Люсьен Леви-Брюль о пралогических представлениях древних — Моноклер
Рубрики : Культура, Последние статьи
Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными, сделав любое пожертвование или купив что-то из нашего литературного мерча.
Оживающие имена, неприкосновенные тени и мистическая связь между явлениями и предметами: французский философ, антрополог и этнолог Люсьен Леви-Брюль об особенной логике первобытного мышления древних людей, которая принимала любые противоречия как данность, и чувстве сопричастности ко всему живому.
Как древние люди воспринимали мир? Чем их мышление отличалось от нашего? Какие следы первобытного мышления можно найти у современного человека? Время этнологии на Моноклере: публикуем статью «Первобытное мышление» (La mentalité primitive, 1922) французского философа, антрополога и этнолога Люсьена Леви-Брюля, в которой учёный обращается к проблеме природы человеческого мышления и культурной обусловленности его развития, объясняя, чем коллективные представления древних людей отличаются от наших и как «закон сопричастности» заменял для древних наш рациональный закон причинности.
Исследование основано на огромном фактическом материале, собранном во всех уголках планеты европейскими путешественниками, учеными и миссионерами в первобытных обществах.
Первобытное мышление, если рассматривать его с точки зрения содержания представлений, должно быть названо мистическим, оно должно быть названо пралогическим, если рассматривать его с точки зрения ассоциаций. Под термином «пралогический» отнюдь не следует разуметь, что первобытное мышление представляет собой какую-то стадию, предшествующую во времени появлению логического мышления. Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловеческих существ, коллективные представления которых не подчинялись еще логическим законам? Мы этого не знаем: это, во всяком случае, весьма мало вероятно. То мышление обществ низшего типа, которое я называю пралогическим за отсутствием лучшего названия, это мышление, по крайней мере, вовсе не имеет такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично.
Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится, прежде всего, подобно нашему мышлению избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совершенно нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий. Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления.
Первобытное мышление
«Первобытное мышление» является выражением, которым очень часто пользуются с некоторого времени. Быть может, небесполезно будет напомнить здесь в нескольких словах, что я разумею под «первобытным мышлением».
Выражение «первобытное» является чисто условным термином, который не должен быть понимаем в буквальном смысле. Первобытными мы называем такие народности, как австралийцы, фиджийцы, туземцы Андаманских островов и т. д. Когда белые вошли в соприкосновение с этими народностями, те не знали еще металлов, и их цивилизация напоминала общественный строй каменного века.
Как бы там ни было, уместно будет предостеречь читателей против недоразумений, которые часто возникают, несмотря на мои разъяснения. Выражение «пралогическое» переводят термином «алогическое» как бы для того, чтобы показать, что первобытное мышление является нелогическим, т. е. неспособно осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы. Очень легко доказать обратное. Первобытные люди весьма часто дают доказательства своей поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в своих произведениях искусства, они говорят на языках, подчас очень сложных, имеющих порой столь же тонкий синтаксис, как и наши собственные языки, а в миссионерских школах индейские дети учатся так же хорошо и так же быстро, как и дети белых.
Однако другие факты, не менее поразительные, показывают, что в огромном количестве случаев первобытное мышление отличается от нашего. Оно совершенно иначе ориентировано. Там, где мы ищем вторичные причины, устойчивые предшествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пралогическим.
Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная мыслительная структура встречается только у первобытных людей. Можно с полным правом утверждать обратное, и что касается меня, то я всегда имел это в виду. Не существует двух форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отделенных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, — быть может, всегда — в одном и том же сознании.
Представления, называемые коллективными, если их определять только в общих чертах, не углубляя вопроса об их сущности, могут распознаваться по следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они передаются в ней из поколения в поколение; они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них сообразно обстоятельствам, чувства уважения, страха, поклонения и т. д. в отношениях своих объектов. Они не зависят в своем бытии от отдельной личности, их невозможно осмыслить и понять путем рассмотрения индивида как такового.
Изучение коллективных представлений и их связей и сочетаний в низших обществах сможет, несомненно, пролить некоторый свет на генезис наших категорий и наших логических принципов. Точно исследовать, каковы руководящие принципы первобытного мышления, — вот та проблема, которая служит объектом настоящего труда. Без работ моих предшественников — антропологов и этнографов разных стран, в особенности без указаний, полученных мной из работ французской социологической школы, я бы никак не мог надеяться на разрешение этого вопроса или хотя бы даже на правильную его постановку.
Очень много помогли мне те, достаточно многочисленные в наши дни, психологи, которые вслед за Рибо стараются показать и выявить значение эмоциональных и моторных элементов в психической жизни вообще, вплоть до интеллектуальной деятельности в точном смысле слова. «Логика чувствований» Рибо (1905), «Психология эмоционального мышления» проф. Генриха Майера (1908) (ограничимся указанием этих двух трудов) разрушили те слишком узкие рамки, в которые под влиянием формальной логики традиционная психология пыталась заключить жизнь мысли.
Безусловно, существуют черты, общие всем человеческим обществам: в этих обществах существует язык, в них передаются от поколения к поколению традиции, в них существуют учреждения более или менее устойчивого характера; следовательно, высшие умственные функции в этих обществах не могут не иметь повсюду некоторую общую основу. Но, допустив это, все же приходится признать, что человеческие общества могут иметь структуры, глубоко различные между собой, а, следовательно, и соответствующие различия в высших умственных функциях.
То, что я пытаюсь сделать, это предварительное исследование самых общих законов, которым подчинены коллективные представления в малокультурных обществах, особенно в самых низших из тех, которые нам известны. Я попытаюсь построить если не тип, то, по крайней мере, сводку свойств, общих группе близких между собой типов, и определить таким образом, существенные черты мышления, свойственного низшим обществам.
Для того чтобы лучше выявить эти черты, я буду сравнивать это мышление с нашим, т. е. с мышлением обществ, вышедших из средиземноморской цивилизации, в которой развивались рационалистическая философия и положительная наука. Существенные различия между этими двумя типами резче всего бросаются в глаза, поэтому мы меньше рискуем упустить их. Для исследования мышления первобытных людей, которое является новым делом, нужна была бы, может быть, и новая терминология.
В общепринятом психологическом языке, который разделяет факты на эмоциональные, моторные (волевые) и интеллектуальные, «представление» отнесено к последней категории. Под представлением разумеют факт познания, поскольку сознание наше просто имеет образ или идею какого-нибудь объекта. Совсем не так следует разуметь коллективные представления первобытных людей. Деятельность их сознания является слишком мало дифференцированной для того, чтобы можно было в нем самостоятельно рассматривать идеи или образы объектов, независимо от чувств, от эмоций, страстей, которые вызывают эти идеи и образы или вызываются ими. Чтобы сохранить этот термин, нам следует изменить его значение. Под этой формой деятельности сознания следует разуметь у первобытных, людей не интеллектуальный или познавательный феномен в его чистом или почти чистом виде, но гораздо более сложное явление, в котором то, что собственно считается у нас «представлением», смешано еще с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропитано ими.
Для того, чтобы обозначить одним словом это общее свойство коллективных представлений, которые занимают столь значительное место в психической деятельности низших обществ, я позволю себе сказать, что эта психическая деятельность является мистической. За неимением лучшего я буду употреблять этот термин не в силу его связи с религиозным мистицизмом наших обществ, который является чем-то в достаточной мере иным, а потому, что в самом узком смысле термин «мистический» подходит к вере в силы, влияния, действия, неприметные, неощутимые для чувств, но тем не менее реальные.
Другими словами, реальность, среди которой живут и действуют первобытные люди, сама является мистической. Ни одно существо, ни один предмет, ни одно явление природы не являются в коллективных представлениях первобытных людей тем, чем они кажутся нам. Почти все то, что мы в них видим, ускользает от их внимания или безразлично для них. Зато, однако, они в них видят многое, о чем мы и не догадываемся. Например, для «первобытного» человека, который принадлежит к тотемическому обществу, всякое животное, всякое растение, всякий объект, хотя бы такой, как звезды, солнце и луна, наделен определенным влиянием на членов своего тотема, класса или подкласса, определенными обязательствами в отношении их, определенными мистическими отношениями с другими тотемами и т. д. Так, у гуичолов «птицы, полет которых могуч, например, сокол и орел, видят и слышат все: они обладают мистическими силами, присущими перьям их крыльев и хвоста… эти перья, надетые шаманом, делают его способным видеть и слышать все то, что происходит на земле и под землей, лечить больных, преображать покойников, низводить солнце с небес и т.
д.».
А если мы возьмем человеческое тело? Каждый орган его, как об этом свидетельствуют столь распространенные каннибальские обряды, а также церемонии человеческих жертвоприношений (в Мексике, например), имеет свое мистическое значение. Сердцу, печени, почке, глазам, жиру, костному мозгу и т. д. приписывается определенное магическое влияние.
Для первобытного сознания нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами, т. е. как более или менее сложные движения, находящиеся в определенном отношении с другими системами предшествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче говоря, весь психофизиологический процесс восприятия происходит у них так же, как и у нас. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы.
Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение было бы неточным и довольно грубым. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений, у него сложное представление является еще недифференцированным.
Общеизвестен факт, что первобытные люди и даже члены уже достаточно развившихся обществ, сохранившие более или менее первобытный образ мышления, считают пластические изображения существ, писанные красками, гравированные или изваянные, столь же реальными, как и изображаемые существа. «У китайцев, — пишет де-Гроот, — ассоциирование изображений с существами превращается в настоящее отождествление. Нарисованное или скульптурное изображение, более или менее похожее на свой оригинал, является аlter еgо (вторым „я“) живой реальности, обиталищем души оригинала, больше того, это — сама реальность». В Северной Америке мандалы верили, что портреты заимствовали у своих оригиналов часть их жизненного начала.
«Я знаю, — говорил один из мандалов, — что этот человек уложил в свою книгу много наших бизонов, я знаю это, ибо я был при том, когда он это делал, с тех пор у нас нет больше бизонов для питания».
Если первобытные люди воспринимают изображение иначе, чем мы, то это потому, что они иначе, чем мы, воспринимают оригинал. Мы схватываем в оригинале объективные реальные черты, и только эти черты: например, форму, рост, размеры тела, цвет глаз, выражение физиономии и т. д. Для первобытного человека изображение живого существа представляет смешение признаков, называемых нами объективными, и мистических свойств. Изображение так же живет, так же может быть благодатным или страшным, как и воспроизводимое и сходное с ним существо, которое замещается изображением.
Первобытные люди рассматривают свои имена как нечто конкретное, реальное и часто священное. Вот несколько свидетельств из большого количества имеющихся в нашем распоряжении. «Индеец рассматривает свое имя не как простой ярлык, но как отдельную часть своей личности, как нечто вроде своих глаз или зубов.
Он верит, что от злонамеренного употребления его именем он так же верно будет страдать, как и от раны, нанесенной какой-нибудь части его тела. Это верование встречается у разных племен от Атлантического до Тихого океана». На побережье Западной Африки «существуют верования в реальную и физическую связь между человеком и его именем: можно ранить человека, пользуясь его именем… Настоящее имя царя является тайным…».
Первобытный человек не меньше, чем о своем имени или изображении, беспокоится о своей тени. Если бы он потерял свою тень, то он счел бы себя безвозвратно потерянным. Всякое посягательство на его тень означает посягательство на него самого. Фольклор всех стран дает множество фактов подобного рода. У туземцев Фиджи считается смертельной обидой наступить на чью-нибудь тень. В Западной Африке «убийства» иногда совершаются путем вонзания ножа или гвоздя в тень человека: преступник такого рода, пойманный с поличным, немедленно подвергается казни.
Кроме того, первобытные люди вполне сознательно придают столько же веры своим сновидениям, сколько и реальным восприятиям.
Вместо того чтобы сказать, как это обыкновенно делается, что первобытные люди верят тому, что они воспринимают во сне, хотя это только сон, я скажу, что они верят сновидениям именно потому, что сновидения отнюдь не являются для них низшей и ошибочной формой восприятия. Напротив, это высшая форма: так как в ней роль материальных и осязаемых элементов является минимальной, то в ней общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно.
Этим объясняется также то почтение и благоговение, которое питают к визионерам, ясновидящим, пророкам, а иногда даже к сумасшедшим. Им приписывается специальная способность общаться с невидимой реальностью. Все эти хорошо известные факты объясняются ориентацией коллективных представлений, которые придают мистический характер и действительности, среди которой «дикарь» живет, и восприятию «дикарем» этой действительности.
Для членов нашего общества, даже наименее культурных, рассказы о привидениях, духах и т. д. являются чем-то относящимся к области сверхъестественного: между этими видениями, волшебными проявлениями, с одной стороны, и фактами, познаваемыми в результате обычного восприятия и повседневного опыта, с другой стороны, существует четкая разграничительная линия.
Для первобытного же человека, напротив, этой линии не существует. Суеверный, а часто также и религиозный человек нашего общества верит в две системы, в два мира реальностей одних — видимых, осязаемых, подчиненных неизбежным законам движения, и других — невидимых, неосязаемых, «духовных». Для первобытного мышления существует только один мир. Всякая действительность мистична, как и всякое действие, следовательно, мистичным является и всякое восприятие.
Если коллективные представления первобытных людей отличаются от наших своим по существу мистическим характером, если их мышление, как я пытался показать, ориентировано иначе, чем наше, то мы должны допустить, что и сочетание представлений в сознании первобытного человека происходит по-иному, чем у нас. Мышление низших обществ не повинуется исключительно законам нашей логики, оно, быть может, подчинено законам, которые не целиком имеют логическую природу.
Очень часто наблюдатели имели возможность собрать такие рассуждения или, точнее говоря, такие сочетания представлений, которые казались им странными и необъяснимыми.
Я приведу некоторые из них. «В Ландане засуха была однажды приписана специально тому обстоятельству, что миссионеры во время богослужения надевали особый головной убор. Миссионеры показали туземным вождям свой сад и обратили их внимание на то, что их собственные насаждения погибают от недостатка воды. Ничто, однако, не могло убедить туземцев, волнение которых не улеглось до тех пор, пока не полили обильные дожди».
В Новой Гвинее «в то время, когда я поселялся со своей женой у моту-моту, — говорит Эдельфельт, — свирепствовала по всему побережью эпидемия плеврита… Нас, естественно, обвинили, меня и жену, в том, что мы привезли с собой посланца смерти, и стали требовать громкими криками, чтобы мы, а вместе с нами и учителя полинезийской школы были подвергнуты смертной казни… Следовало, однако, указать непосредственную причину эпидемии. Сначала обвинили бывшего у меня несчастного барана: пришлось его убить, чтобы успокоить туземцев. Эпидемия не переставала косить людей, и, в конце концов, проклятия и обвинения туземцев оказались направленными на большой портрет королевы Виктории, который был прибит к стене нашей столовой».
В Танне (Новые Гибриды) туземец, проходя по дороге, видит, как на него с дерева падает змея: пусть он назавтра или на следующей неделе узнает, что сын его умер в Квинсленде, и уж он обязательно свяжет эти два факта.
Такие же ассоциации мы находим и в Северной Америке. «Однажды вечером, когда мы беседовали о животных страны, я, желая показать туземцам, что у нас, во Франции, водятся зайцы и кролики, при помощи теней моих пальцев изобразил против света на стене фигуры этих животных. По чистой случайности туземцы назавтра наловили рыбы больше обыкновенного: они решили, что причиной богатого улова были именно те фигурки, которые я им показывал».
В Новой Гвинее «туземец, возвращаясь с охоты или рыбной ловли с пустыми руками, ломает себе голову над тем, каким способом обнаружить человека, околдовавшего его оружие или сети. Он поднимает глаза и видит как раз туземца из соседнего и дружественного селения, направляющегося к кому-нибудь с визитом. Туземец обязательно подумает, что этот человек и, есть колдун, и при первом удобном случае он внезапно нападет на него и убьет».
Общепринятое объяснение всех этих фактов сводится к следующему: мы имеем здесь неправильное применение первобытными людьми закона причинности, они смешивают предшествующее обстоятельство с причиной. Это просто частный случай весьма распространенной ошибки в рассуждении, которой присвоено название софизма Роst hос, егgо ргорtег hос (после этого, значит, вследствие этого).
Несомненно, первобытные люди так же, как и цивилизованные, или, может быть, больше склонны совершать данную ошибку в рассуждении. Однако в тех фактах, которые я привел и которые являются образцами весьма многочисленного разряда фактов, заключается нечто иное, чем наивное применение принципа причинности. Не только непосредственное предшествование во времени побуждает связывать какое-нибудь явление с другим. Уловленная или замеченная последовательность явлений может внушить ассоциирование их: самая ассоциация, однако, заключается в мистической связи между предшествующим и последующим, которую представляет себе первобытный человек и в которой он убежден, как только он себе ее представил.
Последовательность во времени является элементом этой ассоциации. Но элемент этот не всегда обязателен и никогда недостаточен. Если бы дело обстояло иначе, то как объяснить, что сплошь да рядом самая постоянная, самая очевидная последовательность явлений ускользает от внимания первобытных людей? Например, «я-луо не ассоциируют дневного света с сиянием солнца: они рассматривают их, как две совершенно самостоятельных вещи, и спрашивают, что делается с дневным светом ночью». С другой стороны, туземцы часто твердо верят в такую последовательность, которая никогда не оправдывается на деле. Опыт не в состоянии ни разуверить их, ни научить чему-нибудь. В бесконечном количестве случаев мышление первобытных людей, как мы видели выше, непроницаемо для опыта.
Мистические отношения, которые так часто улавливаются в отношениях между существами и предметами первобытным сознанием, имеют одну общую основу. Все они в разной форме и разной степени предполагают наличие «партиципации» (сопричастности) между существами или предметами, ассоциированными коллективным представлением.
Вот почему, за неимением лучшего термина, я назову «законом партиципации» характерный принцип «первобытного» мышления, который управляет ассоциацией и связями представлений в первобытном сознании.
Было бы трудно дать сейчас же отвлеченную формулировку этого закона. Все же за отсутствием удовлетворительной формулы можно попытаться дать приближенное определение. Я сказал бы, что в коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления могут быть непостижимым для нас образом, одновременно и самими собой, и чем-то иным. Не менее непостижимым образом они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистические действия, которые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них.
Другими словами, для первобытного мышления противоположность между единицей и множеством, между тождественным и другим и т.д. не диктует обязательного отрицания одного из указанных терминов при утверждении противоположного, и наоборот. Эта противоположность имеет для первобытного сознания лишь второстепенный интерес.
Часто она скрадывается перед мистической общностью бытия тех существ, которые нельзя отождествлять, не впадая в нелепость. Так, например, «трумаи (племя северной Бразилии) говорят, что они — водяные животные. Бороро (соседнее племя) хвастают, что они — красные арара (попугаи)». Это вовсе не значит, что только после смерти они превращаются в арара или что арара являются превращенными в бороро и поэтому достойны соответствующего обращения. Нет, дело обстоит совершенно иначе. «Бороро, — говорит фон-ден-Штейнен, который никак не хотел поверить этой нелепице, но который должен был уступить перед их настойчивыми утверждениями, — бороро совершенно спокойно говорят, что они уже сейчас являются настоящими арара, как если бы гусеница заявила, что она бабочка». Фон-ден-Штейнен считает непостижимым, как они могут считать себя одновременно человеческими существами и птицами с красным оперением. Однако для мышления, подчиненного «закону партиципации», в этом нет никакой трудности. Все общества и союзы тотемического характера обладают коллективными представлениями подобного рода, предполагающими подобное тождество между членами тотемической группы и их тотемом.
С динамической точки зрения возникновение существ и явлений того или иного события представляет собой результат мистического действия, которое при определенных мистических условиях передается от одного предмета или существа к другому в форме соприкосновения, переноса, симпатии, действия на расстоянии и т. д. В огромном числе обществ низшего типа изобилия дичи, рыбы или плодов, правильная смена времен года, периодичность дождей — все это связывается с выполнением известных церемоний определенными людьми, обладающими специальной мистической благодатью. То, что мы называем естественной причинной зависимостью между событиями и явлениями, либо вовсе не улавливается первобытным сознанием, либо имеет для него минимальное значение. Первое место в его сознании, а часто и все его сознание занимают различные виды мистической партиципации.
Вот почему мышление первобытных людей может быть названо пралогическим с таким же правом, как и мистическим. Это, скорее, два аспекта одного и того же основного свойства, чем две самостоятельные черты.
Первобытное мышление, если рассматривать его с точки зрения содержания представлений, должно быть названо мистическим, оно должно быть названо пралогическим, если рассматривать его с точки зрения ассоциаций. Под термином «пралогический» отнюдь не следует разуметь, что первобытное мышление представляет собой какую-то стадию, предшествующую во времени появлению логического мышления. Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловеческих существ, коллективные представления которых не подчинялись еще логическим законам? Мы этого не знаем: это, во всяком случае, весьма мало вероятно. То мышление обществ низшего типа, которое я называю пралогическим за отсутствием лучшего названия, это мышление, по крайней мере, вовсе не имеет такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится, прежде всего, подобно нашему мышлению избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совершенно нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий.
Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления.
Необходимо подчеркнуть, что самый материал, которым орудует эта умственная деятельность, уже подвергся действию «закона партиципации»: коллективные представления первобытных людей являются совершенно иной вещью, чем наши понятия. Простое высказывание общего отвлеченного термина: человек, животное организм заключает в себе в подразумеваемом виде большое количество суждений, которые предполагают определенные отношения между многими понятиями. А коллективные представления первобытных людей не являются продуктом интеллектуальной обработки в собственном смысле этого слова. Они заключают в себе в качестве составных частей эмоциональные и моторные элементы, и, что особенно важно, они вместо логических отношений (включений и исключений) подразумевают более или менее четко определенные, обычно живо ощущаемые, «партиципации» (сопричастия).
Источник: Психология мышления.
Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и В.В. Петухова. М: Изд-во МГУ, 1980. С. 130-140.
Обложка: Рисунки на коре, аборигены Австралии (Люсьен Леви-Брюль. Первобытный менталитет. — Перевод с французского Е.Калыцикова. — СПб.: «Европейский Дом», 2002. — 400 с.)
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
антропологиякультура
Похожие статьи
Люсьен Леви-Брюль — Сверхъестественное в первобытном мышлении читать онлайн
12 3 4 5 6 7 …226
Люсьен Леви-Брюль
Сверхъестественное в первобытном мышлении
Первобытное мышление
Предисловие автора к русскому изданию
«Первобытное мышление» — выражение, которым очень часто пользуются с некоторого времени. Работы, предложенные русскому читателю в настоящем издании, в известной мере содействовали привлечению внимания к этому предмету. Быть может, не бесполезно будет напомнить в нескольких словах, что я разумею под «первобытным мышлением».
Выражение «первобытное» — чисто условный термин, который не следует понимать в буквальном смысле. Первобытными мы называем такие народности, как австралийцы, фиджийцы, туземцы Андаманских островов и т. д. Когда белые вошли в соприкосновение с этими народностями, последние еще не знали металлов и их цивилизация напоминала общественный строй каменного века. Таким образом, европейцы столкнулись с людьми, которые казались скорее современниками наших предков неолитической или даже палеолитической эпохи, нежели нашими современниками. Отсюда и взялось название «первобытные народы», которое им было дано. Эта «первобытность», однако, весьма относительна. Если принять в расчет древность жизни человека на земле, то люди каменного века отнюдь не более первобытны, чем мы. О первобытном человеке в строгом смысле слова мы ровно ничего не знаем. Поэтому следует иметь в виду, что мы продолжаем пользоваться словом «первобытный» потому, что оно уже вошло в употребление, оно удобно и его трудно заменить.
Этим термином, однако, мы обозначаем просто то, что немцы называют «естественные народы» (Naturvolker).
Но если это так, то существует ли достаточно устойчивое «первобытное мышление», четко отличающееся от нашего мышления, и вправе ли мы изучать его самостоятельно, как нечто обособленное? Мне представляется бесполезным спорить по этому поводу. Факты, изложенные в настоящем труде, достаточно полно отвечают на поставленный вопрос, если только анализ, который я попытался здесь дать, действительно верен и за этим мышлением можно признать характер пра-логического и мистического мышления.
Как бы там ни было, уместно будет предостеречь читателей против недоразумений, появлению которых до сего времени не смогли помешать мои оговорки и которые, несмотря на мои разъяснения, часто возникают вновь. Слово «пра-логическое» переводят термином «алогическое», как бы для того, чтобы показать, что первобытное мышление является нелогическим, т. е. что оно чуждо самым элементарным законам всякой мысли, что оно не способно осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы.
Очень легко доказать обратное. Первобытные люди весьма часто дают доказательства поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в произведениях искусства, они говорят на языках, подчас чрезвычайно сложных, имеющих порой столь же тонкий синтаксис, как и наши собственные языки, а в миссионерских школах индейские дети учатся так же хорошо и быстро, как и дети белых. Кто может закрывать глаза на столь очевидные факты?
Однако другие факты, не менее поразительные, показывают, что в огромном количестве случаев первобытное мышление отличается от нашего. Оно совершенно иначе ориентировано. Его процессы протекают абсолютно иным путем. Там, где мы ищем вторичные причины, пытаемся найти устойчивые предшествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может одновременно пребывать в двух или нескольких местах.
Оно подчинено закону партиципации (сопричастности), оно в этих случаях обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашем, пра-логическим.
«Все эти факты, — могут сказать, — наблюдаются также и в нашем обществе». Я и не думаю это оспаривать. Тем не менее бесспорно то обстоятельство, что наши мыслительные навыки отличаются от мышления австралийцев или даже негров банту в большом количестве случаев, а изучение «первобытного мышления» законно в принципе и полезно на деле. Это доказывается хотя бы следующим наблюдением. До тех пор пока мы изучали только привычные процессы человеческого ума, характерные для западных народов, не удавалось выявить ту мыслительную структуру, которую я попытался описать, а также пролить свет на результаты закона партиципации. Лишь анализ первобытного мышления выявил существенные черты этой организации.
Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная структура встречается только у первобытных людей.
Можно с полным правом утверждать обратное, и что касается меня, то я всегда имел это в виду. Не существует двух форм мышления у человечества, одной — пра-логической, другой — логической, отделенных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, быть может всегда, в одном и том же сознании.
Париж
Люсьен Леви-Брюль
Введение
1
Представления, называемые коллективными, если определять только в общих чертах, не углубляя вопроса об их сущности, могут распознаваться по следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они передаются в ней из поколения в поколение, они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них, сообразно обстоятельствам, чувства уважения, страха, поклонения и т. д. в отношении своих объектов, они не зависят в своем бытии от отдельной личности. Это происходит не потому, что представления предполагают некий коллективный субъект, отличный от индивидов, составляющих социальную группу, а потому, что они проявляют черты, которые невозможно осмыслить и понять путем одного только рассмотрения индивида как такового.
Так, например, язык, хоть он и существует, собственно говоря, лишь в сознании личностей, которые на нем говорят, — тем не менее несомненная социальная реальность, базирующаяся на совокупности коллективных представлений. Язык навязывает себя каждой из этих личностей, он предсуществует ей и переживает ее.
Отсюда непосредственно вытекает весьма важное последствие, которое вполне основательно подчеркивалось социологами, но ускользало от антропологов. Для того чтобы понять механизм социальных институтов, особенно в низших обществах, следует предварительно отделаться от предрассудка, заключающегося в вере, будто коллективные представления вообще и представления в низших обществах в частности повинуются законам психологии, базирующейся на анализе индивидуального субъекта. Коллективные представления имеют свои собственные законы, которые не могут быть обнаружены, особенно если речь идет о первобытных людях, изучением белого взрослого и цивилизованного индивида. Напротив, лишь изучение коллективных представлений, их связей и сочетаний в низших обществах сможет, несомненно, пролить некоторый свет на генезис наших категорий и наших логических принципов.
Уже Дюркгейм1 и его сотрудники дали несколько примеров того, чего можно достигнуть на этом пути. Последний, несомненно, приведет к новой и позитивной теории познания, основанной на сравнительном методе.
Читать дальше
12 3 4 5 6 7 …226
Люсьен Леви-Брюль — Энциклопедия Нового Света Он известен своим исследованием первобытного менталитета и своим призывом к научному изучению категорий мышления в различных обществах. Он предложил два основных склада ума человечества — «примитивный», или «дологический», и «цивилизованный», и попытался показать, что механизмы мышления этих двух типов ума различны. Леви-Брюль считал, что «мистическое мышление» было сущностью первобытного разума, тогда как рациональное мышление, основанное на логике и умозаключениях, было отличительной чертой цивилизованного разума. Это представление противоречило господствовавшей тогда во Франции точке зрения Эмиля Дюркгейма. Леви-Брюль предположил, что не все общества всегда ценили и использовали рациональное мышление, открывая путь для нового подхода к пониманию иррациональных факторов, наблюдаемых в мыслях и убеждениях многих обществ.
Знаете ли вы?
Французский антрополог Люсьен Леви-Брюль предположил, что люди используют два вида мышления: «мистическое мышление», являющееся сущностью «первобытного разума», и рациональное мышление, являющееся отличительной чертой «цивилизованного разума».
Содержание
- 1 жизнь
- 2 Работа
- 3 Наследие
- 4 Публикации
- 5 Каталожные номера
- 6 Внешние ссылки
- 7 кредитов
Сам Леви-Брюль был «кабинетным» антропологом, который сам не проводил эмпирических полевых исследований, а скорее читал отчеты других. Однако на протяжении всей своей жизни он подчеркивал необходимость эмпирического исследования категорий мышления в различных обществах, и действительно, многие исследования способов мышления последовали за его работой. Некоторые восприняли его работу как означающую, что «цивилизованный» выше дологического «примитивного» разума, что привело к мнению, что некоторые общества более развиты и, следовательно, более ценны, чем другие.
В сочетании с тенденцией к этноцентризму это только подлило масла в огонь предрассудков и расизма. С другой стороны, идеи Леви-Брюля также использовались для более глубокого понимания человеческой природы, показывая, что у нас есть мистический, творческий и многомерный аспект, который превосходит линейный тип логики в рациональном мышлении.
Жизнь
Люсьен Леви-Брюль родился в Париже, Франция, 10 апреля 1857 года. Он посещал лицей имени Карла Великого по специальности музыка, философия и естествознание. Он окончил École Normale Supérieure по философии в 1879 году. Хотя затем он начал преподавать философию в Пуатье и Амьене, он решил вернуться в университет, чтобы получить докторскую степень. Затем он поступил в Парижский университет, получив докторскую степень в 1884 году.
Леви-Брюль опубликовал свою первую книгу, История современной философии во Франции , 1889 год, за которым последовало еще несколько книг по философии. Он преподавал в Париже до 1896 года, когда был назначен титулованным профессором истории современной философии в Сорбонне.
В 1902 году он опубликовал книгу «Этика и наука о морали» , с которой он начал свою пожизненную приверженность антропологии. Эта работа также помогла ему получить кафедру истории современной философии в Сорбонне в 1904 году. Он также был редактором Revue philosophique de la France et de l’étranger .
Во время учебы в Сорбонне Леви-Брюль написал множество книг о природе первобытного разума. Его Ментальные функции в первобытных обществах были опубликованы в 1910 году, Первобытное мышление в 1922 году, Душа первобытного человека в 1928 году, Сверхъестественное и природа первобытного разума в 1931 году, Первобытная мифология и Мистический опыт и первобытный символизм в 1938 году.
В 1925 января Леви-Брюль вместе с Марселем Моссом и Полем Риве основал Институт этнологии в Сорбонне. В 1927 году он ушел из института и Сорбонны, решив провести остаток своей дальнейшей жизни в писательстве и путешествиях. Однако он продолжал преподавать, читая лекции по Соединенным Штатам — в Гарварде, Университете Джона Хопкинса и Калифорнийском университете.
Леви-Брюль умер в Париже, Франция, 13 марта 1939 года.
Работа
Научная деятельность Леви-Брюля началась с нескольких книг по философии. В его Ethics and Moral Science (1902), он выступал против возможности абсолютной этики, потому что системам мышления в разных культурах не хватало основы для сравнения. Таким образом, он предложил научное изучение различных культур и их моральных систем. Хотя он считал, что моральные убеждения полностью являются результатом социальной обусловленности, Леви-Брюль также признавал возможность того, что разные культуры могут иметь одну и ту же базовую мораль:
Возможно, характеристики долга и вообще совести являются результатом целой массы условий, почти одинаковых, которые встречаются во всех достаточно цивилизованных человеческих обществах (Леви-Брюль 19).02, 121).
В целом, с его Этика и моральная наука Леви-Брюль заложил основу своей релятивистской социологии.
Леви-Брюль выступал против рационализма, связанного с философской школой Эмиля Дюркгейма, которая в то время доминировала во французской академии.
Леви-Брюль утверждал, что разные общества имеют разные способы мышления и что не все общества лелеют рациональное мышление. В своей работе «Как думают туземцы » (1910) Леви-Брюль размышлял о том, что он постулировал как два основных мышления человечества: «примитивное» и «цивилизованное».
Согласно Леви-Брюлю, первобытный разум по своей природе мистический и «дологический». Он не делает различий между сверхъестественным и естественным, материальным и духовным, «я» и «не-я». Он скорее использует «мистическое участие», чтобы манипулировать миром. Другими словами, вместо использования логических категорий он использует «закон причастности», управляющий сверхчувственными силами. Однако под «дологическим» Леви-Брюль не имел в виду противологичного (антилогического) или лишенного всякой логической мысли. Он имел в виду, что «дологическое» — это такое мышление, которое еще не полностью развилось в логическое мышление.
Согласно Леви-Брюлю, первобытный разум не рассматривает противоречия.
Центральной идеей теории Леви-Брюля был «закон участия». Согласно этому, в сознании первобытных людей одна и та же вещь или явление может быть в одно и то же время несколькими совершенно различными формами бытия. Таким образом, Леви-Брюль пришел к выводу, что «мистическое мышление» было сущностью первобытного разума.
Цивилизованный разум, напротив, использует догадки и логику. Подобно многим теоретикам своего времени, Леви-Брюль верил в историческую и эволюционную телеологию, ведущую от первобытного разума к цивилизованному. Однако его намерение состояло не в том, чтобы принизить примитивные культуры и поставить их в более низкий культурный статус, а в том, чтобы показать, что примитивные культуры следует изучать на их собственных условиях.
Леви-Брюль был «кабинетным антропологом». Он никогда не занимался серьезными полевыми работами. Однако у него был доступ к многочисленным миссионерским отчетам, значительной коллекции этнографической литературы и рассказам путешественников о первобытных культурах.
К концу жизни он изменил некоторые свои взгляды, в частности, на полярность и непримиримость «цивилизованного» и «примитивного» сознания. Его более поздние книги больше касались промежуточных типов ума.
Леви-Брюль La Mentalité Primitive ( Primitive Mentality , 1923) имел дело с примитивным понятием причины, а его L’Âme Primitive ( «Душа» Primitive , 1928) — с идеей души.
Наследие
Леви-Брюль был одним из первых антропологов, пытавшихся показать, что механизмы мышления «примитивного» и «цивилизованного» человека различны. На протяжении всей своей жизни он подчеркивал необходимость эмпирического исследования категорий мышления в различных обществах. Он оказал влияние на поколения ученых, которые исследовали способы мышления в разных культурах.
Однако в антропологии идеи Леви-Брюля не получили широкого признания и оказали минимальное влияние. Однако антропологи, такие как Леви-Стросс, Эванс-Причард и Джон Гуди, приписывали некоторые из своих теорий влиянию Леви-Брюля.
Тем не менее вне антропологии, особенно во французском сюрреалистическом движении, влияние Леви-Брюля было более существенным.
Публикации
- Леви-Брюль, Л. [1889] 1971. История современной философии во Франции . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Б. Франклин. ISBN 0833720996
- Леви-Брюль, Л. [1903] 1973. Философия Огюста Конта . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: AM Келли. ISBN 0678009279
- Леви-Брюль, Л. [1905] 2009. Этика и моральные науки . Итика, Нью-Йорк: Библиотека Корнельского университета. ISBN 978-1112310881
- Леви-Брюль, Л. [1910] 1985. Как думают туземцы (Les fonctions mentales dans les sociétés inferieures). Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета. ISBN 0691072981
- Леви-Брюль, Л. [1922] 1978. Примитивная ментальность (La mentalité примитивная). Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: AMS Press. ISBN 040414568X
- Леви-Брюль, Л. [1927] 1928. «Душа» первобытного человека (L’âme примитив).
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Макмиллан. - Леви-Брюль, Л. [1931] 1973. Примитивы и сверхъестественное (Le surnaturel et la nature dans la mentalité примитив). Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Издательство Haskell House. ISBN 0838315895
- Леви-Брюль, Л. [1935] 1983. Первобытная мифология (Примитивная мифология). Сент-Люсия: Издательство Квинслендского университета. ISBN 0702216674
- Леви-Брюль, Л. 1938. L’expérience mystique et les symboles chez les primitifs (Мистический опыт и первобытный символизм). Париж: Ф. Алькан.
- Леви-Брюль, Л. 1949. Les carnets de Lucien Lévy-Bruhl (Записные книжки Люсьена Леви-Брюля). Париж: Presses universitaires de France.
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Макмиллан.Ссылки
Ссылки ISBN поддерживают NWE за счет реферальных сборов
- Казенёв, Жан. 1972. Люсьен Леви-Брюль . Нью-Йорк: Харпер и Роу. ISBN 0061360813
- Пертьерра, Рауль. 1984. Леви-Брюль и переоценка способов мышления . Рабочий документ ZZOA, №. 42. Амстердам: Амстердамский университет.
- Пранди, Карло. 2006. Люсьен Леви-Брюль мыслит примитивно и современно, . Leggerescrivere, 14. Милан: UNICOPLI.
Рабочий документ ZZOA, №. 42. Амстердам: Амстердамский университет.Внешние ссылки
Все ссылки получены 4 ноября 2022 г.
- Биография Люсьена Леви-Брюля – на Bookrags.com
- Полнотекстовые работы Леви-Брюля – на французском языке
Авторы
Энциклопедия Нового Света писатели и редакторы переписали и дополнили статью в Википедии в соответствии со стандартами New World Encyclopedia . Эта статья соответствует условиям лицензии Creative Commons CC-by-sa 3.0 (CC-by-sa), которая может использоваться и распространяться с надлежащим указанием авторства. Кредит должен соответствовать условиям этой лицензии, которая может ссылаться как на New World Encyclopedia участников и самоотверженных добровольных участников Фонда Викимедиа. Чтобы процитировать эту статью, щелкните здесь, чтобы просмотреть список допустимых форматов цитирования.
История более ранних вкладов википедистов доступна исследователям здесь:
- Люсьен Леви-Брюль история
История этой статьи с момента ее импорта в Энциклопедию Нового Света :
- История «Люсьен Леви-Брюль»
Примечание. Некоторые ограничения могут применяться к использованию отдельных изображений, которые лицензируются отдельно.
Люсьен Леви-Брюль | Encyclopedia.com
РАБОТЫ ЛЕВИ-БРЮЛЯ
ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
Люсьен Леви-Брюль (1857–1939), французский антрополог, родился в Париже. Он получил докторских грамот в École Normale Supérieure и начал блестящую университетскую карьеру, которая увенчалась его назначением на кафедру истории современной философии в Сорбонне в 1919 г.04. Его лекции легли в основу нескольких его книг, в частности о Якоби (1894 г.) и Огюсте Конте (1900 г.). Однако его постоянным вкладом является его книга «Этика и наука о морали » (1903 г.
) и особенно шесть томов, которые он посвятил изучению того, что он назвал примитивным менталитетом.
Работы Леви-Брюля весьма оригинальны, и трудно точно определить их влияние на его мышление. Его акцент на роли эмоций в психической жизни мог быть связан с его исследованиями Якоби. В социологических аспектах своей мысли он находился под влиянием идей Эмиля Дюркгейма. Однако Леви-Брюль также отверг некоторые идеи Дюркгейма и вел острые споры с Дюркгеймом, который в то время доминировал во французской социологической школе. Леви-Брюль не мог принять все последствия дюркгеймовского рационализма, но он многому научился у Дюркгейма.0039 Правила социологического метода . В целом можно сказать, что Леви-Брюль находился под влиянием скорее в отрицательном, чем в положительном смысле. Он не был ничьим учеником; действительно, он часто определял свое мышление, противопоставляя его мышлению других, например, теоретикам анимизма (Фрейзеру, Тайлору и Спенсеру). Но он не был равнодушен к критике его теорий, особенно к возражениям таких социологов, как Дюркгейм и Мосс, или антрополога, такого как Эванс-Причард.
Его реакция на эту критику вызвала изменения в направленности его мысли. В его интеллектуальном развитии можно выделить три основных этапа: первый отмечен его работами о морали; второй — его теориями о первобытном менталитете; а в-третьих, исправлениями и изменениями, которые он сам внес в эти последние теории.
Моральная философия . В «Этика и моральная наука» Леви-Брюль начал с того, что показал, что все теоретические морали (будь то метафизического или научного происхождения) обречены на неудачу, потому что теория может применяться только к тому, что есть, а не к тому, что должно быть. Страдают они и тем, что не учитывают изменчивость человеческой природы в разных цивилизациях. Нравы действительно меняются в зависимости от времени и места, и Леви-Брюль выступал за их объективное изучение и открытие их законов. На основе такого научного знания могут быть установлены рациональное искусство и правила поведения, которые будут действительны исключительно в определенной социологической ситуации, а не претендуют на универсальную значимость теоретической морали.
Таким образом, уже в этой книге Леви-Брюль прямо атакует постулат о единстве человеческой природы и закладывает основы релятивистской и плюралистической социологии.
Теория первобытной психики . Плюрализм Леви-Брюля привел его к предположению, что среди людей может существовать несколько типов менталитета, т. е. что их способы мышления могут существенно варьироваться от одного общества к другому. Он считал, что самый надежный способ доказать это — начать со сравнения менталитета цивилизованного человека с менталитетом, наиболее далеким от него.
Поэтому он изучал психические функции у так называемых первобытных людей, собирая и классифицируя большое количество документов по этому вопросу. Его первый вывод заключался в том, что менталитет первобытных людей и менталитет людей, живущих в современной западной цивилизации, различаются не по оттенкам или степени, а по характеру. Антропологи английской анимистической школы полагали, что первобытные народы думают или рассуждают так же, как и цивилизованные, хотя они могут рассуждать, исходя из ошибочных посылок.
Для Леви-Брюля сами процессы рассуждения первобытного человека отличаются от наших; первобытный менталитет — это не просто рудиментарная или патологическая форма цивилизованного. Эти различия обуславливаются не индивидуальным мышлением, а коллективными представлениями. В идеале социолог установил бы особую коллективную психологию каждого общества. Вместо этого, чтобы описать первобытный менталитет, Леви-Брюль взял документацию из всех дописьменных обществ.
На возражения таких, как Марсель Мосс, которые утверждали, что эти общества не похожи друг на друга, Леви-Брюль ответил, что для его целей достаточно того, что все они имеют одну характеристику, которая отличает их от нас. Когда Эванс-Причард упрекнул его в том, что он берет свои примеры из книг путешественников или миссионеров, чьи наблюдения не были сделаны в соответствии с лучшими этнографическими методами, он ответил, что для него достаточно, если менталитет изучаемых народов хорошо изучен. . Эванс-Причард заставил Леви-Брюля признать, что он иногда изображал дикарей более иррациональными, чем они есть на самом деле; однако он утверждал, что в его намерения входило не полное описание жизни первобытных народов, а выделение различий между их менталитетом и нашим.
Коллективные представления первобытных людей, утверждал он, по своей сути мистичны, поскольку они подразумевают веру в силы или влияния, которые не воспринимаются органами чувств. Мистицизм пронизывает все их представления. Кроме того, первобытное мышление не подчиняется исключительно нашим законам логики. Хотя в целом она не выступает против этих законов, она не останавливается перед нарушением особенно закона против противоречия. Вот почему Леви-Брюль назвал его дологическим. Связи, устанавливаемые первобытным разумом и выходящие за рамки наших логических принципов, регулируются принципом, который Леви-Брюль назвал законом соучастия. В соответствии с этим принципом существо или объект может быть и самим собой, и в то же время чем-то другим. Участие нельзя объяснить анимизмом.
Концепция этой мистической ментальности, основанной на участии, привела Леви-Брюля к более детальному анализу, подкрепленному большим количеством конкретных примеров. Он показал влияние этого менталитета на язык первобытных народов и на их способ мировосприятия.
Он описал их окказионалистское представление о причинности и их взгляд на человеческую личность, не отделяя ни человека (I’être même) от его «принадлежностей», ни тела от духа или души.
Между первобытным умом, непосредственно проявляющим участие, и умом цивилизованным Леви-Брюль обнаружил промежуточные стадии, на которых участие уже не может непосредственно восприниматься, а репрезентируется или символизируется. Таким образом, он, кажется, поместил свой дуализм в эволюционистскую перспективу. Но он позаботился заявить, что мистическое и дологическое мышление никогда полностью не вытесняется бесспорным господством логики. Он считал, что в каждом человеческом уме всегда есть какая-то рациональная мысль и какая-то мистическая мысль. Один лишь разум не может полностью удовлетворить человека. Леви-Брюль не принял обвинения в том, что его доктрина прелогицизма. Для него не существует двух ментальностей, исключающих друг друга; дологическое мышление не есть стадия, предшествующая логическому мышлению.
Таким образом, такие философы, как Эмиль Брейе, утверждали, что теория Леви-Брюля на самом деле больше структуралистская, чем эволюционистская. А феноменолог Ван дер Леу интерпретировал это как постулирование мистической ментальности и логической ментальности как двух постоянных структур человеческого разума. У первобытного человека первое преобладает над вторым; у цивилизованного человека все наоборот.
Изменения в теории . Первые книги Леви-Брюля о психических функциях в первобытных обществах вызвали бурный отклик Дюркгейма в его « элементарных формах религиозной жизни » 1912 года. и Оливье Леруа. Леви-Брюль серьезно рассмотрел эти возражения и был вынужден уточнить и пересмотреть свою мысль. В результате между 1931 и 1938 годами он опубликовал еще три книги по той же теме. Теперь он стал более требовательным к источникам своей документации, чаще полагаясь на работы лучших этнографов. Также, не отказываясь полностью ни от одного из основных понятий своего первого анализа (мистицизм, дологический характер, участие, окказионализм), он перевернул их порядок важности, поставив мистицизм впереди дологического характера.
И, прежде всего, он ввел новый принцип объяснения, который имел тенденцию доминировать над всеми остальными, который он назвал «аффективной категорией сверхъестественного». Он по-прежнему утверждал, правда, что первобытные народы иногда нечувствительны к противоречиям, но решительно утверждал, что «фундаментальная структура человеческого разума везде одинакова». У первобытных людей есть понятия, но их знание не рационально классифицировано и организовано, что оставляет поле для «мистических предсвязей», когда эмоциональный, аффективный элемент дополняет логическое обобщение. Это окрашивает все их мышление, так как для них обыденный опыт пронизан мистическим опытом; точно так же для них сверхъестественный мир, хотя и отличается от природного мира, не отделен от него, и они бессознательно переходят от одного к другому. Таким образом, дологическое объясняется мистическим, а это, в свою очередь, преобладанием аффективности над разумом. Действительно, аффективность придает особую тональность примитивным представлениям и, таким образом, обладает тем элементом общности, который делает ее категорией мышления.
В своих последних работах Леви-Брюль полностью сводил изучение первобытной ментальности к анализу мистического опыта и характеризующей и объясняющей его аффективной категории сверхъестественного. Он показал, как этот опыт сверхъестественного возникает главным образом перед лицом необычного. Другие главы он посвятил различным представлениям и верованиям, отмеченным этой аффективной категорией, например, оккультным влияниям, существам и предметам, приносящим несчастье или удачу, различным ритуалам, магии, откровениям о тайной природе вещей и животных, снам, видения, присутствие мертвых и вся мифология и техники участия в мифическом мире.
В этих книгах Леви-Брюль также занимался переходами между первобытным и современным менталитетом. Он обнаружил такие переходы, в частности, в развитии дорелигии в развитую религию или мифа в сказку и фольклор; но в то же время он все больше и больше подчеркивал, что оба менталитета сохраняются.
Таким образом, теория, которая вначале, казалось, постулировала принцип радикального различия между мышлением первобытных и цивилизованных народов, стала более гибкой.
Эта эволюция продолжилась в заметках, которые Леви-Брюль писал в конце своей жизни и которые, вероятно, стали бы книгой, проживи он дольше. Эти заметки были собраны и опубликованы после его смерти в небольшой книге под названием 9.0039 Les carnets de Lévy-Bruhl (1949). В нем он заявил, что готов отказаться от термина «дологический», и даже поставил под сомнение специфичность характеристик, которые он приписывал примитивному мышлению.
Влияние Леви-Брюля . В дополнение к упомянутым выше феноменологическим и структуралистским расширениям теории Леви-Брюля следует указать на важное влияние, которое она оказала на юнгианских психоаналитиков: Олдрич (1931) связал примитивный разум с архетипами бессознательного. Что же касается основ доктрины, то мало кто из современных авторов, по-видимому, признает различие между первобытным и цивилизованным разумом. Сам Леви-Брюль был на грани того, чтобы отказаться от него, как это видно из его посмертно опубликованных записных книжек.
Но его анализ участия играет важную роль в мышлении многих философов и социологов, например, Пшилуского (19).40) и Роджер Бастид (1953). Опять же, сторонники плюралистической социологии, такие как Жорж Гурвич, приветствуют подрыв Леви-Брюлем классической унитарной концепции универсальности способов мышления. Учение Леви-Брюля, возможно, имело мало верных последователей, но по крайней мере оно заставило антропологов задуматься над некоторыми проблемами и в этом смысле дало новое направление изучению первобытных народов.
Жан Казенёв
[ Исторический контекст творчества Леви-Брюля см. в биографиях Дюркгейм; Фрейзер; Мосс; Спенсер; Тайлор. Для обсуждения дальнейшего развития его идей см. Загрязнение; Религия, , статья об антропологическом исследовании .]
1884 L’idée de responsabilite . Париж: Хашетт.
1890 L’Allemagne depuis Leibniz . Париж: Хашетт.
1894 Философия Якоби . Париж: Алькан.
(1900) 1903 Философия Огюста Конта .
Нью-Йорк: Патнэм; Лондон: Зонненшайн. → Впервые опубликовано на французском языке.
(1903) 1905 Этика и мораль . Лондон: констебль. → Впервые опубликовано как Мораль и наука о духе.
(1910) 1926 Как думают туземцы . Лондон: Аллен и Анвин. → Впервые опубликовано как Les fonctions mentales dans les sociétés примитивы.
(1922) 1923 Примитивное мышление . Нью-Йорк: Макмиллан. → Впервые опубликовано как La Mentalite примитив.
(1927) 1928 «Душа» Первобытного . Нью-Йорк: Макмиллан. → Впервые опубликовано как L’âme примитив.
(1931) 1935 Примитивы и сверхъестественное Нью-Йорк: Даттон. → Впервые опубликовано как Le surnaturel et la nature dans la mentalité примитив.
1935 Первобытная мифология . Париж: Алькан.
1938 Мистический опыт и символы среди примитивов . Париж: Алькан.
1949 Книжки Леви-Брюля . Париж: Presses Universitaires de France.
→ Опубликовано посмертно.
Олдрич, Чарльз Р. 1931 Первобытный разум и современная цивилизация . Нью-Йорк: Харкорт.
Allier, Raoul 1927 Le non-civilisé et nous . Париж: Пайо.
Bastide, Roger 1953 Вклад в исследование участия. Cahiers internationaux de socialologie 14: 30–40.
Блондель, Шарль 1926 Примитивное мышление . Париж: Сток.
BrÉhier, Émile 1949 Originalite de Lévy-Bruhl. Философское ревю 139:385-388.
Казенёв, Жан 1961 Архаический менталитет . Париж: Колин.
Казенёв, Жан 1963 Люсьен Леви-Брюль: Жизнь, сыновнее творчество, с разоблачением философии . Париж: Presses Universitaires de France.
Дэви, Жорж (1931) 1950 Sociologues d’hier et d’aujourd’hui . 2 изд. Париж: Presses Universitaires de France.
Эссертье, Даниэль 1927 Les formes inferieures de I’expplication . Париж: Алькан.
Леруа, Оливье 1927 Примитивный смысл .