Нобелевские лауреаты: Конрад Лоренц — Индикатор
Как могут дружить бывший нацист и узник концлагеря, как ошибка гинеколога может стать великим ученым и к чему может привести детская любовь к книге про Нильса и диких гусей, рассказывает новый выпуск рубрики «Как получить Нобелевку».
Нобелевская премия по физиологии или медицине за 1973 год стоит особняком. Ее получили не врачи, не физиологи, не молекулярные биологи, а три человека, которые изучали поведение животных. О Карле Фрише мы уже писали, а сегодня и в следующий раз расскажем о друзьях, судьба которых порой была прямо противоположна: один был нацистом, попал в плен на Восточном фронте и прошел лагерь для военнопленных. Другой же, напротив, во вторую мировую был участником движения Сопротивления и прошел немецкий концлагерь. Что не помешало им после войны снова дружить и вместе получить Нобелевскую премию. О Николасе Тинбергене мы расскажем позже, а сегодня наш герой — австриец Конрад Лоренц.
Конрад Захариас Лоренц
Родился: 7 ноября 1903 года, Вена, Австро-Венгерская империя.
Умер: 27 февраля 1989 года, Вена, Австрия.
Лауреат Нобелевской премии по физиологии или медицине 1973 года (1/3 премии, совместно с Карлом Фришем и Николасом Тинбергеном). Формулировка Нобелевского комитета: «За открытия, связанные с созданием и установлением моделей индивидуального и группового поведения животных».
Конрад Лоренц родился в семье ортопеда Адольфа Лоренца, успешного и богатого, происходящего из скромной семьи трактирщика и шорника. Его отец всего достиг сам — благодаря голосу стал певцом в церковном хоре, сам поехал в Вену учиться медицине и сам добился успеха и положения в обществе. Еще студентом он встретил прекрасную Эмму Лехер, дочь редактора либеральной венской газеты, с которой вскоре обвенчался.
У Адольфа и Эммы Лоренц было два сына, Альберт Бом родился в 1885 году, он пошел по стопам своего отца и стал хирургом-ортопедом, а вот Конрад… На момент зачатия Эмме было уже 42 года. Гинеколог диагностировал ей доброкачественную опухоль матки, однако вскоре опухоль выросла и начала двигаться, в конце концов оказавшись младенцем Конрадом Захариасом!
Внук трактирщика рос в именном поместье, Лоренц-холле, и именно там у него развилась «чрезмерная любовь к живому», которая в итоге и привела Конрада к Нобелевской премии.
Тому было две причины — прогулки в окрестностях поместья и книга Сельмы Лагерлеф «Путешествие Нильса с дикими гусями».
Он окончил начальную школу своей тети, а затем поступил в гимназию при Шотландском монастыре в Вене — к слову, там же учился Карл Фриш. Монах-бенедиктинец Филипп Хебердеи, страстный аквариумист, страсть к животным усугубил — однако отец настоял на том, чтобы младший сын тоже продолжил семейное дело. И отправил его в Америку, в Колумбийский университет, в котором Лоренц выдержал всего полгода, после чего вернулся в Вену и выучился в тамошнем медицинском университете. В 1928 году он получил статус практикующего врача, но все же решил изучать поведение животных, а не лечить людей. На это повлияла и стажировка у Джулиана Хаксли — внука Томаса Гексли и сводного брата Эндрю Хаксли, первооткрывателя структуры потенциала действия и будущего нобелевского лауреата, и писателя Олдоса Хаксли (а сам Джулиан потом станет создателем ЮНЕСКО и Всемирного фонда дикой природы).
Поначалу Лоренц интересовался бихевиоризмом и зачитывался работами Джона Уотсона, автора экспериментов с «маленьким Альбертом». Но потом решил, что он «не знает животных» — и начал свои исследования, выбрав любимых с детства гусей. Можно сказать, это был импринтинг — то самое явление, которое Лоренц описал в первых своих работах. Когда новорожденные утята видят первый крупный движущийся предмет в своей жизни, они «назначают» его мамой и начинают ему подражать.
В 1936 году состоялась знаковая встреча Лоренца и Тинбергена. Ученые подружились, обнаружили очень большое сходство во взглядах и начали публиковать совместные работы. Уже в 1939 году вышла первая большая работа, в которой Лоренц опубликовал модель инстинкта.
Но к тому времени случилось и другое. В марте 1938 года состоялся аншлюс — присоединение Австрии к нацистской Германии. И после этого Лоренц сразу же вступил в НСДАП, при этом в заявлении сказав: «Я, как немецкий мыслитель и ученый, разумеется, всегда был национал-социалистом.
[…] В конечном итоге я могу сказать, что дело всей моей научной жизни, в которой на передний план ставились филогенетические, расовые и социально-психологические вопросы, было на службе национал-социалистической мысли». Позже мертвому уже Лоренцу это припомнят, лишив его звания почетного доктора Университета Зальцбурга, поскольку факт такого заявления Лоренц скрыл.
Более того, в 1940 году Лоренц пишет статью, оправдывающую нацистскую теорию: «[…]Чрезвычайно высокий уровень воспроизводства у моральных слабоумных был установлен уже давно. […] Этот феномен повсеместно приводит к тому, что включается социально неполноценный человеческий материал[…], который может проникнуть и окончательно уничтожить здоровый запас. Это отбор на прочность, героизм и социальную полезность[…], это должно быть достигнуто каким-то человеческим институтом, если человечество, за неимением селективных факторов, не будет разрушено вырождением, вызванным одомашниванием. Расовая идея как основа нашего государства уже многое сделала в этом отношении».
Потом был призыв на фронт, работа военным медиком и пленение советскими войсками, в 1944 году — лагерь для военнопленных. Где он отречется от своих убеждений и напишет фундаментальную книгу «Einfuhrung in die vergleichende Verhaltensforschung» — «Введение в сравнительное исследование поведения», показав себя настолько хорошо, что эту книгу ему дали перепечатать и забрать обратно в Австрию — под честное слово начальника лагеря. Говорят, этому поспособствовал академик Леон Орбели, узнавший, кто находится в армянском лагере для военнопленных.
Вот какую характеристику выдали ему в лагере: «Военнопленный Лоренц характеризуется положительно, дисциплинирован, к труду относится добросовестно, политически развит, принимает активное участие в антифашистской работе и пользуется доверием и авторитетом среди военнопленных. Прочитанные им лекции и доклады заслушиваются военнопленными с охотой.
Военнопленный Лоренц побывал в разных государствах, как-то: США, Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Италии, Греции, Чехословакии и др.
Владеет большим кругозором в теоретических вопросах, а также в политике ориентируется правильно. Является агитатором лагерного отделения, проводит агитационно-массовую работу среди военнопленных немецкой и австрийской национальностей, владеет французским и английским языками. Компрометирующими материалами на Лоренца К. А. не располагаем».
Забавный факт: его записали не «Лоренц К. З.», а по-русски: «К. А.», то бишь «Конрад Адольфович».
Пройдя войну и плен, Лоренц отказался о своих воззрений: «Конечно, я надеялся, что что-то хорошее может прийти от наци. Люди лучше, чем я, более интеллигентные, верили этому, и среди них мой отец. Никто не предполагал, что они подразумевали убийство, когда говорили «селекция». Я никогда не верил в нацистскую идеологию, но подобно глупцу я думал, что я мог бы усовершенствовать их, привести к чему-то лучшему. Это была наивная ошибка».
Потом было многое — новые труды, научно-популярные книжки, которые издавались даже в СССР, собственный институт и очень долгая жизнь, признание и Нобелевская премия, дружба с прошедшим концлагерь Тинбергеном, который его не осуждал — это делали уже после смерти борцы за чистоту.
Единственное — когда его приглашали приехать в нашу страну, он грустно отвечал: знаете, я ведь уже был в Советском Союзе…
читать онлайн лучшие книги. 2 популярных книг📚 автора в электронной библиотеке MyBook.ru
Конрад Лоренц: читать онлайн лучшие книги. 2 популярных книг📚 автора в электронной библиотеке MyBook.ruЧто выбрать
Библиотека
Подписка
📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
- Главная
- Библиотека
org/ListItem»>⭐️Конрад Лоренц2 книги
Отправим уведомление, когда появятся новинки.
Вы можете найти автора в разделе Мои Книги «Избранное»
На этой странице представлены лучшие произведения автора Конрада Лоренца. В список входят 1 книга и 1 аудиокнига. Также вы найдете 2 подборки и 3 серии с книгами автора. Изучите более 16 отзывов о творчестве автора и начните читать или слушать книги Конрада Лоренца онлайн прямо на сайте, установите наше удобное приложение для iOS или Android, чтобы не расставаться с любимыми произведениями даже без подключения к интернету.
Поделиться
книги
1
Кольцо царя Соломона
Конрад Лоренц
аудиокниги
1
Кольцо царя Соломона
Конрад Лоренц
Серии
3
Философия – Neoclassic
41 книга
Эксклюзивная классика (АСТ)
322 книги
Кошки, собаки и их хозяева
2 книги
Подборки
2
Отзывы
16
Отзывы из книг
16 отзывов
Цитаты
925
Цитаты из книг
925 цитат
Похожие авторы
10
Франс де Вааль
7 книг
Десмонд Моррис
2 книги
Сэм Харрис
3 книги
Борис Поломошнов
64 книги
Дик Свааб
2 книги
Рутгер Брегман
2 книги
Джаред Даймонд
5 книг
Том Чатфилд
2 книги
Стивен Пинкер
7 книг
Николай Кукушкин
2 книги
О проекте
Что такое MyBook
Правовая информация
Правообладателям
Документация
Помощь
О подписке
Купить подписку
Бесплатные книги
Подарить подписку
Как оплатить
Ввести подарочный код
Библиотека для компаний
Настройки
Другие проекты
Издать свою книгу
MyBook: Истории
Конрад Лоренц – биографический – NobelPrize.
org- Карл фон Фриш
- Конрад Лоренц
- Николаас Тинберген
Я считаю события раннего детства наиболее важными для научного и философского развития человека. Я вырос в большом доме и большом саду моих родителей в Альтенберге. Они были в высшей степени терпимы к моей чрезмерной любви к животным. Моя няня, Рези Фюрингер, была дочерью старинной дворянской крестьянской семьи. У нее был «зеленый палец» для выращивания животных. Когда отец принес мне с прогулки по Венскому лесу пятнистую саламандру с предписанием освободить ее через 5 дней, мне повезло: саламандра родила 44 личинки, из которых мы, то есть рези, поднял 12 до метаморфоза. Одного этого успеха могло быть достаточно, чтобы определить мою дальнейшую карьеру; однако вмешался еще один важный фактор: мне читали «Нильса Хольгерссона» Сельмы Лагерлёф — в то время я еще не умел читать.
Когда мне было около десяти, я открыл для себя эволюцию, прочитав книгу Вильгельма Бёльше и увидев изображение археоптерикса. Еще до этого я боролся с проблемой, был ли дождевой червь в насекомом. Мой отец объяснил, что слово «насекомое» произошло от зазубрин, «надрезов» между сегментами. Выемки между метамерами червя явно имели ту же природу. Значит, это было насекомое? Эволюция дала мне ответ: если рептилии через археоптерикса могли стать птицами, то кольчатые черви, как я понял, могли развиться в насекомых.
В школе я познакомился с одним важным учителем, Филипом Хеберди, и одним важным другом, Бернхардом Хеллманном. Хебердей, монах-бенедиктинец, бесплатно преподавал нам дарвиновскую теорию эволюции и естественного отбора. Свобода мысли была и до известной степени остается характерной чертой Австрии. Бернхарда и меня впервые сблизило то, что мы оба были аквариумистами. Ловя дафний и другой «живой корм» для наших рыбок, мы открыли для себя богатство всего, что обитает в водоеме. Нас обоих привлекали ракообразные, особенно кладоцеры. Мы сосредоточились на этой группе в онтогенетической фазе собирательства, через которую, по-видимому, должен пройти каждый настоящий зоолог, повторяя историю своей науки. Позднее, изучая личиночное развитие артемии, мы обнаружили сходство между личинкой Euphyllopod и взрослой Cladocera как в движении, так и в строении. Мы пришли к выводу, что эта группа произошла от предков Euphyllopod, став неотеническими. В то время это еще не было общепринятым в науке.
После окончания средней школы я все еще был одержим эволюцией и хотел изучать зоологию и палеонтологию. Однако я послушался отца, который хотел, чтобы я изучал медицину. Это оказалось моей удачей сделать это. Преподаватель анатомии Фердинанд Хохштеттер был блестящим сравнительным анатомом и эмбриологом. Он также был преданным учителем сравнительного метода. Я быстро осознал не только то, что сравнительная анатомия и эмбриология предлагают лучший доступ к проблемам эволюции, чем палеонтология, но и то, что сравнительный метод применим как к моделям поведения, так и к анатомической структуре.
Еще до того, как я получил степень доктора медицины, я стал сначала инструктором, а затем ассистентом в отделении Хохштеттера. Кроме того, я начал изучать зоологию в зоологическом институте профессора Яна Верслуйса. В то же время я участвовал в психологических семинарах профессора Карла Бюлера, который живо заинтересовался моей попыткой применить сравнительные методы к изучению поведения. Он обратил мое внимание на тот факт, что мои выводы с одинаковой силой противоречили мнениям виталистической или «инстинктивистской» школы Макдугалла и механистической или бихевиористской школе Уотсона. Бюлер заставил меня прочесть самые важные книги обеих школ, чем вызвал у меня сокрушительное разочарование: ни один из этих людей не0011 знал
Карл Бюлер и его ассистент Эгон Брансуик заставили меня понять, что теория познания необходима наблюдателю живых существ, если он хочет выполнить свою задачу научной объективации.
Работая ассистентом в анатомическом институте, я продолжал содержать птиц и животных в Альтенберге. Среди них галки вскоре стали наиболее важными. В тот самый момент, когда у меня появилась первая галка, Бернхард Хельманн подарил мне книгу Оскара Хайнрота «Die Vögel Mitteleuropas». Я мгновенно понял, что этот человек знал о поведении животных все, что и Макдугалл, и Ватсон игнорировали, и что я считал единственным, кто знал. Вот, наконец, и ученый, который еще и эксперт! Трудно оценить влияние, которое Хейнрот оказал на развитие моих идей. Его классическая сравнительная статья об Anatidae побудила меня рассматривать сравнительное изучение поведения как свою главную задачу в жизни. Хохштеттер великодушно рассматривал мою этологическую работу как своего рода сравнительную анатомию и разрешил мне работать над ней во время дежурства в его отделе. В противном случае бумаги, которые я подготовил между 1927 и 1936 никогда бы не были опубликованы.
В этот период я познакомился с Уоллесом Крейгом. Американский орнитолог Маргарет Морс Найс знала о его и моей работе и энергично устанавливала с нами контакт. Я в долгу перед ней. После Хохштеттера и Хайнрота Уоллес Крейг стал моим самым влиятельным учителем. Он подверг критике мое твердое мнение, что инстинктивная деятельность основана на цепных рефлексах. Я сам продемонстрировал, что длительное отсутствие высвобождающих стимулов имеет тенденцию к снижению их порога вплоть до возникновения активности in vacuo. Крейг указывал, что в той же ситуации организм начинает активно искать освобождающую раздражительную ситуацию. Очевидно, бессмысленно, писал Крейг, говорить о реакции на еще не полученный стимул. Причина, по которой, несмотря на очевидную спонтанность инстинктивного поведения, я все же придерживался рефлекторной теории, заключалась в моем убеждении, что любое отклонение от шеррингтоновской рефлексологии означает уступку витализму. Итак, в лекции, которую я прочитал 19 февраля36 в Гарнакхаусе в Берлине я еще защищал рефлекторную теорию инстинкта.
Во время этой лекции моя жена сидела позади молодого человека, который явно соглашался с моими словами о спонтанности, все время бормоча: «Все сходится, все сходится». Когда в конце лекции я сказал, что считаю инстинктивные двигательные паттерны все-таки цепными рефлексами, он закрыл лицо руками и простонал: «Идиот, идиот». Этим человеком был Эрих фон Хольст. После лекции на площади Харнакхауса ему потребовалось всего несколько минут, чтобы убедить меня в несостоятельности рефлекторной теории. Понижение порога, возникновение вакуумной активности, независимость двигательных паттернов от внешней стимуляции, короче говоря, все феномены, с которыми я боролся, не только могли быть объяснены, но фактически постулировались, исходя из предположения, что они основаны не на цепи рефлексов, а на процессы эндогенной генерации раздражителей и центральной координации, открытые и продемонстрированные Эрихом фон Хольстом. Важнейшим прорывом всех наших попыток понять поведение животных и человека я считаю признание следующего факта: элементарная нервная организация, лежащая в основе поведения, состоит не из рецептора, афферентного нейрона, стимулирующего двигательную клетку, и эффекторного нейрона.
Когда осенью 1936 года профессор ван дер Клаау созвал симпозиум под названием «Instinctus» в Лейдене в Голландии, я прочитал статью об инстинктах, основанную на теориях Эриха фон Холста. На этом симпозиуме я встретил Нико Тинбергена, и это, безусловно, событие, которое в ходе этой встречи имело для меня самые важные последствия.
Те же особи гусей, на которых мы проводили эти эксперименты, впервые пробудили во мне интерес к процессу одомашнивания.
Это были F 1 гибриды диких грейлагов и домашних гусей, и они демонстрировали неожиданные отклонения от нормального социального и сексуального поведения диких птиц. Я понял, что непреодолимое усиление влечений к кормлению, а также к совокуплению и ослабление более дифференцированных социальных инстинктов характерно для очень многих домашних животных. Меня пугала, как и до сих пор, мысль о том, что аналогичные генетические процессы ухудшения могут иметь место и в цивилизованном человечестве. Движимый этим страхом, я сделал очень опрометчивый поступок вскоре после того, как немцы вторглись в Австрию: я написал об опасностях одомашнивания и, чтобы быть понятым, сформулировал свое письмо с использованием наихудшей нацистской терминологии. Я не хочу смягчать это действие. Я действительно верил, что от новых правителей может получиться что-то хорошее. Предыдущий узколобый католический режим в Австрии побудил лучших и более умных людей, чем я, лелеять эту наивную надежду. Так поступали практически все мои друзья и учителя, в том числе и мой отец, который, безусловно, был добрым и гуманным человеком.
Никто из нас даже не подозревал, что слово «отбор», когда оно употреблялось этими правителями, означало убийство. Я сожалею об этих писаниях не столько из-за того, что они бесспорно дискредитируют мою личность, сколько из-за того, что они препятствуют будущему осознанию опасностей одомашнивания.
В 1939 году я был назначен на кафедру психологии в Кенингсберге, и это назначение произошло благодаря тому маловероятному стечению обстоятельств, что Эрих фон Хольст играл на альте в квартете, собравшемся в Геттингене и в котором Эдуард Баумгартен играл первую скрипку. Баумгартен был профессором философии в Мэдисоне, штат Висконсин. Будучи учеником Джона Дьюи и, следовательно, представителем прагматической школы философии, Баумгартен сомневался, стоит ли принимать только что предложенную ему кафедру философии в Кенингсберге — кафедру Иммануила Канта. Зная, что кафедра психологии в Кенингсберге также свободна, он небрежно спросил Эриха фон Холста, знает ли он психолога, ориентированного на биологию, который в то же время интересовался теорией познания.
Хольст знал, что я представляю именно это довольно редкое сочетание интересов, и предложил меня Баумгартену, который вместе с биологом Отто Кёлером и ботаником Куртом Мотесом — ныне президентом Академии Леопольдина в Галле — убедил философский факультет в Кёнингсберге поместить меня, зоолог, на кафедре психологии. Я сомневаюсь, что преподаватели позже пожалели об этом выборе, во всяком случае, я сам получил огромную пользу от дискуссий на собраниях Kant-Gesellschaft, которые регулярно продолжались до поздней ночи. Моими самыми блестящими и поучительными оппонентами в моей борьбе с идеализмом были физиолог Г. Г. Вебер, ныне работавший в Обществе Макса Планка, и покойная первая жена Отто Келера Аннемари. Именно им я действительно обязан своим пониманием кантовской философии — насколько это возможно. Результатом этих дискуссий стала моя статья о кантовской теории априорного с точки зрения дарвиновской биологии. Сам Макс Планк написал мне письмо, в котором заявил, что полностью разделяет мои взгляды на отношения между феноменальным и реальным миром.
Чтение этого письма вызвало у меня такое же чувство, как и известие о том, что мне была присуждена Нобелевская премия. Спустя годы эта статья появилась в Системном ежегоднике, переведенном на английский моим другом Дональдом Кэмпбеллом.
Осенью 1941 года меня призвали в немецкую армию врачом. Мне посчастливилось попасть на прием в отделение неврологии и психиатрии больницы в Позене. Хотя я никогда не занимался медициной, я знал достаточно об анатомии нервной системы и психиатрии, чтобы занять свой пост. Мне снова посчастливилось встретиться с хорошим учителем, доктором Гербертом Вайгелем, одним из немногих психиатров того времени, которые серьезно относились к психоанализу. У меня была возможность получить некоторые сведения из первых рук о неврозах, особенно истерии, и о психозах, особенно шизофрении.
Весной 1942 года я был отправлен на фронт под Витебск и через два месяца попал в плен к русским. Сначала я работал в больнице в Чалтурине, где меня поставили заведующим отделением на 600 коек, занимавшимся почти исключительно случаями так называемого полевого полиневрита, формы общего воспаления нервной ткани, вызванной сочетанным воздействием стресса, перенапряжение, простуда и недостаток витаминов.
Удивительно, но русские врачи не знали этого синдрома и верили в последствия дифтерии — болезни, также вызывающей угасание всех рефлексов. Когда эта больница распалась, я стал лагерным врачом сначала в Оричи, а затем в ряде последовательных лагерей в Армении. Я стал сносно говорить по-русски и довольно подружился с некоторыми русскими, в основном с врачами. Мне довелось наблюдать поразительные параллели между психологическим воздействием нацистского и марксистского образования. Именно тогда я начал осознавать природу индоктринации как таковой.
В качестве врача в небольших лагерях в Армении у меня было немного времени, и я начал писать книгу по гносеологии, так как это был единственный предмет, для которого мне не требовалась библиотека. Рукопись в основном написана раствором перманганата калия на разрезанной на куски и выглаженной цементной мешковине. Советские власти поощряли мое письмо, но, когда оно было почти закончено, перевели меня в лагерь в подмосковном Красногорске с предписанием перепечатать рукопись и отправить копию в цензуру.
Они пообещали, что мне будет разрешено взять копию домой по репатриации. Приближалась предполагаемая дата репатриации австрийцев, и у меня были причины опасаться, что меня задержат из-за моей книги. Однако однажды начальник лагеря вызвал меня к себе в кабинет и, честное слово, спросил, действительно ли в моей рукописи нет ничего, кроме неполитической науки. Когда я уверил его, что это действительно так, он пожал мне руку и тут же написал «пропуск», приказ, в котором говорилось, что мне разрешено взять с собой мою рукопись и моего ручного скворца. На словах он велел конвойному передать следующему передать следующему и так далее, чтобы меня не обыскивали. Итак, я прибыл в Альтенберг с целой рукописью и птицей. Я не думаю, что когда-либо видел подобный пример человека, доверяющего слову другого человека. С небольшими дополнениями и изменениями книга, написанная в России, вышла под названием «Die Rückseite des Spiegels». Это название было предложено другим военнопленным в Эривани по имени Циммер.
Вернувшись домой в Австрию в феврале 1948 года, я остался без работы, и не было никаких надежд на то, что кресло освободится. Однако друзья сплотились со всех сторон. Отто Шторх, профессор зоологии, сделал все, что мог, и сделал это для моей жены еще до моего возвращения. Отто Кениг и его «Биологическая станция Вильгельминенберг» приняли меня как давно потерянного брата, а Вильгельм Маринелли, второй зоолог, дал мне возможность читать лекции в своем «Institut für Wissenschaft und Kunst». Австрийская академия наук профинансировала небольшую исследовательскую станцию в Альтенберге на деньги, пожертвованные для этой цели английским поэтом и писателем Дж. Б. Пристли. У нас были деньги, чтобы содержать наших животных, зарплаты не было, но было много энтузиазма и достаточно еды, так как моя жена бросила свою медицинскую практику и управляла фермой недалеко от Тульна. В этих условиях некоторые замечательные молодые люди были готовы присоединиться к нам. Первым был Вольфганг Шлейдт, ныне профессор Садового университета 9.
0045 1 рядом с Вашингтоном. Он построил свой первый усилитель сверхзвуковой речи грызунов из радиоприемников, найденных на свалках, и свой первый террариум из старой кровати того же происхождения. Я помню, как он вез его домой на тачке. Затем пришли Ильза и Хайнц Прехтль, ныне профессор в Гронингене, затем Иренеус и Элеонора Эйбл-Эйбесфельдт, обе доктора зоологии и хорошие ученые сами по себе.
Очень скоро стали восстанавливаться международные контакты этологов. Осенью 19В 48 г. нас посетил профессор У. X. Торп из Кембриджа, который продемонстрировал истинное импринтирование у паразитических ос и заинтересовался нашей работой. Он предсказал, как и Тинберген в то время, что мне не удастся попасть на прием в Австрию. Он конфиденциально спросил меня, не подумаю ли я о том, чтобы стать лектором в Англии. Я сказал, что пока предпочитаю оставаться в Австрии. Вскоре после этого я передумал: Карл фон Фриш, покинувший кафедру в Граце, Австрия, чтобы вернуться в Мюнхен, предложил меня в качестве своего преемника, и профессорско-преподавательский состав Граца единодушно согласился.
Когда австрийское министерство образования, которое в то время снова было строго католическим, категорически отказалось от предложения Фриша и факультета, я написал два письма Тинбергену и Торпу, что теперь я готов покинуть дом. За удивительно короткое время Бристольский университет спросил меня, не подумаю ли я о том, чтобы стать там лектором, с дополнительным заданием по проведению этологических исследований коллекции водоплавающих птиц Севернского фонда диких птиц в Слимбридже. Так что мой друг Питер Скотт тоже должен был приложить к этому руку. Я ответил утвердительно, но, прежде чем что-либо было решено, вмешалось Общество Макса Планка, предложившее мне исследовательскую станцию в составе отделения Эриха фон Хольста. Это было трудное решение; в конце концов меня поколебало соображение, что с Максом Планком я мог бы взять с собой Шлейдта, Прехтля и Эйбла. Вскоре после этого моя исследовательская станция в Бульдерне в Вестфалии была официально присоединена к отделу Эриха фон Хольста в только что основанном «Институте высшей физиологии им.
Макса Планка». Эрих фон Хольст созвал международную встречу этологов в 1949. Вторым из этих симпозиумов Эрих фон Хольст и я отпраздновали осуществление нашей мечты в Булдерне осенью 1950 года.
Вернувшись к своей исследовательской работе, я сначала ограничился чистым наблюдением за водоплавающими птицами и рыбами, чтобы снова соприкоснуться с реальной природой, с которой я так долго был разлучен. Постепенно я стал концентрироваться на проблемах агрессивности, ее функции выживания и механизмах противодействия ее опасным последствиям. Бойцовское поведение рыб и поведение привязывания диких гусей вскоре стали основными объектами моего исследования. Вновь взглянув на эти вещи свежим взглядом, я понял, насколько необходимы более детальные знания, подобно тому, как мой великий со-лауреат Карл фон Фриш обнаружил новые и интересные явления у своих пчел, зная их в течение нескольких десятилетий, так что, я чувствовал, , наблюдение за моими животными должно выявить новые и интересные факты.
Я нашел хороших коллег, и мы все по-прежнему заняты одним и тем же бесконечным поиском.
Большой прогресс в этологической теории был вызван в 1953 г. яростной критикой Даниэля Д. Лерманна, который поставил под сомнение обоснованность этологической концепции врожденного. По словам Тинбергена, сообщество этологов гудело, как растревоженный пчелиный улей. На дискуссии, устроенной профессором Грассе в Париже, я сказал, что Лерманн, пытаясь избежать предположения о врожденном знании, непреднамеренно постулировал существование «врожденной школьной учительницы». Это имелось в виду доведение до абсурда и показывает мою собственную ошибку: мне потребовались годы, чтобы осознать, что эта ошибка идентична ошибке, допущенной Лерманном, и состоит в том, что «врожденное» и «наученное» представляются дизъюнктивно-противоречивыми. концепции. Я пришел к выводу, что, конечно, проблема, почему обучение вызывает адаптивное поведение, связана исключительно с «врожденным школьным учителем», другими словами, с филогенетически запрограммированным механизмом обучения.
Лерманн понял то же самое, и на этом осознании мы стали друзьями. В 1961 Я опубликовал статью «Phylogenetische Anpassung und Adaptive Modifikation des Verhaltens», которую позже расширил до книги под названием «Evolution and Modification of Behaviour» (Harvard University Press, 1961).
До самого конца своей жизни я не интересовался человеческим поведением и в меньшей степени человеческой культурой. Вероятно, мое медицинское образование пробудило во мне осознание опасностей, угрожающих цивилизованному человечеству. Для ученого разумной стратегией является не говорить о том, чего он не знает с уверенностью. Медик, однако, обязан предупреждать всякий раз, когда он видит опасность, даже если он только подозревает о ее существовании. Удивительно поздно я увлекся опасностью разрушения человеком своей природной среды и разрушительного порочного круга коммерческой конкуренции и экономического роста. Рассмотрение культуры как живой системы и рассмотрение ее нарушений в свете болезней привело меня к мнению, что главная угроза дальнейшему существованию человечества заключается в том, что вполне можно назвать массовым неврозом.
Можно также сказать, что основными проблемами, с которыми сталкивается человечество, являются морально-этические проблемы.
Сегодня я только что уволился с поста директора Института высшей физиологии им. Макса Планка в Зевизене, Германия, и сейчас работаю над созданием отдела социологии животных, относящегося к Институту Vergleichende Verhaltensforschung Австрийской академии наук.
1. По словам профессора Вольфганга Шляйдта, 22 июля 1998 г. Университета Сада не существует. Он был профессором Мэрилендского университета в кампусе Колледж-Парк с 1965 по 1985 год.0013
Из Les Prix Nobel en 1973 , редактор Вильгельм Одельберг, [Нобелевский фонд], Стокгольм, 1974
Эта автобиография/биография написана на момент вручения награды и позже опубликованный в серии книг Les Нобелевская премия/Нобелевские лекции/Нобелевские премии . Информация иногда обновляется добавлением, представленным Лауреатом.
Конрад Лоренц умер 27 февраля 1989 года.
Авторское право © Нобелевский фонд, 1973 г.
Чтобы процитировать этот раздел
стиль MLA: Конрад Лоренц — Биографический. Нобелевская премия.org. Nobel Prize Outreach AB 2022. Пт. 11 ноября 2022 г.
Наверх Back To TopВозвращает пользователей к началу страницы
Нобелевские премии 2022 г.
Четырнадцать лауреатов были удостоены Нобелевской премии в 2022 году за достижения, которые принесли наибольшую пользу человечеству.
Их работа и открытия варьируются от палеогеномики и клик-химии до документирования военных преступлений.
См. все представленные здесь.
Выберите категорию или категории, по которым вы хотите отфильтровать Физика Химия Лекарственное средство Литература Мир Экономические науки
Выберите категорию или категории, которые вы хотите отфильтровать по
Физика
Химия
Лекарственное средство
Литература
Мир
Экономические науки
Уменьшить год на один Выберите год, в котором вы хотите искать Увеличить год на один
Лоренц, Конрад (1903-1989) | Encyclopedia.
comАвстрийский зоолог Конрад Лоренц был одним из пионеров современной этологии, сравнительного изучения поведения животных. Лоренц, также известный своими взглядами на агрессию, был лауреатом Нобелевской премии по физиологии и медицине в 1973 году.
Конрад Захариас Лоренц родился 7 ноября 19 года.03, Вена, Австрия. По его собственным словам, он с раннего возраста был очарован содержанием и наблюдением за животными. Он учился в Колумбийском университете в Нью-Йорке в течение одного семестра в 1922 году, получил степень доктора медицины в Венском университете в 1928 году и получил степень доктора философии. по зоологии в том же университете в 1933 году. Его первое профессиональное назначение было в Анатомический институт в Вене; позже он стал профессором психологии Кенигсбергского университета.
Заигрывание Лоренца с нацистской идеологией после немецкой аннексии Австрии в 1938 запятнали его научную репутацию, особенно в США и Великобритании. В статье 1940 года он смешал нацистский жаргон с обсуждением одной из своих любимых тем — разрушительного воздействия одомашнивания на животных и людей.
Идеи Лоренца понравились нацистским теоретикам. Позже он отказался от этой бумаги и признал, что она нанесла ему бесспорную дискредитацию.
Во время Второй мировой войны Лоренц служил армейским врачом на Восточном фронте, где попал в плен к советским войскам. Находился в плену в Армении с 19С 44 по 1948 год Лоренц написал свою первую книгу. Русская рукопись (опубликованная посмертно в 1996 г.) предвосхищает многие из его более поздних идей о поведении животных, эволюции, инстинктах и сравнительной методологии.
В 1958 году Лоренц и Эрих фон Хольст стали соучредителями Института высшей физиологии им. Макса Планка в Зеевизене, Германия, где Лоренц оставался директором до выхода на пенсию в 1973 году. После выхода на пенсию Австрийская академия наук создала
Институт сравнительной этологии, расположенный в доме семьи Лоренца в Альтенберге, где он до самой смерти занимал должность директора отдела социологии животных. В 1973 Лоренц, Нико Тинберген и Карл фон Фриш разделили Нобелевскую премию по физиологии и медицине за новаторскую работу в области этологии, научного исследования поведения животных.
В дополнение к своим многочисленным научным статьям и книгам Лоренц привлек широкую аудиторию двумя популярными книгами: «Кольцо царя Соломона » (1952 г.), воспоминанием о прелестях изучения животных, и более спорной « Об агрессии » (1966 г.). обсуждение происхождения агрессии животных и человека.
Лоренц был одним из первых, кто настаивал на биологических корнях поведения животных, утверждая, что поведение можно описать с той же точностью и научной строгостью, что и анатомию. Хотя это, вероятно, был его главный вклад в изучение поведения животных, он всегда признавал, что в долгу перед двумя своими предшественниками, Оскаром Хейнротом и Чарльзом О. Уитменом. Лоренц также утверждал, что сравнительное изучение разных видов может выявить влияние эволюционной адаптации на поведение. Поведение у разных видов различается, потому что оно формируется в результате естественного отбора и показывает влияние эволюционной истории животного.
Поведение, утверждал Лоренц, можно описать с той же точностью и научной строгостью, что и анатомию.
Далее он утверждал, что сравнительное изучение различных видов может выявить влияние эволюционной адаптации на поведение, которое различается у разных видов, поскольку естественный отбор направляет его на выполнение различных функций в физической и социальной среде разных животных.
Влияние Лоренца на современные исследования обучения и памяти исходит из двух источников: его работы по импринтингу и его идей о взаимодействии между усвоенным и врожденным поведением. Импринтинг — это формирование прочной связи между молодыми скороспелыми птицами и их родителями. Результаты исследований импринтинга, обучения птиц песням и других специализированных форм обучения подорвали строгие теории оперантного подкрепления бихевиоризма, школы мысли, которая когда-то доминировала в американской психологии. Опираясь на новаторскую работу Лоренца, более поздние исследователи продолжили важную работу по изучению природы импринтинга, его нейронной основы и влияния импринтинга на последующий выбор партнера.
Вторым источником влияния Лоренца на текущие исследования обучения и памяти были его дебаты с американским психологом Дэниелом С. Лерманом в 1960-х годах об относительной важности природы и воспитания в развитии поведения. Большая часть научной работы Лоренца представляет собой анализ инстинктивного поведения, которое он рассматривал как выражение генетически накопленной информации — отсюда и способность животных к немедленным, соответствующим, необученным реакциям на пищу, партнеров, потомство или хищников. Лоренц противопоставлял такие генетически детерминированные реакции обученному поведению и рассматривал поведение как последовательность усвоенных и врожденных компонентов. Эта точка зрения подверглась критике со стороны Лермана за игнорирование важных данных о развитии поведения. В своей теории инстинктов Лоренц объединил ряд совершенно разных идей о врожденном поведении, генетике и эволюции. Дискуссия между Лоренцем и Лерманом привела к уточнению и пересмотру обеих позиций.
Современный взгляд на поведение животных сохраняет некоторые идеи Лоренца, особенно его утверждение о том, что функциональное поведение может происходить в отсутствие предшествующего соответствующего опыта. Однако неправильно считать такое поведение более «генетическим», чем все остальное, что делают животные, или предполагать, что такое поведение негибко в процессе развития. И гены, и окружающая среда могут объяснить различия в поведении, и эти два влияния взаимодействуют друг с другом в своем влиянии на поведение. Меньше противоречий вызывает другой теоретический вклад Лоренца: его настойчивое утверждение, что обучение — это не просто вопрос неограниченной поведенческой пластичности, а скорее состоит из эволюционировавших правил получения информации и изменения поведения.
Лоренц провел мало экспериментальной работы, предпочитая опираться на свой огромный багаж личных наблюдений за животными. Многие из его высказываний о человеческом поведении в значительной степени основывались на мнениях и интуиции.