Томас Пинчон — Радуга тяготения читать онлайн
12 3 4 5 6 7 …303
Томас Пинчон
Радуга тяготения
Ричарду Фараинье
1. ЗА НУЛЕМ
Природа не знает угасания; она знает лишь преобразование. Все, чему научила и по сей день учит меня наука, укрепляет мою веру в продолжение нашего духовного бытия после смерти.
Вернер фон Браун
□□□□□□□
По небу раскатился вой. Такое бывало и раньше, но теперь его не с чем сравнить.
Слишком поздно. Эвакуация продолжается, но это все театр. В вагонах нет света. Нигде света нет. Над ним — фермы подъемников, старые, как «железная королева», и где-то совсем высоко стекло, что пропускало бы свет дня. Но сейчас ночь. Он боится обвала стекла — уже скоро — вот это будет зрелище: падение хрустального дворца. Но — в полном мраке светомаскировки, ни единого проблеска, лишь огромный невидимый хряст.
В многослойном вагоне он сидит в вельветовой тьме, курить нечего, чувствует, как металл то дальше, то ближе трется и сталкивается, клубами рвется пар, рама вагона дрожит — наготове, не по себе, остальные притиснуты со всех сторон, немощные, стадо паршивых овец, уже ни везенья, ни времени: пьянь, ветераны, контуженные артиллерией, 20 лет как устаревшей, ловчилы в городских нарядах, отверженные, изможденные тетки с детьми — не бывает у человека столько детей, — сложены штабелями между всем прочим, уготовленным к спасительной транспортировке.
Начали двигаться. Вытянувшись в линию, с главного вокзала, из центра города, начинают вжиматься в городские районы, которые старше и разореннее. Есть тут выход? Лица оборачиваются к окнам, но никто не осмеливается спросить, во всяком разе — вслух. Сверху льет. Нет, так не выпутаться, так только больше завязаться в узел — они въезжают под арки, сквозь тайные входы в сгнившем бетоне, что лишь походили на петли тоннеля… некие эстакады почернелого дерева медленно проплыли над головой, и запахи, рожденные углем во дни, отъехавшие в далекое прошлое, запахи лигроиновых зим, воскресений, когда ничего не ходит, кораллообразного и таинственно жизнеспособного нароста, из-за слепых поворотов, из одиноких прогонов, кислая вонь отсутствия подвижного состава, вызревающей ржави — проступают в этих опустошающих днях блистательно и глубоко, особо — на заре, когда проезд ей запечатывают синие тени, — стараются привести события к Абсолютному Нулю… и тем беднее, чем глубже въезжают… развалины тайных городов нищеты, места, чьих названий он никогда не слышал… стены разламываются, крыш все меньше, а с ними — и шансов на свет.
Дороге следует выходить на простор трассы, но она ужает, ухабится, все больше загоняет себя в угол, и тут они вдруг — намного раньше, чем следовало, — уже под окончательной аркой: тормоза кошмарно схватываются и пружинят. Приговор, которому нет апелляции.
Караван замер. Конец линии. Всем эвакуируемым приказано выйти. Движутся медленно, хоть и не сопротивляясь. У их распорядителей кокарды цвета свинца, и эти люди неболтливы. Вот огромная, очень старая и темная гостиница, железный придаток рельсов и стрелок, которыми они сюда приехали… Шары огней, закрашенные темно-зеленым, свисают из-под причудливых железных карнизов, не зажигались веками… толпа движется безропотно, не кашляя, по коридорам, прямым и целесообразным, как складские проходы… бархатные черные плоскости сдерживают движение: запах — старого дерева, отдаленных флигелей, все это время пустых, но только что открытых, дабы приютить наплыв душ, вонь холодной штукатурки, под которой сдохли все крысы, лишь их призраки, недвижные, будто наскальные росписи, запечатлены упрямо и светло в стенах… эвакуируемых принимают партиями, лифтом — передвижным деревянным эшафотом, со всех сторон открытым, подымаемым старыми просмоленными канатами и чугунными шкивами, чьи спицы отлиты в форме двояких S.
Кто-то ждет в одиночестве, кто-то свои комнаты-невидимки делит с прочими. Невидимки, да — что толку в обстановке, когда вокруг такое? Под ногами хрустит древнейшая городская грязь, последние кристаллы всего, что город отверг, чему угрожал, что лгал своим детям. Каждый слышал голос — тот, что говорил, казалось, только с ним:
— Ты же не верил в самом деле, что тебя спасут. Ладно тебе, мы все уже знаем, кто мы есть. Никто и не собирался хлопотать, чтобы тебя спасти, дружище…
Выхода нет. Лежи и терпи, лежи спокойно и не шуми. Не утихает в небе вой. Когда прикатится, прибудет он во тьме — иль принесет с собою свет? Свет придет до или после?
Но свет — уже. Давно ли светло? Все это время свет сочился вместе с холодным утренним воздухом, что овевает теперь соски: уже являет сборище пьяных транжир, кто-то в мундире, а кто-то нет, в кулаках зажаты пустые или полупустые бутылки, тут один повис на стуле, там другой забился в погасший камин, или же растянулись на всевозможных диванах, не знавших «гувера» коврах и в шезлонгах по разным слоям невообразимо громадного зала, храпят и сопят во множестве ритмов, самообновляющимся хором, а лондонский свет, зимний и эластичный свет растет меж ликами разделенных средниками окон, растет среди пластов вчерашнего дыма, что еще цепляются, истаивая, к навощенным потолочным балкам.
Все эти горизонтальные, эти товарищи по оружию — розовенькие, будто кучка голландских крестьян, коим снится бесспорное их воскрешенье в ближайшие несколько минут.
Его зовут капитан Джеффри Апереткин, прозвище — «Пират». Он обернут в толстое одеяло, шотландку — оранжевый, алый и ржавый. Череп у него — будто металлический.
Прямо над ним, в двадцати фугах над головой, с хоров готовится сверзиться Тедди Бомбаж — он предпочел рухнуть как раз в том месте, где кто-то в грандиозном припадке много недель назад пинком вышиб две балясины черного дерева. Теперь же, в ступоре, Бомбаж неуклонно подвигается в проем — голова, руки, туловище, — и вот уже его держит лишь пустой бутылек из-под шампанского в заднем кармане брюк, умудрившийся за что-то зацепиться…
Тут Пирату удается сесть на узкой холостяцкой койке и проморгаться. Какой ужас. Какой блядский ужас… над собой он слышит треск материи. В Директорате Особых Операций Пирата натаскали реагировать быстро. Он спрыгивает с койки и пинком отправляет ее на роликах курсом к Бомбажу.
Читать дальше
12 3 4 5 6 7 …303
Томас Пинчон — Радуга тяготения » Страница 122 » Каждый день читать книги онлайн бесплатно без регистрации
Война все ближе, и игра в приоритеты и политиканство все серьезнее: Сухопутные силы против люфтваффе, Управление вооружения против Министерства снабжения, СС, если учесть их амбиции, против всех остальных, — и даже подспудное недовольство, что за следующие несколько лет перерастет в дворцовый переворот против фон Брауна — из-за его молодости и нескольких неудач на испытаниях — хотя видит бог, такого всегда бывало предостаточно, это же сырье всей политики испытательных станций… Но, в общем, результаты испытаний внушали все больше надежд. Думая о Ракете, неизбежно думаешь о Schicksal[231], о росте и тяготении к форме предначертанной и, быть может, слегка потусторонней. Команды устроили запуски неуправляемой серии А5 — некоторые спускали на парашютах, и ракеты достигали высоты в пять миль и чуть ли не скорости звука.
Разработчикам наведения еще киселять и киселять, но они к этому времени переключились на рули из графита, колебания рыскания снизили градусов до пяти и стали значительно довольнее стабильностью Ракеты.
Где-то среди зимы Пёклер ощутил, что встречу с Вайссманом переживет. Эсэсовца он застал настороже за стеклами очков, что как вагнеровские щиты, во всеоружии перед неприемлемыми максимами — гневом, обвинениями, минутой конторского насилия. Будто совсем чужого встречаешь. Они не разговаривали с Куммерсдорфа, со старой Ракетенфлюгплац. За эти четверть часа в Пенемюнде Пёклер улыбался больше, чем за весь минувший год: говорил, как восхищается работой Пёльмана над системой охлаждения для силовой установки.
— А перегретые места? — спросил Вайссман. То был законный вопрос, но также — интимный.
До Пёклера дошло, что Вайссману глубоко начхать на перегрев. То была игра, как и предупреждал Монтауген, ритуализованная, точно джиу-джитсу.
— Теплонапряженность у нас, — Пёклеру стало так, как бывало, когда он пел, — порядка трех миллионов ккал/м2 h°C.
Сейчас лучшее промежуточное решение — регенеративное охлаждение, но у Пёльмана новый подход, — с мелком и грифельной доской показывает, стараясь держаться попрофессиональнее, — он полагает, что если на внутренней поверхности камеры мы используем спиртовую пленку, теплопередачу можно существенно снизить.
— Будете впрыскивать.
— Именно.
— Сколько топлива потребуется перенаправлять? Как это скажется на КПД двигателя?
Цифры у Пёклера были наготове.
— Пока впрыск — это кошмар трубопроводчика, но с теми планами поставок, что сейчас…
— А двухстадийное сгорание?
— Дает нам больше объема, лучше турбулентность, но там есть, к тому же, неизотропный перепад давлений, который подрубает нам КПД… Мы пробуем разные подходы. Еще бы финансировали получше…
— А. Не по моей части. Нам бы самим бюджет пощедрее не помешал. — И они оба посмеялись — благородные ученые под скупердяйской бюрократией, страдают вместе.
Пёклер понимал, что ведет переговоры насчет ребенка и Лени: вопросы и ответы — не вполне кодированные обозначения, но служат оценке Пёклера лично.
Ожидалось, что он поведет себя неким образом — не просто сыграет роль, но проживет. Любые отклонения в зависть, метафизику, неопределенность немедленно засекут, и либо снова направят его на нужный курс, либо позволят пасть. За зиму и весну беседы с Вайссманом стали обычным делом. Пёклер нарастил себе новую личину — Преждевременно Состарившегося Гения-Подростка — и часто ловил себя на том, что она и впрямь завладевала им, вынуждала больше рыться в справочниках и данных запусков, произносить реплики, которые ни за что не спланировать заранее, на языке ракетного одержимца, мягком, ученом, что удивлял его самого.
В конце августа случился второй визит. Следовало бы сказать «Ильзе вернулась», но Пёклер сомневался. Как и прежде, появилась она одна, без уведомлений — подбежала к нему, поцеловала, назвала «Папи». Но…
Но, во-первых, волосы у нее стали определенно темно-русыми, и пострижены по-иному. Глаза удлинились, расположились иначе, кожа как-то потемнела. Похоже, и подросла на фут.
Но в таком возрасте они вытягиваются за ночь, разве нет? Если это действительно «такой возраст»… Даже обнимая ее, Пёклер уже слышал извращенный шепот. Та же самая? Или тебе отправили другого ребенка? Ну почему ты в прошлый раз не присмотрелся, Пёклер?
На сей раз он спросил, на сколько ей разрешат тут остаться.
— Мне скажут. А я попробую сказать тебе. — И будет ли у него время перекалиброваться: сначала белочка, мечтавшая жить на Луне, теперь вот это темное, длинноногое южное существо, чья неуклюжесть и нужда в папе так трогательны, так ясны даже Пёклеру на этой их второй (или же первой — или третьей?) встрече?
О Лени почти нет новостей. Их разлучили, сказала Ильзе, где-то зимой. Ходили слухи, что мать перевели в другой лагерь. Так-так. Подставить пешку, увести королеву: Вайссман ждет, как отреагирует Пёклер. Только теперь он зашел слишком далеко: Пёклер зашнуровал ботинки и достаточно спокойно отправился искать эсэсовца, зажал его в углу кабинета, разоблачил перед комиссией любезных смутных фигур из правительства, речь его убедительно завершилась тем, что он швырнул и доску, и фигуры прямо в морду Вайссману, пока тот надменно моргал… Пёклер порывист, да, бунтарь — но, генералдиректор, нам нужен этот его пыл, нужна эта честность…
Дитя внезапно бросилось к нему в объятья — снова его поцеловать.
Просто так. Пёклер забыл свои беды и прижал ее к сердцу надолго, не говоря ни слова…
Но той ночью в каморке, когда с ее раскладушки только дыханье — никаких лунных желаний в этом году, — он не спал и разбирался: одна дочь одна самозванка? та же самая дочь дважды? две самозванки? Начал решать задачку по комбинаторике для третьего визита, для четвертого… У Вай-ссмана, у тех, кто стоит за ним, наготове тысячи таких детишек. По ходу лет они будут все привлекательней — и не влюбится ли Пёклер в одну из них, не достигнет ли она королевской горизонтали, не заменит ли королеву, потерянную, забытую Лени? Противник знал, что подозрения Пёклера всегда пересилят любой страх подлинного инцеста… Они могут придумывать новые правила, усложнять игру до бесконечности. Откуда взять такой гибкости Пёклеру, с его-то пустотой в ту ночь?
Kot — смешно же: разве не видел он ее под любым углом в их прежних городских комнатушках? Ее носили, она спала, плакала, ползала, смеялась, хотела есть.
Часто он возвращался домой таким уставшим, что и до кровати добраться не мог, растягивался на полу, головой под деревянный столик, сворачивался калачиком, сломленный, даже не зная, удастся ли заснуть. В первый раз это заметив, Ильзе подползла к нему, уселась и долго на него глядела. Никогда не видела его в неподвижности, горизонтальным, с зажмуренными глазами… Он медленно откочевывал в сон. Ильзе наклонилась и укусила его за ногу, как кусала хлебные корки, сигареты, ботинки — все, что могло оказаться пищей… Я твой папа… Ты инертный и съедобный. Пёклер завопил и откатился. Ильзе заплакала. Он слишком устал — не до дисциплины. Дочку в конце концов успокоила Лени.
Он знал все плачи Ильзе, ее первые попытки заговорить, какого цвета у нее какашки, какие звуки и силуэты несут ей безмятежность. Должен же он знать, его это дитя или нет. А он не знал. Слишком много всего произошло в промежутке. Слишком много истории и грезы…
Наутро руководитель группы вручил Пёклеру предписание и зарплату с отпускными.
Никаких ограничений в передвижениях, но временной предел — две недели. Перевод: Вы вернетесь? Он сложил какие-то вещи и вместе с Ильзе сел на штеттинский поезд. Ангары и монтажные корпуса, бетонные монолиты и стальные порталы — карта его жизни — отбликовали назад, за-тенились до огромных лиловатых глыб, изолированные друг от друга по всей болотине, в параллаксе друг от друга. Осмелится ли он не вернуться? Способен ли так далеко загадывать?
Конец маршрута он предоставил выбирать Ильзе. Она предпочла «Цвёльфкиндер». Стоял конец лета, почти что конец мира. Дети знали, что грядет. Играя в беженцев, они набивались в железнодорожные вагоны — смирнее, мрачнее, чем Пёклер рассчитывал. Приходилось давить в себе позыв что-то лопотать всякий раз, когда взор Ильзе отвращался от окна и останавливался на Пёклере. У всех в глазах он видел одно и то же: он им — ей — чужой, и чем дальше, тем больше, — а как это реверсировать, не знал…
В корпоративном Государстве дóлжно оставить место невинности и многообразной пользе от нее.
Для выработки официальной версии невинности культура детства оказалась неоценимой. Игры, сказки, исторические легенды — всю эту понарошечную параферналию можно адаптировать и даже воплотить в каком-то физическом месте — скажем, в «Цвёльфкиндере». За многие годы он стал детским курортом, едва ли не санаторием. Если вы взрослый, в городские владения без сопровождения ребенка вам нельзя. Там был ребенок-градоначальник, муниципалитет из двенадцати детей. Дети подбирали газеты, фруктовые очистки и бутылки, что вы оставляли на улице, дети сопровождали вас на экскурсиях по Tierpark[232], к «Сокровищу Нибелунгов», шикали на вас во время внушительной инсценировки возвышения Бисмарка в день весеннего равноденствия 1871 года до князя и имперского канцлера… детская полиция выговаривала вам, если вас заставали в одиночестве, без ребенка. Кто бы на самом деле ни управлял городскими делами — не могли же и это делать сами дети, — их хорошенько прятали.
5 толстых книг на карантин
Как отвлечься в наше неспокойное время? Почитайте.
И мы говорим не о пресловутом «легком чтении», а о толстых романах. По просьбе Правила жизни Данил Леховицер выбрал 5 сложных книг внушительного объема, которые стоят проведенных за ними часов.
Данил Леховицер
Теги:
книги
литература
что читать
чтение
Томас Пинчон «Радуга тяготения» (894 страницы)
Издательство «Эксмо», перевод М. Немцова и А. Грызуновой
В недавних «Ножах наголо» Райана Джонсона есть следующий диалог:
— «Радуга тяготения»?
— Это роман.
— Я знаю.
— Хотя я его не читал.
— Я тоже не читала.
— Никто не читал.
Правильнее сказать, многие пытались и не смогли продвинуться дальше середины. Наэлектризованным языком написанный, самый недоступный и навороченный роман прошлого столетия, что сопровождают описанием «для самых эрудированных». Это четырехактная книжная гиря — чья структура задана картами Таро, образом перфорации бобины кинопленки, физикой и траекторией ракеты — о том, как на нас свалился ХХ век: Вторая мировая, летящие на Лондон ракеты Фау-2, порно, шпионаж, паранойя и патологически сексуальные нацисты.
О Томасе Пинчоне написано куда больше чем он успел написать сам, а разбору «Радуги» один серьезный автор посвящает не то чтобы статью, а как минимум диссертацию, желательно три — что из года в год и делают в университетах всего мира. Обрисовать сюжет не получится — очень не пересказываемая это штука, скорее напоминающая законспектированный сон или выпаленное на кушетке психоаналитика наваждение. Вот облако тегов: более 400 персонажей, трансгрессивные сексуальные похождения, шизонаркотики, философия детерминизма и кальвинистская предопределенность бытия, собаки Павлова, мыслящие лампочки, экскурс в историю нацизма, обернувшуюся излетом астронавтики.
Чтение Пинчона — сизифов труд, но труд приятный, включающий в себя декодинг тут и там разбросанных аллюзий — чувствуешь себя Аланом Тьюрингом над дешифратором «Энигма». Как в свое время «Улисса» Джойса было положено сопровождать объяснительным комментарием Дона Гиффорда, так и этот темный обелиск постмодернизма лучше читать в связке с «Путеводителем по «Радуге»» Вайзенберга или кембриджским гидом.
Джонаттан Литтелл «Благоволительницы» (818 страниц)
Издательство Ad Marginem, перевод И. Мельниковой под редакцией М. Томашевской
Сочиненный американским галломаном на неродном языке, награжденный французской Гонкуровской премией (что для иностранца — редкость), в зависимости от страны названный «порнографией» или «великой книгой», но, так или иначе, громко сдетонировавший роман — заодно вновь вернувшийся в русскую читательскую орбиту после октябрського скандала о злополучных двадцати страницах.
Обширная романная география: Германия, Запад Украины, кратер Бабьего Яра, рытвины Северного Кавказа, Сталинград. Исключительная биография: мужеложец с влажными позывами к собственной сестре, гибкий ум, блестящее нацистское резюме и гордость Vaterland, Ауэ становится хроникером событий, пошатнувших барометр ХХ века. Литтелл проделал колоссальную архивную работу, объединив свидетельства о переломе и неврозе истории и заключив их в фигуре Ауэ. Если книга и не отображает всего ужаса «законов военного времени», то точно манифестирует власть похоти и похоть власти. Физиологичность и телесность текста и в тексте становятся принципом, приемом, сверхтропом — сцепленные обнаженные тела жертв концлагерей здесь напоминают слипшуюся оргию, оргазмы — маленькую смерть, нацизм — БДСМ-практики. Несмотря на всю интеллектуальность, «Благоволительницы» сродни «Дому Аниты» Бориса Лурье и «Белому отелю» Дональда Майкла Томаса прежде всего остаются психотическим эро-текстом о Холокосте — делающим многие книги «после Освенцима» мелкими, если не лишними.
Элеаннор Каттон «Светила» (796 страниц)
Иностранка, пер. С Лихачевой
Милорад Павич и Хулио Кортасар легитимизировали романы-сборки: литературное LEGO (начинай с главы 3, потом к 16, затем с 15 по 3), у Брайана Джонсона книга вообще не сшита корешком — тасуй, комбинируй и читай как хочешь. «Светила» в этом смысле линейны, но задуманы причудливее, вернее еще механичнее: сюжет о новозеландских золотых приисках задан звездным небом. 27 января 1866 года в городе Хокитика в гостинице «Корона» двенадцать джентльменов рассказывают тринадцатому истории, так или иначе связанные с золотодобычей и сопутствующими ей горестям. Двенадцать рассказчиков отображают двенадцать созвездий, а Кроссби Уэлс — тот самый № 13 — становится персонажем-Землей, вокруг которого «все крутится». Главы становятся короче соответственно фазам убывающей Луны (первая — 350 страниц, последняя — всего две). Все причины, следствия и вообще шестеренки сюжета предопределены движением небесных тел — с помощью специальной астрономической программы Каттон рассчитала их положение с 27 января до 20 марта, с начала и конца романа, соответственно.
Идейно же «Светила» ведут перекличку с барочными учениями Роберта Фладда и Томаса Брауна о зависимой от хода звезд человеческой судьбы.
Добросовестная, въедливая, до деталей продуманная звездная феерия от самого молодого лауреата Букера (2013) — раз за разом, страница за страницей поражаешься возрасту автора, которую на тот момент от тридцатилетнего юбилея отделяло несколько лет. Интересно, что бы сделали — воспользуемся выражением Борхеса — «прядильщики конструкций» вроде того же Павича, дотянись они до такого оборудования. В любом случае, спасибо NASA и их программам за помощь в написании такого романа.
Марк Z. Данилевски «Дом листьев» (746 страниц)
Издательство «Гонзо», перевод Д. Быкова, А. Логиновой, М. Леоновича
Рукопись Данилевски, передававшаяся, как гласит аннотация, бандеролями и из рук в руки «странноватой молодежи — музыкантов, татуировщиков, программистов, стриптизерш, борцов за охрану природы и любителей адреналина — прежде чем быть напечатанной и обрести многочисленную паству. Итак, амфетаминовая голова, бичкомбер и забулдыга Джонни Труэнт вместе с приятелем идут посмотреть на квартиру недавно умершего и ходившего в чудаках Дзампано. Там Джонни находит записи о некоей «пленке Нэвидсона» — документальном фильме Пулитцеровского лауреата Уилла Нэвидсона, привлекшего внимание как братьев Вайнштейн, так и интеллектуалов из Лиги Плюща. Нэвидсон — военный корреспондент обколесивший полмира — решает обустроится с семьей в доме в Вирджинии и попутно снять домашнее кино, экспонирующее их быт. Одним утром они находят дверь, которой не было, за ней позже появляется коридор, а тот трансмутирует в гигантский, больше чем планета, лабиринт. Уилл сколачивает экспедицию с камерами, запись с которых и становятся «пленкой», о которой, в свою очередь, коряво-академически пишет Дзампано, обильно цитируя психоаналитиков, киноведов, геологов и философов от Жака Деррида до Эйнштейна, подкрепляя все тысячью сноскок, письмами, глоссариями, нотным станом, наконец. Чтобы читатель прошел через огонь, трубы и постмодерн, к монографии Дзампано прибавляются комментарии Труэнта.
Дальше, беспрецедентная — особенно для тогдашних 2000-х — методика: с метаморфозами дома мутирует текст, меняется сама функция книги, порою читателю нужно ее перевернуть (при чем во все четыре стороны), читать по диагонали, справа налево, кругами (!) и носиться как теннисный мячик от текста к финальным примечаниям и обратно. То, что было хоррором стало типографским экспериментом, вызовом — нет, даже наездом на литературу. Просто посмотрите, как это выглядит.
Эдриан Джоунз Пирсон «Страна коров» (540 страниц)
Издательство «Эксмо», перевод М. Немцова
Под личиной главного писателя-затворника современности Томаса Пинчона, как думали журналисты, скрывались Уильям Гэддис, жившая под мостом Ванда Тинаски и автор «Над пропастью во ржи». Пять лет назад в Harper’s Magazine вышла статья о том, что Пирсон — еще один такой аватар, задуманный с целью издать ноунейм-роман. Как выяснилось, допущение бестолковое и непродуктивное: писателем оказался некий А.
Дж. Перри (автор статьи с ним переписывался, у Перри прекрасный русский. — Правила жизни), 1:0, конспирологи промазали — ну, или нас всех опять обманул Пинчон.
Чарли — героический лузер, третьесортный академик, разведенец и «много всего, но ничего целиком» — нанят координатором особых проектов в сельско-общинный колледж Коровий Мык. Обязанности просты: помочь колледжу продлить аккредитацию и устроить рождественскую вечеринку. Однако преподавательский состав разделен на два лагеря: Чарли вынужден примирить мясоедов, консерваторов и католиков с любителями кресс-салата, прогрессистами и приверженцами духовного просвещения. Добиться цельности мешает еще и попытка самого координатора усесться на два стула: он пытается посетить назначенные на одно время барбекю и сеанс тантрической йоги, подписывает как петицию по внедрению электрических печатных машинок, так и за продление эксплуатации ручных. Все это лишь фойе к театру абсурда: день мешается с ночью, пространство-время исчезают и возвращаются на место, на американском флаге то прибавляются, то стираются звезды-штаты, Коровий Мык оборачивается то заспиртованным во времени городишкой времен расширения фронтира, то вполне современным.
Итак плотная, нажористая фактура превращается в игривую лекцию о Вселенной и физике; из campus novel текст переходит в роман идей, роуд-стори и философичное заигрывание с идеями дуалистичности и неделимости, пространстве/времени, прогрессе/замедлении, теориях Фуко и буддизме. Меж тем, кроме спекуляций о «пинчоновости» произведения его так особо и не заметили. Ну и — между нами — сволочи, что не заметили.
20 лучших цитат из «Радуги гравитации»
20 лучших цитат из «Радуги гравитации»книга
20 лучших цитат из книг из «Радуги гравитации»
«Все равны. Одинаковые шансы попасть под удар. Равен в глазах ракеты».
Томас Пинчон
Автор
Rainbow’s Rainbow’s
Roger Mexico
ᐧ
Джессика Сванлак
Глаза
ᐧ
Сява.
0003
ᐧ
каждый
ᐧ
будучи равным
ᐧ
ракеты
концепты
«Но кто же так огромен, так отчужден, так что, кто может осмелиться сказать, что Война может сказать».
Thomas Pynchon
author
Gravity’s Rainbow
book
Roger Mexico
ᐧ
Jessica Swanlake
characters
war
ᐧ
wanting
ᐧ
презумпция
ᐧ
Vastness
ᐧ
Отличительность
ᐧ
Отсутствие
Концепции
«Одним из самых сладких плодов победы, после сна и разжигания, должны быть обязанностью быть обязательным.
”
Thomas Pynchon
Автор
Rainbow’s Rainbow
Книга
Tyrone Slothrop
Характер
Сон
ᐧ
Сладкость
ᐧ
0003
шанс
ᐧ
Victory
ᐧ
Игнорируйте
ᐧ
Знаки
ᐧ
Грапочка
Концепции
«Не забывайте о реальном бизнесе войны.
Thomas Pynchon
Автор
Rainbow’s Rainbow’s
Книга
Katje Borgesius
Характер
War
ᐧ
Business
ᐧ
Цели WAR
0003
ᐧ
покупка вещей
ᐧ
продажа
концепции
«Возможно, мы должны были встретиться».
Thomas Pynchon
Автор
Gravity’s Rainbow
Книга
Katje Borgesius
Характер
FATE
ᐧ
Destiny
ᐧ
Предотвратить
Концепция
. Которую я заплатил, и вы тоже должны.
Томас Пинчон
Автор
Gravity’s Rainbow
Книга
Tyrone Slothrop
Характер
Смерть
ᐧ
Закон природы
ᐧ
Facing Death
ᐧ
Consectts
ᐧ
здесь, внизу, среди людей, появляются настоящие валюты».
Томас Пинчон
автор
Радуга гравитации
книга
война
ᐧ
Reality
ᐧ
человек
ᐧ
Еврея
ᐧ
Злои мира
ᐧ
Валюты
Концепции
«
Thomas Pynchon
Автор
Gravity’s Rainbow
Книга
War
ᐧ
Army
ᐧ
Beaten
ᐧ
Lovers
Concepts
ᐧ Это было почти. — похоже, здесь происходит сотрудничество между обеими сторонами Стены, материей и духом».
Thomas Pynchon
author
Gravity’s Rainbow
book
Walter Rathenau
character
war
ᐧ
collaboration
ᐧ
paranoia
ᐧ
nazis
ᐧ
foreign ministers
понятия
«Потому что я не мог остановиться для Смерти Он любезно остановился для меня»
Томас Пинчон
автор
Радуга гравитации
Книга
Тайрон Slothrop
Характер
Death
ᐧ
Поэзия
ᐧ
Kind
ᐧ
Остановка
Concepts
«До тех пор, чтобы HATH That Hath That Hath Hatath Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lowers Lower Предварительно один.
Томас Пинчон
автор
Радуга гравитации
книга
Уильям Ленитроп
персонаж
свет
ᐧ
религия
ᐧ
сохранение
концепции
«Это вечерняя песня Войны, канонический час Войны, и ночь настоящая.
Thomas Pynchon
author
Gravity’s Rainbow
book
Roger Mexico
ᐧ
Jessica Swanlake
characters
war
ᐧ
night
ᐧ
religion
ᐧ
real
концепции
«Люди здесь должны были спуститься первыми.
Мы расходный материал».
Thomas Pynchon
author
Gravity’s Rainbow
book
Thomas Gwenhidwy
ᐧ
Edward W.A. «Ned» Pointsman
characters
death
ᐧ
war
ᐧ
people
ᐧ
расходуемые
концепты
«Крик разносится по небу».
Томас Пинчон
Автор
Ravity’s Rainbow
Книга
NOISS
ᐧ
Sky
ᐧ
Кричание
ᐧ
Rockets
Conscepts
«Черноты о черных.
и смерть».
Томас Пинчон
автор
Радуга гравитации
книга
Гэвин Трилистник
персонаж
смерть
ᐧ
война
ᐧ
чувства
ᐧ
тьма
понятия
«Массовость смерти военного времени полезна во многих отношениях. Она служит зрелищем, отвлечением от реальных движений войны».
Thomas Pynchon
Автор
Rainbow’s Rainbow’s
Книга
Смерть
ᐧ
War
ᐧ
Nature
ᐧ
Цель
ᐧ
ᐧ
.
Цель
ᐧ
ᐧ
.0003
концепции
«Разбросаны по всей Зоне».
Thomas Pynchon
Автор
Gravity’s Rainbow
Книга
Tyrone Slothrop
Характер
Состояние человека
ᐧ
. Распространение
Concepts
чтобы детей можно было учить Истории, чередуя насилие, битву за битвой, и быть более подготовленными к взрослому миру».
Thomas Pynchon
author
Gravity’s Rainbow
book
children
ᐧ
war
ᐧ
adults
ᐧ
violence
ᐧ
history
ᐧ
world
ᐧ
битв
ᐧ
записей
концепций
«До определенного момента он находит агонию восхитительной.
Томас Пинчон
автор
Gravity’s Rainbow
Книга
Капитан Blicero
Характер
War
ᐧ
Нацисты
ᐧ
Агония
ᐧ
Hellight
Concepts
«A Rope-Cart-Cartel. Структура, пересекающая каждое агентство, человека и бумагу, которые когда-либо касались ее».
Томас Пинчон
автор
Радуга гравитации
книга
Вацлав Чичерин
персонаж
vision
ᐧ
touches
ᐧ
human
ᐧ
rockets
ᐧ
agreements
concepts
- Winnie the Pooh
- Gandalf
- The Cat In The Hat
- Dumbledore
- Приключения Алисы в стране чудес
- Великий Гэтсби
- Чарли и шоколадная фабрика
- Просто христианство
- Становление
- Голодные игры
- Where the Crawdads Sing
- The Handmaid’s Tale
- The Jungle Book
- eyes
- chance
- everyone
- being equals
- Roger Mexico
- Jessica Swanlake
- rockets
- war
- wanting
- presumption
- простор
- отчужденность
- отсутствие
- сон
- сладость
- победа
- игнор
- знаки
- Тайрон Ленитроп
- looting
- business
- purpose of war
- buying things
- Katje Borgesius
- selling
- fate
- destiny
- pretending
- death
- law of nature
- facing death
- debt
- reality
- люди
- евреи
- пороки мира
- валюты
- армия
- битые
- любовники
- коллаборационизм
- paranoia
- nazis
- Walter Rathenau
- foreign ministers
- poetry
- kind
- stopping
- light
- religion
- saving
- William Slothrop
- night
- real
- Thomas Gwenhidwy
- Edward W.
A. «Нед» Пулеметчик - расходуемый
- шум
- небо
- крик
- чувства
- темнота
- Гэвин Трилистник
- nature
- purpose
- diversions
- human condition
- scattering
- children
- adults
- violence
- history
- world
- battles
- records
- agony
- Captain Blicero
- delight
- vision
- прикосновения
- человек
- Вацлав Чичерин
- соглашения
A. «Нед» ПулеметчикПосмотреть все цитаты
Bookroo
- About Us
- Blog
- FAQs
- Help Center
- Contact Us
- Affiliates
Book Clubs
B
Board Book Club
P
Picture Book Club
J
Книжный клуб младшего отделения
M
Книжный клуб среднего класса
- Подарочный книжный клуб
- Магазин прошлых ящиков
Школы
C
Classroom
- Schedule Demo
- Class Book Shop
- Resources
Book Platform
- Find a Book
- Motivate Reading
- Community Editors
Follow Bookroo
© 2022 Bookroo
Условия обслуживанияПолитика конфиденциальности
«Радуга гравитации» Томаса Пинчона (Обзор.
Бестселлеры 70-х)Расчетное время чтения: 7 минут
Краткий обзор
Томас Пинчон , возможно, не очень плодовитый автор, но его книги часто оказывали сильное влияние, когда они были опубликованы, причем наиболее выдающейся из них, возможно, был его классический бестселлер 1973 года, Gravity’s Rainbow . Это необычный калейдоскоп романа, действие которого происходит на фоне Второй мировой войны, исследующего через множество персонажей порожденное ею безумие и всепоглощающую паранойю.
Содержание
- Краткое изложение
- Томас Пинчон проводит уникальное исследование военного времени
- Необязательная природа повествования в «Радуге гравитации»
- Безумие и паранойя
- Окончательный вердикт
Томас Пинчон проводит уникальное исследование военного времени
Довольно скоро мы должны достичь столетнего рубежа, знаменующего начало Второй мировой войны, события, которое осталось в нашем коллективном сознании, несмотря на то, что мы все больше и больше отдаляемся от нее .
Бесчисленные авторы и художники в целом стремились изучить и исследовать самый смертоносный и ужасающий конфликт в истории человечества, но ни один из них не представил столь уникального и необычного исследования предмета, как 9.0933 Томас Пинчон сделал со своим бестселлером 1970-х годов Gravity’s Rainbow .
В то время как в большинстве романов есть такие вещи, как связный сюжет, ведущий нас из точки А в точку Б, лауреат Национальной книжной премии США 1973 года в области художественной литературы отходит от всех условностей, применяя более фрагментарный подход к предмету. Хотя этот аспект отталкивает многих людей даже от попыток прочитать книгу, я призываю вас читать дальше и, по крайней мере, услышать мое мнение о ней.
Как известно, в этом романе около четырехсот персонажей, и нам представлены маленькие кусочки их жизни, все они работают вместе, чтобы комментировать различные темы, исследовать определенные идеи или рассказывать о реальных событиях.
Настоящих главных героев в общепринятом смысле нет, по крайней мере, до тех пор, пока читатель не дойдет до последних частей книги.
С помощью этого калейдоскопа человеческих жизней и переживаний во время Второй мировой войны Томас Пинчон пытается нарисовать портрет атмосферы, царившей в Европе, расширяясь до того, как она породила всепоглощающую паранойю. В некотором смысле, это исследование характера самой Европы, того, как она в конечном итоге стала сущностью , с которой Пинчон был знаком, когда писал роман.
Это правда, может показаться, что это исследование не так уж актуально для современного климата и европейской политики, но я бы сказал наоборот. Он так же уместен сегодня, как и пятьдесят лет назад, давая представление о том процессе, разветвления которого можно ощущать десятилетиями и десятилетиями подряд, если не веками. Для современного читателя это может рассматриваться как попытка объяснить развитие, которое привело к нынешнему положению дел.
Необязательный характер повествования в
Радуга гравитацииДля начала, я считаю необходимым затронуть аспект книги, который отпугивает большинство людей и заставляет других сожалеть о том, что они когда-либо пустились в приключение в первой части. место: повествование, точнее, его отсутствие. Как я упоминал ранее, он начинает становиться более сплоченным по отношению к более поздним частям, но читатель все равно должен сначала добраться до них.
Сюжет развивается не в классическом понимании или, скорее всего, как все, что вы когда-либо читали раньше. В то время как отрывки, истории и идеи связаны тематически, то, как разворачиваются события и представлены персонажи, кажется довольно хаотичным, если не сказать больше. Есть много творческих мыслей и последовательностей, но создается впечатление, что они были организованы так, как будто они прибыли в потоке сознания.
Абсурдно большое количество персонажей — это не то, что мне лично нравится, но помогает то, что нам на самом деле не нужно отслеживать их или даже запоминать их имена.
Главные герои в конце концов дают о себе знать, но до тех пор мы просто получаем один кусочек жизни за другим, вращаясь вокруг людей, которых мы узнаем так кратко, прежде чем попрощаться с ними. По правде говоря, большинство из них кажутся забывчивыми и лишенными индивидуальности, как и настоящие люди.
В последней части книги есть абзац, который, я думаю, лучше было бы разместить в начале, где автор объясняет, как он хочет, чтобы читатели подошли к книге, и я должен сказать, что пришел к такой же вывод и полностью с ним согласен.
Это помогает забыть все, что вы знаете об обычных романах и повествованиях, погрузиться в них без каких-либо строгих ожиданий или предубеждений, просто плыть в ритме и стараться не только помнить, но и чувствовать. Когда я смог настроить себя таким образом, все щелкнуло, и я смог начать наслаждаться абсурдным количеством творчества Томасу Пинчону удалось ввести в Gravity’s Rainbow .
Если они могут заставить вас задавать неправильные вопросы, им не нужно беспокоиться об ответах.
― Томас Пинчон, Gravity’s Rainbow
Безумие и паранойя
Я понимаю, что не каждый сможет сделать то, что я только что упомянул в предыдущем абзаце. Однако, если у вас есть кровный интерес ко Второй мировой войне, современной европейской истории и вы готовы преодолеть необычные препятствия, представленные этим романом, то вас ждет совершенно увлекательное исследование паранойи во всем ее славном безумии.
Я не упоминал об этом ранее, но, несмотря на его изрядную тематику, Радуга гравитации временами может быть довольно юмористическим произведением, поскольку автор часто пользуется возможностью, чтобы подшутить над более нелепыми аспектами войны и жизни. что идет после него. Он раскрывает в различных сценариях влияние паранойи на людей и то, как она может абсолютно задушить развитие общества, если дать ей шанс.
На самом деле мне кажется, что Повествование Томаса Пинчона отлично помогает читателю почувствовать, что такое безумие на самом деле.
Когда мы продолжаем читать страницы и страницы кажущихся не связанными между собой событий, мы начинаем терять понимание того, что происходит на самом деле, что ставит нас на более высокий уровень с людьми, чью жизнь мы исследуем.
Некоторые из других тем, которые автор затрагивает в Gravity’s Rainbow , включают судьбу, свободную волю, различные дисбалансы власти, которые мы наблюдаем в нашей повседневной жизни, отношения между лидерами и ведомыми и многое другое. Осмелюсь сказать, что роман часто расширяет кругозор, затрагивает темы, выходящие за рамки основного сюжета.
Несмотря на то, что чтение этой книги иногда может быть болезненным, в конечном счете, тех, кто дочитал ее до конца, ждет неоценимая награда: много пищи для размышлений. Томас Пинчон , на мой взгляд, преуспевает не только в том, чтобы подтолкнуть нас к размышлениям о различных важных темах, но, что более примечательно, в том, что его идеи остаются с нами надолго после того, как мы закончили читать книгу.
Доступно на Amazon
| СТРАНИЦ | ИЗДАТЕЛЬ | ПУБ. DATE | ISBN |
|---|---|---|---|
| 776 | Penguin Classics | Oct. 31 2006 | 978-0143039945 |
The Final Verdict
Gravity’s Rainbow by Thomas Pynchon is certainly an unconventional book , довольно требовательный в плане того, с чем читателя просят смириться, но с несравненной наградой для тех, кто пройдёт путь.
Если вы чувствуете, что способны решить проблемы, поставленные этим романом, смириться с отсутствием повествования и пренебрежением условностями и заинтересованы в анализе влияния Второй мировой войны на Европу, то я вам верю. надо дать этой вечной классике шанс.
ВИДЕО: Путешествие в разум P
Документальный фильм, авторы сценария и режиссеры Донателло Дубини и Фоско Дубини , в основном о замкнутости авторов, о том, как с этим справились некоторые истеричные фанаты, старые друзья, критики … содержит несколько интересных интервью и рассуждений на темы Гравитационная радуга и как они соотносятся с историческими реалиями Америки пятидесятых и шестидесятых годов, параноидальной политикой логики холодной войны, экспериментальной психологией, страдающей манией величия, бессердечным мышлением военной инженерии и так далее…
Томас Пинчон
Томас Рагглз Пинчон Младший — американский писатель, стипендиат Макартура и лауреат Национальной книжной премии США в области художественной литературы 1973 года за свой классический бестселлер Gravity’s Rainbow .
Некоторые из его других работ включают Вайнленд , Мейсон и Диксон , Против дня , Плач Лота 49 и Врожденный порок , по которому был снят крупный кинофильм.
Радуга гравитации Томаса Пинчона
- Томас Пинчон
Форматы и издания
Мягкая обложка
2 апреля 2013 г.
Мягкая обложка
8 сентября 1995 г.
Купить у…
Книгатопия Амазонка Даймоки КБД Чтения Ангус и Робертсон Аббатства Бумеранг Глибуки Коллинз Пруд для разведения рыбы Гарри Хартог Кинокуния Робинзоны Нил Найдите местных ритейлеров Новое издание, посвященное 40-летию первой публикации классической книги Пинчона.
Откройте для себя блестящее произведение Томаса Пинчона в этой классике постмодернистской литературы.
«Величайший и самый безумный автор своего поколения» Хранитель
Мы могли бы сказать вам, что сейчас 19 лет.44, что главного героя зовут Тайрон Ленитроп и что у него есть проблема, потому что бомбы падают по всей Европе и падают на землю в точных местах его сексуальных завоеваний. Но это еще не все.
Чтение этой книги похоже на падение в кроличью нору в диковинный, зловещий, таинственный, абсурдный, навязчивый потусторонний мир. Как писала «Файнэншл таймс», «вы должны забыть прежние представления о жизни, о письмах и даже о романе». Спустя сорок лет после публикации «Радуга гравитации» не утратила своей завораживающей силы.
Об авторе
Томас Пинчон
Thomas Pynchon is the author of V., The Crying of Lot 49 , Gravity’s Rainbow , Slow Learner , a collection of short stories, Vineland , Mason and Dixon , Against the Дэй, Врожденный порок и совсем недавно Кровоточащее лезвие .
Он получил Национальную книжную премию за Gravity’s Rainbow в 1974 году.
Также Томас Пинчон
Просмотреть все
Praise for Gravity’s Rainbow
Бестселлер, описанный как «Улисс», который мог бы написать Джойс, если бы он был инженером Боинга с фетишем на кадрильную бумагу
Ирландский экзаменатор
Шедевр Пинчона.
Джон Сазерленд, Хранитель
Томас Пинчон дарит нам лучшие воспоминания о смерти из художественной литературы 20-го века.
Джон Сазерленд, The Times
[А] шедевр
Марк Чаксфилд, ShortList
Томас Пинчон, величайший, самый дикий и самый приводящий в бешенство автор своего поколения.
Ян Рэнкин, Хранитель
Пинчон — одновременно и самый серьезный, и самый смешной писатель США.
Томас Леверитт, независимый
«Радуга гравитации» — это сокрушительно плотная, навязчиво сложная, глупая, непристойная, забавная, трагическая, пасторальная, историческая, философская, поэтическая, невероятно скучная, вдохновенная, ужасающая, холодная, раздутая, выброшенная на берег и взорванная. Роман [Пинчона] находится в этом. ощутите произведение параноидального гения, великолепный некрополь, который займет свое место среди великих обломков нашей культуры. Его шатающаяся структура намного больше, чем многие окружающие его литературные лачуги и лачуги.
Нью-Йорк Таймс
Он почти математик прозы, который вычисляет наименьшее и наибольшее ударение, которое может выдержать каждое слово и строка, каждый каламбур и двусмысленность, и применяет свои знания соответствующим образом и практически безошибочно, хотя и идет на множество страшных, бодрящих лингвистических рисков.
Л.Э. Сиссман, житель Нью-Йорка
Таким образом, его удивительно гибкая дикция может сначала рассказать о болезненной и деликатной любовной сцене, а затем без паузы взреветь в звуки и отголоски нудной и пьяной оргии.«Радуга гравитации» одновременно и мрачная, и веселая, с множеством запутанных сюжетов и подсюжетов, которые заканчиваются на полуслове, когда падает ракета Судного дня, и запутанными маленькими жизнями, мечтами и отраслями 300 с лишним персонажей и (не случайно) жизней рассказчик и читатель также стираются.
Вашингтон Пост
Более яркий экспериментальный мегароман Томаса Пинчона.
Метро
Я прочитал это лет в 19 или около того и просто подумал, типа, блядь, вау: это маркер, задающий темп для современного романа
Том Маккарти, автор «C»
Родственные названия
Промахнувшаяся пуля
Ричард Осман
Уроки
Иэн Макьюэн
Сироты
Фиона Макинтош
Святилища веселья
Кейт Аткинсон
Кэрри Сото возвращается
Тейлор Дженкинс Рид
Уроки химии
Бонни Гармус
Снова Рэйчел
Мэриан Киз
Люси у моря
Элизабет Страут
Мальчик в полосатой пижаме
Джон Бойн
Двенадцать перевернутых, очень грязных дней Рождества
Джеймс Паттерсон
Книголюбы
Эмили Генри
Дочь добытчика опалов
Фиона Макартур
Семья остается
Лиза Джуэлл
Мясник и крапивник
Алайна Уркхарт
Завтра, и завтра, и завтра
Габриэль Зевин
Тайная история: популярные пингвины
Донна Тартт
Матильда
Роальд Даль
Свадьбы пяти кустов
Клэр Флетчер
Бумажный дворец
Миранда Коули Хеллер
До смерти, или Немного легкого увечья, разлучите нас
Kathy Lette
Наши лучшие книги, эксклюзивный контент и конкурсы.
