Сознание как работает: что это такое, как работает, его функции, свойства

Содержание

«Как работает сознание человека?» — Яндекс Кью

О сообществе

Когнитивистика

О сознании, познании, когнитивных возможностях человека и искусственного интеллекта.

В поисках когнитивного кода – Картина дня – Коммерсантъ

Что такое сознание? Каким образом наш мозг осуществляет процесс мышления? Чем он кодируется? Можно ли поставить знак равенства между понятиями «я» и «мой мозг»? Где находится душа? Какую роль в мышлении играет интуиция? Существуют ли телепатия и ясновидение? Об этом и многом другом — наш разговор с нейробиологом, академиком Константином Анохиным.

Нейробиолог, академик Константин Анохин

Фото: Архив Константина Анохина

Нейробиолог, академик Константин Анохин

Фото: Архив Константина Анохина

— Константин, сейчас в мире наблюдается бум в исследованиях нейронаук. С чем это связано?

— С новыми возможностями, которые возникли благодаря революционным методам изучения мозга. Мы за последние десятилетия узнали про этот орган столько, сколько не знали за всю историю человечества. А второе — с тем, что этот орган таит в себе нас самих. Фрэнсис Крик, сооткрыватель структуры ДНК, посвятивший завершающие 25 лет своей жизни изучению мозга, верно сказал: в контексте всей истории человечества эти исследования важны не лечением разных медицинских состояний, каким бы важным это ни было, а тем, что они открывают возможность понять истинную природу человеческой души.

Если же говорить о практических вещах, то, по данным ВОЗ, каждый третий-четвертый житель Земли имеет те или иные нарушения функций нервной системы. От них глубоко страдают не только сами пациенты, но и их родные. Многие такие заболевания вообще не вылечиваются, что определяет огромное экономическое бремя на общество. И это третья причина.

— Вы сказали, что за последние десятилетия мы получили большое количество новых знаний о мозге. Какие из них вы считаете наиболее важными?

— На мой взгляд, это новые научные данные о том, как бодрствующий мозг, рассмотренный на уровне состава из отдельных клеток, так же как и геном, состоит из отдельных генов, определяет наши память и сознание. В проблеме о сознании еще не состоялся главный прорыв, но ученые активно работают над этим.

Речь идет о том, что по аналогии с генетическим кодом можно было бы назвать когнитивным кодом. Как мозг кодирует когнитивную информацию? Когда мы это поймем, это будет крупнейшее открытие XXI века. И я уверен, что оно действительно состоится. В этом я солидарен со вторым сооткрывателем генетического кода Джеймсом Уотсоном, который сказал, что для XXI века мозг будет тем, чем ген был для XX века.

— Почему вы так уверены, что удастся сделать это открытие?

— Ученый часто не может обосновать, почему он видит будущее в своей области именно таким. Чем более это сложные вещи, тем менее они выводятся логически. Это интуиция, основанная на сплаве тысяч разных фактов. Естественно, как и любой ученый, я могу ошибаться, но моя интуиция такова.

— Какую роль играет в работе мозга интуиция?

— Наш мозг пронизан тем, что я обозначаю «нейронными кротовыми норами». Через них он связывает вещи, очень далеко отстоящие друг от друга во времени и пространстве. За счет таких «кротовых нор» мозг работает совершенно не так, как компьютер,— вычислительная машина, осуществляющая лишь логические операции.

Часть нашего мышления, в том числе и математического, действительно основана на логике, алгоритмична. Но в какие-то моменты мышление совершает прорыв в совершенно неожиданную область, связывая вещи, логически никак не соотносящиеся друг с другом, и это свойство отмечали такие великие математики, как Пуанкаре, и такие великие физики, как Эйнштейн, и те гиганты, чьи работы привели к созданию компьютеров, в частности Тьюринг и фон Нейман. Часто именно эти тоннельные переходы, а не последовательные индуктивные заключения приводят к крупным прорывам в познании. И, безусловно, эти «интуитивные тоннели» присутствуют в любом творчестве, не только научном.

— Случалось ли вам следовать интуитивным подсказкам, в то время как рациональные решения были совершенно другими, и вы оказывались правы?

— Да, но дело тут не в противопоставлении рациональным решениям. Просто в какие-то моменты ученый может ощущать, что он видит некую картину еще скрытого от других мира, хотя фактов, которые он мог бы привести для доказательства этого, ему еще не хватает.

Как писал Эйнштейн за год до окончательной формулировки Общей теории относительности, «природа показывает нам только хвост льва. Но я не сомневаюсь, что хвост принадлежит льву и лев существует, даже если он не может показаться нам весь сразу». В науке за такой интуицией часто стоит большой массив известных ученому фактов, которые говорят ему, что мир должен быть устроен именно так, хотя он еще не может строго обосновать это.

Почему я думаю, что нашему веку удастся раскрыть тайну мозга? Это основано на теории мозга, над которой я работал несколько десятилетий и которая, на мой взгляд, дает понимание его уникальных свойств, в том числе «интуитивных тоннелей».

— Как можно сформулировать вашу теорию мозга?

— Прежде всего, это теория говорит, что мозг устроен не совсем так, как думали до сих пор. Согласно ей, мозг не только не является компьютером, о чем уже шла речь выше. Он также и не гигантская нейронная сеть, как считается последние полтора века. Описание мозга как нервной сети охватывает только его нижний этаж, не позволяющий нам понять ни психику, ни сознание. Теория утверждает, что, хотя сегодня мы видим мозг «одноэтажным», в действительности в нем существует «второй этаж», который и составляет его уникальную сущность. Этот высший этаж состоит совсем из других элементов, чем нервные клетки и их связи, и имеет совершенно иную структуру, чем нервная сеть. Главными компонентами высшего устройства мозга являются не нейроны и «провода» между ними, а особые клеточные когнитивные группы, или коги, каждая из которых образует неделимое целое и составляет единичку нашего знания, нашего опыта.

— Они реально существуют, это физические группы клеток?

— Да. Вот почему был так важен технологический прорыв в нейронауке — ранее существовавшими методами их просто нельзя было увидеть. Некоторые великие нейрофизиологи XX века предполагали, что такие когнитивные группы в мозгу существуют, и по-разному их называли. Но не было средств их разглядеть, экспериментально изучать.

А теперь мы можем увидеть их, смотреть, как они загораются, когда мозг начинает мыслить ими. Более того, мы можем современными нейробиологическими методами избирательно пошевелить какую-то из этих групп и вызвать субъективное состояние, которое она кодирует. Такие коги и есть элементарные кусочки нашего «я», и в мозге они связаны друг с другом в единую систему — когнитом.

— Это ваш термин — «когнитом»?

— Да, и его следует читать так же, как геном. Только когнитом является носителем опыта живого организма — как эволюционного, так и индивидуального, приобретенного. Когнитом и есть «второй этаж» мозга — тот, на котором мозг реализует свой максимальный потенциал, существует как разум. Там живет наше «я», наше сознание. С математической точки зрения такое двухэтажное здание является уже не сетью, а гиперсетью. Поэтому теория называется теорией нейронных гиперсетей, или гиперсетевой теорией мозга.

— А можно ли поставить знак равенства между понятиями «я» и «мой мозг»?

— Давайте задумаемся над этим распространенным вопросом. С одной стороны, вы говорите «я и мой мозг». С другой стороны, вы ведь легко можете сказать «мое «я»». Тогда это «я» — это где? А «мое» — это кто? Вы можете также сказать «моя душа» или «мой разум». Тогда получается, что душа — это не «я», раз она принадлежит мне? В этой области существует масса языковых парадоксов, причем не только в русском языке. И научная теория мозга должна дать им удовлетворительное объяснение.

Гиперсетевая теория мозга говорит две простые вещи. Мы — это весь организм. Мы развиваемся, существуем только благодаря тому, что мы как целое со своими руками, глазами, ушами взаимодействуем с окружающим миром и формируем в этих соотношениях это «я».

Но дальше происходит интересная вещь: это наше «я», наша максимальная сущность не обязана быть рассеяна по всему организму, по каждой его клеточке. Оно может быть сосредоточено лишь в его части. Так часто бывает и в других системах, когда максимальная их сущность локализована лишь в части системы.

Итак, за счет свойств мозга, его способности к обучению система «я» формируется именно в нем. Если вы пересадите мозг, то, что вы называете «я», уйдет вместе с этим комплексом, хотя остальная часть тела останется. Так что, с одной стороны, «я» — это весь организм. Но если мы говорим о максимальной «сущностности», максимальной силе «я», она сосредоточена в определенном его месте, как игла Кощея Бессмертного — в яйце.

— Вы руководите Институтом перспективных исследований мозга МГУ. Что он собой представляет?

— Он принадлежит к числу небольших институтов, которые были созданы в МГУ его ректором академиком В. А. Садовничим. Он постоянно ищет какие-то свежие решения для развития университета, и у него возникла идея, что в МГУ не хватает компактных научных групп, которые будут сосредоточены на тех или иных «точках роста» науки. Там, может быть, не будет сотни сотрудников, но они будут подхватывать и развивать наиболее перспективные направления науки.

И он воплотил эту замечательную идею в серии Институтов перспективных исследований МГУ. Это один из переводов названия Institute for Advanced Studies. Первый из таких институтов в 1930 году создал в Принстоне выдающийся американский просветитель Абрахам Флекснер, пригласив туда великих ученых — Альберта Эйнштейна, Курта Геделя, Джона фон Неймана и ряд других. Его идея заключалась в том, что это должен быть своего рода рай для ученых, которые будут заниматься самыми передовыми вопросами, не «заземленными» на практические нужды сегодняшнего дня.

В поддержку своей позиции Флекснер написал знаменитое эссе «О пользе бесполезного знания», говоря о том, что Фарадей, Максвелл, Герц не создавали свои открытия с целью зажигать лампочки, строить электростанции или радиостанции. Но именно из их открытий возникли технологические прорывы. И Флекснер оказался абсолютно прав в своих установках, потому что именно в Институте передовых исследований были заложены основы современных компьютеров и компьютерных программ, теории игр, метеорологии и так далее.

После этого идея Института передовых исследований стала развиваться. Я был приглашенным ученым в одном из таких институтов в Южной Африке. Но чаще всего это гуманитарно ориентированные институты. Их проще создать. А у Садовничего возникла мысль создать их в разных направлениях, в том числе в математической физике, геномике, нейронауках.

Наш институт небольшой, в основном молодые сотрудники, единомышленники. Мы действительно занимаемся очень сложными по научному инструментарию фундаментальными вопросами. Но именно от решения этих вопросов, я думаю, будет зависеть, если говорить о практических вещах, следующее поколение искусственного интеллекта.

— Поговорим о Школе нейронаук, которая сейчас проходит в Ингушетии под вашим председательством. Что это за школа, каковы ее задачи?

— Я лишь один из ее организаторов. В первую очередь она связана с научным центром «Идея», который возглавляет член-корреспондент РАН Тагир Аушев. Одна из миссий «Идеи» — и это очень редкая вещь в нашей стране — поддержка фундаментальных научных исследований в области нейронаук.

Центр имеет разные программы для такой поддержки — это и гранты молодым ученым и аспирантам, и проведение ежегодных научных школ по экспериментальной и теоретической нейробиологии. Данная школа — уже вторая в этом ряду, первая проводилась в прошлом году. Обе школы связаны определенной идеологией, направленной на развитие преимуществ, свойственных науке в нашей стране.

Сегодня все экономически развитые страны включились в мировую гонку по «взламыванию» кодов мозга. И каждая страна пытается вычленить наиболее эффективную сторону ее вклада в нейронауку. Для ЕС это было один план, для США — другой. Интересно, что Китай, который пришел к созданию национальной программы China Brаin Project одним из последних, долго думал, в чем он может конкурировать с США и ЕС, потому что в Китае нейроученых гораздо меньше. И они выбрали направления, которые точно оттеняют преимущества Китая. Одно из них — исследование высших когнитивных функций на мозге у приматов.

— Потому что у них много обезьян?

— Потому что весь мир исследует сегодня преимущественно нервную систему крыс, мышей, но ближе всего к человеку мозг именно у приматов. А в Китае действительно больше миллиарда макак. И Китай развивает сеть приматологических центров с самыми современными технологиями исследования мозга. Это четкий расчет, притом что в других странах становится все сложнее работать с обезьянами, эти исследования во многих местах в Европе закрывают.

Вторая вещь: китайцы объявили, что займутся обширными клиническими исследованиями мозга, что тоже дает преимущество их стране, потому что у них больных неврологическими заболеваниями больше, чем в любой другой стране мира. Поэтому массив клинического материала для исследований огромный.

— Что же может быть для России преимуществом в этой конкуренции?

— В научном совете центра «Идея», который, кстати, состоит преимущественно из физиков — Тагира Аушева, профессоров Александра Горского и Сергея Нечаева, мы подумали, что современные исследования мозга как сложной системы требуют физики и математики. У нас в этой области сохраняются сильные традиции и достаточно хорошая подготовка молодежи. Поэтому первый путь, который мы наметили,— соединить эти физико-математические традиции с нейронаукой.

Вторая важная особенность российской науки — традиции наших научных школ. Они достаточно глубокие и часто на десятилетия опережают современное состояние дел. Конечно, это «шагреневая кожа», и она сокращается с каждым годом. Но тем не менее это существует.

Поэтому сегодняшняя школа сочетает в себе уже две стороны. С одной стороны — это соединение молодых ученых в области нейронаук, нейробиологии с молодыми учеными в области физико-математических дисциплин. Второе — обращение к очень глубокой нейронаучной проблеме: как мозг кодирует когнитивную информацию? Одно из решений этой проблемы было найдено в 1970–1980-е годы в советской нейро- и психофизиологии. Это решение становится в последние годы предметом анализа в мировой науке, поэтому мы посвятили данную школу анализу современного состояния дел в этой области. Школа называется «Сложные нейронные сети и когнитивно-специализированные нейроны».

— Знаю, что на эту школу не могут приехать все желающие молодые ученые — они побеждают в каких-то конкурсах, прежде чем попадают на это мероприятие, это так?

— Да, но это не характеризует эту школу каким-то уникальным образом. В других школах такого рода тоже очень большой конкурс. В этот раз у нас было 240 заявок на 40 мест.

— Константин, как вы думаете: можем ли мы в принципе полностью познать свой мозг? Ведь это означает познать самое себя и таким образом выйти на уровень Творца?

— Слово «полностью» чужеродно науке. Мы ничего не можем познать в науке полностью. Мы лишь приближаемся к Истине. При этом она нередко отодвигается от нас. Но сказать, что она убегает от нас с той же скоростью, как мы к ней приближаемся, нельзя.

Существует очевидный прогресс в нашем понимании окружающего мира по сравнению с тем, что мы знали и понимали 50, 100, 500, 1000 лет назад. Мы делаем крупные шаги в познании. И те вещи, которые были скрыты от нас за несколькими слоями невидимого, становятся более видимыми. Микромиры, макромиры, галактики, Вселенная.

И Вселенная нашего мозга — тоже. Конечно, мы не ставим цель знать полностью все мельчайшие детали, каждый нейрон мозга и их наполнения конкретными мыслями у каждого человека на Земле. Но нам это и не нужно. Нам нужно знать принципы. Вы ведь не стремитесь иметь полное знание о поведении любого атома в окружающем мире, в стакане воды, во всех каплях дождя, определяемых фундаментальными законами физики? Точно так же, если мы хотим понять генетический код, это не означает, что мы должны секвенировать все организмы на Земле, и только тогда мы полностью познаем, что такое жизнь.

То же в понимании мозга. Мы хотим иметь фундаментальную теорию, которая будет говорить нам, каковы специфические принципы работы любого мозга независимо от того, мозг ли это человека, слона, дельфина или ящерицы. Нам нужен аналог генетического кода для мозга. Неслучайно Френсис Крик незадолго до своей смерти сказал Джеймсу Уотсону: «Нам пока еще не удалось разгадать двойную спираль мозга». В нейронауке мы ищем сегодня именно ее.

— Вы сказали об интуиции, ее важности в процессе мышления. Существуют ли другие феномены — например, телепатия или ясновидение, о чем много писала в последние годы жизни академик Бехтерева, или это просто многочисленные спекуляции вокруг этой темы?

— Да, этих спекуляций очень много. И не только спекуляций, но и мошенничества. Об этом Наталья Петровна тоже писала. Но было и третье, о чем она писала,— что если отбросить первое и второе, то остается еще таинственное «Зазеркалье», как она это называла. И об этом неизвестном, трудновоспроизводимом, малообъяснимом на протяжении многих веков говорили сотни тысяч людей.

Ее позиция была такова: если наука видит такой пласт человеческих свидетельств, то она обязана взяться за это исследование, за их проверку, если только — и она была очень внимательна к этому — на данном этапе развития науки существуют объективные методы, которые позволяют исследовать это. Если их не существует, то для науки применить себя здесь негде.

— А эти методы существуют?

— А это очень сложный вопрос в области границы между известным и неизвестным. Знаете, одно из определений интуиции — это способность видеть в предрассветном тумане, когда облики проявляющегося в один момент еще неясны, а через момент они уже будут очевидны всем.

Как определить этот момент? Если взяться за это слишком рано, то ученый бесцельно потратит свое время. Если взяться слишком поздно, то окажется, что наука не сделала каких-то важных открытий по чисто субъективной инерции, хотя возможности для этого уже были.

Вот вопрос, можно ли это исследовать уже сейчас, находится в таком «предрассветном тумане». Одни при этом рискуют и исследуют, другие считают, что достаточно надежных методов пока нет, а третьи считают, что и отчеты людей о таких феноменах наука обязана игнорировать, это мифы и предрассудки.

— Что-то мне подсказывает, что вы относитесь к первой категории, которая рискует и пытается?

— Ошибаетесь. Эти вопросы, какими бы интригующими они ни казались, не входят в цели моих исследований. Моя цель — разгадка двойной спирали мозга. Эта задача и так чрезвычайно трудна и, может быть, сегодня даже недостижима. Знаете, Эйнштейн по этому поводу говорил: ученый должен развить в себе инстинкт того, что едва-едва может достичь ценой величайших усилий. Достаточно ли сегодня наших величайших усилий, чтобы одолеть этот барьер? Не факт. Но одно очевидно: эта задача требует от ученого максимального сосредоточения.

При этом по сторонам есть много других интересных вещей. Вещь, про которую вы спросили, безусловно интригующая. Но для меня она периферийная. Иначе говоря, я предполагаю, что, если установить наличие этих феноменов или их отсутствие, это не раскроет когнитивного кода мозга. Хотя это моя гипотеза, и, как любой ученый, я могу ошибаться.

Есть еще и другие обстоятельства, по которым я не обращаюсь к этой области. Например, у меня нет квалификации для такого рода исследований. Мой профессиональный опыт сосредоточен на фундаментальных исследованиях на уровне работы отдельных нейронов и нейронных сетей в головном мозге. Это инвазивные исследования, которые можно проводить только на животных. А феномены, про которые вы сказали, исследуемы на людях. Я не обладаю этим инструментарием и не могу сделать здесь ничего полезного, даже если бы хотел.

Корме того, хотя я отношусь с уважением и пониманием к тем, кто пытается исследовать эти загадочные вещи, сам я придерживаюсь в их отношении трезвого скептицизма.

— То есть в них не верите?

— Для ученого это не может быть вопросом веры. Просто из фактов в моей научной области — нервных, клеточных и молекулярных основ памяти, опыта, сознания — сегодня не вытекает возможность существования подобных вещей. И наоборот, очень много научных фактов вступает в противоречие с этим.

— Существование интуиции вы признаете, а телепатии — нет. Разве это не родственные вещи?

— Думаю, нет. Интуиция — это то, что происходит внутри нашего мозга, а телепатия — между нашими мозгами. Первое для науки лишь загадка, пусть и сложная, а второе — это тайна. Лингвист Ноам Хомский в свое время дал такое определение их различию: загадка — это проблема, которую мы не знаем, как решить, а тайна — это проблема, суть которой мы пока даже не знаем.

Не исключаю, что, когда мощная нейронаука придет в область этих феноменов, она определит одни из них как артефакты, а другие — как факты, имеющие вполне прозаические научные объяснения, которые не требуют разрушения существующих научных представлений.

Но я не могу также окончательно исключить, что, когда эти феномены станут предметом глубоких исследований в нейронауке, некоторые из них потребуют существенного пересмотра современной научной картины мира. Ученый должен относиться к подобным вызовам с открытым забралом.

Когда-то далай-лама на вопрос, как он отнесется к тому, если научные исследования покажут, что реинкарнации не существует, ответил: «Примем этот факт и пойдем дальше». Это чрезвычайно достойный ответ, я бы сказал — ответ истинного ученого.

Беседовала Наталия Лескова

Новая теория предполагает, что сознание является «энергетическим полем» мозга .

Публикация своей теории в известном журнале Oxford University Press Neuroscience of Consciousness , Профессор Макфадден утверждает, что сознание на самом деле является энергетическим полем мозга. Эта теория может проложить путь к развитию сознательного ИИ, когда роботы, обладающие сознанием и способные мыслить, станут реальностью.

Ранние теории о том, что такое наше сознание и как оно было создано, склонялись к сверхъестественному, предполагая, что люди и, возможно, другие животные обладают нематериальной душой, которая наделяет сознанием, мышлением и свободой воли — способностями, которых нет у неодушевленных предметов. Сегодня большинство ученых отказались от этого взгляда, известного как дуализм, и приняли «монистический» взгляд на сознание, генерируемое самим мозгом и его сетью из миллиардов нервов. Напротив, Макфадден предлагает научную форму дуализма, основанную на различии между материей и энергией, а не материей и душой.

Теория основана на научном факте: когда нейроны в мозге и нервной системе возбуждаются, они не только посылают знакомый электрический сигнал по проводообразным нервным волокнам, но также посылают импульс электромагнитной энергии в окружающие ткани. Такой энергией обычно пренебрегают, но она несет ту же информацию, что и возбуждение нервов, но в виде нематериальной волны энергии, а не потока атомов в нервы и из них.

Это электромагнитное поле хорошо известно и обычно обнаруживается с помощью методов сканирования мозга, таких как электроэнцефалограмма (ЭЭГ) и магнитоэнцефалография (МЭГ), но ранее считалось, что оно не имеет отношения к функции мозга. Вместо этого Макфадден предполагает, что богатое информацией электромагнитное поле мозга на самом деле само является местом сознания, управляющим «свободой воли» и произвольными действиями. Эта новая теория также объясняет, почему современные компьютеры, несмотря на их огромную сложность и сверхбыструю работу, не продемонстрировали ни малейшей искры сознания; однако при правильном техническом развитии роботы, которые осознают и могут думать самостоятельно, могут стать реальностью.

Джонджо Макфадден, профессор молекулярной генетики и директор Учебного центра докторантуры по квантовой биологии в Университете Суррея, сказал: «Как мозговая материя осознает и умудряется думать, является загадкой, над которой размышляли философы, теологи, мистики и обычные люди на протяжении тысячелетий. Я верю, что эта загадка теперь решена, и что сознание — это опыт подключения нервов к самогенерируемому электромагнитному полю мозга, чтобы управлять тем, что мы называем «свободой воли» и нашими произвольными действиями».

Ссылка:

Макфадден Дж. Интеграция информации в ЭМ-поле мозга: теория кеми-поля сознания. Нейроски Сознание . 2020; 2020(1). doi:10.1093/nc/niaa016

Данная статья перепечатана из следующих материалов. Примечание: материал мог быть отредактирован по длине и содержанию. За дополнительной информацией обращайтесь к указанному источнику.

Что сложного в понимании сознания?

Исследовать

Поскольку вы читаете эти слова, можно с уверенностью сказать, что вы обладаете сознанием — этой магией осознания того, что вы живы и бодрствуете, и что вы вы, а не кто-то другой. Сознание — это запах сосны зимой, ощущение голубого цвета, воспоминание о первом поцелуе, трепет от исключительного представления — все те богатые и невыразимые качественные переживания, которые делают жизнь достойной жизни и которые скользят сквозь время, вязание одного момента с другим.

Но хотя все мы можем быть хорошо знакомы с ощущениями сознания, объяснение того, почему оно существует или как оно возникает из физических и биологических процессов, — это совсем другое дело. Эти вопросы стары, как Аристотель, и даже спустя тысячелетия у нас до сих пор нет четких ответов. На протяжении большей части истории природа сознания была прерогативой почти исключительно философов и поэтов. Его не воспринимали всерьез как законный предмет научных исследований, потому что было трудно, если вообще возможно, проводить эксперименты. Но за последние три десятилетия ситуация изменилась, поскольку нейробиологи начали добиваться реальных успехов в понимании нейронных основ явлений, связанных с сознанием.

ОБЩАЯ ПОЧВА: Нейробиологи Антонио Дамасио (слева) и Анил Сет считают, что «трудная проблема» сознания — как качественный опыт возникает из физического материала — в конце концов не так уж сложна. Фотография Дамасио Луиса Карвалью; Photo of Seth by Lovis Osternick

Двумя нейробиологами разных поколений, внесшими значительный вклад в изучение сознания, являются Антонио Дамасио и Анил Сет. В книгах, содержащих ошибки Декарта и Странный порядок вещей , 77-летний Дамасио изучил нейронную основу чувств, эмоций и принятия решений. 49-летний Сет оставил свой след в этой области, пролив свет на механизмы мозга, лежащие в основе перцептивного опыта, особенно зрения, и опыта самости. В конце прошлого года оба ученых опубликовали книги, которые углубляют и расширяют их исследования мозга и сознания. В книге «Быть собой: новая наука о сознании» Сет излагает свою теорию «управляемой галлюцинации» — о том, что наше перцептивное восприятие мира является изобретением мозга, управляемым системой предсказаний, — и доказывает, что сознание тесно привязаны к внутренней части живого тела. В Feeling & Knowing: Making Minds Conscious Дамасио намеревается демистифицировать сознание, которое, как он утверждает, развилось из первобытных чувств, таких как боль и голод, интерактивных процессов, которые соединяют физическое с ментальным и возникают из химического оркестра глубоко во внутренних органах.

Мы устроили Zoom-беседу между двумя учеными. Мы попросили их поделиться своими взглядами на сознание, задать вопросы друг другу и сделать ставку на то, сможем ли мы в конечном итоге решить эту сложнейшую из проблем.

Для начала я хочу спросить каждого из вас о названиях ваших соответствующих книг. Итак, Антонио, что вы подразумеваете под «чувствовать и знать»?

Антонио Дамасио: Ну, я не думаю, что люди могут быть сознательны без чувств. Гомеостатические чувства, такие как голод, жажда, боль или благополучие, естественно и спонтанно осознаются, иначе они не имели бы для нас никакой ценности, а знание — это то, что на самом деле исходит из чувства. Это спонтанное знание помогает нам управлять жизнью. Например, если вы чувствуете боль, это дает вам очень действенные знания о том, что вам следует делать дальше, чтобы выжить. Вот что я хотел передать как можно короче.

Анил, что ты имеешь в виду под «Быть собой»?

Анил Сет: Моя работа долгое время имела двойную направленность: с одной стороны, перцептивные переживания мира, из которых видение является самой легкой степени вдохновлен работой Антонио. Но со временем мои интересы все больше и больше смещались в сторону понимания того, что значит быть собой. Еще в детстве мы все задаемся вопросом: «Почему я — это я, а не кто-то другой?», «Что будет со мной после моей смерти?», «Такой ли мой мир, как чей-то еще?» Это очень простые вопросы, которые, как мне кажется, мы все задаем, а затем обычно теряем из виду по мере взросления — мы «обучаемся», задавая их. Поэтому я хотел вернуть нас к этому фундаментальному вопросу о том, что значит быть собой в мире.

Сознание проще, чем мы его делаем. Нет сложной проблемы.

Один момент, с которым вы оба явно согласны, заключается в том, что сознание — это воплощенный феномен, что именно благодаря, а не вопреки нашим биологическим телам мы имеем невыразимый опыт жизни в этом мире — относительно недавнее переживание. — концепция отношений между разумом и материей, которая во многом обязана работе Антонио. Но в своих книгах вы подходите к этой идее воплощения по-разному. Какова роль тела в сознании?

Дамасио: Как вы знаете, Чувство и знание возникло из-за просьбы моего редактора: создать книгу, которая представила бы мои идеи в кратком удобоваримом формате. Моя предыдущая книга, Странный порядок вещей , представляет многие идеи, которые я обсуждаю в новой книге, но одна из них новая: гибридность чувства и сознания. Под этим я подразумеваю, что в отличие от простых типов восприятия, таких как зрение, которое в значительной степени однонаправленно, чувства и, следовательно, сознание возникают в результате смешения сигналов, поступающих изнутри тела, с сигналами, поступающими от нервной системы. Это важная идея, потому что большинство представлений о сознании полагаются исключительно на нейронные процессы, а не на взаимодействие между нейронными и телесными процессами, как я предлагаю.

Сет: Я прихожу к той же конечной точке, что и Антонио и некоторые другие, а именно к тому, что сознание основано на нашей природе живых систем, на фундаментальном биологическом императиве оставаться в живых день за днем. Но одна из отличительных идей, которые я исследую в книге «Быть собой», , — это представление о том, что все в перцептивном опыте — как я, так и мир — представляет собой разновидность предсказаний, основанных на мозге, то, что я называю «контролируемой галлюцинацией». По сути, мы никогда не воспринимаем объективную реальность «как она есть», будь то там, в мире, или «здесь», в теле. Вместо этого наш мозг получает сигналы изнутри тела и из окружающей среды, а затем делает прогнозы о том, что означают эти сигналы, основываясь на предыдущем опыте. Затем эти нисходящие предсказания постоянно корректируются по мере того, как мозг получает дальнейшие сенсорные сигналы ошибки предсказания. Эта идея имеет давнюю историю, ее основной вехой стал XIX в.XX века, когда Герман фон Гельмгольц говорил о визуальном восприятии как о процессе, при котором мозг делает наилучшее предположение, вывод о том, что находится в окружающей среде.

Дамасио: Как ты только что выразился, Анил, даже если твоя прогностическая машина не работает на полную мощность, сознание все равно появится. Если бы у вас был способ доступа к информации изнутри вашего тела, вы были бы в сознании, предсказание или не предсказание. Так что мне интересно, что компонент предсказания добавляет к реальному опыту сознания?

Сет: Увлекательный вопрос. Моя гипотеза состоит в том, что содержание сознания — независимо от того, относятся ли они к миру или к себе — передаются нисходящими предсказаниями; так что предсказания не просто добавляют к опыту сознания, они вызывают этот опыт. Чтобы проверить эту гипотезу, нам нужно задать вопрос: что в мозгу представляет собой минимально предсказательную систему? На мой взгляд, минимально предсказательная система включает в себя мозг, кодирующий генеративную модель своего мира и тела — модель, которая способна генерировать предсказания о сенсорных сигналах, которые можно откалибровать по сенсорным данным. Таким образом, эмпирический вопрос заключается в том, требуют ли сознательные переживания таких генеративных моделей или же достаточно других, более простых форм взаимодействия между мозгом и телом. Меня интересует, как эти понятия — основанные на мозге предсказания и генеративные модели — согласуются с вашим словарным запасом, Антонио, например, «образы», которые вы используете для описания сенсорных моделей информации, которые являются «наиболее распространенными составляющими разума. ” Может, здесь есть какой-то резонанс?

Дамасио : Я не сомневаюсь, что предсказания играют важную роль в наших мыслительных операциях, но я не считаю их необходимыми для возникновения сознания.

У МЕНЯ ЕСТЬ ЧУВСТВО: И Дамасио, и Сет согласны с тем, что чувства и эмоции занимают центральное место в сознательном опыте. Иллюстрация Kaznavour / Shutterstock

Антонио, в ответ на мой первый вопрос вы сказали, что чувства лежат в основе сознания, что они, по сути, спонтанно сознательны. Анил, ты согласен?

Сет: Я также считаю, что чувства и эмоции занимают центральное место в процессах регуляции жизни и сознательного опыта, но я хочу убедиться, что понимаю, что имеет в виду Антонио, когда говорит, что чувства «спонтанно сознательны», потому что Я знаю, что в нашей области ведется много дискуссий о том, являются ли некоторые эмоции бессознательными или могут ли они быть бессознательными. Я думаю, что концептуально есть место для предсказывающих механизмов контроля, которые регулируют тело и направляют наше поведение ниже регистра сознания.

Дамасио: Чтобы избежать путаницы, я думаю, нам нужно провести четкое различие между чувством и эмоцией. У меня есть относительно строгое определение «чувства», которое я вижу прежде всего связанным с состоянием регуляции жизни в данном организме. Яркими примерами являются голод, жажда, боль и благополучие, которые я называю «гомеостатическими чувствами». Чувства — это субъективный опыт. Я думаю, что эмоции — это нечто совсем другое. Эмоции — это совокупность действий, совершаемых на наших лицах и телах и наблюдаемых другими. Эмоции публичны. Яркими примерами являются радость, страх и гнев. Итак, возможны ли бессознательные эмоции? Я так не думаю.

Сет: Да, в своей книге я утверждаю, что существует спектр эмоций, которые, как мне кажется, можно рассматривать как существующие на градиенте между чувством и знанием. Например, исходя из вашего определения, грусть, скорее всего, можно квалифицировать как эмоцию, но я полагаю, что она также может лежать в сфере чувств. Это что-то довольно внутреннее, оно может просто быть здесь — невыраженное. Но разочарование в большей степени относится к эмоциональной сфере, поскольку оно требует, чтобы мозг ожидал, что что-то будет лучше, чем оно оказалось на самом деле, а это более сложный ход. И потом, у нас, людей, тоже есть сожаления. У нас даже может быть упреждающее сожаление, и это добавляет еще больше уровней когнитивной сложности, новых уровней знания.

Можно ли сказать, что эти более сложные эмоциональные состояния представляют более высокие или более сложные «уровни» сознания?

Сет: Лично я очень скептически отношусь к такому навешиванию ярлыков, к высшим и низшим уровням сознания. В этом, конечно, есть доля правды. Если мы не согласимся с тем, что люди в каком-то смысле более сознательны, чем, скажем, муравей, мы упускаем некоторые очень важные вещи о природе сознания. Но овеществлять это наблюдение, рассматривать сознание как аналог температуры и говорить: «Существует единая шкала сознания, которая занимает диапазон от абсолютного нуля до чего угодно», — я думаю, это заходит слишком далеко. Это действительно важно, когда мы думаем о возможности сознания у младенцев и других животных, а также у взрослых людей. Младенцы и нечеловеческие животные могут быть менее сознательны в некоторых измерениях — например, способность совершать мысленные путешествия во времени и, возможно, испытывать такие вещи, как сожаление, — но они могут быть более сознательны в других отношениях. Возможно, непосредственное присутствие их воспринимаемой среды может быть более ярким.

В просторечии люди также думают о таких вещах, как психоделические состояния или медитативные состояния, как о более высоких уровнях сознания. Но это общественная интерпретация, наполненная моральной или этической ценностью. Я думаю, что сознание — это многомерное понятие.

Дамасио: Я полностью согласен с Анилом в том, что очень проблематично, когда люди говорят о более высоких уровнях сознания или увеличении сознания в мире. Люди используют очень, очень разные концепции, и это только добавляет путаницы.

Панпсихизм вообще ничего не объясняет.

Трудная проблема сознания, поставленная Дэвидом Чалмерсом в 1995 году — почему и как возникает опыт на физической основе — уходит своими корнями в Древнюю Грецию и продолжает сбивать с толку нейробиологов и философов. Анил, в своей книге вы говорите, что трудная проблема — это неправильный подход к пониманию сознания, и считаете, что мы должны сосредоточить нашу энергию на том, что вы называете «настоящей» проблемой сознания: на объяснении того, почему конкретный паттерн мозговой активности — или другие физические процесс — сопоставляется с определенным видом сознательного опыта. Антонио, что вы думаете о постановке «сложной» проблемы?

Дамасио: Я думаю, Анил очень мило описал сложную задачу. Я несколько менее щедр. Я думаю, что это жесткое препятствие . И я думаю, что постановка сложной проблемы, из-за которой кажется невозможным объяснить сознание с помощью биологии или даже прийти к соглашению о том, что было бы необходимо для его объяснения, вероятно, является причиной очарования, которое люди в настоящее время испытывают с панпсихизмом. Ты согласен, Анил?

Сет: Я думаю, что трудная проблема хорошо формирует общие интуитивные представления о сознании, но да, я также думаю, что ее формулировка представляет собой препятствие для прогресса. Принятие сложной проблемы за чистую монету действительно приводит людей к тому, что они естественным образом и по понятным причинам занимают некоторые относительно крайние метафизические позиции. Панпсихизм является одним из них: идея о том, что сознание является фундаментальным и вездесущим. Основная проблема с панпсихизмом для меня заключается в том, что он почти по определению не может генерировать какие-либо проверяемые предсказания и вообще ничего не объясняет. Так что это очень непродуктивный путь, если вы пытаетесь добиться постепенного научного прогресса в решении проблемы. Другая крайняя метафизическая позиция, которую занимают некоторые люди, — это иллюзионизм. Это идея о том, что сознания на самом деле не существует, по крайней мере, в том виде, в каком мы о нем думаем, что вообще нет «проблемы», когда дело доходит до сознания. Хотя я нахожу крайние версии иллюзионизма такими же неприятными, как и панпсихизм, существуют более мягкие версии иллюзионизма, которые более полезны. Например, мы можем быть наивными в отношении того, что мы пытаемся объяснить, когда объясняем сознание.

Антонио, не могли бы вы подробнее рассказать о том, почему вы считаете трудную задачу «препятствием»?

Дамасио: Сложная проблема выглядит так, будто сознание невозможно решить. Это не дает вам никакого выхода. Каждое доказательство, которое у нас есть, говорит о том, что тайны Вселенной постепенно разгадываются наукой. Я не понимаю, почему сознание должно быть другим. Я думаю, то, что порождает эту возможность того, что мы прямо сейчас осознаем, что я знаю, что говорю с вами и вижу ваши лица на экране, и наоборот, фундаментально связано с аффектом. это чувство , насквозь, ощущение непрерывности жизни в моем организме. У нас также есть основания полагать, что это основное чувство в значительной степени возникает ниже уровня коры головного мозга. Затем он становится доступным для нашей коры головного мозга через определенные подкорковые структуры, такие как таламус и гиппокамп. Суть процесса сознания на самом деле проще, чем люди хотят его сделать. На самом деле нет сложной проблемы.

Возможны ли бессознательные эмоции? Я так не думаю.

Сет: Я бы пошел с тобой по этому пути. Я думаю, что задача понимания сознания проще, чем это иногда представляется. Просто сравните изучение сознания с чем-то вроде космического телескопа Джеймса Уэбба, который как раз сейчас направляется к точке Лагранжа [прим. ред.]. Примечание: в настоящее время он успешно прибыл на орбиту точки 2 Лагранжа] и призван обеспечить наблюдения за некоторыми из самых ранних событий во Вселенной, включая образование первых галактик. Это безумный инженерный подвиг, потому что очень сложно получить данные о ранней Вселенной, не говоря уже о проведении контролируемого эксперимента. В случае сознания мозг сравнительно доступен. Это прямо здесь. Это не так уж и мало. Это не так уж и много. Мы можем дать людям анестетики, и сознание исчезнет, а потом вернется. Мы можем дать людям психоделики, и сознание изменится, а потом изменится обратно. В некотором смысле сознание — удивительно доступная вещь для изучения.

Но я также не думаю, что это так просто по двум основным причинам. Во-первых, релевантные для сознания данные являются частными и субъективными. Но это не означает, что наука о сознании невозможна, это просто означает, что данные труднее собирать. Во-вторых, трудная проблема имеет неоспоримую интуитивную привлекательность: правда, сознание не кажется тем, что можно объяснить в терминах физических процессов. Но тот факт, что что-то кажется таинственным сейчас, не означает, что оно всегда будет казаться загадочным, и мой подход состоит в том, чтобы объяснять свойства сознания одно за другим, а не рассматривать их как одну большую страшную загадку. Это означает растворяет , а не решает трудную проблему. И здесь очень помогает концентрация на аффекте и чувстве.

Я полностью согласен с Антонио в том, что у всего человеческого сознания есть основная аффективная основа: мы воспринимаем мир вокруг нас и самих себя в нем посредством и благодаря нашим живым телам. Но как далеко мы можем зайти в этом утверждении? Означает ли это, что только живые существа могут иметь сознание, философская позиция, называемая биологическим натурализмом? Некоторые люди пошли бы даже дальше и сказали бы, что все живые существа обладают сознанием, что является биопсихизмом, своего рода биологическим эквивалентом панпсихизма, которому я не вижу оправдания.

Я думаю, что также существует искушение ожидать от науки о сознании большего, чем обычно дают научные объяснения. И это потому, что мы пытаемся объяснить с помощью . В квантовой механике или физике людям удобнее думать, что успешные теории могут противоречить интуиции. Но мы почему-то хотим, чтобы объяснение сознания было полностью интуитивным.

Дамасио: Что ж, мы знаем, что дает сознание: Оно позволяет мне соотносить восприятия, идеи и расчеты с конкретным организмом, моим собственным. Он «находит» мой разум в моем теле. Как достигается этот подвиг? Суть его здесь, в непрерывности гомеостатических чувств, положительных, отрицательных и нейтральных, и в том, что они естественно предлагают: непрерывное и спонтанное отождествление живого организма как «места», где происходит сознание, другими словами , сознательный опыт. Я, конечно, прекрасно понимаю, что нужно проработать многие детали, но я вовсе не считаю это невозможным. Например, чтобы генерировать чувства, нам нужны периферические нервы, ганглии спинного мозга и ствола головного мозга (такие как тройничный ганглий), а также различные ядра в ядре ствола головного мозга (такие как парабрахиальное ядро). Могу поспорить, что основы чувства на самом деле получены из процессов, генерируемых этими компонентами нервной системы.

Что ж, это ведет к вопросу, который я хотел задать вам обоим: готовы ли вы поспорить, что сознание может быть в конечном счете решено. Кристоф Кох поспорил с Дэвидом Чалмерсом на хороший ящик вина, что ученые смогут идентифицировать «нейронные корреляты» сознания к 2023 году. Фрэнсис Крик предсказал, что мы сможем объяснить сознание к концу 21 века. Антонио, я думаю, вы только что предложили поспорить, что мы обнаружим, что определенные области мозга производят основы сознания. Итак, я подумал, если бы вы заключали пари с мужчинами, какие ставки вы бы сделали о том, сможем ли мы решить сознание и когда, и если да, то когда?

Сет: Люди потеряли много бутылок вина, делая такие ставки!

Да, я уверен!

Сет: Я собираюсь дать раздражающе двусмысленный ответ: это зависит от обстоятельств. Иногда это даже зависит от дня. Бывают дни, когда я просыпаюсь утром, и сознание кажется таким же таинственным, как и всегда. В других случаях я слышу, как люди в академическом сообществе говорят: «Мы ничего не знаем о том, как мозг генерирует сознание», и это меня действительно выводит из себя. Мы добились огромных успехов, особенно за последние 20 или 30 лет, в наших знаниях о том, как сознание связано с нейроанатомией и физиологией, как только что объяснял Антонио. Я очень оптимистичен, что мы продолжим открывать и понимать больше, и что вопросы, которые мы будем задавать о сознании, также будут продолжать развиваться. Я не думаю, что у нас будет момент Эврики, когда кто-то скажет: вот ответ, проведет единственный эксперимент, и мы все пойдем домой.

У меня возник вопрос про душу. О, Боже.

Какие эксперименты вы бы организовали, если бы возможности и финансирование были безграничны?

Сет: Что ж, наука всегда идет в ногу с доступными технологиями. Одной из вещей, которых нам по-прежнему не хватает в нейронауке, и не только в изучении сознания, — это способности измерять активность мозга с высоким пространственным разрешением, высоким временным разрешением и везде одновременно. Обычно мы можем сделать одну, а иногда и полторы из этих трех вещей. Но если быть менее шутливым, некоторые из самых интересных экспериментов, которые пройдут в ближайшем будущем, предназначены для противопоставления теорий сознания друг другу. У нас уже есть несколько теорий-кандидатов. Есть теория глобального рабочего пространства, в которой говорится, что сознание возникает, когда информация передается в корковых сетях определенным образом. Существует теория мышления более высокого порядка, согласно которой сознание связано с областями мозга, определенным образом представляющими активность других областей мозга. Существуют теории, основанные на аффектах, такие как теория Антонио. Существуют теории, основанные на предсказаниях, среди которых моя версия тесно связана с версией Антонио. Задача состоит в том, чтобы найти эксперименты, которые согласуют между собой эти разные теории. Когда в области физики выясняли, может ли теория относительности выстоять или нет, они разработали эксперимент, который фактически мог бы стать арбитром между ньютоновской механикой и теорией относительности Эйнштейна.

Дамасио: Я согласен с тобой, Анил, в хорошие и плохие дни. Бывают хорошие дни, когда у вас есть некоторая ясность в отношении возможного механизма, который мог бы помочь объяснить природу сознания, и плохие дни, когда вы понимаете, что провести правильный эксперимент для проверки этого механизма либо невозможно, либо очень сложно. Но наступает еще один хороший день, когда мы действительно преодолеваем эту проблему и делаем блестящее открытие. Удивительно, что мы узнали, например, об особенностях периферической нервной системы, которая направляет сигналы отовсюду в теле в мозг и отвечает за гомеостатические ощущения, которые я так много времени изучал и обдумывал.

Например, спинномозговые ганглии, которые передают информацию со всего нашего тела в центральную нервную систему, обладают очень уникальной особенностью: они напрямую подвергаются воздействию молекул, циркулирующих в кровотоке. Разве это не интересно? Наша кора головного мозга чрезвычайно защищена от тела гематоэнцефалическим барьером: поэтому многие молекулы не могут попасть в кору. И все же здесь, в спинномозговых ганглиях, о чудо, все эти нейроны непосредственно подвергаются циркуляции крови. Это довольно зрелищно. Также поразительно осознавать, что большинство нейронов периферической нервной системы — это нейроны очень древнего эволюционного происхождения, и что они полностью отличаются от нейронов, отвечающих за наше зрение или слух. И все же эти старые нейроны полностью лишены изоляции. У них нет миелина, защищающего проведение импульса. Они также открыты для несинаптических контактов. Я считаю, что это прямое смешение сигналов от нервной системы и тела порождает гибридность, о которой я упоминал ранее. Такого рода открытия дают мне надежду, что мы приближаемся к детальной физиологии чувств и, следовательно, к пониманию сознания.

У меня возник вопрос про душу.

Дамасио: О боже.

Да, я знаю. Извини. Анил, в своей книге вы предположили, что самый фундаментальный уровень сознания, опыт простого существования, можно назвать эхом души. И об этом есть прекрасный пассаж. Вы упоминаете Атмана в индуизме, который созерцает нашу сокровенную сущность скорее как дыхание, чем как мысль. Поэтому я задался вопросом, есть ли место для веры в душу в ваших соответствующих концепциях сознания?

Сет: Думаю, есть смысл реабилитировать концепцию. Одна из формулировок души состоит в том, что это ваша нематериальная сущность, которая может пережить смерть тела и, возможно, прыгнуть в другое тело и, возможно, восстановить себя и так далее. Этот вид души часто ассоциируется с рациональностью и индивидуальностью. Но есть много других представлений о душе, в которых она менее связана с разумом и мышлением и более тесно связана с телом и телесными процессами, такими как дыхание. Так что да, я думаю, что для этого есть место, но это место для более воплощенной, более биологической души.

Что ты думаешь, Антонио?

Дамасио: Я согласен с тем, что то, что философы и теологи называют душой, во многом связано с непрерывным чувством существования, о котором я упоминал ранее. Такие чувства, как голод или жажда, возникают время от времени, но если мы на мгновение остановимся и внимательно посмотрим, что происходит в нашем уме, мы поймем, что «чувство просто бытия» присутствует постоянно . А когда этого ощущения бытия нет, «вас» тоже нет, что и происходит, когда вы падаете в обморок или под наркозом — сознание исчезает.

И это вопрос прежде всего к тебе, Антонио. Вы оба нейробиолог и философ, и эти две области исторически противоречили друг другу в отношении сознания. Поэтому я задался вопросом, как философия влияет на вашу позицию в отношении сознания?

Дамасио: Я слишком уважаю эту дисциплину, чтобы называть себя философом. Я никогда не учился на философа. Конечно, я люблю философию. Я действительно думаю, что нейробиологи не могут должным образом изучать сознание, если мы не знаем истории рассмотрения проблемы в философии. Но философы не всегда рассматривали нейробиологию сознания в своей работе. И это очень жаль, потому что у нейронауки есть так много недвусмысленных фактов.

Сет: Может быть, 20 или 25 лет назад было совершенно законно быть философом разума, говорящим о сознании, не занимаясь по-настоящему нейронаукой. И было разумно быть нейробиологом, интересующимся сознанием, не обязательно разбираясь в философии. Но это изменилось — и изменилось к лучшему. Некоторые философы даже проводят эксперименты, и чтобы быть серьезным нейробиологом сознания, нужно быть восприимчивым к философским перспективам, знать территорию и быть открытым для диалога. Пересечение нейронауки и философии становится все более популярным, что очень многообещающе для этой области. На самом деле между философией, нейронаукой, медициной и клинической наукой существует гораздо больше взаимосвязей. Анестезиологи сравнительно недавно вступили в игру, обсуждая с другими нейробиологами и философами то, чем они занимаются.

Итак, возвращаясь к вопросу, добились ли мы прогресса? Я бы сказал, что это повод для оптимизма.

Дамасио: Абсолютно. Я согласен.

Кристен Френч была воспитана христианскими учеными, которые с юных лет увлеклись медициной, биологией и отношениями между разумом и материей. Она является научным редактором и писателем с подписями в Wired , New York , Proto, и The Verge , а также в других публикациях. Нью-Йорк, где она прожила 16 лет, всегда будет для нее домом, но сейчас она живет в Сан-Диего, штат Калифорния, стране серферов и солнечного света.

Главное изображение: melitas / Shutterstock

Кристен Френч
Опубликовано 2 февраля 2022 г.
No related posts.

«Как работает сознание человека?» — Яндекс Кью

О сообществе

В поисках когнитивного кода – Картина дня – Коммерсантъ

Новая теория предполагает, что сознание является «энергетическим полем» мозга .

Что сложного в понимании сознания?

Кристен Френч

Добавить комментарий Отменить ответ