Вера в психологии это: Вера как экзистенциальный ресурс личности в преодолении кризиса(Рязанцева Е.Ю.)

Рада Михайловна Грановская, Психология веры – читать онлайн полностью – ЛитРес

Введение

И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?

Мф. 5, 47

С глубоким волнением и множеством сомнений начинала я эту книгу. Нет числа великим умам, бившимся над проблемами веры. Ведь это целый мир, и автор поневоле чувствует себя муравьем, которому предстоит взобраться на одну из самых высоких гор. Единственное облегчение, да и то слабое, – это то, что я решаюсь взглянуть на религию исключительно со своих профессиональных позиций психолога и делаю попытку ответить лишь на некоторые вопросы. Чем же отличаются и в чем сходны мировые религии? Какие же душевные потребности удовлетворяет вера? Почему она так важна для человека? Способен ли человек без высших ценностей оставаться человеком? Наконец, почему в переломные, самые тяжелые периоды жизни как отдельных личностей, так и целого народа наблюдается ощутимый поворот в сторону веры? Та к много вопросов и так важно ответить на них сегодня.

Почему сегодня и почему мне, психологу?

На последний вопрос ответить, пожалуй, несколько проще. Наша страна, значительная часть ее народа переживают сейчас трудный период. Первое, что бросается в глаза в бытовом общении, – это непривычный для наших сограждан дефицит доверия между людьми. Кроме того, возникло ощущение хаоса в обществе, страх насилия, обострились экологические проблемы. Понятно, что никакие богатства и комфорт жизни не смогут принести нам мир и счастья, если не будет необходимого доверия между согражданами. Иными словами, изменения происходят не только в общей картине мира, но и в психике отдельного человека. Глубинные изменения в обществе приводят к необходимости пересмотреть свои представления о смысле жизни, осознать свою ответственность за будущее близких людей и всей страны. Обращая свои взоры к тем благополучным странам, где восхваляются достижения цивилизации, мы замечаем, что и у них процветают расовые предрассудки и то и дело вспыхивают религиозные разногласия.

Отсюда становится понятным, что до тех пор, пока мы не воспитаем взаимное доверие и терпимость, не будет сделан решающий шаг к достижению душевного равновесия ни внутри страны, ни мира между народами.

Такие глубинные изменения тесно связаны с осознанием проблем смысла жизни и личной ответственности. Долгие годы эти важные проблемы стояли перед нашими соотечественниками не столь остро и совсем в ином плане, чем теперь, и поэтому не вели к нервному перенапряжению. Теперь провоцирующими факторами такой перегрузки выступают прежде всего неуверенность в завтрашнем дне, социальная и экономическая нестабильность. Именно они, являясь причинами дестабилизации психики, и побуждают к поиску опоры, защиты.

В наши дни социальная среда стала предъявлять большинству людей повышенные требования. Многим не под силу адаптироваться, справиться с новыми проблемами самостоятельно. (Это всегда происходит в периоды крушения старых идеалов и традиционного уклада жизни.) В этих условиях в практическую психологию и психотерапию устремилась целая армия дилетантов.

Они первыми ринулись в громадный прорыв и объявили себя способными решать любые проблемы. Это и руководители новоиспеченных сект, экстрасенсы, колдуны, астрологи, и разнообразные мистические целители. Многие беззастенчиво принялись эксплуатировать возникшую потребность. Как ни горько это сознавать, они первыми почувствовали, что наступил как раз тот момент, когда каждому лично и всем вместе необходима поддержка. Так, все мы стали свидетелями печальных последствий привлечения молодежи в тоталитарные секты, а оглядка на предсказания астрологов стала буквально повальной. При этом важно понимать, что подобные эпидемии влияния астрологии поддерживаются острым ощущением своей зависимости от чего-то непонятного и неуправляемого.

Кто и как должен отвечать на такой запрос общества?

Представляется, что решение части проблем должно лечь на плечи психологов. Мы (в первую очередь) должны иметь дело с практическими надобностями. Если вопрос мировоззрения стал и психологической проблемой, то необходимо им заниматься. Вся научная и практическая деятельность психолога постепенно подвела меня к такому выводу. Действительно, что является центральной проблемой для практического психолога? Помощь человеку в его конкретных жизненных трудностях. Каковы же они? Оказывается, что при всем разнообразии жизненных ситуаций и судеб типовых проблем не так уж много.

• Как улучшить отношения с окружающими людьми?

• Как пережить недуги и неудачи близких людей?

• Как найти смысл жизни и сделать ее и лично значимой, и общественно полезной?

Способы решения этих проблем во многом определяются и тесно связаны с возможностью преодоления подсознательных психологических барьеров и осознанных стереотипов, а также социальных защит. Способам решения таких проблем посвящены некоторые из моих книг: «Элементы практической психологии» (83), «Творчество и преодоление стереотипов» (82), «Защита личности» (84), «Психологическая защита».

Итак, сегодня резко повысилась необходимость в разных формах адаптации, но почему это должно быть связано с религиозной верой? На этот вопрос я могу ответить по-разному. С позиции практического психолога и преподавателя. Прежде всего вспоминается, что уже в течение последних пятнадцати лет я отчетливо ощущаю нарастающую потребность своих слушателей в прояснении психологических аспектов веры. По сложившейся традиции, заканчивая чтение курса лекций по практической психологии для студентов, инженеров, аспирантов, преподавателей вузов и руководителей, я проводила опрос. В нем среди других обязательно присутствовал вопрос о тех проблемах, которые актуальны, но не нашли достаточного отражения в прочитанном курсе или вообще в нем не затрагивались. Ответы – достаточно красноречивы. Они звучали как набат.

«Помогите понять, во что сейчас можно верить? Мы потеряли веру в…» и затем длинный список, который можно не приводить, так как он достаточно хорошо известен каждому.

«Потеряв веру в идеалы, людей или себя, мы вместе с тем теряем и уверенность в будущем. Мы ощущаем потерю опоры под собой. Что делать?»

«Мы не имеем внутренних, душевных сил взяться за что-то новое, поскольку думаем, что и это может оказаться ненадежным.

У нас опускаются руки, и ничего не хочется. Мы переживаем глубокий душевный кризис!»

Совершенно очевидно, что подобные проблемы – это призыв к психологу. Вместе с тем в наши дни многие люди, не воспитанные на религиозных понятиях, оглядываясь вокруг себя, видят, что люди, искренне верующие в Бога, в ситуации душевного кризиса оказались психически устойчивее. Почему? Одна часть из них, не обременяя себя поисками ответа на этот вопрос, кинулась за помощью в церковь, как раньше в партбюро. Подобная одномоментная замена атеистического сознания сознанием религиозным для многих означала лишь смену разновидности

конформизма. Ведь как бы яростно ни отрицали они это сейчас, именно там в течение долгих лет эти люди привыкли находить разъяснения, «как следует осмыслить» то или иное событие общественной жизни. В новой ситуации они особенно остро почувствовали отсутствие и внешних, и глубинных душевных опор, и этот дефицит породил ощущение потерянности.

Так или иначе, но в поисках поддержки и опоры немалая часть наших сограждан стала обращаться к религиозной вере. Заметим, что если одна часть – это обратившиеся за помощью к вере – искренни, то другая устремила свои взоры к религии из чисто корыстных побуждений. То, что принимали за атеистическую убежденность, у большинства людей из этой группы в действительности оказалось безразличием к вопросам и религии, и атеизма. Многие из них теперь, обращаясь к вере, не теряют надежды получить за это различные льготы и блага, как раньше они получали их от партии. У них оживлению интереса к религии сопутствует и своеобразная реакция, напоминающая качание маятника. Если раньше они однозначно негативно оценивали ее, то теперь впадают в другую крайность. Подобный подход поддерживается и средствами массовой информации, способствующими распространению представления о религии только как о носителе духовности и нравственности. Неблаговидные исторические факты и сомнительные социальные функции церкви теперь тщательно отодвигаются на задний план, затушевываются.

Те, кто искренне обратил свои взгляды в сторону веры, начали догадываться, что религия предполагает не только защиту и объяснение идеи личной ответственности, но и содержит программу перестройки человеческой судьбы. Она показывает, что сам человек в той или иной степени несет ответственность как за прошлое, результаты которого сказываются в настоящем, так и за будущее, в котором он сам подготавливает решение своей судьбы. Кроме того, она удовлетворяет потребность многих иметь не только некоторую систему мышления, но и объект поклонения, который придает смысл существованию. А когда человек уверен, что в его жизни существует смысл, он находит в себе силы и может возвыситься над самыми неблагоприятными условиями. Тогда он способен осознать, что ему требуется не только снятие напряжения любой ценой, например за счет наркотиков, агрессии или секса, и даже не просто достижение душевного равновесия, а устремленность к духовному развитию за счет непрестанного движения к цели, составляющей для него смысл жизни.

Опыт показывает, что однажды обретенный смысл жизни может меняться, но, раз появившись, уже не исчезает. Однако достигнуть его, замкнувшись внутри своих проблем, удерживая центр интересов только на собственной психике, невозможно.

Его находят во внешнем мире, двигаясь тремя путями: совершая определенные поступки, переживая любовь как ощущение единства с другими людьми и (или) испытывая страдания. Знаменательно, что в рамках каждой из религий мира есть решения всех из перечисленных выше проблем.

 

Принципиально иные позиции занимает в данном вопросе наука.

В нашей стране на протяжении десятилетий она провозглашалась единственной опорой. Какова теперь ее роль и влияние на мировоззрение человека? Начнем с того, что наука и религия занимают в интересующем нас вопросе – о смысле жизни – разные позиции. Научная теория пытается подойти к истине путем последовательных приближений и поэтому не может быть догматичной. Наука, как известно, стремится к развитию общих методов упорядочения общечеловеческого опыта, его знаний о внешнем мире, а религии возникают из стремления способствовать гармонии взглядов и поведения внутри сообщества людей. В религии знания, которыми обладают члены общества, вкладываются в некоторую уже готовую структуру, содержание которой составляют ценности и идеалы, положенные в основу веры. Поэтому внутренняя связь между наукой и религией до тех пор мало привлекала к себе внимание, пока не выяснилось, что наука не принесла новых принципиальных подходов к выбору жизненного пути.

Ситуация обострилась, когда выяснилось, что наука, во многих отношениях преуспевающая и находящаяся в тесном соприкосновении с действительностью, мало способна ответить по существу на животрепещущие вопросы, связанные с выбором жизненного пути. Решение этой задачи на основе научных знаний осложняется тем, что, располагая доказательным, самым достоверным подходом к истине, наука учит, что мы и наш мир – всего лишь продукты счастливой случайности, совершенно лишенные целеполагающих принципов или конечного смысла. Она настаивает на отсутствии действительной свободы воли или выбора и, следовательно, какой-либо действенности морали. Она утверждает, что все сознательное содержание жизненного опыта – это продукт деятельности мозга, никак не влияющий на ход событий в реальном мире (183, с. 25). Такой вывод не отвечает нравственным представлениям человека. Идеи осмысленности мироздания и морального закона относятся к неискоренимому фонду человеческой души.

Соотношение веры и интеллекта все время изменяется. В последние годы можно часто слышать и читать о бессилии интеллекта по сравнению с властным убеждением веры, опирающейся на глубинные пласты психики. Однако этому бессилию и этой слабости присуща некая особенность: голос интеллекта тих, зато не смолкнет, пока его не услышат. Это один из немногих постулатов, который дает возможность оптимистически взглянуть на будущее человечества. Пока трудно говорить о примате интеллекта в нашей жизни, такое положение еще далеко, но все же, по всей вероятности, не бесконечно далеко. И интеллект когда-нибудь поставит себе те же цели, осуществления которых ждут от Бога. Цели эти – любовь к человеку и ограничение страданий. Поэтому допустимо сказать, что соперничество их лишь временное и не может рассматриваться как непримиримое.

Кроме фундаментальных трудностей в определении жизненного пути осознанию ограниченных возможностей науки, снижению ее авторитета способствуют ее просчеты, приведшие к нарушению среды обитания и потребностей человека. В наши дни стало достаточно очевидным, что быстро нарастающие недуги человечества не излечить только лишь развитием или совершенствованием науки и техники. Несмотря на очевидные успехи современной техники ее достижения обычно сводятся на нет непрерывно растущими запросами каждого и увеличением общей численности человечества. Парадокс положения заключается в том, что практически все, что обеспечивает лучшую жизнь и процветание человечества на короткий период вместе с тем одновременно ускоряет и усугубляет его конечное падение, а возможно, и исчезновение.

Речь идет не только об угрозе существованию человечества в крайне истощенной, вырождающейся экосфере. Рост народонаселения явно и неявно ведет к деградации гуманности и все более превращает отдельную личность в предмет потребления. Наше представление об уникальности человеческой жизни, ее значении, ценности и непостижимости подвергается постепенной, незаметной, но неотвратимой эрозии. Существенно, что этот процесс развивается на фоне безграничного роста индивидуализма, что особо пагубно для человеческой природы. В итоге усиливаются скептицизм и пессимизм, возникает самоотрицание. Человек, не имея опоры за пределами своей жизни, ищет опору утверждаемых ценностей только в самом себе, отталкиваясь при этом от представления об их случайном характере. Это прямая дорога к углубляющемуся разочарованию во всех формах рационализма, поддерживаемому перенесением центра тяжести интересов с внешней стороны жизни на внутреннюю, духовную жизнь.

Разочарование на некотором пороговом уровне своего развития ведет к пробуждению мечты об утраченной целостности духовного бытия. Тем более что даже переход к внешнему благополучию не исключает неисцелимых страданий. Насыщение всем необходимым хотя и может выступать как один из источников счастья, который нельзя недооценивать, однако свои требования выдвигает и внутренний мир человека, и подчас его не удается утолить никакими внешними благами. И чем слабее внутренний голос, доносящийся сквозь шум погони за материальными удовольствиями, тем вернее он выступает как источник необъяснимого злополучия и непонятных несчастий в условиях жизни, позволяющих надеяться как будто на нечто совсем иное.

Даже на вершине своих материальных достижений человек не защищен от тяжелого переживания – отчуждения от самого себя. Он все отчетливее видит, что изобилие ведет к болезни (получившей название «галопирующего потребления».) Оказалось, что чем большим количеством материальных ресурсов он обладает, тем больше боится бедности. Кроме того, все чаще его начинает тревожить мысль, что жизнь утекает сквозь пальцы, как песок. Он начинает понимать, что, находясь среди изобилия, он тем не менее не знает радости. Тогда перед ним может встать задача как-то изменить свою жизнь для обретения не только душевного здоровья и благополучия, но и высшей цели. Именно в этом смысле его проблему можно сформулировать как достижение «полного рождения», когда жить означает рождаться каждую минуту (286, 291, с. 22). Здесь можно напомнить, что клеточная система человека, развиваясь, находится в состоянии постоянного рождения. Психологически же для большинства развитие в некоторый момент прекращается, и человек продолжает жить физиологически, в то время как его духовное развитие остановилось. Для таких людей трагедия состоит в том, что они умирают еще до того, как «рождаются полностью».

Попадая в столь трудное положение, человек обнаруживает, что наука не помогает ему найти ответ на вопрос о своем существовании, ответ, который не противоречил бы достижениям современного мира: его рациональности, реализму, независимости. Из этого положения имеется по крайней мере два выхода. Один состоит в том, чтобы преодолеть изолированность и найти согласие, вернувшись к состоянию единства, характерному для раннего, «досознательного» периода жизни человека. Как говорят, «не следует задумываться», лучше просто плыть по течению. Другой подразумевает «полное рождение», углубление сознания, развитие разума, своей способности любить до такой степени, чтобы выйти за рамки своих собственных эгоистических проблем и достичь новой гармонии, нового единства с миром. Из сказанного становится понятным, что многие из наблюдающихся сейчас негативных явлений объясняются не тем, что человек не удовлетворяет свои потребности, а тем, что сами эти потребности перестают удовлетворять человека.

Постепенно человек осознает важность того, чтобы основные преобразования жизни касались тех воззрений и ценностей, которыми он живет и руководствуется. На этом пути для него и вырисовываются причины необходимости обретения религиозной веры. Он надеется, что она поможет ему восстановить глубинное психическое равновесие, приобщиться к общечеловеческому или планетарному сознанию. Однако для движения по новому пути необходимо коренное изменение взглядов с переориентацией социальных ценностей на долгосрочные приоритеты, направленные на сохранение растущего качества жизни не только для этого, но и для будущих поколений. Например, многие из нынешних как бы естественных и гуманистических, перспектив могут превратиться в свою противоположность в контексте более долговременных интересов, учитывающих права и благосостояние будущих поколений.

Как же такие общие понятия включаются в личный мир человека?

Представления современной психологии о роли высших идеалов и ценностей в модели мира обнажают упрощенность заключений об основополагающем значении науки в жизни человека. Обсуждая конкретные достижения науки, обычно упускают из виду, что для каждого отдельного человека наиболее важными из научных воззрений являются не те, что вскрывают механизмы реальных процессов мироздания или касаются обычных повседневных забот и основных средств существования, а те, которые находятся на вершине иерархической структуры системы его ценностей – религиозно-философские представления высшего порядка, те, ради которых он живет и за которые может умереть. Они касаются цели и смысла его жизни, веры в Бога, роли человеческой психики в космической системе. Сделавшись социальными нормами, подобные представления определяют культурный смысл ценностей, понимание морали, существа социальной справедливости. Как считал Э. Фромм (291, с. 24), сила доминирующего мировоззрения и связанная с ним система убеждений, определяя образ мышления людей, их ценности и их решения, направляет ход истории.

Вместе с тем, обсуждая роль и влияние на мироощущение человека высших ценностей, важно всегда помнить, что сами они не абсолютны, не установлены раз и навсегда как законы природы. Напротив, человеческие ценности эволюционны, взаимосвязаны и обусловлены ситуациями, в которых они развиваются. Множество примеров из истории показывает, насколько фатальной может оказаться приверженность неизменным ценностям в быстро меняющемся мире. Поэтому странным представляется утверждение, что существует только одна истинная религия. Скорее можно сказать, что все религии истинны как проявление совести, различных сторон развития человеческого духа, который взбирается к вершинам своего бытия. Все они истинны, поскольку порождены искренним чувством. Здесь важно не упустить из виду, что европейская культура веками направлялась установкой движения по пути завоевания мира – экстравертному, где ценность человека определялась его внешними достижениями. Результатами такой установки явились успехи «любой ценой». Только в этом смысле можно говорить, что культуры с интровертной установкой, например индийская, остались позади в эффективности преобразования окружающего мира. Но есть еще и внутренний мир, где отстают европейская и американская культуры. Тем более что реализация фантазий по завоеванию мира не принесла ожидаемого счастья.

В этом плане несхожие элементы мировых религий лучше воспринимать как основу для постоянного движения человечества вперед в его исканиях нравственной просветленности. Несовпадение в религиях не дает людям увязнуть во внешней, формальной стороне своей религии, а значит, они продолжают духовные поиски. Еще раз отметим, что для психолога, в отличие от философа, существенное значение имеет не вопрос о том, истинны или ложны основные положения религии, а вопрос о том, как эти верования влияют на поведение и мироощущение людей. Для него религия предстает в контексте человеческой психики и особенностей религиозной мотивации.

Такой психологический подход не только представляется мне правильным по существу, но имеет и дополнительный, серьезный практический аспект. Он создает предпосылки для приобретения навыков мировоззренческого диалога, овладения искусством понимания людей, чей образ мыслей является существенно иным. Появляются условия, когда мысль одного человека постепенно втягивает другого в свою атмосферу, не пугая и не отталкивая его резкой односторонностью мнений. Тем самым строится платформа для избегания догматизма и авторитаризма с одной стороны, и нигилизма – с другой. Излагаемая позиция проясняет средства реализации свободы совести и тем способствует становлению гражданских позиций личности. Ведь никого нельзя научить религии, она может рождаться только изнутри, а не сообщаться извне.

Вместе с тем нет человека, который был бы совершенно чужд задатков к религиозному духу. Как отмечал К. Г. Юнг (332, с. 22), история свидетельствует, что религиозные представления обладают величайшей эмоциональной и внушающей силой. Кто-то может искренне придерживаться убеждения, будто он не имеет никаких религиозных идей. Однако никто не может настолько выпадать из человечества. Где-нибудь и он, там или сям, вслух или втихомолку, одержим какой-то вышестоящей идеей. Уже исходя из этих соображений видно, насколько велика роль данного подхода и для утверждения гуманистических ценностей современного мира, обеспечения гражданского согласия, гармонизации межчеловеческих отношений.

 

Почему за ответами на глобальные вопросы человек обращается к вере? К сильным сторонам религиозной морали и этики можно отнести существование в них ответов именно на фундаментальные вопросы. Причем ответы не только есть, но при освещении даже самых сложных нравственных проблем они достаточно просты. Одновременно с сохранением их простоты сохраняется их своеобразная целостность. Поэтому вера может выступать как инструмент, позволяющий понимать события, устанавливать их связь с «нормальной» ситуацией, что и обеспечивает возможность противостоять хаосу и конструировать наполненный смыслом мир. Вместе с тем способность организовать упрощение восприятия внешней среды порождает положительное эмоциональное переживание. Неудивительно, что упорядочивающие мир ответы на основные вопросы нравственной жизни способны вызвать определенную эмоционально-психологическую умиротворенность («Все не так страшно, все не так сложно!»).

Опросы показывают возрастающую потребность в религии. Так, по данным Аналитического центра РАН, 88 % опрошенных отметили, что современному обществу религия необходима. В 1992 г. в Петербурге считали себя верующими 28 %, в Ленинградской области – 45 %. Уже через год, в 1993 г., число называющих себя верующими выросло до 53 %. В том же году в Москве эта цифра составляла 54 %. Аналогичные данные были получены и в других городах. Так, если в 1990 г. только 20 % жителей Рязани признавали себя верующими, то в 1994 г. – уже 54 %. Существен и приток молодежи. В ряде регионов, наряду с гражданами старше 60 лет, наибольшее число верующих составляет возрастная группа от 18 до 23 лет.

Выразителен рост религиозности граждан в целом по стране. Если до 1985 г. верующими считали себя 20 % опрошенных, в 1990 г. – 40 %, то в конце 1994 г. уже 61 % опрошенных. Эти изменения подтверждаются и тем, что в последнее время увеличивается число участников культовых обрядов. Так, число крещеных (от общего числа родившихся) возросло с 13,4 до 35,4 %, а венчавшихся – с 3 до 5,5 %, умерших, отпетых в храмах, – с 12,8 до 16,6 %. В последние годы уровень религиозности взрослого населения страны имеет положительную динамику и достиг к 1995 г. 65 % (73, с. 226). Тем не менее появились основания считать, что уровень религиозности достиг своего максимума и наметилась тенденция к его снижению.

Так или иначе, в наши дни наблюдается значительное оживление интереса к вере. Надолго ли это? Может быть, когда мы станем жить лучше и богаче, наши соотечественники снова станут атеистами? Эта достаточно сомнительная идея разбивается о некоторые любопытные факты. Известно, что США достаточно богатая страна, однако не так давно, в 1984 г., Национальная академия наук США издала брошюру «Наука и креационизм». В ней отмечалось, что «религия и наука – раздельные сферы человеческой мысли, чье присутствие в одном и том же контексте ведет как к непониманию научной теории, так и религиозных воззрений» (183, с. 25).

Отношение к религии быстро меняется. Вместе с тем, для того чтобы, выполнив свою функцию, она улучшила душевное состояние человека, ей необходимо вписаться в современную культуру со всем ее критицизмом и рационализмом. В противном случае внутренние противоречия между ними вновь будут порождать у человека душевный диссонанс. Поэтому и необходимо, чтобы, сохраняя себя, религия нашла такие формы своего проявления, которые позволили бы ей войти в резонанс с современными культурными запросами отдельного человека.

Вероятно, истина, в частности, состоит в том, что существование «зоны иррациональности» – это факт, эмпирическое обобщение, не противоречащее человеческому опыту. И, оставаясь на научных позициях, необходимо его признать. Следовательно, возникновение разнообразных толкований этой иррациональности допустимо признать естественным этапом развития нашего мира, развития человеческого сознания, мирового интеллекта. Но коль скоро мы принимаем такую позицию, то как следствие мы должны включить существующее многообразие вер в нашу культуру как ее непременный элемент.

В чем корни разнообразия? В уникальности каждого человека, и культуры, в среде которой он живет. Они проявляются в его чувствах и способе созерцания бесконечного: отсюда и многообразие религий, которое выступает не как случайное несовершенство, а как необходимое и ценное выражение самой природы человека. Может быть люди не настолько похожи друг на друга в своих высших потребностях, что одни и те же религиозные побуждения годятся для всех? Или может быть как различны люди, так для одних лучшей является религия утешения и ободрения, а для других – угроз и устрашения? Разнообразие религий чрезвычайно важно для того, чтобы каждый мог отыскать религию в той форме, которая больше всего соответствует заложенному в его душе смутному задатку. Поэтому человеку так важно сознавать, что возможны такие религиозные воззрения и ощущения, которые столь же священны, как его собственные, и все же совершенно отличные от привычных и понятных ему и даже для него недоступные.

Каждая религия мира есть законное звено в той бесконечной цепи, которая образует недостижимую полноту созерцания бесконечного. Эти религии всегда остаются незавершенными и, следовательно, всегда развиваются.

Изучение религий мира показывает, что как люди отличны по своим возможностям, так и религии отличаются по тому, какие идеалы они выдвигают на первое место и какие формы действий поддерживают. Поэтому так важно со всем уважением и вниманием их рассмотреть. При этом обнаруживается противоречивая ситуация. С одной стороны – увеличение тяги к вере, в которой религиозная мораль предполагает нравственную ответственность человека за совершенные деяния (прежде всего перед всевидящим Богом), с другой – не уменьшается, а нарастает острота межконфессиональных конфликтов. Разобщение усиливает то обстоятельство, что религии, основанные на определенной культуре и ее традициях, имеют тенденцию к исключению иных культур и точек зрения. Это приводит к акцентированию разного происхождения и остракизму представителей иной веры.

К сожалению, в наше время наблюдается обострение национальных конфликтов, опирающихся на непримиримые тенденции представителей различных конфессий. Эти конфликты имеют столь тяжкие нравственные и культурные последствия (не говоря уж о людском горе, разбитых и выселенных семьях), что некоторые слои доброжелательных и глубоко порядочных людей встали на путь «единой» веры – экуменизма. Этот термин используется теми, кто надеется преодолеть разделяющие препятствия на пути единого мирового религиозного сообщества, предлагая общую для всех религию. Известно, что эта идея далеко не нова. Еще в середине I тысячелетия до н. э. глубокий кризис потряс цивилизации. На смену старым верованиям пришли новые – мировые религии, которые во многом изменили облик мира и убедительно показали родство между самыми отдаленными очагами культуры. Осознание общности базовых представлений привело к тому, что за последние сто лет неоднократно возникали попытки построить религиозную систему, которая бы включала в себя все или по меньшей мере большинство верований человечества.

Центральным моментом доктрины экуменизма является попытка доказать, что Бог един, а различные религии представляют лишь различные пути к Нему.

Как говорил Рамакришна: «К резервуару ведут несколько лестниц. С одной стороны черпают кувшинами воду индусы… с другой кожаными мехами мусульмане, с третьей чашами – христиане. Станем ли мы утверждать, что эта вода разная? Это просто смешно. Существует одна вода, она носит только разные имена. И все ищут одну и ту же сущность, меняется только климат, темперамент и имя… Пусть каждый следует своей дорогой. Если он искренне, страстно желает познать Бога, пусть не тревожится. Он достигнет».

Почему люди верят или не верят в Бога?

Почему люди верят в Бога? Может быть, для кого-то ответ будет очевиден: для поиска смысла жизни, поиск истины, вечных ценностей и т.д. Но я бы не стала торопиться с ответом. Поэтому для начала я бы задала другой вопрос: А кто такой Бог в сознании среднестатистического человека? Давайте начнем издалека, как обычно, из детства…

Ребенок целиком и полностью зависит от своего родителя, в родителе все его обеспечение, защита, знание, сила, любовь и т.д. По своей «высоте и недосягаемости» родитель воспринимается ребенком как Бог.

Родитель, как правило, учит свое дитя в категоричной форме: надо, нельзя, должен, это хорошо, это плохо и т.д. В ребенке личность еще не сформирована. Нет того внутреннего психического стержня, благодаря которому бы он воспринимал — оценивал — делал вывод — поступал на основе вывода. Для ребенка этим управляющим и регулирующим механизмом является родитель.

В процессе воспитания ребенок как бы «проглатывает» модель своего родителя, без «разжевывания, переваривания и усвоения». Этот психологический механизм называется «интроецирование». А набор интроецированных («проглоченных» без осмысления) правил, установок, долженствований — интроекты. Ребенок еще не способен анализировать информацию, он «пустой», ему не с чем сравнивать. Поэтому, если родители такие, то и весь мир такой. Он не способен анализировать, что «вкусно и полезно», а что «отрава». Поэтому глотает все без разбора, надо ведь как-то адаптироваться к незнакомому, и даже угрожающему миру.

В зависимости от типа воспитания (а он зависит от психологического типа родителя), возможны следующие направления развития ребенка, известные в психотерапии (ограничиваюсь только необходимыми для раскрытия темы):

1. Ребенка сильно ограничивают в возможностях выбора решений разных задач. «Драться нельзя, так делают только плохие дети» (без предоставления другой альтернативы решения конфликта). «Надо делиться, тогда будешь хорошим, с тобой будут все играть». Для интроективных посланий очень характерны обобщающие слова: «всегда», «никогда», «никто», «все» и т.д., которые предполагают только один-единственный вариант действия. «Будь хорошим (в отличие от «поступай хорошо»), и тогда все будут тебя любить». А так как любовь для ребенка — главное условие его жизнеобеспечения и развития, то он всегда выбирает способы поведения, дающие ему в сложившейся ситуации максимальное количество любви и внимания (которое может компенсироваться провокацией родителя на гнев и раздражение). В понимании психотерапевта такой ребенок, а в последствии, взрослый делает все «как принято», «как положено», «как надо», «все так думают, чувствуют, поступают» (хотя в реальности это далеко не так). Он усвоил все эти шаблоны, и они стали неотъемлемой частью его личности. Такие люди живут внешне «нормальной» жизнью, но как будто не своей. Вроде все правильно, а внутри тоска и ничего не хочется, и сил нет. Они, как правило, всегда знают и за себя, и за всех. Но их жизнь — это сплошные серые будни, «надо», а не «хочу». Психотерапия полагает, что часто угодническое поведение, чтобы всем понравиться; компромиссное поведение — «драться ведь нельзя», а по-другому не умеют. И все ради сохранения бессознательной установки «я хороший», а все, что за ее рамками — страх, одиночество, в крайней форме, смерть.
2. У психологов это тот случай, когда ребенка, стараясь обеспечить максимальный комфорт и атмосферу любви, освобождают не только от положенных его возрасту обязанностей, но и от приобретения необходимых навыков. Часто дают ему сверх необходимого удовлетворения потребности раньше, чем они успевают возникать. Из-за этого возникает неразборчивость в собственных желаниях и предпочтениях. У ребенка не формируются в должной степени волевые качества, целеустремленность, самостоятельность. Такой взрослый безынициативный, неорганизованный, недисциплинированный, нерешительный, безответственный ребенок не умеет доводить дело до конца. С точки зрения детской психотерапии он — «хороший», и потому ему все должны. Такой взрослый не имеет своей точки зрения, пребывает в замешательстве в ситуации выбора, так как его лишали этой возможности. Не знает, когда он прав, а когда нет, поэтому чаще глотает обиды и соглашается, боясь отказать. Он тоже не знает, чего хочет, и чем ему заниматься в жизни.
3. Этот вариант возникает, когда ребенка воспитывают в жестких рамках, но за счет его врожденных сильных качеств родителям не удается его сломать, и тогда он вступает с ними в войну. Часто делает наперекор установившимся правилам, чтобы доказать свою независимость. Он ненавидит ограничения, протестует против установившегося порядка, демонстрируя свою свободу.

А теперь вернемся к первоначальному вопросу Богу.

У ребенка, в зависимости от психологического типа родителя и формы воспитания, складывается внутренний образ Бога:

1. И получается, что в первом варианте, Бог — это грозный старик, для которого я все делаю плохо и неправильно. Если я поступаю не как «должен», я грешу, я «плохой». А как хочу поступать, я и не знаю. И Он меня не любит, отвергает. Такой человек старается не грешить, чтобы заработать благосклонность Бога, его любовь и благословения. У него естественно ничего не получается, он кается, начинает новую жизнь с понедельника, опять «падает» и т.д, никогда не дотягивая до «хорошего и любимого». Либо, если «удалось» стать хорошим (на самом деле обмануть себя в этом), то рефреном в его речи звучит: «Я такой хороший, Бог, ни с кем не ругаюсь («добрый»), никому не отказываю («отзывчивый»), «не лезу по головам» («смиренный»), а все жду, когда же чаша моих заслуг заполнится, и ты, Бог, воздашь мне. И сидят, ждут. Таким людям легче всего прийти к вере в Бога, потому что это продолжение его детских отношений с родителями. И если он их не проработал, то Бог так и останется для него призраком из прошлого. Фигуры поменялись, а потребности и мотивы этих отношений остались прежними. Такую веру в Бога нельзя назвать искренней и истинной, потому что она продиктована в большей степени не внутренним поиском, не жаждой духовного самоопределения и развития, а невротическим чувством вины, либо перфекционизмом.
2. В представлениях такого человека, Бог — это тот, кто меня любит, кто полностью определяет мою судьбу, все в его власти, а я такой слабый и беспомощный. В основе лежит отсутствие навыка решать текущие вопросы своей жизни, определять свои потребности и удовлетворять их, в связи с чем, он не готов взять ответственность за свою жизнь. Когда он узнает, что Бог его любит, прощает, обладает верховной властью, это как нельзя лучше вписывается в его картину мира, так как сами они не в состоянии нести бремя ответственности за свою жизнь. Они склонны только молиться — просить, не вникая глубоко в познание Бога и себя, могут с энтузиазмом участвовать в служении. Часто разочаровываются, когда обнаруживают, что почему-то благословения с неба не сыплются на его благословенную голову. Здесь еще сказывается их непостоянство и поверхностность. В понимании православной психотерапии такая вера тоже является невротической, поверхностной, так как «Бог» является заменителем собственной зрелости. Человек нуждается в таком Боге, как дитя — в маминой юбке.
3. Здесь, как вы, наверное, уже поняли, отношения с Богом совсем не складываются. Это бунтарь против правил, норм, установок. Но он может быть не сильно выражен на поверхностном уровне, и такой человек выглядит вполне порядочно. Но у него уж точно на все своя точка зрения, пролоббирует свои интересы, решительный, любит ответственность, так как это дает ему свободу, в общем, «моя жизнь — мои правила». Их протест против родительской фигуры может быть канализирован именно в сторону Бога. Это наиболее социально безопасно. Можно протестовать сколько душе угодно. Где Он этот Бог-то? Среди этой группы часто встречаются психологи и психиатры. В отношении них положение дел усугубляет религия, которая преподносит Бога, прежде всего как диктатора моральных правил, верховную наказующую власть. Он любит и наказывает для твоего же блага, и ты должен терпеть, смиряться и т.д. А для этих противоборцев подобные слова, как красная тряпка для быка. И Бог превращается в главного врага жизни. Но это отношение также не является зрелым, а невротическим переносом агрессии с родительской фигуры на образ Бога.

Возвращаясь к первоначальному вопросу, можно сказать, что для многих за причинами веры или неверия в большей степени скрываются симптомы невроза. И это дает повод некоторым психотерапевтам рассматривать веру в Бога однозначно как нездоровое проявление. Как неспособность справиться с жизненными ситуациями и убегание «под крылышко» Бога.

Потому что то, что такие люди себе представляют Богом, не Бог вовсе. Это далекий бессознательный образ родительской фигуры, искаженный детским восприятием. Такой Бог — призрак прошлого. Такая вера (или неверие) – не признак духовной зрелости, а продолжение детского внутреннего конфликта.

Я — православный психотерапевт и написала эту статью не с целью критики «невротической личности». Я руководствовалась желанием расширить вашу зону осознания в таких далеко неоднозначных вопросах: Почему я верю в Бога или не верю? Кто такой Бог для меня? Что мне дает моя вера?

И если это возможно в рамках данной статьи, «запустить» внутри вашей личности процесс трансформации невротической веры в зрелую веру в Бога.

Врач-психиатр, психотерапевт, православный психотерапевт Емельянова Ксения Ивановна.

советы из практической психологии — Блог Викиум

Если спросить любого успешного человека, верит ли он в себя, он безусловно ответит утвердительно. Именно вера в себя, в свои силы и возможности, отсутствие страхов перед новыми свершениями позволяет человеку достигать небывалых высот или просто становиться счастливым, в зависимости от того, к чему он стремится. Как развить веру в себя? Это, конечно, непросто, но вполне реально. Мы подумали над этим вопросом и хотим предложить несколько действенных способов обрести уверенность в собственных силах.

Готовьтесь к серьезной работе над собой!

Если вы думаете, как научиться верить в себя, знайте: придется усиленно трудиться. В первую очередь понадобятся знания, умения и жизненный опыт. Всё это необходимо подкрепить правильным отношением к себе, способностью ощущать и признавать свои достоинства и недостатки, над которыми нужно работать, чувствовать собственные силы. Немаловажным аспектом также является отношение к людям: вам нужно понять, что все разные, не все соответствуют распространенным стереотипам, кто-то всегда готов вам помочь, а кто-то при любой возможности постарается сбить с пути. Следует научиться разбираться в людях.

Советы из практической психологии

Изменить отношение к себе становится самой сложной задачей для многих людей. Можно иметь знания, умения и богатый жизненный опыт, но так и не получить необходимый психологический настрой. Представляем вашему вниманию несколько советов психологов, которые позволят начать верить в себя и свои силы.

Из жертвы в автора своей жизни

Если в трудных ситуациях человек начинает себя жалеть, злиться на себя же и расстраиваться, сетуя на свои недостатки, он занимает позицию жертвы. Это нужно менять. Чтобы превратиться в автора своей жизни, нужно следовать нескольким правилам:

• Учиться переосмысливать. В любой ситуации есть и хорошее, и плохое.
• Искать решения. В трудной ситуации нужно подумать, что можно сделать, чтобы устранить неприятные последствия.
• Делать выводы и брать на заметку. Осознав свои ошибки, нужно постараться сделать так, чтобы их больше не допускать.

Вот три ключевых правила для тех, кто хочет уйти с позиции жертвы навсегда.

Позитивное мировосприятие

В нашей культуре, к сожалению, плохо развито позитивное отношение к жизни, людям, к самому себе. Очень часто люди видят во всем плохое, ругаются на все происходящее вокруг. При этом человек не видит возможностей, у него пропадает желание ставить цели, двигаться к успеху. Чтобы это изменить, нужно научиться мыслить позитивно. Начать можно с ведения дневника успехов. Просто нужно записывать каждый день, что произошло хорошего. Это могут быть сущие пустяки, но именно они помогут развить позитивное мышление.

Борьба с ограничениями

От таких мыслей, как «я не могу сделать», «я не умею» и «у меня никогда не получится», нужно избавляться. Они не позволяют двигаться вперед. Следует говорить себе более воодушевляющие вещи: «у меня всё получится», «я преодолею это», «я обязательно справлюсь». Эти позитивные фразы реально помогают. Проверено!

Постановка целей

Внушение веры в себя должно происходить одновременно с действиями. Ведь без действий успехов не достичь. Чтобы обрести личную эффективность, необходимо навести порядок в своей жизни и мыслях, начать ставить цели, строить планы. Для начала можно обзавестись реальными целями на неделю или на месяц, а потом продумать этот вопрос в более долгосрочной перспективе.

А еще помните, чем лучше ваши когнитивные способности, тем легче развить веру в себя и укреплять ее в дальнейшем. Держите мозг в тонусе! А помогут в этом тренажеры Викиум. Развивайте все познавательные процессы, чтобы правильно взаимодействовать с окружающим миром и людьми, эффективно усваивать информацию и трансформировать ее в знания и опыт.

Читайте нас в Telegram — wikium

Зачем человеку вера в трудных обстоятельствах | Психология эффективной жизни — Психология эффективной жизни

Вкладывайте душу во все, что делаете. И даже скажу больше — вкладывать надо свою веру.

Вера и религия

Между верой и религией существуют фундаментальные различия. Вера — это опыт. Религия — просто система. Вера — это внутреннее ощущение. Религия — просто структурная организация. Я призываю вас верить. Я не знаю ни одного человека, кто был бы на самом деле атеистом. Во что-то верят все.

Вера с неврологической точки зрения

Религиозная философия вообще — не обязательно религия — оказывает на человеческое тело огромное влияние.

Там начинают происходить удивительные вещи. С того момента, как человек приходит к вере, начинает считать, что есть нечто, что намного больше его самого, что оно может помочь ему решить многие проблемы, совершенно странным образом в его мозге стимулируются области, которые у неверующего человека в сложных ситуациях не стимулируются вообще.

Удивительно, эти области отвечают за креативность, управление эмоциями и высвобождение эндорфина и эндоморфина. Получается, что вера успокаивает, утешает и лечит. Наличие веры с чисто неврологической точки зрения позволяет быть более креативным, намного легче решать свои проблемы и  в особенности избегать губительного влияния самых разных стрессовых факторов. Уже только ради этого стоит верить!

Доктор Муквеге

Мне довелось несколько раз быть приглашенным экспертом-психологом на телевидении в одной очень рейтинговой передаче. Там мне выпал шанс встретить просто потрясающих людей.

Например, однажды я познакомился с доктором Денисом Муквеге. Его называют «мужчиной, который чинит женщин». Его дважды выдвигали на Нобелевскую премию мира, и на третий раз он ее получил. Муквеге учился медицине во Франции, стал гинекологом. А потом решил вернуться в свою родную страну — Конго.  

В Конго в последние 10 лет было изнасиловано более 500 тысяч женщин. Изнасилование превратилось в боевое оружие. Да, таков мир, где мы с вами сейчас живем.

Начало карьеры

Когда Денис Муквеге вернулся, он думал, что будет помогать женщинам в родах. Но первая женщина, которая вошла к нему в кабинет в качестве пациентки, пережила изнасилование. Ее насильник в конце взял револьвер, вставил его ей в вагину и выстрелил…

С такими случаями доктор сталкивался потом каждый день без исключения. До того дня, пока не сказал себе, что нужно рассказать об этом всему миру. Тогда враждующие стороны решили убить доктора Муквеге. Пуля прошла в 2 см от его сердца. Его срочно на самолете перевезли в Бельгию, где живет его брат. Муквеге прооперировали, он провел за границей несколько месяцев.

Возвращение

Женщины в Конго видели в нем настоящего спасителя. И они сделали просто невероятную вещь: объединились и совместно купили ему обратный билет на самолет, только чтобы он вернулся! Представляете, сколько стоит билет на самолет до Конго? И какие это деньги по меркам той страны с мизерными заработками? И доктор вернулся!

Но на этот раз международное сообщество приставило к нему двух телохранителей. Они не отходили от него и на съемках передачи.

Я был глубоко тронут этим человеком, его верой и преданностью своему делу, его вовлеченностью. Необыкновенный человек!

Тереза

Во время передачи рядом с доктором сидела женщина. Чернокожая красавица Тереза в традиционных ярких африканских одеждах. Она меня не тронула, она буквально разорвала мою душу напополам!

Она рассказала, что однажды в ее деревню пришли мужчины из Руанды, она узнала их по акценту. Они ворвались в ее дом, убили у нее на глазах троих младших братьев, ее отца и дедушку. А ей исполнилось 22 года всего два дня назад. Она только-только получила свой аттестат зрелости. Для нее как раз начиналось то самое будущее.

В аду

Мужчины увели Терезу в плен в джунгли. Вместе со многими другими женщинами она стала их сексуальной рабыней на восемь месяцев. Ее насиловали 28–30 раз в день!

Однажды ее похитители решили переместить свой лагерь, для этого всем пришлось пересекать реку. И Тереза сказала себе: «Бог дал мне возможность».

Представляете?! Они убили ее братьев, отца и дедушку, всю семью, насиловали ее каждый день по 30 раз восемь месяцев подряд, и она продолжала верить в Бога?! Это же был как раз тот момент, когда можно было сказать себе: «Со всем тем, что я видела и пережила, Бога точно нет!» А она увидела возможность для побега, данную ей Богом.

Побег

Она бросилась в воду, и бурное течение несло ее 5 километров. Пока она не очутилась на берегу, где ее подобрал какой-то крестьянин. Он отвел ее в свою деревню и предложил остаться там. Она и провела в этой деревне много месяцев.

Чтобы вам был понятен ужас ее состояния после пережитого, скажу, что у нее в теле больше не было перегородки между анусом и вагиной. Был срочно вызван доктор Муквеге. Он констатировал, что не знает, что делать с этой проблемой. У женщины были множественные инфекции и воспаления, она могла вскоре умереть. И плюс ко всему надо было быть очень осторожным с манипуляциями и лечением, потому что она была на четвертом месяце беременности.

Когда Тереза об этом узнала, ее желанием было потерять ребенка. Но доктор сказал, что избавиться от него в такой ситуации просто невозможно, потому что это будет еще одним опаснейшим потрясением для организма, еще одной операцией, которой лучше было бы избежать. Ребенка придется сохранить!

У доктора получилось «починить» Терезу, спасти ее. Она родила.

Прошло всего шесть месяцев со дня родов, те же мужчины с тем же руандским акцентом пришли и в эту деревню тоже, снова забрали ее и снова стали насиловать! И она снова забеременела!

На съемках

Когда Тереза рассказывала свою историю, я подавал знаки оператору, чтобы он не снимал меня. Я плакал! Нас всех гримируют перед съемками, я чувствовал, как весь этот макияж плыл по моему лицу. Все, кто был на передаче в тот день, плакали!

Когда я поднялся на сцену, мы сначала поговорили с Денисом Муквеге, а потом я подошел к Терезе.

— Тереза, я никогда не встречал никого, похожего на тебя. Как тебе удается сохранять веру? После всего, что ты пережила, скажи мне, как у тебя это получается? Это не дает мне покоя, я сам верующий человек, но я никогда не переживал того, что пережила ты! Я не понимаю, как?

— Месье Лефрансуа, если бы я не верила в Бога, я бы умерла. Бог меня спас. Бог мне дал надежду на лучший мир. И я поняла, что, может быть, своим вмешательством я смогу изменить мир.

Она говорит мне это, а я вдруг понимаю, что эту женщину в передаче в прайм-тайме увидят от 2,7 до 3 миллионов человек! Она придала смысл тому, что проживала. И она уже меняет мир!

Эпилог

Тереза стала психологом. Она занимается психологическим сопровождением женщин, переживших насилие. В Конго она создала целую женскую сеть помощи, сопровождающую изнасилованных женщин.

Выступление Терезы в ООН позволило осознать, что изнасилование является военным преступлением. И этим вопросом в африканских странах наконец-то серьезно заинтересовались. У нее получилось изменить мир, изменив свое восприятие и отношение к тому, что с ней случилось.

 

От редакции

Счастье — это не чувство, а решение. Психолог Валентина Пахомова и вовсе считает, что это навык. Как развивать его, читайте в ее статье: https://psy.systems/post/tri-komponenta-schastya.

Мы сами выбираем, верить или нет, опускать руки или не сдаваться, быть счастливыми или несчастными. Книга Лео Борманса «LYKKE. Секреты самых счастливых людей» рассказывает о том, как стать счастливым, если вы этого хотите: https://psy.systems/post/leo-bormans-lykke-sekrety-samyx-schastlivyx-ludej.

С другой стороны, чрезмерный оптимизм не так уж полезен. Американский исследователь Утпал Долакия пришел к выводу, что он способен лишить человека финансовой стабильности и подтолкнуть к принятию неразумных финансовых решений: https://psy.systems/post/kak-optimizm-lishaet-vas-finansovoj-stabilnosti.

Религиозная вера в структуре человеческой психики с позиций психологии религии и этнической психологии

Пробудившийся в последние годы интерес общества к религии заставляет научную мысль все чаще обращаться к такому феномену, каковым является религиозная вера.

Несмотря на то, что слово «психология» в буквальном смысле переводится как «наука о душе», понятие веры, плотно связанной по своему значению с душой, все же не имеет достаточного отображения в психологической литературе и справочных материалах, поскольку является проявлением больше духовной сферы. Тем не менее, психология религии и этническая психология пытаются в рамках своих отраслей дать аргументированное обоснование этому явлению человеческой психики.

Разберемся с понятиями. Русское и греческое слово «вера» имеет сходное значение и происходит от слова верить, доверять. Английское – от слова со значением почитать, одобрять. Немецкое – от слова, переводимого как хвалить, любить, дозволять. Еврейское – имеет общий корень со словом истина. С латыни слово «вера» переводится как удостоверение доверием.

Наука оценивает религиозную веру как состояние сознания, связанное с признанием существования Бога, убеждения в реальном существовании чего-либо сверхъестественного.

Психология религии и этнопсихология относятся к религиозной вере как к одному из важнейших свойств личности. Именно на основе такого подхода, учитывающего все особенности бытия, возникают плодотворные отношения между богословами и психологами, и устанавливаются правильные отношения между научной и религиозной мыслью (Н.Нейман). В такой оценке веры можно найти созвучие с учением христианских богословов, для которых личность человеческая имеет неповторимую вечную ценность. В научной области эта концепция еще не может считаться завершенной, поскольку только развивается, но имеет определенные перспективы в науке.

Известный специалист в области психологии религии, доктор психологических наук, профессор Р.М.Грановская в своей книге «Психология веры» пишет: «Чувство веры порождается не только Богом. Нередко человек, наперекор всем доводам рассудка, вопреки (выделено Р.М.Г.) логике, держится за свою веру… Выделение людей или объектов как любимых или почитаемых является отражением врожденной потребности человека». То есть вера не всегда является религиозным чувством.

Здесь видится и смысловое разделение понятий. Например, у большинства людей слово «вера» ассоциируется исключительно со словосочетанием «вера в Бога». Действительно, несмотря на то, что можно сказать о «вере в себя, в свои силы», мы постоянно говорим об «уверенности в себе». А словосочетание «я верю в помощь такого-то лица» чаще звучит, как «я доверяю ему». И поскольку патронирующий объект в лице Бога не визуализирован нашими органами чувств, мы, как правило, не говорим: «Я уверен в Боге, я доверяю Богу». Наши слова звучат так: «Я верю в Бога». Случайно ли, что корневая часть слов «уверен» и «доверяю» также произведена от слова «вера»?

Вера – это базис для развития убеждений. Если нет веры, то нет и убеждений. Вера может касаться различных областей человеческой жизни: собственного самоощущения, религии, политики, социальных отношений, спорта и пр. Нет ничего более крепкого и хрупкого одновременно, чем вера. Основанные на твердой вере убеждения заставляют человека становиться их заложником, их слугой. Из-за таких убеждений человек идет на страдания, имея лишь одну цель: доказать свою правоту. И в то же время, малейшего действия, фразы, события может хватить для того, чтобы разрушить веру во что-то или кого-то, растворить привычные жизненные устои.

Возникает вопрос: а может ли вера заменить человеку знания? Л.Фейербах считал, что религиозная потребность свойственна самой природе человека. Она настолько глубока, что не может быть уничтожена увеличением человеческого знания о мире. Знания не заменяют религии, поскольку вера – дело не столько ума, сколько чувства.

Как уже указывалось, в своем первоначальном значении вера есть чувство особой личной заинтересованности в предмете веры. Если человек верит, то он относится к этому предмету чрезвычайно эмоционально. Вера погружена в глубину человеческой психики и сопровождается сильной чувственной окраской. В результате у человека появляется сильное неосознанное желание защитить свою позицию и доказать ее справедливость другим. Именно это и отличает веру от знания. Вера составляет часть процесса к получению цели, а целью является знание. Т. е. вера – это незавершенное знание (предзнание), поскольку знание уже само по себе вызывает внутреннее удовлетворение. А человек, обладающий верой по отношению к определенному предмету, всегда находится в поиске (научном, жизненном, духовном и пр.).

Вера способствует сохранению душевного и психического равновесия человека в тех случаях, когда у него нет возможности объяснить происходящее логически или логически вывести возможный результат какого-то события.

Но вера может и не стать знанием. В некоторых случаях это может привести к разочарованию в предмете веры. В случае с религиозной верой, усвоенной от определенной религиозной организации, чаще происходит несколько иначе: человек не стремится к знанию в его классическом понимании и разочаровывается не в предмете веры, а в сопутствующих элементах (трактовка религиозных постулатов, поведение других приверженцев данной веры и т.д.). Внутренняя же вера остается неизменной и ее проявления обусловлены дальнейшим выбором человека (переход в другую конфессию, «уход в раскол» и пр.).

Некоторые исследователи ставят знак равенства между понятиями «религиозная вера» и «религиозность». Тем не менее, религиозность представляется степенью погруженности религиозной веры в структуру человеческой личности. В последнее время высказываются предположения о том, что религиозность может быть заложена в человеке и генетически, что подразумевает под собой наследственную предрасположенность к данному качеству. Доказательство или опровержение таких взглядов – дело будущего. Сейчас же мы можем говорить лишь о религиозной вере приобретенной, сформированной и усиленной под воздействием различных факторов: религиозных, психологических, социальных, этнокультурных, исторических, политических и пр.

А что же может стать толчком к развитию религиозной веры? Если исходить только из рассуждений ученых-атеистов, то можно лишь указать на две привлекательные, на их взгляд, для человека стороны: потребительское стремление к помощи от сверхъестественных сил и желание объяснить для себя необычные явления окружающего мира. Такой подход видится несколько однобоким. Специалисты в области психологии религии считают, что человеку важнее сочувствие, понимание, духовное саморазвитие, доверительность (конфиденциальность) внутреннего диалога, уверенность в будущем, спокойствие. Таким образом, религиозная вера помогает человеку реализовать свои основные духовные и нравственные потребности.

Возникает законный вопрос: действительно, а зачем субъекту дана вера в объект, которого не существует? На простом примере это выглядит примерно так: есть первый телефонный абонент, есть телефонная связь, а второго абонента нет.

Результаты исследований некоторых видных отечественных и зарубежных ученых (Н.М.Бехтерева, М.Эмото, Э.Кугис, Н.Х.Валитов) корректируют наше представление о религиозной вере и дают основание к тому, чтобы перестать считать ее неким рудиментом в структуре психики человека. Указанные исследователи делают весьма и весьма осторожные выводы, свидетельствующие в пользу разумного зерна в вере человека в необъяснимое.

Хотелось бы отметить, что и ранее многие выдающиеся ученые считали своим долгом (в частном порядке, разумеется) признаться в своей религиозной вере (Декарт, Ньютон, Лейбниц, Паскаль, Кеплер, Линней и т. д.).

Выше говорилось, что вера подразумевает не только наличие субъекта, коим является человек, но и наличие объекта – в частности, Бога. Некоторые авторы выступают за придание понятию «Бог» статуса официальной научной категории (К.В.Лох, Д.М.Мелехов и др.). Идея весьма спорная, если принять во внимание, что академическая наука требует прямых доказательств существования кого-либо или чего-либо, а косвенные указания в расчет не принимаются, хотя и могут служить характеристикой предполагаемого объекта или явления. Наличие религиозной веры может лишь косвенно свидетельствовать о возможности существования Бога. Но и здесь важно проводить четкую грань между научными и ненаучными подходами. Проблема психологии заключается в том, что она (наряду с философией) является своеобразным водоразделом между научными знаниями и духовной сферой. Подавляющее большинство психологических отраслей не имеют ни малейшего отношения к вопросам религии, но все эти отрасли так или иначе связаны с личностью человека, его психикой и духовным миром.

Какой же наиболее распространенный способ привития религиозной веры человеку? Этнопсихологи называют нашу культуру «культурой текстов». «Культура текстов» соответствует традиционному типу общества, в котором сами нормативные системы и их ценностные обоснования существуют в виде совокупности прецедентов. Последние фиксируются в виде притч. Притчи – основная форма передачи опыта от поколения в поколение в обществах традиционного типа. «Притчи полны скрытого символизма и редко сводятся в систему, представляющую собой символ веры или последовательную идеологию. Системы ценностей, состоящие в основном из притч, большей частью привязаны друг к другу чисто внешним образом, первоначально не кодифицированы и почти всегда обладают способностью к срастанию. Такой этнокультурный конгломерат усваивается носителем культуры весь как целое и, по-видимому, никогда не рефлексируется. Члены традиционного общества часто даже не имеют никакого представления о том, что те способы, которые он применяют в своей деятельности, пропущены «через нормативные фильтры». Выбор сделан за них их предшественниками» (К.Касьянова). Так же и религиозная вера, становясь частью веры как способа познания мира, вписывается в структуру личности человека под воздействием окружающей среды (культурной, религиозной, исторической, политической и т.д.) и внешне идентифицируется с религией предков.

Как уже говорилось, верующему человеку очень важна связь с божеством. В христианстве данная проблема решена универсально: Бог из внешне обезличенного существа перешел во вполне воспринимаемую человеческими органами чувств личность – Иисуса Христа. Оставим за рамками данной работы вопрос о справедливости такой позиции – это удел богословов. Но такое воплощение Бога решило для христиан вопрос о личности Бога, укрепило веру, дало надежду на присутствие высшей справедливости в этом мире и за его мыслимыми пределами.

У всех этнических групп религиозная вера обязательно выходит наружу и, становясь религией, преобразуется во внешние проявления (обряды, ритуалы, традиции и пр.). Здесь подобные внешние проявления религиозной веры выражают насущную потребность людей к этнической и религиозной самоидентификации, играя положительную роль. Тем не менее, богословы традиционных конфессий четко отделяют религиозную веру от обрядоверия (суеверия), строго осуждая последнее. Такой подход дает возможность человеку, не укрепившемуся в своей вере и узревшему какие-то кажущиеся или явные несоответствия, не свернуть с религиозного пути.

Религиозная вера – качество личности, которое не только способствует осуществлению индивидуальных потребностей личности, но и заставляет искать единомышленников и создавать религиозные группы. С одной стороны оно содержит коммуникативный компонент, объединяя верующих людей с похожими религиозными взглядами. А с другой – противопоставляет приверженцев данного конкретного культа всему остальному миру.

Религиозная вера может играть как конструктивную роль по отношению к личности и психике человека, так и деструктивную. Это хорошо заметно при сопоставлении влияния традиционных конфессий с влиянием некоторых религиозных сект. За ушедшие столетия традиционные конфессии научились оберегать психику и внутренний мир человека, осуществляя свое влияние на умы людей с учетом вышеуказанных факторов окружающей среды. Многие же новые религиозные группы выстраивают свою работу с верующими в отрыве от имеющейся обстановки, входя в противоречие с системой ценностей конкретного человека и разрушая ее, ничего не давая взамен.

Неосознанно каждый человек понимает, что любовь и ненависть, благополучие и неблагополучие, счастье и несчастье – составляющие духовного порядка. Можно быть человеком успешным в карьере, но абсолютно несчастным в личной жизни. Отсюда предполагается, что религиозная вера способствует человеку в его стремлении найти необходимый компромисс между реалиями повседневной жизни и душевным комфортом. «Она спасает нас от нас, спасает наш внутренний мир от таящегося в нем хаоса» (Р.М.Грановская).

Вывод: вера может мотивировать поведение человека, вера знанием не является, но влияет на развитие человека, формируя духовные и нравственные установки его личности.

Задача же современной науки, на наш взгляд, состоит в том, чтобы, сохранив объективность подходов, приступить к более серьезному изучению описываемых явлений и природы религиозной веры.

В завершении, думается, имеет смысл привести слова Н.П.Бехтеревой: «Неистребимая вера человечества в чудеса и таинственные явления может расцениваться как детская погоня за мечтой, синей птицей Метерлинка. А может быть – и как стремление человека и человечества понять мир во всей его действительной полноте, во всем его удивительном многообразии».

Литература:

Бехтерева Н.П. Магия мозга и лабиринты жизни. – М.: АСТ; СПб.: Сова, 2007;

Грановская Р.М. Психология веры. — СПб.: Речь, 2004;

Платонов Ю.П. Основы этнической психологии. – СПб.: Речь, 2003;

Современный психологический словарь/ под ред. Мещеряковой Б.Г., Зинченко В.П. — СПб.: прайм-ЕВРОЗНАК, 2006;

Шапарь В.Б. Психология религиозных сект. – Мн.: Харвест, 2004;

Этнопсихологические проблемы вчера и сегодня: Хрестоматия / сост. Сельченок К.В.. – Мн.: Харвест, 2004.

Дата публикации: 03.01.2015   Рубрика: Научные статьи

Доверие | Мир Психологии

ДОВЕРИЕ

Доверие (англ. trust) — согласно «Энц. словарю» Брокгауза и Эфрона, Доверие — это «психическое состояние, в силу которого мы полагаемся на к.-л. мнение, кажущееся нам авторитетным, и потому отказываемся от самостоятельного исследования вопроса, могущего быть нами исследованным. Итак, Доверие отличается как от веры, так равно и от уверенности. Вера превышает силу внешних фактических и формально логических доказательств. Доверие же касается вопросов, находящихся в компетенции человеческого познания; доверяется тот, кто не хочет или не может решить или сделать чего-либо сам, полагаясь или на общепринятое мнение, или на авторитетное лицо. Уверенность есть сознание собственной силы и состоит в Д. к истинности своего знания или правоте своего дела; Д., напротив, проистекает из сознания слабости, неуверенности в себе, признания авторитета». (См. также Уверенность в себе.)

Г.Г. Шпет дал самую общую характеристику веры. Вера состоит не в чем ином, как в принятии возможности за действительность. Вере всегда противостоит сомнение вообще или всеобщая возможность сомнения — скептицизм. И вера и скептицизм подлежат не опровержению, а изображению. Шпет замечает, что мы имеем дело с одной палкой: хватишься за веру, на др. конце — скептицизм, хватишься за скептицизм, на др. конце — непременно вера. В отличие от принципиального скептицизма или от сомнения, возведенного в принцип, есть вполне здравое сомнение — как субъективное переживание, означающее минимальную степень уверенности. Такое сомнение сопровождает не все, а только некоторые суждения. В «Сов. энц. словаре» слово «Доверие» вообще отсутствует. Составители решили не смущать доверчивость пользователей.

В «Словаре по этике» понятию «Доверие» нашлось место. Ему дается социологическая характеристика в связи «с практикой взаимного обмана, воровства, мошенничества» в классовом обществе. Представитель этого общества Ф. Фукуяма в 1996г. опубликовал книгу «Д. Социальные добродетели и созидание благосостояния», где доверие выступает в качестве фундамента и добродетели и благосостояния и характеризуется как возникающее в рамках определенного сообщества ожидание того, что его члены будут вести себя нормально и честно, проявляя готовность к взаимопомощи в соответствии с общепринятыми нормами, культурными традициями, обычаями, общими этическими ценностями. Подобное поведение более эффективно, чем поведение, основанное на рациональном расчете и формальных правилах, которые нужно постоянно вырабатывать, согласовывать, отстаивать в суде, а потом обеспечивать их соблюдение, в т.ч. и с помощью мер принуждения. Т. о., преобладание недоверия в обществе равносильно введению дополнительного налога на все формы экономической деятельности, от которого избавлены общества с высоким уровнем доверия.

Доверие, как психическое состояние (чувство), преходяще. Завоевать, внушить Доверие трудно, а лишиться его можно в одночасье, мгновенно. Это известно испокон веку. В «Афоризмах житейской мудрости» А. Шопенгауэра находим: «Кто нарушил раз Д. — теряет его навсегда; что бы он ни делал и чем бы он ни был — горькие плоды этой потери не заставят себя ждать». С. Московичи считает, что подчинение в конце концов тождественно Д. Он напоминает, что «зерно сомнения у миллионов людей приводит к свержению даже самого могущественного тирана. Постоянное насилие порождает апатию, безразличие и враждебность».

Конечно, нелегко самому отдаться на веру, на совесть, вверить кому-то себя, свои тайны, свои дела, положиться на кого-то вполне (это мотивы из словаря В. Даля). Не будем спорить с «Брокгаузом», является ли источником Д. сознание слабости или силы. Справедливо и то и другое. Источником Д. может быть любовь, согласие по поводу верований и ценностей, даже излишняя самоуверенность. А условием его сохранения — постоянство.

Этимологически «питать Доверие» (в лат. языке — credo) — означает «сердце даю» или «сердце кладу», т.е. Доверие принадлежит к числу важнейших психических состояний человека. Оно возникает в «круговороте общения» между людьми, т.е. не является врожденным. Говорить с кем-то — это уже означает ту или иную степень Д. или возможность родиться Д. Фундаментальность чувства Д. подчеркивается лингвистами еще и тем, что понятие «верить» в некоторых языках имело первоначальное значение «выбирать». Мало верить, нужно еще сделать правильный выбор: кому Д., кому — нет, что связано со смысловыми оттенками ценности, надежности, содержащимися во внутренней форме слов «вера», «доверие». Едва ли следует говорить, что чем выше Д., тем больнее разочарование. Очень труден выбор объекта Д. В нем. «Настольном словаре по социологии» (1931) Ф. Тённис пишет: «К Д. или недоверию ведет не только собственный, но и чужой опыт, т.е. авторитет, репутация личности как заслуживающей Д. или сомнительной, общение с которой требует осторожности. Но, с др. стороны, Д. в значительной степени овеществляется самим общением, так что часто речь идет вовсе не о личности, а ее «состоянии», принимаемом в расчет на том основании, что-де собственные интересы делового человека, который в личностном отношении м. б. и не достоин большого Д., заставляют его платить по долгам, пока он в состоянии это делать: способность заслуживать Д. исчезает, становясь кредитоспособностью. <…> Так, Д. к личностным качествам смешивают с Д. к кредитоспособности личности или фирмы. Многим людям мы безотчетно доверяем, исходя из самого поверхностного знания о них, будучи толком незнакомы, ничего о них не зная, кроме того, что они находятся в данном месте и занимают данный пост — все это тоже овеществленное Д. Если личное Д. всегда существенно обусловлено личностью доверяющего — его умом и в особенности знанием людей, т.е. опытом, на котором это знание основано, так что в общем человек простодушный и неопытный легковерен, ибо склонен к доверчивости, умный же и опытный верит с трудом, ибо склонен к сомнению, — то это различие почти полностью стирается при овеществленном Д. Мы не знаем машиниста поезда, на котором едем, капитана и штурмана корабля, на котором плывем, в большинстве случаев мы не знаем врача, с которым не только консультируемся, но которому доверяем наше тело и жизнь при хирургическом вмешательстве».

Чувство Доверие, как и многое др. в психике человека, появляется очень рано, в том нежном детском возрасте, о котором человек ничего не помнит. Столь раннее появление многого, что впоследствии накладывает печать на всю нашу жизнь, нередко производит впечатление генетической предопределенности. Амер. психолог и психотерапевт Э. Эриксон рассматривал чувство глубокого (базисного) Д. в качестве фундаментальной психологической предпосылки всей жизни. Это чувство формируется на основании опыта 1-го г. жизни ребенка и превращается в установку, определяющую его отношение к себе и к миру. Под «Доверие» Эриксон подразумевал доверие к себе самому и чувство неизменной расположенности к себе др. людей. Чувство глубокого Д. к себе, к людям, к миру — это краеугольный камень здоровой личности. У взрослых резкое снижение глубокого Д. и превалирование глубокого недоверия проявляется в форме выраженного отчуждения, характеризующего индивидов, которые уходят в себя, если оказываются не в ладах с др. людьми или с самими собой. Такой уход наиболее ярко демонстрируют индивиды, у которых наблюдается регресс к психологическому состоянию, когда они полностью закрываются, отказываясь от еды, удобств, забывая все свои дружеские привязанности. Главная трудность психотерапевта в работе с такими людьми состоит в том, что он должен сначала «достучаться» до них и убедить, что они могут доверять нам, что мы доверяем им, и они могут доверять сами себе.

Итак Доверие, в огромной своей части относится к эмоциональной, т.е. плохо рационализируемой сфере психики. Оно способно порождать многие др. чувства (от любви до ненависти), состояния (от комфорта до стресса и фрустрации), социальные установки (от приятия до отторжения). Доверие по отношению к личности играет формообразующую роль. Потеряв доверие в глазах окружающих, теряешь лицо. Вернув доверие, получаешь только шанс — не гарантию — его восстановить полностью. Поэтому психологическая культура Доверие теснейшим образом связана с культурой личности и межличностных отношений. Одним из главных критериев личности (наряду с ее свободой) являются флюиды исходящего от нее Д. Доверие в каком-то смысле можно считать синонимом личности. (В.П. Зинченко)

Психологический словарь. А.В. Петровского М.Г. Ярошевского

Доверие — установка личности, представляющая безусловную веру, а иногда и заменяющая ее. Доверие проявляется в специфическом отношении субъекта к определенным объектам, связанным с ситуативной, актуальной значимостью и априорной надежностью (безопасностью) объекта для субъекта.

Доверие есть самостоятельная форма веры, сущность которой впервые выделил как базовую установку личности к миру, формирующуюся на ранних этапах онтогенеза, Э. Эриксон. Показателем проявления доверия является, например, готовность ребенка без особой тревоги переносить исчезновение матери из поля зрения. Базовой потребностью человека является его собственная безопасность, которая имеет разную ценность для каждого человека. Объекты окружающего мира должны представляться человеку не только относительно безопасными, но и значимыми в каждой конкретной ситуации. Только такой мир будет вызывать у человека Д. и он будет вступать с ним во взаимодействие. В психологии Д. изучалось в трех относительно самостоятельных областях: Д. к миру, Д. к людям, Д. к себе. Все три области Д. определенным образом соотносятся и представляют единое социально-психологическое явление, имеющее сходные условия возникновения характеристики проявления. Т.И. Скрипкина.

Словарь психиатрических терминов. В.М. Блейхер, И.В. Крук

нет значения и толкования слова

Неврология. Полный толковый словарь. Никифоров А.С.

нет значения и толкования слова

Оксфордский толковый словарь по психологии

нет значения и толкования слова

предметная область термина

 

назад в раздел : словарь терминов  /  глоссарий  /  таблица

«О пользе знаний в сфере психологии». Константин Владимиров

Поделиться

У нас в гостях был психолог, гештальт-терапевт Константин Владимиров.

Константин рассказал, почему он решил связать свою жизнь с психологией, и как знания в этой области помогают ему в работе и в семейной жизни. Наш гость поделился своим опытом, как реагировать на агрессию другого человека, всегда ли стоит утешать близкого человека, когда ему плохо, и на что родителям стоит обратить особенное внимание при воспитании детей.

Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева

---

А. Леонтьева

– Добрый «Светлый вечер». Сегодня с вами – Анна Леонтьева…

К. Мацан

– И Константин Мацан. Добрый вечер!

А. Леонтьева

– Сегодня мы, как всегда по понедельникам, говорим о семье. У нас в гостях – Константин Владимиров, психолог, гештальт-терапевт, прекрасный семьянин, как обычно… Добрый вечер!

К. Владимиров

– Добрый вечер!

А. Леонтьева

– Константин, я, наверное, начну со своего такого коронного деликатного вопроса… Я знаю, что большинство психологов пришли к своей профессии, как бы это сказать… не от хорошей жизни. (смеется) Ну, то есть, обретя какие-то психологические проблемы, люди (и я знаю много таких людей) стали психологами. Как это произошло с вами?

К. Владимиров

– Когда я думаю (или меня спрашивают) о том, как я пришел в психологию… Наверное, возникает два вопроса. Во-первых, среди психологов чаще встречаются женщины. Во-вторых, ну правда – думают, что приходят через какие-то проблемы. В принципе, как человек приходит в помогающую профессию? Потому что психолог, врач или еще какие-то специальности, ряд специальностей – это помогающие профессии… И туда идут в наше время далеко не все люди.

Не знаю, я в принципе вырос в обычной российской семье. Мои школьные годы были в девяностые, события были своеобразные… И в связи с тем, что у меня была вполне рабочая семья, я должен был поступать в машиностроительный институт на инженера, но… Так получилось, что однажды я общался со своей подругой, хорошей знакомой, мы беседовали на лавочке… У нее произошла трагедия. И мы сидели и просто разговаривали на лавочке в парке – мы провели, наверное, часа два-три в беседе… И я в первый раз испытал удовольствие от того, что ты разговариваешь с человеком и можешь помочь человеку просто своим присутствием, своим словом, своим каким-то советом…

И тогда я задумался, что это достаточно интересная профессия – когда ты помогаешь людям, поддерживаешь их в трудный момент. Я пришел к родителям (а на тот момент я уже окончил школу и поступил в институт) и сказал, что не хочу быть инженером. Мама с папой сказали: «Ты что! Столько сил, столько усилий…». А я сказал, что я хочу быть психологом. Они сказали: «Ну, если хочешь – иди, поступай в институт, если поступишь – учись».

И я поступил в один институт на психолога; потом подумал, поступил во второй и выбирал уже между институтами. То есть вот, моя встреча с психологией произошла именно тогда – когда я испытал это удовольствие от того, что помогаешь людям… Как бы это пафосно ни звучало.

А. Леонтьева

 – Очень хорошая история. Я должна сказать (ну, сразу раскрыть карты), что мы с Константином общаемся уже давно. Он очень помог в сборе материала, вообще экспертных всяких мнений для книги о депрессии подростков – «Я верю, что тебе больно», которую я писала и собирала по крупице четыре с половиной года. И надо сказать, что мы прошли от А до Я – то есть, мы начали от всяких начальных травм, откуда, собственно, столько боли у подростка, откуда эти депрессивные состояния, эти зависания во всяких страшных каких-то группах…

И наверное, сегодня у нас с Костей такая прекрасная профессия, что мы можем поговорить о всяком полезном – и для нас, и для слушателей. С чего бы нам начать, Кость?

К. Мацан

– А вот я как раз хочу начать с того, как я с Константином познакомился на той самой презентации твоей книги «Я верю, что тебе больно». И вспомнить историю личную, которой Константин с аудиторией поделился. Вы рассказывали, что как психолог Вы занимаетесь утратами, опытом утраты, и часто помогаете именно тем людям, которые пережили утрату…

Но и в Вашей жизни была утрата. Вы рассказывали, что тяжело переживали уход Вашего отца… И исцеление пришло с рождением сына. Но вот у Вас была одна фраза, к которой я хочу прицепиться (в хорошем смысле слова). Вы говорили: «Я как верующий человек понимаю, что человек, умирая, не уходит в никуда, что будет встреча потом в вечности… Но сейчас мне больно, вот сейчас мне горько – и надо это принять».

И я подумал, что очень часто мы от психологов слышим вот это: «Надо принять, что сейчас тебе плохо». Вот для Вас это все-таки, на фоне личной рассказанной истории… Вот Вы к этому пришли со стороны психологии – это некое такое ноу-хау из науки и практики, или это то, что в первую очередь лично выстрадано, такое личное обретение – завоевание этого знания?

К. Владимиров

– Ну, скажем так, в психологию это ноу-хау пришло не просто так. У каждого психолога бывают события, когда он встречается со смертью, встречается с расставанием. И про эту утрату на первых этапах я читал, про проживание горя – естественно, я это узнал из книг. Но когда это случается с тобой, в этот момент…

Я помню этот момент, когда после похорон я сидел один в комнате на диване, молился Богу и… Я понимал, что отец умер, и я понимал, что его не вернуть. И никакие духовные и психологические знания в этот момент не помогают. В этот момент я прощался не столько с отцом, сколько с теми возможностями, которые уже никогда не произойдут ни с ним, ни со мной в этой жизни, в этой реальности.

На тот момент у меня получилось прожить этот опыт не на уровне теории, а на уровне своих переживаний. Это был длительный опыт, достаточно тяжелый. В тот момент я ходил на психотерапию… В принципе, большинство моих коллег, которые занимаются частной практикой – они ходят сами в психотерапию, в супервизию, и это тоже вполне нормально.  И благодаря терапии… тоже терапия мне помогла прожить это состояние более мягко, более как-то сглажено.

Но боль всегда остается… Ну, в какой-то момент, наверное, эта боль становится некоей грустью о невозможности дальнейших встреч. Однажды мы даже проводили такой мастер-класс, у которого было название «Грусть и радость расставания». Потому что любое расставание с человеком, а точнее, сама грусть показывает нам то, насколько дорог нам человек. Если в момент расставания мы не испытываем грусти, не испытываем сожаления, то этот человек не был в нашей жизни. И чем сильнее уровень грусти, тем более значимым является для нас этот человек.

А. Леонтьева

– Я очень хорошо это понимаю… Потому что кажется, что совсем недавно, а на самом деле уже почти год назад, друг за другом ушли папа и мама.  И вот знаете, о чем хочется спросить… Вот Вы сказали, что не всегда – в тот момент, когда ты потерял – не всегда помогает знание психологии и всяких духовных истин. Да, я это хочу подтвердить, потому что как бы ты ни молился, мне кажется, прежде всего ты задаешь вопрос: «Почему? Зачем?».

Ну, некоторые говорят: не говори «Почему?», скажи «Зачем?». И ты задаешь вопрос: «Зачем?», а он такой же бессмысленный, как и «Почему?»… То есть, все равно незачем. И вот были ли у Вас какие-то такие проживательные моменты на духовном уровне… Имели ли Вы какой-то вот такой жесткий вопрос к Всевышнему?

К. Владимиров

– Как ни странно, вопроса не было. Зачем… Скорее эта смерть позволила лучше видеть и ценить то, что мы в жизни очень часто упускаем. В тот момент я осознал, что умер отец, и у меня уже мать пенсионного возраста, и когда-то случится и это расставание. В тот момент я лучше и более четко осознал, что вокруг меня есть близкие, которые могут уйти в любой день, и очень важно говорить им слова заботы, слова поддержки – те слова, которые мы за суетой жизни, может быть, не успеваем говорить, думая, что «всегда успеем»…

Для меня смерть носит такое философское значение. Она нам показывает ограниченность нашего времени и то, что надо делать каждый день то, что необходимо делать. Завтра может не наступить…

К. Мацан

– Вот Вы не случайно уже в начале нашего разговора, когда рассказывали о выборе профессии, упомянули, что, когда решили стать психологом, пришли к родителям и сообщили об этом решении. Ну, иной человек мог не пойти к родителям – мог просто сразу пойти поступать, а они должны смириться с фактом. А Вы все-таки пришли за какого-то рода… ну, если не благословением, то советом – вот как-то утвердиться в этом решении в общении с родителями.

То есть, явно была какая-то близость, был контакт с родителями, это были значимые люди, мама – значимый человек, папа – значимый человек… В этом смысле становится еще более понятно то, почему Вы остро переживали уход отца. Ну вот мы в разговоре о семье часто концентрируемся на отношениях мужа и жены, взрослых родителей и маленьких детей. А вот Вы нам даете возможность еще с другой стороны посмотреть.

Ваши отношения с папой, то, как Вы их сейчас осмысляете и, наверное, применяете в Ваших отношениях с Вашим ребенком – вот это про что? Для Вас отношения отца и сына в семье – это про что?

А. Леонтьева

– Когда у тебя трехлетний ребенок, непросто, наверное, ответить на этот вопрос… (смеются)

К. Мацан

– Я поэтому не случайно оговорился, что мы можем в данном случае спрашивать не только о Ваших отношениях с трехлетним сыном, но и то, как Вы это проживали, будучи подростком и ребенком, со своим отцом. Ведь это же есть в памяти и в душе, никуда не делось.

К. Владимиров

– Отчасти я, наверное, был сложным подростком… И возможно, в тот момент я считал, что у меня далеко не самый лучший отец. Как и многие подростки, я был в чем-то недоволен своими родителями. Скажу так: я полностью принял своего отца – такого, какой он есть – и стал его любить после того, как закончил институт, начал жить самостоятельно и уехал из отцовского дома.

А когда ты живешь с родителями, будучи подростком – они всегда тебя как-то ограничивают, притесняют, пытаются наставлять, давать советы – и это напрягает. Будучи подростком, я с ними спорил, ругался… и порой творил глупости. Сейчас я понимаю, что отец жил в том мире, в котором он жил. Он воспитывался в той советской среде, в какой-то своей культуре, и пытался донести свои ценности, свои взгляды, свое мироощущение…

Я злился потому, что он был таким заботливым… Я обижался, когда он заботился больше о других, чем о нас. Когда он помогал своей родной сестре очень много, когда он помогал просто так другим людям, потому что его просили – и в тот момент я не понимал, почему это делает. Ну, порой надо повзрослеть, чтобы лучше понять отца… Или даже самому стать отцом.

Сейчас, когда я воспитываю своего ребенка, наверное, самое главное, что я хочу ему дать – это свою любовь и возможность… возможность реализовать себя так, как он захочет.  Максимально вкладываться в его потенциал, в его какие-то возможности развития. По-моему, главное, чему должны научить родители ребенка – это тому, как быть счастливым.

А. Леонтьева

– Для этого, наверное, им самим надо этому научиться… (смеются)

К. Владимиров

– К сожалению, да, у нас…

К. Мацан

– Почему «к сожалению»? (смеются)

К. Владимиров

– К сожалению, им придется стать счастливыми, чтобы их дети стали счастливыми.

А. Леонтьева

– «Придется», – сказал грустно Константин… Я хотела знаете чем поделиться? Что в процессе даже написания книги – помню, я ее начала писать в 2016 году – и у меня вот… Вы сказали про отца… Это просто может быть интересно – у меня была целая книга жалоб и предложений своим родителям, и она была так очень густо заполнена… И не потому, что я писала книгу, а потому, что я взрослела – ну, как-то вот поздно начался этот процесс, да, ближе к пятидесяти… И мои жалобы все меньше и меньше занимали место в этой книге, и непосредственно перед уходом родителей я с удивлением обнаружила, что там одни чистые страницы. То есть, там просто ничего не осталось… Рада, что я успела это сделать.

К. Мацан

– Константин Владимиров – психолог, гештальт-терапевт, отец трехлетнего сына сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер», и мы продолжаем наш разговор. И пока мы далеко не ушли от темы, я не могу вот об этом не спросить – об этой «трагической необходимости» стать счастливым родителем, чтобы воспитать собственного ребенка…

На самом деле, это какая-то колоссально важная тема, как мне кажется. Потому что я это замечаю и в себе, и (чего уж греха таить) я это замечаю в других – нежелание быть счастливыми. Быть в позиции жертвы, в позиции моральной претензии, в позиции такого морального права на сожаление и на какое-то саможаление – в каком-то смысле проще, комфортнее и менее энергозатратно, чем… ну, иметь надежду, чем быть счастливым…

Вот меня всегда поражало: почему вообще в христианском языке надежда – это добродетель. Вот добродетель – это, казалось бы, что-то такое трудное, чего нужно достичь. Вот там… достигнуть любви к ближнему – это трудно. А надежда – ну, это же так, казалось бы, легко и просто, так, должно быть, желанно… Так хочется надеяться на лучшее! Но это названо добродетелью – видимо, имея в виду, что это тоже требует какого-то в себе возделывания чего-то. Вот что Вы как психолог об этом думаете?

К. Владимиров

– Ну, первый момент – что когда мы пытаемся кого-то обвинить, на кого-то перенести ответственность за свое несчастье, мы всегда попадаем в какую-то такую… немножко детскую позицию. Кто-то сулит на Бога, что жизнь не удалась, кто-то – на своих родителей, кто-то – на страну, что не там родился, не в то время… Позиция взрослого человека подразумевает, что я начинаю брать ответственность за свою жизнь, здесь и сейчас.

И наверное, все-таки в самой надежде заключается такое… спасение, на мой взгляд. Потому что будь то психолог, будь то священник, будь то врач, его главная задача – это зародить надежду на изменение. Потому что пока не возникнет надежда, невозможно исцеление.

К. Мацан

– Даже в психологическом смысле?

К. Владимиров

– И в психологическом смысле в том числе. Люди приходят со своей болью, со своим страданием, и порой это исповедь. Они рассказывают, что «у меня вот так, и я не верю, что это можно изменить». Иначе бы они не пришли! Они приходят с отсутствием веры в изменения. Они говорят: «А как может быть иначе? Вот есть такая данность, и с этой данностью я живу». И именно после того, как появляется надежда, после того, как появляется возможность двигаться в какую-то сторону – у человека появляется энергия на изменения. 

К. Мацан

– Вы знаете, а вот я представляю себе, допустим… маму, уставшую от детей. Она проводит время и всю себя посвящает, может быть, детям небольшого возраста, поэтому о карьере речи не идет. А образование получено, и обидно, что вот так жизнь складывается… Я себе представляю папу, который ходит на не самую любимую работу ради того, чтобы кормить семью. Ну и… честь и хвала людям, которые заботятся о своих близких…

С другой стороны, Вы сказали о тех людях, которые к Вам приходят и не верят, что в жизни что-то можно изменить. И вот дальше – так, на уровне общей логики, думаешь: «Ну что им психолог говорит? Ну, наверное, говорит: «Слушай, как много в жизни хорошего! Давай на чем-нибудь хорошем сконцентрируемся, какой-то повод для позитива найдем». Вы смеетесь… Ну я специально это говорю в несколько таком гипертрофированном ключе…

Но в принципе, это же правда правильно – немножко искать повод к оптимизму. Но вот как в этом смысле не впасть в такое вот прекраснодушие, в такую какую-то приторность и в наивность такую: «Давай вот просто – солнышко взошло, и поблагодарим Бога… и мироздание, что солнышко взошло… И дальше пойдем на нелюбимую работу». Вот так же не работает, наверное, так не бывает…

К. Владимиров

– В христианстве, насколько я знаю, есть даже такой грех – впасть в прелесть. И это так не работает. Ты можешь сколько угодно говорить аффирмацию: «я счастлив, я счастлив, я счастлив, я счастлив…», но если вокруг тебя только страдание, то через некоторое время ты устанешь это произносить. Для изменений – любых изменений – нужны всегда действия. Просто фантазирования о том, что «моя жизнь становится счастливой» – недостаточно. Нужно совершать какие-то движения, нужно совершать какие-то действия…

Я приведу такой пример из жизни. Один студент после первого курса висел на доске отчисления, сказали: «Все, ты учиться у нас не будешь», и мальчик тоже сказал дома родителям: «Я учиться не буду». И тогда его мама вместе с ним пришла и поступила на первый курс института, и вместе с ним отучилась пять лет, и получила диплом – в сорок с лишним лет…

Потому что она сказала: «Ну ты хочешь – прогуливаешь, развлекаешься с друзьями. Но мы будем учиться вместе». Не знаю, насколько… С одной стороны, это является таким самопожертвованием – потратила свое время, тратила свои силы… Но ее сын получил образование, и в какой-то момент… Естественно, он в начале сопротивлялся, будучи молодым студентом…

К.  Мацан

– А это реальная история?

К. Владимиров

– Это реальная история…

А. Леонтьева

– Удивительно…

К. Владимиров

– Да… Она ходила с ним и училась на одной специальности. Потому что она сказала: «Я буду тебе помогать, я буду тебя поддерживать, я буду с тобой, будем бороться»…

К.  Мацан

– «Буду давать списывать»… (смеются)

К. Владимиров

– Давать списывать, да… То есть, на мой взгляд, надежда всегда возможна. А зачем вообще тогда нужен психолог? Зачем вообще тогда нужен священник? Зачем вообще нужен врач, к которому приходишь и говоришь: «Доктор, у меня болит», а он говорит: «Прости, ты умираешь»…

К. Мацан

– Ну вот мне кажется, Вы одну важную вещь сказали – что водораздел между такой иллюзорной надеждой, таким пустым позитивом… и чем-то по-настоящему наполняющим пролегает по действию. Либо ты только говоришь и думаешь… и ожидаешь, либо ты берешь и маленькими шажочками – не с завтрашнего дня, а с сегодняшнего, вот с этой секунды – начинаешь что-то менять.

А. Леонтьева

– Слушайте, а у меня такой вопрос – он вообще немножко в другое русло направит временно разговор… Но вот поскольку мы получаем сплошную пользу, и мне очень хочется получить. У меня есть довольно молодой знакомый – молодой человек, который был православным, но как и многие в его возрасте, отошел от церкви… Верил в Бога, и вдруг – у него наступил такой период в 25 лет, когда его, что называется, «зарубило», извините…

Он говорит: «А я что-то тут почитал – столько экспериментов этих с опытом загробной жизни, что-то все доказывают – похоже, что там ничего нету, все это придумали». И у нас такие долгие беседы… Я говорю: «А что, ты думаешь, что тебя выключат, как телевизор?». А он: «Ну, все к тому идет»… И такое вообще непростое состояние. Вот у Вас бывали такие истории? Вы вообще представляете, как в такой ситуации помочь человеку, который, ну… прямо в такое уныние впадает, теряет надежду?

К. Владимиров

– В уныние от того, будто нет загробной жизни?

А. Леонтьева

– Да…

К. Владимиров

– К психологу чаще все-таки приходят с мирскими заботами, с мирскими делами. У меня был опыт, наверное, немного похожий, когда я работал с девочкой с депрессивными состояниями, и когда она говорила, что хочет покончить жизнь самоубийством… Единственное – она говорила, что у нее очень верующие родители. Но она не верила в Бога. Единственное, что ее останавливало от совершения самоубийства – то, что родители будут расстраиваться. И в тот момент, естественно, хорошо, что ее это останавливало. Мы работали как раз с ее невозможностью найти в этом мире ничего, что ее цепляет…

А. Леонтьева

– Непростая история, да…

К. Мацан

– Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Напомню, сегодня с нами и с вами в «Светлом вечере» – Константин Владимиров, психолог, гештальт-терапевт, отец сына трех лет. В студии – Анна Леонтьева и я, Константин Мацан. Мы вернемся после небольшой паузы, не переключайтесь.

А. Леонтьева

– Сегодня с вами – Анна Леонтьева и Константин Мацан. Мы говорим о семье с Константином Владимировым – психологом, гештальт-терапевтом. Мы остановились на таком очень непростом моменте в первой части нашей передачи. Мы говорили о Вашей пациентке, которая потеряла какие-то смыслы в жизни и пришла с такими суицидальным поведениями… Как же работать вот с такими пациентами? Или это такой специальный… Что в них взращивать, как им помочь?

К. Владимиров

– В тот момент моя основная задача была – это быть с ней… И искать те моменты… В принципе, если она опиралась прежде всего на своих родителей, на то, что родители для нее цены – мы общались про ее семью, про ее маму, про ее папу и говорили о том, насколько они дороги, насколько они теплы ей. Постепенно мы стали расширять этот круг от ее родителей к каким-то друзьям и знакомым – находить те связи и восстанавливать связи, которые у нее в мире были.

По большому счету… Есть такое понятие, как разрушенные социальные связи. И когда человек теряет надежду, когда он остается один, в одиночестве, один с самим собой, один в трагедии какой-то, в потере – мы говорим о том, что он закрылся от всего мира и отошел. И единственный способ вернуть его в этот мир – это налаживать отношения с ним непосредственно и с остальным миром.

А эта девушка – мы с ней работали года два – недавно пришла ко мне с такими словами: «Знаете, я уже три недели чувствую себя счастливой!»…

А. Леонтьева

– Три недели?!

К. Владимиров

– Три недели чувствует себя счастливой… И это, говорит… такого давно не было. Поэтому в любом случае, пока мы живы, пока есть наши близкие – нам надо не терять надежду, веру, и идти навстречу друг другу.

К. Мацан

– Когда человек говорит «я себя три недели чувствовал счастливым», Вы как психолог что констатируете – что человек пришел просто в норму, так можно сказать?

К. Владимиров

– (смеется) Что человек стремится к этой норме… Если у нее были на протяжении дня несколько переходов от очень сильно депрессивного настроения к такому подъему – этот подъем пугал ее еще больше. Три недели стабильности – это прямо вызывает…

К. Мацан

– Как отпуск…
К. Владимиров

– Да, как отпуск…
А. Леонтьева

– Хорошо.. Ну вот Вы очень хорошо ответили о том, что вот эти проблемы, которые, может быть, кажутся духовными, часто бывают в разрушенных каких-то связях с миром. И как раз у Вас множество, видимо, пациентов, с которыми Вы работаете…

Вот про пациентку я еще раз хотела спросить, про эту девушку… Если у нее были такие теплые отношения с родителями – а мы с Вами много говорили о таких вот не разрушенных, хороших отношениях в семье– то, ну… как-то это не помогало ей, не держало ее, так сказать, на поверхности счастья?

К. Владимиров

– Когда ты находишься в каком-то депрессивном длительном состоянии, когда ты находишься в состоянии утраты, в состоянии потери – в этот момент ты закрываешься всего мира, потому что… Если мир не готов встречаться с тобой, разделять эту боль, эту трагедию…

Вот есть одна пациентка, которая потеряла своего ребенка. И в этот момент ей настолько тяжело, ей настолько больно… У нее есть муж, есть другой ребенок – но она не готова быть с ними, она не готова разделять свою боль с ними. В этот момент ей хочется побыть одной, оплакать, прожить это состояние, уйти в какой-то внутренний далекий мир. И поэтому, как бы она ни любила их – если они не готовы встретиться, не готовы разделить это горе, то это очень сложно сделать.

В принципе, встреча возможна только в том случае, если два человека хотят этой встречи. Если хотя бы один человек сопротивляется либо боится, пугается, то встреча не состоится.

А. Леонтьева

– Я вот вспоминаю Вашу историю… Может быть, Вы ее еще раз расскажете для слушателей, если вспомните. Вы рассказывали о девушке, с которой Вы работали… Вы попросили ее представить, где она находится – она находилась в пещере, и Вы пытались развести огонь… Вот расскажите, у Вас лучше получится – это такой очень яркий рассказ, который я запомнила…

К. Владимиров

– Она сидела у меня в кабинете в достаточно таком грустном, апатичном состоянии… И мы попробовали с ней поиграть в своеобразные такие метафоры. Я попросил, чтобы она закрыла глаза и представила то место силы, то пространство, где ей комфортно. И она представила пещеру – а в этой пещере было темно, холодно и никого не было.

Я предложил ей представить, что я прихожу в ее пещеру – и она разрешила это, и она попыталась описать, как выглядит эта пещера. И в тот момент, когда я понимаю, что мне самому… когда я нахожусь с этой пациенткой, я понимаю, что мне самому там темно и холодно, и мое присутствие ее не согревает.

Я попросил ее мысленно представить, что она просто в этой пещере разводит огонь и сидит рядом со мной. И она почувствовала тепло от огня, она почувствовала тепло от присутствия… И когда я ей сказал о том, что настало время мне выйти из этой пещеры, и теперь она может некоторое время побыть здесь одна с огнем, либо пойти вместе со мной. Она сказала, что она останется – но при этом у нее огонь потух, она сказала: «Это костер потух, когда ты ушел».

А. Леонтьева

–  А что это в реальности? Это какое-то одиночество, опять же, отсутствие контактов?

К. Владимиров

– В реальности… Ну, мы же говорим немножко языком метафор, языком такого бессознательного… В реальности как раз это то, как невозможно испытывать тепло, когда ты остаешься один. В реальности даже мне, взрослому человеку, иногда хочется подойти к жене и говорить: «Я хочу побыть с тобой, я хочу, чтобы ты просто уделила мне внимание, поделилась своим теплом»…

И если у человека нет такой возможности – получать тепло от близкого, по разным причинам – либо близкие чем-то заняты, либо сам человек спрятался в свою пещеру и в эту пещеру не готов никого впускать, тогда ему становится очень холодно… И он замыкается, он уходит в какой-то свой такой депрессивный грустный мир.

А. Леонтьева

– Вот то, что Вы говорите, я считаю, опровергает знаменитую и очень любимую мной фразу Антуана де Сент-Экзюпери: «Когда тебе холодно, веди себя теплее». В свете Вашего рассказа она какая-то прямо жесткая получается…

К. Мацан

– Вот еще одна тема есть (раз уж мы получаем пользу)… Она, может быть, напрямую не вытекает из того, о чем мы говорим… Но я сейчас слушаю разговоры, слушаю то, что Вы, Константин, рассказываете, и почему-то, размышляя, представляя разные ситуации человеческих взаимоотношений, я вот о чем подумал…

Вот есть близкий наш, и ему плохо, у него есть какое-то там негодование на окружающую действительность, есть какая-то боль своя, какая-то обида на мир. И что говорит в этот момент совесть? Что нужно к человеку подойти и утешить. А иногда сталкиваюсь с тем, что я не могу подойти и утешить, потому что внутренне – либо мне кажется, либо я уверен, я это вижу – что человек ждет от меня как близкого человека не утешения, а поддержки его обиды, поддержки его негодования.

И я в этой ситуации, честно, теряюсь – что делать? И получается, вроде и долг совести и просто христианского человеколюбия не исполняю, потому что не могу утешить; а с другой стороны, успокаиваю себя тем, что передо мной поставили стену и, в общем-то, не утешения ждут, а ждут, чтобы я солидаризовался с гневом. А мне не хочется с гневом солидаризоваться – потому что, видимо, хочется себя поберечь… Не знаю, почему – почему-то. Вот что Вы об этом думаете, что в этой ситуации мне делать?

К. Владимиров

– Что хотите, то и делайте, как говорится… (смеется)

К. Мацан

– Спасибо, следующий вопрос… (смеется)

К. Владимиров

– На самом деле, эти странные люди очень часто в своих взаимодействиях дают нам двойные послания. Особенно эти двойные послания зачастую дают близкие люди. Потому что внутри нас одновременно существует два желания: одно желание – чтобы меня услышали и поняли, и позаботились обо мне; с другой стороны – есть желание, чтобы ты осознал, какой ты негодяй, чтобы тебя замучила совесть и ты как-то извинился, исправился…

И в принципе, когда человек приходит – близкий человек – и начинает ругаться на тебя или на кого-то из близких… Ведь что он кричит? Что ты был в чем-то не прав, ты должен был поступать так-то и так-то… На самом деле, он говорит о том, что «мне с тобой сложно, мне с тобой тяжело… а я хочу, чтобы ты был рядом».

Одна из таких странных функций агрессии – это функция приближения. Потому что когда человек переходит на крик, он говорит, значит: «Когда я говорил тихо, вы не услышали меня». Я зачастую воспринимаю именно агрессию как крик о помощи, а не как крик в наказание близкого.

А. Леонтьева

– Так а что Косте делать-то? (смеются)

К. Владимиров

– Что делать…

А. Леонтьева

– Помогать или избегать этой агрессии?

К. Мацан

– То есть, выбор – либо я сейчас себя, скажем так, в бараний рог скручу и пойду человеку давать то, что ему нужно… А ему нужно, чтобы я вместе с ним посетовал на то, какой мир жестокий и несправедливый, и как все вокруг ничего не понимают, например, и как ему сейчас тяжело… Я могу вот как-то пойти и это сделать. Но мне почему-то кажется, что я не склонен это делать – и я вот себя за это корю…

К. Владимиров

– За что коришь? За то, что не хочешь?

К. Мацан

– Ну, я не хочу солидаризоваться с чужим негодованием, гневом и его разделять; а мне кажется, что меня именно к этому, в общем-то, призывают. И именно это человеку сейчас бы помогло – вот с его точки зрения…

К. Владимиров

– За его гневом, на самом деле, ведь что-то стоит. И за любым криком что-то стоит. И если он кричит, что он недоволен, я не знаю… властью, страной, Богом, мирозданием, и как весь мир несправедлив по отношению к нему – с одной стороны, вы можете подойти и сказать: «Да, ты абсолютно прав, мир несправедлив… Но кто сказал, что он должен быть справедлив? И как в этом несправедливом мире мы можем получить от этого мира максимально…

К. Мацан

– Все, что нам причитается? (смеются)

К. Владимиров

– Да, что нам причитается… Как много «плюшек» мы можем получить от этого несправедливого мира!»… В психологии есть такое понятие, в гештальт-терапии – что мы можем двигаться в двух направлениях. И мы двигаемся зачастую двух направлениях. Например, когда приходят…

Такой яркий пример – приходит женщина и говорит: «Я очень люблю своего мужа… Но он мне изменил, и я хочу от него уйти… А я не могу уйти, потому что я его очень люблю». И она находится вот на этих качелях. У нее есть два желания одновременно: желание остаться – потому что она его любит, и желание уйти – потому что он такой негодяй. И если я начну двигаться в сторону и склонять ее, что действительно он негодяй, давай бросим этого негодяя – как ни странно, будет усиливаться и желание остаться с ним.

И одна из частей нашей работы – это одновременно не принимать за клиента решения. Не говорить, что вот «я психолог, я решил – ты живи так, это правильно». Дать возможность человеку побыть и в этом полюсе, и в этом… Потому что она находится посередине, не находится ни в каком полюсе. Ну, наберись сил, отойди, поживи какое-то время там, недельку-другую, одна побудь, и вернись, поживи с ним… И тогда, когда ты поживешь и там, и там – почувствуй, что для тебя ближе, что для тебя роднее…

То есть, здесь, когда люди дают такие странные двойные послания, вы можете двигаться в оба полюса. С одной стороны, вы можете его поддержать в его желании… или в том, «как несправедлив этот мир», а после – двинуться в другую сторону. Ну что – он несправедлив… Но жить-то надо дальше! Что будем делать с этим миром?

А. Леонтьева

– Это помнишь, у нас в передаче была замечательная психолог тоже, Татьяна Воробьева, и она рассказала очень такую прекрасную вещь… У нее двое сыновей. Ей звонит невестка сына и говорит: «Какой он разтакой там, он такое сделал…». И она говорит: «Тут моя задача – немножко послушать молча все, что она скажет, все эпитеты, так сказать, какие употребит в отношении сына… и в конце сказать: «Да, ты права, это так сложно. Я считаю, что вам надо расставаться». И тут невестка говорит: «Почему это?». То есть, такой эффект – когда ты пускаешь человека, разрешаешь его чувствам существовать…

К. Мацан  

– Константин Владимиров – психолог, гештальт-терапевт, отец трехлетнего сына сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».

А. Леонтьева

– Константин, у меня такой вот еще один участок беседы – еще один участок, который вот чуть-чуть хотелось осветить. У меня есть взрослые дети, и они как бы взаимодействуют… Там, у дочери есть жених, у сына есть невеста, и когда они начинают… Ну, они оба очень подкованы – как все современные дети (как, наверное, и к Вам приходящие подростки) – очень подкованы в психологии…

И я с удивлением смотрю – ну, в моей юности я не знала всех этих слов, может быть, делала какие-то ошибки, но сейчас я слышу от них миллион выражений. Вот он не прислал цветы – это, например, абьюзмент, а например, что-то еще – это… И вот понимаете, столько терминов, которыми они перебрасываются между собой, выясняя, здоровые у них отношения или нездоровые, любовь это или созависимость… Вот Вы сталкиваетесь с этой какой-то чрезвычайной грамотностью этих людей? Которые просто уже вообще запутались, созависимость у них или… (смеются)

К. Мацан

– Трудно жить умным людям… Горе от ума…

А. Леонтьева

– Нужно ли им это все в таком объеме?

К. Владимиров

– На самом деле, мне кажется, что это немножко псевдограмотность, потому что эти абьюзеры, феминистки различные там и прочее термины – они немножко такие… поверхностные. Что значит абьюзинг? Когда я ругаю своего сына и высказываю ему свое недовольство – я становлюсь абьюзером?

К. Мацан

– Я тоже волнуюсь каждый раз по этому поводу… (смеются)

К. Владимиров

– Где грань между насилием над личностью и заботой? По большому счету, это некая такая своеобразная дань моде, когда они смотрят различные тиктоки, различные популярные статьи популярных психологов, когда они читают термины и пытаются углубиться в эти отношения, углубиться в познания…

Одна из клиенток тоже приходила ко мне с таким вопросом, что ее муж – абьюзер. Я спросил: «Как ты это узнала?». Она сказала: «Ну, я прошла тест, и он набрал там столько-то пунктов из абьюзинга». Я говорю: «Окей, ради интереса дай мне этот тест». Я прошел этот тест, и я набрал чуть меньше пунктов со своей женой – то есть, по этому тесту я тоже являюсь абьюзером. Но при этом я не считаю себя абьюзером, и моя жена не считает меня абьюзером. У нас вполне такие гармоничные, хорошие отношения…

Но как будто в современном мире запрещено проявлять агрессию, здоровую агрессию, как будто в современном мире запрещено, чтобы мы злились и говорили, что мы чем-то не довольны. Как будто мы должны жить такими «розовыми пони» и друг другу только улыбаться…

А. Леонтьева

– И соответствовать всем стандартам,

К. Владимиров

– Да, соответствовать всем стандартам…

А. Леонтьева

– И тесты проходить с минимальным баллом… (смеются)

К. Мацан

– Много вопросов возникает в этой связи… Ну вот с одной стороны, очень утешительно слышать, что мы не должны жить как «розовые пони». С другой стороны… Ну допустим, я как отец предъявляю к себе некоторые требования доброго, нежного, не грубого такого, не высокомерного отношения к детям. И ругаю себя, когда не могу этого достичь, когда в очередной раз соскакиваю на рельсы раздражения, какого-то такого проявления власти, и в этой связи – невнимательности… И тут же я возвращаюсь к первому тезису – нет, ну я же не могу не проявлять какие-то свои эмоции… Как вот здесь какую-то грань найти, как Вам кажется?

К. Владимиров

– Ну, первый момент – мы должны понимать, что каждый человек живет в своей фантазии, бета-реальности. Мы считаем, что мы хотим для детей чего-то хорошего, чего-то светлого, и хотим их обезопасить, ограничить. Как общался недавно с одной мамой, и она говорила: «Вы представляете, какая у нее компания! Среди ее компании есть парень, который торгует наркотиками. Я боюсь, что она тоже будет употреблять наркотики».

Это вполне здоровый и адекватный страх матери. Но при этом… Я помню, что я жил в 90-е годы, и в те годы в любой компании были люди, которые так или иначе связаны были с наркоманией. И при этом наркоманами стали единицы (ну, относительно). То есть, все-таки есть что-то, что останавливает людей от совершения какого-то проступка. И как ни странно, подростки, которые ориентированы больше всего на друг друга, на других сверстников, и еще не знают ценности жизни и безысходности при смерти, больше всего боятся именно разрушить отношения с близкими…

И поэтому самое главное, что должно быть у ребенка и родителей – это хорошие отношения, и ребенок должен четко понимать, за что он несет наказание и какое он несет наказание. На мой взгляд, с определенного возраста с ребенком надо это проговаривать, а в школьном возрасте так тем более. «Дорогой сын, если ты совершишь такие-то, такие-то деяния, ты получишь… давай договоримся, какое наказание». И когда ребенок с вами обсуждает это наказание, если он совершает это деяние – у него нет обиды, он понимает, что «накосячил»…

А. Леонтьева

– На берегу договорились…

К. Владимиров

– Да… И это странно, правда – если папа ни разу не запрещал, например, сыну курить, а тут он увидел, что сын курит – и он начинает его там… пороть… А он говорит: «Папа, ты же не запрещал». За что наказание, если не было запрета и не было договоренности о том… ну, что произойдет.

Второй момент очень важный – к сожалению, мы живые люди, и мы иногда бываем в каких-то растрепанных чувствах, усталые приходим с работы… Если ты понимаешь, что ты сорвался на ребенка, сорвался на жене, на матери (не дай Бог) – пока мы живы, у нас всегда есть возможность подойти и покаяться, извиниться, сказать, что… «ну прости, вот сейчас я потому-то и потому-то в таком состоянии», и объяснить, почему ты разозлился и на что ты гневался.

А. Леонтьева

– Прошу прощения, вот про это просто засорение русского языка словами «абьюзмент» и так далее. У меня дети стали жить самостоятельно, в том числе и в бытовом смысле. У них такое общежитие из трех моих взрослых детей, и они как бы ведут хозяйство – ну, как могут, так и ведут, постепенно этому обучаясь. Вот я приезжаю… А я же всегда очень волнуюсь, кушают ли они белки, овощи, углеводы…

Я открываю холодильник – а он наполнен такими баночками всякими, и создается такое впечатление его заполненности, но в баночках уже ничего нет. И я начинаю потихонечку эти баночки выкидывать (они или уже просроченные, или пустые)… И остается только банка с майонезом посреди холодильника, и дети так грустно на это смотрят и говорят: «Мам, а вот сейчас ты обесценила все». То есть, я обесценила этот холодильник! (смеется) Наверное, это очень символично…

К. Мацан

– «Всю экосистему порушила, в пух разметала… одни руины!»… (смеется) Мне кажется, что в вопросе Ани вот про этих очень образованных подростков (и я бы даже расширил – в принципе про нас всех сегодня, «образованных» в плане психологии) есть еще такая важная составляющая. Он не только про частности, но про сам факт… Факт, скажем так, применения каких-то знаний – пусть даже поверхностных (а может, даже и более серьезных) – в семейной жизни.

Потому что вот смотрим мы, как принято говорить, на поколение родителей, бабушек и дедушек – ну, не знали они ничего про психологию семейных отношений, а жили как-то вместе всю жизнь. Ну многие, кто-то – нет… Можно, конечно, сказать, что в нашем советском прошлом развод был чреват последствиями на работе, и так далее, поэтому люди не разводились – хотя понятно, что у всех были семейные проблемы, само собой…

Но вопрос вот в чем. Это вопрос, наверное, к Вам как психологу профессиональному и как семьянину – именно на этой грани. Насколько глубоко вообще следует в свои отношения вот эту психологическую мудрость пускать? Не получится ли так, как у сороконожки, у которой спросили: «А как ты ходишь?» – а она подумала и сразу упала? Вот пока живем – ну, живем! Ну, ссоримся, миримся, просим прощения – но живем же. Как только влезаешь в этот механизм и начинаешь его разбирать – он может сломаться, и обратно ты его уже не соберешь. Вот что Вы об этом думаете?

А. Леонтьева

– А можно дополню вопрос? Вот это о том же самом, только другими словами – Вам помогают Ваши психологические знания в семейной жизни? Вы решаете вопрос на уровне терминов, или все равно ссоритесь?

К. Владимиров

– Я хочу рассказывать две истории по этому поводу. Когда мы еще только поженились, у нас периодически с женой возникали такие истории, когда жена манипулировала тем, что я психолог. Когда ей было нужно, она говорила: «Слушай, ну я же выходила замуж за психолога, а что ты вот… Ты – психолог, ты должен как-то спокойно реагировать на мое поведение». А периодически, наоборот, она высказывала что-то вроде: «Нечего меня лечить, иди лечи там своих клиентов – я выходила замуж за мужчину, а не за психолога». То есть, женщины – они тоже хитрые… (смеются)

К. Мацан

– Какая мудрая жена…

К. Владимиров

– Да, мудрая жена… Второй момент – как бы это странно ни звучало, есть направление такое в психологии, которое называется «семейная психотерапия». И когда набирается учебная группа на семейную психотерапию и учится (и туда ходят уже специалисты, практикующие психологи), часть людей после группы семейной психотерапии разводятся…

К. Мацан

– Печально…

К. Владимиров

– Но это не значит, что сама терапия построена таким образом… что она создана для того, чтобы люди разводились. Зачастую люди не готовы развестись, но в их отношениях уже накопилось очень много страданий, каких-то недомолвок… И они приходят туда для того, чтобы лучше понять свою ситуацию внутри своей семьи и набраться некоей поддержки, набраться уверенности, набраться сил, на кого-то опереться и сказать, что «несмотря ни на что, это тоже – один из этапов моей жизни, и мне надо развестись».

Поэтому среди моих знакомых психологов есть многие, которые разводятся. Психология, к сожалению – это не панацея того, что мы становимся счастливыми на всю жизнь. И это немножко напоминает, может быть, священника, который все равно остается живым человеком, который может грешить.

К. Мацан

– Ну Вы как психолог… У Вас бывает ситуация, когда Вы говорите: «Так, сейчас я все свои знания оставляю где-то вот в заднем ящике стола – хотя они никуда не денутся, но сейчас я не буду их применять – сейчас я просто муж, друг, папа» и так далее… Когда надо остановиться в шаге от профессионализации?

К. Владимиров

– Скажем так, у меня происходит с точностью наоборот, наверное – я живу обычной жизнью. Естественно, какие-то там следы психологии уже изменили личность окончательно… (смеются)

К. Мацан

– И бесповоротно…

К. Владимиров

– Да, и бесповоротно… То есть, я стараюсь жить обычной жизнью и не задумываться о психологии. Именно в работе с клиентами я такой… включаю роль психолога. При этом были на самом деле этапы, когда жена мне говорила: «Ты как-то неправильно ругаешься на сына – ты же психолог, почему ты так ругаешься?». На что я отвечал: «Я психолог, и поэтому я ругаюсь».

А. Леонтьева

– Как это? (смеются)

К. Владимиров

– Знаете, когда ребенок лезет на какую-то опасную горку, и ты ему говоришь: «Остановись, стой – там опасно, ты можешь упасть», но он смеется и продолжает лезть – у нас есть возможность либо подойти и снять его, либо, ну… как-то на него повысить голос, покричать. И если крик (ну, как некая такая своеобразная команда) не помогает, то нужно правда взять ребенка и обезопасить.

Поэтому, естественно, на детской площадке, еще где-нибудь периодически приходится повышать голос на своего ребенка. Когда он летит на самокате на дорогу – естественно, я кричу «Стоп!», и могу сделать это достаточно громко и жестко, чтобы он остановился, потому что там дорога. То есть, в самом крике не всегда выступает агрессия.

В самом наказании ребенка – когда его берешь и снимаешь с этой горки опасной – он плачет, и естественно, он чувствует недовольство. Но в этот момент я не чувствую себя насильником, абьюзером – в этот момент я чувствую себя отцом, который снимает ребенка с опасного места (хотя он, может быть, и недоволен)…

К. Мацан

– В следующий раз, когда мне скажут: «Почему ты на ребенка ругаешься?», я скажу: «Я записал много программ с психологами, поэтому я ругаюсь»… (смеются)

А. Леонтьева

– «Я теперь знаю все»…

К. Мацан

– Спасибо огромное! Константин Владимиров – психолог, гештальт-терапевт, отец трехлетнего сына – сегодня был с нами и с вами в программе «Светлый вечер» и делился «лайфхаками». Меня очень согрела такая Ваша мысль про то, что «мы обречены быть счастливыми»… Мы должны быть счастливыми, и должны приложить усилия (если у нас не получается) к тому, чтобы быть счастливыми – потому что только счастливый человек сможет воспитать счастливого ребенка…

А. Леонтьева

– Дорогие радиослушатели, предлагаю начинать прямо сейчас!

К. Мацан

– Все, мы пошли – Анна Леонтьева, Константин Мацан… До свидания!

А. Леонтьева

– До свидания!

К. Владимиров

– До свидания!

Вера и психологи: что психологи говорят о вере?

Психологический подход к пониманию веры предлагает объяснения веры с точки зрения основных психологических детерминант (потребностей, желаний, тенденций и т. Д.). За прошедшие годы было выдвинуто множество различных психологических объяснений, в которых подчеркивались разные детерминанты и принимались разные точки зрения на то, является ли вера хорошей вещью или нет. Однако все эти описания объединяет то, что они рассматривают веру как естественное явление, функцию нашей психологической природы и, таким образом, критически относятся к христианскому взгляду на веру как на сверхъестественную встречу.

На мой взгляд, особенно важно задуматься о психологическом подходе, поскольку он стал неотъемлемой частью того, как современная культура думает о вере. Общепринятая секулярная точка зрения, часто используемая в атеистической критике веры, заключается не в том, что верующие подвергаются философским или научным вызовам, а в том, что их личность (при определенных социальных условиях) или их психологические ограничения заставляют их склоняться или заставлять принимать и действовать в соответствии с ними. безосновательные утверждения о существовании Бога и наших отношениях с ним.

Далее я опишу психологический подход к вере, сосредоточив внимание на теории, предложенной Фрейдом. Я кратко прокомментирую, как кажущиеся альтернативными, дружественные вере психологические подходы на самом деле продолжают его критику. В следующей статье я перейду к описанию четырех способов, которыми критика Фрейда может действительно быть полезной для верующих.

Центральное психологическое объяснение веры — Фрейд

Из всех психологических описаний веры, выдвинутых на протяжении многих лет, наибольшее влияние оказал Зигмунд Фрейд, австрийский психоаналитик, писавший в основном в течение первых четырех десятилетий 20–900–11–-го века.Фрейд разработал идеи о мотивах, лежащих в основе человеческого поведения и душевных состояний, и применил их в своем исследовании веры. Как и в случае с его исследованиями всех других явлений, он хотел знать, какие желания, потребности и конфликты вступали в игру в том, что верующие называют верой. Его всегда интересовали мотивы людей, которые у разных людей могут отличаться, но он мог видеть общие взгляды людей, и они находят выражение в его общем отчете.

Наиболее известные идеи Фрейда относительно веры основаны на желании человека иметь защитного отца, с которым он или она может чувствовать себя отождествленным.В одном из его текстов описывается, что религия обязуется делать для людей следующим образом:

Он дает им информацию о происхождении и возникновении вселенной, он гарантирует им свою защиту и абсолютное счастье во время взлетов и падений жизни, и он направляет их мысли и действия с помощью заповедей, которые он устанавливает со всей своей властью. . Таким образом, он выполняет три функции. … [Я] т удовлетворяет человеческую жажду знаний; он успокаивает страх, который испытывают люди перед опасностями и превратностями жизни, когда он заверяет их в счастливом конце и утешает их в несчастье… [и] он издает предписания и устанавливает запреты и ограничения.[1]

Фрейд продолжает объяснять, что то, что объединяет эти три, казалось бы, несопоставимых аспекта религии (наставление, утешение и этические требования), — это тот факт, что все они связаны со взглядом ребенка на своего отца. Бог-творец, которого верующие называют отцом, пишет Фрейд, «на самом деле является отцом со всем великолепием, в котором он когда-то явился маленькому ребенку» [2]. Он создал нас, он защитил нас и научил ограничивать свои желания. Фрейд объясняет, что когда человек вырастает, он по-прежнему во многих отношениях остается беспомощным перед лицом опасностей мира, но понимает, что отец не может быть источником защиты от них.Таким образом, объясняет Фрейд, верующий,

Номер

восходит к мнемическому образу отца, которого в детстве он так сильно переоценивал. Он превозносит образ в божество и превращает его в нечто современное и реальное. Эффективная сила этого мнемического образа и постоянная потребность в защите вместе поддерживают его веру в Бога. [3]

Эти потребности и пожелания для отца-покровителя объясняют не только идею существования личного Бога, который создал нас и любит нас, но также и наше чувство вины по отношению к нему.Наше чувство вины — это выражение нашей совести, которую мы формируем с помощью критических внутренних голосов наших родителей, стремясь быть уверенными в их любви. Эти голоса теперь воспринимаются как исходящие от Бога. Фрейд заключает:

Степень защиты и счастливого удовлетворения, присваиваемая человеку, зависит от выполнения им этических требований; его любовь к Богу и его сознание того, что он любим Богом, являются основой безопасности, с которой он вооружен против опасностей внешнего мира и окружающей его среды.Наконец, в молитве он удостоверился в прямом влиянии на божественную волю и, как следствие, на участие в божественном всемогуществе [4].

Идея участия в божественном всемогуществе указывает на наше стремление не только к безопасности, но и к контролю; на самом деле Бог велик, но Он находится в близких отношениях с нами, Он в нас, Он подобен нам. Это может стать большим стимулом для нашего эго. В этом контексте вера в Иисуса (Сына) часто рассматривается как выражение как нашего желания быть освобожденными от наших «грехов» по ​​отношению к отцу (когда мы делимся опытом на кресте), так и желания сами стать Богом. .

Другими словами, в глубине нашего разума Бог становится идеей, конструкцией, связанной с различными частями нас самих и нашими внутренними родительскими фигурами. Он служит нам в нашем стремлении к защите, любви, наказанию, ограничению наших желаний, реабилитации, совершенству и власти (хотя в каждом человеке эти специфические факторы могут проявляться по-разному). Кроме того, наша потребность подчиняться авторитету, следовать четким правилам, , а не думать самостоятельно, может сыграть роль как в наших отношениях с Богом, так и в наших отношениях с теми, кто передает нам веру.Мы можем быть склонны слепо принимать традиционные утверждения.

Фрейд ясно понимает, что наличие желаний и потребностей в мире определенным образом не означает, что мир — это , а не . Закон всемирного тяготения может быть отличным источником безопасности, но он ничего не говорит нам об истинности закона. Тем не менее, в большинстве своих работ Фрейд действительно выражает точку зрения, что наши представления о Боге не имеют источника, кроме психологического. Это заблуждения. Здесь он опирается на то, что Папа Бенедикт XVI называет в своем Апостольском Послании Года веры, Porta Fidei , современным менталитетом, который ограничивает «область рациональной уверенности областью научных и технических открытий».[5] Фрейд пишет: «научная работа — это единственный путь, который может привести нас к познанию реальности вне нас», [6] а религиозные идеи не только закрыты для научного исследования, но и «настолько невероятны, так несовместимы со всем». мы с большим трудом открыли реальность мира »[7]. Идея о том, что вера есть не что иное, как выражений психологических построений, является центральной в психологическом подходе к вере.

Негативное отношение к вере Фрейда, фрейдистского психоанализа и значительной части психологии в целом связано с ее «бредовой» природой, с тем фактом, что она рассматривается как искажение реальности, истины из-за нашего корыстного служения. потребности.Вера воспринимается не только как ошибка, но и как своего рода моральный провал, в лучшем случае ребячество, наши склонности к которому следует преодолевать.

Позже психоаналитики развили идеи Фрейда о вере, например, некоторые сделали больший акцент на роли матери, а не отца; другие предоставляют эмпирические данные в поддержку (например, показывают, что люди с определенными потребностями чаще обращаются, чем другие). Но его основная модель была широко принята.

Психологические взгляды, «дружественные к вере»?

Были выдвинуты другие психологические взгляды на веру, которые, кажется, представляют веру в положительном свете.Однако можно увидеть, что они, подобно Фрейду, по сути, продолжают рассматривать веру как не что иное, как выражение психологических построений. Они расходятся с Фрейдом прежде всего тем, что утверждают, что выражать эти психологические конструкции — это хорошо. Они утверждают, что вера психологически нормальна или полезна, и вопрос об истине может быть заключен в скобки. (Для Фрейда ничто ложное не могло быть нормальным или полезным).

Карл Юнг, например, очень положительно говорит о вере, но, по его мнению, Бог — это психологическая конструкция, отражающая образ нашего «Я».Чувство нуминозного благоговения, которое мы можем испытывать по отношению к Богу, — это, соответственно, на самом деле то, что испытываешь, когда сталкиваешься с глубинами своего собственного разума, который могущественен и неподвластен нашему контролю. Психологи-гуманисты (например, Фромм, Олпорт) также склонны относиться к вере положительно, но то, что они считают положительным, — это не отношение к реальности трансцендентного и личного Бога, а определенная психологическая позиция), связанная с открытостью и сострадание) по отношению к идее такого Бога.Подход, популярный в последние годы и пропагандируемый такими психологами, как Pargament, который рассматривает веру как выражение «духовных, но не религиозных» склонностей человека, рассматривает веру аналогичным образом. Другие согласятся, что наш взгляд на Бога определяется нашими отношениями с нашими родительскими фигурами, но подчеркивают, что это означает, что если мы наладим свои родительские отношения, наши отношения с Богом также улучшатся. Они не понимают, как это, по сути, оставляет мало места для действительного присутствия Бога и Его собственного обращения к нам (даже если мы, , не налаживаем отношения с нашими родителями).

Эти рассказы не только в основном продолжают критику Фрейдом веры как искажающей истину, но (в отличие от Фрейда) они также отвергают озабоченность традиционного верующего истиной. По этой причине, хотя они признают преимущества религиозной веры и придают ей некоторую ценность, мне трудно считать эти рассказы благоприятными для веры.

Психологический подход к вере, который я описал выше, может показаться мало что предлагает верующим для позитивного восприятия.Однако я считаю, что люди веры могут многое извлечь из изучения и понимания этого подхода. В следующей статье будут описаны четыре способа, с помощью которых психологический анализ веры может способствовать ее углублению.

Профессор Рэйчел Бласс — психоаналитик и возглавляет аспирантуру по психологии религии в Хейтроп-колледже Лондонского университета.

---

[1] Фрейд С., «Вопрос о Weltanschauung » в новых вводных лекциях по психоанализу.Стандартное издание (1933), 22: 158-82, стр. 161.

[2] Там же, , с.163.

[3] Там же .

[4] Там же, , с.164.

[5] Бенедикт XVI, Porta Fidei (2011), §12.

[6] Фрейд С., Будущее иллюзии . Standard Edition (1927), 21: 5-56, стр. 31.

[7] Там же .

«Вера и психологи: о том, как атеистическая психология служит вере»

Heythrop College, London University

Жизнь на стыке веры и интеллектуального поиска

Предыдущая | След.

Весна 2011 · Том.40 № 1 · стр. 40–50

Джон К. Ремпель

Ибо Господь дает мудрость;
из его уст исходят знание и понимание.
Притчи 2: 6

Ибо мудрость этого мира есть безумие в глазах Бога.
Как написано: «Он ловит мудрых в их лукавстве».
1 Коринфянам 3:19

. . . сравнительно немного психологов-исследователей, которые считают себя людьми веры.

Место, где встречаются религия и психология, является сложной и часто непростой точкой пересечения. С одной стороны, уроки, извлеченные в отношении клинических и терапевтических вмешательств, часто обогатили практику и повысили эффективность пастырского консультирования. Точно так же исследования социально-психологических процессов, таких как межличностные отношения, групповая динамика и стили лидерства, могут продуктивно влиять на жизнь и функционирование общины. С другой стороны, по мере того, как психологи-исследователи углубляются в научное изучение человеческого мышления и поведения, извлеченные уроки создают некоторые заметные проблемы для устоявшихся религиозных убеждений.Как христианин и академический социальный психолог, который более двадцати пяти лет занимается изучением человеческих взаимодействий, я наблюдал, как вера и психология могут как усиливать, так и подрывать друг друга. В следующей статье я сосредоточусь в первую очередь на некоторых существующих противоречиях и на том, как я, как психолог-исследователь и верующий, работал, чтобы понять эти противоречия и найти способы уравновесить уместность личной веры в контексте данных. это часто дает нетрансцендентные объяснения духовных верований.

ВЕРА И ПСИХОЛОГИЯ

Место интеллектуального исследования в иудео-христианской традиции в лучшем случае неоднозначно. Новое знание может дестабилизировать существующие верования, традиции и доктрины. Таким образом, новые взгляды и идеи часто встречают скептицизм до тех пор, пока не будут проверены на предмет влияния, которое они могут оказать на традицию веры. Доктринально «безопасные» идеи (т. Е. Идеи, согласующиеся с существующими структурами убеждений) обычно терпимы или даже принимаются, а идеи, бросающие вызов принятой ортодоксии, часто игнорируются или осуждаются.Именно в этом контексте новые идеи из области психологии вошли в дискуссию о духовности и религии.

Однако, в отличие от других областей научных исследований, психология ставит совершенно иной набор проблем для духовности и религии. Угрозы из таких областей, как биология, антропология и физика, обычно бросают вызов тому, что думают людей. Например, теории эволюции предлагают альтернативы устоявшимся идеям божественного творения.Психологические теории, с другой стороны, исследуют того, как людей думают о духовности и религии, то есть они не только ставят под сомнение содержание духовных мыслей людей, но, скорее, ставят под сомнение природу мышления людей.

Психология бросает серьезный вызов устоявшимся религиозным традициям. Рассмотрим, например, библейские истории о воскресении. Возможно, воскресение Иисуса является краеугольным камнем христианской веры, и любые свидетельства, подтверждающие или опровергающие достоверность этого важного события, имеют большое значение для верующих всех мастей.Тем не менее, если принять евангельские повествования о воскресении за чистую монету, не только практически невозможно составить единое связное повествование, но и в некоторых моментах они прямо противоречат друг другу. Например, есть разночтения о том, кто первым пришел к гробнице и сколько там ангелов. В самом деле, единственное явное согласие заключается в том, что гробница была пуста — помимо этого, внешность и встречи воскресшего Иисуса значительно расходятся от Евангелия к Евангелию. Однако эти свидетельства очевидцев, какими бы разнообразными они ни были, составляют основу веры в воскресшего Иисуса.

В моем курсе «Психология и право» я освещаю некоторые отрезвляющие уроки, извлеченные из почти двух тысяч исследований, проведенных на предмет точности свидетельств очевидцев в контексте правовой системы. Ошибочные очевидцы — единственный наиболее частый источник неправомерного осуждения в правовой системе. Например, примерно 90 процентов оправданий ДНК были связаны с первоначальными обвинениями, основанными на ложных идентификациях. Были случаи, когда пять очевидцев опознали не того человека.По некоторым оценкам, в США ежегодно выносится 4500 неправомерных приговоров на основании ложных сведений.

ПРОБЛЕМА СВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЯ

Почему это происходит? Хотя некоторые очевидцы могли просто лгать, в действительности человеческая память открыта для предубеждений и искажений. Например, вопреки впечатлению, которое часто оставляют телевизионные полицейские драмы, способность людей правильно идентифицировать подозреваемых в очереди на удивление подвержена ошибкам.Например, если подозреваемый отсутствует в очереди, а очевидцам прямо не сообщается, что подозреваемый может отсутствовать в очереди, эти очевидцы редко заявляют, что они слишком неуверены, чтобы прийти к окончательному решению, не говоря уже о том, чтобы указать, что человек они видели совершенного преступления нет. Скорее они обычно предполагают, что виновник должен быть там, и выбирают невиновного человека, который больше всего похож на человека, которого они на самом деле видели.

Человеческая память — замечательная вещь, но она не предназначена для хранения информации с фотографической точностью.Скорее, человеческая память избирательна, интерактивна и конструктивна. Нам легче вспомнить важные, яркие и неожиданные события, а наш опыт часто объединяется в сеть связанных воспоминаний и вспоминается в форме повествования. Таким образом, воспоминания «очевидцев» нередко содержат детали события, добавленные ими позже. Например, когда я прошу учеников в классе вспомнить образ того времени, когда они учились плавать, многие признают, что в их воспоминаниях они могут видеть себя плавающими.Конечно, если эти ученики не вспоминают инцидент, в котором они плавали, имея внетелесный опыт, они не могут точно вспомнить событие , как они на самом деле пережили его — более точным изображением будет одна из их рук. барахтаются в воде перед ними. Вместо этого эти студенты создали реконструированный мысленный образ того, как они, должно быть, выглядели, и, возможно, приукрасили его своими воспоминаниями о плавании или сценами из домашних фильмов.

Несмотря на растущее количество исследований, указывающих на ограниченность человеческой памяти и показаний очевидцев, важность свидетельств очевидцев настолько укоренилась и настолько важна для установления «истины» события, что юридическое сообщество часто сопротивлялось принятию этих выводов. Я подозреваю, что многие христиане окажут такое же сопротивление результатам исследований, которые ставят под сомнение достоверность свидетельских показаний. Когда дело доходит до наших знаний об исторических событиях, воспоминания очевидцев часто являются лучшей информацией, которая у нас есть, и это, безусловно, тот случай, когда речь идет о чем-то столь же исключительном, как воскресение Иисуса.

Что касается воскресения, психологическое исследование может повысить нашу уверенность в одних отношениях и уменьшить ее в других. С другой стороны, нет никаких сомнений в том, что наблюдение за событиями воскресения было бы ярким, личным опытом и, по крайней мере, для первых свидетелей, также было бы неожиданным. Следовательно, есть веские причины ожидать, что эти опыты очевидцев будут точно сохранены и их нелегко забыть. В то же время тот факт, что рассказы о воскресении настолько расходятся, предполагает, что авторы Евангелий, возможно, не сообщают свидетельства очевидцев из первых рук — мы ожидаем, что рассказы о таких драматических, памятных событиях будут гораздо более последовательными.Кроме того, ряд сообщений указывает на то, что некоторые встречи с воскресшим Иисусом были довольно неоднозначными. В одном из рассказов Мария Магдалина не узнала Иисуса, пока он не заговорил с ней, и точно так же люди на дороге в Эммаус не узнали Иисуса, пока он не преломил с ними хлеб. Тот факт, что Иисуса не всегда можно было сразу узнать, открывает возможность того, что некоторые из переживаний воскресения были реконструированными рассказами, в которых садовник или странник на дороге, ретроспективно, вспоминались как проявление воскресшего Господа.Эта возможность была бы еще более вероятной, если бы истории о воскресении уже циркулировали, поскольку в этом случае устоявшееся и долгожданное повествование было бы доступно другим, чтобы интегрировать их в свой собственный опыт.

Таким образом, психологические исследования показывают, что, хотя рассказы о воскресении могут быть убедительными, они не являются окончательными. Скорее, результаты исследований расширяют диапазон альтернативных объяснений рассказов о воскресении и демонстрируют силу веры в формировании восприятия реальности людьми.Вспоминая опыт в разумной форме, может побудить людей интерпретировать этот опыт в соответствии с тем, на что они надеются. Если бы последователи Иисуса хотели верить, что пустая гробница означает, что Иисус жив, неудивительно, что они «видели» воскресшего Господа или поверили рассказам других (обратите внимание, сколько преданных поклонников Элвиса утверждают, что видели его живые — часто в пончиковой).

Тем не менее, психологическое исследование очевидцев припоминает , опровергает воскресение или предполагает, что воспоминания о нем были сфабрикованы? Конечно, нет! В описанном мною исследовании нет ничего, что могло бы отрицать возможность того, что Бог воскресил Иисуса из мертвых и поставил его выше всех остальных.Такое духовное воскресение и возвышение невозможно ни проверить, ни оспорить. Таким же образом воскресший Иисус может явиться другим в духовном обличье, во многом так же, как он явился апостолу Павлу по дороге в Дамаск. Несомненно, свидетельства очевидцев воскресения предполагают, что некоторые из последователей Иисуса пережили глубокие переживания, от которых они ушли с твердым убеждением, что они встретили своего воскресшего Господа.

КТО БОЛЬШЕ ВЕРИТ?

В дополнение к предоставлению некоторого понимания того, что, возможно, испытали ранние верующие, некоторые недавние психологические исследования также дают нам ключ к пониманию психологических характеристик людей, которые с большей вероятностью принимают достоверность свидетельств очевидцев, и людей, которые с большей вероятностью будут относиться к ним скептически. .Несоответствия в евангельских рассказах о воскресении, конечно, не новость для библеистов, изучавших эти тексты, но они могут быть новостью для многих верующих христиан. Несколько лет назад я услышал, как проповедник указал на некоторые из этих несоответствий в проповеди, и был поражен не только удивленной реакцией многих прихожан, но и осознанием того, что я впервые слышу это. открыто провозглашается с кафедры. Тот факт, что несоответствия в исторических описаниях чего-то столь важного, как смерть и воскресение Иисуса, редко формулируются и относительно неизвестны, является интересным явлением, особенно с учетом того, что во многих церквях прихожан регулярно призывают читать, изучать и знать свои Библия.

Конечно, духовные традиции нередко устанавливают и поддерживают священный текст. Кроме того, в зависимости от конкретной традиции могут также существовать дополнительные тексты, вероучения, традиции и т. Д., Имеющие аналогичное духовное значение. Тем не менее, в рамках любой данной религиозной традиции верующие будут по-разному относиться к священным текстам как к нерушимому посланию божественного происхождения. Некоторые видят в них исторические записи или ценные путеводители, отражающие человеческое понимание природы божественного, тогда как другие будут почитать священные тексты почти до такой степени, что они станут физическими проявлениями божественного.Кроме того, независимо от специфики священных текстов и писаний, кажется, что чем более почитается священный текст, тем меньше вероятность того, что он подвергнется критическому анализу. Эти разнообразные подходы верующих к священным писаниям можно легко найти в континууме от либерального до консервативного.

Если рассматривать Библию конкретно, на чисто светском уровне, это собрание из шестидесяти шести (или более) текстов, написанных разными авторами на протяжении многих сотен лет и собранных в окончательную форму группой религиозных «экспертов». »Через несколько столетий после смерти Иисуса.Тем не менее, эта книга отредактированных и составленных документов будет рассматриваться более либеральными верующими христианами как рассказывающая о человеческом опыте общения с Богом, тогда как по мере того, как верующие становятся более консервативными, они с большей вероятностью будут рассматривать Библию как произведения, непосредственно вдохновленные Богом, так что Библия становится окончательным, окончательным и непогрешимым посланием, которое Бог имеет для человечества.

В некотором смысле желание ограниченного божественного утверждения кажется противоречащим интуиции. Безусловно, можно привести веские доводы в пользу того, чтобы желать, чтобы Бог давал непрерывное, расширяющееся откровение.Например, учитывая современные научные достижения в биологии и физике, Бог мог устранить множество споров и недоразумений, предоставив четкое обновленное заявление о том, как происходило творение. Тем не менее, для многих верующих нет места для новых дополнений, уточняющих или обновляющих Священное Писание — они окончательные и полные. Конечно, даже с отдельным набором Священных Писаний христианская мысль продолжала расширяться — часто заимствуя идеи из внешних источников, — но прогресс сдерживается. Описывая Бога как любящего отца, Иисус довольно резко пересмотрел более суровый образ Бога, который часто изображался в Ветхом Завете.Однако с фиксированным набором Священных Писаний возможности для столь же значительного концептуального прогресса в размышлениях о Боге весьма ограничены. Действительно, поскольку существует острая потребность в четко определенном, неизменном тексте, новым откровениям не только не будет уделяться такое же доверие, как существующим Священным Писаниям, но они, вероятно, будут открыто противодействовать. Почему определенный, фиксированный священный текст так важен для одних верующих, но не для других?

ИССЛЕДОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИДЕОЛОГИИ

Чтобы понять эти различия, полезно обратиться к недавним психологическим исследованиям либеральной и консервативной политической идеологии.Интерес к политической идеологии был постоянной темой в социально-психологических исследованиях с 1950-х годов, когда работа над «авторитарной личностью» пыталась понять подъем немецкого фашизма во время Второй мировой войны. Недавний метаанализ изучил восемьдесят восемь исследований, в которых пытались понять политический консерватизм на уровне основных психологических мотивов. ¹ Хотя целью многих из этих исследований было понять политический консерватизм, инструменты исследования обычно измеряют убеждения по континууму от консервативных до либеральных.Полученные данные показывают, что большая тенденция к поддержке политически консервативных убеждений связана с аналогичной большей тенденцией сообщать о большем страхе смерти, большей тревоге по поводу перспективы жизни в нестабильной социальной системе и большем страхе перед двусмысленностью и неопределенностью. Авторы резюмировали свои выводы, предположив, что «основная идеология консерватизма подчеркивает сопротивление изменениям и оправдание неравенства и мотивируется потребностями, которые варьируются в зависимости от ситуации и предрасположенности для управления неопределенностью и угрозой.Таким образом, по мере роста потребностей людей в безопасности, структуре и уверенности они с меньшей вероятностью будут готовы к изменениям. По иронии судьбы, люди могут быть очень «консервативными» в отношении традиционно либеральных идей, таких как равные возможности для соискателей работы, однополые браки или право женщины на выбор аборта. То есть, поскольку люди, придерживающиеся традиционно либеральных взглядов, мотивированы потребностью в безопасности, структуре и уверенности, они будут так же бояться перемен и сопротивляться им, как и те, кто придерживается традиционно консервативных взглядов.Это не вопрос содержания, а способ мышления. На другом конце спектра те, кто более открыт для перемен (то есть более либерален в истинном смысле этого слова), меньше озабочены защитой и поддержанием своих убеждений. С увеличением открытости к изменениям растет тенденция к восприятию нового опыта, терпимости к неопределенности и приветствию разнообразия. Таким образом, люди с либеральной идеологией, по-видимому, движимы желанием получить новый, захватывающий и разнообразный опыт.

Я должен с готовностью признать, что эти теории гораздо более сложные и тонкие, чем предполагает мое упрощенное изложение, но даже на этом базовом уровне понимание человеческих мотивов может иметь большое значение для объяснения различных потребностей верующих в окончательном священном тексте. Материальный, четко обозначенный текст, говорящий о божественной (а значит, неизменной и неоспоримой) истине, предлагает определенность и уверенность в способах, на которые растущий, развивающийся, изменчивый текст никогда не сможет надеяться.Точно так же те, кто боится застоя и ценит новизну и изменения, могут обнаружить, что фиксированный и неизменный священный текст ограничивает, не реагирует на новые знания и не может оставаться актуальным перед лицом новых идей. Таким образом, в то время как более либеральные христиане могут совершить ошибку, слишком легко отвергнув древние тексты как устаревшие и неуместные, более консервативные христиане рискуют остаться слишком сильно привязанными к древним текстам и, подобно фарисеям во времена Иисуса, активно противодействовать возможности новые откровения от Бога.

В целом, как и многие другие области интеллектуальных исследований, психология бросает вызов устоявшимся способам мышления. Однако, в то время как многие области угрожают устоявшимся убеждениям, предоставляя новые способы человеческого понимания, психология угрожает устоявшимся убеждениям, предлагая новые способы понимания людей. Он не только предлагает альтернативы содержанию религиозной доктрины, но также предлагает альтернативные объяснения того, почему доктрины вообще существуют, и хотя эти альтернативные объяснения не предоставляют доказательств, позволяющих отвергнуть существующие верования, они дают больше поводы сомневаться.В частности, если любые психологические объяснения основаны на измеримой физической реальности, они будут представлять особую угрозу для убеждений, требующих веры в непроверяемую духовную реальность. Как тогда можно быть верующим человеком в этой области обучения?

ВЕРА И ПСИХОЛОГИ

Учитывая то, что я сказал, неудивительно, что существует сравнительно немного психологов-исследователей, которые считают себя людьми веры.Более того, существующие религиозные позиции, как правило, скорее либеральны, чем консервативны. Действительно, на недавней конференции, на которой присутствовало более 3000 социальных психологов, менее 1 процента отнесли себя к политическим консерваторам. Учитывая исследовательские знания, которыми обладают психологи, трудно представить, что могло быть иначе. Цель исследователя — получить новые знания — знания, которые могут привести к изменениям в устоявшихся перспективах и общепринятых способах понимания. Более того, в поисках новых знаний научные исследователи, в том числе исследователи-психологи, должны уметь принимать и терпеть неопределенность.Понимание человеческого поведения не статично. Текущие идеи всегда обновляются, пересматриваются и иногда заменяются новыми данными. Честно говоря, есть некоторые ученые, в том числе психологи, которые «искренне верят» в свои собственные идеи и очень сопротивляются изменениям. Однако многие другие готовы пересмотреть свои идеи, если данные достаточно убедительны, и я считаю себя в их числе. Кроме того, исследователи-психологи должны принять тот факт, что новые эмпирические открытия о человеческом мышлении и поведении могут предложить альтернативные объяснения существования и цели религиозной веры.

Мой собственный опыт следует этой схеме. У меня сильная личная вера, но это вера, которую многие сочтут нетрадиционной. Не только я работаю над примирением веры и разума, но из-за моей области исследований мне пришлось проложить несколько уникальный путь. Мой путь веры основан на нескольких предпосылках. Во-первых, мое путешествие начинается с серьезного отношения к значению слова «вера». Вера представляет собой веру, убеждение; это не настоящее знание истины, а скорее «свидетельство невидимого».«Если что-то« видно », у нас есть знания, и вера больше не нужна. Таким образом, любая позиция веры по определению будет неопределенной, а убеждения, какими бы твердыми они ни были, могут быть вытеснены знанием.

Моя вторая предпосылка связана с поиском новых знаний и основывается на утверждении, которое я слышал от преподавателя христианской философии, когда он представил свой курс: «Всякая истина есть истина Бога». Если «истины», которые открывают ученые, действительно верны, то в поисках новых знаний нечего бояться.Скорее новая информация должна быть задействована, оспорена, переработана и интегрирована в растущий объем знаний, который помогает нам разгадывать некоторые тайны творения Бога. Следовательно, я с азартом приветствую поиск новых знаний. Я не верю, что Бог закончил открывать истину человечеству, и я открыт для пересмотра своего понимания Бога и творения по мере появления новых знаний. В то же время я осознаю, что моя вера должна выходить за рамки того, что может привести меня к знаниям.

Эта позиция по своей сути агностическая. Как люди, ходящие по этой земле, мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем ответов на великие вопросы жизни: откуда взялась вселенная? Есть ли жизнь после смерти? В чем смысл жизни? Какими бы ни были наши ответы на эти вопросы, они будут ответами веры, а не знания. Следовательно, вера в то, что нет ни Бога, ни загробной жизни, ни смысла в нашем существовании, является такой же позицией веры, как и вера в противоположное. Тем не менее, как человек, который может интеллектуально признать отсутствие окончательных ответов, я, тем не менее, могу выбрать свою позицию веры.Выбираю ли я жить и действовать так, как будто нет трансцендентного Бога, или предпочитаю жить и действовать так, как если бы он существовал, мой выбор — это акт веры. Я выбрал последнее и сделал это с ясным пониманием того, что могу ошибаться, но есть причины верить в реальность, которая выходит за рамки нашего понимания. Вопрос существования — движение от ничего к чему-то требует выхода за пределы человеческого понимания. От этой предпосылки до веры в то, что существует какой-то создатель, — взгляды, разделяемые практически всеми мировыми религиями.Как психолог я остро осознаю пределы нашего человеческого понимания и знаю, что есть вопросы, на которые мы, возможно, никогда не сможем ответить из-за ограничений нашего интеллекта. В результате я могу с интеллектуальным смирением и честностью дотянуться до Бога, который далеко превосходит пределы моего понимания.

Я не одинок в этом. Есть и другие уважаемые социальные психологи, верующие. Тем не менее, их мышление также имеет тенденцию соответствовать «левым христианам».«Как научные исследователи, их вера остается открытой для пересмотра по мере появления новых знаний. Например, Дэвид Дж. Майерс, автор одного из наиболее широко используемых учебников по социальной психологии, является набожным христианином. В эссе 2005 года, опубликованном в журнале APS Observer , Майерс пишет: «Если люди действительно конечны и подвержены ошибкам — с достоинством, но не с божеством, — то некоторые из наших убеждений наверняка ошибаются. Поэтому нам лучше всего ориентировочно придерживаться наших собственных непроверенных убеждений, оценивать убеждения других с непредвзятым скептицизмом и, когда это уместно, использовать наблюдения и эксперименты, чтобы отделить ошибку от истины. ² Майерс далее говорит, что это исследование привело его к тому, что он изменил свое мнение, среди прочего, о естественных, предрасположенных источниках сексуальной ориентации — теперь он защищает право гомосексуалистов на вступление в брак. Таким образом, для доктора Майерса и других психологических исследователей, которые придерживаются позиции веры, неуверенность, двусмысленность и новые идеи не являются угрозой, которой следует опасаться. Скорее, это вызовы, требующие участия в открытом научном исследовании Божьей истины.

ВЕРА — ПОЧЕМУ ДРУЗЬЯ?

Наконец, важно отметить, что даже при всеобщем признании того, что вера может сосуществовать с поиском новых знаний, все еще остается вопрос, почему человек принял конкретную точку зрения веры.В этом отношении я могу говорить только исходя из собственного опыта. Конечно, некоторые причины выбора христианства чисто исторические. Я родился и вырос в евангельской христианской среде, так что это традиция веры, с которой я больше всего знаком. Точно так же мои постоянные социальные связи связаны с людьми, исповедующими христианскую веру. Тем не менее, моя потребность в интеллектуальной целостности и вере, которая имеет смысл, привела меня к более чем нескольким пунктам принятия решения, одним из которых был университетский курс, в котором Иисус рассматривался как историческая личность.В то время в моей жизни, когда я сомневался в актуальности общепринятого взгляда на Иисуса и мог легко уйти от своей веры, мои взгляды претерпели революцию, и я развил гораздо более глубокое понимание исторического Иисуса. Я узнал о его глубоком сострадании к бедным и обездоленным, его глубокой вере в Бога как любящего родителя, его властном присутствии и ироничном чувстве юмора, а также его жертвенности. Если бы Бог послал такого человека, чтобы указать путь, я бы хотел следовать за ним.

Конечно, эти качества присущи не только Иисусу, их также можно найти во многих уважаемых исторических личностях, таких как Ганди и Мать Тереза, и это лишь некоторые из них. Но именно Иисус совершил некоторые из самых глубоких и сложных открытий в природе Бога и в том, что имело значение для человечества. Слова и действия Иисуса вдохновляли многих достойных восхищения людей, которые следовали его примеру — это не случайно, что Иисуса почитали. Неудивительно видеть, как его послание изменило мир.Да, христианская церковь имеет неоднозначную историю и временами была источником ужасающей несправедливости и зла. Тем не менее, церковь также была огромным источником мира, принятия, справедливости, прощения и жертвы — того самого, чему учил и жил Иисус. В своих лучших проявлениях последователи Иисуса продолжают двигаться к этим целям как с самокритичным смирением, так и с вдохновенной страстью.

Я также продолжаю называть Иисуса источником вдохновения и руководства, и я продолжаю обращаться к трансцендентному Богу.Таким образом, я готов прожить свою жизнь как человек веры таким образом, чтобы обогатить жизнь людей, с которыми я контактирую. В то же время я беззаветно придерживаюсь своих конкретных убеждений, готов к их расширению или замене новыми знаниями. Например, в настоящее время я изучаю, как моральные и идеологические позиции людей могут быть проявлением более основных психологических мотивов. По мере того, как я продолжаю свои исследования, выясняется, что может существовать физиологическая или генетическая основа для тенденции преобладания одних мотивов над другими.Если это так, то мне, возможно, придется пересмотреть свои убеждения о выборе и свободе воли и интегрировать их со знанием того, что на выбор людей могут влиять или ограничивать их генетические предрасположенности — свободный выбор может быть не таким свободным, как я когда-то думал.

Во всем этом я также смирился с осознанием того, что есть некоторые вопросы, на которые я никогда не узнаю ответов, по крайней мере, в этой жизни. Я с нетерпением жду ответов в следующей жизни, но, поскольку загробная жизнь сама по себе является одним из вопросов, на который нет ответа, я принимаю необходимость жить с неопределенностью, зная, что у меня никогда не будет ответов на все.

Однако я считаю, что я далеко не одинок в своей борьбе за объединение веры и интеллектуального поиска. В презентации, которую я слышал несколько лет назад, докладчик описал результаты опроса, показывающие, что более половины из тех, кто принял христианскую веру в подростковом возрасте, отказались от своей веры в более позднем возрасте. Оратор предположил, что многие люди, возможно, отказались от веры своей молодости, потому что не было гибкости в том, во что им позволялось верить — у них не было возможности пересмотреть свою веру способами, которые имели смысл с их растущим опытом и знаниями Мир.Таким образом, у них был единственный выбор — выбрать данную им веру или вообще отказаться от нее. Слишком много людей без надобности выбирают последнее. Благодаря различным обстоятельствам и опыту мне посчастливилось найти альтернативу, в которой я мог бы пересмотреть свою веру таким образом, чтобы она могла сосуществовать с моими растущими психологическими знаниями. Хотя я понимаю, что способы, которыми я примирил веру и научные психологические исследования, не найдут отклика у всех верующих — и в значительной степени моя работа помогает мне понять, почему, — я бы сказал, что мы оказываем медвежью услугу. наша молодежь, когда мы ставим вопросы веры по принципу «все или ничего».Как красноречиво сказано в классическом отрывке из 1 Коринфянам 13, «мы смотрим сквозь темное стекло». Я лично надеюсь, что христианская церковь сможет более полно принять значение этого простого, но глубокого утверждения и все больше учиться уважительно принимать разнообразие в верованиях, которые появятся, когда люди будут пытаться осмыслить свой несовершенный образ Бога. Мы можем предложить им многие уроки о Боге, которые другие верующие извлекли из своих духовных путешествий, особенно благую весть о любви Бога, которой жил и которой учил Иисус.Но, в конечном счете, людям понадобится свобода действий, чтобы развивать свою веру таким образом, чтобы они могли обрести мир с Богом и жить своей жизнью честно и целеустремленно.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. J.T. Jost, J. Glaser, A.W. Круглански и Ф.Дж. Саллоуэй, «Политический консерватизм как мотивированное социальное познание», Психологический бюллетень 129 (2003): 339–75.
2. Дэвид Г. Майерс, «Психологическая наука встречает мир веры», APS Observer (октябрь 2005 г.).Доступно в Интернете по адресу http://www.psychologicalscience.org/observer/getArticle.cfm?id=1861.

Предыдущая | След.

Почему люди религиозны по мнению психолога | The Independent

Быстрый и простой ответ на вопрос, почему люди религиозны, заключается в том, что бог — в какой бы форме, по вашему мнению, он / она / они принимал (-и) — реален, и люди верят, потому что они общаются с ним и воспринимают доказательства его причастности к мир.

Только 16 процентов людей во всем мире не религиозны, но это все равно примерно 1.2 миллиарда человек, которым трудно согласовать идеи религии с тем, что они знают о мире.

Почему люди верят — это вопрос, который мучил великих мыслителей на протяжении многих веков. Карл Маркс, например, называл религию «опиумом для народа». Зигмунд Фрейд чувствовал, что бог был иллюзией, и поклонники возвращались к детским потребностям безопасности и прощения.

Более недавнее психологическое объяснение состоит в том, что наша эволюция создала «дыру в форме бога» или дала нам метафорический «двигатель бога», который может заставить нас поверить в божество.

По сути, эта гипотеза состоит в том, что религия является побочным продуктом ряда когнитивных и социальных адаптаций, которые сыграли чрезвычайно важную роль в развитии человека.

Адаптирован к вере

Мы социальные существа, которые взаимодействуют и общаются друг с другом в духе сотрудничества и поддержки. Поступая так, мы неизбежно имеем более сильную привязанность к одним людям больше, чем к другим.

Британский психолог Джон Боулби продемонстрировал влияние привязанностей на эмоциональное и социальное развитие детей и показал, как они могут страдать, когда им угрожают разлучение или жестокое обращение.Мы продолжаем полагаться на эти привязанности в дальнейшей жизни, когда влюбляемся и заводим друзей, и можем даже сформировать сильную привязанность к нечеловеческим животным и неодушевленным предметам. Легко увидеть, что эти сильные привязанности могут передаваться религиозным божествам и их посланникам.

Религия Марапу на острове Сумба

Показать все 13

1/13 Религия Марапу на острове Сумба

Религия Марапу на острове Сумба

Гробницы в центре деревни Тарунг служат удобными сушилками для стирки солнечным утром Сумба.

Марк Эвли

Религия Марапу на острове Сумба

Каждая гробница в деревне Вайхола (недалеко от Нихивату) представляет собой огромные расходы с точки зрения ритуальных жертвоприношений для местных семей, которые исповедуют религию предков Марапу

Марк Эвели

острова Марапу2. Католические изображения на гробнице в деревне Вайхола (недалеко от Нихивату) показывают, как импортированные религии часто почти безупречно смешивались с древней религией марапу.

Марк Эвли

Религия Марапу на острове Сумба

Стремясь минимизировать экономическое напряжение, закон предусматривает, что на похоронах можно принести в жертву только 5 буйволов — на самом деле гораздо больше их часто убивают, а большой буйвол с широко раскинутыми рогами часто бывает получить около 4000 долларов.

Марк Эвли

Религия Марапу на острове Сумба

Королевская гробница в деревне Пасунга окружена небольшими гробницами, где хоронили (иногда заживо!) Слуг вместе со своим хозяином.

Марк Эвли

Религия Марапу на острове Сумба

Деревенские собаки — в настоящее время охраняют, но, более чем вероятно, станут частью какого-то будущего пира — на могилах в деревне Пасунга.

Марк Эвели

Религия Марапу на острове Сумба

Лошадь — еще одна часть древнего воинского наследия Сумбы — пасется среди гробниц в деревне Пасунга.

Марк Эвели

Религия Марапу на острове Сумба

Более скромная гробница в современном стиле стоит рядом с местом захоронения королей в Галу Бакул, Анакаланг.

Марк Эвели

Религия Марапу на острове Сумба

Деревня Прай Иджинг.

Религия Марапу на острове Сумба

Деревенская собака отдыхает на могиле в деревне Прай-Ицзин.

Марк Эвели

Религия Марапу на острове Сумба

Гробницы, которые до сих пор считаются священными, очень быстро стали частью нормальной деревенской жизни. Нет ничего кощунственного в том, чтобы сушить резиновые сапоги на одном.

Марк Эвли

Религия Марапу на острове Сумба

Гробницы в центре деревни Тарунг служат удобными домашними поверхностями.

Марк Эвели

Религия Марапу на острове Сумба

Монументальные гробницы Сумбы.

Марк Эвли

Наши отношения зависят от способности предсказывать, как другие будут вести себя в разных ситуациях и во времени. Но вещи, к которым мы привязываемся, не обязательно должны находиться перед нами, чтобы предсказывать их действия. Мы можем представить, что они сделали бы или сказали бы.

Эта способность, известная как когнитивная развязка, берет свое начало в детстве в процессе ролевой игры.Это небольшой скачок от возможности представить разум кого-то, кого мы знаем, к воображению всемогущего, всеведущего, похожего на человеческий разум, особенно если у нас есть религиозные тексты, в которых рассказывается об их прошлых действиях.

Другая ключевая адаптация, которая может помочь религиозным убеждениям, проистекает из нашей способности антропоморфизировать объекты. Вы когда-нибудь видели очертания человека только для того, чтобы понять, что на самом деле это пальто, висящее на двери? Эта способность приписывать человеческие формы и поведение нечеловеческим вещам показывает, что мы также легко наделяем нечеловеческих существ, таких как боги, теми же качествами, которыми мы обладаем, и, как таковые, упрощаем связь с ними.

Поведенческие преимущества

В дополнение к этим психологическим аспектам ритуальное поведение, наблюдаемое в коллективном поклонении, заставляет нас получать удовольствие и хотеть повторить этот опыт. Танцы, пение и достижение трансовых состояний были характерны для многих древних обществ и до сих пор проявляются некоторыми людьми, включая сентинельцев и австралийских аборигенов.

Являясь актом социального единства, даже более формальные ритуалы также изменяют химию мозга.Они повышают уровень серотонина, дофамина и окситоцина в мозге — химических веществ, которые заставляют нас чувствовать себя хорошо, хотят что-то делать снова и обеспечивают близость с другими.

Поддерживайте свободомыслящую журналистику и посещайте независимые мероприятия

Этой когнитивной адаптации способствуют образовательные и бытовые нормы, которые не склонны оспаривать религиозные идеи. Хотя нас поощряют оспаривать другие идеи, представленные нам в раннем детстве, которые могут не иметь убедительной доказательной базы, такие как Дед Мороз или Зубная фея, это не относится к религии.Эти вызовы часто не приветствуются в религиозных учениях и иногда считаются греховными.

Независимо от вашей точки зрения, влияние религии и религиозного мышления на человеческое функционирование и эволюцию — это увлекательная интеллектуальная дискуссия, которая не подает никаких признаков прекращения. Конечно, можно было бы возразить, что бог создает все, что описано выше, но тогда это подводит нас к другому, более важному вопросу: каковы доказательства существования бога?

Ник Перхам — старший преподаватель психологии в Кардиффском столичном университете.Эта статья впервые появилась на The Conversation (theconversation.com).

О вере в ее психологических аспектах

Бенджамин Брекинридж Варфилд

Английское слово «вера» пришло в язык под влиянием французов и является лишь модификацией латинского слова «fides», которое само родственно греческому пи, stij. Похоже, что его коренное значение имеет значение «связывание». Все, что мы обнаруживаем как «связывающее» для нас, является объектом «веры» 2. Соответствующий германский термин, представленный английским словом «верить» (и немецким «глаубен»), восходит к корню, означающему «чтобы» быть приятным »(представленным нашим английским« lief ») и, кажется, представляет объект веры как нечто, что мы« уважаем »- что мы« оценили или «взвесили» и «одобрили».«Понятие« принуждение », возможно, менее заметно в« вере », чем в« вере », его место в« вере »занимает понятие« одобрение ». Мы« верим »в то, что считаем достойным нашего доверия; «верить» в то, что вызывает у нас доверие. Но было бы легко зайти слишком далеко, и вполне вероятно, что два термина «вера» и «вера» действительно выражают одну и ту же идею3. , следовательно, что обычно контролируется тем, что мы называем этимологией, то есть внутренней коннотацией терминов, когда мы говорим «вера», «вера», наши умы озабочены основанием выраженного убеждения: мы говорим ментального акта или состояния, к которому мы чувствуем себя ограниченными соображениями, объективными для нас самих или, по крайней мере, для рассматриваемого действия или состояния.Иными словами, концепция, воплощенная в терминах «вера», «вера», не является концепцией произвольного действия субъекта; это психическое состояние или действие, которое определяется достаточными причинами.

Таким образом, по своему основному значению эти термины очень широки. Похоже, что в самих терминах нет ничего, что могло бы запретить их использование в таком широком смысле, чтобы охватить всю область «уверенности», «убежденности». Все, что мы принимаем как истинное или реальное, о нас вполне справедливо можно сказать «верить», «во что верить»; все, в чем мы убеждены, можно назвать «верой», «верой».«Таким образом, эти термины, соответственно, используются очень часто. Так, например, профессор Дж. М. Болдуин определяет« веру »просто как« мысленное одобрение или принятие чего-то, о чем думают, как о реальном »; и замечания« убежденности », что это». это свободный термин, коннотация которого, насколько точна, близка к тому, что здесь дано вере »4. Он даже добавляет — мы думаем с меньшей точностью, — что« суждение »- это просто« логическая или формальная сторона того же состояния. ум », который с психологической стороны называется« верой ».«Для нас« суждение »представляется более широким термином, чем« вера », выражение — мысленный акт, который действительно лежит в основе веры, но не может быть отождествлен с ней5.

Между тем мы с удовлетворением отмечаем, что профессор Болдуин признает элемент принуждения ( «обязательность») в «вере» и четко отличает ее от действий воли, тем самым отбрасывая определение этого — довольно часто данное, — которое находит различие убеждений среди убеждений в том, что они являются «добровольными убеждениями». .«Существует, — говорит он 6, — четкое различие в сознании между согласием веры и согласием воли. Согласие веры в некоторой степени является вынужденным согласием: оно относится к тому, что есть — к тому, что стоит в порядке вещей, согласен я или нет. Согласие воли — это принудительное согласие — согласие на то, что должно произойти через меня ». Другими словами, в отношении веры это ментальное признание того, что находится перед умом, как объективно истинного и реального, и, следовательно, зависит от на свидетельстве того, что вещь истинна и реальна и определяется этим свидетельством; это реакция разума на это свидетельство и не может возникнуть отдельно от него.Следовательно, невозможно, чтобы вера была продуктом воли; воления смотрят в будущее и представляют наши желания; убеждения смотрят в настоящее и отражают наши открытия.

Профессор Болдуин, однако, не признает этого в целом, как уже очевидно из оговорки, вставленной в его описание «веры». По его словам, это «в какой-то мере вынужденное согласие». В конце концов, он хочет оставить место для «добровольных убеждений». Соответственно, он продолжает: «В тех случаях, когда вера вызвана желанием и волей, существует тонкое осознание неадекватности свидетельств, пока при повторении желаемый и желаемый предмет больше не нуждается в воле, чтобы дать ему место в серии, считающейся объективной. : тогда это впервые вера, но потом уже не будет.Таким образом, «убеждения», согласно профессору Болдуину, хотя и не должны смешиваться с волевыми актами, все же могут быть произведены действием воли, даже если «доказательства», на которых они должны основываться более точно, признаны

Мы не можем не подозревать, что это предположение основано на неправильном анализе того, что на самом деле происходит в уме в тех случаях, которые мы прокомментировали. на предположениях, признанных не имеющими достаточных доказательств, чтобы установить их в нашем сознании как согласующиеся с реальностью и, следовательно, не принятые как соответствующие реальности, то есть как «убеждения».«Если они постепенно переходят, как предполагает д-р Болдуин, в« убеждения », когда на них неоднократно воздействовали, то это не потому, что разум возникает в результате таких повторяющихся действий, успешно приводящих к дополнительным свидетельствам того, что рассматриваемые предположения действительно представляют реальность и могут не будет ли предмет, на который действовали в таких случаях, быть более точно сформулирован как вера в то, что эти предположения могут соответствовать действительности, а не в том, что они соответствуют действительности? ДокторБолдуин называет это «тонким») — не является ли это на самом деле просто свидетельством сознания того, что оно не утверждает, что эти предположения согласуются с реальностью, и не признает их как «убеждения», хотя и готово действовать в соответствии с ними на гипотезу о том, что они могут оказаться в соответствии с реальностью и, таким образом, осуществить свои стремления стать убеждениями? И может ли любое количество повторений (повторений какого, кстати,

?) Сделать это свидетельство сознания недействительным? Очевидно, то, что мы повторяем, является просто волей, основанной на возможности или вероятности того, что рассматриваемые предположения соответствуют действительности; и трудно понять, как повторение таких волей может поднять рассматриваемые предположения в ранг верований, кроме как путем устранения сомнений в их соответствии с реальностью, путем создания свидетельств для них посредством их «хорошей работы».»Повторение воли рассматривать данное утверждение как истинное — особенно если оно сопровождается осознанием (каким бы тонким оно ни было) того, что нет достаточных доказательств того, что оно истинно, — определенно не может привести к тому, что оно станет истинным; и вряд ли сам по себе приводит к созданию в уме недостаточно обоснованного убеждения (всегда, по крайней мере, тонко осознающего, что оно основано на недостаточных доказательствах), что оно истинно, и, таким образом, дает ему «место в серии, считающейся объективной». предложение как соответствующее реальности действительно может быть сформировано; и по мере формирования этой привычки сопутствующее сознание того, что оно фактически основано на недостаточных доказательствах, может, несомненно, отойти на задний план или даже полностью исчезнуть из поля зрения; таким образом, мы можем начинают действовать — скажем, инстинктивно? или непреднамеренно? — на предположении истинности рассматриваемого утверждения.Но это не кажется неизбежным следствием того, что «убеждения» могут быть созданы действием воли. Оно может только показать, что более или менее вероятные или более или менее невероятные предположения, более или менее ясно рассматриваемые как таковые, могут входить в комплекс условий, влияющих на действие, и что человеческий разум в процессах своей обычной деятельности делает это. не всегда держать перед собой в полной ясности демаркационные линии, разделяющие два класса его убеждений и его предположений, но иногда может стирать ярлыки, которые служат для того, чтобы отделить его убеждения от его предположений и удерживать каждый на своем месте.

Казалось бы, довольно ясно, что «вера» всегда является продуктом свидетельства и что она не может быть создана волей, будь то по отдельности или в любом количестве повторений. Взаимодействие веры и воли бесспорно, интимно и разнообразно, но одно не может быть успешно преобразовано в другое, и одно не может быть ошибочно принято за другое. Согласие веры заложено в самой его природе и всегда должно быть тем, что доктор Болдуин называет «принудительным согласием», то есть определяемым доказательствами, а не волей; и когда согласие воли обеспечивается предположением, признанным сознанием как неадекватно основанное на доказательствах, это согласие воли не имеет тенденции действовать в качестве доказательства и превращать предположение в убеждение — его тенденция состоит только в том, чтобы придать предположению место веры в порядок жизни.

Из этого состояния случая мы можем сделать вывод, что «готовность действовать» вряд ли является удовлетворительным определением состояния ума, которое правильно называется «верой», «верой». Это определение предложил доктор Александр Бейн. «Вера», «вера», безусловно, выражает состояние готовности действовать; и можно очень справедливо утверждать, что «готовность действовать» является очень хорошей проверкой подлинности «веры», «веры». Так называемая «вера», «вера», к которой мы не готовы действовать, почти не имеет никакой реальной «веры», «веры» вообще.То, в чем мы убеждены, мы, безусловно, должны доверять; и то, в чем мы не желаем доверять, мы, кажется, не совсем уверены — мы, кажется, не полностью верим, не верим во что. Но хотя вся «вера», «вера» — это готовность действовать, из этого не следует, что всякая готовность действовать — это «вера», «вера». Мы можем быть готовы действовать на каком-то другом основании, кроме «веры», «веры»; о «знании», скажем — если знание можно отличить от веры — или, как мы уже предположили, о «предположении» — о вероятности или даже возможности.Конечно, как мы уже отметили, реальное основание наших действий в таких случаях может быть выражено в терминах «веры», «веры». Можно сказать, что наша готовность к действию является нашей верой — нашим убеждением — что, если рассматриваемое предположение еще не доказано, что оно соответствует действительности, это все же может быть так. Между тем, очевидно, что рассматриваемое предположение не является тем, что считается соответствующим фактам, и поэтому является не верой, а «предположением»; не «убеждение», а предположение.«Вера», «вера» — это согласие ума с реальностью предмета, о котором идет речь; и когда разум отказывается от своего согласия с реальностью, «вера», «вера» не присутствует. Эти термины не используются должным образом, за исключением случаев, когда присутствует состояние убеждения; они обозначают реакцию разума на свидетельство в согласии с адекватностью свидетельства.

Из этого, конечно, не следует, что все наши «верования», «верования» соответствуют действительности. Наши убеждения не безупречны. Когда мы говорим, что «вера», «вера» является продуктом свидетельства и в этом смысле является вынужденным согласием, это не то же самое, что утверждать, что согласие вырабатывается только убедительными свидетельствами, то есть свидетельствами, которые являются объективно адекватными.Объективная адекватность и субъективный эффект точно не коррелируют. Количество, степень и качество доказательств, которые обеспечат согласие, различаются в зависимости от мнения и одного и того же мнения от штата к штату. Некоторые умы или все умы в некоторых состояниях будут реагировать на очень слабые свидетельства с полным согласием; некоторые умы или все умы в некоторых состояниях будут сопротивляться очень веским доказательствам. «Вера», «убеждение» невозможны без доказательств или того, что разум принимает за доказательства; «вера», «вера» — это состояние ума, основанное на доказательствах и невозможное без них.Но самая полная «вера», «вера» может основываться на очень слабых доказательствах — если разум принимает их за сильные доказательства. Другими словами, «вера», «вера» следует не за самими доказательствами, а за суждением интеллекта о доказательствах. И суждение интеллекта, естественно, будет бесконечно варьироваться, как интеллект отличается от интеллекта или как состояния одного и того же интеллекта отличаются друг от друга.

Исходя из этого обстоятельства, была предпринята попытка определить «вера», «убеждение» более точно, чем просто ментальное одобрение чего-то столь же истинного — как, в широком смысле, синонима «убеждения» — и выделить его как особую форму осуждение от других форм осуждения.«Вера», «вера», как говорят (например, Кантом), — это убеждение, основанное на свидетельствах, которые субъективно адекватны. «Знание» — это убеждение, основанное на объективно адекватных доказательствах. Мы все, несомненно, чувствуем, что «вера» и «знание» действительно отличаются друг от друга; но нелегко поверить, что их конкретное различие обнаруживается в этой формуле. Конечно, достаточно ясно, что каждый акт «веры», «убеждения» основывается на свидетельствах, которые субъективно адекватны. Но совсем не очевидно, что это свидетельство должно быть объективно неадекватным, поскольку ментальная реакция перестает быть «верой», «верой» и становится «знанием».«Являются ли все« верования »,« веры », в частности таковые, по самой своей природе недостаточно обоснованными убеждениями; действительно ли убеждения — вопросы, в которых мы уверены, — но в которых мы уверены на неадекватных основаниях, — основаниями, которые мы сознательно признаем как

неадекватны, или, если мы предполагаем, что они адекватны, но все же действительно неадекватны?

Несомненно, есть использование терминов «актуальный» — особенно когда они противопоставляются друг другу, — что действительно понимает их таким образом; достаточно законное использование, потому что оно основано на реальном различии значений этих двух терминов.Иногда мы действительно говорим: «Я не знаю, что то или это правда, но я полностью этому верю», имея в виду, что, хотя мы в целом убеждены в этом, мы сознаем, что основания для веры в это не соответствуют полной объективной принудительности. Но это особое использование терминов не должно вводить нас в заблуждение относительно их основного значения. И, конечно, не требуется особого внимания, чтобы убедить нас, что это не может быть связано с сущностью «веры», «убеждения» в том, что основания, на которых она основана, — сознательно или бессознательно — объективно неадекватны.Веру нельзя отличать от знания только потому, что ее можно спутать с предположениями. И как в любом случае применять предложенный критерий веры? Верить на основании того, что мы осознаем неадекватность, на первый взгляд невозможно. В тот момент, когда мы осознаем объективную неадекватность оснований, на которых мы объявляем реальность чего-либо, они также становятся субъективно неадекватными. И пока они кажутся нам субъективно адекватными, результирующее убеждение будет неотличимо от «знания».«Сказать, что« знание »- это оправданное признание реальности, а« вера »,« вера »- это неоправданное признание реальности, значит установить различие, которое не может иметь возможной психологической основы. различие между разумностью и несостоятельностью его собственных представлений о реальности. Внешний наблюдатель, безусловно, мог бы разделить на две такие категории «убеждения» разума, попавшего под его созерцание; но это распределение будет отражать суждение внешнего наблюдателя на основании этих убеждений , а не самого субъекта.В тот момент, когда разум заметил, что вводит такое распределение среди своих «убеждений», он полностью удалил бы весь класс «убеждений», которым он присвоил неадекватное обоснование, из категории «убеждений». Осознать, что некоторые из его убеждений были необоснованными, значило бы сразу отменить их как убеждения и исключить их в лучшем случае из категории предположений, в худшем — из категории ошибочных суждений. Поэтому мы согласны с доктором Болдуином, когда он заявляет об этом различии, что оно «не психологическое».»7 Разум не знает и не может знать ничего об объективно и субъективно адекватных основаниях для формирования своих убеждений. Все, что он осознает, — это адекватность или неадекватность оснований, на которых основаны его убеждения. Если они апеллируют к нему как к адекватному, разум оказывается убеждены; если они этого не делают, это остается неубедительным. Вера, вера для сознания — это просто акт или состояние убежденности, уверенности; и поэтому не могут быть объяснены как нечто меньшее, чем убеждение, нечто меньшее, чем уверенность, или как действительно, убеждение, но убеждение, которое отличается от других убеждений тем, что оно если и не является необоснованным, то все же недостаточно обоснованным.Все они едины в том, что это, без сомнения, убеждение, но, тем не менее, не совсем убеждение — явное противоречие в терминах.

Провал этой специальной попытки провести различие между верой и знанием, однако, не означает, что между ними нет различия. Вера не может быть неадекватно обоснованным убеждением, равно как и добровольным убеждением — они приходят к почти одному и тому же — и все же быть особым способом убеждения по сравнению со знанием как отдельным способом убеждения.Настойчивость, с которой он противопоставляется знанию в нашем популярном употреблении слов, а также в определениях философов, может быть воспринята как указание на то, что между ними существует некоторое познаваемое различие, если бы мы не остановились на нем. Столь же примечательно упорство, с которым ищут это различие в природе оснований, на которых зиждется вера в отличие от знания. Таким образом, мы находим д-ра Александра Т. Ормонда8 определение «веры» как «личное принятие чего-либо как истинного или реального, но — отличительный признак — на основании, которое, полностью или частично, отличается от теоретической достоверности.«Здесь вера отличается от других форм убеждения -« знание », очевидно, имеется в виду как другой термин контраста. И отличительный признак« веры »находится в природе оснований, на которых она зиждется. эти основания, однако, выражаются только отрицательно. Нам не говорят, что они собой представляют, а лишь то, что они (полностью или частично) отличаются от «оснований теоретической достоверности». заявляют, что термин «вера» выражает не все формы убеждения, а только одну форму, и что эта форма убеждения отличается от формы, получившей название «теоретическая уверенность», то есть, несомненно, «знание» «- в основании, на котором он покоится.Но какова положительная отличительная черта оснований, на которых зиждется метод убеждения, который мы называем «верой», нам не сообщается. Доктор Ормонд действительно продолжает говорить, что «момент воли входит в согласие веры», и это «в форме некоторого субъективного интереса или соображения ценности». Из этого можно сделать вывод, что положительное отличие веры, невыраженное в определении, будет заключаться в том, что это добровольное убеждение, убеждение, определяемое не свидетельством реальности, присутствующей в нашем сознании, а нашим желанием или волей, чтобы она была истинной. — это желание или воля, выражающие «некоторый субъективный интерес или ценностное рассмотрение».9

Грубо говоря, это можно истолковать как означающее, что мы «знаем» то, что установлено для нас как истина, мы «верим в то, что, по нашему мнению, должно иметь преимущества, если это правда; мы «знаем» то, что считаем реальным, мы «верим» в то, что нам хотелось бы, чтобы оно было реальным. Выражаясь так откровенно, без сомнения, замечание доктора Ормонда может превзойти его намерения. Он признает, что «некоторые суждения веры переводятся в суждения знания». Но он не верит, что все так; и он предполагает, что «окончательная проверка обоснованности» последних должна лежать «в сфере практического, а не теоретической истины».»Смысл не совсем ясен. Но в результате, по мнению доктора Ормонда, тот класс убеждений, который мы называем» верой «, отличается от того класса убеждений, который мы называем» знанием «, тем, что они основаны на (полностью или частично) не на «теоретических», а на «практических» основаниях, то есть не на основании свидетельств, а на основании соображений ценности. И это, по всей видимости, в конечном итоге означает, что мы знаем то, что нам доказано. быть правдой или реальным; но мы верим, что то, что мы хотели бы, должно оказаться правдой или реальным.Некоторые из вещей, в которые мы таким образом верим, могут быть сведены к «знанию», потому что могут существовать доказательства их реальности, которые не были или не были полностью представлены в нашем сознании «когда мы верили». Другие из них могут быть неспособны к такой редукции либо потому, что таких доказательств их истинности или реальности не существует, либо потому, что эти доказательства недоступны для нас. Но наше принятие их всех одинаково как истинных основывается не на свидетельстве того, что они истинны, а (полностью или частично) на «некотором субъективном интересе» или «соображении ценности».«Не зная», мы можем принять эти вещи

«на веру» — потому что мы понимаем, что было бы хорошо, если бы они были правдой, и мы не можем поверить, что по крайней мере то, что не верно, из чего нам ясно, что это было бы в высшей степени хорошо, если бы это было правдой.

Нет необходимости отрицать, что многие вещи принимаются людьми как истинные и соответствующие действительности на основании субъективных интересов или соображений ценности; к принятию многих вещей как истинных и реальных по таким соображениям.Соображения ценности могут быть сильными аргументами — они могут даже представлять собой доказательства — истины и реальности. Но кажется достаточно очевидным, что все те убеждения, которые мы знаем как «убеждения», «вера», не основываются на «субъективном интересе или соображениях ценности» — ни полностью, ни даже частично. В самом деле, было бы правильнее сказать, что ни один из них не основывается на субъективных интересах или соображениях ценности как таковых, но всякий раз, когда такие соображения входят в их основания, они входят как свидетельства реальности или как факторы умственного движения, придающие живость и жизнеспособность элементам. надлежащих доказательств в уме.Люди не подразумевают под своей «верой», «верой» то, что они считали бы правдой; они имеют в виду то, что, по их убеждению, является правдой. Их умы не покоятся на соображениях ценности, а на том, что они считают доказательством реальности. Использование этих терминов для обозначения «принятия как истинного и реального» на основании субъективного интереса или соображений ценности представляет собой, таким образом, не общее употребление, а является исключительно делом школ или, скорее, школы. И это нарушает не только общие убеждения людей, но и основную идею терминов.Фактически, никакие термины не поддаются более неохотно выражению «добровольного принятия» в любой форме, чем эти. Как мы уже видели, они несут в себе основную идею обязательности, достоинства принятия; они выражают, по выражению доктора Болдуина, «принудительное согласие»; и всякий раз, когда мы их применяем, в уме присутствует сознание оснований, на которых они прочно покоятся как выразители реальности. Каким бы ни было различие между «верой», «верой» как особой формой убеждения, мы можем быть уверены, поэтому, что это желание или воля не могут быть определяющим элементом оснований, на которых зиждется это убеждение.Таким образом, из определения д-ра Ормонда мы получаем только уверенность в том, что под «верой» понимаются не все формы убеждения, а конкретная форма — что эта конкретная форма отличается от других форм характером оснований, на которых основано убеждение. так называемая «вера» — и что основания, на которых основывается эта форма убеждения, не являются основанием для теоретической достоверности. Форму убеждения, основанную на основании, приспособленном для придания «теоретической уверенности», мы называем «знанием». На чем основан особый характер оснований, на которых основана форма убеждения, которую мы называем «верой», еще предстоит выяснить.

Этот выигрыш, хотя мы можем говорить о нем в основном как отрицательный, не является поэтому маловажным. Чтобы узнать, что в дополнение к общему употреблению словосочетания «вера», «вера», в котором оно выражает все «мысленное одобрение или принятие» чего-либо «как реального» и равнозначно параллельному термину «убеждение», существует более ограниченное использование этого термина, выражающего особую форму «убеждения» в отличие от формы убеждения, называемой «знанием», само по себе является важным достижением.И дальнейшее изучение того, что особенность формы убеждения, которую мы называем «знанием», заключается в том, что она опирается на основания, дающие «теоретическую уверенность», — это важный помощник, способ устранения, в фиксации на конкретной характеристике форма убеждения, которую в отличие от «знания» мы называем «верой». «Вера», которую мы знаем сейчас, — это форма убеждения, которая возникает иначе, чем «теоретическая уверенность»; и если определенные основания для его утверждения реальности, которые были предложены, были исключены из обсуждения — например, то, что оно основано на воле или серии волений, на соображениях ценности, а не на реальности, на свидетельствах только субъективно, но не объективно адекватно — кажется, довольно хорошо расчищен путь для точного определения того, на чем именно он опирается.Мы, по крайней мере, узнали, что, отделяя его от «знания», которое является убеждением порядка «теоретической достоверности», мы должны найти некую основу для «веры», «веры», которая сохранит свой полный характер как «убеждение» и не сублимируйте это в желание или завещание, предположительную гипотезу или ошибку.

Давным-давно было высказано предположение, что то, что мы называем «верой», «верой», в отличие от «знания», является убеждением, основанным на авторитете, в отличие от убеждения, основанного на разуме.«Мы знаем, — говорит Августин, — что основано на разуме; мы верим в то, что основано на авторитете»; и сэр Уильям Гамильтон произносит это «точно» 10. Это, конечно, не предназначено для представления «веры», «убеждения» как иррациональные, равно как и не предназначено для представления «знания» как свободного от всякой зависимости от принятия на себя -доверять. Августин — как и сэр Уильям Гамильтон — полностью признал, что деятельность разума лежит в основе всякой «веры», а действие «веры» лежит в основе всякого знания. «Но сам разум, — говорит сэр Уильям Гамильтон, излагая изречение Августина 11, — должен, наконец, опираться на авторитет, ибо исходные данные разума не основываются на разуме, но обязательно принимаются разумом на основании того, что находится за его пределами. .Таким образом, эти данные находятся в строгой конфиденциальности, убеждениях или трастах. Таким образом, в крайнем случае мы должны волей-неволей философски признать, что вера — это первичное условие разума, а не разум — окончательное основание веры ». С такой же откровенностью Августин допускает, что разум лежит в основе всех актов веры. Тот умственный акт, который мы называем «верой», — замечает он, — возможен только для разумных существ, и, конечно, мы действуем как разумные существа, совершая его; 12 и мы никогда не верим во что-либо, пока не сочтем его достойным нашей веры.13 Так как мы не можем согласиться с верой, то, не имея веских оснований для этого, разум так же истинно лежит в основе веры, как и разум веры. Таким образом, без намерения отрицать или даже затушевывать это взаимодействие веры и знания — то, что можно справедливо назвать их взаимозависимостью, — они отличаются друг от друга во вторичных приложениях как обозначающие два различных способа убеждения, один из которых — покой. по причине, другой по авторитету. Это делается для того, чтобы различать непосредственные основания, на которых основывается ментальное согласие, обозначенное тем и другим.Когда ближайшим основанием нашего убеждения является разум, мы называем это «знанием»; когда это авторитет, мы называем это «верой», «верой». Или, говоря другими, но эквивалентными терминами, мы знаем, в чем мы убеждены на основании восприятия: мы верим в то, в чем мы убеждены на основании свидетельских показаний. «В том, что мы видели или видим, — говорит Августин 14, — мы сами свидетели; но в отношении тех, во что мы верим, нас побуждают к вере другие свидетели». Мы не можем верить, как и знаем, без достаточных оснований; не вера, а «легковерие» свидетельствует о недостаточности доказательств; и

необоснованная вера — это вообще не вера.Но к этому акту убеждения нас подталкивает свидетельство свидетельства, сила авторитета — рационально определенная как заслуживающая доверия — а не непосредственное восприятие нашего собственного рационального понимания15. состояния убежденности, уверенности — и уверенность может быть столь же сильной — они лежат приблизительно на разных основаниях. Знание видит, вера заслуживает доверия16.

Он убедительно одобряет эту концепцию различия между верой и знанием, поскольку использует эти термины для обозначения различия, которое, несомненно, является реальным.Как бы мы ни называли эти два класса убеждений, эти два класса убеждений, несомненно, существуют. Как выражается Августин, «никто не сомневается, что нас побуждает к познанию двойной импульс — авторитета и разума» 17. Мы действительно обладаем убеждениями, основанными на нашем собственном рациональном восприятии; и у нас есть убеждения, основанные на признании власти. Итак, мы не создаем никаких искусственных категорий, когда проводим различие между этими двумя классами убеждений и называем их соответственно «знаниями» и «верованиями», «верой».«В худшем случае мы применяем искусственные ярлыки только к реальным различиям. Можно сказать, что в отношении пригодности вещей нет причин, по которым мы должны называть те убеждения, которые относятся к категории« теоретической достоверности », знанием, а те, которые относятся к категории« теоретическая достоверность » которые представляют собой уверенность, рожденную одобренным свидетельством, верой. Но нельзя сказать, что не существует двух таких категорий. Для всех нас очевидно, что одни из наших убеждений основываются на нашем собственном рациональном восприятии реальности, а другие — на о власти, оказываемой над нами проверенным свидетельством.Единственный вопрос, который может возникнуть, — являются ли «знание», «вера» подходящими обозначениями для обозначения этих двух классов убеждений.

Никто, конечно, не подумает отрицать, что два термина «знание» и «вера», «вера» часто используются как полностью эквивалентные — каждый обозначает просто убеждение, безотносительно к природе его оснований. Августин уже признал такое широкое использование обоих терминов для охвата всего основания убеждений18. Но нельзя отрицать и того, что они часто противопоставляются друг другу как выражающие каждое из определенных классов убеждений, отличных друг от друга.Указанное различие, без сомнения, часто является различием не в характере доказательств, на которых основаны несколько классов убеждений, а в — скажем, твердости, ясности, силе убеждения? Возможно, поучителен трудность подбора точного слова, которое можно здесь использовать. Когда мы говорим, например, «Я этого не знаю, но я полностью этому верю», совершенно ли ясно, что мы используем «знание» просто более высокой степени убежденности, чем выражается «вера»? Несомненно, такая более высокая степень убежденности намекается, когда, например, чтобы выразить силу нашей убежденности в вопросе, в котором, тем не менее, мы уверены только в свидетельских показаниях, мы решительно говорим: «Я не просто верю этому, я знаю это. .«Но не может быть более точным сказать, что« знание »даже здесь выражает в первую очередь более прямое и непосредственное обоснование убеждения, а« вера »,« вера »- его более отдаленное и опосредованное основание — и что именно из этого первичного значения двух терминов возникло вторичное их употребление, чтобы выразить то, что на поверхности кажется разными степенями убеждений, но в конечном итоге на самом деле это разные отношения непосредственности доказательств, по которым Во всяком случае, это добавляет немало к одобрению обсуждаемого различия между «знанием» и «верой», поскольку оно дает отправную точку, на которой можно предположить, что другие текущие употребления этих терминов могут оказаться готовыми. и важные объяснения.

Когда мы приходим к вопросу об особой уместности использования терминов «вера», «вера» для обозначения тех убеждений, которые основаны на авторитете или свидетельстве, в отличие от тех, которые основываются на нашем непосредственном восприятии (физическом или умственном) внимание следует направить на элемент «веры», «вера», о которой мы пока мало говорили, но которая кажется всегда присутствующей и действительно характерной. Это элемент доверия. В основе всех наших убеждений, даже тех, которые мы называем «знанием», лежит элемент доверия, поскольку, как мы говорим, они относятся к категории «теоретической уверенности» или «рациональной уверенности».«Исходные данные разума, — верно говорит сэр Уильям Гамильтон, — не основываются на разуме, но обязательно принимаются разумом на основании того, что находится за его пределами». «Эти данные, — добавляет он, — следовательно, таковы. , в строгой уместности, убеждения или доверие ». Здесь следует соблюдать словосочетание« убеждения или доверие »; это выдает близость двух идей. Сказать, что элемент доверия лежит в основе всех наших знаний, значит, эквивалентно чтобы сказать, что наши знания основаны на вере.Итак, концепции веры и доверия идут вместе; и что мы теперь должны предположить, так это то, что именно это открытое значение «доверия» в концепции «веры», «веры» управляет использованием этих терминов.

Как мы уже сказали, элемент доверия присутствует во всех наших убеждениях, и поэтому «вера», «вера» может использоваться во всех них. А когда убеждения отличаются от убеждений, убеждения, в которых элемент доверия наиболее заметен, имеют тенденцию привлекать к себе обозначения «веры», «веры».«Поэтому не является чисто произвольным то, что убеждения, основанные на нашем рациональном восприятии, называются« знанием », тогда как убеждения, основанные на« авторитете »или« свидетельстве », получают название« веры »,« веры ». потому что элемент доверия не в большей степени, а в большей степени присутствует в последнем, чем в первом. Мы воспринимаем и чувствуем элемент доверия в том, что мы мысленно соглашаемся с фактами, доведенными до нас свидетельствами других и принятыми как факты, основанные на их авторитете, а мы не на выводах нашего собственного рационального понимания.И поэтому мы обозначаем первые вопросы веры, веры, а вторые — вопросами знания. Тогда мы говорим, что знание — значит видеть; верить — это кредитование. И это только еще один способ сказать, что «знание» — это подходящее обозначение тех убеждений, которые основываются на нашем собственном ментальном восприятии, в то время как «вера», «вера» — подходящее обозначение тех убеждений, которые основаны на свидетельстве или авторитете. Хотя мы можем использовать любой термин в широком смысле для всех убеждений, мы, естественно, используем их с этой дискриминацией, когда они противопоставляются друг другу.

Таким образом, кажется, что мы не только находимся здесь в присутствии двух классов убеждений, разница между которыми реальна, но и что, когда эти два класса обозначены, соответственно,

, термины «знание» и «вера, «Вера» они соответствующим образом обозначены. Эти обозначения указывают на реальную разницу, существующую между двумя классами убеждений. Вопросы веры, вопросы веры отличаются от вопросов знания — не как менее ясные, твердые или хорошо обоснованные убеждения, не как убеждения, основанные на менее объективных основаниях, не как убеждения, определяемые скорее желанием, волей, чем доказательствами. — но как убеждения, основанные на менее непосредственных и непосредственных для души основаниях и, следовательно, включающие более заметный элемент доверия, одним словом, как убеждения, основанные на авторитете, свидетельские показания в отличие от убеждений, основанных на рациональных доказательствах.Эти два класса убеждений являются психологически справедливыми убеждениями; они похожи, по выражению доктора Болдуина, «вынужденное согласие»; они в равной степени основываются на доказательствах и в равной степени являются продуктом доказательств; они могут быть одинаково ясными, твердыми и уверенными; но они опираются на разные виды свидетельств и, следовательно, различаются в соответствии с этим различием видов свидетельств, на которых они основаны. В «знании» как умственной реакции на рациональные соображения движение интеллекта заметно затмевает все остальное.Конечно, весь человек также активен в «знании» — ведь именно человек в его сложном представлении является субъектом знания. Но именно «разум» занимает видное место в деятельности, которая удостоверяется в реальности на основе ментального восприятия. С другой стороны, в «вере», как мысленной реакции на свидетельство, авторитет, движение чувствительности в форме доверия — это то, что продвигается вперед для наблюдения. Конечно, в акт веры вовлечены все остальные способности — и особенно интеллектуальные способности, которым принадлежит акт «кредитования»; но что привлекает внимание субъекта, так это то, что в этом акте кредитования преобладает элемент доверия, который отошел на задний план в тех других актах согласия, которые мы знаем как «знание».Затем «вера» выступает как подходящее название для тех актов ментального согласия, в которых элемент доверия играет важную роль. Знание — это видение; вера, вера — доверие. его высота. Религиозная вера может отличаться от других верований только по природе своих объектов; религиозные верования — это верования, содержащие религиозные концепции. Но совокупность эмоций, которые сопровождают акты согласия с предложениями религиозного содержания и образуют конкретное Состояние ума верующего, конечно, бесконечно отличается от того, которое сопровождает любой другой акт веры.Главное в этом состоянии ума — это доверие. Доверие является активным выражением того чувства зависимости, в котором в значительной степени состоит религия, и именно его присутствие в этих актах веры, веры, сообщает им их религиозные качества и поднимает их от простых убеждений или суждений, содержание которых и происходит. иметь религиозный смысл, действия, носящие религиозный характер. Природа доверия состоит в том, чтобы искать личный объект, на котором можно было бы отдыхать, и поэтому вполне естественно, что то, что мы называем религиозной верой, не достигает своего апогея в согласии с предложениями любого религиозного содержания и какими бы подходящими они ни были. религиозное доверие, но приходит к своим правам только тогда, когда опирается на обожающее доверие к человеку.Расширение терминов «вера», «вера» для выражения отношения ума к человеку, конечно же, не требует их религиозного применения. Мы знакомо говорим о вере или вере в людей, живущих в общей жизни; и мы сразу понимаем, что наше оправдание в этом заключается в сильном значении резидента траста в терминах. Не без справедливости было высказано предположение, что эти термины повсюду демонстрируют тенденцию к такому применению19. Этот элемент в любом случае становится настолько заметным в кульминационном акте религиозной веры, когда он опирается на личность Бога, нашего благодетеля, или Христа, нашего Спасителя, чтобы почти полностью поглотить предыдущий смысл кредитования.Вера в Бога и, прежде всего, вера в Иисуса Христа — это просто вера в Него в ее чистоте. Таким образом, в его высших приложениях элемент доверия, который присутствует в вере во всех его приложениях, становится все более заметным, пока не заканчивается, становясь почти полной коннотацией термина; и «верить в», «верить в» означает просто «доверить себя». Таким образом, когда «вера» может означать просто «доверие», мы не можем удивляться тому, что именно значение «доверия» в термине регулирует его использование и определяет его применение на всем протяжении его развития.

Обоснование применения терминов «вера», «вера» к этим высоким религиозным актам вверения себя человеку не основывается, однако, полностью на том обстоятельстве, что элемент доверия, который в этих действиях привлекает внимание, является присутствует во всех других актах веры и только здесь проявляется в полной мере. Это также основывается на том обстоятельстве, что все другие составные элементы актов веры, веры в общем значении этих терминов присутствуют в этих актах религиозной веры.Более общие акты веры, веры и кульминационные акты религиозной веры, то есть веры, отличаются друг от друга только относительной значимостью каждого из элементов, общих для обоих. Например, религиозная вера на пике — акт, посредством которого мы поворачиваемся с доверием к Существу, задуманному как наш Праведный правитель, в чьих руках находится наша судьба, или к Существу, задуманному как наш Божественный Спаситель, через которого мы можем быть восстановлены от нашего грех, и вверять себя Ему — это так же мало вопрос «воли» и столь же поистине «принудительное» согласие, как и любой другой акт, называемый верой, верой.Вовлеченность всего человека в действие — включая реакцию всех элементов его натуры — несомненно, более заметно в этих высших актах веры, чем в низших, поскольку это вполне естественно, исходя из простого факта, что они — высшее проявление веры. Но определение ответа с помощью соответствующих доказательств — его зависимости от доказательств в качестве основания — не менее строгие и простые. Всякий раз, когда мы получаем четкое представление о подъеме в человеческой душе религиозной веры, осуществляемой таким образом на ее вершине, как о спасительном доверии ко Христу, мы с полной ясностью воспринимаем, что оно опирается на доказательства как на свое основание.

Нет ничего необычного в том, что писатели, желающие представить религиозную веру в форме спасительной веры во Христа как акт воли, представляют дело в форме строгой альтернативы. Они говорят, что эта вера является упражнением не для интеллекта, а для сердца. А затем они приступают к развитию аргументации, стремясь уменьшить до абсурда представление о том, что спасительная вера может быть воспринята как простое согласие интеллекта. Нам говорят, что простое согласие ума «всегда зависит от характера и количества представленных доказательств» и в истинном смысле «непроизвольно».«Когда предложение представлено и в достаточной мере подкреплено доказательством», разум в ситуации, чтобы оценить доказательство, неизбежно верит ».« Если предложение или доктрина не подтверждены доказательством или если разум неспособен по какой-либо причине оценить доказательство, неверие или сомнение одинаково достоверны ».« Такая теория веры, таким образом, приостановила бы нашу веру или неверие и, следовательно, наше спасение или проклятие, в зависимости от того, как истина представляется нашему уму или нашему разуму. интеллектуальная способность его оценки.«Чтобы кратко выразить суть дела, — заключает автор, аргументам которого мы следуем, — это исключает проявление воли и делает веру или неверие делом необходимости». 20

Нет необходимости делать паузу, чтобы рассмотрите этот аргумент подробно. В настоящий момент важно указать на то, что наиболее полное согласие с тем, что спасающая вера — это вопрос не интеллекта, а сердца, что это «уверенность», а не «убеждение», не соответствует действительности. полностью исключить из него элемент разумного согласия или избежать необходимости признавать, что оно основано на доказательствах.Является ли «уверенность», которой вера в это высшее упражнение превратилась, необоснованной уверенностью? Слепой и капризный поступок души из-за чисто произвольного волеизъявления? Не должно ли оно основываться на воспринимаемой, то есть хорошо обоснованной, надежности объекта, на котором оно основывается? Одним словом, достаточно ясно, что за этой уверенностью лежит убеждение, убеждение в надежности объекта; и что это убеждение производится, как и другие обвинения, только на основании доказательств.Разве это еще не правда, что уверенность, в которой состоит спасительная вера, неизбежна, если доказательство надежности объекта, на котором она покоится, достаточно — или, как мы искренне выражаемся, «убедительно» — и разум находится в ситуация, чтобы оценить это доказательство; и сомнения неизбежны, если доказательства недостаточны или разум неспособен по какой-либо причине оценить доказательство? Следовательно, в любом случае не является ли уверенность, которая является верой сердца, столь же истинной, как убежденность, которая является верой интеллекта, «зависеть от того, как истина представлена», или наша «способность ее ценить. «? Одним словом, разве не ясно, что согласие интеллекта является непреодолимым элементом веры даже в ее высших проявлениях, и это никогда не становится произвольным «вопросом выбора», в котором я могу поступать «так, как я хочу». 21. Ибо упражнение этой веры не должно всегда присутствовать в уме: (1) объект, на котором он должен положиться с уверенностью; (2) достаточные основания для выражения этого доверия объекту? И не должен ли разум быть в состоянии оценить эти основания? Здесь тоже есть вера, в докт.Фраза Болдуина, «принудительное согласие», является продуктом доказательств.

Побуждение писателя, взгляды которого мы только что рассматривали, сделать «спасительную веру» так называемым «актом свободного волеизъявления» происходит из представления, что только так человек может нести ответственность за свою веру. Однако это довольно странное представление, что, если наша вера определяется причинами, и эти причины хороши, мы не несем ответственности за нее, потому что, по правде говоря, мы тогда «неизбежно верим», а наша вера «является вопросом необходимости.»Должны ли мы считать, что ответственность возлагается на веру только тогда, когда она не основывается на уважительных причинах, или, другими словами, является необоснованной или недостаточно обоснованной и, следовательно, произвольной? Фактически, мы несем ответственность за свои воли только потому, что наши воления никогда не являются произвольными актами внутренней способности, называемой «волей», но являются детерминированными действиями всего нашего «я» и, следовательно, представляют нас. И мы несем ответственность за свою веру точно так же, потому что это наша вера, и она представляет нас. .Ибо следует иметь в виду, что вера, хотя и основанная на доказательствах и, следовательно, в истинном смысле, как называет ее профессор Болдуин, «принудительное согласие», не является в таком смысле результатом доказательства того, что разум пассивен в верить — что свидетельство, когда оно объективно адекватно, всегда адекватно субъективно, или наоборот, совершенно независимо от состояния ума, который верит. Вера — это действие разума, и она может возникнуть только в результате действия разума, выражающего его собственное состояние. В порождении веры есть два фактора.С одной стороны, есть свидетельства, на основании которых проявляется вера. С другой стороны, существует субъективное условие, благодаря которому доказательства могут иметь силу в соответствующем акте веры. Не может быть веры, веры без доказательств; это доказательство того, что умственное упражнение, которое мы называем верой, вера покоится; и это упражнение или состояние ума не может существовать отдельно от его очевидного основания. Но свидетельство не может породить убеждение, веру, кроме как в уме, открытом для этого свидетельства, способном принимать, взвешивать и реагировать на него.Математическая демонстрация является наглядным доказательством продемонстрированного предложения. Но даже такая демонстрация не может вызвать убеждения в уме, неспособном следить за демонстрацией. Там, где отсутствует музыкальный вкус, никакие доказательства, основанные на соображениях мелодии, не могут убедить. Никакое убеждение, будь то в порядке того, что мы называем знанием или верой, не может быть вызвано соображениями, к которым нужно убедить разум.

Таким образом, для создания веры, веры необходимо нечто большее, помимо свидетельств, составляющих ее основу.Доказательства могут быть объективно достаточными, адекватными, неопровержимыми. Субъективный эффект веры, веры не возникает, если это свидетельство также не адаптировано к уму и к текущему состоянию этого разума, которое необходимо убедить. Следовательно, сам ум — и различные состояния ума — играют свою роль в порождении веры, веры; и эффект, который обозначен таким образом, не является механическим результатом приведения доказательства. Нет веры без доказательств; но нет, без веры нет доказательств.На пути к надлежащему и объективно неизбежному эффекту доказательства может стоять субъективный характер или условие, которому адресовано доказательство. Это основание ответственности за веру, веру; это не просто вопрос свидетельства, но субъективности; а субъективность — другое название личности. Наши действия под свидетельством — это пробный камень, по которому определяется, кто мы есть. Если объективно адекватные свидетельства не являются субъективно адекватными, то вина лежит на нас.Если нам недоступны музыкальные свидетельства, значит, мы по своей природе немузыкальны или находимся в немузыкальном состоянии. Если мы недоступны моральным свидетельствам, тогда мы либо аморальны, либо, будучи моральными существами, аморальны. Свидетельства, к которым мы доступны, непреодолимы, если они адекватны, и непреодолимо порождают веру, веру. И никакая вера, вера не может возникнуть, кроме как на основании доказательств, должным образом осознанных, оцененных и взвешенных. Мы можем ценить мнения без доказательств или с неадекватными доказательствами; но не имейте веры больше, чем знания.Все убеждения любого порядка являются продуктами доказательств в уме, доступных для доказательств, соответствующих этим конкретным убеждениям.

Если так, то легко увидеть, что грешное сердце — враждебное отношение к Богу — неспособно к этому высшему акту доверия Богу — или, скорее, довериться Богу, своему Спасителю, — который поглотил себя. термин «вера» в его христианском значении. И именно для того, чтобы избежать этого вывода, многие были подвержены искушению сделать веру не рациональным актом убеждения, переходящим в доверие, опирающимся на адекватные основания в свидетельских показаниях, а произвольным актом чистой воли, порожденным неизвестно каким образом.Однако это не решение проблемы, которую представляет христианское откровение

. Решение, которое он предлагает, состоит в том, чтобы откровенно допустить невозможность «веры» грешному сердцу и, следовательно, приписать ее дару Божьему. Конечно, не так, как если бы этот дар был передан человеку каким-то механическим способом, который игнорировал бы или подвергал насилию его психологическую конституцию или психологическую природу акта веры. Способ божественного дарования веры представлен скорее как включающий в себя создание Богом Святым Духом способности к вере согласно представленным свидетельствам.Оно происходит благодаря божественному озарению разума, смягчению сердца и оживлению воли, так что человек, подверженный такому влиянию, может свободно и неизбежно воспринимать силу и уступать убедительной силе доказательства надежности Иисуса Христа. как Спаситель покорился ему в Евангелии. Одним словом, способность к вере и неизбежное проявление в сердце веры приписываются христианским откровением тому великому деянию Бога-Святого Духа, которое в христианской теологии было названо знаменательным именем Возрождения.Если грешный человек как таковой неспособен к действию веры, потому что он втягивает доказательства, на которых может успокоиться только такой акт уверенности, опирающейся на Бога Спасителя, обновленный человек в равной степени неспособен не реагировать на это свидетельство, которое является объективно убедительным актом искренней веры. Таким образом, в этом своем высшем упражнении вера, хотя в истинном смысле является даром Божьим, является в равной мере истинным действием самого человека и несет в себе весь характер веры, проявляемой необновленным человеком в ее низших проявлениях.

Это может способствовать лучшему пониманию сущности веры и ее связи со свидетельствами, на которых она основана, если мы попытаемся сформировать некоторое представление о влиянии этих свидетельств на умы людей на трех великих стадиях. своей жизни на земле — такими же безгрешными в Раю, такими же греховными, как возрожденные Духом Божьим в обновленную жизнь. Как и любое другое существо, человек, конечно, полностью зависит от Бога. Но в отличие от многих других созданий, человек, будучи самосознательным по своей природе, сознает свою зависимость от Бога; его отношение зависимости от Бога — это не просто факт, но факт его самосознания.Эта зависимость не ограничивается каким-либо одним элементом человеческой природы, но пронизывает всю человеческую природу; и как самосознательное существо человек осознает свою абсолютную зависимость от Бога физически, психически, морально и духовно. Именно это всеобъемлющее сознание зависимости от Бога во всех элементах его природы и жизни является фундаментальной основой человеческой веры в ее общем религиозном смысле. Эта вера — всего лишь активный аспект сознания зависимости, который, следовательно, является пассивным аспектом веры.В этом смысле нет человека, не имеющего «веры», никогда не существовавшего и никогда не будет. Но эта «вера» принимает в человеке совершенно разные характеры — непавшими, падшими и обновленными.

В непадшем человеке сознание зависимости от Бога далеко от простого признания факта; это имеет богатый эмоциональный результат в сердце. Этот эмоциональный продукт, конечно же, включает страх в смысле трепета и благоговения. Но его особенность — просто активное и любящее доверие. Безгрешный человек любит зависеть от Бога и полностью доверяет Ему.Он воспринимает Бога как своего создателя, покровителя, правителя и щедрого благодетеля и находит радость в том, чтобы жить, двигаться и пребывать в Нем. Все потоки его жизни обращаются к Нему за руководством и контролем. В этом спонтанном доверии безгрешного человека мы имеем чистейшую веру.

Теперь, когда человек пал, его отношение к Богу в корне изменилось. Не то чтобы он перестал зависеть от Бога во всех сферах своего существа и деятельности. И даже как будто он перестал осознавать эту свою всеобъемлющую зависимость от Бога.Даже как грешник, человек не может не верить в Бога; сами черти верят и трепещут. Он не может избежать осознания того, что полностью зависит от Бога во всем, чем он является и чем занимается. Но его сознание зависимости от Бога больше не принимает форму радостного и любящего доверия. Именно грех сделал его невозможным. Грех разрушил естественные отношения между Богом и Его творением, в которых создание доверяет Богу, и установил новые отношения, которые обусловливают все его имманентные, а также временные действия по направлению к Богу.Грешник враждует с Богом и может рассчитывать на Бога только за наказанием. Он знает, что полностью зависит от Бога, но, зная это, он знает, что находится во власти своего врага. Страшное ожидание суда обусловливает все его мысли о Боге. Соответственно, вера превратилась в неверность; доверие к недоверию. Он ожидает от Бога зла и только зла. Зная, что он зависит от Бога, он стремится быть настолько независимым от Него, насколько это возможно. Когда он думает о Боге, страдания, страх и ненависть заменяют радость, доверие и любовь.Инстинктивно и по самой своей природе грешник, не имея возможности избежать своей веры в Бога, тем не менее, не может иметь веры в Бога, то есть доверять Ему, вверять себя Ему.

Восстановление этой веры в грешника должно быть делом не самого грешника, а Бога. Причина в том, что грешник не имеет силы оказать Богу милость, что является объективным корнем, или обратиться к Богу за благосклонностью, которая является субъективным корнем веры в исходном смысле. Прежде чем он сможет таким образом поверить, должна вмешаться искупительная работа Христа, устраняющая вину, из-за которой грешник находится под гневом Божьим, и восстановительная работа Святого Духа, посредством которой сердце грешника обновляется в любви к Богу.Не требуется создание чего-то совершенно нового, а только восстановление старых отношений и обновление с ними старого расположения. Соответственно, хотя вера в обновленного человека носит иной характер, чем вера в непадшего человека, поскольку это упование на Бога не только ради всеобщего блага, но и на конкретное благословение спасения, то есть оно сотериологическое, оно все же остается по существу. то же самое, что и в непадшем человеке. В одном случае, как и в другом, справедливое доверие — это доверие, которое от природы принадлежит человеку как человеку по отношению к своему Богу.И поэтому, хотя в обновленном человеке это дар Божьей благодати, он не приходит к нему как нечто чуждое его природе. Это вне сил его природы как грешного человека; но это то, что принадлежит человеческой природе как таковой, что было потеряно из-за греха и что может быть восстановлено только силой Бога. В этом смысле вера остается естественной даже для обновленного грешника, и особый характер, присущий ей как поступку грешника, а именно ее сотериологическое определение, лишь обусловливает, а не меняет по существу.Поскольку человек грешник, его вера заканчивается не сразу на Боге, а сразу на посреднике

, и только через Его посредничество в Боге; и это непосредственное доверие к этому посреднику для спасения — избавлению от вины и разложения греха — и только опосредованно через это облегчение для других благ. Но он пробивается через эти промежуточные элементы, чтобы в конечном итоге окунуться в Самого Бога и покоиться на Нем для всех благ. И, таким образом, он проявляет свой фундаментальный и универсальный характер как упование на Бога, признанное обновленным грешником, как непавшее существо, как неиссякаемый источник Его созданий всевозможного блаженства, в которых жить, двигаться и иметь свое существо — это творение. высшее счастье.

В соответствии с природой этой веры протестантские богословы обычно объясняют, что вера включает в себя три элемента notitia, Assensus, fiducia. Их основной целью, несомненно, был протест против римской концепции, которая ограничивает веру только согласием разума. Таким образом, акцент протестантского определения лежит на фидуциальном элементе. Однако это подчеркивание не привело к тому, что протестантские богословы в целом исключили из концепции веры элементы понимания и согласия.Несомненно, некоторые поступали так, и, возможно, даже сегодня нередко можно услышать утверждение, что вера — это настолько чистое доверие, что в нем вообще нет элемента согласия. И, несомненно, богословы расходятся во мнениях относительно того, следует ли считать все эти элементы включенными в веру, или некоторые из них следует рассматривать скорее как предварительные шаги к вере или последствия веры. Но, говоря в целом, протестантские богословы считали, что все эти элементы заключены в ментальном движении, которое мы называем самой верой; и они явно были правы в этом.В самом деле, мы можем пойти дальше и утверждать, что все три этих элемента всегда присутствуют в вере — не только в той кульминационной форме веры, которая была в разуме рассматриваемых богословов — спасительной верой во Христа — но и в каждом движении веры. что угодно, от низшего до высочайшего уровня его выполнения. Никакой истинной веры не возникнет, если не возникло восприятие объекта, которому следует верить или в который нужно верить, согласия с его достоинством, чтобы в него верили или в который верили, и без нашей приверженности ему как истинному и заслуживающему доверия.Нельзя сказать, что мы верим или верим в вещь или человека, о которых мы ничего не знаем; «безоговорочная вера» в этом смысле абсурдна. Конечно, нельзя сказать, что мы верим или доверяем вещи или человеку, чья ценность нашей веры или доверия не была получена. И в равной степени нельзя сказать, что мы верим в то, чему мы слишком не доверяем, чтобы посвятить себя этому. Следовательно, в каждом движении веры, от низшего к высшему, есть интеллектуальный, эмоциональный и произвольный элементы, хотя, естественно, эти элементы различаются по своей относительной значимости в нескольких движениях веры.Это лишь в той степени, в которой говорится, что это человек, который верит, является субъектом веры, и человек во всей его полноте как человек. Центральным движением всей веры, несомненно, является элемент согласия; это то, что составляет умственное движение, так называемое движение убеждения. Но движение согласия должно зависеть, как всегда, от движения, не конкретно воли, а интеллекта; ассенсус выходит из нотиции. Напротив, движение чувств, которое мы называем «доверием», является продуктом согласия.И именно в этом движении чувств и реализуется вера, и именно им, как конкретно «вера», она «формируется».

Сноски:

1. Перепечатано из The Princeton Theological Review, ix. 1911, pp. 537 566.
2. На иврите! Ymah, hnwma восходит к идее «держать»: мы верим в то, что «держится». Таким образом, в обоих священных языках основным значением веры является «гарантия». Ср. Латинское «кредо».
3. Ср. Немецкий словарь М. Хейне, sub вок.«Glaube»: «Glaube — это доверительное принятие истины. В основе слова лежит корень lub, который в общем значении согласия и одобрения встречается также в erlauben и loben».
4. Болдуин и Стаут, «Философско-психологический словарь», i. 1901, pp. 110 и 112.
5. Профессор Болдуин не допускает психологического различия между «верой» и «знанием». Смотрите суб-вокал. «Знания.»
6. Там же, стр. 112. Этот отрывок процитирован из книги Болдуина, «Справочник по психологии: чувства и воля», 1891, с.171.
7. «Философско-психологический словарь» i. 1901, стр. 603.
8. «Словарь философии и психологии» Болдуина, i. 1901, стр. 369.
9. В его более полном обсуждении в «Основах знания», 1900, часть iii. глава 1, д-р Ормонд говорит нам, что то, что положительно характеризует веру как противоположную знанию, субъективно состоит в том, что «волевой мотив начинает доминировать над эпистемологическим» (стр. 306), и, объективно, что качество «принуждения» (стр. .307) отсутствует. Эти два критерия во многом совпадают.
10. «Работы Томаса Рида», изд. 2, 1849, с. 760 (примечание A, § v.).
11. Loc. соч.
12. Ep. 120, [I.] 3 («Opera Omnia», Париж, II, 1836, col. 518): «мы не могли бы поверить, если бы у нас не было рационального разума».
13. «De prædestinatione sanctorum», [ii.] 5 («Opera Omnia», X. I. 1838, col. 1349).
14. Ep. 147, [iii.] 8 («Opera Omnia», ii. 1836 г., col. 709).
15. Об учении Августина о вере и разуме см. The Princeton Theological Review, v.1907, стр. 389 и сл. (или Б. Б. Варфилд, «Исследования Тертуллиана и Августина», 1930, стр. 170 и сл.).
16. Понятие «вера» естественно стало традиционным. Таким образом, например, Реджинальд Пекок (середина пятнадцатого века) определяет веру как «знающий wherbi, который, как мы полагаем, ничто иное, как истина, потому что, как бы мы ни убедились, evydencis gretter, чем противоположное, что для нас считается трепетом быть тревожным. bi его, о котором мы уверены, evydencis, или примечательный likli evydencis, gretter, чем противоположное, что therinne он не солгал »(« Folewer to the Donet », ф.28, цитируется в «Книге веры Реджинальда Пекока» Дж. Л. Морисона, 1909 г., стр. 85). Здесь у нас есть «вера», основанная на доказательствах; и конкретные доказательства, на которых оно основано, свидетельские показания. Соответственно, он определяет христианскую веру следующим образом: «та вера, о которой мы говорим сейчас, в которую мы вступили и которая является одним из основополагающих принципов Кристен религион, — это thilke kinde или специя знания, которую человек делает и проникает в свое. unirstonding, Principali bi изложение или разоблачение другого человека, который не может лгать или который является Богом »(« Книга веры », I.я. f. 9а, издание Морисона, стр. 123). В конце обсуждения (ф. 10а) Пекок прямо добавляет: «И в этой манере его получения и гендринга, фейт — это отвлекающие от других видов и специй куннинги, которых мужчина гендризует и получает в свои беспощадные би бисинусы и труд. своего естественного резонанса, придерживаясь принципа причинности, следствия или обстоятельств в природе вывода или форели, и не обращая внимания на уверенного рассказчика или обвинителя, что этот тонкий вывод — это форель.«
17. « Contra Acadeos », iii. [Xx.] 43 (« Opera Omnia », Париж, I. 1836, col. 488). См.« De ordine », ii. [Ix.] 26 (« Opera Omnia , «I. Coll. 568 f.).
18. » Retractationea, «I, xiv. 3 (» Opera Omnia «, I. Coll. 52 f.).
19. » Это природа и тенденция слова, «говорит епископ Мул,» выйти навстречу человеку. . . . Когда мы говорим о Вере, мы обычно направляем это понятие либо на настоящего человека, либо на то, что мы олицетворяем в уме. . . . Я не пытаюсь объяснить этот факт, поскольку думаю, что это так.Возможно, мы можем проследить в нем далекий отзвук того первобытного санскритского слова, значение которого — «связывать». . . »(« Вера: ее природа и ее работа », 1909, стр. 10-11).
20. Д-р Ричард Бирд,« Лекции по теологии », II. 1871, стр. 362-363.
21. Д-р Бирд , цитируется, стр. 364.

Где рождается вера | Психология

Вера может заставить людей совершать самые странные поступки. На одном уровне она обеспечивает моральную основу, устанавливает предпочтения и управляет отношениями. С другой стороны, это может быть разрушительный.Вера может проявляться как предубеждение или убеждать кого-то взорвать себя и других во имя политического дела.

«Вера была самым мощным компонентом человеческой натуры, которой в некоторой степени пренебрегали», — говорит Питер Халлиган, психолог из Кардиффского университета. «Но на протяжении большей части двух тысячелетий он использовался маркетинговыми агентами, политиками и религией».

Это меняется. Когда-то вера была прерогативой только философов, но она быстро становится предметом выбора многих психологов и нейробиологов.Их цель — создать неврологическую модель того, как формируются убеждения, как они влияют на людей и что может ими манипулировать.

И последние шаги в исследовании могут просто помочь понять немного больше о том, почему мир так полон политической и социальной напряженности. Мэтью Либерман, психолог из Калифорнийского университета, недавно показал, как убеждения помогают мозгу людей классифицировать других и рассматривать объекты как хорошие или плохие, в основном бессознательно. Он продемонстрировал, что убеждения (в данном случае предрассудки или страхи), скорее всего, будут извлечены из преобладающей культуры.

Когда Либерман показал группе людей фотографии невыразительных черных лиц, он был удивлен, обнаружив, что миндалевидное тело — паническая кнопка мозга — срабатывает почти в двух третях случаев. Не было никакой разницы в ответах между черными и белыми людьми.

Миндалевидное тело отвечает за реакцию организма «борьба или бегство», запускающая цепь биологических изменений, которые подготавливают тело к реакции на опасность задолго до того, как мозг осознает любую угрозу.Либерман предполагает, что люди склонны улавливать стереотипы независимо от того, согласны с ними их семья или сообщество.

Работа, опубликованная в прошлом месяце в журнале Nature Neuroscience, является последней в быстро развивающейся области исследований под названием «социальная нейробиология», широкой арене, объединяющей психологов, нейробиологов и антропологов, изучающих нейронную основу социального взаимодействия между людьми. .

Традиционно когнитивные нейробиологи сосредотачивались на сканировании мозга людей, выполняющих определенные задачи, такие как прием пищи или прослушивание музыки, в то время как социальные психологи и социологи концентрировались на группах людей и взаимодействиях между ними.Чтобы понять, как мозг воспринимает мир, этим двум группам неизбежно пришлось сойтись вместе.

«На Западе мы удовлетворяем большинство наших физических потребностей. У нас беспрецедентный уровень роскоши и цивилизации», — говорит Кэтлин Тейлор, нейробиолог из Оксфордского университета. «Это оставляет нам больше свободного времени и больше места для размышлений».

Таким образом, убеждения и идеи становятся нашей валютой, — говорит Тейлор. Общество больше не является вопросом простого выживания; это о выборе товарищей и взглядов, давлениях, идеях, вариантах и ​​предпочтениях.

«Это довольно захватывающая разработка, но для людей, не работающих в этой области, она очевидна», — говорит Халлиган.

Понимание убеждений — нетривиальная задача даже для, казалось бы, самых простых человеческих взаимодействий. Возьмем разговор между двумя людьми. Когда один говорит, мозг другого обрабатывает информацию через его слуховую систему с феноменальной скоростью. Убеждения этого человека действуют как фильтры для потока сенсорной информации и направляют реакцию мозга.

Недавняя работа Либермана перекликалась с частями более раннего исследования Джоэла Уинстона из Департамента визуальной нейробиологии Лондонского университета Wellcome.Уинстон обнаружил, что, когда он показывал людям изображения лиц и просил их оценить надежность каждого из них, миндалины больше реагировали на изображения людей, специально выбранных для обозначения ненадежности. И не имело значения, что каждый человек на самом деле сказал о лицах на фотографиях.

«Даже люди, которые глубоко верят в то, что у них нет предрассудков, могут все еще иметь негативные ассоциации, которые не осознаются», — говорит Либерман.

Верования также обеспечивают стабильность.Когда поступает новый фрагмент сенсорной информации, он оценивается по этим единицам знаний, прежде чем мозг решит, следует ли его включать. Люди делают это, когда проверяют авторитет политика или слышат о паранормальном событии.

Итак, с физической точки зрения, как вера существует в мозгу? «Я считаю, что убеждения и воспоминания очень похожи, — говорит Тейлор. Воспоминания формируются в мозгу как сети нейронов, которые активируются при стимуляции каким-либо событием.Чем больше раз используется сеть, тем больше она срабатывает и тем сильнее становится память.

Халлиган говорит, что вера продвигает концепцию памяти на шаг вперед. «Вера — это ментальная архитектура того, как мы интерпретируем мир», — говорит он. «У нас есть много подвижных вещей — восприятия и так далее, — но на уровне наших друзей и так далее, эти вещи объединяются в кристаллизованные единицы знания. Если бы у нас их не было, каждый раз, когда мы просыпались, как мы узнаем, кто мы? »

Эти блоки знаний помогают оценивать угрозы — через миндалину — на основе опыта.Ральф Адольфс, невролог из Университета Айовы, обнаружил, что при повреждении миндалины ухудшается способность человека распознавать выражения страха. Отдельное исследование, проведенное Адольфом с Саймоном Барон-Коэном из Кембриджского университета, показало, что повреждение миндалевидного тела оказало большее негативное влияние на способность мозга распознавать социальные эмоции, в то время как более простые эмоции, по-видимому, не пострадали.

Эта работа с миндалевидным телом показывает, что это ключевая часть реакции на оценку угрозы и, в немалой степени, в формировании убеждений.Повреждение этого тревожного звонка и последующая неспособность определить, когда ситуация может быть опасной, могут быть опасными для жизни. Во времена охотников-собирателей верования могли иметь фундаментальное значение для выживания человека.

Нейробиологи давно изучали мозг, который не функционирует должным образом, чтобы понять, как работают здоровые. Исследователи формирования убеждений делают то же самое, хотя и с некоторыми особенностями. «Вы смотрите на людей, у которых заблуждения», — говорит Халлиган. «Предположение состоит в том, что заблуждение — это ложное убеждение.Это говорит о том, что его содержание неверно, но в нем все еще есть конструкция веры ».

У людей, страдающих, например, прозопагнозией, части мозга повреждены, так что человек больше не может узнавать лица. Заблуждение Котара, люди верят, что они мертвы. Заблуждение Фреголи — это вера в то, что за больным постоянно следят переодетые люди. Заблуждение Капгра, названное в честь его первооткрывателя, французского психиатра Жана Мари Жозефа Капгра, — это вера в то, что кто-то эмоционально близкий был заменен идентичным самозванцем.

До недавнего времени эти состояния считались психиатрическими проблемами. Но более тщательное изучение показывает, что, например, в случае бреда Капграса у значительной части больных были поражения мозга, как правило, в правом полушарии.

«Есть исследования, показывающие, что некоторые люди, перенесшие повреждение мозга, сохраняют некоторые из своих религиозных или политических убеждений», — говорит Халлиган. «Это интересно, потому что какими бы ни были убеждения, они должны храниться в памяти.

Еще один путь к пониманию того, как формируются убеждения, — это посмотреть, как ими можно манипулировать. В своей книге по истории «промывания мозгов» Тейлор описывает, как все, от китайских лагерей реформирования мышления прошлого века до религиозных культов, использовали систематические методы. чтобы убедить людей изменить свои идеи, иногда радикально.

Первый шаг — изолировать человека и контролировать, какую информацию он получает.Новые сообщения нужно повторять бесконечно. И все это нужно делать в напряженной эмоциональной среде.

«Убеждения — это ментальные объекты в том смысле, что они встроены в мозг», — говорит Тейлор. «Если вы бросите им вызов путем противоречия или просто отключите их от стимулов, которые заставляют вас думать о них, они немного ослабнут. Если это сочетается с очень сильным укреплением новых убеждений, вы собираетесь сместить акценты с одного на другое.»

Механизм, описанный Тейлором, аналогичен тому, как мозг обычно обучается. Однако при« промывании мозгов »новые убеждения внедряются посредством гораздо более интенсивной версии этого процесса.

Это манипулирование верой происходит каждый день. арена, особенно в периоды тревоги.

«Стресс влияет на мозг таким образом, что он заставляет людей с большей вероятностью прибегать к вещам, которые они хорошо знают — стереотипам и простому мышлению», — говорит Тейлор.

«Это очень легко понять. хочу сделать это, когда все, что вам дорого, подвергается сомнению.В некотором смысле это произошло после 11 сентября ».

Напряжение террористических атак на США в 2001 году изменило взгляд многих американцев на мир, и Тейлор утверждает, что это сделало население уязвимым для уловок манипулирования убеждениями. Недавний опрос, например, показал, что более половины американцев думали, что иракцы были причастны к атакам, несмотря на то, что никто не выступил и не сказал об этом.

Этот метод ассоциации использует мозг против самого себя. Если событие стимулирует двоих набора нейронов, то связи между ними становятся сильнее.Если один из них активируется, более вероятно, что второй набор также сработает. В реальном мире эти два воспоминания могут иметь мало общего друг с другом, но в мозгу они связаны.

Тейлор приводит пример из недавнего манифеста Британской национальной партии, в котором утверждается, что просителей убежища бросают в Великобританию и что их следует заставить убирать мусор с улиц. «Что они пытаются сделать, так это связать понятие лиц, ищущих убежища, со всеми негативными эмоциями, которые вы получаете от чтения о мусоре, [но] они на самом деле не выходят и не говорят, что искатели убежища — это мусор», — говорит она.

Атаки 11 сентября высветили еще одну крайность силы убеждений. «Вера может побудить людей согласиться на умышленное предвидение чего-то подобного, зная, что все они умрут», — говорит Халлиган о пилотах-угонщиках.

Маловероятно, что такие обширные убеждения, как справедливость, религия, предрассудки или политика, просто ждут, чтобы их обнаружили в мозгу в виде дискретных сетей нейронов, каждая из которых кодирует что-то свое. «Вероятно, существует целая комбинация вещей, которые идут вместе», — говорит Халлиган.

И, в зависимости от уровня значимости убеждения, может быть задействовано несколько сетей. Кто-то с сильными религиозными убеждениями, например, может обнаружить, что он более эмоционально вовлечен в определенные дискуссии, потому что у него есть большое количество нейронных сетей, подкрепляющих это убеждение.

«Если у вас есть предрасположенность, например, к расизму, то, возможно, вы видите вещи определенным образом и объясните это определенным образом», — говорит Халлиган.

Он утверждает, что редукционистский подход социальной нейробиологии изменит способ изучения общества людьми.«Если вы проводите сканирование мозга, каковы последствия для конфиденциальности с точки зрения знания чужих мыслей? И возможности использовать их, как подразумевают некоторые правительства, с точки зрения способности обнаруживать террористов и тому подобное», — говорит он. «Если вы продвинетесь вниз по линии с точки зрения потенциального использования этих вещей, у вас есть потенциальные применения для обучения и лечения, используемого в качестве когнитивных усилителей».

Пока что социальная нейробиология дала больше вопросов, чем ответов. Ральф Адольфс из Университета Айовы заглянул в будущее в обзорной статье для журнала Nature.«Как причинно-следственные связи могут объяснить многочисленные корреляции между мозгом и поведением, которые мы открываем? Можно ли понять крупномасштабное социальное поведение, изучаемое политологией и экономикой, путем изучения социального познания у отдельных субъектов? когнитивная нейробиология дает нам возможность влиять на социальное поведение и, следовательно, на общество? И в какой степени такое стремление можно было бы оправдать с моральной точки зрения? »

Ответы на эти вопросы могут сформировать понимание людьми того, что на самом деле означает верить.

Изучение психологии и христианской веры: вводное руководство

Изучение психологии и христианской веры: вводное руководство

Пол Моес и Дональд Дж. Теллингхейсен

Опубликовано Baker Academic в 2014 г.

ix + 272pp / 9780801049262/9780801049262

Отзыв Кристины М. Кейс, психолог, Университет Джорджа Фокса

Пол Моес и Дональд Дж. Теллингхейсен представляют ценность изучения психологии через пять теологических линз.Эти уважаемые преподаватели психологии Колледжа Кальвина полагают, что человеческую природу лучше всего понять с помощью анализа, который сочетает в себе теологические основы и психологические предположения. Exploring Psychology and Christian Faith: An Introduction Guide исследует пересечение психологии и христианской веры через общие заголовки глав, которые можно найти в учебнике общей психологии. Основная рамка, которую авторы определяют, проясняет пять тем, которые иллюстрируют аспекты человеческой природы с библейской точки зрения.Вот эти темы:

1. Родственные люди: Мы созданы по образу Божьему, предназначены для взаимоотношений с Ним и предназначены для управления его творением.
2. Разбитые, нуждающиеся в искуплении: Мы грешники, нуждающиеся в спасении через Христа, живущие в творении и являющиеся частью творения, которое страдает от последствий всех грехов человечества.
3. Воплощено: Мы несем образ Бога в реальных телах в реальном мире.
4. Ответственные агенты с ограниченной ответственностью: Мы делаем выбор (в пределах ограничений), результатом которого являются действия, за которые мы несем как индивидуальную, так и корпоративную ответственность.
5. Ищущие смысла: Мы стремимся осмыслить наше окружение, наш опыт и нашу цель посредством восприятия паттернов, творческого создания смысла и стремления к божеству (ix).

Эти ортодоксальные христианские темы человеческой природы хорошо и лаконично исследуются в главу 1 и заложить основу для остальной части текста.

Остальная часть текста посвящена 13 распространенным вводным темам по психологии из исследований. методологии, ощущениям и восприятию, социальной психологии, и заканчивается клинической терапия.Такой широкий круг тем служит заявленной авторами цели предоставить текст как « полезный помощник к вводным учебникам психологии для студентов, интересующихся пересечение христианской веры и психологии »(xi).

Книга хорошо написана; однако он написан с более высоким уровнем чтения, чем большинство вводных учебников. Это может создать проблемы для некоторых студентов. Преподавателям, возможно, потребуется учесть это различие и тщательно составить структуру чтения, потенциально рассматривая некоторые тщательно разработанные задания по созданию строительных лесов на раннем этапе семестра, чтобы гарантировать, что понимание прочитанного может смягчить эти проблемы.

Каждая глава завершается минимум четырьмя вопросами для обсуждения или размышления, которые могут быть включены в классные задания или курсовые работы. Многие из этих вопросов являются типичными и ожидаемыми ответами на конкретные темы. Один из примеров из главы, посвященной обучению, спрашивает: «Как моделирование других людей повлияло на ваше поведение?» (106). К счастью, авторы часто идут дальше, предлагая дополнительный вопрос, чтобы побудить читателя задуматься о том, как его или ее собственные действия могут быть образцом для подражания для других.В случае с этой главой задается следующий вопрос: «Можете ли вы вспомнить ситуации, когда вы пришли к более глубокому пониманию какой-либо проблемы или проблемы через« отношения »- другими словами, в контексте сообщества или социального взаимодействия?» (106).

Некоторые из этих вопросов в этой главе очень важны и могут помочь студентам понять ключевые аспекты богословия, христианской веры и интеграции психологии. Например, один вопрос в конце главы о психических расстройствах побуждает читателя задуматься: «Почему Бог позволяет людям иметь эти трудности?» (235).Этот вопрос не дает покоя многим из нас на протяжении всей жизни. Этот вопрос может стать особой личной проблемой, когда мы видим людей, которые нам небезразличны, которые сталкиваются с такими вещами, как диагноз рака или неожиданные потери. Предоставление основы для разговора или личного размышления может обеспечить гораздо более эффективный синтез обучения. Таким образом, этот тип вопросов является ключевой ценностью этой книги.

Этот текст рекомендуется в качестве дополнения к традиционным вводным текстам по психологии, особенно для тех, кто хочет понять психологию в рамках христианского мировоззрения.Хотя есть и другие тексты, в которых рассматривается интеграция психологии и Христианства, нет ни одного доступного, чтобы обеспечить компаньонную перспективу для вводные тексты по психологии. Изучение психологии и христианской веры: вводный курс Справочник позволяет студенту или читателю, плохо знакомому с психологией, понять ряд важных моментов. психологические основы из ключевых предметных областей, рассматривая эти концепции через ортодоксальная христианская линза.

В качестве вводного текста авторы проделывают достаточную работу, обращаясь к предметам, имея достаточно материала для создания основы.Важно отметить, что этот текст не является достаточно полным, чтобы заменить вводный текст. Некоторые главы написаны лучше и лаконичнее, чем другие. Я обнаружил, что последние три главы о личности, расстройствах и терапии являются хорошими примерами эффективных глав, в то время как другие, такие как главы о мышлении и развитии, казались слишком ограниченными для этой темы, возможно, потому, что авторы предполагали, что читатель придет. с более широким фоном к предмету. Некоторые из этих нюансов, вероятно, являются результатом специализации авторов в сочетании с обширным материалом, который необходимо охватить.Тем не менее, каждая глава обеспечивает достаточную основу по предмету, чтобы читатель начал анализ христианских взглядов, пересекающихся с психологией.

Бывают случаи, когда авторы более серьезно относятся к кальвинистским взглядам на основание христианской точки зрения. Тем не менее, это не жесткое решение, и есть четкая, сознательная попытка представить общую ортодоксальную христианскую точку зрения. Некоторые читатели, не знакомые с кальвинистскими взглядами, могут найти более сильные предубеждения.Эта предвзятость уменьшается, когда книгу читают полностью. Это говорит о том, что полное чтение — лучший подход, чем использование отдельных выборок.

Авторы вплетают пять тем, иллюстрирующих аспекты человеческой природы, во многие главы, в первую очередь в разделы заключения и применения каждой главы. Один из наиболее исключительных примеров можно найти в главе 15 «В поисках нормальности (психологические расстройства)». В этой главе рассматриваются общепринятые христианские ответы на проблемы психического здоровья и в конце дается четкое описание того, как эти проблемы лучше всего понять в рамках пяти тем, встречающихся в человечестве.Сила сравнения христианской веры и психологии очевидна в том, что проблемы психического здоровья формулируются в контексте (пяти тем) взаимоотношений, индивидуальной раздробленности, биологического вклада, когнитивного / поведенческого выбора и экзистенциальной цели, которые отражают перспективу концептуализации клинических проблем. в рамках биопсихосоциально-духовной структуры. В этом примере понимание с этой тематической точки зрения расширяет понимание для тех, кто непосредственно занимается психическим здоровьем. вопросы и те, которые предоставляют вспомогательные услуги для участников.

В качестве примера пяти тем в этой главе рассматривается роль греховных индивидуальных и институциональных действий наряду с биологическим влиянием проблем психического здоровья. Например, депрессия — это психическое расстройство, на которое могут влиять генетика, обучение, разорванные отношения, греховный выбор и непонимание того, что человек несет образ Бога. Более глубокое понимание влияний на человеческий опыт может расширить возможности и дать чувство истинной свободы воли тем, кто способен решать проблемы психического здоровья.Задача состоит в том, чтобы читатели из христианских фондов были теми, кто побуждает христианское сообщество рассматривать все эти факторы с состраданием и намерением. Это потенциально ценный ответ для читателей всех глав этого текста.

Поощрение христианских ученых и студентов к критическому осмыслению того, что они изучают и читают по психологии и другим дисциплинам, является явной целью этого текста. Моес и Теллингхейсен достигли своей цели — предоставить сопроводительный текст для вводных курсов психологии.Кроме того, этот текст будет полезен для факультетов психологии, изучающих более широкое понимание интеграции психологии и христианской веры. Этот текст также может быть включен в курс психологии для студентов христианского вуза как ценное дополнение к заданиям на критическое мышление. Хотя этот том не заменяет вводный текст по психологии, он заполняет уникальную нишу в области христианского высшего образования. Изучение психологии и христианской веры: вводное руководство. может побуждать читателей к большему пониманию, состраданию и преднамеренным действиям.Для христианских колледжей и университетов, готовых включить качественное обсуждение христианской веры и психологии, эта книга является обязательным к прочтению.

Цитируйте эту статью

Кристина М. Кейс, «Изучение психологии и христианской веры: вводное руководство», Christian Scholar’s ​​Review , 45: 2, 196-198

Связанные

Профессор психологии исследует пересечение веры и консультирования

20.02.2020

Распространенность серьезных психических расстройств среди молодежи является общенациональной. эпидемия и возможность для Палм-Бич Атлантик, сказал д-р.Дон Маккалок, профессор психологии.

«Когда вы видите что-то перед собой, вам нужно действовать», — сказал Маккалок, лицензированный психолог.

Маккалок представил четвертую лекцию из серии 2019-20 о Христианском университете. Сериал углубляет понимание того, что значит быть христианским университетом свободных искусств. и вдохновляет на междисциплинарные беседы.В предыдущих лекциях профессора исследовали что значит быть христианским педагогом, журналистом и ученым.

Маккалок получил степень бакалавра Королевского колледжа, степень магистра. из Колледжа Уитон и его докторскую степень в Нова Юго-Восточном университете. Он работал в психиатрических больницах, общественных центрах психического здоровья и клинике обезболивания.Он написал книгу «Идеальный круг: руководство для мужа по шести задачам современника». Христианский брак », и до сих пор занимается консультированием несколько часов в неделю.

Он исследовал, что значит быть христианским психологом. Воспринимаемый конфликт между Христианство и психология возникли из-за того, что церковь «амбивалентна в отношении умственных способностей. проблемы со здоровьем и упущенные возможности влиять на общество », — сказал он.

Серьезное психическое заболевание часто является основным фактором бездомности или человека, проводящего время в тюрьме, сказал Маккалок.

На протяжении его студенческой карьеры люди задавались вопросом, как он может быть одновременно Кристиан и психолог. Пионеры психологии часто говорили о сексе, навязанном эволюционной теории человеческого развития и продвигал многочисленные либеральные идеи, Маккалок объяснил.Психологи-гуманисты получили известность одновременно с христианским фундаментализмом. был на подъеме.

Зигмунд Фрейд, возможно, самый известный психолог, во многом ошибался, но «он был ближе к истине с точки зрения человеческой натуры », чем его коллега Карл Юнг, — сказал Маккалок. Фрейд считал, что люди по сути своей корыстны и склонны к импульсу.

1970-е и 1980-е годы вызвали негативную реакцию церкви, в частности, библейского консультирования. — сказал Маккалок. В библейском консультировании рассматриваются депрессия и тревога. грехов, и светская психология не является законным источником лечения — только Библия является.

«Для библейских консультантов не существует такого понятия, как психическое заболевание», — сказал Маккалок.

Лучший подход сочетает в себе методы лечения, основанные на доказательствах, такие как когнитивно-поведенческие «терапия с христианским мировоззрением», — сказал Маккалок. Наука поддерживает концепцию человеческая природа, с которой христиане могут согласиться. Когнитивно-поведенческая терапия, форма разговорная терапия доказала свою эффективность при лечении депрессии, тревожных расстройств, алкогольной и наркотической зависимости.

Это хорошие новости, учитывая, что больше американских подростков, чем когда-либо, страдают от серьезной тревоги.Опросы директоров консультантов по психическому здоровью в колледжах показали увеличение числа студентов решение серьезных психологических проблем.

«Это серьезная проблема, — сказал Маккалок. «Я не думаю, что кто-то это отрицает».

Студенты, которые планируют стать консультантами, нуждаются в широком представлении по ключевым вопросам в — сказал Маккалок. В его курсе истории психологии студенты изучают историю но также обсудите сравнение Фрейда с К.С. Льюис. Они смотрят фильм о Чарльзе Дарвине и обсудить его христианские корни, эволюцию и влияние на психологию.

«Ничто не заменит хорошее гуманитарное образование», — сказал Маккалок.

Студентам необходимо выйти из комнат общежития и из-за электронных экранов по его словам, для личного общения с сокурсниками и профессорами.

«У нас низкое соотношение преподавателей и студентов», — сказал Маккалок. «Мы должны воспользоваться того, что.»

МакКаллок выделил общежития другого университета с «оздоровительной средой», которые мотивируют студенты должны вести здоровый образ жизни. Студенты подписывают договор не ввозить наркотики или алкоголь в общежитие.Взамен им предоставляется бесплатный доступ к занятиям. по медитации, внимательности, йоге, кулинарии и питанию.

«Что они делают? Они удовлетворяют реальную потребность, — сказал Маккалок.

Палм-Бич Атлантик — школа без наркотиков и алкоголя, предлагающая христианскую Библию. учится в атмосфере надежды и любви.

«Это эпидемия, но это возможность, которая прямо перед нами», — Маккалок. сказал.

Фото: профессор психологии доктор Дон МакКаллох подробно рассказывает о том, что значит быть Христианский психолог во время серии лекций Христианского университета во вторник, 18 февраля 2020 г.

.

No related posts.