Репрезентация это в философии: Репрезентация | Понятия и категории

Содержание

ИЛИ РАН. http://localhost/pdf/nl/represent.html.ru

МЫСЛИ О РЕПРЕЗЕНТАЦИИ

В заключение попытаюсь отчасти обобщить представленный фрагмент логико-философской системы Ч. С. Пирса и сделать это в свободной форме, не чураясь метафоричности. Она неизбежна, коль скоро приходится одновременно удерживать в поле зрения и универсум репрезантаций (он включает «мир языка», но к нему не сводим), и отображаемый универсум реалий, охватывающих не только объективные вещи (сущности), но и субъективного происхождения «реальности сознания» — те же репрезентации. Причем последние, в свою очередь, могут быть явно иллюзорными сущностями типа «кентавров», абстрактными категориями вроде «монады» («диады», «триады»), или же такими конкретными метафорами, отвечающими четким представлениям научной или культурно-исторической значимости, как «инфузория-туфелька», «очарованные частицы», «черный ящик» (не говоря о «теплороде», «эфире» и т.п.). И любого рода репрезентации, в равной мере выступают в качестве полновесного предмета мысли, применительно к которому определения конкретный или абстрактный, реальный или иллюзорный, мнимый или действительный не работают.

Можно, конечно, приписать те или иные определения модусу репрезентации (тому же знаку или «репрезентамену») и выстроить целую иерархию категорий знака в зависимости от того чтó они репрезентируют. Впрочем, такого рода иерархия спонтанно сложилась в естественных языках, где соответствующие типы слов распределены по тем или иным лингвистическим категориям, пересекающимся и взаимодействующим между собой в зависимости от грамматики языка¹. Попытки же классификации стоящих за словом идей так или иначе превращаются в иерархию реалий (вещей, артефактов, конкретных и отвлеченных понятий, логических категорий и философских концептов), предстоящих сознанию, а значит, — реальных прежде всего в мире репрезентаций.

Замкнутый круг, образуемый словами и вещами, наглядно проступает за так называемым спором реалистов и номиналистов об

универсалиях (понятиях) и реалиях (вещах). В первый период средневековой схоластики (период крайнего «реализма»²) преобладает формула «Universalia sunt realia«³, то есть общее понятие мыслится как сущность, определяющая бытие вещи (что следует из учения Платона об идеях и лежит в основании онтологии, выводившей из понятия «бог» бытие Бога).

Для «реализма» более органична формула «Universalia sunt ante rem«⁴, так как понятия оказываются условием существования вещей. Во второй период (умеренного «реализма») в согласии с утвердившимся к этому времени учением Аристотеля доминирует формула «Universalia sunt in re«⁵ — понятие мыслится как неотъемлемое качество материального бытия вещей. Вместе с тем сохраняет свое значение и первая формула, по сути совпадающая с этой третьей, а по отношению к мыслям Творца перед Творением действительна вторая. Для понятий же «человеческого духа», вызванных восприятием чувственных вещей, значима формулировка « Universalia sunt post rem«⁶. Она становится единственно определяющей для третьего периода (номинализма), когда понятия начинают восприниматься как существующие только в «человеческом духе», возникшие в результате сравнения вещей, которым придаются имена. Предыдущее выражение оказывается равнозначным формуле «Universalia sunt nomina«⁷ (см.

: Вундт 2001: 134). Таким образом номинализм как бы реабилитировал, но и абсолютизировал универсум восприятия.

Ощущения надолго обретают статус преимущественного предмета внимания в философии, вплоть до рационализма XVII-XVIII веков, когда вновь появляется мысль о «врожденных идеях» (Декарт) или же о «первичных понятиях» и бессмертной «мыслящей душе» (Лейбниц)

8. По мере освоения естественнонаучных данных и методов аристотелевская формальная логика все более оказывается в неявной оппозиции к философии. В ходе ее «реконструкции» и зарождаются «прагматизм» или семиотика Ч. С. Пирса. Почти параллельно, идя от тех же истоков (от Канта и средневековой схоластики), Э. Гуссерль приходит к феноменологии как науке, «предмет которой — многообразные виды смыслоформирования, придания смысла, понимания смысла, сочетания актов сознания, в которых формируется смысл, и понятого, обнаруженного или сформированного смысла» (Молчанов 1994: VIII)⁹.

Говоря о периоде номинализма — о «веке Роберта Гроссетеста (Robert of Lincoln), Роджера Бэкона, Фомы Аквинского и Дунса Скотта», Ч. С. Пирс констатирует: «…дилемма реализма и номинализма совершенно определенно и бесповоротно разрешалась в пользу реализма. Суть проблемы всем хорошо известна. Вопрос состоял в том, являются ли

законы и общие типы порождениями ума (figments of mind) или же они суть нечто реальное. Если вопрос понимать так, что в нем спрашивается, имеют ли место в реальности какие-либо законы или типы, то это в точном смысле будет вопрос метафизики, а не логики. Но в качестве первого шага к его разрешению правильным было бы спросить еще, показывает ли — принимая как должное, что убеждения здравого смысла являются истинными — анализ, что, в соответствии с указанными убеждениями, законы и типы объективны, или же что они субъективны. Это вопрос логики скорее, нежели метафизики. И так скоро, как только на него будет получен ответ, за таковым незамедлительно последует решение и первой проблемы» (Пирс 2001. 1: 44, N 16).

Для Пирса «законы» (и определяемые ими вещи), несомненно, объективны.

Здесь уместно повторить сказанное им в автобиографической заметке о Дунсе Скотте: «Если его логика и метафизика не рабски почитаемые, но вырванные из контекста средневековья, были бы приспособлены к современной культуре <…> я убежден, что это многим бы содействовало философии, которая лучше бы гармонировала с физической наукой» (ср.: Пирс 2001. 1: 37, N 6)¹⁰.

По существу речь идет о возвращении восприятия в логику или, другими словами, о переопределении метафизических категорий «чистого разума» в физических понятиях мира репрезентаций¹¹. В лекциях о прагматизме в 1903 г. Пирс специально вводит, казалось бы, внутренне противоречивое понятие перцептуального суждения: «Весь вопрос в том, что такое факты восприятия (perceptual facts) как данные в непосредственном перцептуальном суждении (perceptual judgements). Под перцептуальным суждением я понимаю суждение, утверждающее в форме высказывания (asserting in propositional form), какого свойства перцепция (what a character of percept) представлена разуму.

Перцепция, конечно, сама не является суждением, ни суждение ни в коем роде не сходно с перцепцией. Это так же непохоже, как буквы в набранной книге, в которой описывается Мадонна Мурильо, не похожа на саму картину» (СР 5: N 54)¹². В итоге превращения восприятия в факт сознания («представления разума», если следовать словоупотреблению Пирса) логика неизбежно трансформируется в общую теорию знаков, охватывающих весь спектр явлений, подлежащих восприятию… (Вовсе не вдруг этот привычный оборот овладел моим вниманием, когда мысль уже скользила в тупик.) Правильнее сказать: спектр явлений, ставших восприятием. Важность различения одного и другого подметил Лейбниц в трактате «Начала природы и благодати, основанные на разуме» (1714): «…следует делать различие между
восприятием-перцепцией, которое есть внутреннее состояние монады, и апперцепцией-сознанием, или рефлективным познанием этого внутреннего состояния» (Лейбниц 1982. 1: 406).

А понятие «перцептуального суждения» как внутреннего качества разума по сути равносильно подчеркнутому отстранению Пирса от монадологии (впрочем, в 1910 г. он дистанцировался и от «триадомании»¹³).

В духе «века естествознания» Пирс уделяет пристальное внимание анализу восприятия и классификации формирующихся при этом понятий о вещах (их качеств и отношений). Уже в 1867 г. он определяет в качестве категорий пять понятий: Бытие, Качество (отсылание к основе), Отношение (отсылание к корреляту), Репрезентация (отсылание к интерпретанту), Субстанция. Три средних понятия (выделенные разрядкой) названы им также акциденциями. В 1903 г. особо подчеркивается: «Понятие о том, что мы суть то, чем вещи заставляют нас быть, занимает столь важное положение в нашей жизни, что мы полагаем другие вещи существующими за счет их воздействия друг на друга. Понятие о другом, о

не-, становится рычагом мысли. Этому элементу я даю имя Двоичности» (Пирс 2001: 2: 34, N 324). Далее Пирс дистанцирует восприятие от переживания: «.

..минимальная степень данного переживания представляет собой то чувство внешнего, присутствия non-ego, которое сопровождает акты восприятия вообще <…> В моем словоупотреблении, когда впервые звучит душераздирающе громкий гудок локомотива, есть ощущение, которое, однако, перестает длиться, если звук продолжается хотя бы в течение минуты, или времени, близком к тому. В момент его прекращения налицо второе ощущение. Между ними расположилось состояние переживания» (там же: 40, N 332, 1905 г.). Одновременно он отграничивает восприятие от опыта: «понятие
опыта шире понятия восприятия и заключает в себе многое из того, что не является в точном смысле этого слова объектом восприятия» (там же: 43, N 336).

В результате подобных осмыслений некой динамической модели восприятия, согласующейся с опытным знанием, в «Лоуэлловских лекциях 1903 г.» (когда экспериментальная психология еще дозревала) выстраивается следующая схема. Возможность существования чего-либо есть Первичность — она «экземплифицирована во всяком качестве некоего целостного переживания» (там же: 179, N 531), причем: «То, в чем все такие качества согласны, есть универсальная Первичность (Выделено мной. — Н.С.), само бытие Первичности» (там же)¹⁴. Универсальная Первичность не зависит от восприятия и никак не представлена в мире репрезентаций (см. ниже). Двоичность уже определяется через восприятие и действие: «…единственное наше прямое знание о ней заключено в волении и опыте восприятия. Наиболее мощно Двоичность выступает именно в волении. Однако это не чистая Двоичность — в первую очередь волящий имеет цель, а идея цели заставляет деяние являть себя

средством достижения цели» (там же: N 532). Средство же преобразует восприятие в репрезентацию и «…оно (средство) несомненно содержит Троичность (Выделено мной. — Н.С.). Более того, волящий сознает свое воление в смысле репрезентации его себе, а репрезентация есть как раз подлинная Троичность» (там же).

Приведенная схема усложнена отношениями между выделенными категориями (типа «Первичность Третичности»), а также их вырождениями и подразделением каждой из них на три рода — например, «Первичность качественной возможности (также существования, ментальности)».

Рассматривая формирование концепции знака, я приводил определение, примыкающее к этим рассуждениям Пирса (там же: 182-183, N 538). Ему предшествует фрагмент, дающий основания (очень слабые) развести в подлинной Троичности «психологический или акцидентальный человеческий элемент» и остающуюся, если его убрать, «работу знака» (там же: 181-182, N 537)¹⁵. Не думаю, чтобы на этом этапе разработки концепции Триады, речь могла бы идти о чем-то вроде «чистой знаковости». Я склонен считать упомянутый контекст показателем того, что Пирс пытался учесть все аспекты рассматриваемой проблемы¹⁶. Но менее всего он отходил от логико-философской проблематики в сторону психологического или лингвистического «элементов». Тем более, если иметь в виду, что знаковость нельзя оторвать от сознания ни с генетической, ни с гносеологической точек зрения.

В «Гарвардских лекциях» того же 1903 г. все три рассматриваемые категории напрямую соотнесены Пирсом с идеей.

«Категория Первая (the First) — это Мысль (the Idea) о том чтó есть, каково оно есть, невзирая ни на что иное. Это, так сказать, Качество Ощущения (Quality of Feeling).

Категория Вторая (the Second) — это Мысль о том чтó есть, каково оно есть, будучи Вторым к чему-то Первому, невзирая ни на что иное, и в частности, невзирая ни на какой Закон (Law), хотя оно может подчиняться закону (conform to a law), Это, так сказать, Реакция (Reaction) как элемент Явления.

Категория Третья (the Third) — это Мысль о том чтó есть, каково оно есть, будучи Третьим, или Посредником (Medium) между Вторым и своим Первым. Это, так сказать, Репрезентация (Representation) как элемент Феномена» (РС. 5: N 66).

Как можно заметить, поиски Пирса направлены не столько на словесный знак как единство некоторого содержания с определенным звучанием, сколько на само это содержание в качестве реальности сознания, где оно обретает разный смысл в зависимости от степени отрефлектированности одной и той же Мысли в качестве простого «ощущения», «целостного переживания» и связующей их «репрезентации». Вместе они представляют «репрезентамен» как динамическое единство знака («работы знака»), заставляющего Мысль двигаться от ощущения к понятиям все более высокого ранга.

Что касается словесного знака, то он, похоже, рассматривается наравне с другими репрезентациями, начиная с иконических знаков, в качестве каковых может оказаться и вещь «как знак самой себя» (в конечном счете как образ, но непременно осмысленный, опосредованный «интенцией») и кончая символами (от «заурядных слов» до логически отточенных высказываний). Между ними, естественно, располагаются индексы, охватывающие не только так называемые проективные средства языка, но любого рода указующие знаки и структуры («схемы»), направляющие интенцию на объект восприятия. Тем самым Ч. С. Пирс, как бы минуя «внешний язык» (речевую деятельность), фактически обращается непосредственно к речевому мышлению (понимаемому здесь в том смысле, которое придал ему С. Д. Кацнельсон)¹⁷.

По существу Пирс рассматривает мысль как неотъемлемое свойство сознания, пытаясь определить ее «качества» и отношения, с самого начала приравненные им к «категориям разума». Если при этом уделяется внимание также исчислению внешней формы «возможных» репрезентаций, то анализ их форм менее всего соотнесен с обиходным языком. Он ориентирован на логику научного анализа явлений, именуемых им «фанеронами»¹⁸. Последний термин подразумевает любые реалии языка (следует читать: сознания) — сущностные, феноменологические и иллюзорные; этим он отличается от понятия «феномен», направляющего мысль в узкое русло между словами и вещами, воспринимаемыми исключительно по их «видимым признакам» — благодаря ощущению разнообразных явлений. Мир репрезентаций, действительно, намного шире мира явлений. Ловушки, стоящие на пути его осмысления связаны с тем, что в сознании одинаково реальны и природные, и иллюзорные сущности, которые множатся не только в силу незнания и суеверия, но и постольку, поскольку относительные истины науки принимаются за абсолютные, а умозрительные построения разума — за действительные, так как им соответствуют некие знаки, на первый взгляд малоотличимые от подлинных научных дефиниций.

Не думаю, что и самый строгий логический анализ способен развязать этот порочный круг. Во многом это — объект психологии личности, далеко неоднородной по своим методам и теоретическим установкам. В конечном счете гносеологическая проблематика требует и определенной «терминологической этики» или строгости рассуждений, от которых отправлялся Ч. С. Пирс, но еще более она зависит от этических императивов, которыми руководствуется человечество в целом и от которых зависит само его существование.

Не самый надежный «черный ящик», именуемый мозгом, куда запрятана Мысль, прочно удерживавшая внимание Ч. С. Пирса, — устройство природное. И устроен он, как можно думать, в согласии с принципами, заложенными в ненарушимом «черном ящике», называемом Природой или Мирозданием. Оба они доступны восприятию только в своих проявлениях «на выходе». При такой потаенности репрезентаций вещного мира, доступных наблюдению лишь после того, как они стали предметом мысли (и Словом), казалось бы, и впрямь «вещи сами по себе» трансцендентны, не достижимы постижению. Однако психофизиологические механизмы восприятия таковы, что структура сигнала¹⁹ при любых трансформациях несущего «кода» остается изоморфной структуре стоящего за этим сигналом объекта. Потому-то одна и та же информация может быть «закодирована» при помощи самых разнообразных по своей физической природе и качественным характеристикам несущих сигналов. Отсюда и многочисленность тех естественных «кодов», какими являются исторические языки, сложившиеся в условиях различных локальных традиций.

Встречающееся в отечественном языкознании с конца XIX в. представление о произвольности связи между означаемым и означающим²⁰ отображает именно эту внешнюю или граничную особенность фактуры любых природных «кодов», которые по мере своей «дешифровки» (осмысления или экспериментальной оценки их структурных свойств) позволяют современной науке успешно судить о «природе вещей». Специфика же человеческого языка (а прежде всего язык выступает как орудие познания — в своей экзистенциальной, а не сугубо когнитивной и тем более коммуникативной функции) в том, что в этом случае проявляются не единичные разрозненные связи, обеспечивающие устойчивость данного объекта в физическом мире (или выживаемость организма в биогеоценозе²¹), но некая константа, действующая все более интенсивно и целенаправленно накапливающая позитивный опыт познания «природы вещей». Она присутствует как своего рода надындивидуальный и надъязыковой фактор самоорганизации разума.

В своей эволюции «готовый» человеческий язык прошел долгий путь от осознания аффективных смыслов («качеств ощущений», если воспользоваться словоупотреблением Пирса) к их непосредственному выражению в общении, от такого «прямого выражения» в ситуативно однозначных высказываниях нерасчлененного смысла и значения к их последующему различению и, наконец, к доминированию общезначимого обобщенного значения (коррелирующего с понятием) над личностным смыслом. (Сложная динамика отношений между смыслом и значением Слова, на мой вгляд, и составляет интригу «Репрезентации».) Если первый этап (этап прагматически ориентированного мышления) предположительно начинается 35-40 тыс. лет тому назад²² — на грани нижнего и верхнего палеолита, то последние два охватывают не более 5-6 тыс. лет, когда осуществляется «скачок» от изустных традиций к истории письменных языков. Рефлексия над языком, нараставшая по мере перехода от логографического письма (письма «понятиями») к силлабическому, а затем к фонематическому (алфавитному) его типам (подробнее см. : Сухачев 1998), привела за этот относительно короткий срок к последовательной смене инициированной ею натурфилософской рефлексии рефлексией метафизической, а затем научной рефлексией, отличительной особенностью которой является анализ языка науки — ее методологической составляющей. Сформулированная Лейбницем, эта задача была подхвачена и по своему переосмыслена Кантом, и по большому счету «универсум репрезентаций» Пирса располагается, как мне представляется, между кантовскими мирами «чистого разума» и «практического разума».

Универсум репрезентаций можно понимать и в узком смысле как опосредующий мир человека и физический мир «вещей», предстоящий человеческому восприятию. В конечном счете его можно ограничить одним языком (в очень узком понимании репрезентации). А можно мыслить этот универсум широко — в качестве поистине универсального закона всеобщей связи, обеспечивающего цельность Мироздания как такового. При таком подходе само человеческое сознание оказывается лишь частным воплощением природного начала, согласно которому материя в своих проявлениях, пусть и по самым случайным причинам, видоизменяется и усложняется вплоть до разумных форм, способных к отражению бытия самой материи. Независимо от ответа на вопрос «А есть ли разум во Вселенной?», Человек по большому счету есть воплощение этого принципа — явление космического масштаба.

В последнем качестве, то есть в ипостаси универсального принципа познания (и самопознания), чьи категории императивны в логико-философском понимании обоих терминов, и предстает универсум репрезентаций в размышлениях Ч. С. Пирса о природе знаков.

Разумеется, можно примеривать его теорию знака к исторически сложившимся знаковым системам (хотя бы потому, что все языки устроены в соответствии с тем же правилом изоморфности структуры «кода» структуре отображаемого объекта²³). Однако нельзя переносить понятия и операции осуществленного Пирсом анализа, направленного на выяснение логики познания, на «акты коммуникации» как таковые — на анализ любого рода высказываний. Если же сопоставлять знаковую теорию Ч. С. Пирса, например, с теориями Ф. де Соссюра или Л. Ельмслева в контексте собственно семиотических построений, то нельзя игнорировать авторские намерения и установки на анализ того или иного аспекта Языка. Не следует пренебрегать также тем, что язык как предмет внимания психологии, логики, лингвистики — далеко не один и тот же объект исследования. (Точнее, при этом исследуются различные свойства языка, который к тому же оказывается в различных отношениях с процессами сенсомоторного восприятия и логико-дискурсивного мышления.)

Мысли Пирса будят отзвучную мысль в «столкновениях» с философией языка Б. Рассела, Л. Витгенштейна, Р. Карнапа, Э. Кассирера, М. Хайдеггера. У каждого из них свой язык, и различно его виденье, например, у раннего и позднего Витгенштейна, Карнапа, Кассирера. Семиотику Ч. С. Пирса нельзя рассматривать как монолитный конструкт. Она и не могла бы стать им, коль скоро движение мысли является единственным способом ее существования. Пафос размышлений Пирса в том, что теория познания является прежде всего познанием «отношений» человеческой мысли, увязанных с разнообразными отношениями между ее объектами и качествами последних.

Если окинуть взглядом наблюдаемое состояние лингвистических построений в универсуме репрезентаций, нетрудно заметить их крен в сторону терминологических нововведений, не всегда продуманных, нарушающих сущностные отношения между словом и мыслью, словами и вещами, понятием и словарным значением, значением и смыслом, прагматикой в семиотическом ее понимании и практикой целенаправленной речевой деятельности. Терминологическая этика, на которой настаивал Пирс, требует не только ответственности исследователя за каждый использованный и вновь предлагаемый термин («Обязанность подачи такого слова, естественно, ложится на того, кто вводит новое понятие», — СР 2, N 222; ср. Пирс 2000. 2: 43), но, что намного ответственней, и непременного переживания собственных отношений с искомой научной истиной. Может быть, потому разнонаправленные размышления Ч. С. Пирса и Ф. де Соссюра о Мысли и Слове остались незавершенными и остаются одинаково актуальными, дополняя друг друга в пределах своих объяснительных возможностей.

¹ При этом грамматические показатели выступают в качестве своего рода классификаторов слов и отношений, складывающихся между ними в высказывании на глубинном и на поверхностном уровнях. Соответственно целесообразно различать релятивные отношения первого плана (глубинного) и реляционные — второго (между членами предложения).

² Внутренняя форма этого слова, равнозначного «вещизму», влечет для русскоязычного читателя ложную коннотацию с реальностью.

³ Лат. «Понятия суть вещи».

⁴ Лат. «Понятия суть до вещей».

⁵ Лат. «Понятия суть в вещах».

⁶ Лат. «Понятия суть после вещей».

⁷ Лат. «Понятия суть имена».

⁸ Например, см.: Лейбниц 1982. 1: 83-84. Примечательно высказывание Лейбница: «Нельзя отрицать, что Декарт имеет большие заслуги прежде всего в том, что возродил стремление Платона увести дух от чувственного восприятия…» (там же: 245).

⁹ О параллелях между феноменологией Э. Гуссерля и семиотикой Ч. С. Пирса см.: Haaparanta 1994.

¹⁰ Ср. также критику «метафизической фикции», отождествляющей стоящий за словом предмет мысли с «реальными» вещами в ранней антикартезианской статье: «Современные номиналисты в своем большинстве люди поверхностные, не знающие того, что знали более добросовестные Росцеллин и Оккам, — что реальность, никак не репрезентированная, есть реальность без отношений и качеств» (Пирс 2000. 1: 47 и сл., N 49).

¹¹ Ср. письмо к леди Уэлби от 23 декабря 1908 г.: «Вы спрашиваете: является ли пропозиция верной, если она «всецело обоснована опытным путем» и выдерживает проверку опытом, или же она такова, поскольку «логически доказана»? Данный вопрос указывает на то, что Вы находитесь в опасной близости от той армии «чудаков», которые, выходя тем самым за рамки всякой разумности, упорно называют «логическим» рассуждение, приводящее к ложному заключению из истинных посылок» (там же: 2: 309).

¹² А. Фумагалли отмечает, что перцепт, похоже, соответствует тому, что философы назвали sense datum ‘данность мысли’, но у Пирса он не тождественен данным ощущения, ужé представляя собой результат неосознанной мысленной обработки, синтезирующей данные в структурированном виде (Fumagalli 1995: 169, прим. 85). Это соответствует представлениям о генезисе мышления, инициированного символической деятельностью, при том что прагматически ориентированное и логическое мышление рассматриваются как разные его типы.

¹³ При этом еще раз объяснив приверженность к трихомическим формам «особым родом» предмета своих занятий и продемонстрировав их естественность (См.: Пирс 2001: 2: 209-212, N 568-572).

¹⁴ Пирс тут же оговаривает: «Слово возможность подходит для его обозначения — за тем исключением, что возможность подразумевает отношение к существующему, а универсальная Первичность есть модус бытия себя самой» (там же). Универсальная Первичность — это почти кантовская «вещь сама по себе» (согласно исправленному переводу нем. «Ding an sich», — см.: Кант 1994: 546 — уточнение Ц. Г. Арзаканяна).

¹⁵ Что связано с различением трех родов Троичности: первое, мыслимое как возможность — всего лишь «ум способный к мышлению», «некая смутная идея»; второе мыслится играющим роль Двоичности или «события», и оно причастно «общей природе опыта или информации; третье «есть «информирующая мысль или познание» (там же).

¹⁶ К тому же «работу знака» трудно помыслить вне психологического «элемента» и сам Пирс акцентирует на этом внимание: «Пытаться реализовать в уме, чем было бы сознание без элемента репрезентации, безнадежно…» (Пирс 2001. 2: 179, N 532).

¹⁷ По определению, это понятие призвано «…подчеркнуть то обстоятельство, что речь идет о специфических мыслительных категориях (выделено мной. — Н. С.), которые лингвист вынужден добывать самолично <…> Термин «семантика», шире употребляемый в науке, пожалуй, слишком расплывчат для того, чтобы заменить термин «речевое мышление»» (Кацнельсон 1972: 4).

¹⁸ В статье «Логика рассмотренная как семиотика» (около 1904) термин определяется как понятие, довольно близкое тому, «что английские философы обычно имеют в виду под словом идея» (Пирс 2001. 2: 7, N 285. В 1905 г. уточняется: «Под фанероном я имею в виду общую совокупность всего, что так или иначе, в том или ином смысле является наличным (is present) совершенно независимо от того, соответствует ли наличное какой-либо реальной вещи» (там же: N 284).

¹⁹ Сигнал определяет состояние организма (и сознания). Как наиболее общий термин психофизиологии и теории информации он может быть почти приравнен к сигнификанту знаковой теории Пирса.

²⁰ Возможно, оно восходит к Гегелю, ср. его определение символа: «связь между значением и его выражением есть совершенно произвольное соединение…» (Гегель 1969. Т. 2: 14).

²¹ Понятие биогеоценоз было введено академиком В. Н. Сукачевым в 1940 г. как альтернативное англоязычному термину «экосистема».

²² Если учитывать только археологические свидетельства. С учетом антропосоциогенеза, то есть становления человека современного вида, появившегося с «готовым» языком, этот период должен быть растянут как минимум на 150-200 тыс. лет.

²³ Это не влечет за собой автоматического тождества способов членения мира и объектов, отображаемых разными языками «субъективно» в силу самобытности отдельных традиций, различия между которыми обобщаются в меру их взаимодействия и интеграции совокупного человеческого опыта. Здесь приходится считаться с гносеологической относительностью обусловленной культурно-историческими факторами, в том числе доступом к накопленным человечеством позитивным знаниям. Следует иметь в виду, что ограниченные обиходно-бытовыми функциями языки народов, оказавшихся на периферии цивилизации, стремительно исчезают и потому, что их носители все активнее обращаются к «готовому» тезаурусу знаний, представленному современными «языками культуры».

Визуальная репрезентация: семиотические и философские аспекты культуры

Автор: Напалкова Мария Геннадьевна

Рубрика: Философия

Опубликовано в Молодой учёный №22 (208) июнь 2018 г.

Дата публикации: 31. 05.2018 2018-05-31

Статья просмотрена: 712 раз

Скачать электронную версию

Скачать Часть 5 (pdf)

Библиографическое описание:

Напалкова, М. Г. Визуальная репрезентация: семиотические и философские аспекты культуры / М. Г. Напалкова. — Текст : непосредственный // Молодой ученый. — 2018. — № 22 (208). — С. 482-483. — URL: https://moluch.ru/archive/208/50889/ (дата обращения: 03.12.2022).

В статье проводится сравнительный анализ точек зрения ученых на семиотический подход к визуальной культуре.

Ключевые слова: визуальная культура, семиотика, репрезентация, культура, социум.

The article compares the views of scientists on the semiotic approach to visual culture.

Key words: visual culture, semiotics, representation, culture, society.

Современная культурная направленность визуальной репрезентации включает семиотические, философские и многие другие, что приводит к необходимости использования новых исследовательских методов отличных от методов изучения классической культуры.

Мы полагаем, что одной из перспективных методологий изучения визуальной культуры мы можем рассматривать науку семиотику как науку о знаках и значениях. Семиотическая методология предполагает трактовку любого феномена визуальной культуры и ее арт-продуктов.

Возможность применения семиотического подхода в визуальных исследованиях была подготовлена самим развитием культуры, истории культуры, философии в ХХ в., в частности, работами Ф. де Соссюра, Ч. С. Пирса, А. Ригля и Э. Панофского и др.

В контексте культурфилософской «новой истории искусств» важное влияние оказал М. Шапиро, который в своих трудах поставил вопрос о семиотике визуального. В частности, этой проблеме посвящена работа «Некоторые проблемы семиотики визуального искусства» и др. [1]. Отметим также, что, по мнению многих европейских и российских ученых, использование семиотического подхода создало и ряд новых научно-исследовательских вопросов, которые вызваны тем, что на современном этапе пока не выработано единого мнения ученых относительно того, что является означающим, картина в целом или ее отдельные элементы, какие механизмы понимания относительно визуального образа культуры можно выделить, возможно ли установить однозначную границу между семиотическим и миметическим и т. п. [2].

Известно, что понятие «репрезентация» — это показ, показывание, представительство, представление. Еще категория «репрезентация» расшифровывается как «вторичное» представление первообраза и образа.

Раскрывая саму суть истории становления значения этого слова, Х. — Г. Гадамар в «Истине и методе» напомнил его сакральный смысл, который был «…знаком в Древнем Риме как смысл представительности и платежеспособности человека. В контексте современной христианской идеи воплощения и мистического тела получило категория получила иной смысл — репрезентировать обозначает осуществлять присутствие» [3]. Понимание репрезентации как представительства анализировал Ж. Деррида в «Грамматологии».

Проблема репрезентации обсуждалась и в контексте рассмотрения способа бытия искусства. Ученый полагал, что через репрезентацию «изображение приобретает свою собственную действительность», и, благодаря изображению, первообраз становится именно первообразом, т. е. только изображение делает представленное им собственно изображаемым, живописным [4]. Современная культуры, по версии ученых, видится как процесс бытия, в котором гармонично соединяются реальность, фантазия, игра, воображение, замысел и их воплощение.

Современные естественные и искусственные языки — основные разъяснители репрезентации культурных образов, благодаря которым мировосприятие человека формируется и изменяется под воздействием создаваемых или выбираемых репрезентаций. Из этого следует, что наше представление о современной действительности — это продукт собственной деятельности восприятия, видения, понимания, благодаря которым трансформируются образцы репрезентации, создаваемые и внедряемые культурыми, политическими и образовательными технологиями.

Согласно концепции М. Вартофского, человеческое восприятие, имея универсальные предпосылки, является исторически обусловленным процессом [5]. С нашей точки зрения, визуальное восприятие культуры человеком сегодня уже зависит и от интерпретационных принципов политики и философии общества, предрасполагающих нас к тому, что нам предстоит увидеть/не заметить, понять/не понять, принять /отвергнуть в мировом или отечественном культурном пространстве.

Разная степень культурной истинности представляет собой не только внешний визуальный мир, но и самого человека.

Современная и хорошая и плохая культура становится своеобразными образами социального и индивидуального визуального восприятия, оказывающего влияние на наше восприятие окружающей среды, общества, культуры, что в свою очередь связано с обучением, образованием в целом, формирует еще один способ видения окружающего мира и культуры в нем.

Таким образом, семиотические и философские аспекты мировой и отечественной культурыделят визуальную культуру на определенные сферы, репрезентирующие культурную реальность лучше, хуже или вовсе не репрезентируют ее.

Литература:

Шапиро, М. Некоторые проблемы семиотики визуального искусства. Пространство изображения и средства создания знака-образа. Изд. 2-е. Дополненное. — М., 2017.
Арнхейм, Р. Искусство и визуальное восприятие. — М., 2012; Гадамар, Х.-Г. Истина и метод. — М., 1988; Беньямин, В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Избранные эссе. — М., 2006; Беззубова, О. В. Визуальная культура и визуальный поворот в культурных исследованиях вт. пол. ХХ в. // Аналитика культурологии. — № 28. — 2014 и др.
Гадамар, Х.-Г. Истина и метод. — М., 1998.
Гадамар, Х.-Г. Истина и метод. — М., 1998.
Вартофский М. Модели. Репрезентация и научные модели. — М., 1988.

Основные термины (генерируются автоматически): визуальная культура, семиотический подход.

Ключевые слова

культура, социум, семиотика, визуальная культура, репрезентация

визуальная культура, семиотика, репрезентация, культура, социум

Сходство и представление: очерк философии изображений | Отзывы | Нотр-Дам Philosophical Reviews

Имя автора Сходство и представление — «Бен Блюмсон». Представляется очевидным, что это так, поскольку существует произвольная конвенция , предусматривающая связь между физическим лицом, являющимся автором книги, и его именем и фамилией; в качестве альтернативы, изображение Бена Блюмсона будет считаться таковым только в том случае, если оно будет похоже на автор Сходство и представление Внешность . Это и есть «банальность», с которой начинает Блюмсон: как он заявляет в первых строках «Введения», его первой целью будет защита ее от возражений философов. По-видимому, полагает он, только философы могли бы мечтать опровергнуть такое утверждение (что, впрочем, не является основанием для отклонения их возражений tout court , поскольку они выдвигают ценную критику против утверждений здравого смысла).

Противники банальности изображения как зависимости от сходства основывают свою критику на близкой аналогии между изобразительным и описательным представлением, признавая, что в обоих случаях характер связи между представлением и тем, что изображается, является случайным. Однако стратегия Блюмсона состоит не в том, чтобы отвергнуть эту аналогию, а в том, чтобы полностью поддержать ее и в то же время отрицать, что она является причиной для отказа от банальности. Как следствие, книга идет по двум взаимодополняющим путям: один защищает банальность, другой — защиту аналогии между описанием и изображением: глава за главой читатель подводится к тому мнению, что изобразительное представление в то же время аналогично языковому высказыванию и на основе сходства.

Есть как минимум два очевидных достоинства работы Блюмсона.

Во-первых, это его попытка преодолеть оппозицию между двумя якобы альтернативными взглядами на изображение, основанное на сходстве, и на изображение, аналогичное языку. Это делается путем привлечения внимания к тому факту, что и изображение, и описание являются членами более широкой категории — представления — и сосредоточения внимания на их аналогиях, а не только на их различиях; тем не менее, эти различия еще предстоит признать, и смысл всей книги в том, как правильно их нарисовать. Судя по всему, Сходство и представление — это скорее «Опыт философии представлений », чем «Опыт философии образов», в частности, как в подзаголовке. Если и описание, и изображение являются репрезентациями, то они зависят от признания намерений — в рамках, сильно вдохновленных грайсовским анализом коммуникации и значения; однако они различны, потому что описание опосредовано соглашением, а изображение опосредовано сходством.

В соответствии с этим подходом вторая заслуга Блюмсона состоит в том, что он широко опирается на философию языка, не отказываясь по этой причине от банальности изображения, основанного на сходстве: изображение есть частный случай говорящего значения и, как следствие, результаты его исследования. в своего рода «прагматике» для картинок. Для того чтобы развернуть свой анализ, Блумсон принимает во внимание взгляды на язык — среди прочих взгляды Льюиса, — которые позволяют расширить смысл «высказывания», чтобы охватить все действия , не только язык, но и общение в целом, включая графическое изображение. Таким образом, философия образов и философия языка воссоединяются в философии «репрезентации», предназначенной для передачи информации.

Первое определение изображения во вступительной главе, данное для уточнения предмета книги, является остенсивным : изображение есть своего рода представление, а фигуративная живопись и рисунок, очевидно, являются изображением; однако фигуративная скульптура, фотографии и карты также являются изображениями. На самом деле изображение может принадлежать многим медиа: например, несмотря на то, что музыка в большинстве случаев не является ни изобразительной, ни репрезентативной, программная музыка является и тем, и другим. Интересно, что абстрактная живопись не изобразителен, а потому не считается (что подтверждает, что книга Блюмсона посвящена философии представлений, а не философии картин). Исходя из этого определения, Блюмсон поэтапно развивает свой анализ, каждый раз обращаясь к возможным возражениям и, наконец, очерчивая «устойчивую» точку зрения.

В главах 2 и 3 Блюмсон утверждает, что изображение является своего рода интенциональной репрезентацией, таким образом расширяя анализ Грайса значения говорящего с точки зрения намерения, чтобы охватить также и изображение. Изображение на самом деле является частным случаем значения говорящего: слова производят воздействие на аудиторию в той мере, в какой аудитория делает вывод о своих коммуникативных намерениях в говорящем, который подчиняется некоторому соглашению. В случае с изображениями процесс аналогичен, но сходство становится ключевым компонентом, поскольку аудитория должна признать сходство изображения с тем, что оно представляет, чтобы понять намерения его сторонника. Таким образом, анализ проводится с точки зрения эффекты , которые изображения призваны вызвать у своей аудитории посредством распознавания намерений, стоящих за их использованием. На самом деле высказывание можно определить как любое действие , которое предназначено для общения.

Возможна аналогия между изображением и описанием, основанная на распознавании намерений, и тогда опосредование считается условностью для описания и сходством для изображения. В целом сходство играет роль облегчения выражения и распознавания намерений. Как объясняет Блюмсон, цель состоит в том, чтобы свести изображение к намерению метафизически (но не эпистемически) и отдать вместо этого эпистемологический приоритет сходству над изображением. Важный момент, вырисовывающийся как разногласие («о деталях, а не в духе» (с. 49)) с точкой зрения Кэтрин Абель на изображение заключается в том, что все еще возможно изобразить что-то без намерения произвести эффект на аудиторию : на самом деле, в некоторых случаях — например, в наброске или каракуле — это возможно рассматривать скетчера или рисовальщика как предполагаемую аудиторию его или ее собственного наброска или рисунка. Есть и другие интересные последствия. Художественная литература, например, анализируется путем замены воображения в качестве предполагаемого эффекта при анализе значения говорящего: опыт сходства на самом деле не требует наличия и того, что похоже, и того, на что похоже. Если это общий план, то все возражения теперь должны быть направлены на анализ значения говорящего simpliciter , а не его применение к случаю изображения.

Следующие главы исследуют детали взгляда и сосредоточены больше на защите аналогии между описанием и изображением, чем на защите банальности. В главе 3 рассматривается возможное возражение, что то, что изображает художник, может не совпадать с тем, что он намеревается изобразить. Главы 4 и 5 посвящены модификации грайсовского анализа значения предложения таким образом, чтобы сходство играло для описания ту же роль, что и условность для описания. Блюмсон рассматривает изображение как своего рода систему символов, не допуская — вопреки Гудману — того, что из этого следует, что изобразительное представление является произвольным. Следуя за Льюисом, он проводит различие между изучением языка в абстрактном виде и изучением языка в употреблении. Банальность — это тезис об используемых системах символов: сходство отвечает за определение того, какие системы символов в абстрактном виде являются фактически используемыми системами символов. Здесь проявляется различие между изображением и описанием: изобразительные системы символов различны в том, как они связаны с населения , которые их используют. Действительно, аналогия между описанием и изображением касается значения говорящего, а не значения предложения! В терминологии Блюмсона это связано с фундаментальными вопросами («о том, почему изображения обладают тем синтаксисом и семантикой, которыми они обладают» (стр. 82)), а не с описательными («о синтаксисе и семантике изображений» (стр. 82)). Более того, изобразительные системы символов широко распространены, но изображение также может выходить за пределы систем символов, и это снова указывает в пользу аналогии между изображением как описанием: одни устные и письменные высказывания принадлежат языкам, тогда как другие выпадают за его пределы. Проводя аналогию между изображением и описанием, Блюмсон в главе 6 утверждает, что никакая несоответствие между изображением и описанием не может быть проведено на том основании, что язык на самом деле композиционный пока картинки нет. Он определяет три ограничения, которым подчиняются теории репрезентации — ограничение конечной аксиоматизации, зеркальное ограничение и структурное ограничение — и утверждает, что композиционные объяснения зависят только от третьего. В сравнении с точкой зрения Роберто Казати и Акилле Варци, выраженной в частях и местах (1999), он защищает идею о том, что карты действительно учитывают структурные ограничения, согласно которым с помощью рациональных индуктивных средств можно сделать вывод о том, что каждая часть карты представляет из аксиом теории представления для этих частей. Поэтому карты можно рассматривать как композиционные, так и языковые, а разницу между изображением и описанием нужно искать в другом (назад к банальности).

Следует отметить, что точка зрения на изображение как на композиционное может представлять интерес не только для философии репрезентации, но и для таких позиций в философии сознания, как точка зрения Лоуренса В. Барсалу (1999), который утверждает, что познание разделяет системы с восприятием как на когнитивном, так и на нервном уровне и основывается на перцептивных символах, которые являются модальными и аналоговыми, но тем не менее динамичными и композиционными, а не целостными и статичными (какими обычно считаются физические изображения). Теория Барсалу пытается обеспечить синтез между традиционными теориями и теориями заземления, сохраняя символическую функциональность традиционных теорий, и в этом отношении она не так уж далека от цели Блюмсона по духу: поддерживать банальность изображения как основанного на сходстве, не отказываясь от власти. композиционности.

Теория окончательно сформулирована: остальная часть книги посвящена возможным возражениям и открытым проблемам. И снова Блюмсон представляет множество взглядов, исходящих из разных областей философии, что является еще одним достоинством книги: его подход на самом деле является очень «междисциплинарным» в рамках отдельных и иногда несвязанных областей философии, исследуя взгляды, исходящие из философии языка, так и из метафизики. Эти заключительные главы, как указывает сам автор, являются наиболее спорными и, возможно, открытыми для критики. В главе 7 аналогия между описанием и изображением подталкивается к рассмотрению аналога новых предложений для описания: может ли композиционная природа изображений объяснить нашу способность понимать новые изображения? Глава 8 посвящена тому, как теория справляется с возможностью изображать несуществующее, с возможностью изображать что-то, не изображая чего-то в частности, и, наконец, с изобразительным искажением. Опять же, ответ основан на интенциональности вообще, путем применения семантики возможных миров к содержанию изображения. Блюмсон утверждает, что такой ход не отрекается от духа рамки возможных миров и в то же время согласуется с банальностью изображения, опосредованного сходством. Глава 9обсуждает проблему изображений в перспективе и возможность изображения невозможного: изображение подобно мыслям и предложениям, поскольку оно различает разные способы существования вещей. Последняя глава — глава 10 — принимает во внимание один вопрос, по которому автор оставался нейтральным в предыдущих девяти главах: если изображение зависит от сходства, а походить означает иметь общие свойства, то какая теория свойств и сходства соответствует его мнению? В этой последней главе Блумсон пытается избежать ловушек, которые расставил Гудман, чтобы поставить под угрозу банальность.

Как видно из этого краткого обзора, книга Блюмсона очень богата. Преследуя четкую цель, он анализирует множество взглядов на изображение, язык и многое другое, предлагая работу, которая в то же время оригинальна и поучительна. Тем не менее, аргументация иногда бывает очень плотной и, следовательно, может быть труднодоступной для неосведомленного читателя.

Опора на признание намерений изображения остается в некоторой степени проблематичной. Изображение есть преднамеренная репрезентация. Но что происходит, если аудитория какого-либо изображения уже не та аудитория, которая была в замыслах автора картины? Например, рассмотрим картины в пещерах Ласко. В этом случае археологи могут рассматривать их как изображения (напоминающие животных), поскольку они приписывают авторам определенные коммуникативные намерения. Но как они могут быть уверены в ценности этой атрибуции, если сами не являются той аудиторией, с которой изначально намеревались общаться авторы картин? Все эти трудности связаны с приверженностью Блюмсона намерениям Грайса. Действительно ли правдоподобно, что шутка считается таковой из-за того, что мы распознаем намерения ее автора? Шутка есть шутка, потому что она смешная, и именно поэтому публика смеется; только после этого становится понятно намерение автора шутки рассмешить аудиторию (я слышал эту критику от Кендалла Уолтона на недавней конференции). Другая трудность возникает при сравнении сходства и условности как опосредований, именно между сходством и условностью 9.0003 используется . Соглашения часто бывают явными, и поэтому ими легко поделиться; вместо этого сходства нужно «увидеть», и поэтому они могут быть очень субъективными (Гудман согласился). Представьте, что я вижу портрет (задуманный как портрет) Бена Блюмсона и не нахожу, чтобы он вообще был похож на Бена Блюмсона. Как кто-то может возражать мне и утверждать, что я не прав? Впрочем, если бы я сказал, что Бена Блюмсона зовут Тед Блюмсон, меня нетрудно было бы убедить, что я ошибаюсь.

В заключение хочу отметить последнее достоинство работы Блюмсона. Его миссия — защищать банальность изображения, основанного на сходстве, и считает, что это лежит в основе его встречи с существующей литературой, не прибегая к «подходу последнего человека, оставшегося в живых» (стр. 13). Как он сам объясняет, он не устанавливает свою теорию, опровергая любую другую правдоподобную теорию и упоминая альтернативные подходы только тогда, когда они имеют отношение к его точке зрения: определение правильного анализа изображения оставляет открытой возможность найти другие анализы в других терминах как пока они отвечают требованиям защиты как банальности, так и аналогии между описанием и изображением. Общее впечатление таково, что Блюмсон работает над созданием новых концептуальных категорий, лучше определяя или переопределяя старые; более того, он связывает изображение с вопросами, исходящими из философии языка — через его коммуникативные аспекты — и метафизики — через правильное определение сходства. Это приводит к более общей, богатой и очень многообещающей структуре представления в использовании, последствия, последствия и ограничения которой еще предстоит оценить. Я надеюсь, что это будет предметом (его) дальнейшей работы.

Концепция репрезентации — Библиография

Концепция репрезентации — Библиография — PhilPapers

Журналы

Войти
Создать учетную запись

Синтаксис
Расширенный поиск

В эту категорию требуется редактор. Мы призываем вас помочь, если вы квалифицированы.
Станьте волонтером или узнайте больше о том, что для этого нужно.

Философия разума > Интенциональность > Репрезентация > Концепция репрезентации

Братья и сестры:

Разнообразии представления ( 76 )
Теории представления ( 88 )
Скептицизм о представлении ( 28 )
DESICTICS ( 8 )
8 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008. 9008.

............. 9008. 9008.8 9008.

() )

. )

Представительство в неврологии ( 234 )

Вычисления и представление ( 766 | 130)

Представительство, Разное ( 74 )

Рабочие места в этой области

Школа инженерной школы Милуоки

Доцент философии

Департамент английского языка и философии, Университет Drexel

Доцент Профессор Филсофии -Троик -Трек -Трек -Трек -Трек -Траке

. Университет

Адъюнкт-профессор или профессор

Вакансии от PhilJobs

1 — 50 / 59

Преднамеренность. Нарве Стрэнд — детали рукописи
Зачем возиться с ментальными представлениями? [ОБЗОР] Алекс Гржанковски и Рэй Бьюкенен — 2022 — Metascience 31 (3): 415-418. details
Сущностный реализм о ментальных представлениях. Бенс Нанай — 2022 — Erkenntnis 87 (1):75-91.details
Кибернетическая теория личности: как и почему Селларс натурализовал Канта. Карл Б. Сакс — 2022 — Философские исследования 10 (1).подробно
Circularity.Ilexa Yardley — 2022 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory/ .details
IOP: Get It Straight. Ilexa Yardley — 2022 — Https://Medium.Com/the-Circular-Theory .details
Multi-Channel Mathematics. Ilexa Yardley — 2022 — Https://Medium.Com/the-Circular-Theory .details
Загадочная Вселенная.Илекса Ярдли — 2022 — Центр интеллектуального проектирования.подробнее
Бактериальная коммуникация.Марк Артига — 2021 — Биология и философия 36 (4):1-19.подробнее
Предиктивная обработка и антирепрезентативность. Марко Факчин — 2021 — Synthese 199 (3-4):11609-11642.детали
Правила убеждений и нормативность намеренного содержания. Дерек Грин — 2021 — Acta Analytica 36 (2):159-69.details
Сеть без подключения. Илекса Ярдли — 2021 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory/ .детали
Универсальная токенизация. Ilexa Yardley — 2021 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory/ .details
Исключение скорости света как «постоянной».
Почему крипто-все здесь, чтобы остаться
Фуко, Делёз и Ницше. Илекса Ярдли — 2021 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory/ .детали
Что «открывают» современные физики. Илекса Ярдли — 2021 —
Абстракция: как это понять. Илекса Ярдли — 2021 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory/ .details
Какое отношение Метавселенная имеет к физике. Илекса Ярдли — 2021 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory/ .details
Биомиметика (Биомимикрия) (Biomemetics). Илекса Ярдли — 2021 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory/ .details
Роль репрезентаций в негибком поведении. Тодд Гэнсон — 2020 — Биология и философия 35 (4):1-18.подробнее
Неуловимые средства генетической репрезентации.Рийн Кыйв — 2020 — Биология и философия 35 (1):1-24.подробнее
Разновидности антирепрезентативизма. Пьетро Салис — 2020 — Педро Г. Морейра (ред.), Возвращение к Ричарду Рорти . Уилмингтон: Вернон Пресс. стр. 115-134. подробности
Круговое мышление. Илекса Ярдли — 2020 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory .details
Порог представлений. Интеграция семиотики и когнитивных наук.Марта Карава — 2019 — Versus 1:157-174.подробнее
Натурализованные представления — полезная цель или полезная фикция? Петр Уилкин — 2019 — Studia Semiotyczne—English Supplement 30:5-19.details
Бессмысленная точность: о вездесущности содержания в природе. Алекс Морган — 2018 — Синтез 195 (12):5403-5429.подробнее
Структурные репрезентации: каузально релевантные и отличные от детекторов. Павел Гладзеевский и Марцин Милковски — 2017 — Биология и философия 32 (3):337-355.подробнее
Феноменологическая ошибка и иллюзия имманентности: аналитическая философия разума и феноменология против ментального овеществления. Саймон Гусман — 2016 — Diametros 48:18-37.details
В защиту кантовского репрезентационализма Рейнгольда: аспекты идеализма в Versuch Einer Neuen Theorie des Menschlichen Vorstellungsvermögens. Деннис Шультинг — 2016 — Ежегодник Канта 8 (1):87-116.подробнее
Личность одного: сохранение круга. Илекса Ярдли — 2016 — https://Medium.Com/the-Circular-Theory .details
Каузальные теории ментального содержания: где находится «каузальный элемент» и как он делает интенциональность реляционной?
Руководства к действию недостаточно, репрезентации тоже нуждаются в соответствии: призыв к двухфакторной теории репрезентации. Павел Гладзеевский — 2015 — Новые идеи в психологии :doi:10. 1016/j.newideapsych.2015..details
Представление как адаптация. Бенджамин Джарвис — 2015 — Acta Analytica 30 (1):17-39.подробнее
Трудная проблема содержания: решена (давным-давно).Марцин Милковски — 2015 — Исследования по логике, грамматике и риторике 41 (1):73-88.детали
Перцептивное представление / Перцептивное содержание. Бенс Нанай — 2015 — В Мохане Маттене (ред.), Оксфордский справочник по философии восприятия . Издательство Оксфордского университета. стр. 153-167. подробности
Самый возвышенный из всех законов: странное возрождение кантианского мотива в современной политике имиджа.
Против представлений с двумя направлениями соответствия. Арто Лайтинен — 2014 — Феноменология и когнитивные науки 13 (1):179-199.подробнее
Обзор книги Доминика Грегори «Показ, видимость и ощущение». [ОБЗОР] Анжела Менделовичи — 2014 — Философские обзоры Нотр-Дама :0-0.details
Эмпирические проблемы с антирепрезентативностью. Бенс Нанай — 2014 г. — В Б. Брогаарде (ред.), Имеет ли восприятие содержание? Издательство Оксфордского университета. подробности
Два понятия ментального представления. Урия Кригель — 2013 — В У. Кригель (ред.), Текущие споры в философии разума . Рутледж. стр. 161-179. подробности
Витгенштейн об интенциональности и репрезентации. Мигель Гарсия-Вальдекасас — 2012 — Quaestio 12:343-368.детали
Нормы интенциональности: нормы, которыми нельзя руководствоваться. Бенджамин Джарвис — 2012 — Философские исследования 157 (1):1-25.подробнее
Представление на личном уровне. Урия Кригель — 2012 — Протосоциология 28:77-114.детали
Marburska krytyka poznania jako odbicia.Tomasz Kubalica — 2011 — Idea Studia nad structurą i rozwojem pojęć filozoficznych 23 (23).details
Два вида интенциональности у Локка. Лайонел Шапиро — 2010 — Pacific Philosophical Quarterly 91 (4): 554-586. Подробнее
Границы представления: нерепрезентативное использование ресурсов модели расширенного познания. Пьер Штайнер — 2010 — Прагматика и познание 18 (2):235-272.детали
Проблемы репрезентации I: природа и роль. Дэн Райдер — 2009 — В книге Джона Саймонса Пако Кальво (редактор), The Routledge Companion to Philosophy of Psychology . Рутледж. стр. 233. подробности
Классификация знаков Пирса: от «Логики науки» до «Программы некоторых разделов логики». Жоао Кейрос — 2007 — Trans/Form/Ação 30 (2):179-195.подробнее
Образы, диаграммы и метафоры: гипоиконы в контексте 66-кратной классификации знаков Пирса.

1 — 50 / 59

Доступ за пределы кампуса

Используете PhilPapers из дома?

Создайте учетную запись, чтобы обеспечить доступ за пределами кампуса через прокси-сервер вашего учреждения.

Репрезентация это в философии: Репрезентация | Понятия и категории

ИЛИ РАН. http://localhost/pdf/nl/represent.html.ru

МЫСЛИ О РЕПРЕЗЕНТАЦИИ

Визуальная репрезентация: семиотические и философские аспекты культуры

Ключевые слова

Похожие статьи

Роль трансформации

Ключевые слова:

Фотография как объект научного исследования | Статья в журнале…

Роль