Кто такие гедонисты или как жить в кайф?
Термин «гедонизм» пришел к нам еще из Древней Греции, а греки, как известно, знали, что такое наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях. Фрейд определил, что каждый человек со дня своего рождения уже является гедонистом от природы. Но со временем ему все надоедает, а чтобы и дальше получать удовольствие, нужен четкий контроль над собственными действиями и метод «поработал, постарался — насладись жизнью». Гедонист четко знает, что сделать его счастливым может только он сам. Поэтому важно знать и чувствовать тот уровень, на котором получения удовольствия состоится с наименьшими затратами.
Есть ли в вашем окружении люди, которые стремятся и умеют жить, получая одновременно максимум наслаждений? Да, возможно они несколько отличаются от основной массы человечества, потому что далеко не каждый абсолютно здоровый и успешный человек умеет насладиться собственными достижениями…
Такие люди могут быть слишком активными, выглядеть моложе своих лет, иметь здоровое чувство юмора или быть просто молчаливыми философами.
Но у них есть общая черта: все они хотят, а еще важнее, умеют получать от жизни кайф и делают это с успехом. Причем получают они удовольствие в разных сферах жизни: один любит хорошо и со вкусом поесть, второй радуется семейным и дружеским отношениям, третий наслаждается саморазвитием, другой ищет вдохновение и радость в алкоголе, сексе и других сомнительных удовольствиях. Они также могут игнорировать некоторые законы этики и морали, часто не одобряются обществом.
Гедонисты — это люди, цель которых получать максимальное удовольствие от жизни. Мы решили подробнее разобраться с этим понятием и понять положительные и отрицательные качества людей, стремящихся к постоянному чувству счастья.
Источники питания
Источники получения удовольствий наших героев базируются на основных потребностях человека и не только. Это еда, секс, алкоголь, семья, хобби, работа, друзья, признание, стремление к духовности… Но кроме этих путей к моментам счастья, гедонисты могут получать кайф и от менее глобальных вещей: наблюдения и единения с природой, путешествий, занятий любимыми делами.
Говорят, что волонтеры гедонисты еще те.
Инфантилизм и зрелость
Гедонизм может проявлять себя достаточно по-разному.
Инфантильный гедонизм — это фактически проявление эгоизма, когда человек всецело сосредоточен на себе и только на собственных желаниях. Отрицательным в этом есть момент недальновидности, лени, нежелания развиваться, стремление жить одним днем, получать кайф здесь и сейчас.
Эгоцентричны гедонисты берут все от жизни, ничего не отдавая: ни чувств, ни поддержки ближним, чаще всего выбирают сомнительные радости: алкоголь, секс, наркотики и др. Ближе к зрелости в таких инфантилов приходит ощущение опустошенности, кризис среднего возраста, депрессия и добавляются проблемы со здоровьем. Неразвитые желания и неразумные ожидания приносят и соответствующие удовольствия — ограничены и сомнительны. Люди, выбирайте более весомые ценности, жизнь одна!
А вот зрелым гедонизмом мы искренне восхищаемся. Такие люди не только получают удовольствие от собственной деятельности, но и отдают энергию, вкладывая свои достижения в развитие семейных отношений, отношений с друзьями, здоровье, работу, самореализацию.
Ставят себе правильные цели и достигают их, в отличие от эгоистических инфантилов. То есть умеют жить правильным удовольствием, потому что постоянно развиваются, берут отдавая. И даже, когда занимают деньги или помогают слабым, гедонисты будут абсолютно счастливыми на тот момент, потому что «я» в их голове имеет на это правильные установки.
Не говорите гедонисту, что он должен сделать
Если говорить такому человеку, что от него ждут соответствующих инструкций и обязательных действий, это вгонит его в ступор. Ведь это действие может буди совершенно не полезным и отдалять его от очередного удовольствия, которое он уже наметил. Конечно, в других это может вызвать негативную реакцию и предвзятое отношение к гедонисту. Да, они умные и очень ответственные, приносят пользу обществу без ущерба собственным убеждениям, но категорически не терпят подталкивания и навязывания чьей-либо мысли и чьих-либо ожиданий. Будьте к ним лояльнее.
Теперь, присмотревшись внимательнее к своему окружению, мы поймем, что такие люди есть и среди нас.
От нас зависит, принимать гедонизм или нет, но без всякой йоты зависти будем уважать зрелых гедонистов за то, что они умеют быть счастливыми и знают, как этого достичь.
Перевод для www.vitamarg.com
Гедонист – это что за человек такой?
У каждого из нас, осознаем мы это или нет, есть свой жизненный стержень, определенное мировоззрение на цель существования человека и свой набор жизненных ценностей, которые мы ставим превыше всего. Свобода выбора, особенности культурной среды и извечный поиск жизненных ценностей привели к появлению множества субкультур, среди которых готы, эмо, трэш, гедонисты и т.д. и т.п. Последние в наше время составляют довольно многочисленную группу, и потому поговорим о них в первую очередь.
История появления данного мировоззрения
Гедонист — это человек, для которого главной целью в жизни и наивысшим благом является получение наслаждений и удовольствия. Соответственно, он всячески старается избегать всего, что может принести страдание.
Данная жизненная позиция имеет очень богатую историю. Начало учения, обосновывающего такой тип мировоззрения, появилось примерно в 400 году до нашей эры в Древней Греции. В то время там жил Аристипп Киренский, который впервые развил и проповедовал данное учение. Изначально считалось, что гедонист – это человек, для которого добром является все то, что приносит наслаждение. Из этого вытекает, что приоритет потребностей индивида, разделяющего данное учение, всегда будет выше перед социальными установлениями, которые превращаются в условности, ограничивающие его свободу. Такая точка зрения нередко приводила к крайностям. Так, среди последователей Аристиппа появились и такие, которые считали, что гедонист – это тот, для которого любое удовольствие является оправданным, и этим объясняли все свои действия, направленные на получение наслаждения.
Мудрый Сократ критиковал эту крайность. Он признавал, что удовольствия играют большую роль в жизни, но вместе с тем подразделял их на хорошие и дурные, а также истинные и ложные.
Аристотель вообще не признавал их за благо и считал, что сами по себе они не достойны быть жизненными целями. Несмотря на такую критику, школа гедонистов не прекратила свое существование и получила развитие в виде умеренного варианта, предложенного Эпикуром.
Этот греческий философ учил, что лишь необходимые и естественные удовольствия, не разрушающие невозмутимость человеческой души, достойны быть целью устремлений личности. В эпоху Возрождения в основном преобладала мягкая эпикурейская версия этого течения. А начиная с конца 18 века, гедонизм плавно приобретает новую форму – утилитаризм. Его особенность в том, что моральная ценность поступка или поведения определяется полезностью.
Почему к гедонизму многие относятся негативно
Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что все хорошо лишь в меру. Это же правило касается и получения удовольствий. Хотите узнать, кто такой настоящий гедонист? Это человек, который чересчур увлечен получением физиологических наслаждений.
Он переедает вредную пищу, пьет разрушающий его тело и разум алкоголь, курит табак и полностью безответственен в сексе.
Классический портрет выглядит так: объевшийся гедонист отлучается, чтобы вызвать рвоту для возможности продолжить застолье. Гедонисты довольно эгоистичны, но вместе с тем легко сходятся между собой, если чувствуют, что это может принести им какую-то пользу, например, сделать карьеру.
11.2 Эгоистический гедонизм, познакомьтесь со Стэнли Хауэрвасом – Религия и экологические ценности в Америке
Глава 11. Практический пример: Этика экологической добродетели
Эгоистический гедонизм обязательно обречен на провал и полон иронии. Цель жизни эгоистического гедониста — максимизировать удовольствие, особенно свое собственное. В результате гедонисты упускают удовольствие от действий, совершаемых ради них самих. «Ирония судьбы, — говорит Купфер, — заключается в том, что гедонистическая жизнь на самом деле гораздо менее приятна, чем добродетельная».
Гедонист может стремиться к власти, потому что власть дает возможность доминировать над другими, чтобы лучше удовлетворять свои аппетиты. Но Сократ говорит, что жизнь эгоистического гедонизма подобна наполнению прохудившегося сосуда: [1] удовлетворенных желаний требуют постоянного восполнения. Нельзя добиться прогресса, потому что аппетиты возрастают и множатся. Нам всегда остается желать большего и страдать из-за нашей жажды. Эти прозрения хорошо согласуются с буддийской философией, которая описывает это состояние как попадание в круговорот страдания и смерти. Введенные в заблуждение, думая, что наше «я» — это субъект, заслуживающий возвышения, мы остаемся неспособными увидеть истину, неспособными обосновать свою жизнь каким-либо реальным путем.
Гедонистическое удовольствие также по своей сути субъективно — его нельзя познать или запланировать, и это важно, потому что, чтобы искать что-то хорошее, мы должны думать об этом. Как утверждал Сократ в диалогах Платона, неисследованная жизнь не стоит того, чтобы жить.
Это похоже на то, к чему стремился Торо, когда он направился к пруду Уолден и сказал, что намерен жить осознанно. Изучение самих себя позволяет нам увидеть человеческую природу, избавиться от ложных убеждений, которые подрывают наше счастье (буддист включил бы «я» в число таких убеждений) и от наших ошибочных мнений об удовольствии и силе. Мы должны рационально контролировать свои аппетиты и эмоции, чтобы невозмутимо проводить самоисследование. Как говорит Купфер, гедонисты сосредотачиваются на удовольствии как на своем главном интересе, но погоня за ним лишает их «самоконтроля, обеспечиваемого разумом, чтобы сделать паузу в стремлении к удовольствию, чтобы обдумать, что может доставить им наибольшее удовольствие в целом или в долгосрочной перспективе». (стр. 39). Желательность гедонизма раскрывается как иллюзорная, как только люди лишаются новизны ситуации или обстоятельств. Самые приятные вещи в их новизне должны стать утомительными, если их бесконечно повторять, точно так же, как Фил Коннорс обнаруживает в «Дне сурка».
Еще одним важным моментом является то, что дружба также является ключом к хорошей жизни. Аристотель отмечал, что дружба, основанная на пользе и удовольствии, является низшим типом дружбы. «Единственные настоящие друзья — это те, кто любит добродетельный характер друг друга». Такие друзья ценят друг друга ради самих себя. Купфер отмечает, что фильм представляет собой образ добродетельной дружбы, смешанной с романтической любовью. В фильме это не исследуется, «но, иллюстрируя концепцию романтической любви, обогащенной добродетелью, фильм наводит на мысль о важном компоненте хорошей жизни».
По тем же причинам Стэнли Хауэрвас (в своей главе об Айрис Мердок в книге Видение и Добродетель ) отмечает, что романтическая любовь часто недолговечна, потому что она эгоистична. Один любит то, как другой заставляет его чувствовать себя — как стимул для себя, а не потому, что он действительно любит другого.
Республика Платона рассказывает историю Гигеса, чье волшебное кольцо делает его невидимым. Он может ублажать себя за счет других с явной безнаказанностью, как Фил Коннорс в «Дне сурка». Фил начинает фильм как эгоистичный гедонист – только Рита, его продюсер, непроницаема для него. Ему надоедают все удовольствия, к которым он стремится; он отчаивается, он пытается покончить с собой, но тщетно. Только когда Фил проявляет заботу о других людях и начинает развивать собственные таланты, он начинает радоваться жизни.
Стэнли Хауэрвас в книге «Характер, повествование и рост в христианской жизни» придает христианский блеск некоторым из этих идей. Он говорит, что опыт и необходимость нравственного роста всегда были предметом философских размышлений и богословских исследований и, конечно же, воплощались в реальных религиозных практиках и дисциплинах (стр. 129).). Он говорит, что религии используют не столько язык «нравственного развития», сколько такие термины, как духовный рост, святость, паломничество к себе, совершенство и верность пути. Плоды этого проявляют убеждение, что мы принадлежим другому. Мы учимся описывать жизнь как подарок, а не как достижение.
Для Хауэрваса рост в христианской жизни необходим не только потому, что мы нравственно ущербны, но и потому, что Бог, призвавший нас, бесконечно богат. Следовательно, обращение означает необходимость поворота «я», которое настолько фундаментально, что «я» ставится на путь роста, которому нет конца. Повествование, которое формирует фон для видения христианского роста, требует обращения, поскольку повествование никогда не рассматривает формирование личности как завершенное (обращение также необходимо, потому что мы вынуждены отказаться от ложных представлений о себе).
Хауэрвас пришел бы к выводу, что добродетель и характер являются ключом к понятию христианского нравственного роста. Хауэрвас рассказывает историю о том, как однажды он упустил моральный аспект, когда отец подарил ему винтовку, которую он сделал сам. Это был красивый жест, прекрасно сделанная винтовка, сделанная с любовью. Но Хауэрвас ответил возмущением — он был пацифистом, не любившим оружия — и только позже понял, как упустил суть. Ему не хватило нравственной зрелости и грации, чтобы принять дар отца. Трудно воспринимать жизнь как дар — нам нужно научиться вырабатывать определенные привычки.
Но не менее важно знакомиться с историями, которые дают возможность найти себя по отношению к другим, нашему обществу и Вселенной. Истории, способные на это, — говорит Хауэрвас, — это приключения, потому что не может быть самости, лишенной приключений. Чего мы жаждем, так это не достоинства как самоцели, а участия в достойной борьбе. И нам нужна не просто история, а реальная история — история, в которой «я» может найти дом.
Возможно, здесь мы можем увидеть часть того, почему Хауэрвас сыграл роль в возрождении теории добродетели. По сути, современные этические теории как бы терпят крах, потому что они недостаточно хорошо или достаточно резонансно вооружают нас тем, как мы склонны «выполнять этику» — как мы должны быть частью истории. Это согласуется с тем, как, по словам Лилли Марлен-Руссо, мы органично интегрируем различные этические подходы в нашу жизнь. Эти и другие мыслители помогли возродить добродетель, потому что добродетель, примененная к нашим действиям, может преуспеть в культурной и духовной трансформации, чего не могут сделать этические теории и анализ.
Возможно, в дополнение к нашим решениям и техническим решениям экологических проблем, нам нужно быть бескорыстными, как это могут сделать для нас природа, искусство, музыка и любовь. И нам нужно открыть пути добродетели, которые ведут к нашей естественной реализации.
- Песня Дэвида Уилкокса «Break in the Cup» обращается к аналогичному понятию (видео, тексты песен, другие песни Уилкокса). ↵
- См. Купфер, с. 40. ↵
- См. Kupfer p. 42 ↵
- Этот пункт напоминает нам об одном из выводов Мартины Фонк в ее диссертации об устойчивых сообществах: она обнаружила, что религиозные сообщества, которые вполне можно выделить в качестве образцов устойчивого образа жизни, по иронии судьбы не считают «быть устойчивым» своим цель. Вместо этого они, как правило, сосредоточены на послушании Богу, верности истинам, которые им дороги, и приверженности своему сообществу, в котором они находят удовлетворение, безопасность и утешение в своих отношениях.
«Сила существования» в обзоре Елизаветы Васильевой – Общество Маркса и Философии
Это всего лишь вторая его книга, переведенная на английский язык после того, как он написал более тридцати на своем родном языке, это глубокий и интригующий взгляд на этико-политическая теория французского философа Мишеля Онфрэ. В настоящее время связанный в англоязычной философии с относительно новой традицией постанархизма, во Франции его считают чем-то вроде поп-философа-педагога, часто выступающего на радио и телевидении, а также выступающего в качестве основателя и руководителя проекта бесплатного университета в Кане. В Манифест гедонистов , Онфрей фокусируется на развенчании платоновской традиции идеализма, особенно нападая на то, что он считает ее религиозными проявлениями. Написанная в очень личном и легком стиле, книга опирается на различные философские традиции, такие как гедонизм, цинизм, постструктурализм, утилитаризм и анархизм, для построения этики живых, воплощенных практик и предлагает сопутствующие возможности для социальных изменений.
Манифест гедонистов начинается с длинного предисловия переводчика, объясняющего как отношение Макклеллана к Онфрэю, так и связь между его философией и современными англо-американскими и французскими контекстами. Опубликованная во Франции незадолго до выборов 2007 года и раскрывающая его разочарование в левых, Онфрей вступает на путь создания четких этических стандартов для «либертарианцев» и для всех, кто хочет вести «хорошую жизнь». Его цель, утверждает Макклеллан, состоит в том, чтобы «сохранить целостность личности, не узурпируя свободу других» (XVIII), в данном случае за счет отказа от платонизма и вместо этого объединения Ницше, утилитаризма, Эпикура и широкого круга философов постструктуралистской традиции. .
Как своего рода резюме всех его работ, Манифест гедониста содержит главы о биоэтике, эстетике, «эротике» и политике. Она начинается с повествования, а именно с истории детства Онфрея в салезианском приюте. Непрерывное насилие над телом и душой, имевшее место в приюте, похоже, повлияло на собственную философию удовольствия Онфрея, и этот факт он открыто признает.
В отличие от других философов, которые могли бы выступать за более «объективные» или эмоционально отстраненные теории, он считает, что философия должна быть «материалистической» — это тело думает, хочет, наслаждается. Таким образом, каждый эмоционально привязан, предрасположен к определенному типу этики и политики; единственный способ искренне заниматься философией — это признать это. В этом смысле предисловие Макклелланда, возможно, лучше всего читать как объяснение того, почему Онфрей так интересовался гедонизмом, а также как своего рода регулятор настроения, который подсказывает читателю, чего ожидать от книги, или даже как руководство к виды борьбы, для которых его этика лучше всего подходит. В книге заложена тенденция рассказывать истории, будь то личные или философские, в которых Онфрэю иногда удается связать воедино связное повествование, а иногда оставлять нити висящими.
Следуя по пути постструктурализма, Онфрей начинает с грандиозного философского повествования; от «рождения» философии у греков до новейших учебников философии европейские мыслители повторяли и воссоздавали платонический идеализм как господствующую традицию философской мысли.
Онфрей пытается раскрыть этот нарратив, представляя контристорию, отдающую предпочтение гедонизму, цинизму и другим забытым традициям. В этом также состоит суть его этической позиции. Вместо платоновского «идеалистического и концептуального» он утверждает, что этика должна быть прагматичной и утилитарной (22). Бентам и Милль — основные теоретики Онфрея, которые он интерпретирует несколько иначе, чем выстраиваемый им гегемонистский нарратив. В целом он утверждает, что утилитаризм рассматривается как эгоистичный, ориентированный на немедленные результаты и материальные выгоды, что, по его мнению, является полной противоположностью тому, за что выступали Бентам и Милль: «наибольшее счастье для наибольшего числа людей» относится именно к коллективной политике. он утверждает (23-24). Вторая глава возвращается к первоначальному врагу Онфрея, а именно к иудео-христианской эпистеме, и ее логическому продолжению в Канте и его запрещающей морали. Здесь Онфрей представляет некоторые из своих наиболее интересных теоретических открытий, проистекающих из гедонистической и «радостной» этики.
Например, он считает этику вопросом привычки и «нейронной тренировки» (42), которой мы учимся, обучая свое тело достигать состояния спокойствия, радости и счастья. Онфрей пытается добиться этого, основывая этику на личных действиях, а не на абстрактных правилах и концепциях:
«Дружбы не бывает, есть только доказательства дружбы; никакой Любви, а только доказательства любви; никакой Ненависти, а только доказательства ненависти; и так далее» (48).
Глава об эротике и сексуальности — первая, которая кажется проблематичной; вместо того, чтобы продолжать развенчивать мифы о гедонизме как философской традиции, он возвращается к своему стереотипному изображению неограниченного секса и «свободной любви». Опять же, отвечая на иудео-христианские сексуальные ограничения и лакановское понятие желания как недостатка, Онфрей переходит к почти реакционному продвижению некой неопределенной полиамории по обоюдному согласию и предлагает женское освобождение через безудержные половые акты.
К сожалению, это не только может разозлить феминисток, но и является слабым аргументом, подыгрывающим редуктивным представлениям о том, что гедонизм — это исключительно удовольствие и отсутствие учета сложностей политики равенства или свободы. Действительно, в этот момент становится трудно понять, почему предлагаемый им гедонизм не является эгоистичным и релятивистским.
Часть IV продолжает рассмотрение мифа Платона в сфере искусства. Его основная критика направлена на «рыночно-религиозный» аспект современного искусства — арт-инсталляции, напоминающие супермаркеты в своих экспозициях, люди, слепо поклоняющиеся искусству, с целой массой духовенства/торговцев, продвигающих его (85). Альтернативный тип искусства представлен циниками и их ироничными, радостными актами отказа от идеализма в пользу воплощенных, ситуативных практик. Искусство в этом смысле воссоединяется с формой и объектом, чтобы избежать платоновской идеи. Точно так же в следующей части критикуется дуализм разума и тела, присутствующий в различных аспектах общества, таких как здравоохранение, образование и политика, и его пагубное влияние на то, как мы смотрим на мир (и, следовательно, также на то, как мы пытаемся его изменить).
. Здесь, опять же, читатели могут найти некоторые нежелательные элементы, такие как предложение превентивной евгеники. Онфрей, возможно, преднамеренно провокационный, предлагает, в более сложных словах, аборт плодов, которые не родились с минимальными требованиями здоровья, которых было бы достаточно для достижения хорошей жизни. Например, это будет включать в себя плоды с врожденными генетическими отклонениями или хроническими заболеваниями, чтобы все дети, которые рождаются, имели одинаковые возможности для счастья и не рождались в страдании (106).
Вряд ли можно игнорировать этот крайний элемент этики Онфрея, и против этого спорного аргумента можно выдвинуть целый ряд возражений, ни одно из которых Онфрей, похоже, не собирается предвидеть и рассматривать. Один из вопросов, который сразу же возникает, заключается в том, кто будет иметь право определять, какие виды инвалидности вызывают страдание или негативность, как он это также называет (106). Будет ли слепота считаться инвалидностью в целях превентивной евгеники? В равной степени можно утверждать, что слепые люди не страдают от своей инвалидности и что жизнь без зрения — это положительный «альтернативный» способ существования, а не просто отрицательный.
Могли бы вы сказать в комнате, полной глухих активистов, что они страдают и что им не следовало рождаться? Похоже, Онфрей не проводит четкой границы между тем, какие виды инвалидности мешают людям наслаждаться жизнью — возможно, это понятно, поскольку это было бы практически невозможно. В этом разделе не рассматривается возможность того, что некоторые люди могут рассматривать ожирение как «инвалидность», которая мешает кому-то наслаждаться жизнью, или даже любой аспект тела, который не является «совершенным» или идеальным. Это не только возвращается к платоновской логике идеализма, но также кажется очень невежественным по отношению к жизни и опыту некоторых людей с ограниченными возможностями. Конечно, это, возможно, ответ Онфрея на католическую доктрину о том, что все зародыши должны родиться, но это, безусловно, должно привести к более серьезному исследованию вопроса, чем здесь делается попытка, тем более что вполне вероятно, что большинству читателей потребуются серьезные убеждения, чтобы быть в состоянии следовать за Onfray вниз по этому пути.
Заключительный раздел главы — это размышления о смерти и необходимости смириться с возвращением в небытие. Выражая поддержку добровольной эвтаназии пожилых людей, Онфрей предполагает, что некоторые вещи находятся вне человеческого контроля, и поэтому нам нужно научиться любить их (114).
Заключительная часть книги, посвященная либертарианской этике, снова рассматривает более традиционные политические вопросы, такие как империализм, либерализм и борьба левых. Подняв вопросы бедности и микрофашизма, Онфрей выступает за возвращение к Ницше и форму анархистской политики, достигнутую путем индивидуальной трансформации. Подобно другим постанархистам, он находит достоинство в союзе эгоистов Макса Штирнера, но предпочитает вернуться к своим любимым утилитаристам. Здесь Онфрей поднимает радикальные взгляды Бентама и Милля на человеческое освобождение и равенство, утверждая, что гедонистская этика позволяет вырваться из доминирующих способов существования и разрушить «микрофашизм» (138).