Ничего не надо бояться: The page cannot be found

не надо бояться» Интервью поэта и эссеиста Льва Рубинштейна — о поэзии в эпоху Бучи, смерти тиранов и надежде на лучшее — Meduza

Ulf Andersen / Getty Images

В 2022 году российской культуре пришлось формулировать свой ответ на действия Владимира Путина, который принял решение вторгнуться в Украину. Часть людей, выступавших против войны, была вынуждена уйти в подполье. Другая, поддержавшая вторжение, получила формальное одобрение власти на проповедование вражды и убийств. «Медуза» поговорила с поэтом и эссеистом Львом Рубинштейном о том, как советские устои трансформировались в современную политику России, чем опыт андеграундного искусства семидесятых может помочь людям, выступающим против войны, и что делать, если отчаяние от окружающего ужаса никак не получается преодолеть.

— 24 февраля изменило многие сферы жизни. Как все это отразилось на жизни так называемой творческой интеллигенции?

— Мне это словосочетание ужасно не нравится, оно очень советское. Да это и не единое понятие. Нет такой группы людей — внутри «творческой интеллигенции» существует множество сообществ. К моему относятся люди из советского андеграунда, неофициальной культуры. Мы в семидесятых сформировались и как авторы, и как просто личности, с тех пор взгляды ни у кого не поменялись, и в 2022 году раскола не произошло — все мыслят примерно в одном направлении. Просто каждый по-разному это выражает, потому что не хочет иметь неприятности из-за новых законов. Я их, кстати, не считаю законными. Они противоречат Конституции. 

— В декабре появилась новость: «Глава департамента культуры правительства Москвы Александр Кибовский призвал убивать украинцев». Этот человек в том числе отреставрировал множество музеев и памятников в Москве и оживил столичные библиотеки. Как вы считаете, какое влияние вообще имеет культура? Почему регулярная работа с ней не гарантирует, что человек не станет таким «ястребом войны»?

— Абсолютно не гарантирует. Культура — это очень хрупкая вещь, тонкая пленка, которая рвется при прикосновении. Она себя не кормит, не защищает. В цивилизованных обществах государство ее морально поддерживает и уважительно к ней относится. А если же оно науськивает [людей на милитаризм, забывая про культуру] самым явным образом, то всегда находятся те, кто с удовольствием устраивает погром. В нем запросто могут участвовать и вчерашние образованные и интеллигентные люди. 

— Почему культура не способствует внутренней эволюции?

— Кому как. Культура же не универсальна, она на всех по-разному влияет. Я помню, в перестройку упомянутая вами творческая интеллигенция так же прекраснодушно к этому относилась. Шли постоянные разговоры вокруг толстых журналов: сейчас мы опубликуем [Александра] Солженицына, «Москву — Петушки» [Венедикта Ерофеева], «Доктора Живаго» [Бориса Пастернака], [Варлама] Шаламова — и Россия станет другой. Сейчас все прочитают, охнут (и другое слово, которое начинается на «ох») — и мы проснемся в другой стране. Ничего подобного не произошло. Кто-то прочитал, кто-то проигнорировал — и все.  

Поэты советского андеграунда Дмитрий Пригов и Лев Рубинштейн

Архив Льва Рубинштейна

— Были ли еще люди культуры, чья позиция вас удивила? 

— Никто особенно не удивил. По моему наблюдению, многие люди на бытовом уровне просто сошли с ума. У них очень обострились фразеология и риторика — они стали говорить как сумасшедшие. А у меня большой опыт взаимодействия с такими, потому что в нашей советской коммуналке были такие соседи. Например, одна женщина считала себя королевой — делала себе корону из фольги и горностаевую мантию из клочков ваты. И как тогда, так и сейчас сумасшедшие, чуть что, начинают кричать, передергивать, грозить милицией, угрожать всех сжечь. 

— А сейчас сумасшедших больше, чем в вашей юности?

— Думаю, да. Просто такое поведение постепенно становится нормой. Если посмотреть на каких-нибудь депутатов — абсолютная палата № 6. В наше время невозможен ни гротеск, ни сарказм, ни пародия — эту жизнь не перепародируешь.

И ведь у этого поведения в современной России был родоначальник — Владимир Жириновский. Говорят, когда человек умирает, его значимость становится особенно высокой. Я могу сказать, что он хоть и крайне омерзительное существо, но гений, потому что он все это придумал — говорить за коллективное бессознательное. Он бросался фразами, которыми многие думали, но произносить не решались из приличия. Сейчас это стало нормой. Большая часть России в 2022 году — это коллективный Жириновский.

— Немецкий философ Теодор Адорно говорил, что писать стихи после Освенцима — это варварство, однако поэты второй половины ХХ века, в том числе и вы, смогли это опровергнуть. 

— Все же он говорил метафорой. Разумеется, и после Освенцима писали прекрасные стихи. И будут это делать после ГУЛАГа, после бомбежек, после Бучи. Более того, я замечаю, что сейчас наступила удивительная пора, буквально время поэзии. Оказалось, что самый динамичный и мобильный жанр современности — это стихи.  

— Какими будут стихи на русском языке после Бучи, Мариуполя и Херсона?

— Я большой нелюбитель всех прогнозов. Давайте сначала наступит «после». Чем скорее, тем лучше.

— Изменилась ли жанрово поэзия после февраля?

— Она стала очень разнообразной. Я бы не назвал ведущие жанры, но чем короче, тем лучше. Поэзия твиттера в том числе. Кстати, я сам сейчас стихов не пишу. Почему? Не знаю. У меня много колумнистики и эссеистики. Для меня это важно. Наверное, я как поэтический автор сформировался в другом регистре. Для меня прямое высказывание возможно только в прозе. 

— После 24 февраля в России было принято множество репрессивных законов, которые в том числе запретили некоторые слова и смыслы — например, слово «война» и все, что связано с ЛГБТ+ людьми. Как в этих условиях писать стихи людям, остающимся в России? 

— По опыту семидесятых могу сказать — так как я и мои друзья не могли публиковаться в СССР, то, разумеется, писали все, что хотели. При этом каждый рисковал. Не обязательно тюрьмой, еще потерей работы — ведь наши произведения выходили за рубежом. Как тогда говорили, после самиздата наступил «тамиздат». Из-за этого многие из нас терпели мелкие неприятности — например, беседовали с гэбэшниками. Их, кстати, интересовали не сами тексты, а каналы связи с иностранцами. 

Из тех времен совет могу дать простой: не надо бояться. Если страшно, лучше вообще искусством не заниматься. Я не люблю иносказание в поэзии, эзоповская линия в литературе чаще всего ущербна. Помню, как в начале восьмидесятых приятель рассказывал мне о писателе, который сделал роман и отнес его в один из советских журналов. Там сказали, что книга хорошая, можно печатать, но надо убрать одну главу. Он это сделал, чтобы, по его словам, «спасти роман». В моей логике он его погубил — спас не само произведение, а факт его публикации. 

В России художественное творчество — всегда небезопасная вещь. Более того, всякая запретительная и карательная деятельность художника жутко провоцирует. Естественным образом чем больше запрещают, тем больше хочется.

— На расцвет деятельности вашего круга из представителей неофициального искусства в семидесятых это повлияло?

— Конечно. Для многих моих друзей цензуры в принципе не могло существовать. Это ощущается на бессознательном уровне. Запретные зоны все равно должны быть освоены художником. Не бывает, что жопа есть, а слова такого нет. 

— Сейчас появился целый литературный поджанр — так называемая Z-поэзия. Что вы о ней думаете?

— В этом поджанре тоже работают разные люди. Есть обыкновенные конформисты, которые были всегда. В советские годы они писали в газеты стихи к праздникам под предводительством Сергея Михалкова. Есть среди них и те, кто искренне так думает. Какой-то адвокат дьявола из моих друзей говорил, что некий автор, конечно, подонок, но у него есть несколько хороших стихотворений. Я ответил: какое мне дело до его хороших стихотворений? Если мне будет надо, я напишу лучше. Подонок и подонок. 

— А исключительно с художественной точки зрения как вам Z-поэзия?

— Мне кажется, что в этом дискурсе не может быть художественной точки зрения. С февраля живем в черно-белом мире, в котором ты либо на той стороне, либо на этой. Я не хочу сказать, что мне безусловно нравятся все антивоенные стихи, там тоже много графомании. Но я ее прощаю, потому что время такое. 

Мне кажется, что любая провластная линия сейчас лжива на 100%. Кто-то говорит: там есть своя правда. Ее нет. Все разговоры начинаются с того, что там кто-то защищает родину, — это же изначально неправда. Как можно защищать родину в чужой стране? Какую? От кого? Про то, что там «фашисты» и НАТО, я вообще молчу. 

— Вы родились после окончания войны, в 1947 году, когда абсолютно всех советских людей объединяла одна идея: это не должно повториться. Вы в какой-то момент стали замечать, что эта мысль звучит все тише, а ей на смену приходит другая? 

— Я был с детства окружен огромным количеством фронтовиков. Практически все взрослые мужчины, за исключением стариков, прошли войну. Не было слова «ветеран» в современном понятии. Вместо этого были «фронтовики». Они не считали участие в войне ни доблестью, ни поводом для гордости — просто это свалилось на их поколение. Больше всего любили орать о том, что «я за тебя, сука, кровь проливал», те, кто отсиживался в тылу. Настоящие фронтовики, в том числе и мой отец, не любили этой темы касаться. 

Это входило в резкий диссонанс с литературой — нас с первых классов пичкали книгами о пионерах-героях. Жутко травматическое для детской психики чтение, потому что там постоянно описывались пытки и расстрелы. Это всегда было довольно фанерно и одинаково, но отрываться не хотелось. И из-за этого милитаризм стал свойственен детскому сознанию. Мне и моим ровесникам хотелось повоевать, всех победить и как-нибудь красиво умереть. 

— В начале нулевых повестку дня стали определять люди вашего поколения. Владимир Путин, например, родился в 1952 году. Может быть, одержимость войной связана с таким воспитанием? 

— Хорошая мысль. Не доиграли, значит. Но взрослое поколение пыталось противостоять этому потоку книг и фильмов, потому что ненавидело героизацию войны. Вокруг было страшное количество инвалидов — папа водил меня в городскую баню, я там насмотрелся на безруких, безногих и безглазых. В воздухе буквально чувствовалась гарь. Детскими игрушками были противогазные сумки, боевые бинокли, звездочки от погон.

Долгое время 9 мая не был праздничным днем. Это началось лишь в 1965 году, уже при Брежневе, на двадцатилетие стал постепенно расти культ войны. Тогда и пошло это «ветеранство», таскание фронтовиков по школам, парады, типовые вечные огни, бетонные обелиски, песни, стихи…

— С чем это было связано? 

— Каждое поколение властителей записывает себя в победители. В 1965-м появились первые присвоители. Ну а потом, как мы уже говорили, постъельцинская власть стала бурно эксплуатировать эту тему.  

— А как население РСФСР относилось к УССР и ее жителям? 

— Относилось вполне добродушно, но слегка иронично — существовал фольклорный украинец, герой анекдота. Он был таким «плохим русским». Думаю, корни того, что сейчас называют имперством, конечно, идут оттуда.

Например, в моем детстве было два эстрадных артиста — Штепсель и Тарапунька. Юмор у них был совершенно дубовый, но я был ребенок смешливый, мне все нравилось. Главный фокус был в том, что они были разноязычными. Штепсель говорил на как бы «хорошем», литературном русском. А Тарапунька использовал суржик. 

Ненависти не было, скорее легкое пренебрежение — фольклорные украинцы были хитроватыми, жадноватыми и глуповатыми. «Провинция, которая толком и по-русски не умеет говорить». Все это происходило и в самом Киеве — город был преимущественно русскоязычным, интеллигенция тоже, а к говорящим на украинском относились как к неграмотной деревенщине. 

— Как в этих рамках подавления национальной идентичности проявляли себя представители украиноязычной интеллигенции?

— [На свободе] их было немного — из-за преследований. Еще в 1960 году, когда мои знакомые диссиденты попадали в лагеря, они всегда встречали там украинцев, которые пытались отстаивать национальную идентичность, писали стихи на родном языке. Власть пыталась создать Советскую Украину, но это такая же туфта, как и советское шампанское. Оксюморон.

— А вы заметили, когда такое презрительное, немного смешливое отношение к украинцам сменилось на враждебное?

— Совсем недавно, конечно. Это началось с первого Майдана, когда украинцы захотели независимости и двинулись в сторону Европы. Такой «побег из семьи» в логике российских властей не прощается — ведь к Украине всегда было отношение как к младшему брату или сестре. «Такие же, как мы, только чуть хуже, дурашливее и глупее». 

— Вам тогда такое отношение казалось нормальным? И как кажется сейчас, можно ли было как-то переломить этот имперский взгляд?

— Если честно, я и мои друзья не очень интересовались этой темой. Да, это плохо, но это правда — я не хочу делать вид, что всегда все понимал.

Разумеется, любые дискриминационные разговоры казались отвратительными, сами мы их никогда не вели. Но важно помнить про один аспект: многие из нас думали, что именно Украина и Киев — это оплот советскости. На самом деле так и было, потому что руководство УССР, пресловутой Советской Украины, очень старалось максимально придерживаться курса партии. Соответственно, неприязнь к этому у нас невольно переносилась на всю Украину и украинскую речь.

Я со стыдом признаю, что подобная внутренняя имперскость в нас сидела — несмотря на то что мы не были имперцами. Потребовалось время и усилие, чтобы это преодолеть в себе. Сейчас, разумеется, и у меня, и у моих друзей это максимально искоренено. Хотя, конечно, имперские дрожжи существуют и просто на уровне повседневной речи — об этом надо постоянно помнить и пресекать. 

— А как вы лично в детстве относились к украинцам? 

— Всегда с большим интересом, потому что моя мать оттуда родом — выросла в Полтаве, потом переехала в Харьков. Она рассказывала про страшные события — в начале тридцатых, школьницей, она застала Голодомор. Ее старшей сестре удалось устроиться в Харькове на макаронную фабрику, вместо денег им платили продукцией. В самый страшный период — зиму с 1932-го на 1933-й — вся семья несколько месяцев питалась только макаронами. С тех пор мама никогда больше их не могла есть. А на вокзальной площади Харькова, по ее словам, просто лежали трупы, их не убирали. Жители деревни добирались до города [в попытках достать еды], ложились и умирали. 

Тело ребенка на улице Харькова. 1933 год

А. Вінербергер / Інститут історії України НАН України

 

— В одном из эссе вы обратили внимание, что в советское время пропаганда не опускалась до конспирологии, которую мы видим на государственном ТВ сейчас…

— Советская пропаганда была очень неповоротливая. Она была жутко скучная, но, я бы сказал, академически корректная. Это было из-за того, что нельзя было произнести ни слова, если оно не было одобрено в одном из соответствующих отделов ЦК. А в них сидели люди из институтов Азии, Африки, США, Канады, которые правили тексты и не допускали никаких вольностей. Поэтому все было очень стерильно. 

Любая статья большой газеты, например «Правды», была глоссолалией — набором бессмысленных слов и словосочетаний. Я, конечно, не особо это читал, но среди моих друзей были умельцы-расшифровщики. Они смотрели на передовую статью и понимали по тону текста истинную новость. Например, там был материал про сбор урожая, а они читали и говорили: «Значит, евреев скоро будут выпускать». Иногда сбывалось.

— С чем связан смысловой поворот нынешней пропаганды в сторону конспирологии и откровенной лжи? 

— В СССР на самом деле была двухпартийная система: одна партия называлась КПСС, а вторая — КГБ. Первые, да, лгали, но с высоких трибун и иногда даже правдоподобно. Стратегия последних же основывалась на цинизме, на том, что врать нужно всегда и везде. Более того, подлость для них была нормой профессионального поведения.  

Во время августовских событий 1991 года к ним отнеслись как-то снисходительно. Решили, что их можно реформировать. Что они увидят, как лучше жить при демократии. А они просто затаились. Кто-то пошел в охрану олигархов, но планы вынашивал — поднакопить денег да влияния и вернуться в политический процесс. И в итоге победили: в восьмидесятых — коммунистов, а в конце девяностых — демократов. После этого гэбэшная стилистика и стратегия перекочевали и на экраны. 

— В семидесятых жители нашей страны уже делились на «уехавших» и «оставшихся». Вы как тогда, так и сейчас примкнули к вторым. Были ли тогда споры между этими двумя группами? 

— Разумеется. Но так как соцсетей не было, споры проходили до отъезда в каждой компании. Разговор так или иначе сводился к этой теме — ехать или не ехать. Этот глагол тогда употреблялся без объекта, потому что по умолчанию было понятно, что это значит. То же самое было с глаголом «подал».

— Подал заявление?

— На выезд, да. С середины семидесятых до начала восьмидесятых были сплошные проводы. Творческая интеллигенция очень разрежалась. Тогда это тоже казалось катастрофическим. Конечно, масштабы были не такими, как сейчас, потому что надо было пройти через чудовищные бюрократические процедуры — бесконечные ОВИРы на всех уровнях мучают, буквально надо принести справку из библиотеки, что ничего ей не должен. Люди продавали все, что могли, и уезжали навсегда.

Уезжавшим было необходимо психологическое и даже идейное оправдание. Они начинали: «Все вы, которые здесь остаетесь, каждым днем [жизни в стране] работаете на КГБ и советскую власть. Вы платите налоги, а на них делают ракеты…» У меня не было твердой позиции, но в итоге сработало два фактора. Первый — бытовой: пожилые родители. Они бы этого не поняли, я очень не хотел их огорчать. Второй — это язык. Он моя профессия, которая находится здесь. Я считаю, что скульптор должен жить рядом с глиной.

— Сейчас у вас такая же мотивация?

— Да, пожилые родственники и язык. А тогда была эмигрантская жизнь, появились издания за границей, которые нас иногда публиковали. С кем-то продолжались дружеские отношения, но они были очень пунктирными из-за расстояния.

В позднюю перестройку вдруг случилось чудо. Я иду по улице или бульвару в Москве — и вдруг как будто галлюцинация: встречаю человека, который давно уехал. Для меня это было равноценно воскрешению, ведь уезд тогда был точно навсегда, поэтому походил на смерть. Проводы были по стилистике как поминки — все в трауре и плачут. Единственное отличие — покойник выпивает с тобой. И вдруг люди стали возникать в Москве: один приехал, другой. 

— Будем надеяться, что это повторится. Но сейчас Россия вновь вошла в репрессивное время. Какой совет вы бы дали молодым людям, которые не согласны с властью? 

— Каждый должен для себя выбрать уровень, на котором он может противостоять. Нужно соизмерять свои силы. Иметь принципы важно в любом случае — но нужно спрашивать себя, на что именно ты готов, прежде чем пускать их в дело. Есть адреналиновые люди, которые идут до конца, например моя хорошая знакомая Юлия Галямина, которую я бесконечно уважаю. Мне очень симпатичен Илья Яшин и другие похожие на него политики. 

— А что делать, чтобы не отчаиваться из-за происходящего?

— Есть такая тетка, которая, конечно, сейчас плохо выглядит, но забывать о ней не стоит. Ее зовут надежда. Время от времени к ней надо обращаться, потому что она встроена в человеческую психику. Надо надеяться и делать по силам то, что умеешь.

В семидесятые годы, когда я и мои друзья начали работать, вокруг была невероятная застойная скука. Просто унылое говно. Но на этом фоне появились оглушительные художественные идеи. Я вспоминаю эти годы с благодарностью.

Существовало раздвоение. Да, все время было ощущение, что находишься в каком-то вражеском окружении: серые улицы, выражения лиц, транспорт, очереди. Но ты идешь сквозь все это и залезаешь на чердак какого-нибудь дома на Сретенском бульваре, где находится мастерская моего друга Ильи Кабакова. Входишь — а там счастливый запах масляной краски, растворителя, хозяин тебя встречает и говорит, что как раз закончил с новой работой. 

Поэт и писатель Андрей Монастырский, художники Илья Кабаков и Никита Алексеев и поэт Лев Рубинштейн в мастерской Кабакова. Начало 1980-х

Архив Льва Рубинштейна

 

— Нужно искать те немногочисленные фрагменты красивого, которые остаются в нашей жизни?

— Красивого, вкусного, приятного. Надо любить друг друга, дружить, помогать. 

— Ваш стоический оптимизм связан с тем, что у вас уже есть опыт прохождения через репрессивные и темные времена. Поделитесь советом из тех времен? Что помогает сохранять человечность?

— История, в том числе и недавняя. В поздние советские годы я и мои ближайшие друзья были убеждены, что эта нудная советская слизь с нами навеки. Мы были готовы жить в этом говне всегда. Но случилось обратное. Как существует прецедентное право, так и есть прецедентная история. Если это возможно один раз, то произойдет и еще раз. И я уверен, что так и будет. Другой вопрос, что мне много лет, и я не уверен, что это случится при мне.

— Вы уже один раз ошибались в этом плане…

— Даже не один. Когда мне было шесть лет, сдох Сталин, и это для меня до сих пор хорошая новость. Как сейчас помню тот день. 1953 год, коммуналка. Я в ангине, уже выздоравливаю. В моей комнате включено радио, а мама ушла куда-то в аптеку. И я очень огорчаюсь, потому что уже 10 утра, но нет детской передачи. Только очень скучная музыка и время от времени Левитан. Я ничего не понимаю.

Тут из школы приходит старший брат, ему 15 лет, он девятиклассник. И говорит: «А вот ты тут лежишь, а тут Сталин умер». А я как-то этого не понял, потому что, с одной стороны, концепт смерти в шесть лет не очень ощутим, а с другой — радио с утра до вечера твердило, что он бессмертный. Также оно говорило, что Сталин — отец, что тоже раздваивало сознание. Получается, у меня два папы, и одного теперь нет?

— Два отца — это по нынешним законам уже статья…

— Именно, но при этом еще и мать… Особенно сложная конфигурация. И как-то соседки по коммуналке на кухне рыдают, я ничего не понимаю. Но это ладно, я маленьким был. А вот один мой товарищ, чуть-чуть постарше, когда мы вспоминали этот день уже во взрослом возрасте, рассказал другую историю. 

Ему девять-десять лет, тоже Москва и коммуналка. Бабы на кухне воют и причитают. А он слоняется по коридору, ему скучно. И он открыл одну из дверей, в которую привык входить без стука, потому что там жили две пятидесятилетние сестры, которые его любили, разрешали копаться в фотоальбомах. Они были из «бывших», потому что у них было много дореволюционных вещей. Входит он к ним и замирает на пороге, потому что видит очень странную сцену. Две сестры в тишине посреди комнаты вальсируют. Празднуют. Потом он узнал, что у одной из них муж был расстрелян, а у другой сын сгинул где-то в ссылке. 

— Перейдем от Сталина в чуть более позднее время. Начало вашего творчества пришлось на середину застойных лет. Как вы считаете, можно ли сравнить 2020-е с тем периодом? 

— Скорее нет. Все исторические эпохи провоцируют на рифмы. Но рифмы — это не повторяемость, а созвучие. Стоит об этом помнить. Так и здесь — полного сходства нет. Есть что-то общее в атмосфере некой безысходности. 

Поэт Лев Рубинштейн в середине семидесятых годов разработал собственный жанр — картотеки. Отдельные фразы на карточках, как будто выхваченные из окружающей реальности и принадлежащие разным неизвестным героям, складывались в текст. Во время выступлений Рубинштейн читал эти карточки друг за другом, таким образом каталогизируя некую окружающую действительность

Архив Льва Рубинштейна / Arterritory

— Можно ли найти созвучие между Z-риторикой с какой-то из советских идеологий?

— Со сталинской тридцатых годов отчасти. Но тогда был хоть какой-то энтузиазм, а сейчас его нет — только отчаянная истерика, культ смерти и поражения. Даже за Z-поэзией стоят тревога и отсутствие веры. Тем более что будущее как категория уже пару десятилетий исключено из официального дискурса. Его нет. Поэтому они так бьются за свою версию истории. 

— Вы неоднократно рассказывали, что Новый год в вашей жизни всегда был связан с ощущением «повсюду подстерегающего счастья». Сохранилось ли это ощущение в конце 2022 года?

— Сейчас у меня, к сожалению, такого ощущения нет. Оно, конечно, нас где-то подлавливает, но мы уклоняемся. В этом году с особенной страстью и силой. Но, конечно, в будущем оно всех нас настигнет. Я, по крайней мере, всем этого желаю. 

«Медуза»

Страх перемен (неофобия) — как его преодолеть и не бояться что-то менять

Из ситуации, в которой все знакомо и понятно, мы шагаем навстречу неизвестности. Даже если прежняя ситуация уже невыносима, неопределенность все равно пугает сильнее. Разбираемся, почему это естественная реакция психики, и как можно преодолеть боязнь перемен ради лучшего будущего.

• Почему сложно решиться на перемены
• Как преодолеть страх перемен
  • Стадия 1. Сопротивление изменениям
  • Стадия 2. Размышления
  • Стадия 3. Подготовка
  • Стадия 4. Действие
  • Стадия 5. Поддержание

Почему сложно решиться на перемены

«Один страх, чтоб править всеми, он главнее всех, он соберет всех вместе и заключит во тьме». С такой слегка измененной цитаты Толкиена начинается статья, посвященная страху неизвестности. Автор, канадский психолог Николас Карлтон, называет этот страх фундаментальным — своеобразным «кольцом всевластия» среди всего в жизни, что только способно нас пугать. По его данным, любой из страхов или фобий в психологии возможно логически свести к страху неизвестности: «Я боюсь, потому что не знаю». 

Именно страх неизвестности мы часто пытаемся скрыть за аргументами против перемен:

• «А вдруг все станет еще хуже»
• «У меня ничего не получится»
• «Это только для умных/богатых/здоровых»
• «А если мне не понравится новая ситуация, а потом не будет пути назад?»
• «Все не так плохо на самом деле, ничего менять не нужно»

Дело в том, что для нашего мозга знакомая ситуация — даже если она некомфортная — кажется более безопасной. Ученые подтвердили это данными многочисленных (и слегка садистских) экспериментов. В ходе таких исследований добровольцам прикрепляют электроды, способные на безвредный, но слегка болезненный удар электрическим током. Задача — измерить в разных условиях реакции, связанные со стрессом (например, расширение зрачков или потоотделение).

Данные доказывают: любой элемент непредсказуемости значительно увеличивает стресс. Больше стресса участники начинают испытывать в случаях, когда шанс получить удар током был равен 50%, а не 100% или 0%. То есть неизвестность даже страшнее ситуации, когда точно знаешь, что будет больно.

В жизни это оборачивается тем, что мы выбираем «знакомое зло» — привычные условия и неприятности, с которыми уже научились справляться или хотя бы терпеть их. Потенциальные трудности и неудачи пугают гораздо больше, и это лишает сил. Поэтому мы иногда остаемся в отношениях, которые уже давно не «работают», или не уходим с работы, где уже достигнут «потолок». А вдруг не удастся найти нового партнера или место получше?

Страх неопределенности и всего нового обусловлен эволюцией: полезно воспринимать неизвестное как потенциальную угрозу. Страх средней интенсивности помогает усилить заботу о себе и избежать неуместных рисков. А в больших объемах он начинает парализовывать человека и способен оказаться саморазрушительным.

Влияют и индивидуальные особенности психологии личности. Есть данные, что людям, которые хуже переносят неопределенность, тяжелее преодолевать связанный с ней страх. В экспериментах с электрическим током большинство участников быстро успокаивались, когда прекращались разряды. Но людям с повышенной нетерпимостью к неопределенности нужно было больше времени и данных, чтобы начать поверить в то, что бояться уже нечего. Они дольше находились в стрессе и тяжелее приходили в себя.

Как преодолеть страх перемен

Американские психотерапевты Джеймс Прохазки, Джон Норкросс и Карло Ди Клементе пришли к выводу, что изменение — это процесс, который состоит из пяти стадий. По их данным, ни одну из этих стадий нельзя пропускать, иначе весь процесс рассыпется. И чтобы понять, как лучше действовать и не бояться перемен, важно сначала определить, на каком этапе вы находитесь сейчас.  

Стадия 1. Сопротивление изменениям

Самая ранняя стадия. На этом этапе человек обычно отрицает, что перемены ему необходимы. Он может не признавать, что проблема есть, либо не понимать, что она наносит вред окружающим или ему самому. 

Стратегии:

• Обдумайте данную ситуацию и ее условия
• Проанализируйте свои действия
• Осознайте риски: что будет, если не менять данную ситуацию

Если вы на этой стадии, можно попробовать задать себе следующие вопросы: 

• Как вы обычно распознаете, что в жизни сложилась ситуация, которую нужно изменить? Похоже ли это на то, что вы чувствуете сейчас?
• Какой вы видите свою жизнь через год? Это реалистично, если ничего не менять?

Стадия 2. Размышления

Во время этой стадии люди начинают осознавать потенциальные плюсы перемен, но цена нового кажется слишком высокой. Из-за этого возникают двойственные чувства. Страх нового может быть настолько сильным, что эта стадия длится месяцами или даже годами. А некоторым людям так и не удается сдвинуться с нее.

Стратегии:

• Взвесьте «за» и «против»
• Подтвердите для себя, что вы хотите изменений
• Осознайте барьеры, которые мешают переменам

Если вы на этой стадии, вам могут помочь следующие вопросы:

• Для чего вы хотите перемен? Что вы получите, если измените данную ситуацию?
• Какие объективные препятствия у вас есть сейчас? Где можно найти силы их преодолеть?

Стадия 3. Подготовка

На этой стадии важно собрать как можно больше информации о проблеме и способах ее решения и продумать ваши действия. Бывает, что к этому моменту сомнения и нерешительность еще не удается преодолеть. Важно сконцентрировать все силы, внимание и энергию, чтобы подготовиться к устойчивым переменам. 

Стратегии:

• Запишите ваши цели
• Подготовьте план действий

Если вы на этой стадии, следующие вопросы помогут настроиться и подготовиться:

• На какие шаги можно разбить путь к моей цели?
• Какие препятствия могут возникнуть? Как я буду с ними справляться?
• На что я могу опереться в процессе, откуда черпать силы? У кого могу найти поддержку?

Стадия 4.

Действие

На этой стадии происходит переход от слов к делу. Если вы уделили этапу подготовки достаточно времени и размышлений, действовать и не бояться намного проще. Кроме того, так больше шансов, что изменения задержатся в жизни, и вас не сразит первая же неудача.

Стратегии:

• Работайте с вашим планом действий
• Вознаграждайте себя за успехи на пути к цели

Если вы на этой стадии, необходимо регулярно мониторить вашу мотивацию, ресурсы и прогресс. Это важно, чтобы не терять из виду большие цели, вовремя поддерживать себя и не забывать хвалить.

Стадия 5. Поддержание

На этом этапе важно сохранять и поддерживать достигнутые результаты. Цель — сделать так, чтобы они стали частью личности и новым образом жизни. У этого этапа нет четких сроков — все зависит от проблемы, которую человек решает. Например, если цель — избавиться от вредной привычки, избегать триггеров и придерживаться других способов справляться со стрессом — это задача на всю жизнь.  

Если вы понимаете, что перемены в жизни вам необходимы, но решиться на них мешает страх — это хороший запрос для терапии. Психолог поможет пройти через все этапы перемен, составить план, следовать ему и справляться с эмоциями в процессе. 

Оцените статью

[Всего: 18 Рейтинг: 4.9]

Консультация психолога онлайн: современный формат терапии

Вам нужна помощь и поддержка психотерапевта, но нет возможности посещать его лично? Вы можете записаться на сеанс онлайн и работать со специалистом не выходя из дома. В Alter подобрать психолога по вашему запросу можно бесплатно, круглосуточно, анонимно и без регистрации. А если консультация нужна срочно — напишите в чат поддержки, и мы поможем получить квалифицированную помощь как можно скорее.

Получить консультацию онлайн

Поделиться постом

Ссылка скопирована в буфер обмена!

Нечего бояться. Пять вещей, которые нужно помнить, когда вы… | Джош Спектор | Для заинтересованных

нечего бояться. Пять вещей, которые нужно помнить, когда вы… | Джош Спектор | Для заинтересованных | Mediumvia Craig Lovelidge

Пять вещей, которые нужно помнить, когда вам страшно.

Опубликовано в

·

Чтение: 3 мин.

И когда мы это делаем, возникает искушение позволить нашему страху удерживать нас от того, что мы хотим, в чем нуждаемся и для чего рождены.

В моменты, когда я сталкиваюсь со страхами, которые кажутся непреодолимыми, я напоминаю себе о нескольких простых истинах.

Автор Джош Спектор

39 тысяч подписчиков

·Редактор

Я помогу вам создавать, продвигать и получать прибыль от ваших творений. Подпишитесь на мою рассылку, чтобы получать бесплатные персональные рекомендации: ForTheInterested.com/subscribe

Еще от Джоша Спектора и для заинтересованных

Джош Спектор

в

Две минуты, которые потребуются, чтобы прочитать это, навсегда улучшат ваше письмо

Каждую неделю я делюсь полезными идеями в своем информационном бюллетене For The Interested.

Зарегистрируйтесь здесь, чтобы получить идеи на следующей неделе.

·2 минуты чтения·22 июля 2016 г.

Джош Спектор

в

Как увеличить количество подписчиков на странице компании в LinkedIn до 690 000

9 0043 Плюс еще больше секретов успешных креативных предпринимателей!

·Чтение через 2 мин·28 мая

Джош Спектор

в

У вас нет проблем с тайм-менеджментом — Вы просто думаете, что у вас есть

Три способа избавиться от перегруженности.

·3 минуты чтения·9 августа 2019 г.

Джош Спектор

в

5 тактик, которые я использовал, чтобы получить 25 000 подписчиков на рассылку новостей

Закулисный взгляд на то, как я привлек аудиторию .

·Чтение через 6 мин·18 апр. 2018 г.

Просмотреть все от Джоша Спектора

Рекомендовано на Medium

Дариус Фору

5 стоических уроков счастья Я хотел бы знать раньше экономьте время

·6 мин чтения·5 дней назад

Карен Ниммо

в

)

· 5 минут чтения ·6 дней назад

Списки

Истории, которые помогут вам жить лучше

21 история·165 сохранений

Продуктивность 101

20 историй·200 сохранений

Руководство по выбору, планированию и достижению личных целей 9 0003

13 этажей·175 сохранений

Самосовершенствование 101

20 историй·184 сохранения

Zulie Rane

in

Если вы хотите стать творцом, удалите все (кроме двух) платформы социальных сетей

9000 6

В октябре 2022 г.

в течение всего Фиаско Илона Маска, я наконец-то удалил Твиттер со своего телефона. Примерно в то же время я также вышел из…

·8 мин чтения·19 апреля

Ева Арнольд

в

Как избавиться от привычки чрезмерно мыслить (и жить моментом)

Не надо потеряться в круговороте жизни

·Чтение 4 мин·13 июня

Ник Виньялл

3 привычки, которые повысят вашу продуктивность · 12 июня

Крис Дэвидсон

в

2 — волшебное число для формирования здоровых привычек после 40 лет

Как справляться со всеми делами, которые необходимы, чтобы оставаться здоровым и в форме в старости.

·6 мин чтения·6 дней назад

Посмотреть больше рекомендаций

Статус

Карьера

Преобразование текста в речь

Нечего бояться (2019)

9 0203 2019
• 1ч 11м

ВАША ОЦЕНКА

Документальный

Январь 2018. В горах Нагорного Карабаха 5 женщин разминируют метр за метром «Лачинский коридор», бывшую зону боевых действий, где были установлены тысячи мин. Этот фильм… Читать полностьюЯнварь 2018. В горах Нагорного Карабаха 5 женщин разминируют метр за метром «Лачинский коридор», бывшую зону боевых действий, где были установлены тысячи мин. В этом фильме рассказывается о большой кропотливости их труда, возникающем в результате напряжении и человечности… Читать полностьюЯнварь 2018. В горах Нагорного Карабаха 5 женщин метр за метром разминируют «Лачинский коридор», бывший боевой зона, где были установлены тысячи мин. В этом фильме рассказывается об огромной тщательности их труда, возникающем в результате напряжении и человечности, пытающейся отогнать страх.

• Режиссер
  • Сильва Хнканосян
• Сценарист
  • Сильва Хнканосян

Посмотреть информацию о производстве, кассах и компании 9 0204

Фотографии

Сюжетная линия

Отзывы пользователей

Будьте первым, кто оставит отзыв

Лучшие подборки

Войдите, чтобы оценить и просмотреть список наблюдения для получения персональных рекомендаций

Войдите в систему

Подробности

• Дата выпуска
  • 2019 (Франция)
• Страны происхождения
  • Франция
  • Армения
• Язык
  • Армянский
• Компании-производители
  • Cined Productions
  • La Huit Production
• См.

  No related posts.