многие объекты повседневной жизни, например жидкости и системы, подчиняющиеся законам классической механики, уже казались столь обыкновенными и хорошо изученными, что физики перестали ожидать от них каких-либо сюрпризов. Но вышло иначе.
По мере того как революция хаоса набирает обороты, виднейшие ученые без всякого смущения возвращаются к феноменам “человеческого масштаба”. Они изучают не галактики, а облака. Приносящие прибыль компьютерные расчеты выполняются не на “креях”, а на “макинтошах”*.
(Cray — название компании, производящей суперкомпьютеры. Macintosh — название персональных компьютеров, выпускавшихся компанией Apple.) Ведущие научные журналы рядом со статьями по квантовой физике публикуют исследования, посвященные загадкам движения шарика, который прыгает по столу. Многие простейшие системы, оказывается, обладают исключительно сложным и непредсказуемым хаотическим поведением. И все же в подобных системах иногда самопроизвольно возникает порядок: порядок и хаос в них сосуществуют. Лишь новая научная дисциплина могла положить начало преодолению огромного разрыва между знаниями о том, как действует единичный объект — одна молекула воды, одна клеточка сердечной ткани, один нейрон — и как ведут себя миллионы таких объектов.
Понаблюдайте за двумя островками водяной пены, кружащимися бок о бок у подножия водопада. Можете ли вы угадать, каково было их взаимное положение до того, как они обрушились с водопадом вниз? Вряд ли. С точки зрения традиционной физики только что не сам Господь Бог перемешивает молекулы воды в водопаде.
Как правило, получив сложный результат, физики ищут сложные объяснения, и, если им не удается обнаружить устойчивую связь между начальным и конечным состояниями системы, они считают, что реалистичности ради в теорию, описывающую эту систему, должен быть “встроен” элемент случайности — искусственно сгенерированный шум или погрешность. Изучать хаос начали в 1960-х годах, когда ученые осознали, что довольно простые математические уравнения позволяют моделировать системы, столь же неупорядоченные, как самый бурный водопад. Незаметные различия в исходных условиях способны обернуться огромными расхождениями в результатах — подобный феномен называют “сильной зависимостью от начальных условий”. Применительно к погодным явлениям это выливается в так называемый эффект бабочки: сегодняшнее трепетание крыльев мотылька в Пекине через месяц может вызвать ураган в Нью-Йорке.
Пытаясь отыскать истоки новой науки в прошлом, исследователи хаоса обнаруживают много предвестников переворота. Однако один из них стоит особняком.
Для молодых физиков и математиков, возглавивших революцию в науке, точкой отсчета стал именно эффект бабочки.
«Из музея предметов мы становимся музеем идей»
Джеймс Глейк | Британика
- Развлечения и поп-культура
- География и путешествия
- Здоровье и медицина
- Образ жизни и социальные вопросы
- Литература
- Философия и религия
- Политика, право и правительство
- Наука
- Спорт и отдых
- Технология
- Изобразительное искусство
- Всемирная история
- Этот день в истории
- Викторины
- Подкасты
- Словарь
- Биографии
- Резюме
- Популярные вопросы
- Обзор недели
- Инфографика
- Демистификация
- Списки
- #WTFact
- Товарищи
- Галереи изображений
- Прожектор
- Форум
- Один хороший факт
- Развлечения и поп-культура
- География и путешествия
- Здоровье и медицина
- Образ жизни и социальные вопросы
- Литература
- Философия и религия
- Политика, право и правительство
- Наука
- Спорт и отдых
- Технология
- Изобразительное искусство
- Всемирная история
- Britannica объясняет
В этих видеороликах Britannica объясняет различные темы и отвечает на часто задаваемые вопросы.
- Britannica Classics
Посмотрите эти ретро-видео из архивов Encyclopedia Britannica. - #WTFact Видео
В #WTFact Britannica делится некоторыми из самых странных фактов, которые мы можем найти. - На этот раз в истории
В этих видеороликах узнайте, что произошло в этом месяце (или любом другом месяце!) в истории. - Demystified Videos
В Demystified у Britannica есть все ответы на ваши животрепещущие вопросы.
- Студенческий портал
Britannica — это главный ресурс для учащихся по ключевым школьным предметам, таким как история, государственное управление, литература и т. д. - Портал COVID-19
Хотя этот глобальный кризис в области здравоохранения продолжает развиваться, может быть полезно обратиться к прошлым пандемиям, чтобы лучше понять, как реагировать сегодня. - 100 женщин
Britannica празднует столетие Девятнадцатой поправки, выделяя суфражисток и политиков, творящих историю. - Britannica Beyond
Мы создали новое место, где вопросы находятся в центре обучения. Вперед, продолжать. Просить. Мы не будем возражать. - Спасение Земли
Британника представляет список дел Земли на 21 век. Узнайте об основных экологических проблемах, стоящих перед нашей планетой, и о том, что с ними можно сделать! - SpaceNext50
Britannica представляет SpaceNext50. От полёта на Луну до управления космосом — мы исследуем широкий спектр тем, которые подпитывают наше любопытство к космосу!
Основной вклад (1)
Ричард Фейнман
Ричард Фейнман, американский физик-теоретик, которого многие считали самой блестящей, влиятельной и иконоборческой фигурой в своей области в эпоху после Второй мировой войны. Фейнман переделал квантовую электродинамику — теорию взаимодействия света и материи — и таким образом изменил способ…
ПОДРОБНЕЕ
Публикации (3)
Хаос: создание новой науки (2008)
Джеймс Глейк Инновационный бестселлер знакомит совершенно новую читательскую аудиторию с историей одной из самых значительных волн научных знаний в наше время.
Сосредоточив внимание на ключевых фигурах, чей гений объединился, чтобы наметить инновационное направление в науке, Глейк делает историю теории хаоса не только увлекательной, но и доступной, и открывает нам глаза на удивительный новый взгляд на Вселенную….
ПОДРОБНЕЕ
Информация: история, теория, потоп (2012)
Автор Джеймс Глейк информационных технологий, изменивших саму природу человеческого сознания. Он также предоставляет портреты ключевых фигур, способствующих неумолимому развитию нашего современного понимания информации, включая Чарльза Бэббиджа, Аду Байрон, Сэмюэля Морса, Алана Тьюринга и Клода Шеннона. Барабаны, которые говорят — Постоянство слова — Два сборника слов — Бросить силы…
ПОДРОБНЕЕ
Гений: жизнь и наука Ричарда Фейнмана (1993)
Джеймс Глейк
от автора национального бестселлера Приходит хаос.
Выдающаяся биография одного из самых ярких и ярких ученых 20-го века, который «не только рисует очень привлекательный портрет Фейнмана, но и … делает его вдохновляющим приключением в анналах науки» (Нью-Йорк Таймс). 16 страниц фотографий. Еженедельник издательства Было бы трудно рассказать личные истории о покойном лауреате Нобелевской премии Фейнмане (1918-1988) Лучше, чем сам объект…
ПОДРОБНЕЕ
11 — Хаос/Джеймс Глейк. «Говорят, какая польза от беспорядка. Но… | Сара Мок
«Говорят, что толку от беспорядка. Но люди должны знать о беспорядке, если они собираются с ним бороться.
Более правдивого утверждения нельзя было бы сделать о моих двадцатых годах. Моя жизнь, чаще всего и в особенности сейчас, кажется апериодической и управляется только хаосом.
«Простые формы бесчеловечны. Они не резонируют с тем, как природа организует себя, или с тем, как человеческое восприятие видит мир… Наше чувство красоты вдохновлено гармоничным расположением порядка и беспорядка, как это происходит в природных объектах».
Не совсем понимаю почему, но эта книга (и большинство обсуждений первых принципов физики) заставляет меня задуматься о замысле, особенно о замысле хороших нарративов, будь то письменные, устные или переданные каким-либо другим способом. .
«В биологии хаос — это смерть».
«Возможно ли, чтобы математическая патология, т. е. хаос, была здоровьем? И то математическое здоровье, которое представляет собой предсказуемость и дифференцируемость такого рода структур, и есть болезнь?»
Вместе эти две цитаты представляют собой божественный парадокс для науки, знакомый любому дизайнеру: «Хаос — это смерть, а предсказуемость — болезнь». С точки зрения дизайна, истинная случайность непостижима, непривлекательна и ужасна, но явная предсказуемость скучна, это более медленная и мучительная смерть.
Парадоксы, безусловно, являются темой этой книги, а также теории хаоса в целом. Нелинейные системы часто понимаются графически/топографически/геометрически как фракталы, красиво сложные структуры, которые повторяются до бесконечности в результате масштабирования.
Со всеми этими разговорами о динамических системах я также не могу не думать о больших группах и необходимости большего сотрудничества не только в изучении нелинейных систем, но и во всей науке. Я не могу не задаться вопросом, сколько науки, изменившей мир, осталось неоткрытым на лабораторных столах между дисциплинами.
Затянувшийся вопрос: что, если сознание не является характеристикой жизни в частности, а просто формой в движении? Эта идея движения плюс форма в теории хаоса называется потоком (да, как то психическое состояние, когда вы делаете то, что любите, а время исчезает).